Книговод

Стихотворения

Трефолев Леонид Николаевич


Л. H. ТРЕФОЛEВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

   Библиотека Поэта.
   Л., "Советский Писатель", 1958
   
   Обоз
   Семинарист
   Без ответа
   Стрелок
   Батрак
   Рекрутчина
   Странник
   Детские годы
   Честный должник
   Ситские курганы (Николаю Петровичу Топорнину)
   Конституция
   Дело в шляпе
   Современные старухи
   Либеральный городок
   Онуфрий Ильич (Картинка с натуры)
   На то и щука в море, чтоб карась не дремал (Пословица)
   Кри-кри (Всеволоду Леонидовичу Т<рефол>еву)
   Затишье перед бурей
   Нашла коса на камень (Старая погудка на новый лад)
   Добрые вести (Старая погудка на новый лад)
   Филантропу
   К России
   Грамотейка
   М. Н. Каткову
   Предсмертная песня
   Памяти Ивана Захаровича Сурикова
   Штабс-капитанша
   Чародейка-весна (Современная идиллия)
   Пушкин и... Манухин (Сонет)
   Папенька и маменька (Деревенская быль)
   Муза-генеральша
   Дуня
   Цыганско-русская песня
   Смех сквозь слезы
   Ужасный слух
   Под осенним дождем
   Из записок литератора-обывателя
   Печать и ее сыновья, или Блины и запятые
   Остывшая любовь
   Деревенская долюшка-долька
   Рыцарь и ведьма (Баллада)
   Птички певчие
   Дорогие мечты, золотые слова (Сценка)
   Космополитка
   Памяти сатирика М. Е. Салтыкова
   Песня о капусте
   Падающие звезды
   Песня о полушубке
   Отставной учитель (Картинка из школьной земской жизни)
   Живой мертвец
   Пред душевным камельком
   Кумушка-голубушка
   Поэтическая ложь
   Страдное вече
   Грядущий скоморох
   Перл создания
   Песня о госпоже Бороде (Памяти Алексея Федоровича Иванова-Классика)
   Майские голубочки
   Мрачный пиит и его "люба"
   Двойник
   Грешница (Великопостные октавы)
   Бедные люди
   В память о Мицкевиче (12 декабря 1798--1898)
   Песня дервиша (Из "Гюлистана")
   На родине русского театра
   Бессильный
   Подснежник (Рассказ няни)
   Ваточное сердце
   Звонарь
   Буки-аз, буки-аз, ба
   Невеста
   Еду ли ночью в столице огромной
   Музыкант
   "Сердце государево..."
   "В жизни осень наступила. Веет в сердце холодок..."
   "Снежные сугробы, зимние метели..."
   "Свободное слово, опять ты готово..."
   Океан жизни (Сонет)
   ЭСТОНСКАЯ ПОЭЗИЯ
   Еммерика и Коит. (Эстонская песня-легенда)
   ИРЛАНДСКАЯ ПОЭЗИЯ
   Горсть земли (Ирландская мелодия)
   

ОБОЗ

1

             Ночь светла, и снег блистает,
                       На дворе мороз.
             Вот к оврагу подъезжает
                       Медленно обоз.
             Мужики за лошадями
                       Стороной идут
             И, махая бородами,
                       Разговор ведут:
             "Плохо нам! Всё неудачи,
                       Жизнь не хороша!
             Голодают часто клячи,
                       Дома -- ни гроша;
             Дома детушки не сыты
                       И отец старик...
             Мы невзгодами забиты,
                       А оброк велик!"
   

2

             На дороге ветер свищет,
                       Поднялась метель,
             И народ, озябнув, ищет
                       В снежной вьюге ель...
             Ель зеленую находят
                       На шесте большом
             И обрадованно входят
                       В развеселый дом.
             Целовальник бородатый
                       Вьется, точно змей,
             И с улыбочкой, проклятый,
                       Потчует гостей.
             "Пейте, братцы! Пейте в сладость!
                       Клим, ты пить горазд!
             От дьячка я слышал радость:
                       Вот надел вам даст
             И посредственник, и баря.
   
             Миколаха, ты, брат, паря,
                       Нынче мало пьешь!
             Наградят крестьян землями
                       По сту десятин,
             Значит, на душу, -- с лесами...
                       Пей же, Константин!"
   

3

             На душе повеселело
                       Вдруг у мужиков;
             По рукам же то и дело
                       Что гуляет штоф.
             И пошел вприсядку бравый
                       Охмелевший Клим...
             Ну уж хват! Ей -ей, лукавый
                       Пляшет вместе с ним!
             Горе Клим позабывает --
                       Пропадай оно!
             С Климом низко приседает
                       В склянице вино.
             Лоб вспотел. Дрожат колени,
                       Фертом подперся,
             И вдруг: "Сени мои, сени",--
                       Звонко залился.
   

4

             Эй! Пора гостям в дорогу:
                       Не трещит мороз,
             Вьюги нет -- и понемногу
                       Двинулся обоз.
             Вновь полозья заскрипели,
                       Проскрипят всю ночь...
             Мужики лениво сели, --
                       Им идти невмочь.
             Ничего они не видят:
                       Хмель-туман в глазах;
             Их теперь легко обидят
                       Недруги в лесах.
             Вот они! Готовы взяться
                       За грабеж, твердят:
             "Обойдем их! .. Тише, братцы!
                       Мужичонки спят!"
             Снится бедному народу,
                       Что уж счастлив он, --
             Но пророчит им невзгоду
                       Смутный, сладкий сон!
   
             <1864>
   

СЕМИНАРИСТ

             Всё сосны да сосны высокие,
             Пески рассыпные, глубокие;
             Нагрело их солнце... Горячею
             Дорогой иду я за клячею
             И думаю: господи-боже,
             Ведь это на пекло похоже!
   
             Устал я, измучился жаждою,
             А солнышко-батюшко с каждою
             Минутой сильней разгорается
             И, словно нарочно, старается
             Явиться над бедной земелькой
             Вторым Пугачевым Емелькой.
   
             -- Приятель! (Толкую с возницею;
             Он едет с неважною птицею:
             Сынок я дьячка деревенского
             Фомы Ильича Вознесенского.)
             Приятель! Такую надсаду
             Терпеть я не в силах: присяду... --
   
             Смеется возница: "В дороженьке
             Измучились бедные ноженьки;
             Они, значит, вдоволь натопались,
             От зною -- босые -- полопались?
             Садися, кутейничек милый,
             А я поплетусь за кобылой".

-----

             Всё сосны да сосны высокие,
             Пески рассыпные, глубокие...
             Сижу на телеге. Сторонкою
             Идет за уставшей клячонкою
             Возница и трубочку курит,
             И весело так балагурит:
   
             "Какой вы народишко плохонький,
             Жиденьки! А, слышно, частехонько
             Папаша с дьячихой-мамашею
             Вас кормят березовой кашею?
             Как будешь отцом иереем,
             Авось, мы с тобой раздобреем?"
   
             Молчу. Мне припомнилось многое:
             Всё детство больное, убогое,
             И злое житьишко бурсацкое,
             И розги -- питание адское...
             Не будьте так бешено строги
             С детьми, господа педагоги!
   
             Иначе, покрытые ранами,
             Мы явимся также тиранами, --
             Пред юностью, светлой надеждою,
             Предстанем злодеем-невеждою...
             Так думал я. . Солнышко грело
             Мое утомленное тело.

-----

             Всё сосны да сосны высокие,
             Пески рассыпные, глубокие...
             Устала лошадушка сивая.
             Какая она некрасивая!
             На батькину лошадь похожа:
             Одни только кости да кожа.
   
             Мой батько, седая головушка,
             Шлет весточку: "Пала коровушка,
             А лошадь ногами разбилася.
             Дьячиха весьма огорчилася
             И, слезно жалея скотину,
             Мне дщерь родила Катерину..."
   
             Катюша, сестреночка милая,
             Тебя ждет судьбина унылая,
             И много увидишь ты грязного:
             Ты будешь... женою приказного,
             Дьячихой, просвирнею... Ну-тка,
             Умри поскорее, малютка!
   
             Сам сделаю гробик березовый,
             Сам выкрашу краскою розовой,
             Покрою тебя незабудками
             И в церковь с веселыми шутками
             Снесу, и, за дальней горою,

-----

             На сельском кладбище зарою.
             Исчезнули сосны высокие;
             Пески рассыпные, глубокие
             Желтеют за нашей тележкою.
             Возница кричит мне с насмешкою,
             Истоме бурсацкой не веря:
             "Слетела бы с возу тетеря!"
   
             Нельзя не понять острословия:
             "Тетеря", студент "богословия",
             Слезает с телеги, сам думая:
             Скорей бы хоть ночка угрюмая!
             Скорей бы увидеть Мне батю,
             Да мать, да сестреночку Катю...
   
             Скорей! -- А ведь знаю заранее,
             Что грустное будет свидание,
             Что там, под родительской кущею,
             Я встречусь с нуждою гнетущею,
             Услышу старинные песни:
             "Плохонько живется, хоть тресни!"
   
             Захнычут тоскливо родителя :
             "Просись во священнослужители
             К "Николе" -- местечко доходное..."
             А с "местом" -- и тело дородное:
             Приход отдают за поповной,
             Пылающей страстью любовной.
   
             Родителей я не прогневаю:
             Пленюсь престарелою девою,
             В любви объяснюсь нежно-пламенной...
             Мечтал я в Москве белокаменной
             Науке святой поучиться,
             Да бедность велит мне... жениться.
   
             <1864>
   

БЕЗ ОТВЕТА

             Ехала ты шагом первую дорогу
             С няней-баловницей помолиться богу.
             К церкви приближалась медленно карета...
             Ты была, малютка, чудно разодета, --
             В церковь легкокрылой бабочкой порхнула
             И, взглянув на образ, нянюшке шепнула:
             "Посмотри, как чудно матерь божья светит!
             Что спрошу, наверно мне она ответит?"
             Крест святой сложила детская ручонка;
             К небу уносился голосок ребенка,
             Верой простодушной ты была согрета;
             Но... Она молчала, не дала ответа.
   
             Ехала ты быстро, словно от погони,
             С барынею-свахой. Убранные кони
             С женихом-красавцем к той же церкви мчались.
             Встретил вас священник. Пышно вы венчались,
             Около налоя обойдя три раза...
             Радостные слезы -- крупных два алмаза --
             По румяным щечкам искрились украдкой. . .
             Грудь твоя вздымалась с верой чистой, сладкой --
             Быть всю жизнь любимой, видеть только ласки. . .
             Ты к святой иконе обратила глазки:
             "Что мне образ скажет тихо и без гнева?"
             Но... опять молчала пресвятая дева.
   
             Ехала ты снова, бедная, иначе:
             Не в карете пышной, а на жалкой кляче.
             Ванька-горемыка, взяв пятиалтынный,
             В путь с тобой пустился улицею длинной.
             Муж твой разорился в северной столице;
             Бедностью убитый, он лежал в больнице.
             Ты к нему спешила, чтоб застать живого,
             И пред теплым трупом вопросила снова,
             Взоры устремляя к ней -- за всех скорбящей:
             "Буду ли я, дева, женщиной пропащей,
             Новой Магдалиной, жрицей полусвета?"
             Но... на вопль и слезы не было ответа.
   
             Вот и три дороги! Есть еще тропинка,
             И по ней пошла ты с горя, сиротинка,
             В рубище, в лохмотьях, жалобно рыдая,
             С каждым часом ниже, ниже упадая,
             И совсем упала -- всемогущий боже! --
             В доме преступленья на продажном ложе.
             Помнишь ли? Однажды, после буйной ночи,
             Горькими слезами окропивши очи
             И ломая руки, бедная блудница,
             Вздумала ты снова деве поклониться,
             В угол посмотрела, издавая стоны;
             Но.. в проклятом доме не было иконы.
   
             <1864>
   

СТРЕЛОК

             Догорела уж лампада,
             Свечи тоже догорели. ..
             Грустных дней моих отрада
             Почивает в колыбели.
                       Спи, моя малютка,
                       Спи, ребенок нежный,
                       Цветик незабудка,
                       Ландыш белоснежный!
   
             Ты, закрыв лениво глазки,
             Лепетала мне упрямо:
             "Говори скорее сказки,
             Говори же, душка мама,
                       Как стоит избушка
                       Там на курьих ножках,
                       Как живет вострушка
                       В красненьких сапожках".
   
             Я баюкала и пела, --
             И теперь мой голос звонок, --
             Только быль одну не смела
             Рассказать тебе, ребенок.
                       Жил стрелок когда-то,
                       Жил по-барски, строго;
                       Погубил, проклятый,
                       Красных девок много!
   
             Он ведь не был людоедом
             И не лакомился мясом
             Бедных девок за обедом,
             А ласкал их поздним часом,
                       Всех держал в неволе,
                       Мучил за работой
                       И частенько в поле
                       Ездил за охотой.
   
             И ни зайцы, ни лисицы
             Пули меткой не боялись;
             Только бабы да девицы
             От него не укрывались...
                       Встретится старуха.
                       "Где?" -- он грозно скажет.
                       Та ответит глухо
                       И на рожь покажет...
   
             И оттуда он поспешно
             Уходил, позвав Фингала...
             Кто-то плакал неутешно,
             А стрелку и горя мало!
                       Ведь охота -- шутка,
                       Честное занятье...
                       О, пошлем, малютка,
                       Мы стрелку проклятье!
   
             4 декабря 1864
   

БАТРАК

(Народная легенда)

1

             Ох ты, доля, доля женская,
             Как подчас ты тяжела!
             В страшных муках деревенская
             Баба двойни родила.
             И старуху-повивальницу
             Не успела пригласить:
             В Аграфенин день, в "Купальницу",
             Стала травушку косить.
             Солнце бабу сильно жарило,
             Припекало с головы;
             Вдруг в головушку ударило...
             И у срезанной травы,
             Там, где горькая осинушка
             Тень отбросила, одна
             Повалилась сиротинушка --
             Незамужняя жена.
   

2

             В небе к ангелу крылатому
             Обращен был божий глас:
             "Мчись стрелой к селу Богатому
             И найди скорей сейчас
             Под высокою осиною
             Бабу -- Анною зовут, --
             И минутою единою
             Соверши над нею суд:
             Душу вынь из тела грешного!" --
             В небе голос прогремел,
             И святой жилец нездешнего
             Мира к бабе прилетел.
   

3

             Видит ангел Анну бедную:
             Детям, красным как кумач,
             Грудь она дает -- грудь бедную,--
             Унимая детский плач.
             Стонет баба: "Дети милые!
             С вами -- божья благодать:
             За дела мои постылые
             Вы не будете страдать.
             Суждена мне тьма кромешная,
             За грехи мои, в аду,
             Пусть одна я, многогрешная,
             На мученья в ад пойду!
             Без друзей живя, без сродников,
             Мать-бобылку не виня,
             Попросите вы угодников
             Заступиться за меня!"
             Жалко ангелу-губителю
             Близнецов: так хороши!
             И явился к вседержителю
             Он без грешницы-души.
   

4

             "Что ж ты, вынул душу грешную?"
             -- "Нет, не вынул, виноват!
             Жаль родильницу сердешную,
             Больше -- жаль ее ребят.
             Кто детей накормит смолоду?
             Есть чужие не дадут,
             Без грудей родимых с голоду
             Ребятишки пропадут.
             На земной печальной тверди я,
             Много грешных душ сгубя,
             От тебя . жду милосердия
             Для детей и для себя!"
   
             Взял господь свой посох каменный
             (Не подымет человек!)
             И десницей огнепламенной
             Пополам гранит рассек.
             "Полезай туда старательно,
             Выю гордую склони,
             Осмотри там всё внимательно,
             Что увидишь -- объясни !"
             Ангел с воплем влез в отверстие,
             Перевел в смущеньи дух
             И из камня дал известие:
             "Мотыльков я вижу двух..."
             -- "Тот, кто их питал, сторицею
             Напитал бы и сирот
             Свежей райскою пшеницею...
             Не противься же вперед!"
             И господь за ослушание
             Крыльев ангела лишил
             И на землю в наказание
             На два года отпустил.
   

5

             У отца Преображенского
             Просто чудо--не батрак;
             Он не любит пола женского,
             Первый враг его -- кабак;
             Никогда не дожидается
             Приказаний попадьи,
             Всё работой занимается --
             Сеет, жнет, чинит ладьи.
             В сентябре, во время темное,
             В лодке ездит с острогой,
             Метко рыбку бьет, -- скоромное
             Он не ест: такой благой!..
             А когда придут кутейнички
             В Рождество зимой, -- "Для вас
             (Говорит батрак), келейнички,
             Я и саночки припас!"
             На горе стоит, любуется,
             Усмехаяся, глядит --
             Как ребячество балуется,
             В легких саночках летит.
             "Так бы в царство вам небесное
             Вознестися к небесам...
             Там жилище есть чудесное...
             Что смеетесь? Знаю сам!.."
             И батрак на небо взглядывал,
             Затуманившись слегка, --
             И никто ведь не отгадывал
             Емельяна-батрака...
   

6

             Шла неделя за неделею;
             Год прошел, прошел другой...
             Не нахвалятся Емелею:
             Парень смирный, дорогой.
             Попадье, большой капризнице,
             Угождает он всегда;
             Книг достал в церковной ризнице
             И читает без труда.
             Отдыхает лишь за книгами
             И, желая быть в раю,
             Изнурил себя веригами
             И бичует плоть свою.
             Иногда он и юродствовал
             Вместе с некоей вдовой,
             Но ему не доброхотствовал.
             Вольнодумец-становой ;
             Бранью злобной, нехорошею
             Оскорблял всегда его:
             "Если хочешь быть святошею, --
             Вон из стана моего!
             Упеку тебя под следствие,
             Чтоб народ не возмущал..."
             Добрый поп, предвидя бедствие,
             "Благодарность" обещал
             И, исполнив обещание,
             Гнев на милость изменил,
             Батраку же увещание
             Благодушно учинил:
             "От юродства бесполезного
             Воздержись: не та пора!
             Иль тебя, дружка любезного,
             Мы прогоним со двора.
             Берегись! Без нашей помощи
             Попадешься, друг, в беду!
             Есть пора для всякой овощи...
             Нынче святость не в ходу!"
             И батрак, придя в смущение,
             Улыбался, как дитя,
             И испрашивал прощение,
             Взоры к небу обратя.
   

7

             Как-то летом, за обеднею,
             Был батрак у Покрова,
             Со старушкою столетнею
             Перемолвил слова два:
             "Что, страдалица, неможется?
             Обижает молодежь?
             Верь, что горе уничтожится:
             Скоро в лучший мир уйдешь.
             Отдохнут в могиле косточки;
             Ты узнаешь правый суд;
             Скоро правнучки-подросточки
             На погост тебя снесут...
             Помолись за всех страдающих
             На кормилице-земле,
             За несчастных, утопающих,
             Словно в омуте, во мгле!"
             Пригрозив лакею барскому
             (Тот всё горничной мигал),
             Он отлично пономарскому
             Пенью в церкви помогал.
             Выходя из храма божия,
             Нищей дал старинный грош. ..
             Вдруг все ахнули прохожие:
             Камень в крест пустил... Хорош!..
             "Что ты, шутишь? Али хмелюшка
             В молодой башке шумит?"
             Потешается Емелюшка:
             Снова камень в крест летит...
             И за церковь православную
             Заступилась вся толпа, ---
             И дала науку славную
             Без согласия попа.
   

8

             Научен толпою строгою,
             Подгулявшею слегка,
             Шел батрак путем-дорогою
             Близ царева кабака.
             Там веселая беседушка
             Собралась еще с утра:
             Двое пьяниц, два соседушка,
             Усидевши полведра,
             Друг на друга любовалися,
             Оба плакали навзрыд,
             Обнимались, целовалися...
             Очень нежен русский быт!..
             Ох ты, русская идиллия,
             Ты кровава и грязна!
             ...Вот, собравши все усилия,
             Стонет пьяницы жена:
             "Ты лежи, сынок, до времени,
             А как встанешь, подрастешь,--
             Из всего ты роду-племени
             Раскрасавицу возьмешь.
             Так же будешь ты показывать
             Над женою власть свою --
             И буянить, и наказывать...
             Баю-баюшки-баю. .."
   
             С воплем женщины сливается
             Пьяниц речь, -- и что за речь!
             Пара пьяниц обещается
             "Супротивницу" посечь...
             Терпит баба жизнь суровую...
             Как ей век с тираном жить?
             Всю избил: шубейку новую
             Не давала заложить...
             Ох ты, доля, доля женская,
             Как подчас ты тяжела!
             Горемыка деревенская,
             Ты зачем сюда пришла?
             Иль забыла руку грозную,
             Пудовой большой кулак? ..
             И, творя молитву слезную,
             На колени стал батрак.
             Засмеялись все прохожие:
             "Помешался мужичок!
             Призывает имя божие,
             А не видит -- кабачок!"
   

9

             "Емельян, ты забываешься!
             У тебя ведь с мозгом лоб,
             А ты чем, брат, занимаешься? --
             Горячился добрый поп.--
             Ты бесчинствуешь по улицам,
             Оскорбляешь божий храм
             И -- ведь это на смех курицам! --
             Стал молиться кабакам...
             Это просто еретичество!
             За тебя, мой друг, дрожу.
             За такое озорничество
             Я от места откажу.
             То мне больше поразительно,
             Что ты вовсе не был пьян..."
             Отвечал ему почтительно,
             Шапку снявши, Емельян:
             "Не в церковные строения
             Мой булыжник попадал;
             Не пред водкою колени я
             Преклонял и вслух рыдал.
             Нет, над церковью Покровскою
             Я увидел злую рать:
             С грозной силою бесовскою
             Я и начал воевать.
             Там кружились бесы разные;
             Изо всех подземных мест
             Собралися -- безобразные --
             И старались сесть на крест...
             Пред питейным заведением
             Я молился богу... Да!
             Пьяный муж с ожесточением
             Бил жену свою... Тогда
             Я воззвал к царю небесному:
             "Иисусе мой, Христе!
             Сам ты предан был телесному
             Истязанью на кресте.
             Ради ран твоих зияющих
             Я прошу тебя: спаси
             Слабых всех от угнетающих, --
             А их много на Руси! ..
             Не считай за преступления
             Всё, что здесь я сотворил..."
             И, смутясь от удивления,
             Тихо поп проговорил:
             "Человек ты хоть и маленький,
             А умен, брат!.. Пару кос
             Захвати... Денечек аленький...
             Мы пойдем на сенокос".
   

10

             Вышли в поле, оглянулися...
             Расцвела кругом земля,
             И цветами захлебнулися
             Бесконечные поля.
             Дети сумрачного севера --
             Море синих васильков,
             Море розового клевера --
             Наградите бедняков!
             В утро солнечное, чистое
             Вы, покрытые росой,
             В сено мягкое, душистое
             Обращайтесь под косой;
             И потом копной высокою
             Подымайтесь к небесам,
             Не мешайтесь лишь с осокою
             По долинам и лесам!
   
             До осоки не касается
             Поп Иван -- лихой косец, --
             С батраком перекликается:
             "Не ленися, молодец!
             Обработай эти полосы!"
             Блещут косы по траве...
             Вдруг поднялись дыбом волосы
             У попа на голове.
             Он услышал речи смелые
             И увидел чудеса:
             "Дай мне, боже, крылья белые!
             Я хочу на небеса.
             Долго ль ангелу унылому
             В батраках жить по найму?
             Не пора ль ему, бескрылому,
             Бросить грешную тюрьму?
             Здесь тюрьма, житье порочное,
             Между братьями вражда...
             Наказание урочное
             Вынес я... Туда! Туда!"
   
             Так, смотря на небо синее,
             Бедный ангел тосковал,--
             И ему, белее инея,
             Крылья длинные бог дал.
             Он поднялся... "Унесу
             О земле воспоминания! --
             Так сказал. -- Среди небес
             Люда сельского страдания
             Буду помнить..." И -- исчез.
   
