Скалдин Алексей Дмитриевич - Новые документы из архива А. Д. Скалдина

Новые документы из архива А. Д. Скалдина

Публикация Т. С. Царьковой

Институт русской литературы (Пушкинский дом)

Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1998-1999 год, С.-Петербург, 2003

OCR Ловецкая Т. Ю.

Алексей Дмитриевич Скалдин (1889--1943) продолжает оставаться одним из самых "загадочных", "потаенных" писателей XX века. При его жизни увидели свет лишь две значимые для него книги: в 1912 г. сборник стихотворений, вышедший в издательстве "ОРЫ" с посвящением "Вячеславу Иванову, брату", и в октябре 1917 г. роман "Странствия и приключения Никодима старшего". Первая попала под критический обстрел поэтов-акмеистов1 и была удостоена только одной положительной рецензии.2 Вторая, ныне признанная как "последний шаг прозы серебряного века, последняя его вершина"3 из-за надвигавшихся исторических событий вообще не стала предметом публичного обсуждения современников, лаконичные и более развернутые оценки ее находим в основном в письмах к автору друзей и литераторов (А. Г. Архангельского, Ф. Сологуба, Л. Гумилевского, М. О. Гершензона, В. И. Иванова, Н. В. Кузьмина и др.).

Скалдин много писал после Октябрьской революции, но опубликовать ему удалось лишь несколько статей и детских книжек.4 В 1924 г. он представил в издательство "Время" роман о Григории Распутине, написанный на документальной основе, но через год забрал рукопись и продолжил над нею работу. Как явствует из писем 1938--1939 гг., он читает новую редакцию романа в литературных домах Москвы и Ленинграда. В одном из своих последних писем к Р. В. Иванову-Разумнику (РО ИРЛИ, ф. 79, оп. I, No 326) Скалдин перечислил все, что он написал в своей казахстанской ссылке, куда попал по приговору "тройки" в 1933 г. за принадлежность к "контрреволюционному идейно-организационному центру народнического движения". Это были: "Роман о Распутине" -- построенный на рассказах людей, много о нем знавших, "Колдуны" -- роман о деревне, о ее истории, начиная с 1840-х гг., "Повесть каждого дня" -- лирический роман о любви человека, которому любовь "никак не удается", "Чудеса старого мира" -- роман о взаимоотношениях русского человека с зарубежным миром, "Третья встреча" -- роман как бы о будущем, но в формах совершенно настоящего. Кроме того, повести "Авва Макарий", "Неизвестный перед святыми отцами", "Сказка о дровосеке с длинным носом". Общий объем написанного в Алма-Ате автор определил примерно в четыре тысячи страниц или в 170--180 печатных листов. Напомним, что наборы двух более ранних книг Скалдина -- "Вечера у Мастера Ха" (новеллы) и "Архитектура деревянных церквей Саратовской губернии" -- были рассыпаны во время первого ареста 1922 г.

Поиски литературного архива писателя в России в основном можно считать завершенными. Архив не был конфискован при третьем, последнем, аресте Скалдина в июне 1941 г. В документах Министерства внутренних дел Республики Казахстан сохранилась подробная опись имущества, находившегося в маленькой подвальной комнате, которую занимал в последние годы Скалдин. Все имущество было передано на хранение его последней возлюбленной, матери его дочери, Нине Соколовой и ее мужу Василию Пудовкину. В описи наряду с бытовыми вещами ("галоши -- 2 пары, одна из них новые, простыней -- одна" и т. п., всего 95 пунктов) числится: "Книги и разная переписка -- двадцать тюков, журналы разные -- шесть тюков, книги разные -- десять связок" (справка из Министерства внутренних дел Казахстана). Вероятно, эти чужие вещи -- письма, дневники, художественные рукописи уже ушедшего из жизни человека -- были помехой в быту живых, загромождали и их, тоже небольшую комнату, и они избавились от ненужного "хлама", предав его огню. Еще при жизни Скалдина его дочь Марина в одном из писем к своему другу так характеризовала отношение отца к его черновым тетрадям: "...я знала, что для отца эти рукописи -- все! ... то, что ему дороже всего на свете!".5

Другая часть архива была оставлена Скалдиным на хранение брату -- художнику Георгию Дмитриевичу Скалдину, проживавшему в Ленинграде, в Доме ученых (на улице Халтурина, 27). Но в блокаду обессилевший от голода Георгий Дмитриевич сначала вынужден был, бросив свою квартиру, перебраться на Васильевский остров и жить там в семействе Верховских, а затем эвакуироваться из Ленинграда. Его племянница, дочь Скалдина Марина, ранее дяди, в 1944 г., вернувшаяся из эвакуации в Ленинград, навестила квартиру на улице Халтурина и нашла ее разоренной и разворованной. Сама Марина с полуторагодовалой дочерью тоже отправилась в тяжелую эвакуацию, которая едва не стоила ей жизни при зимнем переходе с ребенком на руках через Кавказский хребет, и в конечном итоге привела к ранней смерти по возвращении. То, что оставалось в Детском Селе (улица Революции, дом 1, квартира 1 -- последний адрес семьи Скалдина), погибло во время оккупации.

Проживавшая в городе Славянске младшая сестра Скалдина Валентина Дмитриевна Столбина, взявшая на свое воспитание его и Нины Соколовой дочь Миру, спасаясь от немцев, тоже была вынуждена бросить свой разбомбленный дом и скитаться с маленьким ребенком по чужим краям долгие военные годы. Она, как и Марина, жертвуя всем приемной дочери, подорвала здоровье. Тетя и племянница умерли в один год -- 1947. В 1951 г. был арестован муж Валентины Дмитриевны, приемный отец Миры -- Виталий Прокофьевич Чигиринец.

