Домашній божокъ изъ воска стоялъ случайно забытый передъ огнемъ, въ которомъ обжигались драгоцѣнные кампанскіе сосуды. Онъ началъ таять и горько жаловался огню: "Смотри", говорилъ онъ, "какъ ты жестоко со мной поступаешь! Имъ ты сообщаешь прочность, меня же -- разрушаешь!" Огонь отвѣчалъ ему: "Жалуйся не на меня, а на свою природу, потому что я, что до меня касается, одинаково для всѣхъ огонь".
Ardinghello.
Кончалась обѣдня въ русской православной церкви въ Ниццѣ. Пѣвчіе-итальянцы дружно гласили съ клироса: "Отче нашъ"; разряженныя горничныя и круглолицыя кормилицы, столпившись у дверей, клали земные поклоны и усердно крестились; церковный староста ходилъ между прихожанами; слышалось слабое бряцаніе падающихъ на тарелку монетъ. Съ лѣвой стороны отъ входа, у одной изъ колоннъ, стояла молодая женщина, съ дѣвочкой лѣтъ четырехъ. На ребенкѣ было синее суконное платье съ широкимъ поясомъ; свѣтлые волосы, подстриженные на лбу, спускались на плечи мягкими волнами; нѣжное личико смотрѣло умно и выразительно. Она держалась очень прямо, съ какой-то дѣтской важностью, и только по временамъ оборачивалась и взглядывала на мать, которая улыбалась ей въ отвѣтъ, и указывала глазами на царскія двери. Она была вся въ черномъ. Волосы у нея были свѣтлые, съ золотистымъ отливомъ, цвѣтъ кожи смуглый, губы свѣжія и румяныя. Какая-то неуловимая улыбка блуждала на этихъ губахъ, а тонкія брови были слегка сдвинуты и темносѣрые глаза смотрѣли задумчиво, почти строго, изъ подъ черныхъ рѣсницъ.
Когда кончилась обѣдня и священникъ вышелъ съ крестомъ, она взяла дѣвочку за руку и направилась къ выходу.
У дверей, прислонясь широкими плечами къ стѣнѣ, стоялъ молодой человѣкъ высокаго роста, съ красивымъ, нѣсколько худощавымъ лицомъ. Онъ не раскланивался ни съ кѣмъ, и, сложивъ на груди руки, равнодушно поглядывалъ на проходившую мимо него толпу.
Когда подошла къ двери молодая женщина, онъ посторонился, чтобы дать ей пройти и въ то же время поклонился, не столько ей самой, сколько шедшей съ нею дѣвочкѣ. Она слегка наклонила голову, какъ отдаютъ поклонъ незнакомому человѣку и прошла мимо, не подымая глазъ.
-- Ma chère madame Zagorsky, раздался за ней голосъ, куда вы такъ торопитесь? Дайте съ вами поздороваться.
Та, которую называли Загорской, остановилась. Къ ней подошла старушка въ обношенномъ шерстяномъ капотѣ коричневаго цвѣта, съ капоромъ, вмѣсто шляпы, на головѣ и въ вязанныхъ перчаткахъ. Это была знаменитая когда-то красавица Елкина, блиставшая лѣтъ тридцать пять тому назадъ въ Петербургѣ, являвшаяся при дворѣ и -- какъ выражались въ тѣ времена -- плѣнявшая собою всѣ сердца. Молодость прошла, красота исчезла; остались мелкія заостренныя черты лица, покрытыя морщинами и быстрые каріе глаза, которые смотрѣли бойко, пытливо и недобро.
Онѣ поздоровались. Загорская какъ-то сдержанно, словно нехотя, отвѣчала на привѣтъ, и тотчасъ-же примолвила:
-- Мнѣ пора домой; до свиданія.
-- Куда вы спѣшите? вѣдь дома васъ никто не ждетъ! Я пройду немного съ вами; мнѣ по дорогѣ.
Не дождавшись отвѣта, она поровнялась съ Загорской.
-- Скажите, пожалуйста, начала она, стараясь поспѣвать за своей спутницей, отчего вы живете такой нелюдимой?-- старыми знакомствами пренебрегаете, новыхъ не дѣлаете... Это не хорошо; въ ваши лѣта, и особенно въ вашемъ положеніи, нужно стараться поставить мнѣніе свѣта за себя...
Загорская вспыхнула; какой-то гнѣвный огонь сверкнулъ въ ея глазахъ и мгновенно потухъ.
-- Я въ свѣтѣ не живу, сказала она тихимъ голосомъ, мнѣ до него нѣтъ дѣла, и свѣтъ, я полагаю, обо мнѣ не заботится.
-- Напрасно вы такъ думаете, вы слишкомъ спѣсивы... Свѣтъ вправѣ требовать отъ васъ извѣстнаго къ себѣ вниманія. А propos, скажите, пожалуйста, кто этотъ молодой человѣкъ, что вамъ при выходѣ поклонился?
-- Какой-то русскій...
Она прибавила въ видѣ объясненія:
-- Я его не знаю... Онъ живетъ въ томъ же домѣ, гдѣ и я... Моя дочь въ саду съ нимъ познакомилась.
-- Вы не знаете, какъ его зовутъ?
-- Его имя, кажется, Борисовъ.
-- Борисовъ! воскликнула старуха. Вы навѣрное знаете, что Борисовъ?
-- Кажется...
-- Ну поздравляю!.. Подарила васъ судьба сосѣдомъ!
-- А что?
-- Что?... Такъ вы не слыхали?... Не знаете?
-- Я ничего не слыхала, сказала Загорская.
-- Въ такомъ случаѣ считаю долгомъ просвѣтить васъ...
Елкина съ жаромъ принялась разсказывать какую-то исторію.
Загорская слушала, раскрывъ немного губы отъ удивленія.
-- Неужели? произнесла она, и подумавъ прибавила:
-- Какъ же вы, все это такъ подробно знаете?
-- Мнѣ разсказывалъ графъ Толстовъ, который это дѣло самъ разсматривалъ... Притомъ же, этотъ молодой человѣкъ довольно интересная личность, своего рода герой. Добро бы былъ Сидоровъ или Карповъ, а вѣдь онъ изъ нашего круга, человѣкъ съ состояніемъ, съ именемъ и -- вдругъ бросилъ все и пошелъ въ народъ проповѣдывать про какую-то свободу, какое-то равенство! Такого рода фанатиковъ не всякій день встрѣчаешь!
