Острогорский Виктор Петрович - Полувековая годовщина смерти Ивана Андреевича Крылова

Полувѣковая годовщина смерти Ивана Андреевича Крылова.

(9 ноября 1844 года -- 9 ноября 1894 года).

Девятаго ноября текущаго, 1894, года исполняется полвѣка со смерти писателя баснописца, своеобразнаго и единственнаго, котораго знаетъ вся грамотная Россія, и котораго басни извѣстны наизусть и ребенку, и старцу. Кто онъ былъ, что за оригинальный человѣкъ, прожившій сорокъ лѣтъ холостякомъ, на своей казенной квартирѣ въ Публичной библіотекѣ, знаютъ изъ его многочисленныхъ біографій, полныхъ анекдотовъ, изъ народныхъ чтеній, недавно изданной г. Павленковымъ его біографіи, составленной Г. Брилліантомъ, хотя никто еще до сихъ поръ не написалъ его обстоятельной біографіи. Все забыто изъ его сочиненій, писанныхъ за полвѣка его литературной дѣятельности; однѣ 202 его басни, написанныя за 40 лѣтъ (въ среднемъ по пяти басенъ въ годъ), остались наслѣдіемъ потомства, и взываютъ къ посильному чествованію его памяти {Желающихъ ознакомиться съ ихъ историческимъ и біографическимъ значеніемъ отсылаемъ къ интересной книгѣ покойнаго В. Ѳ. Кеневича -- "Біографическія и историческія примѣчанія къ баснямъ Крылова".}.

Родившись за четыре года до его смерти, "дѣдушку Крылова" узналъ я еще ребенкомъ, и да позволятъ мнѣ читатели нашего журнала, въ поминальный день 9 ноября, припомнить кое-что о моемъ отношеніи къ писателю.

1846 г.-- Я, болѣзненный ребенокъ, еще не умѣющій читать, сижу на колѣняхъ отца. Онъ читаетъ мнѣ наизусть басенку, и я заучиваю ее съ его словъ, повторяя за Нимъ, стараясь уловить его голосъ и тонъ, а на завтра самъ говорю ему басню. Онъ выслушиваетъ меня, повторяетъ передо мной басню, и я усваиваю произношеніе, а онъ, лично знавшій "дѣдушку", мнѣ, ребенку, разсказываетъ о немъ; и какъ я люблю "дѣдушку", какъ жалѣю о его смерти, даже плачу у его могилы, на кладбищѣ Александро-Невской Лавры, куда везутъ меня поклониться "дѣдушкѣ"...

1847 г.-- Я уже бойко читаю, и мнѣ купили книжку басенъ "дѣдушки". Я зачитываюсь ими, и самъ заучиваю ихъ наизусть, а отецъ учитъ читать ихъ... Читаемъ и вмѣстѣ: онъ -- одно лицо, я -- другое.

1851 г.-- Я поступилъ въ 1-ю Петербургскую гимназію въ 1 классъ. Подготовленъ я плохо, но бойко читаю и знаю множество басенъ. Намъ часто диктуютъ ихъ, заставляютъ разсказывать своими словами, учить наизусть. Знаніе ихъ наизусть и умѣнье читать обращаютъ на меня вниманіе учителя и товарищей. Меня заставляютъ говорить ихъ.

1860 г.-- Я уже студентъ Петербургскаго университета. Кружкомъ товарищей основали мы ежедневную безплатную Василеостровскую школу для бѣдныхъ дѣтей. Я въ ней -- учитель объяснительнаго чтенія. И вотъ опять тотъ же "дѣдушка". Я читаю и объясняю дѣтямъ басни: они заинтересованы, просятъ меня читать еще и еще, сами учатъ ихъ охотно наизусть, и на нихъ учатся языку. Басни ихъ занимаютъ: они и смѣются, и разсуждаютъ надъ ними...

1863 г.-- Я уже кандидатъ Петербургскаго университета, но еще не оффиціальный учитель, и живу почти исключительно литературой. Покойный педагогъ Ѳ. Ѳ. Резенеръ, завѣдывавшій тогда журналомъ "Учитель", помня мои уроки въ школѣ на басняхъ, совѣтуетъ мнѣ написать статью о нихъ, освѣтивъ ихъ значеніе въ извѣстной группѣ. Я пишу статью для "Учителя" -- Воспитательное значеніе басенъ Крылова, и выбираю циклъ басенъ о трудѣ.

