Иванов Иван Иванович - Литературная любовь

ИЗЪ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛЮБОВЬ.

По поводу книги George Sand -- Lettres à Alfred de Musse et а Sainte-Beuve. Paris 1897.

Въ началѣ 1861 года французскій литературный міръ и вмѣстѣ съ нимъ вся просвѣщенная европейская публика были взволнованы чрезвычайной исторіей. Знаменитая писательница подарила міръ новымъ произведеніемъ. Оно носило въ высшей степени интригующее названіе и въ художественной формѣ передавало дѣйствительное происшествіе.

Она и онъ -- героиня и герой романа, были самъ авторъ и недавно скончавшійся популярный поэтъ. Книга разсказывала событія давно минувшихъ дней, но разсказъ дышалъ такой непосредственной страстью, блисталъ такимъ захватывающимъ юнымъ лиризмомъ, что читателю казалось, онъ лично присутствуетъ насамой сценѣ драмы, и дѣйствующія лица обращаются къ нему за судомъ и приговоромъ.

Такъ это и было.

Авторъ не скрывалъ, что онъ сочинялъ свое произведеніе въ цѣляхъ самооправданія или, по его словамъ, ради возстановленія истины. Досужіе языки и перья до такой степени извратили факты и перетолковали смыслъ, что явилась крайняя необходимость извлечь правду и дѣйствительность изъ первоисточника.

И писательница рѣшилась повѣдать людямъ свои пережитыя страданія и бросить лучъ свѣта въ таинственную вереницу необыкновенно сложныхъ настроеній и деликатныхъ чувствъ. И она совершила это дѣло съ обычнымъ блескомъ литературнаго таланта "неотразимой искренностью любвеобильнаго сердца.

Но не всѣхъ ослѣпилъ блескъ и подкупила искренность.

Одновременно съ двухъ сторонъ раздались возраженія, "исполненныя желчи и лжи", говорила писательница. Можетъ быть, но это качество придавало только больше силы и паѳоса рѣчамъ оппонентовъ. Они также прибѣгли къ помощи беллетристики. Братъ поэта-героя выпустилъ романъ Онъ и она, дама, весьма компетентная въ вопросѣ, напечатала разсказъ Онъ, и на цѣлыя десятилѣтія открылся оригинальный процессъ съ самыми громкими именами подсудимыхъ и съ поразительнымъ самоотверженнымъ усердіемъ судей и слѣдователей.

Вопросъ поставленъ на чисто научную и юридическую почву. Предметъ разслѣдованія -- интимнѣйшая жизнь двухъ человѣкъ, не содѣлавшихъ никакого преступленія ни по уголовному, ни по гражданскому кодексу. Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ они состояли въ любовной связи другъ съ другомъ, и вотъ на этотъ именно вопросъ направились всевозможные -- психологическіе, репортерскіе, моралистическіе и просто сплетничеекіе таланты нѣсколькихъ поколѣній.

Таланты выбиваются изъ силъ достать какой-нибудь особенно тайный и пикантный документъ, прочесть въ немъ не только строчки, но и между строчекъ и за строчками, предпринимаютъ спеціальныя экскурсіи на "мѣсто дѣйствія", откапываютъ родственниковъ дѣйствующихъ лицъ, вырываютъ у нихъ отрывки писемъ, дневниковъ, фотографируютъ тексты, дѣлаютъ повальный обыскъ относительно квартиры, гдѣ происходили "событія"... Пораженная публика убѣждается, до какой степени иногда родственны таланты "ученаго изслѣдователя" и судебнаго эксперта, даже, пожалуй, сыщика. На нее сыплется градъ статей, сообщеній, цѣлыхъ монографій. Ее приглашаютъ въ свидѣтели, въ посредники: эксперты уличаютъ другъ друга въ подтасовкѣ цитатъ, даже въ фальсификаціи документовъ. У каждаго есть что-нибудь неизданное и онъ бросаетъ имъ въ противника, будто усовершенствованнымъ боевымъ снарядомъ. Онъ ведетъ чисто военную рекогносцировку и, сличая тексты, торжественно провозглашаетъ: гдѣ противная сторона поставила точку, надлежало стоять точкѣ съ запятой: цитата эхиднымъ образомъ прервана на самомъ интересномъ мѣстѣ!.. Какое подавляющее открытіе и какое торжество истины! И все-таки послѣднее слово еще не произнесено. "Споръ остается открытымъ", говорятъ судьи. И его стоить длить безъ конца. "Любовное приключеніе Жоржъ-Зандъ и Мюссе будетъ великимъ романомъ нашего вѣка". Мало этого. Именно любовной исторіи предстоитъ спасти славу писательницы и поэта въ отдаленномъ потомствѣ.

Сами герои не только предчувствовали, но даже прямо предсказали эту самую судьбу. Они полагали свою честь и заслугу въ сохраненіи для грядущихъ поколѣній ихъ романа. Они готовились занять мѣста рядомъ съ Ромео и Джульеттой, Абеляромъ и Элоизой. Даже больше, Мюссе грезилось ослѣпительное созвѣздіе -- "безсмертный и цѣломудренный союзъ ума и разума". Онъ и Жоржъ-Зандъ предшедственники будущаго вѣка, царства мысли и онъ -- этотъ вѣкъ-увѣковѣчитъ ихъ образы...

Проницательность поэта устремлялась еще дальше, но и въ такихъ предѣлахъ полетъ достаточно величественъ, и нѣтъ ничего удивительнаго, если герой и героиня всѣми силами постараются спасти матеріалъ для своего мавзолея.

Матеріалъ этотъ -- письма.

Писались они подъ вліяніемъ самыхъ сильныхъ чувствъ. Каждая страница -- исповѣдь, каждое слово, надо полагать, крикъ сердца, и что ни фраза, то откровеніе сокровеннѣйшихъ тайнъ, какія только возможны среди принципіальныхъ рыцарей свободнаго чувства. Поэты безпрестанно воспѣваютъ прелести любовныхъ секретовъ. Жизнь сердца священна и недоступна для непосвященныхъ взоровъ. Чѣмъ дальше свѣтъ отъ влюбленной четы, тѣмъ поэтичнѣе и полнѣе ея счастье. Шекспировскіе Ромео и Джульетта полагали, что "любовникамъ ничего не нужно, кромѣ ихъ красоты". Ихъ новѣйшіе соревнователи, совершенно напротивъ, почувствовали бы себя безнадежно несчастными, если бы публика не имѣла подробнѣйшихъ свѣдѣній объ ихъ блаженствѣ.

Посмотрите, какая исторія происходитъ съ романической перепиской.

Наши герои разстаются послѣ извѣстнаго періода недоразумѣній и колебаній. Онъ требуетъ у нея свои письма обратно. Она отдаетъ ихъ, но свои оставляетъ у него. Онъ самъ было рѣшается возвратить ихъ, происходятъ переговоры, та и другая сторона согласна совсѣмъ уничтожить переписку, во является соображеніе, что въ этой перепискѣ заключается "большая часть ихъ души". Вмѣшивается общій пріятель и совѣтуетъ ей отобрать письма. Поднимается снова вопросъ о сожженіи, и снова герои отступаютъ предъ такой жертвой, письма запечатываются въ два пакета, передаются услужливому пріятелю на храненіе. Онъ хранитъ сокровище въ теченіе пятнадцати лѣтъ. Вдругъ онъ приходитъ въ безпокойство и требуетъ свои письма у хранителя. Тотъ обращается за совѣтомъ къ ней: она не разрѣшаетъ. Приглашается адвокатъ, призывается на помощь законъ, но неизвѣстно, въ какомъ пакетѣ чьи письма, необходима цѣлая конференція, она, по винѣ адвокатовъ, не можетъ состояться. Онъ, наконецъ, умираетъ. Братъ его является къ ней и требуетъ письма покойнаго -- съ цѣлью ихъ сжечь, согласно завѣщанію поэта. Но въ дѣло снова вмѣшивается третье лицо, хранитель писемъ. Онъ отказывается передать сокровище Полю Мюссе и вручаетъ письма самой Жоржъ-Зандъ. Ей, повидимому, остается теперь исполнить давнишнее намѣреніе -- предать пакеты огню. Но она не въ силахъ наложить руку на драгоцѣнный залогъ минувшей страсти и поручаетъ устроить аутодафе: нѣкоему другу. Другъ, неизвѣстно по какимъ соображеніямъ, не исполняетъ порученія и удерживаетъ у себя корреспонденцію до тѣхъ поръ, пока не появляется злокозненный романъ Онъ и она.

Теперь дѣло приняло совершенно трагическій оборотъ.

Поль Мюссе не удовлетворился контръ-беллетристикой. Онъ принялся обвинять Жоржъ-Зандъ въ опубликованіи писемъ его брата и украсилъ свой романъ страшными сообщеніями, бившими на повалъ доброе имя писательницы и женщины.

При такихъ обстоятельствахъ нечего было и думать объ уничтоженіи переписки. Бѣдная героиня почувствовала себя обязанной предъ будущимъ за себя и за своего покойнаго возлюбленнаго. Пришлось тщательно обдумать судьбу бумагъ и Жоржъ-Зандъ пишетъ цѣлое завѣщаніе. Напечатать письма немедленно, пожалуй, можно, но тогда придется замѣнить настоящія имена подставными, ретушировать текстъ.

