Леонтьев Константин Николаевич - Письмо о вере, молитве, о немощах духовенства и о самом себе

Леонтьев К. Н. Письмо о вере, молитве, о немощах духовенства и о самом себе. / Сообщил И. И. Фудель // Богословский вестник 1914. Т. 1. No 2. С. 229-237 (2-я пагин.).

Scan "Богословский Вестник"

ПИСЬМО К. ЛЕОНТЬЕВА

о вѣрѣ, молитвѣ, о немощахъ духовенства и о самомъ себѣ *).

В. И. О. С. и Св. Д. А.

*) Письмо это писано было къ одному молодому человѣку, студенту Моск. Университета, въ отвѣтъ на его просьбу разрѣшигь нѣкоторыя его религіозныя сомнѣнія. Помимо своей автобіографической цѣнности. письмо это представляетъ большой интересъ особенио для молодежи, нерѣдко волнуемой тѣми же религіозными вопросами. Важно и то, что содержаніе письма было извѣстно Оптинскому старцу о. Амвросію и имъ одобрено. Печатается оно все безъ пропусковъ. Прот. I. Фудель.

"Да (говорите Вы) я въ глубинѣ души отношусь къ церкви не только съ наружною почтительностію, a co страхомъ и трепетомъ, но не такъ, какъ повелѣваетъ намъ законъ.

1. Этого я не думаю; думаю, что главныя основанія Ваши правильны, и что тѣ недостатки Ваши, о которыхъ Вы дальше упоминаете, происходятъ или отъ неопытности духовной или принадлежатъ къ тому, что зовется "искушеніями". Отъ искушеній же и Святые не изъяты. И безъ нихъ ни вѣра сама не утверждается, ни навыкъ къ нравственнымъ подвигамъ (о Христѣ) не пріобрѣтается. (Я прибавилъ "о Христѣ" нарочно, чтобы обозначить, что нравственность самочинная, какъ у честныхъ атеистовъ и т. п. ни малѣйшей цѣны для загробнаго спасенія не имѣетъ; она можетъ быть для житейскихъ сношеній очень удобна и пріятна, но освященія она не имѣетъ, она хорошій бѣлый хлѣбъ, а не вынутая просвира).

Вы говорите: "Въ Бога я вѣрю, но вѣра моя какая то неровная. Иногда я молюсь съ наслажденіемъ; иногда только no привычкѣ отчитываю молитвы".

И прекрасно дѣлаете, что no привычкѣ ихъ читаете. Этотъ трудъ, это понужденіе, это изволеніе первичное, этотъ навыкъ болѣе въ нашей волѣ, чѣмъ то наслажденіе, которымъ Вы довольны.

Это одинъ изъ главныхъ пунктовъ современныхъ ошибокъ и недоумѣнія. Мы все нынче ищемъ сразу сильнаго чувства, трогательнаго ощущенія, искренности и т. д. (Фуделемъ въ своей брошюрѣ съ особымъ удовольствіемъ свидѣтельствуетъ объ этой искренности) {Но дѣло не въ самой искренности, а въ ея направленіи. И Желябовъ былъ вѣроятно, искренній въ своей вѣрѣ человѣкъ, коли на висѣлицу пошелъ.}. Это большая ошибка. He только ровную молитву пріобрѣсти невозможно; но и ровная вѣра едва ли кому нибудь доступна, развѣ великимъ подвижникамъ. (И за то, что у нихъ вѣра всегда ровна, я не ручаюсь; свидѣтельствъ Св.-отеческихъ на это не помню).