Таким образом, искать архив Скалдина в разоренной войной и бесконечными репрессиями стране оказалось малорезультативным занятием. Однако на Севере, в Архангельске, жила старшая сестра Скалдина Евгения Дмитриевна. Не получив никакого высшего образования (все Скалдины -- самоучки), она работала швеей, а в Первую мировую войну была сестрой милосердия. Тем не менее, Евгения Дмитриевна лучше других родственников смогла оценить и интеллектуальный потенциал, и писательский дар брата. В свою очередь и он выделял из всей семьи по уму именно эту свою сестру, о многом советовался с нею в письмах, излагал свои менявшиеся представления об общественном и семейном устройстве. Евгения Дмитриевна сохранила для дочери Скалдина Миры письма брата к ней, отдельные страницы дневников, авторизованную машинопись большой подборки стихотворений и беловую рукопись повести "Хорошие хозяева", к сожалению, обрывающуюся на полуслове. В различных фондах РО ИРЛИ и Саратовского исторического архива нам удалось найти еще несколько документов, писем, стихотворений, относящихся к тем или иным периодам жизни Скаддина.

Для того, чтобы суммарно представить все, что осталось ныне из рукописного наследия писателя, следует назвать его личный фонд в Российском государственном архиве литературы и искусства, письма к Вяч. Иванову (Российская государственная библиотека), несколько писем, хранящихся в Российской национальной библиотеке, и семейные документы, принадлежащие внучке писателя Наталии Константиновне Гринберг.

Первая группа публикуемых ниже материалов непосредственно связана со служебной деятельностью Скалдина в Саратовском Губоно в 1921--1922 гг. Она теснейшим образом примыкает к его более ранним статьям об искусстве, опубликованным в саратовском журнале "Художественные известия" (1919 г.), и проливает свет на его неординарную культурную и политическую позицию, которая фактически и послужила причиной первого ареста.6

Читая эти служебные записки и тезисы докладов о роли культуры при новой экономической политике, надо иметь в виду их "эзопов язык". Будучи администратором городского и губернского масштаба (в ведении Скалдина в это время были все театры, все "зрелищные заведения": кино, филармония, цирк; кроме того, он заведовал Радищевским (художественным) музеем), Скалдин был обязан демонстрировать свою лояльность новой власти, но при этом не мог отказаться от своей любимой идеи, которой служил всю жизнь, -- необходимости поддерживать (в том числе экономически) и защищать старую классическую культуру. Несмотря на трескучую политическую фразеологию, которая даже чрезмерно "топорщит" стиль этих документов, эта идея прочитывается между строк, она в действиях, которые Скалдин предлагает власти и истинный смысл которых был вскоре разгадан его политическими противниками, что и привело к открытой травле и призывам применить "высшую меру".

Второй комплекс документов касается следующего периода жизни Скалдина. Это годы, проведенные в Ленинграде между освобождением из саратовской тюрьмы (лето 1923 г.) и новым арестом в январе 1933 г. Это было совсем другое время -- тихое, сначала безработное, приводящее в отчаяние: ведь Скалдин должен был содержать семью -- жену, дочь и падчерицу. Потом были и взлеты, но не столько творческие (это всегда "потаенно"), сколько внешние. Пока была разрешена коммерческая деятельность частных и кооперативных книжных издательств, Скалдин в течение нескольких лет зарабатывал на жизнь разъездной книжной торговлей. Благодаря этим занятиям он объездил всю страну, месяцами жил и путешествовал по Сибири, Дальнему Востоку, работал на Дону и в Закавказье. В этих странствованиях он собирал материалы для своих будущих романов. Тогда же у него появились необычайно ценные коллекции документов и записей рассказов о старце Федоре Кузьмиче и иностранных автографов. В 1939 г. Скалдин передаст и продаст за бесценок эти и многие другие материалы в московский Литературный музей (что и станет основой его личного фонда, переданного затем в РГАЛИ) и в ленинградскую Публичную библиотеку.

19 января 1939 г. "Правда" писала: "На днях рукописный отдел библиотеки им. Салтыкова-Щедрина пополнился новыми ценными документами. Библиотеке удалось приобрести у частного лица около 100 рукописей знаменитых писателей, композиторов и политических деятелей (XVIII--XIX веков). Часть этих автографов еще нигде не была опубликована. Среди приобретенных рукописей много писем и записок Вольтера, Мирабо, Робеспьера, Шатобриана, Вальтер-Скотта, Беранже, композиторов Россини и Вебера. Большой интерес представляют также имеющиеся в этой коллекции письма Наполеона I, а также письма французских королей Франциска I и Генриха IV, герцога Гиза и других". В датировке документов "Правда" ошиблась на три столетия. "Книга для записи поступлений документальных материалов за 1938--1939 гг." Публичной библиотеки раскрывает имя "частного лица": "Куплено отд. комплектования у гр. Скалдина А. Д.".

Этот период представлен в нашей публикации стихотворениями "Петербург" (1924 г.) и "Сибирь" (1929 г.), а также черновой рукописью незавершенной статьи "Ленин и культура" (рукописи находятся в РГАЛИ и РО ИРЛИ). Статья не датирована. Вероятно, она писалась вскоре после смерти Ленина, на что указывает речевой оборот: "над свежей могилой". Как во всех статьях Скалдина, событие, личность -- лишь отправная точка, повод для изложения своей философской идеи; в этом случае -- обоснования утверждения: культура вступила в фазу коллективного творчества, теперь значительный результат не может быть достигнут одиночкой, пусть даже гениальным. Мысль, созвучная времени, определяющая время, но не вполне совпадающая с жизненной позицией Скалдина; может быть, именно поэтому статья осталась незаконченной и неопубликованной.