Такъ разсуждаетъ она, и весьма опрометчиво. Подстановка именъ только расплодила бы контроверсы, изслѣдованія, догадки и сплетни. Исправленіе текста въ какихъ бы то ни было благородныхъ цѣляхъ неминуемо вызвало бы подозрѣнія, врядъ ли лестныя для виновницы пересмотра Кто поручится, что она не вычеркнула именно фактовъ, подтверждающихъ хотя бы отдаленно навѣты своего противника?

Въ такое ложное и безвыходное положеніе стала прославленная писательница! И осталась въ немъ до конца. Она дѣйствительно обратилась къ перу и ножницамъ и произвела весьма, энергичную операцію надъ "частью своей души". Вычеркивались отдѣльныя выраженія, фразы, отрѣзывались десятки строкъ и въ такомъ видѣ бумаги передавались дружественному лицу съ письменной инструкціей на счетъ ихъ дальнѣйшей судьбы. Для нихъ предназначалась государственная библіотека или иной казенный архивъ, чтобы каждый будущій изслѣдователь могъ провѣрить документальную точность чужихъ изслѣдованій. Письма могли быть опубликованы только по смерти Жоржъ-Зандъ и только ея письма, потому что на посланія Мюссе предъявила права его семья и рѣшительно отказалась предавать ихъ гласности.

Читателю, можетъ быть, скучно слѣдить за всей этой исторіей. Не чувствуемъ и мы большого удовольствія, и не столько потому, что излагаемъ мелочныя подробности интимнаго вопроса, сколько изъ-за весьма тягостнаго характера всей этой возни съ тайнами туалетнаго стола.

Въ самомъ дѣлѣ, какое впечатлѣніе могутъ вызвать люди, способные съ такою важностью и съ такимъ сладостнымъ трепетомъ няньчиться съ своими чисто-личными любовными откровенностями? Можете ли вы повѣрить въ глубину и искренность чувства, если его съ такой тщательностью выставляютъ на всенародное зрѣлище? Проникнитесь ли вы уваженіемъ къ какимъ бы то ни было страданіямъ, разъ сами страдальцы пользуются ими, какъ литературнымъ, почти что рекламнымъ матеріаломъ?

Да, не приходится отступать и предъ такой оцѣнкой факта. Сама Жоржъ-Зандъ остроумно рѣшаетъ, что Мюссе послѣ разлуки вспоминалъ о ней развѣ только въ минуты стихотворческихъ настроеній и необходимости заработать сотню экю въ Révue des deux Mondes. Тогда онъ усерднѣйшимъ образомъ эксплуатировалъ свой собственный романъ, заимствовалъ въ свои произведенія цѣлыя фразы изъ писемъ Жоржъ-Зандъ, рисовалъ ее самое всевозможными красками и пѣлъ о своемъ приключеніи съ ней на всѣ лады, отъ восторженнаго гимна въ Исповѣди сына вѣка до бѣшеныхъ проклятій ея "роковой любви" и измѣнѣ въ Октябрской ночи.

Не отставала и героиня отъ своего героя. Именно она первая поспѣшила посвятить всѣхъ, кто только умѣлъ понимать французскій языкъ, въ свои чувства къ поэту. Въ самый, повидимому, трагическій моментъ, во время перваго разрыва, она сочиняетъ Письмо путешественника, печатаетъ его въ Révue des deux Mondes и спѣшить предупредить Мюссе, что письмо только рамка, предлогъ для нея "говорить во весь голосъ о своей нѣжности къ нему", только что развѣнчанному владыкѣ сердца.

Зачѣмъ же такой экстренный способъ объясняться въ любви? Отвѣтъ: чтобы заткнуть ротъ сплетникамъ...

Журналъ такимъ путемъ превращается въ открытый дневникъ нашихъ героевъ, и публика можетъ сколько угодно судить вкривь и вкось "семейныя дѣла" знаменитой писательницы и не менѣе знаменитаго поэта. Ее поощряютъ, даютъ ей темы, подстрекаютъ ея любопытство иносказаніями, недомолвками, намеками, лирической декораціей полусокровенной правды. Блестящій стиль сообщаетъ только болѣе раздражающій вкусъ явному запаху скандала. Праздные ротозеи бульваровъ, двусмысленные анекдотисты ночныхъ попоекъ, и просто охотники почесать языкъ на счетъ ближняго стремглавъ набрасываются на соблазнительную приманку. И вмѣсто затыканія ртовъ, результатъ получается совершенно обратный.

Еще не изжитой романъ двухъ живыхъ людей становится достояніемъ улицы. Даже хуже. Братья писатели устремляются на богатую поживу и желаютъ разработать чужую руду за свой счетъ. Во главѣ идетъ Сентъ-Бёвъ, тоже знаменитость и самой природой созданная для ловли bêtes noires въ чужихъ шубахъ. Его перваго Жоржъ-Зандъ посвятила въ сущность дѣла, произвела его въ директоры своей совѣсти: такъ сама она именуетъ талантливѣйшаго соглядатая заугольныхъ тайнъ и альковныхъ драмъ и комедій.

И какъ жестоко расплатится бѣдная романистка за свою откровенность! Директоръ вздумаетъ натаскать каштановъ чужими руками и изъ чужого огня, украсить свои произведенія многозначительными сообщеніями о многошумномъ приключеніи своей духовной дочери. Разсчетъ вѣрный: всей публикѣ извѣстна особая роль критика въ пикантной исторіи. Книга выйдетъ модная и, главное, дастъ полный просторъ авторской спеціальности -- дразнить воображеніе "сыновъ вѣка" краснорѣчивыми і безъ точекъ.

При одномъ слухѣ о подобномъ покушеніи Жоржъ-Зандъ страшно всполошилась и написала "братское" молитвенное обращеніе къ другу: je vous supplie bien fraternellement -- не перебивать ей дороги, не доводить до петли издателей ея Мемуаровъ, помолчать, по крайней мѣрѣ, до выхода ея книги...

Не правда ли, оригинальное положеніе? Она же въ самую горячую минуту поторопилась снабдить фельетониста подробнѣйшими свѣдѣніями насчетъ своего счастья, и ей же приходится оберегать себя, даже какъ автора, отъ послѣдствій своей стремительной откровенности! Такова награда за суетную или наивную страсть сообщать непремѣнно публичный характеръ своей интимной жизни!

Можете ли вы пожалѣть человѣка, попадающаго при такихъ обстоятельствахъ въ пасть самой разнузданной сплетни и самаго фантастическаго злословія? Онъ вѣдь самъ подалъ примѣръ сплетникамъ и кривотолкамъ. Онъ сочинилъ цѣлую книгу, замаскировывая факты и личности и удерживая, по его словамъ, только сущность чувства. Отчего же этотъ процессъ -- déguiser asses bien les faits et les personnages не продѣлать другимъ? Кто выходитъ на площадь кричать о своей особѣ и о своихъ дѣлахъ, тотъ неизбѣжно долженъ ожидать и чужихъ криковъ о тѣхъ же предметахъ.

И Жоржъ-Зандъ дождалась.

Ея герой успѣлъ умереть раньше, чѣмъ исторія разрослась въ чудовищную легенду. Со всѣмъ зломъ пришлось считаться одной героинѣ. И когда считаться! На склонѣ лѣтъ на вершинѣ литературной славы, будучи матерью взрослыхъ дѣтей, даже бабушкой. Красива перспектива, на глазахъ всего свѣта погружаться въ пространные разговоры о сувенирахъ молодости, далеко не почтенныхъ и не свойственныхъ сану матроны, по крайней мѣрѣ во мнѣніи весьма многихъ! Хорошо положеніе писательницы, притязающей, и совершенно законно, на просвѣтительную политическую и нравственную проповѣдь, и въ то же время принужденной сводить счеты съ бульварными дрязгами о драгоцѣннѣйшихъ воспоминаніяхъ своего сердца!

Злѣйшій врагъ не могъ бы создать для Жоржъ-Зандъ болѣе тягостной роли, чѣмъ она устроила собственными руками. Читатель долженъ отрѣшиться отъ чувствительныхъ и поэтическихъ настроеній, разъ вопросъ идетъ о первостепенномъ общественномъ дѣятелѣ. Читатель долженъ помнить, что въ такихъ случаяхъ судьба личности неразрывно связана съ представляемыми ею общими идеями, и чьей угодно злой волѣ ничего не стоитъ біографическими и нравственными фактами дискредиторовать философскія и общественныя задачи величайшаго мыслителя и поэта.

Въ нашемъ случаѣ злокозненному судьѣ будутъ рисовать въ самыхъ блестящихъ краскахъ чудный художественный талантъ писательницы, ея глубокій умъ, ея страстныя исканія истины и идеала, отнюдь не личнаго и эгоистическаго. Ему покажутъ трогательныя и величественныя письма Жоржъ-Зандъ, послѣдовательницы сенсимонизма и обратятъ его вниманіе на проникновенный искренній тонъ, свидѣтельствующій о неусыпной работѣ мысли и рыцарской чистотѣ сердца.....

Все это неопровержимые факты; но невѣрующій немедленно припомнитъ изумительное завѣщаніе на счетъ любовной переписки, перечитаетъ множество уликъ, какими осыпали великую идеалистку защитники поэта и другихъ жертвъ ея ненасытнаго женскаго чувства, и въ заключеніе побѣдоносно воскликнетъ: и это законодательница новаго общества и самоотверженная радѣтельница за человѣчество!...

