Иорданский Николай Иванович - Вопросы текущей жизни

Вопросы текущей жизни.

"Гаденькій вальсъ" и "поглупѣвшая марсельеза".

Въ "Вѣсахъ" Достоевскаго есть одна любопытная сцена. На вечерѣ у шалой губернаторши Юліи Михайловны, Ляншинъ играетъ на фортепьяно "новую особенную штучку". "Начиналась она грозными внуками марсельезы,

"Qu, un sang impur abreuve nos sillons!"

Слышался напыщенный вызовъ, упоеніе будущими побѣдами. Но вдругъ, вмѣстѣ съ мастерски варьированными тактами гимна, гдѣ-то сбоку, внизу, въ уголку, но очень близко, послышались гаденькіе звуки Mein lieber Augustin. Марсельеза не замѣчаетъ ихъ. Марсельеза на высшей точкѣ упоенія своемъ величіемъ; но Augustin укрѣпляется, Augustin все нахальнѣе, и вотъ такты Augustin какъ то неожиданно начинаютъ совпадать съ тактами марсельезы. Та начинаетъ какъ бы сердиться; она замѣчаетъ, наконецъ, Augustin, она хочетъ сбросить ее, какъ навязчивую ничтожную муху, во Mein lieber Augustin уцѣпилась крѣпко; она весела и самоувѣренна; она радостна и нахальна; и марсельеза какъ-то вдругъ ужасно глупѣетъ: она уже не скрываетъ, что раздражена и обижена; это вопли негодованія, это слезы и клятвы съ простерши къ провидѣнію руками:

"Pas un pouce de notre terrain, pas une de nos forterresses".

Но уже она принуждена пѣть съ Mein lieber Augustin въ одинъ тактъ. Ея звуки какъ то глупѣйшимъ образомъ переходятъ въ Augustin; она склоняется, погасаетъ. Нерѣдка лишь, прорывомъ, послышится опять: "qu'un sang impur"... но тотчасъ же преобидно перескочитъ въ гаденькій вальсъ. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавръ, рыдающій на груди у Бисмарка и отдающій все, все... Но тутъ уже свирѣпѣетъ и Augustin: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмѣрно выпитое пиво, бѣшенство самохвальства, требованія милліардовъ, тонкихъ сигаръ, шампанскаго и заложниковъ; Augustin переходитъ въ неистовый ревъ"...

Эта музыка изображала франко-прусскую войну, но съ одинаковымъ правокъ она хожетъ служить яркимъ и сильнымъ изображеніемъ того процесса, который наблюдается въ послѣднее время среди русскихъ политическихъ направленій.

Роспускъ второй Думы, бывшей, послѣ краха декабрьскихъ активныхъ выступленій, рѣшительной ставкою русской демократіи, повсюду вызвалъ переполохъ умовъ. Жгучее чувство разочарованія и горькое сознаніе безсилія охватили сердца. Прямая дорога, до сихъ поръ ясно виднѣвшаяся впереди, вдругъ безслѣдно исчезла, и растерянные путники внезапно остановились на мѣстѣ, безпомощно озираясь по сторонамъ. Начались долгіе споры о томъ, какъ нужно было итти, чтобы не попасть въ тупикъ. Партіи пересматривали и переоцѣнивали свою тактику, критиковали себя я другихъ, каялись и обвиняли... Прошлыя ошибки были неправлены безпощадною мыслью, но въ настоящемъ не намѣчалось никакого практическаго выхода, никакого опредѣленнаго отвѣта на роковой вопросъ: что дѣлать?

Съ одной стороны, вавилонская башня безконечныхъ надеждъ рухнула и, казалось, навсегда погребла подъ обломками великія возможное?"; съ другой -- старые лозунги и задачи стояли во всей своей красотѣ и повелительной необходимости, на которую не всегда отваживалась посягнуть самая смѣлая критическая мысль. И демократія блуждала на перепутьи между прошлымъ и будущимъ въ тщетныхъ поискахъ настоящаго.

Теперь извѣстные слои либеральной и радикальной демократія, повидимому, обрѣли настоящее. Въ хаосѣ и растерянности русскаго политическаго хора послышались болѣе или менѣе ясные и опредѣленные звуки. Но отъ этой опредѣленности вянутъ уши: нестройныя я разрозненныя ноты складываются въ двойственную мелодію Лямшина, гдѣ "гаденькій вальсъ" Mein lieber Augustin исполняетъ "Русская Мысль", а "ужасно поглупѣвшую" -- настоящей уже не слышно -- марсельезу -- "Столичная Почта".

II.

"Гаденькій вальсъ" г. Струве помѣщенъ въ январьской книжкѣ "Русской Мысли" подъ громкимъ заглавіемъ "Великая Россія". Здѣсь этотъ своеобразный публицистъ пытается обосновать то новое слово, которое должно завтра стать символомъ вѣры русскихъ "образованныхъ классовъ".

Надо, однако, замѣтить, что новизна "новаго слова" г. Струве чрезвычайно условна. Еслибы его статья появилась въ "Голосѣ Москвы" или другомъ умѣренно-правомъ изданіи, то она навѣрное, не вызвала бы особеннаго интереса: настолько она пропитана духомъ банальной казенщины. Голый человѣкъ въ купальнѣ не привлекаетъ общественнаго вниманія, но если онъ появляется, напримѣръ, въ университетской аудиторіи, то, естественно, къ нему невозможно отнестись безъ нѣкоторой тревоги.

Г. Струве появился безъ одежды въ оппозиціонной средѣ и былъ встрѣченъ даже въ демократическихъ кругахъ такими привѣтственными возгласами, которые показываютъ, что его идеи начинаютъ проникать въ совершенно несвойственныя имъ сферы. Необычность этого явленія придаетъ выступленію г. Струве важность весьма печальнаго симптома.