             <1867>
   
   

ЖАР-ПТИЦА

             Раз вели переговоры
             Об одной заморской птице
             Благородные синьоры,
             Штабы, оберы и вице.
             На сужденья были тонки...
             (Я сидел, нагнувши плечи,
             И записывал в сторонке
             Слово в слово эти речи).
             Оживляясь понемногу,
             Говорили так особы:
             "Ну, уж птица! .. В ней, ей-богу,
             Поселился демон злобы.
             Рада с каждого холопа
             Сбросить цепи, дать свободу;
             Либеральная Европа
             За нее в огонь и воду.
             Посвист птицы -- молодецкий!
             Собирали все усилья
             Меттерних и граф Радецкий
             У нее подрезать крылья.
             Черта с два! .. По воле рока
             Эта птица, феникс древний,
             Распустила хвост широко
             И над русскою деревней.
             Клюв у ней ужасно тонкий,
             Скажем мы не без досады, --
             И свободный голос звонкий,
             Полный неги и отрады.
             Увлеклись молокососы,
             Как сиреной, этим пеньем;
             Мы же, истинные россы,
             Не знакомы с увлеченьем:
             Мы смекнули, что Жар-птица
             Для великого народа
             Не годится, не годится,
             Как опасная свобода!
             Дело клонится к развязке,
             И у нас одна забота:
             Как Иван-царевич в сказке,
             Расставлять везде тенета.
             Здесь нельзя без вероломства,
             Хоть мы люди и незлые...
             Сохраним же для потомства
             Наши яблоки гнилые!
             Затемним опять садочек
             И отправим эту птицу,
             При записке в десять строчек,
             Под конвоем -- за границу.
             И в записке скажем, дружно
             Европейцев всех ругая,
             Что Жар-птицы нам не нужно,
             А пришлите... попугая!
   
             16 марта 1867
   

РЕКРУТЧИНА

             У рекрутского присутствия собралось народу множество;
             Тут и молодость ученая, тут и темное убожество.
             Темнота, повесив голову, смотрит в землю мрачной тучею,
             И поет ей ветер песенку -- вьюгой зимнею, трескучею:
             -- Я спою вам, православные, веселее, чем гармоника!
             Вы служите верой-правдою, супостатов бейте с оника.
             Вы служите верой-правдою, и чрез десять лет, не менее,
             Отпроситесь у начальников заглянуть в свое селение.
             Ваши жены, бабы грешные, приготовят по подарочка-
             По ребенку годовалому, а не то и сразу парочку".
   
             1 апреля 1867
   

СТРАННИК

             Утром раненько дорогой плохой
             Выехал Сивко с тяжелой сохой.
   
             Стал он на части железом ломать
             Твердую землю, кормилицу-мать;
   
             Следом за Сивкой хозяин-мужик
             Тихо идет, головою поник,
   
             Песней веселой лошадку не тешит,
             Всей пятернею затылок свой чешет,
   
             И разражается крепким словцом
             Пред безответным своим жеребцом.
   
             Вспомнил бедняк, при забористом слове,
             Быль, а не сказку, о бурой корове.
   
             Сильно буренку-кормилицу жаль;
             С ней приключилась такая печаль:
   
             Сивко, послушай! -- Ко мне из Соловок
             Странник пришел, на язык больно ловок.
   
             "Я, дескать, грешник, -- с одним посошком
             Исколесил всю Россию пешком;
   
             Словно душа за грехи, по мытарствам
             Долго блуждал по языческим царствам;
   
             Жаждой духовною, значит, палим,
             Зрел я и самый град Ерусалим!
   
             Ад показали мне добрые греки:
             Мучатся в жупеле там человеки,
   
             Жалобно, слезно они голосят;
             Черти палят их, как вы -- поросят.
   
             Ты, пребывая в невежестве глупом,
             И не слыхал, что земля наша с пупом!
   
             Темное чадо, внемли мне, внемли!
             Я рассмотрел самый пуп у земли! .."
   
             Разных чудес он поведал мне с кучу.
             Все повторять, так, пожалуй, наскучу.
   
             Слушай же, Сивко! С хозяйкой в ночи
             Только успел я вздремнуть на печи,
   
             Вижу: сбирается странник прохожий.
             "Переночуй, человече ты божий".
   
             -- "Нет, -- говорит, -- ночевать не могу,
             Или, пожалуй, отдамся врагу!
   
             Шепчет мне бес: ты залезь на полати,
             Побалагурь же с хозяйкою кстати.
   
             Славная баба! Красива, толста,
             Грудь как у лебеди, сахар -- уста...
   
             Силен проклятый: я дьявола трушу".
             Так и ушел он, спасаючи душу.
   
             Мне не спалось, не спала и жена,
             С боку и на бок вертелась она,
   
             Стонет и мечется... ахи да охи...
             "Что, -- говорю, -- Катерину шка, блохи?"
   
             "Нет,-- отвечает, -- уж мне не до блох:
             Больно замок у сарайчика плох.
   
             Надо взглянуть, подобру-поздорову,
             Не волочил ли прохожий корову?"
   
             -- "Полно, Катюша, пустое молоть:
             Странник спасает и душу и плоть,
   
             После него всё останется цело,
             Он не пойдет на бесчестное дело.
   
             Лучше молитву скорей сотвори,
             Да и усни до восхода зари".
   
             Баба не слушает, баба упряма,
             С печки сошла -- и к сарайчику прямо...
   
             Грянулась оземь: прохожий злодей
             Свел коровенку у бедных людей!
   
             Так то-ста, Сивко!.. Да ну же, иди!
             Много работы еще впереди!
   
             <1867>
   

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

             Я помню, помню дом родной,
             Где солнце утренней порой
             Смотрело в узкое окно;
             Ко мне являлося оно
             Не очень рано и, блестя,
             Меня, ленивое дитя,
             Не утомляло долгим днем...
             А нынче только об одном
             Прошу: чтоб ночь скорей прошла
             И жизнь с собою унесла!
   
             Я помню, помню садик. Там
             Привольно розовым кустам;
             Там чашечки моих лилей
             Блистали с каждым днем светлей.
             Цвела сирень; на ней тогда
             Пел соловей среди гнезда...
             Там, много дней тому назад,
             Ракиту посадил мой брат.
             Стоит ракита у ручья,
             Она растет... но вяну я.
   
             Я помню, помню и качель,
             Где я, быстрее чем метель,
             Взвивался, позабыв урок.
             В лицо мне веял ветерок,
             Была минута хороша,
             Когда летел я, чуть дыша,
             Казалось, страшно далеко,
             И было так в груди легко...
             Теперь же грудь утомлена,
             Тоской придавлена она.
   
             Я помню, помню ели те,
             Что в гордой, мрачной красоте
             Неслись вершиной к небесам,
             И думал я, и верил сам,
             Что подпирает этот лес
             Своей вершиной свод небес...
             Ах! Это был. лишь детский бред;
             Но, право, радости в том нет,
             Что я теперь одно узнал,
             Как от небес далек я стал!
   
             <1868>
   

ЧЕСТНЫЙ ДОЛЖНИК

1

             Я умру бедняком неизвестным,
             Заплатив за визиты врачу;
             Должником, негодяем бесчестным
             Я в могиле лежать не хочу.
   

2

             Я умру, заплатив до копейки
             И хозяйке моей все долги,
             Хоть и жил я у старой злодейки,
             Как в избушке у бабы-яги.
             В конуре развалившейся, грязной
             Дождь меня, горемыку, мочил,
             И чахотку -- несчастный приказный --
             Я в вертепе моем получил.
   

3

             Я умру, заплатив непременно
             В кабаке целовальнику. Там
             Сколько раз я мечтал вдохновенно,
             Поднося злую влагу к устам!..
             Ты сидельца прости, всемогущий!
             Он вино настоял табаком
             И какой-то загадочной гущей...
             (С ним акцизный смотритель знаком).
   

4

             Я умру... Но тебе, мой голубчик,
             Бедный школьник, оставить позволь
             Небогатый подарок -- тулупчик,
             Хоть его и испортила моль.
             Ходишь ты в затрапезном халате
             В семинарию даже зимой;
             Так не будет ли, юноша, кстати
             Небогатый подарочек мой?
   

5

             Я умру -- отслужи панихиду,
             Сам с дьячками дискантиком пой,
             Да другим не давайся в обиду
             И иди в жизни твердой стопой!
             Полюби горячее науку
             И не будь бессердечен и глуп.
             Дай же, милый, мне честную руку
             И возьми мой последний тулуп!
   
             <1868>
   

СИТСКИЕ КУРГАНЫ

(Николаю Петровичу Топорнину)

             Где билась Русь с тиранами,
                       Где бой кипел упорный,--
             Над Ситскими курганами
                       Поднялся ворон черный.
   
             Ты, птица-ворон, рада ли,
                       Или дрожишь от злости,
             Что здесь не видишь падали,
                       Что спрятаны здесь кости?
   
             "Какая радость ворону
                       Терпеть жестокий голод?
             Мой пращур эту сторону
                       Любил, когда был молод.
   
             Над мертвецами голыми
                       Он часто здесь кружился
             И с грозными монголами
                       Сердечно подружился.
   
             Он сохранил предание
                       Чудесное в потомстве:
             Не зная сострадания,
                       В свирепом вероломстве,
   
             Рубил монгол без жалости
                       Князей святых, великих,
             И мчался без усталости
                       На кобылицах диких.
   
             Под страшными ударами
                       Склонилась Русь в неволе,
             Потом сошлась с татарами
                       На Куликовом поле.
   
             Там Дмитрий-князь прославился
                       Победой. Напоследок
             На пир туда отправился
                       Мой благородный предок...
   
             Настали дни прекрасные,
                       Когда явились турки...
             У нас ведь очи ясные,
                       Мы не играем в жмурки!
   
             Мы видим лучше сокола! ..
                       На крыльях молодецких
             Летал мой предок около
                       Наездников турецких.
   
             Он наблюдал за битвою
                       В тени зеленой вербы,
             И видел, как с молитвою
                       Рубились с турком сербы.
   
             Царь Лазарь пал израненный, --
                       И турок в дикой мести,
             Победой отуманенный,
                       Кровь с вороном пил вместе..."
   
             Молчи ты, птица вредная,
                       Лети назад по воле!
             Раздастся песнь победная
                       И на Косовом поле.
   
             Над Ситскими курганами
                       Спокойно в наши годы.
             Коссовскими полянами,
                       Под знаменем свободы,
   
             Помчимся за убийцею,
                       Врага сразим сурово,
             Сквитаемся сторицею
                       За Сить и за Косово!
   
             <1876>
   

КОНСТИТУЦИЯ

             "И в Стамбуле конституция! --
             Сидор Карпыч мне сказал, --
             А у нас лишь -- проституция!"
             И на деву показал.
   
             "И в Стамбуле бредят левою, --
             Сидор Карпыч продолжал, --
             А у нас..." -- и вслед за девою,
             Улыбаясь, побежал.
   
             "Доложу без лицемерия:
             Эта девушка мила,
             Как респуб..." Вдруг жандармерия
             К либералу подошла.
   
             "Ваша речь -- о конституции?
             Не угодно ли в квартал? .."
             -- "Нет, мы так... о проституции..." --
             Сидор Карпыч лепетал.
   
             Улыбнулся снисходительно
             Светло-синий алгвазил
             И перстом весьма внушительно
             Либералу погрозил.
   
             Уподобясь мокрой курице,
             Не желая сгнить в части,
             С той поры мой Клим на улице
             Стал себя умней вести.
   
             На девчонок тратит рублики,
             Состоит у них в долгу,
             Но не любит он республики,
             О свободе -- ни гу-гу!
   
             Даже с Третьим отделением
             Примирился Клим давно,
             И твердит он с умилением
             Громко правило одно:
   
             "Разговоров политических
             Опасайся на Руси!
             Но о девах венерических
             Без опасности проси!"
   
             7 июля 1876
   

ДЕЛО В ШЛЯПЕ

             Шлет султан цидулку в Рим святому папе:
             "Мы друг другу братья, -- дело, значит, в шляпе.
   
             Рим держал когда-то всю Европу в лапе.
             Я прижму славянство, -- дело, значит, в шляпе.
   
             Мы "ва-банк" играем, гнем "углы" и "на пе":
             Если передернем, -- дело будет в шляпе...
   
             Дикое проклятье, как прилично папе,
             Ты пошли славянам, -- дело будет в шляпе...
   
             Я пошлю эскадру к Керчи и к Анапе:
             Если разорю их, -- дело будет в шляпе...
   
             Музыку мы слышим в страшном общем храпе:
             Пусть храпит Европа, -- дело, значит, в шляпе..."
   
             <1877>
   

СОВРЕМЕННЫЕ СТАРУХИ

                                           Sancta simplicitas!..1
                                           (Слова Гуса на костре)
                                           1 Святая простота!.. (лат.).-- Ред.
             Клубился дым, пылал костер,
             Толпа шумела в злобе дикой,
             И над толпою муж великий
             Десницу чистую простер.
   
             Молился Гус... Его слова
             Гремели, как металл звенящий,--
             Вдруг на костер его горящий
             Упали новые дрова...
   
             Во имя господа Христа
             Дрова старуха положила
             И от страдальца заслужила
             Упрек: "Святая простота!"
   
             Погиб великий славянин...
             И снова гибнут наши братья,
             И снова слышны их проклятья
             Среди дымящихся равнин!
   
             И льется кровь... Ее ручей
             Бежит, дымясь, всё шире, шире...
             Опять в славянском бедном мире
             Бушует стая палачей...
   
             Они безумны, слепы, глухи,
             И жгут нас медленным огнем...
             Благословим иль проклянем
             Мы вас, ужасные старухи?!
   
             <1877>
   

ЛИБЕРАЛЬНЫЙ ГОРОДОК

             Ваша правда. Да-с,
             Сам теперь я вижу:
             Город N у нас --
             Брат родной Парижу!
             Видно из газет,
             Что в Париже оном
             Беспорядков нет, --
             Бредят Мак-Магоном.
             Маршал Мак-Магон
             (Президент их, значит),
             Чинно сев в вагон,
             По чугунке скачет.
             Франции сынам
             Нужно отличиться,
             И префекты там
             Стали горячиться...
             Черт возьми! И к нам
             Воевода мчится:
                       Ваша правда. Да-с,
                       Сам теперь я вижу:
                       Город N у нас --
                       Брат родной Парижу!
   
             Есть у нас поэт
             Страшно либеральный,
             И к нему чуть свет
             Прибежал квартальный.
             "Вот -- бумаги лист!
             Сядь скорей за оду.
             С нею, нигилист,
             Встретишь воеводу.
             Оду поднести
             Ты ему обязан,
             А не то в части
             Будешь крепко связан..."
             Выполнен приказ, --
             Неприятны узы...
             Мигом на Парнас
             Прилетели музы,
             Ибо и у нас
             Есть они, французы! ..
                       Ваша правда. Да-с,
                       Сам теперь я вижу:
                       Город N у нас --
                       Брат родной Парижу!
   
             Франции сыны
             Нам дают примеры:
             Так же мы должны
             Действовать, как мэры:
             Городской глава
             С полицейской стражей
             Мудрствует сперва
             Над ухой стерляжьей.
             (Без нее ведь нет
             Счастья для народа!)
             Примет ли обед
             Важный воевода?
             Роковой вопрос --
             "То be, or..." 1 -- Гамлета.
             Я бы, вот, привез
             К нам тебя, Гамбетта,
             Посмотреть, как росс
             Трусит в "дни ответа"!
                       Ваша правда. Да-с,
                       Сам теперь я вижу:
                       Город N у нас --
                       Брат родной ПарижуI
             1 Быть, или... (англ.).-- Ред.
   
             Земский либерал
             Шепчет: "Я ведь тоже
             На собраньях врал,
             Правосудный боже!
             Якобы Адам,
             Искушенный Евой,
             Заседал я там
             Постоянно с "левой".
             Всё занесено
             В наши протоколы.
             Я кричал: "Давно
             Нам потребны школы!"
             Жаждая добра,
             Будто рыцарь бравый,
             Шел я на ура,
             Воевал с управой...
             Нет, давно пора
             Примириться с "правой".
                       Ваша правда. Да-с,
                       Сам теперь я вижу:
                       Город N у нас --
                       Брат родной Парижу!
   
             Страшный экипаж
             Ближе, ближе едет.
             Полицейский страж,
             Как безумный, бредит:
             "Господи, творец!
             Николай угодник!
             Я хоть и вдовец --
             Страшный греховодник:
             Взяткам я не враг --
             Загребаю славно,
             И в гражданский брак
             Я вступил недавно...
             Просто волком вой,
             В гроб ложись с надсады!
             С городским главой
             Мы берем подряды:
             Вместо мостовой,
             Строим...баррикады!"
                       Ваша правда. Да-с,
                       Сам теперь я вижу:
                       Город N у нас --
                       Брат родной Парижу!..
   
             <1877>
   

ОНУФРИЙ ИЛЬИЧ

(Картинка с натуры)

             По улице мрачной и грязной,
             Лишь свечка блеснет в кабаке,
             Несчастный чиновник плетется --
             Плетется в худом сюртуке.
   
             Крутятся ли снежные хлопья
             И режет ли, будто бичом,
             Пронзительный северный ветер --
             Чиновнику всё нипочем!
   
             Есть домик на улице этой,
             Стоит он, погнувшись, давно,
             И в домике том есть бутылки,
             А в них есть дешевка-вино...
   
             И в час неурочный и поздний
             Чиновник с глубокой тоской
             В окошко питейного дома
             Стучится дрожащей рукой.
   
             Выходит к нему целовальник,
             Глаза продирает от сна
             И тихо обычному гостю
             Вручает полштофа вина.
   
             От холода руки запрятав
             В карманы дырявых штанов,
             Бежит титулярный советник,
             Онуфрий Ильич Иванов.
   
             Бежит он в свой "угол" печальный,
             Где сладко он будет дремать,
             Где брошены милые дети,
             Жена и родимая мать.
   
             Но только тот "угол" увидит,
             Который и беден и пуст, --
             Опять кулаком он грозится,
             Проклятье срывается с уст.
   
             По шаткому полу уныло
             Он ходит и взад и вперед,
             Жену призывает сердито
             И деток с любовью зовет.
   
             Но умерли бедные дети,
             В могиле им сладко лежать, --
             Они голодать уж не будут,
             Не будут от стужи дрожать...
   
             И зова не слышит супруга:
             Покинувши мужа, семью,
             С любовником-франтом бежала
             И честь потеряла свою.
   
             Наряды, алмазы и деньги
             Красивой бабенке несут;
             А муж, титулярный советник,
             Упрятан с позором под суд.
   
             И, руки ломая тоскливо,
             По комнате, взад и вперед,
             Онуфрий Ильич марширует
             И матку-старуху зовет.
   
             "Родная! покинут я всеми, --
             Хоть ты приласкай, подойди I
             Я выплачу злобу и горе
             На старой родимой груди..."
   
             Но мать воплей сына не слышит:
             Забитая горем-нуждой,
             Глухая старушка с упреком
             Трясет головою седой.
   
             "Зачем ты с начальством не ладил?
             Ты мог бы жену уступить --
             Кресты и чины бы летели,
             Не стал бы ты горькую пить.
   
             Ты выпил с похмелья полштофа,
             А мне не оставил глотка...
             Послал мне господь искушенье:
             Без водочки жизнь не сладка!"
   
             Тогда титулярный советник,
             Онуфрий Ильич Иванов,
             Рыдает... и мелочи ищет
             В карманах дырявых штанов.
   
             Найдя, полоумной старухе
             Вручает последний пятак,
             И с маткой идет он под ручку,
             Шатаясь, в знакомый кабак...
   
             <1877>
   

НА ТО И ЩУКА В МОРЕ, ЧТОБ КАРАСЬ НЕ ДРЕМАЛ

(Пословица)

             Подружился серый заинька с лисой.
             "Я люблю тебя без памяти, косой!
             Истомилась, истерзалась, полюбя:
             Очень нравятся мне уши у тебя, --
             Ты красивей длинноухого осла...
             Я тебя бы в теремочек унесла,
             Уложила б на тесовую кровать,
             Стала б зайчика ласкать да миловать..."
   
             Полюбился красной девушке старик.
             Говорит она, надев ему парик:
             "Что за кудри! Так и вьются по плечам,
             И об них я сокрушаюсь по ночам,
             Грудь лебяжья разрывается в клочки...
             Погляди-ка на меня в свои очки,
             Приласкай меня дрожащею рукой,
             Не сгибайся в три погибели клюкой!"
   
             "Патрикеевна, любезная кума!
             Полюбил тебя я, зайчик, без ума.
             Рад я с милою невестой под кустом
             Побеседовать в орешнике густом..."
             -- "Ах, бесстыдник, что за дерзкие слова!
             Я -- невинная, почтенная вдова.
             Ты в мужья мне не годишься,-- очень слаб..."
             Подбежала, рот раззела, да и -- хап!
   
             "Раскрасавица, волшебница моя!
             Пред тобою молодею снова я.
             Как пойдем с тобою в церковь под венец,
             Подарю тебе с брильянтами ларец..."
             --          "Ты обманешь? Покажи мне, я взгляну,
             Чем обрадуешь красавицу жену --
             Что такое в сундучке-то дорогом?"
             Подбежала, всё схватила и -- бегом!
             Ах, зачем ты, серый заинька косой,
             Подружился, на беду свою, с лисой?
             Ах, зачем ты, старче древний и седой,
             Волочился за красоткой молодой?
             Ах, зачем у нас зубастых щук стада
             Поглощают мелких рыбок без труда?
             Ах, зачем у нас на матушке Руси
             Так доверчивы и глупы караси?
   
             <1877>
   

КРИ-КРИ

(Всеволоду Леонидовичу Т<рефол>еву)

1

             "Дети! возьмите игрушку:
             Я подарю вам ее, --
             Я подарю вам не пушку
             И не стальное ружье..."
   
             -- "Пушки и ружья, мы знаем,
             Нынче гремят за Дунаем, --
             Бой от зари до зари..."
             -- "Вы же от утра до ночи
             Щелкайте, сколько есть мочи,
             Щелкайте, дети, кри-кри!"
   

2

             Милое юное племя!
             Ты уж заранее знай:
             И для тебя будет время --
             Видеть широкий Дунай!
   
             Но, голубой, многоводный,
             Будет рекой он свободной,--
             Светлой дождется зари...
             Вам уж не нужны игрушки --
             Ружья, солдатики, пушки, --
             Щелкайте, дети, кри-кри!
   
             <1877>
   

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

             Черные вершины
             Всё дрожат в огне,
             Сербские долины
             Дремлют в тяжком сне.
   
             Мрачно в них, убого...
             Мертвецы... кресты...
             Подожди немного:
             Встанешь, серб, и ты!
   
             <1877>
   

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ

(Старая погудка на новый лад)

             У Василия Петрова
             Женка больно врать здорова:
             С мужем спорит, бьет баклуши,
             Молвит слово -- вянут уши.
             Пробежит ли серый зайка,
             Баба мужу: "Догоняй-ка!
             Это, видишь ли, лисица, --
             Шуба лисья пригодится.
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Муж поймает в невод щуку, --
             Баба снова за науку
             И облает, как собака:
             "Мне не нужно, дурень, рака!"
             Муж себе бородку сбреет, --
             Баба учит, не робеет:
             "Неприятный, безобразный,
             Ты остригся -- как приказный!
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Видит муж, летит ворона, --
             Баба мужу: "Вона, вона!
             Это гусь летит. Не труся,
             Застрели к обеду гуся!.."
             -- "Полно, матушка Матрена,
             Это -- серая ворона..."
             -- "Врешь, разбойник, врешь, тетеря!
             Ты ослеп, жене не веря...
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Баба охает, рыдает,
             Лютой смерти ожидает.
             "Говори!-- кричит Матрена,--
             Гусь летел?" -- "Не гусь, ворона..."
             -- "Если так, попа мне нужно, --
             Нездоровится, недужно,
             Собираюсь умирать я.
             Позови попа Кондратья!
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Исповедал поп Кондратий.
             Воет баба на кровати:
             "Говори!-- кричит Матрена,--
             Гусь летел?" -- "Не гусь, ворона..."
             -- "Если так, при всем народе
             Лягу спать навек в колоде.
             Муж противный, поседелый,
             Приготовь мне саван белый!
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Сшили бабе саван новый,
             Притащили гроб сосновый.
             "Говори! -- кричит Матрена, --
             Гусь летел?" -- "Не гусь, ворона..."
             Завопила баба злая:
             "Умерла я, умерла я!
             Тело спрячьте в домовище
             И несите на кладбище.. ,
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             В гроб Матрену положили,
             Панихиду отслужили.
             Шепчет в саване Матрена:
             "Гусь летел?" -- "Не гусь, ворона..."
             -- "Если так, скорей в могилу, --
             Жить с упрямым не под силу!
             Под землею, под сырою,
             Очи ясные закрою.
                       Что стоишь разинув рот?
                       Что задумался, урод?
                       Не поверишь мне -- умру
                       Завтра рано поутру!"
   
