Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич - Женские типы в произведениях Тургенева

ТУРГЕНЕВЪ и ТОЛСТОЙ.

ОЧЕРКЪ V.
(Женскіе типы въ произведеніяхъ Тургенева).

Перехожу къ разбору женскихъ типовъ Тургенева.

Здѣсь мы вступаемъ въ ту область Тургеневскаго творчества, гдѣ его объективный геній обнаружился во всей своей мощи.

Прежде всего возникаетъ вопросъ: въ какомъ смыслѣ можетъ быть названо объективнымъ или субъективнымъ творчество художника, направленное на воспроизведеніе женскихъ натуръ?

Напомню читателю, что я называю субъективнымъ не только того художника, который рисуетъ прямо съ себя, но и того, который воспроизводитъ натуры, родственныя своей, характеры, представляющіе много общаго съ его собственнымъ характеромъ, типы своей среды, своего круга. Таковъ именно, какъ увидимъ далѣе, Толстой. И вотъ ежели художникъ воспроизводитъ въ своемъ созданіи натуру своей матери, сестры, кузины,-- все образы, съ которыми у него, въ силу наслѣдственности и одинаковаго соціальнаго положенія, есть много общаго, и если это именно и будутъ его шедевры, то я назову его субъективнымъ, не взирая на ту долю объективности, какою долженъ обладать всякій художникъ -- мужчина, изображающій женскую натуру.

Обращаясь къ лучшимъ женскимъ типамъ Тургенева, мы прежде всего видимъ, что въ нихъ воспроизведены такія женскія натуры, умы, характеры, для созданія которыхъ художникъ не могъ найти отправныхъ точекъ въ предѣлахъ своей субъективной сферы,-- ни въ себѣ самомъ, ни въ женщинахъ своей семьи, круга, среды.

Но этого мало: не только въ своей субъективной сферѣ, а и въ области объективнаго наблюденія Тургеневъ не могъ располагать -- въ должномъ размѣрѣ -- тѣмъ матеріаломъ, обобщеніемъ котораго явились-бы Лиза въ "Дворянскомъ Гнѣздѣ" или Елена въ "Наканунѣ". Онъ встрѣчалъ въ дѣйствительности только намеки на возможность такихъ женскихъ натуръ, можетъ быть, отдѣльные, рѣдкіе образчики ихъ, которые, конечно, онъ не могъ изучить хотя-бы приблизительно такъ, какъ изучилъ Толстой оригиналы Китти, Наташи и др. И вотъ на основаніи такихъ ничтожныхъ данныхъ дѣйствительности создаются идеальные женскіе образы, въ которыхъ нѣтъ и тѣни чего-либо дѣланнаго, сочиненнаго,-- образы, выступающіе въ воображеніи читателя, какъ живые и, не взирая на то, что соотвѣтствующія имъ явленія въ самой дѣйствительности суть исключенія, а не правило,-- открывающіе какую-то глубокую и несомнѣнную правду. Вотъ это и есть настоящее -- объективное -- творчество. Это -- верхи творчества, до которыхъ едва ли могутъ подняться художники субъективнаго типа.

Чтобы составить себѣ понятіе о силѣ этого творческаго дара, необходимо обозрѣть важнѣйшіе женскіе образы, созданные Тургеневымъ. Мы сдѣлаемъ это обозрѣніе по извѣстному плану -- раздѣливъ ихъ на двѣ большія группы. Въ первую группу войдутъ образы, которые мы назовемъ относительно-раціональными, во вторую тѣ, которые мы опредѣлимъ какъ ирраціональные. Смыслъ этихъ терминовъ будетъ выясненъ ниже. Образы, входящіе въ составъ первой группы, распадаются на нѣсколько разрядовъ или типовъ. Мы разсмотримъ эти типы въ порядкѣ убывающей пошлости или низменности и возрастающей положительной содержательности женской души. Съ этой точки зрѣнія, въ первый разрядъ войдутъ фигуры комичныя, воспроизводящія пошлыя или вообще отрицательныя стороны женской натуры. Останавливаться на ихъ анализѣ я не буду и только напомню читателю нѣкоторые образчики этого рода: княгиня Засѣкина ("Первая Любовь"), старая княжна Х-ая въ "Отцахъ и Дѣтяхъ", Кукшина тамъ-же, Суханчикова въ "Дымѣ", фигуры захолустныхъ дамъ и барышень въ "Двухъ Пріятеляхъ" и т. д.

