Книговод

Валерия

Мариетт Фредерик


ВАЛЕРІЯ.

АВТОБІОГРАФІЯ

Сочиненіе Марріэта.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

   Я поставила въ заглавіи этой книги имя, данное мнѣ при крещеніи. Если читатель не поскучаетъ прочитать ее до конца, то узнаетъ, чѣмъ сдѣлалась я теперь, послѣ жизни, полной приключеній. Я не буду отнимать у него времени, распространяясь въ предисловіи, но сейчасъ же разскажу о моемъ рожденіи и воспитаніи, и познакомлю его съ моими родственниками. Это необходимо: время рожденія и родство еще не такъ важны; но важно воспитаніе, потому-что оно подготовило много событій въ моей жизни. Многое зависитъ, однако же, и отъ происхожденія, и во всякомъ случаѣ упомянуть о немъ должно для полноты картины. И такъ, начнемъ съ начала.
   Я родилась во Франціи. Отецъ мой происходилъ отъ младшей линіи старинной дворянской фамиліи; онъ былъ сынъ стараго офицера и самъ служилъ офицеромъ въ арміи Наполеона. Онъ былъ съ нимъ итальянскомъ походѣ и, продолжая сопровождать его во всѣхъ кампаніяхъ, дослужился до капитана кавалеріи. Онъ отличался много разъ; получилъ орденъ почетнаго легіона: императоръ любилъ его и всѣ были увѣрены, что отецъ мой быстро пойдетъ впередъ,-- какъ вдругъ онъ сдѣлалъ сильную ошибку. Эскадронъ его стоилъ въ маленькомъ городкѣ Цвейбрюккенѣ, на берегу Эрбаха; тутъ онъ увидѣлъ мать мою и влюбился и женился. Поступокъ былъ извинителенъ: такой красавицы, какъ матъ моя, я не видывала; притомъ она была отличная музыкантша, хорошей фамиліи, и съ приданымъ довольно значительна Читатель скажетъ, можетъ-быть, что отецъ мой, женившись, не сдѣлалъ вовсе никакой ошибки. Это правда: ошибка состояла не томъ, что онъ женился, а въ томъ, что послушался матушки испортивъ свою карьеру. Онъ хотѣлъ оставить жену до конца кампаніи у родителей. Она этого не захотѣла и отецъ мой исполнилъ ея желаніе. Наполеонъ не препятствовалъ своимъ офицерамъ жениться, но не любилъ, чтобъ жены ихъ слѣдовали за арміей. Вотъ почему отецъ мой лишился милости своего полководца. Мать моя была такъ хороша собою, что всѣ тотчасъ же замѣтили ее; объ этомъ не замедлилъ узнать и Наполеонъ, и это вооружило его противъ моего отца.
   Въ первый годъ послѣ свадьбы родился старшій братъ мой, Августъ, вскорѣ потомъ мать моя сдѣлалась опять беременна, и это обрадовало отца: онъ былъ женатъ уже годъ, и, любуясь красотой своей жены, уже разсчитывалъ, достаточно ли вознаграждаетъ его обладаніе такою женщиной за потерю командованія бригадой.
   Для оправданія моего отца, я должна сообщить читателю подробности, которыя, можетъ-быть, ему неизвѣстны. Наполеонъ, какъ я сказала, не запрещалъ своимъ офицерамъ жениться; ему нужны были люди для войска, но только для войска: онъ не дорожилъ супругами, доставлявшими ему большею частью дѣвочекъ. Но если, напротивъ того, жена дарила своего мужа шестью или семью мальчиками, онъ былъ военный, то могъ быть увѣренъ, что получить пожизненную пенсію. Мать моя родила сына, и такъ-какъ извѣстно, то женщина большею частью продолжаетъ производить дѣтей того пола съ котораго начала, то всѣ поздравляли ее съ новою беременностью и предсказывали, что, благодаря ея плодовитости, мужъ скоро получитъ пенсію. Отецъ мой былъ того же мнѣнія, и надѣялся, что пенсія вознаградитъ его за потерю бригады. Мать моя съ увѣренностью говорила, что родитъ сына.
   Но всѣ предсказанія и надежды разрушило мое появленіе на свѣтъ. Отецъ мой былъ огорченъ, но перенесъ это съ твердостью мужчины. Мать была не только огорчена, но и разсержена. Она была женщина вспыльчивая и получила ко мнѣ какое-то отвращеніе. Съ лѣтами это чувство не ослабѣвало, а усиливалось, и, какъ вы увидите, было главною причиною всѣхъ моихъ несчастій.
   Отецъ мой, находя неудобнымъ возить съ собою жену въ дальніе походы, и надѣясь можетъ-быть, снова заслужить милость императора и получить бригаду, предложилъ матери возвратиться съ двумя дѣтьми къ своимъ родителямъ. Маменька рѣшительно отказалась отъ этого, но согласилась отослать въ Цвейбрюккенъ меня и брата моего Августа. Тамъ жили мы въ то время, когда отецъ слѣдовалъ за судьбою императора, а мать за судьбою своего мужа. Я почти не помню дѣда и бабушки съ материнской стороны, помню только, что я прожила у нихъ до сегодняшняго возраста, и потомъ переселилась съ братомъ въ Люпевиль, къ матери отца моего, которая пожелала заняться вашимъ воспитаніемъ.
   Этого желала, какъ я говорю вамъ, бабушка, а не дѣдушка, бывшій тогда еще въ живыхъ. Будь его воля, онъ не призвалъ бы насъ въ Люневиль; онъ не любилъ дѣтей. Но бабушка имѣла свое, независимое отъ мужа состояніе, и настояла на томъ, чтобы мы переѣхали къ ней. Я часто слышала, какъ дѣдушка говорилъ ей объ издержкахъ по случаю нашего у нихъ пребыванія, и какъ бабушка отвѣчала : "Eh bien, monsieur Chatcauneuf, c'est mon argent que je dépense".
   Надо описать вамъ дѣдушку. Онъ служилъ во французской арміи, и вышелъ въ отставку съ чиномъ майора и орденомъ почетнаго легіона. Это былъ высокій, статный старикъ, съ бѣлыми какъ серебро волосами. Въ молодости онъ слылъ, говорятъ, однимъ изъ храбрѣйшихъ и красивѣйшихъ офицеровъ во французской арміи. Онъ думалъ только о своемъ покоѣ; дѣтскій шумъ сильно безпокоилъ его и вотъ почему онъ не любилъ дѣтей. Мы видѣли его чрезвычайно рѣдко. Если мнѣ, бывало, случится забѣжать къ нему въ комнату, онъ сейчасъ погрозилъ мнѣ розгой.
   Люневиль прекрасный городъ въ мёртскомъ департаментѣ. Замокъ, или лучше сказать дворецъ,-- великолѣпное, обширное зданіе, въ которомъ жили нѣкогда Лотарингскіе герцоги; и потомъ жилъ король Станиславъ, основавшій военную школу, библіотеку и госпиталь. Дворецъ этотъ -- квадратное зданіе, съ прекраснымъ фасадомъ. Передъ нимъ бьетъ фонтанъ. Въ срединѣ дворца есть широкая площадь, а за нимъ обширный садъ, содержимый въ большой чистотѣ. Одну сторону дворца занимали офицеры полка, стоявшаго въ Люневилѣ, другую солдаты; остальное было назначено для старыхъ отставныхъ офицеровъ, получающихъ пенсію. Въ этомъ-то прекрасномъ зданіи поселились на остальную жизнь дѣдушка и бабушка. За исключеніемъ Тюильри, я не знаю во Франціи дворца, который могъ бы сравниться съ люневильскимъ. Въ немъ поселилась и я; тогда мнѣ было семь лѣтъ, и съ этого времени начинается собственно моя жизнь.
   Я описала вамъ дѣдушку и наше жилище. Теперь позвольте по знакомить васъ съ бабушкой, моей милой, доброй бабушкой, которую я такъ горячо любила при жизни, и которой память уважаю такъ глубоко. Она была невелика ростомъ, но въ шестьдесятъ лѣтъ не утратила еще своей красоты и держалась прямо какъ стрѣла. Ни надъ кѣмъ, кажется, не пролетѣло время такъ легко; волосы ея были черны какъ смоль и ниспадали до самыхъ колѣнъ. Всѣ находили это чрезвычайно замѣчательнымъ явленіемъ, и она гордилась тѣмъ, что у нея нѣтъ ни волоска сѣдаго. Она потеряла уже много зубовъ, но морщинъ на лицѣ ея не было, и для шестидесяти-лѣтней старушки она была необыкновенно свѣжа. Не состарѣлась она и душою,-- острила и вѣчно шутила. Офицеры, жившіе во дворцѣ, не выходили изъ ея комнатъ и предпочитали ея общество обществу молодыхъ женщинъ. Она страстно любила дѣтей и всегда участвовала къ нашихъ играхъ; но при всей своей живости, она была женщина нравственная и религіозная. Она прощала лѣность и шалости; но ложь, нарушеніе правилъ чести всегда влекли за собою для меня и моего брата строгое наказаніе. Она говорила, что честность несовмѣстна съ обманомъ, и что изъ лжи сами собою возникаютъ всѣ прочіе пороки. Правду считала она основаніемъ всего добраго и благороднаго; прочія же вѣтви воспитанія были, по ея мнѣнію, сравнительно неважны, и ничего не значили безъ любви къ истинѣ. Она была права.
   Я и братъ мой ходили каждый день въ школу. Служанка наша, Катерина, отводила меня въ школу послѣ завтрака и приходила за мною въ четыре часа послѣ обѣда. Это было счастливое время моей жизни. Съ какою радостью возвращалась я во дворецъ и вспрыгивала иногда, чтобы испугать бабушку, прямо къ ней въ окно! Она и сердилась и смѣялась.
   Бабушка была, какъ я замѣтила, религіозна, но не ханжа. Главнымъ стараніемъ ея было внушить мнѣ любовь къ правдѣ и она неутомимо арендовала свою цѣль. Если я, бывало, провинюсь, ее огорчалъ к проступокъ мой, а мысль, что я, можетъ-быть, стану отпираться. Для предотвращенія лжи она изобрѣла престранное средство: она разсказыала, что видѣла проступокъ мой во снѣ. Она не обвиняла меня тогда, не увѣрившись напередъ, что я дѣйствительно виновата, потомъ говорила мнѣ поутру: "Валерія, миѣ сегодня снился сонъ; никакъ не могу забыть его. Снится мнѣ, что будто ты забыла свое обѣщаніе, вошла въ будетъ и съѣла большой кусокъ пирога".
   При этомъ она смотрѣла на меня очень пристально; я, слушая ее, краснѣла и потупляла глаза, и когда сонъ былъ досказанъ, я лежала у ногъ ей, припавши лицомъ къ ея колѣнамъ. За проступки поважнѣе я должна была молитъ Бога о прощеніи, и потомъ меня сажали тюрьму, то-есть запирали на нѣколько часовъ въ моей спальнѣ. Катерина служила у бабушки уже давно и пользовалась большими привилегіями; она позволяла себѣ высказывать свое мнѣніе и могла ворчать сколько угодно, чего и не упускала дѣлать всякій разъ, когда меня сажали подъ арестъ. "Toujours en prison celle pauvre peine. Это нехорошо, сударыня; выпустите ее". Бабушка отвѣчала ей очень спокойно: "ты добрая женщина, Катерина, только ничего не смыслишь въ воспитаніи". Иногда однакоже ей удавалось выпросить ключъ, и тогда меня освобождали раньше назначеннаго срока.
   Заключеніе въ тюрьму было для меня наказаніемъ очень тяжелымъ: меня сажали всегда ввечеру, по возвращеніи изъ школы и, слѣдовательно, лишали возможности играть. Во дворцѣ жило много женатыхъ офицеровъ, и у меня было много подругъ. Дѣвочки ходили въ рощу за дворцовымъ садомъ собирать цвѣты и плести гирлянды, которыя вѣшали потомъ на веревкѣ, натянутой поперегъ двора При натупленіи ночи всѣ выходили изъ своихъ квартиръ съ фонарями, тацовали ronde и веселились до-тѣхъ-поръ, пока не наставала пора ложиться спать. Окна моей спальни выходили на дворъ, и, сидя въ тюрьмѣ, я имѣла неудовольствіе видѣть передъ собою игры, въ которыхъ мнѣ нельзя было участвовать.
   Въ доказательство вѣрности системы моей бабушки, я разскажу вамъ одинъ случай. У дѣда моего было помѣстье мы за четыре отъ Люневиля. Часть его была отдана въ наемъ фермеру, другою онъ завѣдывалъ самъ и жилъ на получаемые съ нея доходы. Съ этой фермы получали мы молоко, масло, сыръ, фрукты и всякую встану. Въ этой части Франціи умѣютъ топить и очищать масло за зиму, не соля его. Оно не портится и очень пріятно на вкусъ; по-крайней-мѣрѣ мнѣ оно очень нравилось. Въ буфетѣ стояло банокъ двадцать этого масла, и его брали изъ нихъ поочередно. Я не смѣла сдѣлать похищенія изъ той банки, которая стояла на очереди, потому-что это сейчасъ бы замѣтили; я принялась за послѣднюю и почти опорожнили ее прежде, нежели бабушка замѣтила мою продѣлку. Вслѣдъ за имъ ей, по обыкновенію, приснился сонъ. Она начала пересчитывать всѣ банки: открываетъ первую -- полна; открываетъ вторую -- пола; третью -- полна; и когда очередь еще далеко не дошла до послѣдней, я стояла уже на колѣнахъ и досказывала сонъ бабушки. Я во въ силахъ была выслушать осмотра всѣхъ двадцати банокъ. Съ этого времени я, не дожидаясь конца сновидѣнія, признавалась въ моемъ проступкѣ.
   Мнѣ было уже девять лѣтъ, когда я провинилась въ другомъ, болѣе важномъ дѣлѣ. Я разскажу вамъ этотъ случай ради оригинальности наказанія, которое съ пользою можетъ быть употреблено и вами. Дѣти офицеровъ, жившихъ во дворцѣ, то-есть собственно дѣвочки, устроивали иногда въ саду праздникъ, нѣчто въ родѣ пикника: однѣ приносили пироги, другія фрукты, третьи деньги (по нѣскольку су), для покупки конфектъ или что вздумается обществу.
   Бабушка давала мнѣ на эти случаи всегда фрукты, цѣлую кучу яблокъ и грушъ, привозимыхъ намъ съ фермы. Однажды одна изъ дѣвочекъ, постарше меня, сказала мнѣ, что фруктовъ у нихъ довольно, а чтобы я принесла денегъ. Я попросила у бабушки нѣсколько су, но получила отказъ. Подруга моя сказала: "да ты украдь деньги у дѣдушки". Я не соглашалась, но она начала надо мною смѣяться, и довела меня до того, что я рѣшилась. Давши ей слово, я была въ самомъ непріятномъ положеніи. Я знала, что воровать дурно, а подруга не забыла внушить мнѣ, какъ дурно не исполнять своихъ обѣщаній. Я не знала, что мнѣ дѣлать. Цѣлый вечеръ была я въ такомъ волненіи, что бабушка не знала, что подумать. Я стыдилась нарушить данное слово и дрожала при мысли о предстощемъ поступкѣ. Наконецъ я легла въ постель, но не спала. Около полуночи я встала, прокралась потихоньку въ комнату дѣдушки, подошла къ его платью, лежавшему на стулѣ, обшарила карманы и украла -- два су!
   Достигши цѣли, я ушла назадъ къ себѣ въ комнату. Не могу описать вамъ, что было со мною, когда я снова легла въ постель; -- во всю ночь не смыкала я глазъ, и на другое утро явилась блѣдная, истомленная, трепещущая. Оказалось, что дѣдушка подсмотрѣлъ, какъ я воровала деньги, и сказалъ это бабушкѣ. Бабушка призвала меня къ себѣ.
   -- Поди сюда, Валерія, сказала она. Мнѣ снился сегодня ужасный сонъ: будто одна дѣвочка прокралась ночью въ комнату своего дѣдушки....
   Я не выдержала,-- бросилась къ ея ногамъ я воскликнула:
   -- Да, да! и украла два су!
   Я залилась слезами, и цѣлый часъ не могла ни встать, ни поднять глазъ. Наказаніе было строгое. Меня замкнули на десять дней; но всего ужаснѣе было то, что меня призывали всякій разъ, когда кто-нибудь къ намъ приходилъ, и бабушка торжественно представляла меня гостямъ съ словами:
   -- Permettez, madame (или monsieur), que je vons présente mademoiselle Valérie, qui est enfermée dans sa chambre poor avoir volé fax sons de son grand-père.
   Стыда моего нельзя выразить словами. Это повторялось разъ десять на день. Уходя въ свою комнату, я заливалась горькими слезами. Наказаніе было строго, но благотворно. Послѣ этого я скорѣе согласилась бы вытерпѣть пытку, нежели тронутъ чужую вещь. Исцѣленіе было радикальное.
   Пять лѣтъ пробыла я подъ надзоромъ бабушки, внушившей мнѣ горячую любовь къ правдѣ. Я могу сказать по совѣсти, что я была невинна, какъ агнецъ,-- но скоро все это должно было измѣниться. Наполеонъ былъ низведенъ съ престола и отвезенъ на безплодную скалу. Во французской арміи сдѣланы большія перемѣны. Гусарскій полкъ, въ которомъ служилъ отецъ мой, былъ распущенъ, и отца причислили къ драгунамъ, назначеннымъ въ Люневиль. Онъ прибылъ туда съ матушкой и семью дѣтьми. Всѣхъ насъ было у него, слѣдовательно, девять. Въ послѣдствіи число наше возросло до четырнадцати, -- семь сыновей и семь дочерей. Будь Наполеонъ на тронѣ, онъ непремѣнно далъ бы моему отцу пенсію.
   Пріѣздъ родителей былъ для меня источникомъ и радости и горя. Мнѣ ужасно хотѣлось увидѣть братьевъ и сестеръ, и сердце мое рвалось къ отцу и матери, хотя я ихъ почти не помнила. Однако же я боялась, что меня отнимутъ у бабушки, да и сама она этого не желала. Къ-несчастью , такъ и случилось. Меня съ братомъ немедленно взяли домой.
   Черезъ недѣлю полкъ моего отца получилъ приказаніе выступить въ Нантъ; но я успѣла уже убѣдиться въ это время, что участь моя будетъ горька. Я исполняла въ домѣ должность служанки и няньки при младшихъ моихъ братьяхъ; къ неописанному моему несчастью, матушка по прежнему питала ко мнѣ отвращеніе, и не проходило почти дня, чтобы она меня не наказывала.
   Мы отправились въ Нантъ; я думала, что не переживу разлуки съ бабушкой, горько плакавшей на прощаньи. Отецъ охотно оставитъ бы меня у нея, и она обѣщала отказать мнѣ свое имѣніе; но это предложеніе только пуще разгнѣвало матушку. Она объявила, что я не останусь въ Люневилѣ, а отецъ мой ни въ чемъ ей не противоречилъ.
   Прибывъ въ Нантъ, мы расположились въ казармахъ. Я должна была стлать постели, мыть дѣтей, ходить гулять съ младшею изъ нихъ, и исполнять все, что ни прикажутъ мнѣ братья или сестры. Гардеробъ, которымъ снабдила меня бабушка, былъ очень хорошъ; его у меня взяли и перешили мои платья для сестеръ, но всего обиднѣе было для меня то, что сестеръ учили музыкѣ, танцамъ и другимъ искуствамъ, а мнѣ нельзя было пользоваться уроками, хотя учителя не взяли бы за это ни гроша лишняго.
   Я живо помню, что чувствовала въ это время. Я чувствовала, что отъ всей души люблю матушку, люблю ее горячо, но она все по прежнему не любила меня.
   Любимцемъ матушки былъ второй братъ мой, Павелъ; онъ былъ удивительный музыкантъ: игралъ на чемъ угодно, читалъ самыя трудныя ноты съ перваго разу. Матушка сама была хорошая музыкантша, и полюбила его за его дарованіе. Ему позволено было приказывать мнѣ, что вздумается. Но за меня заступался Августъ, и порядкомъ отплачивалъ Павлу. Только это не помогало.
   Слѣдствіемъ такаго обращенія со мною было то, что оно уничтожило во мнѣ все, внушенное бабушкой. Страхъ наказанія заставлялъ меня лгать и обманывать. Даже братъ Августъ готовъ былъ вдаться въ этотъ порокъ, жалѣя меня. "Валерія", говаривалъ онъ, выбѣгая ко мнѣ на встрѣчу, когда я возвращалась домой съ прогулки съ маленькимъ братомъ, "матушка недовольна, ты должна сказать то и то". То и то, разумѣется, была ложь; я лгала неловко, краснѣла и запиналась, ложь не могла укрыться, и меня наказывали за то, что иногда и не заслуживало наказанія. Поймавши меня во лжи, матушка никогда не забывала говорить объ этомъ отцу, и мало-по-малу онъ началъ думать, что я заслуживаю такого обращенія, что я дурная, скрытная дѣвочка.
   Я была счастлива только уходя изъ дому. Но это случалось, когда меня посылали гулять съ маленькимъ братомъ моимъ Пьеромъ. Окончивъ домашнія работы, я должна была нести его на воздухъ. Если онъ плакалъ и капризничалъ, то прогулка начиналась немедленно. Я знала это, и щипала его, чтобы заставить плакатъ и выйти съ нимъ изъ дому. Я сдѣлалась жестокою. Съ какимъ негодованіемъ отвергла бы я такіе поступки полгода тому назадъ!
   Матушка воображала, что обращеніе ея со много извѣстно только домашнимъ, но она ошибалась. Обо мнѣ сожалѣли всѣ офицеры и жены ихъ, жившіе въ казармахъ.
   Жена одного изъ высшихъ офицеровъ, также жившаго въ каразмахъ, питала ко мнѣ особенное участіе. У нея тоже была дочь Валерія. Уходя изъ дому, я обыкновенно приходила къ нимъ, и видя какъ ласкаетъ и обнимаетъ мою тезку мать ея, я невольно плакала, чувствуя, что лишена этого наслажденія.
   -- О чемъ ты плачешь, Валерія?
   -- О, зачѣмъ меня также не ласкаютъ? Что я сдѣлала?
   

II.

   Нѣсколько дней спустя, я пошла гулять съ маленькимъ Пьеромъ. Я шла погруженная въ глубокую думу и перенеслась мысленно въ Люневиль, къ моей милой бабушкѣ. Вдругъ я поскользнулась и упала. Желая удержать Пьера , я сама ушиблась очень больно ; но, къ несчастью, и онъ ушибся не легче. Онъ заплакалъ и застоналъ; я старалась его утѣшить, но безуспѣшно. Часа два проходила я, не силахъ показаться домой; но наконецъ стемнѣло, и я принуждена была воротиться. Пьеръ, не умѣвшій еще говорить, продолжалъ стонать и плакатъ, и я разсказала все, какъ было. Матушка наказала меня за это.
   Я подумала о всѣхъ моихъ страданіяхъ, и рѣшилась оставить, cкpeпя сердце, домъ родительскій. На разсвѣтѣ я встала, одѣлась, вышла поспѣшно изъ казармъ и отправилась въ Люневиль, отстоявшій отсюда за пятнадцать миль. На половинѣ дороги встрѣтился со мною солдатъ нашего полка, когда-то служившій у насъ въ домѣ. Я хотѣла-было пройти возлѣ него незамѣченной, но онъ узналъ меня. Я просила его не мѣшать мнѣ, и сказала, что иду къ бабушкѣ. Яковъ сказалъ, что онъ не скажетъ никому ни слова.
   -- Но, прибавилъ онъ, до Люневиля еще далеко, и вы устанете. За деньги васъ кто-нибудь довезетъ.
   Онъ сунулъ мнѣ въ руку монету въ пять франковъ, и мы разстались. Я дошла наконецъ до фермы моего дѣдушки, отстоявшей, какъ уже вамъ извѣстно, за четыре мили отъ города. Прямо въ Люневиль идти я боялась: я знала, что дѣдушка, пожалуй, прійметъ меня не охотно. Я разсказала свою исторію женѣ фермера, и умоляла ее пойти къ бабушкѣ и сказать ей, что я здѣсь. Она уложила меня въ постель и на другое утро пошла въ Люневиль. Бабушка тотчасъ же послала за мною шарабанъ. Добрая старушка заплакала, снявши съ меня простое синее платье изъ бумажной матеріи. Дѣдушка былъ очень недоволенъ моимъ пріѣздомъ.
   -- Если ты не хочешь, чтобы я пріютила ее у себя въ домѣ, сказала она, то во всякомъ случаѣ не можешь помѣшать мнѣ исполнить мой долгъ и распоряжаться моими деньгами, какъ мнѣ угодно. правлю ее въ школу на мой счетъ.
   Какъ только сшили мнѣ новое платье, меня отвезли въ лучшій пансіонъ въ Люневилѣ. Вскорѣ потомъ пріѣхалъ мой отецъ; его прислала за мною матушка; но бабушка не выдала меня. Онъ уѣхалъ безъ меня. Я пробыла въ пансіонѣ полтора года,-- оправилась, отдохнула и дѣлала быстрые успѣхи въ ученьи.
   Но счастью моему не суждено было продлиться. Чувства, пробужденныя во мнѣ худымъ обращеніемъ, затихли, правда, въ полтора года, но въ пансіонѣ мнѣ было такъ хорошо, что я не желала возвратиться домой. По истеченіи этихъ осемнадцати мѣсяцевъ, полкъ моего отца получилъ приказаніе перейти въ какой-то городъ, названіе котораго я забыла; но дорога шла черезъ Люневиль. Матушка перестала съ нѣкоторыхъ поръ говоритъ отцу, чтобъ онъ взялъ меня изъ пансіона. Дамы въ Нантѣ начали обходиться съ нею очень холодно, и она сочла за лучшее оставить меня въ пансіонѣ. Но теперь она опять потребовала моего возвращенія, обѣщая отцу быть со мною ласковѣе и обучать меня наравнѣ съ прочими сестрами. Она сказала даже бабушкѣ, что сознаетъ свою ошибку и досадуетъ на прошедшее. Братъ Августъ, отецъ мой и бабушка уговорили меня возвратиться домой. Матушка сдѣлалась со мною очень ласкова; я чувствовала потребность любить ее, оставила пансіонъ и уѣхала съ ними.
   Не успѣли мы поселиться въ новомъ жилищъ, какъ гнѣвъ матушки разразился надо мною сильнѣе прежняго. Братъ Августъ вступался за меня, а въ семействѣ нашемъ было вѣчное несогласіе. Я познакомилась со многими, и проводила въ гостяхъ цѣлые дни. Взысканія матушки заставили меня снова возвратиться въ Люневиль. Я не сказала этого никому, даже Августу. Трудно было выйти изъ главныхъ воротъ дома незамѣченною, и узелокъ возбудилъ бы подозрѣніе. Съ другой стороны дома можно было ускользнутъ только въ рѣшетчатое окно. Мнѣ было четырнадцать лѣтъ, но я была очень тонка. Я попробовала просунуть въ рѣшетку голову и убѣдилась, что могу пролѣзть всѣмъ тѣломъ. Я схватила мой узелокъ и поспѣшила въ контору дилижансовъ. Дилижансъ готовъ былъ отойти въ Люевиль; ѣзды туда было больше полудня. Я сѣла въ карету Кондукторъ меня, и подумалъ, что все въ порядкѣ. Мы уѣхали.
   Со мною сидѣлъ какой-то офицеръ съ женою. Они спросили меня, куда я ѣду. Я отвѣчала: къ бабушкѣ, въ Люневнль. Имъ показалось странно, что я одна; они начали разспрашивать меня, и мало-по-малу я разсказала имъ всю свою исторію. Дама изъявила-было желаніе принять меня къ себѣ, но мужъ ея былъ благоразумнѣе и сказалъ, что у бабушки мнѣ будетъ лучше.
   Около полудня мы остановились перемѣпить лошадей въ гостинницѣ Louis d'Or, за четверть мили отъ Люневиля. Тутъ я ушла, ни слова не сказавши кондуктору; но онъ зналъ меня и мою бабушку, и не обратилъ на это вниманія. Я ушла потому, что дилижансъ высадилъ бы меня какъ, разъ паредъ домомъ бабушки, и я непремѣнно встрѣтилась бы съ дѣдушкой, проводившимъ тутъ большую часть дня, грѣясь на солнцѣ. Я боялась увидать его прежде бабушки. Въ городѣ былъ у меня дядя, и я была очень дружна съ кузиною Маріей, прекрасной, доброй дѣвушкой. Я рѣшилась пойти къ нимъ, и попроситъ кузину сходить къ бабушкѣ. Трудность состояла въ томъ, чтобы добраться до ихъ дома, не проходя мимо дворца или даже не переходя черезъ мостъ. Я рѣшилась идти берегомъ до-техъ-поръ, пока не поравняюсь съ рощицей позади дворца, и дождаться тамъ отлива. Я знала, что тутъ можно перейти въ бродъ.
   Добравшись до мѣста, я сѣла на узелокъ и просидѣла на берегу часа три; потомъ сняла чулки и башмаки, завязала ихъ въ узелъ, приподняла юбку и перешла рѣку въ бродъ. На противоположномъ берегу я опять обулась и прошла черезъ рощу къ дому моего дяди. Его не было дома, и я разсказала свое несчастіе Маріи; она въ туже минуту надѣла шляпку и пошла къ бабушкѣ. Эту ночь я провела опять въ моей прежней спальнѣ, и, отходя ко сну, горячо благодарила Бога.
   Дни спокойствія снова для меня настали, но дѣдушка не давалъ бабушкѣ покоя по случаю моего у нихъ пребыванія. Однакоже я пробыла у нихъ болѣе года, и выучилась въ это время плесть кружева и вышивать. Между-тамъ, дядя мой присоединился къ дѣдушкѣ, и они обоми силами напали на бабушку. Причина была вотъ какая: когда меня не было здѣсь, бабушка часто дѣлала подарки кузинѣ Маріи, безспорно заслуживавшей ея любовь; но теперь она издерживала много на меня, и Марія была какъ-будто забыта.
   Это не нравилось дядюшкѣ: онъ и дѣдушка начали утверждать, что теперь мнѣ уже пятнадцать лѣтъ и что они должны повиноваться волѣ моего отца, не перестававшаго требовать моего возвращенія Бабушка не знала, что ей дѣлать; они довели ее до того, что наконецъ она согласилась отослать меня къ родителямъ, переѣхавшимъ между-тамъ въ Кольмаръ. Я ничего объ этомъ не знала. Насталъ день рожденія бабушки. Я вышила ей превосходный sachet и поднесла его вмѣстѣ съ букетомъ цвѣтовъ. Бабушка обняла меня, залилась слезами и сказала, что мы должны разстаться, и что я должна возвратиться къ отцу.
   -- Да, милая Валерія, продолжала бабушка, ты должна уѣхать завтра. Я не могу препятствовать этому дольше. Силы мои слабѣютъ. Я старѣю, -- очень старѣю.
   Я не старалась измѣнить ея намѣренія. Я знала, сколько терпѣла она изъ-за меня, и чувствовала, что въ свою очередь могу снести ради нея все. Я горько плакала. На слѣдующее утро явился батюшка и обнялъ меня. Онъ радовался, что я такъ выросла и поправилась. Я простилась съ бабушкой и дѣдушкой, котораго послѣ уже не видала, потому-что онъ умеръ черезъ три мѣсяца послѣ моего отъѣзда изъ Люневиля.
   Не взыщите, любезный читатель, что я такъ много говорю объ этомъ періодѣ моей жизни. Вы должны узнать, какъ была я воспитана, и почему оставила потомъ родительскій домъ. Въ Кольмарѣ матушка приняла меня ласковѣе, но это продолжалось не долго.
   Однажды, я помню, одинъ изъ Офицеровъ, не предполагая, чтобъ я могла его слышать, сказалъ другому : "Ma foi, elle es; jolie -- elle a besoin de deux ans, el elle sera parfaite".
   Я была тогда еще такой ребенокъ, что не поняла значенія этихъ слов.
   -- Зачѣмъ мнѣ надо ностареть двумя годами? я думала надъ этимъ выраженіемъ такъ долю, что почти заснула. Внимательность офицеровъ и комплименты, которые говорили они на мой счетъ отцу, дѣлали на него больше впечатлѣнія, нежели я предполагала. Moжетъ-быть, онъ чувствовалъ, что дѣйствительно можетъ мною гордиться.... и это пробудило въ немъ силы. Помню особенно одинъ случай. Предстояла церемонія крещенія двухъ новыхъ колоколовъ. Офицеры сказали батюшкѣ, что я непремѣнно должна присутствовать на церемоніи, и возвратясь домой онъ объявилъ матушкѣ, что намѣренъ взять меня завтра съ собою.
   -- Нельзя, отвѣчала она. У ней нѣтъ приличнаго платья.
   -- А почему это? спросилъ отецъ мой. Приготовьте ей къ завтрему платье непремѣнно.
   Матушка замѣтила, что такимъ приказомъ нельзя шутить, и сочла необходимымъ исполнить его желаніе.
   На другой день я сопровождала отца, который былъ на церемоніи по долгу службы; онъ стоялъ въ церкви впереди другихъ, и я, стоя возлѣ него, видѣла все какъ нельзя лучше. Я была одѣта очень хорошо, и отцу моему наговорили множество комплиментовъ на мой счетъ. Начался обрядъ. Передъ церковью были выстроены войска для наблюденія порядка; процессія вступила въ церковь: епископъ шелъ подъ балдахиномъ, окруженный духовенствомъ; за нимъ несли хоругви и шли дѣти съ серебряными курильницами въ рукахъ. Колокола стояли посреди церкви, покрытые бѣлымъ покрываломъ, украшенные лентами и гирляндами. Воспріемники ихъ были избраны изъ знатнѣйшихъ жителей города. Органъ и военная музыка смѣняли другъ друга, пока не началась служба и крещеніе колоколовъ. Одинъ получилъ имя Эйлаліи, другой Люциліи. Церемонія была прекрасная.
   

III.

   Въ Кольмарѣ жила старшая сестра моей матери. Я проводила у ней большую часть времени. Когда полкъ моего отца получилъ приказаніе идти въ Парижъ, она просила, чтобы меня оставили у нея, но матушка не согласилась и сказала, что долгъ матери не позволяетъ ей удалить дочь отъ своего надзора. Между-тъмъ, черезъ два часа она сказала отцу, что если бы сестра захотѣла взять Клару, мою меньшую сестру, такъ она согласилась бы. Дѣло въ томъ, что тётушка обѣщала датъ мнѣ хорошее приданое.
   Мы прошли Люневиль, и я въ послѣдній разъ увидѣла бабушку. Она просила, чтобы меня оставили при ней, и снова обѣщала отказать мнѣ все свое имѣніе; но матушка и слышать этого не хотѣла. Насъ было у нея четырнадцать дѣтей; она легко могла бы обойтись безъ меня, и это облегчило бы отца; но она ни за что не хотѣла со мною разстаться, изъ чего все таки слѣдуетъ заключить, что она меня любила. Мнѣ очень хотѣлось остаться у бабушки. Она много постарѣла со смерти дѣдушки. Но мать моя была неумолима. Мы прибыли въ Парижъ и поселились въ казармахъ близъ бульваровъ.
   У меня никогда не было недостатка въ друзьяхъ. Я познакомилась съ женою полковника, присоединившагося къ намъ въ Парижъ. У ней не было дѣтей. Я повѣряла ей свои житейскія непріятности и она утѣшала меня.
   Это была женщина очень религіозная; бабушка же воспитала меня въ тѣхъ же правилахъ, и я понравилась ей за мое благочестіе. У ней была сестра, богатая вдова, жившая въ улицъ Сентъ-Оноре: женщина живая, веселая, но ѣдкая, не задумывавшаяся надъ словами, лишь бы удовлетворить минутному чувству. Я постоянно встрѣчала ее въ дома полковника, и она пригласила меня къ себѣ. Полковникъ былъ начальникомъ моего отца, и потому желанія матушки разорвать связь нею съ его женою оставались тщетны. Я проводила все мое время внѣ дома.
   Мнѣ остается разсказать только два непріятныхъ случая. Читатель подумаетъ, можетъ-статься, что я и то уже довольно ему разсказала; но такъ-какъ это два послѣдніе случая, и притомъ особеннаго рода, то я и прошу его выслушать ихъ. Разъ меня наказали вотъ за что: одинъ молодой офицеръ оказывалъ мнѣ особенное вниманіе. Я любила бывать съ нимъ вмѣстѣ, но мысль о замужствѣ вовсе не приходила мнѣ въ голову; я была еще совершенный ребенокъ. Въ одно утро оказалось, что онъ сдѣлалъ предложеніе моему отцу; отецъ согласился, не не спросилъ матушки, и радуясь, вѣроятно, случаю пристроить меня. Когда онъ поручилъ ей спросить меня, согласна ли я на этотъ союзъ, она была не въ духѣ. Я отвѣчала ей -- "Non, maman, je ne veux pas. Il est trop noir".-- Онъ былъ недуренъ собою, но очень смуглъ. Матушка, къ моему изумленію, была чрезвычайно мною недовольна, что мнѣ стоило много слезъ.
   Случай этотъ узнали въ казармахъ и всѣ взяли мою сторону. Я отказалась отъ одной довольно непріятной работы, и меня опять наказали,-- это случилось въ послѣдній разъ, но очень жестоко, такъ, что меня почти нельзя было узнать.
   Я опять оставила родительскій домъ и отправилась къ полковницѣ.
   -- Что тутъ съ нею дѣлать, сестра? сказала полковница. Посмотримъ. Во всякомъ случаѣ, Валерія, я оставлю васъ здѣсь на нѣсколько дней, покамѣстъ что-нибудь будетъ рѣшено. Теперь уже почти ночь; вы ночуете у меня.
   -- Я теперь боюсь возвратиться домой.
   -- Милая Валерія, сказала полковница успокоивающимъ голосомъ.
   -- Оставь ее мнѣ, сказала сестра ея. Я поговорю съ нею. Полковникъ пріѣхалъ сейчасъ домой и ты должна принять его.
   Госпожа Алларъ;такъ звали полковницу, вышла изъ комнаты. Тогда сестра ея сказала мнѣ:
   -- Другъ мой, вы должны непремѣнно возвратиться домой; но вамъ не для чего тамъ оставаться: покамѣстъ у меня есть свой уголокъ, вы не будете безъ пріюта. Только выслушайте меня. Я желаю услужить вамъ; но вы должны взвѣсить всѣ обстоятельства прежде, нежели на что-нибудь рѣшитесь. Я говорю вамъ, что могу принять васъ къ себѣ. Никто однако же не можетъ ручаться за свою жизнь, я если Богу угодно будетъ отозвать меня, вы останетесь безъ пріюта. Что вы тогда станете дѣлатъ?
   -- Вы очень добры, отвѣчала я, но я рѣшилась; буду работать ради насущнаго хлѣба, какъ могу. Доставьте мнѣ только работу и я буду благословлять васъ до конца жизни. Теперь я вижу, какъ поступокъ мой былъ не благоразуменъ.
   -- Я не допущу васъ до необходимости работать ради насущнаго хлѣба, пока я жива: но когда умру, вы узнаете, что значитъ быть одной на свѣтѣ.
   -- Догадываюсь, сказала я, грустно качая головою.
   -- Засните теперь, а завтра скажите мнѣ, на что вы рѣшились
   -- Я не смѣю отъ стыда возвратиться домой.
   

IV.

   Черезъ часъ госпожа д'Альбре опять пришла ко мнѣ и заговорила со мною. Но въ словахъ моихъ не было почти связи, и это встревожило ее. Между-тѣмъ полковникъ пріѣхалъ домой и жена разсказала ему, что случилось. Онъ вошелъ ко мнѣ въ комнату, взялъ свѣчу, взглянулъ на меня и сказалъ.
   -- Я не узналъ бы ее, mort de ma vie!
   Полковникъ и жена его вышли. Я между-тѣмъ пришла въ чувство Госпожа д'Альбре подошла ко мнѣ, наклонилась къ моему лицу и сказала:
   -- Валерія !
   -- Что? отвѣчала я.
   -- Успокоились ли вы? Можете ли вы меня выслушать?
   -- Могу, отвѣчала я.
   -- Такъ слушайте же, вотъ мой планъ: полковникъ отведетъ васъ домой; завтра я скажу вамъ, какъ вести себя. Завтра ввечеру вы убѣжите изъ дому, я буду ждать васъ на углу улицы съ наемной каретой. Я увезу васъ къ себѣ и никто, даже сестра моя, не будетъ знать, гдѣ вы. Подумаютъ, что вы пропали, и такъ-какъ полкъ долженъ выступитъ недѣли черезъ двѣ въ Ліонъ, то никто не узнаетъ, что вы еще живы, если только скрыть васъ до того времени.
   -- Благодарю васъ, благодарю! Вы не знаете, какъ вы меня осчастливили, отвѣчала я, прижимая руку ея къ сердцу, сильно бившемуся. Да благословитъ васъ Богъ, мадамъ д'Альбре. О, какъ я буду о васъ молиться! Теперь вспоминая этотъ дурной поступокъ, я удивляюсь, какъ могла на него рѣшиться при любви моей къ батюшкѣ и матушкѣ, хорошо зная, что всѣ мои бѣдствія происходили оттого, что бѣдная матушка была самаго вспыльчиваго характера.
   Мадамъ д'Альбре заплакала, потомъ пожелала мнѣ доброй ночи и ушла. Я старалась заснуть, но не могла. Разъ только я задремала и мнѣ привидѣлось, что матушка опять меня наказывала. Я вскрикнула, проснулась, и уже болѣе не засыпала. Я встала на разсвѣтѣ и поспѣшила взглянуть въ зеркало. Я ужаснулась: такъ лицо мое опухло. Служанка принесла мнѣ кофе; я выпила, и ждала прихода полковницы.
   Въ первый и единственный разъ видѣла я эту добрую женщину въ гнѣвѣ. Она кликнула съ лѣстницы своего мужа; онъ вошелъ, посмотрѣлъ на меня, не сказалъ ни слова и удалился. Черезъ полчаса пришла мадамъ д'Альбре и дала мнѣ наставленія, которымъ по глупости своей, я послѣдовала въ точности. Она принесла мнѣ черный воаль, предполагая, что у меня нѣтъ такого; потомъ ушла, сказавши, что полковникъ послалъ за моимъ отцомъ, и что она желаетъ присутствовать при ихъ свиданіи.
   Отецъ мой явится, и полковникъ осыпалъ его упреками за такое обращеніе матушки со мною. Потомъ онъ послалъ за мною мадамъ д'Альбре. Отецъ отшатнулся назадъ при моемъ появленіи и сказалъ:
   -- Полковиикъ , вы правы. Я заслуживаю ваши упреки. Теперь прошу поѣхать со мною. Пойдемъ, Валерія, бѣдное дитя мое.
   Когда онъ взялъ меня за руку и хотѣлъ вести изъ комнаты, мадамъ д'Альбре сказала полковнику:
   -- Любезный Адлеръ , вы берете на себя большую отвѣтственность, что позволяете увезти ее домой...
   -- Да, ma chère. Мосье де-Шатонефъ, я къ вашимъ услугамъ.
   Я во все это время не произнесла ни слова. Мадамъ д'Альбре повязала мнѣ черный воаль и закрыла имъ лицо мое. Мы уѣхали съ отцомъ и полковникомъ домой. Мы вошли въ комнату, гдѣ сидѣла матушка, и отецъ отдернулъ съ лица моего воаль.
   -- Посмотрите, сказалъ онъ строгимъ голосомъ, до него довела ее ваша запальчивость.
   Отецъ пробылъ съ четверть часа со мною и утѣшалъ меня. Я слушала и не отвѣчала. Слезы выступали у меня на глазахъ. Онъ оставилъ меня и ушелъ изъ дому. Во весь этотъ день я не отвѣчала ни полслова на все то, что говорили мнѣ братья и сестры, приходившіе ко мнѣ въ комнату. Такъ научила меня мадамъ д'Альбре, да мнѣ и самой не хотѣлось говорить. Служанки, принесшія мнѣ обѣдъ и уговаривавшія меня съѣсть что-нибудь, не добились отъ меня ни какого отвѣта, и наконецъ одна изъ нихъ заплакала и сказала.
   -- Она съ ума сошла!
   Отецъ не возвращался къ обѣду; матушка не выходила изъ своей комнаты до вечера. Ввечеру онъ возвратился и пошелъ къ ней. Оставалось полчаса до времени, назначеннаго мадамъ д'Альбре. Я ждала и слышала на верху горячій споръ. Я была одна: матушка запретила сестрамъ и братьямъ входить ко мнѣ въ комнату; я набросила воаль и спокойно вышла изъ дому.
   Мадамъ д'Альбре ждала меня съ каретой на условленномъ мѣстѣ Черезъ нѣсколько минутъ я была уже на новосельѣ , въ великолѣпномъ жилищѣ мадамъ д'Альбре. Она провела меня въ маленькій кабинетъ возлѣ ея комнаты, и никто кромѣ одной вѣрной служанки не зналъ, что я въ домѣ. На слѣдующій день мадамъ д'Альбре отправилась въ казармы, пробыла весь день у сестры, и ввечеру зашла ко мнѣ.
   -- Все вышло такъ, какъ мы ожидали, сказала она, снимая шлицу. Васъ нигдѣ не находятъ, и никто не подозрѣваетъ, что вы здѣсь. Сначала подумали, что вы ушли къ полковницѣ, и отецъ вашъ счелъ за лучшее подождать до утра. Тутъ, къ удивленію его, оказалось, къ полковницѣ вы не являлось. Спросили гусара, стоявшаго ввечеру на часахъ; онъ отвѣчалъ, что часовъ въ осемь какая-то молодая дѣвушка, которую онъ принялъ за мадмоазель де-Шатопефъ, вышла изъ воротъ, но что на ней былъ тюлевый воаль, и лица онъ не видѣлъ. Когда отецъ вашъ и полковникъ отпустили гусара, сестра заплакала и сказала: "О, она вѣрно бросилась въ Сену!" Отецъ вашъ и полковникъ были поражены не меньше ея Я застала ихъ какъ разъ въ эту минуту.
   -- Сестра, сказала мнѣ мадамъ Алдаръ,-- Валери ушла изъ казармъ.,
   -- Какъ? когда? говорю я. О, я этого ожидала?
   -- Я закрыла лицо платкомъ и притворилась, что плачу. Только въ любви къ вамъ, Валерія, рѣшилась я на этотъ обманъ. Обстоятельства меня оправдываютъ. Видя мои слезы, они не могли подозрѣвать, что вы у меня. Вскорѣ потомъ полковникъ сдѣлалъ знакъ вашему отцу, и они вышли. Нѣтъ никакаго сомнѣнія, что они отправились въ Morgue, узнать, не оправдались ли ихъ опасеніе.
   -- Что это такое, Morgue? спросила я.
   -- А вы не знаете? Это маленькое зданіе на берегу Сены, куда кладутъ тѣла, найденныя въ рѣкѣ, чтобы ихъ могли узнать родственники или знакомые. Ниже моста въ рѣкѣ протянута крѣпкая большая сѣть; къ нее попадаютъ тѣла, унесенныя теченіемъ. Впрочемъ, иные пропадать безъ вѣсти.
   Мадамъ Алларъ поѣхала въ казармы на слѣдующій день Всѣ узнали а томъ, что я пропала безъ вѣсти. Отецъ опять ходилъ въ Morgue; меня искали напрасно.
   -- Ваша мнимая смерть принесла по-крайней-мѣрѣ одинъ хорошій плодъ, сказала мнѣ мадамъ д'Альбре: отецъ вашъ взялъ все въ свои руки.
   -- Бѣдный отецъ и матушка! отвѣчала я со слезами. Мнѣ жаль ихъ.
   -- Конечно его жаль, сказала мадамъ д'Альбре; но его мучитъ больше всего совѣсть. Эгоизмъ заглушалъ въ немъ состраданіе и онъ принесъ васъ въ жертву, лишь бы избавиться отъ семейной перебранки и шуму. Подумайте только, Валерія: если вы хотите воротиться домой, то время еще не ушло. Полкъ выходитъ не раньше четверга.
   -- Я боюсь воротиться домой.
   -- Да и сказать вамъ правду, эта исторія выставить васъ въ неблагопріятномъ свѣтѣ, если вы воротитесь домой. Вы причинили много горя сестрѣ моей и ея мужу. Они пріймутъ васъ уже не такъ радушно, потому-что вы играли ихъ чувствами. Послѣ всего, что случаюсь, вы не можете быть счастливы въ вашемъ семействѣ. Отецъ вашъ легко можетъ обойтись и съ тринадцатью дѣтьми; у него только и состоянія, что его шпага. Я все это обдумала прежде, нежели сдѣлала вамъ предложеніе, и теперь думаю, что вамъ лучше оставаться здѣсь.
   -- Отцу моему было бы легче, если бы онъ зналъ, что я жива.
   -- Я и сказала бы ему, еслибъ это было возможно.
   -- Вы правы.
   -- Кажется.
   -- Да, отвѣчала я, все это правда, а все-таки я не могу не жалѣть о немъ. Я послѣдовала вашему совѣту, но чувствъ моихъ уничтожить не могу.
   -- Они дѣлаютъ вамъ честь, и я не порицаю васъ за нихъ. Только не давайте имъ слишкомъ много воли.
   До отбытія полка въ Ліонъ оставалось еще три дня. Я была въ сильной печали Я воображала себѣ, какъ мучится отецъ; потомъ была бѣжать въ казармы и броситься въ объятія родителей... Мадамъ д'Альбре удержала меня. Теперь мнѣ понятны неосторожность и необдуманность совѣтовъ ея, но тогда я была слишкомъ молода и легкомысленна.
   -- Я принесла вамъ новости, сказала мадамъ д'Альбре, возвратясь изъ казармъ, куда ѣздила провожать сестру. Братъ вашъ, Августъ, возвратился, но переведенъ въ другой полкъ, въ Брестъ.
   -- Отчего? Видѣли вы его?
   -- Да, онъ былъ у полковника. Онъ сказалъ, что не можетъ оставаться въ полку послѣ всего случившагося, и потому желаетъ оставить прежній полкъ.
   -- А отецъ?
   -- Отецъ предоставилъ это на его волю. Онъ чувствуетъ его положеніе, такъ же какъ и зять мой, давшій свое согласіе на переводъ вашего брата. Августъ ужасно о васъ сожалѣетъ. Я думаю, что онъ поступилъ хорошо...
   -- Я не могу о томъ судить.
   -- Я поѣхала домой, когда полкъ уже выступилъ и казармы опустѣли. Вы знаете: полковникъ выѣзжаетъ послѣдній. Теперь вы свободны; заключеніе ваше кончилось, и вы можете ходить по всѣмъ комнатамъ. Прежде всего мы должны заняться вашимъ гардеробомъ. Я довольно богата; мы распорядимся этимъ сейчасъ же. Позвольте сказать вамъ однажды навсегда, -- я не буду повторять этого на словахъ, но постараюсь доказать на дѣлѣ,-- считайте меня матерью; взявши васъ изъ родительскаго дома, я рѣшилась замѣнить вамъ мать. Я люблю васъ, потому-что вы достойны любви. Будьте же ко мнѣ довѣрчивы и любите меня въ свою очередь.
   -- Благодарю васъ, благодарю васъ, отвѣчала я, заливаясь слезами, и припавши въ ней лицомъ.
   

V

   Настолько дней я провела спокойно. Мадамъ д'Альбре суетилась по утрамъ за устройствомъ моего гардероба. Меня радовали и удивляли вкусъ и богатство выбираемыхъ ею нарядовъ.
   -- Это для меня слишкомъ хорошо, говорила я, разсматривая вещи одну за другою. Вспомните, что вѣдь я дочь бѣднаго человѣка.
   -- Да, была, отвѣчала мадамъ д'Альбре, цѣлуя меня въ лобъ; но дочь бѣднаго человѣка пропала, а вы теперь protégée госпожи і'Альбре. Я уже сказала знакомымъ, что жду изъ Гасконьи молодую кузину, которую взяла къ себѣ вмѣсто дочери Вы можете называться по прежнему; въ Гасконьи нѣтъ недостатка въ Шатонефахъ и они состояли даже когда-то въ родствѣ съ фамиліею д'Альбре. Я увѣрена, что если порыться, то можно доказать, что мы съ вами кузины. Какъ скоро вы оправитесь, мы поѣдемъ на нѣсколько мѣсяцевъ ко мнѣ въ замокъ, а на зиму воротимся въ Парижъ. Что, мадамъ Паонъ была?
   -- Да, и сняла съ меня мѣрку для платья.-- Дайте мнѣ поплакать, -- я такъ много вамъ благодарна!
   Мадамъ д'Альбре обняла меня, и я оросила слезами ея руку. Черезъ недѣлю мы поѣхали въ Бретань , въ почтовой коляскѣ мадамъ д'Альбре. Передъ вами ѣхалъ курьеръ. Она не жалѣла денегъ.
   Я должна познакомить читателя съ нею по-ближе. Когда мадамъ д'Альбре предложила мнѣ свое покровительство, я никакъ не думала, что она знатная особа; сестра ее вышла за мужъ за человѣка средней руки, и во время пребыванія ея съ мужемъ въ Парижѣ мадамъ д'Альбре старалась, изъ деликатности, являться у нихъ за-просто; я думала, что она, такъ же какъ и они, принадлежитъ къ среднему сословію-Я ошиблась.
   Мадамъ д'Альбре породнилась своимъ замужствомъ съ одною изъ знатнѣйшихъ фамилій Франціи. Мужъ ея умеръ черезъ три года послѣ свадьбы; дѣтей у нихъ не было, и богатое наслѣдство его досталось женѣ; желая, чтобъ она опять выше замужъ, онъ утвердилъ свое имѣніе за ней и ея дѣтьми, а если дѣтей не будетъ, то за другой вѣтвью фамиліи д'Альбре. Я узнала, что она получаетъ шестьдесятъ тысячъ ливровъ годоваго доходу, и что кромѣ того у нея есть еще замокъ въ провинціи и отель въ улицѣ Сенть-Оноре, котораго она занимала, впрочемъ, только часть. Со смерти ея мужа прошло уже больше десяти лѣтъ, но ни одному изъ многочисленныхъ ея поклонниковъ не удалось получить ея руку. Ей было тридцать четыре года; она была еще очень хороша собой, и принята (что, впрочемъ, само собой разумѣется) въ лучшемъ парижскомъ обществѣ. Вотъ кто являлся въ казармы такъ за-просто и принялъ меня подъ свое покровительство.
   Я могла бы разсказать многое о счастливыхъ дняхъ, проведенныхъ мною въ замкѣ. Общество было тамъ безподобное; мадамъ д'Альбре рекомендовала меня всѣмъ какъ свою кузину. Замѣтивши, что у меня есть музыкальныя способности и хорошій голосъ, она пригласила для меня искусныхъ учителей, и я, желая доказать ей мою благодарность, трудилась неутомимо и дѣлала такіе успѣхи, что сами учителя изумлялись. Музыка и вышиванье составляли мое единственное занятіе; каждую вышитую вещь я подносила мадамъ д'Альбре. Мнѣ не хотѣлось въ Парижъ; я съ неудовольствіемъ думала о томъ, что надо будетъ уѣхать изъ замка.!
   До переселенія моего къ мадамъ д'Альбре, я испытывала только горе, и не знала, что значитъ ласка. Страхъ былъ господствующимъ моимъ чувствомъ и придавилъ во мнѣ и тѣлесное и умственное развитіе. Теперь меня пригрѣли любовь и участіе. Похвалы, которыхъ я до-сихъ-поръ не слышала, ободрили меня, и дарованія мои начали развиваться такъ быстро, что я сама себѣ дивилась. Я не знала своихъ способностей, не довѣряла себѣ, и почти считала себя дурой. Внезапная перемѣна обращенія оказала на меня самое удивительное вліяніе. Въ нѣсколько мѣсяцевъ я выросла почти на три дюйма, и такъ разцвѣла, что, несмотря на всякое отсутствіе тщеславія, не могла не вѣрить, когда мнѣ говорили, что я очень хороша собою и сдѣлаю впечатлѣніе въ Парижѣ, Впрочемъ это не породило во мнѣ желанія ѣхать въ столицу. Мнѣ было здѣсь слишкомъ хорошо, и я не промѣняла бы дружбы мадамъ д'Альбре на лучшаго мужа во Франціи. Когда гостьи мадамъ д'Альбре заговорятъ, бывало, о моемъ будущемъ замужствѣ, я постоянно отвѣчала: je ne veux pas. Я не скрывала, что мнѣ не хочется на зиму въ Парижъ, и мадамъ д'Альбре, не желавшая со мною разстаться такъ скоро и чувствовавшая, что я по молодости не могу жить одна, обрадовала меня, сказавши, что не думаетъ пробыть въ Парижѣ долго, и что не намѣрена часто вывозитъ меня въ общество. Такъ и было. Мы пріѣхали въ Парижъ; для меня пригласили лучшихъ учителей; но выѣзжала я съ мадамъ д'Альбре рѣдко, по утрамъ, да раза два въ театръ. Музыка занимала почти все мое время; я пожелала учиться по-англійски,-- мнѣ достали учителя.
   Между-тѣмъ я сблизилась съ мадамъ Паонъ, о которой, кажется, уже сказала, что она была первая модистка въ Парижъ. Это случилось вотъ какъ: я шила очень хорошо; у меня было много вкусу и я забавлялась въ замкѣ, придумывая разныя новости, не для себя, а для мадамъ д'Альбре. Она не разъ была удивлена моими выдумками и всегда находила, что онъ исполнены съ большимъ вкусомъ. По пріѣздѣ въ Парижъ, мы, разумѣется, отправились сейчасъ къ мадамъ Паонъ взглянуть на новыя моды, и она замѣтила мой даръ изобрѣтенія. Всякій разъ, когда мадамъ д'Альбре заказывала себѣ новое платье, меня звали на совѣтъ, и такъ какъ мадамъ Паонъ была женщина очень благовоспитанная, то мы съ нею и сошлись.
   Прошло около двухъ мѣсяцевъ со времени нашего пріѣзда въ Парижъ. Мадамъ Паонъ замѣтила однажды мадамъ д'Альбре, что такъ какъ я учусь по-англійски, то мнѣ не мѣшало бы заходить къ ней по утрамъ для бесѣды съ двумя милыми Англичанками-модистками, которыхъ она взяла къ себѣ для объясненія съ англійскими покупателями. Она утверждала, что эта практика будетъ для меня гораздо полезнѣе уроковъ. Мадамъ д'Альбре согласилась; мнѣ тоже понравилась эта мысль, и три или четыре утра въ недѣлю проводила я у мадамъ Паонъ.
   Надо, однако, познакомить васъ съ заведеніемъ мадамъ Паонъ; иначе вы можете подумать, что protéjée знатной дамы была слишкомъ снисходительна, дѣлая визиты модисткѣ. Мадамъ Паонъ была первая модистка въ Парижѣ, и, какъ это обыкновенно случается, въ близкихъ отношеніяхъ со всѣми дамами. Она шила для двора, и всѣ вмѣняли себѣ въ особенную честь заказывать у нея платье. Заведеніе ея находилось въ улицѣ Сентъ-Оноре, не помню въ чьемъ великолѣпномъ домѣ; она занимала цѣлый рядъ прекрасныхъ комнатъ, наполненныхъ богатыми, изящными нарядами. Въ каждой комнатѣ была щегольски одѣтая дѣвушка, и все говорило о тонкомъ художественномъ вкусѣ хозяйки. Черезъ анфиладу комнатъ проходили въ пріемную мадамъ Паонъ, -- большой, превосходно убранный салопъ. Мужчины въ ея магазинѣ не было; только въ конторѣ сидѣли за своими столами шесть писцовъ. Прибавьте къ этому, что у мадамъ Паонъ были прекрасныя манеры, что она была хороша собою, высокаго, величественнаго росту, богата, держала у себя многочисленную прислугу и щегольской экипажъ, имѣла загородный домъ, куда уѣзжала каждую субботу послѣ обѣда, -- и вы согласитесь, что мадамъ д'Альбре очень могла позволить посѣщать мнѣ мадамъ Паонъ.
   Я часто сообщала ей какую-нибудь новую мысль; она постоянно со мною соглашалась, тотчасъ же прилагала эту мысль къ дѣлу и извлекала изъ нея матеріяльную пользу. Каждая вещь подвергалась моему сужденію, и мадамъ Паонъ пе разъ говорила: "что за удивительная вышла бы изъ васъ модистка! Но, къ-несчастью моднаго свѣта, это невозможно ".
   Наконецъ, сезонъ въ Парижъ почти миновался, и я обрадовалась, когда мадамъ д'Альбре заговорила объ отъѣздъ. Въ Парижѣ я сдѣлала очень большіе успѣхи въ музыкѣ и англійскомъ языкъ. Я выѣзжала только на маленькіе вечера, да и то неохотно. Я довольствовалась обществомъ мадамъ д'Альбре, и не желала другаго. Я была вполнѣ счастлива, и это можно было прочесть на моемъ лицѣ. Я вспоминала о родителяхъ и братѣ Августѣ, и строила воздушные замки: мечтала, какъ предстану я имъ вдругъ совершенно неожиданно, -- какъ брошусь въ ихъ объятія и буду умолять раздѣлить со мною мое воображаемое богатство.
   Мнѣ было почти осемнадцать лътъ. Я уже годъ находилась подъ покровительствомъ мадамъ д'Альбре, и старыя вдовы, пріѣзжавшія къ ней въ замокъ, безпрестанно твердили ей, что пора бы меня пристроить. До извѣстной степени мадамъ д'Альбрё соглашалась съ ихъ мнѣніемъ; но ей не хотѣлось со мною разстаться, а я тоже рѣшилась не покидать ея Я не желала выйти замужъ; я много объ этомъ думала, и извѣстные мнѣ примѣры замужства были не въ моемъ вкусѣ. Всякій разъ, когда рѣчь заходила о моемъ замужствѣ, я просила мадамъ д'Альбре, по отъѣздѣ гостей, не слушать ихъ совѣтовъ, потому-что рѣшилась остаться въ дѣвушкахъ и прошу только позволять мнѣ прожитъ весь вѣкъ съ нею.
   -- Вѣрю, Валерія , отвѣчала мадамъ д'Альбре, но считаю долгомъ не позволить вамъ въ этомъ случаѣ слушаться только вашихъ чувствъ. Такая дѣвушка, какъ вы, создана не для скуки одинокой жизни. Я не хочу васъ торопить, но если кто-нибудь сдѣлаетъ выгодвое предложеніе, я сочту своимъ долгомъ постараться измѣнить ваши мысли, хотя и не прибѣгну ни къ какимъ средствамъ, кромѣ убѣжденія. Я слишкомъ счастлива вашимъ обществомъ и не желаю съ вами разстаться; но удерживать васъ противъ вашихъ выгодъ было бы съ моей стороны страшнымъ эгоизмомъ.
   -- Благодарю Бога, что у меня нѣтъ никакого состоянія, сказала я; въ нынѣшнемъ вѣкѣ никто не предложить руки своей бѣдной дѣвушкѣ.
   -- Это васъ не спасетъ, отвѣчала мадамъ д'Альбре, смѣясь; многіе удовольствуются надеждами на будущее; найдутся, можетъ-быть, а тѣ, которые удовольствуются лично вами, безъ всякихъ прибавленій.
   -- Едва ли, сказала я; вы имѣете обо мнѣ слишкомъ высокое мнѣніе, и напрасно думаете, что и другіе смотрятъ на меня тѣми же глазами. Скажу только, что если найдется такой безкорыстный искатель моей руки, я поставлю его въ моемъ мнѣніи выше другихъ мужчинъ, хотя и не на столько, чтобы ради его пожелала перемѣны моего положенія.
   
   -- Хорошо, увидимъ, отвѣчала мадамъ д'Альбре. Экипажъ поданъ; принесите-ка мнѣ шляпку и шаль.
   Черезъ нѣсколько недѣль послѣ нашего возвращенія въ замокъ, нѣкто господинъ Г**, потомокъ древней бретанской фамиліи, прожившій послѣніе два года въ Англіи, возвратился къ отцу своему во Францію и посѣтилъ мадамъ д'Альбре. Она знала его съ дѣтства и приняла его очень радушно. Я должна описать вамъ его, потому-что онъ играетъ не послѣднюю роль въ моей маленькой драмѣ. Это былъ мужчина лѣтъ тридцати, довольно худой, но стройный; черты лица пріятныя, но изнѣженныя; пріемы очень ловкіе, свѣтскіе; много ума и любезности въ обращеніи съ женщинами. Я никогда еще не видала такого сотскаго человѣка. Онъ пѣлъ очень хорошо, игралъ на нѣскольскихъ инструментахъ, рисовалъ каррикатуры, -- словомъ, за что ни брался, все у него выходило хорошо. Нечего и говорить, что съ такими талантами онъ, какъ стариннный пріятель, былъ принять въ домѣ мадамъ д'Альбре очень радушно, и каждый день являлся въ замокъ. Я скоро съ нимъ сблизилась, и любила проводить съ нимъ время,-- но не больше. Онъ ухаживалъ за мадамъ д'Альбре столько же, сколько и за мною, и не было никакаго основанія предполагать, что онъ имѣетъ виды на кого-нибудь изъ насъ: Мадамъ д'Альбре думала, однако же, не такъ, потому что я пѣла съ нимъ дуэты и разговаривала по-англійски. Она и другія надо мною подсмѣивались.
   Прошло два мѣсяца, и господинъ Г** началъ какъ-будто ухаживать больше за мною. Мнѣ самой это показалось. Мадамъ д'Альбре въ этомъ не сомнѣвалась, и не мѣшала. Онъ былъ наслѣдникъ богатаго имѣнія и не имѣлъ надобности брать за женой приданое.
   Около этого времени одна Англичанка, леди Батерстъ, путешествовавшая съ своей племянницей, дѣвочкой лѣтъ четырнадцати, приняла приглашеніе отца господина Г** провести недѣлю у него въ замкѣ, отстоявшемъ отъ помѣстья мадамъ д'Альбре миль на пять. Это была очень милая дама, и мы часто съ нею видались.
   Черезъ нѣсколько недѣль послѣ пріѣзда леди, я гуляла на террасъ одна. Тутъ подошелъ ко мнѣ Г**.-- Сказавши слова два о красотъ осеннихъ цвѣтовъ, онъ продолжалъ:
   -- Какъ различны обычаи двухъ народовъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга всего только нѣсколькими лье воды!-- Я говорю о Французахъ и Англичанахъ. У насъ, во Франціи, не спрашиваютъ о чувствахъ и наклонностяхъ дѣвушки, а обращаются прямо къ родителямъ, и если они находятъ партію приличною, такъ объявляютъ дѣвушкѣ,-- чтобъ она готовилась къ перемѣнѣ образа жизни. Въ Англіи на оборотъ: тамъ обращаются къ дѣвушкѣ, стараются заслужить ея любовь, и потомъ уже, увѣрившись въ ея согласіи, просятъ согласія старшихъ. Что, по вашему, лучше и естественнѣе?
   -- Я выросла во Франціи, мосьё Г**, и предпочитаю обычаи Франціи; родители и попечители лучше всякаго другаго могутъ судить о выгодахъ и невыгодахъ партіи, и я думаю, что не увѣрившись напередъ въ ихъ согласіи, не должно отдавать своего сердца, во избѣжаніе непріятностей.
   -- Да, въ нѣкоторыхъ случаяхъ это такъ, отвѣчалъ онъ; но какъ не позволять любить до замужства? Да и намъ пріятно ли вести къ олтарю женщину, которая отдаетъ свою руку можетъ-бытъ безъ всякаго сердечнаго расположенія, и даже, можетъ-быть, съ отвращеніемъ?
   -- Не думаю, чтобы родители захотѣли навязывать дочери мужа, къ которому она чувствуетъ отвращеніе, отвѣчала я; любовь, не сильная до замужества, можетъ усилиться послѣ. Но я не могу, да и не желаю высказывать моего мнѣнія объ этомъ предметѣ.
   -- Такъ-какъ вы со мною не согласны, возразилъ онъ, то я боюсьа сдѣлать предложеніе по-англійски, то-есть увѣрить васъ въ моей любви и спроситъ вашего согласія прежде, нежели обращусь къ мадамъ д'Альбре.
   -- Я отвѣчу вамъ откровенно,-- и можетъ-быть вы хорошо cдѣлали, что нарушили наши обычаи: это избавитъ васъ отъ труда обратиться къ мадамъ д'Альбре. Благодарю васъ за честь, но не могу принятъ вашего предложенія. Теперь вы знаете мои чувства и, конечно, будете столько великодушны, что не станете безпокоить мадамъ д' Альбре.
   -- Разумѣется, отвѣчалъ онъ оскорбленнымъ голосомъ,-- только съ условіемъ: обѣщайте и вы не говорить ей объ этомъ.
   -- Извольте; я считаю это вашею тайною.
   -- И позвольте мнѣ надѣяться, что это не лишитъ меня вашей дружбы, и что мы останемся съ вами въ прежнихъ отношеніяхъ.
   -- Всегда рада сохранять ихъ съ друзьями мадамъ д'Альбре. Позвольте пожелать вамъ добраго утра.
   Я ушла къ себѣ въ комнату и начала разсуждать о случившемся. Я сердилась на Г** за его смѣлость, тѣмъ болѣе непозволительную, что онъ зналъ зависимость мою отъ мадамъ д'Альбре, зналъ, что я не дамъ согласія безъ ея вѣдома. Я не любила его,-- это вѣрно,-- я находила удовольствіе съ нимъ бесѣдовать. Мнѣ стало жаль, я обѣщала не говорить объ этомъ мадамъ д'Альбре, но слово было дано, и я рѣшилась сдержать его.
   Я думала, что онъ мало-по-малу отъ насъ отстанетъ, но ошиблась. Онъ продолжалъ посѣщать насъ по прежнему очень-часто, и оказывалъ то же вниманіе мнѣ и мадамъ д'Альбре. Это мнѣ не понравилось; я начала избѣгать его, и онъ естественно бывалъ чаще съ мадамъ д'Альбре, нежели со мною. Мадамъ д'Альбре на это досадовала: она уже соединила насъ въ своемъ воображеніи, и каждый день ждала, что онъ попроситъ у нея руки моей; но мало-помалу, не знаю какъ и почему почему, она перестала на на это сердиться, и представила мнѣ уходить въ комнаты и дѣлать что угодно, не подвергаясь никакимъ съ ея стороны замѣчаніямъ.
   Вотъ въ какомъ положеніи были дѣла подъ конецъ осени. Леди Батерстъ уговорили остаться въ Бретани, и мы безпрестано видѣлись. Она часто приглашала меня пріѣхать къ ней на нѣсколько недѣль въ Англію, и я въ шутку отвѣчала, что пріиду. Однажды поутру мадамъ д'Альбре сказала мнѣ:
   -- Мадамъ Батерстъ опять проситъ меня опустить васъ съ ней въ Англію. Если вы не прочь погостить у нея, вмѣсто того, что бы ѣхать въ Парижъ, такъ я согласна.
   -- Я обѣщала ей шутя.
   -- А леди Батерстъ думала, что вы говорите серьозно; да и я тоже: я дала ей слово, что вы поѣдете съ ней. Я думала доставить вамъ этотъ случай усовершенствоваться въ англійскомъ языкѣ и разсѣяться; совѣтую вамъ ѣхать. Это васъ займетъ; маленькая перемѣна сдѣлаетъ вамъ пользу; кромѣ-того, я замѣчаю, что вниманіе мосьё Г** -- вамъ непріятно, такъ надо васъ отъ него избавить.
   -- Я не могу поступать противъ вашего желанія, отвѣчала я съ; грустью, потому-что сердце не предвѣщало мнѣ ничего добраго; я* ѣду, но только потому, что вы этого хотите.
   -- Это будетъ къ лучшему, моя милая Валерія. Я дала за васъ, слово, и мнѣ было бы непріятно взять его назадъ. Согласитесь душа моя; я напишу къ леди Батерстъ, чтобъ она приготовилась принять васъ.
   -- Ваи желанія для меня законъ, отвѣчала я, и ушла къ себѣ въ комнату. Тутъ я бросилась на постель, и плакала горько, сама не зная о чемъ.
   Дней черезъ десять леди Батерстъ пріѣхала взять меня въ замокъ отца мосье Г**, гдѣ я должна была остаться до слѣдующаго утра, то-есть до отъѣзда въ Парижъ. Мнѣ тяжело было разставаться съ мадамъ д'Альбре; въ послѣдніе дни она сдѣлалась ко мнѣ еще ласковѣе и внимательнѣе прежняго.
   -- Богъ да благословитъ васъ! говорила она. Пишите по два раза въ недѣлю; я буду ждать васъ съ нетерпѣніемъ.
   Я простилась съ нею въ слезахъ, и проплакала до самаго пріѣзда въ замокъ отца Г**.
   Старикъ я сынъ его приняли меня съ церемонною вѣжливостью; послѣдній былъ очень въ духѣ.
   -- Увы! говорилъ отъ, какую пустыню оставляете вы за собою! Какъ страсть къ путешествіямъ убійственна; мы васъ уже не увидимъ!
   Онъ сказалъ это съ такою ироніей, что я не знала, что подумать, но только встревожилась. Чего бы не дала я, чтобъ отказаться отъ этой поѣздки! Но желаніе мадамъ д'Альбре было для меня закономъ. Чтобъ избавиться отъ тягостныхъ мыслей, я пустилась въ разговоръ съ Каролиной, племянницей леди Батерстъ, и такъ-какъ мы собираясь выѣхать на разсвѣтѣ, то и разошлись съ вечера рано. На слѣдующее утро мы уѣхали. Въ Парижѣ пробыли мы только день, потомъ отправились въ Булонь и сѣли тамъ на корабль.
   Былъ ноябрь. На средина канала насъ окружилъ такой густой туманъ, что мы съ трудомъ попали въ гавань. Мы поѣхали въ Лондонъ: туманъ не снимался, и когда мы достигли предмѣстій, онъ усилился до такой степени, что люди вели лошадей по улицамъ, держа въ рукахъ факелы. Я слышала, что Англія triste pays, и повѣрила этому. Я спросила леди Батерстъ:
   -- Est-ce qu'il n'y а jamais de soleil dans ce pays, madame?
   -- Есть, есть, и еще какое прекрасное! отвѣчала она смѣясь.
   На слѣдующій день мы отправились въ помѣстье леди Батерстъ, провести тамъ святки. Не успѣли мы отъѣхать отъ Лондона трехъ миль, какъ туманъ исчезъ, солнце просіяло, и безлистыя вѣтви деревъ, покрытыя инеемъ, засверкали алмазами. Въ ту минуту, когда погода перемѣнилась, и четыре почтовыя лошади мчали насъ во всю прыть, Англія показалась мнѣ прекрасною. Въ помѣстьѣ леди Батерстъ все мнѣ очень понравилось: хорошо устроенные сады, оранжереи, красота всѣхъ мелочей, чистота дома и мебели; лондонскіе ковры въ комнатахъ и на лѣстницахъ показались мнѣ прекрасною выдумкою. Не понравилось мнѣ только общество, состоявшее, какъ мнѣ показалось, изъ скучныхъ эгоистовъ. Только Каролина была жива, и мы сидѣли съ ней обыкновенно въ маленькомъ будуара, гдѣ намъ никто не мѣшалъ. Тутъ я занималась музыкой и разговаривала съ Каролиной, по просьбѣ леди Батерстъ, то по-французски, то по-англійски, ради обоюдной нашей пользы.
   Я два раза писала къ мадамъ д'Альбріе, и на одно письмо получила ласковый отвѣтъ; но она ни слова не упоминала о моемъ возвращеніи, хотя мы условились, что я прогощу въ Англія только недѣли три или мѣсяцъ. Недѣли черезъ двѣ послѣ моего пріѣзда въ Ферфильдъ, я получила отъ мадамъ д'Альбре второе письмо, такое же ласковое, но огорчившее меня извѣстіемъ, что она сильно простудилась и страдаетъ грудью. Я отвѣчала ей въ ту же минуту, оросила позволенія пріѣхать и ухаживать за ней во время болѣзни. Цѣлыхъ три недѣли не было никакаго отвѣта; я была въ ужасномъ волненіи и печали, думая, что мадамъ д'Альбре не можетъ писать по болѣзни. Наконецъ я получила отъ нея письмо. Она писала, что была очень нездорова, и что медики посовѣтовали ей ѣхать на зиму въ южную Францію. Она не могла откладывать этой поѣздки, а потому написала къ леди Батерстъ, что проситъ ее, если можно, позволить мнѣ прогостить у нея до весны, когда она надѣется возвратиться въ Парижъ. Леди Батерстъ прочла мнѣ это письмо и сказала, что очень рада видѣть меня у себя подольше. Я, разумѣется, поблагодарила ее, но на душѣ у меня было горько. Я написала къ мадамъ д'Альбре и высказала ей мои чувства. Но такъ-какъ она уже уѣхала между-тѣмъ на югъ Франціи, то письмо мое, я знала, не можетъ измѣнить ея намѣренія. Я просила ее только извѣщать меня о своемъ здоровьи.
   Меня утѣшали однако же ласки леди Батерстъ и Каролины, моей постоянной собесѣдницы. Многіе посѣщали леди Батерстъ, многіе даже жили у нея въ домѣ -- но общества не было. Днемъ мужчины занимались лошадьми, собаками, ружьями. Вечеромъ мы ихъ тоже почти не видѣли, потому-что они рѣдко вставали изъ-за стола раньше того времени, когда я и Каролина уходили къ себѣ въ комнату. Женщины вели себя точно какъ-будто другъ друга боятся и вѣчно на сторожѣ.
   Прошли святки. Отъ мадамъ д'Альбре не было извѣстій. Это меня поразило и было источникомъ многихъ горькихъ слезъ. Я воображала себѣ, что она умерла вдали отъ всѣхъ близкихъ людей. Я часто говорила объ этомъ съ леди Батерстъ; она извиняла ея молчаніе, какъ умѣла, но, казалось, не желала распространяла объ этомъ предмѣтѣ. Наконецъ я вспомнила о мадамъ Паонъ, и написала къ ней, спрашивая, не извѣстно ли ей что-нибудь о мадамъ д'Альбре? Я разсказала ей, какъ попала въ Англію, какъ мадамъ д'Альбре заболѣла, и какъ безпокоитъ меня ея молчаніе. На другой день послѣ-того, какъ я написала это письмо, Каролина, сидя со мною въ будуарѣ, сказала:
   -- Мистрисъ Корбетъ говорила тетушкѣ, что дней десять тому надо видѣла мадамъ д'Альбре въ Парижѣ.
   -- Не можетъ быть! отвѣчала я; она въ южной Франціи.
   -- Я сама такъ думала, продолжала Каролина; но мистрисъ Корбетъ сказала, что видѣла ее въ Парижѣ, и тетушка въ ту же минуту выслала меня за чѣмъ-то изъ комнаты. Я увѣрена, что ей хотѣлось поговорить съ мистрисъ Корбетъ безъ свидѣтелей.
   -- Что бы это значило? сказала я. Сердце не предвѣщаетъ мнѣ ничего добраго. Я несчастна, Каролина!
   Я закрыла лицо руками и опустила голову на столъ; слезы полились изъ глазъ моихъ.
   -- Поговорите съ тётушкой, сказала Каролина, стараясь меня утѣшить. Не плачьте, Валерія; вѣдь все это, можетъ-быть, недоразуменіе.
   -- Я сейчасъ же поговорю съ леди Батерстъ

   Фредерик Марриэт

Валерия

Valerie (posthumous, 1848)

Перевод с английского - 1912 г. (без указания переводчика).

  

ГЛАВА I

   Я поставила в заглавии этой книги имя, данное мне при крещении. Если читатель не поскучает прочитать ее до конца, то узнает, чем сделалась я теперь, после жизни, полной приключений. Я не буду отнимать у него времени, распространяясь в предисловии, но сейчас же расскажу о моем рождении и воспитании и познакомлю его с моими родственниками. Это необходимо: время рождения и родство еще не так важны; но важно воспитание, потому что оно подготовило много событий в моей жизни. Многое зависит, однако же, и от происхождения и во всяком случае упомянуть о нем должно для полноты картины. Итак, начнем с начала.
   Я родилась во Франции. Отец мой происходил от младшей линии старинной дворянской фамилии; он был сын старого офицера и сам служил офицером в армии Наполеона. Он был с ним в итальянском походе и, продолжая сопровождать его во всех кампаниях, дослужился до капитана кавалерии. Он отличался много раз; получил орден почетного легиона; император любил его, и все были уверены, что отец мой быстро пойдет вперед, -- как вдруг он сделал сильную ошибку. Эскадрон его стоял в маленьком городке Цвейбрюккене, на берегу Эрбаха; тут он увидел мать мою, влюбился и женился. Поступок был извинителен: такой красавицы, как мать моя, я не видывала; притом, она была отличная музыкантша, хорошей фамилии и с приданым довольно значительным.
   Читатель скажет, может быть, что отец мой, женившись, не сделал вовсе никакой ошибки. Это правда: ошибка состояла не в том, что он женился, а в том, что послушался матушки и испортил свою карьеру. Он хотел оставить жену до конца кампании у родителей. Она этого не захотела, и отец мой исполнил ее желание. Наполеон не препятствовал своим офицерам жениться, но не любил, чтобы жены их следовали за армией. Вот почему отец мой лишился милости своего полководца. Мать моя была так хороша собою, что все тотчас же заметили ее; об этом не замедлил узнать и Наполеон, и это вооружило его против моего отца.
   В первый год после свадьбы родился старший брат мой, Август; вскоре потом мать моя сделалась опять беременна, и это обрадовало отца: он был женат уже год и, любуясь красотой своей жены, уже рассчитывал, достаточно ли вознаграждает его обладание такою женщиною за потерю командования бригадой.
   Для оправдания моего отца я должна сообщить читателю подробности, которые, может быть, ему неизвестны. Наполеон, как я сказала, не запрещал своим офицерам жениться; ему нужны были люди для войска, но только для войска: он не дорожил супругами, доставлявшими ему большею частью девочек. Но если, напротив того, жена дарила своего мужа шестью или семью мальчиками, и если он был военный, то мог быть уверен, что получит пожизненную пенсию. Мать моя родила сына, и так как известно, что женщина большею частью продолжает производить детей того пола, с которого начала, то все поздравляли ее с новой беременностью и предсказывали, что, благодаря ее плодовитости, муж скоро получит пенсию. Отец мой был того же мнения и надеялся, что пенсия вознаградит его за потерю бригады. Мать моя с уверенностью говорила, что родит сына.
   Но все предсказания и надежды разрушило мое появление на свет. Отец мой был огорчен, но перенес это с твердостью мужчины. Мать моя была не только огорчена, но рассержена. Она была женщина вспыльчивая и получила ко мне какое-то отвращение. С летами это чувство не ослабевало, а усиливалось, и, как вы увидите, было главною причиной всех моих несчастий.
   Отец мой, находя неудобным возить с собой жену в дальние походы и надеясь, может быть, снова заслужить милость императора и получить бригаду, предложил матери возвратиться с двумя детьми к своим родителям. Маменька решительно отказалась от этого, но согласилась отослать в Цвейбрюккен меня и брата моего Августа. Там жили мы в то время, когда отец следовал за судьбою императора, а мать за судьбою своего мужа. Я почти не помню деда и бабушки с материнской стороны; помню только, что я прожила у них до семилетнего возраста и потом переселилась с братом в Люневиль, к матери отца моего, которая пожелала заняться нашим воспитанием.
   Этого желала, как я говорю вам, бабушка, а не дедушка, бывший тогда еще в живых. Будь его воля, он не призвал бы нас в Люневиль; он не любил детей. Но бабушка имела свое, независимое от мужа состояние, и настояла на том, чтобы мы переехали к ней. Я часто слышала, как дедушка говорил ей об издержках по случаю нашего у них пребывания, и как бабушка отвечала: "Eh bien, monsieur Chateauneuf, c'est mon argent que je dupense" (Ну, так что же, господин Шатонеф, ведь я на это расходую свои деньги).
   Надо описать вам дедушку. Он служил во французской армии и вышел в отставку с чином майора и орденом почетного легиона. Это был высокий, статный старик, с белыми, как серебро, волосами. В молодости он слыл, говорят, одним из храбрейших и красивейших офицеров во французской армии. Он думал только о своем покое; детский шум сильно беспокоил его, и вот почему он не любил детей. Мы видели его чрезвычайно редко. Если мне, бывало, случалось забежать к нему в комнату, он сейчас же грозил мне розгой.
   Люневиль прекрасный город в Мертском департаменте. Замок, или лучше сказать дворец, -- великолепное, обширное здание, в котором жили некогда Лотарингские герцоги; и потом жил король Станислав, основавший военную школу, библиотеку и госпиталь. Дворец этот -- квадратное здание, с прекрасным фасадом. Перед ним бьет фонтан. В средине дворца есть широкая площадь, а за ним обширный сад, содержимый в большой чистоте. Одну сторону дворца занимали офицеры полка, стоявшего в Люневиле, другую солдаты; остальное было назначено для старых отставных офицеров, получающих пенсию. В этом-то прекрасном здании поселились доживать свою жизнь дедушка и бабушка. За исключением Тюильри, я не знаю во Франции дворца, который мог бы сравниться с люневильским. В нем поселилась и я; когда мне было семь лет, и с этого времени начинается собственно и моя жизнь.
   Я описала вам дедушку и наше жилище. Теперь позвольте познакомить вас с бабушкой, моей милой, доброй бабушкой, которую я так горячо любила при жизни и которой память уважаю так глубоко, Она была невелика ростом, но в шестьдесят лет не утратила еще своей красоты и держалась прямо, как стрела. Ни над кем, кажется, не пролетело время так легко; волосы ее были черны, как смоль, и ниспадали до самых колен. Все находили это чрезвычайно замечательным явлением, и она гордилась тем, что у нее нет ни волоска седого. Она потеряла уже много зубов, но морщин на лице ее не было, и для шестидесятилетней старушки она была необыкновенно свежа. Не состарилась она и душою -- острила и вечно шутила. Офицеры, жившие во дворце, не выходили из ее комнат и предпочитали ее общество обществу молодых женщин. Она страстно любила детей и всегда участвовала в наших играх; но при всей своей живости, она была женщина нравственная и религиозная. Она прощала леность и шалости; но ложь и нарушение правил чести всегда влекли за собою для меня и моего брата строгое наказание. Она говорила, что честность несовместна с обманом, и что из лжи сами собою возникают все прочие пороки. Правду считала она основанием всего доброго и благородного; прочие же ветви воспитания были, по ее мнению, сравнительно неважны и ничего не значили без любви к истине. Она была права.
   Я и брат мой ходили каждый день в школу. Служанка наша, Катерина, отводила меня в школу после завтрака и приходила за мною в четыре часа после обеда. Это было счастливое время моей жизни. С какою радостью возвращалась я во дворец и впрыгивала иногда, чтобы испугать бабушку, прямо к ней в окно! Она и сердилась и смеялась.
   Бабушка была, как я заметила, религиозна, но не ханжа. Главным старанием ее было внушить мне любовь к правде, и она неутомимо преследовала свою цель. Если я, бывало, провинюсь, ее огорчал не проступок мой, а мысль, что я, может быть, стану отпираться. Для предотвращения лжи она изобрела престранное средство: она рассказывала, что видела проступок мой во сне. Она не обвиняла меня никогда, не уверившись наперед, что я, действительно, виновата, потом говорила мне поутру: "Валерия, мне сегодня снился сон; никак не могу забыть его. Снится мне, что будто ты забыла свое обещание, вошла в буфет и съела большой кусок пирога".
   При этом она смотрела на меня очень пристально; я, слушая ее, краснела и потупляла глаза, и когда сон был досказан, я лежала у ног ее, припавши лицом к ее коленам. За проступки поважнее я должна была молить Бога о прощении, и потом меня сажали в тюрьму, то есть запирали на несколько часов в моей спальне. Катерина служила у бабушки уже давно и пользовалась большими привилегиями; она позволяла себе высказывать свое мнение и могла ворчать сколько угодно, чего и не упускала делать всякий раз, когда меня сажали под арест. "Бедная малютка -- всегда в тюрьме. Это не хорошо, сударыня; выпустите ее". Бабушка отвечала ей очень спокойно: "Ты добрая женщина, Катерина, только ничего не смыслишь в воспитании". Иногда, однако же, ей удавалось выпросить ключ, и тогда меня освобождали раньше назначенного срока.
   Заключение в тюрьму было для меня наказанием очень тяжелым: меня сажали всегда вечером, по возвращении из школы, и, следовательно, лишали возможности играть. Во дворце жило много женатых офицеров, и у меня было много подруг. Девочки ходили в рощу за дворцовым садом собирать цветы и плести гирлянды, которые вешали потом на веревке, натянутой поперек двора. При наступлении ночи все выходили из своих квартир с фонарями, танцевали, играли и веселились до тех пор, пока не наставала пора ложиться спать. Окна моей спальни выходили на двор, и, сидя в тюрьме, я имела неудовольствие видеть перед собою игры, в которых мне нельзя было участвовать.
   В доказательство верности системы моей бабушки, я расскажу вам один случай. У деда моего было поместье мили за четыре от Люневиля. Часть его была отдана в наем фермеру, другою он заведовал и жил на получаемые с нее доходы. С этой фермы получали мы молоко, масло, сыр, фрукты и всякую всячину. В этой части Франции умеют топить и очищать масло на зиму, не соля его. Оно не портится и очень приятно на вкус, по крайней мере мне оно очень нравилось. В буфете стояло банок двадцать этого масла, и его брали из них поочередно. Я не смела сделать похищения из той банки, которая стояла на очереди, потому что это сейчас бы заметили; я принялась за последнюю и почти опорожнила ее прежде, нежели бабушка заметила мою проделку. Вслед за тем ей, по обыкновению, приснился сон. Она начала пересчитывать все банки: открывает первую -- полна; открывает вторую -- полна; третью -- полна; и когда очередь еще далеко не дошла до последней, я стояла уже на коленях и досказывала сон бабушки. Я не в силах была выслушать осмотра всех двадцати банок. С этого времени я, не дожидаясь конца сновидения, признавалась в моем проступке.
   Мне было уже девять лет, когда я провинилась в другом, более важном деле. Я расскажу вам этот случай ради оригинальности наказания, которое с пользою может быть употреблено и вами. Дети офицеров, живших во дворце, то есть собственно девочки, устраивали иногда в саду праздник, нечто вроде пикника: одни приносили пироги, другие фрукты, третьи деньги (по несколько су), для покупки конфет или чего вздумается обществу.
   Бабушка давала мне на эти случаи всегда фрукты, целую кучу яблок и груш, привозимых нам с фермы. Однажды одна из девочек, постарше меня, сказала мне, что фруктов у них довольно, а чтобы я принесла денег. Я попросила у бабушки несколько су, но получила отказ. Подруга моя сказала: "Да ты укради деньги у дедушки". Я не соглашалась, но она начала надо мною смеяться и довела меня до того, что я решилась. Давши ей слово, я была в самом неприятном положении. Я знала, что воровать дурно, а подруга не забыла внушить мне, как дурно не исполнять своих обещаний. Я не знала, что мне делать. Целый вечер была я в таком волнении, что бабушка не знала, что подумать. Я стыдилась нарушить данное слово и дрожала при мысли о предстоящем поступке. Наконец я легла в постель, но не спала. Около полуночи я встала, прокралась потихоньку в комнату дедушки, подошла к его платью, лежавшему на стуле, обшарила карманы и украла -- два су!
   Достигши цели, я ушла назад к себе в комнату. Не могу описать вам, что было со мною, когда я снова легла в постель, во всю ночь не смыкала глаз и на другое утро явилась бледная, истомленная, трепещущая. Оказалось, что дедушка подсмотрел, как я воровала деньги, и сказал это бабушке. Бабушка призвала меня к себе.
   -- Поди сюда, Валерия, -- сказала она. -- Мне снился сегодня ужасный сон: будто одна девочка прокралась ночью в комнату своего дедушки. ..
   Я не выдержала, бросилась к ее ногам и воскликнула:
   -- Да, да! И украла два су!
   Я залилась слезами, и целый час не могла ни встать, ни поднять глаз. Наказание было строгое. Меня замкнули на десять дней: но всего ужаснее было то, что меня призывали всякий раз, когда кто-нибудь к нам приходил, и бабушка торжественно представляла меня гостям со словами:
   -- Позвольте представить вам мадмуазель Валерию, которая сидит взаперти в своей комнате, за то, что украла два су у дедушки.
   Стыда моего нельзя выразить словами. Это повторялось раз десять на день. Уходя в свою комнату, я заливалась горькими слезами. Наказание было строго, но благотворно. После этого я скорее согласилась бы вытерпеть пытку, нежели тронуть чужую вещь. Исцеление было радикальное.
   Пять лет пробыла я под надзором бабушки, внушившей мне горячую любовь к правде. Я могу сказать по совести, что я была невинна, как агнец, -- но скоро все это должно было измениться. Наполеон был низведен с престола и отвезен на бесплодную скалу. Во французской армии сделаны большие перемены. Гусарский полк, в котором служил отец мой, был распущен, и отца причислили к драгунам, назначенным в Люневиль. Он прибыл туда с матушкой и семью детьми. Всех нас было у него, следовательно, девять. Впоследствии число наше возросло до четырнадцати, -- семь сыновей и семь дочерей. Будь Наполеон на троне, он непременно дал бы моему отцу пенсию.
   Приезд родителей был для меня источником и радости, и горя. Мне ужасно хотелось увидеть братьев и сестер, и сердце мое рвалось к отцу и матери, хотя я их почти не помнила. Однако же я боялась, что меня отнимут у бабушки, да и сама она этого не желала. К несчастью, так и случилось. Меня с братом немедленно взяли домой.
   Через неделю полк моего отца получил приказание выступить в Нант; но я успела уже убедиться в это время, что участь моя будет горька. Я исполняла в доме должность служанки и няньки при младших моих братьях; к неописанному моему несчастию, матушка по-прежнему питала ко мне отвращение, и не проходило почти дня, чтобы она меня не наказывала.
   Мы отправились в Нант; я думала, что не переживу разлуки с бабушкой, горько плакавшей на прощание. Отец охотно оставил бы меня у нее, и она обещала отказать мне свое имение; но это предложение только пуще разгневало матушку. Она объявила, что я не останусь в Люневиле, а отец мой ни в чем ей не противоречил.
   Прибыв в Нант, мы расположились в казармах. Я должна была стлать постели, мыть детей, ходить гулять с младшим из них и исполнять все, что ни прикажут мне братья или сестры. Гардероб, которым снабдила меня бабушка, был очень хорош, его у меня взяли и перешили мои платья для детей, но всего обиднее было для меня то, что сестер учили музыке, танцам и другим искусствам, а мне нельзя было пользоваться уроками, хотя учителя не взяли бы за это ни гроша лишнего.
   Я живо помню, что чувствовала в это время. Я чувствовала, что от всей души люблю матушку, люблю ее горячо, но она все по-прежнему не любила меня.
   Любимцем матушки был второй брат мой, Павел; он был удивительный музыкант: играл на чем угодно, читал самые трудные ноты с первого разу. Матушка сама была хорошая музыкантша и полюбила его за это дарование. Ему позволено было приказывать мне, что вздумается. Но за меня заступался Август и порядком отплачивал Павлу. Только это не помогало.
   Следствием такого обращения со мною было то, что оно уничтожило во мне все, внушенное бабушкой. Страх наказания заставлял меня лгать и обманывать. Даже брат Август готов был вдаться в этот порок, жалея меня. "Валерия, -- говаривал он, выбегая ко мне навстречу, когда я возвращалась домой с прогулки с маленьким братом, -- матушка недовольна, ты должна сказать то и то". То и то, разумеется, была ложь; я лгала неловко, краснела и запиналась; ложь не могла укрыться, и меня наказывали за то, что иногда и не заслуживало наказания. Поймавши меня во лжи, матушка никогда не забывала говорить об этом отцу, и мало-помалу он начал думать, что я заслуживаю такого обращения, что я дурная, скрытная девочка.
   Я была счастлива только уходя из дому. Но это случалось, когда меня посылали гулять с маленьким братом моим Пьером. Окончив домашние работы, я должна была нести его на воздух. Если он плакал и капризничал, то прогулка начиналась немедленно. Я знала это и щипала его, чтобы заставить плакать и выйти с ним из дому. Я сделалась жестокою. С каким негодованием отвергла бы я подобные поступки полгода тому назад!
   Матушка воображала, что обращение ее со мною известно только домашним, но она ошибалась. Обо мне сожалели все офицеры и жены их, жившие в казармах.
   Жена одного из высших офицеров, также жившего в казармах, питала ко мне особенное участие. У нее тоже была дочь Валерия. Уходя из дому, я обыкновенно приходила к ним, и, видя, как ласкает и обнимает мою тезку мать ее, я невольно плакала, чувствуя, что лишена этого наслаждения.
   -- О чем ты плачешь, Валерия?
   -- О, зачем меня так же не ласкают? Что я сделала?
  

