Лаппо Дмитрий Евдокимович - Каплица

Въ память женщины-врача Евгеніи Павловны Серебренниковой.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900.

КАПЛИЦА 1).

(Изъ бѣлорусскихъ разсказовъ).

1) Часовня.

-- Олесь, Олесь!-- говорила пани Чаплинская своему сыну, юношѣ лѣтъ двадцати:-- ты забылъ заповѣди твоего отца! ты забываешь слезы твоей матери! ты отвернулся отъ святой вѣры, въ которой родился. Ты не видишь страданій поляковъ; ты уже не помнишь, что брата твоего родного повѣсили москали, что отецъ твой умеръ въ москальной Сибири! Хоть бы подумалъ ты о томъ, что по милости москалей ты теперь простой работникъ!.. Простой работникъ изъ рода Чаплинскихъ! Польскій дворянинъ -- простой работникъ! А предки твои брали Москву и были кандидатами въ крули польскіе. Хоть бы ты пожалѣлъ самого себя; подумалъ о родѣ своемъ, о будущихъ дѣтяхъ своихъ, не все же тебѣ жить бобылемъ, дружиться съ москалями! Ты не ходишь въ костелъ; ты не хочешь говорить съ ксендзомъ, ты не хочешь покаяться передъ нимъ... Ты помѣшанъ на глупыхъ русскихъ книжкахъ. Теперь ты ужъ могъ бы бросить водить дружбу съ хлопами, твоей компаніей должны быть господа: ты получаешь, хвала Богу, хорошее жалованье! Когда мы были въ нуждѣ, то поневолѣ избѣгали пановъ. Что-жъ, если не было приличнаго костюма выйти въ люди!.. Ты вспомнишь когда-нибудь все, что я говорю теперь! вспомнишь, да ужъ поздно будетъ! Не долго мнѣ маяться на этомъ свѣтѣ... Охъ, не долго...

Пани Чаплинская ударила нѣсколько разъ о полъ посохомъ, который никогда не выпускала изъ рукъ, потому что ноги уже отказывались служить ей. Изъ глазъ старухи полились крупныя слезы, она не могла больше говорить и отъ волненія дрожала и всхлипывала...

-- Каждый день я это слышу, мамуня! Ей Богу, каждый день!-- отвѣчалъ Олесь, поднимаясь изъ за-стола, у котораго читалъ книжку.

Это былъ высокій юноша съ открытымъ лицомъ. Голубые глаза его блестѣли, щеки пылали и онъ нервно крутилъ свои рыжеватые небольшіе усы.

Въ окна стучала вьюга, колебля убогій домишко.

-- Я ужъ не дитя, мамуня, самъ знаю, что дѣлать мнѣ,-- продолжалъ онъ.-- Изъ меня не выйдетъ такого поляка, какой тебѣ нуженъ, что-жъ дѣлать!... Ксендзамъ я не вѣрю...

-- Олесь, Олесь, опомнись! Что ты говоришь... Ты безбожникъ! Олесь! ты хуже москаля...

Пани Чаплинская сдѣлала жестъ обѣими руками, какъ бы отстраняя отъ себя кого-то, и выпустила свой посохъ изъ рукъ.

-- Ты хуже москаля!-- повторила она слабымъ голосомъ.-- О, что сказалъ бы твой отецъ!... Прощаясь со мной, онъ говорилъ: "Оставляю тебѣ, Ксаверія, двухъ сыновъ, воспитай изъ нихъ добрыхъ поляковъ"... Что сказалъ бы теперь твой старшій братъ! На послѣднемъ свиданіи со мною онъ говорилъ: "Напиши отцу, что изъ меня вышелъ добрый полякъ". Что бы они сказали теперь, когда бы встали изъ своихъ могилъ и посмотрѣли на такого поляка, что и вѣру забылъ, и отчизну, и все...

-- Наша отчизна не Польша, какіе мы поляки! А по вѣрѣ... всѣ работники одной вѣры...

