* Der letzte Bombardier von F. W. Hackländer.
Сокращенный переводъ съ нѣмецкаго
I. Родители и родина героя.
Нашъ разказъ начинается въ старомъ домѣ, построенною на высокомъ холмѣ, среди густаго пограничнаго лѣса. Тамъ, съ холма, изъ-за величественныхъ сосенъ и елей открывается прекрасный видъ на живописныя вершины значительнаго хребта горъ, на далекіе луга, засѣянныя поля, перемежающіяся сверкающими поверхностями озеръ.
Этотъ домъ издавна былъ жилищемъ лѣсничаго. Нѣкогда онъ былъ хорошо выбѣленъ и глядѣлъ привѣтливо. Потомъ отъ времени онъ сдѣлался какъ бы кофейнаго цвѣта и пришелъ въ такую ветхость что ежеминутно можно было опасаться его разрушенія. Однако онъ не разрушался и можетъ-быть и теперь стоитъ невредимо. Этому онъ не столько обязанъ прочности известковаго раствора, сколько деревяннымъ стѣнамъ и той прочной, непонятной связи которая образуется въ постройкахъ, между камнемъ и деревомъ.
Лѣсничій оставилъ домъ, опасаясь что онъ не выдержитъ напора вѣтра, нерѣдко бурно устремлявшагося съ горъ, и постройка рухнула бы еслибы не нашелся жилецъ сумѣвшій искусно подправить и поддержать ее.
Этотъ жилецъ служилъ прежде въ артиллеріи унтеръ-офицеромъ и получилъ затѣмъ гражданское мѣсто, послѣ долгой и усердной службы. Онъ былъ сдѣланъ коннымъ таможеннымъ надсмотрщикомъ. Этому мѣсту было присвоено небольшое содержаніе, фуражъ для лошади, но квартиры не полагалось. Онъ самъ устроился въ домѣ покинутомъ лѣсничимъ, и такъ былъ доволенъ своимъ жилищемъ что не безъ гордости хвалился своимъ лѣснымъ замкомъ въ трактирѣ, стоявшемъ подъ горою. Съ сознаніемъ собственнаго достоинства давалъ онъ замѣтить что способный артиллеристъ, при помощи ловкаго маневра, можетъ достигнуть невѣроятнаго.
-- Тотъ, обыкновенно говаривалъ онъ, -- тотъ кто дѣйствовалъ какъ я въ виду стараго полковника фонъ-Туксена, изъ орудія у котораго не доставало лѣваго колеса у передка, а на мѣстѣ праваго колеса было подвязано бревно, тотъ не задумается справиться со старымъ домомъ.
Таможенный надсмотрщикъ былъ женатъ, но его жена умерла прежде нежели онъ оставилъ военную службу. Еслибъ она была жива, онъ бы не торопился пріисканіемъ гражданскаго мѣста. Это была аккуратная, прилежная женщина, прекрасно занимавшаяся хозяйствомъ. Она хозяйничала на всѣхъ офицеровъ батареи, стирала ихъ бѣлье и нерѣдко готовила имъ ужинъ. У нея было кромѣ того нѣсколько десятковъ нахлѣбниковъ унтеръ-офицеровъ, бомбардировъ, вольноопредѣляющихся и рядовыхъ. Она была способна на все и все за что ни бралась, дѣлала съ особымъ умѣньемъ. Никто и могъ понять откуда у нея бралось столько времени. Въ свободныя минуты она работала шляпки и чепчики для своихъ закащицъ въ городѣ и находила еще время по вечерамъ давать уроки музыки единственному сыну своему, герою нашего романа, на старомъ, разбитомъ фортепіано, принадлежавшемъ вахмистру.
Унтеръ-офицерша Фрейбергъ была во всѣхъ отношеніяхъ превосходная, честная женщина и обладала когда-то необыкновенною красотою. Многіе знавали ее въ молодости и нерѣдко вспоминали объ этомъ. Даже батарейный командиръ, старый капитанъ Гейнцельманъ, увидѣвъ ее безукоризненно одѣтою и переходящею дворъ легкою поступью, не могъ удержаться чтобы не сказать первому поручику:
-- Послушайте, мой милый, еслибы въ жизни моей я встрѣтилъ подобную женщину, разумѣется, при извѣстныхъ условіяхъ, армія обогатилась бы капитаншею Гейнцельманъ.
Прошедшее гжи Фрейберъ мало извѣстно. Нѣкоторые увѣрѣяли что она, будучи хорошаго происхожденія, служила горничною дѣвушкою въ знатномъ домѣ, но ей было очень трудно жить тамъ и она согласилась на предложеніе красиваго воина. Другіе же разказывали что она занимала незначительное мѣсто при театрѣ и не разчитывала на дальнѣйшій успѣхъ. Съ досады она вышла за перваго встрѣчнаго, какъ это часто случается. Несомнѣнно что она обладала музыкальнымъ талантомъ и въ молодые годы пѣла романсы, сама себѣ акомпанируя на фортепіано. Пѣніе ея обличало много художественнаго вкуса.
Къ сожалѣнію, она рано умерла. Послѣ ея смерти, Фрейбергъ былъ не въ силахъ оставаться въ казармахъ, и рекомендованный своимъ батарейнымъ командиромъ, онъ получилъ гражданское мѣсто, обязанности котораго отнимала у него много времени и льстили его честолюбію. Какъ и прежде, онъ отправлялъ свою службу сидя на конѣ и притомъ сила на собственномъ конѣ. Нерѣдко случались заманчивыя преслѣдованія контрабандистовъ. Прежній унтеръ-офицеръ былъ склоненъ къ поэзіи. Проѣзжая на разсвѣтѣ зеленый лѣсъ, онъ любовался постепеннымъ пробужденіемъ природы. Нерѣдко пріостанавливалъ онъ своего коня предъ живописно освѣщеннымъ горнымъ ущельемъ или для того чтобы полюбоваться неожиданно раскрывшеюся поляной, освѣщенной утреннимъ солнцемъ.
Даже теплыя ночи, въ которыя онъ медленно объѣзжалъ границу или подкарауливалъ въ засадѣ подозрительныхъ людей, имѣли для него особую прелесть, несмотря часто на бурю и дождь. Воротившись въ такіе вечера домой и надѣвъ свою грубую, но теплую куртку, онъ съ особеннымъ восторгомъ описывалъ своему маленькому сыну про лѣсную жизнь, или разказывалъ ему изъ прошлаго о большихъ парадахъ или особенно удавшихся маневрахъ.
Мальчику было двѣнадцать лѣтъ. Его особенно интересовало все относившееся къ военной службѣ. Это былъ ребенокъ со счастливыми наклонностями, унаслѣдовавшій хорошія качества своей матери, а отъ отца энергію и упрямство. Наружностъ его имѣла пріятное сходство съ его родителями. Нѣжныя черты его лица, большіе, темные, выразительные глаза, сьѣтдые, вьющіеся отцовскіе волосы, смягчали нѣсколько гордое выраженіе лица. Это гордое выраженіе лица, въ соединеніи съ крѣпкимъ сложеніемъ, давало ему поразительное сходство съ отцомъ.
О его характерѣ ничего нельзя было сказать дурнаго, но онъ много бы выигралъ еслибъ его кроткая, благоразумная мать прослѣдила за его воспитаніемъ до юношескаго возраста. Послѣ же ея смерти онъ остался безъ должнаго присмотра. Отецъ взялъ къ себѣ старую родственницу для завѣдыванія хозяйствомъ, которая была не хуже и не лучше другихъ женщинъ и отличалась только своею глухотой. Нужно было говорить съ нею медленно, внятно и громко, отчего мальчикъ привыкъ говорить громко и ясно, какъ бы онъ командовалъ предъ фронтомъ. Отцу это очень нравилось и онъ рѣшилъ что его сынъ изберетъ военную карьеру. Старикъ былъ увѣренъ что его сынъ будетъ хорошимъ артиллерійскимъ офицеромъ еще въ молодыхъ годахъ. Какъ бы для своего будущаго назначенія, молодой Фрейбергъ въ ежедневномъ обращеніи съ слугою и старою Лизой изучалъ главныя основанія субординаціи: безусловное молчаніе предъ старшими. Для нея было рѣшительно все равно противорѣчивъ онъ ей или нѣтъ. Она не слушала его и продолжала свои разсужденія. Мальчикъ выбралъ самое благоразумное: терпѣливо переносилъ ея рѣчи, не дѣлая ни малѣйшаго возраженія.
Эрихъ -- это имя дано было ему старымъ капитаномъ Гейнцельманомъ, его крестнымъ отцомъ -- посѣщалъ школу, находившуюся въ сосѣдней деревнѣ. Кромѣ того онъ бралъ приватные уроки у учителя, господина Шмельцера, обучавшаго его рисованію, математикѣ и началамъ французскаго языка. Передавъ своему ученику все что зналъ, учитель добродушно сталъ снова проходить то же что проходилъ прежде. Такимъ образомъ нашъ герой не пошелъ дальше первыхъ буквъ великой азбуки человѣческаго знанія. Несравненно основательнѣе были тѣ познанія которыя онъ почерпалъ изъ окружающей его природы. Лѣсъ, степь, глубокая и быстрая сосѣдняя рѣка, все было для него полно значенія. Онъ взбирался на самыя высокія деревья, спускался въ самые глубокіе рвы, дѣлалъ самые смѣлые прыжки. Онъ даже бросался съ утеса въ шумныя волны рѣки. Онъ погружался, смѣясь, въ самую глубь и долго плылъ подъ водою, плылъ далеко и потомъ опять показывался надъ поверхностью рѣки. Даже старая лошадь его отца была для него средствомъ обогатить свои познанія. Послѣ первыхъ же наставленій, сидѣлъ онъ на сѣдлѣ покойно и увѣренно. Онъ научился также ходить за лошадью. Часто по утрамъ онъ ее чистилъ. И бывшій унтеръ-офицеръ не могъ нарадоваться глядя съ какимъ умѣньемъ и усердіемъ его сынъ пользовался скребницей.
Но эти игры и занятія вскорѣ утратили для него свою прелесть. Однажды старый, угрюмый учитель Эриха, глубоко привязавшійся къ мальчику, показалъ ему пожелтѣлыя ноты. Потомъ онъ началъ объяснять ему смыслъ и значеніе этихъ круглыхъ или перечеркнутыхъ головокъ. Покойная мать его не объясняла ему этого, да можетъ-быть и не умѣла. Но какъ удивился школьный учитель когда Эрихъ сѣлъ за церковный органъ и началъ играть небольшія піески. Съ этихъ поръ начались уроки музыки.
Господинъ Шмельцеръ самъ глубоко любилъ музыку. Замѣтивъ какъ воспріимчива была душа мальчика, онъ понялъ что терпѣніемъ и временемъ можно будетъ создать изъ него нѣчто прекрасное. Эриху было четырнадцать лѣтъ. Онъ страстно любилъ стрѣлять, плавать, ѣздить верхомъ. Онъ проводилъ цѣлые дни, цѣлыя ночи въ лѣсу. Сердце и умъ его были воспріимчивы въ высшей степени. Все что онъ видѣлъ, все производило на него впечатлѣніе, на все откликалась его душа. Соображаясь со всѣмъ сказаннымъ, можно было ожидать что сухое, отвлеченное изученіе основныхъ правилъ музыки скорѣе могло оттолкнуть мальчика, нежели привлечь его. Вышло наоборотъ. Онъ не могъ дождаться той минуты когда господинъ Шмельцеръ, окончивъ занятіе въ школѣ, скроется съ нимъ въ церкви. Учитель запиралъ за собою дверь и на клавишахъ органа объяснялъ ему практически правила которыя предъ тѣмъ указалъ ему на нотахъ.