Второй разрядъ составятъ образы также отрицательные, но не пошлые и не комичные. Наиболѣе видной представительницею этого разряда является г-жа Полозова въ "Вешнихъ водахъ". Въ ней нѣтъ ничего "идеальнаго", это натура низменная, грубая, чувственная, но это -- женщина не заурядная. Она -- исключеніе, а не правило. Ея происхожденіе, воспитаніе, умъ, характеръ, самые ея пороки -- все это не заурядно, не шаблонно, все это рѣзко выдѣляетъ ее изъ ряда обыкновенныхъ женщинъ, изъ женской толпы. И вотъ, несмотря на такую исключительность, она все-таки типична. Но въ какомъ смыслѣ? Какіе конкретные факты дѣйствительности въ ней обобщены? Въ умѣ и характерѣ Полозовой схвачены нѣкоторыя черты національныя (великорусскія) и сословныя (народныя, въ противоположность дворянскимъ), но отнюдь не въ этомъ состоитъ ея типичность, какъ художественнаго образа. Въ Полозовой дано обобщеніе извѣстныхъ сторонъ женской натуры вообще, безъ различія національностей, сословій, положеніи и т. д., сторонъ, скрытыхъ, подавленныхъ или стушеванныхъ у многихъ, у большинства, если хотите, но тѣмъ не менѣе существующихъ и въ иныхъ женщинахъ -- всѣхъ временѣти народовъ -- выступающихъ зато съ особливой рельефностью. Какія же это стороны? Женскую натуру -- въ томъ ея укладѣ, который мы назвали относительно-раціональнымъ,-- удобнѣе всего опредѣлять не an sich, а въ ея отношеніяхъ къ мужчинѣ. Имѣя въ виду этотъ критерій, мы опредѣлимъ типъ Полозовой такъ: хищный-уравновѣшенный.

Стремленіе "сокрушать сердца", порабощать, овладѣвать волею мужчины составляетъ коренное свойство женской природы, какъ выработалась она тысячелѣтіями. Если женщина обладаетъ соотвѣтственными внѣшними ресурсами, это стремленіе усугубляется. Кокетство -- настоящій инстинктъ. Но въ огромномъ большинствѣ случаевъ этотъ инстинктъ уже является въ формѣ переживанія: онъ дѣйствуетъ почти безсознательно и не цѣлесообразно. Большинство женщинъ кокетничаютъ безъ ясно-поставленной цѣли -- завоевать такого-то мужчину. Это нѣчто въ родѣ искусства для искусства, невольнаго упражненія врожденной способности. И -- какъ всѣ переживанія и "игры" -- это занятіе принадлежитъ къ числу не серьезныхъ и невинныхъ. Таково напр. кокетство Одинцовой ("Отцы и Дѣти"). Но не таково кокетство Полозовой: у этой оно вполнѣ, цѣлесообразно и систематически направлено на полное порабощеніе мужчины, оно прямо бьетъ на его паденіе. При всемъ томъ -- оно не очень опасно: только такія дряблыя натуры, какъ Санинъ, герой "Вешнихъ Водъ", становятся жертвою этой -- уже не "игры",-- а настоящей женской хищности. Поставимъ на мѣсто Санина ну хотя-бы Аркадія Кирсанова: онъ -- по молодости и слабости человѣческой -- также увлекся бы Полозовой, но -- только до грѣхопаденія, послѣ котораго несомнѣнно послѣдовало бы раскаяніе, отвращеніе, самобичеваніе и -- возвращеніе къ Джеммѣ. я вѣдь онъ не принадлежитъ къ числу сильныхъ характеровъ.

Гораздо опаснѣе другая -- и высшая -- разновидность хищной женщины, представленная Ириною въ "Дымѣ".

Въ "Дымѣ" противопоставлены одна другой двѣ женскія натуры -- Ирина и Татьяна,-- какъ въ "Вешнихъ Водахъ" противопоставлены Полозова и Джемма. Между Полозовой и Ириной есть кое-что общее, еще больше -- между Татьяной и Джеммой.

Общее между Ириной и Полозовой -- это то, что обѣ принадлежать къ одному и тому же разряду -- хищныхъ. Но онѣ относятся не къ одной и той-же, а къ двумъ разновидностямъ этого типа, вслѣдствіе чего, кромѣ общихъ чертъ сходства или сродства, у нихъ усматриваются существенныя черты различія, такъ что онѣ никоимъ образомъ не могли бы замѣнить одна другую, какъ это могли-бы сдѣлать Татьяна и Джемма. Можно легко представить себѣ въ "Вешнихъ Водахъ" Татьяну (изъ "Дыма") вмѣсто итальянки Джеммы, а Джемму сдѣлать невѣстою Литвинова. Но поставить вмѣсто Ирины Полозову уже нельзя: Литвиновъ не воспылалъ бы къ ней такой страстью, какъ къ Иринѣ, и не бросилъ бы изъ-за нея свою невѣсту. Такой "экспериментъ" наглядно показываетъ намъ разницу между этими двумя разновидностями одного и того же -- хищнаго -- женскаго типа.