-- Это правда, проговорила задумчиво Загорская; для этого нужно много силы воли и горячую вѣру...
-- Ради Бога, не увлекайтесь!.. Какая вы восторженная! Я вамъ это разсказала для того, чтобы вы были осторожны, не знакомились бы съ своимъ сосѣдомъ; такіе люди опасны.
-- Благодарю за участіе, проговорила Загорская, невольно улыбаясь.
Елкина глянула на нее искоса.
-- Въ васъ очень много самонадѣянности... Впрочемъ, это не удивительно,-- на то вы и молоды. Опытность-то, охъ, какъ горько дается!... Но все таки повторяю: берегитесь. Вы однѣ, вамъ болѣе, чѣмъ всякой другой слѣдуетъ быть осторожной.
Они дошли до угла улицы.
-- Здѣсь, кажется, наши дороги расходятся, сказала Загорская. Извините меня; мнѣ надо домой. Прощайте.
Она поклонилась, не подавая руки, и скорымъ шагомъ пошла далѣе.
-- До свиданья, ma chère; я у васъ буду, проговорила ей во слѣдъ старуха.
По другой сторонѣ улицы, мѣрнымъ шагомъ, проходилъ красивый, высокій, среднихъ лѣтъ мущина.
-- Графъ Ѳедоръ Ивановичъ! позвала громкимъ голосомъ Елкина.
Графъ поднялъ голову, посмотрѣлъ, поклонился и хотѣлъ идти далѣе; она еще разъ позвала его.
-- Подите сюда, мнѣ надо вамъ что-то сказать.
Онъ перешелъ улицу.
-- Вотъ что, добрѣйшій графъ, вы меня звали въ прошлое воскресенье къ себѣ завтракать; я тогда не могла, а сегодня хочу воспользоваться вашимъ любезнымъ приглашеніемъ.-- Дома графиня?
-- Она изъ церкви уѣхала съ Ганскими; кажется они условились вмѣстѣ завтракать въ London-House.... Жена будетъ очень жалѣть, прибавилъ онъ вѣжливо.
-- Вы также идете въ London-House?
-- Да.
-- Такъ я съ вами пойду; приглашаю себя безъ церемоній на вашу partie de cabaret. Можно?
Графъ поклонился, ничего не отвѣтилъ, даже не улыбнулся.
Мимо ихъ проѣхала коляска, въ которой сидѣли двѣ дамы и нѣсколько дѣтей.
Елкина замахала руками; коляска остановилась.
-- Вы куда, Анна Петровна?
-- Домой, проговорила Анна Петровна.
-- Хотите взять меня съ собой? Вотъ графъ зоветъ меня завтракать съ своей женой въ London-House, но я уже давно обѣщала провести у васъ день en famille.
-- Ахъ, мы будемъ очень рады, сказала, какъ-то робѣя и краснѣя, Анна Петровна.
-- Есть для меня мѣсто въ коляскѣ?
Анна Петровна оглядѣлась въ смущеньи и еще болѣе покраснѣла.
-- Ежели вы хотите подождать немного, я отвезу дѣтей домой и пріѣду за вами.
-- Хорошо, такъ поѣзжайте же, я васъ здѣсь подожду.
Коляска покатилась. Елкина обратилась къ графу.
-- Знаете, кто была та молодая женщина, что вышла вмѣстѣ со мною изъ церкви?
-- Не знаю.
-- Загорская.
-- Какъ Загорская? рожденная баронесса Позенъ? съ оживленіемъ спросилъ графъ. Неужели это она?
-- Она самая; -- та, что имѣла, три года тому назадъ, эту скандальную исторію.
-- То есть, какъ скандальная, замѣтилъ графъ. Она развелась, или лучше сказать, разъѣхалась съ мужемъ, потому что развода, кажется, выхлопотать не могли... Она была права; я Загорскаго знаю, пустой малый и просто негодяй.
-- Какъ ихъ тамъ разобрать, кто правъ, кто виноватъ! зло замѣтила Елкина. Дѣло въ томъ, что эта бабенка а fait parier d'elle и находится теперь въ самомъ двусмысленномъ положеніи.
-- Дурнаго про нее я ничего не слышалъ, сказалъ графъ. Говорили, что она купила у мужа свою свободу и право оставить при себѣ дочь цѣною своего состоянья, и что она живетъ теперь съ самыми скромными средствами. Двусмысленнаго тутъ ничего нѣтъ.
-- Вы подкупной судья, графъ; увлекаетесь хорошенькими глазками.
Подъѣхала Анна Петровна.
Графъ помогъ Елкиной сѣсть въ коляску, раскланялся съ дамами и пошелъ своей дорогой. На поворотѣ улицы онъ встрѣтилъ свою жену, которая за нимъ ѣхала. Онъ сѣлъ къ ней въ карету. По тротуару проходила Загорская съ дочерью. Графъ поклонился.
-- Кто это? спросила графиня.
-- Загорская, Василиса Николаевна.. Вообрази!...
-- Василиса! неужели? Съ какихъ же поръ она здѣсь? Надо будетъ непремѣнно къ ней съѣздить; мнѣ ужасно хочется ее видѣть.
-- Я разузнаю сегодня же ея адресъ, сказалъ графъ.