Сама по себѣ статья г. Струве отличается поразительною скудостью и легковѣсностью содержанія. Она построена на метафизическомъ опредѣленіи государства, какъ "организма совершенно особаго свойства" или "соборной личности, у которой есть свой верховный законъ бытія". Давать такое опредѣленіе,-- столь же безграничное, какъ кругъ, очерченный въ воздухѣ,-- значить складными словами выражать складныя мысли, которыя каждый можетъ сложить и разложить въ любую величину. "Нов. Время" удовлетворенно одобрило г. Струве за защиту идеи государства и въ то же время "Стол. Почта", которая едва-ли сходится съ газетой г. Суворина въ пониманіи идеи государства, восторженно восклицала по адресу автора "Великой Россіи*: "благо намъ, что между нами еще есть люди, которые такъ хорошо вѣрятъ и насъ зовутъ вѣрить, посреди сгустившагося мрака, посреди мелкихъ засасывающихъ заботъ на торжищѣ повседневныхъ политическихъ компромиссовъ" {Стол. Почта. No 242 статья А. Р. "Мечты о Великой Россіи".}.

Столь странное совпаденіе ясно говоритъ, что г. Струве не далъ сколько-нибудь содержательнаго опредѣленія понятія государства. Между тѣмъ вся музыка г. Струве построена на противопоставленія его государственныхъ взглядовъ взглядамъ русской интеллигенціи, которая будто бы отрицаетъ самую идею государства. Это утвержденіе было настолько произвольнымъ, что уже чрезъ нѣсколько дней, въ полемикѣ съ г. Мережковскимъ, г. Струве вынужденъ былъ сдѣлать существенныя оговорки. "Безрелигіозное противогосударственное отщепенство, -- писалъ онъ {Рѣчь, No 47.}, -- выступаетъ въ духовной исторіи русской интеллигенціи въ двугь формахъ: какъ абсолютное и какъ относительное. Въ абсолютномъ видѣ оно является въ анархизмѣ, въ отрицаніи государства и всякаго общественнаго порядка, какъ таковыхъ (Бакунинъ и кн. Кропоткинъ). Относительнымъ это же отщепенство является въ разныхъ видахъ русскаго революціоннаго радикализма, къ которому я отношу прежде всего разныя формы русскаго соціализма. Исторически это различіе между абсолютнымъ и относительнымъ отщепенствомъ несущественно", такъ какъ "принципіальное признаніе необходимости общественной власти (т. е. въ сущности государства) революціоннымъ радикализмомъ носитъ весьма отвлеченный характеръ и стушевывается предъ враждебностью къ государству во всѣхъ его конкретныхъ опредѣленіяхъ".

Такимъ образомъ, г. Струве признаетъ, что его "культурно-философская" теорія стучится въ открытую дверь, ибо сказать, что русокій революціонный радикализмъ является противогосударственнымъ только om j.) сительно,-- значитъ признать, что этотъ радикализмъ отнюдь не враждебенъ принципіально самой идеѣ государства. Выпады г. Струве имѣютъ отношеніе исключительно въ анархистамъ, абсолютнымъ противогооударственимкамъ, но анархизмъ въ Россіи до сихъ поръ лишенъ какого-либо политическаго значенія. Относительная же антигосударственность, т. е. непризнаніе опредѣленныхъ государственныхъ формъ, свойственна въ Россіи не только революціоннымъ радикаламъ, но и оппозиціоннымъ либераламъ, поскольку они дѣйствительно боролись и борятся противъ стараго порядка.

Мы остановились на этой мысли г. Струве для того, чтобы показать, насколько пуста и безсодержательна теоретическая часть проповѣди новоявленнаго пророка, если въ ней искать новыхъ идейныхъ откровеній. "Новое политическое и культурное сознаніе", которое пытается выковать г. Струве, на самомъ дѣлѣ, представляетъ мѣшанину изъ справедливыхъ, но ординарныхъ возраженій противъ анархистской идеологіи и также ординарныхъ, но несправедливыхъ возраженій противъ послѣдовательно демократической идеологіи. Складныя мысли и складныя слова г. Струве пріобрѣтаютъ смыслъ и значеніе только тогда, когда ихъ метафизическая всеобъемлемость превращается въ опредѣленную реальность, когда алгебраическая формула государства наполняется конкретнымъ содержаніемъ современнаго государства россійскаго. Освобожденное отъ метафизическихъ украшеній, "новое слово" г. Струве дѣйствительно не лишено -- въ той обстановкѣ, въ которой оно провозглашено -- многозначительнаго содержанія. Это -- Mein lieber Augustin, поглощающій марсельезу русской либеральной и радикальной буржуазіи.

"Правильная политика общества, -- поетъ г. Струве, -- есть проблема не тактическая, а идейная и воспитательная". Русская революція потерпѣла пораженіе, потому что ея дѣйствія и лозунги "были внушены духомъ враждебнымъ государству, какъ таковому, потому что они подрывали не правительство, а, ради подрыва правительства, разрушали хозяйственную основу государства и тѣмъ самымъ государственную мощь".

"То состояніе, въ которомъ находится въ настоящее время Россія, есть -- пригодятся это признать съ величайшею горестью -- состояніе открытой вражды между властью и наиболѣе культурными элементами общества. До событій революція власть могла ссылаться -- хотя и фиктивно -- на сочувствіе въ ней молчальника-народа. Послѣ всего, что произошло, послѣ первой и второй Думы, подобная ссылка невозможна. Разрывъ власти съ наиболѣе культурными элементами общества есть въ то же время разрывъ съ народомъ. Такое положеніе вещей въ странѣ глубоко ненормально; въ сущности, оно есть тотъ червь, который всего сильнѣе подтачиваетъ нашу государственную мощь".

Что же дѣлать? Гдѣ выходъ изъ этого ненормальнаго положенія?

"Политика общества должна начать съ того, чтобы на всѣхъ пунктахъ національной жизни (Angustin уже чувствуетъ себя хозяиномъ!) противогосударственному духу, не признающему государственной мощи и съ нею не считающемуся, и протокультурному духу, отрицающему дисциплину труда, противопоставить новое политическое и культурное сознаніе".

"Интеллигенціи страны должна пропитаться тѣмъ духомъ государственности, безъ господства котораго въ образованномъ классѣ не можетъ быть мощнаго и свободнаго государства".

Въ какихъ конкретныхъ формахъ мыслитъ г. Струве рекомендуемое имъ "пропитываніе" интеллигенціи государственнымъ духомъ? На сто онъ даетъ отвѣтъ, который мы -- увы!-- уже не разъ слышали изъ праваго лагеря.