             Вот могильщик бородатый
             Застучал своей лопатой,
             И в последний раз Матрена
             Шепчет: "Гусь?" -- "Не гусь, ворона..."
             -- "Если так, не уступлю же!
             Мне в земле не будет хуже, --
             Лютой смерти не боюся --
             Пусть погибну... ради гуся.
                       Ни слезинки не утру
                       И, назло тебе, умру!
                       Что стоишь разинув рот?
                       Зарывай меня, урод!"
   
             <1877>
   

ДОБРЫЕ ВЕСТИ

(Старая погудка на новый лад)

             "Всё ли здорово в деревне?" -- так барыня
             Старосте молвила речь.
   
             "Всё хорошо, всё здорово, сударыня.
             Нам ли уж вас не беречь?"
   
             -- "Ладно, спасибо. Сберег ли ты сокола, --
              Жив ли мой сокол ручной?"
   
             -- "Умер недавно. Летал он всё около
             Нашей долины речной,
   
             Там и объелся любимец ваш падали..."
             -- "Кто ж из скотинушки пал?"
   
             -- "Конь вороной..."-- "Отчего?! Не от яда ли
             Конь дорогой мой пропал?"
   
             -- "Бог с вами, матушка! Речью неправою
             Нас обижать для чего?
   
             Мы угощали коня не отравою, --
             Но похлестали его.
   
             Плетка и кнут, а не то и дубинушка,
             Все изломались... Беда!
   
             Больно упрямилась ваша скотинушка,
             Воду везя из пруда".
   
             -- "Воду зачем вы возили, негодные,
             Должен ответить ты мне!!"
   
             -- "Ваши хоромы большие, свободные
             Вдруг затрещали в огне..."
   
             -- "Кто их поджег? Говори, Калистратушка, --
             Богом прошу я, Христом!"
   
             -- "Ваша старушка, покойница матушка,
             Были виновными в том.
   
             Их хоронили. Свеча погребальная
             Дом подожгла невзначай.
   
             Так и сгорела усадьба опальная...
             Барыня, дай-ка на чай!"
   
             <1877>
   

ФИЛАНТРОПУ

             До крови губы сердито кусая,
             Грозно ты морщишь высокий свой лоб:
             Пьяный мужик или девка босая
             Так возмутили тебя, филантроп?
   
             Глупо смущаться обычной картиной, --
             Падших людей от себя прогони:
             В омуте жизни, покрытые тиной,
             К самому дну опустились они.
   
             Трудно поднять их. Она -- из вертепа,
             Телом торгует и ночью и днем;
             Тот же, кто с нею, работал свирепо
             На перекрестках своим кистенем.
   
             Я изумлен: между вами есть сходство...
             Право, не будь так изящно хорош,
             Не представляй на лице благородство --
             Был бы на них, как отец, ты похож.
   
             Это, конечно, насмешка природы, --
             Зло подшутила она над тобой.
             Впрочем, припомни: в старинные годы
             Ты подружился... с своею рабой...
   
             Помнишь ли ты, филантроп благородный,
             Помнишь ли ты, как в осеннюю ночь
             У молодицы в избенке холодной
             Двойни родились -- сынишко и дочь?
   
             Темная ночка смотрела в окошки
             Бедной, холодной избенки -- а там
             Вас прижимала, несчастные крошки,
             Мать обольщенная к жарким устам!..
   
             Вдруг совершилось твое возрожденье:
             Стал ты гуманен и в помыслах чист.
             Фразы о "благе" -- твое наслажденье...
             Как ты прекрасен и как ты речист!
   
             Прачки, стирая в большие морозы,
             Знают, что ты изнываешь с тоски,
             Ибо твои либеральные слезы
             Сильно смочили платки и носки.
   
             Млеют лакеи твои от восторга,
             Хором решивши, что ты -- филантроп:
             Ты не продашь их с публичного торга
             И не забреешь по-прежнему лоб!
   
             <1877>
   

К РОССИИ

             К коленам твоим припадая,
             Страдаю я вместе с тобой
             И жду той минуты, когда я
             Увижу тебя не рабой.
   
             И в рабстве ты чудно-могуча,
             Не видя свободы лучей;
             Грозна ты, как темная туча,
             Для диких твоих палачей.
   
             Они всю тебя истерзали,
             Пронзили железом, свинцом,
             И руки и ноги связали,
             Покрыли терновым венцом...
   
             Надейся! Исчезнут тираны,
             Исчезнут коварство и ложь.
             Надейся! Ты вылечишь раны,
             Венец свой терновый сорвешь.
   
             Терпи же, моя дорогая,
             Покуда есть силы, терпи!
             Сверкай, огонечком мигая
             В широкой унылой степи!
   
             Потом огонек разгорится
             На поле угрюмом, нагом,--
             И мрачная степь озарится
             Далеко, далеко кругом!
   
             1877
   

ГРАМОТЕЙКА

             Голова моя, головушка,
             Голова моя свободная!
             Не золовки, не свекровушка,
             Баба злая, сумасбродная,
             И не ласки свекра пьяного
             Извели тебя, измучили...
             Нет! Слова Петра Иванова
             Голове моей наскучили.
   
             Петр Иваныч всё ругается,
             Говоря слова несладкие:
             "Книжки здесь не полагается,
             Изорву твои тетрадки я.
             Грамотейка, вишь, явилася,
             И гордиться стала, знамо, ты!
             В земской школе обучилася
             И сошла с ума от грамоты...
   
             Не учен я батькой смолоду,
             Мне смешно за книгой париться,
             А от холоду и голоду
             Мы сумеем отбояриться:
             Наши руки молодецкие
             Три тягла несут без малого...
             Мы-ста люди не немецкие, --
             Роду русского, удалого! ..
   
             Али дочка ты поповская?
             Али барыня ученая?
             Ах ты, дурища таковская,
             Кулаком не окрещенная!
             Перед мужем будь овечкою,
             Знай в избе сиди за кринками,
             Пусть валяются под печкою
             Книжки глупые с картинками...
   
             Цыц, молчать, жена-сударушка,
             Не читать азов с мальчишкою!
             Али хочешь, чтоб Макарушка
             Погубил себя за книжкою?
             Бывши в городе с товарами,
             Там ребят я видел... Бедные,
             Тащат ранцы, ходят парами,
             Истомленные да бледные..."
   
             Голова моя, головушка,
             Голова моя свободная!
             Ты придумай, чтоб свекровушка,
             Баба злая, сумасбродная,
             Муж, и свекор, и золовушки
             (Хороша ли ты, убога ли)
             Тайных замыслов головушки
             Не тревожили, не трогали!
   
             В нашем доме тьма кромешная...
             Я встаю одна, украдкою,
             И рыдаю, безутешная,
             Над сыновнею кроваткою.
             Не боясь греха великого,
             Обману свекровь-сударушку,
             Обману и мужа дикого,
             Научив... тайком... Макарушку!
   
             1878
   

И. Н. КАТКОВУ

             Живется тяжко на Руси,
             И плачем мы, склонясь над урной...
             В наш век тревожный, в век наш бурный
             Нас от урядников спаси
             Хоть ты, жандарм литературный!
   
             6 апреля 1878
   

ПРЕДСМЕРТНАЯ ПЕСНЯ

                                           Разовьем мы березу,
                                           Разовьем мы зелену.
                                           Ой-да да ой-да,
                                           Разовьем мы зелену!..
   
             Там, среди родной реки,
             Песни пели бурлаки:
             "Разовьем мы березу,
             Разовьем! мы зелену...
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да I
             Разовьем мы зелену!"
   
             Наша песенка не та...
             Но осталась нищета,
             И над Волгою вдвоем
             С ней мы песенку споем:
   
             Разобьем мы жизнь скорей!
             Смерть стучится у дверей.
                       Ой-да да ой^да,
                       Ой-да да ой-да!
             Смерть стучится у дверей.
   
             Гостья милая, иди!
             Припади к моей груди.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Припади к моей груди.
   
             Все равно. Один конец.
             Мы поедем под венец.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Мы поедем под венец.
   
             Ехать с поездом пора.
             Собралися шафера.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Собралися шафера.
   
             Свахи наши тут как тут,
             В церковь божию зовут.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             В церковь божию зовут.
   
             Смерть -- невеста и жена --
             Назови их имена!
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Назови их имена!
   
             "Свахи" -- бедность и нужда --
             Нас схоронят без следа.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Нас схоронят без следа.
   
             "Шафера" -- страданье, труд --
             Нас цветами уберут...
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Нас цветами уберут...
   
             И тяжелою пятой
             Нас затопчет люд простой.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Нас затопчет люд простой.
   
             Я взываю к небесам:
             Пусть здоров он будет сам!
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Пусть здоров он будет сам!
   
             И доволен буду я...
             Спета песенка моя.
                       Ой-да да ой-да,
                       Ой-да да ой-да!
             Спета песенка моя!
   
             25 октября 1879
   

ПАМЯТИ ИВАНА ЗАХАРОВИЧА СУРИКОВА

             Трудной дорогой, но честной, хорошею,
             Шел ты, страдалец, с печальною ношею:
             Горем, истомой она называется,--
             Сердце от ноши такой надрывается!
             Горе великое, горе народное
             Чуяло сердце твое благородное:
             Верил в народ ты -- народу не льстя,
             Верил, как матери верит дитя.
   
             Скоро забудет о сгибнувшем детище
             Мать, облеченная в рубище, вретище, --
             Скажет она: "Много деток схоронено,
             Много о них слез горючих уронено, --
             Всех не оплачешь: не хватит и времени!
             Я ж не останусь без роду, без племени,
             Выращу снова могучих ребят..."
             ...Речи такие тебя ль оскорбят?
   
             Нет в них упрека и нет оскорбления...
             Жизнью своею живут поколения:
             Старое горе легко забывается, --
             Горькая песня не век распевается;
             Новая песня с чудесными звуками
             Будет услышана нашими внуками,
             И, улыбаясь, воскликнут они:
             "Пели не так в стародавние дни!.."
   
             Мы же, твои, брат покойный, ровесники,
             Будем... как были: печальные вестники
             Горя людского, людского страдания,
             Мы, не создавшие твердого здания,
             Мы, истомленные жизнью убогою,
             Честно пойдем проторенной дорогою
             И, вспоминая страдальца-певца,
             Песни твои допоем до конца.
   
             <1880>
   

ШТАБС-КАПИТАНША

             Ребенок мой больной умолкнул в колыбели.
             Я к мужу в сад пришла, и мы в беседке сели.
             Он долго на меня задумчиво глядел,
             В объятиях своих согреть меня хотел,
             Потом, очнувшися от думы безотвязной,
             Сказал с улыбкою: "Пойдем дорогой разной,
             Ты -- к северу, а я... куда пошлют, бог весть!
             Но знай, что у меня на шее образ есть.
             Я буду на него молиться перед битвой,
             Горячей, искренней солдатскою молитвой...
             В турчанок не влюблюсь!" -- прибавил он шутя.
             "А наше бедное, невинное дитя?" --
             "Пусть подождет отца. Вернувшись из похода,
             Я сына научу твердить: "Вперед! Свобода!"
             Прекрасные слова, не правда ли?" Но я
             Не слушала его и, слез не утая,
             Припав к груди его, в безумии ласкала,
             За что-то гневалась, за что-то упрекала:
             "Злой муж и злой отец, недобрая душа!
             Свобода, говоришь? -- Свобода хороша;
             Но жить мне без тебя, подумай сам, легко ли?
             Спасешь чужих детей, но не спасешь ты Коли,
             Малютки нашего... Постой, не уходи,
             Жестокий человек!"
                                 ...Так на его груди
             Я долго плакала, молилась: "Боже, боже!
             Свобода для славян ему всего дороже;
             Ребенка своего он бросит сиротой..."
             А муж порывисто крутил свой ус густой.
             "Довольно, милая, не плачь о храбром муже.
             Живым вернусь домой... Да чем других я хуже?
             Все на войну идут: и низкий временщик,
             И полковой наш поп, и мой Иван-денщик,
             Который за кустом мне шепчет: "Не пора ли?
             Всё, барин, сделано. К походу всё собрали".
             Сейчас, Иван, сейчас! Два слова -- и аминь..."
             А я отчаянно рыдала:
                                           "Не покинь!"
             И на груди его успела вновь повиснуть...
             "Сомлела барыня: водицей надо спрыснуть!" --
             Заметил наш денщик, помчавшись за водой...
   
             "Комиссия владеть женою молодой! --
             Муж грустно упрекнул меня с улыбкой слабой: --
             Того гляди, что сам вдруг сделаешься бабой!
             Полковник наш -- беда!-- упрячет под арест".
             И обнял он меня, и приложил свой крест
             К рыдающим устам с любовию и верой.
             Мы оба плакали. Сочувствовал наш "Серый":
             Почтенный старый пес откуда ни взялся
             И лаем жалобным тревожно залился.
   
             "Прощай, старик, не вой! А с крошкой Николаем
             Проститься... нету сил. Ну, здравия желаем,
             Сердечная моя! Не плачь, не провожай!"
   
             И он отправился.
                                 ...Был страшный урожай
             На русских мертвецов. Молитвой ежедневной
             Три раза (верю я) он был спасен под Плевной.
             Шутливо он писал, что "был в больших боях,
             Сидел всё под кустом, где спас его аллах".
             Прислал он весточку, как "наши великаны
             Свободу принесли болгарам за Балканы".
             Он быстро шел вперед; но... с пулею в груди
             Остался мой герой, мой милый, позади
             Спасителей славян в каком-то там обозе.
             Священник полковой меня утешил:
                                                               "В бозе
             Ваш муж, штабс-капитан, скончался. Знать, судьба!
             Молитесь за него, за божьего раба,
             Сударыня моя. Не унывайте, ибо
             Унынье -- смертный грех!"
                                           ...Совет хорош. Спасибо!
             Но исполнять его, вдовея, не могу...
             Ох, вдовья долюшка!.. Играет на лугу
             Сиротка, мальчик мой: смеется он и пляшет,
             Лучиной-саблею геройски храбро машет.
             О милый мой герой! Тебе уж лет пяток,
             Ты -- вылитый отец: такой же кипяток,
             Как наш покойничек. "Скажи мне, душка, милка,
             Скажи мне на ушко: где... где его... могилка?"
                       -- "В Болгарии..."
                                 -- "Так, так... А душенька его?"
             -- "У боженьки в руках..."
                                           И больше ничего
             Не ведает дитя. И знать ему не время,
             Что жизнью заплатил за родственное племя
             Отец его герой...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
             . . . . . . . . ."Не упади, смотри же!"
             Ребенок побежал, а я молюсь тайком,
             Чтоб не споткнулся он, гонясь за мотыльком
             Прелестно-радужным.
                                 ...И мне, штабс-капитанше,
             Грядущие беды мерещатся уж раньше;
             Но милостив господь: ребенок не умрет...
             И я ему кричу:
                                 "Вперед, дитя, вперед!"
   
             1881
   

ЧАРОДЕЙКА-ВЕСНА

(Современная идиллия)

                                                     Весна катит,
                                                     Зиму валит;
                                                     Поют птички
                                                     Со синички,
                                                     Хвостом машут
                                                     И лисички.
                                                     Тредиаковский
   
             Зашумели ручьи. Наступила весна.
                       Вот и первъгй подснежник!
                                                               ...Здорово,
             Мать-природа! В объятиях зимнего сна
                       Ты лежала полгода. Сурово
             Злой мороз по деревням ходил и знобил
                       Не паломников наших парижских:
             Он рукою своей леденящей убил
                       Много душ православных, ревизских.
             ...Но весной благоденствуй, российский народ!
                       Кто остался в живых, тех весна обеспечит;
             Добродушное земство накормит сирот
                       И народные язвы залечит...
             ."На гумне ни снопа, в закромах ни зерна!"
                       (Мне припомнилась песня поэта).
             Но да будет надежде отчизна верна,
                       Чародейкой-весною согрета!
   
             Так, приятно мечтая, иду я селом.
                       Вдруг урядник попался навстречу.
                       На лице его пасмурном, злом
                       Я, бывало, "опасность" замечу.
             Так и видишь, бывало, что ночью и днем
                       Он мечтает упечь вас в Пинегу;
                       Но весной замечаю я в нем
                       Благодушие, милость и негу.
             Как приятно лицо! Как улыбка ясна!
                       Он теперь состоит не на страже...
                       О, весна, чародейка-весна,
                       Ты пленила урядника даже!
   
             На него я смотрю и не верю глазам,
                       И в раздумьи смущаюсь и трушу:
             Неужели чудесный весенний бальзам
                       Мог смягчить эту черствую душу?
             Он, урядник, с букетом весенних цветов?
                       Он, урядник, их нюхает?.. Где я?
             Не во сне ли я брежу? Божиться готов,
                       Что его я считал за злодея.
             Он не крупный злодей; он села не спалит,
                       Не убьет человека в задоре,
             Или так... "по любви" (con amore);
                       Но крестьянское горе его веселит,
                       Обыденное, мелкое горе...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
             Мы сошлись, и урядник пытливо спросил,
                       Прикоснувшись почтительно к кепи:
             "На прогулку пошли, как невольник без сил,
                       Неким чудом сорвавшийся с цепи?
             Извините мою кудреватую речь:
                       Мы в "риторике" тоже учились,
             И весною, желая здоровье сберечь,
                       На прогулку от дел отлучились.
             Надоели дела, надоели весьма!
                       Слава богу, дождался весны я,
             А зимою хлопот для урядника -- тьма:
                       Кражи, драки, порубки лесные.
             Беспощадно крестьяне рубили леса
                       У казны и господ благородных;
             Но тепло даровали опять небеса,
                       И не будет избенок холодных,
             И не буду я слышать весной (чудеса!)
                       Громких стонов и воплей народных,
                       Поражают они, как кинжал,
                       Доложу вам по чести, без фальши...".
                       Гуманисту я руку пожал
                                 И отправился дальше.
   
             Миновавши пустой (слава богу!) кабак
                       (Русь трезвеет весной понемножку),
             Вижу я, что седой пришекснинский рыбак
                       Собирает для ловли мережку.
             "Что, приятель, работать идешь на Шексну?
                       В добрый час!" -- "Благодарствую, милый!"
             -- "Расскажи, ты любовно ли встретил весну
                       После зимушки, всем опостылой?"
             -- "Да, ты верное слово сказал,
                       Надоела зима-лиходейка..."
                       И рукой на погост указал,
                       Где его приютилась семейка.
             "Там ребята мои. На могилки взгляни!
                       А хорошие были парнишки,
             И к рыбацкому делу привыкли они,
                       И читали в училище книжки.
             Зазнобились зимой. Дорогоньки дрова,
                       Да и хлеб и лекарства-то дороги.
             Затрещали у нас, на Шексне, с Покрова
                       Холода, наши лютые вороги.
             Для ребят я в казенную рощу побрел;
                       От меня-де она не умалится:
             Ведь казна, как могучий и сытый орел,
                       Над птенцами озябшими сжалится...
             Прихожу я в лесок, а урядник -- как тут!
                       И попался я в лапы безбожника:
                       Он меня за охапку валежника
                       К мировому отправил на суд.
                       Просидел я две целых недели;
                       А ребята болели, худели,
                       И теперь челобитье несут
                       На урядника господу-богу...
                       Наш урядник лихой больно крут
                       И пристрастье имеет к острогу.
             Особливо свиреп он бывает зимой,
                       По весне же маленько покротче..."
             "Так-то так, старина! Человек ты прямой!"
                       Сам же думаю:
                                           "Господи-отче!
                       Ты, который создал небеса,
                       Ты, пославший нам сына-спасителя,
                       Сотвори нам еще чудеса:
                       Обуздай пришекснинского жителя,
             Чтобы он под ветвистым зеленым шатром
                       Позабыл наши "были" тиранские
             И для жалких мальчишек своих топором
                       Не рубил наши рощи дворянские...
             Это -- первое чудо. Второе еще
                       Сотвори (я прошу дерзновеннее):
                       Чтоб урядник любил мужика горячо
                       И зимой, и во время весеннее!"
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
             А рыбак продолжал заунывную речь:
                       "Осудили меня, как воришку.
             На беду я успел от морозов сберечь
                       Одного мальчугана-сынишку".
             -- "Как же так, на беду?" -- "Потому, братец мой,
                       Потому, господин мой прохожий,
             Что сынок, мой последыш, -- глухой и немой
                       И к рыбацкому делу негожий.
             От него я подспорья не жду впереди..."
                       -- "Где же он?" -- "Где-нибудь забавляется,
                       На погосте церковном, поди,
                       На могилках у братьев валяется.
             Больно их он любил. Сам создатель печать
                       Положил на уста у Ванюшки;
             А как умерли братья, я стал замечать,
                       Он таскает куда-то игрушки.
             Подглядел я за ним. Он к моим сиротам
                       На кладбище умчался без шапки,
             Да на свежих могилках и выставил там,
                       По дурачеству детскому, бабки.
             Он мычит, словно зверь; он тоскует, ревет,
                       А сказать хоть словечко -- нет силы.
             Словно братьев умерших Ванюшка зовет:
                       "Вылезайте играть из могилы!"
             Я нё тронул его. Я ему не сказал,
                       Чтоб не смел баловаться при гробе.
             Уж его без меня сам господь наказал
                       (Божья воля!) у матки в утробе.
             Грех великий роптать: даст мне рыбки Шексна..."
                                 И ушел он на плесо широкое.
                                 ...О весна, чародейка-весна,
                                 Ты смягчаешь и горе жестокое!
   
             На кладбище идти или в рощу?-- Вопрос...
                       Всюду зелень, везде есть "природа";
             Но, по лености старой, как истинный росс,
                       Не люблю я большого похода,
             А до рощи -- далеко. Там ландышей тьма;
                       Там и воздух смолистей и чище;
             Но дорога к кладбищу гладка и пряма...
                       Решено: я иду на кладбище.
                       Я окинул тоскующим взглядом
                       Божью ниву. Она возросла.
                       Там и здесь, в отдаленьи и рядом,
                       Всё кресты да кресты... без числа!
                       Сколько их, -- сосчитает статистика;
                       Но из книжки моей записной,
                       Очарованный чудной весной,
                       С целью злобной не вырву я листика:
                       Пусть сочтет эти гробы иной!
                       Жаль, не слышу здесь голоса детского:
                       Бедный Ваня уснул: ни гу-гу!
                       ...Здесь спокойно поэта немецкого
                       Прочитать очень кстати могу.
                       (Слишком плохи мои переводы.
                       Друг-читатель, сего не забудь!
                       Но "в объятьях царицы-природы"
                       О "Весне" пропою как-нибудь.) 1
                       1 "Der Frühling" ("Весна") Мейснера.
             "Вот -- весна, и бедняк горемычный
             Верит вновь, что природа нежна,
             Что рукою, к щедротам привычной,
             Рассыпает блаженство она.
             Каждый солнечный луч, проникающий
             Сквозь дырявую крышу в избу,
             Говорит человеку-рабу:
             "Успокойся же, раб унывающий,
             И не смей клеветать на судьбу!
             Милосердье с собой приношу я...""
                       ...Перевод, сознаюсь, плоховат;
                       Но под дубом могильным пишу я,
                       Потому-то и стих дубоват.
                       Не смущайтесь плохим каламбуром:
                       Обитая на севере хмуром,
                       Поневоле России сыны
                       На кладбище народном должны
                       Представляться шутом-балагуром,
                       Видя только... чудесные сны.
                       Я не сплю; но немецкие грезы
                       (Знать, мне так суждено на роду)
                       Без таможни, сквозь русские слезы,
                       Я у Мейснера жадно краду.
                       Перед ним не хочу быть невежей:
                       Подражать, так вполне подражать!
                       На траве охлаждающей, свежей
                       С добрым немцем готов я лежать.
                       ...Этот немец для нас, россиян, -- по плечу,
                       В нем не вижу славян истребителя,
                       И воскликну с ним вместе:
                                                               "Я верить хочу,
                       Что весь мир обретет утешителя.
             Он, источник любви, золотой свой венец
                       Превратил в золотую монету
             И народу отдаст, чтобы он, как слепец,
                       В нищете не шатался по свету.
             Он порфиру свою разорвет и отдаст
                       По частям, по клочкам, для народа..."
   