Непостижимо скоро понялъ онъ значеніе интерваловъ, секунды, терціи, кварты, квинты, сексты, септимы; онъ легко составлялъ аккорды во всевозможныхъ тонахъ. Старый учитель былъ счастливъ. Онъ видѣлъ въ своемъ ученикѣ не обыкновенный талантъ, а геній. Сила и смѣлость игры Эриха поражала иногда господина Шмельцера до того что у него захватывало духъ. Эрихъ дѣлалъ громадные успѣхи не въ одной теоріи. Его игра на органѣ усовершенствовалась.
Случилось неожиданное событіе. Таможенный надсмотрщикъ Фрейбергъ вернулся домой въ одно пасмурное декабрьское утро, послѣ своей ночной службы, совершенно больнымъ и разслабленнымъ. Онъ былъ блѣденъ, обезображенъ и почти висѣлъ на своей хромой лошади. Бѣдное животное едва дотащилось до конюшни. Здѣсь оно терпѣливо ждало пока Эрихъ и глухая родственница его помогли старику сойти съ лошади. Старика отнесли домой. Его лѣвая нога была сломана, а лѣвая рука вывихнута. Деревенскій цирюльникъ, уложивъ его въ постель и осмотрѣвъ его увѣчья, побѣжалъ тотчасъ же въ сосѣдній городокъ. Здѣсь онъ отыскалъ хорошаго хирурга и просилъ его пойти съ нимъ въ деревню. "Видите ли", сказалъ онъ глухой родственницѣ, высоко поднявъ руки, "я не въ силахъ все это исправить". Но вспомнивъ что она глуха и не можетъ его понять, онъ началъ всевозможными движеніями представлять безпомощнаго человѣка, изобразивъ при этомъ больнаго въ видѣ сложеннаго перочиннаго ножа. Потомъ онъ, поднявъ быстро руки, вышелъ.
Эрихъ сидѣлъ у постели своего отца. Старикъ, пересиливавшій себя все время, лежалъ теперь въ глубокомъ обморокѣ. Пришелъ школьный учитель и съ помощью уксуса и нашатырнаго спирта старался привести больнаго въ себя. Наконецъ, послѣ разныхъ усилій, это удалось. Старикъ открылъ глаза и взглянулъ на сына. Эрихъ сидѣлъ блѣдный, разстроенный, со сложенными руками. Его большіе, темные глаза были устремлены на отца боязливо, пристально. Тогда этотъ суровый, твердый старикъ не выдержалъ. Онъ притянулъ правою рукой сына къ себѣ и, прижавъ свое лицо къ его свѣтлымъ, вьющимся волосамъ, зарыдалъ какъ ребенокъ.
Шмельцеръ потихоньку вышелъ и возвратился со стаканомъ согрѣтаго вина, выпрошеннаго имъ у трактирщика. Послѣдній потомъ разказывалъ что Шмельцеръ выпрашивалъ у него это вино съ такимъ видомъ что еслибъ отказать ему, то пожалуй онъ готовъ бы былъ покуситься на убійство. Подкрѣпленный виномъ, таможенный надсмотрщикъ могъ разказать о своемъ несчастіи. Разказъ его прерывался кашлемъ; онъ дышалъ съ трудомъ.
Подозрѣвая что контрабандисты выбрали предшествовавшую темную декабрьскую ночь чтобъ обдѣлать свои дѣла, онъ уже напалъ на ихъ слѣдъ, когда его лошадь поскользнулась и онъ упалъ вмѣстѣ съ нею съ высокаго обрыва.
-- Такъ лежалъ я, сказалъ онъ,-- болѣе часа, прежде чемъ опомнился. Мѣсяцъ свѣтилъ изъ-за облаковъ. Вокругъ меня стояли люди, которыхъ при другихъ обстоятельствахъ я бы не затруднился застрѣлить, но тутъ я долженъ былъ допустить чтобъ они подняли меня и осторожно посадили на лошадь. Они же вывели меня на большую дорогу, которая ведетъ сюда, черезъ Кёнигсдорфъ. Они не говорили со мною ни слова. Одинъ только тихо спросилъ своего товарища: "Не слѣдуетъ ла намъ проводить его до деревни?" На это тотъ отвѣчалъ: "Сѣрка хорошо стоитъ на ногахъ и знаетъ дорогу." Самъ я не различалъ пути и когда подъѣхалъ къ дому, то мнѣ казалось что мы объѣхали весь міръ. Теперь пусть будетъ какъ Богу угодно.
Черезъ нѣсколько времени пришелъ хирургъ и при помощи цирюльника сдѣлалъ перевязку. Онъ принесъ съ собою и лѣкарство. Сказавъ чтобы больнаго не безпокоили, онъ приказалъ опустить шторы, взялъ за руку мальчика и вышелъ въ другую комнату. За нимъ послѣдовалъ и г. Шмельцеръ. Тамъ онъ отдалъ необходимыя приказанія, обѣщалъ придти на слѣдующее утро, и на вопросъ Шмельцера отвѣчалъ, пожимая плечами:
-- Знаете ли, имѣя въ виду его крѣпкое сложеніе, я бы не безпокоился за исходъ излома ноги и вывиха руки. Но здѣсь,-- докторъ указалъ на собственную грудъ,-- здѣсь онъ получилъ довольно сильный ударъ, который и заставляетъ меня всего опасаться. Быть-можетъ я и ошибаюсь.
На этотъ разъ, однако, хирургъ не ошибся. Лучше всего это чувствовалъ самъ таможенный надсмотрщикъ и высказалъ это Шмельцеру, когда они были безъ Эриха. Шмельцеръ взялся устроить нѣкоторыя дѣла умирающаго и написать нѣсколько писемъ прежнимъ товарищамъ и начальникамъ. Между прочимъ, онъ написалъ старому капитану Гейнцельману, отвѣтъ отъ котораго пришелъ не очень-то скоро, да притомъ не успокоительный.
Капитанъ писалъ: "Любезный таможенный надсморщикъ, бывшій артиллерійскій унтеръ-офицеръ Фрейбергъ.-- Прошло нѣкоторое время, прежде чѣмъ я вспомнилъ вашу особу. Предъ носомъ каждаго начальника проходитъ столько людей что необходимо было прежде вспомнить вашу жену, нашу превосходную такъ-называемую "хозяйку", чтобы быть au fait. Но что же мнѣ сказать относительно вашего вопроса? Прежде всего, самъ я, съ весьма тощимъ пенсіономъ, отправленъ на покой и каждый день думаю: "чортъ побери эту каторгу, которая длится нѣсколько лѣтъ и которую называютъ военною службой!" Будь у меня сынъ, любезный Фрейбергъ, я бы не допустилъ его до этого бѣдствія, развѣ бы онъ самъ захотѣлъ испытать его, да и то еслибъ онъ имѣлъ при этомъ большія познанія, былъ исполненъ воинскаго духа и имѣлъ бы сильную протекцію. Что же касается вашего сына, то я глубоко его сожалѣю, если онъ разчитываетъ на мою протекцію. Чего я самъ добился? Ничего, даже не достигъ майорскаго чина: Капитанъ я есмь, капитаномъ я и умру. Затѣмъ прощайте и поищите для вашего сына что-нибудь лучше."
Письмо же полученное отъ брата покойной жены Фрейберга г. Шмельцеръ не счелъ даже удобнымъ показать ему. Писавшій занимался торговлей въ небольшомъ городкѣ и нѣсколькими словами выразилъ удивленіе, почему онъ удостоился получить письмо отъ бывшаго унтеръ-офицера г. Фрейберга. Онъ помнитъ что уже нѣсколько лѣтъ назадъ было условлено не признавать этого родства, "а за тѣмъ имѣю честь быть съ глубокопочитаніемъ" и т. д.
Странно было еще то что письмо капитана Гейнцельмана, уничтожившее самыя завѣтныя мечты отца Эриха, не подѣйствовало на него такъ сильно, какъ можно было предполагать. Сильно страдая, онъ мало-по-малу сталъ совершенно равнодушенъ ко всему и даже не спросилъ удостоилъ ли деверь его отвѣтомъ. Къ сыну онъ привязался самою нѣжною любовью. Только тогда когда послѣдній сидѣлъ у его постели, онъ, казалось, забывалъ и боль, и страданія и горе. Онъ, глядя на сына, ласково улыбался, глаза его тогда сіяли и своею дрожащею правою рукой онъ то гладилъ бѣлокурую голову Эриха, то пожималъ ему руку. Прежде онъ тоже не былъ жестокимъ и крутымъ съ сыномъ. Но въ немъ осталось много прежней солдатской грубости. Онъ часто прибѣгалъ къ ней, считая ее необходимостью и думая такимъ образомъ возстановить между собою и сыномъ нѣкоторую субординацію. Онъ, казалось, хотѣлъ теперь своею нѣжностью вернуть всю любовь сына, которую онъ утратилъ. Эрихъ былъ счастливъ этими проявленіями нѣжности и любви. Но онъ замѣчалъ, въ то же время, какъ взгляды хирурга становились все серіознѣе. Однажды утромъ, онъ даже слышалъ какъ тотъ сказалъ: "Имѣйте въ виду, г. учитель, онъ скоро тихо преставится".
Такъ и случалось. Въ одно теплое мартовское утро, Эрихъ, войдя въ комнату больнаго, сдвинулъ съ оковъ занавѣси. Яркіе солнечные лучи проникнувъ въ комнату освѣтили больнаго. На лицѣ его сіяла кроткая, невообразимо счастливая улыбка. Долго стояли предъ нимъ Эрихъ и тихо вошедшій въ комнату школьный учитель. Они предполагали что больной спитъ. Они ошибались. Онъ скончался.
Все послѣдующее было до того грустно, тяжело и въ то же время неизбѣжно что лучше и не вспоминать объ этомъ.
Старый таможенный надсмотрщикъ умеръ и на его мѣсто поступилъ другой. Домикъ покойнаго Фрейберга показался ему слишкомъ ветхимъ. Онъ отказался отъ него. Сѣрку онъ оставилъ за собою. Лошадь легче перенесла послѣдствія паденія нежели ея бывшій господинъ. Деревенскій ветеринаръ вылѣчилъ или, какъ онъ выражался, "починилъ" ее.
Старая глухая родственница Эриха собрала послѣ похоронъ свои пожитки. Эрихъ спросилъ куда она намѣрена уйти. Она не разслышала и не поняла его. Однако желая его утѣшить, она взглянула на небо и нѣсколько разъ показывала туда указательнымъ пальцемъ. Потомъ она, несмотря на всѣ его увѣщанія, уѣхала. Г. Шмельцеръ успокоилъ его, сказавъ что въ городѣ живетъ сестра старой Лизы, и что она уѣхала къ ней.
-- А я, кого я имѣю? Кто ждетъ меня? Никто, никто, никто!
Г. Шмельцеръ увелъ его къ себѣ. Онъ приготовилъ Эриху постель за маленькою перегородкой, рядомъ со школьною комнатой. Затѣмъ онъ увѣщевалъ его подчиниться на первое время судьбѣ, а потомъ спокойно обдумать что дѣлать дальше.
Куда дѣлись его завѣтныя, блестящія мечты и всѣ эти чудныя картины солдатской жизни!... Какъ далека онѣ отъ него, какъ недосягаемы!...