Помните Евангельское: "Вѣрую, Господи, помоги моему невѣрію". Можно считать себя вѣрующимъ и даже правильно въ основаніяхъ вѣрующимъ; но нельзя никогда считать себя достаточно вѣрующимъ. Св. отцы оставили намъ примѣры этому: многіе изъ нихъ, принимая охотно всякія обвиненія въ грѣхахъ страстей (напр.: ты блудникъ, ты гордый, ты сребролюбивый и т. д.), соглашались съ обвинителемъ и говорили: это правда. (И говорили это искренно, ибо тонкимъ и долгимъ вниманіемъ къ своимъ психологическимъ процессамъ узнали на опытѣ до чего и они, подвижники, внутренно "удобопреклонны" и до чего и въ нихъ естъ зародыши всѣхъ пороковъ, которые при невниманіи могли бы разростись сильно). Но когда имъ говорили: ты еретикъ, эти Отцы Церкви отвѣчали рѣшительно: "нѣтъ я не еретикъ!" Они сознавали, что вѣра ума, такъ сказать, (или по нѣнѣшнему "убѣжденія") у нихъ была правильная; претендовали только на качественную правоту своей вѣры; а, конечно, не на количественную и постоянно высочайшую интенсивность ея. Первое есть только обязанность исповѣданія, второе было бы духовной гордостью. Поэтому не смущайтесь и Вы черезъ мѣру ни сухостью молитвы Вашей, ни даже временными колебаніями сердечной вѣры. Храните крѣпко только ту вѣру ума, о которой и выше я говорилъ, а что касается до сердечныхъ порывовъ при молитвѣ, то она сама будетъ приходить какъ утѣшеніе, поддержка и награда отъ Бога. О! какъ мнѣ все это знакомо! И я даже завидую Вамъ (т. е. дружески, любовію завидую, радуюсь за Васъ), завидую, что Васъ всѣ эти вопросы волнуютъ въ 20 съ чѣмъ то лѣтъ, а не въ 40, какъ случилось со мною. Сила молитвы даже и самой сухой удивительна. Въ 85-мъ году я живя лѣтомъ одинъ и больной въ Мазиловѣ, познакомился тамъ съ извѣстнымъ Пругавинымъ (я его считаю нигилистомъ, настоящимъ, твердымъ и жестокимъ, но выжидающимъ, сдержаннымъ и осторожнымъ). Меня онъ очень интересовалъ: а онъ съ своей стороны былъ ко мнѣ съ виду довольно внимателенъ. Говорили мы и о религіи. Онъ мнѣ сказалъ между прочимъ, что одинъ монахъ совѣтовалъ ему молиться, чтобы пріобрѣсть вѣру. Пругавинъ удивлялся, "какъ это можно молиться Тому, въ Кого не вѣруешь". (Впрочемъ для исторической точности замѣчу, что онъ поостерегся выразиться (при цензорѣ, вѣроятно) такъ рѣзко, какъ выразился я; онъ не сказалъ "Тому въ Кого",-- a просто молиться безъ вѣры... Это все таки цензурнѣе). А монахъ дылъ правъ. Съ нашей стороны достаточно принципіальнаго изволенія; искренняго желанія подчиниться ученію Церкви; дѣйствіе молитвенное, смиреніе, послушаніе совѣту болѣе въ нашей волѣ, чѣмъ чувство молитвенное, чѣмъ пріобрѣтеніе этого чувства. Знаю это по опыту. Въ концѣ 60-хъ годовъ (подъ 40 лѣтъ), я былъ уже историческіи подготовленъ (если можно такъ выразиться про отдѣльное лицо) къ воспріятію ученія Церкви; я очень желалъ уже и тогда увѣровать снова, какъ вѣрилъ въ дѣтствѣ, съ простотою сердца и живостью. (Простота ума не нужна; простота сердечнаю отношенія необходима). Я любилъ вѣру православную, но у меня не было страха Божія; или лучше сказать -- тѣнь этого страха только изрѣдка посѣщала меня на минуту. Мнѣ не доставало тогда сильнаго горя; не было и тѣни смиренія, я вѣрилъ въ себя. Я былъ тогда гораздо счастливѣе (за 30 лѣтъ въ Турціи), чѣмъ въ юности и потому я былъ крайне самодоволенъ. Съ 69 года внезапно начался переломъ; ударъ слѣдовалъ за ударомъ. Я впервые ясно почувствовалъ надъ собою какую то высшую десницу и захотѣлъ этой десницѣ подчиниться и въ ней найти опору отъ жесточайшей внутренней бури, я искалъ только формы общенія сѣ Богомъ. Естественнѣе всего было подчиниться въ православной формѣ. Я поѣхалъ на Аѳонъ, чтобы попытаться стать настоящимъ православнымъ; чтобы меня строгіе монахи научили вѣровать. Я согласенъ былъ имъ подчиниться умомъ и волей (и этому много помогала и косвенно содѣйствовала одна уже вовсе не личная, не сердечная вещь, а объективная, или философская, этому рѣшенію, этой охотѣ подчиниться ученію Церкви много содѣйствовало глубокое и давнее отвращеніе мое къ современнымъ прозаическимъ формамъ прогресса, къ равенству правъ, къ изобрѣтеніямъ, машинамъ, сообщеніямъ этимъ, кь какому то вообіце "штатскому" и практическому будто бы міровоззрѣнію и т. п.). Между тѣмъ удары извнѣ сами по себѣ продолжались все болѣе и болѣе сильные; почва душевная была готова и пришла, наконецъ, неожиданно минута, когда я, до тѣхъ поръ вообще смѣлый, почувствовалъ незнакомый мнѣ дотолѣ ужасъ, а не просто страхъ. Эготъ ужасъ былъ въ одно и то же время и духовный и тѣлесный; одновременно и ужасъ грѣха и ужасъ смерти. А до этой минуты я ни того, ни другого сильно не чувствовалъ. Черта завѣтная была пройдена. Я сталъ бояться Бога и Церкви (какъ Его выраженія). Съ теченіемъ времени физичеспій страхъ опять прошелъ, духовный же остался и все выросталъ.

