Лагерлёф Сельма - Преступники

Сельма Лагерлёфъ.

Переводъ со шведскаго П. Куколь.

Преступники.

Однажды скрывался въ лѣсу крестьянинъ, зарѣзавшій монаха. Судъ приговорилъ его къ смертной казни и назначилъ большую цѣну за его голову. Въ глухой чащѣ онъ встрѣтился съ рыбакомъ, осужденнымъ за кражу рыболовной сѣти въ одной изъ отдаленныхъ шхеръ. Изгнанники подружились. Они поселились въ пещерѣ, ставили вмѣстѣ силки и западни, приготовляли стрѣлы, пекли хлѣбъ на плитѣ изъ сѣраго камня и заботились другъ о другѣ. Крестьянинъ никогда не выходилъ изъ лѣсу, но рыбакъ, совершившій менѣе возмутительное преступленіе, иногда взваливалъ на плечи убитую ими дичь, пробирался къ людямъ и промѣнивалъ черныхъ глухарей, блестящихъ синихъ тетеревей, длинноухихъ зайцевъ и тонконогихъ козъ на молоко, масло, наконечники для стрѣлъ и одежду. Такимъ образомъ изгнанники поддерживали свое существованіе.

Пещера, въ которой они жили, была вырыта въ склонѣ горы. Ея входъ былъ защищенъ широкою скалою и колючимъ терновникомъ, на крышѣ росла огромная ель. Для того, чтобы войти въ свое жилище или выйти изъ него, изгнанники должны были переходитъ въ бродъ черезъ ручей, вытекавшій изъ подъ склона горы. Никто не могъ найти ихъ слѣдовъ въ весело журчащей водѣ ручейка.

Сначала за ними охотились, какъ за дикими звѣрями. Крестьяне собирались, какъ на медвѣжью или волчью облаву. Стрѣлки окружали лѣсъ, копьеносцы забирались въ чащу и обыскивали каждое ущелье. Тогда изгнанники забивались въ свою темную пещеру и, затая дыханіе, со страхомъ прислушивались къ шумной погонѣ. Рыбакъ высиживалъ такъ цѣлые дни, но убійца, гонимый невыносимымъ страхомъ, выбѣгалъ въ лѣсъ, гдѣ онъ по крайней мѣрѣ могъ видѣть своихъ враговъ. Его находили и преслѣдовали, но это казалось ему во сто разъ лучше, чѣмъ лежать спокойно въ безпомощной бездѣятельности. Онъ убѣгалъ отъ своихъ преслѣдователей, карабкался по обрывамъ, перескакивалъ черезъ лѣсные потоки, влѣзалъ на отвѣсные скалы. Возбужденіе опасности удесятеряло его силу и ловкость. Его тѣло дѣлалось упруго, какъ стальная пружина, нога не скользила, рука не ослабѣвала, зрѣнье и слухъ обострялись. Онъ понималъ шопотъ листвы и предостереженія камней. Взобравшись на кручу, онъ обращался къ своимъ преслѣдователямъ и издѣвался надъ ними язвительными стихами. Онъ проворно подхватывалъ пролетавшія мимо него копья и бросалъ ихъ обратно въ своихъ враговъ. Вѣтви хлестали его, когда онъ пробирался черезъ чащу, и въ эти минуты въ его душѣ слагалась торжественная пѣсня, воспѣвавшая его собственные подвиги.

Надъ лѣсомъ, на голомъ горномъ хребтѣ, высоко надъ обрывомъ стояла одинокая сосна. Въ кудрявой верхушкѣ сосны, надъ высокимъ, голымъ, красноватымъ стволомъ качалось гнѣздо хищной птицы. Въ безумной отвагѣ бѣглецъ влѣзалъ на эту сосну, а его враги продолжали искать его по склонамъ горы. Усѣвшись на вѣтку, онъ сворачивалъ шеи всѣмъ ястребятамъ. Погоня продолжалась въ глубинѣ обрыва, а жаждущіе мести, родители задушенныхъ птенцовъ нападали на убійцу. Они кружились вокругъ его головы, стараясь выклевать ему глаза, били его крыльями, царапали до крови его загорѣлое лицо. Со смѣхомъ сражался онъ съ ними. Стоя на вѣткѣ у гнѣзда, онъ защищался ножомъ и забывалъ въ этой игрѣ опасность, грозившую его жизни, и погоню. Когда онъ опять начиналъ всматриваться въ глубину обрыва, погони уже нигдѣ не было видно. Никому изъ охотниковъ не приходило въ голову искать звѣря на голомъ горномъ хребтѣ. Никто не догадывался посмотрѣть въ поднебесье, туда, гдѣ смѣльчакъ, въ то время, когда его жизнь находилась въ величайшей опасности, предавался мальчишеской забавѣ и совершалъ чудеса эквилибристики, достойныя лунатика.

Убѣдившись, что онъ спасенъ, бѣглецъ внезапно, терялъ присутствіе духа. Его дрожащія руки искали опоры и, обомлѣвъ отъ страха, онъ старался измѣрить глазами ужасающую вышину, на которую онъ такъ смѣло взобрался. Онъ боялся упасть, боялся ястреба, боялся быть замѣченнымъ, онъ боялся всего и со стономъ ужаса спускался по гладкому стволу сосны. Онъ прятался подъ утесами, ползъ по скаламъ и черезъ силу дотаскивался до кустарника подъ защиту густыхъ молодыхъ вѣтвей. Обезсиленный, безпомощный, онъ падалъ на зеленый мохъ; въ эти минуты всякій могъ бы справиться съ нимъ въ одиночку.

* * *

Рыбака звали Тордъ. Онъ былъ не старше шестнадцати лѣтъ, но силенъ и смѣлъ. Онъ прожилъ въ лѣсу уже цѣлый годъ.

Крестьянина звали Бергъ по прозванію Великанъ. Онъ былъ самый сильный и самый рослый во всей окрестности и къ тому же красивъ и строенъ. Онъ имѣлъ широкія плечи и тонкій станъ. Его руки были такъ красивы, какъ-будто онѣ никогда не знали грубой работы. Волосы у него были темнорусые, а лицо бѣлое. Но лѣсная жизнь придала ему вскорѣ болѣе суровый видъ. Взглядъ обострился, брови стали гуще и между ними образовалась глубокая морщина, вслѣдствіе чего глаза казались болѣе впавшими. Губы сжимались крѣпче, все лицо исхудало, виски впали, а сильная нижняя челюсть подалась впередъ. Все тѣло похудѣло, но мускулы выступали на немъ желѣзными узлами. Волосы начали быстро сѣдѣть.