Что отвѣчать на подобное восклицаніе? Доказывать, что интимную романическую жертву слѣдуетъ отдѣлять отъ общественной роли писательницы и не смѣшивать женскихъ секретовъ съ политическими вопросами! Но тогда зачѣмъ же сама писательница раскрыла всѣ двери въ свои внутренніе аппартаменты и пригласила всякаго желающаго присутствовать при домашнемъ спектаклѣ? Зачѣмъ она въ теченіе десятилѣтій возилась съ своими любовными письмами, начала и кончила автобіографической беллетристикой? Очевидно, она и своей женской страсти придавала общественное и историческое значеніе. Пусть же она и выступитъ предъ судомъ исторіи не только какъ евангелистка, но и какъ новая Джульетта!

И самой Жоржъ-Зандъ нечего было бы возразить на такую постановку вопроса. Мы также исполнимъ ея желаніе, займемъ вниманіе читателя "великимъ романомъ нашего вѣка". Мы не подумали бы брать на себя этой задачи: въ нашемъ мнѣніи слишкомъ высоко стоитъ геній писательницы, чтобы рядомъ съ нимъ удѣлять мѣсто ошибкамъ женщины. Но фактъ имѣетъ общее значеніе. Онъ краснорѣчивѣйшая черта художественнаго, артистическаго типа. Жоржъ-Зандъ, усиленно предавая гласности свои чисто-личные опыты на поприщѣ чувства, явилась выразительницей извѣстной породы талантовъ. Наше освѣщеніе исторіи въ сильнѣйшей степени будетъ отличаться отъ разсказовъ и сужденій другихъ историковъ,-- все равно, сторонниковъ и героя, и героиня. Наша цѣль не оправданіе и осужденіе кого бы то ни было изъ дѣйствующихъ лицъ: до сихъ поръ именно этимъ путемъ шли мюссетисты и жоржъ-зандисты. Мы попытаемся стать выше юридическаго вопроса, и вмѣсто процесса представимъ психологическій анализъ, насколько онъ возможенъ въ столь чрезвычайной и роковымъ образомъ запутанной задачѣ. Мы твердо убѣждены, въ такого рода исторіяхъ искать безусловной жертвы и преднамѣреннаго злодѣя, значитъ извращать самую сущность ихъ и искать добродѣтелей и преступленій тамъ, гдѣ въ дѣйствительности можетъ быть рѣчь только о большей или меньшей нравственной силѣ и о способности болѣе или менѣе глубоко и искренно чувствовать и жить. И нашъ выводъ будетъ направленъ не столько на Жоржъ-Зандъ и Мюссе, какъ отдѣльныхъ личностей, сколько на извѣстное общее психологическое явленіе, въ высшей степени распространенное и любопытное.

II.

Знакомство Жоржъ-Зандъ съ Мюссе произошло лѣтомъ въ 1883 году. Поэту еще не было и двадцати трехъ лѣтъ, но онъ успѣлъ съ большой находчивостью воспользоваться жизнью и самой ранней молодостью. Находчивости, впрочемъ, не требовалось. Болѣе односложной поэтической натуры, чѣмъ Мюссе, трудно представить. Она вся въ чисто физіологической сферѣ, и насколько молодое, здоровое, ручное и красивое животное можетъ быть милымъ и добрымъ, ровно настолько обладалъ этими качествами Мюссе. Словомъ животное мы отнюдь не желаемъ унизить французскаго поэта: у насъ только нѣтъ другого выраженія для точной и краткой характеристики нашего героя. Принято вѣдь въ самыхъ лирическихъ объясненіяхъ называть любимыя существа именами безсловесныхъ, и одно изъ самыхъ граціозныхъ -- напримѣръ, наименованіе Клеопатры змѣйкой. Именно въ самомъ симпатичномъ смыслѣ мы и автора Четырехъ ночей сравниваемъ съ изящнымъ животнымъ очень умной породы.

Это значитъ -- собственно умственной жизни у Мюссе не было, ни въ двадцать три года, ни до самой смерти. Онъ очень рано научился переводить на прекрасный литературный языкъ ощущенія чувственныхъ организацій, мужскихъ и женскихъ, вкладывать въ чрезвычайно звучные стихи настроенія и факты, выражаемые словами: любить, радоваться, ревновать, измѣнять, страдать и наслаждаться. Поэтъ съ теченіемъ времени сдѣлалъ на этотъ счетъ большіе успѣхи, умѣлъ подчасъ сообщить чрезвычайно внушительную, почти человѣческую форму физіологическимъ явленіямъ низшаго порядка. Но умственныя силы, какъ легко понять, здѣсь совершенно не при чемъ. Преимущество такого поэта надъ прочими любящимися тварями заключается единственно въ болѣе развитомъ естественномъ органѣ рѣчи: голуби воркуютъ, соловьи поютъ, жаворонки щебечутъ, человѣку врождено говорить. И если бы соловей вдругъ получилъ способность объяснить словами свою импровизацію, онъ, можетъ быть, непосредственностью чувства, свѣжестью поэтическихъ ощущеній и богатствомъ риѳмъ превзошелъ бы даже нашего безвременно усталаго и пресыщеннаго лирика.

Мюссе -- соловей изъ самыхъ нѣжныхъ и слабыхъ. Съ первой молодости онъ женственно-слабъ и совершенно безволенъ. Жестокая судьба заставила его жить въ отвратительную историческую эпоху, совсѣмъ неблагопріятную для птичьихъ пѣсенъ. Только что прогремѣла іюльская революція, но политическая почва продолжала еще колебаться подъ ногами новой монархіи и грозить обществу новыми испытаніями. Страшнѣйшее изъ нихъ -- окончательное торжество буржуазіи и безнадежная захудалость благородныхъ кавалеровъ и дамъ. Экзотическій кукольный міръ отошелъ въ область воспоминаній. Грозный духъ времени отъ каждаго существа, притязавшаго на званіе человѣка, потребовалъ способности думать и дѣйствовать на реальной почвѣ безпокойныхъ жизненныхъ явленій и навсегда отказаться отъ беззаботной игры въ младенческую красоту и поэзію.

Для Мюссе это было ударомъ и онъ въ теченіе всей жизни не могъ стать взрослымъ человѣкомъ своего времени. Когда онъ встрѣтился съ Жоржъ-Зандъ, всѣ его запросы жизни исчерпывались двумя-тремя словами: веселье, бутылка шампанскаго, первая попавшаяся женщина. А если еще прибавить сигару, канапе, да двухъ-трехъ пріятелей, распѣвающихъ chansons de cabaret, т. е. пѣсенки нецензурнаго содержанія,-- этимъ все было сказано! Tout était dit -- чехъ самъ Мюссе изображаетъ разцвѣтъ своего бытія. Соотвѣтствующаго смысла, конечно, и поэтическое вдохновеніе. Порокъ нашему поэту кажется "міромъ восхитительнымъ, необъятнымъ", и Мюссе въ порывѣ захватывающаго счастья бросается въ его объятія при первой же возможности.

Такимъ путемъ всѣ "проклятые вопросы" разрѣшаются вполнѣ удовлетворительно и весьма пріятно. Одна бѣда,-- герой нашъ отъ природы болѣзненъ и тщедушенъ, и волей-неволей приходится расплачиваться за слишкомъ стремительное изученіе очаровательной жизни. Отсюда разочарованіе, усталость и -- о ужасъ!-- даже философскій пессимизмъ. Гамэнъ превращается въ философа всякій разъ, когда ему приходится переживать тяжелое похмѣлье и нервы начинаютъ "шалить". Философія, разумѣется, не можетъ быть особенно высокаго полета. Въ ясныя минуты Мюссе убѣжденъ, во всемъ мірѣ нѣчто существенное только любовь, все остальное не стоитъ ни малѣйшаго вниманія. Въ періоды Katzenjammer'а онъ мутными глазами бросаетъ презрительный взоръ на природу, не съумѣвшую снабдить человѣка талантомъ поглощать безнаказанно неограниченное количество вина и женскихъ ласкъ.

Положеніе дѣйствительно отчаянное и стоитъ того, чтобы увѣковѣчить его въ стихахъ и въ прозѣ, на его тему сочинить рядъ поразительно краснорѣчивыхъ писемъ, будто страницъ въ ненаписанный еще романъ.

Съ такимъ свѣтиломъ бульварной богемы судьба столкнула Жоржъ-Зандъ въ самый критическій моментъ ея жизни.

Она гораздо старше своего будущаго героя, ей около тридцати лѣтъ, но это обстоятельство могло бы еще сильнѣе покорить усталаго гамэна: несчастье героини не возрастъ, а пережитая жизнь и еще больше -- ея глубокая, сильная и богато одаренная натура. Этой женщинѣ слѣдовало быть мельче во всѣхъ отношеніяхъ, ничтожнѣе и зауряднѣе: тогда она скорѣе могла бы разсчитывать на счастье съ "сыномъ вѣка". А теперь она подавляетъ побѣдоноснаго рыцаря кабачковъ своей личностью, неразгаданнымъ богатствомъ своего нравственнаго міра, вѣчнымъ безпокойствомъ сердца и ума. Пока трагедія остается за кулисами, на сценѣ совершается идиллія, усердно разцвѣченная поэтическимъ воображеніемъ писательницы и благосклонно принимаемая польщеннымъ "блуднымъ ребенкомъ"...