"Теперь задача истинныхъ сторонниковъ государственности заключается въ томъ, чтобы понять и расцѣнить всѣ условія, созидающія мощь государства... Государственная нощь невозможна внѣ осуществленія національной идеи. Національная идея современной Россіи есть примиреніе между властью и проснувшимся къ самосознанію и самодѣятельности народомъ, который становится націей"!

Г. Струве говоритъ языкомъ моралиста проповѣдника. На политическомъ языкѣ "примиреніе между властью и народомъ" можетъ означать ни демократическую организацію государственной власти, т. е. побѣду народа, или, какъ выражается г. Струве по поводу Германіи, "сочетаніе историческихъ традицій съ новыми государственными учрежденіями", т. е., какъ это и было въ Германіи, пораженіе народа. Г. Струве, по всѣмъ признакамъ, имѣемъ въ виду второй случай, такъ какъ для него представляетъ значеніе не удовлетвореніе народныхъ нуждъ, а "осуществленіе національной идеи".

Между тѣмъ, осуществленіе національной идеи далеко не означаетъ удовлетворенія народныхъ нуждъ.

Національная идея не заключаетъ въ себѣ никакого другого содержанія, кромѣ представленія объ опредѣленной системѣ личныхъ и классовыхъ отношеній, отвѣчающей состоянію производительныхъ силъ данной страны и регулирующей ея производственную дѣятельность.

Національная идея современной Россіи заключается въ освобожденіи страны отъ хозяйственныхъ и политическихъ пережитковъ крѣпостной эпохи и въ обезпеченіи свободнаго капиталистическаго развитія. Осуществленіе этой идеи, несомнѣнно, вызоветъ ростъ національнаго богатства, но, какъ извѣстно, національное богатство вовсе не совпадаетъ съ народнымъ благосостояніемъ. Поэтому, для трудящихся классовъ русскаго населенія "національная идея современной Россіи", по меньшей мѣрѣ, недостаточна и нуждается въ существенныхъ дополненіяхъ. Ни промышленный, ни сельскій пролетаріатъ не могутъ ограничить свои очередныя задачи "осуществленіемъ національной идеи". Это осуществленіе покрываетъ только нужды имущихъ классовъ.

Но въ формулѣ г. Струве, которая предписываетъ сочетаніе историческихъ традицій съ новыми государственными учрежденіями, т. е. примиреніе съ конкретной властью, осуществленіе національной идеи настолько съуживается, что имъ могутъ удовлетвориться только верхи имущихъ классовъ, идеологомъ которыхъ въ данномъ случаѣ является г. Струве, а не буржуазія, взятая въ цѣломъ, какъ классъ.

Конкретная власть -- не метафизическое туманное пятно, а опредѣленная соціально-политическая величина, съ которою необходимо считаться, какъ съ данной. Конкретная власть современной Россіи не составляетъ исключенія. Правительство, стоящее нынѣ у руля государственнаго корабля, держитъ твердый и, съ своей точки зрѣнія, правильный курсъ, по линіи умѣренно-праваго центра третьей Государственной Думы, т. е. оно выражаетъ и защищаетъ интересы высшихъ слоевъ помѣстнаго дворянства и промышленной буржуазіи. Интересы же этихъ группъ заключаются не только въ ликвидаціи революціи, но и въ ликвидаціи стараго порядка, дальнѣйшее господство котораго нарушало бы необходимое равновѣсіе соціальныхъ силъ и подрывало бы національные интересы.

Двойная ликвидація -- вотъ лозунгъ современной конкретной власти. Это -- лозунгъ реальной политики, осуществленіе которой и потребовало сосредоточенія государственной мощи въ рукахъ соціальныхъ группъ, составляющихъ большинство третьей Думы.

О какомъ же примиреніи говорить г. Струве? Съ кѣмъ онъ желаетъ примирить власть? Мы видимъ, что между "народными представителями" третьяго созыва и правительствомъ господствуетъ добрый и прочный миръ. Примиреніе же съ широкими народными массами для конкретной власти является неосуществимой задачей, такъ какъ крѣпость современнаго правительства исключительно объясняется опредѣленностью его антидемократической соціальной позиціи.

При такихъ условіяхъ, примирительная проповѣдь г. Струве можетъ, имѣть только одно практическое значеніе: полную капитуляцію либеральной демократіи предъ верхами имущихъ классовъ. Не говоря уже о пролетаріатъ и крестьянствѣ, для которыхъ этотъ политическій компромиссъ знаменуетъ долгіе годы тяжелаго безправія, осуществленіе "національной идеи" г. Струве не дастъ ничего или дастъ очень мало и широкимъ слоямъ средней и мелкой буржуазіи, которой не найдется мѣста на праздникѣ жизни.

Примиряясь съ дѣйствительностью въ настоящій моментъ, эти слои только окажутъ поддержку ликвидаціи стараго порядка и революціи въ пользу крупнаго землевладѣнія и крупнаго напитала. Они не учтутъ въ своихъ интересахъ политической неустойчивости, свойственной переходнымъ эпохамъ государственнаго бытія, и вступятъ въ новую жизнь новой Россіи еще болѣе обдѣленными и угнетенными, чѣмъ раньше,

И тогда елейные звуки "гаденькаго вальса" г. Струве быстро превратятся въ неистовый ревъ торжествующаго побѣдителя...

III.

Г. Струве питаетъ широкіе замыслы. "Проблема государства,-- пишетъ онъ {Отвѣтъ Д. С. Мережковскому. "Рѣчь" No 47.},-- въ окончательной своей постановкѣ соприкасается для меня въ настоящее время съ проблемой не только культуры, но и религіи". Но "ежели есть въ Россіи "фантастичнѣйшая сказка, отвлеченнѣйшая утопія", такъ это мечта -- привить русской интеллигенціи религію, не истребивъ идейно интеллигенцію. Религіозная "интеллигенція" есть твердая жидкость, contradictio in афсіо". "Религіозныхъ идей у русской "интеллигенціи" никогда не было. Религіозность, революціонной интеллигенціи есть благочестивая легенда". Поэтому, очевидно, г. Струве и провозглашать въ одной изъ своихъ недавнихъ статей, что революціонизмъ долженъ уйти изъ русской жизни.