ГЛАВА II

   Несколько дней спустя, я пошла гулять с маленьким Пьером. Я шла погруженная в глубокую думу и перенеслась мысленно в Люневиль, к моей милой бабушке. Вдруг я поскользнулась и упала. Желая удержать Пьера, я сама ушиблась очень больно; но, к несчастью, и он ушибся не легче. Он заплакал и застонал; я старалась его утешить, но безуспешно. Часа два проходила я, не смея показаться домой; но наконец стемнело, и я принуждена была воротиться. Пьер, не умевший еще говорить, продолжал стонать и плакать, и я рассказала все, как было. Матушка наказала меня за это.
   Я подумала о всех моих страданиях и решилась оставить, скрепя сердце дом родительский. На рассвете я встала, оделась, вышла поспешно из казарм и отправилась в Люневиль, отстоявший он Нанта за пятнадцать миль. На половине дороги встретился со мною солдат нашего полка, когда-то служивший у нас в доме. Я хотела было пройти возле него незамеченной, но он узнал меня. Я просила его не мешать мне и сказала, что иду к бабушке. Яков сказал, что он не скажет никому ни слова.
   -- Но, -- прибавил он, -- до Люневиля еще далеко, и вы устанете. За деньги вас кто-нибудь довезет.
   Он сунул мне в руку монету в пять франков, и мы расстались. Я дошла наконец до фермы моего дедушки, отстоявшей, как уже вам известно, за четыре мили от города. Прямо в Люневиль идти я боялась: я знала, что дедушка, пожалуй, примет меня не охотно. Я рассказала свою историю жене фермера и умоляла ее пойти к бабушке и сказать ей, что я здесь. Она уложила меня в постель и на другое утро пошла в Люневиль. Бабушка тотчас же прислала за мною шарабан. Добрая старушка заплакала, снявши с меня простое синее платье из бумажной материи. Дедушка был очень недоволен моим приездом.
   -- Если ты не хочешь, чтобы я приютила ее у себя в доме, -- сказала она, -- то во всяком случае не можешь помешать мне исполнить мой долг и распоряжаться моими деньгами, как мне угодно. Я отправлю ее в школу на мой счет.
   Как только сшили мне новое платье, меня отвезли в лучший пансион в Люневиле. Вскоре потом приехал мой отец; его прислала за мною матушка; но бабушка не выдала меня. Он уехал без меня. Я пробыла в пансионе полтора года, оправилась, отдохнула и делала быстрые успехи в ученьи.
   Но счастью моему не суждено было продлиться. Чувства, пробужденные во мне худым обращением, затихли, правда, в эти полтора года, но в пансионе мне было так хорошо, что я не желала возвратиться домой. По истечении этих восемнадцати месяцев полк моего отца получил приказание перейти в какой-то город, название которого я забыла; но дорога шла через Люневиль. Матушка перестала с некоторых пор говорить отцу, чтоб он взял меня из пансиона. Дамы в Нанте начали обходиться с нею очень холодно, и она сочла за лучшее оставить меня в пансионе. Но теперь она опять потребовала моего возвращения, обещая отцу быть со мною ласковее и обучать меня наравне с прочими сестрами. Она сказала даже бабушке, что сознает свою ошибку и досадует за прошедшее. Брат Август, отец мой и бабушка уговорили меня возвратиться домой. Матушка сделалась со мною очень ласкова; я чувствовала потребность любить ее, оставила пансион и уехала с ними.
  
   Не успели мы поселиться на новом месте, как гнев матушки разразился надо мною сильнее прежнего. Брат Август вступался за меня, и в семействе нашем было вечное несогласие. Я познакомилась со многими и проводила в гостях целые дни. Взыскания матушки заставили меня снова возвратиться в Люневиль. Я не сказала этого никому, даже Августу. Трудно было выйти из главных ворот дома незамеченною, и узелок возбудил бы подозрение. С другой стороны дома можно было ускользнуть только в решетчатое окно. Мне было четырнадцать лет, но я была очень тонка. Я попробовала просунуть в решетку голову и убедилась, что могу пролезть всем телом. Я схватила мой узелок и поспешила в контору дилижансов. Дилижанс готов был отойти в Люневиль; езды туда было больше полудня. Я села в карету. Кондуктор знал меня и подумал, что все в порядке. Мы уехали.
   Со мною сидел какой-то офицер с женою. Они спросили меня, куда я еду. Я отвечала: к бабушке, в Люневиль. Им показалось странно, что я одна; они начали расспрашивать меня, и мало-помалу я рассказала им всю свою историю. Дама изъявила было желание принять меня к себе, но муж ее был благоразумнее и сказал, что у бабушки мне будет лучше.
   Около полудня мы остановились переменить лошадей в гостинице "Louis d'Or", за четверть мили от Люневиля. Тут я ушла, ни слова не сказавши кондуктору; но он знал меня и мою бабушку и не обратил на это внимания. Я ушла потому, что дилижанс высадил бы меня как раз перед домом бабушки, и я непременно встретилась бы с дедушкой, проводившим тут большую часть дня, греясь на солнце. Я боялась увидеть его прежде бабушки. В городе был у меня дядя, и я была очень дружна с кузиной Марией, прекрасной, доброй девушкой. Я решилась пойти к ним и попросить кузину сходить к бабушке. Трудность состояла в том, чтобы добраться до их дома, не проходя мимо дворца или даже не переходя через мост. Я решилась идти берегом до тех пор, пока не поравняюсь с рощицей позади дворца, и дождаться там отлива. Я знала, что тут можно перейти вброд.
   Дошедши до моста, я села на узелок и просидела на берегу часа три; потом сняла чулки и башмаки, завязала их в узел, приподняла юбку и перешла реку вброд. На противоположном берегу я опять обулась и прошла через рощу к дому моего дяди. Его не было дома, и я рассказала свое несчастье Марии; она в ту же минуту надела шляпку и пошла к бабушке. Эту ночь я провела опять в моей прежней спальне и, отходя ко сну, горячо благодарила Бога.
   Дни спокойствия снова для меня настали, но дедушка не давал бабушке покоя по случаю моего у них пребывания. Однако же я пробыла у них более года и выучилась в это время плесть кружева и вышивать. Между тем, дядя мой присоединился к дедушке, и они общими силами напали на бабушку. Причина была вот какая: когда меня не было здесь, бабушка часто делала подарки кузине Марии, бесспорно заслуживавшей ее любовь; но теперь она издерживала много на меня, и Мария была как будто забыта.
   Это не нравилось дядюшке; он и дедушка начали утверждать, что теперь мне уже пятнадцать лет, и что они должны повиноваться воле моего отца, не перестававшего требовать моего возвращения. Бабушка не знала, что ей делать; они довели ее до того, что, наконец, она согласилась отослать меня к родителям, переехавшим между тем в Кольмар. Я ничего об этом не знала. Настал день рождения бабушки. Я вышила ей превосходное саше и поднесла его вместе с букетом цветов. Бабушка обняла меня, залилась слезами и сказала, что мы должны расстаться, и что я должна возвратиться к отцу.
   -- Да, милая Валерия, -- продолжала бабушка, -- ты должна уехать завтра. Я не могу препятствовать этому дольше. Силы мои слабеют. Я старею, очень старею.
   Я не старалась изменить ее намерения. Я знала, сколько терпела она из-за меня, и чувствовала, что в свою очередь могу снести ради нее все. Я горько плакала. На следующее утро явился батюшка и обнял меня. Он радовался, что я так выросла и поправилась. Я простилась с бабушкой и дедушкой, которого после уже не видала, потому что он умер через три месяца после моего отъезда из Люневиля.
   Не взыщите, любезный читатель, что я так много говорю об этом периоде моей жизни. Вы должны узнать, как была я воспитана и почему оставила потом родительский дом. В Кольмаре матушка приняла меня ласково, но это продолжалось недолго.
   Однажды, я помню, один из офицеров, не предполагая, чтоб я могла его слышать, сказал другому:
   -- Ma foi, elle est jolie, Elle a besoin de deux ans, et elle sera parfaite, (Она хорошенькая. Ей надо еще два года, и она станет хоть куда).
   Я была тогда еще такой ребенок, что не поняла значения этих слов,
   Зачем мне надо постареть двумя годами? Я думала над этим выражением так долго, что почти заснула. Внимательность офицеров и комплименты, которые говорили они на мой счет отцу, производили на него больше впечатления, нежели я предполагала. Может быть, он чувствовал, что, действительно, может мною гордиться. .. и это располагало его ко мне. Помню особенно один случай. Предстояла церемония крещения двух новых колоколов. Офицеры сказали батюшке, что я непременно должна присутствовать на церемонии, и, возвратясь домой, он объявил матушке, что намерен взять меня завтра с собой.
   -- Нельзя, -- отвечала она. -- У ней нет приличного платья.
   -- А почему это? -- спросил отец мой. -- Приготовьте ей к завтрему платье непременно.
   Матушка заметила, что таким приказом нельзя шутить, и сочла необходимым исполнить его желание.
   На другой день я сопровождала отца, который был на церемонии по долгу службы; он стоял в церкви впереди других, и я, стоя возле него, видела все как нельзя лучше. Я была одета очень хорошо, и отцу моему наговорили множество комплиментов на мой счет. Начался обряд. Перед церковью были выстроены войска для наблюдения порядка; процессия вступила в церковь; епископ шел под балдахином, окруженный духовенством; за ними несли хоругви, и шли дети с серебряными курильницами в руках. Колокола стояли посреди церкви, покрытые белым покрывалом, украшенные лентами и гирляндами. Восприемники их были избраны из знатнейших жителей города. Орган и военная музыка сменяли друг друга, пока не началась служба и крещение колоколов. Один получил имя Эйлалии, другой Люцилии. Церемония была прекрасная.
  

ГЛАВА III

   В Кольмаре жила старшая сестра моей матери. Я проводила у ней большую часть времени. Когда полк моего отца получил приказание идти в Париж, она просила, чтобы меня оставили у нее, но матушка не согласилась и сказала, что долг матери не позволяет ей удалить дочь от своего надзора. Между тем, через два часа она сказала отцу, что если бы сестра захотела взять Клару, мою меньшую сестру, так она согласилась бы. Дело в том, что тетушка обещала дать мне хорошее приданое.
   Мы прошли Люневиль, и я в последний раз увидела бабушку. Она просила, чтобы меня оставили при ней, и снова обещала отказать мне все свое имение; но матушка и слышать этого не хотела. Нас было у нее четырнадцать детей; она легко могла бы обойтись без меня, и это облегчило бы отца; но она ни за что не хотела со мною расстаться, из чего все-таки следует заключить, что она меня любила. Мне очень хотелось остаться у бабушки. Она много постарела со смерти дедушки. Но мать моя была неумолима. Мы прибыли в Париж и поселились в казармах близ бульваров.
   У меня никогда не было недостатка в друзьях. Я познакомилась с женою полковника, назначенного в наш полк в Париже. У нее не было детей. Я поверяла ей свои житейские неприятности, и она утешала меня.
   Это была женщина очень религиозная; бабушка же воспитала меня в тех же правилах, и я понравилась ей за мое благочестие. У ней была сестра, богатая вдова, жившая на улице Сент-Оноре: женщина живая, веселая, но едкая, не задумывавшаяся над словами, лишь бы удовлетворить минутному чувству. Я постоянно встречала ее в доме полковника, и она пригласила меня к себе. Полковник был начальником моего отца, и потому желания матушки разорвать связь мою с его женою оставались тщетны. Я проводила все мое время вне дома.
   Мне остается рассказать только два неприятных случая. Читатель подумает, может статься, что я и то уже довольно ему рассказала; но так как это два последние случая, и притом особенного рода, то я и прошу его выслушать их. Раз меня наказали вот за что: один молодой офицер оказывал мне особенное внимание. Я любила бывать с ним вместе, но мысль о замужестве вовсе не приходила мне в голову; я была еще совершенный ребенок. В одно утро оказалось, что он сделал предложение моему отцу; отец согласился, не спросив матушки, радуясь, вероятно, случаю пристроить меня. Когда он поручил ей спросить меня, согласна ли я на этот союз, она была не в духе. Я отвечала ей:
   -- Non, maman, je ne veux pas. Il est trop noir. (Нет, мамаша, я не хочу. Он слишком черен). Матушка, к моему изумлению, была чрезвычайно мною недовольна, что мне стоило много слез.
   Случай этот узнали в казармах, и все взяли мою сторону. Я отказалась от одной довольно неприятной работы, и меня опять наказали, это случилось в последний раз, но очень жестоко, так что меня почти нельзя было узнать.
   Я опять оставила родительский дом и отправилась к полковнице.
   -- Что тут с нею делать, сестра? -- сказала полковница. -- Посмотрим. Во всяком случае, Валерия, я оставлю вас здесь на несколько дней, покамест что-нибудь будет решено. Теперь уже почти ночь; вы ночуете у меня.
   -- Я теперь боюсь возвратиться домой.
   -- Полно, милая Валерия, -- сказала полковница успокаивающим голосом.
   -- Оставь ее мне, -- сказала сестра ее. -- Я поговорю с нею. Полковник приехал сейчас домой, и ты должна принять его.
   Госпожа Аллар (так звали полковницу) вышла из комнаты. Тогда сестра ее сказала мне:
   -- Друг мой, вы должны непременно возвратиться домой; но вам не для чего там оставаться: покамест у меня есть свой уголок, вы не будете без приюта. Только выслушайте меня. Я желаю услужить вам; но вы должны взвесить все обстоятельства прежде, нежели на что-нибудь решитесь. Я говорю вам, что могу принять вас к себе. Никто, однако же, не может ручаться за свою жизнь, и если Богу угодно будет отозвать меня, вы останетесь без приюта. Что вы тогда станете делать?
   -- Вы очень добры, -- отвечала я, -- но я решилась; буду работать ради насущного хлеба, как могу. Доставьте мне только работу, и я буду благословлять вас до конца жизни. -- Теперь я вижу, как поступок мой был неблагоразумен.
   -- Я не допущу вас до необходимости работать ради насущного хлеба, пока я жива; но когда умру, вы узнаете, что значит быть одной на свете.
   -- Догадываюсь, -- сказала я, грустно качая головою.
   -- Засните теперь, а завтра скажите мне, на что вы решились.
   -- Я не смею от стыда возвратиться домой.
  

ГЛАВА IV

   Через час госпожа д'Альбре опять пришла ко мне и заговорила со мною. Но в словах моих не было почти связи, и это встревожило ее. Между тем полковник приехал домой, и жена рассказала ему, что случилось. Он вошел ко мне в комнату, взял свечу, взглянул на меня и сказал:
   -- О, черт возьми, я не узнал бы ее!
   Полковник и жена его вышли. Я между тем пришла в чувство. Госпожа д'Альбре подошла ко мне, наклонилась к моему лицу и сказала:
   -- Валерия!
   -- Что? -- отвечала я.
   -- Успокоились ли вы? Можете ли вы меня выслушать?
   -- Могу, -- отвечала я.
   -- Так слушайте же, вот мой план: полковник отведет вас домой; завтра я скажу вам, как вести себя. Завтра вечером вы убежите из дома; я буду ждать вас на углу улицы с наемной каретой. Я увезу вас к себе, и никто, даже сестра моя, не будет знать, где вы. Подумают, что вы пропали, и так как полк должен выступить недели через две в Лион, то никто не узнает, что вы еще живы, если только скрыть вас до того времени.
   -- Благодарю вас, благодарю! Вы не знаете, как вы меня осчастливили, -- отвечала я, прижимая руку ее к сердцу, сильно бившемуся. -- Да благословит вас Бог, мадам д'Альбре. О, как я буду за вас молиться! -- Теперь, вспоминая этот дурной поступок, я удивляюсь, как я могла на него решиться при любви моей к батюшке и матушке, хорошо зная, что все мои бедствия происходили от того, что бедная матушка была самого вспыльчивого характера.
   Мадам д'Альбре заплакала, потом пожелала мне доброй ночи и ушла. Я старалась заснуть, но не могла. Раз только я задремала, и мне привиделось, что матушка опять меня наказывала. Я вскрикнула, проснулась и уже более не засыпала. Я встала на рассвете и поспешила взглянуть в зеркало. Я ужаснулась: так лицо мое опухло. Служанка принесла мне кофе; я выпила и ждала прихода полковницы.
   В первый и единственный раз видела я эту добрую женщину в гневе. Она кликнула с лестницы своего мужа; он вошел, посмотрел на меня, не сказал ни слова и удалился. Через полчаса пришла мадам д'Альбре и дала мне наставления, которым, по глупости своей, я последовала в точности. Она принесла мне черный вуаль, предполагая, что у меня нет такого; потом ушла, сказавши, что полковник послал за моим отцом, и что она желает присутствовать при их свидании.
   Отец мой явился, и полковник осыпал его упреками за такое обращение матушки со мною. Потом он послал за мною мадам д'Альбре. Отец отшатнулся назад при моем появлении и сказал:
   -- Полковник, вы правы. Я заслуживаю ваши упреки. Пойдем, Валерия, бедное дитя мое.
   Когда он взял меня за руку и хотел вести из комнаты, мадам д'Альбре сказала полковнику:
   -- Любезный Аллар, вы берете на себя большую ответственность, что позволяете увезти ее домой...
   -- Да, ma chХre. Мосье де Шатонеф, я к вашим услугам.
   Я во все это время не произнесла ни слова. Мадам д'Альбре повязала мне черный вуаль и закрыла им лицо мое. Мы уехали с отцом и полковником домой. Мы вошли в комнату, где сидела матушка, и отец отдернул с лица моего вуаль.
   -- Посмотрите, -- сказал он строгим голосом, -- до чего довела ее ваша запальчивость.
   Отец пробыл с четверть часа со мною и утешал меня. Я слушала и не отвечала. Слезы выступали у меня на глазах. Он оставил меня и ушел из дому. Во весь этот день я не отвечала ни полслова на все то, что говорили мне братья и сестры, приходившие ко мне в комнату. Так научила меня мадам д'Альбре, да мне и самой не хотелось говорить. Служанки, принесшие мне обед и уговаривавшие меня съесть что-нибудь, не добились от меня никакого ответа, и наконец одна из них заплакала и сказала:
   -- Она с ума сошла!
   Отец не возвращался к обеду; матушка не выходила из своей комнаты до вечера. Вечером он возвратился и пошел к ней. Оставалось полчаса до времени, назначенного мадам д'Альбре.
   Я ждала и слышала наверху горячий спор. Я была одна: матушка запретила сестрам и братьям входить ко мне в комнату; я закрылась вуалью и спокойно вышла из дому.
   Мадам д'Альбре ждала меня с каретой на условленном месте. Через несколько минут я была уже на новоселье, в великолепном жилище мадам д'Альбре. Она провела меня в маленький кабинет возле ее комнаты, и никто, кроме одной верной служанки не знал, что я в доме. На следующий день мадам д'Альбре отправилась в казармы, пробыла весь день у сестры и вечером зашла ко мне.
   -- Все вышло так, как мы ожидали, -- сказала она, снимая шляпку. -- Вас нигде не находят, и никто не подозревает, что вы здесь. Сначала подумали, что вы ушли к полковнице, и отец ваш счел за лучшее подождать до утра. Тут, к удивлению его, оказалось, что к полковнице вы не являлись. Спросили гусара, стоявшего вечером на часах; он отвечал, что часов в восемь какая-то молодая девушка, которую он принял за мадмуазель де Шатонеф, вышла из ворот, но что на ней был тюлевый вуаль, и лица он не видел. Когда отец ваш и полковник отпустили гусара, сестра заплакала и сказала: "О, она, верно, бросилась в Сену! " Отец ваш и полковник были поражены не меньше ее. Я застала их как раз в эту минуту.
   -- Сестра, -- сказала мне мадам Аллар, -- Валерия ушла из казарм.
   -- Как? Когда? -- говорю я. -- О, я этого ожидала!
   -- Я закрыла лицо платком и притворилась, что плачу. Только из любви к вам, Валерия, решилась я на этот обман. Обстоятельства меня оправдывают. Видя мои слезы, они не могли подозревать, что вы у меня.
   Вскоре потом полковник сделал знак вашему отцу, и они вышли. Нет никакого сомнения, что они отправились в Morgue, узнать, не оправдались ли их опасения.
   -- Что это такое, Morgue? -- спросила я.
   -- А вы не знаете? Это маленькое здание на берегу Сены, куда кладут тела, найденные в реке, чтобы их могли узнать родственники или знакомые. Ниже моста, в реке, протянута крепкая большая сеть; в нее попадают тела, унесенные течением. Впрочем, иные пропадают без вести.
   Мадам Аллар поехала в казармы на следующий день.
   Все узнали о том, что я пропала без вести. Отец опять ходил в Morgue; меня искали напрасно.
   -- Ваша мнимая смерть принесла, по крайней мере, один хороший плод, -- сказала мне мадам д'Альбре, -- отец ваш взял все в свои руки.
   -- Бедный отец и матушка! -- отвечала я со слезами, -- Мне жаль их.
   -- Конечно, его жаль, -- сказала мадам д'Альбре, -- но его мучит больше всего совесть. Эгоизм заглушал в нем сострадание, и он принес вас в жертву, лишь бы избавиться от семейной перебранки и шума. Подумайте только, Валерия: если вы хотите воротиться домой, то время еще не ушло. Полк выходит не раньше четверга.
   -- Я боюсь воротиться домой.
   -- Да, и сказать вам правду, эта история выставит вас в неблагоприятном свете, если вы воротитесь домой. Вы причинили много горя сестре моей и ее мужу. Они примут вас уже не так радушно, потому что вы играли их чувствами. После всего, что случилось, вы не можете быть счастливы в вашем семействе. Отец ваш легко может обойтись и с тринадцатью детьми; у него только и состояния, что его шпага. Я все это обдумала прежде, нежели сделала вам предложение, и теперь думаю, что вам лучше всего оставаться здесь.
   -- Отцу моему было бы легче, если бы он знал, что я жива.
   -- Я и сказала бы ему, если бы это было возможно.
   -- Вы правы.
   -- Кажется.
   -- Да, -- отвечала я, -- все это правда, а все-таки я не могу не жалеть о нем. Я последовала вашему совету, но чувств моих уничтожить не могу.
   -- Они делают вам честь, и я не порицаю вас за них. Только не давайте им слишком много воли.
   До отбытия полка в Лион оставалось еще три дня. Я была в сильной печали. Я воображала себе, как мучится отец; я готова была бежать в казармы и броситься в объятия родителей... Мадам д'Альбре удержала меня. Теперь мне понятны неосторожность и необдуманность советов ее, но тогда я была слишком молода и легкомысленна.
   -- Я принесла вам новости, -- сказала мадам д'Альбре возвратясь из казарм, куда ездила провожать сестру. -- Брат ваш, Август, возвратился, но переведен в другой полк, в Брест.
   -- Отчего? Видели вы его?
   -- Да; он был у полковника. Он сказал, что не может оставаться в полку после всего случившегося и потому желает оставить прежний полк.
   -- А отец?
   -- Отец предоставил это на его волю. Он чувствует его положение так же, как и зять мой, давший свое согласие на перевод вашего брата. Август ужасно о вас сожалеет. Я думаю, что он поступил хорошо.
   -- Я не могу о том судить.
   -- Я поехала домой, когда полк уже выступил и казармы опустели. Вы знаете: полковник выезжает последний. Теперь вы свободны; заключение ваше кончилось, и вы можете ходить по всем комнатам. Прежде всего мы должны заняться вашим гардеробом. Я довольно богата; мы распорядимся этим сейчас же. Позвольте сказать вам однажды навсегда -- я не буду повторять этого на словах, но постараюсь доказать на деле -- считайте меня матерью; взявши вас из родительского дома, я решилась заменить вам мать. Я люблю вас, потому что вы достойны любви. Будьте же ко мне доверчивы и любите меня в свою очередь.
   -- Благодарю вас, благодарю вас, -- отвечала я, заливаясь слезами и припавши к ней лицом.
  

ГЛАВА V

   Несколько дней я провела спокойно, Мадам д'Альбре суетилась по утрам за устройством моего гардероба. Меня радовали и удивляли вкус и богатство выбираемых ею нарядов.
   -- Это для меня слишком хорошо, -- говорила я, рассматривая вещи одну за другою. -- Вспомните, что ведь я дочь бедного человека.
   -- Да, была, -- отвечала мадам д'Альбре, целуя меня в лоб, -- но дочь бедного человека пропала, а вы теперь protegee госпожи д'Альбре. Я уже сказала знакомым, что жду из Гаскони молодую кузину, которую взяла к себе вместо дочери. Вы можете называться по-прежнему; в Гаскони нет недостатка в Шатонефах, и они состояли даже когда-то в родстве с фамилией д'Альбре. Я уверена, что если порыться, то можно доказать, что мы с вами кузины. Как скоро вы оправитесь, мы поедем на несколько месяцев ко мне в замок, а на зиму воротимся в Париж. Что, мадам Паон была?
   -- Да, и сняла с меня мерку для платья. Дайте мне поплакать, -- я так много благодарна вам!
   Мадам д'Альбре обняла меня, и я оросила слезами ее руку. Через неделю мы поехали в Бретань, в почтовой коляске мадам д'Альбре. Перед нами ехал курьер. Она не жалела денег.
   Я должна познакомить читателя с нею поближе. Когда мадам д'Альбре предложила мне свое покровительство, я никак не думала, что она знатная особа; сестра ее вышла замуж за человека средней руки, и во время пребывания ее с мужем в Париже мадам д'Альбре старалась, из деликатности, являться у них запросто; я думала, что она так же, как и они, принадлежит к среднему сословию. Я ошиблась.
   Мадам д'Альбре породнилась своим замужеством с одною из знатнейших фамилий Франции. Муж ее умер через три года после свадьбы; детей у них не было, и богатое наследство его досталось жене; желая, чтобы она опять вышла замуж, он утвердил свое имение за ней и ее детьми, а если детей не будет, то за другой ветвью фамилии д'Альбре. Я узнала, что она получает шестьдесят тысяч ливров годового дохода, и что, кроме того, у нее есть замок в провинции и отель на улице Сент-Оноре, которого она занимала, впрочем, только часть.
   Со смерти ее мужа прошло уже больше десяти лет, но ни одному из многочисленных ее поклонников не удалось получить ее руки. Ей было тридцать четыре года; она была еще очень хороша собой и принята (что, впрочем, само собой разумеется) в лучшем парижском обществе. Вот кто являлся в казармы так запросто и принял меня под свое покровительство.
   Я могла бы рассказать многое о счастливых днях, проведенных мною в замке. Общество было там бесподобное; мадам д'Альбре рекомендовала меня всем, как свою кузину. Заметивши, что у меня есть музыкальные способности и хороший голос, она пригласила для меня искусных учителей, и я, желая доказать ей мою благодарность, трудилась неутомимо и делала такие успехи, что сами учителя изумлялись. Музыка и вышиванье составляли мое единственное занятие; каждую вышитую вещь я подносила мадам д'Альбре. Мне не хотелось в Париж; я с неудовольствием думала о том, что надо будет уехать из замка.
   До переселения моего к мадам д'Альбре я испытывала только горе и не знала, что значит ласка. Страх был господствующим моим чувством и придавил во мне и телесное, и умственное развитие. Теперь меня пригрели любовь и участие. Похвалы, которых я до сих пор не слышала, ободрили меня, и дарования мои начали развиваться так быстро, что я сама себе дивилась. Я не знала своих способностей, не доверяла себе и почти считала себя дурой. Внезапная перемена обращения оказала на меня самое удивительное влияние. В несколько месяцев я выросла почти на три дюйма и так расцвела, что, несмотря на всякое отсутствие тщеславия, я не могла не верить, когда мне говорили, что я очень хороша собой и сделаю впечатление в Париже. Впрочем, это не породило во мне желания ехать в столицу. Мне было здесь слишком хорошо, и я не променяла бы дружбы мадам д'Альбре на лучшего мужа во Франции. Когда гости мадам д'Альбре заговорят, бывало, о моем будущем замужестве, я постоянно отвечала, что не хочу замуж. Я не скрывала, что мне не хочется на зиму в Париж, и мадам д'Альбре, не желавшая со мною расстаться так скоро и чувствовавшая, что я по молодости не могу жить одна, обрадовала меня, сказавши, что не думает пробыть в Париже долго и что не намерена часто вывозить меня в общество. Так и было. Мы приехали в Париж; для меня пригласили лучших учителей; но выезжала я с мадам д'Альбре редко, по утрам, да раза два в театр. Музыка занимала почти все мое время; я пожелала учиться по-английски, -- мне достали учителя.
   Между тем я сблизилась с мадам Паон, о которой, кажется, сказала, что она была первая модистка в Париже. Это случилось вот как: я шила очень хорошо; у меня было много вкуса, и я забавлялась в замке, придумывая разные новости, не для себя, а для мадам д'Альбре. Она не раз была удивлена моими выдумками и всегда находила, что они исполнены с большим вкусом. По приезде в Париж мы, разумеется, отправились сейчас к мадам Паон взглянуть на новые моды, и она заметила мой дар изобретения. Всякий раз, когда мадам д'Альбре заказывала себе новое платье, меня звали на совет, и так как мадам Паон была женщина очень благовоспитанная, то мы с нею и сошлись.
   Прошло около двух месяцев со времени нашего приезда в Париж. Мадам Паон заметила однажды мадам д'Альбре, что так как я учусь по-английски, то мне не мешало бы заходить к ней по утрам для беседы с двумя милыми англичанками-модистками, которых она взяла к себе для объяснения с английскими покупателями. Она утверждала, что эта практика будет для меня гораздо полезнее уроков. Мадам д'Альбре согласилась; мне тоже понравилась эта мысль, и три или четыре утра в неделю проводила я у мадам Паон.
   Надо, однако, познакомить вас с заведением мадам Паон; иначе вы можете подумать, что protИgИe знатной дамы была слишком снисходительна, делая визиты модистке. Мадам Паон была первая модистка в Париже и, как это обыкновенно случается, в близких отношениях со всеми дамами. Она шила для двора, и все вменяли себе в особенную честь заказывать у нее платье. Заведение ее находилось на улице Сент-Оноре, не помню в чьем великолепном доме; она занимала целый ряд прекрасных комнат, наполненных богатыми, изящными нарядами. В каждой комнате была щегольски одетая девушка, и все говорило о тонком, художественном вкусе хозяйки. Через анфиладу комнат проходили в приемную мадам Паон -- большой, превосходно убранный салон. Мужчин в ее магазине не было; только в конторе сидели за своими столами шесть писцов. Прибавьте к этому, что у мадам Паон были прекрасные манеры, что она была хороша собою, высокого, величественного роста, богата, держала у себя многочисленную прислугу и щегольский экипаж, имела загородный дом, куда уезжала каждую субботу после обеда, -- и вы согласитесь что мадам д'Альбре очень могла позволить мне посещать мадам Паон.
   Я часто сообщала ей какую-нибудь новую мысль; она постоянно со мною соглашалась, тотчас же прилагала эту мысль к делу и извлекала из нее материальную пользу. Каждая вещь подвергалась моему суждению, и мадам Паон не раз говорила: "Что за удивительная вышла бы из вас модистка! Но, к несчастью модного света, это невозможно".
   Наконец, сезон в Париже почти миновал, и я обрадовалась, когда мадам д'Альбре заговорила об отъезде. Я сделала очень большие успехи в музыке и английском языке. Я выезжала только на маленькие вечера, да и то неохотно. Я довольствовалась обществом мадам д'Альбре и не желала другого. Я была вполне счастлива, и это можно было прочесть на моем лице. Я вспоминала о родителях и брате Августе и строила воздушные замки: мечтала, как предстану я перед ними совершенно неожиданно, как брошусь им в объятия и буду умолять разделить со мною мое воображаемое богатство.
   Мне было почти восемнадцать лет. Я уже год находилась под покровительством мадам д'Альбре, и старые вдовы, приезжавшие к ней в замок, беспрестанно твердили ей, что пора бы меня пристроить. До известной степени мадам д'Альбре соглашалась с их мнением; но ей не хотелось со мною расстаться, а я тоже решилась не покидать ее. Я не желала выйти замуж; я много об этом думала, и известные мне примеры замужества были не в моем вкусе. Всякий раз, когда речь заходила о моем замужестве, я убеждала мадам д'Альбре, по отъезде гостей, не слушать их советов, потому что решилась остаться в девушках и просила только позволить мне прожить весь век с нею.
   -- Верю, Валерия, -- отвечала мадам д'Альбре, -- но считаю долгом не позволить вам в этом случае слушаться только ваших чувств. Такая девушка, как вы, создана не для скуки одинокой жизни. Я не хочу вас торопить, но если кто-нибудь сделает выгодное предложение, я сочту своим долгом постараться изменить ваши мысли, хотя и не прибегну ни к каким средствам, кроме убеждения. Я слишком счастлива вашим обществом и не желаю с вами расстаться; но удерживать вас против ваших выгод было бы с моей стороны страшным эгоизмом.
   -- Благодарю Бога, что у меня нет никакого состояния, -- сказала я, -- в нынешнем веке никто не предложит руки своей бедной девушке.
   -- Это вас не спасет, -- отвечала м-м д'Альбре, смеясь, -- многие удовольствуются надеждами на будущее; найдутся, может быть, такие, которые удовольствуются лично вами, без всяких прибавлений.
   -- Едва ли, -- сказала я, -- вы имеете обо мне слишком высокое мнение и напрасно думаете, что и другие смотрят на меня теми же глазами. Скажу только, что если найдется такой бескорыстный искатель моей руки, я поставлю его в моем мнении выше других мужчин, хотя и не настолько, чтобы ради его пожелала перемены моего положения.
   -- Хорошо, увидим, -- отвечала мадам д'Альбре. -- Экипаж подан, принесите-ка мне шляпку и шаль.
   Через несколько недель после нашего возвращения в замок, некто г. Г**, потомок древней бретанской фамилии, проживший последние два года в Англии, возвратился к отцу своему во Францию и посетил мадам д'Альбре. Она знала его с детства и приняла его очень радушно. Я должна описать вам его, потому что он играет не последнюю роль в моей маленькой драме. Это был мужчина лет тридцати, довольно худой, но стройный; черты лица приятные, но изнеженные; приемы очень ловкие, светские; много ума и любезности в обращении с женщинами. Я никогда еще не видала такого светского человека. Он пел очень хорошо, играл на нескольких инструментах, рисовал карикатуры, -- словом, за что ни брался, все у него выходило хорошо. Нечего и говорить, что с такими талантами он, как старинный приятель, был принят в доме мадам д'Альбре очень радушно и каждый день являлся в замок. Я скоро с ним сблизилась и любила проводить с ним время, -- но не больше. Он ухаживал за мадам д'Альбре столько же, сколько и за мною, и не было никакого основания предполагать, что он имеет виды на кого-нибудь из нас. Мадам д'Альбре думала, однако же, не так, потому что я пела с ним дуэты и разговаривала по-английски. Она и другие надо мною подсмеивались.
   Прошло два месяца, и г. Г** начал как будто ухаживать больше за мною. Мне самой это показалось. Мадам д'Альбре в этом не сомневалась и не мешала. Он был наследник богатого имения и не имел надобности брать за женою приданое.
   Около этого времени одна англичанка, леди Батерст, путешествовавшая со своей племянницей, девочкой лет четырнадцати, приняла приглашение отца г. Г** провести неделю у него в замке, отстоявшем от поместья мадам д'Альбре миль на пять. Это была очень милая дама, и мы часто с нею видались.
   Через несколько недель после приезда леди я гуляла на террасе одна. Тут подошел ко мне Г**. Сказавши слова два о красоте осенних цветов, он продолжал:
   -- Как различны обычаи двух народов, отделенных друг от друга всего только несколькими лье воды! Я говорю о французах и англичанах. У нас, во Франции, не спрашивают о чувствах и наклонностях девушки, а обращаются прямо к родителям, и если они находят партию приличною, так объявляют девушке, чтобы она готовилась к перемене образа жизни. В Англии наоборот: там обращаются к девушке, стараются заслужить ее любовь, и потом уже, уверившись в ее согласии, просят согласия старших. Что, по-вашему, лучше и естественнее?
   -- Я выросла во Франции, мосье Г**, и предпочитаю обычаи Франции; родители и попечители лучше всякого другого могут судить о выгодах и невыгодах партии, и я думаю, что, не уверившись наперед в их согласии, не должно отдавать своего сердца, во избежание неприятностей.
   -- Да, в некоторых случаях это так, -- отвечал он, -- но как не позволять любить до замужества? Да и нам приятно ли вести к алтарю женщину, которая отдает свою руку, может быть, без всякого сердечного расположения, и даже, может быть, с отвращением?
   -- Не думаю, чтобы родители захотели навязывать дочери мужа, к которому она чувствует отвращение, -- отвечала я, -- любовь, не сильная до замужества, может усилиться после. Но я не могу да и не желаю высказывать моего мнения об этом предмете.
   -- Так как вы со мною не согласны, -- возразил он, -- то я боюсь сделать предложение по-английски, то есть, уверить вас в моей любви и спросить вашего согласия прежде, нежели обращусь к мадам д'Альбре.
   -- Я отвечу вам откровенно: может быть, вы хорошо сделали, что нарушили наши обычаи; это избавит вас от труда обратиться к мадам д'Альбре. Благодарю вас за честь, но не могу принять вашего предложения. Теперь вы знаете мои чувства и, конечно, будете столько великодушны, что не станете беспокоить мадам д'Альбре.
   -- Разумеется, -- отвечал он оскорбленным голосом, -- только с условием: обещайте и вы не говорить ей об этом.
   -- Извольте; я считаю это вашей тайною.
   -- И позвольте мне надеяться, что это не лишит меня вашей дружбы, и что мы останемся с вами в прежних отношениях.
   -- Всегда рада сохранять их с друзьями мадам д'Альбре. Позвольте пожелать вам доброго утра.
   Я ушла к себе в комнату и начала рассуждать о случившемся. Я сердилась на Г** за его смелость, тем более не позволительную, что он знал зависимость мою от мадам д'Альбре, знал, что я не дам согласия без ее ведома. Я не любила его, -- это верно, -- хотя и находила удовольствие с ним беседовать. Мне стало жаль, что я обещала не говорить об этом мадам д'Альбре; но слово было дано, и я решилась сдержать его.
   Я думала, что он мало-помалу от нас отстанет, но ошиблась. Он продолжал посещать нас по-прежнему очень часто и оказывал то же внимание мне и мадам д'Альбре. Это мне не понравилось; я начала избегать его, и он естественно бывал чаще с мадам д'Альбре, нежели со мною. Мадам д'Альбре на это досадовала: она уже соединила нас в своем воображении и каждый день ждала, что он попросит у нее руки моей; но мало-помалу, не знаю как и почему, она перестала на это сердиться и предоставила мне уходить из комнаты и делать, что угодно, не подвергаясь никаким с ее стороны замечаниям.
   Вот в каком положении были дела под конец осени. Леди Батерст уговорили остаться в Бретани, и мы беспрестанно виделись. Она часто приглашала меня приехать к ней на несколько недель в Англию, и я в шутку отвечала, что приеду. Однажды поутру мадам д'Альбре сказала мне:
   -- Мадам Батерст опять просила меня отпустить вас с нею в Англию. Если вы не прочь погостить у нее, вместо того, чтобы ехать в Париж, так я согласна.
   -- Я обещала ей шутя.
   -- А леди Батерст думала, что вы говорите серьезно; да и я тоже: я дала ей слово, что вы поедете с ней. Я думала доставить вам этим случай усовершенствоваться в английском языке и рассеяться. Советую вам ехать. Это вас займет; маленькая перемена сделает вам пользу; кроме того, я замечаю, что внимание мосье Г** вам неприятно, так надо вас от него избавить.
   -- Я не могу поступать против вашего желания, -- отвечала я с грустью, потому что сердце не предвещало мне ничего доброго. -- Я еду, но только потому, что вы этого хотите.
   -- Это будет к лучшему, моя милая Валерия. Я дала за вас слово, и мне было бы неприятно взять его назад. Согласитесь, душа моя; я напишу к леди Батерст, чтоб она приготовилась принять вас.
   -- Ваши желания для меня закон, -- отвечала я и ушла к себе в комнату. Тут я бросилась на постель и плакала горько, сама не зная о чем.
   Дней через десять леди Батерст приехала взять меня в замок отца мосье Г**, где я должна была остаться до следующего утра, то есть до отъезда в Париж. Мне тяжело было расстаться с мадам д'Альбре; в последние дни она сделалась ко мне еще ласковее и внимательнее прежнего.
   -- Бог да благословит вас! -- говорила она. -- Пишите мне два раза в неделю; я буду ждать вас с нетерпением.
   Я простилась с нею в слезах и проплакала до самого приезда в замок отца Г**.
   Старик и сын его приняли меня с церемонною вежливостью; последний был в очень хорошем настроении.
   -- Увы, -- говорил он, -- какую пустыню оставляете вы за собою! Ваша страсть к путешествиям убийственна; мы вас уже не увидим!
   Он сказал это с такою иронией, что я не знала, что подумать, и только встревожилась. Чего бы не дала я, чтоб отказаться от этой поездки! Но желание мадам д'Альбре было для меня законом. Чтоб избавиться от тягостных мыслей, я пустилась в разговор с Каролиной, племянницей леди Батерст, и так как мы собирались выехать на рассвете, то и разошлись с вечера рано. На следующее утро мы уехали. В Париже пробыли мы только день, потом отправились в Булонь и сели там на корабль.
   Был ноябрь. На средине канала нас окружил такой густой туман, что мы с трудом попали в гавань. Мы поехали в Лондон; туман не поднимался, и когда мы достигли предместий, он усилился до такой степени, что люди вели лошадей по улицам, держа в руках факелы. Я слышала, что Англия печальная страна, и поверила этому. Я спросила леди Батерст:
   -- Разве здесь никогда не бывает солнца, сударыня?
   -- Есть, есть, и еще какое прекрасное! -- отвечала она, смеясь.
   На следующий день мы отправились в поместье леди Батерст провести там святки. Не успели мы отъехать от Лондона трех миль, как туман исчез, солнце просияло, и безлистые ветви дерев, покрытые инеем, засверкали алмазами. В ту минуту, когда погода переменилась, и четыре почтовые лошади мчали нас во всю прыть, Англия показалась мне прекрасною. В поместье леди Батерст все мне очень понравилось: хорошо устроенные сады, оранжереи, красота всех мелочей, чистота дома и мебели; лондонские ковры в комнатах и на лестницах показались мне прекрасною выдумкою. Не понравилось мне общество, состоявшее, как мне показалось, из скучных эгоистов. Только Каролина была со мною приветлива, и мы сидели с ней обыкновенно в маленьком будуаре, где нам никто не мешал. Тут я занималась музыкой и разговаривала с Каролиной, по просьбе леди Батерст, то по-французски, то по-английски ради обоюдной нашей пользы.
   Я два раза писала к мадам д'Альбре и на одно письмо получила ласковый ответ; но она ни слова не упоминала о моем возвращении, хотя мы условились, что я прогощу в Англии только недели три или месяц. Недели через две после моего приезда в Ферфильд, я получила от мадам д'Альбре второе письмо, такое же ласковое, но огорчившее меня известием, что она сильно простудилась и страдает грудью. Я отвечала ей в ту же минуту, просила позволения приехать и ухаживать за ней во время болезни. Целых три недели не было никакого ответа; я была в ужасном волнении и печали, думая, что мадам д'Альбре не может писать по болезни. Наконец, я получила от нее письмо. Она писала, что была очень нездорова, и что медики посоветовали ей ехать на зиму в южную Францию. Она не могла откладывать этой поездки и потому написала к леди Батерст, что просит ее, если можно, позволить мне прогостить у нее до весны, когда она надеется возвратиться в Париж. Леди Батерст прочла мне это письмо и сказала, что очень рада видеть меня у себя подольше. Я, разумеется, поблагодарила ее, но на душе у меня было горько. Я написала к мадам д'Альбре и высказала ей мои чувства. Но так как она уже уехала между тем на юг Франции, то письмо мое, я знала, не могло изменить ее намерения. Я просила ее только извещать меня о своем здоровье.
   Меня утешали, однако же, ласки леди Батерст и Каролины, моей постоянной собеседницы. Многие посещали леди Батерст, многие даже жили у нее в доме -- но общества не было. Днем мужчины занимались лошадьми, собаками, ружьями. Вечером мы их тоже почти не видели, потому что они редко вставали из-за стола раньше того времени, когда я и Каролина уходили к себе в комнаты. Женщины вели себя точно как будто друг друга боятся и вечно настороже.
   Прошли святки. От мадам д'Альбре не было известий. Это меня поразило и было источником многих горьких слез. Я воображала себе, что она умерла вдали от всех близких людей. Я часто говорила об этом с леди Батерст; она извиняла ее молчание, как умела, но, казалось, не желала распространяться об этом предмете. Наконец, я вспомнила о мадам Паон и написала к ней, спрашивая, не известно ли ей что-нибудь о мадам д'Альбре? Я рассказала ей, как попала в Англию, как мадам д'Альбре заболела, и как беспокоит меня ее молчание. На другой день после того, как я написала это письмо, Каролина, сидя со мной в будуаре, сказала:
   -- Мистрисс Корбет говорила тетушке, что дней десять тому назад видела мадам д'Альбре в Париже.
   -- Не может быть! -- отвечала я. -- Она в южной Франции.
   -- Я сама так думала, -- продолжала Каролина, -- но мистрисс Корбет сказала, что видела ее в Париже, и тетушка в ту же минуту выслала меня за чем-то из комнаты. Я уверена, что ей хотелось поговорить с мистрисс Корбет без свидетелей.
   -- Что бы это значило? -- сказала я. -- Сердце не предвещает мне ничего доброго. Я несчастна, Каролина!
   Я закрыла лицо руками и опустила голову на стол; слезы потекли из глаз моих.
   -- Поговорите с тетушкой, -- сказала Каролина, стараясь меня утешить. -- Не плачьте, Валерия, ведь все это может быть недоразумение.
   -- Я сейчас же поговорю с леди Батерст, -- сказала я, поднимая голову. -- Это лучше всего.
   Я ушла к себе, освежила глаза водою и пошла искать леди Батерст. Я нашла ее в оранжерее, где она отдавала какие-то приказания садовнику. Через минуту она взяла меня под руку, и мы пошли по террасе.
   -- Мадам Батерст, -- сказала я, -- Каролина ужасно меня огорчила, сказавши, что мистрисс Корбет видела мадам д'Альбре в Париже. Как может это быть?
   -- Сама не понимаю, -- отвечала леди Батерст, -- если только мистрисс Корбет не обозналась.
   -- А как вы думаете?
   -- Ничего не знаю; я написала в Париж, чтобы мне разъяснили это непонятное дело. Через несколько дней мы узнаем истину; не могу поверить. И если это правда, так мадам д'Альбре поступила со мною нехорошо: я очень рада видеть вас у себя, но зачем же было просить меня оставить вас у меня на зиму, под предлогом поездки на юг Франции, если она осталась в Париже? Я этого не понимаю, и покамест все это не подтвердится, ничему не верю. Мистрисс Корбет с ней не знакома и могла ошибиться.
   -- Она верно ошиблась, -- сказала я. -- Только странно, что я не получаю от мадам д'Альбре известий. Тут что-нибудь да не ладно.
   -- Не будем больше об этом говорить. Через несколько дней загадка разрешится.
   И, действительно, через несколько дней загадка разрешилась: я получила от мадам Паон следующее письмо.
   "Любезная мадмуазель Шатонеф! Письмо ваше очень меня удивило. Приготовьтесь узнать неприятные для вас, я дума , сказала я, поднимая голову. Это лучше всего.
   Я ушла къ себѣ, освѣжила глаза водою, и пошла искать леди Батерстъ. Я нашла ее въ оранжереѣ, гдѣ она отдавала какія-то указанія садовнику. Черезъ минуту она взяла меня подъ руку и мы пошли по террассѣ.
   -- Мадамъ Батерстъ, сказала я, Каролина ужасно меня огорчила, сказавши, что мистрисъ Корбетъ видѣла мадамъ д'Альбре въ Парижѣ. Какъ можетъ это быть?
   -- Сама не понимаю, отвѣчала леди Батерстъ; если только мистрисъ Корбетъ не обозналась.
   -- А какъ вы думаете?
   -- Ничего не знаю; я написала въ Парижъ, чтобы мнѣ изъяснили это дѣло. Черезъ нѣсколько дней мы узнаемъ истину; не могу повѣритъ -- и если это правда, такъ мадамъ д'Альбре поступила со мною нехорошо; я очень рада видѣть васъ у себя, но зачѣмъ же было просить меня оставитъ васъ у меня на зиму, подъ предлогомъ поѣздки на югъ Франціи, если она осталась въ Парижѣ? Я этого не понимаю, и покамѣстъ все это не подтвердится, ничему не вѣрю. Мистрисъ Корбетъ съ ней не знакома и могла ошибиться.
   -- Она вѣрно ошиблась, сказала я. Только странно, что я не получаю отъ мадамъ д'Альбре извѣстій. Тутъ что-нибудь да не ладно.
   -- Не будемъ больше объ этомъ говорить. Черезъ нѣскольколько загадка разрѣшится.
   И дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней загадка разрѣшилась: я получила отъ мадамъ Паонъ слѣдующее письмо.
   "Любезная мадмоазель Шатонефь! Письмо ваше очень меня удивило. Приготовьтесь узнать непріятныя для васъ, я думаю, вѣсти Мадамъ д'Альбре въ Парижѣ, и вовсе не уѣзжала въ южную Францію. Увидѣвшись съ нею, я спросила объ васъ. Она сказала, чти вы въ гостяхъ у одной дамы въ Англіи, что вы оставили ее. что у васъ какая-то manie pour l'Angleterre, -- и пожала плечами. Я хотѣла разспросить ее подробнѣе, но она прервала разговоръ, заговоривши о шелковомъ платьѣ. Я увидѣла, что тутъ что-то не ладно, но не могла понять, въ чемъ дѣло. Послѣ того я увидѣла ее опять недѣль черезъ пять. Она пріѣхала ко мнѣ съ господиномъ Г*. извѣстнымъ всему Парижу отчаяннымъ игрокомъ, человѣкомъ дурнымъ, но свѣтскимъ. Впрочемъ, его еще лучше знаютъ въ Англіи, откуда онъ принужденъ былъ, говорятъ, уѣхать вслѣдствіе какой-и грязной карточной исторіи. Я опять спросила объ васъ, и на этотъ разъ мнѣ отвѣчалъ господинъ Г**. Онъ назвалъ васъ неблагодарною и прибавилъ, что имя ваше не должно быть произносимо въ присутствіи мадамъ д'Альбрё.
   "Прекрасное лицо господина Г** приняло при этихъ словахъ ужасное выраженіе, и я собственными глазами удостовѣрилась, что онъ дѣйствительно дурной человѣкъ. Мадамъ д'Альбре замѣтила на это только, что впредь будетъ осторожнѣе при выборѣ demoiselle de compagnie. Меня поразили эти слова; я думала, что вы съ ней совсѣмъ въ другихъ отношеніяхъ. Недѣли черезъ двѣ мадамъ д'Албре объявила мнѣ, что выходитъ замужъ за Г**, и заказала мнѣ подвѣнечное платье. Загадка объяснилась; но почему, выходя за мужъ за Г**, она лишаетъ васъ своего покровительства, и за что Г** на васъ золь, -- этого я не знаю. Вотъ все, что мнѣ извѣстно; мнѣ весьма пріятно будетъ получать отъ васъ извѣстія, если вы, и такъ далѣе".

Эмилія Паонъ,
урожденная Мерсе."

   Тайна объяснялась. Прочитавши письмо, я упала на софу и не скоро могла опомниться. Я была одна въ моей спальнѣ; голова у меня ругалась, въ глазахъ было мутно. Я достала воды, и только черезъ полчаса могла прійдти въ чувство. Тогда все сдѣлалось для меня ясно, какъ нельзя яснѣе. Я поняла двойное ухаживанье Г** за мною и мадамъ д'Альбре, его гордый взглядъ при моемъ отказѣ, его вниманіе послѣ того къ одной мадамъ д'Альбре, его желаніе избавиться отъ меня, отправивши меня въ Англію съ леди Батерстъ. Г** отомстилъ и достигъ своей цѣли. Онъ добрался до богатства мадамъ д'Альбре, могъ спустить его по зеленому сукну, и успѣлъ погубить меня въ ея мнѣніи. Я поняла, что лишилась всего, и пришла почти въ отчаянье, вспомнивши о своемъ безпомощномъ положеніи.
   

VI.

   Болѣе часу пролежала я на софѣ, печально припоминая прошедшее, думая о настоящемъ и будущемъ. Въ два часа я совершенно переродись Я почувствовала самоувѣренность; глаза мои прозрѣли, и чѣмъ больше обсуживала я безнадежность моего положенія, тѣмъ больше чувствовала въ себѣ мужества. Я упала на софу довѣрчивой, слабой дѣвкой, -- встала съ нея рѣшительной, ясновидящей женщиной.
   Я разсудила, что мадамъ д'Альбре никогда не проститъ женщинѣ, обиженной ею такъ, какъ я. Она уговорила меня разорвать всѣ семейныя узы (каковы бы они ни были), поставила меня въ полную себя зависимость, и оттолкнула теперь самымъ жестокимъ образомъ. Она прибѣгла къ обману, -- она чувствовала, что не можетъ оправдать своего поступка. Она оклеветала меня, обвинила и неблагодарности , чтобъ извинить свое собственное поведеніе. Примиреніе послѣ этого было невозможно, и я рѣшилась не принимать отъ нея никакой помощи. Кромѣ того, она вышла за Г**, оскорбившагося моимъ отказомъ и, по всей вѣроятности, увидѣвшаго, что меня необходимо удалить отъ мадамъ д'Альбре, чтобы я не помѣшала его планамъ. Съ этой стороны нечего было ожидать. Что же я въ домѣ леди Батеретъ? Гостья ! Простившись съ нею, мнѣ негдѣ будетъ приклонить голову!
   Что леди Батерстъ предложитъ мнѣ временной пріютъ и не течетъ указать мни двери, въ этомъ я не сомнѣвалась. Что мп feue дѣлать. Я играла и пѣла хорошо, говорила по-французски и оо-ая-глійскя, понимала по-итальянски, и умѣла шить и вышивать. Bonn чѣмъ должна я была вступить въ свѣтъ Я могла давать у рои музыки и французскаго языка, пойти въ гувернантки или модистка
   Я вспомнила о мадамъ Паонъ, но въ то же время вспомнила о томъ почтительномъ уваженіи, съ которымъ принимали меня у нея какъ protégée знатной дамы; стать теперь въ ея домъ на ряду съ прочими, казалось мнѣ унизительнымъ, и я рѣшила, что если нужда заставитъ меня опредѣлиться куда-нибудь въ магазинъ, такъ я стану такой, гдѣ меня никто не знаетъ.
   Послѣ долгаго размышленія я рѣшила пойти къ леди Батерстъ, объявить ей мое намѣреніе и попросить ее помочь мнѣ отыскать мѣстечко. Я убрала волосы, оправилась и пошла къ ней. Я застала ее одну, спросила ее, можетъ ли она удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ, подала ей письмо мадамъ Паонъ и разсказала ей все то, что было ей обо мнѣ неизвѣстно. Во время разсказа бодрость моя воскресла, голосъ мой сдѣлался твердъ, -- я чувствовала, что я уже не ребенокъ.
   -- Я разсказала вамъ все это потому, леди Батерстъ, что вы, конечно, согласитесь, что между мною и мадамъ д Альбре все кончено; если бъ она даже сдѣлала мнѣ какое-нибудь предложеніе, я не пріему его. Ея поступокъ поставилъ меня въ самое ложное положеніе. Я у васъ въ гостяхъ въ качествѣ ея protégée. Теперь она лишила меня своего покровительства, и я нищая, которой будущая жизнь зависитъ отъ моихъ личныхъ дарованій. Я говорю вамъ объ этомъ откровенно, потому-что не могу оставаться у васъ въ гостяхъ. Сдѣлайте одолженіе, рекомендуйте меня куда-нибудь, гдѣ бы я могла найти средства къ существованію.
   -- Любезная Валерія, отвѣчала леди Батерстъ, сердцу вашему нанесли сильную рану, и я рада, что вы не упали духомъ. Я слышала о замужствѣ мадамъ д'Альбре и обманѣ, къ которому она прибѣгла, чтобъ отъ васъ избавиться. Нѣсколько дней тому назадъ я писала къ ней, обратила ея вниманіе на разногласіе между содержаніемъ ея писемъ и истиною, и спросила, что мнѣ съ вами дѣлать. Сегодня я облучила отъ нея отвѣть. Она утверждаетъ, что вы жестоко ее обманули что, притворяясь признательною и любящею, вы чернили и осмѣивали ее за глаза, особенно передъ Г**, теперешнимъ ея мужемъ; что она васъ и простила бы, но Г** рѣшительно не хочетъ видѣть васъ у себя въ домѣ. Она прислала вамъ билетъ въ пять сотъ франковъ, чтобы вы могли возвратиться къ отцу.
   -- Значитъ, догадка моя была справедлива: всему причиною господинъ Г**.
   -- Зачѣмъ было ему довѣрятъ, Валерія; вы поступили ужасно неосторожно, и, смѣю прибавитъ, даже неблагодарно, говоря съ нимъ о мадамъ д'Альбре въ такомъ тонѣ.
   -- И вы этому вѣрите? Если такъ, такъ чѣмъ скорѣе мы разстанемся, тѣмъ лучше.
   Я разсказала ей объ отказѣ моемъ господину Г**, описала ей, что это за человѣкъ, и доказала, что онъ дѣйствовалъ побуждаемый корыстью и мщеніемъ.
   -- Вѣрю, Валерія, отвѣчала леди Батерстъ. Извините, что я сочла васъ способною къ неблагодарности. Это объясненіе позволяетъ мнѣ сдѣлать вамъ предложеніе, отъ котораго удерживала меня взведенная на васъ клевета. Останьтесь покамѣстъ у меня. Вы могли бы быть гувернанткой Каролины, но я желаю лучше, чтобы вы остались у меня въ качествѣ пріятельницы. Вы, я знаю, не позволяете себѣ стать въ зависимое положеніе, не принося пользы. Вы знаете, что по пріѣздѣ въ Лондонъ я хотѣла пригласить Каролинѣ гувернантку. Я приглашаю васъ, если вы согласны, и вы меня истинно этимъ одолжите, потому что въ васъ найду я и познанія и дружбу.
   -- Благодарю васъ за ваше предложеніе, отвѣчала я, вставая и кланяясь; но позвольте мнѣ объ этомъ подумать. Вы согласитесь, это критическая минута въ моей жизни, и я должна постараться не сдѣлать ошибки.
   -- Разумѣется, разумѣется, отвѣчала леди Батерстъ. Вы правы; объ этомъ надо сперва подумать, а потомъ уже рѣшиться. Только позвольте вамъ замѣтить, что. вы со мною ужасно горды.
   -- Можетъ-быть, и въ такомъ случаѣ прошу васъ извинить меня. Вспомните, что Валерія, ваша вчерашняя гостья, теперь уже не та.
   Я взяла билетъ въ пятъ-сотъ франковъ, лежавшій на столъ, и ушла къ себѣ въ комнату.
   Я была рада остаться наединѣ; подавленное волненіе разслабило какъ-то всѣ мои члены. Я рѣшилась принятъ предложеніе леди Батерстъ въ ту самую минуту, когда оно было сдѣлано, но не хотѣла показать, что обрадовалась ему, чего она, вѣроятно, ожидала. Послѣ обмана мадамъ д'Альбре, я не довѣряла никому, кромѣ себя, и думала, что когда во мнѣ не будетъ больше надобности, то леди Батерстъ отпуститъ меня также безъ церемоніи, какъ и мадамъ д'Альбре. Я очень хорошо знаю, что могу обучать Каролину, и что леди Батерстъ не скоро отыщетъ гувернантку, которая такъ хорошо могла бы преподавать музыку и пѣніе. Съ ея стороны не было тутъ, слѣдовательно, никакого одолженія, и я рѣшилась отказаться, если условія покажутся мнѣ невыгодными. У меня были еще деньжонки: изъ двадцати золотыхъ, данныхъ мнѣ на дорогу мадамъ д'Альбре, я истратила немного. На нѣсколько времени я была обезпечена, если бы не сошлась съ леди Батерстъ.
   Поразмысливши обо всемъ, я написала къ мадамъ Паонъ; извѣстила ее о случившемся, сказала, что рѣшилась жить собственными трудами, и, не зная еще, прійму ли предложеніе леди Батерстъ, прошу ее датъ мнѣ рекомендательное письмо къ кому-нибудь въ знакомыхъ ей французовъ въ Лондонѣ, гдѣ я совершенно чужая, и гдѣ меня легко обмануть, если никто не поможетъ мнѣ добрымъ совѣтомъ. Потомъ я написала къ мадамъ д'Альбре слѣдующее:

"Любезная мадамъ д'Альбре!

   Да, я все-таки привѣтствую васъ этими словами. Хотя вы и не хотите меня знать, вы все-таки дороги моему сердцу, можетъ-быть еще дороже съ-тѣхъ-поръ, какъ перестали бытъ моею покровительницею и второю матерью. Когда несчастіе постигаетъ тѣхъ, кого мы любимъ, когда благодѣтели наши сами скоро будутъ нуждаться въ помощи,-- тогда-то и можемъ мы доказать имъ свою любовь и благодарность. Я не ставлю вамъ въ вину, что вы обмануты низкимъ лицемѣромъ, прикрытымъ увлекательною маскою; не порицаю васъ за то, что вы повѣрили ему, будто я васъ чернила. Васъ ослѣпили ваши чувства къ нему и его притворство Дурно я сдѣлала, что не сказала вамъ, что незадолго до моего отъѣзда онъ предлагалъ мнѣ свою руку, которую я отвергла съ негодованіемъ, потому-что онъ рѣшился сдѣлать это предложеніе, не спросивши предварительно васъ. Впрочемъ, я не приняла бы его, если бы даже вы этого пожелали, потому-что всѣ считаютъ его человѣкомъ фальшивымъ. Я должна бы была сказать вамъ объ его предложеніи, но онъ просилъ меня не говорить, и я тогда не знала еще, что онъ нищій, и игрокъ, и долженъ былъ оставить Англію вслѣдствіе одной грязной карточной исторіи, въ чемъ вы легко можете удостовѣриться. Мадамъ Паонъ можетъ вамъ разсказать все это. Вотъ въ чья руки вы попали. Глубоко о васъ сожалѣю! Сердце мое обливается кровью. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ вы, вѣроятно, убѣдитесь въ истинѣ моихъ словъ. Что я обязана моимъ несчастіемъ господину Г**, это правда. Я лишилась доброй покровительницы и принуждена теперь жить собственными трудами, какъ могу. Всѣ мечты мои о счастіи съ вами, всѣ желанія доказать вамъ мою любовь и благодарность исчезли, и я осталась одна, безъ крова и защиты. Но я мало думаю о себѣ; во всякомъ случаѣ, я свободна, я не прикована къ такому человѣку, какъ Г**, и думаю только о васъ и ожидающихъ васъ страданіяхъ. Возвращаю вамъ ваши пять сотъ франковъ; я не могу принять ихъ. Вы жена господина Г**, и я не могу принять ничего отъ человѣка, который увѣрилъ васъ, что Валерія неблагодарна и злоязычна. Прощайте; буду молить за васъ Бога и оплакивать ваше несчастіе.

"Навсегда вамъ благодарная
"Валерія де-Шатонефъ."

   Сознаюсь, что письмо это выражало смѣшанное чувство. Я дѣйствительно сожалѣла о мадамъ д'Альбре и прощала ее; но я желала отмстить господину Г**, и потому безъ пощады наносила раны ея сердцу. Впрочемъ, писавши письмо, я не думала объ этомъ. Я хотѣла только отмстить, и не могла этого сдѣлать, не выставляя господина Г** въ его настоящемъ свѣтѣ; а это, разумѣется, значило раскрытъ глаза мадамъ д'Альбре и пробудить въ ней подозрѣнія. Это было жестоко; я почувствовала это, перечитывая письмо, но не захотѣла измѣнитъ моихъ выраженій, вѣроятно потому, что простила мадамъ д'Альбре не такъ вполнѣ, какъ себѣ воображала. Какъ бы то вы было, письмо было запечатано и отослано въ тотъ же день вмѣстѣ съ письмомъ къ мадамъ Паонъ.
   Теперь мнѣ оставалось только условиться съ леди Батерстъ, и я вошла въ гостиную, гдѣ и нашла ее одну.
   -- Я обдумала ваше предложеніе, сказала я ей. Мнѣ, разумѣется, стоило это небольшой борьбы, потому-что, вы понимаете, непріятно же превратиться изъ гостьи въ подчиненную. Но желаніе остаться съ людьми, которыхъ я столько уважаю, и заняться воспитаніемъ молодой дѣвушки, которую такъ люблю, склонило меня принять ваше предложеніе. Позвольте узнать, на какихъ условіяхъ хотите вы оставить меня у себя въ домѣ гувернанткой?
   -- Валерія, это говорить въ васъ гордость, возразила леди Батерстъ. Признаюсь вамъ, и не желала бы заключать съ вами никакихъ условій; я желала бы, чтобы вы остались у меня какъ другъ и располагали моимъ кошелькомъ какъ своимъ; но такъ-какъ вы этого не хотите, то скажу вамъ, что я надѣялась найти гувернантку за сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ, и предлагаю вамъ эту сумму.
   -- Этого съ меня болѣе нежели достаточно, отвѣчала я; принимаю: ваше предложеніе, если вы хотите взять меня для испытанія на полгода.
   -- Валерія, вы заставляете меня смѣяться и сердиться; но я васъ понимаю: вы испытали жестокій ударъ. Не будемъ больше объ этомъ говорить; условіе заключено, и останется тайною, если вы сами ея не разгласите.
   -- Я нисколько не намѣрена скрывать этого, леди Батерстъ; я не желаю носить маски и быть въ глазахъ вашихъ друзей не тѣмъ, что я въ-самомъ-дѣлѣ. Стыдиться мнѣ тутъ нечего, и я ненавижу обманъ. Каково бы ни было положеніе мое въ свѣтѣ, я надѣюсь, что не обезчещу своего имени, и не я одна изъ благородныхъ, которыхъ постигло несчастіе.
   Странно! Я въ первый разъ въ жизни начала гордиться моимъ именемъ. Это произошло, я думаю, отъ того, что потерявши многое, человѣкъ больше дорожить тѣмъ, что у него осталось. Во все время моего знакомства съ леди Батерстъ, она не замѣтила во мнѣ и малѣйшаго признака гордости. Protegee и воспитанница мадамъ д'Альбре, дѣвушка съ блестящею будущностью, я была само смиреніе; теперь же, подчиненная, состоящая на жалованьѣ, я сдѣлалась горда какъ самъ Люциферъ. Леди Батерстъ замѣтила это, и,-- я должна ей отдать справедливость,-- вела себя со мною очень осторожно. Она чувствовала ко мнѣ сожалѣніе и обращалась со мною учтивѣе и даже съ большимъ уваженіемъ нежели прежде, когда я была ея гостьей.
   На другой день я объявила Каролинѣ, что приняла на себя должностъ ея гувернантки на полгода. Я сказала ей, что теперь должна буду надзирать за успѣшнымъ ходомъ ея занятій и что намѣрена оправдать довѣріе ея тетки. Каролина, дѣвушка съ кроткимъ, теплымъ сердцемъ, отвѣчала, что будетъ смотрѣть на меня по-прежнему какъ и подругу, и изъ любви ко мнѣ будетъ исполнять всѣ мои желанія. Она сдержала свое слово.
   Читатель согласится, что переходъ мой изъ высшаго состоянія въ низшее совершился какъ нельзя спокойнѣе и легче. Слуги не знали, что я сдѣлалась гувернанткой, потому что леди Батерстъ и Каролина называли меня по-прежнему Валеріей и не измѣнили своего со много обращенія. Я посвящала много времени Каролинѣ, и сама училась, чтобы лучше обучать ее. Я повторила все съ самаго начала; Каролина дѣлала быстрые успѣхи въ музыкѣ, и можно было ожидать, что черезъ нѣсколько лѣтъ у нея будетъ прекрасный голосъ. Зимой мы пріѣхали въ столицу, но я избѣгала общества сколько могла, такъ-что леди Батерстъ жаловалась на это.
   -- Валерія, напрасно вы не показываетесь въ общество. Вы удаляетесь, и меня естественно осыпаютъ на счетъ васъ вопросами; спрашивають, гувернантка ли вы, или что другое.
   -- Что жъ? отвѣчайте имъ, что гувернантка. Я не люблю скрытности.
   -- Да я не могу съ этимъ согласиться; вы не то, что называть гувернанткой, Валерія. Вы молодая пріятельница, которая живетъ у меня и учить мою племянницу.
   -- То-есть, то , чѣмъ должна быть всякая гувернантка , отвѣчала я.
   -- Согласна, возразила леди Батерстъ: но если вы поступите къ другимъ, вы увидите, что вообще на гувернантку смотрятъ и поступаютъ съ него иначе. У насъ, въ Англіи, въ нѣкоторыхъ домахъ, я не знаю никого достойнѣе сожалѣнія гувернантки; на нее смотрятъ какъ на лицо, которое не довольно хорошо для гостиной; хозяинъ и хозяйка дома обходятся съ нею свысока, и только терпятъ ее въ своемъ обществѣ; слуги думаютъ, что гувернантка не имѣетъ права требовать отъ нихъ уваженія и услугъ, за которыя имъ платятъ; она, говорятъ они, получаетъ такое же жалованье, какъ и мы. Такимъ образомъ гувернанткѣ почти вездѣ отказываютъ въ уваженіи. Она сама несчастна и часто бываетъ причиною разладицы въ домѣ; слугъ всего чаще отпускаютъ изъ-за нея. Въ гостиной она мѣшаетъ разговору. Она утрачиваетъ веселость и цвѣтъ молодости; дѣлается раздражительною отъ безпрестанныхъ непріятностей, и жизнь ея проходить скучно, тяжело. Я говорю вамъ это откровенно. У меня вы не испытаете этихъ непріятностей, но переселиться въ другой домъ, подобный описаннымъ мною, будетъ съ вашей стороны рискъ.
   -- Я слышала это и прежде, отвѣчала я: но ваша внимательность заставила меня забытъ все. Печаленъ будетъ для меня тотъ день, когда я принуждена буду съ вами разстаться.
   Доложили о пріѣздѣ гостей и разговоръ нашъ былъ прерванъ. Я уже говорила вамъ о моемъ дарованіи одѣвать къ лицу; я всѣми силами помогала въ этомъ леди Батерстъ. Всѣ замѣчали изящество ея наряда и спрашивали, кто на нее шьетъ. Она же говорила, что одолжена всѣмъ мнѣ.
   Время летѣло и зима приходила къ концу. Леди Батерстъ разсказала почти всѣмъ своимъ знакомымъ о перемѣнъ моего положенія, прибавляя, что я у нея въ домѣ больше компаньонка, нежели что-нибудь другое. Это доставило мнѣ ихъ уваженіе, и меня часто приглашали на вечера; но я постоянно отказывалась; только иногда ѣздила въ оперу и французскій театръ.
   Мадамъ Паонъ прислала мнѣ рекомендательное письмо къ одному изъ своихъ знакомыхъ, мосьё Жиронаку, жившему на Лейчестеръ-скверъ. Онъ былъ женать, но дѣтей у него не было. Днемъ онъ давалъ уроки на флейтѣ, на гитарѣ и во французскомъ языкѣ, а по вечерамъ игралъ вторую скрипку въ оперъ. Жена его, хорошенькая, живая женщина, учила молодыхъ дѣвицъ дѣлать цвѣты изъ воску и чинила по вечерамъ кружева. Это была премилая чета, проводившая вѣкъ свой въ потѣшной войнъ другъ съ другомъ. Я не видывала ничего забавнѣе ихъ поединковъ, кончавшихся обыкновенно громкимъ хохотомъ. Они приняли меня очень радушно и обходились со мною чрезвычайно почтительно, пока короткое знакомство не сдѣлало этого излишнимъ. Дружба наша укрѣпилась еще болѣе, когда Каролина изъявила желаніе выучиться дѣлать цвѣты и сдѣлалась ученицею мадамъ Жиронакъ. Въ такомъ положенія были мои дѣла, когда зима миновала и мы возвратись въ загородный домъ.
   Время летало. Леди Батерстъ обходилась со мною очень ласково, Каролина тоже, и я была счастлива. Я занялась обученіемъ моей воспитанницы серьозно, и имѣла удовольствіе слышать, что труди моя не пропадаютъ напрасно. Я думала остаться при Каролина, пока воспитаніе ея не будетъ вполнѣ окончено, то-есть, еще года два или три, и, будучи обезпечена на это время, не думала о будущемъ,-- катъ вдругъ одно обстоятельство уничтожило все мои разсчеты.
   Я вамъ сказала, что Каролина была племянница леди Батерстъ; она была дочь ея младшей сестры, вышедшей замужъ за молодого человѣка, не имѣвшаго ни гроша денегъ и совершенно мятнаго отъ своего дяди, холостяка. Дядя разсердился за эту женитьбу на племянника и сказалъ ему, чтобы онъ не ожидалъ отъ него ничего ни при жизни, ни послѣ смерти. Сестра леди Батерстъ и мужъ ея жили въ крайности, пока леди Батерстъ не выхлопотала ему мѣста въ триста фунтовъ жалованья при таможнѣ. Они жили этимъ доходомъ и подарками леди Батерстъ, у нихъ было два сына и дочь; леди Батерстъ взяла къ себѣ дочь, Каролину, и обѣщала устроить ее еще при жизни или отказать ей значительную сумму послѣ своей смерти. Леди Батерстъ была богата и могла ежегодно откладывать для Каролины деньги, что и дѣлала съ-тѣхъ-поръ, какъ взяла ее къ себѣ, то-есть, съ семилѣтняго возраста.
   Теперь дядя отца Каролины умеръ, и несмотря на свои угрозы, отказалъ племяннику все свое огромное имѣніе, такъ-что онъ сталъ вдругъ богаче самой леди Батерстъ. Слѣдствіемъ этого было письмо къ леди Батерстъ, въ которомъ ее извѣщали объ этомъ событіи и требовали немедленнаго возвращенія Каролины въ домъ ея родителей. Въ этомъ письмѣ,-- я читала его, потому что леди Батерстъ, очень этимъ огорченная, дала мнѣ его прочесть, сказавши: "это касается до васъ столько же, сколько до. меня и до Каролины",-- въ этомъ письмѣ они ни полсловомъ не благодарили ее за ея одолженія; это было холодное, безчувственное посланіе, и мнѣ было противно читать его.
   -- И это вся ихъ благодарность? сказала я. Чѣмъ больше живу я не свѣтѣ, тѣмъ больше ненавижу его.
   -- Это въ-самомъ-дѣлѣ очень дурно, отвѣтила леди Батерстъ. Каролина прожила со мною такъ долго, что я смотрю на нее, какъ на мою дочь, и вотъ ее отнимаютъ у меня, не обращая никакого вниманія на мои чувства. Это жестоко и неблагодарно.
   Съ этими словами она встала и вышла. Послѣ я узнала, что и отвѣтѣ на это письмо она говорила о воспитаніи Каролины у нея то домѣ, о привычкѣ видѣть въ ней свою дочь, и просила ея родителей, чтобъ они позволили ей возвратиться, повидавшись съ ними. Она говорила, что жестоко и неблагодарно съ ихъ стороны отнимать у нея Каролину теперь, когда обстоятельства ихъ перемѣнились. Но на это она получила самый оскорбительный отвѣтъ, въ которомъ ее просили составить счетъ издержкамъ на воспитаніе племянницы, дабы ее немедленно можно было удовлетворить.
   Леди Батерстъ разсердилась, и, конечно, имѣла на это достаточную причину. Она послала за Каролиной, знавшей до-сихъ-поръ только, что отецъ и мать ея получили большое наслѣдство, отдала ей это письмо вмѣстѣ съ копіей съ своего собственнаго, и просила прочесть ихъ. Во время чтенія она внимательно слѣдила за выраженіемъ лица Каролины, какъ-будто желая узнать, не наслѣдовала ли она неблагодарности родителей. Но бѣдная Каролина закрыла лицо руками, бросилась на колѣна передъ теткой, припала къ ея платью, и зарыдала. Черезъ минуту леди Батерстъ подняла свою племянницу, поцѣловала ее и сказала:
   -- Я довольна; по-крайней-мѣрѣ моя Каролина не неблагодарна. Теперь, дитя мое, ты должна исполнить долгъ твой -- повиноваться родителямъ. Мы должны разстаться, слѣдовательно, чѣмъ скорѣе это будетъ сдѣлано, тѣмъ лучше. Валерія, не угодно ли вамъ позаботиться, чтобы все было готово къ отъѣзду завтра утромъ?
   Съ этими словами леди Батерстъ освободилась отъ Каролины и вышла изъ комнаты. Въ этотъ день мы не сходились къ обѣду; леди Батерстъ прислала извиниться, сказавши, что слишкомъ разстроена и не можетъ выйти; мы съ Каролиной тоже были не въ духѣ и остались у себя въ комнатѣ. Вечеромъ леди Батерстъ позвала меня къ себѣ; я застала ее въ постелѣ нездоровою.
   -- Валерія, сказала она, я желаю, чтобы Каролина уѣхала завтра по-раньше, такъ, чтобы вы, проводивши ее, возвратились до ночи домой. Я нe могу видѣть ее завтра и прощусь съ вечера. Приведите ее. Чѣмъ скорѣе это кончится, тѣмъ лучше.
   Я позвала Каролину. Прощаніе было горькое. Трудно рѣшить, кто изъ насъ плакалъ больше всѣхъ. Черезъ полчаса леди Батерстъ сдѣлала мнѣ знакъ, чтобы я увела Каролину. Я увела ее и уложила поскорѣе въ постель. Просидѣвши у нея до-тѣхъ-поръ, пока она уснула, я сошла внизъ, отдала приказаніе на утро и ушла къ себѣ. Утомленная тревогой дня, я нѣсколько времени не могла сомкнуть глазъ и думала, какія слѣдствія всего этого будутъ лично для меня. Я была гувернанткой Каролины и не могла ожидать, чтобы леди Батерстъ захотѣла оставить меня при себѣ послѣ ея отъѣзда; да и не согласилась бы на подобное предложеніе, потому-что въ такомъ случаѣ я совершенно зависѣла бы отъ ея щедрости, не искупая ее никакими услугами. Было ясно, что я должна проститься съ леди Батерстъ и искать себѣ другаго мѣста. Я была увѣрена, что она не позволить мнѣ уѣхать отъ нея немедленно, и дастъ мнѣ время пріискать себѣ мѣсто. Но идти ли мнѣ въ гувернантки послѣ всего, что говорила мнѣ объ этомъ леди Батерстъ, или избрать себѣ другое занятіе,-- этого я не могла еще рѣшить. Я кончила мое размышленіе тѣмъ, что рѣшилась предоставить все на волю Провидѣнія и заснула.
   Позавтракавши рано, я сѣла съ Каролиной въ экипажъ, и къ полудню мы прибыли въ домъ ея отца. Слуги въ парадной ливреѣ проводили насъ въ библіотеку, гдѣ ждали Каролину ея родители. Довольно было одного взгляда, чтобы увидѣть, какъ чванятся они своимъ богатствомъ. Они встрѣтили Каролину безъ особеннаго чувства. Въ пріемѣ ихъ было что-то сухое. Послѣ первыхъ привѣтствій она сѣла на софу противъ отца и матери. Я стояла, и, воспользовавшись минутой молчанія, сказала:
   -- Леди Батерстъ поручила мнѣ проводить вашу дочь къ вамъ, и какъ-скоро лошади отдохнутъ, я возвращусь домой.
   -- Кто это, Каролина? спросила мать ся.
   -- Я должна просить у мадмоазель де-Шатонефъ извиненія, что не представила ее, отвѣчала Каролина, покраснѣвши. Это пріятельница моя и моей тетки.
   -- Я была гувернанткой вашей дочери, сказала я.
   -- А! произнесла леди. Позвоните-ка кто-нибудь.
   Подъ словомъ кто-нибудь она разумѣла, кажется, меня. Но такъ меня не пригласили даже сѣсть, то я и не обратила на это вниманія.
   -- Позвони, пожалуйста, сказала она своему мужу.
   Онъ позвонилъ. Вошелъ слуга, и леди сказала ему:
   -- Проводи гувернантку въ чайную, да скажи кучеру, чтобы накормили лошадей. Черезъ часъ чтобы были готовы.
   Слуга остановился въ дверяхъ, ожидая, что я пойду за нимъ. Оскорбленная, я обратилась къ Каролинѣ и сказала ей: лучше простимся теперь.
   Я пошла за слугою, желая поскорѣе избавиться отъ непріятной сцены. Меня проводили въ небольшую комнату; тутъ вспомнила я слова леди Батерстъ, описавшей мнѣ положеніе гувернантки. Вошелъ слуга и покровительнымъ тономъ спросилъ меня, не хочу ли я что нибудь съѣсть? Я отказалась.
   -- Я могу принести вамъ рюмку вина, сказалъ онъ.
   -- Мнѣ ничего не нужно, отвѣчала я. Ступай.
   Онъ вышелъ, хлопнувъ дверью, и я снова осталась одна. Я начала размышлять о сценѣ, которой только-что была свидѣтельницею.
   Размышленія мои были прерваны приходомъ слуги, доложившимъ, что экипажъ поданъ. Я въ ту же минуту уѣхала. Дорогою я рѣшилась не оставаться въ неопредѣленномъ положеніи, и немедленно объясниться съ леди Батерстъ.
   Я возвратилась домой поздно, и въ этотъ вечеръ ее не видала. На другой день за завтракомъ я разсказала ей, какъ приняла насъ ея сестра, и прибавила, что теперь, безъ Каролины, мнѣ, разумѣется, не зачѣмъ у нея оставаться, и я прошу ее помочь мнѣ найти себѣ мѣсто.
   -- Во всякомъ случаѣ не спѣшите, Валерія, отвѣчала леди Батерстъ. Надѣюсь, вы не откажетесь погостить у меня, пока не пристроится по желанію. Я не прошу васъ остаться у меня совсѣмъ, потому что знаю, вы откажетесь; однако, почему бы вамъ не остаться? я знаю васъ и люблю васъ. Разлука съ Каролиной для меня тяжела. Почему бы вамъ не остаться?
   -- Очень вамъ благодарна, отвѣчала я; но вы знаете, что я рѣшилась жить собственными трудами.
   -- Знаю; но обстоятельства могутъ измѣнять рѣшенія. Мадамъ д'Амбре была вамъ такая же чужая, какъ и я, однако же вы приняли ея приглашеніе.
   -- И вы знаете, что изъ этого вышло, отвѣчала я ей. Я готова была поручиться жизнью за ея чистосердечіе и привязанность,-- а какъ жестоко оттолкнула она меня! Несмотря на всю мою къ вамъ признательность, я не могу принятъ вашего предложенія, потому-что ее хочу очутиться во второй разъ въ такомъ же положеніи.
   -- Не очень лестный для меня комплиментъ, сказала леди Батерстъ довольно горячо.
   -- Извините. Мнѣ очень жаль, если слова мои огорчаютъ васъ, которыя были ко мнѣ всегда такъ ласковы; но я чувствую, что буду несчастна, если не буду независима, и я не хочу испытать вторило толчка, какой дала мнѣ мадамъ д'Альбре. Сдѣлайте одолженіе, перестанемъ говорить объ этомъ.
   -- Хорошо, перестанемъ; можетъ-быть, я на вашемъ мѣстѣ чувствовала бы тоже самое. Какого же мѣста хотите вы искать? гувернантки?
   -- Нѣтъ. Вчера я была слишкомъ унижена.
   -- Дѣвушкѣ съ вашимъ воспитаніемъ не изъ чего много выбирать. Бытъ компаньонкой очень скучно; секретаршей -- это требуется очень рѣдко. Конечно, вы можете давать по домамъ уроки музыки, пѣнія и французскаго языка; но преподавателей французскаго языка множество, а что касается до музыки и пѣнія, то, не знаю почему, учителя почти всегда предпочитаютъ учительницѣ. Впрочемъ въ городѣ, я думаю, можно будетъ что-нибудь сдѣлать, а пока вы здѣсь, такъ обсудимъ это дѣло хорошенько. Случай можетъ представиться, когда вовсе его не ожидаешь. Я буду разспрашивать, а постараюсь помочь вамъ, сколько могу.
   Я поблагодарила ее и разговоръ нашъ кончился.
   Я не положилась, впрочемъ, исключительно на леди Батерстъ, но написала и къ мадамъ Жиронакъ. Я извѣстила ее о случившемся, сообщила мои намѣренія и просила у нея совѣта. Черезъ нѣсколько дней я получила отъ нея слѣдующее довольно характеристическое письмо:
   
   "Письмо ваше очень меня огорчило; мужъ мой просто взбѣсился и объявилъ, что не хочетъ ни минуты дольше жить на этомъ гнусномъ свѣтѣ. Впрочемъ, щадя меня, онъ еще съ нимъ нe простился. Кромѣ шутокъ, страшно подумать, что чужія глупости ставятъ молодую дѣвушку въ ваше положеніе; что жъ дѣлать? мы должны покорны судьбѣ, и чѣмъ хуже наши дѣла, тѣмъ больше слѣдуетъ надѣятьса на перемѣну къ лучшему, потому-что хуже имъ сдѣлаться трудно Я совѣтовалась на счетъ васъ съ мужемъ, но онъ на все отвѣчаетъ нѣть. Онъ говоритъ, что вы слишкомъ хороши для гувернантки; что поступить въ компаньонки значитъ унизиться; что вы не должны разъѣзжать въ кабріолетѣ по урокамъ; словомъ, онъ не хочетъ слышать ни о чемъ, исключая одного: чтобы вы переѣхали къ намъ. Я съ моей стороны присоединяю мою просьбу къ его, и увѣряю васъ, что вы меня этимъ осчастливите, и что честь и удовольствіе видѣть васъ у себя будутъ для насъ особеннымъ наслажденіемъ Предложеніе наше бѣдно, но все-таки вамъ лучше будетъ у насъ, нежели въ чьемъ-нибудь домѣ , гдѣ васъ безпрестанно будутъ огорчать, потому-что въ этой странѣ деньги играютъ главную роль. Пріѣзжайте, пожалуйста, къ намъ, если хотите; тогда мы поговоричъ подробнѣе. Мужу моему теперь почти обѣдать некогда, такъ иного у него учениковъ. Я тоже занята почти цѣлый день. Если Господь дастъ намъ здоровье, мы надѣемся приберечь копейку на дождливый день, какъ говорятъ въ этой странѣ, гдѣ вѣчно идетъ дождь. Примете увѣреніе въ любви и преданности

"Аннеты Жиронакъ".