Жоржъ-Зандъ уже нѣсколько лѣтъ свободна отъ узъ брака. Воспоминанія у нея остались самыя обидныя и горькія. Читала она въ дѣтствѣ разныя заразительныя книги, нарочито написанныя для терзаній юной фантазіи, въ родѣ сочиненій Руссо и Шатобріана. Чувственныя, раздражающія страницы поглощались жадно и неутомимо, оставляя въ душѣ читательницы какое-то смутное мучительное томленіе, тоску о чемъ-то, ожиданіе кого-то. Это -- сѣмена бурнаго броженія, брошенныя въ крайне нервное сердце. Это -- ядовитыя грезы ребенка и тайныя вожделѣнія дѣвственницы. Въ свое время они принесутъ свой плодъ и взрывъ годами накопленнаго жара явится тѣмъ разрушительнѣе, чѣмъ дольше внѣшняя жизнь будетъ держать юную мечтательницу въ холодѣ и одиночествѣ.

А жизнь именно и намѣрена производить подобные опыты. Заключается бракъ съ мужчиной банальнѣйшаго типа. Для него всякая мечта и даже просто отвлеченная и сложная мысль -- душевный недугъ, требующій энергичнаго лѣченья. У молодой женщины напряжены всѣ нервы, въ ея душѣ цѣлый хаосъ непродуманныхъ идей, неуясненныхъ впечатлѣній и желаній. Страстные религіозные порывы вплоть до мистицизма и болѣзненно сладостнаго упоенія исповѣдью одновременно съ трепетной надеждой на земную головокружительную любовь... Она вся ожиданіе и стремленіе...

И въ отвѣть -- истуканская, тупая фигура, мѣщански-благоразумная и пошло-счастливая. Одинъ видъ ея способенъ повергнуть впечатлительнаго человѣка въ безъисходную тоску или неудержимое негодованіе. Бѣдная жена и уже мать не знаетъ, что съ собой дѣлать. Она готова предаваться хотя бы дѣтскимъ удовольствіямъ. лишь бы какъ-нибудь оживить свой цѣпенѣющій организмъ. На нее смотрятъ съ невыразимымъ презрѣніемъ и за одну невинную шалость вполнѣ серьезно и при чужихъ людяхъ даютъ пощечину...

Пока оскорбленія вызываютъ только обильныя слезы гдѣ-нибудь въ углу. Но слезы не могутъ литься безъ конца, тогда берется завѣтная тетрадка и пишутся горячія страницы о томъ, что такое страданіе и боль. Чтобы имѣть о немъ представленіе, надо собственное тѣло рвать когтями, въ раны лить кипящее масло или биться головой о стѣну. Не всѣмъ выпадаетъ на долю выпить чашу до дна, -- только привилегированнымъ. Это -- рабы судьбы, отъ нихъ не ускользаетъ ни единая капля жизненной горечи.

Вотъ какія чувства переживаетъ двадцатилѣтняя Аврора Дюдеванъ! Они станутъ именно той почвой, которая породитъ и воспитаетъ Жоржъ-Зандъ. Потайныя слезы и сдавленный стонъ -- первоисточники поэзіи и идей будущей писательницы. Судьба торопитъ преобразованіе, обрушивая на свою жертву одинъ ударъ позорнѣе другого.

Пьянство, измѣна мужа и призракъ близкой смерти идутъ другъ за другомъ. Аврора кашляетъ кровью и чувствуетъ, какъ съ каждымъ днемъ отъ нея уходитъ міръ вмѣстѣ съ достоинствомъ человѣка и женщины. Она рѣшается, наконецъ, встать и стряхнуть съ себя кошмаръ. Геній, еще невѣдомый ей самой, вырываетъ ее изъ тисковъ пошлости и даетъ ей силы сначала только временно оставить опозоренный домашній очагъ, а потомъ смѣло вступить на свою свободную дорогу.

Исторія разсказывается скоро и легко, но дѣлалась она съ мучительной медленностью, каждый шагъ выкупался ношеніями, какихъ съ точностью не могла бы пересказать и сама героиня. Только позже, когда на горизонтѣ европейской литературы взойдетъ звѣзда первой величины, люди и самъ авторъ поймутъ, сквозь какія тучи надо было пройти свѣтилу и въ какихъ нравственныхъ буряхъ обмыть свои лучи, чтобы засіять такимъ ослѣпительнымъ и увѣреннымъ блескомъ...

У долго связанныхъ членовъ первыя свободныя движенія выходятъ неловкими и смѣшными. Жоржъ-Зандъ, переродившійся изъ г-жи Дюдеванъ, на первыхъ порахъ изумляетъ публику большими странностями. Мужской костюмъ, вѣчная сигаретка, непринужденныя студенческія манеры и революціонные разговоры о семейныхъ и женскихъ добродѣтеляхъ! Какая забавная эмансипація! И охотниковъ позабавиться сколько угодно, тѣмъ болѣе, что революціонерка обаятельно красива, интересна до послѣдней степени удивительной смѣсью чисто-дѣвической наивности и простоты съ невиданными, для женщины совершенно необычными вспышками громадной талантливости и умственной силы.

И начинается процессія соглядатаевъ и критиковъ. Народъ все бывалый и самоувѣренный. Во главѣ идетъ прославленный умница и скептикъ, изящный авторъ холодной, но необыкновенно красивой беллетристики чисто-парижскаго шика, Мериме. Онъ убѣжденъ, что все на свѣтѣ понялъ и по достоинству наградилъ тонкой ироніей. Женщина съ классическимъ лицомъ, съ громадными черными будто вуалированными глазами, съ роскошными волнистыми волосами, съ аристократическимъ станомъ, наклонная къ мечтательности и чувствительнымъ настроеніямъ и въ то же время бѣглянка отъ мужа.-- Парижъ еще не видалъ такой рѣдкости! И овладѣть ею, повидимому, нетрудно: она молода и одинока, естественно, она готова любить.

И она дѣйствительно увлекается остроумнымъ психологомъ. Онъ пользуется своей побѣдой съ небрежностью и снисходительностью Цезаря. Ему и на умъ не приходитъ, въ чемъ секретъ столь легкаго успѣха, и онъ не чувствуетъ ни малѣйшаго желанія внимательнѣе всмотрѣться въ эти удивительные глаза и попытаться прочесть въ нихъ нѣчто болѣе глубокое, чѣмъ меланхолическую задумчивость молодой тоскующей женщины. Онъ съ первыхъ же минутъ оскорбляетъ свою возлюбленную свободными аллюрами неотразимаго побѣдителя, явнымъ желаніемъ смотрѣть на все это происшествіе, какъ на легкое приключеніе въ духѣ латинскаго квартала... И героиня наша опять одинока.

Сентъ Бёвъ, лично счастливый въ любви, старается помочь горю, устраиваетъ новыя знакомства своего друга съ парижскими знаменитостями и, между прочимъ, предлагаетъ Мюссе. Близость съ поэтомъ сначала нисколько не прельщаетъ Жоржъ-Зандъ. Она его уже встрѣчала, съ перваго взгляда оцѣнила юнаго наряднаго щеголя съ неизмѣнной шансонеткой на устахъ и боится, какъ бы не оскорбить "виконта" своимъ демократизмомъ? А виконтъ уже оскорбленъ героями ея перваго вдохновенія, онъ находитъ ихъ не приличными!

Но судьба захотѣла устроить милліонную драму на тему любви, и Мюссе быстро почувствовалъ очарованія новой знакомой. Несомнѣнно, она неизмѣримо превосходила все, что до сихъ поръ было доступно виконту въ области любовныхъ приключеній. Не могло остаться спокойнымъ и самолюбіе юнаго рыцаря, овладѣвающаго уже знаменитой, весь Парижъ интересующей писательницей. О онъ принимается усердно излагать ей свои чувства стихами и прозой. Литература достигаетъ цѣли, какими нравственными путями -- мы точно не знаемъ, но имѣемъ всѣ основанія вѣрить Жоржъ-Зандъ. И самъ Мюссе здѣсь не противорѣчилъ ей, не представилъ опроверженій и его брать.

Собственно любви, подчиняющей женщину всецѣло, заставляю^ щей ее видѣть въ любимомъ человѣкѣ властвую, чарующую силу, своего рода фокусъ всего свѣтлаго и жизненнаго, такой любви не вызвалъ и не могъ вызвать Мюссе. Позже Жоржъ-Зандъ говорила, что поэтъ при первой встрѣчѣ съ ней былъ уже человѣкомъ мертвымъ. Это очень жестоко, но, зная сущность природы и таланта Мюссе, мы не въ состояніи безусловно отвергнуть даже такого приговора. Главнѣйшіе рессурсы Мюссе заключались въ его физическомъ благополучіи. Духъ его былъ немощенъ и незначителенъ, и поэтъ, какъ личность, становился совершеннымъ ничтожествомъ при болѣе или менѣе глубокомъ разстройствѣ своего организма. Но вопросъ, какъ же можно стать возлюбленной подобнаго героя?

Любимое обращеніе Жоржъ-Зандъ къ Мюссе -- мое дитя, мое милое, возлюбленное дитя... Она рѣшительно не можетъ ни говорить съ нимъ, ни думать о немъ, какъ о совершеннолѣтнемъ. Ея письма къ нему скорѣе материнскія, чѣмъ женскія. Тонъ не только покровительственный, даже сострадательный, часто слезнособолѣзнующій. Это не любовь, а жалость, не страсть подруги, а чувства сестры милосердія.