Идейное истребленіе, удаленіе изъ жизни -- таковы конечныя цѣли новаго похода противъ русской демократической интеллигенціи. Во имя чего? Неужели только во имя новаго религіознаго сознанія? во имя новаго культурно философскаго символа вѣры? Непосредственная связь, устанавливаемая г. Струве между его культурно-философскими идеями и его политическими выводами, даетъ опредѣленно отрицательный отвѣтъ на эти вопросы и позволяетъ провѣрять, вслѣдъ за авторомъ, открытое имъ правильное направленіе политической липіи, не опасаясь обвиненій въ инквизиторскомъ "классовомъ чутьѣ".

Идейное истребленіе и удаленіе изъ жизни революціонной интеллигенціи ("свирѣпѣетъ Augustin: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмѣрно выпитое пиво, бѣшенство самохвальства")... и примиреніе съ властью,-- вотъ что гласятъ скрижали, вынесенныя г. Струве изъ долгихъ скитаній въ области метафизическихъ тумановъ. Мы старалась показать, что, присовременныхъ русскихъ условіяхъ, практическое разрѣшеніе этой "идейной и воспитательной проблемы" въ желательномъ для г. Струве смыслѣ послужитъ на исключительную пользу крупнаго землевладѣнія и крупнаго капитала, т. е., другими словами, что "правильная политика общества", рекомендуемая г. Струве, развѣ только въ оттѣнкахъ,-- хотя, быть можетъ, и значительный.-- отличается отъ "правильной политики" г. Гучкова и другихъ людей союза 17 октября. Слѣдовательно, "новое слово" г. Струве было не только сказано, но и оцѣнено гораздо раньше появленія въ "Русской Мысли" статьи "Великая Россія". Этимъ выводовъ сказано все. Подвергать критическому разсмотрѣнію циклъ октябристскихъ людей въ данный моментъ не представляется необходимости.

Предъ нами другая болѣе интересная задача: какъ эти идеи, въ обработкѣ г. Струве, распространяются среди демократіи, какъ гаденькій вальсъ заглушаетъ и поглощаетъ гордую марсельезу. Процессъ, еще недавно казавшійся невозможнымъ, несомнѣнно совершается, и демократія не должна закрывать глазъ на новую опасность, возникшую на ея тернистомъ пути. Несмотря на явственный октябристскій характеръ политическихъ афоризмовъ г. Струве, они далеко не встрѣтили въ такъ называемомъ лѣвомъ лагерѣ заслуженнаго пріема. Наоборотъ.

Оказалось, что демократическая марсельеза "уже принуждена пѣть съ Mein lieber Augustin въ одинъ тактъ. Ея звукъ какъ-то глупѣйшимъ образомъ переходятъ въ Augustin, она склоняется, погасаетъ. Изрѣдка лишь, прорывомъ, послышится опять: "qu'un sang impur".... но тотчасъ же преобидно перескочитъ въ гаденькій вальсъ. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавръ, рыдающій на груди у Бисмарка и отдающій все, все"... Развѣ не рыдающій Жюль Фавръ г. А. Р., написавшій въ "Столич. Почтѣ" статью о "мечтахъ" г. Струве?

"Всегда оригинальный, всегда смѣлый, всегда идеалистъ, (читатель знаетъ, что въ "демократической" прессѣ нашего времени принято отвѣшивать поясной поклонъ, обращаясь направо, и оскаливать зубы, обращаясь налѣво) -- г. П. Струве предлагаетъ русскому обществу новый лозунгъ... Съ радостью готовъ я привѣтствовать предлагаемый!

"Великая Россія! примиреніе власти съ народомъ! Прекрасныя мечты! И благо намъ, что между нами еще есть люди, которые такъ хорошо вѣрятъ и насъ зовутъ вѣрить, посреди сгустившагося нрава, посреди мелкихъ засасывающихъ заботъ на торжищѣ повседневныхъ политическихъ компромиссовъ".

Проливъ эту слезу, нашъ Жюль Фавръ вспоминаетъ изъ прошлаго нѣсколько нотъ марсельезы, которая однако, становится невѣроятно глупой отъ сочетанія съ Augaatin^Отъ. "Нашъ идеалъ свободное объединеніе народа, освободившагося отъ классовыхъ противорѣчій, вокругъ государственной идея. Нашъ идеалъ -- примиреніе трудящихся массъ съ идеей государства"... Освобожденіе отъ классовыхъ противорѣчій дополняется, такимъ образомъ, объединеніемъ вокругъ государственной идея, т. е. уничтоженіе классовъ совершенно непонятно связывается съ организаціей классовой) господства, какой является государство! Однако, эта "величественная гармонія государственной власти и народныхъ силъ", какъ называетъ г. А. Р. свою путанную выдумку, слишкомъ "великій и прекрасный идеалъ", чтобы осуществиться въ настоящій моментъ.

И здѣсь сотрудникъ демократической газеты далеко обгоняетъ даже г. Струве. Послѣдній не видитъ никакихъ препятствій къ примиренію власти и народа хотя въ сегодняшній полдень. Онъ стремится къ этому примиренію, видитъ въ немъ единственное разрѣшеніе мучительнаго кризиса русской жизни.