Полозова -- натура чувственная и холодная, Ирина -- страстная и не чувственная. Это различіе темпераментовъ соединяется у нихъ съ другимъ, болѣе важнымъ, болѣе глубокимъ различіемъ: Полозова -- душа уравновѣшенная, спокойная; она вполнѣ довольна собою и своей жизнью; рѣшеніе личной задачи, которое она нашла, представляется ей наилучніимъ, и полный миръ, полное самоудовлетвореніе, какого никогда не знала и не узнаетъ Ирина, господствуетъ въ ея душѣ. Полозова -- счастливая и спокойная, Ирина -- несчастная и мятущаяся.

Типъ Ирины мы опредѣлимъ такъ: хищный -- неуравновѣшенный.

Ирина -- неуравновѣшенная потому, что въ ея душѣ заключено коренное противорѣчіе элементовъ, ее образующихъ: одни изъ этихъ элементовъ ставятъ Ирину выше среды, въ которой она живетъ, а другіе, напротивъ, связываютъ ее со средою узами столь крѣпкими, что она даже не можетъ и представить себѣ существованія въ другой средѣ. Такой внутренній разладъ свойственъ многимъ, напр. тѣмъ, которые въ своемъ отечествѣ или родномъ городѣ чувствуютъ себя прескверно и въ то же время ни въ какомъ другомъ мѣстѣ жить не могутъ. Тутъ дѣйствуютъ между прочимъ унаслѣдованные инстинкты. Связь Ирины съ великосвѣтскимъ обществомъ -- въ ея крови, а также въ своего рода "категорическомъ императивѣ" ея красоты, которая требуетъ широкой и блестящей арены, гдѣ она могла бы себя показать въ настоящемъ свѣтѣ и дѣйствовать. Блескъ, роскошь, пышность, интриги, вліяніе, побѣды -- все это для Ирины первая необходимость, какъ воздухъ. Внѣ этой атмосферы она зачахнетъ, затоскуетъ, и никакая любовь, никакое счастье не въ состояніи заполнить этого пробѣла.

Внутренній разладъ Ирины придаетъ ея личности своеобразную прелесть, дѣлаетъ ее "интересной", обаятельной. Этимъ ореоломъ, когда нужно, она отлично умѣетъ пользоваться для цѣлей своей женской хищности: на такую именно удочку и поймался, во второй разъ, Литвиновъ {Гл XIII.}.

Что Ирина принадлежитъ къ числу хищныхъ, это представляется мнѣ несомнѣннымъ. Правда, если мы будемъ судить о ней исключительно по ея первой любви къ Литвинову (въ Москвѣ), то принуждены будемъ отказаться отъ такого приговора. Зато во второмъ ея романѣ съ Литвиновымъ присущая ей хищность выступаетъ съ полной отчетливостью. Но эта хищность смягчена въ ней двумя чертами: во-первыхъ, она сама увлекается, сама въ извѣстной мѣрѣ страдаетъ и даже способна на нѣкоторыя жертвы; во-вторыхъ, она, но выраженію Потугина, "горда, какъ бѣсъ" и эта "гордость иногда мѣшаетъ ей лгать" {Гл. XIV.}. Для большой хищности нужно много лукавства и много лжи. Въ общемъ, въ лицѣ Ирины Тургеневъ далъ намъ превосходный образчикъ великосвѣтской женщины -- умной, гордой, страстной, надѣленной большими душевными силами, которыя однакоже подточены какой-то роковою порчей,-- львицы "озлобленной" и страдающей, а главное -- сумѣвшей уберечься отъ всесильной заразы пошлости.

Но, сама не зараженная, она однако терпитъ эту пошлость, мирится съ нею и даже не можетъ обойтись безъ нея. Подымаясь ступенью выше въ направленіи убывающей пошлости и, скажемъ, также и хищности, мы встрѣчаемъ одну изъ интереснѣйшихъ женскихъ личностей Тургенева -- Анну Сергѣевну Одинцову, героиню "Отцовъ и Дѣтей".