   Мы пріѣхали въ городъ раньше обыкновеннаго, потому что леди Батерстъ скучала послѣ отъѣзда Каролины, отъ которой не получила съ-тѣхъ-поръ ни строчки. Причиною этому были, разумѣется, ея родители, платившіе такъ за любовь леди Батерстъ, когда уже не нуждались въ ея помощи. Не знаю, какъ это случилось, только мало-по-малу между мною и леди Батерстъ возникла какая-то холодность. Осталась ли она недовольна моимъ отказомъ жить у нея въ домъ, хотѣла ли отъ меня отвыкнуть, зная, что мы скоро разстанемся -- не знаю. Я ничѣмъ ее не оскорбила, я была спокойнѣе прежняго и научилась лучше владѣть собою, но не могу себя упрекнуть ни въ чемъ относительно ея.
   Мы были уже около недѣли въ Лондонѣ, когда къ леди Батерстъ пріѣхала ея старая знакомая, только-что возвратившаяся изъ Италіи. Ее звали леди P**; она была вдова баронета, не могла держать собственнаго экипажа, но могла имѣть наемный. Она была писательница, писала два или три романа, говорятъ, довольно посредственныхъ, но, какъ произведенія женскаго пера, принесшихъ ей порядочныя деньги. Это была женщина очень эксцентрическая и забавная Если женщина говорить все, что ни взбредетъ ей на умъ, то изъ кучи соломы всегда выпадетъ хоть зернышко; не удивительно, слѣдовательно, что и ей случилось проронить хорошую мысль. Это помнили, забывая все остальное, и на леди Р** смотрѣли какъ на писательницу. Это была женщина высокаго роста, лѣтъ пятидесяти если не больше, съ остатками красоты въ чертахъ лица; по живымъ пріемамъ ея и походкѣ можно было заключать, что она еще бодра и здорова.
   -- Cara mia, сказала она, бросаясь къ леди Батерстъ, какъ же вы провели все это время? Вотъ я два года провела въ странѣ поэзіи, и на всю жизнь запаслась изящными образами и идеями. Читали вы мое послѣднее произведеніе? Всѣ отъ него въ восторгѣ и говорятъ, что оно доказываетъ вліяніе климата на воображеніе; это совершенно въ новомъ родѣ -- итальянская исторія животрепещущаго содержанія. И у васъ тутъ, какъ я вижу, новости, -- продолжала она, глядя на меня, -- да еще и прекрасныя; познакомьте насъ: я въ восторгѣ отъ всего возвышеннаго и изящнаго. Ваша родственница? Нѣтъ!-- Мадемоазель де Шатонефъ! -- какое прекрасное имя для романа. Я готова воспользоваться и срисовать портретъ съ натуры. Хотите вы дать мнѣ сеансъ
   Леди Р** никому не давала слова вымолвить. Леди Батерстъ, знавшее очень хорошо, предоставила ей въ этомъ отношеніи полную свободу; я же, не слишкомъ довольная такою безцеремонною лестью, воспользовалась минутой, когда леди Р** начала что-то шептать на ухо леди Батерстъ и вышла вонъ. На слѣдующее утро леди Батерстъ сказала мнѣ:
   -- Валерія! Вы вчера очень понравились леди Р**; когда вы ушли, она сказала мнѣ, что ищетъ себѣ именно такую компаньонку и секретаршу. Я отвѣчала, что вы желаете получить мѣсто въ этомъ родѣ и живете покамѣстъ у меня. Мы поговорили съ ней подробнѣе, и она сказала, что напишетъ мнѣ объ этомъ. Я только-что получила ея писбмою; вы можете его прочесть. Она предлагаетъ вамъ сто фунтовъ въ годъ, на всемъ содержаніи, кромѣ платья. Что касается до жалованья, кажется, это хорошо. А что до самой леди Р**, такъ я могу сказать вамъ мое о ней мнѣніе въ двухъ словахъ. Вы видѣли ее вчера; она всегда такова. Странная, но добрая женщина, и, сколько я слышала, гораздо щедрѣе тѣхъ, которыя богаче ея. Вотъ все, что я могу сказать вамъ объ ней; рѣшите сами. Вотъ ея письмо, отвѣтъ сообщите вы мнѣ завтра поутру. Спѣшить не зачѣмъ.
   Я сдѣлала одно или два замѣчанія и удалилась. Письмо было очень любезное, но странное, какъ сама леди Р**. Я ушла къ себѣ въ комнату и начала обдумывать сдѣланное мнѣ предложеніе. У леди Батерстъ мнѣ было не совсѣмъ ловко; но я не могла какъ-то примириться съ мыслью поступитъ къ леди Р**. Она такъ рѣзко отличалась отъ тѣхъ, съ которыми я привыкла жить!
   Тутъ вошла ко мнѣ горничная леди Батерстъ, и сказала, что пора одѣваться къ обѣду. Помогая мнѣ одѣваться, она сказала между прочимъ:
   -- Такъ вы насъ оставляете? Жаль, очень жаль! Уѣхала мисъ Каролина,-- теперь и вы уѣзжаете. А я думала, что вы останетесь у насъ, и надѣялась позаимствоватъся у васъ умѣньемъ одѣваться къ лицу.
   -- Кто тебѣ сказалъ, что я уѣзжаю?
   -- Мистрисъ Батерстъ, четверть часа тому назадъ.
   -- Да, она сказала тебѣ правду, я уѣзжаю.
   Слова горничной заставили меня принять предложеніе леди P**. Леди Батерстъ, подумала я, сладила уже дѣло за меня, если сообщила объ этомъ служанкѣ.
   Читатель догадается, что послѣ этого мнѣ не тяжело было разстаться съ леди Батерстъ, и на слѣдующее утро я холодно объявила ей, что принимаю предложеніе леди Р**. Она взглянула на меня, какъ-будто удивляясь, что я не высказываю сожалѣнія разстаться съ ней и не благодарю ее за ласки; но я не могла высказывалъ чувствъ, которыхъ въ эту минуту во мнѣ не было. Послѣ я разсудила, что это было съ моей стороны дурно, потому-что я все-таки была ей многимъ обязана. Мнѣ слѣдовало бы благодарить ее, но меня остановила мысль, что она говорила горничной о моемъ отъѣздѣ и, слѣдовательно, была со мною не чистосердечна.
   -- Хорошо, сказала она наконецъ. Я сейчасъ напишу къ леди Г**. Могу, надѣюсь, извѣстить ее, что вы готовы къ ея услугамъ во всякое время?
   -- Да, хоть сейчасъ, отвѣчала я.
   -- Вамъ, какъ-будто ужасно хочется со мною разстаться, замѣтила леди Батерстъ.
   -- Это правда, отвѣчала я. Вы сказали вашей горничной, что я уѣзжаю, когда не знали еще, согласна ли я; по этому я оставляю васъ охотно: вы уже напередъ рѣшили отъ меня избавиться.
   -- Я дѣйствительно сказала моей горничной, что можетъ-быть вы уѣдете, сказала леди Батерстъ, покраснѣвши; но.... впрочемъ, не для чего распространяться, что я говорила и чего не говорила, и разспрашивать горничную; одно изъ всего этого ясно: мы другъ въ другѣ обманулись и, слѣдовательно, лучше разстаться. Я кажется, вамъ еще должна, мадмоазель де-Шатонефъ? сочли вы, сколько времени вы у меня пробыли?
   -- Я сочла время, которое была гувернанткой Каролины
   -- Мисъ Каролины, мадемоазель де-Шатопефъ.
   -- Мись Каролины, если вамъ такъ угодно. Пять мѣсяцевъ и двѣ недѣли, отвѣчала я, вставая.
   -- Вы можете присѣсть, пока я сдѣлаю счетъ, сказала леди Батерстъ.
   -- Для дѣвицы Шатонефъ слишкомъ много чести сидѣть въ вашемъ присутствіи, отвѣчала я спокойно, оставаясь на ногахъ.
   Леди Батерстъ ничего не отвѣчала, сдѣлала счетъ на клочкѣ нотной бумаги, подала его мнѣ и просила взглянуть, такъ ли?
   -- Я нисколько въ томь не сомнѣваюсь, отвѣчала я, взглянувши на листокъ и кладя его на столъ.
   Леди Батерстъ положила слѣдующую мнѣ сумму тоже на столъ и сказала:
   -- Сдѣлайте одолженіе сочтите. Потомъ прибавила, вставая: вамъ будутъ прислуживать по прежнему, пока вы еще у меня въ домѣ. Прощайте.
   Съ этими словами она раскланялась и вышла.
   Я отвѣчала ей такимъ же формальнымъ поклономъ, и огорченная ея обхожденіемъ, проронила нѣсколько слезъ. Но я скоро ободрилась.
   Эта сцена напомнила мнѣ, чего должна я ожидать и будущемъ: "Мисъ Каролина"; подумала я. Когда я была protégée мадамъ д'Альбpе и гостья леди Батерстъ, тогда меня звали просто Валеріей, а ее Каролиной. Леди Батерстъ могла бы отпустить меня, не давая мнѣ такъ больно почувствовать перемѣну нашихъ отношеній. Впрочемъ, тѣмъ лучше: это уничтожаетъ ея одолженіе; меня взяли изъ дому родительскаго, и предали оскорбленіямъ всего свѣта! Что жъ, буду защищаться, какъ могу.
   Ушедши собирать мои вещи, я чувствовала, какъ бодрость усилилась во мнѣ, именно отъ-того, что леди Батерстъ хотѣла меня увязить.
   Леди Р** пріѣхала послѣ обѣда вслѣдствіе письма леди Батерстъ. Я была у себя въ комнатѣ, когда мнѣ доложили, что она желаетъ меня видѣть. Леди Батерстъ не было дома. Я застала леди Р** одну; она чуть не бросилась мнѣ въ объятія, схватила меня за обѣ руки, сказала, что счастлива пріобрѣтеніемъ такого сокровища, спросила, не могу ли я ѣхать съ ней сейчасъ же, и проговорила безъ останова минутъ десять, задавая мнѣ сотни вопросовъ и не давая времени отвѣтить ни на одинъ изъ нихъ. Наконецъ, уловивши минуту, я отвѣчала на главнѣйшее: сказала, что готова пріѣхать къ ней завтра поутру, если ей угодно будетъ прислать за мною. Она требовала, чтобы я пріѣхала къ завтраку, и я согласилась, потому-что леди Батерстъ вставала поздно, а я желала оставить домъ ея, не встрѣчаясь съ нею еще разъ послѣ нашего формальнаго прощанья. Окончивши это дѣло, леди Р** поспѣшила уѣхать; она порхнула изъ комнаты, когда я не успѣла еще позвонитъ, чтобы велѣть подать экипажъ.
   Я кончила мои сборы къ отъѣзду; обѣдать мнѣ принесли въ мою комнату, потому-что я извинилась головною болью, что и было справедливо. На слѣдующее утро, когда леди Батерстъ еще спала, я уѣхала къ леди Р**, въ Бэкеръ-стритъ, Портменъ-скверъ. Я застала ее въ robe de chambre.
   -- Прекрасно, сказала она: наконецъ надежды мои исполняясь. Я всю ночь провела въ тревогѣ, между надеждой и опасеніемъ, какъ всегда бываетъ съ человѣкомъ въ важныхъ случаяхъ. Пойдете, я покажу вамъ вашу комнату.
   Для меня приготовили прекрасно убранную комнату, окнами на улицу.
   -- Видъ отсюда не обширный, оказала леди Р**, но все-таки, проснувшись рано поутру, вы можете найти въ немъ предметъ для размышленія. Вы можете слѣдить за пробужденіемъ Лондона. Вотъ появляется сонный констабль; усталый извощикъ и еще болѣе усталая лошадь плетутся на отдыхъ послѣ ночной работы; бѣжитъ, въ просонкахъ, служанка; кухарка смываетъ съ крыльца вчерашнюю грязь; раздается дискантъ молочницы и басъ тряпичника; бѣжитъ подмастерье хлѣбника, почтальонъ, и такъ далѣе, сперва единицы, потомъ десятки, потомъ десятки тысячъ,-- и Лондонъ проснулся. Въ этомъ есть поэзія. Пойдемте завтракать. Я всегда завтракаю въ robe de chambre; вы дѣлайте то же, то-есть, если хотите. А гдѣ пажъ?
   Леди Р** дернула за колокольчикъ въ диванной, которую называла будуаромъ, и явился мальчикъ лѣтъ четырнадцати, въ голубой блузѣ съ кожанымъ поясомъ.
   -- Ліонель, завтракъ! Исчезни прежде, чѣмъ левіаѳанъ успѣетъ проплыть милю! Булокъ и масла!
   -- Сейчасъ, отвѣчалъ онъ живо. Все будетъ готово прежде, чѣмъ: человѣкъ успѣетъ проплыть сто шаговъ!-- И онъ исчезъ.
   -- Въ этомъ мальчикѣ пропасть ума, замѣтила леди Р**. Хотъ сейчасъ въ шуты къ Астлею. Я встрѣтила его совершенно случайно; онъ одинъ изъ моихъ образцовъ.
   Я никакъ не могла догадаться, что она подъ этимъ разумѣетъ; но скоро все объяснилось. Завтракъ прервалъ на минуту ея болтовню. Потомъ она опять кликнула пажа.-- Убирай, только осторожнѣе!
   -- Знаю! я не разобью посуды по вчерашнему.-- Онъ собралъ завтракъ на подносъ съ удивительною быстротою и исчезъ такъ проворно, что я невольно подумала: вчерашняя исторія повторится.
   Не успѣлъ онъ переступитъ за порогъ, какъ леди Р** подошла ко мнѣ и сказала:
   -- Дайте мнѣ хорошенько на васъ посмотрѣть. Да, я не ошиблась, вы удивительный образецъ и будете моей героиней. Именно такой красоты я и искала. Присядьте, поболтаемъ. Я часто нуждаюсь въ обществѣ. Секретарша,-- вѣдь это только такъ говорится: я пишу чрезвычайно скоро и не могу поспѣвать за мыслями. Четко ли я пишу или нѣтъ, это не моя забота, а наборщика. Разбирать рукопись его дѣло, и потому я никогда не заставляю переписывать мои сочиненія на бѣло. Я нуждалась въ прекрасной собесѣдницѣ; безобразную я не пригласила бы ни за какія блага въ міръ: она вредила бы ни столько же, сколько вы принесете пользы.
   -- Право, не понимаю, какую пользу могу я вамъ принести, мы не буду писать для васъ.
   -- Боже мой! да мнѣ довольно смотрѣть на васъ, когда я чувствую расположеніе писать; въ этомъ случаѣ, согласитесь, вы доставляете мнѣ пользу. Но не будемъ входить въ философскія или психологическія пренія. Все это объяснится со временемъ само собою Теперь, прошу васъ, сдѣлайте мнѣ одно только одолженіе: пропустите мимо эта глупыя, церемонныя двѣ недѣли, которыя все-таки кончаются сближеніемъ и короткостью; онѣ доказываютъ только людскую подозрительность. Позвольте мнѣ называть васъ Валеріей, а вы называйте меня Семпроніей. У васъ прекрасное имя; оно годится для любой героини. Мое настоящее имя Барбара. Называйте меня Семпроніей; вы меня очень обяжете. Теперь я сяду писать; возьмите книгу и садитесь на софу; въ началѣ слѣдующей главы героиня моя находится именно въ этомъ положеніи.
   

VII

   Леди Р** сѣла за письменный столъ, а я на софу. Читая книгу, а замѣтила, что леди часто сводить глаза съ бумаги на меня; я догадалась, что она меня описываетъ. Черезъ полчаса она бросила перо, и воскликнула:
   -- Вотъ! я обязана вамъ лучшимъ изображеніемъ героини! Слушайте.
   И она прочла мнѣ очень лестное и цвѣтастое описаніе моей особы.
   -- Мнѣ кажется, сказала я, что вы обязаны этимъ портретомъ больше воображенію, нежели дѣйствительности.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Валерія. Я отдала вамъ справедливость, не больше. Нѣтъ ничего лучше, какъ списывать живыя лица; это то же самое, что живопись вѣрно только то, что списано съ натуры. Да и что же такое разсказъ, если не та же живопись, только перомъ?
   Въ эту минуту вошелъ Ліонель съ письмомъ; онъ слышалъ ея послѣднее замѣчаніе, и сказалъ подавая ей письмо:
   -- Вотъ тутъ на конвертъ кто-то нарисовалъ ваше имя; надо заплатить семь пенсовъ -- это ужасно дорого за такую пачкотню.
   -- Не должно судитъ по наружности, отвѣчала леди Р**. Содержаніе можетъ стоить сотни фунтовъ. Наружность этого письма конечно не обѣщаетъ ничего особеннаго, но можетъ-бытъ въ немъ, какъ въ безобразной жабъ, скрывается алмазъ. На счетъ жабы, -- это было повѣрье въ старые годы, Ліонель, и Шекспиръ имъ воспользовался.
   Она прочла письмо, положила его на столъ н сказала Ліонелю.
   -- Можешь идти.
   -- Вы вскрыли жабу ; желательно знать, оказался ли въ ней алмазъ?
   -- Нѣтъ, это обыкновенное письмо, -- и касается тебя. Башмачникъ въ Брайтонъ просить заплатить ему осемнадцать шиллинговъ за закатанные тобою башмаки.
   -- Да, дѣйствительно, я ему еще долженъ, да мнѣ некогда думать о своихъ дѣлахъ: я занять вашими.
   -- Теперь тебѣ напомнили, такъ ты лучше отдай мнѣ деньги, а я ихъ отошлю куда слѣдуетъ.
   Въ эту минуту леди Р** нагнулась поднять свой носовой платокъ. На столъ лежало нѣсколько суверендоровъ; Ліонель, мигнувши мнѣ глазомъ, взялъ одинъ изъ нихъ и подалъ его молча леди Р**.
   -- Хорошо, сказала она. Я люблю честность.
   -- Да, отвѣчалъ безстыдный мальчикъ: я, какъ большая частъ автобіографовъ, родился отъ честныхъ, но бѣдныхъ родителей.
   -- Вѣрю, что родители твои были честные люди, и въ награду за твою честность я заплачу за тебя; оставь эти деньги себѣ.
   -- Благодарю васъ. -- Я и забылъ сказать вамъ: кухарка ждетъ вашихъ приказаній.
   Леди Р** встала и вышла. Ліонель, посмотрѣвши на меня съ улыбкой, положилъ монету обратно на столъ.
   -- Вотъ что называется честность, сказалъ онъ. Занялъ -- и возвращаю.
   -- А если бы она не подарила вамъ этихъ денегъ? спросила я.
   -- Все равно, я возвратилъ бы ихъ, отвѣчалъ онъ. Если бы я хотѣлъ, я могъ бы обкрадывать ее каждый день. У ней деньги всегда такъ валяются, и она никогда ихъ ее считаетъ, и кромѣ-того, если бы я хотѣлъ воровать, такъ ужъ, конечно, воровалъ бы не при вашихъ ясныхъ глазахъ.
   -- Безстыдный!
   -- Это отъ-того, что я много читаю. Что жъ! Не моя вина! Леди заставляетъ меня читать, а въ старыхъ исторіяхъ пажи всегда безстыдны. Однако жъ мнѣ некогда болтать: ножи еще не вычищены.
   И онъ вышелъ изъ комнаты.
   Я не знала, разсказать ли леди Р** продѣлку пажа, или нѣтъ. Деньги были возвращены, и я сочла за лучшее промолчатъ. Скоро я убѣдилась, что онъ дѣйствительно не льстится на золото, и могъ бы, если бы хотѣлъ, воровать безопасно. Ліонель былъ хорошій и честный мальчикъ, только ѣдокъ и наглъ, что, впрочемъ, зависѣло отъ обращенія съ нимъ самой леди. Онъ отличался умомъ и проворствомъ, проворство его было такъ велико, что ему какъ-будто нечего было дѣлятъ, и свободное время посвящалъ онъ чтенію.
   Леди Р** возвратилась и опятъ сѣла писать.
   -- Поете вы? Леди Батерстъ, помнится, говорила, что у васъ прекрасный голосъ. Сдѣлайте мнѣ одолженіе: мнѣ хочется послушать какую-нибудь мелодію; описаніе будетъ живѣе, если звуки дѣйствительно коснутся моего слуха. Я люблю дѣйствительность; только пойте безъ аккомпанимента; моя крестьянка не можетъ же идти во полю съ кружкой воды въ одной рукѣ и фортепьяномъ въ другой.
   -- Надѣюсь, отвѣчала я со смѣхомъ; однако, не слишкомъ ли я близко?
   -- Да, да, это правда; лучше бы пропѣть на лѣстницѣ, или въ сосѣдней комнатъ, но я не хочу сдѣлать грубость и выслать васъ вонъ.
   -- Пойду сама, отвѣчала я, и вышла. Я спѣла французскую пѣсню, которая, какъ я предполагала, прійдется къ цѣли леди Р**. Когда я возвратилась въ комнату, леди писала съ яростью и не замѣтила моего прихода. Я сѣла; черезъ десять минутъ перо полетѣло въ сторону, и леди сказала:
   -- Мнѣ еще ни разу не удавалось написать такой эффектной главы! Валерія, вы дороже золота! Вы сдѣлали мнѣ благодѣяніе. Вы не знаете, что значитъ авторское чувство. Вы не имѣете понятія о томъ, какъ льститъ успѣхъ вашему самолюбію; хорошее мѣсто въ сочиненіи для насъ выше всего въ мірѣ. Сегодня утромъ вы дважды оказали услугу моей господствующей страсти, и я отъ васъ безъ ума. Вы вѣрно находите меня странной; меня всѣ находятъ странной. Но,-- мнѣ часто прійдется обращаться къ вамъ съ странными просьбами,-- однако я никогда не попрошу васъ сдѣлать что"будь неприличное. Въ этомъ будьте увѣрены. Закрываю мою тетрадь; на сегодня довольно.
   Леди Р** позвонила, приказала Ліонелю принять бумаги, сложить деньги въ кошелекъ, и спросила, отозвана ли она сегодня ввечеру куда-нибудь?
   -- Да, мы отозваны, отвѣчалъ онъ; только не помню куда. Сейчасъ посмотрю.
   Онъ вышелъ и черезъ минуту воротился.
   -- Вотъ записка, сказалъ онъ: къ мистрисъ Алльвудъ, въ девять часовъ.
   -- Мистрисъ Алльвудъ ученая дама; у ней очень пріятные вечера, сказала леди Р**, обращаясь ко мнѣ.
   Ліонель посмотрѣлъ на меня изъ-за ея стула и покачалъ головою.
   -- Поѣдемъ? продолжала леди Р**.
   -- Если вамъ угодно, отвѣчала я.
   -- И прекрасно! Передъ обѣдомъ мы поѣдемъ прокататься, а вечеръ будетъ посвященъ пиршеству ума и сердца. Боже мой! всѣ пальцы запачкала чернилами! Пойду умыться
   Едва только она вышла, какъ Ліонель сказалъ:
   -- Пиршество ума и сердца! Спасибо за такое угощеніе! Я предпочитаю добрый ужинъ, да побольше шампанскаго.
   -- Да вамъ-то что изъ этого? спросила я.
   -- Какъ что? Я терпѣть не могу этихъ литературныхъ собраній. Во-первыхъ, на одинъ порядочный экипажъ у воротъ приходится двадцать колымагъ, и компанія, слѣдовательно, прескверная; а во-вторыхъ, если вечеръ кончается хорошимъ ужиномъ, такъ и на мою долю въ кухнѣ кое-что приходится. Вы не думайте, чтобы мы тамъ праздно проводили время. Я у мистрисъ Алльвудъ былъ два раза: ужина не подаютъ; угощаютъ однѣми сентенціями, и то только въ гостиной; питье -- вишневая вода; ни музыки, ни танцевъ, только тара-та-та. Ничего не можетъ быть глупѣе.
   -- Можно подумать, что вы проводите эти вечера въ гостиной, а не въ кухнѣ.
   -- Разумѣется, въ гостиной. Всѣхъ, кто носилъ ливрею, они втискивають въ людскую, и я лучше иду подавать пирожки, чѣмъ тереться по цѣлымъ часамъ около стола въ кухнѣ. Я слышу ягъ разговоры не хуже всей прочей компаніи, и мнѣ часто приходило въ голову, что я могъ бы отвѣчать умнѣе иныхъ знаменитыхъ литераторовъ. -- Когда я сегодня буду подавать пирожки, такъ вы берите тѣ, на которые я вамъ укажу: они лучше.
   -- А почему вы это знаете?
   -- А я ихъ пробую передъ тѣмъ, какъ нести въ гостиную.
   -- И вамъ не стыдно въ этомъ признаваться?
   -- Все это отъ чтенія. Я читалъ, что въ старые годы важныя особы, короли, принцы, и такъ далѣе, заставляли слугъ пробовать подаваемое имъ кушанье въ избѣжаніе отравы. Я пробую пирожки на томъ же основанія, и право, нѣсколько разъ чуть не отравился на этихъ постныхъ вечерахъ; съ-тѣхъ-поръ я сталъ умнѣе, и если вижу, что какой-нибудь пирожокъ имѣетъ подозрительную наружность, такъ оставляю его гостямъ. Однако же миѣ некогда разговаривать съ вами дольше; надо отдать приказаніе кучеру.
   -- Никто васъ и не проситъ разговаривать.
   -- Это такъ; а слушать меня вамъ все-таки весело; этого вы не можете отрицать. Пойду, скажу кучеру, въ стилѣ леди Р**, чтобы онъ опоясалъ паркъ въ сорокъ минутъ.
   И онъ исчезъ въ одинъ мигъ.
   Онъ былъ правъ: болтовня его меня забавляла до такой степени, что я забывала его безстыдство и фамильярность. Вскорѣ потомъ мы выѣхали, и прокатившись раза три вокругъ парка, возвратясь домой обѣдать. Въ девять часовъ мы явились къ мистрисъ Аллшдъ Меня представили множеству литературныхъ звѣздъ первой величины, о которыхъ я до-тѣхъ-поръ ровно ничего не слыхала. Больше всѣхъ обращалъ на себя вниманіе какой-то графъ, которому Турки отрѣзали носъ и уши. Это не придавало ему красоты, но представляло своего рода интересъ.
   Ліонель былъ правъ: вечеръ былъ прескучный; всѣ говорили разомъ, каждый въ надеждѣ найти слушателей, именно, какъ выразился Ліонель: тара-та-та, и только. Я была очень рада, когда подали намъ экипажъ. Вотъ какъ провела я первый день у леди Р**.
   На тотъ же ладъ проходили и слѣдующіе дни. Мѣсяцъ пролетѣлъ быстро. Каждый день леди Р** отмѣчала какою-нибудь особенною эксцентрическою выходкою; это забавляло меня. Отъ меня, какъ отъ модели, часто требовали престранныхъ вещей, но несмотря на все это, леди Р** была женщина съ душою и образованіемъ, и въ чемъ отказала бы я другой, то дѣлала для нея охотно. Я называла ее, по ея желанію, Семпроніей, и сблизилась съ Ліонелемъ, который хотѣлъ играть роль близкаго человѣка, не спрашивая согласія другихъ, и былъ забавенъ не менѣе самой леди Р**. Иногда, наединѣ, я задумывалась о моемъ положеніи. Я получала большое жалованье, -- за что? Чтобы принимать разныя позы и ничего не лазать. Это не льстило моимъ дарованіямъ, но со мною обращались ласково и довѣрчиво. Я была подругой леди Р**, принята у всѣхъ ея знакомыхъ, и мнѣ никогда не давали почувствовать моей зависимости. Я привязалась къ леди Р**, и была довольна моимъ положеніемъ.
   Однажды она сказала мнѣ:
   -- Валерія! стяните мнѣ пожалуйста корсетъ.
   Она сидѣла и писала.
   -- Крѣпче, крѣпче! еще крѣпче! Вотъ такъ.
   -- Да вамъ дышать почти нельзя, Семпронія.
   -- Зато писать можно. Душа и тѣло, я уже говорила вамъ, имѣютъ другъ на друга вліяніе. Я хочу написать строго-нравственный разговоръ, и онъ мнѣ не удастся, если не зашнуровать корсета. Теперь я готова изобразить хоть жену Катона.
   Черезъ нѣсколько дней она разсмѣшила меня еще больше. Она писала около получасу, и вдругъ бросила перо въ сторону съ слогами:
   -- Нѣтъ, такъ ничего не будетъ! Пойдемте, Валерія, снимите мнѣ пожалуйста корсетъ. Мнѣ надо быть a l'abandon.
   Мы ушли, и, снявши корсетъ, воротились въ будуаръ.
   -- Теперь, я думаю, удастся, сказала она, садясь къ столу.
   -- Что такое? спросила я.
   -- Мнѣ надо написать любовную сцену, горячую, страстную. Въ шнуровкѣ это невозможно. Теперь мнѣ свободнѣе и я могу датъ волю воображенію,-- писать стрѣлою самого Купидона. Героиня сидитъ, опустивши голову на руку. Присядьте, милая Валерія, какъ-будто вы думаете объ отсутствующемъ другъ. Да, да, такъ,-- прекрасно,-- вѣрно натурѣ.... однако, я забыла: тутъ входить пажъ,-- не шевелитесь, я позвоню.
   Ліонель явился въ ту же минуту.
   -- Ліонель! Ты разъиграешь роль пажа.
   -- Некогда мнѣ играть, миледи; я въ-самомъ-дѣлѣ пажъ. Надо идти ножи точитъ.
   -- Теперь не до ножей. Слушай: ты присланъ къ дѣвушкѣ, которая сидитъ, погруженная въ сладкія мечты. Ты входишь незамѣтно -- ты пораженъ ея красотою,-- ты прислонился къ дереву въ небрежной, граціозной позѣ, и устремилъ глаза на ея прелестное лицо. Прислонись къ двери,-- я опишу эту сцену.
   Я невольно улыбнулась безтолковой сценѣ, когда Ліонель, всклокочивши свои волосы и поднявши воротникъ рубашки, сталъ въ указанную позицію и сказалъ мнѣ:
   -- Теперь посмотримъ, мисъ Валерія, кто изъ насъ лучше сыграетъ свою роль. Я думаю, вы скорѣе устанете сидѣть, нежели смотрѣть на васъ.
   -- Превосходно, Ліонель!-- Именно вотъ эту позу и хотѣла я изобразить, сказала леди Р**, съ яростью царапая по бумагѣ перомъ. Взглядъ твой очень естественъ, вѣренъ натурѣ,-- Кимонъ и Ифигенія,-- превосходная картина! Не шевелитесь, ради Бога! только десять минутъ!
   Я взглянула на Ліонеля; онъ сдѣлалъ страшную гримасу. Мнѣ не очень нравилось разъигрывать сцену съ слугою, но Ліонель не походилъ на другихъ слугъ. Черезъ десять минутъ представленіе кончилось. Ліонель ушелъ чистить ножи, а я взяла книгу, и видя, какъ радуетъ леди Р**, удавшееся, по ея словамъ, описаніе, не сожалѣла, что исполнила ея желаніе.
   Однажды утромъ, во время отсутствія леди Р**, я вступила въ разговоръ съ Ліонелемъ, и спросила его, отъ чего онъ воспитанъ лучше, нежели большая часть слугъ?
   -- Я самъ себѣ нерѣдко задаю этотъ вопросъ, отвѣчалъ онъ. Самое раннее воспоминаніе мое -- школа: насъ было, помню, человѣкъ двадцать, малъ-мала-меньше, и ходили мы по-парно въ пріуготовительную школу къ дѣвицамъ Виггинсъ. Въ школѣ никто меня не навѣщалъ; другіе говорили о своихъ родителяхъ,-- мнѣ не о комъ было говорить; другіе уходили по праздникахъ домой и приносили съ собой оттуда пряники и игрушки; я проводилъ праздники роясь въ песку и всего раза два или три въ сутки открывая мой одинокій ротъ. Во время вакансій я имѣлъ много досуга на размышленія, и, подросши нѣсколько, подумалъ, что вѣдь и у меня не хуже другихъ были, вѣроятно, родители. Я началъ разспрашивать объ этомъ; но вопросы мои нашли наглыми, я получилъ строгій выговоръ, и уста мои сомкнулись.
   Наконецъ я сталъ уже слишкомъ великъ для школы; старыя дѣвицы не могли со мною сладить, и, кажется, по ихъ приглашенію, оказала мнѣ честь своимъ посѣщеніемъ одна старая ключница, женщина лѣтъ пятидесяти, которой я прежде никогда не видалъ. Я рискнулъ предложить ей тѣ же вопросы , и она отвѣчала , что у меня нѣтъ ни отца, ни матери, что они давно умерли, и что я воспитываюсь по милости одной знатной леди, у которой они служили, и которая возьметъ меня, можетъ-статься, къ себѣ, или вообще что-нибудь для меня да сдѣлаетъ. Года четыре тому назадъ (мнѣ было тогда, говорятъ, двѣнадцать лѣтъ, но мнѣ кажется, я старше), за мною прислала леди Р**. Меня нарядили въ чалму и красную куртку и посадили на полъ, сказавши мнѣ , что я пажъ. Я только бѣгалъ бы посылкахъ и читалъ книги: это мнѣ нравилось; отъ чтенія я былъ безъ ума. Сначала леди Р** заботилась обо мнѣ; но съ теченіемъ времени я какъ-то падалъ все ниже и ниже, и мало-по-малу перешелъ изъ гостиной въ кухню.
   Костюмъ мой не былъ возобновленъ. Сначала я ходилъ въ простомъ платьѣ и состоялъ подъ начальствомъ каммердинера; года два тому назадъ его отпустили и я изъявилъ желаніе самъ исправлять его должность. Теперь я получаю большое жалованье. Вотъ все, что я о себѣ знаю; но леди Р*` знаетъ, кажется, больше. Впрочемъ, старая ключница говорила, можетъ-быть, и правду, что я сынъ ея любимыхъ служителей и обязанъ ей воспитаніемъ: вы сами знаете, какія бываютъ у нея странности".
   -- Какъ ваше другое имя, Ліовель?
   -- Говорятъ, Бедингфильдъ.
   -- Говорили вы когда-нибудь леди Р** о вашихъ родителяхъ?
   -- Говорилъ; но она отвѣчала, что они служили у сэра Ричарда, а не у нея (сэръ Ричардъ, это баронетъ, покойный отецъ ея), и что она знаетъ о нихъ только то, что отецъ мой былъ при немъ управляющимъ или дворецкимъ, и что баронетъ завѣщалъ ей обо мнѣ позаботиться. Она не желала, кажется, распространяться объ этомъ предметъ, и давши этотъ отвѣть, поспѣшила услать меня за чемъ-то. Съ-тѣхъ-поръ, однакоже, я кое-что открылъ.... Звонятъ! это она!
   И онъ исчезъ.
   Вскорѣ послѣ возвращенія леди Р** доложили о пріѣздъ мадамъ Жиронакъ. Я вышла къ ней въ столовую, и она сказала мнѣ, что принесла показать леди Р" свои восковые цвѣты. Я пошла спроситъ леди Р**, не хочетъ ли она взглянуть на нихъ, и леди приказала просить ее къ себѣ. Цвѣты были дѣйствительно прекрасны. Леди Р** пришла въ восторгъ и купила нѣкоторые изъ нихъ. Потомъ я сошла съ мадамъ Жиронакъ опять внизъ и долго съ нею бесѣдовала.
   -- Не нравится намъ съ моимъ мужемъ ваше положеніе, сказала она. Знаете ли что, мадмоазель де-Шатонефъ? Вамъ не мѣшало бы выучиться дѣлать изъ воску цвѣты. Я буду учить васъ даромъ; и открою вамъ даже то , чего не открывала никому изъ моихъ ученицъ: именно, способъ приготовленія воску и много другихъ маленькихъ секретовъ, которые стоить узнать.
   -- Я очень бы рада выучиться этому искѵству, отвѣчала я; только я могу вамъ платить за уроки, и иначе не согласна быть вашей ученицей.
   -- Хорошо, хорошо, не будемъ объ этомъ спорить. Знаю: принимать одолженіе никому не пріятно, а вамъ и подавно; но учиться вы должны; такъ сдѣлаемъ условіе.
   Мы условились, и въ продолженіе всего времени, которое я пробыла у леди Р**, я занималась этимъ искуствомъ такъ прилѣжно, что подъ руководствомъ мадамъ Жиронакъ сдѣлалась такою же художницей, какъ она. Она увѣряла даже, что я ее превзошла, потому-что у меня больше вкусу. Но возвратимся къ моему разсказу.
   Простившись съ мадамъ Жиронакъ я пришла къ леди Р** и застала ее сидящею передъ столомъ и разсматривающею купленные ею цвѣты.
   -- Вы не знаете . Валерія, сказала она, какъ одолжили вы меня этими цвѣтами. Что за прекрасное, благородное занятіе для героини! Моя героиня будетъ жить этимъ искуствомъ. Я дошла въ моемъ романѣ какъ разъ до той минуты, когда героиня находится въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ и не знаетъ чѣмъ ей жить; теперь, благодаря вамъ, вопросъ этотъ разрѣшенъ какъ-нельзя-лучше.
   Недѣли черезъ двѣ леди Р** сказала въ заключеніе другаго разговора:
   -- У меня есть для васъ сюрпризъ, Валерія. Зима приходитъ къ концу и, что еще важнѣе, третій томъ мой будетъ готовъ недѣли черезъ двѣ. Сегодня ночью я напрасно призывала Морфея и мнѣ пришла въ голову мысль. Вы знаете, я хотѣла отправиться на осень въ Брайтонъ, по сегодня ночью мнѣ пришло въ голову уѣхать на твердую землю, въ la belle France, не знаю только куда: въ Гавръ, въ Димъ или въ Парижъ? Что вы на это скажете? Я предполагаю совершить сентиментальное путешествіе. Мы будемъ искать приключеній, поѣдемъ какъ Целія и Розамунда. Я съ красивой короткой шпагой, въ костюмъ юноши. Подурачимся. Валерія? А? Какъ вы думаете?
   Я не знала, что ей отвѣчать. Затѣя леди Р** была ужъ черезъ-чуръ странна. Изъ того, что я слышала о приключеніяхъ леди Р** въ Италіи, я могла заключить, что она, подобно многимъ другимъ, считаетъ себя въ правъ вести себя на чужбинѣ какъ ей вздумается, а я нисколько не желала быть въ ея свитѣ.
   -- Я знаю мое отечество очень хорошо, отвѣчала я, и увѣряю васъ, что нѣтъ страны неудобнѣе для маскарада. Мы испытаемъ слишкомъ много непріятностей, путешествуя однѣ, и путешествіе выйдетъ вовсе не сентиментальное. Ліонель поѣдетъ съ вами?
   -- Не знаю, право; впрочемъ, ему не мѣшало бы выучиться по-французски. Я думаю, возьму его съ собою. Онъ проворной мальчикъ.
   -- Да. Откуда вы его достали?
   -- Онъ сынъ... одного фермера, или чего-то въ этомъ родъ, сказала миледи Р**, краснѣя. Отецъ его жилъ въ имѣніи моего отца; но его самого поручилъ мнѣ, умирая, сэръ Ричардъ.
   -- Поручилъ какъ слугу? спросила я. Онъ, мнѣ кажется, слишкомъ хорошъ для такой должности.
   -- Я дала ему воспитаніе, Валерія. Отецъ поручалъ мнѣ его не какъ слугу, а просто завѣщалъ мнѣ о немъ позаботиться. Когда-нибудь, можетъ-статься, я буду въ состояніи сдѣлать для него и больше.-- Сегодня мы ѣдемъ на балъ къ леди Г**. Вы знаете? Балъ будетъ самый блестящій. Она даетъ только одинъ вечеръ въ годъ, и всегда съ отличнымъ вкусомъ. Боже мой, какъ уже поздно! А мнѣ еще надо сдѣлать столько визитовъ!
   -- Меня прошу васъ извинить: я обѣщала взятъ урокъ у мадамъ Жиронакъ.
   -- Что жъ дѣлать! Пріймусь за скучное дѣло одна. Можетъ ли бытъ что-нибудь глупѣе? Разумная, безсмертная душа развозить визитныя карточки!
   Балъ у леди Г** былъ дѣйствительно великолѣпный. Я танцовала. Молодые аристократы конечно не считали меня достойною пройти съ ними по пути жизни, но проскользнуть со мною въ вальсѣ по паркету были очень не прочь, потому-что къ имени моему не было примѣнено названіе гувернантки. Въ Лондонѣ никто меня не зналъ, и я не занимала тамъ этой должности. ю, вести. Мадам д'Альбре в Париже и вовсе не уезжала в южную Францию. Увидевшись с нею, я спросила о вас. Она сказала, что вы в гостях у одной дамы в Англии, что вы оставили ее, что у вас какая-то manie pour l'Angleterre, и пожала плечами. Я хотела расспросить ее подробнее, но она прервала разговор, заговоривши о шелковом платье. Я увидела, что тут что-то неладно, но не могла понять, в чем дело. После того я увидела ее опять недель через пять. Она приезжала ко мне с господином Г**, известным всему Парижу отчаянным игроком, человеком дурным, но светским. Впрочем, его еще лучше знают в Англии, откуда он принужден был, говорят, уехать вследствие какой-то грязной карточной истории. Я опять спросила о вас, и на этот раз мне отвечал господин Г**. Он назвал вас неблагодарною и прибавил, что имя ваше не должно быть произносимо в присутствии мадам д'Альбре.
   Прекрасное лицо господина Г** приняло при этих словах ужасное выражение, и я собственными глазами удостоверилась, что он, действительно, дурной человек. Мадам д'Альбре заметила на это только, что впредь будет осторожнее при выборе компаньонки. Меня поразили эти слова; я думала, что вы с ней совсем в других отношениях. Недели через две мадам д'Альбре объявила мне, что выходит замуж за Г**, и заказала мне подвенечное платье. Загадка объяснилась; но почему, выходя замуж за Г**, она лишает вас своего покровительства, и за что Г** на вас зол, этого я не знаю. Вот все, что мне известно; мне весьма приятно будет получать от вас известия, если вы. .. " и так далее.

"Эмилия Паон, урожденная Мерсе".

   Тайна объяснилась. Прочитавши письмо, я упала на софу и не скоро могла опомниться. Я была одна в моей спальне; голова у меня кружилась, в глазах было мутно.
   Я достала воды и только через полчаса могла прийти в чувство. Тогда все сделалось для меня ясно, как нельзя яснее. Я поняла двойное ухаживанье Г** за мною и мадам д'Альбре, его гордый взгляд при моем отказе, его внимание после того к одной мадам д'Альбре, его желание избавиться от меня, отправивши меня в Англию с леди Батерст. Г** отомстил и достиг своей цели. Он добрался до богатства мадам д'Альбре, мог спустить его по зеленому сукну и успел погубить меня в ее мнении. Я поняла, что лишилась всего, и пришла почти в отчаянье.
  

ГЛАВА VI

   Более часу пролежала я на софе, печально припоминая прошедшее, думая о настоящем и будущем. В два часа я совершенно переродилась. Я почувствовала самоуверенность; глаза мои прозрели, и чем больше обсуждала я безнадежность моего положения, тем больше чувствовала в себе мужества. Я упала на софу доверчивой, слабой девушкой, а встала с нее решительной, благомыслящей женщиной.
   Я рассудила, что мадам д'Альбре никогда не простит женщине, обиженной его так, как я. Она уговорила меня разорвать все семейные узы (каковы бы они ни были), поставила меня в полную от себя зависимость и оттолкнула теперь самым жестоким образом. Она прибегла к обману, она чувствовала, что не может оправдать своего поступка. Она оклеветала меня, обвинила в неблагодарности, чтоб извинить свое собственное поведение. Примирение после этого было невозможно, и я решилась не принимать от нее никакой помощи. Кроме того, она вышла за Г**, оскорбившегося моим отказом и, по всей вероятности, увидевшего, что меня необходимо удалить от мадам д'Альбре, чтобы я не помешала его планам. С этой стороны нечего было ожидать. Что же я в доме леди Батерст? Гостья! Простившись с нею, мне негде будет приклонить голову!
   Что леди Батерст предложит мне временный приют и не захочет указать мне двери, в этом я не сомневалась. Что мне было делать? Я играла и пела хорошо, говорила по-французски и по-английски, понимала по-итальянски и умела шить и вышивать. Вот с чем должна я была вступить в свет. Я могла давать уроки музыки и французского языка, пойти в гувернантки или модистки.
   Я вспомнила о мадам Паон, но в то же время вспомнила и о том почтительном уважении, с которым принимали меня у нее, как protegee знатной дамы; стать теперь в ее доме наряду с прочими, казалось мне унизительным, и я решила, что если нужда заставит меня определиться куда-нибудь в магазин, так я изберу такой, где меня никто не знает.
   После долгого размышления я решила пойти к леди Батерст, объявить ей мое намерение и попросить ее помочь мне отыскать местечко. Я убрала волосы, оправилась и пошла к ней. Я застала ее одну, спросила ее, может ли она уделить мне несколько минут, подала ей письмо мадам Паон и рассказала ей все то, что было ей обо мне неизвестно. Во время рассказа бодрость моя воскресла, голос мой сделался тверд, я чувствовала, что я уже не ребенок.
   -- Я рассказала вам все это потому, леди Батерст, что вы, конечно, согласитесь, что между мною и мадам д'Альбре все кончено; если б она даже сделала мне какое-нибудь предложение, я не приму его. Ее поступок поставил меня в самое ложное положение. Я у вас в гостях в качестве ее знакомой. Теперь она лишила меня своего покровительства, и я нищая, которой будущая жизнь зависит от моих личных дарований. Я говорю вам об этом откровенно, потому что не могу оставаться у вас в гостях. Сделайте одолжение, рекомендуйте меня куда-нибудь, где бы я могла найти средства к существованию.
   -- Любезная Валерия, -- отвечала леди Батерст, -- сердцу вашему нанесли сильную рану, и я рада, что вы не упали духом. Я слышала о замужестве мадам д'Альбре и обмане, к которому она прибегла, чтоб от вас избавиться. Несколько дней тому назад я писала к ней, обратила ее внимание на разногласие между содержанием ее писем и истиною и спросила, что мне с вами делать? Сегодня я получила от нее ответ. Она утверждает, что вы жестоко ее обманули; что, притворяясь признательною и любящею, вы чернили и осмеивали ее за глаза, особенно перед Г**, теперешним ее мужем; что она вас и простила бы, но Г** решительно не хочет видеть вас у себя в доме. Она прислала вам билет в пятьсот франков, чтобы вы могли возвратиться к отцу.
   -- Значит, догадка моя была справедлива: всему причиною господин Г**.
   -- Зачем было ему доверять, Валерия; вы поступили ужасно неосторожно и, смею прибавить даже неблагодарно, говоря с ним о мадам д'Альбре в таком тоне.
   -- И вы этому верите? Если так, то чем скорее мы расстанемся, тем лучше.
   Я рассказала ей об отказе моем господину Г**, описала ей, что это за человек, и доказала, что он действовал побуждаемый корыстью и мщением.
   -- Верю, Валерия, -- отвечала леди Батерст. -- Извините, что я сочла вас способною к неблагодарности. Это объяснение позволяет мне сделать вам предложение, от которого удерживала меня взведенная на вас клевета. Останьтесь покамест у меня. Вы могли бы быть гувернанткой Каролины, но я желаю лучше, чтобы вы остались у меня в качестве приятельницы. Вы, я знаю, не позволите себе стать в зависимое положение, не принося пользы. Вы знаете, что по приезде в Лондон я хотела пригласить Каролине гувернантку. Я приглашаю вас, если вы согласны, и вы меня истинно этим одолжите, потому что в вас найду я и познания, и дружбу.
   -- Благодарю вас за ваше предложение, -- отвечала я, вставая и кланяясь, -- но позвольте мне об этом подумать. Вы согласитесь, что это критическая минута в моей жизни, и я должна постараться не сделать ошибки.
   -- Разумеется, разумеется, -- отвечала леди Батерст. -- Вы правы; об этом надо сперва подумать, а потом уже решиться. Только позвольте вам заметить, что вы со мною ужасно горды.
   -- Может быть, и в таком случае прошу вас извинить меня. Вспомните, что Валерия, ваша вчерашняя гостья, теперь уже не та.
   Я взяла билет в пятьсот франков, лежавший на столе, и ушла к себе в комнату.
   Я была рада остаться наедине; подавленное волнение расслабило как-то все мои члены. Я решилась принять предложение леди Батерст в ту самую минуту, когда оно было сделано, но не хотела показать, что обрадовалась ему, чего она, вероятно, ожидала. После обмана мадам д'Альбре я не доверяла никому, кроме себя, и думала, что когда во мне не будет больше надобности, то леди Батерст отпустит меня так же без церемонии, как и мадам д'Альбре. Я очень хорошо знала, что могу обучать Каролину, и что леди Батерст не скоро отыщет гувернантку, которая так хорошо могла бы преподавать музыку и пение. С ее стороны не было тут, следовательно, никакого одолжения, и я решилась отказаться, если условия покажутся мне невыгодными. У меня были еще деньжонки: из двадцати золотых, данных мне на дорогу мадам д'Альбре, я истратила немного. На несколько времени я была обеспечена, если бы не сошлась с леди Батерст.
   Поразмысливши обо всем, я написала к мадам Паон; известила ее о случившемся, сказала, что решилась жить собственными трудами, и, не зная еще, приму ли предложение леди Батерст, прошу ее дать мне рекомендательное письмо к кому-нибудь из знакомых ей французов в Лондоне, где я совершенно чужая, и где меня легко обмануть, если никто не поможет мне добрым советом. Потом я написала к мадам д'Альбре следующее письмо:
   "Любезная мадам д'Альбре!
   Да, я все-таки приветствую вас этими словами. Хотя вы и не хотите меня знать, вы все-таки дороги моему сердцу, может быть еще дороже с тех пор, как перестали быть моею покровительницею и второю матерью. Когда несчастье постигает тех, кого мы любим, когда благодетели наши 'сами скоро будут нуждаться в помощи, -- тогда-то и можем мы доказать им свою любовь и благодарность. Я не ставлю вам в вину, что вы обмануты низким лицемером, прикрытым увлекательною маскою; не порицаю вас за то, что вы поверили ему, будто я вас чернила. Вас ослепили ваши чувства к нему и его притворство. Дурно я сделала, что не сказала вам, что незадолго до моего отъезда он предлагал мне свою руку, которую я отвергла с негодованием, потому что он решился сделать это предложение, не спросивши предварительно вас. Впрочем, я не приняла бы его, если бы даже вы этого пожелали, потому что все считают его человеком фальшивым. Я должна бы была сказать вам об его предложении, но он просил меня не говорить, и я тогда не знала еще, что он нищий и игрок и должен был оставить Англию вследствие одной грязной карточной истории, в чем вы легко можете удостовериться. Мадам Паон может вам рассказать все это. Вот в чьи руки вы попали. Глубоко о вас сожалею! Сердце мое обливается кровью. Через несколько месяцев вы, вероятно, убедитесь в истине моих слов. Что я обязана моим несчастьем господину Г**, это правда. Я лишилась доброй покровительницы и принуждена теперь жить собственными трудами, как могу. Все мечты мои о счастье с вами, все желания доказать вам мою любовь и благодарность исчезли, и я осталась одна, без крова и защиты. Но я мало думаю о себе; во всяком случае, я свободна, я не прикована к такому человеку, как Г**, и думаю только о вас и ожидающих вас страданиях. Возвращаю вам ваши пятьсот франков; я не могу принять их. Вы жена господина Г**, и я не могу принять ничего от человека, который уверил вас, что Валерия неблагодарна и злоязычна. Прощайте; буду молить за вас Бога и оплакивать ваше несчастие.

Навсегда вам благодарная Валерия де Шатонеф".

   Сознаюсь, что письмо это выражало смешанное чувство. Я действительно сожалела о мадам д'Альбре и прощала ее; но я желала отомстить г. Г** и потому без пощады наносила раны ее сердцу. Впрочем, писавши письмо, я не думала об этом. Я хотела только отомстить и не могла этого сделать, не выставляя господина Г** в его настоящем свете; а это, разумеется, значило раскрыть глаза мадам д'Альбре и пробудить в ней подозрения. Это было жестоко; я почувствовала это, перечитывая мое письмо, но не захотела изменить моих выражений вероятно потому, что простила мадам д'Альбре не так вполне, как себе воображала. Как бы то ни было, письмо было запечатано и отослано в тот же день вместе в письмом к мадам Паон.
   Теперь мне оставалось только условиться с леди Батерст, и я пошла в гостиную, где и нашла ее одну.
   -- Я обдумала ваше предложение, -- сказала я ей. -- Мне, разумеется, стоило это небольшой борьбы, потому что, вы понимаете, неприятно же превратиться из гостьи в подчиненную. Но желание остаться с людьми, которых я столько уважаю, и заняться воспитанием молодой девушки, которую так люблю, склонило меня принять ваше предложение. Позвольте узнать, на каких условиях хотите вы оставить меня у себя в доме гувернанткой?
   -- Валерия, это говорит в вас гордость, -- возразила леди Батерст. -- Признаюсь вам, я не желала бы заключать с вами никаких условий; я желала бы, чтобы вы остались у меня как друг, и располагали моим кошельком, как своим; но так как вы этого не хотите, то скажу вам, что я надеялась найти гувернантку за сто фунтов стерлингов в год и предлагаю вам эту сумму.
   -- Этого с меня более нежели достаточно, -- отвечала я. -- Принимаю ваше предложение, если вы хотите взять меня для испытания на полгода.
   -- Валерия, вы заставляете меня смеяться и сердиться; но я вас понимаю: вы испытали жестокий удар. Не будем больше об этом говорить; условие заключено и останется тайною, если вы сами ее не разгласите.
   -- Я нисколько не намерена скрывать этого, леди Батерст; я не желаю носить маски и быть в глазах ваших друзей не тем, что я в самом деле. Стыдиться тут нечего, и я ненавижу обман. Каково бы ни было положение мое в свете, я надеюсь, что не обесчещу своего имени, и не я одна из благородных, которых постигло несчастие.
   Странно! Я в первый раз в жизни начала гордиться моим именем. Это произошло, я думаю, оттого, что, потерявши многое, человек больше дорожит тем, что у него осталось. Во все время моего знакомства с леди Батерст, она не заметила во мне ни малейшего признака гордости. ProtИgИe и воспитанница мадам д'Альбре, девушка с блестящей будущностью, я была само смирение; теперь же, подчиненная, состоящая на жалованьи, я сделалась горда, как сам Люцифер. Леди Батерст заметила это и -- я должна отдать ей справедливость -- вела себя со мною очень осторожно. Она чувствовала ко мне сожаление и обращалась со мною учтивее и даже с большим уважением, нежели прежде, когда я была ее гостьей.
   На другой день я объявила Каролине, что приняла на себя должность ее гувернантки на полгода. Я сказала ей, что теперь должна буду надзирать за успешным ходом ее занятий и что намерена оправдать доверие ее тетки. Каролина, девушка с кротким, теплым сердцем, отвечала, что будет смотреть на меня по-прежнему, как на подругу, и из любви ко мне будет исполнять все мои желания. Она сдержала свое слово.
   Читатель согласится, что переход мой из высшего состояния в низшее совершился как нельзя покойнее и легче. Слуги не знали, что я сделалась гувернанткой, потому что леди Батерст и Каролина называли меня по-прежнему Валерией и не изменили своего обращения со мною. Я посвящала много времени Каролине и сама училась, чтобы лучше обучать ее. Я повторила все с самого начала; Каролина делала быстрые успехи в музыке, и можно было ожидать, что через несколько лет у нее будет прекрасный голос. Зимой мы приехали в столицу, но я избегала общества, сколько могла, так что леди Батерст жаловалась на это.
   -- Валерия, напрасно вы не показываетесь в обществе. Все удаляются и меня, естественно, осыпают вопросами; спрашивают, гувернантка ли вы или что другое?
   -- Что ж? Отвечайте им, что гувернантка. Я не люблю скрытности.
   -- Да я не могу с этим согласиться; вы не то, что называют гувернанткой, Валерия. Вы молодая приятельница, которая живет у меня и учит мою племянницу.
   -- То есть то, чем должна быть всякая гувернантка, -- отвечала я.
   -- Согласна, -- возразила леди Батерст, -- но если вы поступите к другим, вы увидите, что вообще на гувернантку смотрят и поступают с нею иначе. У нас, в Англии, в некоторых домах я не знаю никого достойнее сожаления гувернантки; на нее смотрят, как на лицо, которое не довольно хорошо для гостиной; хозяин и хозяйка дома обходятся с нею свысока и только терпят ее в своем обществе; слуги думают, что гувернантка не имеет права требовать с них уважения и услуг, за которые им платят: она, говорят они, получает такое же жалование, как и мы. Таким образом гувернантке почти везде отказывают в уважении. Она сама несчастна и часто бывает причиною разладицы в доме; слуг всего чаще отпускают из-за нее. В гостиной она мешает разговору. Она утрачивает веселость и цвет молодости; делается раздражительною от беспрестанных неприятностей, и жизнь ее проходит скучно, тяжело. Я говорю вам это откровенно. У меня вы не испытаете этих неприятностей, но переселиться в другой дом, подобный описанным мною, будет с вашей стороны риск.
   -- Я слышала это и прежде, -- отвечала я, -- но ваше внимание ко мне заставило меня забыть все. Печален будет для меня тот день, когда я принуждена буду с вами расстаться.
   Доложили о приезде гостей, и разговор наш был прерван. Я уже говорила вам о моем даровании одевать к лицу; я всеми силами помогала в этом леди Батерст. Все замечали изящество ее наряда и спрашивали, кто на нее шьет. Она же говорила, что обязана всем мне.
   Время летело, и зима приходила к концу. Леди Батерст рассказала почти всем своим знакомым о перемене моего положения, прибавляя, что я у нее в доме больше компаньонка, нежели что-нибудь другое. Это доставило мне их уважение, и меня часто приглашали на вечера, но я постоянно отказывалась, только иногда ездила в оперу и французский театр.
   Мадам Паон прислала мне рекомендательное письмо к одному из своих знакомых, мосье Жиронаку, жившему на Лейчестер-сквере. Он был женат, но детей у него не было. Днем он давал уроки на флейте, на гитаре и французского языка, а по вечерам играл вторую скрипку в опере. Жена его, хорошенькая, живая женщина, учила молодых девиц делать цветы из воска и чинила по вечерам кружева. Это была премилая чета, проводившая век свой в потешной войне друг с другом. Я не видывала ничего забавнее их поединков, кончавшихся обыкновенно громким хохотом. Они меня приняли очень радушно и обходились со мною чрезвычайно почтительно, пока короткое знакомство не сделало этого излишним. Дружба наша укрепилась еще более, когда Каролина изъявила желание выучиться делать цветы и сделалась ученицею мадам Жиронак. В таком положении были мои дела, когда зима миновала, и мы возвратились в загородный дом.
   Время летело. Леди Батерст обходилась со мною очень ласково, Каролина тоже, и я была счастлива. Я занялась обучением моей воспитанницы очень серьезно и имела удовольствие слышать, что труды мои не пропадают напрасно. Я думала остаться при Каролине, пока воспитание ее не будет вполне окончено, то есть еще года два или три, и, будучи обеспечена на это время, не думала о будущем, как вдруг одно обстоятельство уничтожило все мои расчеты.
   Я вам сказала, что Каролина была племянница леди Батерст; она была дочь ее младшей сестры, вышедшей замуж за молодого человека, не имевшего ни гроша денег и совершенно зависевшего от своего дяди, холостяка. Дядя рассердился за эту женитьбу на племянника и сказал ему, чтобы он не ожидал от него ничего ни при жизни, ни после смерти. Сестра леди Батерст и муж ее жили в крайности, пока леди Батерст не выхлопотала ему места в триста фунтов жалованья при таможне. Они жили этим доходом и подарками леди Батерст; у них было два сына и дочь; леди Батерст взяла к себе дочь, Каролину, и обещала устроить ее еще при жизни или отказать ей значительную сумму после своей смерти. Леди Батерст была богата и могла ежегодно откладывать для Каролины деньги, что и делала с тех пор, как взяла ее к себе.
   Теперь дядя отца Каролины умер и, несмотря на свои угрозы, отказал племяннику все свое огромное имение, так что он стал вдруг богаче самой леди Батерст. Следствием этого было письмо к леди Батерст, в котором ее извещали об этом событии и требовали немедленного возвращения Каролины в дом ее родителей. В этом письме -- я читала его, потому что леди Батерст, очень этим огорченная, дала мне его прочесть, сказавши: "Это касается до вас столько же, сколько до меня и до Каролины", -- в этом письме они ни пол-словом не благодарили ее за ее одолжения; это было холодное бесчувственное послание, и мне было противно читать его.
   -- И это вся их благодарность? -- сказала я. -- Чем больше живу я на свете, тем больше ненавижу его.
   -- Это в самом деле очень дурно, -- отвечала леди Батерст. -- Каролина прожила со мною так долго, что я смотрю на нее как на мою дочь, и вот ее отнимают у меня, не обращая никакого внимания на мои чувства. Это жестоко и неблагодарно.
   С этими словами она встала и вышла. После я узнала, что в ответ на это письмо она говорила о воспитании Каролины у нее в доме, о привычке видеть в ней свою дочь и просила ее родителей, чтобы они позволили ей возвратиться, повидавшись с ними. Она говорила, что жестоко и неблагодарно с их стороны отнимать у нее Каролину теперь, когда обстоятельства их переменились. Но на это она получила самый оскорбительный ответ, в котором ее просили составить счет издержкам на воспитание племянницы, дабы ее немедленно можно было удовлетворить.
   Леди Батерст рассердилась и, конечно, имела на это достаточную причину. Она послала за Каролиной, знавшей до сих пор только, что отец и мать ее получили большое наследство, отдала ей это письмо вместе с копией своего собственного и просила прочесть их. Во время чтения она внимательно следила за выражением лица Каролины, как будто желая узнать, не наследовала ли она неблагодарности родителей. Но бедная Каролина закрыла лицо руками, бросилась на колени перед теткой, припала к ее платью и зарыдала. Через минуту леди Батерст подняла свою племянницу, поцеловала ее и сказала:
   -- Я довольна; по крайней мере, моя Каролина не неблагодарна. Теперь, дитя мое, ты должна исполнить долг твой -- повиноваться родителям. Мы должны расстаться, следовательно, чем скорее это будет сделано, тем лучше. Валерия, не угодно ли вам позаботиться, чтобы все было готово к отъезду завтра утром.
   С этими словами леди Батерст освободилась от Каролины и вышла из комнаты. В этот день мы не сходились к обеду; леди Батерст прислала извиниться, сказавши, что слишком расстроена и не может выйти; мы с Каролиной тоже были не в духе и остались у себя в комнате. Вечером леди Батерст позвала меня к себе; я застала ее в постели нездоровою.
   -- Валерия, -- сказала она, -- я желаю, чтобы Каролина уехала завтра пораньше, так, чтобы вы, проводивши ее, возвратились до ночи домой. Я не могу видеть ее завтра и прощусь с вечера. Приведите ее. Чем скорее это кончится, тем лучше.
   Я позвала Каролину. Прощание было горькое. Трудно решить, кто из нас плакал больше всех. Через полчаса леди Батерст сделала мне знак, чтобы я увела Каролину. Я увела ее и уложила поскорее в постель. Просидевши у нее до тех пор, пока она заснула, я сошла вниз, отдала приказание на утро и ушла к себе. Утомленная тревогой дня, я несколько времени не могла сомкнуть глаз и думала, какие следствия всего этого будут лично для меня. Я была гувернанткой Каролины и не могла ожидать, чтобы леди Батерст захотела оставить меня при себе, после ее отъезда; да я и не согласилась бы на подобное предложение, потому что в таком случае я совершенно зависела бы от ее щедрости, не искупая ее никакими услугами. Было ясно, что я должна проститься с леди Батерст и искать себе другого места. Я была уверена, что она не позволит мне уехать от нее немедленно и даст мне время приискать себе место. Но идти ли мне в гувернантки после всего, что говорила мне об этом леди Батерст, или избрать себе другое занятие, -- этого я не могла еще решить. Я кончила мое размышление тем, что решилась предоставить все на волю Провидения и заснула.
   Позавтракавши рано, я села с Каролиной в экипаж, и к полудню мы прибыли в дом ее отца. Слуги в парадной ливрее проводили нас в библиотеку, где ждали Каролину ее родители. Довольно было одного взгляда, чтобы увидеть, как чванятся они своим богатством. Они встретили Каролину без особенного чувства. В приеме их было что-то сухое. После первых приветствий она села на софу против отца и матери. Я стояла и, воспользовавшись минутой молчания, сказала:
   -- Леди Батерст поручила мне проводить вашу дочь к вам, и как скоро лошади отдохнут я возвращусь домой.
   -- Кто это, Каролина? -- спросила ее мать.
   -- Я должна просить у мадмуазель де Шатонеф извинения что не представила ее, -- отвечала Каролина, покрасневши. -- Это приятельница моя и моей тетки.
   -- Я была гувернанткой вашей дочери, -- сказала я.
   -- А, -- произнесла леди. -- Позвоните-ка кто-нибудь.
   Под словом кто-нибудь она разумела, кажется, меня. Но так как меня не пригласили даже сесть, то я и не обратила на это внимания.
   -- Позвони, пожалуйста, -- сказала она своему мужу. Он позвонил. Вошел слуга, и леди сказала ему:
   -- Проводи гувернантку в чайную да скажи кучеру, чтоб накормили лошадей. Через час чтобы были готовы.
   Слуга остановился в дверях, ожидая, что я пойду за ним. Оскорбленная, я обратилась к Каролине и сказала ей:
   -- Лучше простимся теперь.
   Я пошла за слугою, желая поскорее избавиться от неприятной сцены. Меня проводили в небольшую комнату; тут вспомнила я слова леди Батерст, описавшей мне положение гувернантки. Вошел слуга и покровительственным тоном спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь съесть? Я отказалась.
   -- Я могу принести вам рюмку вина, -- сказал он.
   -- Мне ничего не нужно, -- отвечала я. -- Ступай. Он вышел, хлопнув дверью, и я снова осталась одна.
   Я начала размышлять о сцене, которой только что была свидетельницею.
   Размышления мои были прерваны приходом слуги, доложившего, что экипаж подан. Я в ту же минуту уехала. Дорогою я решилась не оставаться в неопределенном положении и немедленно объясниться с леди Батерст.
   Я возвратилась домой поздно и в этот вечер ее не видала. На другой день за завтраком я рассказала ей, как приняла нас ее сестра, и прибавила, что теперь, без Каролины, мне, разумеется, незачем у нее оставаться, и я прошу ее помочь мне найти себе место.
   -- Во всяком случае не спешите, Валерия, -- отвечала леди Батерст. -- Надеюсь, вы не откажетесь погостить у меня, пока не пристроитесь по желанию. Я не прошу вас остаться у меня совсем, потому что знаю, вы откажетесь. Однако почему бы вам не остаться? Я знаю вас и люблю вас. Разлука с Каролиной для меня тяжела. Почему бы вам не остаться?
   -- Очень вам благодарна, -- отвечала я, -- но вы знаете, что я решилась жить собственными трудами.
   -- Знаю, но обстоятельства могут изменять решения. Мадам д'Альбре была вам такая же чужая, как и я, однако же вы приняли ее приглашение.
   -- И вы знаете, что из этого вышло, -- отвечала я ей. -- Я готова была поручиться жизнью за ее чистосердечие и привязанность, а как жестоко оттолкнула она меня! Несмотря на всю мою к вам признательность, я не могу принять вашего предложения, потому что не хочу очутиться второй раз в таком же положении.
   -- Не очень лестный для меня комплимент, -- сказала леди Батерст довольно горячо.
   -- Извините. Мне очень жаль, если слова мои огорчают вас, которая была ко мне всегда ласкова; но я чувствую, что буду несчастна, если не буду независима, и я не хочу испытать вторично толчка, какой дала мне мадам д'Альбре. Сделайте одолжение, перестанем говорить об этом.
   -- Хорошо, перестанем; может быть, я на вашем месте чувствовала бы то же самое. Какого же места хотите вы искать? Гувернантки?
   -- Нет. Вчера я была слишком унижена.
   -- Девушке с вашим воспитанием не из чего много выбирать. Быть компаньонкой очень скучно; секретаршей -- это требуется очень редко. Конечно, вы можете давать по домам уроки музыки, пения и французского языка; но преподавателей французского языка множество, а что касается до музыки и пения, то, не знаю почему, учителя почти всегда предпочитают учительнице. Впрочем, в городе, я думаю, можно будет что-нибудь сделать, а пока мы здесь, так обсудим это дело хорошенько. Случай может представиться, когда вовсе его не ожидаешь. Я буду расспрашивать и постараюсь помочь вам, сколько могу.
   Я поблагодарила ее, и разговор наш кончился.
   Я не положилась, впрочем, исключительно на леди
   Батерст, но написала и к мадам Жиронак. Я известила ее о случившемся, сообщила мои намерения и просила у нее совета. Через несколько дней я получила от нее следующее довольно характеристическое письмо:
   "Письмо ваше очень меня огорчило; муж мой просто взбесился и объявил, что не хочет ни минуты дольше жить на этом гнусном свете. Впрочем, щадя меня, он еще с ним не простился. Кроме шуток, страшно подумать, что чужие глупости ставят молодую девушку в ваше положение; что ж делать! Мы должны покоряться судьбе, и чем хуже наши дела, тем больше следует надеяться на перемену к лучшему, потому что хуже им сделаться трудно. Я советовалась на счет вас с мужем, но он на все отвечает: нет. Он говорит, что вы слишком хороши для гувернантки; что поступить в компаньонки, значит унизиться; что вы не должны разъезжать в кабриолете по урокам; словом, он не хочет слышать ни о чем, исключая одного: чтобы вы переехали к нам. Я со своей стороны присоединяю свою просьбу к его и уверяю вас, что вы меня этим осчастливите, и что честь и наслаждение видеть вас у себя будут для нас с мужем особенно дороги. Предложение наше ничтожно, но все-таки вам будет лучше у нас, нежели в чьем-нибудь доме, где вас беспрестанно будут огорчать, потому что в этой стране деньги играют главную роль. Приезжайте, пожалуйста к нам, если хотите; тогда мы поговорим подробнее. Мужу моему теперь почти обедать некогда, так много у него учеников. Я тоже занята почти целый день. Если Господь даст нам здоровье, мы надеемся приберечь копейку на дождливый день, как говорят в этой стране, где вечно идет дождь. Примите уверения в любви и преданности

Аннеты Жиронак".

   Мы переехали в город раньше обыкновенного, потому что леди Батерст скучала после отъезда Каролины, от которой не получила с тех пор ни строчки. Причиною этому были, разумеется, ее родители, платившие так за любовь леди Батерст, когда уже не нуждались в ее помощи. Не знаю, как это случилось, только мало-помалу между мною и леди Батерст возникла какая-то холодность. Осталась ли она недовольна моим отказом жить У нее в доме, хотела ли от меня отвыкнуть, зная, что мы скоро расстанемся, -- не знаю. Я ничем ее не оскорбила, я была спокойна и научилась лучше владеть собою, но не могу себя упрекнуть ни в чем относительно ее. Мы были уже около недели в Лондоне, когда к леди Батерст приехала ее старая знакомая, только что возвратившаяся из Италии. Ее звали леди Р**; она была вдова баронета, не могла держать собственного экипажа, но могла иметь наемный. Она была писательница: написала два или три романа, говорят, довольно посредственных, но как произведения женского пера принесших ей порядочные деньги. Это была женщина очень эксцентрическая и забавная. Если женщина говорит все, что ни взбредет ей на ум, то из кучи соломы всегда выпадет хоть зернышко; не удивительно, следовательно, что и ей случалось проронить хорошую мысль. Это помнили, забывая все остальное, и на леди Р** смотрели как на писательницу. Это была женщина высокого роста, лет пятидесяти, если не больше, с остатками красоты в чертах лица; по живым приемам ее и походке можно было заключить, что она еще бодра и здорова.
   -- Саrа mia, -- сказала она, бросаясь к леди Батерст, -- как же вы провели все это время? Вот я два года провела в стране поэзии и на всю жизнь запаслась изящными образами и идеями. Читали вы мое последнее произведение? Все от него в восторге и говорят, что оно доказывает влияние климата на воображение; это совершенно в новом роде -- итальянская история животрепещущего содержания. И у вас тут, как я вижу, новости, -- продолжала она, глядя на меня, -- да еще и прекрасные; познакомьте нас: я в восторге от всего возвышенного и изящного. Ваша родственница? Нет! -- Мадемуазель де Шатонеф! -- Какое прекрасное имя для романа. Я готова воспользоваться и срисовать портрет с натуры. Хотите вы дать мне сеанс?
   Леди Р** никому не давала слова вымолвить. Леди Батерст, знавшая ее очень хорошо, предоставила ей в этом отношении полную свободу; я же, не слишком довольная такой бесцеремонной лестью, воспользовалась минутой, когда леди Р** начала что-то шептать на ухо леди Батерст, и вышла вон. На следующее утро леди Батерст сказала мне:
   -- Валерия! Вы вчера очень понравились леди Р**. Когда вы ушли, она сказала, что ищет себе именно такую компаньонку и секретаршу. Я отвечала, что вы желаете получить место в этом роде и живете покамест у меня. Мы поговорили с ней подробнее, и она сказала, что напишет мне об этом. Я только что получила ее письмо; вы можете его прочесть. Она предлагает вам сто фунтов в год на всем содержании, кроме платья. Что касается до жалованья, кажется, это хорошо. А что до самой леди Р**, так я могу сказать вам мое о ней мнение в двух словах. Вы видели ее вчера; она всегда такова. Странная, но добрая женщина и, сколько я слышала, гораздо щедрее тех, которые богаче ее. Вот все, что я могу сказать вам о ней; решите сами. Вот ее письмо; ответ сообщите вы мне завтра утром. Спешить незачем.
   Я сделала одно или два замечания и удалилась. Письмо было очень любезное, но странное, как сама леди Р**. Я ушла к себе в комнату и начала обдумывать сделанное мне предложение. У леди Батерст мне было не совсем ловко; но я не могла как-то примириться с мыслью поступит к леди Р**. Она так резко отличалась от тех, с которыми я привыкла жить!
   Тут вошла ко мне горничная леди Батерст и сказала, что пора одеваться к обеду. Помогая мне одеваться, она сказала между прочим:
   -- Так вы нас оставляете? Жаль, очень жаль! Уехала мисс Каролина, теперь и вы уезжаете. А я думала, что вы останетесь у нас, и надеялась позаимствоваться у вас умением одеваться к лицу.
   -- Кто тебе сказал что я уезжаю?
   -- Мистрисс Батерст четверть часа тому назад.
   -- Да, она сказала тебе правду, я уезжаю.
   Слова горничной заставили меня принять предложение леди Р**. Леди Батерст, подумала я, сладила уже дело за меня, если сообщила об этом служанке.
   Читатель догадается, что после этого мне не тяжело было расстаться с леди Батерст, и на следующее утро я холодно объявила ей, что принимаю предложение леди Р**. Она взглянула на меня, как будто удивляясь, что я не высказываю сожаления расстаться с ней и не благодарю ее за ласки; но я не могла высказывать чувств, которых в эту минуту во мне не было. После я рассудила, что это было с моей стороны дурно, потому что я все-таки была ей многим обязана. Мне следовало бы благодарить ее, но меня остановила мысль, что она говорила c горничной о моем отъезде и, следовательно, была со мною не чистосердечна.
   -- Хорошо, -- сказала она наконец. -- Я сейчас напишу к леди Р**. Могу, надеюсь, известить ее, что вы готовы к ее услугам во всякое время?
   -- Да, хоть сейчас, -- отвечала я.
   -- Вам как будто ужасно хочется со мною расстаться, -- заметила леди Батерст.
   -- Это правда, -- отвечала я. -- Вы сказали вашей горничной, что я уезжаю, когда еще не знали, согласна ли я; поэтому я оставляю вас охотно. Вы уже наперед решили от меня избавиться.
   -- Я действительно сказала моей горничной, что, может быть, вы уедете, -- сказала леди Батерст покрасневши. -- Но. .. впрочем, не для чего распространяться, что я говорила и чего не говорила, или расспрашивать горничную; одно из всего этого ясно: мы друг в друге обманулись и, следовательно, лучше расстаться. Я, кажется, еще вам должна, мадмуазель де Шатонеф? Сочли вы, сколько времени вы у меня пробыли?
   -- Я сочла время, которое была гувернанткой Каролины.
   -- Мисс Каролины, мадмуазель де Шатонеф.
   -- Мисс Каролины, если вам так угодно. Пять месяцев и две недели, -- отвечала я, вставая.
   -- Вы можете присесть, пока я сделаю счет, -- сказала леди Батерст.
   -- Для девицы Шатонеф слишком много чести сидеть в вашем присутствии, -- отвечала я спокойно, оставаясь на ногах.
   Леди Батерст ничего не отвечала, сделала счет на клочке нотной бумаги, подала мне и просила взглянуть, так ли?
   -- Я нисколько в том не сомневаюсь, -- отвечала я, взглянув на листок и кладя его на стол.
   Леди Батерст положила следуемую мне сумму тоже на стол и сказала:
   -- Сделайте одолжение, сочтите. -- Потом прибавила, вставая:
   -- Вам будут прислуживать по-прежнему, пока вы еще у меня в доме. Прощайте
   С этими словами она раскланялась и вышла.
   Я отвечала ей таким же формальным поклоном, и, огорченная ее обхождением, проронила несколько слез. Но я скоро ободрилась.
   Эта сцена напомнила мне, чего должна я ожидать в будущем: "Мисс Каролина", -- подумала я. Когда я была protegee мадам д'Альбре и гостья леди Батерст, тогда меня звали просто Валерией, а ее Каролиной. Леди Батерст могла бы отпустить меня, не давая мне так больно почувствовать перемену наших отношений. Впрочем, тем лучше: это уничтожает ее одолжение. Меня взяли из дому родительского и предали оскорблениям всего света! Что ж, буду защищаться, как могу.
   Ушедши собирать мои вещи, я чувствовала, как бодрость усилилась во мне именно от того, что леди Батерст хотела меня унизить.
   Леди Р** приехала после обеда вследствие письма леди Батерст. Я была у себя в комнате, когда мне доложили, что она желает меня видеть. Леди Батерст не было дома. Я застала леди Р** одну; она чуть не бросилась мне в объятия, схватила меня за обе руки, сказала, что счастлива приобретением такого сокровища, спросила, не могу ли я ехать с ней сейчас же, и проговорила без остановки минут десять, задавая мне сотни вопросов и не давая времени ответить ни на один из них. Наконец, уловивши минуту, я отвечала на главнейшее: сказала, что готова приехать к ней завтра поутру, если ей угодно будет прислать за мною. Она требовала, чтобы я приехала к завтраку, и я согласилась, потому что леди Батерст вставала поздно, а я желала оставить дом ее, не встречаясь с нею еще раз после нашего формального прощания. Окончивши это дело, леди Р** поспешила уехать; она порхнула из комнаты, когда я не успела еще позвонить, чтобы велеть подать экипаж.
   Я кончила мои сборы к отъезду; обедать мне принесли в мою комнату, потому что я извинилась головною болью, что и было справедливо. На следующее утро, когда леди Батерст еще спала, я уехала к леди Р**, в Бэкер-стрит, Портмен-сквер. Я застала ее одетою по-домашнему.
   -- Прекрасно, -- сказала она. -- Наконец надежды мои исполнились. Я всю ночь провела в тревоге, между надеждой и опасением, как всегда бывает с человеком в важных случаях. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
   Для меня приготовили прекрасную комнату, окнами на улицу.
   -- Вид отсюда не обширный, -- сказала леди Р**, -- но все-таки, проснувшись рано поутру, вы можете найти в нем предмет для размышления. Вы можете следить за пробуждением Лондона. Вот появляется сонный констебль; усталый извозчик и еще более усталая лошадь плетутся на отдых после ночной работы; бежит, впросонках служанка; кухарка смывает с крыльца вчерашнюю грязь; раздаются дискант молочницы и бас тряпичника; бежит подмастерье хлебника, почтальон, и так далее, сперва единицы, потом десятки, потом десятки тысяч, и Лондон проснулся. В этом есть поэзия. Пойдемте завтракать. Я всегда завтракаю в домашнем костюме. Вы делайте то же, то есть если хотите. А где паж?
   Леди Р** дернула за колокольчик в диванной, которую называла будуаром, и явился мальчик лет четырнадцати, в голубой блузе с кожаным поясом.
   -- Лионель, завтрак! Исчезни прежде, чем левиафан успеет проплыть милю! Булок и масла!
   -- Сейчас, -- отвечал он живо. -- Все будет готово прежде, чем человек успеет проплыть сто шагов! -- И он исчез.
   -- В этом мальчике пропасть ума, -- заметила леди Р**. -- Хоть сейчас в шуты к Астлею. Я встретила его совершенно случайно; он один из моих образцов.
   Я никак не могла догадаться, что она под этим разумеет; но скоро все объяснилось. Завтрак прервал на минуту ее болтовню. Потом она опять крикнула пажа. -- Убирай, только осторожнее!
   -- Знаю! Я не разобью посуды по-вчерашнему.
   Он собрал завтрак на поднос с удивительною быстротою и исчез так проворно, что я невольно подумала: вчерашняя история повторится.
   Не успел он переступить за порог, как леди Р** подошла ко мне и сказала:
   -- Дайте мне хорошенько на вас посмотреть. Да, я не ошиблась, вы удивительный образец и будете моей героиней. Именно такой красоты я и искала. Присядьте, поболтаем. Я часто нуждаюсь в обществе. Секретарша, ведь это только так говорится: я пишу чрезвычайно скоро и не могу поспевать за мыслями. Четко ли я пишу или нет, это не моя забота, а наборщика. Разбирать рукопись его дело, и потому я никогда не заставляю переписывать мои сочинения набело. Я нуждаюсь в прекрасной собеседнице; безобразную я не пригласила бы ни за какие блага в мире: она вредила бы мне столько же, сколько вы принесете пользы.
   -- Право, не понимаю, какую пользу могу я вам принести, если не буду писать для вас.
   -- Боже мой! Да мне довольно смотреть на вас, когда я чувствую расположение писать; в этом случае, согласитесь, вы доставляете мне пользу. Но не будем входить в философские или психологические прения. Все это объяснится со временем само собою. Теперь, прошу вас, сделайте мне одно только одолжение, пропустите мимо эти глупые, церемонные две недели, которые все-таки кончаются сближением и короткостью; они доказывают только людскую подозрительность. Позвольте мне называть вас Валерией, а вы называйте меня Семпронией. У вас прекрасное имя; оно годится для любой героини. Мое настоящее имя Барбара. Называйте меня Семпронией; вы меня очень обяжете. Теперь я сяду писать; возьмите книгу и садитесь на софу; в начале следующей главы героиня моя находится именно в этом положении.
  