             Переводчик, заметьте, не слишком горазд,
                       Но понятна вам цель перевода.
             Я не кончил еще, но докончу потом,
                       Как-нибудь, на спокойном досуге.
             А теперь, осенившись славянским крестом,
                       Помечтаю о Ванюшке-друге.
             На могилках он спит.
                                           ...Славянин бедный мой!
                       Ничего ты не слышишь, не скажешь,--
             Час пробьет, и безропотно, глухонемой,
                       Рядом с братьями мертвыми ляжешь,
             Больно мачеха-жизнь для тебя некрасна,
                       За тебя, за молчальника, трушу...
                       О весна, чародейка-весна,
                       Разбуди нашу сонную душу!
   
             10 января 1882
   

ПУШКИН И... МАНУХИН

(Сонет)

             "Суровый Дант не презирал сонета!"
             (Так Пушкин наш великий возгласил).
             "Издания народного поэта
             Страх дороги: купить не хватит сил.
             Чей это грех? Дождусь ли я ответа?" --
             Так юноша издателя спросил.
             Издатель же, холодный, словно Лета,
             Урядника на помощь пригласил.
             "Лови его! Сей юноша зловредный:
             Желает он, чтобы народ наш бедный
             Над Пушкиным очнулся!". Алгвазил
             К народу был исполнен состраданья:
             На Пушкина перстом он погрозил,
             Велев читать... Манухина изданья.
   
             <1884>
   

ПАПЕНЬКА И МАМЕНЬКА

(Деревенская быль)

             Папенька с маменькой богу молились,
             Чтобы малюточки в них уродились,
             Чтобы они проводили свой век,
             Помня, что жив крепостной человек.
             Он на потребы господские нужен:
             Нынче он -- повар и стряпает ужин,
             Завтра он должен попасть в кучера,
             Ибо... "желудок испортил вчера".
             Будет, разбойник, умней и послушней,
             Как познакомится с барской конюшней!
             ...В пышной усадьбе, при свисте плетей,
             Папеньке с маменькой бог дал детей.
   
             Папенька с маменькой нежно воркуют,
             Дети растут и о чем-то тоскуют, --
             Всё им не нравится, всё не по ним!
             Папенька, господом-богом храним,
             Девке прикажет: "Чеши, дура, пятки!" --
             И заволнуются в горе ребятки.
             Коля и Маша рыдают тайком,
             Встретясь на страде с больным мужиком.
             Молятся Коля и Маша: "Ох, боже!
   
             Папенька с маменькой бьют для) чего же
             Бедную няню? У ней на груди --
             Страшные раны, хоть сам погляди!"
             Папенька с маменькой -- в страшной печали:
             Буйством "свободу" они величали.
             Коля (тогда он был мальчик большой)
             Бывших невольников обнял с душой.
             Маша -- красавица с сердцем горячим --
             Нянюшку встретила радостным плачем:
             "Няня, ты -- вольная! Няня-душа!
             Царская милость -- чиста, хороша..."
   
             Папенька с маменькой ахнули оба;
             В них закипела боярская злоба, --
             И за своих вольнодумцев-ребят
             Папенька с маменькой слезно скорбят.
             Папенька с маменькой живы и здравы.
             Дети, которые были неправы,
             Дети, жалевшие глупо народ,
             Рядом лежат у церковных ворот.
             ...Как схоронили и Колю и Машу --
             Это не входит в историю нашу.
             Носится слух, что, прогнавши толпу,
             Папенька с маменькой батьке-попу
             Лепту "изрядно богатую" дали,
             Грустно сказав: "От детей мы страдали!
             Нравились им мужики-голыши, --
             Не было в детях дворянской души!"
   
             <1884>
   

МУЗА-ГЕНЕРАЛЬША.

             Вы -- художник, я -- маляр;
             Музе вашей я не вторю,
             Ваших виршей экземпляр
             Я купил... Нашел там: "К морю",
             "К музе", "К розе", "К соловью"
             И так дальше, и так дальше...
             Честь и славу отдаю
             Вашей музе-генеральше!
             Наша муза -- сирота,
             Не имеющая чина,
             Раззевать не смеет рта,
             И близка ее кончина.
             Но среди могильной тьмы
             Твердо веруем, без фальши,
             Что утонем в Лете мы
             После... музы-генеральши!
   
             14 июля 1884
   

ДУНЯ

                                           Нива, моя нива,
                                           Нива золотая!..
                                           Жадовская
   

1

             Дуня, моя Дуня,
             Дуня дорогая!
             В жаркий день июня
             Ты, изнемогая,
             Травушку косила
             Ручкой неленивой,
             Пела-голосила
             Над родимой нивой:
             "Где дружок найдется,
             Чтоб мне слезы вытер?
             Горько здесь живется,--
             Я поеду в Питер.
             Люди там богаты,
             Здесь же -- бедность, горе...
             Из родимой хаты
             Убегу я вскоре".
             ...И рыдала Дуня,
             Дуня молодая,
             В жаркий день июня
             К ниве припадая.
   

2

             Дуня, моя Дуня,
             Дуня дорогая!
             В жаркий день июня
             Ты, полунагая,
             В Питере дрожала
             С рабскою мольбою:
             "Острого кинжала
             Нет ли, друг, с тобою?
             Если есть, -- пронзи ты
             Грудь мою нагую,
             Или... поднеси ты
             Рюмочку-другую!"
             -- "Дуня! Милка, крошка,
             Что с тобой, малютка?"
             -- "Я... пьяна... немножко,
             Угощай же, ну-тка!"
   
             ...И хохочет Дуня,
             Дуня молодая,
             В жаркий день июня
             Низко упадая.
   
             <1885>
   

ЦЫГАНСКО-РУССКАЯ ПЕСНЯ

             "Мы живем среди полей
                       И лесов дремучих",
             Проливая, как елей,
                       Много слез горючих.
   
             С каждым часом тяжелей
                       Нам от фраз трескучих...
             "Мы живем среди полей
                       И лесов дремучих"...
   
             Пусть истории столбцы
                       Правду обнаружат,--
             Как и деды, и отцы
                       Стонут, плачут, тужат...
   
             Выглянь, солнышко, смелей
                       Из-за туч могучих!
             Горько жить "среди полей
                       И лесов дремучих".
   
             <1885>
   

СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ

             Хоть у школьников спроси,
             Было время на Руси:
             Раздавался смех рыдающий,
             Но сквозь слезы уповающий
                       В дни грядущие,
                       Не гнетущие.
   
             "Честный смех", как благодать,
             Может нас пересоздать...
             Только где же наши Гоголи?
             На святой Руси их много ли
                       В дни тоскливые,
                       Молчаливые?
   
             Но когда молчат уста,
             То -- прекрасна и чиста --
             Говорит слеза горючая,
             В самой немощи могучая,
                       Благотворная,
                       Непозорная!
   
             <1885>
   

УЖАСНЫЙ СЛУХ

             Ужасный слух, слух горький -- вроде хины:
             "Исчезнут все гражданские чины!!!"
             Приятнее мне поглотить трихины,
             Накушавшись немецкой колбасы!!!
   
             У нас (скажу вам правду-матку смело)
             Иметь "чины" есть множество причин,
             Одна из них -- известное вам дело, --
             Чтоб передать жене и детям "чин".
   
             Но если вы -- коллежский регистратор,
             Тогда на вас не стоит и глядеть:
             Как сэр Джон Булль, отправьтесь под экватор, --
             Там можете "арапками" владеть!
   
             Но если вам нет радости в "арапках",
             Для вас невест российских подберем --
             С условием: служа на задних лапках,
             Вы сделайтесь скорей секретарем.
   
             Но если вы высокоблагородный,
             Приобрели "асессора" брюшко, --
             Тогда вполне жених вы превосходный,
             И уловить невест для вас легко.
   
             Но если вы (подумать даже страшно)
             "Действительный", хотя бы и кретин, --
             Вступайте в брак, готовьте вкусно брашно
             При первенце-малютке в день крестин.
   
             У "тайного" есть тайны, приключенья:
             Родится сын у старца древних лет...
             Чиновника особых поручений
             Он -- вылитый и писанный портрет!
   
             <1885>
   

ПОД ОСЕННИМ ДОЖДЕМ

             Мне нравятся премудрые советы:
             "Ты под дождем пиши повеселей.
             В стихах своих, достойных мертвой Леты,
             Напрасных слез отчаянно не лей.
             О чем рыдать? Зачем упреки, вздохи?
             Ведь горюшку слезами не помочь".
             Так, так, друзья. Мои стишонки плохи...
             Но осенью, в томительную ночь,
             Когда льет дождь и близятся морозы,
             Когда везде так скучно и темно, --
             Петь соловьем об ароматах розы --
             Ведь это так бездушно и смешно.
             "Наивен ты: осенний дождь не вечен.
             Придет весна с живительным дождем..."
             А вот тогда, и весел и беспечен,.
             Я запою. Теперь же -- подождем.
   
             <1885>
   

ИЗ ЗАПИСОК ЛИТЕРАТОРА-ОБЫВАТЕЛЯ

                                           25-го декабря 1885 года
             Рождество. Его превосходительство,
             Упрекнув меня за сочинительство,
             Объяснил, что проза и стихи
             Вообще -- ужасные грехи.
             ...Дал совет:
                                 "Сидите за докладами,
             И тогда осыплю вас наградами,
             А не то!"
                       ...Согнулся я в дугу;
             Но без Музы жить я не могу!
   
             ...Был швейцар его превосходительства
             И сказал мне с видом покровительства:
             "Дали вы мне рублик, и за то
             Я подам вам шубу и пальто,--
             Сверх сего, совет подать приятнее:
             Сочинять извольте деликатнее!
             Очень добр наш штатский генерал,
             Но ведь вы -- известный либерал!!!"
   
                                           Ночью 31-го декабря
             ...Ночь темна... Я занят сочинительством.
             В Новый год с его превосходительством
             Будет мир... Я вирши поднесу
             В честь его -- в указанном часу.
             Возглашу с приятным увлечением,
             Что своим он славен просвещением,
             Что, собой наш город озаря),
             Он блестит, как... свет из фонаря?
   
                                           1-го января 1886 года
             Новый год. Его превосходительство
             Похвалил сперва за сочинительство,
             Но, когда дошел до "фонаря",
             Вспыхнул он, сурово говоря:
             "Черт возьми! Вы пишете двусмысленно,
             Вообще ужасно легкомысленно...
             Вы меня сравнили с "фонарем"!!!
             Завтра мы всё дело разберем...".
   
                                           2-го января
             ...Выгнали из службы без прошения!
             Лучше бы строчить мне "отношения",
             Или так: наместо "фонаря"
             Написать: "Ты блещешь, как заря!"
   
             <1895>
   

ПЕЧАТЬ И ЕЕ СЫНОВЬЯ, ИЛИ БЛИНЫ И ЗАПЯТЬТЕ

                                 Три у Будрыса сына, как и он, три литвина...
                                                               (Мицкевич, и Пушкин)
   
             Три сынка у Печати. Мать их будит в кровати
                       И беседует так с молодцами:
             "Дети, перья чините и туман прогоните, --
                       Перья будут для вас бердышами!
   
             Справедлива весть эта, что вы ждете рассвета,
                       Что хотите догнать европейца...
             Посреди буераков умер светлый Аксаков.
                       "Русь" мрачна... Но блестит "Луч" Окрейца.
   
             Вы писаки не злые, храбрецы удалые...
                       (Да хранят вас цензурные боги!)
             Я сама не поеду. Приезжайте к обеду
                       Не с "блинами" в родные чертоги.
   
             Будет всем по награде на журнальном параде.
                       ...Ты, мой первенец, "Вестник Европы",
             Покраснев понемножку, сохрани хоть... обложку,
                       И стремись чрез капканы-подкопы!
   
             Ты, сыночек мой средний, не сидевший в передней,
                       Наблюдай, ибо ты -- "Наблюдатель"!
             Но пред каждой таможней осмотрись осторожней:
                       Не сидит ли в ней "блин", как предатель?
   
             Младший сын, милый сердцу! Выходи в эту дверцу,
                       Юный девственник, свежий прелестник!
             Вышибая клин клином, ты, на масленой, с "блином"
                       Не являйся, мой "Северный вестник"!
   
             Я была помоложе и "блины" ела тоже,
                       И пила я горячую "жженку"...
             Глупо век доживаю, но на вас уповаю:
                       Просветите родную сторонку!"
   
             Детки с маткой простились и печатать пустились...
                       Ждет старуха их, чуя невзгоду.
             Детки, верно, убиты? .. Едут тише улиты
                       И толкут только воду да воду.
   
             На Печать снег валится. Из "Европы" сын мчится,
                       Чуть-чуть ноги свои уплетая.
             Мать рыдает пред сыном: "Что? Опять едешь с "блином"?"
                       -- "Да, мамаша... Опять запятая!"
   
             Вьюгу поднял создатель. Мчится вспять "Наблюдатель"...
                       "Сын мой, есть ли надежда святая?
             Объяснись перед нами: с чем ты едешь? С "блинами"?"
                       -- "Да, мамаша... Опять запятая!"
   
             Ветер жалобно свищет. "Вестник северный" рыщет,
                       Между светом и мраком летая. *
             "Ты спасен ли судьбою? Не "блины" ли с тобою?"
                       -- "Да-с, мамаша... Опять запятая!"
   
             Воют серые волки. Едут внучки "Осколки"
                       И с "блинами" спешат без отсрочки.
             Бабка злобно хохочет, но спросить их не хочет,
                       Увидав... "запятые"... и "точки"...
   
             <1885>
   

ОСТЫВШАЯ ЛЮБОВЬ

                                           Блажен, кто верует:
                                           тепло тому на свете!
                                                               Грибоедов
             "Блажен, кто верует: тепло тому на свете!"
                       ...Сатирику я слепо подражал,
                       И верил я в тепло, когда к Лизете
                       На чердачок холодный прибежал.
   
             Дрова последние сырые догорали...
                       В объятиях друг друга грели мы --
                       А ветер пел уныло: "Не пора ли
                       Расстаться вам среди холодной тьмы?"
   
             Но ты шептала мне в своей ночной одежде:
                       "Как здесь тепло! Еще со мной побудь!"
                       И с чердачка я убегал не прежде,
                       Когда у нас в лед обращалась грудь.
   
             Исчезло счастие! Состарились мы оба...
                       Любовь прошла. Любовь нам -- трын-трава!
                       Тебе и мне остался шаг до гроба,
                       И не любовь нас греет, а... дрова!
   
             Сидим с заботою: что будет завтра с нами?
                       Согреет ли нас теплый камелек?
                       Не делимся мы радужными снами,
                       Но веруем: наш берег недалек!
   
             К нему приходится приплыть, друг старый, милый!
                       ...Пора забыть и радости и зло, --
                       Поверуем, что где-то, за могилой,
                       Мы будем жить спокойно и тепло!
   
             <1886>
   

ДЕРЕВЕНСКАЯ ДОЛЮШКА-ДОЛЬКА

             Раздаются рыданья и вопли...
             Что за горе в селе: не потоп ли?
             Но родимое наше село
             Далеко от реки отошло.
             Может статься, иные печали
             Черти нам на беду накачали?
             Опились в кабаке мужики,
             Отравилась молодка с тоски?
             Быть не может! Давно ли на сходке
             Мужики отказались от водки?
             Целый "мир" приговор подписал,
             А трактирщик в затылке чесал...
             И молодке погибнуть к чему же:
             Разве худо живется при муже?
             Правда, стар он, ревнив и суров,
             Но зато "капиталец" здоров!
   
             ...Не опять ли люд темный и серый
             Поражен злою ведьмой-холерой?
             Но молва городская шумит:
             Лекарь есть, Карл Адамович Шмит.
             Он примчится к нам быстро и сразу
             Уничтожит лихую заразу,
             И за труд не возьмет ни гроша
             Добрый немец, святая душа.
   
             Может быть, из небесной лазури
             Покатились громовые бури,
             Градом выбило рожь и овес
             И пропал от дождей сенокос? --
             Не 6еда1 Мы отслужим молебны,
             А они (как известно) целебны.
             Совершатся у нас чудеса,
             Засияют опять небеса,--
             И наступит желанное ведро,
             И хлеба приподнимутся бодро.
             Мы увидим в полях благодать...
             ...Так о чем же так глупо рыдать?
   
             ...А рыдает о том "мир" крещеный,
             Что явился инспектор ученый.
             Он не учит голодных ребят;
             Но при нем мужичонки скорбят:
             "Ох ты, долюшка, горькая долька!"
             ...Податной он инспектор -- и только!
   
             <1886>
   

РЫЦАРЬ И ВЕДЬМА

(Баллада)

                                                     Мрачно всюду, глухо всюду...
                                                     Быть здесь чуду! Быть здесь чуду!
                                                                                   Из Мицкевича
   
             "Всюду мрачно, неудачно..." Обращая к небу взор,
             Мчится Рыцарь современный -- бескорыстный ревизор.
             Не грозит ему ни петля, ни отрава, ни кинжал,--
             Но пред Ведьмой-лиходейкой храбрый Рыцарь задрожал.
             На метле с проклятой Ведьмой улетев под небеса,
             Он очистил недоимки, по закону, в полчаса...
             ...Вечер был. Мигали звезды. Всюду царствовал туман.
             Рыцарь с тайною надеждой заглянул к себе в карман
             И ощупал Ведьму-Взятку. Эта Ведьма, как бандит,
             В виде "красненькой" -- сурово и насмешливо глядит.
   
             "Всюду глупо, всюду тупо..." Устремясь в казенный лес,
             С чувством злобы, чрез трущобы, наш герой туда полез.
             ...Всё испортил, перепутал старый Дедушка Лесной:
             Дуб корявый, величавый смотрит жалкою сосной...
             Всё трясины да осины, вместо плачущих берез...
             Рыцарь славный, благонравный сам растрогался до слез:
             Значит, Леший разгулялся, словно Буря-атаман? --
             Рыцарь кротко улыбнулся и ощупал свой карман.
             Там опять он видит Ведьму. Смотрит Ведьма веселей,--
             И на ней венок желтеет, состоящий из рублей.
   
             "Всюду худо, всюду чудо...". Рыцарь бросился в приют,
             Где амурно и недурно честь науке воздают.
             В благородном пансионе он не встретил пошлых дур:
             Без печали отвечали, кто был Вакх и кто Амур;
             В должной мере о Венере знали все, как дважды два,
             Так что сам экзаменатор убежал едва-едва...
             Сочинив для дев невинных нежно-нравственный роман,
             С чистой совестью наш Рыцарь углубился в свой карман
             И заметил с удивленьем и великою тоской,
             Что сидит там "князь Димитрий Иоаннович Донской"!!!
   
             "Всюду взятки, беспорядки..." И дорогою прямой
             К современной "Даме сердца" Рыцарь бросился домой.
             Злобно "Дама" упрекнула:
                                           "Ты ли, Рыцарь... Наконец!
             Без тебя был здесь купчина, мудрый старец, не юнец.
             Он не грабит, не терзает бедных, плачущих сирот;
             Он -- не злостный, а несчастный, добродетельный банкрот..."
             И ответил Рыцарь:
                                 "Дама! Не введу купца в обман,
             Но позволь мне благородно заглянуть в его карман..."
             ...Рыцарь смотрит, улыбаясь... Вот так праздничек Христов!
             ...Сколько там бумажек разных! Сколько радужных цветов!
   
             <1886>
   

159
ПТИЧКИ ПЕВЧИЕ

1

             Вчера в саду, на ветвях ели,
             Две "птички певчие" сидели
             И задушевно-сладко пели,
             Что мир очнулся после сна,
             Что в мире слишком много счастья:
             "В замену мрака и ненастья
             Явилась светлая весна!"
             Вдруг зашумела ведьма-вьюга --
             И дети пламенного юга,
             Одевши крыльями друг друга,
             Умолкли. Ночь была темна...
             Оледенели птички с думой,
             Что там их бог вознаградит...
             А здесь, под елкою угрюмой,
             Лишь вьюга жалобно гудит.
   

2

             Давно ль вдали от "злого света"
             Стишки строчили два поэта? --
             У них душа была согрета
             Не охмеляющим вином,
             А верой в "лучшие стремленья".
             И оба с чувством умиленья
             Они мечтали об одном:
             Что молодые поколенья
             Не будут спать могильным сном...
             Умолкли вещие напевы.
             ...Поэты-птички! Где вы? Где вы?
             Зачем вы пели не для "девы"
             Весной -- в краю своем родном?
             Куда умчались вы, рыдая?
             ...Ответа нет... Ямщик летит,
             И колокольчик, "дар Валдая",
             О ком-то жалобно гудит...
   
             <1887>
   

ДОРОГИЕ МЕЧТЫ, ЗОЛОТЫЕ СЛОВА

(Сценка)

Мрачный поэт
(Нахмуря брови, говорит могильным голосом)

             Каждый день мы твердим золотые слова,
             Что без праведных дел наша вера мертва.
             Каждый день стынут в нас молодые сердца.
             Мы живем... Как живем? Это -- жизнь мертвеца.
             Каждый день мы даем благодатный обет
             Не тиранить людей для кровавых побед.
             Каждый день сознаем, что "русак-человек"
             Не украсил собой девятнадцатый век.
             Нет поэтов у нас -- молодых соловьев,--
             И философ решил (господин Соловьев),
             Что в поэзии Русь "абсолютно" слаба,
             Что искусство в ней -- нуль, а наука -- раба...
   

Публика
(в недоумении)

             ...Может быть, в сих словах капля истины есть?
   

Веселый поэт
(с хохотом)

             Нет-с! Извольте обратно все рифмы прочесть.
             ... Не дерзаю гласить вам про "славу", про "честь",
             Но они на Руси и водились, и есть.
             Я могу клятву дать, но не клятву раба,
             Что в искусстве Россия "зело" не слаба.
             Что бы там не ворчал велемудр Соловьев,
             А немало у нас молодых соловьев.
             Если голос их слаб, виноват в этом "век",
             А не наш брат -- пиит, "простота-человек".
             "Простота" будет жить для бескровных побед.
             Он свершит для славян свой заветный обет:
             Звуком песен живых воскресит мертвеца, --
             И забьются, в ответ, наших братьев сердца...
             Нет, родная страна, ты не будешь мертва!
   

Публика
(в грустном раздумии)

             ...Дорогие мечты! Золотые слова!
   