Молодой Тордъ не могъ на него налюбоваться. Онъ никогда въ жизни не видалъ такого красиваго и могучаго человѣка. Онъ казался мальчику высокимъ, какъ лѣсъ, и грознымъ, какъ прибой морскихъ волнъ. Тордъ служилъ ему, какъ хозяину, обожалъ его, какъ божество. Ему казалось вполнѣ естественнымъ носить за Великаномъ его охотничье копье, таскать на спинѣ убитую имъ дичь, носить воду и разводить огонь. Бергъ принималъ всѣ его услуги, но почти никогда не говорилъ ему ласковаго слова. Онъ презиралъ охотника за то, что тотъ былъ воръ.

Изгнанники не занимались разбоемъ, а питались добычею своей охоты и рыбной ловли. Если бы Бергъ не былъ убійцею святого человѣка, крестьяне не стали бы его долго преслѣдовать и оставили бы его спокойно жить среди скалъ. Но они боялись, что Богъ пошлетъ какое-нибудь несчастье на всю окрестность, если осмѣлившійся наложить руки на его служителя останется ненаказаннымъ. Когда Тордъ спускался въ долину съ дичью, они предлагали ему часть назначенной за голову Великана награды и обѣщали прощеніе его собственнаго преступленія, если онъ укажетъ имъ дорогу къ пещерѣ Берга и поможетъ схватить его во время сна. На это мальчикъ никогда не соглашался, а когда кто-нибудь пробовалъ пробраться въ лѣсъ вслѣдъ за нимъ, онъ такъ ловко заводилъ его въ чащу, что тотъ терялъ его слѣдъ и бывалъ принужденъ отказаться отъ своего намѣренія.

Однажды Бергъ спросилъ Торда, не уговариваютъ ли его крестьяне предать своего товарища, и, когда Великанъ услыхалъ, какую награду предлагали мальчику, онъ язвительно замѣтилъ, что глупо не соглашаться на такое предложеніе.

Тордъ посмотрѣлъ на него такимъ взглядомъ, какого онъ раньше не видалъ. Ни пригожія дѣвушки -- во времена его молодости ни жена, ни дѣти никогда не смотрѣли на него такими глазами. "Ты мой господинъ, мой властолюбивый повелитель", говорилъ этотъ взглядъ. "Развѣ ты не знаешь, что ты можешь надо мной издѣваться и бить меня, но я всегда буду вѣренъ тебѣ".

Съ того дня Бергъ Великанъ сталъ обращать больше вниманья на мальчика и замѣтилъ, что онъ не боится дѣлъ, но боится лишь словъ. Смерть его не страшила. Ему доставляло особенное удовольствіе пробираться по тонкому льду, только что замерзшихъ озеръ, по болотамъ въ самое опасное весеннее время, по прикрытымъ мхомъ и морошкою трясинамъ. Казалось, что онъ ищетъ опасности, взамѣнъ тѣхъ бурь и ужасовъ моря, съ которыми ему больше не приходилось встрѣчаться. Ночью же онъ боялся лѣса и даже среди бѣлаго дня пугался при видѣ торчащихъ среди темной чащи корней опрокинутой сосны.

Когда Бергъ Великанъ разспрашивалъ его объ этомъ, онъ не рѣшался ему отвѣчать.

Тордъ никогда не спалъ на длинномъ ложѣ, устроенномъ изъ мягкаго мха и теплыхъ звѣриныхъ шкуръ около очага пещеры. Онъ каждую ночь, когда Бергъ засыпалъ, выползалъ ко входу и тамъ ложился ни каменную плиту. Бергъ замѣтилъ это, но не понялъ. Когда же онъ спросилъ Торда, почему онъ предпочитаетъ спать на холодномъ каменномъ полу, мальчикъ не объяснилъ ему причины своего поведенія. Во взбѣжаніе дальнѣйшихъ разспросовъ онъ двѣ ночи не ложился у входа, а на третью вернулся на свой сторожевой постъ.

Однажды ночью, когда метель бушевала въ верхушкахъ деревьевъ, проникая въ самыя защищенныя отъ бури ущелья, занесло и пещеру. Тордъ, который спалъ у самаго прикрытаго каменными плитами входа, проснулся утромъ, покрытый тающимъ снѣгомъ. Черезъ нѣсколько дней онъ заболѣлъ. Въ его легкихъ слышался свистъ, а когда онъ старался поглубже вздохнуть, то ощущалъ надрывающую боль. Онъ перемогался до тѣхъ поръ, пока силы измѣнили ему. Однажды вечеромъ, когда онъ, наклонясь надъ очагомъ, раздувалъ огонь, онъ свалился и не могъ подняться.

Бергъ Великанъ подошелъ къ нему и сталъ уговаривать его лечь на постель. Тордъ стоналъ отъ боли и не могъ встать. Тогда Бергъ взялъ его на руки. Ему показалось, что онъ несетъ скользкую змѣю и что во рту у него вкусъ нечистой конины -- такъ противенъ былъ ему этотъ убогій воришка.

Великанъ накрылъ его своею медвѣжьей шкурою и далъ ему напиться. Большаго онъ для него сдѣлать не могъ. Да и болѣзнь оказалась не опасной, и Тордъ вскорѣ поправился. Но то, что Бергу пришлось исполнять его работу и ухаживать за нимъ, сблизило товарищей. Когда по вечерамъ Великанъ сидѣлъ въ пещерѣ и занимался насаживаньемъ наконечниковъ на стрѣлы, Тордъ рѣшился заговорить съ нимъ.

"Ты изъ хорошаго рода", сказалъ онъ ему однажды. "Тамъ въ долинѣ всѣ богачи тебѣ сродни. Твои родственники служили королямъ и сражались въ ихъ крѣпостяхъ".

"Они чаще сражались въ рядахъ мятежниковъ и надѣлали не мало бѣды королямъ", возразилъ Бергъ.

"Твои предки задавали большіе пиры и ты такъ же, когда ты жилъ на своемъ хуторѣ. Сотни мужчинъ и женщинъ могли помѣститься въ твоей огромной залѣ, построенной еще до крещенія Святого Олафа въ здѣшнемъ заливѣ. У тебя въ старину была серебряная посуда и большіе рога, наполненные медомъ, которые передавались изъ рукъ въ руки твоими гостями".