-- Лжешь, лжешь!-- пани Чаплинская встала съ убогаго кресла и нѣсколько разъ съ сердцемъ ударила посохомъ въ полъ...-- Лжешь!-- повторила она еще разъ. Старческое лицо ея приняло грозное выраженіе, тонкія губы дрожали, казалось, она не находила словъ для выраженія своихъ чувствъ и мыслей. Казалось, что морщины разгладились на ея старческомъ лицѣ, точно она помолодѣла на много лѣтъ; на щекахъ вспыхнулъ румянецъ.

Вѣтеръ съ силою ударилъ ставнями и бросилъ въ обледенѣлыя стекла глыбу снѣга.

-- Нѣтъ у меня сына, нѣтъ у меня Олеся,-- неожиданно проговорила пани Чаплинская. Она произнесла это медленно, съ разстановкой.

-- Мама, что ты сказала?-- спросилъ испуганно сынъ, точно не вѣря своему слуху.-- Что ты сказала?

Но Чаплинскую уже покинула энергія, и она опять опустилась въ кресло, и худое лицо ея приняло свое обычное выраженіе. Юноша взволнованно зашагалъ по комнатѣ. Взоръ его невольно остановился на переднемъ углу, гдѣ висѣли рядомъ икона Спасителя въ терновомъ вѣнцѣ и изображеніе святого Іоасафата Кунцевича, этого истребителя православныхъ и жестокаго гонителя одной изъ христіанскихъ религій; въ углу лежали нѣсколько золотыхъ олтажиковъ разныхъ форматовъ. Затѣмъ юноша оглянулся на свой письменный столъ. На этомъ столѣ лежало нѣсколько книгъ по естествознанію и политической экономіи, тутъ же лежалъ томъ Некрасова и два томика сочиненій Сырокомли.

"Два разныхъ міра!" -- подумалъ Чаплинскій.-- "Не понять ей моихъ стремленій! не передѣлать мнѣ этой натуры, сложившейся подъ вліяніемъ вѣковыхъ условій".

-- Прости, мамуня,-- проговорилъ онъ, подходя къ матери.-- Прости твоего сына; не станетъ онъ больше огорчать тебя. Вотъ съ этимъ олтажикомъ (Олесь взялъ со стола золотообрѣзный молитвенникъ) съ этимъ самымъ олтажикомъ стану ходить вмѣстѣ съ тобою въ костелъ... Наступятъ дни покаянія, и я вмѣстѣ съ другими наклоню свою голову,-- пусть посыплетъ ксендзъ ее пепломъ...

Юноша опустился на колѣни и склонилъ свою покорную голову къ ногамъ матери. Слезы струились по впалымъ щекамъ старухи. Съ обожаніемъ и гордостью смотрѣла она на своего сына, послѣднюю отрасль нѣкогда славнаго рода Чаплинскихъ, истощившаго свои силы въ борьбѣ съ могущественными врагами величія былой Польши.

-- Встань, Олесь, ты дворянинъ!

-- Нѣтъ, мама, я рабочій. Но прости меня, все будетъ такъ, какъ ты меня учишь. Будь здорова и спокойна, твои труды не пропали даромъ: твою вѣру, твою надежду, твою ненависть впитало сердце твоего родного сына Олеся.

Пани Чаплинская почувствовала приливъ давно небывалой бодрости, глаза ея засверкали, точно съ нихъ спала пелена, положенная долгими годами бѣдности, безсонными ночами отчаянія, когда она оплакивала потерю своего послѣдняго сына, отпавшаго отъ святого костела, презрѣвшаго стремленія польскихъ патріотовъ и помѣшавшагося на торжествѣ какихъ-то холопскихъ идей, признавшаго своими братьями не родовитыхъ шляхтичей, а безродныхъ мастеровыхъ, въ среду которыхъ загнала его нужда. Она такъ часто винила своихъ знаменитыхъ предковъ, что не съумѣли они сберечь богатства для поддержанія своего славнаго рода, что по ихъ расточительности Олесь смѣшался теперь съ чернью и забылъ всѣ славныя преданія старины. Старая Чаплинская не вѣрила своимъ глазамъ, слушая Олеся: "Боже мой, неужели это правда? неужели слухъ не обманываетъ ее? Значитъ, только нужда заставляла его быть не такимъ, какимъ она хотѣла его видѣть; значитъ, въ душѣ онъ остался добрымъ полякомъ, вѣрнымъ своей родинѣ, который въ своей гордости предпочиталъ быть первымъ между рабочими, чѣмъ пресмыкаться между чванными панами... "Олесь, Олесь!-- думала она: -- ты лучше меня оправдалъ надежды отца". Приливъ необычайной гордости наполнилъ ея старое сердце, она выпрямилась во весь ростъ, простерла свои руки надъ головой Олеся и осѣнила его крестнымъ знаменіемъ...