ГЛАВА VII

   Леди Р** села за письменный стол, а я на софу. Читая книгу, я заметила, что леди часто сводит глаза с бумаги на меня; я догадалась, что она меня описывает. Через полчаса она бросила перо и воскликнула:
   -- Вот! Я обязана вам лучшим изображением героини! Слушайте.
   И она прочла мне очень лестное и цветистое описание моей особы.
   -- Мне кажется, -- сказала я, -- что вы обязаны этим портретом больше воображению, нежели действительности.
   -- Нет, нет, Валерия. Я отдала вам справедливость, не больше. Нет ничего лучше, как списывать живые лица; это то же самое, что живопись: верно только то, что списано с натуры. Да и что такое рассказ, если не та же живопись, только пером?
   В эту минуту вошел Лионель с письмом; он слышал ее последнее замечание и сказал, подавая ей письмо:
   -- Вот тут на конверте кто-то нарисовал ваше имя; надо заплатить семь пенсов. Это ужасно дорого за такую пачкотню.
   -- Не должно судить по наружности, -- отвечала леди Р** -- Содержание может стоить сотни фунтов. Наружность этого письма, конечно, не обещает ничего особенного, но может быть в нем, как в безобразной жабе, скрывается алмаз. Насчет жабы -- это было, поверьте, в старые годы, Лионель, и Шекспир этим воспользовался.
   Она прочла письмо, положила на стол и сказала Лионелю:
   -- Можешь идти.
   -- Вы вскрыли жабу; желательно знать, оказался ли в ней алмаз?
   -- Нет, это обыкновенное письмо и касается тебя. Башмачник в Брайтоне просил заплатить ему восемнадцать шиллингов за заказанные тобою башмаки.
   -- Да, действительно, я ему еще должен, да мне некогда думать о своих делах: я занят вашими.
   -- Теперь тебе напомнили, так ты лучше отдай мне деньги, а я их отошлю куда следует.
   В эту минуту леди Р** нагнулась поднять свой носовой платок. На столе лежало несколько золотых; Лионель, мигнувши мне глазом, взял один из них и подал его молча леди Р**
   -- Хорошо, -- сказала она. -- Я люблю честность.
   -- Да, -- отвечал бесстыдный мальчик, -- я, как большая часть автобиографов, родился от честных, но бедных родителей.
   -- Верю, что родители твои были честные люди, и в награду за твою честность и заплачу за тебя; оставь эти деньги себе.
   -- Благодарю вас. Да, я и забыл сказать вам: кухарка ждет ваших приказаний.
   Леди Р** встала и вышла. Лионель, посмотревши на меня с улыбкой, положил монету обратно на стол.
   -- Вот что называется честность, -- сказал он. -- Занял -- и возвращаю.
   -- А если бы она не подарила вам этих денег? -- спросила я.
   -- Все равно, я возвратил бы их, -- отвечал он. -- Если бы я хотел, то мог бы обкрадывать ее каждый день. У ней деньги всегда так валяются, и она никогда их не считает, и кроме того, если бы я хотел воровать, так уж, конечно, воровал бы не при ваших ясных глазах.
   -- Бесстыдный!
   -- Это от того, что я много читаю. Что ж! Не моя вина! Леди заставляет меня читать, а в старых историях пажи всегда бесстыдны. Однако ж мне некогда болтать: ножи еще не вычищены. -- И он вышел из комнаты.
   Я не знала, рассказать ли леди Р** проделку пажа или нет. Деньги были возвращены, и я сочла за лучшее промолчать. Скоро я убедилась, что он, действительно, не льстится на золото и мог бы, если бы хотел, воровать безопасно. Лионель был хороший и честный мальчик, только едок и нагл, что, впрочем, зависело от обращения с ним самой леди. Он отличался умом и проворством; проворство его было так велико, что ему все как будто нечего было делать, и свободное время посвящал он чтению.
   Леди Р** возвратилась и опять села писать.
   -- Поете вы? Леди Батерст, помнится, говорила, что у вас прекрасный голос. Сделайте мне одолжение: мне хочется послушать какую-нибудь мелодию; описание будет живее, если звуки, действительно, коснутся моего слуха. Я люблю действительность; только пойте без аккомпанемента; моя крестьянка не может же идти по полю с кружкой воды в одной руке и фортепьяном в другой.
   -- Надеюсь, -- отвечала я со смехом, -- однако, не слишком ли я близко?
   -- Да, да, это правда; лучше бы пропеть на лестнице или в соседней комнате, но я не хочу сделать грубость и выслать вас вон.
   -- Пойду сама, -- отвечала я и вышла.
   Я спела французскую песню, которая, как я предполагала, придется к цели леди Р**. Когда я возвратилась в комнату, леди писала с яростью и не заметила моего прихода. Я села; через десять минут перо полетело в сторону, и леди сказала:
   -- Мне еще ни разу не удавалось написать такой эффектной главы! Валерия, вы дороже золота! Вы сделали мне благодеяние. Вы не знаете, что значит авторское чувство. Вы не имеете понятия о том, как льстит успех нашему самолюбию; хорошее место в сочинении Для нас выше всего в мире. Сегодня утром вы дважды оказали услугу моей господствующей страсти, и я от вас без ума. Вы, верно, находите меня странной; меня все находят странной. Но, знаете, мне часто придется обращаться к вам со странными просьбами. Однако я никогда не попрошу вас сделать что-нибудь неприличное. В этом будьте уверены. Закрываю мою тетрадь; на сегодня довольно.
   Леди Р** позвонила, приказала Лионелю принять бумаги, сложить деньги в кошелек и спросила, отозвана ли она сегодня вечером куда-нибудь?
   -- Да, мы отозваны, -- отвечал он, -- только не помню куда. Сейчас посмотрю.
   Он вышел и через минуту воротился.
   -- Вот записка, -- сказал он, -- к мистрисс Алльвуд, в девять часов.
   -- Мистрисс Алльвуд ученая дама; у ней очень приятные вечера, -- сказала леди Р**, обращаясь ко мне.
   Лионель посмотрел на меня из-за ее стула и покачал головою.
   -- Пойдем? -- продолжала леди Р**.
   -- Если вам угодно, -- отвечала я.
   -- И прекрасно! Перед обедом мы поедем прокатиться, а вечер будет посвящен пиршеству ума и сердца. Боже мой! Все пальцы запачкала чернилами! Пойду умыться.
   Едва только она вышла, как Лионель сказал:
   -- Пиршество ума и сердца! Спасибо за такое угощение! Я предпочитаю добрый ужин, да побольше шампанского.
   -- Да вам-то что из этого? -- спросила я.
   -- Как что? Я терпеть не могу этих литературных собраний. Во-первых, на один порядочный экипаж у ворот приходится двадцать колымаг, и компания, следовательно, прескверная; а во-вторых, если вечер кончается хорошим ужином, так и на мою долю в кухне кое-что приходится. Вы не думайте, чтобы мы там праздно проводили время. Я у мистрисс Алльвуд был два раза: ужина не подают; угощают одними сентенциями, и то только в гостиной; питье -- вишневая вода; ни музыки, ни танцев, только тара та-та. Ничего не может быть глупее.
   -- Можно подумать, что вы проводите эти вечера в гостиной, а не в кухне.
   -- Разумеется, в гостиной. Всех, кто носит ливрею, они втискивают в людскую, и я лучше иду подавать пирожки, чем тереться по целым часам около стола в кухне. Я слышу их разговоры не хуже всей прочей компании, и мне часто приходило в голову, что я мог бы отвечать умнее иных знаменитых литераторов. Когда я сегодня буду подавать пирожки, так вы берите те, на которые я вам укажу: они лучше.
   -- А почему вы это знаете?
   -- А я их пробую перед тем, как нести в гостиную.
   -- И вам не стыдно в этом признаваться?
   -- Все это от чтения. Я читал, что в старые годы важные особы, короли, принцы и так далее, заставляли слуг пробовать подаваемое им кушанье в избежание отравы. Я пробую пирожки на том же основании и, право, несколько раз чуть не отравился на этих постных вечерах; с тех пор я стал умнее и если вижу, что какой-нибудь пирожок имеет подозрительную наружность, так оставляю его гостям. Однако же мне некогда разговаривать с вами дольше; надо отдать приказание кучеру.
   -- Никто вас и не просит разговаривать.
   -- Это так; а слушать меня вам все-таки весело; этого вы не можете отрицать. Пойду, скажу кучеру, в стиле леди Р**, чтобы он опоясал парк в сорок минут.
   И он исчез в один миг.
   Он был прав: болтовня его меня забавляла до такой степени, что я забывала его бесстыдство и фамильярность. Вскоре потом мы выехали и, прокатившись раза три вокруг парка, возвратились домой обедать. В десять часов мы явились к мистрисс Алльвуд. Меня представили множеству литературных звезд первой величины, о которых я до тех пор ровно ничего не слыхала. Больше всех обращал на себя внимание какой-то граф, которому турки отрезали нос и уши. Это не придавало ему красоты, но представляло своего рода интерес.
   Лионель был прав: вечер был прескучный; все говорили разом, каждый в надежде найти слушателей, именно, как выразился Лионель: тара та-та и только. Я была очень рада, когда подали нам экипаж. Вот как провела я первый день у леди Р**.
   На тот же лад проходили и следующие дни. Месяц пролетел быстро. Каждый день леди Р** отмечала какою-нибудь особенною эксцентрическою выходкою; это забавляло меня. От меня как от модели часто требовали престранных вещей, но, несмотря на все это, леди Р** была женщина с душою и образованием, и в чем отказала бы я другой, то делала для нее охотно. Я называла ее, по ее желанию, Семпронией и сблизилась с Лионелем, который хотел играть роль близкого человека, не спрашивая согласия других, и был забавен не менее самой леди Р**. Иногда, наедине, я задумывалась о моем положении. Я получала большое жалованье, -- за что? Чтобы принимать разные позы и ничего не делать. Это не льстило моим дарованиям, но со мною обращались ласково и доверчиво. Я была подругой леди Р**, принята у всех ее знакомых, и мне никогда не давали почувствовать моей зависимости. Я привязалась к леди Р** и была довольна моим положением. Однажды она сказала мне.
   -- Валерия, стяните мне, пожалуйста, корсет. Она сидела и писала.
   -- Крепче, крепче! Еще крепче! Вот так.
   -- Да вам дышать почти нельзя, Семпрония.
   -- Зато писать можно. Душа и тело, я уже говорила вам, имеют друг на друга влияние. Я хочу написать строгонравственный разговор, и он мне не удастся, если не зашнуровать корсета. Теперь я готова изобразить хоть жену Катона.
   Через несколько дней она рассмешила меня еще больше. Она писала около получаса и вдруг бросила перо в сторону со словами:
   -- Нет, так ничего не будет! Пойдемте, Валерия, снимите мне, пожалуйста, корсет. Мне надо быть без всяких стеснений.
   Мы ушли и, снявши корсет, воротились в будуар.
   -- Теперь, я думаю, удастся, -- сказала она, садясь к столу.
   -- Что такое? -- спросила я.
   -- Мне надо написать любовную сцену, горячую, страстную. В шнуровке это невозможно. Теперь мне свободнее, и я могу дать волю воображению, -- писать стрелою самого Купидона. Героиня моя сидит, опустивши голову на руку. Присядьте, милая Валерия, как будто вы думаете об отсутствующем друге. Да, да, так, прекрасно, верно натуре. .. однако я забыла: тут входит паж. Не шевелитесь, я позвоню.
   Лионель явился в ту же минуту.
   -- Лионель! Ты разыграешь роль пажа.
   -- Некогда мне играть, миледи; я в самом деле паж. Надо идти ножи точить.
   -- Теперь не до ножей. Слушай: ты прислан к девушке, которая сидит, погруженная в сладкие мечты. Ты входишь незаметно -- ты поражен ее красотою -- ты прислонился к дереву в небрежной, грациозной позе и устремил глаза на ее прелестное лицо. Прислонись к двери, я опишу эту сцену.
   Я невольно улыбнулась бестолковой сцене, когда Лионель, всклокочивши свои волосы и поднявши воротник рубашки, стал в указанную позицию и сказал мне:
   -- Теперь посмотрим, мисс Валерия, кто из нас лучше сыграет свою роль. Я думаю, вы скорее устанете сидеть, нежели я смотреть на вас.
   -- Превосходно, Лионель! Именно вот эту позу и хотела я изобразить, -- сказала леди Р**, с яростью царапая по бумаге пером. -- Взгляд твой очень естествен, верен натуре. -- Кимон и Ифигения, -- превосходная картина! Не шевелитесь, ради Бога! Только десять минут!
   Я взглянула на Лионеля; он сделал страшную гримасу. Мне не очень нравилось разыгрывать сцену с слугою, но Лионель не походил на других слуг. Через десять минут представление кончилось. Лионель ушел чистить ножи, а я взяла книгу и, видя, как радует леди Р** удавшееся, по ее словам, описание, не сожалела, что исполнила ее желание.
   Однажды утром, во время отсутствия леди Р**, я вступила в разговор с Лионелем и спросила его, почему он воспитан лучше, нежели большая часть слуг?
   -- Я сам себе нередко задаю этот вопрос, -- отвечал он. -- Самое раннее воспоминание мое -- школа: нас было, помню, человек двадцать, мал мала меньше, и ходили мы попарно в приготовительную школу к девицам Виггинс. В школе никто меня не навещал; другие говорили о своих родителях, -- мне не о ком было говорить; другие уходили по праздникам домой и приносили с собой оттуда пряники и игрушки; я проводил праздники, роясь в песке и всего раза два или три в сутки открывая мой одинокий рот. Во время вакансий я имел много досуга на размышления и, подросши несколько, подумал, что ведь и у меня не хуже других были, вероятно, родители. Я начал расспрашивать об этом; но вопросы мои нашли наглыми, я получил строгий выговор, и уста мои сомкнулись.
   Наконец, я стал уже слишком велик для школы; старые девицы не могли со мною сладить, и, кажется, по их приглашению, оказала мне честь своим посещением одна старая ключница, женщина лет пятидесяти, которой я прежде никогда не видал. Я рискнул предложить ей те же вопросы, и она отвечала, что у меня нет ни отца, ни матери, что они давно умерли, и что я воспитываюсь по милости одной знатной леди, у которой она служила, и которая возьмет меня, может статься, к себе или вообще что-нибудь для меня да сделает. Года четыре тому назад (мне было тогда, говорят, двенадцать лет, но, мне кажется, я старше) за мною прислала леди Р**. Меня нарядили в чалму и красную куртку и посадили на пол, сказавши мне, что я паж. Я только бегал на посылках и читал книги: это мне нравилось; от чтения я был без ума. Сначала леди Р** заботилась обо мне; но с течением времени я как-то падал все ниже и ниже и мало-помалу перешел из гостиной в кухню.
   Костюм мой не был возобновлен. Сначала я ходил в простом платье и состоял под начальством камердинера; года два тому назад его отпустили, и я изъявил желание сам исправлять его должность. Теперь я получаю большое жалованье. Вот все, что я о себе знаю; но леди Р** знает, кажется, больше. Впрочем, старая ключница говорила, может быть, и правду, что я сын ее любимых служителей и обязан ей воспитанием: вы сами знаете, какие бывают у нее странности.
   -- Как ваше другое имя, Лионель?
   -- Говорят, Бедингфильд.
   -- Говорили вы когда-нибудь леди Р** о ваших родителях?
   -- Говорил; но она отвечала, что они служили у сэра Ричарда, а не у нее (сэр Ричард, это баронет, покойный отец ее), и что она знает о них только то, что отец мой был при нем управляющим или дворецким, и что баронет завещал ей обо мне позаботиться. Она не желала, кажется, распространяться об этом предмете и, давши этот ответ, поспешила услать меня за чем-то. С тех пор, однако же, я кое-что открыл. .. Звонят! Это она!
   И он исчез.
   Вскоре после возвращения леди Р** доложили о приезде мадам Жиронак. Я вышла к ней в столовую, и она сказала мне, что принесла показать леди Р** свои восковые цветы. Я пошла спросить леди Р**, не хочет
   ли она взглянуть на них, и леди приказала просить ее к себе. Цветы были, действительно, прекрасны. Леди Р** пришла в восторг и купила некоторые из них. Потом я сошла с мадам Жиронак опять вниз и долго с нею беседовала.
   -- Не нравится нам с моим мужем ваше положение, -- сказала она. -- Знаете ли что, мадмуазель де Шатонеф? Вам не мешало бы выучиться делать из воска цветы. Я буду учить вас даром; я открою вам даже то, чего не открывала никому из моих учениц: именно, способ приготовления воска и много других маленьких секретов, которые стоит узнать.
   -- Я очень бы рада выучиться этому искусству, -- отвечала я, -- только я могу вам платить за уроки, а иначе не согласна быть вашей ученицей.
   -- Хорошо, хорошо, не будем об этом спорить. Знаю, принимать одолжение никому неприятно, а вам и подавно; но учиться вы должны; так сделаем условие.
   Мы условились, и в продолжение всего времени, которое я пробыла у леди Р**, я занималась этим искусством так прилежно, что под руководством мадам Жиронак сделалась такою же художницей, как она. Она уверяла даже, что я ее превзошла, потому что у меня больше вкуса. Но возвратимся к моему рассказу.
   Простившись с мадам Жиронак, я пришла к леди Р** и застала ее сидящею перед столом и рассматривающею купленные ею цветы.
   -- Вы не знаете, Валерия, -- сказала она, -- как одолжили вы меня этими цветами! Что за прекрасное, благородное занятие для героини! Моя героиня будет жить этим искусством. Я дошла в моем романе как раз до той минуты, когда героиня находится в стесненных обстоятельствах и не знает, чем ей жить; теперь, благодаря вам, вопрос этот разрешен как нельзя лучше.
   Недели через две леди Р** сказала в заключение другого разговора:
   -- У меня есть для вас сюрприз, Валерия. Зима приходит к концу, и, что еще важнее, третий том мой будет готов недели через две. Сегодня ночью я напрасно призывала Морфея, и мне пришла в голову мысль. Вы знаете, я хотела отправиться на осень в Брайтон, но сегодня ночью мне пришло в голову уехать на твердую землю, в la belle France, не знаю только куда: в Гавр, в Диепп или в Париж? Что вы на это скажете? Я предполагаю совершить сентиментальное путешествие. Мы будем искать приключений, поедем, как Целия и Розамунда. Я с красивой короткой шпагой, в костюме юноши. Подурачимся, Валерия? А? Как вы думаете?
   Я не знала, что ей отвечать. Затея леди Р** была уж чересчур странна. Из того, что я слышала о приключениях леди Р** в Италии, я могла заключить, что она, подобно многим другим, считает себя вправе вести себя на чужбине, как ей вздумается, а я нисколько не желала быть в ее свите.
   -- Я знаю мое отечество очень хорошо, -- отвечала я, -- и уверяю вас, что нет страны неудобнее для маскарада. Мы испытаем слишком много неприятностей, путешествуя одни, и путешествие выйдет вовсе не сентиментальное. Лионель поедет с вами?
   -- Не знаю, право; впрочем, ему не мешало бы выучиться по-французски. Я думаю, возьму его с собою. Он проворный мальчик.
   -- Да. Откуда вы его достали?
   -- Он сын. .. одного фермера или чего-то в этом роде, -- сказала леди Р**, краснея. -- Отец его жил в имении моего отца; но его самого поручил мне, умирая, сэр Ричард.
   -- Поручил как слугу? -- спросила я. -- Он, мне кажется, слишком хорош для такой должности.
   -- Я дала ему воспитание, Валерия. Отец поручил мне его не как слугу, а просто завещал мне о нем позаботиться. Когда-нибудь, может статься, я буду в состоянии сделать для него и больше. Сегодня мы едем на бал к леди Г**. Вы знаете? Бал будет самый блестящий. Она дает только один вечер в год, но всегда с отличным вкусом. Боже мой, как уже поздно! А мне еще надо сделать столько визитов!
   -- Меня прошу вас извинить. Я обещала взять урок у мадам Жиронак.
   -- Что ж делать! Примусь за скучное дело одна. Может ли быть что-нибудь глупее? Разумная, бессмертная душа развозит визитные карточки!
   Бал у леди Г** был, действительно, великолепный. Я танцевала. Молодые аристократы, конечно, не считали меня достойною пройти с ними по пути жизни, но проскользнуть со мною в вальсе по паркету были очень не прочь, потому что к имени моему не было прицеплено название гувернантки. В Лондоне никто меня не знал, и я не занимала там этой должности. Мы сидели рядом с леди Р**. Через несколько минут она вскочила и поспешила, -- куда и зачем, не знаю, -- только место ее тотчас же заняла леди М**, бывавшая с дочерьми своими в числе гостей у леди Батерст.
   -- Забыли вы меня, мадмуазель де Шатонеф? -- спросила она, протягивая мне руку.
   -- Нет; очень рада вас видеть. Здоровы ли ваши дочери?
   -- Благодарю вас; вечером они довольно свежи, но по утрам все что-то бледны. Зима в Лондоне ужасная вещь; страшно вредит здоровью; да что делать? Надо выезжать; надо, чтобы нас везде видели; а вечера и балы каждый день. Если девушка не выйдет замуж в первые три сезона после первого появления в свет, так после уже мало надежды; она теряет свежесть молодости, столь привлекательную для мужчин. Никакое здоровье не выдержит такой жизни. Я часто сравниваю наших девушек с почтовыми лошадьми; зимою им задают страшную гонку и потом ведут летом откармливать в деревню, чтобы в следующий сезон начать снова. Это, право, ужасная жизнь; да что делать? Надо же выдавать дочерей замуж. Я с моими просто измучилась; пора бы им пристроиться. Пойдемте в другую комнату, мадмуазель де Шатонеф; там прохладнее и меньше народу. Дайте мне вашу руку. Может быть, мы встретим моих дочерей.
   Мы пришли в соседнюю комнату и сели в углу на софе.
   -- Здесь нас никто не подслушает, -- сказала леди М**. -- Скажите, пожалуйста, вы расстались с леди Батерст, но я не знаю почему. Что, это тайна?
   -- Нет. После отъезда Каролины мне нечего было у нее делать, и я не захотела оставаться. Вам, может быть, известно, что я приехала к леди Батерст в гости, и что непредвидимая перемена обстоятельств заставила меня остаться у нее в качестве наставницы Каролины.
   -- Да, я слышала что-то в этом роде; это у вас было, кажется, слажено как-то между собою, и леди Батерст была, я думаю, этому очень рада. Я, по крайней мере, сочла бы это за особенное счастье. Теперь вы у леди Р**. Скажите, если это не нескромный с моей стороны вопрос: что вы у нее такое?
   -- Она пригласила меня в секретарши, но я еще ни строки для нее не писала. Леди Р** угодно видеть во мне компаньонку, и я должна отдать ей справедливость, что она осыпает меня ласками.
   -- Я в этом не сомневаюсь, -- сказала леди М**, -- только мне кажется (извините, что я беру смелость вмешиваться в ваши дела: я от души желаю вам добра), мне кажется, что положение ваше в доме леди Р** не совсем таково, каким желали бы его видеть преданные вам люди. Всем известны ее странности, чтобы не сказать иначе, и вы, может быть, не замечаете, что она любит иногда болтнуть лишнее. При вас она, разумеется, остерегается; у нее доброе сердце, и она никого не захочет оскорблять умышленно; но в обществе она часто увлекается желанием блеснуть и говорить то, о чем следовало бы умолчать. Мне рассказывали, что намедни, за обедом у мистрисс В**, куда вы не были приглашены, она назвала вас, кажется, своим "очаровательным образцом", и когда у нее попросили объяснения этих слов, она сказала, что вы принимаете разные позы, а она пишет, по ее выражению, с натуры. Некоторые из молодых людей сказали или, лучше сказать, намекнули, что желали бы исполнять роль героя и стоять перед вами на коленях, а она отвечала, что не нуждается в их услугах, потому что для этой Мы сидѣли рядомъ съ леди Р**. Черезъ нѣсколько минутъ она вскочила и поспѣшили,-- куда и зачѣмъ, не знаю, -- только мѣсто ея тотчасъ же заняла леди М** бывавшая съ дочерьми своими въ числѣ гостей у леди Батерстъ
   -- Забыли вы меня, мадмоазель де-Шатонефъ? спросила она, протягивая мнѣ руку.
   -- Нѣть; очень рада васъ видѣть. Здоровы ли ваши дочери?
   -- Благодарю васъ; вечеромъ онѣ довольно свѣжи, по по утрамъ все что-то блѣдны. Зима въ Лондонѣ ужасная вещь; страшно вредятъ здоровью; да что дѣлать? Надо выѣзжать; надо, чтобы насъ вездѣ видѣли; а вечера и балы каждый день. Если дѣвушка не выйдетъ замужъ въ первые три сезона послѣ перваго появленія въ свѣтъ, такъ послѣ уже мало надежды; она теряетъ свѣжесть молодости, столь привлекательную для мужчинъ. Никакое здоровье не выдержитъ такой жизни. Я часто сравниваю вашихъ дѣвушекъ съ почтовыми лошадьми, зимою имъ задаютъ страшную гонку, и потомъ ведутъ лѣтомъ откармливать въ деревню, чтобы въ слѣдующій сезонъ начать снова. Это, право, ужасная жизнь; да что дѣлать? надо же выдавать дочерей замужъ. Я съ моими просто измучилась; пора бы имъ пристроиться. Пойдемте въ другую комнату, мадмоазель де-Шатонефъ, тамъ прохладнѣе и меньше народу. Дайте мнѣ вашу руку Можетъ-быть, мы встрѣтимъ моихъ дочерей.
   Мы пришли въ сосѣднюю комнату, и сѣли въ углу на софѣ.
   -- Здѣсь насъ никто не подслушаетъ, сказала леди М**. Скажите пожалуйста: вы разстались съ леди Батерстъ, но я не знаю почему. Что, это тайна?
   -- Нѣтъ. Послѣ отъѣзда Каролины мнѣ нечего было у нея дѣлать, и я не захотѣла оставаться. Вамъ, можетъ-быть, извѣстно, что я пріѣхала къ леди Батерстъ въ гости, и что непредвидимая перемѣна обстоятельствъ заставила меня остаться у нея въ качествѣ наставницы Каролины.
   -- Да, я слышала что-то въ этомъ родѣ; это у васъ было, кажется; слажено какъ-то между собою, и леди Батерстъ была, я думаю, этому очень рада. Я по-крайней-мѣрѣ сочла бы это за особенное счастье. Теперь вы у леди Р**. Скажите, если это не нескромный съ моей стороны вопросъ: что вы у нея такое?
   -- Она пригласила меня въ секретарши, но я еще ни строки для нея не писала. Леди Р** угодно видѣть во мнѣ компаньонку, и я должна отдать ей справедливость, что она осыпаетъ меня ласками.
   -- Я въ этомъ не сомнѣваюсь, возразила леди М**; только мнѣ кажется (извините, что я беру смѣлость вмѣшиваться въ ваши дѣла: я отъ души желаю вамъ добра), мнѣ кажется, что положеніе ваше въ домѣ леди P** не совсѣмъ таково, какимъ желали бы его видѣть преданные вамъ люди. Всѣмъ извѣстны ея странности, чтобы не сказать иначе, и вы, можетъ-быть, не замѣчаете, что она любитъ иногда болтнуть лишнее. При васъ она, разумѣется, остерегается; у нея доброе сердце и она никого не захочетъ оскорблять умышленно; но въ обществѣ она часто увлекается желаніемъ блеснуть и говорить то, о чѣмъ слѣдовало бы умолчать. Мнѣ разсказывали, что намедни, за обѣдомъ у мистрисъ В**, куда мы не были приглашены, она начала васъ, кажется, своимъ "очаровательнымъ образцомъ", и когда у нея попросили объясненія этихъ словъ, она сказала, что вы прививаете разныя позы, а она пишетъ, по ея выраженію, съ натуры. Нѣкоторые изъ молодыхъ людей сказали, или, лучше сказать, намекнули, что желали бы исполнять роль героя и стоять передъ вами на колѣняхъ, а она отвѣчала, что не нуждается въ ихъ услугахъ, по-тому-что для этой роли у нея есть какой-то пажъ или лакей, не помню навѣрное. Вѣдь это, разумѣется, не правда, мадмоазель ле-Шатонефъ?
   О! какъ закипѣла во мнѣ при этихъ словахъ кровь!
   Читатель уже знаетъ, на сколько тутъ было правды, но тонъ, которымъ все это было разсказано, ужаснулъ меня. Я покраснѣла до ушей и отвѣчала :
   -- Что леди Р** нѣсколько разъ, когда я сидѣла за книгой, а она писала, говорила мнѣ, что пишетъ съ меня свою героиню, правда, не зная ея причуды, я считала это за пустую фантазію. Повинуясь добродушно ея капризу, я никакъ не ожидала испытать такого оскорбленія, какъ вы мнѣ разсказываете. Что она обо всемъ этомъ разсказывала, не подлежитъ сомнѣнію, потому-что это знала только она да я.
   -- Да ея лакей.
   -- Лакей? Да, у нея есть -- нѣчто въ родѣ пажа.
   -- Именно. Мальчикъ лѣтъ пятнадцати или шестнадцати, проворный скороспѣлка, весьма многимъ обязанный леди Р**, и, если вѣрить молвѣ, не совсѣмъ ей чужой. Не замѣтили вы между ними сходства?
   -- Боже мой! Вы меня удивляете.
   -- Я вѣроятно говорю вамъ непріятныя вещи, продолжала леди Р**, взявши меня за руку. Но съ моей стороны лучше, я думаю, раскрыть намъ глаза, нежели подсмѣиваться радъ вами, когда васъ нѣтъ, какъ дѣлаютъ другія. Въ извѣстномъ отношеніи мы живемъ въ дурномъ обществѣ: случится ли что-нибудь скандалезное, пронесется ли какая-нибудь ложная молва, всѣ объ этомъ знаютъ, кромѣ героя разсказовъ. Рѣдко случается намъ найти истиннаго друга, который увѣдомилъ бы насъ объ этомъ. Ядъ разливается, а мы лишены возможности уничтожить его противоядіемъ, свѣтская дружба -- вздоръ. Я. какъ видите, поступила иначе; не знаю, будете ли вы мнѣ за это благодарны или нѣтъ: можетъ-быть, нѣтъ, за непріятныя вѣсти рѣдко благодарятъ.
   -- Нѣть, благодарю васъ отъ всего сердца, отвѣчала я. Я понимаю, что вы поступили по-дружески. Меня ужасно оскорбили, продолжала я, отирая выступившія на глазахъ слезы, но впредь я не подамъ повода къ такимъ разсказамъ, потому-что оставлю леди Р** при первой возможности.
   -- Послушайте? Я не рѣшилась бы сообщить вамъ вещи, которыя, какъ легко было предвидѣть, заставятъ васъ отказаться отъ покровительства леди Р**,-- если бы не обдумала, чѣмъ можно будетъ вознаградить васъ. Я считаю себя счастливой, что могу предложить вамъ мой домъ, гдѣ вы будете пользоваться уваженіемъ и удобствами жизни, если вамъ угодно принять мое предложеніе. Если бы я знала, что вы намѣрены разстаться съ леди Батерстъ, я предложила бы вамъ это тогда же. Теперь, однако же, вы слишкомъ взволнованы; такъ лучше поговоримъ объ этомъ въ другое время. Не хотите ли пріѣхать ко мнѣ завтра? Я пришлю за вами экипажъ въ два часа. Я пріѣхала бы къ вамъ сама, но присутствіе леди Р** помѣшаетъ намъ говорятъ о дѣлѣ. Скажите: пріѣдете вы?
   Я обѣщала; леди М** встала и подала мнѣ руку. Мы возвратились къ тому мѣсту, откуда ушли; тамъ застала я леди Р** въ жаркомъ спорѣ съ какимъ-то членомъ парламента. Я сѣла возлѣ нея незамѣтно, и погрузилась въ размышленія не очень веселыя. У меня страшно разболѣлась голова, и лицо мое приняло такое болѣзненное выраженіе, что это замѣтилъ даже собесѣдникъ леди Р**.
   -- Ваша protégée, кажется, нездорова, сказалъ онъ ей.
   Я отвѣчала леди Р**, что у меня болитъ голова, и что я желала бы, если можно, уѣхать домой.
   Она тотчасъ же согласилась, изъявляя свое сожалѣніе. Нечего и говорить, что, пріѣхавши домой, я поспѣшила удалиться къ себѣ въ комнату.
   Тутъ я сѣла и опустила голову на руки. Я слишкомъ быстро полагалась въ знаніи свѣта. Я начинала ненавидѣть его,-- ненавидѣть мужчинъ, и женщинъ еще больше. Что за уроки были мнѣ даны въ продолженіе одного года! Сперва мадамъ д'Альбре, потомъ леди Батерстъ, теперь леди Р**. Неужли, думала я, на свѣтѣ нѣтъ ни дружбы, ни великодушія? Мнѣ, въ моемъ раздраженномъ состояніи, казалось, что все на свѣтѣ ложь и притворство, что я -- идолъ людей, которому все приносится въ жертву. Черезъ нѣсколько времени я успокоилась, вспомнила о мадамъ Жиронакъ, и воспоминаніе о ея безкорыстной дружбѣ навело меня на лучшія мысли. Какъ ни была я огорчена, но понимала, что леди Р** пожертвовала мною только своему тщеславію, желанію блеснуть, и вовсе не имѣла намѣренія оскорблять меня. Остаться у нея, однако же, послѣ всего разсказаннаго мнѣ леди М**, было невозможно. Я начала думать, что мнѣ дѣлать? Мнѣ не хотѣлось говорить леди Р** о настоящей причинъ нашей разлуки; лучше, казалось мнѣ, найти какой-нибудь предлоги разстаться друзьями. Намѣреніе ея отправиться во Францію было прекраснымъ предлогомъ.
   Потомъ я начала размышлять о томъ, что говорила мнѣ леди М**. Какое мѣсто могла она предложить мнѣ у себя въ домѣ? У нея три дочери, но онѣ уже невѣсты, и воспитаніе ихъ, какъ говорится, окончено. Я не могла разрѣшитъ этой загадки, перестала объ ней думать и, наконецъ заснула.
   На слѣдующее утро я проснулась съ тяжелымъ сердцемъ и головною болью, но одѣлась и вышла къ завтраку. Леди Р** спросила меня о здоровьѣ и прибавила:
   -- Вы разговаривали вчера съ леди М**. Я и не знала, что вы съ ней знакомы. Между нами, Валерія,-- это одинъ изъ моихъ образцовъ.
   -- А она, я думаю, и не подозрѣваетъ этой чести, отвѣчала я.
   -- Вѣроятно. Впрочемъ, въ послѣднемъ моемъ романѣ она списана очень удачно. Леди М** -- прожектеръ; у нея вѣчно какіе-нибудь планы; въ настоящую минуту великая задача ея жизни -- выдать своихъ дочерей замужъ.
   -- Къ этой цѣли стремятся, я думаю, всѣ матери.
   -- И маневрируютъ, можетъ-быть, не менѣе леди М**, только съ большимъ искуствомъ; всѣ видятъ, чего она добивается, и это отгоняетъ молодыхъ людей; она успѣла бы скорѣе, если бы оставила ихъ въ покоѣ: дочери ея простыя, добрыя дѣвушки, совсѣмъ не гордыя и очень услужливыя. Но какимъ-образомъ познакомились вы съ леди М** такъ хорошо?
   -- Она жила нѣсколько времени съ старшею дочерью у леди Батерстъ.
   -- А, теперь понимаю.
   -- Я хочу къ ней съѣздить. Она обѣщала прислать за мною мною экипажъ въ два часа, и просила навѣстить ее, когда она уѣдетъ изъ столицы.
   -- Да вѣдь это невозможно; вы забыли о поѣздкѣ нашей во Францію.
   -- Я не думала, чтобы вы говорили это серьозно. Вамъ пришло это въ голову во время безсонницы, и я не предполагала, что вы не откажетесь отъ этой мысли и послѣ.
   -- О, нѣтъ! Я рѣшаюсь на что-нибудь быстро, и рѣдко отмѣняю своя намѣренія. Мы непремѣнно поѣдемъ въ Парижъ.
   -- Мнѣ едва ли можно будетъ ѣхать съ вами, леди Р**.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказала она съ удивленіемъ. Позвольте узнать, почему?
   Вы не знаете всѣхъ обстоятельствъ моей жизни; я должна васъ познакомить съ ними.
   Я разсказала ей, сколько мнѣ казалось необходимымъ, о моемъ семействѣ, и сказала, что я, легкомысленная; недостойная дочь, еще не приготовилась къ свиданью съ родителями и рѣшительно не хочу до того времени подвергаться опасности встрѣтить ихъ. Леди Р** начала меня уговаривать,-- доказывала, опровергала, сердилась, льстила, но все напрасно; наконецъ она не въ шутку разсердилась и вышла изъ комнаты. Вскорѣ потомъ явился Ліонель и сказалъ мнѣ, какъ обыкновенно, своимъ фамильярнымъ тономъ:
   -- Что это значитъ, мисъ Валерія? леди за что-то въ ярости: она дернула меня за ухо.
   -- И вѣроятно по-дѣломъ, отвѣчала я.
   -- Объ этомъ мнѣнія различны, возразилъ онъ. Не могу понятъ, за что она на меня налетѣла. Досталось и кухаркѣ мимоходомъ. Я не вытерпѣлъ, и говорю: "перестаньте, миледи". А она закричала: "вотъ я тебѣ дамъ миледи!"
   -- Вы знаете: она сердится, когда вы называете ее миледи; я и подумалъ, что она и на меня за то же гнѣвается, и говорю: "успокойтесь, Семпронія",-- а она меня за ухо.
   Я не могла не посмѣяться его разсказу, тамъ болѣе, что онъ говоритъ съ видомъ оскорбленной невинности.
   -- Вы заслужили наказаніе, сказала я наконецъ. Если вы оставите когда-нибудь леди Р**, то вамъ покажутъ, какъ обращаться со старшими; а такъ вы не проживете въ другомъ домѣ и часу. Леди Р** слишкомъ добра и позволяетъ вамъ больше, нежели позволятъ другіе. А сердится она вотъ за что: она хочетъ, чтобы я поѣхала съ нею во Францію, а я не хочу.
   -- Такъ вы насъ оставляете? спросилъ онъ печально.
   -- Кажется.
   -- Такъ и я же отойду. Надоѣло.
   -- Зачѣмъ? Вы не найдете себѣ такаго хорошаго мѣста
   -- Да и искать не стану. Я жилъ у нея только въ надеждѣ узнать, кто и гдѣ мои родители; но она не говоритъ мнѣ. Буду жить своимъ умомъ; "міръ моя устрица", какъ говорить Шекспиръ; и у меня достанетъ ума вскрыть ее.
   Я не забыла, что говорила мнѣ о Ліонелѣ леди М**; слова его доказывали, что тутъ кроется какая-то тайна. Я взглянула на его лице,-- въ немъ было фамильное сходство съ леди Р**. Тутъ я вспомнила и то, что она какъ-то неохотно говорила со мною объ этомъ предметѣ.
   -- Но почему же вы думаете, спросила я, что леди Р** не хочетъ сказать вамъ, кто ваши родители? Въ послѣдній разъ, когда мы говорили съ вами объ этомъ предметѣ, вы сказали, что узнали кое-что; а она говорила мнѣ, что отецъ вашъ былъ дворецкимъ или управляющимъ у сэра Ричарда.
   -- Это не правда. Она говорила мнѣ, что отецъ мой былъ у сэра Ричарда метръ-дотелемъ; и это оказалось неправдой: старая ключница, посѣщавшая меня въ школѣ, пріѣхала однажды сюда, замкнулась съ леди Р** и просидѣла съ ней около получаса. Когда она простилась, я пошелъ привестъ ей извощика, прицѣпился сзади, и прибылъ вмѣстѣ съ нею къ ея квартирѣ. Узнавши, гдѣ она живетъ, я поспѣшилъ домой, чтобы тамъ не замѣтили моего отсутствія, но рѣшился посѣтить ее. На другой день леди Р** дала мнѣ отнести на городскую почту письмо; оно было адресовано на имя мистрисъ Гринъ, въ тотъ самый домъ, у котораго вчера остановился извощикъ Я догадался, что письмо къ старой ключницѣ, продержалъ его у себя въ карманѣ до вечера, и отнесъ его самъ.
   -- Мистрисъ Гринь, сказалъ я (она была дома и пила чай съ какою-то другою старухой), я принесъ вамъ письмо отъ леди Р**. Это было съ годъ тому назадъ, мисъ Валерія.
   -- Странно, что она прислала сюда васъ, замѣтила мистри Гринъ.
   "-- Странно не то, что она послала письмо съ слугою, отвѣчалъ я, а то, что я слуга.
   "Я сказалъ это, мисъ Валерія, такъ только, чтобы послушать, что она отвѣтитъ.
   "-- Кто это вамъ проболтался? сказала опа, глядя на меня сквозь очки.
   "-- Не смѣю сказать, отвѣчалъ я, я обѣщалъ молчать.
   "-- Боже мой! не можетъ быть... нѣтъ, это невозможно! проговорила она, вскрывая письмо и вынимая изъ него банковый билетъ, который тотчасъ же скомкала въ рукъ. Потомъ она начала читать письмо; я отошелъ и сталъ между нею н окномъ. По временамъ она подносила письмо къ свѣчѣ, и въ тѣ минуты мнѣ удавалось прочитывать издали по строчкъ. Въ одномъ мѣстѣ было сказано: "все еще въ Колвервудъ-Галлъ"; въ другомъ: "единственный человѣкъ, оставшійся теперь въ Эссексѣ". Внизу страницы я замѣтилъ слова: "тайна" и "ничего не знаетъ". Наконецъ, старуха дочитала письмо.
   "-- Имѣете вы еще что-нибудь сказать? спросила она.
   "-- Нѣтъ, отвѣчалъ я. Вамъ хорошо платятъ за тайну, мистрисъ Гринъ.
   "-- Что вы хотите этимъ сказать? спросила она.
   "-- О, я знаю больше, нежели вы думаете, отвѣчалъ я.
   "-- На-счетъ чего? спросила она, нѣсколько смѣшавшись.
   "-- Давно ли вы были въ Эссексѣ? спросилъ я.
   "-- Давно ли? Да вамъ это на что?
   "-- Ну, такъ я предложу вамъ другой вопросъ: давно ли вы были въ Кольвервудъ-Галлъ?
   "-- Въ Кольвервудъ-Галлъ! Что вы знаете о Кольвервудъ-Галлѣ? Отъ, кажется, съ ума сошелъ. Ступайте, порученіе ваше исполнено. Ступайте, или я скажу миледи.
   "-- Желаю вамъ покойной ночи.
   "Я вышелъ и хлопнулъ дверью, но такъ, чтобы щеколда не заскочила; въ узкую щель началъ я слушать, что будетъ дальше, и мистрисъ Гринъ сказала своей гостьѣ:
   "-- Кто-нибудь съ нимъ да видѣлся; не могу понять, кто бы это могъ быть? Это меня ужасно тревожитъ. Да, этого роду тайны такъ и рвутся на свѣтъ.
   "-- Да, да, такъ же какъ убійство, отвѣчала другая старуха; я не знаю, въ чемъ тутъ дѣло; вижу только, что есть какая-то тайна, -- разскажите, мистрисъ Гринъ.
   "-- Я могу вамъ сказать только то, что тутъ дѣйствительно есть тайна, отвѣчала мистрисъ Гринъ, и что кто-нибудь да намекнулъ ему объ этомъ. Надо повидаться съ миледи,-- или нѣтъ, лучше не видаться; она такая причудливая,-- пожалуй присягнетъ, что это я ему все разсказала. Кромѣ меня и леди Р** есть только одинъ человѣкъ, которому извѣстно это дѣло, а онъ не могъ съ нимъ видѣться, потому что не встаетъ съ постели. Ровно ничего тутъ не понимаю. У, какъ дуетъ! Онъ двери-то бросилъ. Эти мальчишки никогда не притворяютъ дверей.
   "Мистрисъ Гринъ встала и затворила дверь; я ушелъ. Вотъ все, что я знаю, мисъ Валерія. Но какъ и почему это случилось, что сперва меня отдали въ школу, послѣ взяли и сдѣлали пажемъ, а потомъ лакеемъ, этого я не умѣю вамъ сказать. Признайтесь, что тутъ есть какая-то тайна.
   -- Все это очень странно, отвѣчала я, но я совѣтую вамъ остаться, и спокойно ждать разрѣшенія загадки. Разставшись съ леди Р**, вамъ еще труднѣе будетъ узнать истину.
   -- Не знаю, мисъ Валерія; дайте мнѣ только побывать въ Кольвервудъ-Галлѣ, такъ ужъ я что-нибудь да узнаю. Не даромъ же есть у меня въ головѣ мозгъ.-- Леди идетъ; прощайте, мисъ Валерія.
   Онъ поспѣшилъ уйти.
   Леди Р** медленно поднялась на лѣстницу и вошла въ комнату. Гнѣвъ ея прошелъ, но она смотрѣла мрачно и угрюмо; я едва могла узнать ее, потому-что, должно отдать ей справедливость, до-сихъ-поръ она ни разу не выходила изъ себя. Она сѣла въ свои кресла, и я спросила ее, не принесть ли ей перо и бумагу?
   -- Да! въ такомъ я состояніи, чтобы писать! отвѣчала она, облокотясь на столъ и закрывши Глаза руками. Вы не знаете, какъ я была раздосадована; я вымѣстила гнѣвъ мой на невинныхъ, я ударила этого бѣднаго мальчика,-- вспомнитъ стыдно! Увы! я рождена съ сильными страстями, и онѣ были постоянно причиною моихъ несчастій. Я думала, что лѣта усмирили ихъ, но по временамъ онѣ вспыхиваютъ съ прежнею силой. О, чего бы не дала я за вашъ тихій нравъ, Валерія! Сколько несчастій миновала бы я въ жизни! сколько избѣжала бы ошибокъ,-- едва не сказала, преступленій!
   Леди Р** очевидно говорила больше сама съ собою, нежели со мною, произнося послѣднія слова, и я не отвѣчала. Болѣе четверти часа прошло въ молчаніи; его нарушилъ Ліонель, пришедшій сказать, что пріѣхалъ экипажѣ леди М**.
   -- Вотъ кто всему причиною, сказала леди Р**. Поѣзжайте, Валерія, и возвратитесь: къ тому времени я сдѣлаюсь лучшей собесѣдницей.
   Я не отвѣчала ничего, но вышла изъ комнаты, надѣла шляпку и ушла къ леди М**. Она и дочери ея приняли меня очень радушно; но леди М** скоро отпустила дочерей и сказала мнѣ:
   -- Я говорила вамъ вчера, мадмоазель де-Шатонефъ, что желала бы имѣть васъ у себя въ домѣ. Вы спросите, вѣроятно, въ чемъ будутъ состоятъ ваши занятія, и я, признаюсь вамъ, не знаю, что на это отвѣчать. Вы не будете гувернанткой. Дочери мои не нуждаются въ гувернанткѣ, потому-что ученіе ихъ кончено; въ этомъ отношеніи вы могли бы бытъ имъ полезны только для музыки и пѣнія. Я желала бы, чтобы вы были ихъ компаньонкой; я увѣрена, что онѣ выиграютъ отъ этого очень много. Въ глазахъ постороннихъ вы будете моею гостьей, но такъ-какъ дочери мои будутъ пользоваться наставленіями вашими въ музыкѣ и пѣніи, то я прошу васъ принять то же жалованье, которое вы получаете теперь отъ леди Р**. Вы понимаете: я желаю, чтобы вы были для моихъ дочерей образцомъ, только не въ смыслѣ леди Р**. Предоставляю вамъ дѣйствовать въ этомъ по вашему усмотренію. Дочери мои васъ полюбили и со временемъ полюбятъ, безъ сомнѣнія, еще больше. Надѣюсь, что вы не откажетесь отъ моего предложенія.
   Въ предложеніи леди М** было столько деликатности, что я не могла не быть ей за него признательна; но оно показалось мнѣ только предлогомъ для доставленія мнѣ убѣжища безъ всякаго со стороны моей вознагражденія,-- и я сказала ей это.
   -- Нѣтъ, не думайте этого, отвѣчала леди М**. Я не хотѣла только назвать васъ учительницей; но обучая дѣтей моихъ музыкѣ, вы вполнѣ заслужите ваше жалованье; мы платимъ столько же и другимъ учителямъ, а вы и въ другихъ отношеніяхъ будете, я въ томъ увѣрена, чрезвычайно мнѣ полезны. Можно считать это дѣло рѣшеннымъ?
   Мы поговорили еще нѣсколько времени, и я согласилась. Давши слово переѣхать къ леди М** тотчасъ же послѣ отъѣзда леди Р**, или во всякомъ случаѣ не позже, какъ черезъ три недѣли, когда леди М** оставитъ Лондонъ, я простилась и уѣхала домой.
   Леди Р** сидѣла на томъ же мѣстѣ, гдѣ я ее оставила.
   -- И такъ, аудіенція кончена, сказала она. Васъ приняли, безъ всякаго сомнѣнія, какъ нельзя ласковѣе. О! я знаю эту женщину; я думала объ этомъ во время вашего отсутствія, и разгадала, чего ей отъ васъ хочется; но на это-то она, конечно, и издалека не намекнула. Она не такъ глупа. Вы увидите: переселившись къ ней, вы будете дѣлать, что ей угодно.
   -- Право, я не понимаю, что вы хотите сказать.
   -- Леди М** пригласила васъ къ себѣ какъ гостью, не назначая для васъ опредѣленнаго занятія?
   -- Она предложила мнѣ учить ея дочерей музыкѣ и быть при нихъ компаньонкой. Но положительно ничего не рѣшено.
   -- Хорошо, Валерія. Я знаю, я странная женщина; но вы скоро увидите, лучше ли будетъ вамъ у нея.
   -- Я не подала вамъ поводу, леди Р**, говорить со мною такимъ саркастическимъ тономъ. Я уже объяснила вамъ, почему не могу ѣхать съ вами во Францію, и даже разсказала, по этому случаю, многое о моихъ семейныхъ обстоятельствахъ, о чемъ желала бы лучше умолчать. Я остаюсь одна и должна же искать себѣ гдѣ-нибудь пріюта. Леди М** предложила мнѣ его, а мнѣ, въ моемъ положеніи, выбирать изъ чего. Будьте справедливы и великодушны.
   -- Да, да, я буду справедлива, отвѣчала леди Р** со слезами на глазахъ; но вы не знаете, какъ тяжело мнѣ съ вами разставаться! Несмотря на всѣ мои недостатки, я думала, что успѣла привязать васъ къ себѣ; Богъ свидѣтель, что я старалась заслужитъ вашу любовь. Если бы вы знали мою жизнь, вы не удивлялись бы, Валерія, моимъ странностямъ. Въ ваши лѣта я испытала вещи, которыя довели бы другую до отчаянія. Они оттолкнули меня отъ моихъ родныхъ. Брата я никогда не вижу. Я отказывалась отъ всѣхъ его приглашеній навѣсятъ его, и онъ сердить на меня; на это есть, однако же, причины, и годы не изгладятъ изъ моей памяти былаго.
   -- Я очень чувствую вашу пріязнь, отвѣчала я, и всегда буду вспоминать о васъ съ благодарностью. Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я къ вамъ равнодушна. Оставимъ, однако же, этотъ разговоръ. Онъ тяжелъ.
   -- Пожалуй, оставимъ; можетъ-быть это лучше всего.
   Чтобы перемѣнить разговоръ, я спросила:
   -- Братъ вашъ теперь баронетъ?
   -- Да, отвѣчала леди Р**
   -- Гдѣ онъ живетъ?
   -- Въ Эссексѣ, въ Кольвервудъ-Галлѣ, театрѣ всѣхъ моихъ несчастій.
   Меня поразили эти слова: вы помните, что говорилъ о Кольвервудъ-Галлѣ Ліонель. Я обратила разговоръ на другіе предметы; къ обѣду леди Р** успокоилась и была любезна по прежнему.
   Съ этой минуты до отъѣзда леди Р** въ Парижъ не было ни слова сказано о леди М**. Леди Р** была со мною ласкова и учтива, но уже не наказывала столько дружбы, какъ бывало прежде. Время ея проходило въ приготовленіяхъ къ дорогѣ. Она брала съ собою только Ліонеля и одну горничную. Наконецъ день ея отъѣзда былъ назначенъ, и я написала объ этомъ леди М**, которая и извѣстила меня въ отитъ, что это какъ нельзя больше кстати, потому-что она намѣрена; ѣхать изъ Лондона завтра. Вечеръ на-канунѣ отъѣзда леди Р** былъ печальный. Мнѣ тяжело было съ ней разставаться, тяжеле, нежели я воображала; живя съ добрымъ человѣкомъ, привязываешься къ нему сальнѣе, нежели предполагаешь, и узнаешь это только въ минуту разставанья.
   Леди Р** была очень печальна, и сказала мнѣ:
   -- Валерія, я предчувствую, что мы больше не увидимся; а я не суевѣрна. Положа руку на сердце, я могу сказать, что вы единственное существо, къ которому чувствовала я истинную привязанность въ лѣта зрѣлаго возраста. Что-то говоритъ мнѣ: "не ѣзди во Францію", и между-тѣмъ что-то меня туда тянетъ. Если я возвращусь назадъ, Валерія, надѣюсь, что вы будете считать домъ мой своимъ, если обстоятельства заставятъ васъ искать крова. Не скажу ничего болѣе: я знаю, что я странная женщина, но, прошу васъ, вѣрьте моей искренней дружбѣ и всегдашней готовности служить вамъ. Я обязана вамъ нѣсколькими мѣсяцами счастія, а это много значитъ. Да благословитъ васъ Богъ, милая Валерія!
   Слова ея тронули меня до слезъ, и голосъ у меня дрожалъ, когда ее благодарила.
   -- Простимся теперь, сказала она. Я уѣду слишкомъ рано; завтра мы не увидимся.
   Она положила мнѣ въ руку небольшой пакетъ, поцѣловала меня и ушла поспѣшно къ себѣ въ комнату.
   Человѣкъ любитъ перемѣну, это правда; но съ ней всегда сопряжено грустное чувство; даже при перемѣнѣ квартиры, -- узелки, связки, бумажки и обрывки, валяющіеся по-полу, даютъ какой-то грустный оттѣнокъ самому жилищу. На меня это сдѣлало особенное впечатлѣніе; въ-продолженіе послѣдняго года я такъ часто переѣзжала съ квартиры на квартиру, что судьба, казалось мнѣ, избрала меня своею игрушкой. Я сидѣла въ своей спальнѣ; вещи мои были уложены, но еще не сказаны; я думала о послѣднемъ разговорѣ съ леди Р** и мнѣ было онъ грустно. Данный мнѣ ею пакетъ лежалъ еще не вскрытый на столѣ.
   Вдругъ кто-то постучался въ дверь. Я думала, что это горничная леди Р**, и сказала: "войдите".
   Вошелъ Ліонель.
   -- Это вы, Ліонель? что вамъ?
   -- Я зналъ, что вы еще не спите, и подумалъ, что вѣдь мы уѣдемъ завтра рано, и не кому будетъ связать ваши вещи; такъ вотъ я и пришелъ помочь вамъ теперь, если надо, мисъ Валерія.
   -- Благодарю васъ, Ліонель, за вниманіе. Я замкну ящики, а вы обвяжите ихъ веревками.
   Когда это было сдѣлано, онъ сказалъ мнѣ:
   -- Прощайте, мисъ Валерія. Мы скоро увидимся.
   -- Скоро? Едва ли, Ліовель; леди Р** располагаетъ проѣздить w меньше полугода.
   -- Да я этого не располагаю, отвѣчалъ онъ.
   -- Напрасно, если вы думаете отказаться отъ такого выгоднаго мѣста. Вы получаете необыкновенное жалованье: двадцать фунтовъ въ годъ, не такъ ли?
   -- Да, мисъ Валерія. Въ другомъ мѣстѣ не дадутъ мнѣ и половины: но есть причины, которыя заставляютъ меня оставить службу леди Р**. За что даетъ она мнѣ двадцать фунтовъ въ годъ? Я долженъ и хочу это узнать. Не за красоту же она мнѣ платить такъ дорого; вамъ -- дѣло другое, вамъ она можетъ дать и двѣсти, и все-таки дастъ мало.
   -- Пора вамъ итти, Ліонель. Теперь не время говорить комплименты. Прощайте.
   Я затворила за нимъ дверь и легла. Сонъ мой былъ крѣпокъ и продолжителенъ, какъ всегда бываетъ послѣ душевнаго волненія. Я проснулась около десяти часовъ утра; на звонокъ явилась ко мнѣ кухарка, и сказала, что кромѣ нея и меня никого уже нѣтъ въ домѣ. Я встала, и, проходя мимо стола, замѣтила другой пакетъ вози того, который дала мнѣ наканунѣ леди Р**. Онъ былъ адресованъ на мое имя и я вскрыла его. Въ немъ нашла я миніатюрный портретъ леди Р**, снятый съ нея въ молодости; она была въ то время, какъ видно, очень хороша собою. Внизу было написано: "Семпрооія въ осемнадцать лѣтъ. Храните его на память обо мнѣ, Валерія, и не раскрывайте приложенной къ нему бумаги, пока не получите на то моего позволенія или не услышите о моей смерти".
   Я положила портретъ на столъ и вскрыла пакетъ, полученный мною отъ леди Р** на-канунѣ. Въ немъ было сто фунтовъ стерлинговъ, то-есть почти вдвое противъ того, что мнѣ слѣдовало получитъ. Все это навело на меня еще большую грусть, и я глубоко "вздохнула, пряча вещи въ шкатулку. Время летѣло; я обѣщала пріѣхать къ леди М** въ часъ, какъ скоро она пришлетъ за мною винахъ. Я поспѣшила одѣться, собрала мои остальныя вещи, и пошла завтракать. За завтракомъ получила я письмо. Оно было адресовано въ домъ леди Батерстъ, а оттуда переслано въ домъ леди Р**. Оно было отъ мадамъ Паонъ; вотъ что она мнѣ писала:
   "Любезная мадмоазель де-Шатонефъ!
   "Такъ какъ вы, вѣроятно, не читаете французскихъ газетъ, то я обѣщаю васъ, что предсказанія ваши касательно господина Г** сбылсь. Черезъ мѣсяцъ послѣ свадьбы онъ бросилъ жену и началъ проводить все время за игорнымъ столомъ, возвращаясь домой только за новыми деньгами. Наконецъ она отказала ему въ этомъ. Онъ пришелъ въ ярость и ударилъ ее. На прошедшей недѣлѣ она подала просьбу о разводѣ, и дѣло рѣшено въ ея пользу; она избавлена отъ чудовища, и сохранила свое имѣніе. Вчера поутру она была у меня, показала мнѣ ваше письмо, и спросила меня, не переписываюсь ли я съ вами, и нельзя ли васъ уговорить возвратиться къ ней.
   Я, разумѣется, не могла сказать ей объ этомъ ничего положительнаго; но я увѣрена, что если вы произнесете слово прощенія, то она напишетъ къ вамъ и будетъ просить васъ къ себѣ. Послѣ вашего письма къ ней, я думаю, это иначе и быть не можетъ. Рѣшите сами. Жду отъ васъ скораго отвѣта. Мадамъ д'Альбре бываетъ у меня почти каждый день и ждетъ его съ нетерпѣніемъ.

"Ваша Эмилія Паонъ, урожденная Мерсе."

   Я съ тою же почтой отвѣчала ей слѣдующее.
   "Любезная мадамъ Паонъ!
   "Отъ всей души прощаю я мадамъ д'Альбре, но при всемъ тонъ не могу принять ея приглашенія. Вспомните, что она обвинила меня передъ всѣми своими знакомыми въ неблагодарности и клеветѣ. Какъ же явиться мнѣ въ обществѣ, изъ котораго я была изгнана за такое поведеніе? Или я дѣйствительно виновата, и въ такомъ случаѣ не заслуживаю ея покровительства, или невиновата, и слѣдовательно жестоко оскорблена тѣмъ, что она такъ больно дала мнѣ почувствовавъ мою зависимость, и вытолкнула меня въ свѣтъ съ запятнанною репутаціей. Могу ли я жить у нея спокойно послѣ такой несправедливости? И ловко ли ей самой будетъ представить меня опять какъ свою protégée? Не прійдется ли ей краснѣть при каждой встрѣчѣ съ нашими общими знакомыми? Увѣрьте ее въ томъ, что я забываю все прошедшее и желаю ей всякаго счастія; но возвратиться къ ней я не могу. Скорѣе умру съ голоду. Если бы она знала, что вытерпѣла я вслѣдствіе ея поступка, она пожалѣла бы обо мнѣ вѣроятно больше, но что сдѣлано, то сдѣлано. Прошедшаго не воротить. Прощайте, мадамъ Паонъ. Благодарю васъ за участіе.

Ваша Валерія".

   У меня было очень тяжело на сердцѣ, когда я писала эти строки, и я уѣхала къ леди М** въ Сентъ-Джемсъ-скверъ въ мрачномъ расположеніи духа. Если бы улыбки, привѣтствія и пожатія рукъ могли меня утѣшить, въ нихъ не было недостатка. Мнѣ показали всѣ комнаты внизу, потомъ комнату леди М**, комнаты ея дочерей, и наконецъ мою. Я была рада, когда осталась одна и могла заняться приведеніемъ моихъ вещей въ порядокъ.
   Назначенная для меня комната была очень удобна и убрана лучше комнатъ дочерей леди М**, и вообще я играла роль гостьи, а не гувернантки. Горничная была со мною очень учтива, и, помогая мнѣ убирать вещи, не пробовала быть со мною фамильярною.
   Я забыла сказать читателю, что леди М** была вдова;- лордъ М** умеръ года два тому назадъ; старшій сынъ ея, теперешній лордъ М**, былъ въ это время на твердой землѣ.
   Подали обѣдать. За столомъ было только двое постороннихъ. Со мною обходились съ чрезвычайною внимательностью. Ввечеру я играли и пѣла; дочери леди М** тоже пѣли; голоса у нихъ хорошіе, но мало выраженія; я увидѣла, что могу быть для нихъ полезною.
   Леди М** спросила меня потихоньку, что я думаю о пѣньѣ ея дочерей? Я откровенно сказала ей мое мнѣніе.
   -- Послушавши васъ, невозможно сомнѣваться въ вѣрности вашихъ замѣчаній, сказала она. Я знала, что вы хорошо поете, но такого совершенства никакъ не ожидала.
   -- Если ваши дочери любятъ музыку, такъ скоро будутъ пѣть не хуже моего, отвѣчала я.
   -- Это невозможно! но онѣ все-таки многому научатся. Вы какъ-будто устали? Хотите отдохнуть? Августа пойдетъ съ вами.
   -- Да, у меня болитъ голова, отвѣчала я, и воспользуюсь вашимъ позволеніемъ.
   Августа, старшая дочь ея, зажгла свѣчу, и мы ушли съ нею ко мнѣ въ комнату. Поговоривши со мною минуть десять, она пожелала мнѣ покойной ночи, и такимъ-образомъ провела я первый день въ Сентъ-Джемсъ-скверѣ.
   На другой день мы уѣхали въ родовое помѣстье леди М**, Гаркингъ-кастль, въ Дорсетширѣ, и я рада была покою послѣ шумнаго лондонскаго сезона. Молодыя дѣвушки были, какъ справедливо замѣтила леди М**, измучены безконечными вечерами; но въ деревнѣ поправились менѣе нежели въ недѣлю. Это были премилыя, простыя и негордыя двушки. Я скоро къ нимъ привязалась. Я занялась съ ними музыкой и онѣ дѣлали большіе успѣхи. Кромѣ-того я выучила ихъ дѣлать изъ воску цвѣты..Вотъ все, что могла я для нихъ сдѣлать, если не считать ѣдкихъ и кроткихъ замѣчаній касательно кое-чего, что казалось мнѣ не совсѣмъ приличнымъ въ ихъ поведеніи. Леди М** была, повидимому, вполнѣ мною довольна, и обращалась со мною съ особеннымъ уваженіемъ. Въ короткое время я свыклась съ новымъ положеніемъ и была счастлива.
   Въ первый мѣсяцъ не было въ домѣ гостей; но потомъ леди М** разослала приглашенія. Она говорила, что ей нужно по-крайней-мѣрѣ четыре недѣли на отдыхъ послѣ сезона, да и дочерямъ ея это очень и очень не мѣшало. Гостей ждали въ понедѣльникъ; въ пятницу леди М** приказала старшей дочери своей, Августѣ, надѣть только-что сшитое для нея дома платье, и прійти къ ней. Августа одѣлась и пришла; леди М**, осмотрѣвши платье, сказала:
   -- Что-то оно мнѣ не нравится, Августа; не знаю, въ чемъ ошибка, а ошибка есть, оно виситъ какъ-то не граціозно.
   Я въ это время читала книгу и, естественно, обратила глаза на платье. Ошибка была замѣчена мною въ ту же минуту; я указала ее, а помощью нѣсколькихъ булавокъ дала юбкѣ совсѣмъ другой видъ.
   -- Еще талантъ, мадмоазель де-Шатонефъ! сказала леди М**. Я этого никакъ не предполагала, хотя и должна признаться, что никто не одѣвается съ такимъ вкусомъ, какъ вы. Душевно благодарю васъ за указаніе.
   -- Очень рада служить вамъ, отвѣчала я, и прошу васъ всегда располагать мною. Дѣйствительно, говорятъ, что я имѣю даръ одѣваться къ лицу.
   -- Кажется, у васъ на все есть дарованія, сказала леди М**. Поди, Августа, покажи швеѣ, что и какъ исправить. Конечно, продолжала она, обращаясь ко мнѣ, шитъ платья дома -- это экономія, но я право не въ силахъ платить страшныя цѣны мадамъ Дебелли. У меня огромные расходы, и я поневолѣ должна беречь деньги. Разница между платьемъ, шитымъ дома и у модистки, конечно, слишкомъ велика: все какъ-то ловче и изящнѣе; но экономія,-- вы не повѣрите: почти почти двумя третями выходитъ все дешевле.
   -- Если вы позволите мнѣ заняться немножко гардеробомъ, отвѣчала я, такъ думаю, что у васъ и дома будутъ шить не хуже, чѣмъ у мадамъ Дебелли. Я надѣюсь быть вамъ въ этомъ случаѣ полезна.
   -- Вы очень добры, мадмоазель де-Шатонесъ; но мнѣ, право, совѣстно.
   -- Нисколько, помилуйте! Если вы только позволите.
   -- Дѣлайте, какъ вамъ угодно, отвѣчала леди М**. Я предоставлю вамъ полную власть надъ всѣмъ домомъ, если хотите; и буду валъ очень обязана. Вотъ подали экипажъ; выѣдете вы сегодня?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ.
   -- Такъ я возьму съ собою Гортензію и Эми, а Августа останемся съ вами.
   Леди М** уѣхала, а я пошла въ комнату, гдѣ шили платье, сдѣлала въ немъ кое-какія перемѣны, чтобы оно шло больше къ лицу Августѣ, и выкроила два другихъ платья, для Гортензіи и Эми. Желая угодить леди М**, я сама принялась шить, и когда она возвратила", платье Августы было готово. Оно, дѣйствительно, получило совсѣмъ другой видъ, и Августа была въ немъ очень авантажна. Она была въ восторгѣ и пошла показать его матери. За обѣдомъ леди М** не знала, какъ благодарить меня. Другія два платья вышли также удачны, и съ этой минуты до-тѣхъ-поръ, пока я не переселилась отъ леди М**, всѣ платья, не только дочерей ея, но и ея самой, шились дома. Я всегда подавала въ этихъ случаяхъ совѣты, указывала, какъ что сдѣлать, всегда умѣла угодить. Я считала моею обязанностью быть, въ чемъ только могла, полезною, и комплименты на счетъ моего вкуса были дли меня достаточною наградою.
   Время шло. Осенью была посватана Августа, а на святкахъ и Гортензія, вторая дочь леди М**. Обѣ онѣ составили хорошія партіи. Леди М** была въ восторгѣ.
   -- Не странно ли, мадмоазель де-Шатонефъ, говорила она: я металась въ продолженіе двухъ сезоновъ день и ночь, въ надеждѣ поймать для нихъ мужей, и вотъ вдругъ онѣ выходятъ замужъ,-- гдѣ же? въ глуши, въ деревнѣ! Я обязана этимъ вамъ: вы одѣваете ихъ съ такимъ искуствомъ.
   -- Я думаю, что онѣ обязаны этимъ деревенской жизни: онѣ очень здѣсь понравились, отвѣчала я. Кромѣ-того, здѣсь молодые люди могутъ оцѣнить ихъ прекрасныя душевныя качества лучше, нежели на балахъ въ Лондонѣ.
   -- Думайте, какъ хотите, возразила она, а я убѣждена, что это оттого, что онѣ одѣты съ такимъ вкусомъ. Всѣ удивляются ихъ платьямъ, всѣ просятъ выкроекъ. Теперь у меня остается только Эма, но я и ее надѣюсь пристроить съ помощью сестеръ.
   -- Эми премилая дѣвушка, отвѣчала я, и я на вашемъ мѣстѣ не спѣшила бы съ нею разстаться.
   -- А я такъ напротивъ, возразила леди М**. Вы не можете себѣ вставить, сколько съ ними издержекъ; а состояніе у меня не Богъ знаетъ какое. Какъ вы думаете? неправда ли, что лиловый цвѣтъ больше всѣхъ Эми къ лицу?
   -- Ей почти всѣ цвѣта идутъ
   -- Да, если фасонъ указанъ вами. Черезъ двѣ недѣли мы ѣдемъ въ Лондонъ, вы знаете? Надо позаботиться о приданомъ. Вчера мы рѣшили праздновать обѣ свадьбы въ февралѣ. Я разсчитываю на васъ, мадмоазель де-Шатонефъ; вы выдумаете на этотъ день для Эми что-нибудь distingué. Кто знаетъ, можетъ-бытъ это и ей доставитъ мужу. Однако, уже поздно; прощайте.
   Я не могла надивиться, какъ торопится леди М** сбыть съ рукъ своихъ дочерей. Во все время моего у нея пребыванія она только объ этомъ и думала. Желаніе увидѣть своихъ дочерей хорошо пристроенными было естественно, но она обращала вниманіе только на связи и денежныя средства жениховъ, а о личности ихъ вовсе не заботилась.
   Черезъ двѣ недѣли послѣ Рождества мы уѣхали въ Лондонъ, и начали хлопотать на счетъ приданаго. Однажды утромъ слуга доложилъ, что какой-то молодой джентльменъ желаетъ меня видѣть, и ждетъ въ столовой. Я сошла внизъ, удивляясь, кто бы могъ это быть, и увидѣла передъ собою Ліонеля, пажа леди Р**, одѣтаго во фракъ, и смотрящаго настоящимъ джентльменомъ. Онъ поклонился мнѣ съ большимъ почтеніемъ, съ гораздо большимъ, нежели какъ бывало прежде, когда онъ былъ пажемъ у леди Р**, и сказалъ:
   -- Я рѣшился прійти къ вамъ, мисъ Валерія, потому что, полагаю, вы принимали во мнѣ нѣсколько участія. Я пришелъ разсказать вамъ, что со мною случилось. Я уже четыре мѣсяца какъ въ Англіи, и не потерялъ этого времени даромъ.
   -- Очень, рада васъ видѣть, Ліонель, хотя и жалѣю, что вы оставили леди Р**. Надѣюсь, вы довольны результатовъ вашихъ розысковъ?
   -- Это длинная исторія, мисъ Валерія, и если вы хотите меня вы, слушать, такъ присядьте, пока я буду вамъ разсказывать.
   -- Надѣюсь, что разсказъ вашъ будетъ не слишкомъ дологъ, Ліонель; черезъ часъ мнѣ надо ѣхать съ леди М**. -- Но говорите.
   Я сѣла, и Ліонель началъ:
   "-- Мы прибыли въ Дувръ къ вечеру того же дня, когда выѣхали изъ Лондона. Леди Р** была цѣлый день въ какомъ-то волненіи, и заболѣла, такъ-что принуждена была пробыть въ Дуврѣ дней пять. Какъ-скоро она оправилась, я счелъ за лучшее взять у нея мое жалованье прежде, нежели мы оставимъ Англію. Я подалъ ей счетъ, и изложилъ мою просьбу.
   "-- А на что вамъ деньги? спросила она.
   "-- Я хочу отдать ихъ въ вѣрныя руки, отвѣчалъ я.
   "-- Это значитъ, что въ моихъ рукахъ онѣ, по вашему, не въ безопасности?
   "-- Нѣтъ, сказалъ я, не то. Положимъ, съ вами случится несчастье за границей; повѣрятъ ли ваши душеприкащики, что вы остался должны простому пажу больше двадцати пяти фунтовъ сверхъ годоваго жалованья? Они скажутъ: этого быть не можетъ, и не отдадутъ мнѣ моихъ денегъ. Они не повѣрятъ, чтобы я получалъ такое большое жалованье.
   -- Это отчасти справедливо, сказала она;. можетъ-быть, дѣйствительно, лучше заплатить вамъ теперь.
   Сдѣлавши счетъ, она дала мнѣ вексель на своего банкира. Мы должны были отплыть на другой день въ девять часовъ утра. Погода стояла хорошая и леди Р** отправилась прямо въ каюту. Горничная спросила у меня стклянку съ солью, которую я нарочно оставилъ подъ подушкою софы въ гостинницѣ. Я отвѣчалъ, что забылъ ее, и еще успѣю сбѣгать. Я отправился въ ту же минуту, но постарался возвратиться не раньше, какъ когда пароходъ тронулся уже съ мѣста. Я началъ кричать: стой! стой! зная, что пароходъ не становится, хотя онъ отошелъ отъ берега всего только шаговъ на двадцать. Я видѣлъ, какъ горничная леди Р** бросилась къ капитану и начала его упрашивать; но это не помогло: я остался въ Англіи, и леди Р** никакъ не подозрѣвала, чтобы это было съ умысломъ.
   "Я пробылъ на пристани, пока пароходъ не отошелъ мили на двѣ, потомъ отправился назадъ сквозь толпу людей, осыпавшихъ меня совѣтами и наставленіями, какъ догнать мнѣ леди въ Кале. Я возвратился въ гостинницу за частью моего гардероба, которую не отправилъ на пароходъ, и началъ разсуждать, что мнѣ дѣлать.
   Я вошелъ къ продавцу платья; у него въ лавкѣ висѣли только матросскія вещи, и я разсчелъ, что мнѣ и въ-самомъ-дѣлѣ лучше сего одѣться матросомъ. Я потребовалъ себѣ пару.
   "-- Вы вѣроятно собираетесь выйти въ море, сказалъ купецъ, догадываясь не совсѣмъ удачно, потому-что я съ умысломъ остался на суше.
    "Какъ бы то ни было, я сторговалъ себѣ полную пару, промѣнялъ мою ливрею, и переодѣлся въ особой комнатѣ. Потомъ я зашелъ опять въ гостинницу, взялъ мое остальное платье, и уѣхалъ съ отходящей почтовой коляской въ Лондонъ. Я пришелъ къ вамъ сюда, въ этотъ домъ, но вы уже уѣхали, и я рѣшился отправиться въ Кольвервудъ-Галль".
   -- Теперь я должна васъ оставить, Ліонель, сказала я. Мнѣ надо ѣхать съ леди М**. Приходите завтра пораньше, я дослушаю вашу исторію.
   Онъ пришелъ на слѣдующее утро и продолжалъ:
   "-- Маленькія вещи, мисъ Валерія, даются намъ иногда труднѣе большихъ; вы не можете себѣ представить, чего мнѣ стоило отыскать Кольвервудъ-Галль. Я спрашивалъ многихъ въ гостинницѣ, гдѣ остановился, но никто не могъ мнѣ сказать, гдѣ это мѣстечко. Я пошелъ на почту и спросилъ, какія коляски ѣдутъ въ Эссексъ? Мы отвѣтили: "а вамъ въ какое мѣсто?" -- Въ Кольвервудъ-Галль. И никто не могъ мнѣ сказать, въ которомъ экипажѣ долженъ я отправиться, и близъ какого города находится Кольвервудъ-Галль. Наконецъ я узналъ, что мнѣ было нужно, отъ дворника въ "Головѣ Сарацина", который получалъ пакеты съ этимъ адресомъ; онъ проводилъ меня къ кучеру, который и объявилъ, что его коляска проѣзжаетъ въ милѣ отъ жилища сэра Александра Мойстина. До-тѣхъ-поръ я никогда не слыхалъ дѣвическаго имени леди Р**. Я получилъ уже отъ ея банкира деньги, и уѣхалъ изъ Лондона на слѣдующій день.
   "Меня высадили въ деревнѣ Вестъ-Гетъ, въ гостинницѣ "Герба Мойстина". Я ѣхалъ въ матросскомъ платьѣ, и старался поддержать мою роль въ разговорахъ съ пассажирами, что довольно легко, когда собесѣдники ничего не смыслятъ въ морскомъ дѣлѣ. Кучеръ сказалъ, что мнѣ ближе всего остановиться въ этой гостинницѣ, если я намѣренъ идти въ Кольвервудъ-Галль. Я взялъ свои пожитки и сошелъ, а коляска отправилась дальше. Матросъ -- диковинка въ деревнѣ, мисъ Валерія; меня засыпали вопросами, но я отвѣчалъ имъ тоже вопросами. Я сказалъ, что прежде, при старомъ баронетѣ, у меня были здѣсь друзья, но что я ихъ мало помню, потому-что съ-тѣхъ-поръ прошло много времени. Я спросилъ, нѣтъ ли еще къ живыхъ кого-нибудь изъ старыхъ служителей? Содержательница гостинницы отвѣчала, что есть одинъ, Робертсъ, который живетъ еще въ деревнѣ, и уже нѣсколько лѣтъ не встаетъ съ постели. Его-то мнѣ и надо было увидѣть. Я спросилъ, что сталось съ его семействомъ? Дочь, отвѣчали мнѣ, вышла замужъ за Грина и живетъ гдѣ-то въ Лондонѣ, а сынъ женился на Китти Вильсонъ, служить сторожемъ гдѣ-то близъ Портсмута и прижилъ уже много дѣтей.
   "-- Да, это правда, подхватилъ я смѣясь; насъ-таки не мало.
   "-- Какъ? Такъ вы внукъ стараго Робертса? воскликнула моя хозяйка. Точно, мы слышали, что Гарри, кажется, пошелъ въ матросы.
   "-- Ну, а гдѣ же мнѣ найти старика-то? продолжалъ я.
   "-- Пойдемте, сказала хозяйка; онъ живетъ вотъ тутъ, рядомъ, и радъ радехонекъ будетъ, что нашлось съ кѣмъ поболтать. Скучно ему лежатъ вѣчно одному.
   "Мы пошли. Шаговъ за сто отъ гостиницы, хозяйка остановилась у дверей небольшаго домика, и кликнула какую-то мистрисъ Мешинъ, чтобы сказать старому Робертсу, что пришелъ одинъ изъ его внуковъ. На порогѣ явилась покрытая табакомъ старуха, посмотрѣла на меня сквозь очки, и ушла обратно въ домъ. Вслѣдъ затѣмъ меня позвали, и я вошелъ. Въ постель лежалъ старикъ съ бѣлыми какъ серебро волосами. Мистрисъ Мешинъ, въ очкахъ, убирала комнату.
   "-- Какъ поживаешь, старый ребенокъ? сказалъ я, въ стиль Т. П. Кука.
   "-- Что такое? Плохо слышу, отвѣчалъ старикъ.
   "-- Каково поживаете? повторилъ я.
   "-- О, хорошо; для старика хорошо. Такъ ты мой внукъ Гарри? Ну, очень радъ. Вы можете идти, мистрисъ Мешинъ; притворите дверь, да прошу не подслушивать въ замочную скважину.
   "Мистрисъ Мешинъ вышла ворча изъ комнаты и захлопнула за собою дверь.
   "-- Она ужасно сердитая, сказалъ старикъ; а при мнѣ никого больше нѣтъ. Не весело лежать въ постелѣ, въ душной комнатъ; а еще скучнѣе, когда ходитъ за тобою этакая старуха; просишь ее поговорить -- молчитъ, просишь замолчать -- говоритъ. Ну, очень радъ тебя видѣть. Надѣюсь, ты не уйдешь сію же минуту, какъ сдѣлалъ братъ твой, Томъ. Мнѣ вѣдь рѣшительно не съ кѣмъ поболтать. Ну что, нравится тебѣ море?
   "-- Берегъ лучше.
   "-- Всѣ матросы поютъ эту пѣсню. А я охотнѣе вышелъ бы въ море, чѣмъ лежать тутъ цѣлые дни и мѣсяцы. А все отъ того, что встарину, бывало, день и ночь бродилъ за браконьерами; тогда я не зналъ, что значитъ прилечь,-- такъ вотъ теперь и отлеживайся. А велико должно быть море?
   "Я былъ радъ, что старикъ въ полномъ и здравомъ умѣ; выслушавши его замѣчанія на счетъ своего сына и моихъ мнимыхъ братьевъ и сестеръ, о которыхъ я отъ него же узналъ многое, я простился и обѣщалъ прійдти къ нему на слѣдующее утро.
   "Возвратившись въ гостинницу, я могъ уже отвѣчать на всѣ вопросы касательно моихъ предполагаемыхъ родственниковъ и въ свою очередь пустился разспрашивать о фамиліи владѣльцевъ Кольвервудъ-Гиля. Къ вечеру сошлось въ гостинницу множество народа, поднялся шумъ, закружились тучи табачнаго дыму, и я ушелъ спать. На другое утро я пришелъ къ старому Робертсу, и приходъ мой очень его обрадовалъ.
   "-- Ты добрый мальчикъ, сказалъ онъ, что пришелъ навѣстить больнаго старика, къ которому по цѣлымъ недѣлямъ ни души не заглядываетъ. Разскажи же мнѣ, что ты видѣлъ въ послѣднюю твою поѣздку.
   "-- Въ послѣдній разъ я былъ на почтовомъ пароходѣ. Онъ шелъ изъ Дувра въ Кале.
   "-- Это должно быть весело; куча пассажировъ!
   "-- Да; и какъ бы вы думали, кого видѣлъ я на этомъ пароходѣ? Изъ вашихъ знакомыхъ.
   "-- Кого же?
   "-- Леди Р**, и съ ней того молодаго джентльмена, который, говорятъ, служилъ у нея прежде лакеемъ.
   "-- О, въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ старикъ. Такъ наконецъ она-таки, поступила съ нимъ по правдѣ? Радъ, очень радъ, Гарри; отъ этого и мнѣ легче на душѣ. Я далъ слово хранить эту тайну, и хранилъ ее; но когда смерть не за горами, такъ не легко хранить такого рода тайну, и я не разъ говорилъ моей дочери....
   "-- Тетушкѣ Гринъ?
   "-- Да, твоей тетушкѣ Гринъ; да она ничего слышать не хочетъ. Мы оба поклялись молчать, и она утверждаетъ, что клятва насъ связываетъ, и что, кромѣ того, за молчаніе намъ платятъ деньги. Ну, слава Богу! Какъ камень съ сердца свалился!
   "-- Да, отвѣчалъ я, теперь вы не обязаны молчать.
   "-- Ну, каковъ же, онъ собою? продолжалъ старикъ.
   "-- Молодецъ, отвѣчалъ я. Настоящій джентльменъ.
   Я не могла не засмѣяться этой выходкѣ Ліонеля, хотя онъ сказать совершенную истину. Ліонель замѣтилъ это и сказалъ:
   -- Не удивляйтесь, мисъ Валерія, что я самъ себя хвалю; у насъ въ кухнѣ говаривали: бѣдный слуга только на это иногда и можетъ понадѣяться.
   -- Продолжайте.
   "-- Онъ былъ славный мальчикъ, когда жилъ еще здѣсь, сказалъ старикъ. Но его увезли отсюда шести лѣтъ, и съ-тѣхъ-поръ я его не видалъ.
   -- Говорятъ, онъ похожъ на леди Р**.
   "-- Почему же и не такъ; очень можетъ статься. Она была въ свое время тоже хороша собою.
   "-- Я слышалъ эту исторію, дѣдушка, сказалъ я; теперь вы не обязаны молчать, такъ разскажите мнѣ ее пожалуйста въ подробности.
   "-- Изволь, отвѣчалъ старикъ; такъ-какъ это уже не тайна, то я разскажу тебѣ все охотно. Тётка твоя, Гринъ, ты знаешь, была кормилицей леди Р**, и долго еще послѣ того жила у нихъ въ домѣ; старый сэръ Александръ Мойстинъ страдалъ подагрою и не выводилъ изъ комнаты нѣсколько лѣтъ, а она за нимъ ходила. Вотъ однажды, только-что сэръ Александръ оправился отъ жестокаго припадка, какъ мисъ Елена, меньшая сестра леди Р**, убѣжала и обвѣнчалась съ полковникомъ Демистеромъ, славнымъ, веселымъ молодцомъ, пріѣхавшимъ поохотиться съ теперешнимъ баронетомъ. Это всѣхъ крайне удивило, потому-что всѣ думали, что онъ женится на старшей сестрѣ, мисъ Барбарѣ, а не на меньшой. Молодые уѣхали куда-то за границу. Сэръ Александръ взбѣсился и опять заболѣлъ; леди Р**, бывшая тогда еще мисъ Барбарою, была, казалось, сильно огорчена поступкомъ сестры. Прошло около года, какъ вдругъ однажды мисъ Барбара сказала твоей тёткѣ, Гринъ, что хочетъ съ ней куда-то съѣздить. Въ тотъ же вечеръ уѣхали онѣ на почтовыхъ; ѣхали всю ночь, и прибывши наконецъ въ Соутгамптонъ, остановились у какого-то дому. Леди Р** вышла, поговорила съ хозяйкой, позвала изъ экипажа мою дочь, и, приказавши ей остаться внизу, ушлаа въ верхній этажъ. Дочь моя прождала здѣсь мисъ Барбару часовъ пять, и слышала въ домѣ какую-то суету и бѣготню. Наконецъ въ комнату вошла хозяйка, и съ нею человѣкъ почтенной наружности. Это былъ докторъ.
   "-- Кончено, мистрисъ Вильсонъ, сказалъ онъ; ее невозможно спасти. Ребенокъ, впрочемъ, останется живъ.
   "-- Что же намъ дѣлать?
   "-- Леди сказала мнѣ, отвѣчалъ докторъ, что она ей сестра, но объ этомъ надо ее спроситъ.
   "Давши нѣсколько наставленій на счетъ ребенка, докторъ ушелъ, и вскорѣ потомъ явилась мисъ Барбара.
   "-- Я совсѣмъ измучилась, Марта, сказала она; пойдемъ домой, пора отдохнуть. Ты вѣрно отослала экипажъ? А и, право, едва въ состояніи тащиться пѣшкомъ.
   "Она взяла Марту подъ руку, и сказала хозяйкѣ, когда то отворяла ей дверь:
   "-- Завтра я заѣду и распоряжусь на счетъ ребенка. Я никогда еще не испытывала ничего подобнаго, сказала мисъ Барбара, обращаясь опять къ Мартѣ. Она была моя пансіонская подруга, и просила меня пріѣхать къ ней. Она умерла въ родахъ, и поручила ребенка моему покровительству. Родные отказались отъ нея. У васъ не было оспы, Марта?
   "-- Нѣтъ, мисъ, отвѣчала Марта.
   "-- Она заболѣла во время беременности оспою, и это было причиною ея смерти; поэтому-то я и не позвала васъ въ комнату.
   "Дочь моя ничего не отвѣчала; мисъ Барбара была горячаго нрава, и она ея боялась; но она не забыла словъ доктора, сказавшаго, что мисъ Барбара сестра больной. Странно также показалось моей дочери, что мисъ Барбара не говорила ей дорогою, куда и къ кому онѣ ѣдутъ, но закуталась въ свое манто и притворилась спящею, просыпаясь только, чтобы расплачиваться съ почтарями. Мисъ Барбара была, какъ я тебѣ говорилъ, очень вспыльчива, и со времени бѣгства сестры своей сдѣлалась еще раздражительнѣе. Поговаривали даже, что она не совсѣмъ въ своемъ умѣ, и бредитъ при лунномъ свѣтѣ.
   "Возвратившись въ гостинницу, мисъ Барбара легла въ постель и приказала Мартѣ остаться у нея въ комнатѣ, потому-что одной ей было, говорила она, страшно. Ночью дочь моя начала думать обо всемъ случившемся, и положила дознаться истины; она встала рано поутру, пошла въ тотъ домъ, гдѣ онѣ были наканунѣ, и сказала хозяйкѣ, что прислана отъ леди узнать о здоровьѣ ребенка. Хозяйка отвѣчала, что онъ здоровъ, и въ завязавшемся между ними разговорѣ дочь моя узнала, что родильница умерла совсѣмъ не отъ оспы. Хозяйка спросила дочь мою, не хочетъ ли она пойти взглянуть на покойницу? Марта ноша, и увидѣла бѣдную мистрисъ Демистеръ, мисъ Елену, убѣжавшую съ полковникомъ.
   "-- Не жалость ли! сказала хозяйка. Мужъ ея умеръ всего только два мѣсяца тому назадъ; былъ, говорятъ, красавецъ: да и въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ, посмотрите его портретъ; покойница носила его на шеѣ.
   "Удовлетворивши своему любопытству и поплакавши надъ тѣломъ Елены, которую она очень любила, тётка твоя поспѣшила возвратиться въ гостинницу; она взяла въ кухнѣ кружку теплой воды, вошла въ комнату мисъ Барбары, и только-что успѣла снять шляпку и шаль, какъ мисъ Барбара проснулась, и спросила: кто здѣсь?
   "-- Это я, отвѣчала дочь моя. Я ходила на кухню за теплой водой; уже десятый часъ, и я думала, что вы скоро проснетесь.
   "-- Да, пора вставать, Марта. Я думаю сегодня же возвратиться домой, тутъ намъ дѣлать нечего. Вели подать завтракъ. Я схожу отдать приказанія на счетъ ребенка, а ты между-тѣмъ уложи вещи. Вѣдь тебѣ вѣрно нѣтъ охоты идти со мною?
   "-- Нѣтъ, отвѣчала Марта, я и то едва опомнилась отъ страха, что была въ домѣ, гдѣ оспа.
   "Мисъ Барбара ушла послѣ завтрака, и часа черезъ три возвратилась въ сопровожденіи служанки, несшей за нею ребенка. Вещи уже были уложены, и черезъ полчаса дочь моя, мисъ Барбара и ребенокъ уѣхали обратно домой.
   "Если бы не случайныя слова доктора, то мисъ Барбара успѣла бы обмануть тетку, и мы не знали бы чье это дитя. Возвратившись домой, мисъ Барбара наговорила ей многое множество: что эта мистрисъ Бедингфильдъ ея старинная пріятельница; что она состояла съ ней въ постоянной перепискѣ; что мужъ ея недавно убитъ на дуэли; что онъ былъ игрокъ, человѣкъ дурнаго поведенія; что она, мисъ Барбара, обѣщала покойницѣ взять ея ребёнка подъ свое покровительство, и возьметъ. Потомъ она прибавила: "я хотѣла бы отдать его твоей матери, Марта; какъ ты думаешь, согласится ли она? Это надо держать въ секретѣ, а не то батюшка очень на меня разсердится". Тётка твоя отвѣчала, что мать ея, вѣроятно, согласится взять ребенка къ себѣ, и мисъ Барбара попросила ее выйти изъ экипажа, когда онѣ остановились для послѣдней перемѣны лошадей, и отнести ребенка къ намъ. Тогда было уже темно, и все это могло быть сдѣлано незамѣтно.
   "Ребенокъ былъ принесенъ къ твоей бабушкѣ, которая теперь въ царствѣ небесномъ, и тетка твоя сказала намъ, чье это дитя. Я былъ этимъ очень недоволенъ, и если бы не сильный ревматизмъ, такъ пошелъ бы прямо къ сэру Александру и разсказалъ бы ему все дало; но бабушка твоя и Марта поставили на своемъ, и мы положили говорить то, что приказала мисъ Барбара, когда пришла къ намъ на другой день."
   -- Такъ поздравляю васъ, Ліонель. Вы, слѣдовательно, сынъ джентльмена и племянникъ леди Р**. Желаю вамъ всякаго счастья, сказала я, протягивая ему руку.
   -- Благодарю васъ, мисъ Валерія. Все это правда, но надо достать доказательства. Впрочемъ, объ этомъ поговоримъ послѣ.
   -- Присядьте, Ліонель.
   Онъ сѣлъ и продолжалъ разсказъ старика;
   "Съ мѣсяцъ спустя пріѣхалъ сюда сэръ Ричардъ Р** и черезъ три недѣли женился на мисъ Барбарѣ. Всѣ дивились поспѣшности этого брака, тѣмъ болѣе, что все семейство было въ траурѣ по случаю извѣстія о смерти мистрисъ Демистеръ. Бѣдный сэръ Александръ до вынесъ этого горя, и черезъ два мѣсяца его отнесли на вѣчный покой. Тётка твоя возвратилась тогда къ намъ, и вышла за Грина, который былъ мѣсяца черезъ три убить браконьерами. Потомъ умерла твоя бабушки, и я остался одинъ съ твоей тёткой; она ходила за ребенкомъ, котораго звали Ліонель Бедингфильдъ. Объ этомъ ребенкѣ много толковали и дивились, чей бы онъ могъ быть? Но послѣ смерти сэра Александра и отъѣзда мисъ Барбары, вышедшей замужъ, перестали объ немъ и думать. На сегодня довольно; завтра я доскажу тебѣ остальное."
   -- Можетъ-быть, и мнѣ сдѣлать то же, мисъ Валерія? Не наскучилъ ли я вамъ? спросилъ Ліонель.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Теперь мнѣ есть время васъ слушать, а потомъ, можетъ-статься, будетъ недосугъ. Кромѣ того, ваши частыя посѣщенія могутъ подать поводъ къ разспросамъ, и я не буду знать, что отвѣчать.
   "-- Такъ я доскажу вамъ мою исторію сегодня, мисъ Валерія. На слѣдующее утро старый Робертсъ продолжалъ такъ: "Мѣсяца черезъ три послѣ смерти сэра Александра, когда сынъ его, новый баронетъ, пріѣхалъ въ Кольвервудъ-Галль, явилась туда и мисъ Барбара, уже леди Р**. Мы только-что похоронили твою бабушку, и бѣдняжка Гринъ былъ убитъ не больше мѣсяца передъ тѣмъ. Тетка твоя, огорченная потерею мужа, начала соглашаться со мною, что не годится намъ скрывать происхожденіе ребенка. Къ-тому же она очень привязалась къ мальчику, который утѣшалъ ее отчасти въ потерѣ мужа. Леди Р** посѣтила нашу хижину, и мы сказали ей, что не хотимъ скрывать происхожденія ребенка, потому-что это несправедливо. Леди Р** испугалась, и начала упрашивать, чтобы мы ея не выдали. Это погубить ее, говорила она, во мнѣніи мужа и родственниковъ. Она прошла насъ такъ усердно, и дала вамъ такое торжественное обѣщаніе возвратить ребенку при первой возможности всѣ его права, что мы согласились молчатъ. Она дала моей дочери пятдесять фунтовъ стерлинговъ за издержки и хлопоты, и обѣщала платитъ ежегодно и стольку же, пока ребенокъ будетъ у насъ.
   "Кажется, что это всего больше успокоило нашу совѣсть. Мы были бѣдны, а деньги -- великое искушеніе. Какъ бы то ни было, мы остались довольны щедростью леди Р**, и аккуратно получали отъ нея деньги до-тѣхъ-поръ, пока мальчику не исполнилось семь лѣтъ. Тогда его у насъ взяли и отдали въ школу, но куда, этого вы нѣсколько времени не знали. Леди Р** была по прежнему къ намъ милостива, и по прежнему давала денегъ и обѣщала призвать Ліонеля своимъ племянникомъ. Наконецъ дочь мою потребовали въ Лондонъ и послали въ школу за мальчикомъ; леди Р** сказала, что такъ-какъ мужъ ея умеръ, то она хочетъ имѣть Ліонеля у себя въ домѣ. Эхо очень насъ обрадовало; мы никакъ не предполагали, чтобы она сдѣлала изъ него слугу, какъ узнала потомъ твоя тетка, пріѣхавши неожиданно къ леди Р** въ Лондинъ. Но Леди Р** сказала, что такъ лучше, дала намъ много денегъ,-- и мы молчали.
   "Три года тому назадъ тетка твоя переселилась въ Лондонъ, и съ-тѣхъ-поръ живетъ тамъ и занимается стиркою бѣлья; но она часто присылаетъ мнѣ денегъ, вдоволь для больнаго старика. Вотъ, Гарри, теперь ты знаешь всю исторію; слава Богу, что наконецъ она признала его своимъ племянникомъ ; совѣсть моя теперь спокойна.
   "-- Но увѣрены ли вы, сказалъ я, что она признала его племянникомъ?
   "-- Да вѣдь ты самъ мнѣ сказалъ.
   "-- Нѣтъ; я сказалъ только, что онъ былъ съ ней на пароходъ
   "-- Да, однако же, я понялъ, что все это дѣло конченное.
   "-- Можетъ-быть, но я не знаю, отвѣчалъ я. Я только видѣлъ ихъ вмѣстѣ. Можетъ-быть; леди Р** и до-сихъ-поръ держитъ это въ секретѣ. Не удивительно, что совѣсть васъ упрекала. Я, на вашемъ мѣстѣ, глазъ не могъ бы сомкнуть. Меня преслѣдовала мысль, что я лишаю Ліонеля имени и можетъ-быть счастья.
   "-- Я самъ не разъ объ этомъ думалъ, Гарри.
   "-- Да, а еще на краю могилы, какъ сами говорите. Какъ знать, что васъ не позовутъ къ суду сегодня же ночью?
   "-- Да, да, это правда, сказалъ онъ съ ужасомъ. Но что мнѣ дѣлать?
   "-- Я на вашемъ мѣстѣ зналъ бы, что сдѣлать Я разомъ освободился бы отъ этого бремени. Я позвалъ бы пастора и чиновника, и сдѣлалъ бы формальное показаніе. Тогда покой возвратится А вашу душу, и вы будете счастливы.
   "-- Это правда. Я подумаю. Оставь меня теперь.
   "-- Думайте о своемъ спасеніи, о своей дулѣ, а не о леди Р**. Я прійду черезъ часъ, и вы мнѣ скажете, на что рѣшились. Вспомните, что говорится въ Священномъ Писаніи о притѣснителяхъ вдовъ и сиротъ. Прощайте.
   "-- Нѣтъ, постой; я рѣшился. Сходи за пасторомъ, мистеромъ Сьюиллемъ. Я разскажу ему все.
   "Я, разумѣется, поспѣшилъ къ пастору, жившему шаговъ за четыреста отъ дома Робертса, и сказалъ ему, что старикъ желаетъ его немедленно видѣть, имѣя сообщить ему важныя вещи.
   "-- Что, онъ при смерти? спросилъ пасторъ. Я не зналъ, что ему такъ плохо.
   "-- Нѣтъ, онъ въ своемъ обыкновенномъ положеніи, но у него лежитъ на совѣсти важная тайна, которую онъ желаетъ вамъ открыть.
   "-- Хорошо; скажи ему, что я прійду черезъ два часа. Ты, кажется, его внукъ?
   "-- Хорошо, я скажу ему, отвѣчалъ я, избѣгая прямого отвѣта на этотъ вопросъ.
   "Я возвратился къ старому Робертсу, сказалъ ему, что пасторъ прійдетъ часа черезъ два, но старикъ уже снова началъ колебаться.
   "-- Ты не сказалъ ему, зачѣмъ я его зову?
   "-- Сказалъ. Я сказалъ, что вы хотите открыть ему важную тайну, которая тяготитъ нашу совѣсть.
   "-- Не знаю, что мнѣ дѣлать, проговорилъ онъ въ нерѣшимости.
   "-- А я такъ знаю, что мнѣ дѣлать, сказалъ я. Если вы не разскажете, такъ я самъ разскажу эту исторію. Я не хочу брать на душу такого грѣха; если вы хотите обидѣть сироту, такъ я не хочу.
   "-- Я разскажу,-- разскажу ему все, отвѣчалъ Робертсъ, подумавши съ минуту.
   "-- Лучше всего, сказалъ я, взять сейчасъ же перо и записать все съ вашихъ словъ; мистеръ Сьюилль прочтетъ, и вамъ не для чего будетъ повторять разсказа.
   "-- Да, это дѣйствительно будетъ лучше; я не могу смотрѣть въ глаза пастору.
   "-- Такъ какъ же предстанете вы предъ лицо Всемогущаго?
   "-- Да, да, это правда. Достань бумаги.
   "Я сходилъ въ гостинницу за перомъ, чернилами и бумагой, возвратился и записалъ разсказъ Робертса. Пришелъ пасторъ Сьюилль, прочелъ бумагу и удивленный, сказалъ Робертсу:
    "Вы хорошо сдѣлали, что открыли такую тайну; но вы должны скрѣпить ее присягою въ присутствіи меня и какого-нибудь чиновнаго лица. Вы, разумѣется, согласны?
   "-- Я готовъ присягнуть въ каждомъ словѣ.
   "-- Такъ кого жъ бы позвать? Тутъ вблизи нѣтъ никого, кромѣ сэра Томаса Мойстина, и такъ-какъ дѣло касается его роднаго племянника, то ему ловчѣе всѣхъ быть свидѣтелемъ. Я сейчасъ же отправлюсь къ нему и попрошу его пріѣхать сюда со мною завтра по утру.
   "Такъ онъ и сдѣлалъ; на другой день онъ и сэръ Томасъ пріѣхали въ фаэтонѣ къ старому Робертсу. Я отвернулся, чтобы дядя, которому я надѣюсь скоро представиться, не узналъ во мнѣ матроса, выдавшаго себя за внука Робертса.
   -- Такъ вы сознаетесь, что обманули старика?
   -- Да, мисъ Валерія. У меня есть совѣсть; не спорю: я разъигралъ дурную роль; но если обдумать, какъ много отъ этого зависѣло, я какъ давно былъ я лишенъ моихъ правъ, благодаря лицемѣрію другихъ, такъ, кажется, мнѣ простительно было поразятъ ихъ -- ихъ же оружіемъ.
   -- Это замѣчаніе справедливо, Ліонель.
   -- Покамѣстъ старый Робертсъ подписывалъ бумагу, я оставался за порогомъ. Сэръ Томасъ предложилъ ему, послѣ присяги, иного допросовъ, узналъ, гдѣ живетъ мистрисъ Гринъ, и они ушли. Тогда я воротился къ Робертсу, и сказалъ ему:
   "-- Ну, что, не счастливѣе ли вы теперь, послѣ исповѣди?
   "-- Да, конечно, отвѣчалъ онъ. Леди Р** и твоя тётка страшно разсердятся.
   "-- Думаю, сказалъ я, что мнѣ не помѣшаетъ сходить къ тётушкѣ Гринъ, и приготовить ее къ этому извѣстію; я увѣренъ, что разсказавши ей, какъ все было, я ее успокою. Завтра отправлюсь въ Лондонъ.
   "-- Да, можетъ-статься, это будетъ хорошо, сказалъ Робертсъ. А все-таки мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты остался здѣсь. Вѣдь мнѣ рѣшительно не съ кѣмъ бесѣдовать.
   "Ты и то уже проврался, подумалъ я; а у меня вовсе нѣтъ охоты сидѣть у твоей постели. Я выдержалъ однако же мою роль до конца, и на другой день уѣхалъ въ Лондонъ. Я пріѣхалъ за три дня до моего перваго къ вамъ визита, и успѣлъ уже, какъ видите, переодѣться изъ матроса въ джентльмена. Мистрисъ Гринъ я еще не видалъ; я хотѣлъ прежде спросить у васъ совѣта. Теперь исторія моя кончена.
   Еще разъ поздравляю васъ отъ всей души, сказала я, протягивая ему руку, которую онъ почтительно поцѣловалъ. Въ это время горничная отворила дверь и сказала, что леди М** проситъ меня къ себѣ. Я, кажется, покраснѣла,-- хотя мнѣ и нечего было краснѣть,-- простилась съ Ліонелемъ и просила его прійдти въ субботу послѣ обѣда.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