Предметъ этихъ разговоровъ, Василиса Николаевна Загорская, подходила въ это время къ своему жилищу, находившемуся въ одномъ изъ узенькихъ переулковъ отдаленнаго квартала. Домъ, въ которомъ она жила, былъ маленькій, старенькій; онъ стоялъ посреди большаго запущеннаго сада, гдѣ олеандры и лимонныя и апельсиновыя деревья росли перемѣшанныя съ грядами капусты и артишоковъ. Квартира Загорской была во второмъ этажѣ; подымались въ нее по наружной лѣстницѣ полукаменной, полудеревянной, съ расшатанными перильцами и уставленной, въ видѣ украшенія, горшками съ алоэ. Изъ крошечной прихожей входили въ гостинную, служившую вмѣстѣ и столовою. Въ углу стоялъ диванъ и рабочій столикъ, по сторонамъ камина два большія кресла, въ простѣнкѣ висѣло зеркало надъ неизбѣжной консолью съ мраморной доской и облупившейся позолотой. Рядомъ съ этой незатѣйливой гостинной была спальная Василисы Николаевны и еще комната, которая служила дѣтской. Все было просто, немного потерто, немного старо, но смотрѣло уютно и привѣтливо. Единственной прислугой Загорской была русская няня, Марфа Ильинишна. Это была женщина или, лучше сказать, дѣвица лѣтъ пятидесяти, высокая, полная, съ умными карими глазами и всегда веселымъ выраженіемъ лица. Она любила поговорить, поподчивать, помолиться Богу; казалась простой, но была сметлива и не безъ хитрости. Предана была своей госпожѣ безпредѣльно. Поступила она къ Василисѣ Николаевнѣ еще въ лучшія времена, когда ея должность ограничивалась уходомъ за новорожденной Наташей. Съ той поры многое перемѣнилось; Василиса разсталась съ мужемъ, уѣхала за границу; няня поѣхала съ нею. Сначала онѣ жили въ гостинницахъ и пансіонахъ; потратилась порядочно Василиса Николаевна, вслѣдствіе своей неопытности; захворала было отъ мелкихъ заботъ и безпрестаннаго страха, что вотъ, вотъ не хватитъ денегъ. Докторъ посовѣтовалъ спокойствіе и тихую жизнь; Марфа Ильинишна настояла, чтобы наняли маленькую квартиру и предложила свои услуги по части хозяйства. Съ той поры она превратилась въ женскаго калеба, исполняла въ домѣ всѣ должности, замѣняла своей особой повара, дворецкаго, горничную и няньку. Хозяйство шло на славу; няня оказалась отличной стряпухой; варила русскія щи, жарила битки, пекла ватрушки и все это стоило дешевле и было лучше жидкихъ суповъ и засушенныхъ bœuf à la mode табль д'отовъ.
Первое время Василиса Николаевна читала французскіе романы, лежа на диванѣ, или просто ничего не дѣлала, молча дивилась нянѣ и благодарила судьбу; ей въ голову не приходило, что она можетъ помочь ей въ чемъ нибудь. Какъ-то разъ няня вошла къ ней съ озабоченнымъ лицомъ.
-- Вотъ, матушка, платьице барышнино все порвалось, надо бы починить, да времени нѣтъ.
-- А я, няня, сама починю.
-- Съумѣете ли? Чай шить-то не учились.
-- Какъ не съумѣть, что за пустяки!
Василиса Николаевна принялась за починку платья. Она дѣйствительно шить хорошо не умѣла и первый опытъ не удался. Но это заставило ее съ большимъ рвеніемъ взяться за работу. И продолженіи двухъ недѣль иголка не выходила у нея изъ рукъ, она пріобрѣла всѣ нужныя свѣдѣнія по части швейнаго искусства, привела въ порядокъ весь гардеробъ дочери, попробовала скроить и сшить для нея новое платье и тогда только успокоилась.
Скоро она начала присматриваться и къ хозяйству.
-- Нянюшка, я вамъ въ кухнѣ помогу, сказала она однажды.
-- Что вы, сударыня, господь съ вами, бѣлыя-то ручки пачкать!...
Но Василиса Николаевна не жалѣла своихъ бѣлыхъ ручекъ и поставила на своемъ. Избалованныя искусственной атмосферой въ которой родились и выросли, извѣстнаго рода женщины долго сохраняютъ дѣтскую наивность въ своихъ пріемахъ и не сразу понимаютъ, въ чемъ дѣло, когда жизнь обращаетъ къ нимъ свою будничную сторону; онѣ поэтизируютъ неприглядную дѣйствительность, невольно внося въ нее извѣстную долю безсознательной, совершенно искренней позы. Василиса стала ходить въ кухню и думала, что совершаетъ великій подвигъ. Ее занимало смотрѣть, какъ няня стряпаетъ; она брала въ руки то ту, то другую посуду, дѣлала кулинарные опыты и интересовалась знать, что изъ этого выйдетъ. Но это ребячество скоро съ нея соскочило; таланта къ хозяйству въ ней не оказалось; мелкая хлопотня была противна ея природѣ и скоро надоѣла ей; она перестала ходить въ кухню для развлеченія, за то понабралась кое-какихъ практическихъ пріемовъ и не безъ нѣкоторой гордости сознавала, что въ случаѣ надобности могла замѣнить Марфу Ильинишну у хозяйственнаго очага.
Няня ждала Василису Николаевну на крыльцѣ.
-- Съ праздникомъ, матушка, проговорила она, кланяясь. Хорошо Богу помолились?
-- Устала, няня. Солнце-то какъ жжетъ...
Няня отлично читала выраженіе лица своей госпожи и угадывала расположеніе ея духа по звуку ея голоса. Ея вопросъ пошелъ прямо къ цѣли.
-- Чай повстрѣчали кого нибудь? промолвила она.
-- Да... эту старуху Елкину. Какая сплетница!
-- Эхъ, матушка, что на сплетни смотрѣть-то, ихъ не оберешься! Пожалуйте-ка лучше покушать, биточки вамъ приготовила, да лапшу, какъ вы любите.
Няня взяла Наташу на руки, какъ маленькаго ребенка, и онѣ пошли на верхъ.
Исторія Василисы Николаевны Загорской, хотя и имѣла свою драматическую сторону, была самая обыкновенная, и не отличалась ничѣмъ отъ исторій тысячи другихъ женщинъ ея круга и рожденія. Она принадлежала къ хорошей семьѣ, выросла и воспитывалась частью въ Петербургѣ, частью заграницей. Мать ея, очень красивая, свѣтская женщина, мало занималась дочерью, предоставивъ ее съ ранняго дѣтства на попеченіе русскихъ и французскихъ гувернантокъ, которыя мудрили надъ ней и каждая на свой ладъ додѣлывала и передѣлывала ея воспитаніе. Восемнадцати лѣтъ ее стали вывозить въ свѣтъ, а черезъ годъ ее выдали замужъ. Бракъ этотъ не оказался счастливымъ; любви между супругами не было,-- одинъ женился, потому что представилась хорошая партія, другая вышла замужъ съ полнымъ равнодушіемъ,-- не вѣдая, что творила. Она очнулась, когда уже было поздно, когда судьба неразрывно связала ее съ человѣкомъ, образъ мыслей, характеръ и нравственное и физическое существо котораго были ей ненавистны. Сначала она возмущалась, плакала, рвалась вонъ; но потомъ все это застыло въ сознаніи безпомощнаго, безвыходнаго горя.