Было время (именно отъ 71-го до 73-го года на Аѳонѣ и въ Царьградѣ), когда я очень горячо и усердно молился о прощеніи грѣховъ и объ отдыхѣ на землѣ; но о спасеніи дугии, о загробной жизни просто и думать не хотѣлъ. Моя молитва и моя вѣра были тогда съ этой стрроны какими то "ветхозавѣтными". Отецъ Іеронимъ, великій Аѳонскій старецъ и наставникъ мой, какъ нельзя проще посовѣтовалъ мнѣ повторять только каждый день: "Господи, пошли мнѣ вѣру въ загробную жизнь и утверди ее въ сердцѣ моемъ". И послалъ Богъ и угвердилъ. А я твердилъ это чаще сухо, невнимательно, формально (какъ нынче любятъ говорить, забывая, что эта форма то и есть выраженіе основной идеи -- покорности, послушанія Церкви и т. п.). Сильно чувствовать всякій разъ при молитвѣ невозможно; это не зависитъ отъ насъ. Взять книжку, прочесть, принудить себя, когда и не хочется; понудить себя при этомъ къ болыяей сосредоточенности мысли -- это все мы можемъ. Да и что можетъ быть благороднѣе, возвышеннѣе, привлекательнѣе, почтеннѣе, когда видишь, что человѣкъ сильный по молодой ли энергіи или по зрѣлому опыту жизни, или умомъ высокообразованный склоняется во прахѣ не только передъ невидимымъ Богомъ, но и передъ обычаями вѣры, даже передъ представителям и учительствующей Церкви Его; несмотря на то, что они сами очень часто слабы и недостойны. "He намъ, не намъ, а Имени Твоему".

Отъ этого легокъ переходъ и ко второму Вашему сомнѣнію.

2. Священникъ, о которомъ вы говорите, дурной человѣкъ; вы это знаете и васъ его плохая нравственность смущаетъ при принятіи таинствъ. He смущайтесь; это смущеніе есть дѣйствіе демоническихъ началъ. Я сказалъ -- "не смущайтесь"... Я выразшгся не точно. Смущаетесь вы невольно. Трудно не смущаться при видѣ служителя алтаря Божія, который ведетъ себя неприлично. Преодолѣть въ себѣ это чувство вполнѣ невозможно, да пожалуй что и не всегда нужно. Въ этой досадѣ кроется и доброе чувство -- уваженія къ его сану, къ мистическому освященію его особы. (Просфира дурно испечена, но частица все таки изъ нея вынута). Досадовать можно (не злобствуя; а лишь скорбя); но не надо давать себѣ волю смущаться. Аскетическіе писатели различаютъ въ дѣлѣ грѣховной борьбы нѣсколько степеней: 1. Прилогъ; 2. Сосложеніе и т. д. до настоящей страсти. Первый, прилогъ не отъ насъ; онъ отъ діавола; человѣку набожному встрѣчается молодая женщина; онъ обратилъ вниманіе на ея красоту (прилогъ). Начинаетъ онъ думать, съ услажденіемъ останавливается на этомъ, мечтаетъ -- это сосложеніе. Незнающему -- простительно, знающій долженъ сдѣлать усиліе ума и воли, молитвой или другимъ занятіемъ отогнать прилогъ этой мысли и т. д. Тогда онъ правъ (хотя все таки и не безгрѣшенъ).

(Какъ это у Пушкина:

Напрасно я стремлюсь къ сіонскимъ высотамъ

Грѣхъ тяжкій гонится за мною по пятамъ" и т. д.

Твердо не помню).