роли у нее есть какой-то паж или лакей, не помню наверное. Ведь это, разумеется, неправда, мадмуазель де Шатонеф?
   О, как закипела во мне при этих словах кровь!
   Читатель уже знает, на сколько тут было правды, но тон, которым все это было рассказано, ужаснул меня. Я покраснела до ушей и отвечала:
   -- Леди Р** несколько раз, когда я сидела за книгой, а она писала, говорила мне, что пишет с меня свою героиню, правда; но, зная ее причуды, я считала это за пустую фантазию. Повинуясь добродушно ее капризу, я никак не ожидала испытать такого оскорбления, как вы мне рассказываете. Что она обо всем этом рассказывала, не подлежит сомнению, потому что это знала только она да я.
   -- Да ее лакей.
   -- Лакей? Да, у нее есть нечто вроде пажа.
   -- Именно. Мальчик лет пятнадцати или шестнадцати, проворный скороспелка, весьма многим обязанный леди Р** и, если верить молве, не совсем ей чужой. Не заметили вы между ними сходства?
   -- Боже мой! Вы меня удивляете.
   -- И вероятно, говорю вам неприятные вещи, -- продолжала леди Р**, взявши меня за руку. -- Но с моей стороны лучше, я думаю, раскрыть вам глаза, нежели подсмеиваться над вами, когда вас нет, как делают другие. В известном отношении мы живем в дурном обществе; случится ли что-нибудь скандалезное, пронесется ли какая-нибудь ложная молва, все об этом знают, кроме героя рассказов. Редко случается нам найти истинного друга, который уведомил бы нас об этом. Яд разливается, а мы лишены возможности уничтожить его противоядием; светская дружба -- вздор. Я, как видите, поступила иначе; не знаю, будете ли вы мне за это благодарны или нет; может быть, нет: за неприятные вести редко благодарят.
   -- Нет, благодарю вас от всего сердца, -- отвечала я. -- Я понимаю, что вы поступили по-дружески. Меня ужасно оскорбили, -- продолжала я, отирая выступившие на глазах слезы, -- но впредь я не подам повода к таким рассказам, потому что оставлю леди Р** при первой возможности.
   -- Послушайте! Я не решилась бы сообщить вам вещи, которые, как легко было предвидеть, заставят вас отказаться от покровительства леди Р**, -- если бы не обдумала, чем можно будет вознаградить вас. Я считаю себя счастливой, что могу предложить вам мой дом, где вы будете пользоваться уважением и удобствами жизни, если вам угодно принять мое предложение. Если бы я знала, что вы намерены расстаться с леди Батерст, я предложила бы вам это тогда же. Теперь, однако же, вы слишком взволнованы; так лучше поговорим об этом в другое время. Не хотите ли приехать ко мне завтра? Я пришлю за вами экипаж в два часа. Я приехала бы к вам сама, но присутствие леди Р** помешает нам говорить о деле. Скажите, приедете вы?
   Я обещала; леди М** встала и подала мне руку. Мы возвратились к тому месту, откуда ушли; там застала я леди Р** в жарком споре с каким-то членом парламента. Я села возле нее незаметно и погрузилась в размышления, не очень веселые. У меня страшно разболелась голова, и лицо мое приняло такое болезненное выражение, что это заметил даже собеседник леди Р**.
   -- Ваша барышня, кажется, нездорова, -- сказал он ей.
   Я сказала леди Р**, что у меня болит голова, и что я желала бы, если можно, уехать домой.
   Она тотчас же согласилась, изъявляя сожаление. Приехавши домой, я поспешила удалиться к себе в комнату.
   Тут я села и опустила голову на руки. Я слишком быстро подвигалась в знании света. Я начинала ненавидеть его, -- ненавидеть мужчин, и женщин еще больше. Что за уроки были мне даны в продолжение одного года! Сперва мадам д'Альбре, потом леди Батерст, теперь леди Р**. Неужели, думала я, на свете нет ни дружбы, ни великодушия? Мне, в моем раздраженном состоянии, казалось, что все на свете ложь и притворство, что я -- идол людей, которому все приносится в жертву. Через несколько времени я успокоилась, вспомнила о мадам Жиронак, и воспоминание о ее бескорыстной дружбе навело меня на лучшие мысли. Как ни была я огорчена, но понимала, что леди Р** пожертвовала мною только своему тщеславию, желанию блеснуть и вовсе не имела намерения оскорблять меня. Остаться у нее, однако же, после всего рассказанного мне леди М**, было невозможно. Я начала думать, что мне делать? Мне не хотелось говорить леди Р** о настоящей причине нашей разлуки; лучше, казалось мне, найти какой-нибудь предлог и расстаться друзьями. Намерение ее отправиться во Францию было прекрасным предлогом.
   Потом я начала размышлять о том, что говорила мне леди М**. Какое место могла она предложить мне у себя в доме? У нее три дочери, но они уже невесты, и воспитание их, как говорится, кончено. Я не могла разрешить этой загадки, перестала о ней думать и, наконец, заснула.
   На следующее утро я проснулась с тяжелым сердцем и головною болью, но оделась и вышла к завтраку. Леди Р** спросила меня о здоровье и прибавила:
   -- Вы разговаривали вчера с леди М**. Я и не знала, что вы с ней знакомы. Между нами, Валерия, -- это один из моих образцов.
   -- А она, я думаю, и не подозревает этой чести, -- отвечала я.
   -- Вероятно. Впрочем, в последнем моем романе она списана очень удачно. Леди М** -- прожектор; у нее вечно какие-нибудь планы; в настоящую минуту великая задача ее жизни -- выдать своих дочерей замуж.
   -- К этой цели стремятся, я думаю, все матери.
   -- И маневрируют, может быть, не менее леди М**, только с большим искусством; все видят, чего она добивается, и это отгоняет молодых людей; она успела бы скорее, если бы оставила их в покое: дочери ее простые, добрые девушки, совсем не гордые и очень услужливые. Но каким образом познакомились вы с леди М** так хорошо?
   -- Она жила несколько времени со старшею дочерью у леди Батерст.
   -- А, теперь понимаю.
   -- Я хочу к ней съездить. Она обещала прислать за мною экипаж в два часа и просила навестить ее, когда она уедет из столицы.
   -- Да ведь это невозможно; вы забыли о поездке нашей во Францию.
   -- Я не думала, чтобы вы говорили это серьезно. Вам пришло это в голову во время бессонницы, и я не предполагала, что вы не откажетесь от этой мысли и после.
   -- О, нет! Я решаюсь на что-нибудь быстро и редко отменяю свои намерения. Мы непременно поедем в Париж.
   -- Мне едва ли можно будет ехать с вами, леди Р**.
   -- В самом деле? -- сказала она с удивлением. -- Позвольте узнать, почему?
   -- Вы не знаете всех обстоятельств моей жизни; я должна вас познакомить с ними.
   Я рассказала ей, сколько казалось мне необходимым, о моем семействе и сказала, что я легкомысленная, недостойная дочь, еще не приготовилась к свиданью с родителями и решительно не хочу до того времени подвергаться опасности встретить их. Леди Р** начала меня уговаривать, доказывала, опровергала, сердилась, льстила, но все напрасно; наконец, она не в шутку рассердилась и вышла из комнаты. Вскоре потом явился Лионель и сказал мне, как обыкновенно, своим фамильярным тоном:
   -- Что это значит, мисс Валерия? Леди за что-то в ярости: она дернула меня за ухо.
   -- И, вероятно, поделом, -- отвечала я.
   -- Об этом мнения различны, -- возразил он. -- Не могу понять, за что она на меня налетела. Досталось и кухарке мимоходом. Я не вытерпел и говорю: "Перестаньте, миледи". А она закричала: "Вот я тебе дам миледи! " Вы знаете: она сердится, когда вы называете ее миледи; я и подумал, что она и на меня за то же гневается, и говорю: "Успокойтесь, Семпрония", -- а она меня за ухо.
   Я не могла не посмеяться его рассказу, тем более что он говорил с видом оскорбленной невинности.
   -- Вы заслужили наказание, -- сказала я наконец. -- Если вы оставите когда-нибудь Леди Р**, то вам покажут, как обращаться со старшими; а так вы не проживете в другом доме и часу. Леди Р** слишком добра и позволяет вам больше, нежели позволят другие. А сердится она вот за что: она хочет, чтобы я поехала с нею во Францию, а я не хочу.
   -- Так вы нас оставляете? -- спросил он печально.
   -- Кажется.
   -- Так и я же отойду. Надоело.
   -- Зачем? Вы не найдете себе такого хорошего места.
   -- Да и искать не стану. Я жил у нее только в надежде узнать, кто и где мои родители; но она не говорит мне. Буду жить своим умом; "мир моя устрица", как говорит Шекспир; и у меня достанет ума вскрыть ее.
   Я не забыла, что говорила мне о Лионеле леди М**; слова его доказывали, что тут кроется какая-то тайна. Я взглянула на его лицо, в нем было фамильное сходство с леди Р**. Тут я вспомнила и то, что она как-то неохотно говорила со мною об этом предмете.
   -- Но почему же вы думаете, -- спросила я, -- что леди Р** не хочет сказать вам, кто ваши родители? В последний раз, когда мы говорили с вами об этом предмете, вы сказали, что узнали кое-что; а она говорила мне, что отец ваш был дворецким или управляющим у сэра Ричарда.
   -- Это неправда. Она говорила мне, что отец мой был у сэра Ричарда метрдотелем; и это оказалось неправдой: старая ключница, посещавшая меня в школе, приехала однажды сюда, замкнулась с леди Р** и просидела с ней около получаса. Когда она простилась, я пошел привести ей извозчика, прицепился сзади и прибыл вместе с нею к ее квартире. Узнавши, где она живет, я поспешил домой, чтобы там не заметили моего отсутствия, но решился посетить ее. На другой день леди Р** дала мне отнести на городскую почту письмо; оно было адресовано на имя мистрисс Грин, в тот самый дом, у которого вчера остановился извозчик. Я догадался, что письмо к старой ключнице, продержал его у себя в кармане до вечера и отнес его сам.
   -- Мистрисс Грин, -- сказал я (она была дома и пила чай с какой-то другой старухой), -- я принес вам письмо от леди Р**. Это было с год тому назад, мисс Валерия.
   -- Странно, что она прислала сюда вас, -- заметила мистрисс Грин.
   -- Странно не то, что она прислала письмо со слугою, -- отвечал я, -- а то, что я слуга.
   Я сказал это, мисс Валерия, так только, чтобы послушать, что она ответит.
   -- Кто это вам проболтался? -- сказала она, глядя на меня сквозь очки.
   -- Не смею сказать, -- отвечал я, -- я обещал молчать.
   -- Боже мой! Не может быть. .. Нет, это невозможно! -- проговорила она, вскрывая письмо и вынимая из него банковый билет, который тотчас же скомкала в руке. Потом она начала читать письмо; я отошел и стал между него и окном. По временам она подносила письмо к свече, и в те минуты мне удавалось прочитывать издали по строчке. В одном месте было сказано: "все еще в Кольвервуд-Галле"; в другом: "единственный человек, оставшийся теперь в Эссексе". Внизу страницы я заметил слова: "тайна" и "ничего не знает". Наконец старуха дочитала письмо.
   -- Имеете вы еще что-нибудь сказать? -- спросила она.
   -- Нет, -- отвечал я. -- Вам хорошо платят за тайну, мистрисс Грин.
   -- Что вы хотите этим сказать? -- спросила она.
   -- О, я знаю больше, нежели вы думаете, -- отвечал я.
   -- Насчет чего? -- спросила она, несколько смешавшись.
   -- Давно ли вы были в Эссексе? -- спросил я.
   -- Давно ли? Да вам это на что?
   -- Ну, так я предложу вам другой вопрос: давно ли вы были в Кольвервуд-Галле?
   -- В Кольвервуд-Галле! Что вы знаете о Кольвервуд-Галле? Он, кажется, с ума сошел. Ступайте, поручение ваше исполнено. Ступайте, или я скажу миледи.
   -- Желаю вам покойной ночи.
   Я вышел и хлопнул дверью, но так, чтобы щеколда не заскочила; в узкую щель начал я слушать, что будет дальше, и мистрисс Грин сказала своей гостье:
   -- Кто-нибудь с ним да виделся; не могу понять, кто бы это мог быть? Это меня ужасно тревожит. Да, этого рода тайны так и рвутся на свет.
   -- Да, да, так же, как убийство, -- отвечала другая старуха. -- Я не знаю, в чем тут дело; вижу только, что есть какая-то тайна, -- расскажите, мистрисс Грин.
   -- Я могу вам сказать только то, что тут, действительно, есть тайна, -- отвечала мистрисс Грин, -- и что кто-нибудь да намекнул ему об этом. Надо повидаться с миледи, или нет, лучше не видаться; она такая причудливая, пожалуй, присягнет, что это я ему все рассказала. Кроме меня и леди Р**, есть только один человек, которому известно это дело, а он не мог с ним видеться, потому что не встает с постели. Ровно ничего тут не понимаю. У как дует! Он двери-то бросил. Эти мальчишки никогда не притворяют дверей.
   Мистрисс Грин встала и затворила дверь; я ушел. Вот все, что я знаю, мисс Валерия. Но как и почему это случилось, что сперва меня отдали в школу, после взяли и сделали пажом, а потом лакеем, этого я не умею вам сказать. Признайтесь, что тут есть какая-то тайна.
   -- Все это очень странно, -- отвечала я, -- но я советую вам остаться и спокойно ждать разрешения загадки. Расставшись с леди Р**, вам еще труднее будет узнать истину.
   -- Не знаю, мисс Валерия; дайте мне только побывать в Кольвервуд-Галле, так уж я что-нибудь да узнаю. Недаром же есть у меня в голове мозг. Леди идет. Прощайте, мисс Валерия.
   Он поспешил уйти.
   Леди Р** медленно поднялась на лестницу и вошла в комнату. Гнев ее прошел, но она смотрела мрачно и угрюмо; я едва могла узнать ее, потому что, должно отдать ей справедливость, до сих пор она ни разу не выходила из себя. Она села в свои кресла, и я спросила ее, не принести ли ей перо и бумагу?
   -- Да, в таком я состоянии, чтобы писать! -- отвечала она, облокотясь на стол и закрывши глаза руками. -- Вы не знаете, как я была раздосадована; я выместила гнев мой на невинных, я ударила этого бедного мальчика, -- вспомнить стыдно! Увы, я рождена с сильными страстями, и они были постоянно причиной моих несчастий. Я думала, что лета усмирили их, но по временам они вспыхивают с прежней силой. О, чего бы не дала я за ваш тихий нрав, Валерия! Сколько несчастий миновала бы я в жизни! Сколько избежала бы ошибок, едва не сказала: преступлений!
   Леди Р**, очевидно, говорила больше сама с собою, нежели со мною, произнося последние слова, и я не отвечала. Более четверти часа прошло в молчании; его нарушил Лионель, пришедший сказать, что приехал экипаж леди М**.
   -- Вот кто всему причиною, -- сказала леди Р**. -- Поезжайте, Валерия, и возвратитесь: к тому времени я сделаюсь лучшей собеседницей.
   Я не отвечала ничего, но вышла из комнаты, надела шляпу и уехала к леди М**. Она и дочери ее приняли меня очень радушно, но леди М** скоро отпустила дочерей и сказала мне:
   -- Я говорила вам вчера, мадмуазель де Шатонеф, что желала бы иметь вас у себя в доме. Вы спросите, вероятно, в чем будут состоять ваши занятия, и я, признаюсь вам, не знаю, что на это отвечать. Вы не будете гувернанткой. Дочери мои не нуждаются в гувернантке, потому что учение их кончено; в этом отношении вы могли бы быть им полезны только для музыки и пения. Я желала бы, чтобы вы были их компаньонкой; я уверена, что они выиграют от этого очень много. В глазах посторонних вы будете моею гостьей, но так как дочери мои будут пользоваться наставлениями вашими в музыке и пении, то я прошу вас принять то же жалованье, которое вы получаете теперь от леди Р**. Вы понимаете: я желаю, чтобы вы были для моих дочерей образцом, только не в смысле леди Р**. Предоставляю вам действовать в этом по вашему усмотрению. Дочери мои вас полюбили и со временем полюбят, без сомнения, еще больше. Надеюсь, что вы не откажетесь от моего предложения.
   В предложении леди М** было столько деликатности, что я не могла не быть ей за него признательна; но оно показалось мне только предлогом для доставления мне убежища без всякого со стороны моей вознаграждения, и я сказала ей это.
   -- Нет, не думайте этого, -- отвечала леди М**. -- Я не хотела только назвать вас учительницей; но, обучая детей моих музыке, вы вполне заслужите ваше жалованье; мы платим столько же и другим учителям, а вы и в других отношениях будете, я в том уверена, чрезвычайно мне полезны. Можно считать это дело решенным?
   Мы поговорили еще несколько времени, и я согласилась. Давши слово переехать к леди М** тотчас же после отъезда леди Р** или во всяком случае не позже, как через три недели, когда леди М** оставит Лондон, я простилась и уехала домой.
   Леди Р** сидела на том же месте, где я ее оставила.
   -- Итак, аудиенция кончена, -- сказала она. -- Вас приняли, без всякого сомнения, как нельзя ласковее. О! Я знаю эту женщину; я думала об этом во время вашего отсутствия и разгадала, чего ей от вас хочется; но на это-то она, конечно, и издалека не намекнула. Она не так глупа. Вы увидите: переселившись к ней, вы будете делать что ей угодно.
   -- Право, я не понимаю, что вы хотите сказать.
   -- Леди М** пригласила вас к себе как гостью, не назначая для вас определенного занятия?
   -- Она предложила мне учить ее дочерей музыке и быть при них компаньонкой. Но положительно ничего не решено.
   -- Хорошо, Валерия. Я знаю, я странная женщина; но вы скоро увидите, лучше ли будет вам у нее.
   -- Я не подала вам повода, леди Р**, говорить со мною таким саркастическим тоном. Я уже объяснила вам, почему не могу ехать с вами во Францию, и даже рассказала, по этому случаю, многое о моих семейных обстоятельствах, о чем желала бы лучше умолчать. Я остаюсь одна и должна же искать себе где-нибудь приюта. Леди М** предложила мне его, а мне, в моем положении, выбирать не из чего. Будьте справедливы и великодушны.
   -- Да, да, я буду справедлива, -- отвечала леди Р** со слезами на глазах. -- Но вы не знаете, как тяжело мне с вами расставаться! Несмотря на все мои недостатки, я думала, что успела привязать вас к себе; Бог свидетель, что я старалась заслужить вашу любовь. Если бы вы знали мою жизнь, вы не удивлялись бы, Валерия, моим странностям. В ваши лета я испытала вещи, которые довели бы другую до отчаяния. Они оттолкнули меня от моих родных. Брата я никогда не вижу. Я отказывалась от всех его приглашений навестить его, и он сердит на меня; на это есть, однако же, причины, и годы не изгладят из моей памяти былого.
   -- Я очень чувствую вашу приязнь, -- отвечала я, -- и всегда буду вспоминать о вас с благодарностью. Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я к вам равнодушна. Оставим, однако же, этот разговор. Он тяжел.
   -- Пожалуй, оставим; может быть это лучше всего.
   Чтобы переменить разговор, я спросила:
   -- Брат ваш теперь баронет?
   -- Да, -- отвечала леди Р**.
   -- Где он живет?
   -- В Эссексе, в Кольвервуд-Галле, театре всех моих несчастий.
   Меня поразили эти слова. Вы помните, что говорил о Кольвервуд-Галле Лионель. Я обратила разговор на другие предметы; к обеду леди Р** успокоилась и была любезна по-прежнему.
   С этой минуты до отъезда леди Р** в Париж не было ни слова сказано о леди М**. Леди Р** была со мною ласкова и учтива, но уже не выказывала столько дружбы, как бывало прежде. Время ее проходило в приготовлениях к дороге. Она брала с собою только Лионеля и одну горничную. Наконец день ее отъезда был назначен, и я написала об этом леди М**, которая и известила меня в ответе, что это как нельзя больше кстати, потому что она намерена ехать из Лондона завтра. Вечер накануне отъезда леди Р** был печальный. Мне тяжело было с ней расставаться, тяжелее, нежели я воображала; живя с добрым человеком, привязываешься к нему сильнее, нежели предполагаешь, и узнаешь это только в минуту расставанья.
   Леди Р** была очень печальна и сказала мне: -- Валерия, я предчувствую, что мы больше не увидимся; а я не суеверна. Положа руку на сердце, я могу сказать, что вы единственное существо, к которому чувствовала я истинную привязанность в лета зрелого возраста. Что-то говорит мне: "Не езди во Францию", и между тем что-то меня туда тянет. Если я возвращусь назад, Валерия, надеюсь, что вы будете считать дом мой своим, если обстоятельства заставят вас искать крова. Не скажу ничего более: я знаю, что я странная женщина, но, прошу вас, верьте моей искренней дружбе и всегдашней готовности служить вам. Я обязана вам несколькими месяцами счастья, а это много значит. Да благословит вас Бог, милая Валерия!
   Слова ее тронули меня до слез, и голос у меня дрожал, когда я ее благодарила.
   -- Простимся теперь, -- сказала она. -- Я уеду поутру, рано; завтра мы не увидимся.
   Она положила мне в руку небольшой пакет, поцеловала меня и ушла поспешно к себе в комнату.
   Человек любит перемену, это правда; но с ней всегда сопряжено грустное чувство; даже при перемене квартиры, узелки, связки, бумажки и обрывки, валяющиеся по полу, дают какой-то грустный оттенок самому жилищу. На меня это произвело особенное впечатление; в продолжение последнего года я так часто переезжала с квартиры на квартиру, что судьба, казалось мне, избрала меня своею игрушкой. Я сидела в своей спальне; вещи мои были уложены, но еще не связаны; я думала о последнем разговоре с леди Р**, и мне было очень грустно. Данный мне ею пакет лежал еще не вскрытый на столе.
   Вдруг кто-то постучался в дверь. Я думала, что это горничная леди Р**, и сказала: "Войдите".
   Вошел Лионель.
   -- Это вы, Лионель? Что вам?
   -- Я знал, что вы еще не спите, и подумал, что ведь мы уедем завтра рано, и некому будет связать ваши вещи; так вот я и пришел помочь вам теперь, если надо, мисс Валерия.
   -- Благодарю вас, Лионель, за внимание. Я замкну ящики, а вы обвяжите их веревками.
   Когда это было сделано, он сказал мне:
   -- Прощайте, мисс Валерия. Мы скоро увидимся.
   -- Скоро? Едва ли, Лионель. Леди Р** располагает проездить не меньше полугода.
   -- Да я-то не располагаю, -- отвечал он.
   -- Напрасно, если вы думаете отказаться от такого выгодного места. Вы получаете необыкновенное жалованье: двадцать фунтов в год, не так ли?
   -- Да, мисс Валерия. В другом месте не дадут мне и половины: но есть причины, которые заставляют меня оставить службу леди Р**. За что дает она мне двадцать Фунтов в год? Я должен и хочу это узнать. Не за красоту же она мне платит так дорого; вам -- дело другое, вам она может дать и двести, и все-таки даст мало.
   -- Пора вам идти, Лионель. Теперь не время говорить комплименты. Прощайте.
   Я затворила за ним дверь и легла. Сон мой был крепок и продолжителен, как всегда бывает после душевного волнения. Я проснулась около десяти часов утра; на звонок явилась ко мне кухарка и сказала, что кроме нее и меня никого уже нет в доме. Я встала и, проходя мимо стола, заметила другой пакет возле того, который дала мне накануне леди Р**. Он был адресован на мое имя, и я вскрыла его. В нем нашла я миниатюрный портрет леди Р**, снятый с нее в молодости; она была в то время, как видно, очень хороша собою. Внизу было написано: "Семпрония в восемнадцать лет. Храните его на память обо мне, Валерия, и не раскрывайте приложенной к нему бумаги, пока не получите на то моего позволения или не услышите о моей смерти".
   Я положила портрет на стол и вскрыла пакет, полученный мною от леди Р** накануне. В нем было сто фунтов стерлингов, то есть почти вдвое против того, что мне следовало получить. Все это навело на меня еще большую грусть, и я глубоко вздохнула, пряча вещи в шкатулку. Время летело; я обещала приехать к леди М** в час, как скоро она пришлет за мною экипаж. Я поспешила одеться, собрала мои остальные вещи и пошла завтракать. За завтраком получила я письмо. Оно было адресовано в дом леди Батерст, а оттуда переслано в дом леди Р**. Оно было от мадам Паон; вот что она мне писала:
   "Любезная мадмуазель де Шатонеф!
   Так как вы, вероятно, не читаете французских газет, то я извещаю вас, что предсказания ваши касательно господина Г** сбылись. Через месяц после свадьбы он бросил жену и начал проводить все время за игорным столом, возвращаясь домой только за новыми деньгами. Наконец, она отказала ему в этом. Он пришел в ярость и ударил ее. На прошедшей неделе она подала просьбу о разводе, и дело решено в ее пользу; она избавлена от чудовища и сохранила свое имение. Вчера поутру она была у меня, показала мне ваше письмо и спросила меня, не переписываюсь ли я с вами, и нельзя ли вас уговорить возвратиться к ней. Я, разумеется, не могла сказать ей об этом ничего положительного; но я уверена, что если вы произнесете слово прощения, то она напишет к вам и будет просить вас к себе. После вашего письма к ней, я думаю, это иначе и быть не может. Решите сами. Жду от вас скорого ответа. Мадам д'Альбре бывает у меня почти каждый день и ждет его с нетерпением.

Ваша Эмилия Паон, урожденная Мерсе".

   Я с той же почтой отвечала ей следующее:
   "Любезная мадам Паон!
   От всей души прощаю я мадам д'Альбре, но при всем том не могу принять ее приглашения. Вспомните, что она обвинила меня перед всеми своими знакомыми в неблагодарности и клевете. Как же явиться мне в обществе, из которого я была изгнана за такое поведение? Или я, действительно, виновата, и в таком случае не заслуживаю ее покровительства, или не виновата, и следовательно жестоко оскорблена тем, что она так больно дала мне почувствовать мою зависимость и вытолкнула меня в свет с запятнанной репутацией. Могу ли я жить у нее спокойно после такой несправедливости? И ловко ли ей самой будет представить меня опять как свою protegee? He придется ли ей краснеть при каждой встрече с нашими общими знакомыми? Уверьте ее в том, что я забываю все прошедшее и желаю ей всякого счастья; но возвратиться к ней я не могу. Скорее умру с голода. Если бы она знала, что вытерпела я вследствие ее поступка, она пожалела бы обо мне, вероятно, больше, но что сделано, то сделано. Прошедшего не воротить. Прощайте, мадам Паон. Благодарю вас за участие.

Ваша Валерия".

   У меня было очень тяжело на сердце, когда я писала эти строки, и я уехала к леди М** в Сент-Джемс-сквер в мрачном расположении духа. Если бы улыбки, приветствия и пожатия рук могли меня утешить, в них не было недостатка. Мне показали все комнаты внизу, потом комнату леди М**, комнаты ее дочерей и, наконец, мою. Я была рада, когда осталась одна и могла заняться приведением моих вещей в порядок.
   Назначенная для меня комната была очень удобна и убрана лучше комнат дочерей леди М**, и вообще я играла роль гостьи, а не гувернантки. Горничная была со мною очень учтива и, помогая мне убирать вещи, не пробовала быть со мною фамильярною.
   Я забыла сказать читателю, что леди М** была вдова; лорд М** умер года два тому назад; старший сын ее, теперешний лорд М**, не был в это время на морской службе.
   Подали обедать. За столом было только двое посторонних. Со мною обходились с чрезвычайной внимательностью. Вечером я играла и пела; дочери леди М** тоже пели; голоса у них были хорошие, но мало выражения; я увидела, что могу быть для них полезною.
   Леди М** спросила меня потихоньку, что я думаю о пении ее дочерей? Я откровенно сказала ей мое мнение,
   -- Послушавши вас, невозможно сомневаться в верности ваших замечаний, -- сказала она. -- Я знала, что вы хорошо поете, но такого совершенства не ожидала.
   -- Если ваши дочери любят музыку, так скоро будут петь не хуже моего, -- отвечала я.
   -- Это невозможно! Но они все-таки многому научатся. Вы как будто устали? Хотите отдохнуть? Августа пойдет с вами.
   -- Да, у меня болит голова, -- отвечала я, -- и я воспользуюсь вашим позволением.
   Августа, старшая дочь ее, зажгла свечу, и мы ушли с нею ко мне в комнату. Поговоривши со мною минут десять, она пожелала мне покойной ночи, и таким образом провела я первый день в Сент-Джемс-сквере.
   На другой день мы уехали в родовое поместье леди М**, Гаркин-кастл, в Дорсетшире, и я рада была покою после шумного лондонского сезона. Молодые девушки были, как справедливо заметила леди М**, измучены бесконечными вечерами; но в деревне поправились менее нежели в неделю. Это были премилые, простые и не гордые девушки. Я скоро к ним привязалась. Я занялась с ними музыкой, и они делали большие успехи. Кроме того, я выучила их делать из воску цветы. Вот все, что могла я для них сделать, если не считать редких и кратких замечаний касательно кое-чего, что казалось мне не совсем приличным в их поведении. Леди М** была, по-видимому, вполне мною довольна и обращалась со мною с особенным уважением. В короткое время я свыклась с новым положением и была счастлива.
   В первый месяц не было в доме гостей; но потом леди М** разослала приглашения. Она говорила, что ей нужно по крайней мере четыре недели на отдых после сезона, да и дочерям ее это очень и очень не мешало. Гостей ждали в понедельник; в пятницу леди М** приказала старшей дочери своей, Августе, надеть только что сшитое для нее дома платье и придти к ней. Августа оделась и пришла; леди М**, осмотревши платье, сказала:
   -- Что-то оно мне не нравится, Августа, не знаю, в чем ошибка, а ошибка есть: оно сидит как-то не грациозно.
   Я в это время читала книгу и, естественно, обратила внимание на платье. Ошибка была замечена мною в ту же минуту, я указала ее и с помощью нескольких булавок дала юбке совсем другой вид.
   -- Еще талант мадмуазель де Шатонеф! -- сказала леди М**. -- Я этого никак не предполагала, хотя должна признаться, что никто не одевается с таким вкусом, как вы. Душевно благодарю вас за указание.
   -- Очень рада служить вам, -- отвечала я, -- и прошу вас всегда располагать мною. Действительно, говорят, что я имею дар одеваться к лицу.
   -- Кажется, у вас на все есть дарования, -- сказала леди М**. -- Поди, Августа, покажи швее, что и как исправить. Конечно, -- продолжала она, обращаясь ко мне, -- шить платья дома -- это экономия, но я, право, не в силах платить страшные цены мадам Дебелли. У меня огромные расходы, и я поневоле должна беречь деньги. Разница между платьем, шитым дома и у модистки, конечно, слишком велика: все как-то ловче и изящнее; но экономия, вы не поверите: дома почти двумя третями выходит все дешевле.
   -- Если вы позволите мне заняться немножко гардеробом, -- отвечала я, -- так думаю, что у вас и дома будут шить не хуже, чем у мадам Дебелли. Я надеюсь быть вам в этом случае полезна.
   -- Вы очень добры, мадмуазель де Шатонеф; но мне право, совестно.
   -- Нисколько, помилуйте! Если вы только позволите.
   -- Делайте как вам угодно, -- отвечала леди М**. -- Я предоставляю вам полную власть над всем домом, если хотите; и буду вам очень обязана. Вот подали экипаж; поедете вы сегодня?
   -- Нет, благодарю вас.
   -- Так я возьму с собой Гортензию и Эми, а Августа останется с вами.
   Леди М** уехала, а я пошла в комнату, где шили платье, сделала в нем кое-какие перемены, чтобы оно шло больше к лицу Августы, и выкроила два других платья для Гортензии и Эми. Желая угодить леди М**, я сама принялась шить, и когда она возвратилась, платье Августы было готово. Оно, действительно, получило совсем другой вид, и Августа была в нем очень авантажна. Она была в восторге и пошла показать его матери. За обедом леди М** не знала, как благодарить меня. Другие два платья вышли также удачно, и с этой минуты, до тех пор, пока я не переселилась от леди М**, все платья, не только дочерей ее, но и ее самой шились дома. Я всегда подавала в этих случаях советы, указывала, как что сделать и всегда умела угодить. Я считала моей обязанностью быть в чем только могла полезною, и комплименты насчет моего вкуса были для меня достаточною наградою.
   Время шло. Осенью была просватана Августа, а на святках и Гортензия, вторая дочь леди М**, Обе они составили хорошие партии. Леди М** была в восторге.
   -- Не странно ли, мадмуазель де Шатонеф, -- говорила она. -- Я металась в продолжение двух сезонов день и ночь в надежде поймать для них мужей, и вот вдруг они выходят замуж, где же? В глуши, в деревне! Я обязана этим вам: вы одеваете их с таким искусством.
   -- Я думаю, что они обязаны этим деревенской жизни: они очень здесь поправились, -- отвечала я. -- Кроме того, здесь молодые люди могут оценить их прекрасные душевные качества лучше, нежели на балах в Лондоне.
   -- Думайте, как хотите, -- возразила она, -- а я убеждена, что это оттого, что они одеты с таким вкусом. Все удивляются их платьям, все просят выкроек. Теперь у меня остается только Эми, но я и ее надеюсь пристроить с помощью сестер.
   -- Эми премилая девушка, -- отвечала я, -- и я на вашем месте не спешила бы с нею расстаться.
   -- А я так напротив, -- возразила леди М**. -- Вы не можете себе представить, сколько с ними издержек; а состояние у меня не Бог знает какое. Как вы думаете? Не правда ли, что лиловый цвет больше всех Эми к лицу?
   -- Ей почти все цвета идут.
   -- Да, если фасон указан вами. Через две недели мы едем в Лондон, вы знаете? Надо позаботиться о приданом. Вчера мы решили праздновать обе свадьбы в феврале. Я рассчитываю на вас, мадмуазель де Шатонеф; вы выдумаете на этот день для Эми что-нибудь особенное. Кто знает, может быть это и ей доставит мужа. Однако уже поздно; прощайте.
   Я не могла надивиться, как торопится леди М** сбыть с рук своих дочерей. Во все время моего у нее пребывания она только об этом и думала. Желание увидеть своих дочерей хорошо пристроенными было естественно, но она обращала внимание только на связи и денежные средства женихов, а о личности их вовсе не заботилась.
   Через две недели после Рождества мы уехали в Лондон и начали хлопотать насчет приданого. Однажды утром слуга доложил, что какой-то молодой джентльмен желает меня видеть и ждет в столовой. Я сошла вниз, удивляясь, кто бы мог это быть, и увидела перед собою Лионеля, пажа леди Р**, одетого во фрак и смотрящего настоящим джентльменом. Он поклонился мне с большим почтением, с гораздо большим, нежели, как бывало раньше, когда он был пажом у леди Р**, и сказал:
   -- Я решился прийти к вам, мисс Валерия, потому что, полагаю, вы принимали во мне несколько участие. Я пришел рассказать вам, что со мною случилось. Я уже четыре месяца как в Англии и не потерял этого времени даром.
   -- Очень рада вас видеть, Лионель, хотя и жалею, что вы оставили леди Р**. Надеюсь, вы довольны результатом ваших розысков?
   -- Это длинная история, мисс Валерия, и если вы хотите меня выслушать, так присядьте, пока я буду вам рассказывать.
   -- Надеюсь, что рассказ ваш не будет слишком долог, Лионель; через час мне надо ехать с леди М**. Но говорите.
   Я села, и Лионель начал:
   -- Мы прибыли в Дувр к вечеру того же дня, когда выехали из Лондона. Леди Р** была целый день в каком-то волнении и заболела, так что принуждена была пробыть в Дувре дней пять. Как скоро она оправилась, я счел за лучшее взять у нее свое жалованье прежде, нежели мы оставим Англию. Я подал ей счет и изложил мою просьбу.
   -- А на что вам деньги? -- спросила она.
   -- Я хочу отдать их в верные руки, -- отвечал я.
   -- Это значит, что в моих руках они, по-вашему, не в безопасности?
   -- Нет, -- сказал я, -- не то. Положим, с вами случится несчастье за границей; поверят ли ваши душеприказчики, что вы остались должны простому пажу больше двадцати пяти фунтов сверх годового жалованья? Они скажут: этого быть не может, и не отдадут мне моих денег. Они не поверят, чтобы я получал такое большое жалованье.
   -- Это отчасти справедливо, -- сказала она, -- может быть, действительно, лучше заплатить вам теперь.
   Сделавши счет, она дала мне вексель на своего банкира. Мы должны были отплыть на другой день в девять часов утра. Погода стояла хорошая, и леди Р** отправилась прямо в каюту. Горничная спросила у меня склянку с солью, которую я нарочно оставил под подушкою софы в гостинице. Я отвечал, что забыл ее и еще успею сбегать. Я отправился в ту же минуту, но постарался возвратиться не раньше, как когда пароход тронулся уже с места. Я начал кричать: стой! стой! зная, что пароход не остановится, хотя он отошел от берега всего только шагов на двадцать. Я видел, как горничная леди Р** бросилась к капитану и начала его упрашивать; но это не помогло: я остался в Англии, и леди Р** никак не подозревала, чтобы это было с умыслом.
   Я пробыл на пристани, пока пароход не отошел мили на две и потом отправился назад, сквозь толпу людей, осыпавших меня советами и наставлениями, как догнать мне леди в Кале. Я возвратился в гостиницу за частью моего гардероба, которую не отправил на пароход, и начал рассуждать, что мне делать. Я пошел к продавцу платья; у него в лавке внесли только матросские вещи, и я расчел, что мне и в самом деле лучше всего одеться матросом. Я потребовал себе полный костюм.
   -- Вы, вероятно, собираетесь выйти в морс? -- сказал купец, догадываясь не совсем удачно, потому что я с умыслом остался на суше.
   Как бы то ни было, я сторговал себе полную пару, променял мою ливрею и переоделся в особой комнате.
   Потом я зашел опять в гостиницу, взял мое остальное платье и уехал с отходящей почтовой коляской в Лондон. Я пришел к вам сюда, в этот дом, но вы уже уехали, и я решился отправиться в Кольвервуд-Галль.
   -- Теперь я должна вас оставить, Лионель, -- сказала я. -- Мне надо ехать с леди М**. Приходите завтра пораньше, я дослушаю вашу историю.
   Он пришел на следующее утро и продолжал:
   -- Маленькие вещи, мисс Валерия, даются нам иногда труднее больших; вы не можете себе представить, чего мне стоило отыскать Кольвервуд-Галль. Я спрашивал многих в гостинице, где остановился, но никто не мог сказать мне, где это местечко. Я пошёл на почту и спросил, какие коляски идут в Эссекс? Мне ответили: "А вам в какое место? " -- "В Кольвервуд-Галль". -- И никто не мог мне сказать, в котором экипаже должен я отправиться, и близ какого города находится Кольвервуд-Галль. Наконец я узнал, что мне было нужно, от дворника в "Голове Сарацина", который получал пакеты с этим адресом; он проводил меня к кучеру, который и объявил, что его коляска проезжает в миле от жилища сэра Александра Мойстина. До тех пор я никогда не слыхал девического имени леди Р**. Я получил уже от ее банкира деньги и уехал из Лондона на следующий день.
   Меня высадили в деревне Вест-Гет, в гостинице "Герба Мойстина" Я ехал в матросском платье и старался поддержать мою роль в разговорах с пассажирами, что довольно легко, когда собеседники ничего не смыслят в морском деле. Кучер сказал, что мне ближе всего остановиться в этой гостинице, если я намерен идти в Кольвервуд-Галль. Я взял свои пожитки и сошел, а коляска отправилась дальше. Матрос -- диковинка в деревне, мисс Валерия; меня засыпали вопросами, но я отвечал им тоже вопросами. Я сказал, что прежде, при старом баронете, у меня были здесь друзья, но что я их мало помню, потому что с тех пор прошло много времени. Я спросил, нет ли еще в живых кого-нибудь из старых служителей. Содержательница гостиницы отвечала, что есть один, Робертс, который живет еще в деревне и уже несколько лет не встает с постели. Его-то мне и надо было увидеть. Я спросил, что сталось с его семейством? Дочь, отвечали мне, вышла замуж за Грина и живет где-то в Лондоне, а сын женился на Кити Виль-сон, служит сторожем где-то близ Портсмута и прижил уже много детей.
   -- Да, это правда, -- подхватил я, смеясь, -- нас-таки не мало.
   -- Как? Так вы внук старого Робертса? -- воскликнула моя хозяйка. -- Точно, мы слышали, что Гарри, кажется, пошел в матросы.
   -- Ну, а где же мне найти старика-то? -- продолжал я.
   -- Пойдемте, -- сказала хозяйка, -- он живет вот тут, рядом, и рад-радехонек будет, что нашлось с кем поболтать. Скучно ему лежать вечно одному.
   Мы пошли. Шагов за сто от гостиницы хозяйка остановилась у дверей небольшого домика и кликнула какую-то мистрисс Мешин, чтобы сказать старому Роберт-су, что пришел один из его внуков. На пороге явилась покрытая табаком старуха, посмотрела на меня сквозь очки и ушла обратно в дом. Вслед за тем меня позвали, и я вошел. В постели лежал старик с белыми, как серебро, волосами. Мистрисс Мешин в очках убирала комнату.
   -- Как поживаешь, старый ребенок? -- сказал я.
   -- Что такое? Плохо слышу, -- отвечал старик. -- Каково поживаете? -- повторил я.
   -- О, хорошо; для старика хорошо. Так ты мой внук Гарри? Ну, очень рад. Вы можете идти, мистрисс Мешин; притворите дверь, да прошу не подслушивать в замочную скважину.
   Мистрисс Мешин вышла, ворча, из комнаты и захлопнула за собою дверь.
   -- Она ужасно сердитая, -- сказал старик, -- а при мне никого больше нет. Невесело лежать в постели, в душной комнате; а еще скучнее, когда ходит за тобою этакая старуха; просишь ее поговорить -- молчит, просишь замолчать -- говорит. Ну, очень рад тебя видеть. Надеюсь, ты не уйдешь сию же минуту, как сделал брат твой, Том. Мне ведь решительно не с кем поболтать. Ну что, нравится тебе море?
   -- Берег лучше.
   -- Все матросы поют эту песню. А я охотнее вышел бы в море, чем лежать тут целые дни и месяцы. А все оттого, что в старину, бывало, день и ночь бродил за браконьерами; тогда я не знал, что значит прилечь, -- так вот теперь и отлеживайся. А велико, должно быть, море?
   Я был рад, что старик в полном и здравом уме; выслушавши его замечания насчет своего сына и моих мнимых братьев и сестер, о которых я от него же узнал многое, я простился и обещал прийти к нему на следующее утро.
   Возвратившись в гостиницу, я мог уже отвечать на все вопросы относительно моих предполагаемых родственников и в свою очередь пустился расспрашивать о фамилии владельцев Кольвервуд-Галля. К вечеру сошлось в гостиницу множество народа, поднялся шум, закружились тучи табачного дыму, и я ушел спать. На другое утро я пришел к старому Робертсу, и приход мой очень его обрадовал.
   -- Ты добрый мальчик, -- сказал он, -- что пришел навестить больного старика, к которому по целым неделям ни души не заглядывает. Расскажи же мне, что ты видел в последнюю твою поездку.
   -- В последний раз я был на почтовом пароходе. Он шел из Дувра в Кале.
   -- Это должно быть весело; куча пассажиров!
   -- Да; и как бы вы думали, кого видел я на этом пароходе? Из ваших знакомых.
   -- Кого же?
   -- Леди Р** и с ней того молодого джентльмена, который, говорят, служил у нее прежде лакеем.
   -- О, в самом деле? -- сказал старик. -- Так наконец она таки поступила с ним по правде? Рад, очень рад, Гарри; от этого и мне легче на душе. Я дал слово хранить эту тайну и хранил ее; но когда смерть не за горами, так нелегко хранить такого рода тайну, и я не раз говорил моей дочери. ..
   -- Тетушке Грин?
   -- Да, твоей тетушке Грин; да она ничего слышать не хочет. Мы оба поклялись молчать, и она утверждает, что клятва нас связывает, и что, кроме того, за молчание нам платят деньги. Ну, слава Богу! Как камень с сердца свалился!
   -- Да, -- отвечал я, -- теперь вы не обязаны молчать.
   -- Ну, каков же он собою? -- продолжал старик.
   -- Молодец, -- отвечал я. -- Настоящий джентльмен.
   Я не могла не засмеяться этой выходке Лионеля, хотя он сказал совершенную истину. Лионель заметил это и сказал:
   -- Не удивляйтесь, мисс Валерия, что я сам себя хвалю; у нас в кухне часто говаривали: бедный слуга только на это иногда и может понадеяться.
   -- Продолжайте.
   -- Он был славный мальчик, когда жил еще здесь, -- сказал старик. -- Но его увезли отсюда шести лет, и с тех пор я его не видал.
   -- Говорят, он похож на леди Р**.
   -- Почему же и не так; очень может статься. Она была в свое время тоже хороша собою.
   -- Я слышал эту историю, дедушка, -- сказал я, -- теперь вы не обязаны молчать, так расскажите мне ее, пожалуйста, в подробности.
   -- Изволь, -- отвечал старик; так как это уж не тайна, то я расскажу тебе все охотно. Тетка твоя, Грин, ты знаешь, была кормилицей леди Р** и долго еще после того жила в доме; старый сэр Александр Мойстин страдал подагрою и не выходил из комнаты несколько лет, а она за ним ходила. Вот однажды, только что сэр Александр оправился от жестокого припадка, как меньшая сестра леди Р** убежала и обвенчалась с полковником Демпстером, славным, веселым молодцом, приехавшим поохотиться с теперешним баронетом. Это всех крайне удивило, потому что все думали, что он женится на старшей сестре, мисс Барбаре, а не на меньшой. Молодые уехали куда-то за границу. Сэр Александр взбесился и опять заболел; леди Р**, бывшая тогда еще мисс Барбарою, была, казалось, сильно огорчена поступком сестры. Прошло около года, как вдруг, однажды, мисс Барбара сказала твоей тетке, Грин, что хочет с ней куда-то съездить. В тот же вечер уехали они на почтовых; ехали всю ночь и, прибывши наконец в Соутгемптон, остановились у какого-то дома. Леди Р** вышла, поговорила с хозяйкой, вызвала из экипажа мою дочь и, приказавши ей остаться внизу, ушла в верхний этаж. Дочь моя прождала здесь мисс Барбару часов пять и слышала в доме какую-то суету и беготню. Наконец, в комнату вошла хозяйка и с нею человек почтенной наружности. Это был доктор.
   -- Кончено, мистрисс Вильсон, -- сказал он, -- ее невозможно спасти. Ребенок, впрочем, останется жив.
   -- Что же нам делать?
   -- Леди сказала мне, -- отвечал доктор, -- что она ей сестра, так об этом надо ее спросить.
   Давши несколько наставлений насчет ребенка, доктор ушел, и вскоре потом явилась мисс Барбара.
   -- Я совсем измучилась, Марта, -- сказала она, -- пойдем домой, пора отдохнуть. Ты, верно, отослала экипаж? А я, право, едва в состоянии тащиться пешком.
   Она взяла Марту под руку и сказала хозяйке, когда та отворяла ей дверь:
   -- Завтра я заеду и распоряжусь насчет ребенка. Я никогда еще не испытывала ничего подобного, -- сказала мисс Барбара, обращаясь опять к Марте. -- Она была моя пансионская подруга и просила меня приехать к ней. Она умерла в родах и поручила ребенка моему покровительству. Родные отказались от нее. У вас не было оспы, Марта?
   -- Нет, мисс, -- отвечала Марта.
   -- Она заболела во время беременности оспою, и это было причиною ее смерти; поэтому-то я и не позвала вас в комнату.
   Дочь моя ничего не отвечала; мисс Барбара была горячего нрава, и она ее боялась; но она не забыла слов доктора, сказавшего, что мисс Барбара сестра больной. Странно также показалось моей дочери, что мисс Барбара не говорила ей дорогою, куда и к кому они едут, но закуталась в свое манто и притворилась спящею, просыпаясь только, чтобы расплачиваться с почтарями. Мисс Барбара была, как я тебе говорил, очень вспыльчива и со времени бегства сестры своей сделалась еще раздражительнее. Поговаривали даже, что она не в своем уме и бродит при лунном свете.
   Возвратившись в гостиницу, мисс Барбара легла в постель и приказала Марте остаться у нее в комнате, потому что одной ей было, говорила она, страшно в комнате. Ночью дочь моя стала думать обо всем случившемся и положила дознаться истины; она встала рано утром, пошла в тот дом, где они были накануне и сказала хозяйке, что прислана от леди узнать о здоровье ребенка. Хозяйка отвечала, что он здоров, и в завязавшемся между ними разговоре дочь моя узнала, что родильница умерла совсем не от оспы. Хозяйка спросила дочь мою, не хочет ли она взглянуть на покойницу? Марта пошла и увидела бедную мистрисс Демпстер, мисс Елену, убежавшую с полковником.
   -- Не жалость ли! -- сказала хозяйка. -- Муж ее умер всего только два месяца тому назад; был, говорят, красавец. Да и в самом деле, вот, посмотрите его портрет; покойница носила его на шее.
   Удовлетворивши своему любопытству и поплакавши над телом Елены, которую она очень любила, тетка твоя поспешила возвратиться в гостиницу; она взяла на кухне кружку теплой воды, вошла в комнату мисс Барбары и только что успела снять шляпку и шаль, как мисс Барбара проснулась и спросила: кто здесь?
   -- Это я, -- отвечала дочь моя. -- Я ходила на кухню за теплой водой; уже десятый час, и я думала, что вы скоро проснетесь.
   -- Да, пора вставать, Марта. Я думаю сегодня же возвратиться домой, тут нам делать нечего. Вели подать завтрак. Я схожу отдать приказания насчет ребенка, а ты, между тем, уложи вещи. Ведь тебе, верно, нет охоты идти со мною?
   -- Нет, -- отвечала Марта, -- я и то едва опомнилась от страха, что была в доме, где оспа.
   Мисс Барбара ушла после завтрака и часа через три возвратилась в сопровождении служанки, несшей за нею ребенка. Вещи уже были уложены, и через полчаса дочь моя, мисс Барбара и ребенок уехали обратно домой.
   Если бы не случайные слова доктора, то мисс Барбара успела бы обмануть тетку, и мы не знали бы, чье это дитя. Возвратившись домой, мисс Барбара наговорила ей многое множество: что эта мистрисс Бедингфильд ее старинная приятельница; что она состояла с ней в постоянной переписке; что муж ее убит недавно на дуэли; , что он был игрок, человек дурного поведения; что она, мисс Барбара, обещала покойнице взять ее ребенка под свое покровительство и возьмет. Потом она прибавила: "Я хотела бы отдать его твоей матери, Марта; как ты думаешь, согласится ли она? Это надо держать в секрете, а не то батюшка очень на меня рассердится". Тетка твоя отвечала, что мать ее, вероятно, согласится взять ребенка к себе, и мисс Барбара попросила ее выйти из экипажа, когда они остановились для последней перемены лошадей, и отнести ребенка к нам. Тогда было уже темно, и все это могло быть сделано незаметно.
   Ребенок был принесен к твоей бабушке, которая теперь в царстве небесном, и тетка твоя сказала нам, чье это дитя. Я был этим очень недоволен, и если бы не сильный ревматизм, так пошел бы прямо к сэру Александру и рассказал бы ему все дело; но бабушка твоя и Марта поставили на своем, и мы положили говорить то, что приказала мисс Барбара, когда пришла к нам на другой день.
   -- Так поздравляю вас, Лионель. Вы, следовательно, сын джентльмена и племянник леди Р**. Желаю вам всякого счастья, -- сказала я, протягивая ему руку.
   -- Благодарю вас, мисс Валерия. Все это правда, но надо достать доказательства. Впрочем, об этом поговорим после.
   -- Присядьте, Лионель.
   Он сел и продолжал рассказ старика:
   -- С месяц спустя приехал сюда сэр Ричард Р** и через три недели женился на мисс Барбаре. Все дивились поспешности этого брака, тем более, что все семейство было в трауре по случаю известия о смерти миссис Демпстер. Бедный сэр Александр не вынес этого горя, и через два месяца его отнесли на вечный покой. Тетка твоя возвратилась тогда к нам и вышла за Грина, который был месяца через три убит браконьерами. Потом умерла твоя бабушка, и я остался один с твоей теткой; она ходила за ребенком, которого звали Лионель Бедингфильд. Об этом ребенке много толковали и дивились, чей бы он мог быть? Но после смерти сэра Александра и отъезда мисс Барбары, вышедшей замуж, перестали о нем и думать. На сегодня довольно; завтра я доскажу тебе остальное.
   -- Может быть и мне сделать то же, мисс Валерия? Не наскучил ли я вам? -- спросил Лионель.
   -- Нет, нет. Теперь мне есть время вас слушать, а потом, может статься, будет недосуг. Кроме того, ваши частые посещения могут подать повод к расспросам, и я не буду знать, что отвечать.
   -- Так я доскажу вам мою историю сегодня, мисс Валерия. На следующее утро старый Робертс продолжал так: "Месяца через три после смерти сэра Александра, когда сын его, новый баронет, приехал в Кольвервуд-Галль, явилась туда и мисс Барбара, уже леди Р**. Мы только что похоронили твою бабушку, и бедняжка Грин был убит не больше месяца перед тем. Тетка твоя, огорченная потерею мужа, начала соглашаться со мною, что не годится нам скрывать происхождение ребенка. К тому же она очень привязалась к мальчику, который утешал ее отчасти в потере мужа. Леди Р** посетила нашу хижину, и мы сказали ей, что не хотим скрывать происхождение ребенка, потому что это несправедливо. Леди Р** испугалась и начала упрашивать, чтобы мы ее не выдали. Это погубит ее, говорила она, во мнении мужа и родственников. Она просила нас так усердно и дала нам такое торжественное обещание возвратить ребенку при первой возможности все права, что мы согласились молчать. Она дала моей дочери пятьдесят фунтов стерлингов за издержки и хлопоты и обещала платить ежегодно по стольку же, пока ребенок будет у нас.
   Кажется, что это всего больше успокоило нашу совесть. Мы были бедны, а деньги -- великое искушение. Как бы то ни было, мы остались довольны щедростью леди Р** и аккуратно получали от нее деньги до тех пор, пока мальчику не исполнилось семь лет. Тогда его у нас взяли и отдали в школу, но куда, этого мы несколько времени не знали. Леди Р** была по-прежнему к нам милостива и по-прежнему давала денег и обещала признать Лионеля своим племянником. Наконец, дочь мою потребовали в Лондон и послали в школу за мальчиком; леди Р** сказала, что так как муж ее умер, то она хочет иметь Лионеля у себя в доме. Это очень нас обрадовало; мы никак не предполагали, чтобы она сделала из него слугу, как узнала потом твоя тетка, приехавши неожиданно к леди Р** в Лондон. Но леди Р** сказала, что так лучше.
   Три года тому назад тетка твоя переселилась в Лондон и с тех пор живет там и занимается стиркою белья; но она часто присылает мне денег, вдоволь для больного старика. Вот Гарри, теперь ты знаешь всю историю; слава Богу, что наконец она признала его своим племянником; совесть моя теперь спокойна.
   -- Но уверены ли вы, -- сказал я, -- что она признала его племянником?
   -- Да ведь ты сам мне сказал.
   -- Нет, я сказал только, что он был с ней на пароходе.
   -- Да, однако же, я понял, что все это дело конченое.
   -- Может быть, но я не знаю, -- отвечал я. -- Я только видел их вместе. Может быть, леди Р** и до сих пор держит это в секрете. Не удивительно, что совесть вас упрекала. Я, на вашем месте, глаз не мог бы сомкнуть. Меня преследовала бы мысль, что я лишаю Лионеля имени и, может быть, счастья.
   -- Я сам не раз об этом думал, Гарри.
   -- Да, и еще на краю могилы, как сами говорите. Как знать, что вас не позовут к суду сегодня же ночью?
   -- Да, да, это правда, -- сказал он с ужасом. -- Но что же мне делать?
   -- Я на вашем месте знал бы, что делать. Я разом освободился бы от этого бремени. Я позвал бы пастора и чиновника и сделал бы формальное показание. Тогда покой возвратится в вашу душу, и вы будете счастливы.
   -- Это правда. Я подумаю. Оставь меня теперь.
   -- Думайте о своем спасении, о своей душе, а не о леди Р**. Я приду через час, и вы мне скажете, на что решились. Вспомните, что говорится в Священном Писании о притеснителях вдов и сирот. Прощайте.
   -- Нет, постой; я решился. Сходи за пастором, мистером Сьюиллем. Я расскажу ему все.
   Я, разумеется, поспешил к пастору, жившему шагов за четыреста от дома Робертса, и сказал ему, что старик желает его немедленно видеть, имея сообщить ему важные вещи.
   -- Что, он при смерти? -- спросил пастор. -- Я не знал, что ему так плохо.
   -- Нет, он в своем обыкновенном положении, но у него лежит на совести важная тайна, которую он желает вам открыть.
   -- Хорошо, скажи ему, что я приду через два часа.
   Ты, кажется, его внук?
   -- Хорошо, я скажу ему, -- отвечал я, избегая прямого ответа на этот вопрос.
   Я возвратился к старому Робертсу, сказал ему, что пастор придет часа через два, но старик уже снова начал колебаться.
   -- Ты не сказал ему, зачем я его зову?
   -- Сказал. Я сказал, что вы хотите открыть ему важную тайну, которая тяготит вашу совесть.
   -- Не знаю, что мне делать, -- проговорил он в нерешительности.
   -- А я так знаю, что мне делать, -- сказал я. -- Если вы не расскажете, так я сам расскажу эту историю. Я не хочу брать на душу такого греха; если вы хотите обидеть сироту, так я не хочу.
   -- Я расскажу, расскажу ему все, -- отвечал Робертс, подумавши с минуту.
   -- Лучше всего, -- сказал я, -- взять сейчас же перо и записать все с ваших слов; мистер Сьюилль прочтет, и вам не для чего будет повторять рассказа.
   -- Да, это, действительно, будет лучше; я не могу смотреть в глаза пастору.
   -- Так как же предстанете вы пред лицом Всемогущего?
   -- Да, да, это правда. Достань бумаги.
   Я сходил в гостиницу за пером, чернилами и бумагой, возвратился и записал рассказ Робертса. Пришел пастор Сьюилль, прочел бумагу и удивленный, сказал Робертсу:
   -- Вы хорошо сделали, что открыли такую тайну; но вы должны скрепить ее присягою в присутствии меня и какого-нибудь чиновного лица. Вы, разумеется, согласны?
   -- Я готов присягнуть в каждом слове.
   -- Так кого ж бы позвать? Тут вблизи нет никого, кроме сэра Томаса Мойстина, и так как дело касается его родного племянника, то ему ловчее всех быть свидетелем. Я сейчас же отправлюсь к нему и попрошу его приехать сюда со мною завтра поутру.
   Так он и сделал; на другой день он и сэр Томас приехали в фаэтоне к старому Робертсу. Я отвернулся, чтобы дядя, которому я надеюсь скоро представиться, не узнал во мне матроса, выдавшего себя за внука Робертса.
   -- Так вы сознаетесь, что обманули старика?
   -- Да, мисс Валерия. У меня есть совесть; не спорю: я разыграл дурную роль; но если обдумать, как много от этого зависело, и как давно был я лишен моих прав, благодаря лицемерию других, так, кажется, мне простительно было поразить их их же оружием.
   -- Это замечание справедливо, Лионель.
   -- Покамест старый Робертс подписывал бумагу, я оставался за порогом. Сэр Томас предложил ему, после присяги, много вопросов, узнал, где живет мистрис Грин, и они ушли. Тогда я воротился к Робертсу и сказал ему:
   -- Ну что, не счастливее ли вы теперь, после исповеди?
   -- Да, конечно, -- отвечал он. -- Леди Р** и твоя тетка страшно рассердятся.
   -- Думаю, -- сказал я, -- что мне не мешает сходить к тетушке Грин и приготовить ее к этому известию; я уверен, что рассказавши ей, как все было, я ее успокою. Завтра отправлюсь в Лондон.
   -- Да, может статься, это будет хорошо, -- сказал Робертс. -- А все-таки мне хотелось бы, чтобы ты остался здесь. Ведь мне решительно не с кем беседовать.
   Ты и то уже проврался, подумал я; а у меня вовсе нет охоты сидеть у твоей постели. Я выдержал, однако же, мою роль до конца и на другой день уехал в Лондон. Я приехал за три дня до моего первого к вам визита и успел уже, как видите, переодеться из матроса в джентльмена. Мистрис Грин я еще не видал; я хотел прежде спросить у вас совета. Теперь история моя кончена.
   -- Еще раз поздравляю вас от всей души, -- сказала я, -- протягивая ему руку, которую он почтительно поцеловал. В это время горничная отворила дверь и сказала, что леди М** просит меня к себе. Я, кажется, покраснела, хотя мне и нечего было краснеть, простилась с Лионелем и просила его прийти в субботу после обеда.
  

ГЛАВА VIII

   Это было в четверг. В субботу я получила письмо от поверенного леди Р** с известием о ее кончине. Она скончалась в Кодебеке, маленьком городке на берегу Сены. Поверенный спрашивал, может ли он повидаться со мною сегодня же, и я отвечала, что буду ждать его к трем часам. Он рассказал мне, что леди Р** вздумала отправиться из Гавра в Париж в рыбачьей лодке, промокла под дождем и заболела в Кодебеке лихорадкой, которая, благодаря невежеству врачей, окончилась смертью. Он получил все эти сведения от горничной леди, не забывшей прислать ему и свидетельство о смерти леди от городового начальства.
   -- Вы может быть не знаете, -- сказал он мне, -- что вы ее душеприказчица?
   -- Я? -- спросила я с удивлением.
   -- Да, вы, -- отвечал мистер Сельвин. -- Уезжая из Лондона, она переменила духовное завещание и сказала мне, что вы знаете, кого это больше всех интересует, потому что у вас есть бумага, которая все объяснит.
   -- Да, у меня, действительно, есть запечатанная бумага, которую она вручила мне с условием, чтобы я прочла ее только после ее смерти или по особенному позволению.
   -- О ней-то, вероятно, она мне и говорила. Духовная со мною; вам как душеприказчице надо прочесть ее.
   Леди назначала своим единственным наследником племянника своего, Лионеля Демпстера, а мне завещала пятьсот фунтов стерлингов, все свои бриллианты и гардероб.
   -- Поздравляю вас с наследством, мадмуазель де Шатонеф! -- сказал мистер Сельвин. -- Не можете ли вы мне сказать, где мне найти этого племянника? Я в первый раз о нем слышу.
   -- Вероятно, я буду в состоянии указать вам его, -- отвечала я. -- Но главнейшие доказательства заключаются, должно быть, в бумаге, которую я еще не читала.
   -- Так теперь я не хочу вас и беспокоить. Когда вам угодно будет меня увидеть, напишите мне словечко, и я явлюсь.
   Я была рада, что он ушел. Мне хотелось остаться наедине, собраться с мыслями и прочитать вверенную мне бумагу. Смерть леди огорчила меня очень сильно, тем более что покойница оказала такую доверенность к женщине, с которой жила очень недолго. Впрочем, это было в ее духе; кому, кроме леди Р**, пришло бы в голову назначить душеприказчицей молодую девушку, иностранку, незнакомую с делами?
   Смерть леди, восстановление прав Лионеля, все это произвело на меня сильное впечатление, которое разрешилось, наконец, слезами. Я сидела еще с платком в руках, когда ко мне вошла леди М**.
   -- Вы плачете, мисс Шатонеф? Об уходе милого Дружка?
   Слова эти сопровождала какая-то странная улыбка, и я отвечала:
   -- Да, я плачу о друге: леди Р** умерла.
   -- Боже мой! А что же это за господа приходили к вам сегодня?
   -- Один -- ее поверенный, а другой -- родственник.
   -- Родственник! А поверенному что было от вас нужно, если это не нескромный вопрос?
   -- Нисколько. Леди Р** назначила меня своей душеприказчицей.
   -- Душеприказчицей? Теперь ясно, что она была сумасшедшая. .. Я хотела попросить вас ко мне в будуар, взглянуть на шелковое платье, но теперь вам, кажется, не до того; так я не хочу вас беспокоить.
   -- Благодарю вас. Завтра я буду спокойнее и готова вам служить.
   Она вышла. Мне не понравилась ее выходка, но я не могла в эту минуту хорошенько взвесить ее слов и тона. Я поспешила к себе в комнату, прочесть бумагу, оставленную мне леди Р** перед отъездом. Вот ее содержание:
   "Любезная Валерия! Не буду говорить о той сильной привязанности, которую я, старая женщина, почувствовала к вам с первой встречи. Есть чувства необъяснимые; я почувствовала к вам какую-то симпатию, какое-то, если могу так выразиться, магнетическое влечение, увеличивавшееся с каждым днем. То не было чувство матери к своему ребенку; нет, привязанность моя была смешана с каким-то почтительным страхом и предчувствием, что разлука с вами повлечет за собою для меня несчастье. Мне чувствовалась в вас моя судьба, мой fatum, и это чувство не засыпало во мне ни на минуту, даже, напротив того, оно усилилось теперь в минуту расставанья. Как мало знаем мы таинства души и тела! Мы знаем, что мы созданы чудесно, -- и только. Есть влияния и влечения необъяснимые, это я чувствую верно. Я часто размышляла об этом, лежа в постели, размышляла до безумия, но не могла разгадать загадки. (Увы, подумала я: верю, -- вы были безумнее, нежели я предполагала). Вообразите себе мой ужас и скорбь мою, когда я услышала, что вы хотите меня оставить, Валерия! Это был для меня смертельный приговор. Но я чувствовала, что не могу этому противиться: так было мне суждено, -- кто может бороться с своею судьбою? Ваше юное, благородное сердце сжалось бы, если бы вы знали, сколько страдала и страдаю я от вашей измены; я приняла это, как казнь за мои прошедшие преступления, в которых и хочу вам покаяться, как единственному существу, к которому имею доверие. Я хочу загладить прошедшее, возвратить кому следует похищенные мною права и вверяю это дело вам. Без этого письма трудно было бы исправить мой поступок.
   Прежде всего я должна рассказать вам причины, побудившие меня к этому поступку. Выслушайте историю моей молодости.
   У отца моего, сэра Александра Мойстина, было четверо детей: два сына и две дочери. Я была старшая, за мной следовали братья, потом сестра Елена. Она была восемью годами моложе меня. Рождение ее стоило жизни матери. Мы подросли. Братья отправились в итонскую коллегию. Я осталась хозяйкой в доме. Я была горда от природы; власть, почтение всех окружавших и -- (взгляните на портрет) -- без хвастовства могу сказать -- красота, сделали меня самовластною, деспотическою. Многие за меня сватались, но я отказывала всем, пока мне не исполнилось двадцать лет. Больной отец долго не выходил из своей комнаты; слово мое было законом для него и для всех домашних. С сестрой Еленой, еще ребенком, обходилась я сурово, во-первых, я думаю, потому, что видела в ней будущую соперницу по красоте, а во-вторых, потому, что отец ласкал ее больше, нежели мне хотелось. Она была нрава кроткого и никогда не жаловалась. Время шло; я отказывалась от женихов. Я не хотела расстаться с властью и подчиниться мужу. Мне исполнилось наконец двадцать пять лет, а сестре семнадцать. В эту эпоху суждено было всему измениться. d>

I.