Г. А. Р. отказывается вѣрить въ возможность такого счастливаго исхода, потому что сейчасъ народныя массы еще не созрѣли для него. "Въ русскомъ обществѣ, въ русскомъ народѣ есть, конечно, стремленіе подняться на высшую ступень человѣчности. Если бы не было этого стремленія, то совсѣмъ нельзя было бы говорить объ обществѣ, о народѣ, какъ о чемъ-то самостоятельномъ, кромѣ государства и рядомъ съ государствомъ существующемъ. Но все же стремленіе это слабо, а потому слаба и общественность, безконечно слаба, еле теплится и національная идея. Нужно въ сто, въ тысячу разъ плотнѣе свивать идейной связью разрозненные милліоны человѣческихъ атомовъ, чтобы создалась дѣйствительно могучая русская нація. И много еще должно быть сдѣлано подготовительной работы, и много еще должно пройти времени, пока сознавшая себя нація сможетъ заключить мирный союзъ съ исторической государственной властью на тѣхъ почетныхъ гордыхъ (?) условіяхъ, о которыхъ мечтаетъ г. Петръ Струве. А теперь отъ чьего имени, за чьей отвѣтственностью могутъ быть предложены правящимъ сферамъ условія примиренія? Кто же стоитъ за вами, г. Струве? Гдѣ то общество, которое своею автономной силой могло бы импонировать правящимъ сферамъ? Гдѣ тотъ народъ, въ которомъ государственная власть видѣла бы могучаго антагониста и желаннаго союзника? Пассивная законопослушность народныхъ массъ обезпечена и сейчасъ при помощи уголовнаго уложенія и полицейскихъ и судебныхъ органовъ. Активную же, живую любовь народа къ государственной культурѣ можете ли вы обѣщать той сторонѣ, хотя бы на самыя невѣроятныя уступки, если еще нѣтъ даже самой почвы, на которой могли бы зародиться подобныя чувства?"

Итакъ, единственнымъ возраженіемъ противъ сдѣлки, предлагаемой г. Струве, демократія выставляетъ только неправоспособность несовершеннолѣтняго народа въ заключенію договора съ властью. Года не вышли.

Эта растерянная игра словами въ отвѣтъ на серьезный политическій вопросъ вовсе не является, однако, жалкой болтовней, отвѣтственность за которую падаетъ на отдѣльнаго писателя. Стремленіе г. А. Р. подставить желательныя ему ариѳметическія величины въ алгебраическія формулы завтрашняго хозяина жизни характерно для цѣлыхъ группъ нашей демократіи, которая объята жаждой принять участіе въ государственномъ строительствѣ, хотя бы цѣною приспособленія къ "условіямъ дѣйствительное"'"

Не менѣе характерны для извѣстныхъ слоевъ демократіи и объявленіе народа незрѣлымъ и несовершеннолѣтнимъ, и выходки противъ "банальнаго радикализма" и призывъ къ долговременной подготовительной работѣ и отодвиганіе "конечнаго идеала" въ невѣдомую даль и нѣсколько темное заявленіе, что гг. А. Р. "не могутъ подчинить себя тѣмъ методамъ политики, которые основаны на враждебномъ непріемлемомъ для нихъ міросозерцаніи", такъ что, если въ Россіи появятся собственные Бисмарки и Крупны, то они должны "для своего дѣла обойтись безъ помощи" г. А. Р. и его единомышленниковъ.

Признавая, вмѣстѣ съ г. Струве что "только государство и его мощь могутъ быть для настоящихъ патріотовъ путеводной звѣздой; остальное -- блуждающіе огни",-- демократія типа г. А. Р. не можетъ не чувствовать, что въ современномъ государствѣ -- считать-ли его путеводной звѣздой или нѣтъ -- для нея не отведено особенно почетнаго мѣста. Поэтому, она создаетъ себѣ утѣшеніе въ видѣ грядущаго торжества, пока же выпрашиваетъ себѣ у сильныхъ міра сего скромный уголокъ, маленькое мѣстечко въ заднихъ рядахъ, опасливо и послушно устраняясь съ авансцены, чтобы не раздражать сегодняшнихъ хозяевъ.

Этотъ скромный уголокъ называется культурной работой] или -- что то же -- малыми дѣлами. Проповѣдь малыхъ дѣлъ неразрывно связана съ проповѣдью примиренія между властью и народомъ; малыя дѣла послѣднее прибѣжище людей и группъ, утратившихъ принципіальные устои и побѣжденныхъ враждебными силами. Сдавъ свои политическія позиція противникамъ, люди малыхъ дѣлъ уходятъ отъ широкой политической борьбы, предоставляя ее хозяевамъ жизни и отдаются просвѣтительной работѣ, которая будто-бы должна подготовить трудящіяся массы къ грядущему торжеству демократіи. Обыкновенно правящіе побѣдители до извѣстной степени и де извѣстнаго предѣла относятся терпимо въ упражненіямъ въ "грядковой культурѣ", какъ выражается мой товарищъ по журналу Ларскій, и культурники тѣшатся мыслью, что они дѣлаютъ большое общественное дѣло.

IV.

Проповѣдь малыхъ дѣлъ въ послѣднія недѣли пріобрѣла поистинѣ нестерпимый характеръ. "Русская Мысль", "Московск. Еженедѣльникъ" и, конечно, неизбѣжная "Столичн. Почта" сливаются въ одинъ хоръ, хотя послѣдняя, разумѣется, не сознаетъ, что ея поглупѣвшая марсельеза цѣликомъ переходитъ въ Mein lieber Augustin.

Г. Струве, призывая въ малымъ дѣланъ, имѣетъ совершенно опредѣленную цѣль: измѣнить точку приложенія демократической энергіи. Онъ обвиняетъ всю русскую интеллигенцію въ томъ, что она умѣла танцовать только отъ печки, что стремилась разрубить, а не развязать политическій узелъ и не думала о подъемѣ народныхъ массъ на должную культурную высоту. Появленіе, послѣ революціи, на политической сценѣ широкихъ массъ обязываетъ интеллигенцію отрезвиться и вмѣсто "разрушенія Карѳагена" заняться всестороннимъ распространеніемъ культуры {Моск. Еженед. No 1, 1908.}. Тѣ же цѣли ставить культурной работѣ и г. Езерскій, по мнѣнію котораго эта работа "не должна даже вовсе пока преслѣдовать политическихъ цѣлей, ибо она только создаетъ фундаментъ для будущаго гражданскаго общества" {Тамъ же No 3.}.

Въ устахъ представителей умѣреннаго либерализма призывы къ устраненію съ политической арены наиболѣе активныхъ слоевъ демократіи вполнѣ понятны и цѣлесообразны.

