Измайлов Александр Алексеевич - Человек, которого подозревают

Александр Измайлов

Человек, которого подозревают

Из провинциальных очерков

Накануне нас представили друг другу, а наутро он пришел ко мне и сказал:

-- Я пришел к вам просить себе большой услуги. Вы -- свой человек в редакции газеты. Вам ничего не будет стоить устроить вот эту корресподенцийку. Сделайте такое одолжение провинциальному человеку.

Я взял из его рук почтовый листок и прочитал:

-- Нам пишут из NN о возмутительном состоянии народной школы на Заречье. Внутри здание ее представляет в полном смысле мерзость запустения. Учитель ее, некий И. И. Запевалов, -- это именно было то лицо, с которым я имел удовольствие в эту минуту беседовать, -- педагог, надо полагать, из недоучек, больше занят своей балалайкой, на которой, действительно недурно разделывает: "десять любила, девять разлюбила, -- одного забыть не могу", -- чем заботою об отечественном просвещении, и кроме как на уроках сквернословия и сплетничества насчет обывателей, в самом деле, образцово поставленных, -- едва ли чувствует себя в какой-либо иной отрасли знания на высоте призвания. Весь городок не столь давно был возмущен фактом исключения им одного из школьников за то только, что мальчуган не снял на улице шапки пред своим ментором. Подумаешь, какое преступление, и каково должно быть навуходоносоровское самомнение педагога, если этого показалось достаточным для применения крайней меры. Удивительно ли, что из 40 учеников к концу года в его школе обычно остается человек 12, и можно подумать, какую любовь к просвещению вынесут они из этой народной коптильни"...

Я перевернул листок. Корреспонденция занимала и вторую, и третью страницы и, сколько я мог уловить при беглом взгляде, представляла то же яростное и злое самооплевание, с каким я только что познакомился. Это было нелепо и странно, и необыкновенно, и у меня возникла было мысль, что я, очевидно, что-то спутал, и сидевший предо мною господин мог быть кем угодно, только никоим образом не Запеваловым.

II.

-- Простите, -- сказал я, -- я имею честь видеть...

-- Ивана Ильича Запевалова, -- подхватил гость. -- Помните, вчера меня вам представил управляющий нашим акцизом. Я -- учитель школы на Заречье...

-- Конечно, я вас, совершенно ясно помню. Но меня удивила ваша корреспонденция... Скажите, очевидно, вы добиваетесь перевода?

-- Помилуй Бог, -- я никуда отсюда не перейду. Мне тут всякая собака -- своя. Зачем я пойду в чужие места?..

-- Так зачем же вы себя так... под орех?.. Печальные факты, так уж вам бы, казалось, о них молчать. И кстати, сколько помню, мне вчера говорили о вашей школе, как об образцовой.

-- Совершенно верно. Образцовая школа. Без похвальбы скажу, прекрасно поставлена.

-- И вы вовсе не недоучка, а человек, кончивший курс в учительской семинарии?

-- Именно так.

-- С отцом Власом я заходил на минутку без вас в самую школу, и там не мерзость запустения, а наоборот, изумительный порядок и чистота.

Запевалов на этот раз только кивнул головой, приложив руку к сердцу и, видно было, что он с большим удовольствием выслушал мой комплимент.

-- Мне даже думается, что и мальчик был исключен, очевидно, не за то, что не снял...

-- Никакого мальчика не исключали, -- перебил меня Запевалов. -- Разумеется, глупость. Ведь, для этого надо быть полным идиотом... Как поступило в начале года 38, так и кончило бы 38, если бы двое, бедняги, не захворали.

-- Стало быть, и умаление учеников тоже вранье?

-- Вранье, -- убежденно и с экспрессией подтвердил учитель.

-- Позвольте! Чего же вы хотите? Мы напечатаем, а вы подадите обвинение редакции в клевете и, может быть, дальше у вас и такое написано, за что можно прямо под суд?.. Неужели вам доставит удовольствие, если вы втравите свое имя в историю?..