   Это было въ четвергъ. Въ субботу я получила письмо отъ повѣреннаго леди Р**, съ извѣстіемъ о ея кончинѣ. Она скончалась въ Кодбекѣ, маленькомъ городкѣ на берегу Сены. Повѣренный спрашивалъ, можетъ ли онъ повидаться со мною сегодня же, и я отвѣчала, что буду ждать его къ тремъ часамъ. Онъ разсказалъ мнѣ, что леди Р** вздумала отправиться изъ Гавра въ Парижъ въ рыбачьей лодкѣ, промокла подъ дождемъ и заболѣла въ Кодбекѣ лихорадкой, которая, благодаря невѣжеству врачей, окончилась смертью. Онъ получилъ всѣ эти свѣдѣнія отъ горничной леди, не забывшей прислать ему и свидѣтельство о смерти леди отъ Городоваго начальства.
   -- Вы можетъ-быть не знаете, сказалъ онъ мнѣ, что вы ея душеприкащнца?
   -- Я? спросила я съ удивленіемъ.
   -- Да, вы, отвѣчалъ мистеръ Сельвинъ. Уѣзжая изъ Лондона, она перемѣнила духовное завѣщаніе, и сказала мнѣ, что вы знаете, кого это больше всѣхъ интересуетъ, потому что у васъ есть бумага, которая все объяснитъ.
   -- Да, у меня дѣйствительно есть запечатанная бумага, которую она вручила мнѣ съ условіемъ, чтобы я прочла ее только послѣ ея смерти, или по особенному позволенію.
   -- Объ ней-то, вѣроятно, она мнѣ и говорила. Духовная со мною; вамъ, какъ душеприкащицѣ, надо прочесть ее.
   Леди назначала своимъ единственнымъ наслѣдникомъ племянника своего, Ліонеля Демистера, а мнѣ завѣщала пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, всѣ свои брильянты и гардеробъ.
   -- Поздравляю васъ съ наслѣдствомъ, мадмоазель де-Шатонефъ, сказалъ мистеръ Сельвянъ. Но можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ мнѣ найти этого племянника? Я въ первый разъ объ немъ слышу.
   -- Вѣроятно я буду въ состояніи указать вамъ его, отвѣчала я; но главнѣйшія доказательства заключаются, должно быть, въ бумагѣ, которую я еще не читала.
   -- Такъ теперь я не хочу васъ и безпокоить. Когда вамъ угодно будетъ меня увидѣть, напишите мнѣ словечко, и я явлюсь.
   Я была рада, что онъ ушелъ. Мнѣ хотѣлось остаться наединѣ, собраться съ мыслями и прочитать ввѣренную мнѣ бумагу. Смерть леди огорчила меня очень сильно, тѣмъ болѣе, что покойница оказала такую довѣренность къ женщинѣ, съ которой жила очень не долго. Впрочемъ, это было въ ея духѣ; кому, кромѣ, леди Р**, пришло бы въ голову назначить душеприкащицей молодую дѣвушку, иностранку, незнакомую съ дѣлами?
   Смерть леди, возстановленіе правъ Ліонеля,-- все это сдѣлало на меня сильное впечатлѣніе, которое разрѣшилось наконецъ слезами.
   Я сидѣла еще съ платкомъ въ рукахъ, когда ко мнѣ вошла леди М**.
   -- Вы плачете, мисъ Шатонефъ? Объ уходѣ милаго дружка?
   Слова эти сопровождала какая-то странная улыбка, и я отвѣчала:
   -- Да, я плачу о другѣ: леди Р** умерла.
   -- Боже мой! А что же это за господа приходили къ вамъ сегодня?
   -- Одинъ ея повѣренный, а другой родственникъ.
   -- Родственникъ! А повѣренному что было отъ васъ нужно,-- если на это не нескромный вопросъ?
   -- Нисколько. Леди Р** назначила меня своей душеприкащицой.
   -- Душеприкащицей! Теперь ясно, что она была сумасшедшая.... Я хотѣла попросить васъ ко мнѣ въ будуаръ, взглянуть на шелковое платье, но теперь вамъ, кажется, не до того; такъ я не хочу васъ безпокоить.
   -- Благодарю васъ. Завтра я буду спокойное, и готова вамъ служить.
   Она вышла. Мнѣ не понравилась ея выходка, но я не могла въ эту минуту хорошенько взвѣсить ея словъ и тона. Я поспѣшила къ себѣ въ комнату, прочесть бумагу, оставленную мнѣ леди передъ отъѣздомъ. Вотъ ея содержаніе:
   "Любезная Валерія!
   "Не буду говорить о той сильной привязанности, которую я, старая женщина, почувствовала къ вамъ съ первой встрѣчи. Есть чувства необъяснимыя; я почувствовала къ вамъ какую-то симпатію, какое-то, если могу такъ выразиться, магнетическое влеченіе, увеличивавшееся съ каждымъ днемъ. То не было чувство матери къ своему ребенку; нѣтъ, привязанность моя была смѣшана съ какимъ-то почтительнымъ страхомъ и предчувствіемъ, что разлука съ вами вовлечетъ за собою для меня несчастье. Мнѣ чувствовалась въ васъ моя судьба, мой fatum, и это чувство не засыпало во мнѣ на и минуту, даже, напротивъ того, оно усилилось теперь въ минуту разставанья. Какъ мало знаемъ мы таинства души и тола! Мы знаемъ, что мы созданы чудесно,-- и только. Есть вліянія и влеченія необъяснимыя, это я чувствую вѣрно. Я часто размышляла объ томъ, лежа въ постелѣ, размышляла до безумія, но не могла разгадать загадки. (Увы, подумала я: вѣрю,-- вы были безумнѣе, нежели я предполагала). Вообразите себѣ мой ужасъ и скорбь мою, когда я услышала, что вы хотите меня оставить, Валерія! Это былъ для меня смертный приговоръ. Но я чувствовала, что не могу этому противиться: такъ было мнѣ суждено,-- кто можетъ бороться съ сваею судьбою? Ваше юное, благородное сердце сжалось бы, если вы знали знали, сколько страдала и страдаю я отъ вашей измѣны; я приняла это какъ казнь за мои прошедшія преступленія, въ которыхъ я хочу вамъ покаяться, какъ единственному существу, къ которому имѣю довѣріе. Я хочу загладить прошедшее, возвратить кому слѣдуетъ похищенныя мною права, и ввѣряю это дѣло вамъ. Безъ этого письма трудно было бы исправить мой проступокъ.
   "Прежде всего я должна разсказать вамъ причины, побудившія меня къ этому проступку. Выслушайте исторію моей молодости.
   "У отца моего, сэра Александра Мойстина, было четверо дѣтей: два сына и двѣ дочери. Я была старшая, за мной слѣдовали братья, потомъ сестра Елена. Она была о семью годами моложе меня. Рожденіе ея стоило жизни матери. Мы подросли. Братья отправились въ итонскую коллегію. Я осталась хозяйкой въ домѣ. Я была горда отъ природы; власть, почтеніе всѣхъ окружавшихъ и -- (взгляните на портретъ) -- безъ хвастовства могу сказать -- красота, сдѣлали меня самовластною, деспотическою. Многіе за меня сватались, но я отказывала всѣмъ, пока мнѣ не исполнилось двадцать лѣтъ. Больной отецъ долго не выходилъ изъ своей комнаты; слово мое было закономъ для него и для всѣхъ домашнихъ. Съ сестрой Еленой, еще ребенкомъ, обходилась я сурово, во-первыхъ, я думаю, потому, что видѣла въ ней будущую соперницу по красотѣ, а во-вторыхъ, потому, что отецъ ласкалъ ее больше, нежели мнѣ хотѣлось. Она была нрава кроткаго и никогда не жаловалась. Время шло; я отказывалась отъ жениховъ Я не хотѣла разстаться съ властью и подчиниться мужу. Мнѣ исполнилось наконецъ двадцать-пять лѣтъ, а сестрѣ семнадцать. Въ эту эпоху суждено было всему измѣниться.
   "Къ намъ пріѣхалъ съ старшимъ моимъ братомъ, капитаномъ, сослуживецъ его, полковникъ Демистеръ. Такого увлекательнаго человѣка я еще не встрѣчала; въ первый разъ почувствовала я готовность отказаться отъ власти въ отцовскомъ домѣ и соединить судьбу свою съ судьбою мужа. Полковникъ тоже былъ ко мнѣ очень внимателенъ: ухаживалъ за мною съ величайшимъ почтеніемъ и умѣлъ льстятъ моей гордости. Я дала полную волю своимъ чувствамъ, влюбилась по-уши и цѣнила улыбки его выше всего въ мірѣ. Онъ пріѣхалъ къ намъ только на недѣлю, но прошелъ мѣсяцъ, а онъ все еще не уѣзжалъ. Не только я, но и всѣ прочіе считали дѣло слаженнымъ. Отецъ, зная, что полковникъ довольно богатъ, не спрашивалъ ни о чемъ больше. Но прошло два мѣсяца, а полковникъ, постоянно ко мнѣ внимательный, предложенія не дѣлалъ. Я приписывала это робости и сомнѣнію въ успѣхъ. Это мнѣ даже нравилось; однако же мы хотѣлось, чтобы дѣло пришло къ развязкѣ, и я старалась вызвать его на объясненіе, сколько позволяла скромность. По утрамъ полковникъ ходилъ съ моимъ братомъ на охоту, и въ эти часы я видала его рѣдко; но вечеромъ онъ постоянно за мною ухаживалъ. Знакомые (друзей у меня не было), поздравляли меня съ побѣдою надъ человѣкомъ, который славился своею недоступностью, и я не возражала. Я ежечасно ждала его объясненія, какъ вдругъ,-- вообразите себѣ мое удивленіе и негодованіе,-- однажды утромъ меня извѣстили, что полковникъ Демистеръ и сестра моя исчезли, и что ихъ видѣли скачущихъ въ коляскѣ во весь опоръ.
   "Все это оказалось правдой. Полковникъ, узнавшій отъ брата о моемъ властолюбивомъ нравѣ, разсчелъ, что ему нельзя будетъ оставаться долго у насъ въ домѣ, не ухаживая за мною. Онъ влюбился и въ Елену при первой же встрѣчѣ, и прибѣгнулъ къ притворству, чтобы имѣть время заслужить ея любовь. Оказалось, что утра про! водилъ онъ не на охотѣ съ братомъ, а въ бесѣдахъ съ Еленой. Братъ, которому онъ признался въ своей страсти, помогалъ ему меня обманывать. Въ то же утро принесли письмо отъ полковника, въ которомъ онъ просилъ у отца прощенія. Я прочла его. "Какъ это глупо, сказалъ отецъ, зачѣмъ было воровать, что можно получитъ просто? Я и безъ того отдалъ бы ему Елену. А я думалъ, что онъ ухаживаетъ за тобою, Барбара".
   "Это было свыше моихъ силъ. Я упала къ ногамъ отца и меня отнесли въ постель. На другой день я заболѣла воспаленіемъ въ мозгу и врачи сомнѣвались, приду ли я въ разсудокъ. Мало-по-малу однако же, я оправилась. Три мѣсяца не выходила я изъ комнаты; этотъ ударъ отозвался во мнѣ, кажется, на всю жизнь, и былъ, вѣроятно, причиною, что я сдѣлалась существомъ безпокойнымъ, не могущимъ ужиться на одномъ мѣстѣ; движеніе стало для меня потребностью и я обратилась къ перу, ради искуственнаго возбужденія. Я думаю, что всѣ пишущіе бываютъ немножко тронуты, когда берутся за перо. Я не хочу этимъ сказать, что они сумасшедшіе, во югъ не далеко до сумасшествія.
   "Когда я воскресла, во мнѣ было только одно чувство -- жажда мщенія. Нѣтъ, однако же, я забываю о ненависти, матери мщенія. Я чувствовала, что я унижена, оскорблена, обманута. Любовь къ полковнику превратилась въ ненависть; сестра стала мнѣ противна. Я не могла проститъ ее. Отецъ не отвѣчалъ на письмо ея мужи; ему помогала хирагра. Теперь онъ сказалъ мнѣ:
   "-- Барбара, пора кажется простить ихъ. Я уже давно написалъ бы полковнику, да не могу. Надо написать имъ и пригласитъ ихъ сюда.
   "Я написала, только не то, что онъ диктовалъ; я написала, что отецъ мой никогда ихъ не проститъ и хочетъ, чтобы они прекратили безполезную переписку.
   "-- Прочти, сказалъ мнѣ отецъ
   "Я прочла письмо въ томъ смыслѣ, какъ онъ желалъ.
   "-- Прекрасно; теперь они пріѣдутъ, сказалъ онъ. Мнѣ ужасно хочется обнять Елену. Она мое дорогое дитя; она стоитъ жизни твоей матери. Спрошу ее, зачѣмъ она убѣжала? Я думаю, она больше боялась тебя, нежели меня.
   "Я не отвѣчала ни слова, и запечатала конвертъ. Письма съ почты приносили прямо ко мнѣ, и я имѣла возможность скрывать ихъ отъ отца. Онъ не зналъ, какъ молитъ моя сестра о прощеніи. Кромѣ того, я всѣми силами старалась вооружать его противъ нея. Наконецъ я узнала изъ писемъ, что они уѣхали на твердую землю. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Отецъ мой терзался молчаніемъ Елены и ея мнимымъ равнодушіемъ. Душевное страданіе очевидно оказывало дурное вліяніе на его здоровье; онъ началъ хирѣть и съ каждымъ днемъ дѣлался раздражительнѣе. Наконецъ пришло отъ Елены письмо, которое -- стыжусь признаться -- доставило мнѣ неописанное удовольствіе. Она извѣщала о смерти своего мужа.
   "-- Такъ онъ умеръ! подумала я. Теперь онъ никому не принадлежитъ.
   "Что за демонъ овладѣлъ моею душею! Сестра писала, что она ѣдетъ въ Англію и скоро должна разрѣшиться отъ бремени. Письмо было адресовано ко мнѣ, а не къ отцу. Смерть полковника не уменьшила ненависти моей къ сестрѣ; напротивъ того, теперь, мазалось мнѣ, Елена въ моихъ рукахъ и я могу ей отмститъ. Подумавши, на что мнѣ рѣшиться, я написала ей: что отецъ все еще сердится, что я всѣми силами старалась смягчить его гнѣвъ, но напрасно, что онъ съ каждымъ днемъ дѣлается все слабѣе и слабѣе, и что причиною этого я считаю ея необдуманный поступокъ. Отецъ проживетъ, вѣроятно, не долго,-- заключала я, -- и я попробую еще разъ уговорить его на прощеніе, что, можетъ-быть, и удастся, такъ какъ полковника нѣтъ уже въ живыхъ.
   "Черезъ двѣ недѣля я получила отвѣть. Сестра благодарила меня и участіе, и извѣщала, что она въ Англіи и со дня на день ожидаетъ своего разрѣшенія; что она больна тѣломъ и душою, и не надѣется пережить родовъ. Она заклинала меня памятью матеря пріѣхать къ ней. Другая забыла бы свою ненависть, но мое сердце было закалено.
   "Я сочла за лучшее извѣстить отца о смерти полковника Демпстера и возвращеніи Елены въ Англію, и сказала ему, что она скоро долго родятъ, и что я желаю поѣхать, по ея просьбѣ, къ ней. Отецъ мой былъ пораженъ, и дрожащимъ голосомъ просить меня отправиться не теряя времени. Я согласилась, но съ тѣмъ, чтобы онъ никому не говорилъ о цѣли моей поѣздки, во избѣжаніе толковъ и пересудовъ. Я уѣхала съ моей бывшей нянюшкой, на вѣрность которой жгла положиться. Въ чемъ состояли мои намѣренія, я и сама порядочно не знала; я чувствовала только, что мщеніе мое не удовлетворено, и что я не пропущу удобнаго случая удовлетворить ему.
   "Я застала сестру во время родовъ; она страдала и душевно, будучи увѣрена, что отецъ не хочетъ простить ее. Я же не захотѣла облегчить ея страданій, и не открыла ей истины. Я была какъ-будто во власти какого-то демона.
   "Сестра моя умерла отъ родовъ, и тогда мнѣ стало жаль ее. Но когда взглянула на ея сына и увидѣла въ немъ совершенное подобіе половника, гнѣвъ воскресъ въ душѣ моей и я поклялась, что мальчикъ никогда не узнаетъ, кто былъ отецъ его. Нянюшкѣ, ѣздившей со мною, сказала я, что это моя старинная пансіонная подруга; послѣ однако же, я узнала, что истина отъ нея не укрылась. Я уговорила ее отнести ребенка къ ея родителямъ, сказавши , что обѣщала умирающей матери его имѣть о немъ попеченіе, но что все это должно хранить въ тайнѣ, во избѣжаніе злыхъ толковъ. Потомъ я возвратилась въ Кольвервудъ-Галль, съ извѣстіемъ о смерти сестры. Я, разумѣется, умолчала о томъ, что ребенокъ живъ. Сэръ Александръ плакалъ горько; съ этого дня онъ началъ быстро угасать.
   "Я отомстила, -- и мнѣ стало на себя досадно. Страсть утихла, настала пора размышленія. Состояніе мое было жалко: совѣсть не давала мнѣ покоя. Чѣмъ больше я размышляла, тѣмъ больше оставалась собою не довольна, и готова была воротить прошедшее цѣною цѣлаго міра.
   "Въ это время къ намъ пріѣхалъ сэръ Ричардъ Р**. Я ему понравилась, онъ сдѣлалъ предложеніе, и оно было принято, больше всего, кажется, затѣмъ, чтобы только имѣть случай уѣхать изъ Кольервудъ-Галля. Я думала, что перемѣна мѣстъ изгладить изъ памяти моей прошедшее; но я жестоко обманулась. Уѣхавши съ мужемъ, я жила въ постоянномъ страхѣ, опасаясь, что нянюшка выдастъ меня отцу, и просила сэра Ричарда сократить наше путешествіе, и позволить мнѣ съѣздитъ домой, навѣститъ больнаго старика. Мужъ мой согласился, и черезъ двѣ недѣли послѣ моего возвращенія въ Кольвервудъ-Галль, смерть отца избавила меня отъ опасности,-- но въ то же время явились другія причины безпокойства. Отецъ оставить духовную, въ которой завѣщалъ мнѣ и сестрѣ моей по 5,000 фунтовъ, а въ случаѣ смерти одной изъ насъ, всѣ 10,000 другой. Двоюродная бабушка тоже оставила мнѣ съ Еленой по 10,000 фунтовъ, съ тѣмъ, чтобы они были выданы намъ при замужествѣ, и чтобы въ случаѣ смерти одной изъ насъ, перешли къ другой, если умершая не оставитъ по себѣ дѣтей. Такимъ-образомъ, скрывши рожденіе моего племянника, я лишала его собственности, которою пользовалась сама. Я не знала ничего объ этихъ распоряженіяхъ отца моего и бабушки; иначе я не осмѣлилась бы скрыть ребенка, опасаясь, чтобы этого не приписали корысти. Я теперь готова была признать мальчика за моего племянника, но не знала, какъ это сдѣлать; деньги были въ рукахъ моего мужа, и я не смѣла сознаться въ моемъ проступкѣ.
   "Жизнь была для меня казнью. Когда нянюшка моя и ея отецъ заговорили о томъ, что не хотятъ хранить тайны, я думала, что сойду съ ума. Я описала имъ все бѣдствіе, въ которое ввергнетъ меня ихъ открытіе, и дала имъ торжественнѣйшее обѣщаніе возвратить ребенку его права. Они этимъ удовольствовались. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ несчастной жизни, смерть освободила меня отъ мужа. Вы спросите, отчего же тогда не признала я ребенка? Я боялась. Я отдала его въ училище, и ему было тогда лѣтъ двѣнадцать или тринадцать. Я взяла его къ себѣ, съ намѣреніемъ возвратить ему его права, согласно обѣщанію, данному моей нянюшкѣ и ея отцу. Но, взявши его къ себѣ, я не видѣла средства разсказать его исторію, не сознаваясь въ собственной винѣ, и гордость заставила меня молчатъ.
   Я откладывала мое признаніе со дня на день, а мальчикъ, мѣсто которому было сначала указано въ гостиной, перешелъ мало-по-малу въ кухню. Да, Валерія, пажъ, лакей Ліонель -- мой племянникъ, Ліонель Демастеръ. Признаться въ этомъ было свыше моихъ силъ. Я утѣшалась тѣмъ, что все это дѣлается къ его же пользѣ. Какъ легко оправдываемъ мы свои поступки, если они согласны съ нашими цѣлями! Я воспитала его, я оставила ему мое состояніе, и говорила сама себѣ: низкое положеніе вылечить его отъ гордости, и сдѣлаетъ изъ него хорошаго человѣка. Плохая логика, признаюсь.
   "Валерія! я назначила васъ моей душеприкащицей, потому что и послѣ смерти желала бы избѣгнутъ, сколько возможно, огласки. Я не желала бы сдѣлаться предметомъ народныхъ толковъ даже на нѣсколько дней, да и Ліонелю не много было бы въ томъ пользы, если бы весь міръ узналъ, что онъ служилъ лакеемъ. Повѣренный мой не знаетъ, кто мой племянникъ, и обратится по этому дѣлу къ вагъ. Въ маленькомъ оловянномъ ящикѣ въ моей спальнѣ найдете ш всѣ документы, имена и адресы людей, помогавшихъ мнѣ въ. этомъ дѣлѣ, и всѣ перехваченныя письма моей сестры. Не забудьте, что Ліонель имѣетъ право не только на мое наслѣдство, но и на наслѣдство своего отца, перешедшее къ другимъ родственникамъ. Посовѣтуйтесь съ моимъ повѣреннымъ на-счетъ мѣръ, которыя должно принятъ, не выставляя меня больше, нежели необходимо. Впрочемъ, если надо, пусть всѣ узнаютъ о моемъ проступкѣ. Лишь бы Ліонель былъ. вполнѣ возстановленъ въ своихъ правахъ.
   "Вы возненавидите меня, можетъ-быть, послѣ этого признанія; вспомните, однако же, какъ страстно я любила и какъ жестоко я была обманута. Я была тогда близка къ сумашествію. Да будетъ это ли васъ урокомъ, какъ трудно воротиться на прямую дорогу, сбиваясь съ нея однажды.
   "Теперь вы знаете мои страданія и преступленія, знаете почему меня не безъ основанія считали женщиною эксцентрическою, полусумасшедшею. Простите меня и пожалѣйте обо мнѣ. Я уже довольно наказана собственною совѣстью.

"Барбара Р**"

   Прочитавши эту бумагу, я положила ее на столъ, я долго быль погружена въ раздумье.
   Возможно ли! думала я, неужели обманутая любовь можетъ заглушить въ сердцѣ всѣ благородныя чувства, побудятъ женщину оставить умирающую сестру въ горькомъ заблужденіи и мстить невинному существу, наперекоръ всякой справедливости? О, я не поддамся любви! Кто бы могъ подумать, что безпечную, эксцентрическую леди Р** давитъ сознаніе преступленій, безпрестанно оживляемаго присутствіемъ обиженнаго? Какъ загрубѣла, должно быть, у нея совѣсть, что она со дня на день откладывала возвращеніе правъ своей жертвѣ! Какъ странно, что страхъ передъ свѣтомъ и его мнѣніемъ бываетъ сильнѣе страха передъ судомъ Божіимъ.
   Это послѣднее замѣчаніе доказывало только, какъ мало еще III" я свѣтъ. Потомъ мысли мои обратились на другое. Я уже говори" вамъ, что я католичка. Но, послѣ смерти моей бабушки, никто почти не поддерживалъ во мнѣ рвенія къ исполненію религіозныхъ обязанностей. Проживши два года въ Англіи, между протестантами, я ходила съ ними въ ихъ церковь, думая, что лучше ходитъ въ rtpoft" стантскую церковь, нежели вовсе ни въ какую. Мало-по-малу і качала уже склоняться къ протестантизму; но теперь мнѣ вдругъ пришло въ голову, что если бы леди Р** исповѣдывалась по правиламъ католической церкви, то тайна еЯ не могла бы такъ долго оставаться тайною, или, если бы она въ ней и не созналась, то ее выдали to соучастники, будь они католики, и Ліонель давно былъ бы возстановленъ въ своихъ правахъ. Послѣ этого размышленія я почувствовала, что снова сдѣлалась ревностною католичкою.
   Я написала къ мистеру Сельвину, чтобы онъ пріѣхала ко мнѣ завтра поутру, и пошла къ леди М**.
   -- Мы, вѣроятно, часто будемъ лишены удовольствія видѣть васъ съ нами? сказала мнѣ леди. У васъ теперь такое важное занятіе.
   -- И непріятное, отвѣчала я. Я желала бы, чтобы леди Р** избрала кого-нибудь другаго. Могу я попросить у васъ на полчаса экипажъ,-- достать кое-какія бумаги изъ квартиры леди Р**, въ Бэкэръ-Стритъ.
   -- Разумѣется. Читали вы завѣщаніе?
   -- Да.
   -- Какъ же она распорядилась своимъ имѣніемъ?
   -- Она оставила все своему племяннику.
   -- Племяннику! А я некогда ни слова о немъ не слыхала. У сэра Ричарда не было ни племянниковъ, ни племянницъ, и титло перешло теперь къ линіи Вивіановъ. Я не знала, что у леди Р** есть племянникъ. А вамъ что она отказала, если позволено спросить?
   -- Мнѣ леди Р** оставила пятьсотъ фунтовъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Такъ она васъ не даромъ заставляетъ безпокоиться. Я признаюсь вамъ, мисъ де-Шатонефъ, мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы отложили дѣла, и занялись ими послѣ свадебъ моихъ дочерей. Я не знаю, за что ухватиться, и эти два дня чувствовала отсутствіе вашей помощи больше, нежели вы можете себѣ вообразить. У васъ столько вкусу, что безъ васъ мы шагу ступить не можемъ. А мы вы виноваты: вы слишкомъ снисходительны, вы сами пріучили насъ полагаться во всемъ на васъ. Недѣля не сдѣлаетъ, я думаю, никакой разницы, и стряпчіе любятъ отсрочки; сдѣлаете вы мнѣ одолженіе, отложитъ на время дѣла леди Р**?
   -- Извольте. Я уже пригласила къ себѣ повѣреннаго леди Р**, но пошлю ему другое письмо, и подожду окончанія свадебъ.
   -- Благодарю васъ.
   Я ушла и написала мистеру Сельвину другое письмо, съ извѣстіемъ, что не могу заняться дѣлами раньше слѣдующей недѣли.
   Я написала и къ Ліонелю, чтобы онъ не приходилъ ко мнѣ, пока я не извѣщу его когда и гдѣ меня видѣть. Я была рада просьбѣ леди М**; свадебныя хлопоты и веселыя лица ея семьи разгоняли грусть, которую наводили на меня дѣла леди Р**. Я ободрилась, повеселѣла, я принялась помогать невѣстамъ съ такимъ усердіемъ, что за два дня до свадьбы все было окончено къ общему удовольствію.
   Наконецъ настало давно ожидаемое утро. Невѣсты одѣлись и вышли и гостиную, трепещущія и смущенныя. Вереница экипажей потянулась на Гановерскую площадь, гдѣ въ церкви ожидали молодыхъ епископъ и множество изящно одѣтыхъ женщинъ. По окончаніи церемоніи, невѣсты удалились въ боковую комнату, гдѣ и приняли поздравленіе знакомыхъ. Потомъ былъ обѣдъ, за которымъ ѣли только епископъ, перевѣнчавшій на своемъ вѣку столько паръ, что обрядъ не являлъ на него никакого впечатлѣнія, да еще два или три гостя, старые путники на дорогѣ жизни, которымъ все равно гдѣ пообѣдать, на свадьбѣ или на похоронахъ.
   Наконецъ, послѣ безмолвнаго обѣда, новобрачные пошли переодѣться, возвратились и были переданы своимъ мужьямъ, какъ скоро удалось ихъ похитить изъ объятій и лобызаній леди М**, разъигравшей роль отчаянной матери въ совершенствѣ. Никто изъ видѣвшихъ ее плачущею какъ Ніобея, не могъ бы подумать, что она цѣлыхъ три года маневрировала единственно съ цѣлью сбыть съ рукъ своихъ дочерей. Леди М** была превосходная актриса и разъиграла послѣднюю сцену какъ нельзя лучше.
   Когда дочерей ея усадили въ экипажи, я думала, что она упадетъ въ обморокъ; но оказалось, что она хотѣла прежде увидѣть, какъ уѣдутъ онѣ въ своихъ свадебныхъ каретахъ; она подошла къ окну, подождала, пока они не сѣли и не тронулись съ мѣста, проводила изъ глазами за уголъ улицы, и только тогда упала безъ чувствъ ко мнѣ на руки.
   Впрочемъ, я думаю, она страшно измучилась: послѣднія шестъ недѣль она не имѣла ни минуты покоя; все боялась, какъ бы что-нибудь не помѣшало свадьбамъ.
   На слѣдующее утро она не вышла изъ своей комнаты, и нельзя мнѣ сказать, что экипажъ къ моимъ услугамъ. Я была утомлена и осталась этотъ день дома. Я написала Ліонелю и мистеру Сельвину, чтобы они пріѣхали ко мнѣ завтра въ два часа въ Бэкеръ-Стрить; остатокъ дня я провела спокойно въ обществѣ Эми, третьей дочери леди М**. Это была премилая, простая дѣвушка; мнѣ нравилась она больше своихъ сестеръ. Я занималась ею съ особеннымъ рвеніемъ, потому что у нея былъ прекрасной голосъ; мы очень сблизились.
   Поговоривши немного о новобрачныхъ, она сказала мнѣ:
   -- Не знаю, право, что мнѣ дѣлать, Валерія. Я люблю васъ, и не хотѣла бы позволить, чтобы васъ обижали; но вмѣстѣ-съ-тѣмъ не желала бы и огорчить васъ, пересказавши вамъ то, что объ васъ говорили. Вы не останетесь у насъ, если я вамъ это разскажу, я это мнѣ ужасно больно. Впрочемъ, это эгоизмъ; я его осилю. Мнѣ не хотѣлось бы только огорчить васъ. Скажите, говорить мнѣ или нѣтъ?
   -- Вы сказали или слишкомъ мало, или слишкомъ много, сказала я. Вы сказали, что меня обижаютъ, и мнѣ разумѣется хотѣлось бы этого не позволить, хоть я и не могу себѣ вообразить, кто бы могъ быть моимъ врагомъ.
   -- Я сама не повѣрила бы, если бы не слышала собственными ушами, отвѣчала она. Я думала, что вы живете у насъ, какъ пріятельница, какъ гостья, а про васъ говорятъ вещи, которыя, я увѣрена, совершенно не справедливы.
   -- Въ такомъ случаѣ я должна просить васъ разсказать мнѣ все, какъ было, не смягчая ни одного слова. Кто же это говоритъ обо маѣ дурно?
   -- Мнѣ очень жаль, что я должна вамъ это сказать,-- маменька, отвѣчала Эми, отирая слезу.
   -- Леди М**! воскликнула я.
   -- Да, продолжала она. Выслушайте все какъ было. Сегодня по-утру я была въ уборной; маменька лежала на софѣ въ своей спальннѣ; въ это время пришла къ ней задушевная пріятельница, мистрисъ Джерменъ. Онѣ или забыли что я въ сосѣдней комнатѣ, или не сочли нужнымъ обратить на это вниманіе, и заговорили объ васъ.
   -- Да, она одѣваетъ васъ и вашихъ дочерей превосходно, надо отдать ей справедливость, сказала мистрисъ Джерменъ. Кто она? Говорятъ, изъ хорошей французской фамиліи. Какъ это она попала къ вамъ въ модистки?
   -- Что она у меня модисткой, отвѣчала матушка, это правда; я затѣмъ только и пригласила ее къ себѣ въ домъ, но она того не замѣчаетъ. Мистрисъ Батерстъ говорила мнѣ, что она изъ хорошей французской фамиліи, и брошена въ міръ обстоятельствами. Она даровита и очень горда. Искуство одѣвать и одѣваться къ лицу замѣтила я въ ней еще когда она жила у леди Батерстъ; а потомъ, когда она рѣшилась, въ слѣдствіе моихъ маневровъ, разстаться съ леди Р**, я пригласила ее къ себѣ какъ гостью, ни словомъ не упомянувши о нарядахъ. Когда мнѣ понадобились ея услуги въ этомъ отношеніи, я устроила такъ, что она предложила ихъ сама; я поблагодарила ее за снисхожденіе, и лестью постоянно умѣла заставлять ее одѣвать моихъ дочерей. Ея вкусу обязана я, кажется, тѣмъ, что онѣ составили такія хорошія партіи.
   -- Вы повели дѣло отлично, замѣтила мистрисъ Джерменъ; но что же вы станете съ ней дѣлать теперь?
   -- О, теперь очередь за Эми; я продержу ее, покамѣстъ она захочетъ у меня оставаться, а потомъ....
   -- А потомъ-то и запятая, замѣтила мистрисъ Джерменъ, продержавши не у себя такъ долго въ качествъ гостьи, какъ вы отъ нея освободитесь?
   -- Сначала я и сама этого не знала, и рѣшилась было выжить ее разными мелкими оскорбленіями: она ужасно горда; но потомъ, къ счастью, я узнала кое-какія вещи, о которыхъ буду молчать до времени, и которыя дадутъ мни предлогъ отпустить ее, когда мнѣ вздумается.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! воскликнула мистрисъ Джерменъ. Что же такое вы узнали?
   -- Извольте, я вамъ скажу, только вы не разсказывайте дальше. Намедни къ ней приходилъ какой-то молодой человѣкъ; горничная моя вошла нечаянно въ комнату и застала ихъ за поцѣлуемъ.
   -- Не можетъ быть!
   -- Да, за поцѣлуемъ. Горничная видѣла. Мнѣ не трудно будемъ воспользоваться этимъ, чтобы отослать мадмоазель де-Шатонефъ, когда мнѣ вздумается, сказавши только, что горничная не говорила мнѣ этого раньше. На вопросы другихъ можно будетъ отчетъ намеками о легкомъ поведеніи.
   -- Разумѣется, отвѣчала мистрисъ Джерменъ. Не намекнутъ ли мнѣ кое-кому объ этомъ заранѣе, чтобы подготовитъ публику?
   -- Можетъ-быть это не помѣшаетъ; только смотрите, будьте какъ можно осторожнѣе, любезная мистрисъ Джарменъ.
   -- Мнѣ очень жаль, продолжала Эми, что я, любя васъ, принуждена говорить такія вещи; но я увѣрена, что васъ нельзя обвинить въ легкомъ поведеніи, и я не хочу, чтобы васъ въ этомъ обвинили, если можно это предупредить.
   -- Благодарю васъ, отвѣчала я. Мнѣ остается только оправдаться въ вашихъ глазахъ. Вы не должны думать, чтобы я была виновата въ такомъ проступкѣ. Горничная вашей матушки дѣйствительно вошла въ комнату въ то самое время, когда молодой семнадцати-лѣтній человѣкъ, признательный мнѣ за разныя о немъ заботы, поднесъ, прощаясь со мною, руку мою къ своимъ губамъ и поцѣловалъ ее; это я позволила бы ему и въ присутствіи вашей матушки. Вотъ тотъ поцѣлуй, изъ котораго она выводитъ заключеніе о легкости моего поведеніи. О, какъ себялюбивъ, какъ черенъ, какъ гнусенъ этотъ свѣтъ!
   Я упала на софу и залилась слезами. Эми старалась утѣшить меня и досадовала на себя, что пересказала мнѣ всѣ эти вещи, когда аошла къ намъ леди М**.
   Digitized by Google
   -- Что это значитъ? Что за сцена? cпpосила она. Что вы, мадмоазель де-Шатонефъ,-- получили какія-нибудь непріятныя новости?
   -- Да, отвѣчала я, такія непріятныя, что я должна оставятъ васъ немедленно.
   -- Въ самомъ далъ? А позвольте узнать, что такое случилось?
   -- Я не въ силахъ отвѣчать вамъ на это. Повторяю только, что я должна оставить вашъ домъ не дальше какъ завтра поутру.
   -- Я не хочу проникать въ ваши тайны, возразила она, но не яму не замѣтить, что гдѣ есть тайна, тамъ вѣрно есть что-нибудь дурное. Впрочемъ, я недавно узнала такія вещи, что тайна меня не удивляетъ,-- также какъ и желаніе ваше оставитъ мой домъ.
   -- Леди М**, отвѣчала я ей гордо, въ продолженіе всего времени, что я жила у васъ въ домѣ, я не сдѣлала ничего такого, за что можно было бы покраснѣть, или что требовало бы скрытности. Теперь же я молчу, щадя другихъ и васъ. Не заставляйте меня говорятъ въ присутствіи вашей дочери. Скажу вамъ только, что я знаю, зачѣмъ вы пригласили меня къ себѣ въ домъ, и какъ намѣрены выжить меня, когда вамъ вздумается.
   -- Такъ вы умѣете еще и у дверей подслушивать? воскликнула леди М**, покраснѣвши до ушей.
   -- Я не подслушивала,-- вотъ все, что я вамъ скажу. Довольно того, то слова ваши мнѣ извѣстны, и я не завидую вамъ въ настоящую минуту. Повторяю вамъ, что завтра поутру я должна оставить вашъ домъ; я не намѣрена больше безпокоить васъ моимъ присутствіемъ.
   Я встала и вышла. Проходя мимо леди М**, я замѣтила на лицъ ея страшное смущеніе, и поняла, что униженіе, которое она готовила мнѣ, досталось на ея долю. Я ушла къ себѣ въ комнату и начала приготовляться къ отъѣзду. Черезъ часъ вошла ко мнѣ Эми.
   -- Какъ все это грустно, Валерія! сказала она. Благодарю васъ, что вы меня не выдали. Матушка была страшно разгнѣвана, когда вы ушли; сказала, что горничныя, должно быть, подслушивали ея разговоръ, и погрозила наказать ихъ примѣрно; но я знаю, что она ничего не сдѣлаетъ. Она говорила о свиданіи вашемъ съ какимъ-то молодымъ человѣкомъ и о поцѣлуѣ; да вы ужъ объяснили мнѣ все это.
   -- Эми, отвѣчала я, когда уѣду, скажите леди М**, при первомъ удобномъ случаѣ, что вы говорили объ этомъ мнѣ, и что я отвѣчала, что если бы леди М** знала, кто этотъ молодой человѣкъ и какое получитъ онъ на дняхъ наслѣдство, то она была бы очень рада, если бы онъ поцѣловалъ руку ея дочери съ инымъ чувствомъ, нежели мою.
   -- Я скажу ей это, будьте увѣрены, отвѣчала Эми; маменька подумаетъ, что упустила хорошаго для меня жениха.
   -- Она его еще встрѣтитъ, сказала я; и, что еще болѣе, on защититъ меня отъ подобныхъ обвиненій.
   -- Скажу ей и это, продолжала Эми.
   Служанка постучала въ двери, и сказала, что леди М** желаетъ видѣть Эми.
   -- Простимся, сказала я; вамъ не позволятъ уже со много повидаться.
   Эми прижала меня къ своему сердцу, пролила нѣсколько слезъ и вышла. Кончивши сборы, я сѣла. Вслѣдъ затѣмъ вошла горничная, и вручила мнѣ отъ леди пакетъ, заключавшій въ себѣ мое жалованье.
   Въ этотъ вечеръ я не видала ни леди М**, ни ея дочери. Легши спать, я начала разсуждать, что мнѣ теперь дѣлать. Что касается до обхожденія со мною людей, то я до извѣстной степени уже обтерпѣлась, и была уже не такъ чувствительна какъ въ первый разъ, когда горькій урокъ показалъ мнѣ, чего должна я ожидать отъ людскаго эгоизма. Одно обстоятельство ставило меня, однако же, теперь въ затруднительнѣйшее положеніе: я не знала, куда мнѣ переѣхать. Я рѣшилась обратиться къ мадамъ Жиронакъ съ просьбою, не можетъ ли она принять меня къ себѣ, пока я не найду себѣ мѣста.
   Мысли мои обратились потомъ къ другимъ предметамъ. Я вспомнила, что завтра назначила свиданіе мистреу Сельвину и Ліонелю въ Бэкеръ-Стритѣ, и положила отправиться туда рано поутру съ вещами, и поручить ихъ кухаркѣ, смотрѣвшей за домомъ. Потомъ я сосчитала свои деньги. Когда я пріѣхала въ Англію съ леди Батерстъ, у меня былъ такой полный гардеробъ, что за эти два года я не имѣла надобности издерживать много на платья; я истратила на наряды не больше двадцати фунтовъ. Леди М**, леди Батерстъ, и леди Р** дѣлали мнѣ много подарковъ. У меня оказалось около двухъ-сотъ шестидесяти фунтовъ наличныхъ денегъ: леди Р** дала мнѣ сто фунтовъ только за часть года. Къ нимъ должно было прибавить завѣщанныя мнѣ ею пятьсотъ фунтовъ и гардеробъ значительной цѣнности. Для женщины въ моемъ положенія это было богатство, и я хотѣла посовѣтоваться съ мистеромъ Сельвиномъ, какъ всего лучше распорядиться мнѣ моими деньгами. На утро я проснулась съ свѣжими силами.
   Горничная леди М**, любившая меня за то, что я часто дѣлала ей подарки, вышла ко мнѣ рано поутру и изъявила свое сожалѣніе о моемъ отъѣздѣ. Я отвѣчала, что спѣшу уѣхать, и попросила завтракать. Она принесла завтракъ ко мнѣ въ комнату.
   Черезъ нѣсколько минутъ явилась и Эми.
   -- Мнѣ позволили притти съ вами проститься, сказала она. Я сказала маменькѣ, что говорили вы мнѣ объ этомъ молодомъ человѣкѣ. Она сознается, что онъ поцѣловалъ только вашу руку; она знаетъ, что вы не любите сочинять исторій, и какъ бы вы думали?-- поручила мнѣ узнать, какъ зовутъ этого богатаго наслѣдника. Я обѣщала ей постараться узнать его имя, и потому спрашиваю васъ объ этомъ просто и прямо. Я вовсе не желаю знать его имени, продолжала она, разсмѣявшись, но маменька, я увѣрена, уже прочитъ его мнѣ въ женихи, и Богъ знаетъ чего не дала бы, чтобы вы остались у насъ и дали ей поводъ съ нимъ познакомиться.
   -- Я не могу сказать вамъ его имени, отвѣчала я. Теперь я не имѣю еще на это права. Очень рада, что матушка ваша сознается въ истинѣ на-счетъ поцѣлуя; послѣ этого она едва ли захочетъ чернить меня, кокъ собиралась.
   -- Разумѣется. Богатый молодой человѣкъ измѣнилъ это намѣреніе. Онъ васъ защититъ; прощайте.
   -- Прощайте, я ѣду Да благословитъ васъ Богъ, Эми. Мнѣ жаль съ вами разстаться. Будьте счастливы, по примите отъ меня дружескій и искренній совѣтъ, состоящій въ томъ, милая Эми, что никогда же должно худо, не только говорить, но даже и думать о своихъ родителяхъ. Это большой грѣхъ передъ Богомъ, и люди васъ за это осудятъ также какъ я, вашъ другъ, теперь васъ осуждаю....
   Я велѣла привести наемную карету и уѣхала въ Бэкеръ-Стрить. Кухарка въ квартиръ леди Р** сказала, что ожидала моего пріѣзда, потому что мистеръ Сельвинъ, приходившій извѣстить ее о смерти леди Р**, объявилъ ей, что она будетъ получать свое жалованье отъ меня, которой покойница поручила всѣ свои дѣла. Она показала мнѣ письмо отъ Марты, горничной леди Р**, изъ котораго я увидѣла, что она пріѣдетъ съ вещами леди вѣроятно сегодня же.
   -- Вы конечно ночуете здѣсь? спросила меня кухарка. Я приготовила вамъ комнату.
   Я отвѣчала, что думаю остаться тутъ дня на два, по дѣламъ, но что спрошу еще совѣта у мистера Сельвина, который пріѣдетъ сюда въ часъ.
   Ліонеля я просила пріѣхать въ двѣнадцать, чтобы имѣть время сообщить ему содержаніе письма, оставленнаго мнѣ покойницей. Онъ явился въ назначенный часъ; я пожала ему руку и сказала:
   -- Поздравляю васъ, Ліонель; вы можете доказать, что вы племянникъ леди Р**.Она оставила вамъ богатое наслѣдство, а меня назначила своей душеприкащицей.
   -- Это меня нисколько не удивляетъ, отвѣчалъ Ліонель. Хоть подъ конецъ образумилась и сдѣлала умное дѣло.
   -- Благодарю васъ за комплиментъ. Но намъ нѣкогда терять времени. Мистеръ Сельвинъ придетъ въ часъ, а до-тѣхъ-поръ прочтите эту исповѣдь леди Р**. Вы найдете въ ней изложеніе причинъ, побудившихъ ее скрывать ваше происхожденіе. Они не извинятъ ее, можетъ-быть, въ вашихъ глазахъ, но вспомните, что она исправила дѣло, сколько отъ нея зависѣло, и что мы должны прощать другимъ, если сами желаемъ имѣть право на прощеніе. Садитесь и читайте; я между-тѣмъ пойду въ мою комнату развязать ящики.
   -- Въ послѣдній разъ, когда мы съ вами здѣсь видѣлись, я ихъ завязывалъ, мисъ Валерія; надѣюсь, вы и теперь позволите мнѣ помочь вамъ?
   -- Благодарю васъ; но въ такомъ случаѣ вы не успѣете прочесть письма леди Р**. Мы съ кухаркой управимся и безъ васъ.
   Я ушла въ свою комнату. Я еще хлопотала за вещами, когда стукъ въ наружныя двери извѣстилъ меня о пріѣздѣ мистера Сельвина. Я вышла къ нему въ гостиную. Ліонель ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, и на вопросъ мой, прочелъ ли онъ бумагу, кивнулъ мнѣ головой. Мнѣ было его жаль, но въ присутствія Сельвина я не хотѣла надоѣдать ему вопросами.
   -- Надѣюсь, я не заставилъ ждать себя, мадмоазель де-Шатонефъ? сказалъ мистеръ Сельвинъ.
   -- Нѣтъ. Я пріѣхала сюда въ десять часовъ, потому что простилась съ леди М**. Скажите, могу ли я остаться здѣсь ночевать?
   -- Можете ли? Вы душеприкащица, и можете распоряжаться здѣсь всѣмъ по своему произволу. Вы имѣете право владѣнія, покамѣстъ не явится племянникъ леди Р**.
   -- Герой передъ вами, мистеръ Сельвинъ. Позвольте мнѣ предстать вамъ Ліонеля Демистера, племянника леди Р**.
   Мистеръ Сельвинъ поклонился Ліонелю, и поздравилъ его съ полученіемъ наслѣдства.
   Ліонель поклонился ему въ свою очередь и сказалъ:
   -- Mademoiselle де-Шатонефъ! Мистеръ Сельвинъ долженъ, я думаю, узнать все. Чтеніе этой бумаги меня разстроило и мнѣ тяжело было бы вновь выслушать эти подробности. Позвольте мнѣ удалиться на часъ, а васъ прошу сообщить все дѣло мистеру Сельвину, который не откажетъ мнѣ, надѣюсь, въ совѣтѣ. Вотъ и признаніе стараго Роберса. До свиданія.
   Онъ взялъ шляпу и вышелъ.
   -- Какой милый молодой человѣкъ! замѣтилъ мистеръ Сельвинъ. Что за прекрасные глаза!
   -- Да, отвѣчала я; теперь, когда онъ получилъ богатое наслѣдство, многіе найдутъ, что онъ милый молодой человѣкъ съ прекрасными глазами. Садитесь, мистеръ Сельвинъ; вы должны узнать странную исторію.
   Окончивши чтеніе, онъ положилъ бумагу на столъ и сказалъ:
   -- Это, можетъ-быть, самая странная изо всѣхъ исторій, которыя доходили до моего свѣдѣнія въ продолженіе тридцати лѣтъ моего адвокатства. Такъ она воспитала его лакеемъ! Теперь я дѣйствительно узнаю въ немъ мальчика, который такъ часто отворялъ мнѣ двери; но, признаюсь вамъ, не узнай я этой исторіи, я ни за что бы его не узналъ.
   -- Онъ всегда былъ выше своего состоянія, замѣтила я. Онъ очень остеръ и забавенъ; когда онъ прислуживалъ мнѣ въ качествѣ слуги, я смотрѣла на наго какъ-то иначе и лучше. Во всякомъ случаѣ онъ получилъ кое-какое воспитаніе.
   -- Странно! Очень странно! замѣтилъ мистеръ Сельвинъ. Дивныя дѣла дѣлаются на свѣтѣ! Эту исторію нельзя будетъ, кажется, удержалъ въ тайнѣ. Онъ долженъ же объявить претензію на имѣніе своего отца, а этого имѣнія, конечно, не уступятъ ему безъ спора. Надо будетъ отъискать завѣщаніе полковника Демистера; Ліонель поручитъ это, я думаю, мнѣ. Впрочемъ, эта исторія, кажется, не повредитъ ему; онъ смотритъ совершенно джентльменомъ.
   -- Онъ всегда отличался умомъ и ловкостью, но, признаюсь вамъ, я никакъ не ожидала такого превращенія въ такое короткое время; это совсѣмъ не тотъ человѣкъ: другія манеры, другая рѣчь.
   -- Все это было уже въ немъ, отвѣчалъ мистеръ Сельвинъ. Пріемы и рѣчь джентльмена не шли слугѣ, такъ онъ ихъ и не выказывалъ; теперь положеніе его измѣнилось, и личность его проявляется свободно. Надо поскорѣе отъискать эту мистрисъ Гринъ. Послѣ показанія стараго Робертса, исповѣдь и завѣщаніе леди Р** не удивятъ сэра Томаса Мойстина, и трудно только одно: вступить во владѣніе наслѣдствомъ полковника Демистера.
   Стукъ въ наружныя двери извѣстилъ о возвращеніи Ліонеля. Когда онъ вошелъ, мистеръ Сельвинъ сказалъ:
   -- Мистеръ Демистеръ! Я совершенно убѣжденъ, что вы племянникъ леди Р**, которому она оставила свое имѣніе, принадлежавшее собственно вамъ. Прочтите же ея завѣщаніе.
   Ліонель сѣлъ, и завѣщаніе было прочитано.
   -- Я, сказалъ мистеръ Сельвинъ, окончивши чтеніе, былъ насколько лѣтъ повѣреннымъ леди Р**, довольно приблизительно могу вамъ сказать, сколько вамъ достанется. Денегъ двадцать-семь тысячъ фунтовъ, по три процента; этотъ домъ; да у банкира тысячъ двѣсти фунтовъ. Имѣнія вашего отца я вовсе не знаю, но справлюсь сего дня же. Душеприкащица можетъ смѣло позволить вамъ взять у банкира сколько вамъ вздумается денегъ, какъ-скоро духовная будетъ предъявлена, что не мѣшаетъ сдѣлать завтра же, если вы согласны, мадмоазель де-Шатонефъ.
   -- Разумѣется, отвѣчала я; я желала бы покончить дѣла какъ можно скорѣе. Тутъ есть еще бумаги въ оловянномъ ящичкѣ; но я ихъ не могу теперь достать, потому что ключъ у горничной леди Р**. Она привезетъ его.
   -- Это безъ-сомнѣнія важныя бумаги, сказалъ мистеръ Сильвинъ. Если вамъ нужны деньги сейчасъ, мистеръ Демистеръ, я могу вамъ служить.
   -- Благодарю васъ; теперь я не имѣю въ нихъ надобности, отвѣтилъ Ліонель; но вскорѣ мнѣ надо будетъ ваять ихъ изъ банка, потому что я не намѣренъ остаться въ Англіи.
   -- Въ самомъ-дѣлѣ! воскликнула я.
   -- Да. Я очень понимаю, что благодаря моему бывшему положенію въ свѣтѣ, мнѣ многаго не достаетъ; надо поспѣшить исправить это прежде, нежели я явлюсь въ общество въ качествѣ наслѣдника леди Р**, я думаю провести года два или больше въ Парижѣ. Тамъ постараюсь сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ слѣдуетъ быть сыну полковника Демистера. Я еще молодъ; пора учиться для меня не прошла.
   -- Не могу не похвалить вашего намѣренія, мистеръ Демистеръ, сказалъ Сельвинъ. Дѣло будетъ обдѣлано законнымъ порядкомъ безъ васъ, и къ вашему возвращенію перестанутъ объ этомъ толковать. Теперь позвольте мнѣ проститься, а васъ, мадмоазель де-Шатнефъ, прошу быть завтра въ три часа въ Doctors Commons. Я между-тѣмъ взгляпу на завѣщаніе полковника Демистера. Прощайте.
   Мы осталась съ Ліонелемъ одни.
   -- Смѣю ли спросить, мисъ Валерія, зачѣмъ разстались вы съ леди М**?
   Я разсказала ему, что случилось, и прибавила, что проживу здѣсь дня два, и потомъ переѣду къ мадамъ Жиронакъ.
   -- Да почему же вамъ не остаться здѣсь? Я уѣду какъ можно скорѣе.
   -- И хорошо сдѣлаете. Но вы забываете, что я, какъ душеприкащица, должна извлекать изъ вашего имѣнія всевозможную для васъ пользу, пока вы еще не совершеннолѣтній. Я не богатая леди, и должна покориться судьбѣ, поставившей меня однажды навсегда въ зависимость отъ другихъ.
   Ліонель помолчалъ съ минуту, и потомъ сказалъ:
   -- Я очень радъ, что леди Р** съумѣла оцѣнитъ васъ, но не могу простить ей поступка съ моею матерью. Это было слишкомъ жестоко; лучше, впрочемъ, объ этомъ не говорить. Однако же вамъ, вѣроятао, хочется остаться наединѣ, мисъ Валерія? Прощайте.
   -- Прощайте, Ліонель. А что, кухарка васъ узнала?
   -- Да.
   -- Знаете что: лучше не приходите сюда, пока я не отпущу горничную леди Р**. Я распоряжусь этимъ тотчасъ же послѣ ея возвращенія; я васъ увижу въ конторъ Сельвина; это будетъ лучше.
   Ліонель согласился и мы разстались.
   На слѣдующій день духовная была предъявлена, и мистеръ Сельвинъ извѣстилъ насъ, что онъ отъискалъ завѣщаніе полковника Демистера, оставившаго свое имѣніе нерожденному еще ребенку, съ выдѣломъ части въ пользу вдовы. Наслѣдство, вслѣдствіе предполагаемаго несуществованія Ліонеля, перешло къ одному близкому родственнику полковника, человѣку очень богатому и пользующемуся хорошею репутаціею. Мистеръ Сельвинъ намѣренъ былъ вступить прямо съ нимъ въ сношенія. Значительная часть изъ тысячи-двухъ-сотъ фунтовъ, оставленныхъ въ банкѣ, ушла на судебныя издержки, но все еще осталось столько, что Ліонель былъ обезпеченъ на годъ, если захочетъ отправиться путешествовать немедленно.
   Ліонель сказалъ, что хочетъ уѣхать немедленно въ Парижъ, и сегодня же послѣ обѣда пойдетъ за паспортомъ, а завтра придетъ со мною проститься.
   Мы остались одни съ мистеромъ Сельвиномъ, и я сказала ему между-прочимъ, что у меня есть деньги, которыя я желала бы отдать въ вѣрныя руки. Онъ посовѣтовалъ мнѣ отдать то, что у меня есть уже на лицо, банкиру, и обѣщалъ поискать мнѣ вѣрнаго залога, когда я получу остальное. Онъ проводилъ меня до экипажа, и обѣщалъ притти ко мнѣ послѣ-завтра въ три часа, въ надеждѣ, что горничная леди Р** къ тому времени возвратится, и намъ можно будетъ разсмотрѣть бумаги, хранящіяся въ оловянномъ ящичкѣ.
   Возвратившись въ Бэкеръ-Стритъ, я нашла уже тамъ горничную леди Р**, и тотчасъ же приняла отъ нея всѣ вещи. Ее я разсчитала, позволивши ей, впрочемъ, переночевать въ домѣ, и давши ей слово постараться доставить ей мѣсто. Я отпустила ее такъ поспѣшно затѣмъ, чтобы она не увидѣла Ліонеля, и оказала ей, что я, какъ душеприкащица, не имѣю права держать ее ни дня лишняго, и отвѣчаю за всѣ издержки. Получивши ключи, я могла разсмотрѣть все въ домѣ. Прежде всего я отъискала оловянный ящичекъ съ хранящимися въ немъ бумагами; между ними былъ пакетъ съ надписью: "бумаги, касающіяся сестры моей Елены и ея ребенка." Я подумала, что лучше не трогать этихъ бумагъ безъ мистера Сельвина, и положила ихъ и сторону. Потомъ я послала кухарку съ письмомъ къ мадамъ Жаронакъ, которую просила притти провести со мною вечеръ. Мнѣ было страшно одной въ большомъ домъ, и хотѣлось побесѣдовать съ истиннымъ другомъ.
   Отъ нечего дѣлать я принялась отворять комоды и шкафы съ гардеробомъ леди Р**, и изумилась количеству разныхъ хранящихся и нихъ вещей. Причудливая леди покупала иногда шелковыя матеріи и брильянты, и потомъ клала ихъ въ сторону, ни разу не надѣвши. Изъ этихъ матерій можно было надѣлать вдвое больше платьевъ, чѣмъ сколько было ихъ сшито. Я нашла у нея огромную связку кружевъ; многія изъ нихъ были чрезвычайно красивы, и принадлежали, вѣроятно, ея матери. Съ собою взяла она немного брильянтовъ: только тѣ, которые всегда носила; остальные брильянты и всѣ драгоцѣнныя вещи отослала она, какъ мнѣ было извѣстно, къ своему банкиру дня за два до отъѣзда, и я сочла за лучшее повидаться прежде съ мистеромъ Сельвиномъ, а потомъ уже потребовать ихъ отъ банкира.
   Мадамъ Жиронакъ пришла ко мнѣ ввечеру, и я разсказала ей все случившееся. Она порадовалась моему счастью и сказала, что теперь, имѣя средства къ жизни и будучи независима отъ чужихъ прихотей, я не откажусь, вѣроятно, переѣхать къ ней. Я не могла однакоже, дать ей отвѣта, не зная въ точности, какъ велико мое состояніе. Я могла только обѣщать переѣхать къ ней, кончивши дѣла въ Бэкеръ-Стритѣ, и потомъ уже подумать, какой образъ жизни избрать мнѣ дальше.
   Послѣ долгой бесѣды мы разстались. Мадамъ Жиронакъ обѣщала провести слѣдующій день со мною и помочь мнѣ разобрать гардеробъ леди Р**. Въ это послѣ-обѣда я пересмотрѣла много платьевъ, отложила изъ нихъ тѣ, которыя мнѣ не нравились или были довольно поношены, и подарила ихъ на прощаньѣ горничной. Она была отъ этого въ восторгѣ, тѣмъ болѣе, что не ожидала этого подарка; комоды и шкафы были, впрочемъ, такъ полны разныхъ разностей, что щедрость мнѣ ничего почти не стоила. Мадамъ Жиронакъ явилась на другой день къ завтраку съ своимъ мужемъ, который былъ радъ меня видѣть, и поспоривши, по обыкновенію, съ женою, ушелъ, говоря, что не хочетъ больше видѣть несносной спорщицы.
   Мы принялись разбирать и сортировать вещи. Мадамъ Жиронакъ знавшая имъ цѣну, оцѣнила кружева фунтовъ въ двѣсти по-крайней-мѣрѣ, а прочее, то-есть шелковыя матеріи, платья, и, такъ далѣе, больше нежели во сто фунтовъ. Она предложила мнѣ постараться, продать шелки и кружева, а платья, сказала она, можно сбытъ одному человѣку, который живетъ тѣмъ, что перешиваетъ подобныя вещи.
   Между-томъ пришелъ Ліонель. Одъ получилъ паспортъ и пришелъ проститься. Уходя, онъ сказалъ:
   -- Не умѣю вамъ сказать, какое питаю я къ вамъ чувство, мисъ Валерія. Ласковость ваша, когда я считался слугою, и участіе, которое вы постоянно во мнѣ принимали, пробуждаютъ во мнѣ глубокую признательность, но я чувствую больше. Вы слишкомъ молоды, но я питаю къ вамъ сыновнее почтеніе, и если смѣю употребитъ это выраженіе, чувствую къ вамъ привязанность брата.
   -- Мнѣ очень лестно это слышать, отвѣчала я. Вы стоите теперь гораздо выше меня, и признательность за мои маленькія услуги дѣлаетъ честь вашему сердцу. Имѣете вы рекомендательныя письма въ Парижъ? Да нѣтъ, гдѣ вамъ было достать ихъ!
   -- Разумѣется.
   -- Вы не знаете моей жизни, Ліонель. Я была очень близка съ одной знатной дамой въ Парижѣ, я хотя, мы разстались не друзьями, однако же она писала мнѣ послѣ того очень ласково, и въ этомъ случаѣ, вѣроятно, не притворялась. Я дамъ вамъ къ ней рекомендательное письмо; только не осуждайте меня, если я обманусь въ ней вторично.
   Я подошла къ столу и написала слѣдующее письмо:

Любезная мадамъ д'Альбре!

   "Это письмо вручитъ вамъ мистеръ Ліонель Демистеръ, богатый Англичанинъ, мой добрый знакомый. Онъ ѣдетъ на житье въ Парижъ, гдѣ намѣренъ пробыть до своего совершеннолѣтія. Я дала ему къ вамъ рекомендательное письмо по двумъ причинамъ: во-первыхъ, чтобы доказать вамъ, что хотя я и не могла принять вашего предложенія, однако же забыла все прошедшее; а во-вторыхъ потому, что ваше общество принесетъ ему пользы больше, нежели, всякое другое въ Парижѣ.

"Ваше, и прочая
"Валерія де-Шатонёфъ".

   -- Вотъ, Ліонель, это можетъ вамъ пригодиться. Если же нѣтъ, вы извѣстите меня. Надѣюсь, вы будете ко мнѣ писать?
   -- Да благословитъ васъ небо, мисъ Валерія! отвѣчалъ Ліонель. Дай Богъ, чтобы мнѣ представился когда-нибудь случай доказать вамъ мою благодарность на дѣлѣ.
   Онъ поцѣловалъ мнѣ руку, и слеза скатилась по его щекѣ, когда онъ выходилъ изъ комнаты.
   -- Премилый молодой человѣкъ, сказала мадамъ Жиронакъ, когда онъ заперъ за собою дверь.
   -- Вы правы. Дай Богъ ему всякаго успѣха. Я не думала, чтобы: мнѣ пришло когда-нибудь желаніе писать къ мадамъ д'Альбре, а вотъ написала же, ради него.-- Это мосьё Жиронакъ стучитъ. Ну, что жъ у васъ будетъ: миръ или ссора?
   -- Сперва миръ, а потомъ ссора; это у насъ установленный порядокъ.
   Вечеръ прошелъ очень весело, и мы рѣшили, что черезъ три дня я поѣду къ нимъ.
   На слѣдующій день, въ назначенный часъ явился мистеръ Сельвинъ, и я вручила ему оловянный ящичекъ съ бумагами. Онъ сказалъ мнѣ, что видѣлъ мистрисъ Гринъ, которая вполнѣ подтвердила все сказанное старымъ Робертсомъ и леди Р**, и что онъ написалъ къ мистеру Аринджеру Демпстеру, вступившему во владѣніе наслѣдствомъ отца Ліонеля.
   Я попросила его съѣздить со мною въ банкъ, куда я желала положить бывшія у меня на лицо деньги, и взять оттуда брильянты леди Р**.
   -- Чего же лучше,-- поѣдемте сейчасъ, отвѣчалъ онъ. Экипажъ мой здѣсь. Только у меня есть еще другое дѣло, и я долженъ сдѣлки неучтивость,-- попросить васъ поспѣшить тоалетомъ.
   Черезъ часъ я положила деньги и получила брильянты.
   Я сказала, мистеру Сельвину, что намѣрена переѣхать къ мадамъ Жиронакъ, дала ему ея адресъ, и мы разстались.
   Ввечеру я раскрыла ящикъ съ брилльянтами; ихъ было много. Цѣнности ихъ я не могла опредѣлить, но видѣла, что они стоять не бездѣлицу. Потомъ я начала сборы къ переѣзду въ домъ мадамъ Жиронакъ, и когда она и мужъ ея пріѣхала за мною, оказалось необходимо взять два экипажа для перевозки вещей. Въ третьемъ уѣхала я, взявши съ собою брильянты. У мадамъ Жиронакъ мнѣ приготовили прекрасную комнату, и я сѣла за столъ счастливая сознаніемъ, что у меня есть свой уголокъ.
   Мадамъ Жиронакъ хлопотала неутомимо: въ короткое время продала она отобранныя мною для продажи вещи, и вырученные за нихъ триста-десять фунтовъ я положила въ банкъ. Брильянтами распорядиться было труднѣе; знакомый мосьё Жиронака, занимавшійся когда-то торговлею этого рода, оцѣнилъ ихъ въ шесть-сотъ-тридцатъ фунтовъ. Послѣ многихъ попытокъ продать ихъ повыгоднѣе, я уступила ихъ за пять-сотъ-семдесятъ фунтовъ.
   Мистеръ Сельвинъ приходилъ ко мнѣ раза два, и я получила завѣщанныя мнѣ деньги съ процентами. За вычетомъ судебныхъ издержекъ, мнѣ досталось четыреста-пятьдесятъ-осемь фунтовъ. И такъ у меня скопилось вотъ сколько наличности: двѣсти-тридцать фунтовъ прежней экономіи; триста-десять съ продажи гардероба; пять-сотъ-семдесять за брильянты и четыреста-пятьдесятъ-осемь, завѣщанныхъ леди Р**,-- всего тысяча-пятьсотъ-шестьдесятъ-осемь фунтовъ. Кто могъ бы себѣ вообразить три мѣсяца тому назадъ, что я буду обладать такою суммою?
   Мистеръ Сельвинъ, узнавши, какъ великъ капиталъ, которымъ я могу располагать, именно тысяча-пятьсотъ фунтовъ, потому что шестьдесятъ-осемь я оставила себѣ на разныя издержки, отдалъ его на проценты, по пяти въ годъ, подъ залогъ земли; и такимъ-образомъ бѣдная Валерія получила семьдесятъ-пять фунтовъ годоваго дохода.
   Съ этой минуты я почувствовала незнакомое мнѣ до-тѣхъ-поръ спокойствіе. Я сдѣлалась независима. Я могла трудиться, если придетъ охота, но могла и не трудиться. Мосьё и мадамъ Жиронакъ, зная, что я могу и непремѣнно хочу платить имъ за мое содержаніе, согласились получать отъ меня сорокъ фунтовъ въ годъ. О большей платѣ они и слышать не хотѣли.
   Два званія сдѣлались для меня невыносимы: званіе гувернантки и модистки, и я благодарила небо, что избавлена отъ необходимости избрать одно въ нихъ. Въ первый мѣсяцъ моего пребыванія въ дою мадамъ Жиронакъ, я не дѣлала ровно ничего, и только наслаждалась перѣменою моей судьбы. Потомъ я начала совѣтоваться съ мосьё Жиронакомъ, и его мнѣніе было, что я должна стараться увеличить мое состояніе.
   -- Такъ чѣмъ же совѣтуете вы мнѣ заняться? спросила я.
   -- Давайте уроки пѣнія и музыки.
   -- А въ свободные часы дѣлайте восковые цвѣты, прибавила жена его. Вы дѣлаете ихъ такъ хорошо, что мнѣ всегда можно будетъ продавать ихъ за свои.
   -- Не хочу вамъ мѣшать, отвѣчала я. Это было бы съ моей стороны неблагодарностью.
   -- Пустяки! Покупателей станетъ на насъ обѣихъ.
   Я нашла этотъ совѣтъ благоразумнымъ и рѣшилась ему послѣдовать. Я не могла купить фортепіано, потому-что до полученія процентовъ оставалось еще пять мѣсяцевъ; а взяла инструментъ на прокатъ и играла по нѣскольку часовъ въ день.
   По воскресеньямъ я ходила съ мадамъ Жиронакъ въ католическую капеллъ и, разумѣется, участвовала въ пѣніи. На третье воскресенье, когда я собиралась уже уйти, одинъ изъ священниковъ тронулъ меня за руку и попросилъ на пару словъ. Мы пошли съ мадамъ Жиронакъ за нимъ, и онъ пригласилъ насъ сѣсть.
   -- Съ кѣмъ я имѣю честь говорить? спросилъ онъ меня.
   -- Мадмоазель де Шатонефъ.
   -- Я не знаю вашихъ обстоятельствъ, продолжалъ онъ, но фамилія ваша извѣстна во Франціи. Хорошее имя не всегда, однако же, обезпечиваетъ человѣка, и потому я смѣю надѣяться, что вы не оскорбитесь моимъ предложеніемъ. Пѣніе ваше всѣмъ очень понравилось, и мы просимъ васъ участвовать въ хорѣ, даромъ, если обстоятельства ваши хороши, или за деньги, если вамъ угодно.
   -- Обстоятельства мадмоазель де-Шатонефъ, къ-сожалѣнію, не слишкомъ хороши, сказала мадамъ Жиронакъ.
   -- Такъ я могу предложить хорошее жалованье: согласны ли вы?
   -- Я не прочь, отвѣчала я.
   -- Позвольте же мнѣ позвать директора капеллы, сказалъ онъ, и вышелъ.
   -- Согласитесь, во всякомъ, случаѣ, сказала, мнѣ мадамъ Жпронакъ. Это доставитъ вамъ извѣстность и уроки.
   -- Это правда; и кромѣ того, я люблю церквную музыку.
   Священникъ возвратился съ директоромъ, который, сказавши, что съ удовольствіемъ слышалъ мое пѣніе, попросилъ спѣть ему соло, которое онъ принесъ съ собою.
   Я могла пѣть а prima visla и стала. Онъ остался доволенъ, и мы условились, что я буду приходить по субботамъ въ двѣнадцать часовъ спѣваться съ хоромъ. На слѣдующее воскресенье я пѣла соло. По окончаніи службы мнѣ вручили три гинеи и сказали, что буду получать эту сумму за каждый разъ. Голосъ мой понравился публикѣ, и когда сдѣлалось извѣстно, что я даю уроки, то я получила приглашенія отъ многихъ, католическихъ фамилій. Я получала по пяти шиллинговъ за часъ.
   Другое занятіе доставили мнѣ мосьё и мадамъ Жиронакъ. Онъ порекомендовалъ меня одному изъ своихъ учениковъ въ учительницы его сестрамъ и дочерямъ, а они своимъ покупателямъ. Я вскорѣ получила много уроковъ.
   Между-тъмъ я познакомилась и сблизилась съ одной знакомой мадамъ Жиронакъ, дѣвицею Адель Шабо, дававшей уроки французскаго языка въ одномъ изъ модныхъ пансіоновъ въ Кенсингтонѣ. Черезъ нея получила я приглашеніе давать уроки нѣкоторымъ изъ воспитанницъ этого заведенія.
   Мистеръ Сельвинъ, посѣщавшій меня у мадамъ Жиронакъ, принесъ мнѣ однажды извѣстіе, что законные повѣренные мистера Армиджера Демистера нашли доказательства происхожденія Ліонеля столь положительными, что тотчасъ же рѣшили передать ему наслѣство отца, съ тѣмъ однако же, чтобы онъ не требовалъ доходовъ за прошедшіе года, потому что бывшій владѣлецъ сдѣлалъ въ имѣніи значительныя улучшенія. Мистеръ Сельвинъ совѣтовалъ согласиться на это предложеніе, дававшее возможность избѣжать огласки исторіи леди Р** и воспитанія Ліонеля. Ліонель же писалъ, что онъ готовъ на всякое пожертвованіе, лишь бы не дѣлать шуму. Дѣло было слажено, и Ліонель получилъ имѣніе въ девять-сотъ фунтовъ годоваго дохода. Сельвинъ началъ потомъ разспрашивать меня о моихъ обстоятельствахъ, и, благодаря навыку дѣлать допросы, узналъ, мало-по-малу, всю мою исторію. Одного только я ему не сказала : что родные считаютъ меня утершею,
   

II.

   Однажды онъ пришелъ съ женою, и они начали просить меня провести у нихъ насколько дней къ загородномъ домъ, въ Кью; я согласилась, и они заѣхали за мною, уѣзжая изъ города. Было лѣто, и я охотно оставила Лондонъ дня на два. Семейство Сельвина состояло изъ двухъ сыновей и трехъ дочерей; всѣ опи были премилые люди. Мистеръ Сельвинъ спросилъ меня, нашла ли я себѣ мѣсто? Я отвѣчала, что нѣтъ, но что я даю уроки музыки, пою въ капеллѣ и коплю деньги.
   Онъ одобрилъ эти занятія, и прибавилъ, что надѣется доставить мнѣ уроки.
   -- Я не зналъ, сказалъ онъ, что вы поете. Позвольте же услышать вашъ голосъ, чтобы я могъ говорить о немъ другимъ.
   Я пропѣла кое-что,-- всѣ остались чрезвычайно довольны. Сельвинъ обращался со мною какъ отецъ, и выпыталъ у меня еще кое-что о моей прошедшей жизни. Онъ похвалилъ меня зато, что я рѣшалась сохранить самостоятельность и не ввѣрила судьбы своей опять леди М** или мадамъ д'Альбрё. Въ помѣдствіи времени я нѣсколько разъ бывала у нихъ въ городъ на вечерахъ, и нѣкоторые изъ слышавшихъ тамъ мое пѣніе пригласили меня учить ихъ дочерей.
   Черезъ полгода послѣ того, какъ я переѣхала къ мадамъ Жиронакъ, обстоятетьства мои пришли къ цвѣтущее состояніе. У меня было двадцать-восемь ученицъ; десять изъ нихъ платили мнѣ по пяти шиллинговъ за урокъ, а восемь по семи, и брали по два урока въ недѣлю. Кромѣ того я получала еще по три гинеи за пѣнье въ церкви, такъ что въ продолженіе зимы доходъ мой простирался до восемнадцати фунтовъ въ недѣлю. Должно впрочемъ замѣтить, что это стоило мнѣ большаго труда; наемъ экипажа обходился мнѣ въ два или три фунта въ недѣлю. Не прошло однако же и года, какъ я уже купила себѣ фортепьяно и отдала мистеру Сельвину двѣсти-пятьдесятъ фунтовъ экономіи. Когда подумаю, что было бы со мною безъ благодѣянія леди Р**,-- когда вспомню, какъ вытолкнула меня въ міръ мадамъ д'Альбрё, и какъ дожила я до возможности пріобрѣтать деньги собственными трудами, имѣя отъ роду не больше двадцати лѣтъ, -- могу ли я быть неблагодарна? Да, я была благодарна, потому-что была счастлива, истинно счастлива. Веселость моя возвратись. Съ каждымъ днемъ я здоровѣла и хорошѣла; по-крайней-мѣръ такъ говорили мнѣ всѣ, кромѣ мистера Сельвина. Такова была въ то время Валерія, мнимая утопленица!
   Я забыла сказать, что недѣли три послѣ пріѣзда Ліонеля въ Парижъ, я получила отъ мадамъ д'Альбре письмо, въ которомъ она благодарила меня за его знакомство, доказывающее, по ея словамъ, что я совершенно забыла ея проступокъ. Она еще не теряла надежды увидѣть и обнять меня когда-нибудь. О Ліонелѣ она писала, что онъ очень милый, скромный молодой человѣкъ, вѣрно воротится на родину совершеннымъ джентльменомъ, и беретъ теперь уроки фехтованья, танцовъ и французскаго языка. Выучившись по французси, писала она, онъ намѣренъ заняться нѣмецкимъ и итальянскимъ языками. Мадамъ д'Альбре помѣстила его въ хорошемъ французскомъ семействѣ, и онъ, повидимому очень счастливъ.
   Прочитавши это письмо, я невольно вспомнила, какъ перемѣнился вдругъ Ліонель Демистеръ, вступивъ въ свои права. Изъ безстыднаго, говорливаго лакея онъ сдѣлался вдругъ скромнымъ, почтительнымъ, молчаливымъ молодымъ человѣкомъ. Что могло быть причиною такого превращенія? Не то ли, что, будучи слугою, онъ чувствовалъ себя выше своего состоянія, а потомъ, получивши имя я богатство, сознавалъ свою необразованность? Я вспомнила, какъ страстно желалъ онъ образовать себя, и рѣшила, что дѣйствительно этой должно было быть причиною его измѣненія, въ которомъ я видала доказательство благородной, чувствительной души. Я была рада, что написала къ мадамъ д'Альбре; я готова была встрѣтить ее съ прежнимъ чувствомъ дружбы; а почему? Потому что я была теперь независима. Зависимость дѣлала меня гордою и взыскательною. Я помирилась со свѣтомъ, получивши въ немъ какое-нибудь значеніе. Однажды, когда я, разговаривая съ мистеромъ Сельвиномъ о моей жизни, замѣтила, сколько должна была вытерпѣть, благодаря моей неопытности и довѣрчивости, и сказала, что сдѣлавшись теперь гораздо благоразумнѣе, я надѣюсь, что придетъ i>
   К нам приехал со старшим моим братом, капитаном, сослуживец его, полковник Демпстер. Такого увлекательного человека я еще не встречала; в первый раз почувствовала я готовность отказаться от власти в отцовском доме и соединить судьбу свою с судьбою мужа. Полковник тоже был ко мне очень внимателен: ухаживал за мною с величайшим почтением и умел льстить моей гордости. Я дала полную волю своим чувствам, влюбилась по уши и ценила улыбки его выше всего в мире. Он приехал к нам только на неделю, но прошел месяц, а он все еще не уезжал. Не только я, но и все прочие считали дело слаженным, Отец, зная, что полковник довольно богат, не спрашивал ни о чем больше. Но прошло два месяца, а полковник, постоянно ко мне внимательный, предложения не делал. Я приписывала это робости и сомнению в успехе. Это мне даже нравилось; однако же мне хотелось, чтобы дело пришло к развязке, и я старалась вызвать его на объяснение сколько позволяла скромность. По утрам полковник ходил с моим братом на охоту, и в эти часы я видела его редко; но вечером он постоянно за мною ухаживал. Знакомые (друзей у меня не было) поздравляли меня с победою над человеком, который славился своей недоступностью, и я не возражала. Я ежечасно ждала его объяснения, как вдруг -- вообразите себе мое удивление и негодование -- однажды утром меня известили, что полковник Демпстер и сестра моя исчезли, и что их видели скачущих в коляске во весь опор.
   Все это оказалось правдой. Полковник, узнавший от брата о моем властолюбивом нраве, счел, что ему нельзя будет оставаться долго у нас в доме, не ухаживая за мною. Он влюбился в Елену при первой же встрече и прибегнул к притворству, чтобы иметь время заслужить ее любовь. Оказалось, что утро проводил он не на охоте с братом, а в беседах с Еленой. Брат, которому он признался в своей страсти, помогал ему меня обманывать. В то же утро принесли письмо от полковника, в котором он просил у отца прощения. Я прочла его. "Как это глупо, -- сказал отец, -- зачем было воровать, что можно получить просто? Я и без того отдал бы ему Елену. А я думал, что он ухаживает за тобою, Барбара".
   Это было свыше моих сил. Я упала к ногам отца, и меня отнесли в постель. На другой день я заболела воспалением в мозгу, и врачи сомневались, приду ли я в рассудок. Мало-помалу, однако, я оправилась. Три месяца не выходила я из комнаты; этот удар отозвался во мне, кажется, на всю жизнь и был, вероятно, причиною, что я сделалась существом беспокойным, не могущим ужиться на одном месте; движение стало для потребностью, и я обратилась к перу, ради искусственного возбуждения. Я думаю, что все пишущие бывают тронуты, когда берутся за перо. Я не хочу этим сказать, что они сумасшедшие, но им не далеко до сумасшествия.
   Когда я воскресла, во мне было только одно чувство -- жажда мщения. Нет, однако же, я забываю о ненависти, матери мщения. Я чувствовала, что я унижена, оскорблена, обманута. Любовь к полковнику превратилась в ненависть; сестра стала мне противна. Я не могла простить ее. Отец не отвечал на письмо ее мужа; ему помешала подагра. Теперь он сказал мне:
   -- Барбара, пора, кажется, простить их. Я уже давно написал бы полковнику, да не могу. Надо написать им и пригласить их сюда.
   Я написала, только не то, что он диктовал; я написала, что отец мой никогда их не простит и хочет, чтобы они прекратили бесполезную переписку.
   -- Прочти, -- сказал мне отец.
   Я прочла письмо в том смысле, как он желал.
   -- Прекрасно; теперь они приедут, -- сказал он. -- Мне ужасно хочется обнять Елену. Она мое дорогое дитя; она стоит жизни твоей матери. Спрошу ее, зачем она убежала? Я думаю, она больше боялась тебя, нежели меня.
   Я не отвечала ни слова и запечатала конверт. Письма с почты приносили прямо ко мне, и я имела возможность скрывать их от отца. Он не знал, как молит моя сестра о прощении. Кроме того, я всеми силами старалась вооружить его против нее. Наконец, я узнала из писем, что они уехали из Англии в Европу. Прошло несколько месяцев. Отец мой терзался молчанием Елены и ее мнимым равнодушием. Душевное страдание, очевидно, оказывало дурное влияние на его здоровье; он начал хиреть и с каждым днем делался раздражительнее. Наконец, пришло от Елены письмо, которое -- стыжусь признаться -- доставило мне неописанное удовольствие. Она извещала о смерти своего мужа.
   -- Так он умер! -- подумала я. -- Теперь он никому не принадлежит.
   Что за демон овладел моею душою! Сестра писала, что она едет в Англию и скоро должна разрешиться от бремени. Письмо было адресовано ко мне, а не к отцу. Смерть полковника не уменьшила ненависти моей к сестре; напротив того, теперь, казалось мне, Елена в моих руках, и я могу ей отомстить. Подумавши, на что мне решиться, я написала ей, что отец все еще сердится, что я всеми силами старалась смягчить его гнев, но напрасно, что он с каждым днем делается все слабее и слабее, и что причиною этого я считаю ее необдуманный поступок. Отец проживет, вероятно, недолго, -- заключала я, -- и я попробую еще раз уговорить его на прощение, что, может быть, и удастся, так как полковника нет уже в живых.
   Через две недели я получила ответ. Сестра благодарила меня за участие и извещала, что она в Англии и со дня на день ожидает своего разрешения; что она больна телом и душою, и не надеется пережить родов. Она заклинала меня памятью матери приехать к ней. Другая забыла бы свою ненависть, но мое сердце было закалено.
   Я сочла за лучшее известить отца о смерти полковника Демпстера и возвращении Елены в Англию и сказала ему, что она скоро должна родить, и что я желаю поехать, по ее просьбе, к ней. Отец мой был поражен и дрожащим голосом просил меня отправиться, не теряя времени. Я согласилась, но с тем, чтобы он никому не говорил о цели моей поездки, во избежание толков и пересудов. Я уехала с моей бывшей нянюшкой, на верность которой могла положиться, В чем состояли мои намерения, я и сама порядочно не знала; я чувствовала только, что мщение мое не удовлетворено, и что я не пропущу удобного случая удовлетворить ему.
   Я застала сестру во время родов; она страдала и душевно, будучи уверена, что отец не хочет простить ее. Я же не захотела облегчить ее страданий и не открыла ей истины. Я была как будто во власти какого-то демона.
   Сестра моя умерла от родов, и тогда мне стало жаль ее. Но когда я взглянула на ее сына и увидела в нем совершенное подобие полковника, гнев воскрес в душе моей, и я поклялась, что мальчик никогда не узнает, кто был отец его. Нянюшке, ездившей со мною, сказала я, что это моя старинная пансионная подруга; после, однако же, я узнала, что истина от нее не укрылась. Я уговорила ее отнести ребенка к ее родителям, сказавши, что обещала умирающей матери его иметь о нем попечение, но что все это должно хранить в тайне, во избежание злых толков. Потом я возвратилась в Кольвервуд-Галль с известием о смерти сестры. Я, разумеется, умолчала о том, что ребенок жив. Сэр Александр плакал горько; с этого дня он начал быстро угасать.
   Я отомстила, и мне стало на себя досадно. Страсть утихла, настала пора размышления. Состояние мое было жалко: совесть не давала мне покоя. Чем больше я размышляла, тем больше оставалась собою недовольна и готова была воротить прошедшее ценою целого мира.
   В это время к нам приехал сэр Ричард Р**. Я ему понравилась, он сделал предложение, и оно было принято, больше всего, кажется, затем, чтобы только иметь случай уехать из Кольвервуд-Галля. Я думала, что перемена мест изгладит из памяти моей прошедшее; но я жестоко обманулась. Уехавши с мужем, я жила в постоянном страхе, опасаясь, что нянюшка выдаст меня отцу, и просила сэра Ричарда сократить наше путешествие и позволить мне съездить домой, навестить больного старика. Муж мой согласился, и через две недели после моего возвращения в Кольвервуд-Галль, смерть отца избавила меня от опасности, но в то же время явились другие причины беспокойства. Отец оставил духовную, в которой завещал мне и сестре моей по 5000 фунтов, а в случае смерти одной из нас, все 10 000 другой. Двоюродная бабушка тоже оставила мне с Еленой по 10 000 фунтов, с тем чтобы они были выданы нам при замужестве, и чтобы в случае смерти одной из нас, перешли к другой, если умершая не оставит по себе детей. Таким образом, скрывши рождение моего племянника, я лишала его собственности, которою пользовалась сама. Я не знала ничего об этих распоряжениях отца моего и бабушки; иначе я не осмелилась бы скрыть ребенка, опасаясь, чтобы это не приписали корысти. Я теперь готова была признать мальчика за моего племянника, но не знала, как это сделать; деньги были в руках моего мужа, и я не смела сознаться в моем проступке.
   Жизнь была для меня казнью. Когда нянюшка моя и ее отец заговорили о том, что не хотят хранить тайны, я думала, что сойду с ума. Я описала им все бедствие, в которое ввергнет меня их открытие, и дала им торжественнейшее обещание возвратить ребенку его права. Они этим удовольствовались. После нескольких лет несчастной жизни, смерть освободила меня от мужа. Вы спросите, отчего же тогда не признала я ребенка? Я боялась. Я отдала его в училище, и ему было тогда лет двенадцать или тринадцать. Я взяла его к себе с намерением возвратить ему его права, согласно обещанию, данному моей нянюшке и ее отцу. Но, взявши его к себе, я не видела средства рассказать его историю, не сознаваясь в собственной вине, и гордость заставила меня молчать.
   Я откладывала мое признание со дня на день, а мальчик, место которому было сначала указано в гостиной, перешел мало-помалу в кухню. Да, Валерия, паж, лакей Лионель -- мой племянник, Лионель Демпстер. Признаться в этом было свыше моих сил. Я утешалась тем, что все это делается к его же пользе. Как легко оправдываем мы свои поступки, если они согласны с нашими целями! Я воспитала его, я оставила ему мое состояние и говорила сама себе: низкое положение вылечит его от гордости и сделает из него хорошего человека. Плохая логика, признаюсь.
   "Валерия! Я назначила вас моей душеприказчицей, потому что и после смерти желала бы избегнуть, сколько возможно, огласки. Я не желала бы сделаться предметом народных толков даже на несколько дней, да и Лионелю не много было бы в том пользы, если бы весь мир узнал, что он служил лакеем. Поверенный мой не знает, кто мой племянник и обратится по этому делу к вам, В маленьком оловянном ящике в моей спальне найдете вы все документы, имена и адреса людей, помогавших нам в этом деле и все перехваченные письма моей сестры. Не забудьте, что Лионель имеет право не только на мое наследство, но и на наследство своего отца, перешедшее к другим родственникам. Посоветуйтесь с моим поверенным насчет мер, которые должно принять, не выставляя меня больше, нежели необходимо. Впрочем, если надо, пусть все узнают о моем проступке. Лишь бы Лионель был вполне восстановлен в своих правах.
   Вы возненавидите меня, может быть, после этого признания; вспомните, однако же, как страстно я любила и как жестоко я была обманута. Я была тогда близка к сумасшествию. Да будет это для вас уроком, как трудно воротиться на прямую дорогу, сбившись с нее однажды.
   Теперь вы знаете мои страдания и преступления, знаете, почему меня не без основания считали женщиною эксцентрическою, полусумасшедшею. Простите меня и пожалейте обо мне. Я уже довольно наказана собственною совестью.

Барбара Р**".