Мѣстный пасторъ дѣятельнѣе всѣхъ заботился о томъ чтобъ обезпечить дальнѣйшую судьбу Эриха. Онъ далъ ему рекомендательное письмо къ мельнику Бурбусу, жившему около Цвингенберга. Этотъ мельникъ былъ большой оригиналъ. Человѣкъ образованный, докторъ медицины, онъ ходилъ въ платьѣ простаго селянина, хотя и изъ тонкаго сукна, и отличался благотворительностью. Не одного молодаго человѣка направилъ онъ уже на истинный путь и не одному помогъ въ жизни.
II. Война въ мирное время.
Все что осталось по смерти отца Эриха, было продано. Долги были уплачены и на остальныя деньги куплены черный сюртукъ и необходимое бѣлье. Г. Шмельцеру удалось даже, несмотря на строгіе взгляды пастора, удѣлить Эриху нѣсколько музыкальныхъ твореній. Такимъ образомъ Эрихъ, въ одно прекрасное утро, отправился въ путь, имѣя при себѣ рекомендательное письмо.
Школьный учитель сопровождалъ его до ветхаго домика, въ которомъ Эрихъ еще такъ недавно жилъ. Какъ измѣнилось все, какъ печально стадо здѣсь въ эти немногіе мѣсяцы! Какъ разрушительно подѣйствовали на это убогое зданіе дождь и вѣтры. Между тѣмъ природа жила полною жизнію. Роскошная зелень лѣсовъ и ароматъ полевыхъ цвѣтовъ тѣшили зрѣніе и обоняніе. Птицы весело чирикая перелетали съ вѣтки на вѣтку. Какимъ ароматомъ, какою нѣгой былъ полонъ воздухъ! По голубому небосклону тихо скользили легкія, бѣлыя облака. А жаворонокъ будто утѣшая пѣлъ: "все будетъ попрежнему хорошо". Онъ высоко поднялся и скрылся въ голубой дали. Эрихъ долго слѣдилъ за нимъ. Потомъ взглядъ его упалъ на далекія, покрытыя снѣгомъ, горы. По направленію къ нимъ лежалъ его путь. Онъ взглянулъ еще на продолговатое, темно-синее озеро, которое онъ также долженъ миновать. Странный, таинственный блескъ его поверхности, постоянно измѣняющаяся игра красокъ часто и сильно занимали воображеніе мальчика. Особенно ему нравилась одна часть озера, которую при ясной погодѣ онъ отчетливо могъ видѣть. Тамъ лежалъ покрытый роскошною зеленью небольшой островокъ, походившій на роскошный букетъ или вѣнокъ брошенный въ воду.
Наконецъ Эрихъ простился рыдая и съ этой мѣстностью, гдѣ онъ былъ такъ счастливъ, и со своимъ дорогимъ учителемъ, который былъ такъ добръ къ нему. Ему было трудно уйти. Онъ обошелъ еще разъ вокругъ дома. Онъ касался рукою стѣнъ и разбитыхъ оконныхъ стеколъ; подойдя къ дверямъ онъ нагнулся и присѣлъ еще разъ, можетъ-быть въ послѣдній разъ, на истоптанныя ступени лѣстницы. Какъ часто сидя здѣсь игралъ онъ съ сосѣдними дѣтьми, какъ часто дожидался отца.
-- Если мнѣ повезетъ въ жизни, давалъ онъ себѣ обѣтъ,-- то я вернусь сюда и построю себѣ великолѣпный домъ съ башнею. Я буду смотрѣть съ этой башни на эти горы, на долину, на этотъ громадный лѣсъ съ его оврагами и ущельями, наконецъ, на это сверкающее озеро.
Хорошій пѣшеходъ достигъ бы Цвингенберга,-- такъ называлось мѣстечко около котораго жилъ мельникъ,-- въ одинъ день. Конечно, еслибъ онъ шелъ съ ранняго утра до ночи. Но Шмельцеръ посовѣтовалъ ему переночевать въ Кёнигсброннѣ.
Переночевавъ въ Кенигсброннѣ, Эрихъ продолжалъ свой путь. Пройдя около мили, онъ остановился для отдыха у каменнаго милеваго столба.
"Еслибы теперь осѣнилъ меня свѣтлый духъ, думалъ онъ положивъ руку на камень.-- Мѣсто подходящее. Здѣсь жертвенникъ.... Еслибъ я могъ по полету птицъ у знать судьбу свою!"
Но онъ напрасно смотрѣлъ на небо. Небо было чисто, ясно. Вдругъ онъ замѣтилъ очень высоко черную точку. Глазъ у него былъ зоркій и онъ призналъ точку на хищную птицу. Эрихъ началъ за нею слѣдитъ и видѣлъ какъ она полетѣла внизъ и скрылась за небольшими холмами въ кустарникѣ. Но каково было его удивленіе, когда ближе показался оттуда густой бѣлый дымъ. Вслѣдъ за тѣмъ показался рядомъ такой же густой дымъ и нѣсколько секундъ спустя раздались два порывистые удара. Что это было такое? Дымъ и выстрѣлъ были слишкомъ сильны чтобы можно было ихъ принять за ружейные. Онъ съ любопытствомъ началъ оглядывать мѣстность на которой стоялъ. Бѣлый, густой дымъ показался теперь во многихъ мѣстахъ и вслѣдъ за ними раздавались тѣ же глухіе удары.
-- А-а-а! сказалъ Эрихъ, вздохнувъ глубоко и радостно.-- Ужь не имѣетъ ли для меня значенія полетъ этой хищной птицы, за которою я только-что слѣдилъ. Не находится ли ее паденіе въ связи, хотя и непонятнымъ образомъ съ тѣмъ что мнѣ готовитъ судьба?.. Но онъ самъ началъ смѣяться, въ слѣдующую же минуту, надъ этими дѣтскими фантазіями. Эрихъ взобрался на милевой камень и устремилъ проницательные, блестящіе глаза на равнину. Онъ увидѣлъ что съ двухъ параллельныхъ линій, расположенныхъ на большомъ разстояніи другъ отъ друга, подымались густые слои бѣлаго дыма и раздавались безчисленные выстрѣлы. Глаза его были такъ зорки что онъ могъ даже разглядѣть что дѣлалось въ ближайшей къ нему линіи. Онъ различалъ движеніе людей и лошадей, блескъ оружія, пестрыя развѣвающіяся знамена на высокихъ копейныхъ древкахъ. Затѣмъ онъ заслышалъ весьма слабые и неясные звуки сигнальныхъ роговъ, которые раздались также съ этой линіи. Онъ понялъ что эти сигналы означали приказъ къ отступленію.
Жаль! подумалъ Эрихъ, рѣшительно взявшій сторону арміи которая стояла ближе къ нему. Пойди она впередъ, онъ послѣдовалъ бы за нею безусловно, не долго думая. Войска отступали по направленію къ небольшому возвышенію, черезъ которое проходила большая дорога, гдѣ онъ стоялъ. Жадно прислушивался Эрихъ къ звонкому шуму производимому отступавшею батареей и ржанію кавалерійскихъ лошадей, къ короткимъ, отрывистымъ, сильнымъ звукамъ барабаннаго боя. Громко раздался снова звукъ трубъ и сигнальныхъ рожковъ и вся линія остановилась какъ вкопанная. Затѣмъ все снова двинулось впередъ, приближаясь все болѣе и болѣе къ Эриху. Вслѣдъ за дымомъ, послѣ каждаго пушечнаго выстрѣла, раздавался громоносный ударъ, потрясавшій воздухъ, и конечно каждый выстрѣлъ понесъ бы съ собою смерть въ ряды непріятелей, еслибъ орудія были заряжены снарядами, а не пыжами.
Вслѣдствіе этой же причины началось и вторичное отступленіе друзей Эриха. Все ближе и ближе гремѣли выстрѣлы. Тамъ гдѣ большая дорога у Цвингенберга образовывала небольшой поворотъ, двигались густые ряды пѣхоты, драгунъ, и всевозможныхъ военныхъ повозокъ. Какой завидный пунктъ занялъ Эрихъ для наблюденія. Онъ находился по серединѣ сражающихся. Вправо отъ него шла небольшая проселочная дорога, на которой неожиданно показалась цѣлая батарея, двигавшаяся полнымъ галопомъ. Лошади ржали, орудія гремѣли на своихъ лафетахъ, колеса дребезжали. Поднявшись на пригорокъ къ шоссе, она представила великолѣпное и въ то же время безпорядочное смѣшеніе сѣдоковъ, лошадей, орудій, лафетовъ, передковъ и зарядныхъ ящиковъ.
-- Батарея стой! заряжай ядромъ, рикошетъ на двѣсти шаговъ дистанціи!
Быстро и неожиданно все пришло въ порядокъ. Въ нѣсколько секундъ орудія сняты съ передковъ и поставлены близко другъ къ другу, на указанныхъ мѣстахъ. Лошади и передки съ частью артиллерійской прислуги отъѣхали за плотину, подъ защиту отряда уланъ. Люди оставшіеся на мѣстѣ суетились около орудій.
-- Первое орудіе -- пли!!...
Съ какимъ восторгомъ услышалъ Эрихъ выстрѣлъ, раздавшійся въ его ушахъ немедленно послѣ команды, но вслѣдъ за тѣмъ почувствовавъ сильное движеніе воздуха, изъ предосторожности сошелъ съ камня на которомъ стоялъ, чтобы не скатиться съ него при слѣдующихъ выстрѣлахъ. Да, онъ былъ посреди горячей, ожесточенной битвы. Непріятельскія линіи приближались все болѣе и болѣе, при громѣ пушечной пальбы, къ которой изрѣдка примѣшивались и ружейные залпы. Войска занявшія высоту имѣли твердое намѣреніе удержать до послѣдней возможности занятую ими позицію, представлявшую большія выгоды для обороны. Выстрѣлы слѣдовали одинъ за другими съ быстротою приводившею въ восторгъ Эриха.
Въ десяти шагахъ отъ него стоялъ командиръ батареи, капитанъ фонъ-Брандъ, худощавый, со строгимъ выраженіемъ лица. Густые, длинные рыжіе усы его были закручены горизонтально. Глаза имѣли въ себѣ нѣчто хищное.
-- Чортъ побери, въ какомъ порядкѣ! закричалъ онъ первому поручику, разъѣзжавшему позади орудій и приближавшемуся изрѣдка къ своему начальнику.
-- Вы говорите, въ порядкѣ, господинъ капитанъ? Да, если можно назвать порядкомъ цѣпь бѣгущихъ барановъ. А такъ, какъ разъ предъ нами, расположился цѣлый кирасирскій полкъ. Эти пентюхи, въ своихъ бѣлыхъ мундирахъ, стали тамъ какъ будто въ насмѣшку, чтобы служить цѣлью ли нашихъ выстрѣловъ.
-- Дешевая храбрость, проговорилъ капитанъ.-- Передвиньте обѣ гаубицы на край шоссе и осыпьте эту дурацкую кавалерію гранатами. Еслибы не имѣть въ виду что это маневры, можно было бы выдвинуть уланъ, составляющихъ наше прикрытіе, изъ-за пригорка и атаковать весь кирасирскій полкъ. На всякій случай пошлите имъ нѣсколько добрыхъ гранатныхъ выстрѣловъ.
-- Это будетъ безполезно, господинъ капитанъ. Они и не отступятъ и не укроются. Вѣдь дѣтямъ даже должно быть ясно что съ нашего пункта, мы давно должны были бы ихъ уничтожить.
-- Ничего! задайте имъ перцу!
Обѣ гаубицы были выдвинуты впередъ и стали такъ близко къ каменному столбу у котораго стоялъ Эрихъ, что командовавшій поручикъ закричалъ:
-- Пошелъ прочь! или получишь въ глаза кое-что похуже песка и пыли!
Эрихъ не хотѣлъ уступить и только укрылся за столбомъ.
