Ремизов Алексей Михайлович - Свет нерукотворенный

Алексей Михайлович Ремизов
Свет нерукотворенный

Из цикла "Среди мурья и неурядицы"

Шел я от Спаса Колтовского с тесных Колтовских, напоминающих Париж. Думал по дороге себе хлеба купить, да куда ни сунусь в булочную, нипочем не проткнешься: и час был такой, да еще и суббота, а нынче проучены и про запас берут.

Шел я и с пустыми руками, да очень снежно было и скользко, и когда вышел на Каменноостровский, совсем уморился.

Уморились и ребятишки, -- тащились ребятишки, как загнанные коньки, врассыпную, плечом ранец поддергивали: видно, не ближний конец и еще до дому -- язык высунешь. У остановки трамвая против аптеки перебежали они с тротуара к трамваю, но, сколько ни тянули свои тоненькие руки, трамвай битком набитый ушел. А, должно быть, по пути им немало было таких остановок и все вот так, -- нынче, ведь, и большому-то, не всякий воткнется.

Тащились ребятишки куда-то в Новую Деревню, поддергивали плечом ранец. И я за ними. А тут, как Силин мост перешли, за Карповкой вижу сразу перемена: словно бы по уговору бросились они с тротуара.

Неужто опять к остановке?

Порожним, стоя на санях, шагом ехал ломовой, покручивал возжами.

-- Подвези, подвези! -- кричали ребятишки.

И самый из всех маленький впереди всех уж пригнулся, протягивая к саням тоненькую руку.

Я следил: гадал за них.

"Подвезет? Нет, конечно, нет, хуже: вот возьмет, да возжей... да как возжей хлестнет!" -- и от одной мысли мне стало жарко.

Так и есть: назад, как попало, уж бегут ребятишки, и тот, самый маленький, сзади, весь в снегу.

В Новую Деревню поехал ломовой, -- попутчик: ну, чтобы подсадить, не велика кладь! Да вы посмотрите едва плетутся, и лица нет, а у других и не от мороза горит лицо.

Не дошли до Песочной -- на углу Песочной остановка трамвая -- и опять перемена.

-- Подвези, подвези! -- сорвались ребятишки, бегут за коляской.

Коляска-ландо, пожилая дама с девочкой, а у лакея медали.

"Или не подвезет? -- гадаю, -- нет, мест в коляске довольно: усядутся".

-- Подвези, подвези! -- кричали ребятишки.

Дама что-то говорит лакею. Кучер остановил лошадей. И как там, у трамвая, потянулись к коляске тоненькие руки. И я остановился. И опять мне стало жарко: ну, слава Богу! А как они были рады, и девочка в коляске смеется...

Нет, не так, все это не так было: ломовик на этот раз вовсе не хлестнул ребятишек, он только погрозил и погнал лошадь, а дама в коляске, как ни просили, приказала лакею подогнать лошадей, и кучер приостановился, и вот погнал, как ломовик.

Скучные и запаренные плелись ребятишки, -- тоненькие руки, как плетки.

В Иоанновском монастыре московским звоном ударили к вечерне.

И я вспомнил про о. Иоанна, -- потому ли, что звонили с его могилы, потому ли, что ребятишек он очень любил, и глаза его, как и детей, светили, -- я вспомнил, что из детства на всю мою жизнь осталось, и молитву его.

"Пресвятая Богородица, спаси нас!" -- просит.

А все то же.

"Пресвятая Богородица, спаси нас!" -- и просит и молит.

А и того хуже, хоть пропадай.

"Пресвятая Богородица, спаси нас!" -- не просит, не молит, а как требует: ведь, если и Она не услышит, никто не услышит, и конец.

Я иду в час гулянья по Каменноостровскому, и из головы не выходит кем-то когда-то сказанное не о нас, не о наших судных днях и такое отчаянное. Громыхает, свистит, шарахает -- я слышу в автомобилях, в грузовиках, в трамвае, в дешевой ухарской музыке с катка:

-- Тать и паутина!