Бергъ снова удивленно посмотрѣлъ на мальчика. Онъ сидѣлъ на постели, свѣсивъ ноги, подпирая голову руками, которыми Тотъ старался отстранить свои дикіе кудри, спадавшіе ему на глаза. Его исхудалое лицо поблѣднѣло послѣ изнурительной болѣзни. Въ глазахъ его горѣла лихорадка. Онъ улыбался тѣмъ картинамъ, которыя рисовало ему его воображеніе. Онъ улыбался праздничному убранству дома, серебряной посудѣ, разряженнымъ гостямъ и Бергу, сидящему на возвышеніи въ залѣ своихъ предковъ. Крестьянинъ подумалъ, что, когда онъ, бывало, надѣвалъ праздничную одежду, никто никогда не смотрѣлъ на него такими блестящими отъ восхищенія глазами, какими глядѣлъ на него, въ его теперешнемъ одѣяніи изъ звѣриныхъ шкуръ, этотъ мальчикъ.

Онъ былъ растроганъ и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ раздраженіе. Несчастный воришка не имѣлъ никакого права восхищаться имъ.

"А у тебя дома не бывало праздниковъ"? спросилъ онъ.

"Тамъ въ шхерахъ, у отца и матери"?.. Тордъ засмѣялся. "Вѣдь отецъ морской разбойникъ, а мать -- вѣдьма. Къ намъ никто не любилъ ходить."

"Твоя мать вѣдьма?"

"Да", отвѣчалъ Тордъ вполнѣ непринужденно. "Когда бываетъ буря, она садится на тюленя и выплываетъ на встрѣчу кораблямъ, когда ихъ заливаютъ волны, и тѣ изъ нихъ, которые гибнутъ, достаются ей."

"А на что они ей?" спросилъ Бергъ.

"Вѣдьмѣ всегда нужны мертвецы. Она вывариваетъ изъ нихъ мази, а, можетъ быть, и съѣдаетъ ихъ. "Въ лунныя ночи она садится у моря, тамъ, гдѣ самый сильный прибой, и бѣлая пѣна брызгаетъ на нее. Говорятъ, что она ищетъ глаза и пальцы утонувшихъ дѣтей."

"Какая мерзость," замѣтилъ Бергъ.

Мальчикъ осторожно отвѣтилъ: "Это мерзость для другихъ, но не для вѣдьмъ. Онѣ должны это дѣлать."

Бергъ замѣтилъ, что ему пришлось столкнуться съ совершенно новымъ міровоззрѣніемъ.

"А воры также должны воровать, какъ вѣдьмы должны колдовать?" рѣзко спросилъ онъ.

"Конечно," отвѣтилъ мальчикъ. "Каждый долженъ дѣлать то, что ему назначено. Но бываютъ и воры, которые никогда не крали."

Бергъ Великанъ прикинулся дурачкомъ, будто онъ ничего не понялъ. "Никто не можетъ называться воромъ, если онъ не воровалъ", сказалъ онъ.

"Можетъ, можетъ..." заговорилъ мальчикъ и зажалъ губы, какъ бы для того, чтобы удержать вырывавшіяся изо рта слова. "А если онъ сынъ вора?" замѣтилъ онъ, помолчавъ.

"Богатство и усадьбу получаютъ въ наслѣдство," возразилъ Бергъ "но никто не носитъ кличку вора, если онъ не заслужилъ ее."

Тордъ потихоньку засмѣялся. "А если мать умоляетъ принять на себя вину отца? Если онъ бѣжитъ въ лѣсъ, чтобы не доставить лишней работы палачу? Если онъ осужденъ, и за его голову назначена цѣна изъ за рыболовной сѣти, которую онъ никогда не видалъ?"

Бергъ Великанъ ударилъ кулакомъ по каменному столу. Онъ былъ золъ. Этотъ миловидный мальчишка взялъ да и перевернулъ всю его жизнь. Ни любви, ни добра, ни уваженія ему теперь больше не заслужить у людей. Ему не оставалось ничего кромѣ презрѣнной заботы объ одеждѣ и пропитаніи. А этотъ дуракъ позволялъ ему презирать невиннаго. Онъ началъ бранить Торда строгими словами, но на этотъ разъ мальчикъ испугался не больше, чѣмъ пугается ребенокъ, когда мать журитъ его за то, что онъ простудился, переходя въ бродъ весенній ручей.

* * *

Посреди поросшихъ мхомъ скалъ лежало маленькое озеро. Оно было четырехъугольное, а берега его были такъ круты, углы такъ правильны, что оно казалось выкопаннымъ человѣческими руками. Оно было защищено съ трехъ сторонъ скалами, на отвѣсныхъ стѣнахъ которыхъ, точно прицѣпившись къ нимъ своими толщиною въ человѣческую руку корнями, росли ели. Внизу, около озера, тамъ, гдѣ берегъ постепенно размывался, выступали изъ воды голые, искривленные, затѣйливо переплетенные между собою коржи. Они походили на безчисленныхъ змѣй, которыя, казалось, когда то хотѣли выползти изъ озера, но, перепутавшись другъ съ другомъ, замерли на мѣстѣ, или же на множество потемнѣвшихъ скелетовъ утонувшихъ великановъ, которыхъ озеро пыталось выбросить на берегъ. Руки и ноги переплетались между собою, длинные пальцы цѣплялись за выступы скалъ, огромныя ребра поддерживали вѣковыя деревья. Случалось, что желѣзныя руки и стальные пальцы великановъ не выдерживали бѣшенаго напора сѣвернаго вѣтра и одна изъ елей срывалась со скалы и, падая въ озеро, врывалась вершиною въ илистое дно. Ея вѣтви служили хорошимъ убѣжищемъ для рыбешекъ, а корни торчали изъ воды, какъ многорукое чудовище; придающее всему озеру фантастическій и устрашающій видъ.

Четвертою своею стороною озеро было обращено къ горному склону, съ котораго стекалъ къ озеру лѣнящійся потокъ. Въ началѣ своего теченія этотъ потокъ пробивалъ себѣ русло между камней и кочекъ, образуя множество маленькихъ острововъ. Нѣкоторые изъ этихъ острововъ состояли изъ одной кочки, на другихъ росло до двадцати деревьевъ.