             <1889>
   

КОСМОПОЛИТКА

             С насмешкой шаловливою она меня спросила:
             "Ты страстно любишь родину, но в ней какая сила?
             Зачем ты в "Пошехонии" замкнулся, как улитка?
             Ищи "всемирной родины", как я, космополитка.
             Клянусь, что ibi patria (с условьем), ubi bene,1 --
             Что в жалкой "Пошехонии" тоскливей жить, чем в Вене!
             Хочу обнять живых людей, а не мильоны трупов...
             Всего ужасней для меня почтенный город Глупов.
             Найду святую родину на "выставке" -- в Париже,
             А ты... блуждайся в трех соснах: они для сердца ближе!
             Старушка Пошехония мрачна и бестолкова...
             Читай о ней правдивые сказанья Салтыкова!"
             -- Читал я их внимательно с мучительной любовью, --
             И сердце обливал'ося не раз горячей кровью...
             Но знаешь ли что, милая? Поэт-сатирик губит
             Не всё давно минувшее. Он многое в нем любит.
             Он в мертвой "Пошехонии" нашел живую душу...
             ...Я верю в "Пошехонию". Я за нее не трушу.
             ...Сатирик наш казнит порок законно и сурово,
             Но честно шлет привет всему, что живо и здорово...
             Отсюда страшно далеко до светлой Палестины,
             Но в "Пошехонской старине" есть чудные картины!
             Космополитка! Верь -- не верь, но поклянуся солнцем,
             Что и оно взойдет весной над бедным пошехонцем.
             Тебе не нравится у нас? Останься за порогом!
             Я помолюсь и без тебя, в лесу моем убогом,
             О том, чтоб солнышко взошло, разрушив льда оковы,
             Чтоб не погибла та страна, где живы Салтыковы...
             ...Они воспели, без хвалы, край пасмурный, но милый...
             О них молиться буду я и здесь, и за могилой!
   
             <1889>
   
   1 Отечество там, где хорошо (лат.).-- Ред.
   

ПАМЯТИ САТИРИКА М. Е. САЛТЫКОВА

1

             Вы, белые, сверкающие ночи,
             Потухните! Пою не о весне.
             Не хочется воспеть мне "звезды", "очи", --
             Петь не могу о "зорьке" и "луне":
             Пусть запоют другие, кто охочи,
             А я пою тоскливо, в полусне,
             О том, кто нас будил сатирой чудно...
             ...Зачем он спит навеки-непробудно?
   

2

             Торжественно он мог бы загреметь,
             Как колокол, спасительно звенящий,
             Чтоб Русь могла добро уразуметь,
             Чтобы узрел слепец, во тьме ходящий,
             Где свет и мрак? Где золото и медь?
             Где здравствуют, и где лежит болящий?
             ...Болящих тьма. Но умер Знахарь. Мы
             Скитаемся среди весенней тьмы.
   

3

             Мы -- нищие душою. Мы жестоки.
             Мы падаем пред золотым тельцом.
             У нас в душе укрылися пороки,
             Казненные великим мертвецом.
             Он был пророк... Придут ли вновь пророки
             С тоскующим, карающим лицом, --
             Не ведаю... Но, сердцем не торгуя,
             Почтить слезой сатирика могу я.
   
             1889
   

ПЕСНЯ О КАПУСТЕ

                                           Вейся ты, вейся, капуста,
                                           Вейся ты, вейся, родная!
                                           Как мне, капустке, не виться,
                                           Как мне, милой, не ломиться?
                                                     Народная песня
   
             Читатель-друг! Я знаю: наизусть ты
             Цитируешь поэтов... Не взыщи,
             Что в октябре, "под веяньем капусты",
             Решаюсь я воспеть родные щи,
             Мои стишки ужасно будут пусты,
             Ни дать ни взять -- российские хлыщи.
   
             О чем они тоскуют в наше время,
             Как барышни, мечтая о луне?
             ...Ох, крошечки! Ох, молодое племя!
             Вы о земле вздохните в полусне.
             ...Нет, не от вас взойдет живое семя,
             И осенью петь глупо... о весне!
   
             Желанная! Ты к нам придешь ли вскоре?
             ...Я близорук, но, право, не ослеп,
             И вижу я земное наше горе,
             Которому не помогает Феб.
             Я от земли не устремлюсь к Авроре,
             Не знающей, как страшно дорог хлеб.
   
             В неурожай тебя спасет капуста,
             Без хлебушка страдающий народ!
             ...Давно пора поэта-златоуста
             Сослать к тебе -- в капустный огород.
             Там в животе поэта будет пусто --
             И жадно он откроет "вещий рот".
   
             ...Прочтя сие, жрец Феба горько ахнет.
             -- Некстати "рот"! Есть "милые уста";
             Капустною поэзией здесь пахнет! --
             ...И воспоет он райские места,
             А я вздохну о том, кто не зачахнет
             При помощи... капустного листа.
   
             <1889>
   

ПАДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ

                                            В ноябре мы увидим
                                           миллионы падающих звезд...
                                           Просим сообщить нам подробности...
                                                     (Газетное известие)
             Ноябрь ужасен и несносен.
             Звезд не видать. Царит хандра.
             Среди трех пошехонских сосен
             Блуждает наша детвора.
             Учиться трудно ей без хлеба...
             Пошлют ли "звезды" медный грош? --
                       Но добрый русский мир хорош,
                       И много звездочек у неба.
   
             Я -- не звезда, давно измучен
             Земной житейскою нуждой...
             (Да будет всяк благополучен
             Со "Станиславской) звездой"!)
             Я -- человек пугливый, странный,
             Меня от звезд кидает в дрожь...
                       (Да будет честен и хорош,
                       Кто награжден звездистой "Анной"!)
   
             Не астроном я... Страшно прост,
             На небо я не брошу взоров...
             И, не хватая с неба звезд,
             Дождусь ли я -- но метеоров? ..
             Пусть наши звезды -- молодежь,
             Все наши дети дорогие --
                       Увидят звездочки другие
                       И молвят: "Русский мир хорош"!
   
             <1889>
   

ПЕСНЯ О ПОЛУШУБКЕ

                                           Сплю, но сердце мое чуткое не спит,
                                           За дверями голос милого звучит:
                                           "Отвори, моя невеста, отвори:
                                           Догорело пламя алое зари..."
                                                                                   Л. А. Мей
   
             Сплю, но сердце пошехонское не спит.
             Пошехонская душа во мне скорбит.
             Страстно хочется душе моей больной
             После масленой умчаться в мир иной!
                       Наступают дни печальные,
                       Дни молитвы, дни скорбей...
                       Пошехонские квартальные
                       Стали тише голубей.
             Всё воркуют над голубками,
             Согрешив... пред полушубками.
   
             В полушубке я не смею ворковать...
             Завалившись в полушубке на кровать,
             Сплю и вижу обольстительные сны:
             В Пошехонье нет ни елки, ни сосны.
                       Тополя пирамидальные
                       К небу рвутся -- без границ.
                       Пошехонские квартальные
                       Не кричат: "Смирнее! цыц!"
             Всюду пахнет рощей вольною,
             А не шубою нагольною.
   
             <1890>
   

ОТСТАВНОЙ УЧИТЕЛЬ

(Картинка из школьной земской жизни)

                                                     Гласный Желтобрюхов. А мое
                                                     мнение таково-с: все эвти земские школы,
                                                     значит, теперича, отжили свой век-с. Предел
                                                     им должно положить. Всех земских
                                                     учителей -- в отставку-с!
                                                     Гласный Вотьмеходященский. Умные речи
                                                     приятно слышать.
                                                     (Из "Журналов Пустоголовского земского собрания")
   
                       Отставкой убитый, учитель больной
                       О школе закрытой тоскует с женой:
                       "Так земство решило. Я земством гоним.
                       Оно согрешило, но чист я пред ним...
             Как раб, цепями скованный, в родной моей глуши,
             Обиженный, взволнованный, я плачу от души.
             И горько мне, и сладостно о земстве вспоминать, --
             Его готов я радостно любить и... проклинать.
             ...Мой старый друг единственный! Напомнила ты мне
             Всё скрытое в таинственной душевной глубине.
   
                       Мы оба когда-то шли бодро вперед,
                       И честно, и свято любили народ.
                       Кипела в нас злоба... Господь нас прости!
                       Роптали мы оба на страдном пути.
             Устали наши ноженьки. Для нас и мужичка
             Плелись пути-дороженьки -- не дальше кабака.
             Манил он ночью странников таинственным огнем;
             Для бедных, для изгнанников виднелся флаг на нем.
             Толпою рабской, дикою творился буйный пир:
             Там силою великою был... откупщик-вампир.
   
                       Ты помнишь ли "елку", как флаг, на шесте?
                       Народ втихомолку к ней шел в темноте,
                       И хмельную влагу он пил и страдал,
                       И к подлому "флагу" челом припадал..."
             -- "Дозволь теперь, Платонушка, окончить твой рассказ!"
             -- "Извольте, друг-Оленушка! Готовы слушать вас".
             -- "Исчез кабак-страшилище. Воскресло, наконец,
             Вдруг земское училище, -- и был в нем молодец...
             Зовут его Платонушкой, Платоном... Тезка твой...
             Молчи и стой пред женушкой, как лист перед травой!
   
                       ...И в школьное дело влюбился Платон,
                       И честно, и смело витийствовал он:
                       "Для счастья народа, по воле царя,
                       Блестело всем знанье, как будто заря!"
             Слюбился он с сироткою. Как храбрый делибаш,
             Шепнул с улыбкой кроткою: "Марш в церковь и -- шабаш".
             ...Женились и решилися делить свой школьный труд.
             Вдвоем они трудилися -- вдвоем они умрут.
             Вдвоем они отведали всю "прелесть бытия", --
             Но часто не обедали... ни ты, Платон, ни я..."
   
                       "Я понял... Довольно! Елена, молчи!
                       Мне сладко и больно в тоскливой ночи! 
                       Мы вместе спать ляжем под бедным крестом,
                       И земство развяжем, клянуся Христом I
             Сбирайся в путь, Оленушка! Да плакать-то к чему ж?
             Гляди, старушка-женушка, как твой бодрится муж...
             ...Прощай, мое училище, живи, не умирай!
             Ты -- ад мой и чистилище, ты -- чистый, светлый рай,
             Живи под новым знаменем! Приходской школой будь,
             Сверкай наукой-пламенем!.. Вперед! Счастливый путь!"
   
                       И капают слезы, и слышится стон...
                       Тоскует с Еленой учитель Платон.
                       И думают оба, молитвы творя:
                       "Увидим... из гроба, как блещет заря!"
   
             <1891>
   

ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ

             Живой мертвец, я посетил
             Литературное кладбище.
             Там дышится отрадней, чище
             Среди угаснувших светил.
             Певцы-покойнички! Вы спите,
             Счастливые, в могильной мгле...
             Очнитесь, братцы, поглядите:
             Живым легко ли на земле?
             При лютом дедушке Борее
             Нет больше силушки страдать!
             Весну пришлите нам скорее,
             А с ней -- и свет, и благодать.
             Как ведьмы, зимние метели
             Нам песни жалобно поют...
             Зачем, певцы, вы улетели
             И под землей нашли приют?
             Без вас мы слабы, жалки, нищи;
             В нас помрачилися умы,
             И жадно, средь житейской тьмы,
             Оставшись без телесной пищи,
             Духовной пищи ищем мы.
   
             <1892>
   

ПРЕД ДУШЕВНЫМ КАМЕЛЬКОМ

             Ни вперед, ни вспять не еду.
             Я сижу один, тайком,
             И веду с собой беседу
             Пред душевным камельком.
   
             "Здравствуй, милый!"-- "Здравствуй, старче!"
             -- "Как живется?" -- "Плохо, брат..."
             -- "Огонек в душе поярче
             Засвети! Я буду рад..."
   
             -- "Зажигал его я, друже,
             Но... сгорели все дрова, --
             И во тьме, при ведьме-стуже,
             Охладела голова..."
   
             -- "А душа не охладела?"
             -- "Нет, по-старому она
             Просит воли без предела,
             И во тьме ей -- не до сна!"
   
             -- "Ты похож стал на младенца,
             Мой двойник! Хоть на авось,
             Поскорей два-три поленца
             В камелек души подбрось!"
   
             -- "Так и быть, двойник! Подброшу,
             Запою о том, о сем...
             Нашу песню, словно ношу,
             До рассвета донесем!"
   
             <1892>
   

КУМУШКА-ГОЛУБУШКА

             Ох ты, Муза-кумушка! В сердце бродит думушка:
                       В светлый праздник, любя,
                       Обнимать ли тебя?
             Все с кумой целуются, все с кумой милуются;
                       Все поэты сподряд
                       Ей подарки творят.
             "Как яичко красное, нечто чудно-ясное
                       Предлагаем тебе --
                       Нашей верной рабе!
             Мы с кумою-любушкой, с пленницей-голубушкой,
                       Задушевно вдвоем
                       Засвистим соловьем!"
             Ох, не верь им, кумушка! В них -- пустая думушка,
                       Ты, бедняжка, слаба,
                       Но, клянусь, не раба!
             ...Чем дарить мне любушку, кумушку-голубушку I. .
                       В светлый праздник Христов
                       Я кумиться готов.
             Но сонета ясного, как яичка красного,
                       Чуя горе-беду,
                       Я в душе не найду.
             Украду для кумушки, для шалуньи думушки,
                       Словно вор-лиходей,
                       Честный смех у людей.
             Воровство невинное, доброе, старинное:
                       Не ужасный разбой --
                       Хохотать... над собой.
             Затаивши думушку, поздравляю кумушку:
                       В светлый день и в ночи
                       Ты сквозь слез хохочи!
             Трели соловьиные, песни лебединые,
                       Благодатные сны --
                       Не для нас созданы...
             ...Ох ты, Муза-кумушка! В сердце бродит думушка:
                       Мой подарок ценя,
                       Ты поймешь ли меня?
   
             <1892>
   

ПОЭТИЧЕСКАЯ ЛОЖЬ

             Верить поэтам весной невозможно:
             Лгут обольстительно, страшно, безбожно...
                       Значит, удел их таков!
             Сколько обмана в их пламенном взоре!
             Как сочиняют они! (В "Ревизоре"
                       Так сочинял Хлестаков).
   
             С Музы весенней без всяких приличий
             Взятки берут. В них воскрес Городничий.
                       Лиру настроив под тон,
             Нежно они, средь холодной равнины,
             Часто справляют свои именины,
                       Словно Онуфрий-Антон.
   
             Все, господа, мы в душе -- Хлестаковы!
             Носим весной золотые оковы --
                       Лирики светлый сосуд...
             Пламя в сосуде священном угасло,
             И за святое, погибшее масло
                       Всех отдадут нас... под суд.
   
             Лирики-братья! Напрасно свой дар мы
             Музе приносим: нас схватят жандармы,
                       Критики наши... Беда!
             Взяточки с Музы представив в улику,
             Скажут они: "А подать Землянику!
                       Где Ляпкин-Тяпкин? Сюда!"
   
             <1892>
   

СТРАДНОЕ ВЕЧЕ

                                 -- Ой, стоги, стоги! Во поле широком
                                 Вас не перечесть, не окинуть оком!
                                 -- Добрый человек! Были мы цветами,
                                 Подкосили нас острыми косами.
                                 От лихих врагов нет нам обороны,
                                 На главах у нас -- черные вороны;
                                 На главах у нас, затмевая звезды,
                                 Стая галок вьет поганые гнезды!
                                                               Гр. А. К. Толстой
   
             Цветы столпилися на "вече", --
             И шепчутся: "Пришли враги...
             Ты, бедный русский человече,
             Сооруди из нас стоги!
             Мы пред тобой, косцом суровым,
             Смиренно просим небосклон;
             Чтоб Колупаев с Деруновым
             Не увлекали нас в полон.
             От них не видим обороны;
             Они -- любовны... на словах;
             Но чудится: совьют вороны
             Гнезда на наших головах.
             Мы все погибнем в грозной сече,
             Нас разбросают вкривь и вкось..."
             ...И смолкнуло цветное вече, --
             Людское вече началось.
   
             "Пришла томительная страда
             И для тебя, мужик босой! ..
             Земля измученная рада
             Проститься! с летнею красой.
             Ее ковер -- цветной, душистый --
             Вознаградит народ за труд, --
             И под косой, с молитвой чистой,
             Цветы невинные умрут..."
   
             На вече так, с тоской великой,
             Рек Колупаев. Вновь увлек
             Его на ниве бедной, дикой
             Красавец -- синий василек.
             ...Раздался голос Дерунова:
             "И ландыш беленький хорош!
             Народный труд -- всему основа;
             Но ландыш в сене стоит грош.
             Я оценяю труд высокий,
             Я от цветов в восторге, но...
             За ландыш, смешанный с осокой,
             Копейку дать -- смешно, грешно!"
   
             Так всероссийские бандиты
             Шумят-гудят со всех сторон...
             О небо, небо! Пощади ты
             Цветы -- от галок и ворон.
   
             <1892>
   

ГРЯДУЩИЙ СКОМОРОХ

             Ей-ей, умру! Ей-ей, умру! Ей-ей, умру от смеха.
                                           Беранже -- в переводе Курочкина
   
             Ей-ей! Смех -- добрый чародей:
             Он не звучит подобно эху
             Для всех страдающих людей --
             Смех создан небом на потеху...
             Скажите: хоть один злодей
             Спокойно умер, и со смеху?
             Одна беда, один вопрос:
             Над чем смеяться может росс?
   
             Смиренно шествуя за веком
             (Хоть век ему -- не по плечу),
             Росс думает: "За человеком
             Грядущим смело полечу...
             Будь он французом, негром, греком, --
             Но если он зажжет свечу,
             Которая сверкнет над миром, --
             Он будет мне святым кумиром!
   
             Я в пояс поклонюсь ему,
             Со смехом возглашу на вече:
             "Ты светом прогоняешь тьму,--
             Вперед, грядущий человече!
             Ты в школу превратил тюрьму,--
             Ты не погиб в кровавой сече.
             Спокойно, стройно, без помех
             Звучит твой стих, гремит твой смех!"
   
             Но страшно мне... Над бедной клеткой,
             Где я) сижу, смеясь тайком,--
             Воскликнет он с насмешкой едкой:
             "Несчастный! Ты мне незнаком.
             Ты, вместе с Музою-наседкой,
             Пел добродушно... петушком.
             Мой смех -- не твой! Он над долиной
             Звучит с небес, как крик орлиный".
   
             <1892>
   

ПЕРЛ СОЗДАНИЯ

             Смех сквозь слезы -- это верх страдания!
             Пережить бы только мрачный век...
             Может быть, как лучший перл создания,
             Заблестит работник-человек?
             Но теперь ему блистать нет времени,
             Тяжело идти вперед, вперед;
             Бродит он, без роду и без племени,
             И земельку пашет и орет.
             Он глядит с тоской на землю серую
             И, краснея, плачет от стыда;
             Но земле он верен...
                                           Сам я верую,
             Что Земля -- светило, господа!
   
             Над Землей когда-нибудь да сжалится
             Батько-Солнце, светлый чародей,
             И Земля пред Солнышком похвалится,
             Приютив работников-людей.
             На Земле не будет пушек грохота,
             Навсегда умолкнет звук мечей,
             И народ, сквозь слезы, после хохота,
             Позабудет предков-палачей.
             Мир-Любовь украсится победою,
             И окрепнет царствие Труда...
             Это будет, будет... Сердцем ведаю,
             Но когда? -- Не знаю, господа!
   
             <1892>
   

ПЕСНЯ О ГОСПОЖЕ БОРОДЕ

(Памяти Алексея Федоровича Иванова-Классика)

             Под метель воспою без труда
             В честь твою, госпожа Борода!..
             Жил да был мужичок с ноготок,
             А "Бородку" имел с локоток.
             Подстригали "Бородку" ему,
             За "Бородку" бросали в тюрьму;
             Но мужик был себе на уме:
             Посидит, как невольник, во тьме, --
             И опять молодец, хоть куда,
             И опять -- до колен борода!
   
             Мужичок поступил в рекрута,
             И пропала его "красота", --
             И остались ему для красы
             Только русые, в кольцах, усы.
             Безбородый петровский капрал
             Неприятелей бил и карал,
             "Супостатов" губил без числа;
             У него борода не росла;
             Подбривали ее без следа...
             Но... воскресла, как жизнь, "Борода".
   
             В шестьдесят, значит, первом году,
             "Борода", значит, стала "в ходу"...
             Добрый царь не чуждался "Бород",
             Возлюбил бородатый народ.
             А народ, вместе с добрым царем,
             Ликовал: "За тебя все умрем! ..
             И послужит тебе, без оков,
             Бородач -- до скончанья веков!
             От тебя ждем святого суда...".
             ...Получила и "суд" "Борода".
   
             И мужик, словно царь Берендей,
             Стал похож на свободных людей, --
             И за книгу, тряхнув бородой,
             Посадил свой народ молодой,
             И в науке ему повезло:
             Уничтожилось темное зло...
             "На ученье мой парень горазд;
             Из науки он счастье создаст.
             Без науки мы -- злая орда",--
             Так смекала тайком "Борода".
   
             Ходит слух, что теперь-де она
             И глупа, и слаба, и больна.
             Ходит слух, что, в потемках дрожа,
             Смотрит вспять "Борода"-госпожа.
             ...Нет, не верьте, не верьте! Опять
             "Борода" не подвинется вспять,
             "Борода", не впадая в тоску,
             Подберет волосок к волоску...
   
             <1895>
   

МАЙСКИЕ ГОЛУБОЧКИ

                                           Стонет сизый голубочек,
                                           Стонет он и день, и ночь...
                                                                                   Дмитриев
   
                                           Сколько их! Куда их гонят?
                                           Что так жалобно поют?
                                           Домового ли хоронят,
                                           Ведьму ль замуж отдают.
                                                                                   Пушкин
   
                                 В майский день, как голубочек,
                                 Стонет пламенный поэт,
                                 Нектар пьет из свежих почек,
                                 Как покойный старец Фет.
             Кто ты, миленький дружочек? Поскорее дай ответ!
             Это -- Фо (затем шесть точек). Угадайте мой секрет!
   
                                 Кто трубой не ерихонской
                                 Издает веселый звук?
                                 Л. H. Т., мой пошехонский
                                 Alter ego,1 первый друг.
             Кто прелестней всех? П<олон>ский. Отгадать не трудно вдруг...
             Кто, как пленник вавилонский, дико воет? Это -- Ф<руг>.
   
                                 Все они головки клонят,
                                 Потихоньку слезы льют...
                                 "Сколько их! Куда их гонят?
                                 Что так жалобно поют?"2
             Музу ль заживо хоронят, Мер<ежков>ским отдают?..
             Я боюсь: они уронят, разорят ее приют.
   
                       И без них уж не высок он,
                       От людских мытарств далек;
                       Нет в нем бывших светлых окон...
                       Роза, ландыш, василек,
             Да "прелестной девы локон" -- вот и всё!.. Поэт поблек...
             Хоть бы спать скорей прилег он -- человечек-мотылек!
   
                                 Для чего, великий боже,
                                 Столько "пламенных трудов",
                                 Столько песен, не дороже,
                                 Чем ермолки у жидов?!!
             Все плетут одно и то же -- вирши в тысячу пудов!
             Заурядно, непригоже, а "кольми всех паче" Л<ьдов>.
   
                                 В эти светлые денечки
                                 Май лукав, как чародей...
                                 Аполлоновы сыночки!
                                 Кто без чувства, без идей,
             Променяет на цветочки погибающих людей,--
             Мы тому поставим точки... Не поэт он, а злодей!
   
             <1894>
   
   1 Второй я (лат.) -- Ред.
   2 Украдено из Пушкина. Барбаросса.
   