Я иду по одной стороне и не смею перейти от автомобилей, грузовиков, трамвая. Смотрю -- какие! какие лица! -- а в ушах визжит:

-- Тать и паутина!

И мне представляется и так отчетливо вся эта сутолока суматошная жизнь насыщенного кровью Петрограда, громыхающего от Лопухинских воздушных мачт завывающей Искровки до голубых минаретов и Троицкого пожарища, и всем существом я чую закон этой правдошной, без сказок и сочинений, человеческой жизни.

Так вот оно, вот эта несчастная капля человечества, высокомерно отгораживающегося от зверя, зверье с человеческими громкими псевдонимами, -- именами крестными!

Я спрашиваю:

-- Какое же отличие этих человеков от зверей?

-- Да одна отлика, -- отвечает кто-то тихонько, ко всему претерпевшийся, -- они все небритые, а люди, сам видишь!

И вижу, как сквозь сон, -- или мне снилось когда-то, есть в мире среди зверей звери, достигшие человека, -- как жуть, какое проклятие человеку во зверях среди братьев зверей и сестер звериц и зверного брата летающего и книжного разумного человечества!

-- Тать и паутина!

Громыхает, свистит, шарахает.

А что же потом? Лопух?? Послушайте, не в лоно же Авраамово, покоище душ, пойдет душа, осмердившая и не себя только, а вот это все, -- или представьте человеческий крестный псевдоним и с ним самое откровенное и самое страшное в мире глухое бессовестье рядом ну, с Василием Блаженным, перемучившимся от совести перед бессчастием и бедой всего мира, замучившимся совестью, вольно принявшим все унижения мира от своей совестливости.

-- Тать и патина!

III

-- Пресвятая Богородица, спаси нас!

-- Пресвятая Богородица, спаси нас, -- в Иоанновском монастыре отзванивали к вечерне.

Я перешел на ту сторону и повернул на толкучий Большой проспект.

Иду, всем сторонюсь, -- все равно. И вижу, впереди меня какой-то и с ним девочка, за руку ее ведет, И стал я всматриваться, и что-то знакомое показалось мне.

Одет он был плоховато, -- сгорбленный, и еще горбился, кашляя, а кашлял так, привычно, -- хронический бронхит, подумал я. Но где же это я видел его? И все припоминаю и не могу вспомнить. Служит он? Или грех какой вышел, ведь, таких уличить дело очень простое. А может, и ничего не было, мало ли, и без такого на улице очутишься... Одно скажу, когда бедность задавит, сколько тебе соблазнов, и не понять никогда имущим и только они одни не простят никогда. А куда он идет? И девочка с ним? Мать захворала? Матери что-нибудь купить надо? Может, попросила она, знаете, как в болезни бывает, лимона хочется, вот и пошли...

Он нагнулся, что-то говорит девочке.

-- Послушайте! -- кто-то окликнул.

Я обернулся: какая-то женщина не молодая уж, просто одетая, так семейные ходят, у которых заботы и много всякого домашнего, а лицо открытое -- русское.

-- Послушайте! -- она помахала рукой.

И тот, знакомый, тоже обернулся.

-- Послушайте, что я вам хочу сказать, -- это она к нему, не мне, -- я вашей девочке пальто дам.

Тут только я заметил, в чем была эта девочка: пальтецо на ней плюшевое лоснилось, словно под утюгом, выжженное, и лишь по краям лысины чуть-чуть еще лиловое.

-- Я тут близко на Полозовой живу, -- сказала та женщина.

Знакомый мой поклонился: он готов сейчас же идти на Полозову.

И я увидел в глазах у той женщины, -- ее глаза были полны слез.

И мы стояли вчетвером и не двигались с места.

Я хотел ей сказать, ну что-нибудь такое за всех, за все... да так и пошел... Назад -- домой, на Каменоостровский.

Смеркалось, фонари зажигались редкие между темных пустых фонарей.