Здѣсь, гдѣ окружающія скалы не заслоняли солнца, росли лиственныя деревья -- томящаяся жаждою ольха и гладколистая ива. Березы, встрѣчающіяся вездѣ, гдѣ имъ удается пробиться между соснами и рябиною, окаймляли лѣсныя лужайки, наполняя ихъ своимъ ароматомъ, и придавали имъ радостный видъ.

Тамъ, гдѣ ручей впадалъ въ озеро, стоялъ цѣлый лѣсъ камыша въ человѣческій ростъ вышиною. Проникая черезъ его зеленую чащу, солнечный свѣтъ принималъ на водѣ зеленый оттѣнокъ, такой же, какой въ настоящемъ лѣсу бываетъ на мху. На поверхности озера выдѣлялись небольшія круглыя пятна чистой прозрачной воды, а на ихъ серединѣ цвѣли бѣлые кувшинчики. Высокіе листья камыша смотрѣли серьезно и снисходительно на этихъ нѣжныхъ красавицъ, которыя досадливо прятали свои бѣлые лепестки и желтые вѣнчики въ жесткіе, какъ кожа, чехлы, какъ только пряталось солнце.

Однажды въ солнечный день изгнанники пришли къ озеру удить рыбу. Добравшись по водѣ до большихъ камней, находившихся среди камыша, они усѣлись На нихъ и, забросивъ удочки, стали поджидать большихъ полосатыхъ щукъ, дремлющихъ на поверхности озера.

Бергъ и Тордъ, постоянно скитавшіеся по лѣсамъ и по скаламъ, подобно растеніямъ и животнымъ подпали подъ вліянье природы. При солнечномъ свѣтѣ они бывали веселы и отважны, но вечеромъ, какъ только солнце заходило, они становились молчаливы; а ночь, казавшаяся имъ гораздо величественнѣе и могущественнѣе дня, наводила на нихъ страхъ и безпомощность. Зеленый свѣтъ, падающій на поверхность воды и окрашивающій ее золотыми, коричневыми и темнозелеными полосами, казался имъ чѣмъ то волшебнымъ. Даль была закрыта со всѣхъ сторонъ. Еле замѣтное дуновеніе вѣтерка пробѣгало иногда по камышу, онъ начиналъ шумѣть и его длинные лентообразные листья хлестали по лицу рыболововъ, сидѣвшихъ на сѣрыхъ камняхъ въ сѣрой одеждѣ изъ звѣриныхъ шкуръ. Цвѣтъ этихъ шкуръ сливался съ цвѣтомъ поросшихъ сѣрымъ мхомъ камней. Молчаливая и неподвижная пара походила на каменное изваяніе. А въ глубинѣ озера плавали гигантскія рыбы и спины ихъ переливались всѣми цвѣтами радуги. Когда рыболовы забрасывали свои удочки и смотрѣли на далеко расходившіеся по поверхности озера круги, имъ казалось, что это движеніе воды такъ преувеличенно усиливалось, что они начинали подозрѣвать какую нибудь таинственную причину этого явленія. Вдругъ они увидали ундину -- полуженщину и полурыбу. Она лежала на спинѣ и спала, и все ея тѣло находилось подъ водою. Волны подходили такъ близко къ ней, что рыболовы сначала не замѣтили ее. Ея дыханіе не давало волнамъ успокоиться. Это видѣніе не удивило ихъ и, когда оно мгновенно исчезло, они хорошенько не знали, не было ли оно лишь обманомъ зрѣнья.

Зеленый свѣтъ проникалъ черезъ глаза въ мозгъ, точно пріятный дурманъ. Товарищи сидѣли неподвижно и смотрѣли въ воду. Мысли туманились въ головѣ, а то, что они видѣли въ водѣ, они не смѣли другъ другу повѣдать. Въ этотъ день, посвященный видѣньямъ и снамъ, ловъ былъ неудаченъ.

Изъ камыша послышался плескъ веселъ. Рыболовы вскочили, точно со сна. Въ то же мгновенье показался тяжелый неискусно выдолбленный, покрытый по всѣмъ трещинамъ мхомъ, дубовый пень съ тонкими, какъ прутья, веслами. Молодая дѣвушка сидѣла на веслахъ а рядомъ съ нею лежалъ пучекъ бѣлыхъ кувшинчиковъ. У нея были темные заплетенные въ толстыя косы волосы, большіе темные глаза и необычайно блѣдное лицо, не выражавшее ни радости, ни печали. Ея щеки были такъ же безцвѣтны, какъ и все ея лицо, и только на губахъ была чуть замѣтна краска. На ней были одѣты бѣлая полотняная кофта, кожаный кушакъ съ золотою пряжкою, и синяя юбка съ краснымъ подоломъ. Она проѣхала мимо рыболововъ, не глядя на нихъ. Они сидѣли, затаивъ дыханіе, но не отъ страха, а лишь для того, чтобы ее хорошенько разсмотрѣть. Когда дѣвушка скрылась, они снова изъ каменнаго изваянія превратились въ людей. Они смотрѣли другъ на друга и улыбались.

"Она бѣла, какъ кувшинчикъ", говорили они. "Ея глаза темны, какъ вода подъ еловыми корнями."

Имъ было такъ весело, что имъ захотѣлось засмѣяться, такъ засмѣяться, какъ никто никогда не смѣялся у этого озера, такъ, чтобы скалы дрожали отъ ихъ смѣха, а корни старыхъ елей оторвались бы отъ камней.

"Какъ тебѣ показалось, она красива?" спросилъ Бергъ Великанъ.

"Я право не знаю, я видѣлъ ее только мелькомъ, можетъ быть, она и красива."

"Ты побоялся на нея посмотрѣть. Ты навѣрное принялъ ее за ундину".

И они опять засмѣялись отъ непонятной имъ самимъ радости.

* * *

Тордъ видѣлъ въ дѣтствѣ одного утопленника. Онъ нашелъ его трупъ посреди бѣлаго дня и нисколько не испугался, но ночью ему снились страшные сны. Онъ видѣлъ морскія волны и каждая изъ нихъ выбрасывала къ его ногамъ по мертвецу. Ему снилось, что всѣ скалистые островки шхеръ покрыты утопленниками. Они были мертвы и принадлежали морю, но это не мѣшало имъ говорить, двигаться и грозить ему помертвѣвшими бѣлыми руками.