И на такой почвѣ романъ!

Да, явленіе возможное, именно, у такихъ богатыхъ и благородныхъ натуръ, какою одарена Жоржъ-Зандъ. У слабыхъ, заурядныхъ женщинъ увлеченіе начинается съ экстаза предъ силой, часто мнимой или грубо-зоологической, у женщинъ исключительной даровитости любовь можетъ совпадать съ сочувствіемъ и жалостью. Жоржъ-Зандъ въ теченіе всей своей жизни посчастливилось встрѣтить развѣ только двухъ человѣкъ, способныхъ внушить ей уваженіе, сенъ-симониста Пьера Леру и Ламенэ. Даже директоръ Сентъ-Бёвъ не можетъ идти въ счетъ. Съ теченіемъ времени духовная дочь переросла его широтой жизненныхъ задачъ и серьезностью отношенія къ современнымъ общественнымъ и нравственнымъ вопросамъ. Только Леру и Ламенэ являлись для нея идеями, всѣ другіе могли вызывать какія угодно чувства. только не почтеніе и благодарность. Такъ она сама выражается, и подробный смотръ ея современниковъ привелъ бы насъ къ тому же заключенію.

Мюссе среди слабыхъ и безличныхъ оказался слабѣйшимъ, прямо жалкимъ. На первыхъ же порахъ онъ прибѣгъ къ слезамъ и мольбамъ, чтобы добиться полной любви. Эта безпомощность, естественно, тронула всѣ нѣжныя струны, какими было переполнено сердце Жоржъ-Зандъ. Она сама готова расплакаться предъ этимъ двадцатитрехлѣтнимъ младенцемъ, успѣвшимъ отравить себя всѣми ядами моднаго разврата. Osa позже писала ему, что безъ его слезъ они остались бы только друзьями. Она уступила безъ восторга, безъ воодушевленія, безъ той бури страсти, какой требовала ея одинокая наголодавшаяся душа.

Странно это слышать, а между тѣмъ столь громкій романъ представлялъ не болѣе, какъ подвигъ гуманности съ одной стороны и слезливый настойчивый капризъ испорченнаго ребенка съ другой.

Можетъ ли идти здѣсь рѣчь о счастьѣ, о томъ, что поэтами принято называть единеніемъ душъ и что на самомъ дѣлѣ далеко не одна поэтическая метафора, а вполнѣ реальная и необходимая потребность всякой настоящей любви? Въ отвѣтѣ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Всякій, кто хотя одинъ разъ посѣтилъ бы "гнѣздо" новыхъ любовниковъ, вынесъ бы самое странное впечатлѣніе. Счастливцамъ просто нее чемъ было говорить другъ съ другомъ. Она по цѣлымъ часамъ сидѣла молча, истребляя неимовѣрное количество сигаретокъ, онъ рисовалъ каррикатуры на общихъ знакомыхъ и забавлялся легкимъ стихотворствомъ.

Позже они, конечно, постараются разукрасить прошлое. Оба -- люди краснорѣчивые и съ большимъ воображеніемъ, оба, кромѣ того, прирожденные артисты: нельзя же показаться передъ публикой въ затрапезныхъ халатахъ со всею скукой и тоской неудавшагося сожительства. И мы увидимъ, какую неоцѣненную услугу окажетъ бѣднымъ жертвамъ недоразумѣнія литературный стиль и профессіональное писательское искусство. Факты, немедленно послѣдовавшіе за медовымъ періодомъ, безжалостно разоблачаютъ роскошныя декораціи и, погашая бенгальское освѣщеніе, показываютъ правду еще болѣе неприглядной и жестокой.

III.

Поэтъ и поэтесса рѣшили отправиться въ Италію. Для подлинныхъ счастливцевъ -- это цѣлое наслажденіе, для нашихъ героевъ -- бѣгство отъ самихъ себя. Если бы путешествіе имѣло другой смыслъ, зачѣмъ бы ссориться имъ при самомъ вступленіи въ чудную страну, переживать драму ревности и обмана во Флоренціи, въѣзжать въ Венецію будто на кладбище и съ первыхъ же дней создавать "семейный адъ"? Подробности и здѣсь не вполнѣ ясны, но несомнѣнно одно -- ни для героини, ни для героя не представлялось непреодолимыхъ затрудненій -- почувствовать интересъ къ другому мужчинѣ и къ другой женщинѣ. Видимо, нравственныхъ связей не существовало и взаимная вѣрность могла быть только или отвлеченно-принципіальная, или вынужденная обстоятельствами. Первый случай невозможенъ при свободныхъ взглядахъ Мюссе и Жоржъ-Зандъ на влеченія сердца, второй являлся бы униженіемъ для той и другой стороны. Судьба романа, слѣдовательно, зависѣла исключительно отъ случая. И Венеціи суждено было стать сценой важнѣйшаго акта драмы.

Появляется третье лицо. Этотъ новый онъ задалъ много работы современнымъ и позднѣйшимъ слѣдователямъ. Не въ примѣръ первымъ двумъ персонажамъ, онъ обнаружилъ крайне досадную скромность, ни за что не хотѣлъ предавать публичности свою любовную переписку, отказывался отъ бесѣдъ съ самыми внушительными и тонкими репортерами, вообще грозилъ лишить насущнаго хлѣба всю французскую науку и беллетристику. Но не на таковскихъ напалъ. Бѣдный итальянецъ не съумѣлъ выдержать борьбы до конца и въ печати оказались и его дневникъ, и отрывки изъ писемъ. Правда, уступилъ онъ очень не скоро и только отчасти. Во Франціи уже въ теченіе пятидесяти лѣтъ велся процессъ, когда новый свидѣтель рѣшился заговорить о своихъ отношеніяхъ съ Жоржъ-Зандъ. Дочь его двинула дѣло дальше и сообщила одному изъ мюссетистовъ -- подлинную запись своего отца о романѣ его молодости. Не отвертѣлся такимъ образомъ отъ долга культурнаго романическаго героя даже первобытный венеціанскій медикъ.

А онъ, дѣйствительно, въ сравненіи съ своими сподвижниками, человѣкъ вполнѣ естественный. Внѣшность -- браваго пруссака, плотнаго блондина, съ простодушнымъ, но мужественнымъ, точнѣе, мужчинскимъ выраженіемъ лица. Никакихъ сложныхъ умственныхъ процессовъ въ этой головѣ никогда не совершалось, никакихъ тонкихъ чувствъ это сердце не ощущало. Первое впечатлѣніе -- большой физической силы и, какъ это часто бываетъ при поверхностномъ взглядѣ на подобныхъ экземпляровъ мужской породы, впечатлѣніе сильной воли. На самомъ дѣлѣ обиліе мяса и мускуловъ безпрестанно развивается въ прямой ущербъ всѣмъ духовнымъ способностямъ, и докторъ Пажелло -- одинъ изъ совершеннѣйшихъ образцовъ этого типа. Но простота души и ограниченность ума не мѣшали ему быть человѣкомъ благоразумнымъ, даже разсудительнымъ, честнымъ и, если угодно, очень симпатичнымъ.

Контрастъ полнѣйшій прежде всего -- для Мюссе. Неизлѣчимый невропатъ, питомецъ растлѣвающей парижской цивилизаціи cabinets particuliers и театральныхъ кулисъ -- и здоровый жизнерадостный сынъ природы. Жоржъ-Зандъ имѣла всѣ данныя уподоблять своего больного поэта слишкомъ тонкому аромату, ежеминутно готовому испариться. Аромать здѣсь, конечно, понятіе весьма относительное, но на счетъ испаряемости сравненіе справедливо. Мюссе, какъ человѣкъ, представлялъ изъ себя такую малую величину, что лирическое выраженіе Жоржъ-Зандъ можно понимать въ самомъ зломъ смыслѣ. Пажелло, напротивъ, величина солидная и устойчивая. По контрасту съ Мюссе Жоржъ-Зандъ усмотрѣла въ мощномъ тѣлѣ и богатую натуру и съ первой же встрѣчи поддалась чисто-женскому гипнозу предъ сильнымъ организмомъ.

Церемониться некстати съ добрымъ малымъ, онъ, все равно, не постигнетъ такихъ подходовъ и намековъ, надо идти напроломъ, и Жоржъ-Зандъ сначала приглашаетъ Пажелло къ себѣ, какъ врача, а потомъ въ самый короткій срокъ объясняется ему въ любви. Объясненіе это теперь напечатано цѣликомъ и представляетъ, будто бы, главу изъ романа. Жоржъ-Зандъ написала ее въ присутствіи Пажелло и вручила ему, чтобы онъ прочиталъ дома. Рѣчь поразительно откровенная: такъ можно говорить только на вершинахъ женской эмансипаціи и съ самыми непроницательными героями. Пажелло, конечно, не могъ не чувствовать себя польщеннымъ такой быстрой побѣдой, но въ то же время у него должны были явиться нѣкоторыя безпокойныя мысли, когда ему дѣлали запросъ: "когда твоя страсть будетъ удовлетворена,-- съумѣешь ли ты поблагодарить меня? Когда я тебя сдѣлаю счастливымъ, съумѣешь ли ты мнѣ сказать это?" Довольно оригинальное сомнѣніе! Тѣмъ болѣе, что дальше авторъ справлялся, что именно говоритъ взоръ героя -- своей "божественной молніей"? Не о такомъ ли только желаніи, какое могутъ удовлетворить одалиски?..