И я не шел, а будто летел в густом воздухе, не попирая земли.

И в сумерках видел я, никого не пропуская, каждого в отдельности от первого до последнего, я отличал каждого, и во всяком, свое и разное, свое горе, свою беду, свое несчастие, от первого до последнего, я видел, чего раньше никак не мог заметить, и вот открылось в сумерках, в свете, наливавшемся в густом воздухе, в свете, поднявшем меня от земли.

1916 г.

Комментарии
(Обатнина Е. Р.)

Свет нерукотворенный

Впервые опубликован: Биржевые ведомости. 1916. No 15493. 10 апреля. С. 2 (с порядковым номером II, под общим заголовком "Среди мурья и неурядицы").

Прижизненные издания: Мара.

Дата: 1916.

В своей первой публикации вторая часть рассказа была снабжена собственным названием "Тать и паутина!"

Шел я от Спаса Колтовского с тесных Колтовских... -- имеется в виду церковь во имя Спаса Нерукотворного Образа на Петроградской стороне (Гатчинская ул., 5). Спас Колтовский -- по названию слободы Колтовского полка (XVIII в.), где располагалась церковь, которую образовывали три Колтовские улицы (Большая, Средняя, Малая), выходившие к Малой Невке.

Силин мост -- мост через реку Карповку по Каменноостровскому проспекту, названный по имени владельца земельного участка.

Новая Деревня -- дачный район у Черной речки, со временем преобразовавшийся в городскую часть Петербурга.

О. Иоанн -- Святой праведный Иоанн Кронштадтский (Сергиев И. И., 1829--1908), настоятель Андреевского собора в Кронштадте; его мощи упокоены в нижнем храме-усыпальнице святых пророка Илии и царицы Феодоры в Иоанновском Сурском женском монастыре на набережной реки Карповки.

...громыхающего от Лопухинских воздушных мачт завывающей... -- "О свете, просвещающем тьму жизни нашей, о свете, светящемся среди жестоковыйных человеков, рассказываю я в моей книге: "Весеннее порошье". Там есть Свет немерцающий, Свет незаходимый, Свет неприкосновенный, Свет невечерний. "Искровка" -- народное название радио-телеграфа" (Авт. комм. С 229). С последним названием связана правка уже принятой к печати рукописи. 25 марта 1916 г. Ремизов просил А. Измайлова внести необходимые изменения в текст: "Хочу попросить Вас, если только это не затруднит Вас, исправьте в расск<азе> моем "Свет нерукотворенный" во 2-ой главе строч<ка> 10-ая -- или 11-ая (по рукописи). У меня написано: ...Лопухинских воздушных мачт / радиотелеграфа / до... А надо: ...от Лопухинских воздушных мачт / завывающей Искровки / до... вчера случайно узнал народное название радио-телеграфа Искровкой, очень меткое название и живописующее" (ИРЛИ. Ф. 115. Оп. 3. No 276, Л. 33).

...до голубых минаретов и Троицкого пожарища... -- имеются в виду Соборная мечеть, возведенная в 1910--1914 на Петроградской стороне, и Троицкий собор, расположенный неподалеку на Троицкой площади, в 1913 поврежденный пожаром, который уничтожил купол, крышу и колокольню.

отлика -- отликий, т. е. отличный, несхожий, иной.

...не в лоно же Авраамово, покоище душ, пойдет душа... -- подразумевается Господь Бог. Ср.: "И сказал Господь Аврааму <...> Я произведу от тебя великий народ..." (Быт. 12, 2). Согласно христианскому вероучению, после смерти человеческая душа возвращается к Богу.

Василий Блаженный -- Святой Праведный Василий Блаженный, Христа ради юродивый, московский чудотворец (ок. 1464--1552), почитавшийся народом и царем Иоанном IV за прозрения, спасшие Москву и Новгород от татаро-монгольских нашествий и пожаров, а также за необыкновенную кротость.

-------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 330--334.