Также случилось съ нимъ и теперь. Дѣвушка, которую онъ видѣлъ въ камышѣ, являлась ему во снѣ. Онъ встрѣчался съ нею на днѣ озера, тамъ, гдѣ солнечный свѣтъ казался еще болѣе зеленымъ, чѣмъ на поверхности воды, и онъ успѣвалъ разглядѣть, что она красива. Ему снилось, что. онъ выползаетъ на середину озера по толстымъ корнямъ елей, но корни такъ гнулись и качались подъ нимъ, что онъ окунался въ воду. Тогда она появлялась на островкахъ. Тамъ она стояла подъ красною рябиною и смѣялась надъ нимъ. Въ послѣднемъ своемъ сновидѣніи онъ дошелъ до того, что поцѣловалъ ее. Это случилось подъ утро. Онъ слышалъ сквозь сонъ, какъ Бергъ вставалъ, но онъ упрямо зажмурилъ глаза, чтобы удержать видѣніе. Когда же онъ проснулся, онъ былъ точно одурманенъ тѣмъ, что случилось съ нимъ ночью. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ думать о дѣвушкѣ все чаще и чаще.

Подъ вечеръ ему пришло въ голову спросить Великана, не знаетъ-ли онъ, какъ ее зовутъ.

Бергъ посмотрѣлъ на него испытующимъ взглядомъ. "Можетъ быть, тебѣ лучше узнать это сразу", сказалъ онъ. "Ее зовутъ Юннъ. Она мнѣ сродни". Тогда Тордъ догадался, что Бергъ скитается изгнанникомъ по лѣсамъ и по скаламъ изъ-за этой блѣдной дѣвушки. Тордъ старался припомнить все, что онъ зналъ объ ней.

Юннъ была дочерью хуторянина. Ея мать умерла, такъ что она занималась хозяйствомъ въ домѣ отца. Это нравилось ей, потому что она была властолюбива и ей не хотѣлось выходить замужъ.

Юннъ была двоюродною сестрою Берга, и говорили давно, что онъ предпочитаетъ ея общество и шутки ея подругъ работѣ на своей собственной усадьбѣ. Къ большому рождественскому пиру, который ежегодно задавалъ Бергъ, его жена пригласила изъ Драгмарка монаха, прося его пожурить мужа за то, что онъ забываетъ жену изъ-за другой женщины. Этотъ монахъ былъ ненавистенъ Бергу и многимъ другимъ изъ-за своей наружности. Онъ былъ тученъ и весь бѣлый. Вѣнчикъ волосъ, окружавшій его лысую голову, брови надъ его водянистыми глазами, цвѣтъ лица, руки и ряса -- все было бѣло. Многіе не могли смотрѣть на него безъ отвращенія.

За столомъ, при всѣхъ гостяхъ, этотъ безстрашный монахъ, думая, что его слова произведутъ большее впечатлѣніе при большемъ количествѣ слушателей, началъ говорить: "Кукушку принято считать самою гадкою птицею за то, что она не воспитываетъ своихъ птенцовъ въ собственномъ гнѣздѣ, но здѣсь сидитъ человѣкъ, который не заботится ни о женѣ, ни о дѣтяхъ, ни о своемъ хозяйствѣ, а находитъ себѣ усладу у чужой женщины. Его я назову самымъ гадкимъ изъ людей".-- Юннъ встала изъ-за стола.-- "Бергъ, это сказано о тебѣ и обо мнѣ", сказала она.-- "Никогда меня такъ не срамили, и мой отецъ не допустилъ бы этого, если бы онъ былъ здѣсь со мною".-- Она хотѣла уходить, но Бергъ бросился за нею.-- "Стой!" воскликнулъ онъ.-- "Я больше никогда не хочу тебя видѣть", сказала она. Онъ догналъ ее въ прихожей и спросилъ, что ему сдѣлать для того, чтобы она осталась. Сверкая глазами, она отвѣтила, что это онъ долженъ знать самъ. Тогда Бергъ вернулся къ своимъ гостямъ и убилъ монаха.

Великанъ былъ занятъ тѣми же мыслями, что и Тордъ, и немного погодя онъ сказалъ: "Ты бы посмотрѣлъ на Юннѣ, когда бѣлый монахъ лежалъ убитымъ. Жена собрала вокругъ себя всѣхъ ребятъ и прокляла ее. Она поворачивала дѣтей лицомъ къ Юннъ, чтобы они на всю жизнь запомнили ту, которая довела ихъ отца до убійства. А Юннъ стояла такъ спокойно и была такъ хороша, что глядя на нее, мужчины трепетали. Она поблагодарила меня за мой поступокъ и просила поскорѣе удалиться въ лѣсъ. Она убѣждала меня не заниматься разбоемъ и не прибѣгать къ ножу до тѣхъ поръ, пока мнѣ снова не представится случай постоять за правое дѣло".

"Твоя храбрость придала и ей мужества", замѣтилъ Тордъ.

Бергъ опять удивился. Мальчикъ казался ему настоящимъ язычникомъ, хуже язычника: онъ никогда не осуждалъ зла. У него на все былъ одинъ отвѣтъ: все, что случалось, должно было случиться. Бога, Христа и святыхъ онъ зналъ только по именамъ, такъ, какъ знаютъ боговъ чужихъ странъ. Блуждающіе по шхерамъ призраки были его богами. Его колдунья-мать научила вѣрить только духамъ умершихъ.

Бергъ Великанъ принялся за работу, которая была такъ же безразсудна, какъ скручиванье веревки для собственной шеи. Онъ сталъ рисовать передъ невѣжественнымъ мальчикомъ образъ великаго Бога, праведнаго царя, карателя дурныхъ поступковъ, повергающаго преступниковъ въ преисподнюю на вѣчную пытку. Онъ училъ его любить Христа, Его мать и святыхъ мужей и женъ, которые, стоя у престола Господня, простираютъ къ нему руки, чтобы отвратить гнѣвъ великаго карателя отъ безчисленныхъ грѣшниковъ. Онъ училъ его всему тому, что дѣлаютъ люди, чтобы умилостивить гнѣвъ Божій. Онъ разсказывалъ о множествѣ паломниковъ, посѣщающихъ святыя мѣста, о самобичеваніи кающихся и о бѣгствѣ монаховъ отъ мірской жизни.

Мальчикъ жадно прислушивался къ его словамъ, блѣднѣлъ и глаза его расширялись, какъ при видѣ страшнаго призрака.