To, что я сказалъ о женщинахъ (о блудѣ), приложимо и къ гнѣвному движенію, и къ зависти, и къ корысти и ко всѣмъ грѣхамъ. Прилогъ, сосложеніе... и наконецъ страсть въ полномъ развитіи. Приложимо оно и къ вашимъ чувствамъ. У Васъ невольное движеніе досады на неприличнаго священника (я говорю неприличнаго, потому что не знаю какія у него слабости; Вы не пишете; предполагаю у русскаго священника пьянство и какое нибудь грубое, слишкомъ уже откровенное (до цинизма искреннее) корыстолюбіе). Умственный судъ Вашъ справедливъ; нельзя обманываться, онъ нехорошо ведетъ себя: Вы судите безъ злорадства, Вы готовы простить ему это (вы, положимъ, никогда не забываете правила: "Возлюби ближняго твоего, но возненавидь грѣхи его); вы только скорбите; пока это все еще не бѣда. Но вотъ вдругъ у Васъ является мысль, что у него и Таинство совершиться не можетъ. Вопросъ о личной и перемѣнчивой нравственности священника Вы совсѣмъ не кстати вдругъ переносите въ область догматической, основной, не подлежащей измѣненію мистики. Это уже прилогъ. Эта мысль прилогъ. Оставьте ее безъ вниманія, отгоните ее какъ докучную муху, скажите себѣ: какой вздоръ. Боже, помоги моему маловѣрію. И муха отлетитъ. Сосложенія не произошло. Остановитесь на этой мысли, Вы смутились и само Св. Причащеніе приняли не совсѣмъ чисто и спокойно. Но все такъ лучше принять, чѣмъ сказать себѣ: "ахъ, я не достоинъ, я не могу причаститься" и уйти. Мы всегда болѣе или менѣе недостойны. Если считать что мы всегда одинаково недостойны: то это смиреніе будетъ на границѣ отчаянія. Средній путь, здравый тотъ, что мы всегда недостойны, но въ неравной степени. Было бы нелѣпо воображать, что степень вашего недостоинства при подобномъ минутномъ смущеніи такя;е велико, какъ недостоинство другого человѣка, который, можетъ быть, рядомъ съ вами причащается вовсе безъ вѣры во 1-хъ, а потому что того требуютъ какія нибудь его практическія дѣла (служба, бракъ, угода сильному и т. д.) и вдобавокъ причащается не говѣвши, не готовясь, не постясь даже и ни дня, а послѣ ночи, проведенной съ любовницей. Вы обязаны знать при этомъ, что во всецѣлости жизни своей этотъ, въ данную минуту преступный человѣкъ, быть можетъ, больше вашего угоденъ Богу; но въ этомъ частномъ случаѣ онъ, конечно, недостойнѣе Васъ.

He знаю, хорошо ли я объясняю, но я передаю Вамъ то, чѣмъ руковожусь въ жизни самъ. Такъ меня учили и древніе аскетическіе писатели и духовные старцы нашего времени.

На счеть "бѣлаго духовенства", а иногда и монаховъ, я Вамъ скажу, что эти чувства ваши какъ нельзя болѣе мнѣ знакомы no опыту. И послѣ 17 лѣтъ моего близкаго обращенія съ монахами (и православнымъ ученіемъ вообще) не могу освободиться отъ досады на грубость чувствъ и манеръ во многихъ духовныхъ лицахъ нашихъ. Но виноваты не эти люди, или бѣдные, или вовсе неблаговосшітанные, виновато дворянство русское. Оно такъ пошло отбилось отъ религіи и отъ Церкви, что само, лишившись ея утѣшеній и рессурсовъ ея могучаго міровоззрѣяія, лишило съ другой стороны Церковь и Іерархію своей благовоспитанностя, своихь тонкихъ и сильныхъ чувствъ, своего изящества, своей житейской поэзіи.

Что же никто изъ насъ нейдетъ въ монахи? Что же все собираются только въ священники? Я не говорю въ сельскіе непремѣнно, не надо возлагать на себя "бремена неудобоносимыя", а хоть въ Соборные Протопопы и то хороніо. Одинъ, другой, третій и т. д. Это отразилось бы и на многихъ низшихъ.

Молодые людя все хотятъ сразу наивысшаго подвяга и къ тому же вольнаго. А надо вспомнить двѣ крайности: существующее монашество, въ которомъ зависимость отъ воли другихъ тяжелая, и нигилистовъ. Отчего нигилисты тверды въ достиженіи свояхъ преступныхъ цѣлей. Оттого, что они е-стоко другъ оть друга зависятъ и боятся другъ друга.