28 октября 1929 г. в один день с Д. Хармсом Скалдин был принят во Всероссийский Союз писателей. Интересно, что и исключают их из Союза, уже сменившего свое название, почти одновременно: Хармса в январе 1932 г., а Скалдина, вероятно, несколькими месяцами ранее.7 В том же фонде, что и публикуемый "Протокол No 3", хранится анкета Скалдина на перерегистрацию, которую он заполняет в мае 1931 г. А в протоколе от 16 января 1932 г. факт его исключения подтверждается. Включение в такой список исключенных способно составить честь любому писателю той эпохи. Здесь и Введенский, и Клюев, и Туфанов. Вскоре все они будут арестованы, погибнут или будут высланы из Ленинграда, окончат свои дни вдали от города, от отторгнувшей их официальной литературы.

И, наконец, последняя группа публикуемых документов относится к позднему периоду жизни Скалдина. Это обрывочные, чудом сохранившиеся дневниковые записи 1934--1941 гг. (РО ИРЛИ). Надо полагать, что дневники Скалдин вел в Алма-Ате аккуратно на протяжении всех восьми лет. Об этом говорит четырехзначная авторская нумерация в правом верхнем углу листов из разъятых регистрационных ("амбарных") книг большого формата. Девятнадцать фрагментов не дают возможности составить полное представление о характере дневников. Сохранившиеся записи разноплановы: это и бытовые зарисовки из жизни тогда глухого провинциального города -- Алма-Аты, впечатления от просмотренных фильмов и дискуссий, развернувшихся на страницах столичных газет, фиксация черт характеров окружавших Скалдина людей, и воспоминания, и саморефлексия, и беллетризованные заготовки для будущих произведений. Имен людей, близких литературных кругам, в этих фрагментах немного: Н. В. Недоброво, Л. К. Чичагова (Гребенщикова), Я. П. Гребенщиков. Возможно, их немного было и во всех дневниках Скалдина -- у него к тому времени был опыт двух предыдущих арестов, и как следствие могла появиться необходимая осторожность. И все-таки эти случайно сохранившиеся записи, нерассчитанные на чужое восприятие, безыскусно и подлинно, без героического пафоса передают атмосферу тягостной предвоенной эпохи и личного противостояния ей. В этом контексте неслучайно то, что последняя запись, сделанная за две недели до начала войны и за три до рокового, смертоносного ареста, обращена к далекому прошлому и к самым дорогим людям -- родителям.

1 Пренебрежительные оценки книги находим в обзорах новых книг: Гумилев Н. [Ред.]//Аполлон. 1913. No 3. С. 75; Городецкий С. [Ред.]//Гипеборей. 1913. No 4. С. 27--28.

2 Недоброво Н. В. А. Скалдин. Стихотворения. [Ред.]//Русская молва. 1913. 31 янв.

3 Крейд В. О Скалдине и его романе//Юность. 1991. No 9. С. 4.

4 В 1919 г. Скалдин сотрудничал в саратовском журнале "Художественные известия". В 1928--1931 гг. в Ленинграде выходят его детские книжки: "Чего было много", "Раскваси", "За рулем", "Колдун и ученый".

5 Письмо М. Р. Вальтер Г. М. Берковскому от 17 мая 1939 г. (Частное собрание).

6 Об этом подробнее в нашей публикации: Царькова Т. "Скалдиновщина": Саратовский период жизни писателя А. Д. Скаддина//Лица. СПб., 1993. Вып. 5. С. 460-486.

7 В РО ИРЛИ сохранился черновик протокола заседания Комиссии по перерегистрации членов ЛО ВССП от 4 июля 1931 г., в котором фамилия "Скалдин" фигурирует в рубрике "Выяснить". Напротив фамилии -- карандашная помета "Вывести". За указания по фонду 291 приношу благодарность его обработчику Т. А. Кукушкиной.

1. ТЕЗИСЫ К ДИСКУССИОННОМУ ДОКЛАДУ

"ИСКУССТВО И НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА"

Разграничение понятий о двух видах искусства: искусстве возникновения и искусстве передачи. К первому виду относится непосредственное авторское творчество, не связанное с вопросом о заработной плате, хотя иногда и эксплуатируемое ("Божественная комедия", "Война и мир", "Фауст", лирика в большинстве случаев. Тютчев, Фет и вообще все произведения такого порядка, где стимул заработной платы хотя и присутствует, но не первенствует и которые появились бы и без этой платы. Сюда же относится и все народное эпическо-лирическое творчество). Художник-творец не связан своим ремеслом, он может производить, занимаясь и другими делами, если даже обречен искать заработка.

Второй вид всегда связан с вопросом о заработной плате, следовательно -- со всякой экономической политикой.

При обсуждении вопроса о влиянии какой бы то ни было экономической политики на искусство приходится иметь в виду искусство передачи. На искусство возникновения всякая экономическая эпоха может влиять только контекстом переживаний -- искусство в эпохе ищет образов, но ищет критически и потому находит не только героев, но и карикатуры. Отсюда сатира.

При обсуждении влияния прежней экономической политики на искусство передачи сперва приходится обращать внимание только на хорошие стороны этого влияния, ибо дурных как будто и не было. (Первоначально было: ибо дурных <нет>.) Прежняя экономическая политика, понимая всякого члена общества как нечто однотипное и по отношению к искусству, приняло систему типизации, причем система эта в своих свойствах характеризовалась как система несомненного облагораживания -- мещанство и пошлость изгонялись из искусства, как и из жизни. Но это только на словах в искусстве, как на словах и в жизни -- спекулянт и мелкий буржуа все равно отовсюду лезли. Они вошли в плоть и кровь государства и партии и всюду заявляли о своем существовании, искажая принципы великой государственной программы.