-- Посмотрите, кажется внизу, подъ пригоркомъ, сидитъ на своемъ длинноногомъ конѣ полковникъ фонъ-Гайвъ, сказалъ капитанъ, послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ данныхъ изъ гаубицъ.-- Кажется подсмѣивается надъ нами. Чуть ли кирасиры не строятся къ атакѣ?
-- О, не безпокойтесь, господинъ капитанъ, отвѣчалъ поручикъ,-- имъ слишкомъ для этого дороги ихъ лошади. Не потрудитесь ли навести вашу трубу немного лѣвѣе. Я вижу тамъ нѣсколько колоннъ красныхъ гусаръ укрывшихся въ лощинѣ, имѣющей прямое сообщеніе съ шоссе.
-- Вѣрно, вѣрно. Это какъ разъ въ духѣ этой легко-кавалерійской сволочи. Она всегда хочетъ захватить конную батарею дешевымъ способомъ. Только мы имъ протремъ глаза. Лучше всего возьмемъ на передки, отступимъ къ тому небольшому возвышенію и огорошимъ ихъ картечью!
-- Это и отсюда можно сдѣлать, господинъ капитанъ, если имъ угодно, отвѣчалъ поручикъ, смотря на планъ мѣстности, который онъ быстро разложилъ предъ собою на сѣдѣльной лукѣ.-- Тутъ лощина обозначена и дѣйствительно входитъ на шоссе, только нужно будетъ пройти порядочный кусокъ сосноваго лѣса, который они не рѣшатся проходить.
Эрихъ не пропустилъ изъ этого разговора ни одного слова. Онъ видѣлъ также какъ красные непріятельскіе гусары скрылись въ лощинѣ. Но онъ зналъ больше нежели было обозначено на планѣ бывшемъ въ рукахъ у офицера. Онъ зналъ что сосновый лѣсокъ былъ недавно вырубленъ и что лошадямъ ничего не значило пробѣжать въ нѣсколько минуть вырубленное пространство и очутиться на возвышеніи у большой дороги.
Родина была въ опасности и онъ не задумался ни на минуту, бросилъ свое убѣжище за столбомъ и передалъ батарейному командиру свои важныя свѣдѣнія. Онъ даже указалъ на небольшой пригорокъ, на которомъ должны были показаться красные гусары, для того чтобъ избѣжать крутые склоны ущелья.
-- Въ самомъ дѣлѣ такъ должно быть, проговорилъ первый поручикъ, бросивъ еще разъ взглядъ на свой планъ. Какъ вы полагаете, еслибы мы приказали батареѣ повернутъ плечомъ и стать около вотъ того ряда холмовъ, и дать залпъ изо всѣхъ орудій, какъ только красные гусары, увѣренные въ своемъ успѣхѣ, покажутся изъ лощины. Тамъ разстояніе не болѣе трехсотъ шаговъ и ни одна лошадь не вернется домой съ хвостомъ.
-- Очень хорошо! радостно отвѣчалъ капитанъ.-- Мы имъ зададимъ нѣсколько картечныхъ залповъ. Трехъ, я думаю, будетъ вполнѣ достаточно, а затѣмъ люди быстро должны взять на передки и вернуться назадъ на назначенное мною возвышеніе. Наши уланы должны покончить съ тѣми гусарами которые остались бы еслибъ это была настоящая война.-- Эй! молодой человѣкъ,-- вскрикнулъ онъ затѣмъ Эриху,-- благодарю васъ. Будь мы на войнѣ, я бы выхлопоталъ для васъ награду получше!
-- И тогда не нужно бы было, господинъ капитанъ. Спасая такую прекрасную батарею отъ нападенія, я выполняю только свою обязанность.
-- Не видно ли гусаровъ? спросилъ поручика капитана.
-- Нѣтъ, отвѣтилъ тотъ, приподнявшись на стременахъ.
-- Вы не будете противъ, вмѣшался снова Эрихъ,-- если я влѣзу на каменный столбъ и посмотрю кругомъ.
-- Пожалуй, отвѣчалъ смѣясь первый поручикъ.-- Тѣмъ больше будетъ награда.
Было довольно забавно когда юноша, въ своемъ длиннополомъ черномъ сюртукѣ взобрался на милевой камень. "Какъ корова на яблони", сострилъ командиръ перваго орудія. Замѣчаніе это было не вполнѣ справедливо: Эрихъ взобрался на камень съ замѣчательною ловкостью. Внимательно осматривалъ онъ мѣстность, когда орудія тихо приближались къ указаннымъ имъ пригоркамъ. Унтеръ-офицеры и канониры батареи находились въ такомъ напряженномъ состояніи, какъ будто они были не на обыкновенныхъ маневрахъ, а дѣйствительно должны осыпать непріятеля градомъ ядеръ и картечи.
Эрихъ видѣлъ съ возвышенія какъ гусары огибали пригорки; чтобы не быть замѣченными, всадники наклонялись къ самой шеѣ лошади. Онъ передалъ это тотчасъ же батарейному командиру, а тотъ указалъ поручику концомъ своей сабли на мѣсто съ котораго надо ожидать появленія непріятельской кавалеріи. Еслибы батарея осталась на прежней позиціи, она была бы взята во флангъ гусарами самымъ непріятнымъ и самымъ неожиданнымъ образомъ. Теперь же батарея была неуязвима и всѣ радовались предполагаемому удивленію атакующихъ, когда ихъ встрѣтятъ мѣткіе залпы. Эта великая минута приближалась.
Поднявъ кверху сабли, гусары въѣхали на пригорокъ. Командиръ батареи дозволилъ имъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, имѣя въ виду встрѣтить ихъ такимъ картечнымъ огнемъ чтобъ отъ нихъ не осталось ни одного человѣка, ни одной лошади.
По всей вѣроятности это успѣлъ замѣтить старикъ-офицеръ командовавшій обѣими колоннами красныхъ гусаръ. Онъ немедленно приказалъ затрубить отступленіе и столь же быстро скрылся за пригоркомъ. Немедленно вслѣдъ гусарамъ была пущена не картечь, а гомерическій неудержимый хохотъ всей батареи. Эрихъ былъ въ восторгѣ и хохоталъ вмѣстѣ со всѣми.
-- Не отступить ли теперь? спросилъ капитана поручикъ.
-- Подождите минутку. Къ намъ скачетъ бригадный адъютантъ. Нѣтъ ли чего новаго.
-- Какое приказаніе? обратился батарейный командиръ къ подъѣхавшему офицеру.
-- Батареѣ приказано занять третью позицію, но на ней не стрѣлять, и перейти немедленно на четвертую позицію, впереди большаго дефиле; туда его превосходительство прибудетъ самъ. Прощайте, господа!..
-- Должно-быть жалѣютъ порохъ расходовать, замѣтилъ батарейный командиръ.-- Хорошъ я буду на позиціи съ которой не смѣй даже выстрѣлить. Да это курамъ на смѣхъ. Этакъ ни одинъ человѣкъ ничему не выучится. Мы здѣсь славно распорядились. Попадись мнѣ когда-нибудь на глаза красный гусаръ, я ему прочту наставленіе. Батарея къ отступленію! На передки!
Снова все пришло на нѣсколько секундъ въ безпорядокъ, но затѣмъ прислуга быстро вскочила на лошадей, трубачи дали сигналъ къ отступленію, батарея вытянулась въ одно орудіе и поскакала по дорогѣ. Капитанъ не забылъ махнутъ Эриху саблей въ знакъ благодарности. По всему полю войска пришли снова въ движеніе, особенно по лѣвую сторону шоссе. По долинѣ двигалась пѣхота и подымала такую пыль, что кромѣ сверкающихъ на солнцѣ штыковъ, рѣшительно ничего не было видно. Отовсюду неслись перекатная дробь барабановъ, свистъ флейтъ, звуки сигнальныхъ рожковъ, и звучные отголоски хоровъ военной музыки.
Конная батарея, которой Эрихъ оказалъ такія услуги, была уже далеко, когда на шоссе показались непріятельскія войска. Въ авангардѣ шли красные гусары. Впереди ихъ ѣхали три офицера и вели оживленный разговоръ.
-- Могу васъ увѣрить, господа, что командиръ конной батареи былъ правъ, перемѣнивъ позицію.
-- Все-таки жаль что мы не дорвались до батареи. Мы такъ обошли пригорокъ что они никакъ не могли насъ видѣть.
-- Батарея, конечно, не видала, воскликнулъ третій офицеръ и съ рѣзкимъ неудовольствіемъ сказалъ:-- Развѣ вы не замѣчаете этотъ проклятый черный сюртукъ вскарабкавшійся на милевой камень. Я еще снизу видѣлъ какъ этотъ парень работалъ и руками и ногами, точно телеграфъ. Жаль что мы на маневрахъ, а не на войнѣ, я бы повѣсилъ его, или чортъ бы меня побралъ. Все-таки я спрошу его что онъ дѣлаетъ тамъ на верху.
-- Оставьте его, графъ Зеефельдъ, вы рискуете получить грубый отвѣтъ.
-- Ну это мы увидимъ, отвѣтилъ графъ, и направилъ своего прекраснаго арабскаго бѣлаго коня къ камню, на которомъ стоялъ Эрихъ: -- Что ты тамъ дѣлаешь на верху въ районѣ маневровъ? закричалъ онъ приближаясь.-- Я не прочь тебя согнать внизъ фухтелями. Стоитъ на верху словно пугало и пугаетъ лошадей. Сейчасъ внизъ! Долой!
-- Нѣтъ, я не пойду, гордо отвѣчалъ тотъ, сложивъ руки на груди.-- Даже еслибы вы могли согнать меня внизъ фухтелями; но я бы не прочь былъ посмотрѣть какъ это вы будете меня бить.
-- Знаешь ли ты, мальчишка, съ кѣмъ говоришь?
-- Конечно. Я говорю съ нѣкоимъ господиномъ сидящимъ на лошади, въ то время какъ другой нѣкто стоитъ на камнѣ, въ этомъ вся разница.
Послѣ этихъ словъ оба молодые человѣка взглянули другъ на друга сверкающими глазами. Оба, какъ бы безсознательно, старались запомнить черты другъ друга. Оба были почти однихъ и тѣхъ же лѣтъ, во всякомъ случая разница была невелика, такъ какъ у гусарскаго офицера едва показывался вмѣсто усовъ легкій ш. Онъ былъ крѣпко сложенъ; блѣдный, длиннолицый, съ выраженіемъ отталкивающимъ, онъ казался еще некрасивѣе вслѣдствіе презрительной улыбки, не сходившей съ его лица, и привычки вытягивать шею. Но какъ кавалерійскій офицеръ онъ былъ безукоризненъ, начиная съ лошади до султана на мѣховой шапкѣ, до колесъ его шпоръ. Надѣтое на немъ платье говорило о его богатствѣ.
Но Эрихъ смотрѣлъ на него безъ малѣйшаго стѣсненія. Глаза его сверкали, ротъ былъ полуоткрытъ, лицо выражало такую рѣшимость и твердость что кавалерійскій офицеръ счелъ за лучшее отъѣхать, въ то время какъ подъѣхавшій къ нему товарищъ говорилъ:
-- Графъ Зеефельдъ, я убѣдительно прощу васъ оставить его. Можно ли такъ забыться?
-- Да, вы правы, трогаешь смолу -- замараешься. Но я не забуду это лицо. Если встрѣчу его въ другомъ мѣстѣ, я ему возвращу и капиталъ и проценты.
Нѣчто въ томъ же родѣ думалъ и Эрихъ. Онъ былъ убѣжденъ что никогда не забудетъ это блѣдно-желтое лицо съ его ненавистнымъ выраженіемъ въ глазахъ и вокругъ рта.