-- Ты умнѣе, чѣмъ я думала, -- сказала она:-- дѣлай такъ, какъ знаешь, живи, какъ хочешь, теперь я могу умереть спокойно.

Взявши затѣмъ со стола золотой олтажикъ, она промолвила:-- Помоги мнѣ, Олесь, надѣть салопъ!

-- Куда ты, мама, въ такую погоду?

-- Молчи.

У Олеся мелькнула мысль, что старухѣ хочется отвести душу съ ксендзомъ, остановившимся по случаю непогоды ночевать въ мѣстечкѣ, и онъ не сталъ противиться желанію матери.

-- Такъ я тебя, мамуня, провожу.

-- Сиди дома, сама дорогу знаю.

Подавши салопъ, молодой Чаплинскій вышелъ на дворъ; ему показалось, что вѣтеръ стихалъ, переставалъ сыпать снѣгомъ; съ улицы донесся скрипъ проѣзжавшихъ саней; съ вокзала послышался свистокъ...

"Половина шестого,-- сказалъ самъ себѣ Олесь:-- не поздно; пусть старуха душу отведетъ... Не буду мѣшать ей"...

По возвращеніи въ комнату, онъ встрѣтилъ мать уже готовою въ путь: съ посохомъ въ рукѣ, съ молитвенникомъ въ другой, въ лучшемъ салопѣ; въ такомъ видѣ она всегда путешествовала за 5 верстъ въ городъ, гдѣ находился костелъ.

-- Мамуня, позволь мнѣ проводить тебя!-- сказалъ Олесь.

-- Сиди дома, сама дорогу знаю,-- отвѣтила она сурово. Олесь не противился болѣе.

-----

Пани Чаплинская вышла на улицу. Кой-гдѣ изъ непритворенныхъ ставнями окопъ, сквозь замерзшія стекла, падалъ блѣдный свѣтъ на снѣжные сугробы. Съ кровель сыпало мелкимъ снѣжкомъ.

Старуха бодро пробиралась по тропинкѣ, протоптанной подлѣ заборовъ, плетней и избъ. Она чувствовала себя легко и свободно, будто съ плечъ ея свалилось бремя тридцати годовъ. Она стремилась, однако, не туда, куда думалъ Олесь. Кончились избы, послѣдній заборъ остался позади. Потянулись безконечные плетни мѣщанскихъ огородовъ, сыпучій снѣгъ широкими волнами усѣялъ, казалось, весь земной шаръ. Пани Чаплинская выбралась на шляхъ.

-- Божія Матерь!-- шептала она: -- смилуйся надъ нами грѣшными.

По временамъ вѣтеръ стихалъ и переставалъ сыпать снѣгомъ,-- и тогда сквозь мглу пробивалось мутное сіяніе луны. Но вскорѣ луна выглянула на землю и освѣтила ее тихимъ свѣтомъ.

Пани Чаплинская увидѣла въ сторонѣ небольшую сосновую рощу; темными массами возвышалась она надъ сугробами сыпучаго снѣга; рощу осѣпялъ накренившійся на бокъ крестъ. Пани Чаплинская перекрестилась: она увидѣла цѣль своего путешествія -- старую каплицу. Погода, между тѣмъ, начала мѣняться. Стало морозить. Ровный и тихій вѣтеръ гналъ мелкій снѣгъ по безконечнымъ сугробамъ. Морозъ съ минуты на минуту крѣпчалъ.