МРАЧНЫЙ ПИИТ И ЕГО "ЛЮБА"

             От души полюбил я Петра Ильича,
             Он был мрачный пиит, рифмовал сгоряча.
             Но в мечтаньях своих, в поэтическом сне
             Никогда не писал о "луне" и "весне".
             Даже "К ней" не взывал, хоть и ведали все,
             Что мечтал Петр Ильич о какой-то "красе"...
             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
             ...Осторожен и тих наш родной городок, --
             Всё "пронюхает" он, словно сыщик Видок:
             Кто достоин чинов или вечной тюрьмы,
             Кто невинен и чист, кто волнует умы? . .
             ...Вдруг узнали мы все, осторожно, тайком,
             Что погиб Петр Ильич со своим "Дневником"...
             Он не долго страдал и погиб "в цвете лет";
             Подвернулся ему роковой пистолет:
             Прямо в сердце -- бац! бац!.. И главою поник
             За столом, где писал свой безумный "Дневник"
             (Вы Петра Ильича пощадите -- зане
             Фердинандом VIII он является мне).
   
             "...День -- не помню какой?! Хуже он Мартобря...
             Перед "любой" моей не сверкает заря.
             Я воспел бы зарю, только петь не горазд,
             И за песни мои кто мне лепту подаст?
             ...Ночь, безмолвная ночь... В эту ночь воспою
             Мой святой идеал -- душку-любу мою...
             Где ты, люба моя? Как живется тебе?
             Покорилась ли ты злой свекрови-судьбе,
             Или хочешь вздохнуть белой грудью вольней?..
             Запряжем-ка скорей тройку борзых коней
             И помчимся вперед, и проскачем всю Русь...
             Душка-люба моя, не горюй и не трусь!
             Вижу, вижу тебя в сердце бедном моем, --
             Но зачем ты робка, не поешь соловьем?
             Или только для слез песнь твоя создана?
             Или выпила ты чарку яду до дна?
             Пусть умру я один... Нет, во имя любви,
             Умоляю тебя: с песней звонкой живи!"
   
             ...Здесь прервался "Дневник". Здесь окончил свой клич
             Мой безумец-поэт, добрый друг Петр Ильич.
             Для себя под крестом он нашел благодать...
             Кто же "люба" его?-- Не могу отгадать!
   
             <1894>
   

ДВОЙНИК

             Иван Ильич (дам имя наудачу
             Тому, кто здесь геройствовать начнет),
             Иван Ильич, переселясь на дачу,
             Стряхнул с души весь канцелярский гнет,
             Надел халат и микроскоп взял в руки,
             Как юноша, влюбившийся в науки.
             "Науки юношей питают"... Верно-с... Да!
             Но мой герой давно жил в грешном мире
             И "Станислав" (конечно, не звезда)
             Был у него под шеей, на мундире.
             Иван Ильич, нахмуря важно лоб,
             На каплю уксуса смотрел чрез микроскоп.
   
             И он узрел в ней страшные явленья:
             Мильоны змей там плавали!!! Оне
             Ужасные творили преступленья:
             В сей капельке -- бездонной глубине
             Чудовища, не ведая морали,
             Отчаянно друг друга пожирали.
             Иван Ильич, для подкрепленья сил,
             Велел подать скорей "вдовы Поповой",
             Селедкою голландской закусил,
             Еще хватил... И мир узрел не новый,
             А старый мир, который он чернил
             И обелял при помощи чернил.
   
             О, чудеса! Весь Питер, вся столица
             Открылась здесь. Как будто наяву,
             Известные, "знакомые всё лица"
             Назначили друг другу "рандеву":
             Князья, хлыщи, чиновники, кокотки...
             И все они открыли страшно глотки,
             Стараяся себе подобных съесть,
             И щелкали зубами. Твари эти,
             Забывшие святое слово: "честь",
             Расставили везде капканы, сети --
             Старалися прославить и вознесть
             Свой идеал: бичи, кнуты и плети...
             И сам Иван Ильич затрепетал слегка,
             Когда узрел в сей капле -- двойника.
             Да, это он -- Иван Ильич, тот самый,
             Который рад за деньги честь продать,
             Пред нищими -- и гордый, и упрямый,
             Способный в грязь пред сильным упадать...
   
             Да, это он -- начальник отделенья
             Какого-то Чернильного Правленья!!!
             Произошел ужаснейший скандал...
             (У Иловайского не встретить тех историй)
             Начальника герой мой увидал
             В одной из всех мельчайших инфузорий.
             "Ах, ваше вашество"... И, наклонивши лоб,
             Он вдребезги разбил свой микроскоп...
   
             4 июля 1894
   

ГРЕШНИЦА

(Великопостные октавы)

             В великий пост влетела дева-Муза
             К поэтику, бледна, невесела,
             И молвила: "Заветного союза
             Я, грешница, с тобой не порвала,
             К тебе пришла -- общипана, кургуза...
             Прости меня за темные дела:
                       Я с декадентом песню сочинила,
                       Смотри, смотри: на мне -- его чернила!
   
             Запятнана я с ног до головы;
             На мне бренчат пустые погремушки.
             Приятней их -- унылый крик совы
             И мелодичней -- кваканье лягушки.
             Я "декадентшей" сделалась, увы!
             И мутный яд пила из грязной кружки,--
                       Отравлена, я сбилася с пути.
                       Прости меня, и грех мой отпусти!"
   
             И грешница свои ломала руки...
             Печален был и Музы духовник.
             В душе его кипели тоже муки:
             Он в тайну декадентства не проник;
             Он слышал в нем одни немые звуки;
             Он, может быть, как робкий ученик,
                       Не разумел учителей великих
                       И песен их, таинственных и диких?
   
             "Но, может быть, в них жизнь-то и кипит?
             А мы, жрецы отжившего, былого,
             Мы -- жалкая толпа седых пиит --
             Не вымолвим спасительного слова? --
             Так думал он, тоской своей убит,
             И возгласил:-- Духовника другого
                       Найди себе! Авось, простит! А я...
                       Я грешен сам, бедняжечка моя!
   
             И я творил пред светлым Аполлоном
             Преступные и темные дела:
             Не восторгался русским небосклоном,
             Когда на нем царила злая мгла;
             Пел о Земле нерадостно, со стоном,
             Когда Земля была невесела...
                       Лишь в те часы, когда сверкало солнце,
                       Я весело смотрел в мое оконце.
   
             Мы все грешны; но я не запою,
             Как "декадент", -- безумно, наудачу.
             Не оскорблю я грешницу мою
             И о грехах минувших не заплачу,--
             Постясь в стихах, себе епитимью
             Веселую, игривую назначу:
                       Как в оны дни, мы, с грешницей вдвоем,
                       О "Мужике Камаринском" споем"...
   
             <1896>
   

БЕДНЫЕ ЛЮДИ

                                           "Честь и слава молодому поэту,
                                           муза которого любит людей на чердаках
                                           и в подвалах и говорит о них
                                           обитателям раззолоченных палат:
                                           "Ведь это тоже люди, ваши братья!""
                                           Соч. Белинского, т. X, стр. 345.
   
             Бедность проклятую видят все смолоду:
             Словно старуха, шатаясь от голоду,
             В рубище ходит она под окошками,
             Жадно питается скудными крошками;
             В тусклых глазах видно горе жестокое,
                       Горе, как море, бездонно-глубокое,
                       Горе, которому нет и конца.
   
             Эта старуха мрачней мертвеца.
             Не за себя возглашу ей проклятия:
             О человеке жалею я, братия!..
             Ты надругалась руками костлявыми
             Над благородными, честными, правыми...
             Сколько тобою мильонов задавлено,
             Сколько крестов на могилах поставлено!..
                       Ты же сама не умрешь никогда;
                       Ты вековечна, старуха Нужда!
   
             "Бедные люди" -- создание гения --
             Живы и вы!.. Вот уж два поколения
             (Ровно полвека) пред вами склоняются...
             "Бедные люди" живыми являются,
             Шествуют тихо толпою убогою
             Прежней печальной тернистой дорогою,--
                       Как при Белинском страдали они,
                       Так и теперь -- в современные дни!
   
             Девушкин бедный, чиновничек старенький,
             Верно, что жив ты; по-прежнему с Варенькой,
             С "маточкой" письмами часто меняешься;
             Верно, что ты пред начальством склоняешься.
             Это начальство -- бездушное, важное,
             Ценит ли сердце твое непродажное?..
                       Сердце -- живой и святой чародей --
                       Бьется в груди и у бедных людей.
   
             Сердце!.. Ты платишь проценты жидовские
             Жизни суровой: Горшковы, Покровские,
             Варенька-"маточка", страшною платою
             Вы расквиталися с жизнью проклятою!
             Но не убила она, бессердечная,
             Душу живую: Любовь вековечная
                       Вас подкрепила! И слава тому,
                       Кто осветил нас в кромешную тьму!

(Обращаясь к портрету Ф. М. Достоевского)

             Слава тебе за бессмертный твой труд,
             В нем ты открыл "человека",--
             "Бедные люди" твои не умрут!
             Слава отныне до века!..
   
             <Середина 70-х годов>, 1896
   

В ПАМЯТЬ О МИЦКЕВИЧЕ

(12 декабря 1798--1898)

             Славянский мир велик, не тесен,
             Ищите -- и найдете в нем
             Простор для мирных, братских песен
             И для войны с ее конем,
             С ее кровавыми мечами,
             С ее героями... Мой стих
             Не назовет их палачами,
             Но и не молится за них.
             Грешно молиться, чтобы братья
             Врагами были целый век,
             Чтоб не склонялся к ним в объятья
             Распятый богочеловек!
             Победоносной, грозной песней
             Я увлекаться не хочу:
             Война прилична палачу,
             Без палачей же мир -- чудесней!..
             Я, без упрека и стыда,
             Молюсь над нашей светлой Волгой,
             Чтоб кончился век злобный, долгий,
             Чтоб прекратилася вражда...
             Придет к нам сказочный царевич,
             Любовью всех нас оживит --
             И вместе с Пушкиным Мицкевич
             С небес славян благословит!
   
             <1898>
   

ПЕСНЯ ДЕРВИША

(Из "Гюлистана")

             Дервиш сшивал свои заплаты
             Перед дворцом и громко пел:
             "На что мне ханские палаты?
             У хана слишком много дел:
             То на войну ходи, купайся
             В крови людей, то их суди,
             И постоянно опасайся
             Кинжала тайного в груди.
             Тебя зарежут, как барана,
             И, не успеешь ты прочесть
             Стихов священных из Корана,
             Изволь в крови на небо лезть!
             Там напугаешь гурий кровью;
             Зато, пленительно дыша,
             Они с восторгом и любовью
             Обнимут нежно голыша!"
   
             <1900>
   

НА РОДИНЕ РУССКОГО ТЕАТРА

                                           Хороша наша губерния,
                                           Славен город Кострома.
                                                                         Некрасов
   
             Собрались в избе ребятушки;
             К ним пришел учитель-дед
             И сказал им: "Волги-матушки
             Лучше не было и нет!
   
             Для народа исполинского
             Много благ она дала,--
             Русь до морюшка Хвалынского
             Синей лентой обвила,
   
             Возвеличила ничтожество,
             Утишила суету,
             Напоила и убожество,
             Накормила нищету.
   
             На реке той молодеческой,
             Нам светящей и во тьме,
             Родился сынок купеческой --
             В славном граде Костроме.
   
             Здесь он вырос сиротинкою...
             Бог его благословил:
             Он великою новинкою
             Ярославль удивил.
   
             Он сарай построил -- здание
             Не богатое, но в нем
             Всё слилось: тоска, рыдание,
             Страсть, горящая огнем,
   
             Смех сквозь слезы, смех карающий,
             Искры счастья", море слез...
             Это всё неумирающий
             Федор Волков нам принес!
   
             Полтора прошло столетия,
             Как явился чудный смех...
             Вот что, братцы, вот что, дети, я
             Проповедую для всех.
   
             Не всегда же быть вам детками, --
             Возмужаете! Тогда
             И посмейтесь... Но над предками
             Грех смеяться, господа!
   
             Было, детки, было времечко,
             Было... было... и прошло!
             А посаженное семечко
             Стройным деревом взросло!
   
             Много свежих сил погублено..
             Жизнь становится темней;
             Но еще свежо, не срублено
             Деревцо -- до наших дней!
   
             На Руси великих много ли?
             Не сумею сосчитать:
             Грибоедовы и Гоголи
             И иные, им под стать;
   
             И Толстые, и Островские
             С чудным Пушкиным под ряд...
             Имена-то всё каковские!
             За себя все говорят!
   
             Мы судьбой не обессилены...
             Не забудьте, детвора:
             Живы Сухово-Кобылины, --
             Их почтить давно пора!
   
             ...Из сарая деревянного
             Для искусства вырос храм!
             ...Много горя! окаянного
             В жизни встретится и вам;
   
             Но язвительного, колкого
             Не гласите с кривизной,
             Вспоминайте честно Волкова:
             Он создал театр родной!".
   
             <1900>
   

СТИХОТВОРЕНИЯ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

   

БЕССИЛЬНЫЙ

             Новой весны не дождаться мне, братья!
             Свежих цветов мне не рвать на лугу,
             Крепко вам руку не в силах пожать я.
             Так я бессилен, что даже распятья
             С твердою верой держать не могу.
   
             В душу проникнул убийственный холод;
             Смерть приближается, будто к врагу,
             И ударяет по сердцу, как молот...
             Будь же тот счастлив, что силен и молод!
             Я, обессиленный, жить не могу.
   
             Вот -- предо мной два пути, две дороги:
             Вправо и влево. На каждом шагу
             Я, спотыкаясь, дрожу от тревоги.
             Вправо идти?.. Да послужат ли ноги?
             Влево идти?.. Не хочу, не могу.
   
             Новой весны не дождаться мне, братья!
             Свежих цветов мне не рвать на лугу,
             Крепко вам руку не в силах пожать я.
             Так я бессилен, что даже... проклятья
             Завещевать никому не могу.
   

ПОДСНЕЖНИК

(Рассказ няни).

             Герой мой храбр. Он, как мятежник,
             Отважно с няней воевал,
             Умчался в лес, и там подснежник --
             Цветок голубенький -- сорвал.
             Он погубил цветочек бедный,
             И умер первенец полей...
             И к няне с песнею победной
             Летит герой... "Будь веселей!
             О чем задумалась, старушка?"
             -- "О чем задумалась? О том,
             Что спит твоя сестра-вострушка
             И не проснется под крестом.
             Она подснежники любила
             И зелень, травку-мураву.
             Твою сестру весна сгубила,
             А я... тоскую и живу.
             Припомнить старое позволь-ка...
             Ох, старость -- больно не красна!
             Ей было лет семнадцать только...
             Настала ранняя весна.
             Ручьи катились и шумели;
             Длиннее становились дни,
             А меж собой, под тенью ели,
             Вдвоем шепталися они..."
             -- "Да кто ж -- они?" -- "Отстань, мучитель,
             Не раздражай, не говори!
             В лесу с твоей сестрой учитель
             Сидел до утренней зари.
             Подкравшись, слушаю беседу...
             Она твердит: "С тобой здесь рай!"
             А он сурово так: "Уеду,
             А ты... подснежники сбирай!
             Дополни, барышня, гер... ба... рий
             (Словечко больно мудрено!),
             Дворянка ты, я -- про... ле... тарий, --
             Нам вместе жить не суждено".
             И он уехал, окаянный
             (С народом был он добр и прост!),
             А Варю, осенью туманной,
             Свезли в могилку на погост".
             . . . . . . . . . . . . . . . .
             -- "А после что случилось, няня?
             К нам приезжал учитель? Да?"
             -- "Отстанешь ли, разбойник Ваня?
             О прошлом вспоминать -- беда!
             Весной вернулся. Над могилой
             Упал ничком в слезах, без сил,
             И называл он Варю "милой",
             Прощенья у нее просил.
             Подснежник вырыл из-под снегу
             С могилки Вари... (Эка блажь!)
             И с ним, вскочивши на телегу,
             Куда-то скрылся парень наш"...
   
             Задумался герой-мятежник:
             "Ах, няня, знаешь что?.. В лесу
             Найду голубенький подснежник
             И к нашей Варе отнесу".
   

ВАТОЧНОЕ СЕРДЦЕ

             Девочке куклу купили.
             Вскоре, без всякой вины,
             Бросивши, куклу разбили
             Братья ее, шалуны.
             Мрачно нахмуривши лобик,
             Куклу она собрала,
             Сделала карточный гробик,
             В поле цветов нарвала, --
             Сделала крошечный венчик,
             И причитала потом:
             "Куколка, спи, мой младенчик,
             Спи под лучинным крестом!"
   
             Няня сказала: "Малютка,
             Ты пустяков не мели!
             Стоит ли, дитятко, ну-тка,
             Кукла -- креста и земли?
             Братья твои виноваты;
             Только сама рассуди:
             Сердце у куклы -- из ваты --
             Может ли биться в груди?"
   
             Годы прошлй. Жизни детской
             Были забыты мечты.
             Милою куколкой светской
             Сделалась, барышня, ты!
             Няня навеки уснула.
             Нянюшкин призрак пропал...
             Ты равнодушно вздохнула
             И полетела на бал.
             Все возглашали "виваты",
             Нежность твою полюбя...
             Сердце-то, даже из ваты,
             Есть ли в груди у тебя?
   

ЗВОНАРЬ

             Поздно ночью встает бородатый звонарь,
             На кладбище идет, засветивши фонарь,
             Бьет двенадцать часов у церковных ворот...
             Спите, братья мои! Спи, крещеный народ!
                       Бледными лучами с синей высоты
                       Месяц озаряет старые кресты.
                       Сколько их столпилось, не сочтешь зараз!
                       Сколько здесь погибло от лихих зараз,
                       От нужды-злодейки, с горя, от трудов,
                       Сколько здесь зарыто и сирот, и вдов,
                       Пьяненьких и трезвых, умных и простых,
                       Бедных и богатых, грешных и святых!
   
             Вдруг погаснул фонарь... Распроклятая тьма!
             В темноте, средь могил, можно спятить с ума.
             И за тучу ушел бледный месяц с тоски;
             Лишь мигают вдали на крестах огоньки.
                       Чья это могила? Здесь ты, Клим Петров?
                       Был ты, друг любезный, грудью нездоров,
                       День и ночь ты кашлял и учил детей, --
                       Из крестьян, а вышел славный грамотей.
                       Помню: ты науку "солнцем" называл
                       И от темной ночки деток укрывал...
                       Плакали ребята, зарывая гроб;
                       Прослезился даже наш приходский поп.
   
             Я споткнулся, упал... Распроклятая тьма!
             В темноте, средь могил, можно спятить с ума.
             До избенки моей трудно ночью дойти:
             Всё кресты да кресты у меня на пути.
                       Чей это богатый золоченый крест?
                       Здесь лежит купчина, нахватавший звезд --
                       Только уж не с неба... Нет, в такую даль
                       Купчик не полезет даже за медаль.
                       Он творил святые, знатные дела:
                       Душеньку спасая, лил колокола,
                       В пост не ел мясного, водки не брал в рот;
                       Он... ограбил только множество сирот.
   
             И опять я упал... Распроклятая тьма!
             В темноте, средь могил, можно спятить с ума.
             На душе тяжело, сердце ноет, грустит...
             Под ногой у меня белый череп хрустит.
                       Чей это череп? Помню, помню... Да!
                       Ты погибла, Марья, с горя и стыда:
                       Бросил полюбовник, бросил он шутя
                       Дорогую любу и ее дитя.
                       Ты прости, голубка, что звонарь слепой
                       Растоптал твой череп дряхлою стопой!
                       Это не обидно: череп -- старый хлам;
                       Но зачем разбито сердце пополам?
   
             Ох, несносная ночь! Ох, проклятая тьма!
             В темноте, средь могил, можно спятить с ума.
             Ничего не видать. В фонаре нет огня,
             Только слезы блестят на глазах у меня.
                       Здравствуй, мой кормилец, здравствуй, паренек,
                       Скоро ль батька ляжет у сыновних ног?
                       Милый, не жалел ты молодецких плеч,
                       И пришлось раненько на погосте лечь.
                       Мать твоя, старуха, саван соткала;
                       Младшая сестренка в саван обвила,
                       Я колоду сделал, плакал, голосил...
                       Что же дальше было?.. Молвить нету сил!
   

БУКИ-АЗ, БУКИ-АЗ, БА

             Тише, ребятушки, тише, болезные!
                       Книгу не рвите в клочки.
             Вас усадив за уроки полезные,
                       Я надеваю очки.
             Плохо работают глазоньки слабые,
                       С горя сгибаюсь клюкой.
             Верьте мне, детки, что рада была бы я
                       Кости сложить на покой.
             Саван послужит мне славной обновкою...
                       Я, как былинка, слаба...
             Тише, ребята! Читать с расстановкою:
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   
             "Я не умею учить их по-новому,
                       В новом не вижу добра..." --
             Так-то инспектору страшно суровому
                       Я отвечала вчера.
             Он рассердился -- особа горячая,--
                       Крикнул: "Живи не в лесу,
             Будь современней, старуха, -- иначе я
                       Школу твою разнесу!.."
             Долго стыдил он меня, горемычную,
                       Долго гремел, как труба...
             Дети! Затянем-ка песню привычную:
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   
             Вашим отцам эту самую песенку
                       Пела я в давние дни;
             Им подставляла я первую лесенку,
                       Чтоб возвышались они.
             Нынче она признается за вредную,
                       С ней дождалась я грозы:
             Гонят меня -- бесприютную, бедную,
                       Гонят меня за "азы" --
             Вас я покину и с горем, и с ропотом,
                       Грешная божья раба...
             Дети! Читайте за мною, хоть шепотом:
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   
             Часто я плачу от слабости, хилости,
                       Часто молюсь горячо,--
             Крепко надеюсь, что бог не без милости:
                       Я послужу вам еще.
             Новый учитель из города явится,
                       "Умник", ученей меня.
             "Умнику" бабушка ваша представится,
                       Голову робко склоня:
             "Буду служанкой твоей, сторожихою,
                       Буду с тобой не груба..."
             Дети! Читайте с молитвою тихою:
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   
             Он не прогонит старуху безродную,
                       В школе мне даст умереть.
             Буду отапливать печку холодную,
                       Буду на деток смотреть,--
             Как вы по-новому здесь обучаетесь
                       Азбуке нашей родной...
             Дети, не плачьте! Зачем вы прощаетесь,
                       Словно навеки, со мной?
             Здесь, в этой школе, умру я служанкою,
                       Если поможет судьба...
             Дети, смирнее сидеть за лежанкою!
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   
             Просят могилы уставшие косточки;
                       Жду я последнего дня.
             В этот денек, ребятишки-подросточки,
                       Вы схороните меня!
             Дружно и вольно, толпою веселою,
                       Гроб мой должны вы нести:
             Пусть окружусь я любимою школою
                       И на последнем пути!
             Честь мне великую, детки, окажете, --
                       Если вам бабка люба,
             Вы над могилой в последний раз скажете:
                       Буки-аз, буки-аз, ба.
   

НЕВЕСТА

             Что за мысли злые,
             Как мне тяжело!
             Капли дождевые
             Глухо бьют в стекло,
             Льются через крышу,
             На полу -- вода...
             Голос няни слышу:
             "Сядь, дружок, сюда!
             Бедная овечка,
             Примечаю я:
             Таешь ты, как свечка,
             Умница моя,
             Сохнешь и страдаешь,
             Долго ль до греха?
             Ждешь да поджидаешь
             Друга-жениха.
             Грешен он во многом,
             Люди говорят..."
             -- "Но, клянуся богом,
             Предо мной он свят!"
             -- "Твой жених в Сибири,
             В тундрах да в степях;
             На руках-то гири,
             Ноженьки -- в цепях.
             Рассуди же толком,
             Как бежать ему:
             Обернуться волком?
             Подкопать тюрьму?
             Али от острога
             Подобрать ключи?"
             -- "Няня, ради бога,
             Будет, замолчи!
             В этот день ненастный,
             В дальней стороне,
             Друг мой, друг несчастный,
             Вспомни обо мне!"
   
             Нянюшка вздремнула...
             Посмотря в окно,
             Я рукой махнула:
             Там и здесь -- темно!
             Та же непогода,
             Тот же ветра вой...
             Около "завода"
             Ходит часовой...
             Грезится мне Лена...
             Чумы дикарей...
             Возвратись из плена,
             Милый, поскорей!
   