Когда проѣхали гусары, Эрихъ сошелъ съ камня и смотрѣлъ на слѣдовавшія войска. Онъ наслаждался зрѣлищемъ разныхъ родовъ войскъ; изъ нихъ онъ нѣкоторые зналъ по наслышкѣ, или видѣлъ на картинахъ. Вотъ показались кирасиры. Все сильные, крѣпкіе люди, бодрые, рослые кони. Какъ весело бряцали шпоры, стремена и палаши. Какъ блестѣли шлемы и кирасы. Но если слѣдовавшій затѣмъ баталіонъ конныхъ егерей и не былъ такъ блестящъ, какъ кирасиры, онъ показался юношѣ не менѣе интересенъ. Ихъ онъ видѣлъ въ первый разъ; небольшіе ростомъ они имѣли ружья перекинутыя за плечо и шапки съ темнымъ султаномъ изъ перьевъ. Они непринужденно сидѣли на коняхъ и проѣзжали весело разговаривая и напѣвая. За ними шли драгуны, а потомъ показалась тяжелая двѣнадцатифунтовая батарея. Эрихъ приподнялся чтобы лучше разглядѣть батарею и тѣмъ засвидѣтельствовать свое почтеніе орудію при которомъ служилъ его отецъ. Нельзя не сознаться что тяжелая батарея всегда проѣзжаетъ такъ что невольно вселяетъ къ себѣ уваженіе. Грохотъ орудій, видъ большихъ, сильныхъ лошадей, общее впечатлѣніе производимое высокими, стройными, заслуженными людьми, идущими спокойно, безъ шума, все это производитъ сильное впечатлѣніе. Какая разница между нею и шедшею позади пѣхотой. Тутъ все шло въ безпорядкѣ, во всю ширину дороги. У многихъ ружья были повѣшены черезъ плечо на ремняхъ; нѣкоторые, утомленные и недовольные, молчали; другіе, напротивъ, шумно разговаривали, острили и пѣли. Веселые солдатики обратили вниманіе на Эриха, приложили руки къ козырьку киверовъ и рекомендовали его своимъ товарищамъ шедшимъ позади какъ оберъ-священника арміи. Посылались разнаго рода остроты на его счетъ и на счетъ его долгополаго сюртука. Когда рота прошла мимо Эриха, солдатики крикнули ему на прощаніе ура и запѣли извѣстную пѣсню:
Ѣдетъ Фридрихъ нашъ въ коляскѣ,
И ведетъ насъ въ поле.
Разобьемъ мы въ пухъ французовъ
Лѣтъ чрезъ семъ, не болѣ.
Будемъ счастливы, довольны,
Будемъ счастливы, довольны,
Ай! Да! Ай! да!
Это "Будемъ счастливы, довольны, Ай! да!" долго раздавалось и Эриху казалось что онъ все еще слышитъ эту пѣсню, хотя давно уже войска скрылись изъ глазъ, а кругомъ на поляхъ и въ лѣсу снова вступилъ въ свои права прекрасный осенній день.
III. Мельникъ и мельница.
Эрахъ сидѣлъ еще долго на камнѣ и мечталъ. Воображеніе его было живо занято только-что видѣннымъ прекраснымъ и живописнымъ зрѣлищемъ. Теперь ему стала ясна та любовь, тотъ восторгъ съ какими его отецъ говорилъ ему о тѣхъ временахъ когда служилъ въ артиллеріи. То была прекрасная, чудная жизнь!
Эрихъ взглянулъ на свой длинный, черный сюртукъ и тяжело вздохнулъ. Да, ему слѣдовало испытать свое счастье въ военной службѣ. Онъ вспомнилъ то время когда гулялъ по лѣсу и по лугамъ въ своей сѣрой, короткой курткѣ. Зачѣмъ онъ не отправился тогда же, годъ тому назадъ, въ этой же самой сѣрой курткѣ, въ батарею въ которой служилъ нѣкогда его отецъ? Зачѣмъ онъ не отыскалъ тогда капитана батареи, не сказалъ ему: "Я сынъ солдата и хочу также быть солдатомъ"? Зачѣмъ онъ послушался тогда г. Шмельцера, а не послушался собственнаго, внутренняго голоса?
Эти мысли глубоко волновали и огорчали Эриха. Онъ чувствовалъ себя вполнѣ безпомощнымъ и одинокимъ.
Эрихъ сошелъ съ камня и пошелъ вдоль большой дороги. Вскорѣ онъ увидѣлъ предъ собою Кенигсброннскую мельницу. Это было громадное, прекрасное зданіе. Оно примыкало къ высокой, отвѣсной скалѣ. Изъ скалы вырывался могучій, бѣшеный ручей. Напротивъ мельницы находились конюшни, сараи, амбары. Направо отъ этихъ построекъ большой, чистый прудъ, полный безчисленными и разнообразными водяными птицами.
На мельницѣ не работали. Время было обѣденное. Эрихъ не зналъ что ему дѣлать: войти или обождать пока кончится обѣдъ. Пока онъ раздумывалъ, большая дворовая собака, завидѣвъ его, принялась громко лаять. Вслѣдъ затѣмъ показался на порогѣ старшій сынъ мельника и ласково предложилъ Эриху войти въ домъ.
-- Вотъ и прекрасно, вы пришли вовремя, сказалъ старый мельникъ, когда Эрихъ вошелъ въ комнату.-- У насъ превосходный куриный супъ съ лапшей, если я не ошибаюсь, Милости просимъ, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады.
Эрихъ много слышалъ про гостепріимство стараго мельника. Онъ не заставилъ себя упрашивать, но принялся усердно ѣсть.
За столомъ сидѣла вся семья мельника. Все это были красивые, здоровые люди. На первомъ мѣстѣ сидѣлъ онъ самъ. Затѣмъ слѣдовала его старшая дочь, Розина, красивая и сильная дѣвушка, лѣтъ тридцати. Старикъ овдовѣлъ при рожденіи младшаго сына и Розина приняла съ тѣхъ поръ на себя всѣ обязанности матери и хозяйки. Направо отъ старика сидѣли старшіе сыновья, Иванъ и Готфридъ, налѣво маленькій Фридрихъ. Затѣмъ слѣдовала старая дѣвица, Лена, дальняя родственница мельника.
Она помогала Розинѣ въ хозяйствѣ. Она страстно любила толковать сны и гадать на картахъ и на кофейной гущѣ. Старый мельникъ хотя и любилъ ее, тѣмъ не менѣе часто смѣялся надъ нею и всегда поступалъ наперекоръ ея снамъ и гаданіямъ.
Все въ комнатѣ было просто, и безукоризненно чисто а явно говорило о довольствѣ, даже о богатствѣ стараго мельника. Скатерть на столѣ была тонкая; столовый приборъ фарфоровый. Мебель старая, но крѣпкая и удобная. Предъ изразцовою печкой стояло большое, мягкое кресло, а въ углу комнаты виднѣлся стеклянный шкафъ, наполненный ружьями и другими принадлежностями охоты. Старикъ и Розина были одѣты по-городскому. Готфридъ, второй сынъ, былъ одѣтъ въ изящный охотничій костюмъ; на старшемъ же сынѣ, Иванѣ, была синяя куртка, хотя и тонкаго сукна, но покрытая пылью и мукой, что ясно доказывало что онъ работалъ на мельницѣ.
По окончаніи обѣда, Лена приказала маленькому Фридриху отнести лошадямъ хлѣба и соли. Старый мельникъ облокотился на спинку своего кресла и, протянувъ Эриху руку, сказалъ ему:
-- Привѣтствую васъ еще разъ, дорогой г. Фрейбергъ. Я надѣюсь что вы пришли сюда не на одинъ часъ, а останетесь съ нами нѣсколько недѣль. Безъ противорѣчій! У насъ мѣста довольно и Розина приготовитъ вамъ удобное и хорошее помѣщеніе.
-- Я и не намѣренъ противорѣчить вамъ. Я пришелъ сюда съ намѣреніемъ просить васъ чтобы вы пріютили меня на нѣсколько дней.
-- Итакъ, вы остаетесь пока у меня. Я радъ этому. Мы выпьемъ въ честь вашего прибытія по стаканчику хорошаго вина. Мамзель Барбара,-- продолжалъ онъ, лукаво улыбаясь и прищуривая глаза, -- мамзель Барбара, принесите-ка бутылочку того, вы знаете, какого я хочу.
-- Хорошо, братецъ, отвѣтила старая родственница, уходя. Но вдругъ она остановилась, пожала плечами и тихо сказала: -- Г. Фрейберъ подумаетъ что меня въ самомъ дѣлѣ зовутъ Барбарой, но это не правда. Мое имя Лена, мамзель Лена.
-- Правда, правда, мамзель Лена и мы этого не забудемъ. Но я вамъ долженъ опять сказать, мамзель Лена, что вы мнѣ сильно напоминаете одну старую знакомую, мамзель Барбару. Вотъ отчего я постоянно перемѣшиваю ваши имена. Ну, не сердитесь, мамзель Лена.
Мамзель Лена, нѣсколько минутъ спустя, вернулась, держа въ рукѣ бутылку вина. Оказалось что это было не то вино которое желалъ старикъ. Мамзель Лена, на замѣчаніе мельника, подняла вверхъ указательный палецъ правой руки, приняла важную, серіозную осанку и сказала:
-- Я сошла въ погребъ и увидѣла что паукъ обвилъ своею паутиной всѣ тѣ бутылки которыя вы приказали привести. Я не могла ни одну изъ нихъ вынуть, не разорвавъ при этомъ паутину. А если разорвать паутину, то нельзя пить это вино за чье-либо здоровье: это приноситъ несчастье.
-- Мамзель Лена права, отвѣтилъ мельникъ, придавъ также своему лицу серіозное и важное значеніе.-- Поэтому я прошу васъ отнести обратно эту бутылку и привесть, взамѣнъ ея, двѣ изъ тѣхъ бутылокъ которыя покрыты паутиной.
Мамзель Лена исполнила волю стараго мельника. Затѣмъ они, вмѣстѣ съ Розиной, вышли изъ комнаты и пошли хозяйничать. Иванъ отправился на мельницу, а Готфридъ, старикъ и Эрихъ принялись за вино.
Затѣмъ Эрихъ разказалъ о маневрахъ, о томъ какъ онъ спасъ конную батарею отъ нападенія красныхъ гусаръ и какъ онъ, вслѣдствіе этого, получилъ выговоръ отъ одного изъ кавалерійскихъ офицеровъ, называвшагося графомъ Зеефельдомъ.
-- А, а, это онъ! Я его знаю! воскликнулъ старый мельникъ, забарабанивъ пальцами по столу.-- Знаю я его! Ему не клади пальца въ ротъ. Онъ принадлежитъ къ числу тѣхъ людей которые думаютъ что всѣ другіе люда, все живущее на бѣломъ свѣтѣ, существуетъ только для того чтобы подчиняться имъ, служить имъ. У нихъ только тотъ человѣкъ кто не ниже барона! Знаю я ихъ!
-- Вы знаете семейство графовъ Зеефельдъ?