Если Иринѣ пошлое не претитъ, то у Одинцовой, напротивъ, одна изъ характерныхъ чертъ это именно -- отвращеніе къ пошлому {"Одно пошлое ее отталкивало...", "Отцы и Дѣти", гл. XV.}. Одинцова никогда не могла-бы выйти замужъ за пошляка или за сквернаго человѣка и терпѣть его возлѣ себя, какъ это дѣлаетъ Ирина (не говоря уже о Полозовой). Подобно Иринѣ, она вышла замужъ по разсчету, но ея мужъ, Одинцовъ, далеко не былъ человѣкъ пошлый (хотя-бы уже потому, что это былъ "чудакъ и ипохондрикъ", да къ тому-же человѣкъ хорошій и неглупый). Но и того она "едва выносила". Второй ея мужъ и подавно не являетъ ничего пошлаго: это человѣкъ, повидимому, далеко не заурядный {Гл. XXVIIІ.}. Живетъ Одинцова отшельницею, въ сторонѣ отъ общества, и ее даже и представить себѣ нельзя вращающеюся въ "свѣтѣ", все равно -- провинціальномъ или столичномъ, ведущею какія-нибудь сложныя интриги, сталкивающеюся съ людьми, которые ей непріятны, вообще въ положеніи и роли Ирины она немыслима. Это обусловливается, кромѣ отвращенія къ пошлому, еще и другими чертами натуры Одинцовой, именно ея спокойствіемъ, душевной уравновѣшенностью, холодностью и извѣстнымъ эгоизмомъ. На иной взглядъ, пожалуй, эти черты низведутъ ее съ пьедестала и заставятъ предпочесть ей страстную и грѣшную Ирину. Это ужъ будетъ дѣло субъективнаго взгляда и личнаго вкуса. Но насъ интересуютъ здѣсь эти женщины не сами по себѣ, какъ онѣ есть, съ ихъ сильными и слабыми сторонами, а въ качествѣ образовъ, открывающихъ намъ ту или другую стадію въ развитіи женственности, въ процессѣ облагороженія и возвышенія женской натуры. Съ этой, объективной, точки зрѣнія я и утверждаю, что стадія, представленная Одинцовой, выше той, которая дана въ Иринѣ, Критеріемъ служитъ мнѣ въ этомъ діагнозѣ принципъ убывающей пошлости и хищности. Ирина мирится съ пошлостью, Одинцова отъ нея бѣжитъ. Ирина -- хищница, у Одинцовой хищность уже выродилась въ безвредную игру скучающей барыни (Сравни "Письма", No 81), и съ этой стороны героиня "Отцовъ и Дѣтей" представляетъ собою переходную ступень къ слѣдующей стадіи въ развитіи женской натуры.

На этой стадіи мы находимъ положительные женскіе типы, образы, представляющіе намъ разновидности хорошей женщины, которой жизнь, дѣятельность и любовь служатъ источникомъ радости, счастья, свѣта, добра. Лучшими представительницами этого типа являются Татьяна въ "Дымѣ" и Джемма въ "Вешнихъ водахъ". Сюда-же мы отнесемъ напр. Александру Павловну въ "Рудинѣ", Ѳеничку въ "Отцахъ и Дѣтяхъ" и нѣк. др. На этой ступени уже нѣтъ даже и того перерожденнаго хищничества, которое въ формѣ кокетства отъ скуки такъ свойственно прекрасному полу. О пошлости тутъ нѣтъ и помину, а эгоизмъ является въ своихъ высшихъ формахъ, напр. въ видѣ семейнаго и материнскаго. Женщины этого типа способны на самоотверженные подвигу напр. у постели больного ребенка, вообще въ сферѣ семейной. Это героини будней. Въ процессѣ все большаго облагороженія и возвышенія женской личности онѣ играютъ важную роль, и лучшія изъ нихъ Являютъ собою уже осуществленный въ дѣйствительности идеалъ женственности, дальше котораго, по мнѣнію многихъ, женщина не пойдетъ и не должна стремиться. Но мы сейчасъ увидимъ, что среди женщинъ того-же положительнаго типа вполнѣ возможны такія, у которыхъ къ его основнымъ чертамъ присоединяются еще нѣкоторыя другія черты, увеличивающія, такъ сказать, удѣльный вѣсъ женщины, преобразующія ея душу въ особую и очень значительную силу, способную дѣйствовать и проявляться, какъ это свойственно силѣ, а потому и влекущую въ сторону какого-то высшаго развитія. Вотъ именно эту разновидность "положительнаго" типа мы и выдѣлимъ въ особую рубрику, которую назовемъ хотя-бы такъ: сильныя духомъ.