Суть новой экономической политики заключается в том, что существование этого спекулянта и буржуа не замалчивается, но он из экономического расчета не вычеркивается безусловно (раньше так практиковалось и это было колоссальной и вредоносной - чего не хватало дочерям царя Никиты, но они смутно догадывались.

Ведь они и сами еще недавно сравнительно обратили внимание на значение многих безделок.]

2/VII. Март. Еду в Москву. В вагоне за перегородкой, в другом отделении, разговор. Один из пассажиров сообщает другим, что спиритизм это не выдумка, что он научно исследован и доказан.

Из дальнейших слов его понимаю, что он спутал спиритизм с гипнотизмом.

Рассказчик -- бывший офицер. Потом разговаривающие играют в карты, в домино. Рассказывают анекдоты. Репертуар скуден. И вообще никто ничего не может придумать ни для себя, ни для других. Скука безделья не скрашивается. Кто же они такие? Не сразу поймешь, а и поняв, придешь <в> уныние. Они делают всю нашу жизнь, но ничего толком они не знают. Говорят о городах -- не держа в своей голове никакого представления о географии. Каждый город для них сам по себе. И каждое явление само по себе -- в их сознании все расположено без композиции -- нанизано как грибы на ниточке. Но цепко держится за свое. Антисемитские анекдоты рассказываются со слюной во рту от сладострастия, хотя и не умеют их рассказывать.

Вот картина дня путешествия Кота Аристиппа.6 У меня вагон, в котором едет Аристипп, -- безжизнен.

-- Приехал домой в Детское. Смотрю, где что лежит, где что стоит, что испорчено или погибло. На столе у мамы лежит толстая книга в переплете, обернутая еще в газетную бумагу. Раскрываю. Смотрю -- "Вопросы Ленинизма" Сталина.7 Оказывается, этой книгой премировали на службе соседку -- Асю Израилевну. Ася Израилевна в глубине души явно обиделась -- нашли чем премировать. Но мама книгу взяла у нее для чтения и читает всерьез. Говорит: "А в некоторых случаях Троцкий был правее Сталина". Значит, в общем правоту за Сталиным признает. В 73 года, на костылях (безногая),8 все еще работает и, малограмотная (пишет плохо, но читает хорошо) -- находит интерес к общественной жизни и к вопросам ее строительства.

Ну что же? -- она не менее, чем отец,9 своеобразно культурный человек и свою культуру, как и он, создала будто из ничего. Были большие способности, пропавшие даром, как и у него. Но общественные идеалы были несколько другими -- поэтому они всю жизнь не могли сойтись. Она была государственником, он -- анархистом. Она -- реалист, он -- романтик.

Репертуар его чтения был очень пестр, а у нее выдержан, хотя, быть может, и однообразен. В жизни она прочитала немного книг, но читала каждую по несколько раз. Толстой, Достоевский, Диккенс, Тургенев, Григорович, Гончаров, Некрасов, Салиас, Данилевский -- вот ее репертуар. Теперь попросила у меня для прочтения "Красное и черное" Стендаля. Уважение к книге, как и уважение к порядку, у нее живет крепко. Когда нужно было спасать мои книги (вынести из ниши и отобрать от сырой стены, перетереть, переложить по другому), она все сделала своими руками, без чьей-либо помощи. По одной, по две книжки переносила этих добрых полторы-две сотни пудов. Ведь на костылях. Воистину образец живучести, деятельности и крепкого сознания долга. (Все остальные неприятные и тяжелые стороны ее характера искупаются этим.)

-- Вместе с Юрием10 мы отправились на вокзал за моими вещами. Хотели привезти их сами, но напросился за пять рублей охотник. Он нес -- мы шли, за ним следом. Был он слабоват и невзрачен на вид, а мы такие оба здоровяки. От этого обоим стало как-то неудобно. Несколько раз предлагали ему помочь, дать отдохнуть, но он отказывался категорически. При расчете дал ему вместо условленных пяти рублей (не торговались) -- шесть. Малое искупление испытанной большой неловкости, но он остался очень доволен. На одно и то же -- глубоко различные взгляды.

-- Теперь уже нет в Алма-Ате на базаре полупоходных дунгальских столовых в палатках -- уничтожали весной, когда выводили из города хулиганство и бандитизм. Говорят, что эти столовые были пристанищем для темного алма-атинского элемента. Не знаю -- конечно. Тем, кто уничтожал -- было виднее. Но кормили в них лапшой, пловом, кашей с урюком и кормили сытнее и вкуснее, чем в общедоступных советских столовых.

Вместе с дунганами-поварами исчезли и дунгане-булочники, продававшие свои по-настоящему белые лепешки. Цена была на белое печенье у них немного выше, чем в Торгсине,11 но изделия были очень вкусны. Исчезнут, очевидно, навсегда из алма-атинского обихода эти кружочки белого теста в виде тарелочки, что ли? -- приподнятые по краям и умятые в тонкий листок посередине.

Больше уже не кричат на базаре: "А вот интеллигентско-пролетарская столовая: повар китайский, мука русская, вода советская. Заходи, заходи, два рубля порция".

Сыпали в изобилии в лапшу зеленый лук и красный перец. Перец сыпали в таком количестве, что не всякий мог одолеть миску до конца.

На столах стояли цветы и бутылки с солью (чтобы не лазали за солью руками).

Как воспоминание об этом остались во вновь открытом в Парке Федерации "великосветском" ресторане надписи около каждого столика:

Твои пальцы грязны --

не бери соль из солонки руками.