Загорскій былъ человѣкъ дюжинный, крайне сухой и эгоистичный. Онъ скоро понялъ, что въ лотереѣ супружества на его долю выпалъ неудачный номеръ, и предложилъ Василисѣ Николаевнѣ разстаться на неопредѣленное время, съ тѣмъ, чтобы она отдала въ его распоряженіе небольшое свое приданое, въ замѣнъ, чего онъ обязывался предоставить ей воспитанье дочери, родившейся въ первый годъ ихъ супружества, и выплачивать ежегодно извѣстную, весьма незначительную сумму на ея прожитье заграницею. Василиса Николаевна приняла предложенье, и разлука ихъ совершилась безъ всякаго шума, что, однако, не помѣшало людямъ, подобнымъ Елкиной, намекать на какую-то скандальную исторію.
Заграницей Загорская вела жизнь самую скромную; она жила въ полномъ уединеньи, не выѣзжала, никого не видала. Она провела зиму въ Гейдельбергѣ; дѣвочка ея заболѣла, какъ-то не поправлялась,-- ей посовѣтовали югъ; она собралась со средствами и поѣхала въ Ниццу.
Перемѣнивъ мѣсто жительства, она не перемѣнила образа жизни. Изъ многочисленныхъ ея знакомыхъ, находящихся въ Ниццѣ, она ни съ кѣмъ вновь не сблизилась. Она бывала въ русской церкви изрѣдка, не всякое воскресенье. Домъ, въ которомъ она жила, стоялъ въ глухомъ переулкѣ, не по дорогѣ ни къ кому и ни къ чему, такъ что и попасть къ ней было довольно трудно. Дни ея проходили тихо, мирно, одиноко. Иногда это однообразіе жизни наводило на нее тоскливую скуку.
"За то я свободна!" мелькнетъ у нея въ головѣ.
"Но, на что мнѣ эта свобода," опять задумается Василиса Николаевна. "Я веду жизнь затворницы; съ утра до вечера все тѣ же мелкія заботы, однообразныя занятія. Сижу я и вышиваю; черезъ часъ Наташа вернется изъ сада, прочту съ ней страницу въ букварѣ, потомъ чай, потомъ спать ее уложу, опять сяду за работу; въ девять часовъ няня начнетъ зѣвать; мы съ ней простимся; я возьму книгу, почитаю, а тамъ и сама лягу... И такъ сегодня... завтра... всякій день!... мѣсяцы... годы!... Какая цѣль всего этого? Какой смыслъ этой жизни? Наконецъ, жизнь сама, въ чемъ она выражается? Гдѣ ея интересы и задачи?.. Какое мое дѣло? Дочь воспитывать? Да это, покуда, не работа и цѣли окончательной я все таки не вижу. Вырастетъ дочь, выйдетъ замужъ, начнетъ жить своею жизнью, будетъ сама имѣть дѣтей, будетъ ихъ воспитывать, любить ихъ, въ свою очередь съ ними разставаться... И такъ, поколѣнья за поколѣньями исчезаютъ, какъ листья, что вѣтеръ срываетъ съ дерева и уноситъ. Какъ мало значитъ судьба одного человѣка въ безконечной вереницѣ поколѣній! А все таки какъ-то хочется жить, что нибудь дѣлать -- подняться на ноги, не двигать безпомощно подъ давящимъ гнетомъ обстоятельствъ. Но какъ? За что ухватиться? Какъ взяться за жизнь, чтобы заставить ее быть полезной и счастливой?
Воротясь изъ церкви, она сидѣла послѣ обѣда, съ книгой у камина. Наташа бѣгала въ саду. Ничѣмъ не прерываемое молчаніе, какъ затишье, царило вокругъ нея. Раздался звонокъ у входной двери. Няня пошла отворять; Василиса Николаевна услышала незнакомый голосъ; послѣ недолгаго разговора дверь опять затворилась и все утихло.
-- Няня, Марфа Ильинишна! позвала Василиса тревожнымъ голосомъ. Кто тамъ былъ?
-- Ничего, не безпокойтесь, матушка; сейчасъ прійду, руки только вытру.
Няня вошла и подала письмо.
-- По ошибкѣ снесли сосѣду, русскому, что внизу живетъ; онъ и принесъ на верхъ.
Помолчавъ, няня прибавила:
-- Просила его войти, не хотѣлъ.
-- Хорошо сдѣлалъ, сказала Загорская; мнѣ не до гостей, да къ тому же еще и незнакомыхъ.
Она распечатала письмо. Няня стояла, ожидая сообщенія какихъ нибудь извѣстій.
-- Ничего, няня, новаго нѣтъ; пересылка денегъ за треть...
-- И то слава Богу! въ пору пришли, а то безпокоиться изволили бы.
Няня ушла. Минутъ черезъ десять опять послышался звонокъ. Марфа Ильинишна вбѣжала, оторопѣлая и въ попыхахъ.
-- Сударыня! лакей спрашиваетъ, дома ли вы... Графиня, какая-то, къ вамъ съ визитомъ пріѣхала.
Василиса посмотрѣла на поданную ей карточку. Легкая краска покрыла ея лице.
-- Скажите, что дома нѣтъ, проговорила она.
-- Уже поздно-съ; просила пожаловать. Вонъ и карета въ садъ въѣзжаетъ.
Слышался шумъ колесъ по усыпанной мелкимъ камнемъ узенькой алеѣ сада.
Черезъ нѣсколько минутъ вошла графиня Сухорукова съ мужемъ.
Василиса встала имъ на встрѣчу спокойная, привѣтливая; тѣни волненія не виднѣлось на ея лицѣ.