Бергъ Великанъ хотѣлъ остановиться, но, увлеченный потокомъ своихъ мыслей, продолжалъ говорить. Надъ лѣсомъ спускалась темная ночь, и слышался вой волковъ. Товарищамъ казалось, что Богъ такъ близокъ къ нимъ, что они видѣли между звѣздами блескъ его престола и осужденныхъ грѣшниковъ, спускавшихся на землю подъ защиту лѣса. А тамъ въ преисподней пылающее пламя подземнаго огня жадно лизало плоскую изнанку земли, непрочнаго убѣжища измученнаго человѣчества.

* * *

Настала осень и поднялась сильная буря. Тордъ вышелъ въ лѣсъ, чтобы осмотрѣть силки и западни. Бергъ остался дома и занялся починкою своей одежды. Тордъ шелъ въ гору по широкой тропинкѣ.

При каждомъ порывѣ вѣтра, врывавшемся въ лѣсную чащу, сухіе листья взлетали шурша по тропинкѣ. Торду все время казалось, что кто-то идетъ за нимъ слѣдомъ. Онъ то и дѣло оборачивался и смотрѣлъ назадъ. Иногда онъ останавливался и прислушивался, но, понявъ, что только вѣтеръ шуршитъ листьями, онъ шелъ дальше. но какъ только онъ продолжалъ свой путь, онъ снова слышалъ, какъ кто-то, легко подпрыгивая, поднимался по склону горы. Ему чудился топотъ дѣтскихъ ногъ. Ундина и домовой рѣзвились за его спиною. Когда же онъ оборачивался, они исчезали. Онъ грозилъ кулакомъ шуршащимъ листьямъ и шелъ дальше.

Листья не умолкали, но мѣняли напѣвъ и начинали шипѣть и пыхтѣть въ его спиною. Большая змѣя выползала на тропинку. Изъ ея рта торчало пропитанное ядомъ жало, а ея туловище блестѣло изъ подъ сморщенныхъ листьевъ. Вмѣстѣ со змѣею къ нему подкрадывался большой худой старый волкъ и приготовлялся броситься на него со спины, пока змѣя извивалась подъ его ногами, чтобы ужалить его въ пятку. Животные то замирали, какъ бы для того, чтобы незамѣтно приблизиться къ нему, то снова выдавали свое присутствіе пыхтѣніемъ и шипѣніемъ, а иногда слышался лязгъ волчьихъ зубовъ о камень. Тордъ невольно ускорялъ шагъ, но звѣри гнались за нимъ. Когда ему показалось, что они были отъ него не дальше двухъ шаговъ, онъ приготовился къ бѣгству и обернулся. За нимъ не было никого, и онъ зналъ это все время.

Онъ сѣлъ отдохнуть на камень. Сухіе листья рѣзвились у его ногъ, какъ бы для того, чтобы развлечь его. Тутъ были всевозможные листья: свѣтложелтые листья березы, пестрые листья рябины, сухіе почти черные листья вяза, жесткіе яркокрасные листья осины и желтозеленые листья ивы. Сморщенные, покрытые рубцами, разорванные по краямъ, они мало походили на тѣ нѣжные листочки, которые нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ распускались на деревьяхъ.

"Грѣшники", сказалъ мальчикъ, "грѣшники, ничто не праведно передъ Богомъ. Пламя его гнѣва уже настигло васъ".

Когда онъ снова отправился въ путь, онъ видѣлъ, что подъ нимъ лѣсъ бушевалъ, какъ море, но на тропинкѣ было затишье. А онъ все-таки продолжалъ слышать то, чего онъ не могъ осязать. Весь лѣсъ былъ наполненъ голосами.

Онъ слышалъ шопотъ, жалобное пѣнье, грубыя угрозы, оглушительныя проклятія, смѣхъ и плачъ. Лѣсъ шумѣлъ, какъ шумитъ толпа людская. То, что шептало и шипѣло, дразнило и подзадаривало его, что казалось ничѣмъ и все-таки существовало, были его собственныя дикія мысли. Его охватывалъ тотъ смертельный ужасъ, который онъ испытывалъ, лежа на землѣ въ своей пещерѣ, во время погони за нимъ и за Великаномъ. Онъ снова слышалъ трескъ сучьевъ, тяжелый топотъ людскихъ ногъ, лязгъ оружія, оглушительные крики, дикое кровожадное клокотанье толпы.

Но не только объ этомъ завывала буря надъ лѣсомъ. Въ ней слышалось еще что-то другое, нѣчто, еще болѣе страшное -- звуки, которыхъ онъ не могъ разобрать, гулъ голосовъ, говорившихъ на непонятномъ языкѣ. Онъ видѣлъ на морѣ еще болѣе сильныя бури, но онъ никогда не слыхалъ игры вѣтра на столь многострунныхъ гусляхъ. Каждое дерево имѣло свой голосъ, сосны шумѣли иначе, чѣмъ осины, тополи иначе, чѣмъ рябины. Въ каждомъ ущельи раздавался другой стонъ, въ каждой скалѣ звучало другое эхо. Журчанье потоковъ и лай лисицъ раздавались во время этой необычайной бури. Все это онъ различалъ, но ему слышались еще другіе болѣе страшные звуки. Отъ этихъ звуковъ что-то въ немъ самомъ начинало кричать, насмѣхаться и рыдать съ бурею на перерывъ.

Онъ всегда боялся, когда ему случалось быть одному въ темномъ лѣсу. Онъ любилъ открытое море и голыя шхеры. Въ лѣсу подъ деревьями прятались призраки и тѣни.

Вдругъ онъ понялъ, чей голосъ звучалъ въ шумѣ бури. То былъ голосъ Бога, великаго мстителя, праведнаго судіи. Богъ преслѣдовалъ его изъ-за его товарища. Онъ требовалъ, чтобы онъ предалъ его мести убійцу монаха.

Тогда Тордъ началъ говорить съ бурею. Онъ разсказалъ Богу, что онъ хотѣлъ, но не рѣшился сдѣлать. Онъ хотѣлъ поговорить съ Бергомъ и упросить его примириться съ Богомъ, но онъ не посмѣлъ. Онъ отъ робости не могъ вымолвить ни одного слова. "Когда я узналъ, что міромъ правитъ справедливый Богъ", воскликнулъ онъ, "я понялъ что Великанъ пропащій человѣкъ. Много долгихъ ночей проплакалъ я, на пролетъ, думая о своемъ другѣ. Я зналъ, что Богъ разыщетъ его, какъ бы онъ ни прятался. Но я не могъ говорить, не могъ объяснить ему. Я не находилъ подходящихъ словъ, хотя я такъ сильно любилъ его. Не требуй отъ меня, чтобы я уговаривалъ его, не требуй отъ моря, чтобы оно поднялось выше горы".