-- Знаю ли я ихъ! Мы сосѣди. Мой лѣсъ граничитъ съ его лѣсомъ. Я поведу васъ когда-нибудь туда. Это полезно и поучительно. Дѣло въ томъ что между нашимъ лѣсомъ и лѣсомъ Зеефельдовъ находится громадная лощина. Лощина эта изобилуетъ всякой дичью. Она принадлежала издавна нашему семейству, то-есть собственно говоря семейству моей жены. Вдругъ Зеефельды заявили свои притязанія на эту лощину; мы не уступали и началась тяжба. Правда была на нашей сторонѣ, всѣ нужныя бумаги были въ цѣлости и мы выиграли процессъ. Тяжба была долгая, упорная. Сосѣди, узнавъ что мы, простые люди, начали процессъ со знатнымъ графомъ Зеефельдомъ, были поражены этимъ и многіе изъ нихъ избѣгали даже встрѣчи съ нами. Но дѣло кончилось все-таки въ нашу пользу: лощина осталась за нами и, кромѣ того, мы получили еще въ придачу прекрасную столѣтнюю липу, которая стоитъ на другомъ краю лощины. Торговцы лѣсами предлагали мнѣ за нея большія деньги, но я всегда отказывалъ имъ. Надѣюсь что и дѣти и внуки мои никогда не срубятъ ея.
Старый мельникъ весело засмѣялся и еще громче забарабанилъ пальцами по столу. Затѣмъ онъ продолжалъ:
-- Я былъ тогда еще молодъ и кровь во мнѣ была горячая. Тяжба меня тѣшила и занимала. Я велѣлъ, чтобъ ознаменовать нашу побѣду, вырѣзать на корѣ старой липы, на той сторонѣ которая была къ ихъ лѣсу, слѣдующія слова: "на зло". Зеефельды поняли къ кому относилась эти слова и подослали ко мнѣ одного изъ своихъ охотниковъ. Тотъ сказалъ мнѣ что жаль было бы еслибы такое старое и прекрасное дерево, какъ моя липа, начала бы вдругъ чахнуть или, вслѣдствіе какой-либо неосторожности, вдругъ бы сгорѣла. Я отвѣтилъ на это что на все воля Господа: что отъ Него зависитъ чтобы не только сгорѣло одно дерево, но даже цѣлые лѣса. Охотникъ понялъ меня и ушелъ.
-- Слѣдовательно, молодой гусарскій офицеръ о которомъ я говорилъ, сынъ графа Зеефельда? спросилъ Эрихъ.
-- О, нѣтъ! Онъ племянникъ стараго графа, сынъ его младшаго брата. Но графъ Зеефельдъ усыновилъ его и онъ наслѣдуетъ современемъ все громадное состояніе старика.
-- Слѣдовательно, у настоящаго владѣльца этихъ помѣстій нѣтъ дѣтей?
-- Нѣтъ. Онъ женился всего пять, шесть лѣтъ тому назадъ. Это былъ старый холостякъ, пріѣзжавшій сюда только на охоту и проводившій остальное время или въ столицѣ, или въ Италіи, Франціи, Англіи. А еслибы вы знали какую жизнь онъ велъ! Счастье его что онъ наслѣдовалъ отъ родителей своихъ милліоны и желѣзное здоровье, иначе его давно не было бы въ живыхъ. Правда, онъ представляетъ собою теперь только тѣнь человѣка, но тѣмъ не менѣе онъ живетъ изо дня въ день, то-есть изъ ночи въ ночь. Днемъ онъ спитъ и начинаетъ жизнь только тогда когда просыпаются летучія мыши. Затѣмъ онъ, при первомъ пѣніи пѣтуховъ, ложится снова спать. Я уже говорилъ вамъ что онъ женился шесть лѣтъ тому назадъ на молодой женщинѣ, лѣтъ двадцати семи. Она была также урожденная графиня Зеефельдъ и имѣла порядочное состояніе. Говорили что она хотѣла выйти замужъ за еврейскаго барона и что это такъ поразило и разсердило стараго графа что онъ рѣшился пожертвовать собою, чтобы только спасти семью и имя свое отъ этого неровнаго брака. Впрочемъ, это васъ не касается! Но радуйтесь что молодой графъ былъ сегодня въ хорошемъ расположеніи духа или что его удержали другія побудительныя причины, иначе, вѣрьте мнѣ, онъ не преминулъ бы избить васъ фухтелями.
-- Въ такомъ случаѣ ваша встрѣча повлекла бы за собою большія непріятности и несчастія, отвѣтилъ Эрихъ мрачно нахмуривъ лицо.
-- Ну, полно объ этомъ думать, продолжалъ весело старый мельникъ.-- Выпьемте лучше еще по стакану этого прекраснаго вина и поблагодаримте Бога что мы не имѣемъ никакого дѣла съ этими знатными, гордыми людьми.
Но Эрихъ не могъ еще отогнать отъ себя наплывъ мрачныхъ мыслей овладѣвшихъ имъ. Предъ нимъ, точно преслѣдуя его, мелькалъ все тотъ же блѣдный, непріятный образъ молодаго гусарскаго офицера. Онъ никакъ не могъ забыть ту презрительную усмѣшку и тѣ колкія слова съ которыми молодой графъ обратился къ нему.
-- Надѣюсь что мы больше не увидимся, сказалъ Эрихъ послѣ нѣкотораго раздумья.-- Не знаю, гдѣ судьба можетъ столкнуть насъ еще разъ лицомъ къ лицу.
-- Э, это дѣло возможное! Тѣмъ болѣе что вы, какъ я надѣюсь, проживете у насъ нѣкоторое время. Старый графъ, какъ я уже говорилъ вамъ, проводитъ всегда нѣсколько мѣсяцевъ, съ начала мая до конца декабря, здѣсь, въ своихъ помѣстьяхъ. Онъ страстно любитъ природу и это говорить въ его пользу и доказываетъ что при другомъ вослитаніи изъ него могъ бы выйти прекрасный человѣкъ. Вотъ и вы любите природу, это я уже замѣтилъ.
-- О, да! Я страстно люблю природу, люблю лѣсъ, луга, люблю наше голубое, безоблачное, прекрасное небо, люблю пѣніе птицъ, особенно пѣніе соловья.
-- Ну, вы еще такъ молоды что эта сильная любовь природы нисколько меня не удивляетъ, засмѣялся въ отвѣтъ мельникъ.-- Но взгляните на меня. Я двадцать лѣтъ прожилъ въ большомъ городѣ, я занималъ тамъ прекрасное мѣсто, заслужилъ уваженіе всѣхъ знакомыхъ и незнакомыхъ, нажилъ порядочное состояніе и, говоря правду, я вполнѣ сознавалъ что мое присутствіе не лишнее, что я приношу пользу, и все-таки любовь моя къ природѣ была такъ сильна что я не выдержалъ и оставилъ городскую жизнь. Мнѣ было тамъ душно, тѣсно... Душа рвалась на просторъ, въ лѣсъ... Сначала я боролся съ собою, скрывалъ свою тоску -- я не желалъ огорчать свою семью, да къ тому же дѣти мои росли, имъ нужно было дать воспитаніе, избрать имъ карьеру. Но вскорѣ я замѣтилъ что наклонности и стремленія моихъ дѣтей вполнѣ соотвѣтствовали моимъ желаніямъ. Иванъ, старшій сынъ, отдался весь изученію механики, особенно строенію мельницъ, а вотъ этотъ, Готфридъ, занялся сельскимъ хозяйствомъ и лѣсоводствомъ. Я родился въ этой мельницѣ, но я былъ еще мальчикомъ когда родители мои продали ее. Вдругъ, живя въ городѣ, я узналъ что мельницу продаютъ снова, а вмѣстѣ съ нею и сосѣднее имѣніе, съ полями, нивами и лѣсомъ. Тогда я объявилъ женѣ что куплю мельницу и что намѣренъ жить въ ней лѣтомъ. Я имѣлъ уже тогда въ виду уменьшить, насколько было возможно, мою городскую практику. Вы смотрите на меня съ удивленіемъ? Видите ли, я въ молодости много чему научился. Впрочемъ, объ этомъ рѣчь еще впереди. Я купилъ и мельницу, и имѣніе. Зеефельды, узнавъ объ этомъ, предложили мнѣ большія деньги, съ тѣмъ чтобъ я уступилъ имъ имѣніе и лѣсъ. Я же сказалъ имъ свое quod non и такимъ образомъ заслужилъ нерасположеніе гордыхъ аристократовъ. Дѣти мои несказанно обрадовались узнавъ объ этой покупкѣ. Иванъ занялся мельницей, исправилъ ее, ввелъ новыя, отличныя машины, словомъ, привелъ мельницу въ то состояніе въ которомъ она находится въ настоящее время. Затѣмъ принялся за работу и Готфридъ: онъ отдался весь сельскому хозяйству и лѣсоводству. Я долженъ сказать что работа его шла успѣшно. Такимъ образомъ прошло нѣсколько лѣтъ. Мы, старики, держались въ сторонѣ. Вдругъ мнѣ предложили мѣсто главнаго врача въ первоклассной больницѣ города.
-- Значитъ, вы были врачомъ? спросилъ Эрихъ, сильно удивленный.
-- Да, другъ мой, я, подобно тысячѣ другимъ, впрочемъ весьма уважаемымъ и почтеннымъ личностямъ, занимался тѣмъ что лѣчилъ больныхъ, часто неудачно. Это удѣлъ всѣхъ врачей. Всѣ мы дѣйствуемъ болѣе или менѣе наудачу, всѣ съ завязанными глазами. Впрочемъ я былъ главнымъ образомъ хирургомъ, слѣдовательно, дѣйствовалъ болѣе сознательно и вѣрно. Да, Гёте былъ правъ, сказавъ:
Man durchstudirt die gross und kleine Welt
Um въ am Ende geben zu lassen,
Wie's Gott gefällt!
Впрочемъ довольно объ этою. Я спросилъ свою жену желаетъ ли она чтобы мужъ ея былъ членомъ врачебной управы, а современемъ господиною фонъ-Бурбусъ, или же просто мельникомъ. Она выбрала послѣднее и мы, къ великому удивленію и недоумѣнію всѣхъ, оставили городъ и переѣхали навсегда сюда. Ужъ сколько надъ нами смѣялись! Меня прозвали глупцомъ, сумасбродомъ. Но увѣряю васъ, молодой человѣкъ, они были не правы, а я въ выигрышѣ. Если одинъ походъ въ военной службѣ равняется двумъ обыкновеннымъ годамъ, то точно также одинъ годъ проведенный въ прекрасномъ имѣніи, на свободѣ, можетъ смѣло сравниться съ двумя годами прожитыми въ душномъ городѣ. Итакъ, -- продолжалъ мельникъ, выливая остатокъ вина въ стаканъ Эриха,-- я разказалъ вамъ все о моей прежней жизни и теперь вы знаете у кого находитесь. О васъ я уже слышалъ. A propos,-- сказалъ мельникъ, вскочивъ со стула,-- посмотри-ка, Готфридъ, есть ли кто-нибудь при нашемъ больномъ гостѣ. Необходимо чтобы примочки перемѣнялись какъ можно чаще.
-- Я посмотрю, сказалъ Готфридъ.-- Если я не ошибаюсь, Лена на верху у больнаго.
-- Если при больномъ Лена, то я вполнѣ спокоенъ. Она мѣняетъ примочки не только каждые десять, но каждые пятъ минутъ. Она не даромъ видѣла сонъ о какомъ-то несчастіи. Ей свилось будто ласточка, упавъ на землю, развалилась на четыре куска, издавъ при этомъ страшный трескъ. Затѣмъ эти четыре куска вскочили въ воду и не только вновь соединились, но превратились въ бѣлаго голубя и улетѣли. Молодой больной, по ея словамъ, можетъ излѣчиться только водою и поэтому она постоянно прикладываетъ ему холодныя примочки. Я не противъ этихъ примочекъ, но мнѣ право непонятно какимъ образомъ превратится артиллерійскій офицеръ въ бѣлаго голубя. Вы, кажется, не совсѣмъ меня понимаете, обратился онъ къ Эриху, когда Готфридъ ушелъ.-- У меня, дѣйствительно, лежитъ тамъ, наверху, больной артиллерійскій офицеръ. Онъ упалъ вчера на маневрахъ съ лошади и сильно вывихнулъ себѣ руку. Боль была нестерпимая, врача при немъ не было, онъ и пріѣхалъ сюда, на мельницу. Теперь онъ лѣчится у меня. Ну, намъ и встать пора. Радуюсь отъ всего сердца вашему прибытію.