   Прочитавши эту бумагу, я положила ее на стол и долго была погружена в раздумье.
   -- Возможно ли? -- думала я. -- Неужели обманутая любовь может заглушить в сердце все благородные чувства, побудить женщину оставить умирающую сестру в горьком заблуждении и мстить невинному существу наперекор всякой справедливости? О, я не поддамся любви! Кто бы мог подумать, что беспечную, эксцентрическую леди Р** давит сознание преступления, беспрестанно оживляемое присутствием обиженного? Как загрубела, должно быть, у нее совесть, что она со дня на день откладывала возвращение прав своей жертве! Как странно, что страх перед светом и его мнением бывает сильнее страха перед судом Божиим!
   Это последнее замечание доказывало только, как мало еще знаю я свет. Потом мысли мои обратились на другое. Я уже говорила вам, что я католичка. Но, после смерти моей бабушки, никто почти не поддерживал во мне рвения к исполнению религиозных обязанностей. Проживши два года в Англии между протестантами, я ходила с ними в их церковь, думая, что лучше ходить в протестантскую церковь, нежели вовсе ни в какую. Мало-помалу я начала уже склоняться к протестантизму; но теперь мне вдруг пришло в голову, что если бы леди Р** исповедовалась бы по правилам католической церкви, то тайна ее не могла бы так долго оставаться тайною, или, если бы она в ней не созналась, то ее выдали бы соучастники, будь они католики, и Лионель давно был бы восстановлен в своих правах. После этого размышления, я почувствовала, что снова сделалась ревностною католичкою.
   Я написала к мистеру Сельвину, чтобы он приехал ко мне завтра утром, и пошла к леди М**.
   -- Мы, вероятно, часто будем лишены удовольствия видеть вас с нами? -- сказала мне леди. -- У вас теперь такое важное занятие.
   -- И неприятное, -- отвечала я. -- Я желала бы, что бы леди Р** избрала кого-нибудь другого. Могу я го просить у вас на полчаса экипаж -- достать кое-какие бумаги из квартиры леди Р**, в Бэкер-Стрите.
   -- Разумеется. Читали вы завещание?
   -- Да.
   -- Как же она распорядилась своим имением?
   -- Она оставила все своему племяннику.
   -- Племяннику' А я никогда ни слова о нем не слыхала. У сэра Ричарда не было ни племянников, ни племянниц, и титул перешел теперь к линии Вивианов. Я не знала, что у леди Р** есть племянник. А вам что она отказала, если позволено спросить?
   -- Мне леди Р** оставила пятьсот фунтов.
   -- В самом деле? Так она вас не даром заставляет беспокоиться. А признаюсь вам, мисс де Шатонеф, мне хотелось бы, чтобы вы отложили дела и занялись ими после свадеб моих дочерей. Я не знаю, за что ухватиться, и эти два дня чувствовала отсутствие вашей помощи больше, нежели вы можете себе вообразить. У вас столько вкусу, что без вас мы шагу ступить не можем. А все вы виноваты: вы слишком снисходительны, вы сами приучили нас полагаться во всем на вас. Неделя не сделает, я думаю, большой разницы, и стряпчие любят отсрочки; сделаете вы мне одолжение, отложить на время дела леди Р**?
   -- Извольте. Я уже пригласила к себе поверенного леди Р**, но пошлю ему другое письмо и подожду окончания свадеб.
   -- Благодарю вас.
   Я ушла и написала мистеру Сельвину другое письмо, с известием, что не могу заняться делами раньше следующей недели.
   Я написала и к Лионелю, чтобы он не приходил ко мне, пока я не извещу его, когда и где меня видеть. Я была рада просьбе леди М**; свадебные хлопоты и веселые лица ее семьи разгоняли грусть, которую наводили на меня дела леди Р**. Я ободрилась, повеселела и принялась помогать невестам с таким усердием, что за два дня до свадьбы все было окончено к общему удовольствию.
   Наконец, настало давно ожидаемое утро. Невесты оделись и вышли в гостиную, трепещущие и смущенные. Вереница экипажей потянулась на Ганноверскую площадь, где в церкви ожидали молодых епископ и множество изящно одетых женщин. По окончании церемонии невесты удалились в боковую комнату, где и приняли поздравление знакомых. Потом был обед, за которым ели только епископ, перевенчавший на своем веку столько пар, что обряд не делал на него никакого впечатления, да еще два или три гостя, старые путники на дороге жизни, которым все равно где пообедать, на свадьбе или на похоронах.
   Наконец, после безмолвного обеда, новобрачные пошли переодеться, возвратились и были переданы своим мужьям, как скоро удалось их похитить из объятий и лобызаний леди М**, разыгравшей роль отчаянной матери в совершенстве. Никто из видевших ее плачущею, как Ниобея, не мог бы подумать, что она целых три года маневрировала единственно с целью сбыть с рук своих дочерей. Леди М** была превосходная актриса и разыграла последнюю сцену как нельзя лучше.
   Когда дочерей ее усадили в экипажи, я думала, что она упадет в обморок; но оказалось, что она хотела прежде увидеть, как уедут они в своих свадебных каретах; она подошла к окну, подождала, пока они не сели и не тронулись с места, проводила их глазами за угол улицы и только тогда упала без чувств ко мне на руки.
   Впрочем, я думаю, она страшно измучилась: последние шесть недель она не имела ни минуты покоя; все боялась, как бы что-нибудь не помешало свадьбам.
   На следующее утро она не вышла из своей комнаты и велела мне сказать, что экипаж к моим услугам. Я была утомлена и осталась этот день дома. Я написала Лионелю и мистеру Сельвину, чтобы они приехали ко мне завтра в два часа в Бэкер-Стрит; остаток дня я провела спокойно в обществе Эми, третьей дочери леди М**. Это была премилая, простая девушка; мне нравилась она больше своих сестер. Я занималась ею с особенным рвением, потому что у нее был прекрасный голос; мы очень сблизились.
   Поговоривши немного о новобрачных, она сказала мне:
   -- Не знаю, право, что мне делать, Валерия. Я люблю вас и не хотела бы позволить, чтобы вас обижали; но вместе с тем не желала бы и огорчить вас, пересказавши вам то, что о вас говорили. Вы не останетесь у нас, если я вам это расскажу, и это мне ужасно больно. Впрочем, это эгоизм; я его осилю. Мне не хотелось бы только огорчить вас. Скажите, говорить мне или нет?
   -- Вы сказали или слишком мало, или слишком много, -- отвечала я. -- Вы сказали, что меня обижают, и мне, разумеется, хотелось бы этого не позволить, хоть я и не могу себе вообразить, кто бы мог быть моим врагом.
   -- Я сама не поверила бы, если бы не слышала собственными ушами; -- отвечала она. -- Я думала, что вы живете у нас, как приятельница, как гостья, а про вас говорят вещи, которые, я уверена, совершенно несправедливы.
   -- В таком случае я должна просить вас рассказать мне все, как было, не смягчая ни одного слова. Кто же это говорит обо мне дурно?
   -- Мне очень жаль, что я должна вам это сказать, -- маменька, -- отвечала Эми, отирая слезу.
   -- Леди М**! -- воскликнула я.
   -- Да, -- продолжала она. -- Выслушайте все, как было. Сегодня поутру я была в уборной; маменька лежала на софе в своей спальне; в это время пришла к ней задушевная приятельница, мистрисс Джермен. Они или забыли, что я в соседней комнате, или не сочли нужным обратить на это внимание, и заговорили о вас.
   -- Да, она одевает вас и ваших дочерей превосходно, надо отдать ей справедливость, -- сказала мистрисс Джермен. -- Кто она? Говорят, из хорошей французской фамилии. Как это она попала к вам в модистки?
   -- Что она у меня модисткой, -- отвечала матушка, -- это правда; я затем только и пригласила ее к себе в дом, но она того не замечает. Мистрисс Батерст говорила мне, что она из хорошей французской фамилии и брошена в мир обстоятельствами. Она даровита и очень горда. Искусство одевать и одеваться к лицу заметила я в ней, еще когда она жила у леди Батерст; а потом, когда она решилась, вследствие моих маневров, расстаться с леди Р**, я пригласила ее к себе как гостью, ни словом не упомянувши о нарядах. Когда мне понадобились ее услуги в этом отношении, я устроила так, что она предложила их сама; я поблагодарила ее за снисхождение и лестью постоянно умела заставлять ее одевать моих дочерей. Ее вкусу обязана я, кажется, тем, что они составили такие хорошие партии.
   -- Вы повели дело отлично, -- заметила мистрисс Джермен. -- Но что же вы станете с ней делать теперь?
   -- О, теперь очередь за Эми; я продержу ее, покамест она захочет у меня оставаться, а потом. ..
   -- А потом-то и запятая, -- заметила мистрисс Джермен. -- Продержавши ее у себя так долго в качестве гостьи, как вы от нее освободитесь?
   -- Сначала я и сама этого не знала и решилась было выжить ее разными мелкими оскорблениями: она ужасно горда; но потом, к счастью, я узнала кое-какие вещи, о которых буду молчать до времени и которые дадут мне предлог отпустить ее, когда мне вздумается.
   -- В самом деле! -- воскликнула мистрисс Джермен. -- Что же такое вы узнали?
   -- Извольте, я вам скажу, только вы не рассказывайте дальше. Намедни к ней приходил какой-то молодой человек; горничная моя вошла нечаянно в комнату и застала их за поцелуем.
   -- Не может быть!
   -- Да, за поцелуем. Горничная видела. Мне нетрудно будет воспользоваться этим, чтобы отослать мадмуазель де Шатонеф, когда вздумается, сказавши только, что горничная не говорила мне этого раньше. На вопросы других можно будет отвечать намеками о легком поведении.
   -- Разумеется, -- отвечала мистрисс Джермен. -- Не намекнуть ли мне кое-кому об этом заранее, чтобы подготовить публику?
   -- Может быть, это не помешает; только смотрите, будьте как можно осторожнее, любезная мистрисс Джермен.
   -- Мне очень жаль, -- продолжала Эми, -- что я, любя вас, принуждена говорить такие вещи; но я уверена, что вас нельзя обвинить в легком поведении, и я не хочу, чтобы вас в этом обвинили, если можно это предупредить.
   -- Благодарю вас, -- отвечала я. -- Мне остается только оправдаться в ваших глазах. Вы не должны думать, чтобы я была виновата в таком проступке. Горничная вашей матушки, действительно, вошла в комнату в то самое время, когда молодой семнадцатилетний человек, признательный мне за разные о нем заботы, поднес, прощаясь со мною, руку мою к своим губам и поцеловал ее; это я позволила бы ему и в присутствии вашей матушки. Вот тот поцелуй, из которого она выводит заключение о легкости моего поведения. О, как себялюбив, как черен, как гнусен этот свет!
   Я упала на софу и залилась слезами. Эми старалась утешить меня и досадовала на себя, что пересказала мне все эти вещи, когда вошла к нам леди М**.
   -- Что это значит? Что за сцена? -- спросила она. -- Что вы, мадмуазель де Шатонеф, получили какие-нибудь неприятные новости?
   -- Да, -- отвечала я, -- такие неприятные, что я должна оставить вас немедленно.
   -- В самом деле? А позвольте узнать, что такое случилось?
   -- Я не в силах отвечать вам на это. Повторяю только, что я должна оставить ваш дом не дальше как завтра поутру.
   -- Я не хочу проникать в ваши тайны, -- возразила она, -- но не могу не заметить, что где есть тайна, там верно есть что-нибудь дурное. Впрочем, я недавно узнала такие вещи, что тайна меня не удивляет, так же, как и желание ваше оставить мой дом.
   -- Леди М**, -- отвечала я ей гордо, -- в продолжение всего времени, что я жила у вас в доме, я не сделала ничего такого, за что можно было бы покраснеть или что требовало бы скрытности. Теперь же я молчу, щадя других и вас. Не заставляйте меня говорить в присутствии вашей дочери. Скажу вам только, что я знаю, зачем вы пригласили меня к себе в дом и как намерены выжить меня, когда вам вздумается.
   -- Так вы умеете еще и у дверей подслушивать? -- воскликнула леди М**, покрасневши до ушей.
   -- Я не подслушивала, вот все, что я вам скажу. Довольно того, что слова ваши мне известны, и я не завидую вам в настоящую минуту. Повторяю вам, что завтра поутру я должна оставить ваш дом; я не намерена больше беспокоить вас моим присутствием.
   Я встала и вышла. Проходя мимо леди М**, я заметила на лице ее страшное смущение и поняла, что унижение, которое она готовила мне, досталось на ее долю. Я ушла к себе в комнату и начала приготовляться к отъезду. Через час вошла ко мне Эми.
   -- Как все это грустно, Валерия! -- сказала она. -- Благодарю вас, что вы меня не выдали. Матушка была страшно разгневана, когда вы ушли; сказала, что горничные, должно быть, подслушивали ее разговор, и погрозила наказать их примерно; но я знаю, что она этого не сделает. Она говорила о свидании вашем с каким-то молодым человеком и о поцелуе; да вы уж объяснили мне все это.
   -- Эми, -- отвечала я, -- когда уеду, скажите леди М**, при первом удобном случае, что вы говорили об этом мне, и что я отвечала, что если бы леди М** знала, кто этот молодой человек и какое он получит на днях наследство, то она была бы очень рада, если бы он поцеловал руку ее дочери с иным чувством, нежели мою.
   -- Я скажу ей это, будьте уверены, -- отвечала Эми. -- Маменька подумает, что упустила хорошего для меня жениха.
   -- Она его еще встретит, -- сказала я. -- И, что еще более, он защитит меня от подобных обвинений.
   -- Скажу ей и это, -- продолжала Эми. Служанка постучала в двери и сказала, что леди
   М** желает видеть Эми.
   -- Простимся, -- сказала я, -- вам не позволят уже со мною повидаться.
   Эми прижала меня к своему сердцу, пролила несколько слез и вышла. Кончивши сборы, я села. Вслед затем вошла горничная и вручила мне от леди пакет, заключавший в себе мое жалованье.
   В этот вечер я не видала ни леди М**, ни ее дочери. Легши спать, я начала рассуждать, что мне теперь делать. Что касается до обхождения со мною людей, то я до известной степени уже обтерпелась и была уже не так чувствительна, как в первый раз, когда горький урок показал мне, чего должна я ожидать от людского эгоизма. Одно обстоятельство ставило меня, однако же, теперь в затруднительнейшее положение: я не знала, куда мне переехать. Я решилась обратиться к мадам Жиронак с просьбою, не может ли она принять меня к себе, пока я не найду себе места.
   Мысли мои обратились потом к другим предметам. Я вспомнила, что завтра назначила свидание мистеру Сельвину и Лионелю в Бэкер-Стрите, и положила отправиться туда рано поутру с вещами и поручить их кухарке, смотревшей за домом. Потом я сосчитала свои Деньги. Когда я приехала в Англию с леди Батерст, У меня был такой полный гардероб, что за эти два года я не имела надобности издерживать много на платья; я истратила на наряды не больше двадцати фунтов. Леди М**, леди Батерст и леди Р** делали мне много подарков. У меня оказалось около двухсот шестидесяти фунтов наличных денег: леди Р** дала мне сто фунтов только за часть года. К ним должно было прибавить завещанные мне ею пятьсот фунтов и гардероб значительной ценности. Для женщины в моем положении это было богатство, и я хотела посоветоваться с мистером Сельвином, как всего лучше распорядиться мне моими деньгами. Наутро я проснулась с свежими силами.
   Горничная леди М**, любившая меня за то, что я часто делала ей подарки, вышла ко мне рано поутру и заявила свое сожаление о моем отъезде. Я отвечала, что спешу уехать, и попросила завтракать. Она принесла завтрак ко мне в комнату.
   Через несколько минут явилась и Эми.
   -- Мне позволили прийти с вами проститься, -- сказала она. -- Я сказала маменьке, что говорили вы мне об этом молодом человеке. Она сознается, что он поцеловал только вашу руку; она знает, что вы не любите сочинять историй, и как бы вы думали? -- поручила мне узнать, как зовут этого богатого наследника. Я обещала ей постараться узнать его имя и потому спрашиваю вас об этом просто и прямо. Я вовсе не желаю знать его имени, -- продолжала она, рассмеявшись, -- но маменька, я уверена, уже прочит его мне в женихи, и Бог знает чего не дала бы, чтобы вы остались у нас и дали ей повод с ним познакомиться.
   -- Я не могу сказать вам его имени, -- отвечала я. -- Теперь я не имею еще на это права. Очень рада, что матушка ваша сознается в истине насчет поцелуя; после этого она едва ли захочет чернить меня, как собиралась.
   -- Разумеется. Богатый молодой человек изменил это намерение. Он вас защитит; прощайте.
   -- Прощайте, я еду. Да благословит вас Бог, Эми. Мне жаль с вами расстаться. Будьте счастливы, но примите от меня дружеский и искренний совет, состоящий в том, милая Эми, что никогда не должно худо, не только говорить, но даже и думать о своих родителях. Это большой грех перед Богом, и люди вас за это осудят так же, как я, ваш друг, теперь вас осуждаю. ..
   Я велела привести наемную карету и уехала в Бэкер-Стрит. Кухарка в квартире леди Р** сказала, что ожидала моего приезда, потому что мистер Сельвин, приходивший известить ее о смерти леди Р**, объявил ей, что она будет получать свое жалованье от меня, которой покойница поручила все свои дела. Она показала мне письмо от Марты, горничной леди Р**, из которого я увидела, что она приедет с вещами леди, вероятно, сегодня же.
   -- Вы, конечно, ночуете здесь? -- спросила меня кухарка. -- Я приготовила вам комнату.
   Я отвечала, что думаю остаться тут дня на два, по делам, но что спрошу еще совета у мистера Сельвина, который приедет сюда в час.
   Лионеля я просила приехать в двенадцать, чтобы иметь время сообщить ему содержание письма, оставленного мне покойницей. Он явился в назначенный час; я пожала ему руку и сказала:
   -- Поздравляю вас, Лионель; вы можете доказать, что вы племянник леди Р**. Она оставила вам богатое наследство, а меня назначила своей душеприказчицей.
   -- Это меня нисколько не удивляет, -- отвечал Лионель. -- Хоть под конец образумилась и сделала умное дело.
   -- Благодарю вас за комплимент, но нам некогда терять времени. Мистер Сельвин придет в час, а до тех пор прочтите эту исповедь леди Р**. Вы найдете в ней изложение причин, побудивших ее скрывать ваше происхождение. Они не извинят ее, может быть, в ваших глазах, но вспомните, что она исправила дело, сколько от нее зависело, и что мы должны прощать другим, если сами желаем иметь право на прощение. Садитесь и читайте; я между тем пойду в мою комнату развязать ящики.
   -- В последний раз, когда мы с вами здесь виделись, я их завязывал, мисс Валерия; надеюсь, вы и теперь позволите мне помочь вам?
   -- Благодарю вас; но в таком случае вы не успеете прочесть письма леди Р**. Мы с кухаркой управимся и без вас.
   Я ушла в свою комнату. Я еще хлопотала за вещами, когда стук в наружные двери известил меня о приезде мистера Сельвина. Я вышла к нему в гостиную. Лионель ходил взад и вперед по комнате и на вопрос мой, прочел ли он бумагу, кивнул мне головой. Мне было его жаль, но в присутствии Сельвина я не хотела надоедать ему вопросами.
   -- Надеюсь, я не заставил ждать себя, мадмуазель де Шатонеф? -- сказал мистер Сельвин.
   -- Нет. Я приехала сюда в десять часов, потому что простилась с леди М**. Скажите, могу ли я остаться здесь ночевать?
   -- Можете ли? Вы душеприказчица и можете распоряжаться здесь всем по своему произволу. Вы имеете право владения, покамест не явится племянник леди Р**.
   -- Герой перед вами, мистер Сельвин. Позвольте мне представить вам Лионеля Демпстера, племянника леди Р**.
   Мистер Сельвин поклонился Лионелю и поздравил его с получением наследства.
   Лионель поклонился ему в свою очередь и сказал:
   -- Mademoiselle де Шатонеф! Мистер Сельвин должен, я думаю, узнать все. Чтение этой бумаги меня расстроило, и мне тяжело было бы вновь выслушать эти подробности. Позвольте мне удалиться на час, а вас прошу сообщить все дело мистеру Сельвину, который не откажет мне, надеюсь, в совете. Вот и признание старого Робертса. До свидания.
   Он взял шляпу и вышел.
   -- Какой милый молодой человек! -- заметил мистер Сельвин. -- Что за прекрасные глаза!
   -- Да, -- отвечала я. -- Теперь, когда он получил богатое наследство, многие найдут, что он милый молодой человек с прекрасными глазами. Садитесь, мистер Сельвин; вы должны узнать странную историю.
   Окончивши чтение, он положил бумагу на стол и сказал:
   -- Это, может быть, самая странная из всех историй, которые доходили до моего сведения в продолжение тридцати лет моего адвокатства. Так она воспитала его лакеем! Теперь я, действительно, узнаю в нем мальчика, который так часто отворял мне двери; но, признаюсь вам, не узнай я этой истории, я ни за что бы его не узнал.
   -- Он всегда был выше своего состояния, -- заметила я. -- Он очень остер и забавен; когда он прислуживал мне в качестве слуги, я смотрела на него как-то иначе и лучше. Во всяком случае, он получил кое-какое воспитание.
   -- Странно! Очень странно! -- заметил мистер
   Сельвин. -- Дивные дела делаются на свете! Эту историю нельзя будет, кажется, удержать в тайне. Он должен же объявить претензию на имение своего отца, этого имения, конечно, не уступят ему без спора. Надо будет отыскать завещание полковника Демпстера; Лионель поручит это, я думаю, мне. Впрочем, эта история не повредит ему; он смотрит вполне джентльменом.
   -- Он всегда отличался умом и ловкостью, но, признаюсь вам, я никак не ожидала такого превращения в такое короткое время; это совсем не тот человек: другие манеры, другая речь.
   -- Все это было уже в нем, -- отвечал мистер Сельвин. -- Приемы и речь джентльмена не шли к слуге, так он их и не выказывал; теперь положение его изменилось, и личность его проявляется свободно. Надо поскорее отыскать эту мистрисс Грин. После показания старого Робертса, исповедь и завещание леди Р** не удивят сэра Томаса Мойстина, и трудно только одно: вступить во владение наследством полковника Демпстера.
   Стук в наружные двери известил о возвращении Лионеля. Когда он вошел, мистер Сельвин сказал:
   -- Мистер Демпстер! Я совершенно убежден, что вы племянник леди Р**, которому она оставила свое имение, принадлежавшее собственно вам. Прочтите же ее завещание.
   Лионель сел, и завещание было прочитано.
   -- Я, -- сказал мистер Сельвин, окончивши чтение, -- был несколько лет поверенным леди Р** и довольно приблизительно могу вам сказать, сколько вам достанется. Денег двадцать семь тысяч фунтов, по три процента; этот дом; да у банкира тысяча двести фунтов. Имения вашего отца я вовсе не знаю, но справлюсь сегодня же. Душеприказчица может смело позволить вам взять у банкира сколько вам вздумается денег, как скоро духовная будет предъявлена, что не мешает сделать завтра же, если вы согласны, мадмуазель де Шатонеф.
   -- Разумеется, -- отвечала я, -- я желала бы покончить дела как можно скорее. Тут есть еще бумаги в оловянном ящичке; но я их не могу теперь достать, потому что ключ у горничной леди Р**. Она привезет его.
   -- Это, без сомнения, важные бумаги, -- сказал мистер Сельвин. -- Если вам нужны деньги сейчас, мистер Демпстер, я могу вам служить.
   -- Благодарю вас; теперь я не имею в них надобности, -- отвечал Лионель, -- но вскоре мне надо будет взять их из банка, потому что я не намерен остаться в Англии.
   -- В самом деле! -- воскликнула я.
   -- Да. Я очень понимаю, что благодаря моему бывшему положению в свете, мне многого не достает; надо поспешить исправить это; прежде нежели я явлюсь в общество в качестве наследника леди Р**, я думаю провести года два или больше в Париже. Там постараюсь сделаться тем, чем следует быть сыну полковника Демпстера. Я еще молод; пора учиться для меня не прошла.
   -- Не могу не похвалить вашего намерения, мистер Демпстер, -- сказал Сельвин. -- Дело будет обделано законным порядком без вас, и к вашему возвращению перестанут об этом толковать. Теперь позвольте мне проститься, а вас, мадмуазель де Шатонеф, прошу быть завтра в три часа в Doctors Commons. Я между тем взгляну на завещание полковника Демпстера, Прощайте.
   Мы остались с Лионелем одни.
   -- Смею ли спросить, мисс Валерия, зачем расстались вы с леди М**?
   Я рассказала ему, что случилось, и прибавила, что проживу здесь дня два и потом перееду к мадам Жиронак.
   -- Да почему же вам не остаться здесь? Я уеду как можно скорее.
   -- И хорошо сделаете. Но вы забываете, что я как душеприказчица, должна извлекать из вашего имения всевозможную для вас пользу, пока вы еще несовершеннолетний. Я не богатая леди и должна покориться судьбе, поставившей меня однажды навсегда в зависимость от других.
   Лионель помолчал с минуту и потом сказал:
   -- Я очень рад, что леди Р** сумела оценить вас, но не могу простить ей поступка с моею матерью. Это было слишком жестоко; лучше, впрочем, об этом не говорить. Однако же вам, вероятно, хочется остаться наедине, мисс Валерия. Прощайте.
   -- Прощайте, Лионель. А что, кухарка вас узнала?
   -- Да.
   -- Знаете что: лучше не приходите сюда, пока я не отпущу горничную леди Р**. Я распоряжусь этим тот-час же после ее возвращения; я вас увижу в конторе Сельвина; это будет лучше.
   Лионель согласился, и мы расстались.
   На следующий день духовная была предъявлена, и мистер Сельвин известил нас, что он отыскал завещание полковника Демпстера, оставившего свое имение нерожденному еще ребенку с выделом части в пользу вдовы. Наследство, вследствие предполагаемого несуществования Лионеля, перешло к одному близкому родственнику полковника, человеку очень богатому и пользующемуся хорошею репутациею. Мистер Сельвин намерен был вступить прямо с ним в сношения. Значительная часть из тысячи двухсот фунтов, оставленных в банке, ушла на судебные издержки, но все еще осталось столько, что Лионель будет обеспечен на год, если захочет отправиться путешествовать немедленно.
   Лионель сказал, что хочет уехать немедленно в Париж, и сегодня же после обеда пойдет за паспортом, а завтра придет со мною проститься.
   Мы остались одни с мистером Сельвином, и я сказала ему между прочим, что у меня есть деньги, которые я желала бы отдать в верные руки. Он посоветовал мне отдать то, что у меня есть уже налицо, банкиру и обещал поискать мне верное помещение, когда я получу остальное. Он проводил меня до экипажа и обещал прийти ко мне послезавтра в три часа, в надежде, что горничная леди Р** к тому времени возвратится, и нам можно будет рассмотреть бумаги, хранящиеся в оловянном ящичке.
   Возвратившись в Бэкер-Стрит, я нашла уже там горничную леди Р** и тотчас же приняла от нее все вещи. Ее я рассчитала, позволивши ей, впрочем, переночевать в доме и давши ей слово постараться доставить ей место. Я отпустила ее так поспешно затем, чтобы она не увидела Лионеля, и сказала ей, что я как душеприказчица не имею права держать ее ни дня лишнего и отвечаю за все издержки. Получивши ключи, я могла рассмотреть все в доме. Прежде всего я отыскала оловянный ящичек с хранящимися в нем бумагами; между ними был пакет с надписью: "Бумаги, касающиеся сестры моей Елены и ее ребенка". Я подумала, что лучше не трогать этих бумаг без мистера Сельвина и положила их в сторону. Потом я послала кухарку с письмом к мадам Жиронак, которую просила прийти провести со мною вечер. Мне было страшно одной в большом доме и хотелось побеседовать с истинным другом.
   От нечего делать я принялась отворять комоды и шкафы с гардеробом леди Р** и изумилась множеству разных хранящихся в них вещей. Причудливая леди покупала иногда шелковые материи и бриллианты и потом клала их в сторону, ни разу не надевши. Из этих материй можно было наделать вдвое больше платьев, чем сколько было их сшито. Я нашла у нее огромную связку кружев; многие из них были чрезвычайно красивы и принадлежали, вероятно, ее матери. С собою взяла она немного бриллиантов: только те, которые всегда носила; остальные бриллианты и все драгоценные вещи отослала она, как мне было известно, к своему банкиру дня за два до отъезда, и я сочла за лучшее повидаться прежде с мистером Сельвином, а потом уже потребовать их от банкира.
   Мадам Жиронак пришла ко мне вечером, и я рассказала ей все случившееся. Она порадовалась моему счастью и сказала, что теперь, имея средства к жизни и будучи независима от чужих прихотей, я не откажусь, вероятно, переехать к ней. Я не могла, однако же, дать ей ответа, не зная в точности, как велико мое состояние. Я могла только обещать переехать к ней, кончивши дела в Бэкер-Стрите, и потом уже подумать, какой образ жизни избрать мне дальше.
   После долгой беседы мы расстались. Мадам Жиронак обещала провести следующий день со мною и помочь мне разобрать гардероб леди Р**. Когда она ушла, я пересмотрела много платьев, отложила из них те, которые мне не нравились или были довольно поношены, и подарила их на прощание горничной. Она была от этого в восторге, тем более что не ожидала этого подарка; комоды и шкафы были, впрочем, так полны разных разностей, что щедрость мне ничего почти не стоила. Мадам Жиронак явилась на другой день к завтраку с своим мужем, который был рад меня видеть, и, поспоривши, по обыкновению, с женою, ушел, говоря, что не хочет больше видеть несносной спорщицы.
   Мы принялись разбирать и сортировать вещи. Мадам Жиронак, знавшая им цену, оценила кружева фунтов в двести, по крайней мере, а прочее, то есть шелковые материи, платья и так далее, больше нежели в сто фунтов. Она предложила мне постараться продать шелка и кружева, а платья, сказала она, можно сбыть одному человеку, который живет тем, что перешивает подобные вещи.
   Между тем пришел Лионель. Он получил паспорт и пришел проститься. Уходя, он сказал:
   -- Не умею вам сказать, какое питаю я к вам чувство, мисс Валерия. Ласковость ваша, когда я считался слугою, и участие, которое вы постоянно во мне принимали, пробуждают во мне глубокую признательность, но я чувствую больше. Вы слишком молоды, но я питаю к вам сыновнее почтение, и если смею употребить это выражение, чувствую к вам привязанность брата.
   -- Мне очень лестно это слышать, -- отвечала я. -- Вы стоите теперь гораздо выше меня, и признательность за мои маленькие услуги делает честь вашему сердцу. Имеете вы рекомендательные письма в Париж? Да нет, где вам было достать их!
   -- Разумеется.
   -- Вы не знаете моей жизни, Лионель. Я была очень близка с одной знатной дамой в Париже, и хотя мы расстались не друзьями, однако же она писала мне после того очень ласково и в этом случае, вероятно, не притворялась. Я дам вам к ней рекомендательное письмо; только не осуждайте меня, если я обманусь в ней вторично.
   Я подошла к столу и написала следующее письмо:
   "Любезная мадам д'Альбре!
   Это письмо вручит вам мистер Лионель Демпстер, богатый англичанин, мой добрый знакомый. Он едет на житье в Париж, где намерен пробыть до своего совершеннолетия. Я дала ему к вам рекомендательное письмо по двум причинам: во-первых, чтобы доказать вам, что хотя я и не могла принять вашего предложения, однако же забыла все прошедшее; а, во-вторых, потому, что ваше общество принесет ему пользы больше, нежели всякое другое в Париже.
   Ваша и проч. .. Валерия де Шатонеф".
   -- Вот, Лионель, это может вам пригодиться. Если же нет, так известите меня. Надеюсь, вы будете ко мне писать?
   -- Да благословит вас небо, мисс Валерия! -- отвечал Лионель. -- Дай Бог, чтобы мне представился когда-нибудь случай доказать вам мою благодарность на деле.
   Он поцеловал мне руку, и слеза скатилась по его щеке, когда он выходил из комнаты.
   -- Премилый молодой человек, -- сказала мадам Жиронак, когда он запер за собою дверь.
   -- Вы правы. Дай Бог ему всякого успеха. Я не думала, чтобы мне пришло когда-нибудь желание писать к мадам д'Альбре, а вот написала же, ради него. Это мосье Жиронак стучит. Ну, что ж у вас будет: мир или ссора?
   -- Сперва мир, а потом ссора; это у нас установленный порядок.
   Вечер прошел очень весело, и мы решили, что через три дня я перееду к ним.
   На следующий день, в назначенный час явился мистер Сельвин, и я вручила ему оловянный ящичек с бумагами. Он сказал мне, что видел мистрисс Грин, которая вполне подтвердила все сказанное старым Роберт-сом и леди Р**, и что он написал к мистеру Армиджеру Демпстеру, вступившему во владение наследством отца Лионеля.
   Я попросила его съездить со мною в банк, куда я желала положить бывшие у меня наличные деньги и взять оттуда бриллианты леди Р**.
   -- Чего же лучше, поедемте сейчас, -- отвечал он. -- Экипаж мой здесь. Только у меня есть еще другое дело, и я должен сделать неучтивость, попросить вас поспешить туалетом.
   Через час я положила деньги и получила бриллианты.
   Я сказала мистеру Сельвину, что намерена переехать к мадам Жиронак, дала ему ее адрес, и мы расстались.
   Вечером я раскрыла ящик с бриллиантами; их было много. Ценности их я не могла определить, но видела, что они стоят не безделицу. Потом я начала сборы к переезду в дом мадам Жиронак, и когда она и муж ее приехали за мной, оказалось необходимо взять два экипажа для перевозки вещей. В третьем уехала я, взявши с собою бриллианты. У мадам Жиронак мне приготовили прекрасную комнату, и я села за стол, счастливая сознанием, что у меня есть свой уголок.
   Мадам Жиронак хлопотала неутомимо: в короткое время продала она отобранные мною для продажи вещи, и вырученные за них триста десять фунтов я положила в банк. Бриллиантами распорядиться было труднее; знакомый мосье Жиронака, занимавшийся когда-то торговлею этого рода, оценил их в шестьсот тридцать фунтов. После многих попыток продать их повыгоднее, я уступила их за пятьсот семьдесят фунтов.
   Мистер Сельвин приходил ко мне раза два, и я получила завещанные мне деньги с процентами. За вычетом судебных издержек, мне досталось четыреста пятьдесят восемь фунтов. Итак, у меня скопилось вот сколько наличности: двести тридцать фунтов прежней экономии; триста фунтов от продажи гардероба; пятьсот семьдесят за бриллианты и четыреста пятьдесят восемь, завещанных леди Р**, -- всего тысяча пятьсот шестьдесят восемь фунтов. Кто мог бы себе вообразить три месяца тому назад, что я буду обладать такою суммою?
   Мистер Сельвин, узнавши, как велик капитал, которым я могу располагать, именно тысяча пятьсот фунтов, потому что шестьдесят восемь я оставила себе на разные издержки, отдал его на проценты, по пяти в год, под залог земли; и таким образом бедная Валерия получила семьдесят пять фунтов годового дохода.
   С этой минуты я почувствовала незнакомое мне до тех пор спокойствие. Я сделалась независима. Я могла трудиться, если придет охота, но могла и не трудиться. Мосье и мадам Жиронак, зная, что я могу и непременно хочу платить им за мое содержание, согласились получать от меня сорок фунтов в год. О большей плате они и слышать не хотели.
   Два звания сделались для меня невыносимы: звание гувернантки и модистки, и я благодарила небо, что избавлена от необходимости избрать одно из них. В первый месяц моего пребывания в доме мадам Жиронак, я не делала ровно ничего, и только наслаждалась переменою моей судьбы. Потом я начала советоваться с мосье Жиронаком, и его мнение было, что я должна стараться увеличить мое состояние.
   -- Так чем же советуете вы мне заняться? -- спросила я.
   -- Давайте уроки пения и музыки.
   -- А в свободные часы делайте восковые цветы, -- прибавила жена его. -- Вы делаете их так хорошо, что мне всегда можно будет продавать их за свои.
   -- Не хочу вам мешать, -- отвечала я. -- Это было бы с моей стороны неблагодарностью.
   -- Пустяки! Покупателей станет на нас обеих.
   Я нашла этот совет благоразумным и решилась ему последовать. Я не могла купить фортепиано, потому что до получения процентов оставалось еще пять месяцев, а взяла инструмент на прокат и играла по несколько часов в день.
   По воскресеньям я ходила с мадам Жиронак в католическую капеллу и, разумеется, участвовала в пении. На третье воскресенье, когда я собиралась уже уйти, один из священников тронул меня за руку и попросил на пару слов. Мы пошли с мадам Жиронак за ним, и он пригласил нас сесть.
   -- С кем я имею честь говорить? -- спросил он меня.
   -- Мадемуазель де Шатонеф.
   -- Я не знаю ваших обстоятельств, -- продолжал он, -- но фамилия ваша известна во Франции. Хорошее имя не всегда, однако же, обеспечивает человека, и потому я смею надеяться, что вы не оскорбитесь моим предложением. Пение ваше всем очень понравилось, и мы просим вас участвовать в хоре, даром, если обстоятельства ваши хороши, или за деньги, если вам угодно.
   -- Обстоятельства мадмуазель де Шатонеф, к сожалению, не слишком хороши, -- сказала мадам Жиронак.
   -- Так я могу предложить вам хорошее жалованье, согласны ли вы?
   -- Я не прочь, -- отвечала я.
   -- Позвольте же мне позвать директора капеллы, -- сказал он и вышел.
   -- Согласитесь во всяком случае, -- сказала мне мадам Жиронак. -- Это доставит вам известность и уроки.
   -- Это правда; и кроме того, я люблю церковную музыку.
   Священник возвратился с директором, который, сказавши, что с удовольствием слышал мое пение, попросил спеть ему соло, которое принес с собою.
   Я могла петь a prima vista и спела. Он остался доволен, и мы условились, что я буду приходить по субботам в двенадцать часов спеваться с хором. На следующее воскресенье я спела соло. По окончании службы мне вручили три гинеи и сказали, что я буду получать эту сумму за каждый раз. Голос мой понравился публике, и когда сделалось известно, что я даю уроки, то я получила приглашения от многих католических фамилий. Я получала по пяти шиллингов за час.
   Другое занятие доставили мне мосье и мадам Жиронак. Он порекомендовал меня одному из своих учеников в учительницы его сестрам и дочерям, а они своим покупателям. Я вскоре получила много уроков.
   Между тем я познакомилась и сблизилась с одною знакомой мадам Жиронак, девицею Адель Шабо, дававшей уроки французского языка в одном из модных пансионов в Кенсингтоне. Через нее получила я приглашение давать уроки некоторым из воспитанниц этого заведения.
   Мистер Сельвин, посещавший меня у мадам Жиронак, принес мне однажды известие, что законные поверенные мистера Армиджера Демпстера нашли доказательства происхождения Лионеля столь положительными, что тотчас же решили передать ему наследство отца, с тем, однако же, чтобы он не требовал доходов за прошедшие года, потому что бывший владелец сделал в имении значительные улучшения. Мистер Сельвин советовал согласиться на это предложение, дававшее возможность избежать огласки истории леди Р** и воспитания Лионеля. Лионель же писал, что он готов на всякое пожертвование, лишь бы не делать шума. Дело было слажено, и Лионель получил имение в девятьсот фунтов годового дохода. Сельвин начал потом расспрашивать меня о моих обстоятельствах и, благодаря навыку делать допросы, мало-помалу узнал всю мою историю. Одного только я ему не сказала: что родные считают меня умершею.
  
  

ГЛАВА IX

   Однажды он пришел с женою, и они начали просить меня провести у них несколько дней в загородном доме, в Кью; я согласилась, и они заехали за мною, уезжая из города. Было лето, и я охотно оставила Лондон дня на два. Семейство Сельвина состояло из двух сыновей и трех дочерей; все они были премилые люди. Мистер Сельвин спросил меня, нашла ли я себе место? Я отвечала, что нет, но что я даю уроки музыки, пою в капелле и коплю деньги.
   Он одобрил эти занятия и прибавил, что надеется доставить мне уроки.
   -- Я не знал, -- сказал он, -- что вы поете. Позвольте же услышать ваш голос, чтобы я мог говорить о нем другим.
   Я пропела кое-что, -- все остались чрезвычайно довольны. Сельвин обращался со мною, как отец, и выпытал у меня еще кое-что о моей прошедшей жизни. Он похвалил меня за то, что я решилась сохранить самостоятельность и не вверила судьбы своей опять леди М** или мадам д'Альбре. Впоследствии я несколько раз бывала у них в городе на вечерах, и некоторые из слышавших там мое пение пригласили меня учить их дочерей.
   Через полгода после того, как я переехала к мадам Жиронак, обстоятельства мои пришли в цветущее состояние. У меня было двадцать восемь учениц; десять из них платили мне по пяти шиллингов за урок, а восемь по семи, и брали по два урока в неделю. Кроме того, я получала еще по три гинеи за пение в церкви, так что в продолжение зимы доход мой простирался до восемнадцати фунтов в неделю. Должно, впрочем, заметить, что это стоило мне большого труда; наем экипажа обходился мне в два или три фунта в неделю. Не прошло, однако же, и года, как я уже купила себе фортепиано и отдала мистеру Сельвину двести пятьдесят фунтов экономии. Когда подумаю, что было бы со мною без благодеяния леди Р**, когда вспомню, как вытолкнула меня в мир мадам д'Альбре, и как дожила я до возможности приобретать деньги собственными трудами, имея от роду не больше двадцати лет, -- могу ли я быть неблагодарна? Да, я была благодарна, потому что была счастлива, истинно счастлива. Веселость моя возвратилась. С каждым днем я здоровела и хорошела; по крайней мере, так говорили мне все, кроме мистера Сельвина. Такова была в то время Валерия, мнимая утопленница.
   Я забыла сказать, что недели три после приезда Лионеля в Париж я получила от мадам д'Альбре письмо, в котором она благодарила меня за это знакомство, доказывающее, по ее словам, что я совершенно забыла ее проступок. Она еще не теряла надежды увидеть и обдать меня когда-нибудь. О Лионеле она писала, что он очень милый, скромный молодой человек, верно воротится на родину совершенным джентльменом и берет теперь уроки фехтованья, танцев и французского языка. Выучившись по-французски, писала она, он намерен заняться немецким и итальянским языками. Мадам д'Альбре поместила его в хорошем французском семействе, и он, по-видимому, очень счастлив.
   Прочитавши это письмо, я невольно вспомнила, как переменился вдруг Лионель Демпстер, вступив в свои права. Из бесстыдного говорливого лакея он сделался вдруг скромным, почтительным молодым человеком. Что могло быть причиною такого превращения? Не то ли, что, будучи слугою, он чувствовал себя выше своего состояния, а потом, получивши имя и богатство, сознавал свою необразованность? Я вспомнила, как страстно желал он образовать себя, и решила, что, действительно, это и должно было быть причиною его перемены, в которой я видела доказательство благородной, чувствительной души. Я была рада, что написала к мадам д'Альбре; я готова была встретить ее с прежним чувством дружбы, а почему? Потому что я была теперь независима. Зависимость делала меня гордою и взыскательною. Я помирилась со светом, получивши в нем какое-нибудь значение. Однажды, когда я, разговаривая с мистером Сельвином о моей жизни, заметила, сколько должна была вытерпеть благодаря моей неопытности и доверчивости, и сказала, что, сделавшись теперь гораздо благоразумнее, я надеюсь, что придет время, когда меня уже нельзя будет водить за нос, он отвечал:
   -- Не говорите этого, мисс Валерия. Кто бывал не раз обманут, тот может сказать, что он жил. Нас обманывают, когда мы полны надежд и огня молодости. Я старик; занятия доставили мне возможность хорошо узнать людей, а это знание сделало меня осторожным и равнодушным, -- но это не увеличило моего счастья, хотя, может быть, и спасло мой кошелек. Нет, нет; дожить До того возраста, когда сердце благодаря опытности многих лет делается сухо, как черствый сухарь, -- этого нельзя назвать счастьем. Лучше быть обманываему и верить снова. Я почти желаю, чтобы меня обманула теперь женщина или ложный друг; мне показалось бы, что я помолодел.
   -- Вы сами себе противоречите, -- заметила я. -- Отчего же выказали вы столько расположения ко мне, чужой, не имевшей никакого права на ваше внимание?
   -- Вы цените эту внимательность слишком высоко, -- отвечал мистер Сельвин. -- Это доказывает только, что у вас благодарное сердце. Я говорю об отношениях моих к свету. Вы забываете, что я семьянин, а для семейных уз сердце всегда остается свежо. Без того мы превратились бы в животных. Свет сушит сердце, как зной солнца сушит растение; но в тени семейной жизни, оно свежеет и расцветает снова.
   Я сказала, что Адель Шабо доставила мне уроки музыки в женском пансионе в Кенсингтоне. Этот пансион был то, что называется высшим училищем, но, судя по тому, что я узнала от Адели, он был ничем не лучше других школ. Впрочем, он имел репутацию, и этого было довольно.
   Однажды содержательница его, мистрисс Брадшау, известила меня, что будет новая ученица, и когда она приехала, я увидела перед собою Каролину, племянницу леди Батерст.
   -- Валерия! -- воскликнула она, бросаясь ко мне на шею.
   -- Каролина! Кто бы мог ожидать! Как вы сюда попали?
   -- Расскажу вам когда-нибудь, -- отвечала Каролина, не желая говорить о своем семействе в присутствии вошедшей с нею классной дамы.
   -- Леди Батерст здорова? -- спросила я.
   -- Здорова.
   -- Нам пора, однако же, приняться за дело. Мне время дорого, -- сказала я. -- Садитесь. Я послушаю, много ли вы успели с тех пор, как я с вами рассталась.
   Классная дама вышла из комнаты, и Каролина, сыгравши несколько пассажей, остановилась и сказала:
   -- Я не могу играть, не поговоривши прежде с вами о своих делах. Вы спрашиваете, как я сюда попала? По собственному желанию; я настояла на этом. Дома жить для меня стало невыносимо. У меня были сотни гувернанток, но ни одна не могла снести своего унижения. Наконец, мне удалось ускользнуть в пансион. Я не должна бы говорить дурно о родителях, но вам я обязана сказать правду, которой не сказала бы другим; так не сердитесь же на меня, Валерия.
   -- Жаль, жаль, Каролина. Судя по тому, что видела я, пробывши в доме ваших родителей полчаса, вы рассказываете, конечно, истину.
   -- Не тяжело ли это, Валерия? -- спросила Каролина, поднося к глазам платок. -- Я не ропщу, я только жалею, что родители мои не похожи на тетушку Батерст.
   -- Согласна, но ведь действительности не изменишь, и надо пользоваться ею, сколько можно. Вы должны прощать вашим родителям по мере сил и обращаться с ними почтительно из чувства долга.
   -- Я знаю это, и всегда так и поступала, -- отвечала Каролина. -- Тетушку Батерст я видела редко с тех пор, как вы отвезли меня к отцу; дело пошло было на мировую, но тетушка узнала, что ее обвиняют в том, что она дала мне дурное воспитание, и это рассердило ее до такой степени, что они разошлись, кажется, навсегда. О, как мне хотелось переехать опять к тетушке! Однако же, Валерия, я не знаю, отчего вы ее оставили.
   -- Оттого, что мне нечего было у нее делать после вашего отъезда, а быть ей в тягость я не хотела. Я предпочла зарабатывать деньги собственными трудами, и этой решимости я обязана удовольствием видеть вас снова.
   -- Ах, Валерия, я полюбила вас еще сильнее, когда мы расстались.
   -- Это всегда так бывает, -- отвечала я. -- Попробуемте вот эту сонату. Говорить нам будет еще время; мы будем видеться два раза в неделю.
   Каролина сыграла сонату, потом опустила руки и сказала:
   -- Знаете ли, какая мечта побудила меня, между прочим, переселиться сюда? У нас, в Гретна-Грин, я уверена, мне никогда не дождаться жениха. Если я найду джентльмена по моему вкусу, так убегу из пансиона не в Гретна-Грин, а прямо к тетушке Батерст. Хотите вы мне помочь, Валерия? Это для меня единственное средство составить себе счастье.
   -- Прекрасное признание для восемнадцатилетней девушки! -- отвечала я. -- А вопрос ваш еще лучше, если подумать, что вы предлагаете его своей бывшей гувернантке. Нет, вы не рассчитывайте на мою помощь, а лучше считайте все это, как сами выразились, мечтою, сном.
   -- Что же, сны иногда сбываются, -- возразила Каролина, смеясь. -- Мне нужен только человек с душою и именем. Денег, вы знаете, у меня довольно.
   -- Но люди с душою и именем не шатаются вокруг пансионов, высматривая богатых наследниц.
   -- Знаю; потому-то я и просила вас помочь мне. Во всяком случае я до тех пор не оставлю пансиона, пока не выйду замуж, хоть бы пришлось прожить здесь до двадцати пяти лет.
   -- Урок ваш кончен, Каролина. Подите, пришлите ко мне другую ученицу. Очередь за мисс Гревс.
   Вскоре после того я получила письмо от Лионеля, в котором он известил меня, что намерен недели на две приехать в Англию, и спрашивал, не сделаю ли я ему каких поручений в Париже. Кроме того, он писал, что получил очень любезное письмо от дяди своего, баронета, который имел свидание с мистером Сельвином и признал его, Лионеля, своим племянником. Это доставило мне много удовольствия. Я отвечала, что буду рада его видеть, но поручений не могу ему дать никаких, не имея лишних денег. На поклон мадам д'Альбре, пересланный мне в письме Лионеля, я ответила тем же. Зарабатывая хлеб собственными трудами, я чувствовала, что с каждым днем изменяюсь к лучшему. Гордость моя утихла или, другими словами, ее заменила гордость лучшего свойства. Чувства мои к мадам д'Альбре, леди Батерст и леди М** изменились; я могла простить им. Я уже не видела оскорблений там, где их, может статься, не было. Все являлось мне в розовом свете.
   -- Знаете ли, Валерия, -- сказала мне однажды мадам Жиронак, -- познакомившись с вами в первый раз, я никак не предполагала в вас столько ума. Муж мой и все мужчины говорят, что вы далеко выше всех известных им женщин.
   -- Я была несчастлива, Аннета, когда с вами познакомилась. Теперь я счастлива, и потому весела.
   -- И, вероятно, ненавидите мужчин меньше прежнего?
   -- Я не ненавижу никого.
   -- Да, и выйдите скоро замуж. Припомните мои слова.
   -- А я вам говорю, что нет.
   -- Хорошо, увидим.
   Каролине было неловко в пансионских стенах, и она очень желала выезжать со мною. Когда настали праздники, и ученицы разъехались по домам, я сказала об этом мистрисс Брадшау, и она, зная мои прежние отношения к Каролине, отпустила ее со мною. Вскоре потом мистрисс Брадшау получила приглашение провести три недели у своих знакомых, и я предложила оставить Каролину на все это время у меня, на что и получила ее согласие.
   Через несколько дней после того, как Каролина переселилась на временное жительство к мадам Жиронак, приехал Лионель. Я никак не могла предполагать, чтобы можно было в такое короткое время измениться до такой степени. Он привез мне письмо от мадам д'Альбре, в котором она просила меня принять присланные через него подарки в знак нашего полного примирения. Подарки были прекрасные и дорогие; первою мыслью моею было возвратить их, но, поговорив об этом с Лионелем, я отменила это намерение. Когда Лионель ушел, давши слово возвратиться к обеду, Каролина спросила, кто это такой. Я отвечала, что это мистер Лионель Демпстер, племянник леди Р**; но разговор был прерван приходом молодого мистера Сельвина, явившегося пригласить меня к отцу, в Кью. Я отказалась, ссылаясь на присутствие Каролины. Мистер Сельвин просидел у меня несколько времени и, уходя, спросил, не хочу ли я поехать на митинг в Horticultural Garden. Он предложил мне два билета, и я согласилась. Он прибавил, что отец его заедет за мною, и что там же будут мать его и сестры.
   -- Кто такой мистер Сельвин? -- спросила Каролина, когда он ушел.
   Я сказала ей.
   -- Прекрасно, -- продолжала она. -- Сегодня я видела двух милых молодых людей. Не знаю, кто из них лучше, но мистер Сельвин на вид как-то мужественнее.
   -- Я тоже это нахожу, -- отвечала я, -- мистеру Сельвину двадцать четыре года, а мистер Демпстер, я думаю, моложе вас.
   -- Мне показался он старше. А не поедем ли мы, мисс Валерия, в Национальную Галлерею?
   -- Пожалуй, когда мосье Жиронак приедет проводить нас. Наденемте шляпки; он сию минуту воротится.
   -- О, какое счастье, Валерия, что я переехала к мистрисс Брадшау и встретила вас! А вот и мосье Жиронак.
   Каролина ошиблась. То постучала Адель Шабо, о которой я уже говорила. Адель Шабо была очень хороша собой: настоящая француженка, и одевалась с большим вкусом. Она учила французскому языку у мисс Брадшау. Ей было уже двадцать пять лет, но ей нельзя было дать больше восемнадцати. На вид серьезная, она была очень резва и весела. Я не видела в ней ничего дурного, но все-таки думала, что Каролина, которую надо сдерживать, не извлечет особенной пользы из ее знакомства. Однако же, как это обыкновенно случается, чем больше старалась я отдалять их друг от друга, тем больше они сближались. Адель происходила из хорошей фамилии; отец ее был убит на Монмартре, когда союзники вступали в Париж после ватерлооского сражения. Семейство у него было большое, денег мало, и Адель поступила в гувернантки сперва в Париже, а потом сделалась учительницей в Кенсингтоне. Она очень хорошо говорила по-английски.
   -- А я думала, что вы в Брайтоне, -- сказала ей Каролина.
   -- Была вчера, а сегодня здесь; я приехала к вам обедать, -- отвечала Адель, снимая шаль и шляпку и приглаживая перед зеркалом волосы. -- Мадам Жиронак дома?
   -- Нет, -- отвечала я, -- пошла давать уроки делать цветы.
   -- Она, как пчела, вечно около цветов. А мосье Жиронак?
   -- Тоже ушел на урок.
   -- И он, как ветер, вечно дует час на флейте, час на рожке, час на гобое; а воротится домой, -- начинается буря с женою, разумеется Ю l'amiable. Знаете ли вы, Каролина, со мною случилось в Брайтоне приключение: какой-то молодой джентльмен принял меня за вас.
   -- Как это могло случиться? -- спросила Ка время, когда меня уже нельзя будетъ водить за носъ, онъ отвѣчалъ:
   -- Не говорите этого, мисъ Валерія. Кто бывалъ не разъ обмануть, тотъ можетъ сказать, что онъ жилъ. Насъ обманываютъ когда мы полны надеждъ и огня молодости. Я старикъ; занятія доставили мнѣ возможность хорошо узнать людей, а это знаніе сдѣлало меня осторожнымъ и равнодушнымъ,-- но это не увеличило моего счастья, хотя можетъ-быть и спасло мой кошелекъ. Нѣтъ, нѣтъ; дожить до того возраста, когда сердце, благодаря опытности многихъ лѣтъ, дѣлается сухо какъ черствый сухарь,-- этого нельзя назвать счастьемъ. Лучше быть обманываему, и вѣрить снова. Я почти желаю, чтобы меня обманула теперь женщина или ложный другъ; мнѣ показалось бы, что я помолодѣлъ.
   -- Вы сами себѣ противоречите, замѣтила я. Отъ чего же выказали вы столько расположенія ко мнѣ, чужой, не имѣвшая никакого права на ваше вниманіе?
   -- Вы цѣните эту внимательность слишкомъ высоко, отвѣчалъ мистеръ Сельвинъ. Это доказываетъ только, что у васъ благодарное сердце. Я говорю объ отношеніяхъ моихъ къ свѣту. Вы забываете, что я семьянинъ, а для семейныхъ узъ сердце всегда остается свѣжо. Безъ того мы превратились бы въ животныхъ. Свѣтъ сушитъ сердце, какъ зной солнца сушить растеніе; но въ тѣни семейной жизни оно свѣжеетъ и разцвѣтаетъ снова.
   Я сказала, что Адель Шабо доставила мнѣ уроки музыки въ женскомъ пансіонѣ въ Кенсингтонѣ. Этотъ пансіонъ былъ то, что называется высшимъ училищемъ, но, судя потому, что я узнала отъ Адели, онъ былъ ничѣмъ не лучше другихъ школъ. Впрочемъ, онъ имѣлъ репутацію, и этого было довольно.
   Однажды содержательница его, мистрисъ Брадшау, извѣстила меня, что будетъ новая ученица, и когда она пріѣхала, я увидѣла передъ собою Каролину, мою бывшую подругу и воспитанницу у леди Батерстъ.
   -- Валерія! воскликнула она, бросаясь ко мнѣ на шею.
   -- Каролина! Кто бы могъ ожидать! Какъ вы сюда попали?
   -- Разскажу вамъ когда-нибудь, отвѣчала Каролина, не желая говорить о своемъ семействѣ въ присутствіи вошедшей съ нею классной дамы.
   -- Леди Батерстъ здорова? спросила я.
   -- Здорова.
   -- Намъ пора однако же приняться за дѣло. Мнѣ время дорого, сказала я. Садитесь. Я послушаю, много ли вы успѣли съ-тѣхъ-поръ, какъ я съ нами разсталась.
   Классная дама вышла изъ комнаты, и Каролина, сыгравши нѣсколько пассажей, остановилась и сказала:
   -- Я не могу играть, не поговоривши прежде съ вами о своихъ дѣлахъ. Вы спрашиваете, какъ я сюда попала? По собственному желанію; я настояла на этомъ. Дома жить для меня стало невыносимо. У меня были сотни гувернантъ, но ни одна не могла снести своего униженія. Наконецъ мнѣ удалось ускользнуть въ пансіонъ. Я и должна бы говорить дурно о родителяхъ, но выть я обязана сказать правду, которой не сказала бы другимъ; такъ не сердитесь же на меня, Валерія.
   -- Жаль, жаль, Каролина. Судя по тому, что видала я, пробывши жъ домѣ вашихъ родителей полчаса, вы разсказываете конечно истину.
   -- Не тяжело ли это, Валерія? спросила Каролина, поднося къ глазамъ платокъ. Я не ропщу, я только жалѣю, что родители мои не похожи на тётушку Батерстъ.
   -- Согласна, но вѣдь дѣйствительности не измѣнишь, и надо пользоваться ею, сколько можно. Вы должны прощать вашимъ родителю во мѣрѣ силъ, и обращаться съ ними почтительно изъ чувства долга.
   -- Я всегда такъ и поступала, отвѣчала Каролина.
   -- Тётушку Батерстъ я видѣла рѣдко съ-тѣхъ-поръ, какъ вы отвезли меня къ отцу; дѣло пошло было на мировую, но тётушка узнала, что ее обвиняютъ въ томъ, что она дала мнѣ дурное воспитаніе, и это разсердило ее до такой степени, что они разошлись, кажется, навсегда. О, какъ мнѣ хотѣлось переѣхать опятъ къ тётушкѣ! Однако же, Валерія, я не знаю, отъ чего вы ее оставили.
   -- Отъ того, что мнѣ нечего было у нея дѣлать послѣ вашего отъѣзда, а быть ей въ тягость я не хотѣла. Я предпочла зарабатывать деньги собственными трудами, и этой рѣшимости я обязана удовольствіемъ видѣть васъ снова.
   -- Ахъ, Валерія, я полюбила васъ еще сильнѣе, когда мы разстались.
   -- Это всегда такъ бываетъ, отвѣчала я.-- Попробуемте вотъ эту сонату. Говорить намъ будетъ еще время; мы будемъ видѣться два раза въ недѣлю.
   Карелина съ играла сонату, потомъ опустила руки и сказала:
   -- Знаете ли, какая мечта побудила меня, между-прочимъ, переселиться сюда? У насъ въ Гретна-Гринъ, я увѣрена, мнѣ никогда не дождаться жениха. Если я найду джентльмена по моему вкусу, такъ убѣгу изъ пансіона, не въ Гретна-Гринъ, а прямо къ тетушки Батерстъ. Хотите вы мнѣ помочь, Валерія? Это для меня единственное средство составить себѣ счастье.
   -- Прекрасное признаніе для осемнадцатилѣтней дѣвушки! отвѣчала я. А вопросъ вашъ еще лучше, если подумать, что вы предлагаете его своей бывшей гувернанткѣ. Нѣтъ, вы не расчитывайте на мою помощь, а лучше считайте все это, какъ сами выразились, мечтою сномъ.
   -- Что же, сны иногда сбываются, возразила Каролина смѣясь. Мнѣ нуженъ только человѣкъ съ душою и именемъ. Денегъ, вызнаете, у меня довольно.
   -- Но люди съ душою и именемъ не шатаются вокругъ пансіоновъ, высматривая богатыхъ наслѣдницъ.
   -- Знаю; потому-то я и просила васъ помочь мнѣ. Во всякомъ случаѣ, я до-тѣхъ-поръ не оставлю пансіона, пока не выйду замужъ, хоть бы пришлось прожить здѣсь до двадцати-пяти лѣтъ.
   -- Урокъ вашъ конченъ, Каролина. Подите, пришлите ко мнѣ другую ученицу. Очередь за мисъ Гревсъ.
   Вскорѣ послѣ того, я получила письмо отъ Ліонеля, въ которомъ онх извѣстилъ меня, что намѣренъ недѣли на двѣ пріѣхать въ Англію, и спрашивалъ, не сдѣлаю ли я ему какихъ порученій въ Парижѣ. Кромѣ того онъ писалъ, что получилъ очень любезное письмо отъ дяди своего, баронета, который имѣлъ свиданіе съ мистеромъ Сельвиномъ и призналъ его, Ліонеля, своимъ племянникомъ. Это доставило мнѣ много удовольствія. Я отвѣчала, что буду рада его видѣть, но порученій не могу ему дать никакихъ, не имѣя лишнихъ денегъ. На поклонъ мадамъ д'Альбре, пересланный мнѣ въ письмѣ Ліонеля, я отвѣтила тѣмъ же. Заработывая хлѣбъ собственными рудами, я чувствовала , что съ каждымъ днемъ измѣняюсь къ лучшему. Гордость моя утихла, или, другими словами, ее замѣнила гордость лучшаго свойства. Чувства мои къ мадамъ д'Альбре, леди Батерстъ и леди М** измѣнились; я могла простить имъ. Я уже не видѣла оскорбленій тамъ, гдѣ ихъ можетъ-статься не было. Все являлось мнѣ въ розовомъ свѣтѣ.
   -- Знаете ли, Валери, сказала мнѣ однажды мадамъ Жиронакъ,-- познакомившись съ вами въ первый разъ, я никакъ не предполжить въ васъ столько ума. Мужъ мой и всѣ мужчины говорятъ, что вы далеко выше всѣхъ извѣстныхъ имъ женщинъ.
   -- Я была несчастлива, Аннетта, когда съ вами познакомилась. Теперь я счастлива, и потому весела.
   -- И, вѣроятно, ненавидите мужчинъ меньше прежняго.
   -- Я не ненавижу никого.
   -- Да, и выйдете скоро за мужъ. Припомните мои слова.
   -- А я вамъ говорю, что нѣтъ.
   -- Nous verrons.
   Каролинѣ было неловко въ пансіонскихъ стѣнахъ и она очень желала выѣзжать со мною. Когда настали праздники, и ученицы разъѣхались по домамъ, я сказала объ этомъ мистрисъ Брадшау, и она, зная мои прежнія отношенія къ Каролинѣ, отпустила ее со мною. Вскорѣ потомъ мистрисъ Брадшау получила приглашеніе провести три недѣли у своихъ знакомыхъ и я предложила оставить Каролину на остальное время праздниковъ у меня, на что и получила ея согласіе.
   Черезъ нѣсколько дней послѣ того какъ Каролина переселилась мы временное жительство къ мадамъ Жиронакъ, пріѣхалъ Ліонель. Я никакъ не могла предполагать, чтобы можно было въ такое короткое время измѣниться до такой степени. Онъ привезъ мнѣ письмо отъ мадамъ д'Альбре, въ которомъ она просила меня принятъ присланные черезъ него подарки, въ знакъ нашего полнаго примиренія. Подарки были прекрасные и дорогіе; первою мыслью моею было возвратить ихъ, но поговоривъ объ этомъ съ Ліонелемъ, я отмѣнила это намѣреніе. Когда Ліонель ушелъ, давши слово возвратиться къ обѣду, Каролина спросила, кто это такой. Я отвѣчала, что это мистеръ Ліонель Демистеръ, племянникъ леди Р**; но разговоръ быль прерванъ приходомъ молодаго мистера Сельвина, явившагося пригласитъ меня къ отцу, въ Кью. Я отказалась, ссылаясь на присутствіе Каролины. Мистеръ Сельвинъ просидѣлъ у меня нѣсколько времени, и уходя спросилъ, не хочу ли я поѣхать на митингъ въ Horticultural Gardens. Онъ предложилъ мнѣ два билета, и я согласилась. Онъ прибавилъ, что его отецъ заѣдетъ за мною, и что тамъ же будутъ мать его и сестры.
   -- Кто такой мастеръ Сельвинъ? спросила Каролина, когда онъ ушелъ.
   Я сказала ей.
   -- Прекрасно, продолжала она. Сегодня я видѣла двухъ милыхъ молодыхъ людей. Не знаю, кто изъ нихъ лучше, но мастеръ Сельвинъ на видъ какъ-то мужественнѣе.
   -- Я тоже это нахожу, отвѣчала я Мистеру Сельвину двадцать-четыре года, а мистеръ Демисгеръ, я думаю, моложе васъ.
   -- Мнѣ показался онъ старше. А не поѣдемъ ли мы, мисъ Валерія, въ National Gallery?
   -- Пожалуй, когда мосьё Жиронакъ придетъ проводитъ насъ. Надѣвайте шляпки; онъ сію минуту воротится.
   -- О, какое счастье, Валерія, что я переѣхала къ мистрисъ Брадшау и встрѣтила васъ!-- А вотъ и мосьё Жиронакъ.
   Каролина ошиблась. То постучала Адель Шабо, о которой я уже говорила. Адель Шабо была очень хороша собой; настоящая француженка, и одѣвалась съ большимъ вкусомъ. Она учила французскому языку у мистрисъ Брадшау. Ей было уже двадцать-пять лѣтъ, но ей нельзя было дать больше осьмнадцати. На видъ серіозная, она была очень рѣзва и весела. Я не видѣла въ ней ничего дурнаго, но всегда думала, что Каролина, которую надо сдерживать, не навлечетъ особенной пользы изъ ея знакомства. Однако же, какъ это обыкновенно случается, чѣмъ больше старалась я отдалять ихъ другъ отъ друга, имъ болше онѣ сближались. Адель происходила изъ хорошей фамилія; отецъ ея былъ убитъ на Монмартрѣ, когда союзники вступали въ Парижъ послѣ ватерлооскаго сраженія. Семейство у него было большое, денегъ мало, и Адель поступила въ гувернантки сперва въ Парижѣ, а потомъ сдѣлалась учительницей въ Кенсинтонѣ. Она очень хорошо говорила по-англійски.
   -- А я думала, что вы въ Брайтонѣ, сказала ей Каролина.
   -- Была вчера, а сегодня здѣсь; я пріѣхала къ вамъ обѣдать, отвѣтила Адель, снимая шаль и шляпку и приглаживая передъ зеркаломъ волосы. Мадамъ Жиронакъ дома?
   -- Нѣтъ, отвѣчала я, пошла давать, уроки дѣлать цвѣты.
   -- Она какъ пчела, вѣчно около цвѣтовъ. А мосьё Жиронакъ?
   -- Тоже пошелъ на урокъ.
   -- И онъ какъ вѣтеръ, вѣчно дуетъ, часъ на флейтѣ, часъ на рожкѣ, часъ на гобоѣ; а воротится домой, -- начинается буря съ женою, разумѣется a l'amiable. Знаете ли вы, Каролина, со мною случилось въ Брайтонъ приключеніе; какой-то молодой джентльменъ принялъ меня за васъ.
   -- Какъ это могло случиться? спросила Каролина.
   -- Онъ хотѣлъ узнать кто я, а я не хотѣла сказать. Онъ спрашивалъ у служанки дома, гдѣ я остановилась, и вѣроятно подкупилъ ее. На другой день она пришла попросить у меня мою визитную карточку, затѣмъ, говоритъ, чтобы хозяйка могла записать мое имя въ книгъ безъ ошибки. Я знала, что хозяйка ее не присылала, потому что я сама записала въ книгу мое имя, но ея просьбѣ, три дня тому назадъ. Я догадалась, что имя мое нужно джентльмену, который всюду меня преслѣдовалъ и отдала служанкѣ вашу карточку, которая случайно попала мнѣ подъ руку. На другой день, въ книжной лавкѣ, джентльменъ обратился ко мнѣ, называя меня вашимъ именемъ; я отвѣчала, что это не мое имя и просила его оставить разговоръ. Вчера, уѣзжая изъ Брайтона, я замѣтила, что служанка списываетъ адресы съ моихъ шкатулокъ и ящиковъ; а они были адресованы на ваше имя, къ мистрисъ Брадшау.
   -- Вы поступили очень неблагоразумно, сказала я; вы можете сильно компрометировать Каролину. Мужчины любить болтать, и изъ этого могутъ выйти непріятности.
   -- Не бойтесь, Валерія. Я вела себя такъ скромно , что это никому не повредитъ.
   -- Я и не говорю ничего противъ этого, но все-таки вы должны согласиться, что поступили неблагоразумно.
   -- Согласна, но вѣдь не всякая же такъ разсудительна, какъ вы. Во всякомъ случаѣ, встрѣтивши опять этого джентльмена, я могу распутать, что напутала; только врядъ ли это случится.
   -- А къ намъ, сказала Каролииа, приходили двое молодыхъ людей, и одинъ изъ нихъ у насъ обѣдаетъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? А я въ demi-toilette; но, дѣлать нечего, не могу же я ѣхать къ мистрисъ Брадшау переодѣться.
   -- Очень красивый молодой человѣкъ, не правда ли, Валерія?
   -- Да, и очень богатый.
   -- Это досадно, замѣтила Адель. Переодѣться я никакъ не успѣю.
   -- Полноте, сказала Каролина; вы знаете, что demi-toilette идетъ вамъ гораздо лучше вечерняго костюма. Не отрицайте этого.
   -- Я ничего не отрицаю и не утверждаю, отвѣчала, смѣясь, Адель, исключая того, что я женщина. Дѣлайте изъ этого какіе хотите выводы,-- ca m'est égal.
   Обѣдъ былъ очень веселый. Адель безпрестанно задавала Ліонеля, но напрасно. Онъ не обращалъ вниманія ни на кого, кромѣ меня. Между-прочимъ онъ шепнулъ мнѣ:
   Мнѣ не странно сидѣть за столомъ съ другими, но возлѣ васъ я чувствую, что мнѣ какъ-то неловко. Старая привычка много значитъ; такъ я готовъ вскочить и перемѣнить вашу тарелку.
   -- Я очень рада, Ліонель, что вы заняли въ обществѣ мѣсто, принадлежащее вамъ по рожденію. Скоро вы будете сидѣть за столомъ съ лицами позначительнѣе Валеріи де-Шатонефъ.
   -- Но не съ тѣми, кого бы я уважалъ больше васъ, сказалъ онъ.
   За обѣдомъ я сказала о приглашеніи мистера Сельвина и прибавила, что я мадамъ Жиронакъ, какъ любительницѣ цвѣтовъ, не мѣшало бы поѣхать на митингъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она, я останусь дома зарабатывать деньги.
   -- Madame! воскликнулъ мужъ ея, притворяясь разсерженнымъ и ударивши по столу кулакомъ, такъ что всѣ рюмки заплясали,-- вы этого не сдѣлаете. Я не потерплю, чтобы вы вѣчно шли на-перекоръ моей волѣ. Вы не останетесь дома зарабатывать деньги. Вы поѣдете мотать ихъ. Да, сударыня, я требую повиновенія,-- вы поѣдете, и я приглашаю мистера Ліонеля и мадмоазель де-Шабо поѣхать съ нами и бытъ свидѣтелями, что я глаза въ семействѣ. Молчите, сопротивленіе будетъ напрасно.
   -- Варваръ! возразила мадамъ Жиронакъ. Такъ я насильно должна ахать на праздникъ? Жестокій человѣкъ, вы терзаете меня! Но, дѣлать нечего, покоряюсь судьбѣ моей. Пожалѣйте меня, друзья мои; вы не знаете, что это за чудовище.
   -- Я доволенъ вашимъ послушаніемъ, и позволяю вамъ поцѣловать меня.
   Мадамъ Жиронакъ была въ восторгѣ отъ мысли, что поѣдетъ на праздникъ, и осыпала мужа своего поцѣлуями. Адель и Ліонель приняли приглашеніе Жиронака, и дѣло было устроено.
   Насталъ день праздника. Утро было прелестное. Мы были уже всѣ одѣты и карета Жиронака подана, когда пріѣхалъ въ своемъ экипажѣ мистеръ Сельвинъ. Я представила ему Каролину; она была превосходно одѣта и очень хороша собою. Мистеръ Сельвинъ говорю мнѣ когда-то, что онъ знакомъ съ леди Батерстъ; онъ очень быть радъ познакомиться и съ Каролиной, но никакъ не могъ догадаться, какъ она очутилась здѣсь. При ней онъ, разумѣется, объ этомъ не спрашивалъ.
   При входѣ въ садъ мы встрѣтили молодаго Сельвина, который ждалъ насъ, чтобы проводить къ матери и сестрамъ, пріѣхавшимъ сюда прямо изъ Кью. Черезъ полчаса подоспѣлъ и Жиронакъ съ женою, Аделью и Ліонелемъ. Мистеръ Сельвинъ крѣпко пожалъ ему руку и представилъ его своему семейству; я же представила ему Жиронаковъ и Адель Шабо; она никогда не была такъ хороша, какъ въ этотъ день. Всѣ проходящіе на нее заглядывались. Мы стояли всѣ вмѣстѣ, какъ вдругъ между нами явилась леди Батерстъ.
   -- Каролина! воскликнула она. И вы здѣсь! прибавила она, обращаясь ко мнѣ.
   Каролина бросилась ее цѣловать.
   -- Вы помните, тетушка, мистера Сельвина?
   -- Кажется, сказала леди Батерстъ, отвѣчая на его поклонъ. Эта встрѣча ужасно меня озадачила.
   -- Пойдемте со мною, тетушка, я все вамъ разскажу.
   Онѣ сѣли на скамьѣ въ нѣкоторомъ разстояніи и начали разговаривать. Черезъ нѣсколько минутъ леди Батерстъ встала и подошла къ намъ, держа Каролину подъ руку.
   Сперва она поблагодарила мистера Сельвина за то, что онъ привезъ ея племянницу на праздникъ, а потомъ обратилась ко мнѣ, и подавая мнѣ руку, сказала не безъ волненія:
   -- Валерія! Надѣюсь, что мы съ вами друзья. Мы не поняли другъ друга.
   Гнѣвъ мой уже давно прошелъ, и я пожала ея руку. Она отвела меня въ сторону и сказала:
   -- Я должна просить у васъ извиненія, Валерія, я не....
   -- Нѣтъ, нѣтъ, прервала я ее; я была слишкомъ горда.
   -- У васъ доброе сердце, Валерія; не будемъ же объ этомъ говорить. Познакомьте меня съ вашими.
   Я представила ее. Леди Батерстъ была очень любезна со всѣми, но больше всѣхъ понравилась ей Адель Шабо, съ которой она и вступи въ разговоръ. Адель, конечно, нельзя было принять по наружности за учительницу французскаго языка. Въ ней было что-то аристократическое.
   Въ это время какой-то хорошо одѣтый человѣкъ поклонился, какъ мнѣ показалось, леди Батерстъ, и прошелъ дальше. Адель Шабо покраснѣла, какъ-будто онъ ей знакомъ, но на поклонъ его не отвѣчала.
   -- Знаете вы, кто это такой, мадмоазель Шабо? спросила Каролина. Мнѣ показалось, что онъ кланяется вамъ, а не тетушкѣ.
   -- Я видѣла его когда-то, но не помню какъ его зовутъ, отвѣчала Адель довольно равнодушно.
   -- Я могу вамъ это сказать, сказала леди Батерстъ. Это полковникъ Джервисъ, человѣкъ очень образованный, но не въ моемъ вкуса; я не хочу сказать о немъ ничего дурнаго, а только онъ, говорятъ, ужъ слишкомъ свѣтскій человѣкъ.
   -- Что, онъ хорошей фамилій? спросила Адель.
   -- О да. Однако мнѣ пора; прощайте. Вонъ идутъ мои спутники. Каролина, я заѣду къ вамъ завтра въ три часа и мы устроимъ наши Дѣла.
   Леди Батерстъ простилась со всѣмъ обществомъ и сказала мнѣ: au темоіг, Валерія.
   Вскорѣ потомъ мы согласилась ѣхать домой. Мистеръ Сельвинъ долженъ былъ поспѣшить въ Кью, и я не хотѣла ѣхать въ его коляскѣ съ Каролиною въ Лондонъ; мы всѣ усѣлись въ экипажѣ Жиронака и ушли.
   Я была очень рада встрѣчѣ и примиренію съ леди Батерстъ, за себя и за Каролину, которая хоть и говорила, что хочетъ писать къ тетушкѣ, но безпрестанно откладывала исполненіе этого намѣренія но неизвѣстнымъ причинамъ. Случай свелъ ихъ теперь, и я надѣялась, что леди Батерстъ будетъ за нею присматривать.
   Вечеромъ я замѣтила, что Адель и Каролина долго разговаривали съ полголоса. Я догадывалась, что предметомъ бесѣды былъ джентльменъ, появленіе котораго вызвало румянецъ на лицо Адели. Леди Батерстъ пріѣхала къ намъ на слѣдующій день и выслушала отъ меня и Каролины подробный разсказъ обо всемъ, случившемся съ нами съ-тѣхъ-поръ, какъ мы съ нею разстались. Она сказала, что такъ какъ Каролина отдана въ пансіонъ отцемъ, то она не имѣетъ никакого права взять ее оттуда, но будетъ посѣщать ее какъ можно чаще. Она поздравила меня съ независимымъ положеніемъ, сказала, что надѣется на продолженіе нашей дружбы, и просила посѣщать ее въ свободное время. Такъ какъ впереди было еще три недѣли праздниковъ, то она пригласила насъ погостить у нея на дачѣ, на берегу Темзы.
   Родители Каролины жили въ это время въ Брайтонѣ и задавали тамъ веселые пиры. Леди Батерстъ обѣщала прислать за нами на другой день экипажъ, и уѣхала.
   На слѣдующій день мы отправились въ Ричмондъ и провели тамъ больше двухъ недѣль. Я была счастлива ; я какъ будто вновь переживала прошедшее время, и мнѣ стало жаль, когда срокъ нашего пребыванія въ этомъ мѣстѣ кончился.
   Не успѣли мы возвратиться изъ Ричмонда, какъ насъ съ Каролиной пригласили въ Кью дня на два или на три. Мы согласились, и были уже готовы къ отъѣзду, когда явилась Адель, и изъявила желаніе поговорить со мною наединѣ.
   -- И знаю, Валерія, сказала она, когда мы вошли съ нею ко мнѣ въ комнату, вы считаете меня вѣтренною дѣвочкою, да можетъ-бытъ вы и правы ; однако же оказывается, что я еще не такъ вѣтрена, какъ сама о себѣ думала; теперь я въ критическомъ положеніи, и пришла просить у васъ совѣта,-- совѣта противъ моихъ собственныхъ чувствъ, потому что, скажу вамъ откровенно, я ужасно влюблена, и кромѣ того сильно желаю избавиться отъ необходимости давать уроки. Мнѣ представляется случай, а воспользоваться имъ все еще какъ-то страшно, и вотъ я пришла къ вамъ, благоразумной и осторожной, въ полной увѣренности, что вы выслушаете мою исторію, и скажете мнѣ, какъ должна я, по вашему мнѣнію, поступить. Вы помните, я разсказывала вамъ, какъ преслѣдовалъ меня въ Брайтонъ какой-то джентльменъ, и какъ я, шутки ради, выдала себя за Каролину Стенгопъ. Я не думала встрѣтить его когда-нибудь опять, но черезъ три дня по возвращеніи изъ Брайтона таки встрѣтила. Служанка дома, въ которомъ я жила, очевидно доставила ему мой адресъ, онъ отправился вслѣдъ за мною, и подошелъ ко мнѣ, когда я шла домой. Онъ сказалъ мнѣ, что не могъ сомкнуть глазъ со времени нашей первой встрѣчи, и влюбленъ въ меня честнымъ образомъ. Я отвѣчала ему, что онъ ошибается, принимая меня за Каролину Стенгопъ ; что меня зовутъ Адель Шабо, и что, зная это, онъ перемѣнить, вѣроятно, свои чувства. Онъ, разумѣется, началъ это оспаривать, и попросилъ позволенія притти ко мнѣ; я отказала, и тѣмъ кончилось наше первое свиданіе.
   Потомъ я не видѣла его до-тѣхъ-порь, пока онъ не прошелъ мимо насъ въ саду, когда я разговаривала съ леди Батерстъ. Онъ сказалъ мнѣ, что служить въ арміи, но не назвалъ себя по имени. Вы помните, что говорила объ немъ леди Батерстъ. Съ-тѣхъ-поръ какъ вы уѣхали въ Ричмондъ, онъ каждый день старался гдѣ-нибудь меня видѣть и я должна сознаться, что я съ каждымъ днемъ выходила все больше и больше удовольствія съ нимъ видѣться. Встрѣтились съ нимъ въ первый разъ послѣ гулянья въ саду, я сказала, что онъ вѣроятно все еще считаетъ меня за Каролину Стенгопъ, тамъ болѣе, что видѣлъ меня съ ея теткой, но что я Адель Шабо, бѣдная дѣвушка, а не богатая наслѣдница. Онъ отвѣчалъ, что знакомство съ леди Батерстъ уже ручается за всякую женщину, и что онъ не думалъ справляться о моемъ состояніи, потому что ищетъ моей руки, а не приданаго. Съ-тѣхъ-поръ я видѣлась съ нимъ почти каждый день. Онъ сказалъ мнѣ свое имя и сдѣлалъ предложеніе, несмотря на мои увѣренія, что я Адель ІІІабо, а не Каролина Стенгопъ. Знаю только одно: что я сильно къ нему привязалась, и если я выйду за него замужъ, такъ буду несчастна.
   И она залилась слезами.
   -- О чемъ же печалиться, Адель? сказала я. Вы его любите, онъ вамъ предлагаетъ свою руку, -- и мой совѣть простъ: выходите за него.
   -- Да, отвѣчала Адель , если бы все было такъ, какъ кажется. Несмотря на его увѣренія, что онъ любить меня какъ Адель Шабо, я увѣрена, что онъ считаетъ меня за Каролину Стенгопъ. Можетъ-бытъ онъ вообразилъ себѣ, что я романическая дѣвушка, которой непремѣнно хочется, чтобы на ней женились pour ses beaux yeux, и потому скрываетъ, что она наслѣдница богатаго имѣнія. Вслѣдствіе того онъ притворяется, можетъ-быть, что вѣритъ моей бѣдности. Вотъ въ этомъ-то и задача, Валерія. Если онъ женится и узнаетъ потомъ, что обманулся, не будетъ ли это ему досадно ? не разлюбить ли онъ меня? не будетъ ли онъ винить меня за собственную ошибку, какъ это часто случается? Это убьетъ меня, потому что я люблю его, люблю всею душою. Но можетъ-быть я и ошибаюсь; можетъ быть онъ дѣйствительно любить Адель Шабо, и если я ему откажу, такъ оттолкну отъ себя счастье, благодаря предубѣжденію. Что мнѣ дѣлать, Валерія? скажите.
   -- Тутъ многое зависитъ отъ его характера, Адель. Вы умѣете отчасти понимать людей; скажите же, какого вы о немъ мнѣнія?
   -- Не знаю. Мужчины умѣютъ притворяться, когда дѣло идетъ о любви. Они умѣютъ скрывать свои слабости, и выказывать доблести, которыхъ въ нихъ нѣтъ. При первой встрѣчѣ я сочла его за человѣка гордаго, почти тщеславнаго; но потомъ, когда узнала его больше, мнѣ показалось, что я ошиблась.
   -- Нѣтъ, Адель, повѣрьте мнѣ, вы не ошибались. Тогда вы не были ослѣплены, какъ теперь. Какъ вы думаете, доброе у него сердце?
   -- О, это вѣрно. Я замѣтила это еще въ Брайтонѣ: ребенокъ съ запачканными руками наткнулся, набѣгу, прямо на него, и пальцы отпечатались на его бѣлыхъ панталонахъ, такъ что онъ принужденъ былъ уйти домой переодѣться. А между-томъ, вмѣсто того, чтобы оттолкнуть ребенка, онъ удержалъ его отъ паденія, и сказалъ: "лучше пусть запачкается мое платье, нежели разобьется твоя голова".
   -- Да, это точно доказываетъ, что у него доброе сердце.
   -- Такъ какъ же вы думаете, Валерія?
   -- Я думаю, что вы сдѣлали съ вашей стороны все, чтобы разувѣрить его, если онъ ошибается. Больше вы ничего не могли сдѣлать. Положимъ, что онъ все еще въ заблужденіи, и что досада будетъ слѣдствіемъ открытія истины. Если онъ самолюбивъ, онъ не дастъ свѣту замѣтить, что самъ себя обманулъ. Если у него доброе сердце, онъ не долго будетъ досадовать. Но, Адель, многое зависитъ и отъ васъ. Вы должны будете воздержаться отъ всякихъ жалобъ, и всѣми силами стараться примиритъ его съ разочарованіемъ. Если вы поведете дѣло умно, вамъ, вѣроятно, удастся; да, если у него не злое сердце, вамъ непремѣнно удастся. Вы знаете себя лучше; рѣшайте же сами.
   -- Я чувствую, глубоко чувствую, что буду въ силахъ его утѣшить; я заставлю его любитъ меня, Валерія. Я рѣшилась.
   -- А когда женщина дѣйствительно на это рѣшается, то всегда успѣваетъ. Впрочемъ, вѣдь мы только предположили, что онъ обманывается; а можетъ-быть это и не такъ: васъ можно полюбитъ и безъ приданаго. Сначала, можетъ-статься, онъ преслѣдовалъ васъ какъ богатую невѣсту, а потомъ увидѣлъ, что если вы и не богаты, такъ хороши собою,-- и не могъ устоятъ. Тайны людскаго сердца извѣстны только одному Богу. Вы вели себя честно, и никто не можетъ осудить васъ, если вы рѣшитесь испытать свое счастье.
   -- Благодарю васъ, Валерія. Вы сняли тяжелое бремя съ моей души. Рискну.
   -- Дѣлайте, что хотите, Адель; надѣюсь, что вамъ удастся. Что касается до меня, такъ я и для перваго въ мірѣ мужчины не сдѣлаю лишняго шага. Какъ друзья, они всѣ хороши, какъ совѣтники, тоже иногда полезны; но выйти замужъ,-- это дѣло совсѣмъ другое. Объ чемъ вы это такъ серьозно толковали въ углу съ Каролиной?
   -- Я скажу вамъ правду; мы говорили о любви и замужествѣ, да еще о мистерѣ Сельвинѣ, занявшемъ, кажется, почетное мѣсто въ мнѣніи Каролины.
   -- Мнѣ пора, однакоже, идти. Если вамъ опять понадобится мой совъ я къ вашимъ услугамъ.
   На слѣдующій день Ліонель привелъ проститься передъ отъѣздомъ къ Парижъ. Покамѣстъ мы гостили у леди Батерстъ, онъ съѣздилъ повидаться съ дядей, который принялъ его очень ласково. Я написала къ мадамъ д'Альбре письмо, въ которомъ благодарила ее за присланные подарки, и вручила Ліонелю коробочку съ восковыми пактами моей работы, которые просила ее принять на память отъ меня. Въ назначенный часъ пріѣхалъ экипажъ мистера Сельвина, и мы отправились въ Кью.
   Сказанное мнѣ Аделью о разговорѣ ея съ Каролиной заставило меня дѣлать наблюденія, и во время пребыванія нашего у мистера Сельвина я убѣдилась, что Каролина и молодой Сельвинъ чувствуютъ другъ къ другу привязанность. Я не сдѣлала на это никакаго замѣчанія, но думала о ихъ отношеніяхъ въ продолженіе обратнаго пути я городъ.
   Что касается до Каролины, я не знала, ободрять ли ея чувства ни нѣтъ. Чарльзъ Сельвинъ былъ джентльменъ, человѣкъ красивый я даровитый. Всѣ члены его семейства были люди прекрасные, и самъ онъ отличался садочною добротою. Каролина, въ пансіону, въ ея лѣта, не могла не соскучиться. Можно было, слѣдовательно, предполагать, что она убѣжитъ при первомъ удобномъ случаѣ,-- и будетъ несчастна и сдѣлается добычею какого-нибудь искателя приключеній или соединить судьбу свою съ какимъ-нибудь безпечнымъ юношей.
   Не лучше ли всего было выйти за Сельвина? Конечно. Но отецъ я матъ, мечтающіе только о графахъ и герцогахъ, разумѣется, не дадутъ своего согласія. Не сказать ли объ этомъ леди Батерстъ? Но она не захочетъ мѣшаться въ это дѣло. Сказать отцу мистера Сельвина? Нѣтъ. Свадьба не можетъ устроиться иначе, какъ посредствомъ похищенія, а старикъ на это не согласится. Я рѣшила предоставитъ это дѣло на волю судьбы. Я хотѣла занять Каролину и отклонитъ ее отъ болѣе важной ошибки. Она сидѣла въ такомъ же раздумьѣ, какъ я, и мы не произнесли ни слова, пока насъ не пробудилъ стукъ колесъ о мостовую.
   -- Какъ вы задумались, Каролина, сказала я.
   -- А вы, Валерія?
   -- Я тоже думала. Разумѣется, если не съ кѣмъ разговаривать, такъ занимаешься собственными мыслями.
   -- А скажете вы, о чемъ вы думали?
   -- Да; съ тѣмъ условіемъ, чтобы и вы сказали.
   -- Хорошо.
   -- Я думала о молодомъ человѣкѣ.
   -- Я тоже.
   -- Онъ очень хорошъ собою.
   -- Мой тоже.
   -- Но я не влюблена въ него.
   -- На это не знаю, что вамъ отвѣчать. Я не знаю, о комъ вы думали.
   -- Да вы говорите о своемъ. Я повторяю вамъ, что я въ него не влюблена; а думала я о Чарльзѣ Сельвинѣ.
   -- И я думала о немъ.
   -- И также въ него не влюблены? спросила я, глядя ей прямо въ глаза.
   Она покраснѣла и отвѣчала:
   -- Мнѣ онъ очень нравится; но вспомните, что я съ нимъ знакома очень недавно.
   -- Благоразумный отвѣть.-- Вотъ мы и дома. Мадамъ Жиронакъ кланяется намъ въ окно.
   На другой день Каролина возвратилась къ мистрисъ Брадшау, и я не видѣла ея до самой пятницы, когда пріѣхала дать ей урокъ. Каролина встрѣтила меня на порогѣ.
   -- О, Валерія, мнѣ надо поговорить съ вами о многомъ. Во-первыхъ, у насъ въ пансіонѣ ужасная тревога: Адель Шабо исчезла, не-извѣстно какъ и куда. Горничная разсказала, что насколько разъ видѣла ее съ какимъ-то высокимъ молодымъ человѣкомъ, и мистрисъ Брадшау думаетъ, что бѣгство Адели погубитъ добрую славу ея заведѣнія. Она истребила по-крайней-мѣрѣ двѣ стклянки о-де-колона, лежитъ на софѣ и заговаривается. Мисъ Фиппсъ думаетъ, что она не совсѣмъ въ здравомъ умъ.
   -- Вѣроятно, отвѣчала я. И это все?
   -- Все ! Бѣгство кажется вамъ пустяками ! Все ! Да развѣ это не ужасно?
   -- Я рада , что вы смотрите на эти вещи съ настоящей точки зрѣнія Это ручается мнѣ, что вы не сдѣлаете того же.
   -- Я хотѣла еще сказать вамъ, что видѣла отца; онъ пріѣдетъ сюда въ октябрѣ изъ Брайтона. Онъ говоритъ, что пора устроить мою судьбу, а въ пансіонѣ жениховъ ожидать нечего.
   -- Что вы ему отвѣчали?
   -- Что я и ее желаю выйти за-мужъ; что воспитаніе мое еще далеко не кончено, и что я хочу учиться.
   -- Ну-те?
   -- На это онъ возразилъ, что не намѣренъ дольше потворствовать мимъ прихотямъ, и что въ октябрѣ я должна буду исполнить его волю.
   -- Дальше.
   -- Дальше ничего. Я пе отвѣчала, и онъ уѣхалъ.
   Я ушла во внутренніе покои. Мистрисъ Брадшау бросилась ко мнѣ, на заливаясь горькими слезами.
   -- О, мадмоазель де-Шатонефъ ! Какое несчастіе! Это ужасно! Я не переживу этого!
   -- Что за несчастье, мистрисъ Брадшау! Адель говорила мнѣ, что одинъ джентльменъ предлагаетъ ей свою руку и спрашивала моего совѣта.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да.
   -- Это дѣло другое. Но зачѣмъ же оставила она мой домъ такъ странно?
   -- Женихъ, вѣроятно, нашелъ неловкимъ ваять жену изъ пансіона.
   -- Да, да; этого я не сообразила.
   -- И что жъ тутъ такого? Ваша учительница французскаго языка вышла замужъ,-- надѣюсь, это не повредитъ доброй славѣ вашего заведенія?
   -- Конечно нѣтъ. Но эта новость была такъ неожиданна, что я рѣшительно потерялась. Пойду, прилягу; это меня успокоитъ.
   Время шло. Только черезъ три недѣли получила я письмо отъ Адели, теперь мистрисъ Джервисъ. Но, прежде, нежели я сообщу вамъ его содержаніе, я должна сказать, что молодой мистеръ Сельвинъ пришелъ ко мнѣ наканунѣ отъѣзда Каролипы въ пансіонъ, и имѣлъ съ ней длинное совѣщаніе, покамѣстъ я уходила поговорить съ мадамъ Жиронакъ объ одномъ дѣлѣ. Черезъ нѣсколько дней онъ явился опять, повелъ сначала разговоръ о погодѣ, а потомъ началъ распрашивать о Каролинѣ. Я знала, чего ему хочется, и подробно описала ему ея положеніе. Я прибавила, что она дѣвушка добрая, и была бы хорошею женою достойнаго ея человѣка. Онъ согласился со мною, и ушелъ, думая, что выпыталъ у меня, что хотѣлъ.
   Черезъ нѣсколько дней онъ явился опять, по какому-то мнимому порученію отъ отца, и тутъ я извѣстила его, что въ октябрѣ Каролину возьмутъ изъ пансіона. Это огорчило его, по видимому, но онъ не забылъ достать запечатанную тетратку нотъ, говоря, что Каролина забыла въ Кью двѣ пьесы и по ошибкѣ взяла вмѣсто нихъ другія, принадлежащіе сестрѣ его, Мери. Одну изъ нихъ, прибавилъ онъ, отыскали, но другая гдѣ-то завалялась, и онъ доставитъ ее, какъ скоро она будетъ отыскана. Онъ просилъ меня передать эти ноты Каролинѣ, и попроситъ ее о доставкѣ нотъ его сестры.
   -- Извольте, отвѣчала я; это по моей части: я учу ее музыкѣ. Я привезу вамъ ноты вашей сестрицы, и вы зайдете за ними. Если меня не будетъ дома, вы можете получить ихъ отъ мадамъ Жиронакъ.
   Онъ разсыпался въ благодарностяхъ и ушелъ.
   