1864--1867 г.-- Я уже оффиціальный учитель въ только что преобразованной изъ корпуса 1-й Военной гимназіи, гдѣ встрѣчаюсь, какъ съ сослуживцемъ, съ первымъ и единственнымъ у насъ знатокомъ Крылова, преподавателемъ русскаго языка и словесности, Владиславомъ Ѳеоѳиловичемъ Кеневичемъ, моимъ руководителемъ при первыхъ шагахъ учительской дѣятельности, впослѣдствіи другомъ. Уже нѣсколько лѣтъ спеціально занимался онъ біографическимъ и историческимъ объясненіемъ басенъ, и у него, Кеневича, научился я, какъ пользоваться языкомъ Крыловѣ на урокахъ грамматики, какъ развивать на тѣхъ же басняхъ Вкусъ и выразительное чтеніе, какъ работать надъ всестороннимъ изученіемъ писателя.

1868 г. 2 февраля день знаменательный въ исторіи образованія русскаго юношества. Въ этотъ день торжественно праздновалось во многихъ учебныхъ заведеніяхъ Россіи столѣтіе рожденія Крылова литературными вечерами. Это былъ второй такой юбилейный вечеръ, послѣ перваго въ 1866 г., въ честь столѣтія Карамзина,-- вечера, затѣяннаго 1-й Военной гимназіей и положившаго начало образовательнымъ литературнымъ вечерамъ для юношества. Съ какой радостью привѣтствовала хоромъ и апплодисментами молодежь увѣнчаніе бюста; какъ славно читали передъ многочисленной публикой ученики басни, какъ старались мы, преподаватели, возможно интереснѣе и задушевнѣе объяснить въ своихъ рѣчахъ передъ нашими юношами значеніе писателя. Чудный это былъ вечеръ!

Неоднократно потомъ, вотъ уже впродолженіи болѣе двадцати шести лѣтъ съ того времени, много разъ читалъ я, разбиралъ и обучалъ грамматикѣ нѣсколько поколѣній ученицъ и учениковъ именно на басняхъ Крылова; сколько разъ приходилось мнѣ за это время читать эти басни и солдатамъ, и народу, на такъ-называемыхъ народныхъ чтеніяхъ съ волшебнымъ фонаремъ, и всюду онѣ возбуждали интересъ и имѣли успѣхъ и у малыхъ, и у большихъ, которые, какъ и дѣти, просили почитать домой "дѣдушкину книжку". Это ли не успѣхъ писателя, не его величайшая гордость? Это ли не доказательство его народности и живучести въ потомствѣ? Лѣтъ пять назадъ, въ одной изъ городскихъ думскихъ школъ Петербурга, по окончаніи чтенія, подошелъ ко мнѣ сѣдой, какъ лунь, старикъ, и, протянувъ мнѣ руку, сказалъ: -- "Спасибо! все тутъ написано, какъ надо, на пользу, Иваномъ Андреевичемъ; я и его самого видывалъ!" -- эти слова для меня живой примѣръ, какъ чтитъ баснописца народъ.

Такъ сопровождалъ Крыловъ меня, какъ учителя, всю мою жизнь; популяренъ и плодотворенъ по своему доброму вліянію кажется онъ мнѣ и въ школѣ, и среди народа вообще.

Писано о немъ было много, и о жизни, и о басняхъ; біографическія и историческія примѣчанія къ баснямъ Крылова -- В. Ѳ. Кеневича -- матеріалъ неоцѣненный. Академія наукъ добросовѣстно издала въ особомъ обширномъ сборникѣ матеріалы для Крыловской біографіи и критики. Но, не смотря на все это, личность оригинальнѣйшаго старца, можно сказать, совсѣмъ не ясна. Самъ онъ былъ человѣкъ лѣнивый, очень самолюбивый и щекотливый относительно своей личности, но крайне не любившій говорить что-либо о себѣ и о своемъ прошломъ, и иронически относившійся къ просмотру его біографій, составляемыхъ при жизни его почитателями. Онъ не только что не велъ своихъ автобіографическихъ замѣтокъ, но, при безпечности, по смерти не оставилъ ни своихъ, ни чужихъ писемъ, между тѣмъ какъ находился онъ въ близкихъ связяхъ чуть не со всѣми литературными и государственными людьми своей долговременной жизни. Умираетъ онъ почти семидесяти-семитлѣтнимъ старцемъ; жизнь его рѣзко дѣлится на два періода: первый до 1812 г., когда онъ видѣлъ очень много горя, писалъ для театра, содержалъ типографію, издавалъ журналъ, "Почта Духовъ", несомнѣнно богатый сатирическимъ смысломъ, даже, какъ говорятъ, въ, своей типографіи напечаталъ извѣстное Путешествіе изъ Петербурга въ. Москву, Радищева; былъ страстнымъ игрокомъ въ карты, жилъ учителемъ въ домѣ опальнаго магната, князя Голицына. Второй періодъ съ 1812 г., когда Крыловъ, устремились библіотекаремъ въ Императорской Публичной библіотекѣ, прожилъ на одной и той же квартирѣ болѣе 30 лѣтъ, почти до самой смерти, вращаясь въ литературныхъ и административныхъ кружкахъ и окруженный всеобщимъ вниманіемъ и почетомъ, когда онъ стоялъ очень близко не только къ представителямъ литературы. и высокопоставленнымъ лицамъ, но даже и къ самому Двору. О первомъ періодѣ, о которомъ и самъ Крыловъ не любилъ вспоминать, не осталось почти ровно ничего, и, вѣроятно, весь онъ для біографіи его невозвратно потерянъ; отъ второго -- его, можетъ быть, осторожные, а то и лѣнивые и мало-любопытные, современники почти ничего не сохранили; въ двухъ подробныхъ біографіяхъ академиковъ Лобанова и П. А. Плетнева въ сущности нѣтъ ничего, кромѣ анекдотовъ о томъ, какъ Крыловъ любилъ поѣсть, выпить, какъ остроумничалъ, какъ хитро выходилъ изъ затруднительныхъ положеній, всегда помня свой покой, какъ умѣлъ понравиться силъ: нымъ міра, какъ былъ популяренъ на улицѣ, засыпалъ послѣ обѣда въ англійскомъ клубѣ и т. под. В. Ѳ. Евневичъ розыскахъ единственный только эпизодъ о рѣдкой привязанности Крылова къ бѣдному офицеру брату, единственному его родственнику" а больше о Крыловѣ мы не знаемъ рѣшительно ничего. Ни разговоровъ его, ни литературныхъ мнѣній, ни того, что думалъ онъ о тѣхъ или другихъ событіяхъ и людяхъ -- не сохранялось почти ничего.