Онъ замолкъ, и вмѣстѣ съ нимъ замолкъ въ шумѣ бури тотъ грозный голосъ, который онъ принималъ за голосъ Бога. Вѣтеръ стихъ солнце вышло изъ-за тучъ и залило своимъ яркимъ свѣтомъ вершины деревьевъ. Послышался плескъ веселъ и легкій шорохъ жесткихъ листьевъ камыша. Эти нѣжные звуки напомнили ему образъ Юннъ. Осужденный преступникъ не можетъ никогда получить ни дома, ни жены, ни уваженья людей. Если же онъ, Тордъ, предастъ Берга, законъ приметъ его подъ свое покровительство. Но Юннъ должна была любить Берга послѣ того, что онъ для нея сдѣлалъ. Нѣтъ, для него не было никакого выхода.

Когда буря снова усилилась, онъ услыхалъ позади себя тяжелое дыханіе. Онъ не посмѣлъ обернуться, потому что онъ зналъ, что за нимъ идетъ бѣлый монахъ. Онъ возвращался съ пира у Берга Великана, окровавленный, съ зіяющей раною на лбу. Онъ шепталъ: "Предай его и спаси свою душу. Пусть его тѣло сожгутъ на кострѣ, чтобы душа его была помилована. Пусть онъ испытаетъ медленныя мученія на дыбѣ, чтобы душа его успѣла раскаяться".

Тордъ сталъ бѣжать. Онъ хотѣлъ спастись отъ этихъ призраковъ, которые сами по себѣ не существовали, но такъ неотвязчиво дразнили его душу и вызывали въ ней ужасъ. Но когда онъ началъ бѣжать, онъ снова услыхалъ грозный голосъ, который онъ считалъ гласомъ Божіимъ. Самъ Богъ преслѣдовалъ его, ему слышался свистъ стрѣлъ, которыми Богъ хотѣлъ принудить его предать убійцу. Преступленіе Берга Великана казалось ему болѣе отвратительнымъ, чѣмъ когда-либо. Онъ убилъ служителя Божья, зарубилъ безоружнаго острымъ стальнымъ топоромъ. Это было дерзкимъ вызовомъ властителю всего міра. И убійца смѣетъ еще жить. Онъ наслаждается свѣтомъ свѣтилъ небесныхъ и плодами земными, какъ будто рука Господня не достаточно длинна, чтобы достать до него.

Тордъ остановился, сжалъ кулакъ и прошипѣлъ проклятіе.

* * *

Какъ только Тордъ сообщилъ крестьянамъ о своей готовности выдать имъ Великана, десять человѣкъ тотчасъ же собрались слѣдовать за нимъ. Было рѣшено, что Тордъ вернется въ пещеру одинъ, чтобы не возбудить подозрѣнья Берга, и по пути разбросаетъ горошины, по которымъ крестьяне и найдутъ дорогу.

Когда Тордъ вошелъ въ пещеру, убійца сидѣлъ на каменной скамьѣ и шилъ. Въ пещерѣ было темно. Свѣтъ потухающаго очага чуть мерцалъ, и работа шла плохо. Сердце мальчика переполнилось нѣжностью. Величественный Великанъ показался ему теперь несчастнымъ и жалкимъ. А сейчасъ придутъ враги и отнимутъ у него его единственное достояніе -- жизнь. Тордъ началъ плакать.

"Что съ тобою?" спросилъ Бергъ. "Ты боленъ? тебя напугали?"

Тордъ сознался впервые въ своемъ малодушіи. "Было скверно въ лѣсу. Я слышалъ голоса и видѣлъ призраки. Я видѣлъ бѣлаго монаха."

"Богъ съ тобою, Тордъ."

"Они преслѣдовали меня по всему пути къ Широкой Скалѣ. Я бѣжалъ, но они гнались за мною и пѣли. Неужели мнѣ никогда не отдѣлаться отъ этой нечести. Какое мнѣ до нихъ дѣло. Имъ бы лучше приняться за того, кому они гораздо нужнѣе, чѣмъ мнѣ."

"Да ты спятилъ сегодня?"

Тордъ говорилъ почти безсознательно. Вся его робость исчезла. Его рѣчь лилась безъ запинки.

"Они всѣ бѣлые монахи, бѣлые, блѣдные, какъ мертвецы У всѣхъ кровь на рясахъ. Они прикрываютъ головы капюшонами, но раны видны изъ подъ нихъ. Большія, красныя, зіяющія раны, нанесенныя топоромъ."

"Большія, красныя, зіяющія раны, нанесенныя топоромъ?"

"Развѣ я ихъ зарубилъ. Зачѣмъ же я долженъ ихъ видѣть?"

"Можетъ быть, это извѣстно святымъ." Угрюмо сказалъ поблѣднѣвшій Великанъ. "Я убилъ монаха нѣсколькими ударами ножа."

Тордъ стоялъ передъ Бергомъ, дрожа, какъ въ лихорадкѣ и ломая руки. "Они требуютъ тебя. Они хотятъ заставить меня предать тебя."

"Кто, монахи?"

"Да, конечно, монахи. Они показываютъ мнѣ Юннъ, сверкающее освѣщенное солнцемъ море и рыбачій поселокъ, гдѣ танцуютъ и веселятся. Я зажмуриваю глаза и все-таки вижу. Отстаньте отъ меня, говорю я имъ. Мой другъ убійца, но онъ не дурной человѣкъ. Оставьте меня въ покоѣ, и я уговорю его покаяться. Онъ сознаетъ свою вину и пойдетъ ко гробу Господню. Мы оба пойдемъ къ тому мѣсту, которое такъ свято, что всѣ грѣхи отпускаются тѣмъ, кто под, ходитъ къ нему."

"А что отвѣчаютъ монахи?" спросилъ Бергъ. "Они не хотятъ моего спасенія. Они хотятъ видѣть меня на кострѣ и на дыбѣ?"