Цветов же там на столах нет. Цветов много рядом, в парке.

И где-то далеко в городе, на воротах, красуется еще одно объявление около щели, за которой, по другую сторону ворот, привешен ящик

Дляпи сем

Ига зет ижур.

Странное отношение появилось в народе ко всякому "просвещению". Литература и письмо стали для массы, как театр: самому сделать нельзя, а смотреть можно. Ведь очевидно, в этот ящик действительно опускались не только письма, но и газеты, и журналы. Странные, доступные и в то же время неповторимые собственными силами вещи, подобные таинственным амулетам. То же и с ресторанами: платить 10 руб. за порцию барашка или почек в томате -- можно, но как обращаться с солонкой?

Тут же плакатики со словами Демьяна Бедного о порядке в работе.

6/VII. В детстве отец называл Eisbete12 "Египетскою царевной". Правда, в ее профиле было нечто родственное тончайшим женским профилям Египта, а у Константина Георгиевича было увлечение египтологией и сходство он мог уловить.

Египет его интересовал до тяжелой болезни, во время которой в бреду ему стали являться египетские песьеголовцы. Испугался он их что ли, или видел что-нибудь и пострашнее, но от египтологии, выздоровев, отстал и стал заниматься оранжереями. Особенно любил тюльпаны и орхидеи.

Так было, когда он жил в Архангельске, а переехав в Юрьев, построил себе обсерваторию и занялся наблюдением над двойными звездами. Несколько вновь открытых двойных звезд, кажется, связаны с его именем.

Бедная моя "Египетская царевна"! Когда ты умерла, твое тело, исхудавшее от болезни настолько, что оно стало подобно мумии, провезли на Кузьминское Детскосельское кладбище через полуразрушенные Египетские ворота.13

В нынешнем году их будут реставрировать... Не в твою ли честь?

А покойный Николай Владимирович Недоброво,14 как-то присмотревшись к моему черепу, определил, что он у меня имеет нубийскую форму.

Определения Николая Владимировича я не проверил. Но может быть мои предки (цыгане по линии матери) в своих странствованиях по белу свету ухитрились побывать и на берегах Нила и в наследство мне сохранили в своей природе какие-то нубийские элементы.

Так и вышло -- жизнь свела "Египетскую царевну" и потомка нубийцев -- в Петербурге в 1912 году.

-- Казалось бы, что нет ни одного встречного, ни одного идущего в ту же сторону, куда идешь и ты, который появился бы на свет иначе, чем потому, что где-то, когда-то какие-то "он" и "она", встретились, сошлись и породили нового человека. Да и сам ты появился на свет другим способом? Нет. Тем же. Но почему же ты так восстаешь внутренне против этого способа? Какой-то "выскочка" из мира?

Понял. Не против способа ты восстаешь, а против того, как пользуются этим способом, но восставал столько раз и с таким упорством, что уже нельзя разобраться против чего именно ты восстаешь.

Пойми: нет ничего легче сближения с женщиной (неверно когда-то я сказал Ксении,15 что "человеку к человеку подойти трудно"). Но а дальше? А если это неверно, если заранее понимаешь и чувствуешь, что здесь много неверного и ненужного (в каждом отдельном случае)? Сначала -- сближение, а потом -- расхождение. Это не нравится, ты неприятно в том обманулся. Зачем это?

-- До чего доводит осмотрительность. Вот и живешь в городе как отшельник.

-- Не как отшельник, или пусть как отшельник. Но что делать, когда за целый год жизни здесь я не встретил и одной женщины, которая меня хоть сколько-нибудь влекла?

Осмотрительность моя от требовательности. От чрезмерной требовательности.

Нина Николаевна Шишкина говорит, что от рассудочности. Это на мои слова о том, как меня определяла Лидия Александровна:16 "Вас должны любить женщины, дети и собаки...". Нина Николаевна говорила, что женщины любить не должны, потому что для них я очень рассудочен.

-- [Зеркало висело косо и укорачивало смотрящих в него. Он взглянул в него и себя не узнал -- таким он стал коротким и смешным от короткости. Ему стало неприятно -- он считал, что он на грани между короткостью и длиннотой. Хотелось непременно проверить сейчас то, что говорило зеркало, а было нельзя -- другого такого же (на весь рост) негде было найти.

Он отошел с чувством расстроенности. С такой смешной фигурой разве мог он рассчитывать на успех в любви. Ему казалось, что она действительно смешная, и что он себя раньше обманывал, утверждая свое состояние как раз посредине. Середина это пропорциональность, гармония. А разве он мог назвать себя гармоничным?]

-- Бывает так, что жизнь сводит тебя подряд с несколькими людьми, которые имеют между собой много общего.

Так в Ленинграде и Москве за последнюю поездку жизнь свела меня с тремя Лидиями.

Общее в них было не только то, что все они были женщинами, носили одинаковые имена (хотя имя всегда связывается с человеком, как и темперамент: есть среднее статистическое наименование, как попытка определения свойств). Общее в них для меня было то, что о каждой подумал, чем она для меня могла бы быть. Первою была Лидия Констанитновна.17 Судьба ее, конечно, тяжела и бессмысленна, потому что жизнь свела ее с таким отчаянным неврастеником, как Яков Петрович. Была она когда-то очень привлекательна. Но три беременности в пять лет изуродовали ее -- бедра и живот приобрели бесформенное выражение, получилась гипертрофия средней части тела, как наказание за то, что было гипертрофировано представление о назначении женщины да и человека.

-- Не пойдем ли мы назад,

Если будем лишь рожать?