Но странно читать, когда это же устраненіе проповѣдуется представителями "безпартійнаго радикализма" во имя интересовъ демократіи. "Въ* культурной работѣ, которая не будетъ приспособлена "къ тому ближайшему", что именуется "разрушеніемъ Карѳагена", окрѣпнетъ психика и воскреснетъ духъ интеллигенціи" {Стол. Почта No 216.}. Въ культурной работѣ, по утвержденію г. В. X. "заключается источникъ подъема духа, который можетъ и долженъ вдохновиться сознаніемъ всей важности задачи" {Стол. Почта No 225.}. Г. Вик. П. приглашаетъ "вцѣпиться въ то, что осталось отъ эпохи пріобрѣтеній и по возможности упрочить его распространеніемъ вширь и вглубь культурныхъ навыковъ" {Тамъ же No 227.}.

Наконецъ, "Нашъ Вѣкъ", кратковременно замѣнявшій "Товарища", прямо рекомендовалъ малыя дѣла въ качествѣ универсальнаго лекарства. "Культурная работа, самая упорная и настойчивая -- таковъ лозунгъ дня, продиктованный повелительно нашей интеллигенціи обнаружившимся безсиліемъ новой жизни побѣдить старую; таковъ долженъ быть отвѣтъ ни жгучую потребность массъ, пробужденную переживаніями послѣднихъ лѣтъ; таковъ путь для выхода изъ тупика, въ который засѣла теперь наша отсталая и взмученная страна. Этотъ лозунгъ является въ настоящее время общимъ (?) для всѣхъ сколько-нибудь здоровыхъ теченій нашей интеллигентской мысли. И на немъ возможно единеніе демократическихъ частей расколовшагося по своимъ симпатіямъ общества" {Нашъ Вѣкъ No 965.}.

Всѣ эти разсужденія являются только "ужасно поглупѣвшей марсельезой", потому что ихъ авторы, считая себя демократами, вѣрными строго демократическимъ идеаламъ, не замѣчаютъ, съ чьего голоса они поютъ свои пѣсни. Для нихъ совершенно не ясны тѣ нити, которыя ведутъ отъ малыхъ дѣлъ культурной работы чрезъ устраненіе отъ самостоятельной политической дѣятельности къ примиренію съ историческими традиціями россійскаго государства. Выполняя роль наврорь въ рукахъ умѣреннаго либерализма, г.г. Е. К., Вик. П., В. X., А. Р. и прочіе и прочіе только накладываютъ заплаты на полуразрушенное зданіе стараго порядка, но отнюдь не ускоряютъ нарожденіе новаго строя. Наоборотъ, отводя демократическую энергію въ неполитическое русло, они искажаютъ и тормозятъ развитіе демократическихъ идей въ странѣ, тѣмъ болѣе, что ихъ мирная культурная работа носитъ весьма воинственный характеръ по отношенію къ группамъ, оставшимся вѣрными своимъ богамъ, и смѣющимся надъ задорнымъ восхваленіемъ новаго идола.

Г. Е. К., напримѣръ, бросая грустный взглядъ назадъ, увѣряетъ, что "по разнымъ причинамъ политическаго и бытового свойства у насъ въ Россіи свирѣпствовалъ особый видъ заболѣванія: алкоголизмъ словъ... Политическіе алкоголики не могли приступить ни къ какому самомалѣйшему дѣйствію, не опьянивъ себя крѣпкими вдохновенными словами" {Стол. Почта No 229.}. Къ огорченію г. Е. К., болѣзнь не исчезла окончательно, и ея, если не вдохновенныя, то крѣпкія слова написаны по поводу рецидива "политическаго алкоголизма" въ средѣ с.-д. партіи. Г. Вик. П. утверждаетъ, что недавно для писателей извѣстнаго рода "весьма многое разрѣшалось однимъ тѣмъ, что читателю предлагалось точно запомнить первыя слова извѣстнаго гимна:

отрѣшимся отъ стараго міра,

отряхнемъ его прахъ съ своихъ ногъ.

А тамъ видно будетъ, что и какъ" {Тамъ же No 227.}. Онъ же клянется, что у тѣхъ, кто не проповѣдуетъ малыхъ дѣлъ, "остался одинъ только "набрюшникъ" внѣ радикальныхъ формулъ" {Тамъ же No 236.}.

Уже одно сравненіе формы этой полемики съ формою полемики противъ г. Струве показываетъ, что для культурниковъ звѣзда отъ звѣзды разнствуетъ. У г. Струве -- смѣлость, у революціонеровъ -- скаканіе чрезъ пропасти; у г. Струве -- оригинальность, у революціонеровъ -- культурная неподготовленность, у г. Струве -- идеализмъ, у революціонеровъ -- политическій алкоголикъ. Одни и тѣ же явленія въ разныхъ случаяхъ носятъ равныя названія. Строя глазки направо и гнѣвно обрушиваясь налѣво, проповѣдями малыхъ дѣлъ не забываютъ, конечно, яркими красками изобразить свои собственныя заслуги и добродѣтели.

Прежде всего, имъ "не придетъ въ голову дѣлать русскую революцію по Марксу и играть въ дорого стоющія "коммуны" по французски". Они люди -- трезвые и разсудительные. Они отвергаютъ "старое, знакомое, къ сожалѣнію, не исчезнувшее пристрастіе къ формуламъ, къ общимъ идеямъ". "Вѣчныя "опьяненія" и "отрезвленія", перемежающуюся лихорадку съ политическими пароксизмами и апатичными уныніями они не любятъ и предпочитаютъ здоровое, ровное и сильное чувство ".

Но изъ мнѣнію, "въ глухія поры нашей исторіи мы, интеллигенты,-- какъ я правительство,-- привыкли относиться, какъ опекуны къ соннымъ народнымъ массамъ, привыкли кормить ихъ манной вашей изъ нашихъ программъ, безотносительно къ тому, что пробуждается въ нихъ независимо отъ насъ, подъ вліяніемъ условій существованія ихъ, подъ вліяніемъ ихъ собственной мысли, ихъ собственнаго сознанія всего окружающаго".

Но "теперь перемѣнились времена, перемѣнились нравы"... Теперь для интеллигенціи "архимедовой точкой только и могутъ быть тѣ реальные запросы, которые уже идутъ изъ глубинъ широкихъ слоевъ народа" {Ст. Почта No 216.}. Изъ "глубинъ" же, какъ достовѣрно извѣстно людямъ съ здоровымъ чувствомъ жизни, вдуть только запросы на культурную работу интеллигенція.