Съ тѣхъ поръ какъ русскій царь отъ пановъ отнялъ мужиковъ, ни одна вѣрующая душа не тронулась, чтобы поддержать почернѣвшую отъ непогоды древнюю каплицу, скромно пріютившуюся среди кудрявыхъ сосенъ, осѣнявшихъ кладбище.

Послѣднее повстаніе отважныхъ пановъ было подавлено удалыми казаками, не оставившими въ цѣлости ни одного фольварка. Съ того времени, казалось, окрестные жители потеряли всякое благоговѣніе къ высокочтимой нѣкогда каплицѣ, а безбожники-мѣщане не пропускали случая стащить то сухую половицу на подтопку, то драницу съ ветхой крыши, чтобы заложить ею пробитую свиньями дыру въ плетневомъ хлѣву. Давно двери каплицы сняты съ петель и унесены неизвѣстно кѣмъ; во многихъ мѣстахъ вырваны желѣзныя скрѣпы, выдернуты гвозди; мальчишки, потерявъ благоговѣйный страхъ къ святому мѣсту, смѣло спускались подъ полъ, гдѣ былъ устроенъ просторный склепъ и пробивали отверстіе за отверстіемъ въ кирпичной стѣнѣ, замуравливавшей гробы гордыхъ магнатовъ; они карабкались подъ самую кровлю каплицы, пугая мирныхъ галокъ и разоряя ихъ гнѣзда.

Съ давнихъ поръ не раздается пѣнія священныхъ гимновъ на этомъ кладбищѣ. Вѣтеръ заноситъ пескомъ забытыя могилы. Каменныя и чугунныя плиты, положенныя для увѣковѣченія скрытыхъ подъ ними покойниковъ, все болѣе и болѣе погружались въ землю. Съ каждымъ годомъ становились рѣже и рѣже кресты и памятники, украшавшіе кладбище: одни изъ нихъ уже погрузились въ сыпучій песокъ, другіе подгнили и упали, многіе были похищены святотатственною рукою окрестныхъ жителей. Одновременно рѣдѣла и вѣчно-зеленая роща, точно она хотѣла раздѣлить судьбу давно забытаго кладбища, не желая переживать его славу. Древнія сосны корявѣли, теряя свой стройный видъ; не выдерживая болѣе напора бури и вѣтровъ, онѣ крошились, точно срѣзанныя, и валились на землю, разрушая при своемъ паденіи уцѣлѣвшіе памятники.

Въ то время, какъ на сосѣднемъ православномъ кладбищѣ густымъ кольцомъ молодой соснякъ окаймлялъ старую рощу, выдвигая съ каждымъ годомъ новыя и новыя поколѣнія на защиту умножавшихся могилъ,-- около каплицы не появлялось ни одного молодого ростка. Окрестные жители удивлялись такому явленію. "Богъ пересталъ, -- говорили они:-- любить панскую вѣру съ тѣхъ поръ, какъ поляки измѣнили русскому царю". Каплица была сложена изъ прочныхъ сосновыхъ брусьевъ... Архитекторъ съумѣлъ придать ей стройную красивую форму, гармонировавшую съ окружавшими соснами и могильными крестами. Но время взяло свое: какъ бы въ раздумья надъ бренностью всего земного, наклонилась каплица и точно застыла въ такомъ положеніи.