Конечно, пойдем. И у Лидии Константиновны наметился путь к... "брассам тоисской Венеры".18

Словом, человек, как целое, был испорчен. Конечно, многие этого не заметят и не поймут. Разойдясь с Яковом Петровичем, она по всей вероятности найдет если не вторую любовь, то новую половую связь. Впрочем, Владимир Николаевич говорит, что никакой любви у них и не было. Яков Петрович, отчаявшись к сорока годам найти какую-нибудь женщину для себя, свел Лидию Константиновну на Смоленское кладбище к могиле Блока (личность которого Л. К. была дорога) и там, под угрозой самоубийства, потребовал, чтобы Л. К. вышла за него замуж. Так иногда расправляются с девушками.

Лидия Дементьевна Баранова (жена Алексея Алексеевича Иванова) -- другая. Всю привлекательность свою она сохранила, несмотря на то, что у нее, как и у Лидии Константиновны, было тоже трое детей. Она очень тоскует по муже. Она умна, приятна. Это легкий, хороший человек. Меня встретила и проводила очень тепло. Жалею, что я не сумею зайти еще раз.

Третьей Лидией была Лидия Александровна Гуляева.19 Но о ней после, особо. Сначала нужно рассказать о встречах с Ксенией Михайловной.20

-- [Днем шума речки не слышно. Конечно, она шумит так же, как и ночью. Хотя и днем в нашей части Города тихо, но шум дневной жизни, сливаясь в нечто неразличимое и даже неслышимое, понижает звукопроводимость воздуха и заглушает плеск речных водоскатов.

Когда лежишь под навесом во дворе ночью и слушаешь шум реки, то кажется, что он идет не через пустырь перед домом, откуда до реки ближе, а спускается с верховьев по Алма-атинской и Казначейской улицам, может быть так и на самом деле, а не только кажется.]

-- Религиозный человек, прочитав все журнальные и газетные статьи о постройке "Дворца Советов" в Москве,21 должен был бы решить, что это новая Вавилонская башня.

Да и действительно: уж слишком много в нее вкладывают "идеологии".

Из-за идеологии, например, не знают, чем закончить постройку.

Предположено поставить наверху гигантскую фигуру Ленина. Нарисовать ее на проекте или прикрепить к макету легко. Но когда скульпторам и архитекторам придется решать задачу в действительности -- дело окажется неимоверно трудным. Снизу фигуру увидишь только в таком ракурсе, который ее исказит или обезличит. Плоскостная форма для таких увенчаний гораздо лучше. Недаром выдуманы кресты, петухи, магометанский полумесяц со звездой, да и наши серп и молот. Правда, на шпице Петропавловской крепости укреплен ангел, но зато как вытянут шпиц? И на Александровской колонне ангел тоже, но это -- колонна.

Смотришь на рисунки дворца и видишь, что фигура Ленина рисуется кое-как, без разрешения архитектурной задачи. Пока. Будем строить, а там видно будет. Когда дойдем до верха -- отношение к вопросу об увенчании здания может решительно измениться. Лица, дающие "социальные заказы", к тому времени могут понять, что у архитектуры свои законы. Конечно, понять это труднее, чем законы механики в строительстве, скажем, аэропланов и паровозов, но дело еще не безнадежное.

Фигуру Ленина можно было бы поместить на другом месте в том же архитектурном комплексе.

А то один шутник советовал -- водрузить наверху подобие "Трех Граций" Кановы. Примерно, Ленин, Сталин и Каганович в сюртуках и прочих принадлежностях европейского "культурного" костюма. Напоминала бы карикатуру. Ну что ж? -- большинство не поняло. Ведь оно и художественный образ вообще представляет себе не в том виде, как его мыслил художник, а именно в виде карикатуры. Попробуйте проверить. Если б можно было заставить сотни тысяч людей нарисовать их представления (на память) о любом из памятников -- мы, наверное, получили бы колоссальную коллекцию карикатур на него.

7/VII. Будто неубедительно все это -- о "выскочке из мира". На самом деле очень действенно. Настолько каждый человек "сам по себе", что любовь не только единение, но и противоположность ему -- "конфликт". Поэтому каждая сторона и считает себя "победительницей", поэтому и существуют "герои любовных похождений" -- Дон Жуан и Нинон де-Ланкло22 или Клеопатры <...>

б/д [Нина говорит:

-- Я не хочу, чтобы вы женились по любви -- вы все отдадите жене и мне ничего не останется.]

б/д не через другого) с печальными перспективами уродства и страданий на всю жизнь. Грязное животное! Хорошо, что я вырвал отсюда Миру.

б/д Меня она согласна сохранить в качестве знакомого и то лишь потому, что я отец Мирки.

б/д Ина23 развивается и говорит очень хорошо. Гораздо лучше, чем в ее возрасте говорила Мира. Она настойчива и капризна в противоположность Мире, но капризы у нее нестойкие, скоро проходят. И удивительно хорошо она распознает изображение на рисунках и фотографиях, уже умеет сама нарисовать круг довольно правильно и всегда просит, чтобы ей рисовали что-нибудь.

б/д месяц назад, а другой в ночь на сегодня. Первый сон. Живу в подвале, как и теперь. Даже подвал почти тот же самый, но в большом каменном доме. Дом стоит на углу двух улиц, от него тянется высокая каменная ограда, а за ней корпуса фабрики, на которой работает Вася. И квартира ему дана от фабрики, а я у него и у Нины все тем же прихлебателем.24

б/д и высохшая земля растворяется в лужах водки и ранее выпитого чаю, мешаясь с хлебными крошками и огрызками селедки. Все вместе искажает незамысловатый рисунок клеенчатой скатерти. А хлеб!