Старикъ протянулъ Эриху обѣ руки и продолжалъ дружескимъ, мягкимъ, искреннимъ тономъ:
-- Не думайте чтобъ я каждаго привѣтствовалъ такъ ласково и дружески. Я сдержанъ и холоденъ съ другими. Но вашъ открытый взглядъ, ваше честное, гордое лицо говорятъ въ вашу пользу. Къ тому же, глядя на васъ, я вспоминаю невольно одного добраго, стараго друга, друга моей молодости.
Эрихъ началъ благодарить его, глубоко растроганный этимъ участіемъ, но старикъ прервалъ его и сказалъ:
-- За что же вы меня благодарите? Не за пищу ли или за пріемъ въ мой домъ? Не стоитъ того, мой молодой другъ. Но если вамъ понадобится современемъ хорошій дружескій совѣтъ, тогда обратитесь ко мнѣ и я сумѣю оцѣнить ваше довѣріе.
Готфридъ вернулся съ извѣстіемъ что Лена наверху и что вслѣдствіе постоянныхъ примочекъ, весь полъ покрытъ водой. Онъ сказалъ также что артиллерійскій офицеръ проситъ исполнить его порученіе къ начальнику батареи, который эту ночь проведетъ на бивуакѣ, вмѣстѣ съ другими войсками, не далеко отъ мельницы, въ степи.
-- Въ такомъ случаѣ прикажи осѣдлать лошадь и поѣзжай самъ съ порученіемъ господина поручика. Или ты имѣешь что-нибудь другое въ виду?
-- Если ты позволишь, я прикажу запречь нашу охотничью телѣгу и поѣду къ бивуаку съ Фридрихомъ и съ нашимъ гостемъ, господиномъ Фрибергомъ.
Глаза Эриха засверкали отъ восторга. Старый мельникъ замѣтилъ это и отвѣтилъ:
-- Если это сдѣлаетъ вамъ удовольствіе, пусть будетъ по твоему. Но возьми съ собою работника. Твои лошади слишкомъ бойки; боюсь чтобы что-нибудь не случилось, когда вы подъѣдете къ войскамъ. Постой,-- продолжалъ онъ, замѣтивъ что Готфридъ собирался уходить,-- въ твоемъ шкапу найдется, вѣроятно, лишній охотничій костюмъ. Передай его нашему молодому другу. Онъ сбережетъ такимъ образомъ свой черный, длинный, почтенный сюртукъ, да ему и теплѣе будетъ.
-- Мы переодѣнемъ его, отвѣтилъ Готфридъ, смѣясь.-- Я покажу ему также его комнату. Мы выбрали голубую комнату, знаешь, ту которая близь моей.
-- Хорошо, хорошо, дай ему голубую комнату.
Пѣхота, кавалерія, артиллерія и саперы, маневрировавшіе близь Цвингенберга, продолжали еще нѣкоторое время маневрировать и разстрѣляли не мало пороха, направляя выстрѣлы въ воображаемыхъ враговъ. Было совершено не мало подвиговъ. Многіе отличились, кто необыкновеннымъ терпѣніемъ, кто настойчивостью, кто неутомимостью, а кто мѣткостью стрѣльбы. Одни прекрасно защищались, другіе удачно нападали, особенно на телѣги и корзины маркитантшъ. Генералъ былъ видимо доволенъ ходомъ маневровъ; все начальство, слѣдомъ за нимъ, также высказывало удовольствіе. Только ротные командиры, по обыкновенію, никогда не бываютъ довольны. Послѣ долгихъ упрековъ, выговоровъ и замѣчаній, они сказали спасибо лишь немногимъ избраннымъ. Отдали приказъ стать бивуакомъ. Каждая отдѣльная часть должна была расположиться на томъ мѣстѣ на которомъ она кончила бой. На бивуакѣ нужно было ожидать тревоги. Тревога подготовлялась въ тайнѣ, хотя всѣ, начиная съ капитана, до послѣдняго офицера, знали даже часъ когда будетъ ударена тревога. Въ мирное время расположеніе на бивуакѣ, особенно въ хорошую погоду, представляетъ много и пріятнаго и заманчиваго. За то въ военное время бивуачная жизнь тяжела и непріятна. Отъ нея страдаютъ не одни простые солдаты, но даже полковое начальство. Даже и ему приходится нерѣдко отдыхать подъ старою попоной обозной лошади. Но бивуакъ о которомъ мы ведемъ рѣчь былъ бивуакъ мирнаго времени. Была осень, но вечеръ, тѣмъ не менѣе, былъ необыкновенно теплый, мягкій. Небо было ясное, земля сухая. Дровъ было достаточно и сторожевые огни ярко и весело горѣли. Мяса и картофеля было также много и солдатамъ предстоялъ сытый ужинъ. Что же касается вина и водки, то телѣги и корзины маркитантовъ и маркитантшъ были полны бутылками.
Бригада къ которой принадлежала батарея перваго поручика лежавшаго больнымъ въ домѣ мельника бивуакировала на прекрасной мѣстности, въ разстояніи часа ѣзды отъ мельницы. Мѣстность эта была окружена невысокими холмами. Посрединѣ пролегала большая дорога. Одинъ конецъ этой дороги былъ искусно застроенъ засѣкой, для того чтобы оградить ее отъ нападенія непріятеля. Здѣсь, въ передовомъ караулѣ, стояли два орудія, эскадронъ кавалеріи и двѣ роты пѣхоты. Тутъ относились очень строго ко всѣмъ приходящимъ. Даже королевскія почтовыя кареты были останавливаемы кавалерійскимъ патрулемъ, приводимы къ палаткѣ полковаго командира и затѣмъ уже были пропускаемы за границу лагеря. Всѣ же прочія кареты и коляски, а также и всѣ шедшіе пѣшкомъ или ѣхавшіе верхомъ и желавшіе посмотрѣть на бивуакъ, должны были отправляться на особое мѣсто, приготовленное для нихъ заранѣе.
Готфридъ Бурбусъ, подъѣхавъ къ этому мѣсту, оставилъ экипажъ и лошадей подъ присмотромъ Андрея, а самъ, въ сопровожденіи Эриха и Фридриха, отправился къ лагерю.
Было еще свѣтло. Лагерь былъ въ безпорядкѣ: солдаты устраивались на ночлегъ. Кавалеристы разсѣдлывали лошадей, артиллеристы выпрягали ихъ. Въ землю вколачивались длинными рядами деревянные колья, ихъ обтягивали веревками и привязывали къ нимъ лошадей, надѣвъ имъ торбы.
Далеко отъ того мѣста на которомъ должны были загорѣться бивуачные огни, былъ расположенъ артиллерійскій паркъ. Орудія были разставлены въ строгомъ порядкѣ, какъ на учебномъ плацу.
Пѣхота, составивъ ружья въ козлы, разложила около нихъ аммуницію и ранцы и весело разговаривала и смѣялась. Пѣхота не знаетъ ухода за лошадьми. У нея меньше дѣла. На сторонѣ противоположной артиллерійскому парку горѣли бивуачные огни и готовился ужинъ. Варили рисовую кашу и картофель съ саломъ. Солдаты свободные отъ занятій группами сидѣли вокругъ котловъ или лежали на животѣ, опираясь на руку. Они пили водку, курили, шутили и пѣли. Пѣхота пѣла:
Сидитъ мельникъ въ мельницѣ,
Мельникъ -- ты бѣги, бѣги! и т. д.
Кавалерія пѣла:
Какъ попасть солдату въ рай?
Капитанъ, поручикъ?
Сядь на бѣлаго коня,
Онъ доставитъ тебя въ рай.
Капитанъ, поручикъ,
И солдатикъ удалой,
Мы подхватимте, подхватимъ,
Красну дѣвицу съ собой.
Артиллерія пѣла другую пѣсню, въ которой каждый куплетъ оканчивался припѣвомъ:
Нашъ ударъ неотразимъ.
Мы въ горячей, жаркой битвѣ
Громомъ, молніей разимъ.
Пѣсни эти заглушались то радостными восклицаніями солдатъ, то фырканьемъ и ржаньемъ лошадей, то отдаленными звуками рожка или дробью барабана, то опять торжественною, прекрасною военною музыкой, игравшей предъ палаткой полковника.
Тамъ и сямъ красовались бѣлыя холщевыя офицерскія палатки, изукрашенныя пестрыми ротными значками или даже большими вѣнками изъ дубовыхъ листьевъ.
Но болѣе всего жизни и движенія было замѣтно у деревяннаго барака командующаго генерала. Это было очень удобное и прелестное помѣщеніе, устроенное по новому образцу и употребленное еще въ первый разъ на маневрахъ. Здѣсь одна картина смѣнялась другой. Играла прекрасная военная музыка. Народу было много: всякій кто былъ свободенъ стремился сюда.
Эрихъ и его новые друзья бродили по лагерю взадъ и впередъ. Эрихъ былъ въ восторгѣ. Лицо его пылало, глаза сверкали. Онъ видѣлъ теперь предъ собою то о чемъ мечталъ, будучи еще мальчикомъ, что постоянно занимало его воображеніе, постоянно преслѣдовало его. Предъ нимъ раскрылись картины той веселой, прекрасной военной жизни, о которой такъ любилъ разказывать его покойный отецъ. То онъ подходилъ къ пѣхотѣ, прислушивался къ веселому, оживленному разговору, радовался солдатскому смѣху и смотрѣвъ какъ солдатики курили изъ короткихъ трубокъ и какъ бутылка обходила безпрерывно кругомъ. Онъ наблюдалъ какъ многіе изъ молодыхъ солдатъ или волонтеровъ, желая похвастаться, бились объ закладъ и выпивали цѣлые стаканы вина. То онъ опять подходилъ къ кавалеріи. Его трогала та заботливость, та нѣжность съ какой солдатъ относился къ своей лошади. Здѣсь было больше согласія между солдатами, больше дружбы. Казалось что всѣ эти солдаты съ ихъ лошадьми представляли собой одну громадную семью. Вальтрапы и большія попоны употреблялись вмѣсто подушекъ. Солдаты пили водку и вино уже не изъ бутылокъ, а изъ стакановъ, и курили, вмѣсто трубокъ, сигары. Но больше всего привлекала Эриха артиллерія. Ему нравились блестящія, громадныя артиллерійскія орудія и онъ подходилъ къ нимъ такъ близко какъ только разрѣшали ему это часовые. Онъ нашелъ даже случай оказать конной батареѣ небольшую услугу. Онъ замѣтилъ что одна гнѣдая лошадь, постоянно качая головою, отвязала недоуздокъ отъ веревки прикрѣпленной къ колу, и готова была пуститься по лагерю. Эрихъ подошелъ осторожно, но быстро къ лошади, прикрѣпилъ снова недоуздокъ къ веревкѣ и заслужилъ, такимъ образомъ, похвалу подбѣжавшаго артиллерійскаго унтеръ-офицера.
Затѣмъ они отправились къ бараку генерала. Когда они подходили, молодой лѣсничій улыбнулся и сказалъ Эриху:
-- Вы тамъ увидите и того господина съ которымъ встрѣчаясь сегодня утромъ. Взгляните туда гдѣ стоятъ эти два драгуна.-- Вотъ тотъ гусарскій офицеръ и есть графъ Зеефельдъ!