-- Сохрани Бог! Что же, прохвост я, что ли? Под суд! Не под суд, а я вам в ножки поклонюсь. И небесам скажу: "ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!" А лично вам альбом видов Десны пришлю. Я, знаете, немножко фотографа а пейзажи уму помрачение!..

-- Простите меня, я ни-че-го не понимаю...

III.

-- Я так и думал, что вы ничего не поймете. Потому тут совсем особая психология. Провинциальная психология, а вы столичный... Вам сразу, извините, не понять... А только мне надоело шестой год в подлецах состоять...

-- Кто же вас в подлецы произвел?

-- Спросите лучше, кто не производил? Все-с! Одни чуть в глаза не говорят, другие притворяются, а в душе тоже за подлеца считают и... и боятся. Аптекарь перестал руку подавать. Библиотекарь по первому требованию никогда книги не даст. "В чтении", говорит. А какой черт "в чтении", когда я знаю, что ему за минуту перед моим приходом ее вернули... -- Вот, -- говорит, -- возьмите "Человек, который смеется". А зачем мне скажите на милость "Человек, который смеется", когда я его с тоски четыре раза в жизни читал? Наконец, даже дьякон... Уж чего безобидный человек, а и тот проходу не дает с своими глупыми шуточками. Увидит, подмигнет и басит: "язык мой -- трость книжника скорописца!" -- а то и без аллегрии: "почем, -- говорит, -- за строчку?" Ну, а скажите, человек, которого в газете отчихвостили вот таким манером, как вы сейчас прочли, -- может он в этой самой газете своими корреспонденциями участвовать?

Уже с половины этого монолога я догадался, с кем имею дело. Было ясно, что это был "корреспондент", и я с любопытством, рассматривал это, знакомое на бумаге, но редко виданное в действительной жизни и не иначе, как в обстановке редакционной приемной гонимое существо, слухи о мучительном существовании которого то и дело долетают до жителей столиц. Я улыбнулся на ламентации Запевалова и высказал свою догадку.

IV.

-- Вот, вот, -- плачевно возопил он, -- вот и вы то же! "Корреспондент!" Да это бы еще с полгоря, если бы я действительно корреспондировал! Мой трагизм в том, что я во всю свою жизнь не напечатал ни одной строчки. Как обращаться к редакторам -- не знаю. Я не корреспондент, а только человек, которого подозревают. Черт! Лицо у меня что ли такое?.. Очки эти проклятые?.. Корреспондент, который настоящий, в самом себе реванш носит. Отхватал кого по сусалам и -- счастлив. Ходит и чувствует, что у него против всякого человека фига в кармане. А я -- помилуйте! В чужом пиру похмелье! Кто-то из нашего городка пишет. Хлестко, шельмец, бьет. И как напишет, -- так у меня на два дня аппетит к дьяволу. Подходят люди, одобряют меня, руки жмут. "Спасибо, говорят, -- вы у нас единственный честный человек... Молодец, не побоялись... Вы бы еще аптекаря!.." А иной -- "вы бы вот исправника", а там еще -- "вы бы попов, ломбард, фабриканта, продовольственную лавочку"... Божусь, клянусь, из кожи лезу, -- "бросьте, говорят, -- ну, кто же не знает, что -- вы"...

Запевалов отер пот, обильно выступивший на лбу при постылых воспоминаниях, и продолжал с ненаигранной страстностью:

-- Дернул меня черт однажды, пять лет назад, послать в газету запрос, где можно достать полный каталог книг для ученической библиотеки и чем вывести крыс. Газета любезно ответила в конверте с редакционным бланком. Провалилась бы эта любезность! Передает мне письмо чиновник на почте, -- "поздравляю!" говорит. -- "С чем?" -- Ну, как "с чем"... Сами знаете. Вы, говорит, молодчина. Прохватите их с песком и мылом". С тех пор и пошло. Тут, как назло, стали появляться известия из NN. Конечно, стали пальцем указывать... Попал, как кур во щи. Так и трепещу от корреспонденции до корреспонденции... Кого-то, гадаю, в следующий раз заденет, и от кого мне будут неприятности... Сделайте божескую милость, -- устройте этот пасквиль на меня...