Не всѣ, однако, забыли и покинули ее. Два раза въ годъ сквозь узкія отверстія оконъ виденъ былъ слабый мерцающій свѣтъ, и жители мѣстечка прекрасно знали, кто этотъ таинственный почитатель былой святыни. Въ продолженіе четверти вѣка, изъ года въ годъ на Великій день и на Нарожденіе старая Чаплинская проводила ночи въ каплицѣ; тогда оттуда слышалось старческое пѣніе гимновъ, плачъ и рыданіе о временахъ прошедшихъ; можно было подслушать проклятія, посылаемыя на головы враговъ, виновниковъ несчастія пани Чаплинской, ея рода и отчизны. Забиравшіеся послѣ этого въ каплицу мальчишки находили огарокъ восковой свѣчи, небольшой образокъ Спасителя или Божіей Матери; уцѣлѣвшія половицы были выметены, зеленыя вѣтви елей и сосенъ живописно украшали стѣны, съ которыхъ время и непогоды давно согнали слѣды украшеній и изображеній католическихъ святыхъ.

-----

Теперь пани Чаплинская стремилась въ эту святыню возблагодарить Бога за неожиданно ниспосланную ей радость. Морозъ щипалъ ей щеки и носъ, но она не чувствовала его прикосновеній. Запыхавшись, она остановилась и почти съ испугомъ подняла свои глаза: ей представилась картина, которую она уже гдѣ-то видѣла. Луна докатилась до рощи и крестъ каплицы чернымъ силуэтомъ врѣзался въ ясный дискъ свѣтила, придавшаго своимъ освѣщеніемъ загадочный видъ темной рощѣ, одиноко возвышавшейся среди необозримаго снѣжнаго моря.

Но гдѣ Чаплинская видѣла эту картину? О, Боже мой! она вспомнила: она видѣла ее въ своей молодости. Давно то было, а кажется, что только вчера случилось. Тогда ѣхали они на пикникъ; она съ Ясемъ, покойнымъ мужемъ, сидѣла въ переднихъ саняхъ, цугомъ. Лошади мчались; вдругъ -- стой! Что такое? Глупые хлопы возвращались со свадьбы и загородили дорогу. Свѣтила луна, и снѣжныя искорки блестѣли, какъ брилліанты. Она любовалась этой картиной, пока Ясь расправлялся съ мужиками. Какъ орелъ налетѣлъ онъ на нихъ съ бичемъ и хлесталъ ихъ сплеча, пока они не своротили своихъ клячъ въ сугробы снѣга. Такъ же въ сторонѣ тогда стояла роща, осѣнявшая кладбище; такъ же возвышался крестъ надъ рощей; такъ же луна зашла за крестъ, который величественно озиралъ такое же безбрежное снѣжное море, и такъ же въ душѣ гнѣздилось смѣшанное чувство, въ которомъ были и грусть, и любовь... Ахъ, пріятное то было чувство! И плакать ей тогда хотѣлось, и излить свою душу въ какомъ-нибудь торжественномъ гимнѣ. Она сама не замѣтила, какъ тихимъ голосомъ начала: "Съ дымомъ пожаровъ". Она такъ увлечена была своимъ настроеніемъ, что не слышала, какъ вся компанія подхватила мотивъ, и полились по безбрежному морю величественные звуки торжественнаго гимна.

Старуху бросило въ жаръ, она забыла свои годы и свою прошлую, тяжелую, полную лишеній и униженій жизнь. Она видѣла передъ собой только одну цѣль, къ которой стремилась,-- темную рощу съ накренившимся крестомъ надъ застывшей въ своемъ теченіи луной. Пріятная бодрость проникла во всѣ ея члены, и старуха совсѣмъ не ощущала налегавшаго мороза. Забывши самое себя, свой возрастъ, пани Чаплинская въ мечтахъ переживала иную жизнь.

Перебравшись черезъ перегнившій порогъ внутри часовни, она остановилась на минуту, чтобы перевести духъ и осѣнить себя крестнымъ знаменіемъ. Тутъ на нее пахнуло холодомъ... Лунные лучи косой блѣдной полосой прорѣзывали каплицу. Moгильная тишина изрѣдка нарушалась трескомъ, производимымъ морозомъ, сжимавшимъ ветхія стѣны древней постройки.

-- Божія Матерь! смилуйся надъ нами грѣшными, -- произнесла Чаплинская, стараясь окоченѣвшими руками зажечь небольшой огарокъ свѣчи, насаженный на гвоздь, на которомъ стояла прислоненная къ стѣнѣ небольшая икона Спасителя.