Если къ изложеннымъ соображеніямъ прибавить глубокомысленное наблюденіе г. В. X., что всякое знаніе полезно, то, кажется, вся аргументаціи въ пользу культурной работы, какъ единственнаго выхода изъ современнаго политическаго и психологическаго тупика, будетъ исчерпана.

Мы видимъ, что она достаточно потрепана жизнью. Г. Е. К. и иже съ нимъ, правда, могли бы освѣжить платье шестидесятыхъ и восьмидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія нѣсколькими украшеніями изъ теоретической сокровищницы "Рабочаго Дѣла", этой, во всякомъ случаѣ, не лишенной оригинальности попытки создать русское бернштейніансгво. Проповѣдь малыхъ дѣлъ могла бы вылиться въ довольно стройную систему умѣреннаго соціалъ-реформизма. Но эта задача не выполнена, и въ своемъ настоящемъ видѣ аргументація въ защиту культурничества настолько вела, что производить самое жалкое впечатлѣніе.

Культурники ничего не забыли, ничему не научились съ восьмидесятыхъ годовъ. Современное культурничество, по крайней мѣрѣ, теперь, въ моментъ его зарожденія, принадлежитъ къ той же "психической расѣ", какъ и старое культурничество. "Фракція эта задалась мыслью служить народу непосредственнымъ практическимъ путемъ и удовлетворять его насущнымъ нуждамъ въ просвѣщеніи и благоустройствѣ простыми ближайшими средствами и энергическимъ трудомъ безъ всякой окраски его въ какой-либо посторонній цвѣтъ или тенденцію, для практическаго дѣла, по мнѣнію фракціи, не имѣющихъ никакого значенія". {Шелгуновъ. Очерки русской жизни. Стр. 857.} Развѣ эти давно написанныя слова Шелгунова не характеризуютъ съ математическою точностью современныхъ культурниковъ?

Или развѣ не къ нимъ относятся другія слова того же публициста: "у нихъ есть одна общая черта -- враждебное отношеніе къ идейности, къ теоретическому движенію мысли, которое они называютъ профессорскимъ или академическимъ и частью не довѣряютъ ему, а частью считаютъ безплоднымъ и даже иронизируютъ надъ "высшими идеями", предпочитая разработку "муравьиныхъ", но близкихъ каждому "практическихъ вопросовъ" {Тамъ же, стр. 890.}. Развѣ, наконецъ, не объ этихъ людяхъ писалъ Шелгуновъ, что "они топчутъ ногами все предыдущее движеніе мысли и дѣлаютъ это съ какимъ-то непостижимымъ личнымъ озлобленіемъ (вспомните "алкоголизмъ" г. Е. К.!), точно это движеніе мыса и есть тотъ самый врагъ, который всему мѣшаетъ и котораго, поэтому, нужно унизить, смѣшать съ грязью, уничтожить" {Тамъ же, стр. 846.}. Презрѣніе къ "общимъ идеямъ", злобность къ ихъ носителямъ, безграничный политическій оппортунизмъ -- въ третью избирательную кампанію "Товарищъ", напримѣръ, хлопоталъ о томъ, чтобы сосватать кадетовъ съ октябристами, -- эти черты, какъ печать антихриста, лежатъ, очевидно, на русскихъ культурникахъ всѣхъ временъ.

Горькая иронія исторія выбросила на поверхность нашей причудливой жизни старыя, очень старыя идеи и старые, очень старые вопросы. Настолько старые, что даже трудно вести споръ по существу о соотношеніи культурной и политической работы. Словно приходится излагать статьи Шелгунова: "рѣшаются ли историческіе вопросы усовершенствованіемъ личности" или о "газетномъ оппортунизмѣ и идейности". Мы убѣждены, что въ этомъ нѣтъ практической необходимости: недаромъ же Россія прожила послѣднее двадцатилѣтіе. Но мы считаемъ необходимымъ подчеркнуть одно измѣненіе въ объективныхъ условіяхъ стараго спора о культурѣ и похитимъ, котораго не могли имѣть въ виду ни Шелгуновъ ни Михайловскій: не только фактическое, но и формальное участіе народныхъ массъ въ политической жизни страны.

Это обстоятельство вовлекло въ политическій водоворотъ широкіе слои населенія и создало политическія партія, которыя ставятъ своею цѣлью битъ сознательными выразительницами стихійнаго историческаго процесса. Ори такихъ условіяхъ культурная работа должна замкнуться въ своихъ естественныхъ границахъ. Если до сихъ поръ она имѣла значеніе лишь постольку, поскольку превращалась въ суррогатъ политической борьбы, то въ настоящее время она принимаетъ чисто просвѣтительный характеръ и не можетъ уже пріобрѣсти могущества политической панацеи, какъ предполагалъ "Нашъ Вѣкъ". Освобожденная отъ историческихъ традицій восьмидесятыхъ годовъ культурная работа станетъ просто просвѣтительною дѣятельностью, имѣющей лишь самое косвенное политическое значеніе, и, въ качествѣ таковой, будетъ призвана отъ же безспорной, какъ азбука. Политическая дѣятельность приметъ тогда другую, свойственную ей форму, куда, какъ часть, войдетъ и созданіе культурныхъ цѣнностей. Культурная дѣятельность, несомнѣнно, можетъ опереться на политическую платформу, но быть опорой политическому движенію она безусловно не можетъ.

И если теперь съ разныхъ сторонъ раздаются голоса о культурной работѣ, какъ единственномъ для демократіи выходѣ изъ современнаго тупика, то это означаетъ новую фальсификацію демократическихъ лозунговъ подъ вліяніемъ измѣнившихся условій общественной жизни. Культурная работа безъ политической окраски въ дѣйствительности является политической программой очень опредѣленной оппортунистической окраски. Недаромъ около нея хлопочутъ и суетятся г.г. Струве, Езерскіе, Е. К., Вик. П. и прочіе игрушечныхъ дѣлъ мастера. Это -- программа политическаго и соціальнаго компромисса, границы котораго съ правой стороны опредѣляетъ политическая фигура г. Струве, съ лѣвой же стороны ихъ опредѣлитъ текущая жизнь, еще не сказавшая своего слова.