-- Извините меня, сказала она своимъ тихимъ, ровнымъ голосомъ, что я имѣла нескромность принять васъ, и заставила подыматься по моей неудобной лѣстницѣ.
-- Мнѣ слѣдуетъ извиняться, что я къ вамъ явилась такъ, ни съ того, ни съ сего! перебила цѣлуясь съ нею графиня. Но я такъ желала васъ видѣть, возобновить прежнее знакомство...
Они сѣли. Разговоръ завязался оживленный. Болѣе всѣхъ говорила графиня. Она разсказывала про общихъ знакомыхъ, про Петербургъ, про самую себя, про разныя новости и свѣтскія сплетни, и съ такой же простодушной откровенностью разспрашивала Василису Николаевну про ея дѣла и упрекала ее въ отшельнической жизни.
-- Вы такая хорошенькая, такая умная! говорила она, вы всегда имѣли такой успѣхъ! кому же и жить въ свѣтѣ, ежели не вамъ...
И графъ прибавилъ:
-- Вы не имѣете права, Василиса Николаевна, лишать общество лучшаго его украшенія.
Загорская только улыбалась на лестныя рѣчи и отвѣчала уклончиво.
Когда графиня встала, чтобы ѣхать, она выразила надежду скоро опять увидѣться.
-- А не буду ждать отъ васъ формальнаго визита, сказала она; пріѣзжайте къ намъ вечеромъ. Мы почти всегда дома, а по вторникамъ у насъ собирается небольшой кругъ друзей.-- Обѣщайте, что будете.
-- Я буду у васъ, отвѣчала Василиса.
-- Вечеромъ,-- да?
-- Постараюсь; во всякомъ случаѣ благодарю за любезное приглашеніе.
Проводивъ своихъ посѣтителей, Василиса сѣла опять въ кресло у камина, и задумалась. Она сидѣла на томъ же мѣстѣ, въ той же позѣ, какъ часъ тому назадъ, но настроеніе ея духа измѣнилось; ее что-то тревожило, у нея было непокойно на душѣ,-- словно графиня, въ складкахъ своего платья, внесла въ ея затишье духъ волненія и свѣтской суеты. Дремлющія желанія и потребность всего того, что составляетъ блескъ и наружное убранство жизни, проснулись въ ней съ небывалой силой. Она сравнивала свою участь съ участью женщины, только что отъ нея уѣхавшей, счастливой, беззаботной, проживающей свой вѣкъ въ довольствѣ, порхающей, какъ бабочка, отъ одного пріятнаго впечатлѣнія къ другому.-- А я? что моя жизнь? какія мои радости?-- Ей представлялся рядъ годовъ, проведенныхъ въ глуши, въ холодной скукѣ, въ отчужденіи отъ всякихъ живыхъ, волнующихъ умъ и сердце интересовъ... И такъ пройдетъ молодость, и вся жизнь, думала она. Отчего такая несправедливость,-- отчего я, именно я, должна покориться и прозябать безполезно, когда я чувствую силы и желаніе жить!-- Ей хотѣлось заплакать, но она стыдилась этихъ слезъ, и сжавъ руки, сдвинувъ брови, сидѣла и смотрѣла въ огонь. Красное пламя охватило дрова и разгораясь взвилось яркими цвѣтами къ верху.-- Какъ бы я хотѣла знать, думала она, будетъ ли какой нибудь просвѣтъ въ моей жизни?... Глаза ея глядѣли въ огонь, а мысли старались разгадать незримое будущее.
Графиня, между тѣмъ, сидя съ мужемъ въ каретѣ, сообщала ему свои впечатлѣнія.
-- Ахъ, Федя, какъ я довольна своимъ визитомъ! Вотъ что значитъ умная женщина! даже несчастье свое умѣла привлекательно обставить. Эти маленькія комнатки, полныя цвѣтовъ! эта няня! все это прелесть! и сама она, какая поэтичная въ этомъ темномъ платьѣ... Надо узнать, кто ея портниха. Замѣтилъ, какіе у нея прелестные глаза! Надѣюсь она будетъ часто у насъ. Только прошу въ нее не влюбляться, слышите?-- прибавила графиня, кокетливо поглядывая на мужа. Я помню, въ Петербургѣ всѣ въ нее влюблялись.
-- Только она ни въ кого, замѣтилъ графъ.-- Cela fait compensation.
-- Да, она слыла за недоступную. Какъ всѣ блондинки, она холодна, неспособна увлекаться, рѣшила графиня, имѣвшая черныя косы и темные какъ ночь глаза. Ея добродѣтель ей ничего не стоитъ; а вамъ, messieurs, по дѣломъ,-- не сходите по ней съ ума.
На другое утро Загорская гуляла съ дочерью въ саду. Подойдя къ бесѣдкѣ, она увидѣла молодаго человѣка, который наканунѣ въ церкви ей поклонился. Онъ сидѣлъ возлѣ стола на скамейкѣ и запустивъ обѣ руки въ густыя пряди темнорусыхъ волосъ, весь погрузился въ чтеніе раскрытаго передъ нимъ журнала. Наташа подбѣжала къ нему. Первымъ движеніемъ Загорской было отозвать ее и пройти мимо; но она упрекнула себя за это чувство, въ которое входило, какъ ей показалось, столько же гордости, какъ и неумѣстной застѣнчивости. Она остановилась у входа бесѣдки. Въ это мгновеніе Борисовъ поднялъ голову и взглянулъ на нее. Она сдѣлала шагъ впередъ, и очень просто, безъ излишней привѣтливости, но и безъ холодности, сказала:
-- Вы были такъ добры, принесли мнѣ вчера письмо. Позвольте поблагодарить васъ.
Онъ привсталъ и поклонился.
-- Не за что, проговорилъ онъ.
Въ звукѣ его голоса, въ его поклонѣ, въ непринужденной улыбкѣ, съ которою онъ смотрѣлъ на нее, было что-то мягкое и открытое, что довѣрчиво къ нему располагало. Василиса почувствовала мгновенно, какъ всякая натянутость была бы тутъ неумѣстна. Передъ ней стоялъ вполнѣ простой человѣкъ, съ которымъ и обращаться слѣдовало просто.
-- Мы, кажется, сосѣди, сказала она.