             Колокольчик где-то
             Затрезвонил вдруг...
             "Няня, няня! Это --
             Мой прощенный друг.
             Верю я сердечку:
             Как оно дрожит!"
             И, покинув печку,
             Нянюшка бежит.
             "Аль беда случилась?
             Ты горишь огнем...
             Лучше б помолилась
             Господу о нем.
             С верою глубокой
             Крест прижми к устам!"
             ...Друг мой, друг далекий,
             Горько здесь и там!
   

ЕДУ ЛИ НОЧЬЮ В СТОЛИЦЕ ОГРОМНОЙ

             Еду ли ночью в столице огромной,
             Иль по деревне унылой брожу,
             Жалкий ребенок, больной и бездомный,
             Всюду, страдалец, тебя нахожу.
   
             Страшно во мне заволнуется совесть:
             Нужно бы детскому горю помочь,
             Да не могу! Но правдивую повесть
             В грустных стихах передать я не прочь.
   
             Не утомит вас рассказ мой недолгий.
             ...Где-то далеко, осенней порой,
             В бедной деревне, стоящей над Волгой,
             Свет увидал мой ребенок-герой. -
   
             "Как его имя?.." --
                                           Не в имени дело --
             Дело-то в совести, в правде людской..
             (Это вот дело у нас охладело, --*
             В "Помощи детской", замечу с тоской).
   
             Духом и сердцем мы все ослабели,
             Трудно нам детскому горю внимать!
             Но возвратимся назад -- к колыбели,
             Да и послушаем бедную мать.
   
             Что-то она, наклонившись к сыночку,
             Шепчет-поет... Различить мудрено...
             Громче ее в эту темную ночку
             Снежная вьюга шумит чрез окно.
   
             "Выращу, дитятко, выращу, миленький!" --
                       Мать заунывно поет.
             "Вырастет дитятко слабенький, хиленький!" --
                       Буря ответ подает.
   
             "В свете жить будешь с талантами многими..." --
                       Мать заунывно твердит.
             "Будешь лежать ты в больнице с убогими!" --
                       Буря-злодейка гудит.
   
             Мать напевает: "Спи, дитятко милое,
                       Спи, ни о чем не скорбя!"
             Буря шумит: "Спи, дитя опостылое,--
                       Я заморожу тебя!"
   
             Мать голосит: "Я живу без хозяина,
                       Сын мой в ученье пойдет..."
             Буря смеется: "Как Авель от Каина,
                       Смерть он в "ученье" найдет".
   
             Молится мать: "Богородица-матушка,
                       Я об сыночке молю!"
             Буря ревет: "Пропадет Калистратушка,
                       Мальчика я погублю..."
   
             ...Имя "героя" сказала нам буря, --
             Так ли, не так ли, я имени рад...
             Вырос ребенок, и, брови нахмуря,
             Принял "хозяин" тебя, Калистрат.
   
             Буря-пророчица, певшая песни
             Над колыбелью сиротской твоей,
             Правду сказала: работай, хоть тресни,
             А поперечить злодею не смей!
   
             Он ведь хозяин. Он твой благодетель,
             Разуму учит, ругаясь, грозя.
             Он говорит:
                                 -- Вам господь мой свидетель,
             Что обходиться без плети нельзя!
   
             Страшно в деревне балуются дети,
             Сразу не могут понять ремесла...
             И засвистали над мальчиком плети
             Ночью и днем без числа... без числа!
   
             Вспомни здесь кстати, мой добрый читатель,
              Что говорил о ребенке другом
             Наш знаменитый, великий писатель
             В чудном стихе, как алмаз, дорогом.
   
             "Помнишь ли труб заунывные звуки,
             Брызги дождя, полусвет, полутьму?
             Плакал твой сын, и холодные руки
             Ты согревала дыханьем ему.
   
             Он не смолкал -- и пронзительно звонок
             Был его крик... Становилось темней...
             Вдоволь поплакал и умер ребенок..."
             ...Но Калистрату жилося трудней,
   
             Мать его руки не грела дыханьем,
             Лаской ребенку помочь не могла;
             Не совладала с нуждой и страданьем
             И на погосте близ мужа легла.
   
             Кто защитит сироту Калистрата?
             Рано, бедняжка, он стал понимать --
             Горе какое, какая утрата,
             Если погибнет кормилица-мать.
   

МУЗЫКАНТ

             Матку-правду говоря,
                       Гатчинский затворник
             Очень плох в роли царя,
                       Но зато не ёрник.
             Хоть умом он не горазд,
                       Но не азиатец,
             Не великий педераст,
                       Как Сережа-братец.
             У него иной талант:
                       Музыку он любит
             И, как скверный музыкант,
                       Уши режет-губит.
             Поневоле загрустишь,
                       Музыке внимая,
             Что ты плачешь и грустишь,
                       Родина немая?
   

* * *

             Сердце государево
             Пышет, словно зарево.
             У его величества --
             Много электричества.
             Долг свой верноподданный
             Только не исполни я,--
             Он, назло нам созданный,
             Поразит, как молния.
             Мы между народами
             Тем себя прославили,
             Что громоотводами
             Виселицы ставили.
             В себе не вижу духа злого
             (Хотя царит противный дух)
             ...Я о России -- ни полслова!
             Как целомудренный евнух,
             Готов я соблюсти невинность
             Великой северной страны
             И, соблюдая "благочинность",
             Готов воскликнуть: "Кто на ны?"
             Россия -- крепкая держава --
             Не склонит гордой головы.
             Она немножко, правда, ржава
             (Железо ржавеет, увы!),
             Но с "головою" Александра
             Сияют русские умы!
   

* * *

             В жизни осень наступила. Веет в сердце холодок,
             И озлобленно рычу я, как рассерженный бульдог:
   
             "Да, меня не баловала и не тешила судьба.
             Я родился в знатном чине... всероссийского раба,
   
             И умру я в том же чине, и воскресну я рабом,
             И явлюсь рабом пред богом в небе ясно голубом.
   
             И меня создатель спросит: "Что, голубчик Леонид
             Николаевич? Как можешь? Как судьба тебя хранит?
   
             Ты оставил, чай, наследство: пропасть злата-серебра?
             Ты себе, чай, сделал славу силой честного пера?"
   
             И отвечу я уныло: "Ой ты, господи, еси!
             Неизвестен никому я как писатель на Руси.
   
             Из моих стихотворений вышел очень малый толк:
             Выл я в них, как пес голодный или словно дикий волк.
   
             Иногда в душе болящей был свирепый ураган,
             Но, как шут, перед толпою открывал я балаган --
   
             И смеялся в нем так глупо, неумело, неостро,
             Что теперь я проклинаю бесполезное перо!
   
             Никому не дам совета по моим идти стопам:
             Лучше я строчил бы просьбы в консистории попам!
   
             Погубил я ребятишек, погубил я и себя,
             Музу, ведьму-лиходейку, бескорыстно полюбя.
   
             Мне она шептала страстно: "Я бедна, но я чиста.
             Полюби меня безумно и сомкни со мной уста!"
   
             Я спросил у незнакомки: "Как вас звать, мамзель? Pardon!
             И зачем вас к Леониду привлекает купидон?
   
             Леонид я не спартанский, и не очень я пригож,
             И хожу в таком костюме... что чуть-чуть не из рогож,
   
             И притом в моем кармане ветер свищет день и ночь, --
             В силу этих обстоятельств удалитесь, дева, прочь!"
   
             Так-то, господи! Я кончил, рассказал житье-бытье.
             Где назначишь мне жилище вековечное мое?
   
             Здесь -- направо, в светлом рае, иль налево -- у чертей --
             Должен жить твой бедный автор, стихоплет и грамотей?"
   
             И ответил мне создатель: "Я с тебя, брат, не взыщу
             И в раю хоть сверхкомплектным стихотворцем помещу!"
   

* * *

             Снежные сугробы, зимние метели
                       Завалили нам окно...
             Мы бы и желали, мы бы и хотели,
                       Чтоб открылося оно.
   
             Всё не удается. Значит, руки слабы
                       У отцов и у мужей!
             Верно, наши дочки, верно, наши бабы
                       Доберутся до ножей?..
   
             Подождем, ребята, капельку-немножко,
                       И с отчаянным бабьем
             Мы в дрянном остроге ветхое окошко
                       Как-нибудь да разобьем!
   

ОКЕАН ЖИЗНИ

(Сонет)

             Пред нами жизнь -- широкий океан
             Нежданных бед, тревоги и напастей,--
             И, покорясь нам неизвестной власти,
             Мы вдаль плывем, окутавшись в туман.
   
             Давно погиб бы в нем я от напасти,
             Давно меня умчал бы ураган...
             Но мне судьбой хранитель верный дан,
             Смиряющий порывы бурной страсти.
   
             С ним не боюсь житейских грозных бурь,
             Не утону с ним в безднах океана:
             Родной народ мне виден из тумана.
   
             Увижу с ним небесную лазурь...
             И, музыкой народных песен полны,
             Свободные вокруг меня заплещут волны.
   

ЭСТОНСКАЯ ПОЭЗИЯ

ЕММЕРИКА И КОИТ

(Эстонская песня-легенда)

             У творца в его палатах слуги верные живут:
             Еммерикой и Коитом их по имени зовут.
             В первый раз, когда свершило Солнце путь свой в небесах,
             Повелел бог Еммерике быть у Солнца на часах:
             "Ты смотри за ним, ка'к нянька, на руках его носи,
             Убаюкай и до утра огонек в нем загаси!"
             Утром бог сказал Коиту: "Ты, красавец, не забудь
             Разбудить пораньше Солнце и отправить снова в путь!"
   
             В небесах гуляло Солнце и холодною зимой
             Торопливо возвращалось на покой к себе домой,
             И тогда Коит от стужи Солнце нежно сберегал:
             Он небесного гуляку поздним утром зажигал.
             Но весна пришла, и Солнце раньше начало вставать
             И позднее спать ложилось на воздушную кровать.
             Чуть задремлет сладко Солнце, удалившись от Земли,
             Пестун вмиг его разбудит: "Встань, сонливец, не дремли!
             Три часа прошло, как полночь на погосте бил звонарь.
             Отправляйся на прогулку, захвати с собой фонарь,
             Освети скорей Земельку, да не морщись, не ворчи,
             Подари эстонцам бедным золотистые лучи!
             В крепких замках спят бароны, а народ не спит давно;
             Без тебя ему живется и тоскливо, и темно".
   
             Солнце встанет. Солнце взглянет на эстонские поля,
             И ему в ответ любовно усмехается Земля,
             Просит милости у неба, молит сжалиться над ней,
             Дать ей больше-больше хлеба и свободных, светлых дней.
             Дни чем дальше, тем длиннее и теплее настают,
             И Коит, и Еммерика спать светилу не дают.
             Вот они и повстречались, и Вечерняя Заря
             Отдала Коиту Солнце, ярким пламенем горя.
             И Конт вдруг вспыхнул страстью. Страсть его была чиста:
   
             Он пожал невесте руку, целовал ее в уста.
             И позвал их всемогущий во дворец свой неземной
             И сказал: "Соединитесь, будьте мужем и женой!"
             Зарыдали Еммерика и Коит перед творцом:
             "Не желаем этой свадьбы, не стоять нам под венцом,
             И без свадьбы мы друг другу не изменим никогда,
             Пусть любовь святая наша будет вечно молода.
             Женихом, быть и невестой мы желаем от души,
             Для свиданья же сходиться нам в июне разреши".
             -- "Хорошо!-- сказал создатель, -- впредь да будет по сему!
             Разгоняйте, вместе с Солнцем, на Земле людскую тьму!
   
             С той поры, в июне светлом, в безмятежной тишине,
             Зорьки сходятся, и нежно обнимаются оне,
             И во время их свиданий, притаясь среди ветвей,
             Упрекает Еммерику полуночник-соловей:
             "Что ты, девушка, уснула у Коита на груди?
             Что ты ночку замедляешь? Догори и пропади!
             Уж давно пора светилу зажигать свой огонек,
             Соловьям и добрым людям дать хорошенький денек".
   

ИРЛАНДСКАЯ ПОЭЗИЯ

ГОРСТЬ ЗЕМЛИ

(Ирландская мелодия)

             От родных берегов нашей бедной земли
             Я умчался далеко -- к чужим берегам.
             Я скитался на них и в поту и в пыли
             И проклятья твердил беспощадным врагам.
             Но теперь -- я не тот: я врагов не кляну.
             Лишь бы дали они умереть мне скорей
             И открыли взаимную нашу вину
             Пред незримым царем очевидных царей.
   
             Пусть рассудит он нас: кто виновен, кто прав?
             Пусть свершится его роковой приговор!
             Горсть родимой земли потаённо украв,
             Пред великим судьей сознаюсь я, как вор.
             В этой горсти земли есть и кровь, есть и пот,
             Потому-то она для меня так чиста,
             Потому-то я к ней -- современный илот --
             Прижимаю с горячей любовью уста.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Обоз. Впервые -- "Иллюстрированная газета", 1864, No 17, стр. 263. Ель зеленая. Еловая ветка "на шесте большом" Служила своего рода вывеской сельским кабакам. Целовальник -- кабатчик. Посредственник -- мировой посредник, официальное лицо, которому после крестьянской реформы 1861 г. поручалось решение всех споров между помещиками и крестьянами.
   Семинарист. Впервые -- "Искра", 1864, No 33, стр. 433. Вошло в изд. 1894 г. Кутейничек -- насмешливое прозвище людей из духовного звания. Приказный -- мелкий служащий в канцелярии. Просвирня -- женщина, изготовляющая просвиры или просфоры, обрядовые хлебцы в православном богослужении; обычно просвирнями назначались вдовы лиц духовного звания. Студент "богословия" -- старшего класса духовной семинарии. "Никола" -- церковь в честь Николая-угодника. Приход отдают за поповной. Царское правительство стремилось сделать священнические места в "приходах" наследственными; если у священника не было детей мужского пола, его приход переходил к тому, кто женился на его дочери.
   Без ответа. Печ. по изд. 1894 г., стр. 329. В архиве В. Р. Зотова (ПД) сохранился автограф стихотворения под заглавием "Три дороги", с посвящением Владимиру Ивановичу Веселовскому, одному из ярославских друзей поэта. Автограф позволяет уточнить дату.
   Стрелок. Впервые -- изд. 1931 г., стр. 168.
   Батрак. Впервые -- "Народный голос", 1867, No 80, 9 апреля. Позднее неоднократно перепечатывалось автором. Печ. по последней авторской публикации -- "Наблюдатель", 1901, No 9, стр. 185. В 1876 г. по требованию цензуры было исключено из сборника "Славянские отголоски" (Ярославль, 1877). Из дневниковых записей Трефолева, бывших в начале 1930-х гг. в распоряжении редакции "Литературного наследства", известно, что он вел переговоры с Некрасовым относительно напечатания поэмы в "Отечественных записках"; редакция журнала сочла невозможным перепечатку произведения, уже бывшего в печати, -- даже в переработанном виде. Поэма является обработкой распространенной народной легенды. Один из черновиков ее в архиве поэта сопровожден пометой о том, что "легенда записана в Пошехонском уезде"; первая публикация была снабжена подзаголовком: "Русская народная легенда", а в "Петербургской газете" поэма сопровождалась редакционным примечанием о том, что в переделанном "даровитым автором" виде она "отличается большею, сравнительно с прежним стихотворением, выдержкою характера и смысла народной легенды". Сюжет легенды использовался в художественной литературе много раз, в частности Л. Н. Толстым в сказке "Чем люди живы" и украинским поэтом Иваном Франко (поэма "Батрак"). "В Аграфенин день, в "Купальницу"" -- 23 июня ст. ст. Десница -- правая рука. Выя -- шея. Кутейнички -- см. стр. 337.
   Жар-птица. Впервые -- "Литературное наследство", кн. 3, 1932, стр. 237. Стихотворение вызвано обострившейся в середине 60-х гг. борьбой царского правительства с революционным движением. А. В. Никитенко отметил в дневнике проект начальника III Отделения П. Шувалова -- в связи с тем, что "все Поволжье исполнено дурного духа", -- "все это пространство оцепить жандармскими агентами". А.В. Никитенко. Дневник, т. 3. Л., 1956, стр. 73 (запись 7 февраля 1867 г.). Если поэт действительно имел в виду этот шуваловский проект, то он дал естественный повод припомнить имена Клемента Меттерниха (1773--1859), многолетнего австрийского министра иностранных дел, крайнего реакционера, вдохновителя и одного из руководителей европейской реакции в течение тридцати лет после поражения Наполеона, и Иоганна-Иозефа Радецкого (1766--1858), австрийского фельдмаршала, усмирителя народных восстаний 1848--1849 гг. в Италии против австрийского владычества.
   Рекрутчина. Впервые -- "Будильник", 1877, No 10, стр. 3, под названием "Ветер. Ветрович". Вошло в изд. 1894 г. Печ. по автографу 1867 г. Публикуя стихотворение спустя десять лет после его написания, поэт существенно изменил концовку; вместо последних четырех строк в "Будильнике" и изд. 1894 г. было:
   
             "Вы -- ломоть уже отрезанный; вы -- как травушка подкошены.
             Пусть хоть братья ваши младшие в темноту не будут брошены.
             В школу их! Скорей за азбуку! Что смотреть им зверем-букою?
             Не страшна теперь солдатчина, озаренная наукою". --
             "Хорошо ты, Ветер Ветрович, распеваешь эту песенку...
             Подымайся, Русь ученая, выше, выше! Дайте лесенку!"
   
   Эта переработка станет понятной, если вспомнить, что между написанием и напечатанием стихотворения появился новый устав о "всеобщей" воинской повинности, 1 января 1874 г. Несмотря на общий прогрессивный характер военной реформы, В. И. Ленин справедливо разъяснял впоследствии, что "в сущности, у нас не было и нет всеобщей воинской повинности, потому что привилегии знатного происхождения и богатства создают массу исключений. В сущности, у нас не было и нет ничего похожего на равноправность граждан в военной службе. Наоборот, казарма насквозь пропитана духом самого возмутительного бесправия. Полная беззащитность солдата из крестьян или рабочих, попирание человеческого достоинства, вымогательство, битье, битье и битье. А для тех, у кого есть влиятельные связи и деньги, -- льготы и изъятия" (В. И. Ленин. Сочинения, т. 4, стр. 390). Между тем либеральная публицистика и историография на все лады твердили о "стройности" и "прогрессивности" устава, о его "гуманно-просветительных и уравнительных принципах, без уступок реакционному духу и сословным предрассудкам" (Гр. Джаншиев. Эпоха великих реформ. СПб., 1907, стр. 507--530). Перерабатывая свое стихотворение, навеянное дореформенной рекрутчиной и солдатской службой, длившейся десятилетиями, Трефолев подпал под воздействие либеральных настроений; отсюда приведенный выше слащавый конец стихотворения.
   С Оника -- с первого раза (карточный термин).
   Странник. Впервые -- "Народный голос", 1867, No 88, 18 апреля. Соловки -- Соловецкий монастырь на Белом море.
   Жупел -- горящая смола.
   Детские годы. Впервые -- "Иллюстрированная газета", 1868, No 8, стр. 123.
   Честный должник. Впервые -- "Иллюстрированная газета", 1868, No 16, стр. 251.
   Ситские курганы. Впервые -- "Славянские отголоски", стр. 55. Н. П. Топорный -- ярославский общественный деятель, земец. К последней строке стихотворения автором сделано примечание: "Битва на реке Сити (Мологского уезда Ярославской губернии) -- 4 марта 1238 года. Битва на Коссовом поле-- 16 июня 1389 года". После Коссовской битвы, в которой отстаивавший независимость Сербии князь Лазарь Греблянович был убит, Сербия надолго подпала под турецкое владычество. Воспоминания об этой битве легли в основу большого цикла в сербском народном эпосе.Конституция. Впервые -- "Литературное наследство", кн. 3, 1932, стр. 236. Опубликовано по недоработанному черновику; отсюда несогласованность имен: "Сидор Карпыч" далее называется "Климом". Стихотворение вызвано слухами о намерении Турции ввести конституцию; султанский указ (фирман) об этом был обнародован 23 декабря 1876 г. Алгвазил -- в старой Испании низший полицейский или судебный чиновник; в данном случае -- жандарм.
   Дело в шляпе. Впервые -- "Будильник", 1877, No 13, стр. 6. Стихотворение отражает события международной жизни накануне русско-турецкой войны 1877--1878 гг., когда Турции удалось заручиться сочувствием римского папы, заявившего о своем отрицательном отношении к борьбе балканских славян за национальную независимость, а также благожелательным нейтралитетом ряда великих держав. Так как турецкая армия значительно уступала русской по численности, предполагалось в надвигавшейся войне главное внимание уделить действиям турецкого флота в Черном море, отсюда -- упоминание о посылке эскадры "к Керчи и к Анапе". Играть ва-банк. В азартных карточных играх обозначает сумму, равную полной сумме "банка". Гнуть углы. В азартных играх идти на четверть банка. На пе. В азартных играх ставка в половину банка.
   Современные старухи. Впервые -- "Будильник", 1877, No 14, стр. 3. В стихотворении использован широко распространенный исторический анекдот.
   Либеральный городок. Впервые -- "Будильник", 1877, No 17, стр. 9, подпись: Уединенный пошехонец. Мак-Магон Патрис Морис (1808--1893) -- маршал, в 1873--1879 гг. президент Франции, реакционер, монархист, жестоко подавлявший республиканские свободы. Гамбетта Леон-Мишель (1838--1882) -- французский политический деятель, умеренный либерал. Гражданский брак -- то есть брак, не "освященный" церковью.
   Онуфрий Ильич. Впервые -- "Будильник", 1877, No 22, стр. 5, подпись: Уединенный пошехонец. В стихотворении использован ряд художественных элементов "Воздушного корабля" Лермонтова.
   На то и щука в море, чтоб карась не дремал. Впервые -- "Будильник", 1877, No 30, стр. 6, подпись: Уединенный пошехонец.
   Кри-кри. Впервые -- "Будильник", 1877, No 35, стр. 5, подпись: Л. H. Т. Стихотворение посвящено сыну поэта. Кри-кри -- детская металлическая трещотка. Пушки и ружья... нынче гремят за Дунаем. В ходе русско-турецкой войны, начавшейся 12 апреля 1877 г., русские войска форсировали Дунай (июнь 1877 г.) и начали бои за овладение балканскими перевалами.
   Затишье перед бурей. Впервые -- "Будильник", 1877, No 38, стр. 3, подпись: Л. H. Т. "Перепев" стихотворения Лермонтова "Горные вершины" (Из Гете). Трефолев имел в виду грядущее освобождение Сербии от турецкого ига в результате начавшейся русско-турецкой войны.
   Нашла коса на камень. Впервые -- "Будильник", 1877, No 39, стр. 5, подпись: Уединенный пошехонец. Стихотворение является обработкой распространенного фольклорного мотива; см., например, А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, 1940, No 438 (ср. стр. 460); И. В. Карнаухова. Сказки и предания Северного края. Л., 1934, No 56.
   Добрые вести. Впервые -- "Будильник", 1877, No 45, стр. 4, подпись: Уединенный пошехонец. В основе стихотворения -- распространенный фольклорный мотив.
   Филантропу. Впервые -- "Будильник", 1877, No 46, стр. 5.
   К России. Впервые -- "Будильник", 1877. No 12, стр. 3, под заглавием "К рабе (С сербского)", подпись: Л. H. Т. Вошло в изд. 1894 г. Подзаголовок вызван соображениями цензурной маскировки либо желанием поэта соотнести стихотворение с освободительным движением балканских славян. Восстанавливаем первоначальное заглавие, пользуясь указанием в одной из тетрадей поэта.
   Грамотейка. Впервые -- "Будильник", 1878, No 42, стр. 591.
   М. Н. Каткову. Впервые -- изд. 1931 г., стр. 148. Михаил Никифорович Катков (1818--1887)--реакционный публицист, вдохновитель дворянско-монархической реакции 60--80-х гг. в России. В. И. Ленин характеризовал его идейный путь как один из "исторических этапов" "поворота русской либеральной буржуазии от демократии к защите реакции, к шовинизму и антисемитизму" (Сочинения, т. 18, стр. 251). "Либеральный, сочувствующий английской буржуазии и английской конституции, помещик Катков во время первого демократического подъема в России (начало 60-х годов XIX века) повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству" (там же, стр. 250). В 70--80-х гг. Катков, не занимая какого-либо государственного поста, будучи редактором газеты "Московские ведомости", пользовался громадным влиянием в правительственных кругах. На это влияние намекает и эпиграмма Трефолева; вызвана она, возможно, заявленным в статьях Каткова недовольством слишком грубыми методами московской полиции, которая избила участников студенческой демонстрации 3 апреля 1878 г., организованной для встречи высланных административным порядком из Киева студентов.
   Предсмертная песня. Впервые -- изд. 1931 г., стр. 154. Печатается с исправлением явных опечаток в 3-й строфе с конца.
   Памяти Ивана Захаровича Сурикова. Впервые -- "Будильник", 1880, No 20, стр. 530. О Сурикове -- см. стр. 341.
   Штабс-капитанша. Печ. по изд. 1894 г., стр. 99.
   Чародейка-весна. Впервые -- "Русская мысль", 1882, No 7, стр. 117. Вошло в изд. 1894 г. Эпиграф заимствован из стихотворения В. К. Тредиаковского "Песенка, которую я сочинил еще будучи в московских школах на мой выезд в чужие края". У Тредиаковского цитированные строки имеют следующий вид:
   
                       Весна катит,
                       Зиму валит,
             И уж листик с древом шумит.
                       Поют птички
                       Со синички,
             Хвостом машут и лисички.
   