Это -- тѣ, которыхъ такъ любилъ и умѣлъ рисовать Тургеневъ. Ихъ-то собственно и разумѣютъ подъ именемъ "тургеневскихъ женщинъ".

Первое, что бросается въ глаза въ этихъ образахъ, что самимъ художникомъ подчеркнуто и выставлено на видъ, это, во-первыхъ, большая сила характера, почти мужского, способность къ иниціативѣ и борьбѣ съ препятствіями, и, во-вторыхъ, напряженная работа мысли и чувства. Лучшими представительницами этого типа являются Наталья въ "Рудинѣ" и Елена въ "Наканунѣ".

Эти образы такъ хорошо знакомы читателю, что я считаю излишнимъ распространяться о нихъ. Я ограничусь указаніемъ лишь на тѣ особенности этихъ женщинъ, въ силу которыхъ я нахожу необходимымъ выдѣлить ихъ въ особую рубрику, но самую-то эту рубрику разсматриваю, какъ разновидность предыдущаго типа.

Черты, на которыя я только-что указанъ (сила характера и напряженная работа ума и чувства) могутъ быть свойственны и другимъ женскимъ типамъ. Для пониманія разсматриваемыхъ натуръ необходимо уловить самое содержаніе ихъ душевной дѣятельности, опредѣлить, какія именно мысли и чувства наполняютъ ихъ душу, куда и на что направлена сила ихъ характера. Сравнивая съ этой точки зрѣнія Наталью ("Рудинъ") и еще лучше Елену ("Наканунѣ") съ лучшими представительницами предыдущей рубрики, напр. съ Татьяной ("Дымъ"), мы сразу же видимъ, что, такъ сказать, діапазонъ душевныхъ стремленій у первыхъ гораздо шире, чѣмъ у Татьяны. Онѣ большаго хотятъ отъ жизни, ихъ мысль дальше хватаетъ, ихъ чувство, если не глубже, то шире. Женщины этого типа мечтаютъ не объ одномъ семейномъ счастьѣ,-- онѣ лелѣютъ мысль о служеніи идеѣ, жаждутъ болѣе широкой дѣятельности, иногда возвышаются до настоящаго подвига. Тутъ читатель, вѣроятно, спроситъ: почему-же я не вспомнилъ здѣсь о Маріаннѣ, которую именно въ этомъ смыслѣ я охарактеризовалъ въ предыдущей главѣ? Отвѣчая на этотъ вопросъ, я и выясню окончательно мою мысль.

Только-что я сказалъ, что разсматриваемый типъ (Наталья, Елена) есть какъ-бы разновидность предыдущаго (Татьяна, Джемма),-- вотъ этого-то и нельзя сказать о Маріаннѣ. Рѣшающимъ моментомъ въ этой классификаціи является вопросъ личной задачи и любви. Личная задача у женщинъ, какъ Татьяна и Джемма, ставится такъ: любовь, счастье, семья.-- и это задача большая, трудная, требующая многихъ положительныхъ качествъ души. Личная задача Натальи и Елены въ сущности та-же самая, къ той-же формулѣ сводящаяся, но только съ одной прибавкой или осложненіемъ: онѣ мечтаютъ и стремятся, осуществляя свое личное счастье, "дѣлать благое дѣло среди царюющаго зла". Эта прибавка затрудняетъ рѣшеніе задачи, но нисколько не измѣняетъ психологической сущности дѣла. Центръ тяжести душевныхъ стремленій у нихъ все тотъ-же -- любовь, любимый человѣкъ и счастье съ нимъ. Разница только въ тѣхъ требованіяхъ. какія предъявляются любимому человѣку. Татьянѣ или Джеммѣ нуженъ просто хорошій человѣкъ, который-бы ихъ любилъ горячо и беззавѣтно; Натальѣ и Еленѣ нуженъ "герой". Елена нашла своего героя въ лицѣ Инсарова. Натальѣ не посчастливилось найти своего; но если-бы ея романъ съ Рудинымъ разыгрался гдѣ-нибудь въ Парижѣ въ виду баррикадъ, она пошла-бы за нимъ на эти баррикады, какъ Елена ушла за Инсаровымъ въ Болгарію. Мы воздадимъ всяческую справедливость имъ, назовемъ ихъ героинями, даже, если хотите, служительницами идеи,-- а все-таки полюбопытствуемъ узнать: почему-же Елена, эта чуткая, сострадательная, чистая душа, готовая на самоотверженный подвигъ, съ такимъ легкимъ сердцемъ ушла въ Болгарію, въ то время, когда Россія была наканунѣ реформъ, когда общество пробуждалось къ живой дѣятельности, и такъ нужны были у насъ хорошіе, идейные люди? Потому, конечно, что она влюбилась въ Инсарова, что это была любовь всепоглощающая, любовь -- страсть, любовь -- гипнозъ. Почему, далѣе, послѣ смерти Инсарова она не вернулась въ Россію? Опять-таки потому, что гипнозъ продолжался, и она уже потеряла способность мыслить и чувствовать нормально и могла только продолжать любить и дѣлать то, что любилъ и дѣлалъ ея покойный гипнотизеръ. Въ этой любви нѣтъ уже и тѣни какого-либо хищничества, натуральнаго или перерожденнаго, это любовь высшая, святая, безсмертная,-- ну а все-таки она эгоистична, и Елена -- въ развитіи женственности -- не выходитъ изъ предѣловъ той стадіи, гдѣ надъ женскою натурою все еще тяготѣетъ власть любви.