б/д Я на майский парад смотрел из окна комнаты брата на улице Халтурина ("Дом ученых").25 Смешными казались сверху идущие люди (стоящие не казались). В движении ракурсы ног казались непропорциональными установившемуся отвлеченному представлению о размерах отдельных частей человеческого тела.

"Девяностые годы".

14/VI.1941. Отношение брата и мое к реальности. Он романтизировал отца. Почему? По характеру он противоположен отцу -- отец лентяй, а брат крайний трудолюбец; отец -- несдержан, брат отличается крайней сдержанностью; у брата чувство чести развито до крайности, у отца -- оно было выражено очень слабо, несмотря на огромное самолюбие. Взять в долг и не отдать -- у него было почти привычным делом; начать дело и бросить его на половине -- тоже было у него не за редкость. Сделать кой-как и приблизительно он всегда был не прочь.

И тем не менее они понимали друг друга больше, чем я и отец. От понимания шла и любовь. Зато брат совершенно не видел матери и ее свойств. Главное в отце было то, что при своей анархичности -- он ни в каком отношении к действительности не был революционен. Взрыв, подъем во имя ломки существующих форм и представлений ему был недоступен. Он в литературе, например, и символизма не принимал. В живописи весь был поглощен передвижничеством. Ему во всем и везде нужны были "польза" и "мораль". Помню, у него хранились его рисунки и опыты рассказов -- плод его опытов из сравнительно молодых лет (вероятно, восьмидесятые и девяностые). Рисунки были слабыми, но по типу совершенно совпадали с тем, что мы знаем из карикатур "Искры", "Осколков", "Будильника" и всей плеяды однородных художников того времени. Подписи тоже были соответствующие. Например:

Покупатель: Да вы, наверное, на этом товаре рубль на рубль наживаете?

Продавец: Где уж нам рубль на рубль! Хотя бы на копеечку две копеечки.

Подпись под таким рисунком плохо связывалась с ним. Что изображено было на рисунке? Край прилавка; по одну сторону стоит продавец, по другую -- покупатель. Вот и все. Типы? Выражения типов дано не было. А существовавшую подпись можно было заменить и всякой другой. Ну хотя бы:

-- Что ж вы так дорожитесь? Уступите.

-- Нет, какое уж уступить. Сами знаете, торговли никакой. Ей-богу себе в убыток продаем.

Ничего от этого не изменилось бы. Остроумия стало бы меньше? Но ведь не в рисунке оно уменьшилось бы.

Другой рисунок изображал бабу с петухом в подмышке и человека в чуйке, стоящего против бабы.

-- Здорово, кума.

-- На рынке была.

-- Аль ты глуха?

-- Купила петуха.

-- Прощай, кума.

-- Полтину дала.

И тоже -- больше ничего. Подпись сама по себе, рисунок сам по себе. Словом, как у передвижников. Такая уж была эпоха. Островский, конечно, еще играл во всем этом большую роль. Может быть, через театр. Но именно он как-то определял художественную форму, тяготение ее к голому "бытовизму".

Были у отца еще и другие рисунки, но они у меня в памяти не сохранились. И отец сам их никогда не показывал. Я вытащил их как-то тайком из верхнего ящика материного комода и посмотрел, пока старших не было дома.

Подобны рисункам были и литературные опыты отца. Не то это были только нравоучительные диалоги, не то попытки дать комедийные сценки. В них был юмор, но не было веселья, хотя бы даже глуповатого (что было, например, у Димитрия Семеновича Высотского). Отца бурно-веселым я не видел никогда.

Но к девяностым годам рисунки и литературные опыты для отца, пожалуй, были уже делом прошлого. Думаю, что и то и другое интересовало его до женитьбы, т. е. в конце семидесятых и первой половине восьмидесятых годов. Женился он весной 1886 г.; т. е. венчался. Здесь у меня нет точных сведений (мать в рассказе несколько путает) -- возможно, что он женился только в 1887 году; в том же году у него родилась первая дочь -- Евгения (15 дек.-- 27 дек. 1887 г. -- по времени рождения могло быть, что он сошелся с моей матерью еще до венчания).

С женитьбы круто изменилась жизнь отца и начались для него те годы, которые я, для отчетливости целого ряда представлений, называю "девяностыми". Они протекли для него, главным образом, в Новгородской губернии -- в Боровчике, Карыхнове и Бологом, закончились одиноким переездом (с отрывом от семьи) в Петербург и с 1902 г. перешли в те, что я называю "годами символов", когда он из Петербурга снова переселился в деревню, в Новгородскую же губернию, под Вороний Остров, и попробовал обзавестись сельским хозяйством, на правах арендатора у К. В. Колокольцова. Из опыта отца в этом случае ничего путного, как и в других, не получилось. Уже в 1907 г. он перебрался вслед за мною в Петербург, где и жил до войны. В этот период, в "период символов", он с символизмом все же столкнулся -- через своих сыновей, т. е. через меня и через Юрия. Все, что шло от меня и через меня -- он отверг, то, что через Юрия -- он более или менее примирительно принял. Через меня шел философский и метафизический символизм; через брата -- формальный. О себе я буду говорить особо, а у брата символизм преломился в копирование одной картины Беклина26 и в подражание немецкому югенд-стилю в смеси с российским модерном. Кое-что из российского модерна отец воспринял еще раньше, например, в 1902 г. через листы рукоделий, прилагавшихся к журналу "Родина". Помню, он даже объяснял нам, детям, по поводу одного красочного рисунка вышивки, -- что тут нового? Новое он понимал в асимметричности; о большем он не говорил. Может быть потому, что сам больше ни о чем не слышал, а может быть потому, что ничего больше не видел, т. е. потому, что все остальные стороны модерна прошли мимо его сознания.