-- Да, да! Это онъ!
-- А, да тамъ собралась вся семья Зеефельдовъ! Пойдемте-ка поближе, это интересно!
И дѣйствительно, тяжелое, щегольское ландо остановизсъ, въ это мгновеніе, предъ п алаткой генерала. Ландо сопровождалъ кавалерійскій патруль и оно должно было, какъ и другіе экипажи, стать на площадь назначенную для зрителей. Но въ это время показался на порогѣ палатки самъ генералъ и, сдѣлавъ рукою привѣтливое движеніе уланскому офицеру, командовавшему патрулемъ, сказалъ:
-- Не нужно. Мы сдѣлаемъ на этотъ разъ исключеніе. Затѣмъ онъ подошелъ къ ландо, окруженному офицерами, и подалъ руку сидящему господину. Господинъ этотъ былъ очень старъ. Онъ не сидѣлъ, а скорѣе лежалъ въ своемъ ландо. Онъ былъ укутанъ въ широкую, дорогую шубу, только изъ подъ собольяго, мягкаго воротника выглядывало точно призракъ желтое, восковатое лицо. Его фуражка имѣла длинные, широкіе наушники. Для того чтобы лучше слышать, онъ отодвигалъ ихъ, изрѣдка, своими исхудалыми, дрожащими руками.
-- Какъ я радъ, воскликнулъ генералъ,-- что ваше сіятельство рѣшились, несмотря на прохладный осенній вечеръ, удостоить насъ своимъ посѣщеніемъ!
-- Да, да, отвѣтилъ его сіятельство, такимъ голосомъ котраго никакъ нельзя было ожидать отъ этого дряхлаго, хрупкаго тѣла.-- Я, несмотря на мои привычки, всталъ сегодня чортъ знаетъ какъ рано, но я не могъ удержаться отъ желанія пріѣхать сюда, захотѣлось вспомнить прежнія, щастливыя времена. Ха, ха, мой старый генералъ,-- смѣялся онъ, -- предъ вами старая, давно отправленная на покой за негодностью, лошадь, которая однако, при первомъ ударѣ барабана, навостряетъ уши. Однако, вы избрали себѣ прекрасное и удобное мѣсто.
-- Да, ваше сіятельство, кажется что мѣстность удобна. Мы приняли бы съ радостью ваше приглашеніе и взяли бы приступомъ вашъ замокъ. Но мой многоуважаемый другъ и начальникъ, нашъ ревизіонный генералъ боялся чтобы вашъ богатый погребъ не подѣйствовалъ слишкомъ увеселительно на многоуважаемыхъ господъ офицеровъ!
-- Нашъ многоуважаемый другъ слишкомъ строгъ, какъ на службѣ, такъ и внѣ службы. Однако мы его,-- прибавилъ онъ, хрипло смѣясь и скорчивъ отвратительную гримасу,-- мы его проведемъ, насколько возможно. Я велѣлъ приготовитъ и снабдить всѣмъ необходимымъ порядочную повозку. Чортъ знаетъ, она могла бы давно ужь быть здѣсь. Твоя тетка, Дагобертъ, также будетъ здѣсь.
Послѣднія слова относились къ молодому графу Зеефельду, стоявшему по другой сторонѣ экипажа. Старикъ, произнося ихъ, медленно повернулъ голову и окинулъ поле слабымъ, усталымъ взглядомъ.
-- Не дурно бы было тебѣ посмотрѣть не пріѣхала ли она, конечно, если тебѣ это позволитъ господинъ генералъ.
-- Отправляйтесь верхомъ, дорогой графъ Зеефельфъ, сказалъ генералъ самымъ любезнымъ голосомъ.-- Итакъ, мы будемъ имѣть удовольствіе видѣть здѣсь также графиню; какъ я радъ этому! Поѣзжайте, поѣзжайте скорѣе, я вамъ приказываю! Молодой гусарскій офицеръ легко вскочилъ на красиваго, гнѣдаго, стройнаго коня, котораго ему подвелъ верховой, и, поклонившись присутствующимъ, помчался по полю.
-- Онъ молодъ, но дѣльный, прекрасный офицеръ! сказалъ генералъ, глядя ему вслѣдъ.
-- Да, онъ еще очень молодъ и можетъ-быть современемъ будетъ дѣльнымъ солдатомъ.
-- Онъ имѣетъ всѣ способности къ тому, ваше сіятельство. Это ужь лежитъ въ крови. Сегодня утромъ, онъ, съ своимъ эскадрономъ, едва не завладѣлъ непріятельскою двѣнадцатифунтовою батареей. Будь теперь настоящая война, ему, вѣроятно, удалось бы это. Но вы знаете артиллерію. На нее, во время маневровъ, нельзя надѣяться. Она крѣпко придерживается разъ предначертанному плану и къ тому же она, на этотъ разъ, имѣла при себѣ шпіона. Онъ и выдалъ насъ.
-- Не дурно, сказалъ, улыбаясь, старикъ.-- Но я бы повѣсилъ шпіона.
-- Да, еслибъ вы были на войнѣ, ваше сіятельство,-- сегодня! Ну, какъ говорятъ, онъ не избѣгъ фухтелей. Но кто можетъ поручиться что черезъ нѣсколько дней объ этомъ не будетъ напечатано въ газетахъ и поступокъ этотъ будетъ названъ жестокостью, своеволіемъ. Правда всѣ эти газеты никуда негодное изобрѣтеніе.
-- Скажите лучше, генералъ, что это нечестивое, беззаконное изобрѣтеніе. Наши времена были лучше, впрочемъ, я хотѣлъ оказать что въ мое время было лучше, вы, сравнительно со мною, почти юноша.
-- Полноте, ваше сіятельство, вы прекрасно сохранились.
-- Можетъ-быть, если имѣть въ виду что мнѣ семьдесятъ лѣтъ. За то же я и живу точно картезіянецъ. Я провожу цѣлые дни въ постелѣ: сонъ, или, по крайней мѣрѣ, покой въ постелѣ только и поддерживаютъ мои силы.
Эрихъ слышалъ весь разговоръ. Онъ былъ блѣденъ и весь дрожалъ отъ гнѣва.
-- Ахъ, не удерживайте меня, умолялъ онъ, обращаясь къ молодому лѣсничему,-- я хочу сказать имъ что тотъ кто увѣрялъ что меня били, солгалъ... Не одинъ ударъ не коснулся меня...
-- Полноте ребячиться, отвѣчалъ Готфридъ, удерживая за руку Эриха, который стремился впередъ.-- Будьте спокойны и не дѣлайте себѣ непріятностей. Они уже привыкли цѣлые дни болтать и выдумывать всякій вздоръ. Имъ нѣтъ никакого дѣла до того что ложь ихъ кладетъ пятно, тѣнь на честь ихъ ближняго. Право, не стоитъ, ради нихъ, навлекать на себя непріятности. Къ тому же мы можемъ потерять тогда это мѣсто, съ котораго такъ удобно наблюдать за всѣмъ что происходитъ вокругъ. А вотъ и графиня. Она довольно хороша собой.
И дѣйствительно, съ возвышенія спускалась небольшая группа наѣздниковъ. Впереди всѣхъ ѣхала амазонка. Она ѣхала свободно, смѣло управляя своимъ прекраснымъ воронымъ конемъ, безстрашно перескакивая рвы, небольшіе кустарники и большіе каменья. Направо отъ нея ѣхалъ графъ Зеефельдъ, налѣво -- шталмейстеръ стараго графа. За нимъ, на порядочномъ разстояніи, слѣдовали стремянные.
Старый графъ съ трудомъ повернулся въ своемъ экипажѣ и устремилъ свой тусклый, усталый взглядъ на блестящую кавалькаду. Онъ, видимо, хотѣлъ придать лицу своему болѣе оживленія, и не могъ. Губы его зашевелились, будто онъ хотѣлъ что-то сказать. Но онъ промолчалъ и съ улыбкой взглянулъ на молодую наѣздницу, приближавшуюся къ нему. Она близко подъѣхала къ его экипажу, прижала ручку своего хлыста къ губамъ и весело поклонилась старику.
-- Bon jour, mon amie, сказалъ графъ.-- Мы безпокоились на счетъ тебя. Господинъ генералъ былъ настолько любезенъ что послалъ тебѣ на встрѣчу одного изъ своихъ кавалеристовъ.
-- Генералъ очень любезенъ и добръ, отвѣтила прекрасны женщина, весело улыбаясь и низко поклонившись. Затѣмъ она бросила повода одному изъ стремянныхъ, слегка оперлась на плечо шталмейстера и легко и граціозно соскочила на землю.
-- Счастливецъ, ты племянникъ достойный глубокой зависти! сказалъ одинъ изъ драгунскихъ офицеровъ, обратясь къ молодому графу Зеефельду.
-- Да, но только племянникъ, отвѣтилъ пожимая плечами молодой графъ. Блѣдное лицо его при этомъ ясно говорило что онъ не лгалъ.
-- Да, но во всякомъ случаѣ ты имѣешь право, въ качествѣ племянника, быть съ нею, оказывать ей небольшія услуги. Завидую тебѣ что ты можешь смотрѣть на нее, говорить съ ней.
-- Я того же мнѣнія, сказалъ другой, уже пожилой драгунскій офицеръ.-- Я подойду поближе къ палаткѣ, чтобы имѣть только возможность быть въ ея сосѣдствѣ. Эта женщина можетъ съ ума свести человѣка. Взгляни-ка на ея изящныя, плавныя движенія, на эту грацію, на этотъ прекрасный станъ.
-- Да, должно-быть чортъ помогъ изобрѣсти женщинамъ этотъ костюмъ для верховой ѣзды. Взгляни, какъ плотно обхватываетъ платье ея бюстъ. Нѣтъ, если я женюсь когда-нибудь, то главнымъ условіемъ въ брачномъ контрактѣ будетъ чтобы жена моя никогда не смѣла надѣвать амазонку. Я того мнѣнія что другимъ нѣтъ дѣла какъ сложена моя жена
-- Ты извѣстный ревнивецъ. Счастье что не всѣ твоего мнѣнія.
-- И имѣть при этомъ, сказалъ пожилой драгунъ, -- мужемъ такое пугало. Онъ былъ не лучше даже въ день своего брака. Его едва притащили въ капеллу. Она была тогда прелестною дѣвушкой, а теперь -- это страстная, пылкая жена.
-- Да, но только не жена своего мужа.
-- Это предположеніе. Но кто можетъ похвалиться тѣмъ что заслужилъ хотя малѣйшую тѣнь вниманія этой прекрасной, очаровательной женщины? Она внимательна, вѣжлива, вотъ и все.
-- Совѣтую тебѣ, молодой Донъ-Жуанъ, испробовать въ слѣдующую зиму свое умѣнье и свои силы. Ты убѣдиться что здѣсь побѣда невозможна.
-- Жаль, очень жаль, если ты говоришь правду.
-- Впрочемъ это не должно помѣшать намъ увиваться около нея, подобно двумъ влюбленнымъ бабочкамъ, порхающимъ вокругъ цвѣтка. Помнишь пѣсню гранадскаго охотника:
Другой пусть розу ту возьметъ,
Не для меня она цвѣтетъ.
-- Если съ нами будетъ то же, не унывай.
-- Зато насъ ждетъ шампанское. Фургонъ графа прибылъ и остановился предъ палаткой генерала. Взгляни, онъ зоветъ насъ.
-- Ты былъ уже представленъ графинѣ? спросилъ пожилой драгунъ.
-- Нѣтъ еще.
-- Въ такомъ случаѣ пойдемъ. En passant я представлю тебя.