Совсѣмъ другое дѣло -- Маріанна. Въ ея жизни, въ ея душевной исторіи любовь не играетъ такой капитальной роли. Маленькій романъ съ Неждановымъ былъ лишь тѣмъ скоропреходящимъ влюбленіемъ, которое такъ свойственно молодости. Ея любовь къ Соломину -- болѣе прочная, но это опять-таки не всепоглощающая страсть, не гипнозъ; это -- любовь разсудительная, спокойная, можно сказать, дѣловая. Бракъ съ Соломинымъ -- въ своемъ родѣ бракъ но убѣжденію, по "разсчету", но только, конечно, не матеріальнаго порядка, а нравственнаго: съ нимъ, Соломинымъ, ей легче и удобнѣе будетъ дѣлать то дѣло, которому она хочетъ посвятить свою жизнь. Итакъ, у Маріанны на первомъ планѣ ея собственныя идеи, стремленія, дѣло, а любовь -- на второмъ. Любовь играетъ роль подчиненную и ничуть не служитъ движущимъ мотивомъ, не опредѣляетъ собою дальнѣйшей дѣятельности и участи Маріанны. Въ Маріаннѣ, мы впервые встрѣчаемъ женщину, освободившуюся отъ власти любви и дѣйствующую, движущуюся, чувствующую, мыслящую -- какъ человѣкъ свободный, который хочетъ и можетъ жить полной жизнью, а не одной "жизнью сердца", въ чемъ иные полагаютъ все призваніе женщины. Быть можетъ, скажутъ, что Маріанна -- натура холодная, неспособная къ сильнымъ сердечнымъ увлеченіямъ -- въ родѣ Одинцовой. Но это будетъ очевидная неправда: Маріанна -- душа и страстная, и увлекающаяся, и въ высокой степени женственная. Но только эта женственность не переходитъ у нея въ любовный гипнозъ, ея страстность направлена въ другую сторону, а не на "избранника сердца".

Обозрѣвая всю эту серію -- отъ Полозовой до Маріанны, мы наблюдаемъ процессъ облагороженія и освобожденія женской натуры,-- облагороженія ея природной женской хищности и освобожденія ея ума и воли отъ власти любви. Это путь отъ внутренняго, душевнаго рабства къ внутренней, душевной свободѣ. Просмотримъ бѣгло, съ этой точки зрѣнія, весь рядъ.

Въ Полозовой человѣческая личность совершенно подавлена и искажена властью женскихъ страстей низшаго сорта, и грубый личный эгоизмъ является главнымъ двигателемъ.

Въ Иринѣ она уже освободилась отъ этого гнета, но все-таки остается порабощенною другими страстями, вытекающими изъ ложнаго и односторонняго развитія женственности. Личный эгоизмъ, но болѣе утонченный, все еще остается главнымъ движущимъ мотивомъ стремленій.

Въ Одинцовой мы впервые видимъ относительное освобожденіе ума, чувства и воли отъ гнета односторонне-развитой женственности. И ея несомнѣнный эгоизмъ уже на перепутьи отъ чисто-личнаго къ семейному. Одинцова образуетъ переходную ступень къ положительному женскому типу -- дѣятельницы и героини будней.

Въ представительницахъ этого типа, Татьянѣ, Джеммѣ и др., личность человѣческая уже достигла высокой степени внутренней свободы и повинуется не голосу страстей,, а тому, что называется призваніемъ женщины, и сама женственность служитъ ей не средствомъ для достиженія цѣлей лично-эгоистическихъ, а могущественнымъ орудіемъ для осуществленія призванія женщины въ семьѣ и обществѣ.