-- Но, послушайте: ведь вы сами роете себе яму? А что, если Ваше начальство...

-- О, мое начальство без личного объяснения меня не исключит, а при объяснении я восстановлю истину. Да оно и само не поднимет дела, потому что знает, что никакого исключения мальчика не было, ученики не выбывают, и лично я -- на самом прекрасном счету у ближайшего начальства, как один из лучших учителей в уезде. Оговорюсь: до той поры, пока мой невольный враг не сделает против него в газете вылазки, и до моего инспектора не дойдет слух о моем мнимом корреспондировании... Эта мысль повергает меня в дрожь... Ах, сколько я уже выстрадал, -- вы не можете представить. У вас, в столицах, на пишущего человека не смотрят, как на шпиона и пакостника, а у нас только и слышишь: "бей его, черта!" Нет, уж я прошу вас убедительно, -- устройте, и позвольте я еще пару строк... Совсем было забыл... Вот-с: "судя по отчетности, в течение года Запеваловым пропущено свыше ста уроков, -- обстоятельство, наводящее на мысль, что наряду с Минервою педагог, может быть, воздает поклонение и некоему другому языческому богу"... Намекнем понимающим людям на Бахуса, -- подмигнул Запевалов. -- А начальство знает, что пропущено только восемь...

Мой гость долго раскрывал предо мною свою трагедию и был все-таки очень огорчен, когда я уклонился пустить в ход его самохуление, обещав сделать просто редакционное заявление о том, что он не сотрудничает в газете. Он благодарил, но в голосе его чувствовалось разочарован.

-- Так-то бы явственнее, -- говорил он. -- Ну, да делать нечего. И на том спасибо. Теперь еще в "Губернских Ведомостях", попытаю счастье. Авось, там выйдет реабилитация...

VI.

...Много спустя после того, как я уехал из городка, и появилось сделанное мною редакционное заявление, -- я получил от Запевалова письмо. В нем была вырезка из местных "Губернских Ведомостей". Какой-то "Прохожий" "разделывал" Запевалова, что называется, под орех. На сцене был и исключенный ученик, и "десять любила, девять разлюбила", и прикровенный Бахус. Я мог бы угадать автора пасквиля без препроводительного письма Запевалова.

Но было и письмо. Он выражал в нем радость по поводу исполненного желания и сообщал, что его акции за последнее время заметно поднимаются. "Проклятое подозрение отпадает, как струп, -- писал он, -- после того, как меня самого испакостили в газете вдрызг. Аптекарь встретив меня в клубе, прямо-таки просил у меня извинения за то, что три года считал меня виновником какой-то злобной заметки о нем. Библиотекарь вот уже два раза прямо удовлетворил мое требование, и ни в тот ни в другой раз не предложил "Человека, который смеется". Ура! Какое счастье быть человеком, которого не подозревают!.."

Это было давно, но я всегда вспоминаю Запевалова, когда случается слышать доносящееся из провинции "ату!" по корреспонденту или встречать просьбу о засвидетельствовании чьей-либо "непричастности к газете". За десятком строк я чувствую знакомую мне запеваловскую драму, драму робкого и загнанного "человека, которого подозревают" и которому этим подозрением отравляют жизнь, человеческие отношения, самый воздух, каким он дышит... Бедная, серая, темная жизнь, отмеченная мелким грехом, заячьей трусостью, крысиною злобою, шпионством и выслеживанием прячущегося врага! Бедные, серенькие люди, маленькой и испуганной души, без мужества, без полета, без дерзания, без протеста!.. Жалкие провинциальные драмы, похожие на фарс и -- увы! -- не рождающие ни сожаления, -- ни сочувствия, -- ничего кроме тоски, печали и гнева!..

----------------------------------------------------

Источник текста: Александр Алексеевич Измайлов. Сборник рассказов "Осени мертвой цветы запоздалые". 1906 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.