Мюссе, получивъ такое посланіе, несомнѣнно разразился бы сонетомъ или монологомъ страницъ въ десять, гдѣ вполнѣ удовлетворилъ бы любопытство своей подруги и даже превзошелъ бы ее въ филигранной отдѣлкѣ двусмысленныхъ ощущеній. На* желло оставалось только отдать свою особу въ распоряженіе столь энергичной иностранки. Онъ взятъ, не смотря на свой бравый видъ пруссака, и взять, по его собственнымъ словамъ, почти противъ воли.

Это самая темная глава въ нашей исторіи. *

Жоржъ-Зандъ не переставала увѣрять, что Пажелло измучилъ ее объясненіями, клятвами, ласками, слезами по цѣлымъ часамъ. Повторилась та же исторія, что съ Мюссе: любая женщина вынуждена уступить мольбамъ неотвязчиваго мужчины... Какъ это понимать?

Что Пажелло, какъ и всякій другой намѣченный кавалеръ, могъ быть доведенъ до клятвъ и особенно до ласкъ, совершенно неожиданно для него самого. Это -- простѣйшій пріемъ женской тактики и ничего нѣтъ удивительнаго, если одинъ и тотъ же герой въ отелѣ Жоржъ-Зандъ со слезами молилъ ее о любви и дома впадалъ въ тяжелое раздумье, въ разныя практическія соображенія и приходилъ къ выводу: что онъ бросается въ пропасть съ закрытыми глазами. Эта двойственность настроеній доказывала только, какая маленькая душа пребывала въ его большомъ тѣлѣ. Ему пишутъ небывало откровенныя объясненія въ любви, ведутъ себя съ нимъ крайне вызывающе, ради него наряжаются въ лучшіе костюмы, даютъ понять, что безъ него и жизнь не въ жизнь, онъ -- въ самый разгаръ атаки покорно сдается и истощаетъ весь итальянскій словарь нѣжныхъ словъ. А вернувшись домой, онъ принимается разсуждать на такія темы: я молодъ, только что вступилъ на дорогу, началъ пріобрѣтать практику, для полнаго успѣха недостаточно однихъ моихъ медицинскихъ познаній, требуется еще солидное, строго-нравственное поведеніе. А здѣсь вдругъ приключеніе съ иностранкой, явно пренебрегающей всякой солидностью и мнѣніемъ нравственной публики! Что дѣлать? Бѣжать -- постыдно, особенно для такого завѣдомаго побѣдителя женскихъ сердецъ. Не смотря на мучительныя помышленія о безукоризненной карьерѣ, очаровательный блондинъ все-таки не зарылъ въ землю своихъ талантовъ, и впослѣдствіи Жоржъ-Зандъ придется долго разсчитываться съ многочисленными покинутыми жертвами ея избранника.

Несчастье только въ томъ, что жертвы были просто утѣхами итальянскаго темперамента вашего героя, и не притязали ни на какія способности къ высшимъ тайнамъ любви и страсти. А здѣсь авторъ романовъ съ поразительно выработанными ощущеніями! Лелія, напримѣръ, вѣдь это сплошная шарада для венеціанскаго Донъ-Жуана. Жоржъ-Зандъ прямо заявляетъ, что Пажелло не читалъ этого романа и, прочитавши, врядъ ли понялъ бы его.

И самъ Пажелло вполнѣ подтверждаетъ это мнѣніе. Даже больше. Онъ знаетъ свою несостоятельность въ трудной наукѣ и не чувствуетъ ни малѣйшаго желанія усовершенствоваться. Напротивъ, онъ готовъ издѣваться надъ утонченностями парижскихъ жрецовъ наслажденія и не скрывать своей ироніи отъ самой Жоржъ-Зандъ. Невольно пришлось вспомни гь Мюссе. Тотъ, даже не ощущая никакихъ глубокихъ чувствъ и органически къ нимъ неспособный, умѣлъ чрезвычайно интересно и въ патетическомъ стилѣ рисовать всевозможные оттѣнки любовнаго волненія. Пажелло вполнѣ оправдалъ опасенія. Жоржъ-Зандъ -- оказался совершенно неудовлетворительнымъ ни въ краснорѣчіи, ни въ психологіи любви.

На первое время большую пикантность придавало роману оригинальное положеніе героини между развѣнчаннымъ и новынъ героемъ. Объ этомъ моментѣ предъ нами самыя потрясающіе разсказы. Сообщены они братомъ поэта, послѣ его смерти, но записаны, по увѣренію Поля Мюссе, со словъ самого Альфреда. Жоржъ-Зандъ съ негодованіемъ отвергала ихъ, и совершенно естественно. Альфредъ разсказывалъ брату, какъ онъ. тяжко больной, видѣлъ у своего изголовья объятія Жоржъ-Зандъ съ Пажелло, слышалъ совершенно хладнокровный разговоръ объ его неминуемой смерти...

Разсказъ на всякаго читателя производитъ удручающее впечатлѣніе и его одного было бы достаточно, чтобы уничтожить жоржъ-зандистовъ. Достовѣренъ ли онъ? Отвѣтъ -- отрицательный и положительный -- одинаково затруднителенъ. Жоржъ-Зандъ въ теченіе всей своей жизни отличалась искреннимъ добросердечіемъ, полнымъ отсутствіемъ злобныхъ чувствъ къ кому бы то ни было. Завѣдомыхъ враговъ она ежеминутно готова была простить съ невозмутимымъ благодушіемъ или, самое большее, отвѣтить на ихъ вражду презрѣніемъ.

Эти факты не подлежатъ сомнѣнію, и, разумѣется, всѣ они дѣйствительны и относительно Мюссе. Тотъ до своей болѣзни успѣлъ нанести своей спутницѣ рядъ жестокихъ, для женщины незабвенныхъ, оскорбленій. При первомъ случаѣ онъ пустился въ охоту за пѣвицами и артистками, предпочиталъ дѣлить закулисные досуги театральныхъ звѣздъ и, въ довершеніе героизма, укорялъ Жоржъ-Зандъ, что она неспособна доставлять ему любовныхъ наслажденій въ нужной для него степени...

Писательница получала то, чего хотѣла, и врядъ ли заслуживаетъ состраданія въ данномъ случаѣ. Авторъ Лени долженъ былъ обладать достаточной психологической проницательностью, чтобы предусмотрѣть свое будущее съ бульварнымъ "гамэномъ". Именно это слово она надписывала на своей книгѣ, подарокъ Мюссе,-- и все-таки поддавалась слезамъ, можетъ быть, даже не совсѣмъ трезвымъ и вмѣняемымъ.

Это также факты, и несомнѣнно онине могли пройдти безслѣдно. Жоржъ-Зандъ и позже не переставала напоминать о нихъ въ письмахъ къ Мюссе, но дѣлала это безъ ьсякой злобы, скорѣе съ горькимъ упрекомъ самолюбія. Могла ли она сохранить то же настроеніе въ самый разгаръ нестерпимыхъ обидь? Потомъ не слѣдуетъ забывать безусловно глубокаго и страстнаго интереса къ Пажелло въ первое время встрѣчи. Все это вмѣстѣ могло вызвать нѣжные сцены, поразившія больного Мюссе. Для Жоржъ-Зандъ ужаснѣйшимъ наказаніемъ всегда было одиночество. Она приходила въ отчаяніе при одной мысли быть одной. Seule -- quelle horreur!-- восклицаетъ она въ письмѣ къ Севтъ-Беву, и это восклицаніе -- лучшій эпиграфъ къ ея біографіи и психологіи. Въ Венеціи Пажелло явился единственнымъ спасителемъ отъ страшной муки, и онъ заслуживалъ награды

Но зачѣмъ же Жоржъ-Зандъ такъ упорно отвергала разсказъ и приписывала его разстроенному воображенію Мюссе: онъ, всегда первый, въ конецъ развинченный своимъ образомъ жизни, дошелъ до галлюцинацій, почти до умопомѣшательства. Объятія его возлюбленной съ докторомъ ему просто пригрезились...

Убѣдительно ли такое объясненіе? Разсказъ Мюссе, въ сообщеніи ею брата, замѣчательно точенъ. Тотъ видѣлъ не только объятія, онъ удостовѣрился, что за ужиномъ Жоржъ-Зандъ и Пажелло пили изъ одного стакана, и какъ именно удостовѣрился -- передается вамъ съ большими и вполнѣ опредѣленными подробностями. Могутъ ли доходить галлюцинаціи до такого предѣла? Наконецъ, самъ Мюссе не отрицалъ своего сильнаго нервнаго разстройства и по этому призванію строилъ новое тягчайшее обвиненіе противъ Жоржъ-Зандъ: будто бы она замышляла посадить его въ больницу умалишенныхъ, и даже одно время грозила осуществить это намѣреніе немедленно. На этотъ счетъ также имѣется подробнѣйшій отчетъ о бурной сценѣ, происшедшей между больнымъ и его мучительницей. Сколько правды въ этомъ отчетѣ?