Разновидность этого типа, данная въ Еленѣ и Натальѣ, указываетъ намъ на дальнѣйшее расширеніе женской личности, на ея развитіе въ направленіи широкой человѣчности, такъ что ея женскій эгоизмъ, оставаясь по существу все тѣмъ-же не личнымъ эгоизмомъ Татьяны и др., принимаетъ такую постановку -- какъ будто онъ уже не эгоизмъ, а альтруизмъ.

Въ Маріаннѣ, наконецъ, осуществляется полное освобожденіе женской личности даже и отъ этого эгоизма. Въ героинѣ "Нови" важенъ не самый фактъ, что она идетъ на "подвигъ", а психологія этого факта. Елена, фанатически любя избранника сердца, во имя этой любви и силою ея идетъ на подвигъ, перенося на него весь фанатизмъ своей любви. Маріанна-же идетъ на самоотверженное дѣло -- безъ всякой фанатической любви къ опредѣленному человѣку, идетъ не какъ влюбленная женщина, а какъ человѣкъ свободный, да и въ свои отношенія къ идеѣ вноситъ не слѣпой фанатизмъ, а ясный, трезвый умъ и большую внутреннюю свободу.

Въ Маріаннѣ женщина возвысилась до героини.

-----

Какъ ни разнообразны эти женскіе типы, но въ нихъ есть одна общая черта, позволяющая соединить ихъ въ одну группу. Это именно ихъ относительная ясность, удобопонятность, раціональность. Внутренній міръ этихъ женщинъ, какъ-бы онъ ни былъ многосложенъ, всегда находитъ себѣ точное выраженіе въ ихъ жизни, во всѣхъ внѣшнихъ проявленіяхъ ихъ души, и наблюдатель по этимъ проявленіямъ легко составитъ себѣ ясное и вѣрное понятіе о ней. Это натуры, въ которыхъ чувствуется присутствіе внутренней логики, психологической послѣдовательности. Даже когда онѣ находятся подъ властью душевнаго процесса, по существу нелогичнаго, ирраціональнаго, напримѣръ, страсти, то и тогда общая раціональность ихъ природы обнаруживается въ томъ, что этотъ процессъ развивается и дѣйствуетъ въ согласіи съ остальными элементами ихъ души. Напримѣръ, страсть Елены къ Инсарову, какъ всякая страсть, слѣпа и неразумна, но возникла она, если можно такъ выразиться, вполнѣ разумно, логически-послѣдовательно: Елена полюбила Инсарова потому, что онъ удовлетворялъ всѣмъ требованіямъ ея ума и сердца,-- она нашла въ немъ воплощеніе своего идеала. И мы отлично понимаемъ, почему именно она полюбила Инсарова, а не Шубина или Берсенева. Или, напримѣръ, пристрастіе Ирины къ великосвѣтской жизни есть влеченіе слѣпое, стихійное и -- какъ таковое -- оно ирраціонально. Но, противорѣча нѣкоторымъ сторонамъ ея натуры, оно находится въ полной гармоніи съ другими и, благодаря этой гармоніи, внутренній міръ Ирины, при всей своей неуравновѣшенности, представляется въ достаточной мѣрѣ цѣльнымъ и послѣдовательнымъ. Наблюдатель отмѣтитъ его противорѣчія, но не станетъ втупикъ передъ ними и не назоветъ Ирину натурой загадочной.