Въ восьмидесятыхъ годахъ неполитическая "культурная работа" -- это также не могло быть отмѣчено ни Шелгуновымъ ни Михайловскимъ въ свое время -- была компромиссомъ между народнической интеллигенціей либеральными аграріями. "За смиренномудрой внѣшностью,-- писалъ объ этомъ періодѣ Потресовъ -- Старовѣръ въ одной изъ обоихъ тонкихъ статей о русской интеллигенціи,-- скрывался моментъ большого потенціально-политическаго содержанія; въ этой уродливой формѣ буржуазная демократія отразила первый лучъ своего самосознанія, въ эту форму она отлила свою увѣренность въ томъ, что ей найдется и находится мѣсто въ процессѣ общественнаго созиданія, что она не отщепенецъ современности, что, наоборотъ, ея дѣятельность, профессіональная дѣятельность растущихъ слоевъ интеллигентной демократіи, довлѣетъ себѣ и общепризнано, какъ цѣнность {А. П. Потресовъ (Старовѣръ). Этюды о русской интеллигенціи. Спб. Стр. 241.}. Десятилѣтіе понадобилось на то, чтобы "дѣловая кооперація" разночинца и помѣщика стала кристаллизаціоннымъ ядромъ либерально-демократическаго движенія", и только тогда опредѣлился объективный смыслъ "малыхъ дѣлъ" восьмидесятыхъ годовъ.

Быть можетъ, современная проповѣдь малыхъ дѣлъ также готовить ядро новаго народнаго движенія? Быть можетъ, несмотря на старанія г. Струве, приспособляющаго культурную работу въ потребностямъ крупнаго капитала, современное культурничество выльется въ дѣловую кооперацію полинявшей марксистской демократія съ растущей мелкой буржуазіей деревень и городовъ и создастъ ядро грядущаго буржуазно-демократическаго движенія? Пока мы можемъ только поставить эти вопросы, но уже самая возможность ихъ постановки показываетъ, что "новое слово", раздающееся теперь въ политическихъ кругахъ, является симптомомъ новаго соціально-политическаго размежеванія соціалистической интеллигенціи, послѣ котораго ея ряды еще болѣе порѣдѣютъ, но русскій соціализмъ станетъ болѣе концентрированнымъ пролетарскимъ соціализмомъ, международной соціалдемократіи. Слѣдовательно, съ точки зрѣнія соціалистической интеллигенціи, остающейся вѣрной своему символу вѣры, современная проповѣдь малыхъ дѣлъ имѣетъ двойственное значеніе: съ одной стороны, она означаетъ утрату нѣкотораго количества интеллигентныхъ силъ, съ другой -- выигрышъ опредѣленности и содержательности движенія.

Г. Вик. Д., пожалуй, опять спроситъ меня: что же слѣдуетъ, по вашему мнѣнію, дѣлать? Какова очередная директива? Этотъ публицистъ, страдающій, по опредѣленію Шелгунова, "несчастною слабостью за недостаткомъ энергія мысли прибѣгать къ энергіи выраженій", полагаетъ, что "штатная обязанность публициста толстаго журнала -- устанавливать перспективы и давать директивы". Не найди таковой въ моей февральской статьѣ о кризисѣ интеллигенціи, онъ подвергъ меня строгому выговору за безсодержательную отвлеченность моего вывода и заявилъ, что публика желаетъ знать, презирать-ли культурную работу или нѣтъ и, если презирать, то что же собственно дѣлать.

Я долженъ сказать, что совершенно не считаю своею обязанностью въ качествѣ публициста, толстаго журнала, не являющагося партійнымъ изданіемъ, давать какія-либо "дежурныя" директивы. Это -- дѣло партійныхъ организацій и партійной прессы. Моя задача, какъ и задача журнала, анализировать общественныя явленія и давать читателямъ матеріалъ для разрѣшенія очередныхъ вопросовъ текущей жизни.

Настоящій анализъ новѣйшаго теченія русской демократіи -- я надѣюсь -- ясно покажетъ читателямъ, что я считаю злобную проповѣдь малыхъ дѣлъ, въ качествѣ панацеи, "ужасно поглупѣвшей марсельезой" въ комбинаціи съ пошлѣйшихъ Mein lieber Augustin или, выражаясь безъ образовъ, безсознательной фальсификаціей послѣдовательно демократическихъ лозунговъ.

Что же касается вопроса о томъ, что вообще нужно дѣлать интеллигенціи, стоящей на классовой точкѣ зрѣнія, то, въ самой общей формѣ, я могу отвѣтить г. Вик. П., что считаю правильнымъ тотъ методъ борьбы за свои взгляды, который рекомендуетъ въ "Стол. Почтѣ" г. В. X.

Послѣдній полагаетъ, что, для успѣха какого-нибудь начинанія, прежде всего, необходимо позаботиться о созданіи "внутреннихъ данныхъ". Но г. В. X. думаетъ, что сейчасъ необходимо создавать "внутреннія данныя" для развитія культурной работа, я же думаю, что необходимо создавать внутреннія данныя для осуществленія старыхъ демократическихъ идеаловъ. И я думаю, что создавать эти внутреннія данныя можно только тѣмъ же способомъ, какъ раньше, какъ и всегда: дѣйствуя на человѣческія головы, развивая ихъ самосознаніе и самодѣятельность. Никакихъ другихъ способовъ проводить въ жизнь свои идеи я не знаю, такъ какъ ни въ заговоры, ни въ какія другія чудодѣйственныя средства разрѣшенія историческихъ проблемъ не вѣрю. Развитіе же самосознанія и самодѣятельности народныхъ массъ совершается путемъ, достаточно разработаннымъ политической практикой: путемъ организаціи и дѣятельности политическихъ обществъ и партій, которыя могутъ измѣнять свои формы, но, которыя, во-первыхъ, всегда остаются политическими, а не превращаются въ просвѣтительные союзы, и, во-вторыхъ, всегда руководятся программой, духъ которой опредѣляетъ неизмѣнность внутренняго смысла очередныхъ тактическихъ лозунговъ.

Ник. Іорданскій.

"Современный Міръ", No 3, 1908