Вѣроятно, никогда не будетъ озарена полнымъ свѣтомъ вся злополучная исторія. Междоусобицѣ мюссетистовъ и жоржъ-зандистовъ суждено остаться непримиримой. Но извѣстная общая мораль исторіи допустима, какъ бы ни были темны ея отдѣльныя событія. Не можетъ быть двухъ отвѣтовъ на вопросъ: поднималось ли взаимное чувство Мюссе и Жоржъ-Зандъ до взаимнаго уваженія къ человѣческой личности? Пусть даже Мюссе не укорялъ своей возлюбленной такъ безпощадно въ недостаткѣ любовіаго искусства и горячей страсти, пусть и сама возлюбленная не измѣняла ему предъ лицомъ грозившей ему смерти,-- разговоры и сцены самаго жестокаго свойства были вполнѣ естественны тамъ, гдѣ едьнственненной связью между людьми являлся чисто-физіологическій капризъ съ одной стороны и пассивное удовлетвореніе этого каприза -- съ другой. Самый исходъ драны склоняетъ насъ вѣрить скорѣе разсказамъ брата Мюссе, чѣмъ возраженіямъ Жоржъ-Зандъ. Чувственное влеченіе всегда скрываетъ за собой жестокость. Такая страсть, какую всю жизнь воспѣвалъ Мюссе и съ какой уживалась Жоржъ-Зандъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ, необходимо должна была привести къ озлобленію ели въ лучшемъ случаѣ къ нестерпимой душевной горечи. Только неисчерпаемая прирожденная доброта Жоржъ-Зандъ спасла ее отъ злобныхъ воспоминаній о своихъ неудавшихся пристрастіяхъ, но, къ сожалѣнію, не удержала ее отъ разоблаченій и самооправданій. У Мюссе не было никакого задерживающаго нравственнаго центра и онъ безъ видимыхъ затрудненій завѣщалъ брату ужаснѣйшій обвинительный актъ, какой только способенъ оставить мужчина противъ когда-то любимой женщины.

Мюссе покинулъ Венецію. Его сопровождала любовь Жоржъ-Зандъ и Пажелло. Объ этомъ намъ говорятъ письма его и ея. Вслѣдъ ему летятъ любовныя изліянія ея, по вечерамъ она торжественнымъ голосомъ произноситъ его имя и Пажелло, будто эхо, отвѣчаетъ Jo l'amo. И голоса взволнованно звучатъ въ молчаніи лагунъ.

Такъ разсказываетъ Жоржъ-Зандъ, чрезвычайно красиво и до такой степени соблазнительно, что вечерніе діалоги на время готовы свести съ ума даже здравомыслящаго итальянца. Бѣднякъ попалъ въ самое удивитильное ménage en trois и начинаетъ уже самъ декламировать, что ихъ чувства "не понятны для другихъ"...

Несчастный красавецъ прусскаго типа! Вскорѣ ему придется выражать искреннѣйшее сочувствіе этимъ другимъ и проклинать непонятныя чувства. Вообще, роль Пажелло во всемъ этомъ экзотическомъ романѣ довольно жалкая и весьма часто комичная. Попалъ онъ совершенно не въ свой міръ и не за свои настоящія достоинства -- простоту и практическій здравый смыслъ. Счастье еще, что эти именно достоинства помѣшали ему серьезно увлечься геніальной женщиной и онъ до конца съумѣлъ остаться на сторожѣ предъ всѣми ея чарами! Иначе онъ утратилъ бы не только всю свою нравственность и способность заручиться солидной медицинской практикой, но и все свое человѣческое достоинство и покой души.

Но отъѣздѣ Мюссе начался послѣдній актъ пьесы, самый литературный. Герой и героиня поднимаются на высшую ступень артистической игры и поражаютъ насъ неслыханнымъ искусствомъ красиво лгать, не подозрѣвая собственной лжи.

IV.

Мюссе живетъ въ Парижѣ, Жоржъ-Зандъ въ Венеціи. Онъ, немедленно по выздоровленіи, пытается возобновить счастье своей первой молодости, съ канапе, шансонетками и первыми встрѣчными женщинами. Она умоляетъ его подождать, увѣряетъ его, что онъ еще не выдержитъ шампанскаго и женскихъ ласкъ. Онъ въ утѣшеніе сообщаетъ ей, что безпрестанно плачетъ по ней, пожираетъ Вертера и Hoeytg Элоизу, совершаетъ паломничества на ея бывшую квартиру и, въ довершеніе подвиговъ, принимается говорить библейскимъ языкомъ объ ангелѣ Азраилѣ, будто бы блеснувшемъ между ними пылающимъ мечомъ... Вѣроятно, это видѣніе отбило у поэта память на счетъ важнѣйшаго вопроса его корреспонденціи, именно, сколько мѣсяцевъ онъ плакалъ: по одному сообщенію -- три, по другому -- четыре.

Но это еще не послѣднее чудо. Скоро мы услышимъ пламенный вызовъ испорченному и выдохшемуся вѣку, безбожному и скверному, торжественное провозглашеніе о предстоящемъ воскресеніи людей -- и все по праву любви его къ ней, такой возвышенной, божественной, безпримѣрной въ лѣтописяхъ міра! Галлюцинаціи дойдутъ до прямаго обращенія къ распятому Богу, пославшему въ объятія поэта невѣсту.

Можно бы сказать, у поэта зашелъ умъ за разумъ, если бы у васъ были основанія подозрѣвать развитіе этихъ способностей у краснорѣчиваго страстотерпца. Къ сожалѣнію, рѣчь его, на самыхъ высокихъ нотахъ, до такой степени становится неубѣдительной и ничтожной, что сто корреспондентка прямо не считаетъ нужнымъ обращать вниманіе на его "слишкомъ живыя выраженія": это его обычная поэтическая манера!..

Превосходно сказано, и мы вполнѣ удовлетворены такой критикой полу-истерическихъ, полу-театральныхъ воплей его. Но ея письма, какъ о нихъ судить?

Пишетъ она очень нѣжно -- mon cher unge, mon petit ange, mon enfant chéri, mon bon petit... Все это можетъ быть искренно: въ сравненіи съ bj явственными силами ея, онъ, дѣйствительно, если не ангелъ и не дитя, то во всякомъ случаѣ маленькій. Но дальнѣйшая игра чувствъ не такъ проста.

Жоржъ-Зандъ до послѣдней капли испиваетъ чашу мѣщанскаго счастья, Пажелло всегда здоровъ и уравновѣшенъ, онъ не требуетъ для своего счастья ни чьихъ страданій, въ чемъ такъ много грѣшилъ деликатный и психопатическій поэтъ. Пажелло, кромѣ того, очень разсудителенъ: у него всякій франкъ на счету и Жоржъ-Зандъ сама принуждена выполнять роли кухарки, портнихи, обойщицы, не для себя даже, а для Пажелло и его брата. Это имѣетъ свою хорошую сторону послѣ истерій "маленькаго ангела", но въ то же время и крайне надоѣдливо.

На геровню нападаютъ часто припадки меланхоліи, мрачной душевной истомы, тогда у нея видъ больной птицы, видъ требующій достодолжной оцѣнки и внимательнаго взора. Мюссе, прошедшій основательно школу всякихъ нервозовъ, оказывался въ такихъ случаяхъ на высотѣ призванія и, если не улетучивался къ актрисамъ и пріятелямъ, произносилъ удивительные монологи. Теперь ничего этого нѣтъ.

"Я, -- пишетъ она, -- не имѣю дѣла съ такіми проницательными глазами, какъ твои, и я могу изображать больную птицу, даже не вызывая вниманія".

Это очень жаль! Талантъ артиста непремѣнно требуетъ публики, а Пажелло -- "этотъ бравый Пьерръ", не желаетъ звать ни о какихъ "странностяхъ нашихъ поэтическихъ головъ".

Становится скучно. Краткій откликъ Jo l'amo о побѣжденномъ соперникѣ и сильныя ласки естественной любви надоѣдаютъ. И литературный талантъ остается безъ пищи: никакая фантазія не превратить этого молодца въ героя, способнаго заинтересовать читателей Révue des deux Mondes. Остается отводить душу въ письмахъ къ нему.

И классическія рѣчи льются рѣкой, готовыя страницы безукоризненнаго психологическаго романа. Разъ письмо обращено къ "милому ребенку", надо давать совѣты, и разъ этотъ ребенокъ называется Альфредъ Мюссе, то, конечно, совѣты кою и и какъ любить: женщину молодую, красивую, еще не любившую и не страдавшую, и всецѣло отдаваться любви, хотя бы даже она явилась во множественномъ числѣ. Что касается ея, то пусть онъ творить изъ нея сонеты, романы, пѣсни, все что угодно. Тема богатая, хотя бы даже съ отвлеченной стороны. Какая, напримѣръ, горячая и свободная философія счастья! И какое искусство формулировать ее! "Любовь есть храмъ; его строятъ тому, кого считаютъ болѣе или менѣе достойнымъ культа, и прекраснѣе всего здѣсь не божество, а алтарь". Пусть божество окажется ничтожнымъ и презрѣннымъ, разъ созданный храмъ оставитъ въ душѣ мотивы чудныхъ пѣсенъ. А сильную душу нельзя "исчерпать" однимъ или двумя увлеченіями. "Любовь -- огонь, который неизмѣнно стремится вверхъ и очищается". "Любовь -- терновый вѣнокъ, разцвѣтающій и покрывающійся розами въ то время, когда волосы начинаютъ сѣдѣть".

Изящнѣе трудно выразиться и, кромѣ того, своевременнѣе; правда, у поэта волосы не сѣдѣли, но зато быстро совсѣмъ исчезали. Требовалось энергическое утѣшеніе, и Жоржъ-Зандъ, съ истинно материнскимъ инстинктомъ, изобрѣтала самыя пріятныя вещи для донъ-Жуана, становившагося инвалидомъ.