И "человѣчество" и отдѣльный человѣкъ вообще вовсе не такъ высоки нравственно, какъ хотятъ ихъ сдѣлать иные идеалисты. Они могутъ стать получше и похуже; но нельзя въ идеалѣ отказываться ни для себя, ни для другихъ отъ грубыхъ основъ психологическихъ -- тонкаго страха передъ сильнѣйшими, самолюбія, вещественныхъ нуждъ и т. д. Beличайшіе христіанскіе подвижники жестокими усиліями надъ собою вырабатывали въ себѣ большею частію въ поздніе годы приблизительную только свободу отъ всего этого. Они проходили прежде строгое послушаніе другимъ.

Пусть-ка дворяне и вообще люди молодые прежде вотъ на этомъ поприщѣ испытаютъ себя, на поприщѣ христіанскаго само-спасенія, само-исправленія, само-подчиненія даже и плохому духовенству. А потомъ ужъ народъ учить... Благородны мысли Фуделя, напр., и книжка его очень симпатична {Книжка, о которой неоднократно въ этомъ письмѣ упоминаетъ К. Леонтьевъ, былъ мой первый трудъ, только что появившійся въ печати: "Письма о современной молодежи и направленіяхъ общественной мысли".}. Но содержитъ ли онъ самъ посты? Слушается ли Церкви? Если нѣтъ, и если онъ при этомъ покоенъ совѣстью, то Боже избави насъ отъ такихъ народныхъ учителей. Пусть лучше народъ грамоты не знаегъ вовсе, чѣмъ видѣть такіе примѣры въ учителѣ. А притворяться только для народа -- куда жъ тогда мы дѣнемъ ту искренность, которой они (юноши) такъ гордятся.

Рачинскій постится; Катковъ и Аксаковъ постились. Вл. Соловьевъ постится, и я пощусь, иногда по крайней слабости рыбу ѣмъ; а ужъ мяса и молока постомъ ѣсть не стану. Едва теперь ноги таскаю, а ужъ не оскоромлюсь (развѣ въ дорог23;, да и то не Вел. Постомъ); а многіе считающіе себя православными вѣдь въ Страстную даже не могутъ безъ мяса продышать.

Ужъ не внѣшность ли это одна?

Нѣтъ не внѣшность одна, а душевный и тѣлесный подвигъ. Душевный въ томъ, что я насильно, но съ радостью исполняю предписаніе Соборовъ. Тѣлесный, конечно, въ томъ, что постное рѣдко кто любитъ, и многіе отъ него (въ началѣ особенно) отвыкши, даже болѣютъ. Какая же тутъ внѣшпость? Внѣшность отъ внутренняго побужденія любви къ исполненію заповѣдей Церкви. "Вѣра безъ дѣлъ мертва". Но дѣла не въ одной милостыни, какъ многіе думаютъ и въ любви къ ближнему. Она и въ любви къ Богу. Земное же, доступное намъ, выраженіе любви къ Богу есть любовь къ Его заповѣдямъ. Богъ, Христосъ, Св. Отеческая Церковь. Кто любитъ Высшаго, тотъ Ему повинуется и противу вкусовъ своихъ. Повинуюсь Св. Отеческому ученію, повинуюсь Христу; повинуюсь Христу, повинуюсь Богу.

Ясно, надо поститься, надо читать и насильно и сухо молитвы, надо говѣть и т. д.

Немощи нашего невоспитаннаго духовенства не должны насъ надолго смущать.

Мы сами "воспитанные" виноваты, что не хотимъ и не умѣемъ облечь въ Церковныя формы наше болѣе тошое содержаніе. Нельзя пороки сословія переносить на то ученіе, которому это бѣдное и грубое сословіе, какъ умѣетъ по мѣрѣ силъ своихъ, служитъ. Врачъ (человѣкъ высшаго, общественнаго воспитанія) исцѣли себя самъ.

К. Леонтьевъ.

Писано по благословенію Оптинскаго Старца о. Амвросія.

Мартъ 88 г. Оптина Пустынь.

Будьте, голубчикъ, здоровы и веселы.

Пишите иногда, не забывайте.

А Фуделевъ вѣрно разсердился на мой "формализмъ",-- что не хочетъ войти со мной въ "общеніе". Напрасно; мнѣ его брошюрка нравится, какъ молодой зеленый березнякъ; строиться изъ него еще нельзя, а для хорошей метлы, сметать нигилизмъ очень годится. Suum cuique. Пойдетъ прямо и на постройку будетъ хорошъ.

Сообщилъ протоіерей Іосифъ Фудель.