Однако, нельзя ли хоть по догадкамъ воскресить до нѣкоторой степени его личность? Какъ намъ кажется, это былъ отмѣченный печатью генія русскій плебей, явившійся на свѣтъ и воспитавшійся въ полудикой странѣ. Злая судьба, преслѣдующая русскіе, таланты, поставила его съ дѣтства въ невозможныя условія крайней бѣдности и необходимости пробивать себѣ дорогу самому, безъ всякой посторонней помощи. Долго и безуспѣшно бродилъ онъ по свѣту, безъ образованія и нравственной поддержки, терпя безпрестанно крушенія въ своихъ начинаніяхъ въ жестокое время конца прошлаго столѣтія. Что онъ испыталъ -- мы не знаемъ, но съ нѣкоторою достоверностью можно предположить, что къ 1812 г., когда онъ нашелъ свое призваніе и прежде всего скромный теплый уголь, гдѣ могъ успокоиться уже 44 лѣтъ отъ роду отъ всего пережитаго, это уже былъ скептикъ философъ, иронически, недовѣрчиво и очень осторожно смотрящій на жизнь, дорожащій теплымъ угломъ и личною безопасностью. Непосредственный философъ, мало знакомый съ общественными и политическими горизонтами европеизма, онъ, одиноко старѣющій холостякъ, про себя понималъ смыслъ русской жизни, и, какъ Кантемиръ, на-строго наказалъ своему уму хранить про себя истину, которую только иногда, безъ ущерба себѣ, въ формѣ наивной басенки, высказывалъ современникамъ. Тѣ читали и между строкъ, прославляли Крылова, не мѣшая его благосостоянію, а онъ, замкнувшійся въ себѣ, спокойно, но не безъ хитрой ироніи, наблюдалъ теченіе временъ. Крыловъ и по жизни, и по своимъ сочиненіямъ,-- единственный, совсѣмъ своеобразный, русскій философъ, русскій Горацій золотой середины, но, какъ и Горацій, безсмертный по чудной литературной формѣ, языку и житейской мудрости, которая, въ нѣкоторыхъ его басняхъ, какъ и въ сочиненіяхъ Горація, не всегда, оказывается состоятельной передъ лицомъ нелицепріятной исторіи и строгой науки.

Крыловъ, Аксаковъ, Гоголь, Кольцовъ -- это, въ сущности одна фракція русскихъ талантовъ; Пушкинъ, Лермонтовъ, Грибоѣдовъ -- представители интеллигентнаго движенія, европеизма по отношенію его къ русской, не культивированной жизни; Крыловъ и другіе -- это непосредственные люди, говорившіе дивныя истины, но часто не ясно сознававшіе, что они говорятъ. Не будучи вождями умственнаго движенія, передоваго и общечеловѣческаго, они суть хранители непосредственнаго здраваго смысла и безъидейнаго отношенія къ современности. Это простые русскіе люди, съ недовѣріемъ ко всему новому, созданному систематически критическимъ умомъ, даже къ самой наукѣ и ея дѣятелямъ. Отсюда эти странныя. для насъ басни, какъ -- Водолазы, Огородникъ и философъ, Червонецъ, Сочинитель и разбойникъ, Ларчикъ и др., появленіе которыхъ было всего неумѣстнѣе въ то время, когда и безъ того-то бѣдная русская наука, дѣлавшая только первые робкіе шаги въ невѣжественной странѣ, не находилась въ авантажѣ въ правящихъ сферахъ, и, какъ ни старались обѣлить эти наивныя басни покойные Кеневичъ и академикъ Гротъ, все же нельзя не пожалѣть, что, среди чудеснѣйшихъ басенъ, которыхъ безспорно громадное большинство, есть и эти, гдѣ за обычными красотами народнаго языка, милымъ юморомъ, отдѣльными сценами и типами, скрываются такія наивно-дѣтскія и неумѣстныя въ данное время мысли.