-- Да, я живу въ этомъ домѣ.
Наташа ласкалась къ нему, онъ гладилъ ея длинные волосы.
-- Какая у васъ славная дочка...
-- Вы любите дѣтей?
-- Да, когда они не избалованы. Съ вашей дѣвочкой мы друзья.
-- Она мнѣ разсказывала, какъ вы къ ней добры... Однако, мы вамъ помѣшали, вы были заняты. До свиданія.
-- До свиданія, отвѣчалъ онъ.
Прошло нѣсколько дней. Василиса Николаевна возвращалась разъ домой, по Rue de France. Утромъ шелъ дождь, узенькіе тротуары были покрыты скользкой грязью; она шла, подбирая одною рукою платье и держа въ другой нѣсколько свертковъ. Ей встрѣтился Борисовъ. Они поздоровались.
-- Вамъ неудобно нести всѣ эти пакеты, позвольте, я вамъ помогу, сказалъ онъ.
Она передала ему одинъ изъ свертковъ.
-- Однако, какой тяжелый! замѣтилъ Борисовъ. Какую вы это такую полновѣсную покупку совершили?
Василиса засмѣялась.
-- Не мудрено, что тяжелая; это кусокъ свинца.
-- На что же вамъ свинецъ?
"Какой онъ странный, зачѣмъ это онъ спрашиваетъ", подумала Василиса. Однако, она объяснила ему, что этотъ кусокъ свинца обвернется въ вату, обтянется чахломъ и будетъ служить рабочей подушкой.
-- Это практично. Что же вы такое шьете?
-- Мало ли что; платья для дочери, для себя разныя вещи...
Василиса дивилась своей сообщительности. Послѣ небольшого молчанія она спросила:
-- Васъ какъ будто удивляетъ, что я шью?
-- Нисколько. Отчего же не шить, если это занятіе кажется вамъ полезнымъ и пріятнымъ.
Они дошли до дому. Загорская поблагодарила своего спутника и пошла на верхъ.
-- Какъ онъ простъ въ обращеніи, опять подумала она; какой онъ долженъ быть добрый... Неужели это тотъ ужасный революціонеръ, про котораго говорила Елкина!...
У нее промелькнуло въ головѣ: Онъ еще такъ молодъ. Неужели невозможно отвлечь его отъ опаснаго пути?
Недѣли двѣ спустя, няня, подавая обѣдъ, замѣтила:
-- А Сергѣй Андреевичъ вѣдь больны.
-- Какой Сергѣй Андреевичъ?
-- Сосѣдъ нашъ; уже три дня изъ комнаты не выходитъ. Бывало, какъ встанетъ, бѣжитъ себѣ голубчикъ... Знать, не хорошо ему.
-- Бѣдный! Онъ, должно быть, одинъ, некому за нимъ ходить. Сойдите къ нему, няня, спросите, не надо ли ему чего нибудь. Не хочетъ ли онъ русскаго чаю?
Няня пошла и принесла отвѣтъ, что Сергѣй Андреевичъ приказали благодарить, имъ немного лучше; русскій чай у нихъ есть, а только просили няню заварить.
Марфа Ильинишна занялась этимъ дѣломъ очень усердно, и слѣдующіе дни то и дѣло, возилась съ самоваромъ и бѣгала къ больному. Въ концѣ недѣли она доложила Василисѣ Николаевнѣ, что онъ совсѣмъ поправился и велѣлъ спросить, можно ли прійти поблагодарить за участіе.
Василиса хотѣла было отклонить это посѣщеніе,-- няня настояла..
-- И, матушка, что за бѣда!... Прійдетъ, посидитъ, поговоритъ съ вами; онъ говорить гораздъ. Ему, сердечному, не такъ будетъ скучно, и вамъ веселѣй; а то все однѣ, да однѣ...
Борисовъ пришелъ на слѣдующій день. Василиса приняла его привѣтливо.
-- Я очень рада, что вамъ лучше; вы вѣрно простудились?...
-- Должно быть простудился, вышелъ безъ пальто, и прихватило. А ваша нянюшка ужъ совсѣмъ собралась отходную надо мною читать! Все чаемъ поила, пробовала даже подчивать липовымъ цвѣтомъ, но я отказался.
-- Эхъ, баринъ, молоды! здоровьемъ шутить изволите? А здоровье что птаха,-- улетитъ, не вернешь.
-- Ваша правда, Марфа Ильинишна. Вотъ ежели меня когда нибудь не на шутку прихватитъ, я васъ въ сердобольныя возьму.
-- А что, я пойду, право пойду... коли барыня пустятъ.
Василиса Николаевна засмѣялась.
-- Вотъ что, няня, дайте-ка намъ чаю. Вы не откажетесь, Сергѣй Андреевичъ?
-- Я отъ хорошаго дѣла никогда не отказываюсь.
Загорская придвинула широкое кресло къ камину и усадила въ немъ своего гостя. Она въ первый разъ видѣла Борисова такъ близко. Ей показалось симпатично его худощавое лицо съ тяжелыми прядями волосъ, повисшихъ на широкій лобъ, и съ ласковымъ, немного пытливымъ выраженіемъ темныхъ глазъ. Онъ держалъ себя очень просто, говорилъ свободно, смѣялся добродушно и какъ-то по дѣтски.
Выпивъ чашку чая, онъ спросилъ:
-- Можно закурить?
Василиса замялась. Онъ положилъ портъ-сигаръ обратно въ карманъ.
Ей сдѣлалось вдругъ почему-то совѣстно.
-- Пожалуйста курите, промолвила она.
Онъ воспользовался позволеніемъ такъ же просто, какъ принялъ сначала отказъ.
Заговорили о погодѣ.
-- Вотъ хорошіе дни опять настали, сказала Василиса, славу Богу, а то безъ солнца какъ-то скучно.
-- Да, солнце вещь хорошая; да вообще Ницца безъ солнца немыслима; на то она и Ницца.
-- Вы Ниццу любите?
-- Такъ себѣ, край ничего; жить можно. А вы, любите?
-- Я?... нѣтъ. Мнѣ вообще южная природа какъ-то не симпатична.
-- Почему же вы тутъ живете?
-- Для дочери; климатъ здѣшній для дѣтей, говорятъ, полезенъ.