Оказывалось, Альфредъ Мюссе вовсе не предназначенъ пресмыкаться въ грязной дѣйствительности. Онъ созданъ для міра болѣе возвышеннаго. Ею жизнь должна быть такой же прекрасной поэмой, какъ и плоды его воображенія. Въ будущемъ онъ будетъ перечитывать ее "съ святыми радостями гордости"... Вообще самая почтенная и блестящая перспектива для героя, какъ разъ въ это самое время истощавшаго свой умъ и свое воображеніе на менѣе всего святыя радости и самую натуральную дѣйствительность. Мы знаемъ, онъ и кончитъ не лучше, просто алкоголизмомъ: иного выхода не могло быть для человѣка, всю жизнь созидавшаго храмы для божествъ низшаго порядка. За него поэму напишетъ она и никто не посмѣетъ сомнѣваться въ успѣхѣ творчества. Надо быть великимъ артистическимъ талантомъ, чтобы искренно толковать о совмѣстной жизни втроемъ: онъ бывшій и онъ настоящій, она -- "между ними", дѣлающая ихъ счастливыми и ни одному изъ нихъ не принадлежащая! Такимъ счастьемъ она могла бы прожить десять лѣтъ.

Судьбѣ угодно подвергнуть испытанію эту дивную способность. Жоржъ-Зандъ становится, наконецъ, нестерпимымъ кухонное блаженство и особенно грошевые счеты, удручающіе ее все безжалостнѣе съ каждымъ днемъ. Она ѣдетъ въ Парижъ и злой геній внушаетъ ей мысль захватить съ собой Пажелло. Разсудительному доктору совсѣмъ не улыбается подобное путешествіе. Онъ давно уже утратилъ и ту весьма осмотрительную страсть, какую, по внушеніямъ своего темперамента, могъ питать въ началѣ. Онъ въ своемъ разсказѣ прямо обзываетъ героиню "актрисой, достаточно привычной къ извѣстнымъ фарсамъ", т. е. къ увлеченіямъ, меланхоліи и измѣнамъ. Съ такимъ чувствомъ онъ ѣдетъ въ Парижъ, твердо намѣренный окончательно прекратить тягостную игру. Но до заключенія траги-комедіи бѣдному рыцарю приходится разыграть унизительнѣйшую роль, какая только можетъ выпасть на долю мужчины въ полномъ обладаніи физическихъ и духовныхъ силъ.

Весь Парижъ, особенно литературный, устремилъ, конечно, иронически-пристальные взоры на кавалера, привезеннаго знаменитой писательницей въ своемъ багажѣ. Счастье "браваго Пьера", что природа не одарила его тонкой наблюдательностью и сообразительностью. Онъ можетъ разсказывать съ добрымъ чувствомъ далеко не лестные для него эпизоды, въ родѣ врученія ему изъ редакціи журнала даровыхъ билетовъ на театральныя представленія, откровеннаго разговора журнальнаго издателя о новомъ любовномъ приключеніи "женщины чорта" (cette diablesse de feane) съ какимъ-то "итальянскимъ графомъ". Мнимый графъ присутствуетъ при этомъ разговорѣ, краснѣетъ, но тутъ же берегъ литературный призъ отъ неосторожнаго издателя -- рецензентскую карточку въ театръ. Въ то же время онъ поручаетъ своей подругѣ продать плохія картины, захваченныя имъ изъ Венеціи въ видѣ единственнаго рессурса для прожитія въ Парижѣ. На картины не находится покупщика и Жоржъ-Зандъ оставляетъ ихъ за собой, даетъ деньги Пажелло, скрывая, конечно, истину. Но это не все.

При первомъ извѣстіи о пріѣздѣ Жоржъ-Зандъ у Мюссе снова просыпается любовь, отнюдь не сыновняя и не братская. Онъ требуетъ свиданія ради послѣдняго поцѣлуя, но требуетъ въ такомъ страстномъ тонѣ, что Пажелло считаетъ нужнымъ вступиться въ свои права и начинаетъ впадать въ такія же галлюцинаціи, какими страдалъ Мюссе во время венеціанской болѣзни. Такъ именно называетъ безпокойство Пажелло Жоржъ-Зандъ.

Но на этотъ разъ въ галлюцинаціяхъ оказалась самая неподдѣльная дѣйствительность. Жоржъ-Зандъ снова уступила слезамъ поэта и у насъ является невольное подозрѣніе, не была ли нѣкоторая правда и въ венеціанскомъ бредѣ Мюссе? Теперь, если бы Пажелло сколько-нибудь дорожилъ чувствами Жоржъ-Зандъ или просто обладалъ самолюбіемъ нравственно-развитого мужчины, ему пришлось бы пережить не мало жестокихъ минутъ. Но всѣ мысли героя поглощены скорѣйшимъ освобожденіемъ изъ ненавистныхъ путъ и онъ уѣзжаетъ изъ Парижа, предоставляя своей возлюбленно! разыгрывать вновь начатый фарсъ до какой угодно развязки и исполненный изумленія предъ мизерностями частной жизни знаменитѣйшихъ французскихъ литераторовъ... И сама святая истина говорила на этотъ разъ устами браваго Пьера!

Эпилогъ нашей исторіи грустный и жалкій. Цѣлые мѣсяцы проходятъ въ самыхъ удивительныхъ перипетіяхъ, приливы страсти чередуются съ рѣшительными размолвками. Сегодня Жоржъ-Зандъ счастлива съ Мюссе, завтра или онъ бѣжитъ отъ нея, или она готова проклинать свою слабость. Не владѣй герои чуднымъ стилистическимъ талантомъ, не умѣй они всякое, даже совсѣмъ не изящное ощущеніе выразить въ классически совершенной формѣ, простое повѣствованіе о происшествіяхъ оставило бы у самыхъ благосклонныхъ читателей и восторженныхъ поклонниковъ крайне непріятный вкусъ. Сколько разъ, при видѣ этихъ безвольныхъ колебаній, чисто-физическихъ капризовъ, нервныхъ припадковъ болѣзненно-чувственнаго организма, они вспомнили бы прискорбный, но мудрый совѣтъ: Ne touches pas aux idoles, la dorure vous en reste aux mains... Болѣзненность, конечно, вся цѣликомъ на сторонѣ "милаго ангела", но не все нормально и у героини.

Не наше дѣло судить о нравственномъ достоинствѣ того или другого увлеченія Жоржъ-Зандъ: сами факты и личности на столько краснорѣчивы, что для приговора не требуется никакихъ прокурорскихъ или адвокатскихъ усилій. Нѣтъ. Насъ занимаетъ совершенно другой вопросъ.

Какая сила могла внушить Жоржъ-Зандъ популяризацію ея исторіи съ Мюссе? О поэтѣ на этотъ счетъ разговоры излишни: Мюссе нечего было разсказывать и не о чемъ было писать помимо опытовъ своей молодости, остававшихся неизмѣнными до полнаго истощенія физическихъ силъ. Но Жоржъ-Зандъ! Тургеневъ про нея говорилъ, что она все понимала, и это вполнѣ справедливо. Какъ же она не могла понять, какое грустное наслѣдство оставляетъ она потомству въ своемъ литературномъ романѣ? Въ письмѣ къ Сентъ-Бёву она предупреждаетъ, чтобы онъ не довѣрялъ безусловно ея "сатанинскимъ аріямъ", т. е. ея пессимисіическимъ декламаціямъ, это -- жанръ, ею излюбленный: C'est un genre, que je me donne!

Идеально искренне,-- до младенческой наивности! И намъ полезно это предупрежденіе. но какъ же послѣ этого смотрѣть на ея редакцію только что разсказанной исторіи? Мюссе также, мы знаемъ, нельзя вѣрить, ему не вѣрила даже сама Жоржъ-Зандъ. Что же остается отъ "идеальнаго романа нашего вѣка"? Неужели онъ увѣковѣченъ, какъ одинъ изъ образцовъ художественной лжи? И какъ опредѣлить намъ личности нашихъ героевъ, съ такимъ напряженіемъ силъ дающихъ завѣдомо декорированный спектакль предъ публикой, и спектакль на тему своихъ интимнѣйшихъ чувствъ и дѣйствій? Мюссе можно опять оставить въ сторонѣ, остается все та же Жоржъ-Зандъ. Поэтъ въ одну изъ свѣтлыхъ своихъ минутъ далъ ей опредѣленіе la femme la plus femme... Извѣстно, что значило на языкѣ "сына вѣка" "самая женственная изъ женщинъ". Самому Мюссе были недоступны другія нравственныя качества его подруги, но въ своемъ романѣ онъ вполнѣ компетентенъ; романъ, мы знаемъ, не превышалъ ни его пониманія, ни вообще его духовныхъ силъ. И, повидимому, онъ далъ истинный ключъ къ спору забавнѣйшихъ литературныхъ донъ-кихотовъ -- мюссетистовъ и зандистовъ. Намъ думается, сама Жоржъ-Злидъ и именно какъ женщина, не отреклась бы отъ такого рѣшенія задачи,-- она только имѣла бы полное право потребовать, чтобы мы къ опредѣленію "самая женственная" прибавили еще одно -- женщина-артистка и надъ всей разсказанной исторіей поставили ея же слова: C'est un genre que je me donne.

Ив. Ивановъ.

"Міръ Божій", No 10, 1898