Въ началѣ этой главы я упомянулъ о томъ, что всѣ эти женскіе образы (въ противоположность другимъ, о которыхъ будетъ рѣчь ниже), могутъ быть опредѣлены какъ относительно-раціональные. Нѣтъ такого человѣка на свѣтѣ, который былъ-бы раціоналенъ вполнѣ, безусловно. Въ душѣ человѣческой, рядомъ съ процессами раціональными, дѣйствуютъ процессы ирраціональные. Послѣдніе мы найдемъ и въ сферѣ мысли, и въ области чувства. Такъ, напр., ирраціональны многіе безсознательные процессы мысли, нерѣдко -- дѣятельность воображенія, всегда -- страстныя чувства, острые афекты. Ирраціональность психическаго явленія состоитъ въ томъ, что оно не регулируется нормами сознательнаго логическаго мышленія. Если эти явленія не становятся въ явное противорѣчіе съ раціональной сферой духа, если ихъ дѣятельность не пріобрѣтаетъ чрезмѣрнаго развитія, то личность въ ея цѣломъ представляется относительно-раціональной,-- и нужна извѣстная наблюдательность и сила психологическаго анализа, чтобы открыть въ ней дѣйствіе факторовъ ирраціональныхъ. Такъ, болѣе подробный анализъ могъ-бы обнаружить присутствіе чертъ ирраціональности въ тѣхъ женскихъ типахъ, которые мы разсмотрѣли. Но мы не будемъ производить такого анализа надъ типами Полозовой, Ирины и т. д. до Маріанны, потому что для изученія ирраціональнаго въ женской природѣ мы находимъ у Тургенева другой, лучшій матеріалъ. Этой сторонѣ женщины Тургеневъ посвятилъ значительную долю своего творчества и далъ намъ цѣлую серію типовъ, въ которыхъ изумительно воспроизведено все темное, странное, нелогичное, непослѣдовательное, внутренно-противорѣчивое въ женской психіи, а также -- развитіе въ женской душѣ одной всепоглощающей страсти или одного начала, по существу ирраціональнаго.

Изъ числа этихъ образовъ (ихъ можно назвать загадочными) мы разсмотримъ съ нѣкоторой обстоятельностью только важнѣйшіе, именно тѣ, которые представляются наиболѣе типичными для извѣстныхъ видовъ ирраціональности женской природы.

Есть, напр., натуры, богато и разносторонне одаренныя, въ которыхъ однако различные элементы души недостаточно согласованы между собою; онѣ по необходимости являютъ зрѣлище внутреннихъ противорѣчій, и въ ихъ душѣ нѣтъ той психологической послѣдовательности, той внутренней логики, которая всегда сказывается въ натурахъ относительно-раціональныхъ. Этотъ видъ ирраціональности превосходно изображенъ въ одномъ изъ лучшихъ художественныхъ созданій Тургенева -- въ Зинаидѣ, героинѣ "Первой любви".

Есть другія натуры, въ которыхъ глухая работа слѣпыхъ силъ души подавлена до поры, до времени властью ея разумной силы. Стоитъ только этой власти поколебаться,-- и стихійное, неразумное, нелогичное въ душѣ пробуждается и обнаруживается съ особливой яркостью. Это представлено въ Вѣрѣ, героинѣ "Фауста".

Наконецъ, есть и такія женскія натуры, которыхъ ирраціональность обнаруживается не въ отсутствіи послѣдовательности, не въ душевныхъ противорѣчіяхъ или борьбѣ слѣпыхъ силъ съ разумомъ, а, наоборотъ, въ полной послѣдовательности, въ совершенной согласованности элементовъ: эта внутренняя гармонія, какую трудно встрѣтить даже въ наиболѣе раціональныхъ натурахъ, осуществляется силою одной властной идеи, одного всепоглощающаго чувства, при чемъ эта идея или это чувство, по самой природѣ своей, ирраціональны. Это можетъ быть любовь (Клара Миличъ), религіозная экзальтація, соединенная съ внушеніемъ (Софи въ "Странной Исторіи"), политическая или иная идея, фанатически дѣйствующая (Машурина въ "Нови") и т. д. Большею частью, если не всегда, это явленія патологическія, иногда настоящіе психозы, чаще -- разныя переходныя формы отъ душевнаго здоровья къ психозу.

Особое и крайне рѣдкое явленіе представляетъ собою тотъ укладъ души, въ которомъ такое господство извѣстной мысли или чувства соединено не только съ полнымъ душевнымъ здоровьемъ, но и съ высшей душевной красотою. Заправляющая мысль не имѣетъ здѣсь характера idée fixe; она не внушена извнѣ; она не является началомъ, угнетающимъ душевную свободу. Она сама -- не причина извѣстныхъ душевныхъ движеній, а слѣдствіе, вытекающее изъ общаго характера души, въ которой преобладаютъ высшія, идеальныя начала. Если такая душа проникнута глубокимъ религіознымъ чувствомъ, то господствующими въ ней стимулами, которые изъ нея-же и вытекаютъ, будутъ стремленіе къ мистическому, любовь къ Богу, культъ высшей чистоты и святости.

Тургеневъ далъ намъ чудный образъ этого рода въ Лизѣ, героинѣ "Дворянскаго Гнѣзда".

Обратимся-же къ анализу этихъ -- загадочныхъ -- женскихъ образовъ. Начнемъ съ Зинаиды.

Д. Овсянико-Куликовскій.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 2, 1895.