Девяностые годы для отца начались не только с его женитьбы, но и со вторичной ссоры с дедом -- Андреем Ивановичем. Первая произошла, когда отцу было 12 лет, т. е. в 1866 или 1868 г. (я не знаю точно года его рождения). Причиной второй ссоры, если судить о ней на основании препирательств отца с матерью, была именно женитьба его на матери и тяжелый характер матери, но я думаю, что эта причина выставлялась только позже, для "уязвления" матери, а на самом деле была глубже и принципиальнее. Главное, чего не мог допустить отец -- чтобы дед и бабка вмешивались в его дела. Ведь и в первый раз отец ушел от деда, несмотря на свой малый возраст, именно по той же причине.

(РО ИРЛИ, р. I, оп. 25, No 514, л. 1--19). В квадратных скобках даны фрагменты, зачеркнутые автором.

Комментарии

1 Имеется в виду Константин Гангоев -- первый муж Нины Владимировны Соколовой (1914--1996), последней возлюбленной А. Д. Скалдина.

2 Люба -- старшая сестра Нины Соколовой, первая жена Василия Пудовкина, ставшего после ее самоубийства мужем Нины.

3 В письме к Р. В. Иванову-Разумнику (июнь 1941 г.) Скалдин называет эту новеллу "Неизвестный перед святыми отцами".

4 "Частная жизнь Петра Виноградова" -- фильм о жизни и труде советской молодежи (1934 г., на экраны вышел в мае 1935 г.; режиссер -- А. Мачерет, в главной роли -- Б. Ливанов).

5 "Новый Гулливер" -- полукукольный, полуигровой сатирический фильм, направленный против фашистских режимов (1935 г.; режиссер -- А. Птушко, в главной роли -- В. Константинов).

6 Аристипп из Киреиы (ок. 435--ок. 355 гг. до н. э.) -- древнегреческий философ-идеалист, сторонник гедонизма.

7 Упоминание книги И. В. Сталина не становится датирующим признаком дневниковой записи, так как в период с 1931 по 1941 гг. "Вопросы Ленинизма" переиздавались ежегодно.

8 Скалдина Александра Николаевна (1857 или 1858--1942); была инвалидом: попала под трамвай, вследствие чего ей ампутировали ногу.

9 Отец -- Дмитрий Андреевич Скалдин (1856?--1918).

10 Скалдин Георгий Дмитриевич (1891--1951) -- младший брат А. Д. Скалдина, малоизвестный художник, работал как книжный график в ленинградских издательствах.

11 Торгсин -- торговля с иностранцами на золото и валюту в период НЭПа.

12 Скалдина Елизавета Константиновна (урожд. Бауман (1885--1933) -- жена А. Д. Скалдина. Происходила из семьи прибалтийских немцев. Переводчица.

13 Египетские ворота были построены в 1827--1830 гг. по проекту А. А. Менеласа. Реставрация их чугунной обшивки и чугунной скульптуры была проведена в 1934 г. В 1937 г. зафиксировано в документах их окрашивание, проведенное, вероятно, в связи с пушкинским юбилеем.

14 Недоброво Николай Владимирович (1882--1919) -- литератор, друг семьи Скалдиных, автор рецензии на первую книгу Скалдина "Стихотворения" (1912).

15 Ксения -- см. ком. 20.

16 См. комм. 19.

17 Чичагова (Гребенщикова) Лидия Константиновна (1899--1942) -- вдова Якова Петровича Гребенщикова. Супруги работали в Публичной библиотеке Ленинграда. В 1933 г. Я. П. Гребенщиков проходил по одному делу со Скалдиным. Первый год алма-атинской ссылки они прожили в одной комнате. Из-за тяжелого психического заболевания в 1934 г. Яков Петрович был освобожден, но жить в Ленинграде ему было запрещено, он умер в Алма-Ате в 1935 г.

18 Точно установить, о чем идет речь, -- не удалось. Возможно, имеется в виду Венера палаццо Браски -- скульптура, хранящаяся ныне в Мюнхене.

19 Гуляева Лидия Александровна -- дочь профессора Бакинского университета А. Д. Гуляева, знакомая Скалдина по кругу Вячеслава Иванова. Сохранилось письмо Л. А. Гуляевой к Вяч. Иванову от 20 янв. 1925 г., в котором она пишет о Скалдине: "... Думаю о чем хочется и как хочется, и помогает мне думать "милый Алеша Скалдин", который мне пишет изредка большие и умные письма. (Он теперь в Ново-Николаевске на службе; семья его здесь.) Много пишет мне о Боге, но путь, который он мне предлагает, чтоб прийти к Нему -- неверен. Вы недаром прозвали меня бесенком; ангельские пути к раю для меня во всяком случае закрыты".

20 Колобова Ксения Михайловна (1905 или 1906--1977) -- историк античности, ученица Вячеслава Иванова. Скалдин познакомился с нею в Баку в 1925 г. и поддерживал отношения до 1941 г.

21 Идея постройки Дворца Советов в Москве широко обсуждалась в прессе начиная с 18 июля 1931 г., когда в газете "Известия" был объявлен конкурс проектов.

22 Нинон де Ланкло -- известная изысканная парижская куртизанка XVII в.

23 Инесса (р. 1938) -- дочь Нины Владимировны Соколовой и Василия Александровича Пудовкина.

24 Некоторое время Скалдин жил в одной комнате с супругами Н. В. Соколовой и В. А. Пудовкиным.

25 Скалдин Георгий Дмитриевич жил в Доме ученых (Ленинград, улица Халтурина, д. 27).

26 Беклин Арнольд (1827--1901) -- швейцарский живописец, повлиявший на формирование немецкого символизма и югендстиля.