Тутъ только она почувствовала нѣкоторую усталость. Положивши передъ собою молитвенникъ, какъ обыкновенно она дѣлала, пани Чаплинская опустилась на колѣни и, сложивши на груди руки, принялась шептать слова святой молитвы. Усердное моленіе придало ей новыя силы. Она чувствовала, что у нея озябли ноги, но вскорѣ убѣдилась, что это ей такъ только показалось...

Прошло немного времени, молящаяся почувствовала во всемъ тѣлѣ ознобъ; окоченѣвшія руки свои она спрятала въ рукава салопа. Проговоривши всѣ извѣстныя ей молитвы, она запѣла старческимъ надтреснувшимъ голосомъ гимнъ Божьему Промыслу, любимую свою пѣснь.

Счастливъ, кого Промыслъ Божіи хранить;

Не страшатъ его жизни невзгоды!

Но съ каждымъ словомъ, однако, становились слабѣе и слабѣе звуки ея голоса. Сильно треснуло гдѣ-то въ углу, какъ сквозь сонъ услышала этотъ трескъ пани Чаплинская и подумала: "Углы трещатъ, чью-то смерть пророчатъ!" -- "Не мою!" -- мысленно отвѣтила она себѣ, продолжая пѣть, какъ ей казалось, громкимъ голосомъ, въ которомъ должно было выливаться побѣдное торжество надъ всѣми ухищреніями враговъ.

Желаніе жить, потребность наслажденій теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, овладѣли ею. Разгоряченное воображеніе рисовало ей будущее, полное удовольствій,-- будущее, въ которомъ она видѣла свое торжество надъ всѣми невзгодами. Родной Олесь пріобрѣлъ богатство и славу, породнился съ первыми магнатами края, тѣми магнатами, о которыхъ написано много книжекъ, ея Олесь предводительствуетъ коронными войсками; ея Олесю служитъ тотъ самый преданный казакъ, который такъ хорошо изображенъ Мальчевскимъ въ его поэмѣ "Марія". Подъ предводительствомъ Олеся коронныя войска разбиваютъ татаръ, турокъ, казаковъ, венгровъ, москалей, берутъ Москву... Границы отчизны расширяются отъ одного моря до другого. Король даетъ Олесю за его услуги много-много хлоповъ... Тутъ пани Чаплинская наклонила голову къ холодному полу, какъ она всегда склоняла ее во время усердныхъ моленій... Никогда не ожидала она, что чаянія ея сбудутся. И теперь вдругъ такое торжество...

Господи Боже! Мой добрый Боже!

Возьми Ты меня подъ крыла свои!

За крѣпкую вѣру мою.

Ты мой избавитель-надежда!

Заключительныя слова гимна, какъ казалось пани Чаплинской, прозвучали особенно торжественно; но губы ея не шевелились, и застывшія уста давно уже не издавали никакихъ звуковъ. Мертвая, ничѣмъ не нарушаемая тишина царила кругомъ, хотя молящейся казалось, что все вокругъ наполнено торжественными звуками... Гдѣ-то звонили колокола праздничнымъ звономъ... И никогда она не испытывала такого пріятнаго ощущенія, какъ теперь, прижавшись отяжелѣвшей головой къ холодному полу. Она знала, что въ это время Олесь уже усмирялъ хлоповъ, поднявшихся противъ пановъ и противъ святой римско-католической вѣры. И самъ святѣйшій папа шлетъ Олесю свое благословеніе, а ей, матери Олеся, письмо, въ которомъ благодаритъ ее, что она воспитала великаго воина за вѣру католическую.

Еще треснуло гдѣ-то въ углу, словно раздался пушечный выстрѣлъ: морозъ продолжалъ нажимать на прогнившія стѣны часовни, но пани Чаплинская уже не слышала этого треска.