"Неужели я долженъ предать своего лучшаго друга," спрашиваю я ихъ. "Онъ для меня все на свѣтѣ. Онъ освободилъ меня отъ медвѣдя, когда тотъ своей лапою держалъ меня за горло. Мы съ нимъ вмѣстѣ и зябли и терпѣли всякую нужду. Онъ накрылъ меня собственной медвѣжьею шкурою, когда я заболѣлъ. Я носилъ ему дрова и воду, я охранялъ его сонъ, я дурачилъ его враговъ. Почему же они думаютъ, что я способенъ предать друга. Мой другъ сейчасъ же пойдетъ къ священнику и покается, а потомъ мы уйдемъ въ святую землю."

Бергъ слушалъ угрюмо и всматривался въ лицо мальчика испытующимъ взглядомъ.

"Ты самъ долженъ пойти къ священнику и сказать ему всю правду. Тебѣ пора назадъ къ людямъ."

"Развѣ мнѣ это поможетъ, если я уйду одинъ. Мертвецы и призраки преслѣдуютъ меня изъ за твоего грѣха. Развѣ ты не видишь, какъ я боюсь за тебя. Ты поднялъ руку на самого Бога. Нѣтъ преступленія, большаго, чѣмъ твое. Мнѣ кажется, что я долженъ радоваться, когда я увижу тебя на колесѣ. Счастливъ тотъ, кто несетъ свою кару на этомъ свѣтѣ, онъ избавится отъ ожидающаго его гнѣва Божія. Зачѣмъ ты разсказалъ мнѣ о справедливости Божьей? Ты самъ заставляешь меня предать тебя. Избавь меня отъ своего грѣха. Пойди къ священнику." И онъ упалъ. передъ Бергомъ на колѣни.

Убійца положилъ ему руку на голову и посмотрѣлъ на него. При видѣ муки товарища, передъ душою Великана предсталъ его грѣхъ во всей своей ужасающей силѣ. Онъ понялъ, что имъ онъ бросилъ вызовъ Тому, Кто управляетъ всей вселенною. Раскаянье проникло въ его душу.

"Горе мнѣ, что я сдѣлалъ то, что я сдѣлалъ",-- воскликнулъ онъ. "То, что ожидаетъ меня, слишкомъ тяжело, чтобы пойти на это добровольно. Если я отдамся священникамъ, они станутъ пытать меня цѣлыми часами. Они будутъ поджаривать меня на медленномъ огнѣ. Развѣ несчастная жизнь изгнанника съ ея ужасами и нуждою еще не достаточное наказаніе. Развѣ я не оторванъ отъ семьи и отъ дома. Развѣ я не отлученъ отъ друзей и это всего, что составляетъ счастье людей".

Когда Тордъ услыхалъ эти слова Великана, онъ вскочилъ и, обезумѣвъ отъ ужаса, воскликнулъ: "Можешь ты раскаяться? мои слова тронули твое сердце? Пойдемъ скорѣе. Какъ я могъ имъ повѣрить! Скорѣе, бѣжимъ, еще есть время".

Бергъ Великанъ вскочилъ въ свою очередь. "Ты это сдѣлалъ, ты"...

"Да, да, да! Я предалъ тебя. Но пойдемъ же скорѣе. Пойдемъ! Если ты готовъ покаяться. Они разойдутся съ нами. Мы успѣемъ отъ нихъ убѣжать"".

Тогда убійца нагнулся къ лежавшему у его ногъ топору, унаслѣдованному имъ отъ отца. "Отродье вора!" -- воскликнулъ онъ. "И тебѣ я вѣрилъ, и тебя я любилъ!"

Когда Тордъ увидалъ, что Великанъ потянулся за топоромъ, онъ понялъ, что теперь въ опасности его собственная жизнь. Онъ выхватилъ свой топоръ изъ-за пояса и замахнулся на Берга, раньше чѣмъ тотъ успѣлъ подняться. Лезвіе со свистомъ прорѣзало воздухъ и вонзилось въ наклоненную голову. Бергъ Великанъ грохнулся на полъ, головою впередъ, а тѣло перекинулось черезъ голову. Топоръ выскочилъ изъ раны, и изъ черепа брызнули окровавленные мозги. Тордъ увидалъ въ густыхъ волосахъ Великана большую, красную, зіяющую рану, пробитую топоромъ.

Въ эту минуту въ пещеру поспѣшно вбѣжали крестьяне. Они обрадовались и начали восхвалять подвигъ мальчика.

"Теперь твои дѣла обстоятъ хорошо",-- говорили они.

Тордъ посмотрѣлъ на свои руки, точно онъ могъ увидѣть на нихъ тѣ оковы, отъ которыхъ онъ освободился, чтобы убить того, котораго онъ любилъ. Подобно сказочнымъ кандаламъ Фенриса Волка, онѣ были скованы изъ ничего. Онѣ были созданы изъ зеленаго отблеска камыша, изъ игры тѣней въ лѣсу, изъ пѣсенъ бури, изъ шелеста листвы, изъ чаръ сновидѣній. И Тордъ сказалъ "Богъ великъ".

Но вскорѣ прежнія мысли вернулись къ нему. Онъ упалъ на колѣни рядомъ съ трупомъ Великана и подложилъ свою руку подъ его голову. "Не трогайте его",-- говорилъ онъ. "Онъ раскаялся, онъ хочетъ пойти ко гробу Господню. Онъ не умеръ, но вы не берите его. Мы уже собирались въ дорогую когда онъ упалъ. Бѣлый монахъ вѣрно не хочетъ, чтобы онъ покаялся, но Богъ, справедливый Богъ любитъ кающихся грѣшниковъ".

Онъ лежалъ рядомъ съ мертвымъ, говорилъ съ нимъ, плакалъ и упрашивалъ его проснуться. Крестьяне устроили носилки изъ нѣсколькихъ копей. Они хотѣли отнести тѣло бывшаго хуторянина на его усадьбу. Они говорили въ полъ голоса изъ уваженія къ покойнику. Когда они подняли его на носилки, Тордъ всталъ, стряхнулъ кудри съ лица и сказалъ, прерывающимся отъ рыданій голосомъ:

"Скажите Юннъ, которая довела Берга Великана до убійства, что теперь онъ убитъ Тордомъ рыбакомъ, сыномъ морского разбойника и вѣдьмы, за то, что онъ его, Торда, научилъ, что жизнь справедлива".

"Современный Міръ", No 5, 1907