Заслуга Крылова не въ нихъ; немногіе художественные грѣхи предковъ прощаетъ благодарное потомство, исторически изучившее условія ихъ жизни и характеры. Обѣленные исторической критикой, переходятъ они въ потомство, и оно все-таки не мало пользуется и черезъ много лѣтъ ихъ лучшими образами, мыслями и чувствами. Таковъ и Крыловъ въ настоящее время, такимъ и цѣлые вѣка будетъ жить онъ въ народѣ, въ школѣ и въ обществѣ. Оно будетъ пользоваться его баснями и отдѣльными выраженіями, какъ пословицами, аргументами простой житейской мудрости и человѣчности. Никто теперь не читаетъ его плохихъ пьесъ, даже и лучшихъ съ нападками на французоманію, рѣдкій раскроетъ его журналъ -- "Почта духовъ" гдѣ, однако, немало свѣтлыхъ мыслей и здороваго сатирическаго яда. Съ неудовольствіемъ встрѣчаемся во многихъ чудесныхъ басняхъ -- напр. Оселъ и соловей, Парнасъ, Вельможа и др.-- съ отжившими классическими "музами, аврорами, зевесами, зефирами, адскими богами -- эаками" и т, п. побрякушками отшедшаго въ вѣчность ложнаго классицизма. Но за всѣмъ этимъ, чего условность легко объясняется краткими примѣчаніями, передъ нами своеобразный русскій животный эпосъ, съ баснями, рисующими русскую жизнь или прямо, или ввидѣ граціозной прозрачной аллегоріи. Не говоримъ уже о громадномъ моральномъ значеніи длиннаго ряда басенъ о честномъ производительномъ трудѣ не изъ-за одного хлѣба, но для своей родины, человѣчества, потомства. И почти нигдѣ педантической морали; всюду шутка, добродушный юморъ, подчасъ грустная дума... Всюду сочувствіе къ слабому, несчастному, бѣдняку, простаку, попавшему въ бѣду; вездѣ Крыловъ на сторонѣ ума, здраваго смысла, правды жизни частной и общественной, нигдѣ пощады ни эгоисту, ни ловкачу, вродѣ лисы, ни безсердечному богачу, ни сухому скрягѣ, ни лицепріятному судьѣ, ни глупому или надменному вельможѣ, ни самодовольному глупцу, ниже самому царю, дурно правящему народомъ. Всѣмъ воздано по заслугамъ, и всякій порокъ и глупость бичуется смѣхомъ въ простотѣ сердечнаго юмора непосредственнаго старца мудреца. Говорить ли о дивномъ языкѣ, составляющемъ цѣлый лексиконъ и грамматику, остающемся вѣрнымъ народности, на что всегда и указывается въ Крыловѣ, какъ на величайшее, вѣчное и національное достоинство его поэзіи? Всѣ эти указанныя достоинства, при немногихъ недостаткахъ Крылова, источникъ которыхъ надо искать въ условіяхъ времени и личности писателя, недостаточно серьезно образованнаго и наивнаго врага всего иностраннаго, наноснаго, и заставляютъ радоваться тому, что исполненіе пятидесятилѣтія со дня его смерти дастъ возможность по всей Руси свободно и дешево печатать его басни, и такимъ образомъ дать ихъ всѣмъ русскимъ дѣтямъ и народу. Пожелаемъ же, чтобы каждый изъ нашихъ читателей, по мѣрѣ силъ и возможности поспособствовалъ съ своей стороны возможно болѣе широкому распространенію и въ городахъ, и въ деревняхъ, собраній басенъ этого популярнѣйшаго русскаго писателя самородка, широкое знакомство. съ которымъ будетъ способствовать повсюду какъ усвоенію чистаго русскаго языка, такъ и прекраснѣйшихъ образовъ животныхъ и людей, не говоря уже о разнообразіи добрыхъ мыслей и чувствъ.

Викторъ Острогорскій.

"Міръ Божій", No 11, 1894