-- Ну, ваша дочь смотритъ вове не тщедушной! трудно вообразить себѣ болѣе здороваго ребенка.
-- Не правда ли! сказала Василиса и все лицо ея просвѣтлѣло.-- Она такъ выросла, такъ развилась; никто не вѣритъ, что ей только четыре года.
-- Богатырь барышня, говорить нечего.-- Но она на васъ не похожа.
-- Она лицомъ похожа на своего отца... А вы давно уже здѣсь? спросила Василиса.
-- Съ начала зимы. Пріѣхалъ повидаться съ больнымъ товарищемъ, да и зажился.
Василиса придвинула къ себѣ рабочую корзинку и развернула шитье по канвѣ. Борисовъ, имѣвшій привычку постоянно вертѣть что нибудь въ рукахъ, когда говорилъ, взялъ раскрытую на столѣ книгу.
-- Можно полюбопытствовать?
Онъ посмотрѣлъ на заглавіе.-- Это былъ недавно появившійся русскій романъ. Рядомъ лежала другая книга, онъ и въ нее заглянулъ;
-- "Les Neveux de Rameau",-- протестъ здраваго смысла, замѣтилъ онъ. Которую же изъ этихъ двухъ книгъ вы предпочитаете?
-- Какой странный вопросъ! подумала Василиса и отвѣчала:
-- Разумѣется -- Дидро.
-- Для чего же вы читаете этотъ пошлый романъ, произведеніе свѣтскаго хлыща, не имѣющее даже достоинства быть написаннымъ порядочнымъ слогомъ? Ежели вамъ понятенъ и вообще симпатиченъ смѣлый образъ мыслей Дидро, васъ не можетъ занимать описаніе великосвѣтскихъ гостинныхъ.
-- Я взяла эту книгу для того, чтобы почитать что нибудь по русски...
-- Русскихъ книгъ я принесу вамъ сколько хотите, у меня съ собой есть, да и здѣсь можно достать. Угодно?
-- Я буду очень благодарна.
Посидѣвъ еще немного, Борисовъ простился и ушелъ.
На другой день онъ принесъ цѣлую кипу русскихъ книгъ и брошюръ: Бѣлинскаго, Добролюбова, Некрасова, нѣсколько современныхъ романовъ и повѣстей.
-- Вотъ хорошая вещь, прочтите, ежели васъ интересуетъ этотъ вопросъ, сказалъ онъ, указывая на небольшую брошюру.
-- Прочту. А вы, Сергѣй Андреевичъ, заходите къ намъ иногда, въ свободную минуту; -- развлеченья большаго я вамъ предложить не могу, я сижу всегда одна съ дочерью и няней... Ежели вамъ это не покажется скучнымъ, милости просимъ.
-- Какого же надо веселья. Я буду очень радъ,-- вотъ иной разъ вечеркомъ,-- ежели позволите.
-- Отлично; мы пьемъ чай въ девятомъ часу,-- приходите.
Онъ обѣщалъ и пришелъ на другой же день.
Загорская была ему рада. Она показала это просто и безъ всякихъ лишнихъ извиненій въ томъ, что онъ засталъ ее въ расплохъ. Она сидѣла на диванѣ и занималась вечернимъ туалетомъ своей дочери.-- Дѣвочка полураздѣтая, въ длинной ночной рубашкѣ, съ туфлями на голыхъ ножкахъ, сидѣла на табуретѣ у ея ногъ и весело болтала; мать расчесывала ея длинные волосы и заплетала ихъ бережно въ косу.
-- Вотъ вы застали насъ въ какомъ négligé! сказала она весело. Но въ четыре года можно не конфузиться.-- А посмотрите какая у насъ коса! прибавила она съ гордостью.
-- Да, коса первый сортъ; три шиньона изъ нея можно сдѣлать. Наталья Константиновна, подарите мнѣ вашу косу.
-- Нѣтъ; -- я поцѣловать васъ хочу, сказала дѣвочка.
Она взобралась къ нему на колѣни; онъ сталъ съ ней играть, она шалила, смѣялась и совсѣмъ разгулялась. Василиса принималась нѣсколько разъ ее унимать, наконецъ, позвала няню, которая взяла шалунью на руки и понесла спать. Она заплакала, но не противилась и только черезъ плечо няни, съ порога спальни, посылала Борисову поцѣлуи.
-- Вы, я вижу, совсѣмъ не строги, замѣтилъ онъ; барышня няни боится гораздо болѣе, чѣмъ васъ.
-- Да я и не хочу, чтобы она меня боялась. Прійдетъ время, она будетъ понимать мои совѣты, а до той поры, безусловное послушаніе было бы только пустою формою.
-- Это вѣрно; богъ съ ней, со всякой формальностью.
Василиса прибрала разбросанныя игрушки, подвинула; на мѣста кресла и табуреты, поправила лампу, горящую подъ бѣлымъ абажуромъ и тогда только усѣлась съ своей работой. Она любила порядокъ; ея маленькая квартира была во всякое время прибрана какъ игрушка; крошенная гостинная, съ незатѣйливой меблировкой, смотрѣла какъ-то свѣжо и нарядно; въ ней пахло всегда свѣжими цвѣтами, огонь весело горѣлъ въ каминѣ, на столахъ лежали мелкія бездѣлушки, придающія комнатѣ тотъ видъ осѣдлости и уютности, безъ которыхъ какъ-то непріятно живется.
-- Прочли вы брошюру, на которую я вамъ указывалъ? спросилъ Борисовъ.
-- Прочла.-- Сергѣй Андреевичъ, я хочу у васъ спросить, въ чемъ, по вашему, заключается то, что называютъ соціальнымъ вопросомъ?
-- То есть вы хотите знать, въ чемъ заключается вообще соціальный вопросъ?
-- Нѣтъ; -- я желала бы знать какъ именно вы къ нему относитесь.
-- Да тутъ, Василиса Николаевна, не можетъ быть различныхъ точекъ зрѣнія. Вопросъ очень простъ; -- онъ основанъ на самомъ неопровержимомъ законѣ природы: когда вы голодны, вамъ слѣдуетъ кушать. Вотъ чтобы во всякій голодный желудокъ попалъ кусокъ хлѣба, необходимый для существованья, эта задача и составляетъ соціальный вопросъ.