   Парижские паломники -- представители обеспеченных классов, проводившие за границей, в Париже, "зимний сезон". Добродушное земство. На земские органы была возложена задача организации в школах питания ребят, а также народных больниц. На гумне -- ни снопа, в закромах -- ни зерна -- цитата из стихотворения А. Кольцова "Что ты спишь, мужичок?.." Мейснер Альфред (1822--1885) -- немецкий поэт.
   Пушкин и ... Манухин. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 152. Предназначенное для "Осколков", стихотворение в июне 1884 г. было запрещено цензурой, подчеркнувшей в нем "неблагонамеренную" мысль, "что для народа чтение сочинений Пушкина признается зловредным" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, л. 135 об.). Манухин -- московский книгопродавец, издатель низкопробных, антихудожественных книг "для народа".
   Папенька и маменька. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 153. Предназначенное для "Осколков", стихотворение было запрещено С.-Петербургским цензурным комитетом 20 сентября 1884 г. Цензор отметил "тенденциозность" стихотворения, которая проявилась в "неприличном сопоставлении родителей с детьми, расходившимися между собой в оценке крепостного права. Родители жестоко обходились с крепостными, наказывали, а дети жалели их, плакали, радовались их освобождению и погибали за свое сочувствие к последнему" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, л. 141).
   Муза-генеральша. Впервые -- "Литературное наследство", кн. 3, 1932, стр. 242. Направлено против Константина Константиновича Случевского (1837--1904) -- поэта, последователя и пропагандиста "чистого искусства". Современный фельетонист характеризовал его так: "Писатель, но несравненно более салонный кавалер и вдохновенный чиновник, слишком счастливый своими рангами, отличиями и успехами, чтобы считать литературу призванием и делом" (Вл. Михневич. Наши знакомые. Фельетонный словарь современников. СПб., 1884, стр. 202).
   Дуня. Впервые -- "Осколки", 1885, No 27, стр. 5. Перепев известного в свое время по школьным хрестоматиям стихотворения Ю. В. Жадовской "Нива"; из него взят и эпиграф.
   Цыганско-русская песня. Впервые -- "Осколки", 1885, No 37, стр. 6, подпись: Барбаросса. Перепев распространенной в свое время "Цыганской песни" из оперы А. Н. Верстовского "Пан Твардовский" (слова М. Н. Загоскина; см. С. Л. Гинзбург. Русский музыкальный театр 1700--1835 гг., 1941, стр. 273--274).
   Смех сквозь слезы. Впервые -- "Осколки", 1885, No 38, стр. 3.
   Ужасный слух. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 155. Предназначенное для "Осколков", стихотворение было запрещено С.-Петербургским цензурным комитетом 4 сентября 1885 г. Вопрос об упразднении петровской "табели о рангах", давно уже, особенно в отношении "чинов гражданского ведомства", ставшей анахронизмом в условиях растущего и крепнущего капитализма, не раз поднимался на страницах печати и в официальных кругах. В данном случае цензуру задел именно недостаточно почтительный тон, каким поэт говорил о чинах весьма высоких. В докладе своем, который сам по себе мог бы появиться на страницах юмористического журнала в качестве пародии на подобного рода документы, цензор Сватковский жаловался: "Автор смеется над чинами по поводу слухов об их уничтожении, причем особенно достается действительным статским и тайным советникам, между которыми автор находит даже кретинов" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, л. 179 об.).
   Из записок литератора-обывателя. Впервые -- "Осколки", 1886, No 1, стр. 5, подпись: Барбаросса.
   Печать и ее сыновья, или Блины и запятые. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 156. Первоначально стихотворение предназначалось для новогоднего номера "Осколков", но -- "пропало", вызвав сожаления автора в неизданном письме к редактору журнала Н. А. Лейкину (6 февраля 1886 г.; ГПБ). Снова присланное в переделанном виде, стихотворение было запрещено С.-Петербургским цензурным комитетом. В цензорском отзыве отмечалось, что "автор глумится над строгим отношением правительства к нашей прессе. Ныне всем журналам, говорит он, ставят "запятые" и "точки". "Вестнику Европы" подставляют капканы-подкопы, -- он умел сохранить лишь одну прежнюю свою обложку; прочие журналы принуждены толочь воду. Такая насмешка над строгостями, по мнению цензора, неуместна в печати (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, лл. 215--216 об.). "Луч" -- иллюстрированный журнал, впоследствии преобразованный в консервативную газету; издавались в 1880--1897 гг. С. С. Окрейцом. "Русь" -- славянофильская газета, издававшаяся в 1880--1886 гг. И. С. Аксаковым. "Вестник Европы"-- умеренно-либеральный журнал, издававшийся в 1866--1918 гг. профессором М. М. Стасюлевичем; кирпично-красная обложка, мало вязавшаяся с политическою умеренностью журнала, не раз давала повод для насмешек. "Наблюдатель" -- ежемесячный литературный консервативный журнал, издававшийся в 1882--1902 гг. А. П. Пятковским. "Северный вестник" -- ежемесячный либеральный литературный журнал, издававшийся в 1885--1897 гг.
   Остывшая любовь. Впервые -- "Осколки", 1886, No 11, стр. 4. Стихотворение навеяно песнями Беранже.
   Деревенская долюшка-долька. Впервые -- по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 158. Предназначенное для "Осколков", стихотворение было запрещено в июле 1886 г. С.-Петербургским цензурным комитетом, который нашел, что "в стихотворении этом с ирониею изображено беспомощное положение сельского населения, главною причиной горькой доли которого является податный вопрос", и обнаружил в нем, "кроме того, непристойное глумление над религиозным чувством народа" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1860, No 97, л. 234).
   Рыцарь и ведьма. Впервые -- "Осколки", 1886, No 14, стр. 4. Эпиграф -- из поэмы А. Мицкевича "Дзяды" в переводе М. Вронченко. Красненькая, радужная -- бытовые названия десяти- и сторублевых кредитных билетов; изображение Дмитрия Донского было на 25-рублевых кредитных билетах.
   Птички певчие. Впервые -- "Осколки", 1887, No 18, стр. 3. Заглавие стихотворения, очевидно, навеяно опереттой Ж. Оффенбаха "Перикола (Птички певчие)". Дар Валдая -- цитата из стихотворения Ф. Н. Глинки "Тройка".
   Дорогие мечты, золотые слова. Впервые -- "Осколки", 1889, No 8, стр. 3. Было послано Лейкину вместе с другим стихотворением -- "Райская птичка" -- с заверением, что "все они невинны" и с просьбой поместить их "сразу в одном номере "Осколков"" (письмо 2 февраля 1889 г., собрание Ю. Г. Оксмана). "Райская птичка" напечатана не была. Господин Соловьев -- Владимир Сергеевич Соловьев (1853--1900), философ-идеалист и мистик.
   Космополитка. Впервые -- "Осколки", 1889, No 17, стр. 3. 2 февраля 1889 г. Трефолев сообщил Лейкину, что написал для "Осколков" "Космополитку", "да не знаю, годится ли?", т. е. удовлетворяет ли стихотворение требованиям цензуры. 12 апреля 1889 г. Трефолев писал ему же: "Вместо красного яичка, посылаю вам небольшое стихоплетение. Мне хотелось бы напечатать его у вас поскорее. Я страшно опечален болезнью Салтыкова, а к нему и относится моя "Космополитка", написанная уже давненько. Теперь она -- кстати". И немного ниже: "Уведомьте меня, коли возможно, о судьбе моей посылаемой "невинности". Неужели ее целомудрие сокрушит похабник-цензор? Это было бы жестоко, до глупости" (Собрание Ю. Г. Оксмана). "Космополитка" преодолела цензурные препятствия, но появилась уже как отклик на смерть великого писателя-демократа.
   Памяти сатирика М. Е. Салтыкова. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 162. В связи со смертью М. Е. Салтыкова (30 апреля 1889 г.) полицейско-жандармские и цензурные органы усилили надзор за печатью. Тщательно преследовалось и пресекалось все, что могло способствовать утверждению в широких массах читателей сознания громадной революционизирующей роли сатиры писателя, революционно-демократической направленности его творчества. В своем докладе о стихотворении цензор Пантелеев писал 17 мая 1889 г.: "Господин Трефолев необыкновенно высоко ставит деятельность покойного сатирика, придавая ей почти государственное значение и тем впадая в явную тенденциозность, неудобную в цензурном отношении" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No97, л. 299).
   Песня о капусте. Впервые -- "Осколки", 1889, No 43, стр. 3.
   Падающие звезды. Впервые по корректурному оттиску (ЦГИАЛ) -- И. Айзеншток, стр. 164. Цензор признал, что это стихотворение "несколько туманного содержания, но не лишенное едкой тенденции". Тенденцию же стихотворения он раскрывал следующим образом: "В нем заключается упрек, что для учения детей даже медного гроша не жертвуется "звездами"; желается благополучия честности для лиц, имеющих станиславские и анненские звезды; в конце помещен намек, что нынешнее время не хорошо, и автор ставит вопрос, увидит ли наша молодежь другие звезды, когда сможет сказать: "Русский мир хорош"". Цензурный комитет, "признавая за стихотворением вредную тенденцию, определил: к напечатанию его не дозволять" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, лл. 307--307 об.).
   Песня о полушубке. Впервые -- "Осколки", 1890, No 7, стр. 3. Эпиграф -- из "Еврейских песен" Л. А. Мея.
   Отставной учитель. Впервые -- И. Айзеншток, стр. 167. Одним из проявлений политической реакции 80-х гг. было упорное стремление царского правительства устранить от руководства начальным образованием какую бы то ни было общественную инициативу, передать по возможности все начальные школы в деревне и в городе духовному ведомству, "святейшему синоду". В соответствии с этим правительство всемерно расширяло сеть так называемых церковно-приходских школ, которыми ведали приходские священники, вернейшие слуги самодержавия и реакции, а не малоблагонадежные, с точки зрения правительства, народные учителя. На протяжении десятилетия, с 1884 по 1894 г., ассигнования на содержание и организацию церковно-приходских школ увеличились почти в десять раз. В 1893 г. количество церковно-приходских школ в стране сравнялось с числом школ министерских, а три года спустя министерство народного просвещения получало на свои школы в два с половиною раза меньше средств, чем синод (см. Н. А. Константинов, В. Я. Струминский. Очерки по истории начального образования в России. М., 1949, стр. 137). Катастрофическое сокращение сети школ министерских и земских проходило при активном содействии земцев-реакционеров, считавших траты на народное образование совершенно излишними. Как сообщал в одной из статей Н. В. Шелгунов, один из подобных земских "зубров", выступая на земском собрании, призывал: "Закрыть надо школы и уничтожить. Пусть попы да дьячки учат народ грамотности". А в другом земском собрании подобный же "зубр" "доказывал" "вред образования" тем, что "просвещение портит крестьянское юношество", плодит "писарей, кабатчиков, кулаков, аблакатов и прочих пройдох" ("Дело, 1877, No 7, стр. 100). Предназначенное для "Осколков", стихотворение Трефолева было запрещено С.-Петербургским цензурным комитетом, который усмотрел в нем "некоторую тенденциозность, могущую поколебать в публике доверие к вводимому ныне правительством преобразованию в области начального народного образования" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, лл. 339--340). Ты помнишь ли елку -- т. е. праздник для детей, устроенный учителями. Делибаш -- в старой Турции конный воин, хранитель паши, в данном случае -- сорвиголова.
   Живой мертвец. Впервые -- "Осколки", 1892, No 7, стр. 3. "На днях, -- писал поэт по поводу этого стихотворения Н. А. Лейкину 3 февраля 1892 г., -- из вашего письма я узнал, что вы нуждаетесь в "передовицах". Не ведаю, какая судьба постигла моего "Живого мертвеца"... Лучше будет, если вы хоть сколько-нибудь оживите его с помощью моего рецепта, т. е. в маленькой переделке. Иначе для меня будет неприятно видеть в печати это ужасно изуродованное мое детище" (ГПБ).
   Пред душевным камельком. Впервые -- "Осколки", 1892, No 8, стр. 3. Посылая Лейкину с оказией это стихотворение вместе со стихотворением "Недопетая песня", Трефолев писал 4 февраля 1892 г.: "При напечатании стихотворений "Пред душевным камельком" и "Недопетая песня" соблюдайте очередь, т. е. напечатайте первое, а затем второе. Между ними есть связь (поэтическая, разумеется). Авось, пропустит злодейка-цензура? Если же (паче чаяния) в первом стихотворении ошарашит выражение:
   
             Просит воли без предела, --
   
   ну, в таком случае разрешаю и благословляю, хотя и с сожалением, напечатать:
   
             Просит жизни, просит дела...
   
   Выйдет глупо, но из-за одной глупости бросать целое стихотворение не хочется. Затем все остальное невинно как новорожденное дитя" (ГПБ). В "Осколках" появилось только первое из посланных стихотворений.
   Кумушка-голубушка. Впервые -- "Осколки", 1892, No 15, стр. 3. 9 апреля 1892 г. Трефолев писал Лейкину, очевидно намекая на какие-то цензурные придирки к этому стихотворению: "Радуюсь, что моя "Кумушка-голубушка", с разрешения цензуры, поцелуется задушевно с "Осколками"" (Собрание Ю. Г. Оксмана).
   Поэтическая ложь. Впервые -- "Осколки", 1892, No 20, стр. 3. В ряде намеков стихотворения используются отдельные реплики из "Ревизора" Гоголя.
   Страдное вече. Впервые -- "Осколки", 1892, No 29, стр. 3. Эпиграф -- неточная цитата из стихотворения А. К. Толстого "Ой стоги, стоги..." Колупаевы и Деруновы -- персонажи ряда сатир Н. Щедрина 70--80-х гг., олицетворявшие капиталистическую эксплуатацию мужика, взявшиеся, по словам писателя, дать пошехонскому поту такое применение, чтобы он лился изобильно, так же, как при крепостном праве.
   Грядущий скоморох. Впервые -- "Осколки", 1892, No 41, стр. 3. Эпиграф -- из перевода В. С. Курочкина стихотворения Беранже "Le petit homme gris" -- "Как яблочко румян".
   Перл создания. Впервые -- "Осколки", 1892, No 45, стр. 3. Вошло в изд. 1894 г.
   Песня о госпоже Бороде. Печ. по изд. 1894 г., стр. 400, текст сверен с корректурным оттиском в архиве цензурного ведомства. Стихотворение посвящено памяти друга Трефолева, поэта-демократа Алексея Федоровича Иванова-Классика (1841--1894). Представленное в С.-Петербургский цензурный комитет для помещения в "Осколках", стихотворение было запрещено. В своем рапорте цензор утверждал, что "означенное стихотворение, содержащее в себе краткую историю русского крестьянина, написанную в народническом духе, не может быть дозволено к напечатанию" (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1880, No 97, л. 368). Термин "народнический" в данном случае употреблен, конечно, не в современном его значении и должен был обозначать лишь то, что история "Бороды" написана поэтом с очевидным сочувствием к простому народу.
   Майские голубочки. Впервые -- "Осколки", 1894, No 21, стр. 3. Эпиграфы -- из стихотворений И. И. Дмитриева "Стонет сизый голубочек..." и А. С. Пушкина "Бесы". В стихотворении Трефолева упоминаются поэты: Афанасий Афанасьевич Фет (1820--1892), Константин Михайлович Фофанов (1862--1911), ранний предтеча русского декадентства, сам Трефолев, иногда подписывавшийся инициалами Л. H. Т., Яков Петрович Полонский (1819--1898), Семен Григорьевич Фруг (1860--1919), Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865--1944), поэт-символист, мистик, Константин Льдов -- псевдоним Константина Николаевича Розенблюма, плодовитого, но посредственного поэта 80--90-х гг.
   Мрачный пиит и его "люба". Впервые -- "Осколки", 1894, No 50, стр. 3. Видок Эжен-Франсуа (1775--1857) -- французский сыщик, получивший известность своими "Воспоминаниями". В стихотворении использованы приемы и образы "Записок сумасшедшего" Гоголя ("Фердинанд VIII", "День не помню какой" и т. д.).
   Двойник. Впервые -- "Литературный Ярославль", кн. 7, 1954, стр. 204. Дмитрий Иванович Иловайский (1832--1920) -- историк, получивший известность своими учебниками для средних школ, в которых история препарировалась в целях вящего прославления российского самодержавия.
   Грешница. Впервые -- "Осколки", 1896, No 7, стр. 5. Строфа 5-я была опубликована в изд. 1931 г. как отдельное стихотворение, по черновому автографу, с датой 1 февраля 1896 г.
   Бедные люди. Впервые -- изд. 1894 г., стр. 185, под заглавием "Вековечная старуха". Печ. текст, опубликованный в "Воспоминаниях" А. М. Достоевского. Написано было еще в половине 70-х гг. и первоначально предназначалось для сборника стихотворений Трефолева "Славянские отголоски", но было исключено оттуда по требованию цензуры (ЦГИАЛ, Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1876, No 87). В 1896 г. стихотворение было использовано поэтом для подготовлявшегося в Ярославле чествования памяти Достоевского в связи с 50-летием появления в свет "Бедных людей"; при этом из напечатанного стихотворения была исключена одна строфа (вторая) и дописаны еще три, посвященные действующим лицам романа, и заключительное "обращение" к портрету писателя. Однако местные власти, разрешив публичное исполнение стихотворения, одновременно запретили прочесть его самому автору. "Узнав об этом, -- рассказывает А. М. Достоевский, -- и крайне разобидевшись, он <т. е. Трефолев. -- И. А.> отобрал свое стихотворение и не позволил его прочесть постороннему лицу. При этом в городе прошли слухи, что недозволение это нужно мотивировать тем обстоятельством, что будто Трефолев находился под негласным присмотром полиции, а потому и сочтено неудобным допустить его публично как лектора. Так стихотворение и осталось непрочитанным". (Воспоминания А. М. Достоевского. Л., 1930, стр. 316--317; там же, стр. 317--318, -- текст стихотворения). В стихотворении упоминается ряд действующих лиц романа Достоевского.
   В память о Мицкевиче. Впервые -- газета "Северный край", 1898, No 11, 12 декабря. Стихотворение написано в связи со столетием со дня рождения великого польского поэта. Юбилей этот явился поводом для ожесточенных взаимных попреков русских реакционеров и польских буржуазных националистов в отсутствии желания мирного сотрудничества, в тайных коварных замыслах "взорвать" "единство" царской монархии -- с одной стороны, в настойчивом стремлении задушить и растоптать национальную польскую культуру -- с другой. Стихотворение Трефолева, призывавшее братские славянские народы к единению, прежде всего культурному, резко противостояло яростным нападкам реакционной, черносотенной прессы, призывам запретить самое чествование памяти Мицкевича в России.
   Песня дервиша. Впервые -- "Наблюдатель", 1900, No 12, стр. 129. "Гюлистан" -- книга знаменитого таджикского и персидского поэта Мушрифаддина Саади (XIII в.).
   На родине русского театра. Впервые -- "Северный край", 1900, No 123, 9 мая. Трефолев был одним из инициаторов празднования 150-летнего юбилея русского театра, который, по словам советского исследователя, "вопреки воле правительства и думских ярославских дельцов, ...превратился в крупное событие жизни страны и театра". В частности, по инициативе поэта был организован ряд архивных разысканий, причем обнаружены ценные документы о Ф. Г. Волкове и его близких (Л. Генкин. Из прошлого Ярославского театра. "Ярославский альманах", кн. 4, 1950, стр. 243). Стихотворение было прочитано автором на юбилее, 9 мая 1900 г. Эпиграф -- из поэмы Н. А. Некрасова "Коробейники" (гл. V). Морюшко Хвалынское -- см. выше, прим, к стих. "Гусляр".
   

СТИХОТВОРЕНИЯ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

   Бессильный. Печ. по изд. 1894 г., стр. 107.
   Подснежник. Печ. по изд. 1894 г., стр. 126.
   Ваточное сердце. Печ. по изд. 1894 г., стр. 212.
   Звонарь. Печатается по изд. 1894 г., стр. 258.
   Буки-аз, буки-аз, ба. Печ. по изд. 1894 г., стр. 309.
   Невеста. Печ. по изд. 1894 г., стр. 358. В изд. 1931 г., стр. 217, опубликовано по черновому варианту, под заглавием "Невеста ссыльного". Заглавие и заключительные строки стихотворения были изменены, по-видимому, из цензурных соображений.
   Еду ли ночью в столице огромной. Впервые -- "Литературный Ярославль", кн. 7, 1955, стр. 206. Вариации на мотивы стихотворения Некрасова "Еду ли ночью по улице темной..." "Детская помощь" -- одна из благотворительных организаций, ставившая целью организацию питания бедных и безнадзорных детей. "Помнишь ли труб заунывные звуки" и т. д. -- цитата из указанного стихотворения Некрасова.
   Музыкант. Впервые -- изд. 1931 г., стр. 151. Сережа-братец -- великий князь Сергей Александрович, убитый революционером И. Каляевым в 1905 г.
   "Сердце государево...". Впервые -- изд. 1931 г., стр. 153.
   "В жизни осень наступила..." (стр. 231) Впервые -- "Литературное наследство", кн. 3, 1932, стр. 241. Стихотворение, можно предположить, относится к 90-м годам, когда поэт особенно часто склонен был жаловаться и на материальные невзгоды и на собственную безвестность.
   "Снежные сугробы, зимние метели...". Впервые -- изд. 1931 г., стр. 149.
   "Свободное слово, опять ты готово...". Впервые -- изд. 1931 г., стр. 153. Написано, по-видимому, в 80-х гг., когда, с одной стороны, Катков играл особенно значительную роль в негласном руководстве политикой царского правительства, а с другой -- получила особенно широкое распространение практика бессудных "административных" ссылок.
   Океан жизни. Впервые -- Л. Н. Трефолев. Избранные стихотворения. Ярославль, 1937, стр. 176.

ЭСТОНСКАЯ ПОЭЗИЯ

   Еммерика и Коит. Печ. по изд. 1894 г., стр. 339. В подстрочном примечании дается объяснение: "Еммерика и Коит, по-эстонски -- вечерняя и утренняя заря". Эстонский оригинал стихотворения не установлен.
   
>
Ко всем произведениям автора К списку авторов