-----

Усѣвшись за книгу послѣ ухода матери, Олесь не замѣтилъ, какъ пролетѣло время за полночь. Подождавши еще немного, онъ отправился въ тотъ домъ, гдѣ, по слухамъ, остановился ксендзъ. Морозъ трещалъ; вѣтеръ совсѣмъ стихъ; луна ровнымъ свѣтомъ озаряла убогое мѣстечко, бросая рѣзкіе силуэты короткихъ тѣней отъ погруженныхъ въ снѣгъ хатъ. Оказалось, что ксендзъ уѣхалъ, какъ только перестало буранить.

"Но куда же она могла уйти?-- размышлялъ Олесь:-- въ каплицу развѣ? Но не можетъ быть, чтобы она рѣшилась идти туда въ такую погоду, и одѣлась она недостаточно тепло: не такъ она одѣвается, когда идетъ туда".

Олесь зашелъ еще къ одной мѣщанкѣ, съ которой пани Чаплинская любила отводить душу въ послѣднее время, не придавая значенія тому обстоятельству, что эта мѣщанка была не католичка. "Мать моя начинаетъ дѣлать уступки духу времени",-- говаривалъ по этому поводу Олесь. Въ хатѣ мѣщанки было темно. Олесь постучался въ окно.

-- Негдѣ ей быть!-- сказала мѣщанка на вопросъ Чаплинскаго.-- Развѣ поплелась въ каплицу своему Пану Богу Крулю молиться;-- въ послѣднихъ словахъ мѣщанки звучала явная иронія. Эта фраза полоснула Олеся по сердцу, точно ему нанесли кровную обиду. "Мамуня, мамуня!-- подумалъ онъ:-- что если, вмѣсто счастливой жизни, святая ложь моя принесла тебѣ блаженную смерть."

Олесемъ овладѣло недоброе предчувствіе; это предчувствіе скоро перешло въ страхъ. Не отвѣтивши ни слова мѣщанкѣ, онъ бросился на улицу и побѣжалъ по направленію къ кладбищенской рощѣ. Отъ дороги онъ замѣтилъ заметенные слѣды, ведшіе по нетронутому снѣгу къ каплицѣ. Сомнѣнія не было, что пани Чаплинская тамъ. Это сначала успокоило Олеся, по не надолго. Онъ чувствовалъ на себѣ дыханіе жестокаго мороза; вѣтеръ чуть-чуть колебалъ воздухъ и, казалось, рѣзалъ немилосердно все, къ чему ни прикасался. Олесь поминутно теръ себѣ носъ, щеки. На порогѣ каплицы Олесь споткнулся. Тутъ онъ всмотрѣлся въ то, что находилось передъ нимъ. Догорала свѣча; мерцающій свѣтъ ея освѣщалъ то ту, то другую стѣну каплицы, то падалъ на полъ. Въ кроткомъ взорѣ Спасителя свѣтилась скорбь, и Олесь не могъ вынести этого взора: въ немъ онъ видѣлъ какой-то укоръ себѣ и сожалѣніе. Полоса луннаго свѣта падала на молящуюся мать Олеся.

Нѣсколько секундъ онъ не рѣшался сдвинуться съ мѣста; онъ не рѣшался нарушить молитвеннаго настроенія дорогой матери. Но со стороны молящейся не слышалось ни одного звука; она не сдѣлала ни одного движенія. Кровь прилила къ сердцу Олеся; онъ сдѣлалъ рѣшительный шагъ впередъ,-- заскрипѣли половицы отъ тяжести его молодого тѣла. Въ одномъ углу затрещало отъ мороза.

-- Мамуня!-- крикнулъ Олесь.

Ни звука на это восклицаніе. Олесь прикоснулся къ плечу матери; тѣло ея подалось немного впередъ, будто она постаралась сдѣлать болѣе низкій поклонъ, Олесь прикоснулся рукою къ ея лицу: оно было холодно и твердо...

-- Мамуня, мамуня!-- закричалъ онъ, вдругъ понявъ страшную истину, всплеснулъ руками и съ дикимъ воплемъ бросился на колѣни.

Д. Е. Лаппо.