-- Отчего же онъ представляется иногда такимъ сложнымъ?
-- Онъ самъ по себѣ не сложенъ; -- непониманье его настоящей сути, незнанье фактовъ, человѣческій эгоизмъ дѣлаютъ его такимъ. Знаете поговорку, "сытый голоднаго не разумѣетъ?" Пріобрѣлъ человѣкъ, или получилъ отъ своихъ праотцевъ, готовое состоянье,-- сытъ, одѣтъ, обутъ, живетъ въ свое удовольствіе,-- онъ этимъ и удовлетворяется, жмуритъ глаза, не хочетъ глядѣть далѣе, по ту сторону черты его личнаго благоденствія, гдѣ простирается, широко и угрюмо, поле роковой и безвыходной нужды. Голодающій людъ -- большинство человѣчества, громадное большинство; онъ многочисленъ, какъ песокъ на днѣ морскомъ; онъ состоитъ изъ тружениковъ и темныхъ созидателей нашего комфорта, изъ черни, что въ трущобахъ живетъ, изъ фабричныхъ, которые за двадцать копѣекъ работаютъ двѣнадцать часовъ въ сутки и должны прокормить семью; изъ безчисленнаго количества женщинъ, которыхъ голодъ толкаетъ въ развратъ, изъ пятилѣтнихъ дѣтей, работающихъ на фабрикахъ и въ угольныхъ копяхъ -- изъ всѣхъ неимущихъ, безпомощныхъ, согнутыхъ подъ бременемъ непосильнаго труда, которыхъ современная цивилизація клеймитъ общимъ именемъ пролетаріата.
Василиса слушала, устремивъ на Борисова внимательный взоръ; когда онъ кончилъ, она сидѣла нѣсколько милутъ молча.
-- Неужели, проговорила она, это все правда, и нужно допустить, что огромное большинство человѣчества терпитъ голодъ и умираетъ отъ него? Я всегда думала, что такіе страшные случаи -- исключенія.
-- Нѣтъ, Василиса Николаевна, не исключенія; масса человѣчества мретъ съ голоду,-- это фактъ, который ежеминутно совершается вокругъ насъ, только мы про это не знаемъ, не хотимъ знать. Историческія событія разрываютъ иной разъ занавѣсъ и указываютъ на настоящее положеніе дѣлъ въ минуты рѣшительнаго кризиса. Мы тогда ужасаемся и называемъ это смутными временами. Такимъ моментомъ было во Франціи возстаніе іюньскихъ дней, въ сорокъ восьмомъ году. Въ голодающей Ирландіи до сихъ поръ раздаются слабые вопли подавленнаго протеста; въ свободной Америкѣ ведется отчаянная борьба труда и капитала, въ Китаѣ цѣлыя народонаселенія продаютъ себя за кусокъ хлѣба!... Да зачѣмъ ходить такъ далеко. Посмотрите, что дѣлается у насъ на родинѣ; прочтите простые статистическіе отчеты. Если хотите, я принесу вамъ завтра журналъ. Онъ издавался прежде въ Цюрихѣ, теперь издается въ Лондонѣ; программа журнала не совсѣмъ подходитъ къ цѣли практическаго примѣненія, а редакція дѣльная. Но объ этомъ успѣемъ потолковать въ другой разъ. Мнѣ хочется, чтобы вы выслушали повѣсть о народномъ горѣ, къ которому вы такъ скептически отнеслись; по этому вопросу журналъ богатъ матерьяломъ.
На другой день Борисовъ принесъ полугодовой сборникъ журнала и прочелъ нѣсколько бойкихъ, горячо написанныхъ статей. Василиса слушала со вниманіемъ; она впервые внимала свободно льющемуся слову на родномъ языкѣ. Новая область мысли открывалась передъ нею. Все въ этомъ мірѣ протеста и безпощаднаго анализа было ей чуждо: смѣлость теорій, критическое изложеніе фактовъ, самый оборотъ рѣчи, гдѣ встрѣчались незнакомыя ей выраженія... Невольное чувство сомнѣнья возникало въ ней; въ то же время какая-то струна въ глубинѣ ея души была затронута и внятно отзывалась. "Правда ли все это?" думала она. Она боялась увлечься тѣмъ впечатлѣніемъ, которое испытывала, или вѣрнѣе, ей было больно довѣрять ему.
-- Вотъ вамъ яркая картина народныхъ бѣдствій, сказалъ Борисовъ. И не думайте, что это преувеличено; факты почерпнуты изъ разныхъ оффиціальныхъ газетъ, иной разъ самаго буржуазнаго содержанія; -- въ ихъ дѣйствительности стало быть сомнѣваться не приходится. Все это существуетъ, а ежели оно существуетъ, то можетъ ли и должно ли такъ остаться? Вотъ вопросъ.
-- Какъ же перемѣнить настоящій строй общества? Мнѣ кажется, это невозможно; при одной мысли о такой задачѣ, голова кружится.
-- Гдѣ же невозможность? Человѣкъ побѣдилъ природу и сдѣлался надъ ней полнымъ хозяиномъ; неужели же онъ не можетъ устроиться въ общественной жизни такъ, чтобы пользовалось, наслаждалось той природой, которую онъ себѣ побѣдилъ, не извѣстное меньшинство, а вообще все человѣчество? Вокругъ васъ, по всей вѣроятности, часто произносили, да и вы сами не разъ употребляли громкія слова: цивилизація, культура, прогрессъ. Въ чемъ же суть этихъ словъ?-- Въ движеніи впередъ, къ лучшему, не такъ ли? А въ чемъ выражается это лучшее, ежели не въ томъ, чтобы человѣчество имѣло бы какъ мощно болѣе потребностей и какъ можно легче удовлетворяло бы ихъ; именно человѣчество, а не извѣстное сословіе, классъ, группа, меньшинство. Вы какъ объ этомъ судите, Василиса Николаевна?
Она не тотчасъ отвѣчала.
-- Не спрашивайте, сказала она; все это очень ново для меня; мнѣ нужно вдуматься, отдать себѣ отчетъ. Мы въ другой разъ съ вами поговоримъ.