III.

   Теперь прочтемте письмо Адели.

"Любезная Валерія!

   "Жребій брошенъ, и я должна разъиграть трудную роль. Я рискнула многимъ, -- счастіемъ всей моей будущей жизни. Разскажу вамъ все, что случилось со мною за ото время. Вы, разумѣется, знаете, когда исчезла я илъ пансіона. Я ушла съ Джервисомъ, и черезъ нѣсколько минуть къ намъ присоединился пріятель его, котораго онъ представилъ мнѣ какъ маіора Аргата. Мы пришли въ церковь, гдѣ насъ уже ждали.
   "-- Душа моя, сказалъ онъ мнѣ. Позволеніе у меня въ карманѣ; священникъ насъ ждетъ, и все готово. Пріятель мой и другіе будутъ свидѣтелями. Вы сказали, что любите меня; докажите же, что вы говорили правду, и будьте моею женою.
   "Я затрепетала. Не могла говорить. Слова замирали у меня на губахъ Я взглянула на него умоляющими глазами; но сопротивленіе мое было только формою приличія и я очутилась съ нимъ передъ алтаремъ. Отступленіе сдѣлалось невозможно; я была такъ взволнованна, что залилась слезами. Не знаю, что подумалъ священникъ о моемъ поведеніи и нарядѣ, вовсе не подвѣнечномъ; но полковникъ вручилъ свой отпускъ товарищу, а тотъ передалъ его священнику. Наконецъ мы подошли къ алтарю; голова у меня кружилась; я почти не помнила, что говорила, но повторяла отвѣты, и сдѣлалась женой. Когда обрядъ кончился, я хотѣла встать съ колѣнъ, но упала, и была отведена полковникомъ въ сосѣднюю комнату. Черезъ нѣсколько времени онъ спросилъ меня, въ состояніи ли я вписать свое имя въ церковную книгу, и подалъ мнѣ перо. Священникъ указалъ мнѣ въ книгѣ мѣсто, и я написала: "Адель Шабо". Я вспомнила, какое впечатлѣніе могла произвести эта надпись на моего мужи и склонила голову на руки.
   -- "Я велю подать воды, сказалъ священникъ, выходя изъ комнаты ей дурно.
   "Когда онъ удалился, и слышала, какъ полковникъ заговорилъ съ товарищемъ вполголоса. Вѣроятно они думали, что я не въ состояніи ихъ слышатъ, но разговоръ ихъ интересовалъ меня слишкомъ сильно.
   "-- Да, сказалъ полковникъ, она подписалась, но она не знаетъ, что дѣлаетъ. Повѣрьте мнѣ, это такъ, какъ я вамъ говорилъ.
   "Я не слышала, что отвѣчалъ ему маіоръ, но онъ продолжалъ:
   "-- Тѣмъ лучше; бракъ выходитъ незаконный и я могу заставитъ ея родителей принять какія мнѣ угодно условія.
   "Послѣ этого я уже не могла сомнѣваться. Онъ женился на мнѣ въ увѣренности, что женился на Каролинѣ Стенгопъ, а не на Адели Шабо. Кровь похолодѣла у меня въ жилахъ; я лишилась чувствъ а упала бы подъ столъ, если бы они не поспѣшили поддержатъ меня. Я очнулась, когда пришелъ священникъ съ водою. Мужъ шепнулъ мнѣ, что пора ѣхать, и что экипажъ ждетъ насъ у дверей. Не помню, какъ вышла я изъ церкви; я опомнилась уже въ экипажѣ и залилась слезами. Какъ странно, Валерія, что мы въ одно и то же время такъ храбры и такъ малодушны. Повѣрите ли , что когда я опомнилась, зная, что мужъ мой обманулся, когда я увидѣла, что дѣло идетъ о счастьи всей моей будущей жизни, я порадовалась тому, что все уже кончено, и не захотѣла бы ни за что въ мірѣ быть снова свободной. Успокоившись нѣсколько, я разсудила, что пора дѣйствовать. Я отерла слезы, улыбнулась, и сказала мужу державшему меня за руку :
   "--Я знаю, -- я поступила глупо, необдуманно; но я не успѣла опомниться.
   "-- Неужели вы думаете, что пылкость вашихъ чувствъ уменьшить мою любовь? отвѣчалъ онъ. Нѣтъ, нѣтъ, вы мнѣ тѣмъ дороже, что принесли для меня жертву.
   "Сообразите, Валерія, эти слова съ тѣмъ, что говорилъ онъ за четверть часа на счетъ моихъ родителей. Право, я готова повѣрить, что въ человѣкѣ двѣ души, одна дурная, а другая хорошая, и что онѣ вѣчно спорятъ за первенстно; одна стоить за этотъ міръ, другая за будущій, и злая душа позволяетъ доброй имѣть на насъ вліяніе, но только съ тѣмъ условіемъ, чтобы и она ее была лишена его. Полковникъ, напримѣръ, я увѣрена, говорилъ правду и дѣйствительно любить меня, какъ Каролину Стентонъ, которая доставитъ ему, кромѣ того, и мірскія выгоды; и злая душа не заглушитъ утихъ чувствъ, не мешающихъ удовлетворенію ея желаній. Борьба качнется, когда алое начало уходить, что оно обманулось въ своихъ надеждахъ, и вслѣдствіе этого захочетъ уничтожить побужденіе добраго. Теперь онъ меня любитъ, и будетъ любить, если разочарованію не вырветъ изъ его сердца неглубокій корень привязанности. Я должна ограждать и беречь ее, пока она не укоренится. Я сдѣлаю все, что можетъ сдѣлать женщина.
   "-- Куда мы идемъ? спросила я.
   "-- Миль за двадцать отъ Лондона, отвѣчалъ онъ. А завтра вы можете располагать временемъ, какъ угодно.
   "-- Мнѣ все равно гдѣ быть, лишь бы съ вами, отвѣчала я. Но не откажете мнѣ въ моей первой просьбъ.
   "-- Можете быть увѣрены, что не откажу.
   "-- Везите меня куда угодно, только не воротимся въ Лондонъ раньше трехъ мѣсяцевъ. Вы чувствуете, вѣроятно, что я имѣю на это причины.
   "-- Извольте. Три мѣсяца мы будемъ жить другъ для друга.
   "-- И не будемте говорить о будущемъ.
   "-- Понимаю, и исполню ваше желаніе. Я даже не буду вести переписки; ничто не должно васъ безпокоить или тревожить.
   "-- На три мѣсяца, сказала я, протягивая ему руку.
   -- Да, отвѣчалъ онъ. Сказать вамъ правду, я и самъ имѣлъ это намѣреніе. Надо ковать желѣзо, покамѣстъ оно горячо, но чтобы употребить его въ дѣло, надо обождать, покамѣстъ оно не простынетъ. Вы понимаете меня,-- довольно же объ этомъ.
   "Мужъ мой сдержалъ до-сихъ-поръ свое слово. Теперь мы на комберлендскихъ озерахъ. Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ, кажется, мѣста благопріятнѣе для моихъ цѣлей. Покой и безмолвная красота этихъ водъ не можетъ не отражаться на душѣ,-- а полковникъ конечно человѣкъ съ душою. Я употребляю всѣ усилія женщины, чтобы ему нравиться, и молю только Бога, чтобы мнѣ удалось утвердиться въ его сердце прежде, нежели рушатся его мірскія надежды. Молитесь за меня, Валерія, молитесь за любящую васъ

"Адель".

   Это не дурно, подумала я, но подождемъ развязки. Молиться за васъ я буду, потому-что вы достойны счастья, и никто не можетъ очаровательнѣе васъ, если вы захотите. Что влечетъ женщинъ такъ сильно къ мужчинамъ?. Конечно инстинктъ, потому что разсудокъ противъ этого. Что жъ, пусть буду я помогать другимъ дѣлать глупости, лишь бы сама ихъ ее дѣлала.
   Такъ думала я, прочитавши письмо Адели.
   Черезъ нѣсколько дней молодой Сельвинъ извѣстилъ меня письмомъ, что отецъ его сдѣланъ младшимъ судьею, и что самъ онъ заѣдетъ ко мнѣ завтра.
   -- Да, за нотами отъ Каролины, подумала я. Она, разумѣется, вручитъ ихъ мнѣ сегодня.
   Догадка моя оправдалась. Каролина принесла мнѣ за урокомъ ноты и сказала:
   -- Вотъ ноты мисъ Сельвинъ, Валерія. Можно васъ просить передать ихъ при случаѣ? Все равно когда; онѣ ей, я думаю, не очень нужны.
   И Каролина покраснѣла, встрѣтившись со мною глазами. Я, что бы наказать ее, отвѣчала :
   -- Разумѣется, не нужны. Я поѣду въ Кью недѣли черезъ двѣ или три, и возьму ихъ тогда съ собою.
   -- Но мнѣ нужны мои ноты, возразила Каролина ; а они остались въ Кью.
   -- Не ѣздить же мнѣ по вашимъ порученіямъ къ молодымъ людямъ. Кстати: я получила сегодня отъ него письмо; отецъ его сдѣланъ судьею.
   -- Больше онъ ничего не писалъ? сказала Каролина равнодушно.
   -- Ахъ, я и забыла: онъ извѣстилъ, что заѣдетъ завтра ко мнѣ; такъ вотъ я и отдамъ ему ноты.
   Лицо Каролины просіяло и она удалилась. Сельвинъ пріѣхалъ на другой день и я отдала ему ноты. Онъ извѣстилъ меня, что всѣ частныя и канцелярскія дѣла отца перешли къ нему, и спросилъ, можетъ ли онъ считать себя моимъ законнымъ повѣреннымъ.
   -- Разумѣется, отвѣчала я; только дѣла учительницы музыки не много доставятъ вамъ выгодъ.
   -- За то много удовольствія, сказалъ онъ. У васъ, вѣроятно, есть въ экономіи деньги?
   -- Мало. Къ концу года наберется можетъ-быть фунтовъ пятьсотъ.
   -- Хорошо, что вы это сказали. Случай помѣстить ихъ можетъ представиться раньше, и я объ этомъ позабочусь.
   Онъ попросилъ позволенія прочесть записку Каролины, сказалъ, что постарается найти остальныя ея ноты и завезетъ ихъ къ Жиронаку дня черезъ два, -- простился.
   Ввечеру получала я письмо отъ Ліонеля. Онъ писалъ, что познакомился въ фехтовальномъ классъ съ молодымъ офицеромъ, по имени Августомъ де-Шатонефъ, и сказалъ ему, что знаетъ въ Англія одну Шатонефъ; офицеръ спросилъ его о моихъ лѣтахъ, и получилъ надлежащій отвѣтъ.
   -- Странно, сказалъ ффицеръ; у меня была сестра; полагаютъ, что она утонула, хотя тѣло ея не было отыскано. Знаете вы, какъ ея имя ?
   "Мнѣ пришло въ голову, продолжалъ въ своемъ письмѣ Ліонель, что сказать ему ваше имя будетъ, можетъ-быть, неблагоразумно, и я отвѣчалъ, что знакомые называли васъ, помнится, Аннетой, но что навѣрное я этого не утверждаю
   "-- Такъ это не она, сказалъ онъ; мою сестру звали Валеріей. Впрочемъ, можетъ-быть, опа перемѣнила имя. Опишите мнѣ ея наружность.
   "Я догадался, что дѣло идетъ о васъ, и вспомнилъ, что вы никогда не разсказывали о вашей прошедшей жизни. На этомъ основаніи я рѣшился отклонить его отъ слѣда, пока не сообщу вамъ нашей встрѣчи, и отвѣчалъ, что вы (извините) курносы, приземисты и толсты.
   "-- Такъ это кто-нибудь другой, отвѣчалъ офицеръ. Сердце у меня сбилось, когда вы заговорили объ этой ІІІатонефъ; я очень любилъ сестру.
   "Онъ разсказалъ мнѣ кое-что изъ вашей прошедшей жизни. Я воспользовался случаемъ, и спросилъ, жива ли ваша мать. Онъ отвѣчалъ, что и она и отецъ вашъ живы.
   "Я не смѣлъ разспрашивать больше. Хорошо ли я поступилъ, или дурно?
   "Если дурно, ошибку исправить легко. Братъ вашъ (это вѣрно онъ) очень мнѣ понравился. Онъ вовсе не похожъ на другихъ французскихъ офицеровъ; онъ очень учтивъ и уменъ. Вы не можете себѣ представить, сколько чувства высказалъ онъ, когда я заговорилъ объ васъ. Сообщу ваттъ еще одно: онъ сказалъ, что отецъ вашъ ни разу даже не улыбался со времени вашей мнимой смерти".
   Это письмо подѣйствовало на меня такъ сильно, что я принуждена была удалиться къ себѣ въ комнату, чтобы скрыть свое волненіе отъ мадамъ Жиронакъ. Долго плакала я горькими слезами.
   Послѣ нѣсколькихъ часовъ размышленія, я рѣшилась извѣстить о моемъ существованіи брата Августа и позволить ему сообщить втайнѣ это извѣстіе отцу. Я хотѣла, предварительно посовѣтоваться съ судьею Сельвиномъ. Я написала ему письмо, и просила извѣстить меня, когда могу его видѣть.
   На другой день я получила отвѣтъ. Сельвинъ хотѣлъ заѣхать за мною и взять меня въ Кью, гдѣ я переночую, и на слѣдующее утро возвращусь домой. Дорогой я сказала ему, что хочу разсказать ему то, чего онъ не знаетъ еще изъ моей жизни, и попросить у него совѣта. Я разсказала ему все подробно до той минуты, когда бѣжала съ мадамъ д'Альбре изъ казармъ. Остальное онъ зналъ, и я дала ему прочесть письмо Ліонеля. Я объяснила ему мои желанія и опасенія, и просила сказать, какъ должна я поступить по его мнѣнію.
   -- Странная исторія! сказалъ онъ. Вы можете, я думаю, извѣстна родныхъ о вашемъ существованіи. Ліонель когда возвратится?
   -- Мнѣ стоитъ только написать ему, такъ онъ и явится.
   -- Такъ попросите его пріѣхать съ вашимъ братомъ, и устройте съ нимъ дѣло. Мнѣ, право, хочется видѣть васъ замужемъ, а сына моего женатымъ; хочется сдѣлаться дѣдушкой.
   -- Что касается до моего замужства, на это плохая надежда.
   -- Есть много счастливыхъ супруговъ. Я напримѣръ: развѣ я тиранъ въ своемъ семействѣ? Похожа жена моя на рабу?
   -- Да, есть много исключеній. Что касается до женитьбы вашего сына, то отчаяватъся вамъ нечего, потому что, кажется, онъ очень скоро.... но это секретъ, я не смѣю говорить.
   -- Я ничего не знаю, и едва ли онъ женится, не спросясь меня.
   -- Я думаю, женится; я по-крайней-мѣрѣ посовѣтую ему жениться безъ спросу; надо, чтобы дѣло стало извѣстно, когда уже нельзя будетъ его перемѣнить. И повѣрьте мнѣ, вы останетесь довольны его выборомъ. Только не говорите объ этомъ ни слова, не то вы все разстроите.
   Старый судья призадумался и потомъ сказалъ:
   -- Кажется, я васъ понялъ. Если это съ вашей стороны намекъ, такъ конечно я самъ думаю, что мнѣ не слѣдуетъ объ этомъ разспрашивать, потому что мнѣ, по многимъ причинамъ, не хотѣлось бы явиться соучастникомъ въ такой продѣлкѣ.
   Мы пріѣхали въ Кью, гдѣ я провела очень пріятный день и на слѣдующее утро возвратилась съ Сельвиномъ въ городъ. Я написала къ Ліонелю письмо, въ которомъ сообщила ему (подъ секретомъ) необходимыя подробности и просила его продолжать знакомство съ моимъ братомъ, и уговорить его ѣхать съ нимъ въ Англію, когда ему вздумается сюда воротиться. Но Ліонель не долженъ былъ говорить ему о томъ, что я ему сестра.
   Молодой Сельвинъ пріѣхалъ ко мнѣ въ тотъ же день съ нотами Каролины. Я ни слова не сказала, о томъ, что ноты эти могли бы ему вручитъ его сестра: я была увѣрена, что содержаніе тетрадки, е просто музыкальное. Я передала ноты Каролинѣ, и замѣтивъ черезъ нѣсколько дней, что она блѣдна и встревожена, попросила позволенія взятъ ее на день къ себѣ. Мистеръ Сельвинъ явился случайно черезъ нѣсколько минутъ послѣ нашего пріѣзда, но въ послѣдніе два мѣсяца такія случайности были не рѣдки.
   Читатель видитъ, что я усердно помогала устроить это дѣло. Я дѣлала это отчасти изъ благодарности къ старому Сельвину. Каролина была прекрасная дѣвушка, достойная его сына, наслѣдница богатаго имѣнія; и притомъ послѣ брака она была обезпечена средствами самаго Сельвина. Я считала, что окажу этимъ услугу и ей и ему, и потому не колебалась.
   Къ послѣдній день сентября Каролина вышла изъ школы и отправило" со мною къ мадамъ Жиронакъ. Сельвинъ уже получилъ письменное позволеніе жениться. Мы поѣхали въ церковь, обрядъ былъ совершенъ, и Сельвинъ уѣхалъ съ женою къ отцу въ Кью. Старикъ, быль уже приготовленъ къ этой новости, и принялъ ихъ ласково. Мистрисъ Сельвинъ и сестры, любившія Каролину, послѣдовали его примѣру. Все обошлось очень мирно и весело. По нѣкоторымъ причинамъ я просила Сельвина не извѣщать покамѣстъ о своемъ бракъ родителей Каролины, и онъ обѣщалъ молчать.
   Если для мистрисъ Брадшау потребовалось двѣ стклянки одеколоню по случаю бѣгства Адели Шабо, то можете себѣ вообразить, сколько истреблено ихъ при вѣсти о бѣгствѣ богатой наслѣдницы, порученной ея надзору.
   Каролина не гостила въ это время у меня, и слѣдовательно я оставалась въ сторонѣ. Никто не видѣлъ ее гуляющею съ молодымъ человѣкомъ, никто не замѣтилъ, чтобы она вела съ кѣмъ-нибудь переписку. Я сказала мистрисъ Брадшау, что по всей вѣроятности она бѣжала къ теткѣ, леди Батерстъ. Мистрисъ Брадшау, основываясь на этихъ словахъ, написала мистеру Стенгопу, что дочь его убѣжала, вѣроятно, къ теткѣ. Мистръ Стенгопъ взбѣсился; онъ полетѣлъ прямо къ леди Батерстъ, которой уже давно не видалъ, и началъ требовать отъ нея дочь. Леди Батерстъ отвѣчала, что она ничего о ней не знаетъ: Стенгопъ ей не повѣрилъ, и они разстались, размѣнявшись крупными словами.
   Черезъ нѣсколько дней полковникъ и Адель пріѣхали въ городъ: условленные три мѣсяца уже миновались. Теперь я должна разсказать то, что узнала только черезъ нѣсколько дней, при свиданіи съ Аделью, узнавшей все это отъ полковника.
   Пріѣхавъ въ Лондонъ, полковникъ, все еще увѣренный, что женился на Каролинѣ Стенгопъ, а не на Адели Шабо, отправился, не говоря ни слова, въ Гросвеноръ-скверъ, къ мистеру Стенгопу. Это было недѣли двѣ послѣ бѣгства Каролины. Онъ засталъ мистера Стенгопа и жену его въ гостиной. Стенгопъ, прочитанъ присланную напередъ визитную карточку, принялъ его съ страшною гордостью.
   -- Что вамъ угодно? спросилъ онъ. Васъ зовутъ, кажется, полковникъ Джервисъ?
   Полковника зналъ цѣлый городъ, и не знать его значило, по его мнѣнію, самому быть человѣкомъ неизвѣстнымъ. Такой пріемъ поразилъ его.
   -- Меня зовутъ Джервисъ, отвѣчалъ онъ съ гордостью, а пришелъ я къ намъ по дѣлу вашей дочери.
   -- Моей дочери?
   -- Дочери! воскликнула мистрисъ Стенгопъ. Ужъ не вы ли сѣ ней убѣжали ?
   -- Я. Она жена моя, и кажется, этотъ союзъ не унижаетъ ее.
   -- Полковникъ! простой полковникъ! Хороша партія для моей дочери! воскликнула мистрисъ Стенгопъ. Съ ея состояніемъ она могла бы выйти за герцога. Не хочу ее видѣть. Полковникъ! Небось еще армейскій! Капитанишка какой-нибудь! Что жъ, ступайте, живите съ нею въ казармахъ, а мы вамъ не дадимъ ни пенса. Не такъ ли, Стенгопъ?
   -- Ни полполушки, отвѣчалъ Стенгопъ торжественно.
   Идите. Полковникъ, взбѣшенный такимъ пріемомъ, всталъ и сказалъ:
   -- Вы, я вижу, не имѣете и понятія о томъ, какъ ведутъ себя порядочные люди; и еслибы я зналъ, что ея родители такіе невѣжи, то я за что въ мірѣ не согласился бы на ней жениться. Впрочемъ, я могу васъ образумить: знайте, что я хотя и убѣжалъ съ вашею дочерью, но бракъ нашъ не дѣйствителенъ, потому что она обвѣнчана подъ чужимъ именемъ, и притомъ по своей волѣ, а не по моей. Приготовьтесь же принять ее, когда мнѣ вздумается прислать къ вамъ ее, а тогда посмотримъ, удастся ли вамъ выдать ее за герцога. Прощайте. Если вы захотите извиниться, -- адресъ мой у васъ.
   Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты; трудно сказать, кто изъ нихъ троихъ былъ разсерженъ всѣхъ больше.
   Полковникъ, искренно привязавшійся къ Адели, воротился домой очень не въ духѣ. Онъ бросился на софу и сказалъ женѣ:
   -- Скажу вамъ откровенно: если бы я зналъ вашихъ родителей, я ни за что въ мірѣ не женился бы на васъ. Родство и состояніе играютъ, по моему, главную роль въ женитьбѣ, а такихъ животныхъ, какъ ваши родители, я отъ роду не видывалъ. Боже мой! Породниться съ такимъ народомъ !
   -- Скажи пожалуйста, душа моя, о комъ и что ты говоришь? Мои родители! Отецъ мой убитъ на Монмартрѣ, а мать умерла еще прежде него.
   -- Такъ кто же вы? воскликнулъ полковникъ, вскочивъ съ своего мѣста. Развѣ вы не Каролина Стенгопъ?
   -- Благодаря Бога, нѣтъ. Я сто разъ говорила вамъ, что я Адель Шабо. Родители мои были люди порядочные, фамилія моя извѣстна во Франціи. Поѣдемте въ Парижъ, и вы увидите моихъ знакомыхъ и родныхъ. Я бѣдна, это правда, но революція разорила много богатыхъ людей, въ томъ числѣ и насъ. Мы бѣжали, но имѣемъ право возвратиться въ отечество. Что могло заставить васъ такъ упорно думать, что я дочь этихъ грубыхъ выскочекъ, обратившихся въ пословицу и не принятыхъ ни въ какое общество, не смотря на ихъ богатство?
   Полковникъ не зналъ, что и отвѣчать.
   -- Жалѣю, если это разочарованіе вамъ больно, продолжала Адель. Жалѣю, что я не богатая Каролина Стенгопъ; но, если я недоставила вамъ богатства, такъ могу беречь то, что у васъ есть. Лишь бы вы не были лишены удовольствій, къ которымъ вы привыкли, а мнѣ все равно, какъ я живу. Я не требовательна, и не стану вынуждать у васъ издержекъ свыше силъ. Я буду жить для васъ, и если я вамъ въ тягость, пожалуй -- умру.
   Она заключила свою рѣчь слезами, потому что горячо любила своего мужа и чувствовала, что говорила.
   Полковникъ не устоялъ противъ отъ слезъ. Онъ обнялъ ее и сказалъ:
   -- Не плачьте, Адель. Я вѣрю вамъ и люблю васъ. Я рядъ, что не женился на Каролинѣ Стенгопъ,-- она вѣрно похожа на своихъ родителей. Я обманывалъ самъ себя, и мнѣ досталась, кажется, меня, какой я не стою. Я ни за что въ свѣтѣ не хотѣлъ бы попасть въ родню къ этимъ людямъ. Мы поѣдемъ во Францію и вы познакомите меня съ вашими родными.
   Адель одержала побѣду. Полковникъ почувствовалъ, что надъ нимъ будутъ смѣяться, если узнаютъ о его промахѣ, и рѣшился ѣхать во Францію и извѣстить оттуда черезъ газеты о своемъ бракѣ. Онъ могъ жить безбѣдно и даже роскошно, и разсудилъ, что прекрасную и любящую жену во всякомъ случаѣ слѣдуетъ предпочесть богатому приданому. Адель повела дѣло такъ ловко, что полковникъ былъ счастливъ и доволенъ. Она сдержала свое слово: умѣла сберегать его деньги, и онъ благословлялъ часъ, въ который женился на ней по недоразумѣнію.
   Мистръ и мистрисъ Стенгопъ были слишкомъ раздражены въ минуту ухода полковника и не могли взвѣситъ его угрозъ; но потомъ разсудили, что дѣло ихъ плохо, если бракъ дочери не имѣетъ законной силы. Нѣсколько дней они молчали, но наконецъ рѣшились подумать о спасеніи чести дочери. Адель между-тѣмъ познакомила меня съ своимъ мужемъ и разсказала мнѣ обо всемъ случившемся. Они положили ѣхать въ Парижъ, и я подумала, что рекомендательное письмо къ мадамъ д'Альбре можетъ имъ очень пригодиться. Такъ и вышло: полковникъ былъ введенъ въ лучшее парижское общество, жена была всѣми обласкана. Когда Стенгопъ вздумалъ, наконецъ, придти квартиру къ полковнику, ихъ уже не было, и никто не зналъ, куда они дѣвались. Стенгопъ и жена его стали въ тупикъ,-- и теперь-то была пора явиться на сцену Сельвину. Я написала ему, чтобы пріѣхалъ городъ; разсказала ему всю исторію Адели, посовѣтовала отправиться немедленно къ Стенгопу и научила его, какъ съ нимъ дѣйствовать. Онъ послѣдовалъ моему совѣту, и, возвратившись назадъ, разсказалъ мнѣ о своемъ свиданіи въ слѣдующихъ словахъ:
   -- Я послалъ свою визитную карточку мистеру и мистрисъ Стенгопъ, и они приняли меня почти также ласково, какъ полковника. Я не обратилъ на это вниманія, сѣлъ не дожидаясь приглашенія и сказалъ:
   -- Вы знаете мое имя; считаю нужнымъ сказать вамъ еще, что я адвокатъ, и что отецъ мой судья въ королевскомъ судѣ. Вы, вѣроятно, встрѣчали его въ обществѣ, хотя и незнакомы съ нимъ. Мы имѣемъ удовольствіе знать вашу сестру, леди Батерстъ.
   Они сдѣлались немного привѣтливѣе: судья въ ихъ глазахъ былъ уже кое-что.
   -- Я пришелъ поговорить съ вами касательно вашей дочери.
   -- Такъ вы отъ полковника? спросила мистрисъ Стенгопъ.
   -- Нѣтъ, я съ нимъ не знакомъ.
   -- Такъ почему же вы знаете мою дочь?
   -- Я имѣлъ удовольствіе видѣть ее у моего отца. Она гостила у насъ въ Кью.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ ! воскликнула мистрисъ Стевгопъ. Я этого не подозрѣвала. Вы знаете, что она составила несчастную партію.
   -- Я знаю, что она вышла замужъ, но, кажется, не несчастна.
   -- Вышла за полковника, который приходилъ сказать намъ, что этотъ бракъ все равно что не бракъ.
   -- Я именно затѣмъ и пришелъ, чтобы вывести васъ изъ заблужденія. Полковникъ слышалъ, что дочь ваша воспитывается у мистрисъ Брадшау, и вздумалъ похититъ ее, предполагая обогатиться посредствомъ этого союза; по онъ немножко ошибся: вмѣсто вашей дочери похитилъ учительницу французскаго языка, у которой нѣтъ ни гроша за душою. Теперь онъ уѣхалъ въ Парижъ, желая избѣжать насмѣшекъ публики.
   Это извѣстіе развеселило мистера и мистрисъ Стенгопъ. Когда они успокоились, мистрисъ Стенгопъ сказала:
   -- Но вы говорите, что дочь моя вышла замужъ. За кого же?
   -- Дочь ваша была влюблена въ то время, когда полковникъ увезъ свою теперешнюю жену, и хотѣла вамъ въ томъ признаться, предполагая, что вы не откажете ей въ позволеніи выйти замужъ. Посла бѣгства полковника, когда пронесся слухъ, что онъ увезъ ее, положеніе ея сдѣлалось очень неловко, тѣмъ болѣе, что многіе утверждали, будто-бы бракъ ея не имѣетъ законной силы. Посовѣтовавшись съ избраннымъ своего сердца, она рѣшила такъ: если мисъ Стенгопъ возвратится послѣ этихъ слуховъ въ домъ своихъ родителей, скажутъ, что полковникъ, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, возвратилъ ее родителямъ, и тогда уже никакой бракъ не смоетъ пятна съ ея имени. Лучше всего было бѣжать въ свою очередь; этимъ можно было доказать, что съ полковникомъ бѣжала другая. Мисъ Стенгопъ была, какъ слѣдуетъ, обвѣнчана при почтенныхъ свидѣтеляхъ, и немедленно привезена мужемъ въ домъ его отца, который одобрилъ сдѣланное, и теперь злая молва не коснется ни мисъ Стенгопъ, ни ея достойныхъ родителей.
   -- Скажите же, за кого она вышла?
   -- За меня. Дочь ваша теперь въ домѣ судьи Сельвина, куда она пріѣхала прямо изъ подъ вѣнца, и живетъ съ моею матерью и сестрами. Отецъ хотѣлъ самъ пріѣхать къ вамъ для объясненія, но онъ ужасно занятъ. Онъ вмѣнилъ бы себѣ въ особенное удовольствіе видѣть мистера Стенгопа у себя, въ городѣ или на дачѣ. Позвольте, мистрисъ Стенгопъ, поцаловать вашу ручку.
   -- Каролина могла сдѣлать и хуже, сказала мистрисъ Стенгопъ, обращаясь къ мужу. Мистеръ Сельвинъ можетъ быть самъ судьею и даже лордомъ-канцлеромъ. Мы рады васъ видѣть, мистеръ Сельвинъ; мужъ мой заѣдетъ по дорогѣ къ вашему отцу. -- А полковникъ-то, полковникъ! Подцѣпилъ учительницу! ха, ха, ха!
   Смѣхъ ея сообщился и мастру Стенгопу, ласково протянувшему мнѣ руку.
   -- Поздравляю васъ, сказалъ онъ. Вы спасли честь моей дочери, и -- прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ,-- мы должны что-нибудь для нихъ сдѣлать
   -- Надѣюсь, вы простите Каролину.
   -- Разумѣется, подхватила мистрисъ Стенгопъ. Приведите ее къ намъ, когда угодно. -- А полковникъ, полковникъ! Увезъ учительницу! ха, ха, ха!
   Такъ кончилась эта сцена. Если бы Стенгопы не была запуганы словами полковника о незаконности его брака, и не были потомъ обрадованы его ошибкой, дѣло не обошлось бы, можетъ-статься, такъ мирно. Мнѣ остается только прибавить, что мистеръ Стенгопъ, во всемъ повидимому повиновавшійся своей супругѣ, явился къ судьѣ Сельвину, и свиданіе ихъ было самое дружеское. Когда судья объявилъ ему, что сынъ его имѣетъ достаточное состояніе, онъ сдѣлался вдругъ очень щедръ и опредѣлилъ дочери двѣ тысячи фунтовъ въ годъ при своей жизни, и еще больше по смерти. Мать приняла Каролину очень ласково. Судья сказалъ мнѣ, что знаетъ, какую роль играла я въ этомъ дѣлѣ, и пожалъ мнѣ руку.
   Мадамъ Жиронакъ, узнавши, какое дѣятельное участіе принимала я въ устройствъ этихъ двухъ браковъ, сказала мнѣ:
   -- Вы начинаете съ того, Валерія, что жените другихъ. Кончится тѣмъ, что вы найдете мужа и себѣ.
   -- Это совсѣмъ другое дѣло, отвѣчала я. Помогать другимъ я готовы, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы я и для себя искала того, чего вовсе не желаю.
   -- Предсказываю вамъ, Валерія, что вы выйдете замужъ раньше года. Припомните мои слова.
   -- Хорошо, посмотримъ, чья будетъ правда.
   Настало спокойное время, продолжавшееся всю зиму. Я занималась своими уроками. Учениковъ у меня было много и я копила деньги. На весну я ждала въ Англію Ліонеля и брата Огюста. Я ждала его съ большимъ нетерпѣніемъ; думала о немъ каждый день. Мнѣ хотѣлось узнать что-нибудь родныхъ. Мадамъ д'Альбре и Адель писали мнѣ много писемъ; посланія Адели были чрезвычайно забавны. Леди Батерстъ заѣзжала ко мнѣ нѣсколько разъ. Я была въ мирѣ со всѣми и сама съ собою. Наконецъ я получила письмо отъ Ліонеля, въ которомъ онъ извѣщалъ меня, что черезъ нѣсколько дней будетъ въ Англіи, и насилу уговорилъ ѣхать съ нимъ коего брата, который не могъ совершить этой поѣздки на свои собствѣнныя деньги, а не хотѣлъ быть обязанъ другому. Наконецъ однакожъ онъ согласился.
   -- Такъ я увижу тебя опять, мой Огюстъ! подумала я, и вспомнивъ о томъ времени, когда мы жили съ нимъ у бабушки. Бѣдная какъ я ее любила, и какъ стоила она этой любви!-- я думала, чѣмъ была бы я, еслибы осталась при ней, и наслѣдовала ея небольшое состояніе? Разсудивши я угадала, что теперь мнѣ лучше, и что, слѣдовательно, все къ лучшему. А на-счетъ будущаго я рѣшила, что никогда не выйду замужъ.
   Мысли мои прервалъ какой-то незнакомый господинъ, пришедшій къ Жиронаку. Я сказала ему, что Жиронака нѣтъ дома, и что онъ возвратится, вѣроятно, черезъ полчаса.
   -- Позвольте же мнѣ его дождаться, сказалъ незнакомецъ, я, прочемъ, не хочу отнимать у васъ времени; велите проводитъ меня въ другую комнату, если вы заняты.
   Я просила его сѣсть. Это былъ французъ. Онъ хорошо говорятъ по-англійски, но скоро узналъ, что я ему соотечественница, и разговоръ нашъ продолжался по-французски. Онъ сказалъ мнѣ, что онъ графъ де-Шаваннъ. Я должна описать вамъ его наружность: росту небольшаго, но хорошо сложенъ; черты лица довольно изнѣженныя, но красивыя. Женственное выраженіе его уничтожали усы, мягкіе и вьющіеся. Обращеніе особенно пріятное, разговоръ живой и умный. Онъ мнѣ понравился въ эти полчаса. Жиронакъ прервалъ нашъ tête-à-tête; и кончивши дѣло (объ изданіи какой-то пьесы для флейты), графъ ушелъ.
   -- Вотъ кого выбралъ бы я вамъ въ мужья, сказалъ мнѣ Жиронакъ. Не правда ли, очень любезный человѣкъ?
   -- Да. Кто онъ?
   -- Исторію его разсказать не долго, отвѣчалъ Жиронакъ. Отецъ его эмигрировалъ съ Бурбонами, но не сдѣлался ни музыкантовъ, ни учителемъ французскаго языка. У него осталось немного денегъ, и онъ пустился въ торговлю. Онъ ѣздилъ въ Америку, Гаванну и Вестъ-Индію; перелетѣвши черезъ Атлантическій океанъ разъ двадцать впродолженіе послѣдней войны, онъ нажилъ до 40,000 фунтовъ. Во время реставраціи онъ возвратился въ Парижъ и принялъ свое прежнее титло, оставленное имъ въ торговлѣ. Людовикъ XVIII принялъ его очень милостиво и сдѣлалъ кавалеромъ ордена Почетнаго Легіона. Онъ возвратился сюда для окончанія своихъ дѣлъ и умеръ скоропостижно, оставивъ сына, котораго вы сейчасъ видѣли. Это его единственный наслѣдникъ; онъ одинъ какъ перстъ на свѣтѣ и получилъ большое состояніе. Во время кончины отца, онъ былъ еще въ училищѣ. Теперь ему двадцать-четыре года, и онъ уже три года какъ владѣетъ своимъ капиталомъ, находящимся въ англійскомъ банкѣ. Англія нравятся ему, кажется, больше Франція; большую часть жизни онъ проводитъ въ Лондонѣ. Онъ человѣкъ съ большими дарованіями; хорошій музыкантъ и даже композиторъ; вообще прекрасный молодой человѣкъ, подъ пару мадмоазель де-Шатонефъ. Вотъ вамъ его исторія; остается сыграть свадьбу.
   -- Это дѣйствительно еще остается, и -- останется.
   -- Mais, que voulez-vous, mademoiselle? воскликнулъ Жиронакъ. Кого-же вамъ еще надо?
   -- Я согласна, что графъ очень любезный человѣкъ. Развѣ этого мало? А вы хотите меня выдать за человѣка, котораго я видѣла всего только полчаса. Благоразумно ли это?
   -- Онъ богатъ, знатенъ, даровитъ, красивъ, образованъ; вы сами говорите, что онъ вамъ нравится. Чего же вамъ еще?
   -- Онъ не влюбленъ въ меня; а я не влюблена въ него.
   -- Вы дитя; и я не хочу терять напрасно труда отыскивать вамъ мука. Умрите старой дѣвой.
   И онъ вышелъ, притворяясь разсерженнымъ.
   Насколько дней спустя явился Ліонель. Сердце мое сильно забила.
   -- Онъ здѣсь, сказалъ онъ, отвѣчая мнѣ на непроизнесенный еще вопросъ. Я пришелъ спросить, когда намъ пріѣхать, и сказать ли, ему что-нибудь, прежде нежели онъ явится?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не говорите ему ничего, пусть сейчасъ пріѣдетъ; -- скоро вы воротитесь?
   -- Черезъ полчаса. Я остановился на моей старой квартирѣ въ Суффолкъ-стритѣ. До свиданья.
   Онъ удалился. Жиронаковъ не было дома, и они должны были возвратиться не раньше какъ часа черезъ два. Полчаса показались цѣлою вѣчностью; наконецъ раздался стукъ въ двери. Ліонель; вошелъ съ братомъ Огюстомъ, который очень выросъ и похорошелъ.
   -- Мадамъ Жиронакъ нѣтъ дома? спросилъ Ліонель.
   -- Нѣтъ.
   -- Позвольте представить вамъ Огюста де Шатонефа, лейтенанта на службѣ его величества короля французскаго.
   Августъ поклонился, посмотрѣлъ на меня пристально,-- и изумленіе выразилось у него на лицѣ.
   -- Извините меня, проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ, но -- вы должны быть Валерія.
   -- Да, Огюстъ, я Валерія! воскликнула я, бросаясь къ нему въ объятія.
   Мы сѣли и заплакали. Ліонель тоже не могъ удержаться отъ слезъ.
   -- Загсамъ вы скрывали это отъ меня, Ліонель? сказалъ онъ черезъ насколько времени.
   -- Я исполнялъ волю вашей сестры, отвѣчалъ Ліонель. Теперь я оставляю васъ наединѣ; вамъ есть много чего поразсказать другъ другу. Къ обѣду я возвращусь.
   Онъ ушелъ. Я разсказала брату вкратцѣ свою исторію, и обѣщала сообщить ему подробности послѣ. На вопросъ мой о нашемъ семейства, онъ отвѣчалъ:
   -- Никто не подозрѣвалъ, чтобы тебя скрыла у себя мадамъ д'Альбре. Она была, какъ тебѣ извѣстно, въ казармахъ до самаго отъѣзда моего отца, ролина.
   -- Он хотел узнать, кто я, а я не хотела сказать. Он спрашивал у служанки дома, где я остановилась, и вероятно подкупил ее. На другой день она пришла попросить у меня мою визитную карточку, затем, говорит, чтобы хозяйка могла записать мое имя в книге без ошибки. Я знала, что хозяйка ее не присылала, потому что я сама записала в книгу мое имя, по ее просьбе, три дня тому назад. Я догадалась, что мое имя нужно джентльмену, который всюду меня преследовал, и отдала служанке вашу карточку, которая случайно попала мне под руку. На другой день, в книжной лавке, джентльмен обратился ко мне, называя меня вашим именем; я отвечала, что это не мое имя, и просила его оставить разговор. Вчера, уезжая из Брайтона, я заметила, что служанка списывает адресы с моих шкатулок и ящиков; а они были адресованы на ваше имя, к мистрисс Брадшау.
   -- Вы поступили очень неблагоразумно, -- сказала я, -- вы можете сильно компрометировать Каролину.
   -- Не бойтесь, Валерия. Я вела себя так скромно, что это никому не повредит.
   -- Я и не говорю ничего против этого, но все-таки вы должны согласиться, что поступили неблагоразумно.
   -- Согласна, но ведь не всякая же так рассудительна, как вы. Во всяком случае, встретивши опять этого джентльмена, я могу распутать, что напутала; только вряд ли это случится.
   -- А к нам, -- сказала Каролина, -- приходили двое молодых людей, и один из них у нас обедает.
   -- В самом деле? А я не одета. Но делать нечего, не могу же я ехать к мистрисс Брадшау переодеться.
   -- Очень красивый молодой человек, не правда ли, Валерия?
   -- Да, и очень богатый.
   -- Это досадно, -- заметила Адель. -- Переодеться я никак не успею.
   -- Полноте, -- сказала Каролина, -- вы знаете, что такой туалет идет вам гораздо лучше вечернего костюма. Не отрицайте этого.
   -- Я ничего не отрицаю и не утверждаю, -- отвечала, смеясь, Адель, -- исключая того, что я женщина. Делайте из этого какие хотите выводы, мне все равно.
   Обед был очень веселый. Адель беспрестанно задевала Лионеля, но напрасно. Он не обращал внимания ни на кого, кроме меня. Между прочим, он шепнул мне:
   -- Мне не странно сидеть за столом с другими, но возле вас я чувствую, что мне как-то неловко. Старая привычка много значит. Я готов вскочить и переменить вашу тарелку.
   -- Я очень рада, Лионель, что вы заняли в обществе место, принадлежащее вам по рождению. Скоро вы будете сидеть за столом с лицами позначительнее Валерии де Шатонеф.
   -- Но не с теми, кого бы я уважал больше вас, -- сказал он.
   За обедом я сказала о приглашении мистера Сельвина и прибавила, что и мадам Жиронак как любительнице цветов не мешало бы поехать на митинг.
   -- Нет, -- отвечала она, -- я останусь дома зарабатывать деньги.
   -- Madame! -- воскликнул муж ее, притворяясь рассерженным и ударивши по столу кулаком, так что все рюмки заплясали. -- Вы этого не сделаете. Я не потерплю, чтобы вы вечно шли наперекор моей воле. Вы не останетесь дома зарабатывать деньги. Вы поедете мотать их. Да, сударыня, я требую повиновения, -- вы поедете, и я приглашаю мистера Лионеля и мадмуазель де Шабо поехать с нами и быть свидетелями, что я глава в семействе. Молчите, сопротивление будет напрасно.
   -- Варвар! -- возразила мадам Жиронак. -- Так я насильно должна ехать на праздник? Жестокий человек, вы терзаете меня! Но, делать нечего, покоряюсь судьбе моей. Пожалейте меня, друзья мои; вы не знаете, что это за чудовище.
   -- Я доволен вашим послушанием и позволяю вам поцеловать меня.
   Мадам Жиронак была в восторге от мысли, что поедет на праздник, и осыпала мужа своего поцелуями. Адель и Лионель приняли приглашение Жиронака, и дело было устроено.
   Настал день праздника. Утро было прелестное. Мы были уже все одеты, и карета Жиронака подана, когда приехал в своем экипаже мистер Сельвин. Я представила ему Каролину; она была превосходно одета и очень хороша собою. Мистер Сельвин говорил мне когда-то, что он знаком с леди Батерст; он очень был рад познакомиться и с Каролиной, но никак не мог догадаться, как она очутилась здесь. При ней он, разумеется, об этом не спрашивал.
   При входе в сад мы встретили молодого Сельвина, который ждал нас, чтобы проводить к матери и сестрам, приехавшим сюда прямо из Кью. Через полчаса подоспел и Жиронак с женою, Аделью и Лионелем. Мистер Сельвин крепко пожал ему руку и представил его своему семейству; я же представила ему Жиронаков и Адель
   Шабо; она никогда не была так хороша, как в этот день. Все проходящие на нее заглядывались. Мы стояли все вместе, как вдруг между нами явилась леди Батерст.
   -- Каролина! -- воскликнула она. -- И вы здесь! -- прибавила она, обращаясь ко мне.
   Каролина бросилась ее целовать.
   -- Вы помните, тетушка, мистера Сельвина?
   -- Кажется, -- сказала леди Батерст, отвечая на его поклон. -- Эта встреча ужасно меня озадачила.
   -- Пойдемте со мною, тетушка, я все вам расскажу.
   Они сели на скамье в некотором расстоянии и начали разговаривать. Через несколько минут леди Батерст встала и подошла к нам, держа Каролину под руку.
   Сперва она поблагодарила мистера Сельвина за то, что он привез ее племянницу на праздник, а потом обратилась ко мне, и, подавая мне руку, сказала не без волнения:
   -- Валерия! Надеюсь, что мы с вами друзья. Мы не поняли друг друга.
   Гнев мой уже давно прошел, и я пожала ее руку. Она отвела меня в сторону и сказала:
   -- Я должна просить у вас извинения, Валерия, я не. ..
   -- Нет, нет, -- прервала я ее, -- я была слишком горда.
   -- У вас доброе сердце, Валерия; не будем же об этом говорить. Познакомьте меня с вашими.
   Я представила ее. Леди Батерст была очень любезна со всеми, но больше всех понравилась ей Адель Шабо, с которой она и вступила в разговор. Адель, конечно, нельзя было принять по наружности за учительницу французского языка. В ней было что-то аристократическое.
   В это время какой-то хорошо одетый человек поклонился, как мне показалось, леди Батерст и прошел дальше. Адель Шабо покраснела, как будто он ей знаком, но на поклон его не отвечала.
   -- Знаете, кто это такой, мадмуазель Шабо? -- спросила Каролина. -- Мне показалось, что он кланяется вам, а не тетушке.
   -- Я видела его когда-то, но не помню, как его зовут, -- ответила Адель довольно равнодушно.
   -- Я могу вам это сказать, -- сказала леди Батерст. -- Это полковник Джервис, человек очень образованный, но не в моем вкусе; я не хочу сказать о нем ничего дурного, а только он, говорят, уж слишком светский человек.
   -- Что, он хорошей фамилии? -- спросила Адель.
   -- О да. Однако мне пора; прощайте. Вон идут мои спутники. Каролина, я заеду к вам завтра в три часа, и мы устроим наши дела.
   Леди Батерст простилась со всем обществом и сказала мне: au revoir, Валерия.
   Вскоре затем мы согласились ехать домой. Мистер Сельвин должен был поспешить в Кью, и я не хотела ехать в его коляске с Каролиною в Лондон; мы все уселись в экипаж Жиронака и уехали.
   Я была очень рада встрече и примирению с леди Батерст, за себя и за Каролину, которая хоть и говорила, что хочет писать к тетушке, но беспрестанно откладывала исполнение этого намерения по неизвестным причинам. Случай свел их теперь, и я надеялась, что леди Батерст будет за нею присматривать.
   Вечером я заметила, что Адель и Каролина долго разговаривали вполголоса. Я догадывалась, что предметом беседы был джентльмен, появление которого вызвало румянец на лице Адели. Леди Батерст приехала к нам на следующий день и выслушала от меня и Каролины подробный рассказ обо всем, случившемся с нами с тех пор, как мы с нею расстались. Она сказала, что так как Каролина отдана в пансион отцом, то она не имеет никакого права взять ее оттуда, но будет посещать ее как можно чаще. Она поздравила меня с независимым положением, сказала, что надеется на продолжение нашей дружбы, и просила посещать ее в свободное время. Так как впереди было еще три недели праздников, то она просила нас погостить у нее на даче, на берегу Темзы.
   Родители Каролины жили в это время в Брайтоне и задавали там веселые пиры. Леди Батерст обещала прислать за нами на другой день экипаж и уехала.
   На следующий день мы отправились в Ричмонд и провели там больше двух недель. Я была счастлива; я как будто вновь переживала прошедшее время, и мне стало жаль, когда срок нашего пребывания в этом месте кончился.
   Не успели мы возвратиться из Ричмонда, как нас с Каролиной пригласили в Кью дня на два или на три.
   Мы согласились и были уже готовы к отъезду, когда явилась Адель и изъявила желание поговорить со мною наедине.
   -- Я знаю, Валерия, -- сказала она, когда мы вошли с нею ко мне в комнату, -- вы считаете меня ветреною девочкою, да может быть вы и правы; однако же, оказывается, что я еще не так ветрена, как сама о себе думала; теперь я в критическом положении и пришла просить у вас совета, -- совета против моих собственных чувств, потому что, скажу вам откровенно, я ужасно влюблена и, кроме того, сильно желаю избавиться от необходимости давать уроки. Мне представляется случай, а воспользоваться им все еще как-то страшно, и вот я пришла к вам, благоразумной и осторожной, в полной уверенности, что вы выслушаете мою историю и скажете мне, как должна я, по вашему мнению, поступить. Вы помните, я рассказывала вам, как преследовал меня в Брайтоне какой-то джентльмен, и как я, шутки ради, выдала себя за Каролину Стенгоп. Я не думала встретить его когда-нибудь опять, но через три дня по возвращении из Брайтона таки встретила. Служанка дома, в котором я жила, очевидно, доставила ему мой адрес, он отправился вслед за мною и подошел ко мне, когда я шла домой. Он сказал мне, что не мог сомкнуть глаз со времени нашей первой встречи и влюблен в меня честным образом. Я отвечала ему, что он ошибается, принимая меня за Каролину Стенгоп; что меня зовут Адель Шабо, и что, зная это, он переменит, вероятно, свои чувства. Он, разумеется, начал это оспаривать и попросил позволения прийти ко мне; я отказала, и тем кончилось наше первое свидание.
   Потом я не видела его до тех пор, пока он не прошел мимо нас в саду, когда я разговаривала с леди Батерст. Он сказал мне, что служит в армии, но не назвал себя по имени. Вы помните, что говорила о нем леди Батерст? С тех пор, как вы уехали в Ричмонд, он каждый день старался где-нибудь меня видеть, и я должна сознаться, что я с каждым днем находила все больше и больше удовольствия с ним видеться. Встретившись с ним в первый раз после гулянья в саду, я сказала, что он, вероятно, все еще считает меня за Каролину Стенгоп, тем более что видел меня с ее теткой, но что я Адель Шабо, бедная девушка, а не богатая наследница. Он отвечал, что знакомство с леди Батерст уже ручается за всякую женщину, и что он и не думал справляться о моем состоянии, потому что ищет моей руки, а не приданого. С тех пор я виделась с ним почти каждый день. Он сказал мне свое имя и сделал предложение, несмотря на мои уверения, что я Адель Шабо, а не Каролина Стенгоп. Знаю только одно: что я сильно к нему привязалась, и если не выйду за него замуж, так буду несчастна. И она залилась слезами.
   -- О чем же печалиться, Адель? -- сказала я. -- Вы его любите, он вам предлагает свою руку, -- и мой совет прост: выходите за него.
   -- Да, -- отвечала Адель, -- если бы все было так, как кажется. Несмотря на его уверения, что он любит меня как Адель Шабо, я уверена, что он считает меня за Каролину Стенгоп. Может быть, он вообразил себе, что я романическая девушка, которой непременно хочется, чтобы на ней женились pour ses beaux yeux, и потому скрывает, что она наследница богатого имения. Вследствие этого он притворяется, может быть, что верит моей бедности. Вот в этом-то и вся задача, Валерия. Если он женится и узнает потом, что обманулся, не будет ли это ему досадно? Не разлюбит ли он меня? Не будет ли он винить меня за собственную ошибку, как это часто случается? Это убьет меня, потому что я люблю его, люблю всею душою. Но может быть, я и ошибаюсь; может быть, он действительно любит Адель Шабо, и если я ему откажу, так оттолкну от себя счастье благодаря предубеждению. Что мне делать, Валерия? Скажите.
   -- Тут многое зависит от его характера, Адель. Вы умеете отчасти понимать людей; скажите же, какого вы о нем мнения?
   -- Не знаю. Мужчины умеют притворяться, когда дело идет о любви. Они умеют скрывать свои слабости и выказывать доблести, которых в них нет. При первой встрече я сочла его за человека гордого, почти тщеславного; но потом, когда узнала его больше, мне показалось, что я ошиблась.
   -- Нет, Адель, поверьте мне, вы не ошиблись. Тогда вы не были ослеплены, как теперь. Как вы думаете, доброе у него сердце?
   -- О, это верно. Я заметила это еще в Брайтоне: ребенок с запачканными руками наткнулся, на бегу, прямо на него, и пальцы отпечатались на его белых панталонах, так что он принужден был уйти домой переодеться. А между тем, вместо того, чтобы оттолкнуть ребенка, он удержал его от падения и сказал: "Лучше пусть запачкается мое платье, нежели разобьется твоя голова".
   -- Да, это точно доказывает, что у него доброе сердце.
   -- Так как же вы думаете, Валерия?
   -- Я думаю, что вы сделали с вашей стороны все, чтобы разуверить его, если он ошибается. Больше вы ничего не могли сделать. Положим, что он все еще в заблуждении, и что досада будет следствием открытия истины. Если он самолюбив, он не даст свету заметить, что сам себя обманул. Если у него доброе сердце, он не долго будет досадовать. Но, Адель, многое зависит и от вас. Вы должны будете воздержаться от всяких жалоб и всеми силами стараться примирить его с разочарованием. Если вы поведете дело умно, вам, вероятно, удастся; да, если у него не злое сердце, вам непременно удастся. Вы знаете себя лучше; решайте же сами.
   -- Я чувствую, глубоко чувствую, что буду в силах его утешить; я заставлю его любить меня, Валерия. Я решилась.
   -- А когда женщина действительно на это решается, то всегда успевает. Впрочем, ведь мы только предположили, что он обманывается; а может быть это и не так: вас можно полюбить и без приданого. Сначала, может статься, он преследовал вас как богатую невесту, а потом увидел, что если вы и не богаты, так хороши собою, -- и не мог устоять. Тайны людского сердца известны только одному Богу. Вы вели себя честно, и никто не может осудить вас, если вы решитесь испытать свое счастье.
   -- Благодарю вас, Валерия. Вы сняли тяжелое бремя с моей души. Рискну.
   -- Делайте что хотите, Адель; надеюсь, что вам удастся. Что касается до меня, так я и для первого в мире мужчины не сделаю лишнего шага. Как друзья они все хороши, как советники тоже иногда полезны; но выйти замуж -- это дело совсем другое. О чем вы это так серьезно толковали в углу с Каролиной?
   -- Я скажу вам правду; мы говорили о любви и замужестве, да еще о мистере Сельвине, занявшем, кажется, почетное место в мнении Каролины.
   -- Мне пора, однако же, идти. Если вам опять понадобится мой совет, я к вашим услугам.
   На следующий день Лионель пришел проститься перед отъездом в Париж. Покамест мы гостили у леди Батерст, он съездил повидаться с дядей, который принял его очень ласково. Я написала к мадам д'Альбре письмо, в котором благодарила ее за присланные подарки, и вручила Лионелю коробочку с восковыми цветами моей работы, которые просила ее принять на память от меня. В назначенный час приехал экипаж мистера Сельвина, и мы отправились в Кью.
   Сказанное мне Аделью о разговоре ее с Каролиной заставило меня делать наблюдения, и во время пребывания нашего у мистера Сельвина я убедилась, что Каролина и молодой Сельвин чувствуют друг к другу привязанность. Я не сделала на это никакого замечания, но думала о них на обратном пути в город.
   Что касается до Каролины, я не знала, ободрят ли ее чувства или нет. Чарльз Сельвин был джентльмен, человек красивый и даровитый. Все члены его семейства были люди прекрасные, и сам он отличался сердечною добротою. Каролина, в пансионе, в ее лета, не могла не соскучиться. Можно было, следовательно, предполагать, что она убежит при первом удобном случае, -- и будет несчастна: сделается добычею какого-нибудь искателя приключений или соединит судьбу свою с каким-нибудь беспечным юношей.
   Не лучше ли всего было выйти замуж за Сельвина? Конечно. Но отец и мать, мечтающие только о графах и герцогах, разумеется, не дадут своего согласия. Не сказать ли об этом леди Батерст? Но она не захочет мешаться в это дело. Сказать отцу мистера Сельвина? Нет. Свадьба не может устроиться иначе, как посредством похищения, а старик на это не согласится. Я решила предоставить это дело на волю судьбы. Я хотела занять Каролину и отклонить ее от более важной ошибки. Она сидела в таком же раздумье, как и я, и мы не произнесли ни слова, пока нас не пробудил стук колес о мостовую.
   -- Как вы задумались, Каролина, -- сказала я.
   -- А вы, Валерия?
   -- Я тоже думала. Разумеется, если не с кем разговаривать, так занимаешься собственными мыслями.
   -- А скажете вы, о чем вы думали?
   -- Да; с тем условием, чтобы и вы сказали.
   -- Хорошо.
   -- Я думала о молодом человеке.
   -- Я тоже.
   -- Он очень хорош собою.
   -- Мой тоже.
   -- Но я не влюблена в него.
   -- На это не знаю, что вам отвечать. Я не знаю, о ком вы думали.
   -- Да вы говорите о своем. Я повторяю вам, что я в него не влюблена; а думала я о Чарльзе Сельвине.
   -- И я думала о нем.
   -- И также в него не влюблены? -- спросила я, глядя ей прямо в глаза.
   Она покраснела и отвечала:
   -- Мне он очень нравится, но вспомните, что я с ним знакома очень недавно.
   -- Благоразумный ответ. Вот мы и дома. Мадам Жиронак кланяется нам в окно.
   На другой день Каролина возвратилась к мистрисс Брадшау, и я не видела ее до самой пятницы, когда приехала дать ей урок. Каролина встретила меня на пороге.
   -- О, Валерия, мне надо поговорить с вами о многом. Во-первых, у нас в пансионе ужасная тревога: Адель Шабо исчезла, неизвестно как и куда. Горничная рассказала, что несколько раз видела ее с каким-то высоким молодым человеком, и мистрисс Брадшау думает, что бегство Адели погубит добрую славу ее заведения. Она истребила по крайней мере две склянки одеколона, лежит на софе и заговаривается. Мисс Фиппс думает, что она не совсем в здравом уме.
   -- Вероятно, -- отвечала я. -- И это все?
   -- Все! Бегство кажется вам пустяками! Все! Да разве это не ужасно?
   -- Я рада, что вы смотрите на эти вещи с настоящей точки зрения. Это ручается мне, что вы не сделаете того же.
   -- Я хотела еще сказать вам, что видела отца; он приедет сюда в октябре из Брайтона. Он говорит, что пора устроить мою судьбу, а в пансионе женихов ожидать нечего.
   -- Что вы ему отвечали?
   -- Что я не желаю выйти замуж; что воспитание мое еще далеко не кончено, и что я хочу учиться.
   -- Ну-те?
   -- На это он возразил, что не намерен дольше потворствовать моим прихотям, и что в октябре я должна буду исполнить его волю.
   -- Дальше.
   -- Дальше ничего. Я не отвечала, и он уехал.
   Я ушла во внутренние комнаты, Мистрисс Брадшау бросилась мне на шею, заливаясь горькими слезами.
   -- О, мадмуазель де Шатонеф! Какое несчастье! Это ужасно! Я не переживу этого!
   -- Что за несчастье, мистрисс Брадшау! Адель говорила мне, что один джентльмен предлагает ей свою руку, и спрашивала моего совета.
   -- В самом деле?
   -- Да.
   -- Это дело другое. Но зачем же оставила она мой дом так странно?
   -- Жених, вероятно, нашел неловким взять жену из пансиона.
   -- Да, да; этого я не сообразила.
   -- И что же тут такого? Ваша учительница французского языка вышла замуж! Надеюсь, это не повредит доброй славе вашего заведения?
   -- Конечно, нет. Но эта новость была так неожиданна, что я решительно потерялась. Пойду, прилягу; это меня успокоит.
   Время шло. Только через три недели получила я письмо от Адели, теперь мистрисс де Джервис. Но прежде, нежели я сообщу вам его содержание, я должна сказать, что молодой мистер Сельвин пришел ко мне накануне отъезда Каролины в пансион и имел с ней длинное совещание, покамест я уходила поговорить с мадам Жиронак об одном деле. Через несколько дней он явился опять, повел сначала разговор о погоде, а потом начал расспрашивать о Каролине. Я знала, чего ему хочется, и подробно описала ему ее положение. Я прибавила, что она девушка добрая и была бы хорошею женою достойного ее человека. Он согласился со мною и ушел, думая, что выпытал у меня, что хотел.
   -- Через несколько дней он явился опять, по какому-то мнимому поручению от отца, и тут я известила его, что в октябре Каролину возьмут из пансиона. Это огорчило его, по-видимому, но он не забыл достать запечатанную тетрадку нот, говоря, что Каролина забыла в Кью две пьесы и по ошибке взяла вместо них другие, принадлежащие сестре его, Мэри. Одну из них, прибавил он, отыскали, но другая где-то завалялась, и он доставит ее, как скоро она будет отыскана. Он просил меня передать эти ноты Каролине и попросить ее о доставке нот его сестре.
   -- Извольте, -- отвечала я -- это по моей части: я учу ее музыке. Я привезу вам ноты вашей сестрицы, и вы зайдете за ними. Если меня не будет дома, вы можете получить их от мадам Жиронак.
   Он рассыпался в благодарностях и ушел.
  

ГЛАВА X

   Теперь прочтемте письмо Адели.
   "Любезная Валерия!
   Жребий мой брошен, и я должна разыграть трудную роль. Я рискнула многим -- счастьем всей моей будущей жизни. Расскажу вам все, что случилось со мною за это время. Вы, разумеется, знаете, когда исчезла я из пансиона. Я ушла с Джервисом, и через несколько минут к нам присоединился приятель его, которого он представил мне как майора Аргата. Мы пришли в церковь, где нас уже ждали.
   -- Душа моя, -- сказал он мне. -- Позволение у меня в кармане; священник нас ждет, и все готово. Приятель мой и другие будут свидетелями. Вы сказали, что любите меня; докажите же, что вы говорили правду, и будьте моею женою.
   Я затрепетала. Не могла говорить. Слова замирали у меня на губах. Я взглянула на него умоляющими глазами; но сопротивление мое было только формою приличия, и я очутилась с ним перед алтарем. Отступление сделалось невозможно; я была так взволнована, что залилась слезами. Не знаю, что подумал священник о моем поведении и наряде, вовсе не подвенечном; но полковник вручил свой отпуск товарищу, а тот передал его священнику. Наконец мы подошли к алтарю; голова у меня кружилась; я почти не помнила, что говорила, но повторяла ответы, и сделалась женой. Когда обряд кончился, я хотела встать с колен, но упала, и была отведена полковником в соседнюю комнату. Через несколько времени он спросил меня, в состоянии ли я вписать свое имя в церковную книгу, и подал мне перо. Священник указал мне в книге место, и я написала: "Адель Шабо". Я вспомнила, какое впечатление могла произвести эта подпись на моего мужа, и склонила голову на руки.
   -- Я велю подать ей воды, -- сказал священник, выходя из комнаты. -- Ей дурно.
   Когда он удалился, я слышала, как полковник заговорил с товарищем вполголоса. Вероятно, они думали, что я не в состоянии их слышать, но разговор их интересовал меня слишком сильно.
   -- Да, -- сказал полковник, -- она подписалась, но она не знает, что делает. Поверьте мне, это так, как я вам говорил.
   Я не слышала, что отвечал ему майор, но он продолжал:
   -- Тем лучше; брак выходит незаконный, и я могу заставить ее родителей принять какие мне угодно условия.
   После этого я уже не могла сомневаться. Он женился на мне в уверенности, что женился на Каролине Стенгоп, а не на Адели Шабо. Кровь похолодела у меня в жилах; я лишилась чувств и упала бы под стол, если бы они не поспешили поддержать меня. Я очнулась, когда пришел священник с водою. Муж шепнул мне, что пора ехать, и что экипаж ждет нас у дверей. Не помню, как вышла я из церкви; я опомнилась уже в экипаже и залилась слезами. Как странно, Валерия, что мы в одно и то же время так храбры и так малодушны. Поверите ли, что когда я опомнилась, зная, что муж мой обманулся, когда я увидела, что дело идет о счастье всей моей будущей жизни, я порадовалась тому, что все кончено, я не хотела бы ни за что в мире быть снова свободной. Успокоившись несколько, я рассудила, что пора действовать. Я отерла слезы, улыбнулась и сказала мужу, державшему меня за руку:
   -- Я знаю, я поступила глупо, необдуманно; но я не успела опомниться.
   -- Неужели вы думаете, что пылкость ваших чувств уменьшит мою любовь? -- отвечал он. -- Нет, нет, вы мне тем дороже, что принесли для меня жертву.
   Сообразите, Валерия, эти слова с тем, что говорил он за четверть часа насчет моих родителей. Право я готова поверить, что в человеке две души, одна дурная, а другая хорошая, и что они вечно спорят за первенство; одна стоит за этот мир, другая за будущий, и злая душа позволяет доброй иметь на нас влияние, но только с тем условием, чтобы и она не была лишена его. Полковник, например, я уверена, говорил правду и действительно любит меня, как Каролину Стенгоп, которая доставит ему, кроме того, и мирские выгоды; и злая душа не заглушает этих чувств, не мешающих удовлетворению ее желаний. Борьба начнется, когда злое начало увидит, что оно обманулось в своих надеждах, и вследствие этого захочет уничтожить побуждение доброго. Теперь он меня любит и будет любить, если разочарование не вырвет из его сердца неглубокий корень привязанности. Я должна ограждать и беречь ее, пока она не укоренится. Я сделаю все, что может сделать женщина.
   -- Куда мы едем? -- спросила я.
   -- Миль за двадцать от Лондона, -- отвечал он. -- А завтра вы можете располагать временем как угодно.
   -- Мне все равно где быть, лишь бы с вами, -- отвечала я. -- Но не откажите мне в моей первой просьбе.
   -- Можете быть уверены, что не откажу.
   -- Везите меня куда угодно, только не воротимся в Лондон раньше трех месяцев. Вы чувствуете, вероятно, что я имею на это причины.
   -- Извольте. Три месяца мы будем жить друг для друга.
   -- И не будем говорить о будущем.
   -- Понимаю и исполню ваше желание. Я даже не буду вести переписки; ничто не должно вас беспокоить или тревожить.
   -- На три месяца, -- сказала я, протягивая ему руку.
   -- Да, -- отвечал он. -- Сказать вам правду, я и сам имел это намерение. Надо ковать железо, покамест оно горячо, но чтобы употребить его в дело, обождать, покамест оно не простынет. Вы понимаете меня, -- довольно же об этом.
   Муж мой сдержал до сих пор свое слово. Теперь мы на Комберлендских озерах. В целом мире нет, кажется, места благоприятнее для моих целей. Покой и безмолвная красота этих вод не может не отражаться на душе, а полковник, конечно, человек с душою. Я употребляю все усилия женщины, чтобы ему нравиться, и молю Бога, чтобы мне удалось утвердиться в его сердце прежде, нежели рушатся его мирские надежды. Молитесь за меня, Валерия, молитесь за любящую вас

Адель".

   Это недурно, -- подумала я, -- но подождем развязки. Молиться за вас я буду, потому что вы достойны счастья, и никто не может быть очаровательнее вас, если вы захотите. Что влечет женщин так сильно к мужчинам? Конечно, инстинкт, потому что рассудок против этого. Что ж, пусть буду я помогать другим делать глупости, лишь бы сама их не делала.
   Так думала я, прочитавши письмо Адели.
   Через несколько дней молодой Сельвин известил меня письмом, что отец его сделан младшим судьею, и что сам он заедет ко мне завтра.
   -- Да, за нотами от Каролины, -- подумала я. -- Она, разумеется, вручит их мне сегодня.
   Догадка моя оправдалась. Каролина принесла мне за уроком ноты и сказала:
   -- Вот ноты мисс Сельвин, Валерия. Можно вас просить передать их при случае? Все равно, когда; они ей, я думаю, не очень нужны.
   И Каролина покраснела, встретившись со мною глазами. Я, чтобы наказать ее, отвечала:
   -- Разумеется, не нужны. Я поеду в Кью недели через две или три и возьму их тогда с собою.
   -- Но мне нужны мои ноты, -- возразила Каролина, -- а они остались в Кью.
   -- Не ездить же мне по вашим поручениям к молодым людям. Кстати, я получила сегодня от него письмо; отец его сделался судьею.
   -- Больше он ничего не писал? -- сказала Каролина равнодушно.
   -- Ах, я и забыла: он известил, что заедет завтра ко мне: так вот я и отдам ему ноты.
   Лицо Каролины просияло, и она удалилась. Сельвин приехал на другой день, и я отдала ему ноты. Он известил меня, что все частные и канцелярские дела отца перешли к нему, и спросил, может ли он считать себя моим законным поверенным?
   -- Разумеется, -- отвечала я, -- только занятия учительницы музыки не много доставят вам выгод.
   -- Зато много удовольствия, -- сказал он. -- У вас, вероятно, есть в экономии деньги?
   -- Мало. К концу года наберется, может быть, фунтов пятьсот.
   -- Хорошо, что вы это сказали. Случай поместить их может представиться раньше, и я об этом позабочусь.
   Он попросил позволения прочесть записку Каролины, сказал, что постарается найти остальные ее ноты и завезет их к Жиронаку дня через два, и простился.
   Вечером получила я письмо от Лионеля. Он писал, что познакомился в фехтовальном классе с молодым офицером по имени Августом де Шатонеф и сказал ему, что знает в Англии одну Шатонеф; офицер спросил его о моих летах и получил надлежащий ответ.
   -- Странно, -- сказал офицер, -- у меня была сестра; полагают, что она утонула, хотя тело ее не было отыскано. Знаете вы, как ее имя?
   "Мне пришло в голову, -- продолжал в своем письме Лионель, -- что сказать ему ваше имя будет, может быть, неблагоразумно, и я отвечал, что знакомые называли вас, помнится, Аннетой, но что наверное я этого не утверждаю.
   -- Так это не она, -- сказал он: -- Мою сестру звали Валерией. Впрочем, может быть, она переменила имя. Опишите мне ее наружность.
   Я догадался, что дело идет о вас, и вспомнил, что вы никогда не рассказывали о вашей прошедшей жизни. На этом основании я решился отклонить его от следа, пока не сообщу вам нашей встречи, и отвечал, что вы (извините) курносы, приземисты и толсты.
   -- Так это кто-нибудь другой, -- отвечал офицер. -- Сердце у меня забилось, когда вы заговорили об этой Шатонеф; я очень любил сестру.
   Он рассказал мне кое-что из вашей прошедшей жизни. Я воспользовался случаем и спросил, жива ли ваша мать? Он отвечал, что и она, и отец ваш живы. Я не смел расспрашивать больше. Хорошо ли я поступил, или дурно?
   Если дурно, ошибку исправить легко. Брат ваш (это верно он) очень мне понравился. Он вовсе не похож на других французских офицеров; он очень учтив и умен. Вы не можете себе представить, сколько чувства высказал он, когда я заговорил о вас. Сообщу вам еще одно: он сказал, что отец ваш ни разу даже не улыбался со времени вашей мнимой смерти".
   Это письмо подействовало на меня так сильно, что я принуждена была удалиться к себе в комнату, чтобы скрыть свое волнение от мадам Жиронак. Долго плакала я горькими слезами.
   После нескольких часов размышления я решилась известить о моем существовании брата Августа и позволить ему сообщить втайне это известие отцу. Я хотела предварительно посоветоваться с Сельвином. Я написала ему письмо и просила известить меня, когда могу его видеть.
   На другой день я получила ответ. Сельвин хотел заехать за мною и взять меня в Кью, где я переночую, и на следующее утро возвращусь домой. Дорогой я сказала ему, что хочу рассказать ему то, чего он не знает еще из моей жизни, и попросить у него совета. Я рассказала ему все подробно до той минуты, когда бежала с мадам д'Альбре из казарм. Остальное он знал, и я дала ему прочесть письмо Лионеля. Я объяснила ему мои желания и опасения и просила сказать, как должна я поступить, по его мнению.
   -- Странная история! -- сказал он. -- Вы можете, я думаю, известить родных о вашем существовании. Лионель когда возвратится?
   -- Мне стоит только написать ему, так он и явится.
   -- Так попросите его приехать с вашим братом, и устройте с ним дело. Мне, право, хочется видеть вас замужем, а сына моего женатым; хочется сделаться дедушкой.
   -- Что касается до моего замужества, на это плохая надежда.
   -- Есть много счастливых супругов. Я, например, разве я тиран в своем семействе? Похожа жена моя на, рабу?
   -- - Да, есть много исключений. Что касается до женитьбы вашего сына, то отчаиваться вам нечего, потому что, кажется, он очень скоро. .. Но это секрет, я не смею говорить.
   -- Я ничего не знаю, и едва ли он женится, не спросясь меня.
   -- Я думаю, женится; я, по крайней мере, посоветую ему жениться без спросу; надо, чтобы дело стало известно, когда уже нельзя будет его переменить. И поверьте мне, вы останетесь довольны его выбором. Только не говорите об этом ни слова, не то вы все расстроите.
   Старый судья призадумался и потом сказал:
   -- Кажется, я вас понял. Если это с вашей стороны намек, так, конечно, я сам думаю, что мне не следует об этом расспрашивать, потому что мне, по многим причинам, не хотелось бы явиться соучастником в такой проделке.
   Мы приехали в Кью, где я провела очень приятный день, и на следующее утро возвратилась с Сельвином в город. Я написала к Лионелю письмо, в котором сообщила ему (под секретом) необходимые подробности и просила его продолжать знакомство с моим братом и уговорить его ехать с ним в Англию, когда ему вздумается сюда воротиться. Но Лионель не должен был говорить ему о том, что я ему сестра.
   Молодой Сельвин приехал ко мне в тот же день с нотами Каролины. Я ни слова не сказала о том, что ноты эти могла бы мне вручить его сестра; я была уверена, что содержание тетрадки не просто музыкальное. Я передала ноты Каролине и, заметив через несколько дней, что она бледна и встревожена, попросила позволения взять ее на день к себе. Мистер Сельвин явился случайно через несколько минут после нашего приезда, но в последние два месяца такие случайности были нередки.
   Читатель видит, что я усердно помогала устроить это дело. Я делала это отчасти из благодарности к старому Сельвину. Каролина была прекрасная девушка, достойная его сына, наследница богатого имения; и притом после брака она была обеспечена средствами самого Сельвина. Я считала, что окажу этим услугу и ей, и ему, и потому не колебалась.
   В последний день сентября Каролина вышла из школы и отправилась со мной к мадам Жиронак. Сельвин уже получил письменное позволение жениться. Мы поехали в церковь, обряд был совершен, и Сельвин уехал с женой к отцу в Кью. Старик был уже приготовлен к этой новости и принял их ласково. Мистрис Сельвин и сестры, любившие Каролину, последовали его примеру. Все обошлось очень мирно и весело. По некоторым причинам я просила Сельвина не извещать покамест о своем браке родителей Каролины, и он обещал молчать.
   Если для мистрисс Брадшау потребовалось две склянки одеколона по случаю бегства Адели Шабо, то можете себе вообразить, сколько было истреблено их при вести о бегстве богатой наследницы, порученной ее надзору.
   Каролина не гостила в это время у меня, и следовательно, я оставалась в стороне. Никто не видел ее гуляющею с молодым человеком, никто не заметил, что она вела с кем-нибудь переписку. Я сказала мистрис Брадшау, что по всей вероятности она бежала к тетке, леди Батерст. Мистрисс Брадшау, основываясь на этих словах, написала мистеру Стенгопу, что дочь его убежала, вероятно, к тетке. Мистер Стенгоп взбесился; он полетел прямо к леди Батерст, которой уже давно не видал, и начал требовать у нее дочь. Леди Батерст отвечала, что она ничего о ней не знает; Стенгоп ей не поверил, и они расстались, разменявшись крупными словами. Через несколько дней полковник и Адель приехали в город: условленные три месяца уже миновали. Теперь я должна рассказать то, что узнала только через несколько дней, при свидании с Аделью, узнавшей все это от полковника.
   Приехав в Лондон, полковник, все еще уверенный, что женился на Каролине Стенгоп, а не на Адели Шабо, отправился, не говоря ни слова, в Гросвенор-сквер, к мистеру Стенгопу. Это было недели две после бегства Каролины. Он застал мистера Стенгопа и жену его в гостиной. Стенгоп, прочитав присланную наперед визитную карточку, принял его с страшной гордостью.
   -- Что вам угодно? -- спросил он. -- Вас зовут, кажется, полковник Джервис?
   Полковника знал целый город, и не знать его, значило, по его мнению, самому быть человеком неизвестным. Такой прием поразил его.
   -- Меня зовут Джервис, -- отвечал он с гордостью, -- а пришел я к вам по делу вашей дочери.
   -- Моей дочери?
   -- Дочери! -- воскликнула мистрисс Стенгоп. -- Уж не вы ли с ней убежали?
   -- Я. Она жена моя, и, кажется, этот союз не унижает ее.
   -- Полковник! Простой полковник! Хороша партия для моей дочери! -- воскликнула мистрисс Стенгоп. -- С ее состоянием она могла бы выйти за герцога. Не хочу ее видеть. Полковник! Небось еще армейский! Капитанишка какой-нибудь! Что ж, ступайте, живите с нею в казармах, а мы вам не дадим ни пенса. Не так ли, Стенгоп?
   -- Ни полполушки, -- отвечал Стенгоп торжественно. -- Идите.
   Полковник, взбешенный таким приемом, встал и сказал:
   -- Вы, я вижу, не имеете и понятия о том, как ведут себя порядочные люди; и если бы я знал, что ее родители такие невежи, то ни за что в мире не согласился бы на ней жениться. Впрочем, я могу вас образумить: знайте, что я хотя и убежал с вашей дочерью, но брак наш не действителен, потому что она обвенчана под чужим именем, и притом по своей воле, а не по моей. Приготовьтесь же принять ее, когда мне вздумается прислать к вам ее, и тогда посмотрим, удастся ли вам выдать ее за герцога. Прощайте. Если вы захотите извиниться, -- адрес мой у вас.
   С этими словами он вышел из комнаты; трудно сказать, кто из них троих был рассержен всех больше.
   Полковник, искренно привязавшийся к Адели, воротился домой очень не в духе. Он бросился на софу и сказал жене:
   -- Скажу вам откровенно: если бы я знал ваших родителей, я ни за что в мире не женился бы на вас. Родство и состояние играют, по-моему, главную роль в женитьбе, а таких животных, как ваши родители, я от роду не видывал. Боже мой! Породниться с таким народом!
   -- Скажи, пожалуйста, душа моя, о ком и что ты говоришь? Мои родители! Отец мой убит на Монмартре, а мать умерла еще прежде него.
   -- Так кто же вы? -- воскликнул полковник, вскочив с своего места. -- Разве вы не Каролина Стенгоп?
   -- Благодаря Бога, нет. Я сто раз говорила вам, что я Адель Шабо. Родители мои были люди порядочные.
   Фамилия моя известна во Франции. Поедемте в Париж, и вы увидите моих знакомых и родных. Я бедна, это правда; но революция разорила много богатых людей, в том числе и нас. Мы бежали, но имеем право возвратиться в отечество. Что могло заставить вас так упорно думать, что я дочь этих грубых выскочек, обратившихся в пословицу и не принятых ни в какое общество, несмотря на их богатство?
   Полковник не знал, что и отвечать. -- Жалею, если это разочарование вам больно, -- продолжала Адель. -- Жалею, что я не богатая Каролина Стенгоп; но, если я не доставила вам богатства, так могу беречь то, что у вас есть. Лишь бы вы не были лишены удовольствий, к которым вы привыкли, а мне все равно, как я живу. Я не требовательна и не стану вынуждать у вас издержек свыше сил. Я буду жить для вас, и если я вам в тягость, пожалуй -- умру.
   Она заключила свою речь слезами, потому что горячо любила своего мужа и чувствовала, что говорила. Полковник не устоял против этих слез. Он обнял ее и сказал:
   -- Не плачьте, Адель. Я верю вам и люблю вас. Я рад, что не женился на Каролине Стенгоп, -- она, верно, похожа на своих родителей. Я обманывал сам себя, и мне досталась, кажется, жена, какой я не стою. Я ни за что в свете не хотел бы попасть в родню к этим людям. Мы поедем во Францию, и вы познакомите меня с вашими родными.
   Адель одержала победу. Полковник почувствовал, что над ним будут смеяться, если узнают о промахе, и решился ехать во Францию и известить оттуда через газеты о своем браке. Он мог жить безбедно и даже роскошно и рассудил, что прекрасную и любящую жену во всяком случае следует предпочесть богатому приданому. Адель повела дело так ловко, что полковник был счастлив и доволен. Она сдержала свое слово: она умела сберегать его деньги, и он благословлял час, в который женился на ней по недоразумению.
   Мистер и мистрис Стенгоп были слишком раздражены в минуту ухода полковника, и не могли взвесить его угроз; но потом рассудили, что дело их плохо, если брак дочери не имеет законной силы. Несколько дней они молчали, но наконец решились подумать о спасении чести дочери. Адель между тем познакомила меня с своим мужем и рассказала мне обо всем случившемся. Они положили ехать в Париж, и я подумала, что рекомендательное письмо к мадам д'Альбре может им очень пригодиться. Так и вышло: полковник был введен в лучшее парижское общество, жена его была всеми обласкана. Когда Стенгоп вздумал наконец прийти на квартиру к полковнику, их уже не было, и никто не знал, куда они девались. Стенгоп и жена его стали в тупик, и теперь-то была пора явиться на сцену Сельвину. Я написала ему, чтобы он приехал в город; рассказала ему всю историю Адели, посоветовала отправиться немедленно к Стенгопу и научила его, как с ним действовать. Он последовал моему совету и, возвратившись назад, рассказал мне о своем свидании в следующих словах:
   -- Я послал свою визитную карточку мистеру и мистрис Стенгоп, и они приняли меня почти так же ласково, как полковника. Я не обратил на это внимания, сел, не дожидаясь приглашения и сказал:
   -- Вы знаете мое имя; считаю нужным сказать вам еще, что я адвокат, и что отец мой судья в королевском суде. Вы, вероятно, встречали его в обществе, хотя и не знакомы с ним. Мы имеем удовольствие знать вашу сестру, леди Батерст.
   Они сделались немного приветливее: судья в их глазах был уже кое-что.
   -- Я пришел поговорить с вами касательно вашей дочери.
   -- Так вы от полковника? -- спросила мистрисс Стенгоп.
   -- Нет, я с ним не знаком.
   -- Так почему же вы знаете мою дочь?
   -- Я имел удовольствие видеть ее у моего отца. Она гостила у нас в Кью.
   -- В самом деле! -- воскликнула мистрисс Стенгоп. -- Я этого не подозревала. Вы знаете, что она составила несчастную партию.
   -- Я знаю, что она вышла замуж, но, кажется, не несчастна.
   -- Вышла за полковника, который приходил сказать нам, что этот брак все равно, что не брак.
   -- Я именно за тем и пришел, чтобы вывести вас из заблуждения. Полковник слышал, что дочь ваша воспитывается у мистрисс Брадшау, и вздумал похитить ее, предполагая обогатиться посредством этого союза; но он немножко ошибся: вместо вашей дочери похитил учительницу французского языка, у которой нет ни гроша за душой. Теперь он уехал в Париж, желая избежать насмешек публики.
   Это известие развеселило мистера и мистрис Стенгоп. Когда они успокоились, мистрисс Стенгоп сказала:
   -- Но вы говорите, что дочь моя вышла замуж. За кого же?
   -- Дочь ваша была влюблена в то время, когда полковник увез свою теперешнюю жену, и хотела вам в том признаться, предполагая, что вы не откажете ей в позволении выйти замуж. После бегства полковника, когда пронесся слух, что он увез ее, положение ее сделалось очень неловко, тем более, что многие утверждали, будто бы брак ее не имеет законной силы. Посоветовавшись с избранным своего сердца, она решила так: если мисс Стенгоп возвратится после этих слухов в дом своих родителей, скажут, что полковник, обманутый в своих ожиданиях, возвратил ее родителям, и тогда уже никакой брак не смоет пятна с ее имени. Лучше всего было бежать в свою очередь; этим можно было доказать, что с полковником бежала другая. Мисс Стенгоп была как следует обвенчана при почтенных свидетелях и немедленно привезена мужем в дом его отца, который одобрил сделанное, и теперь злая молва не коснется ни мисс Стенгоп, ни ее достойных родителей.
   -- Скажите же, за кого она вышла?
   -- За меня. Дочь ваша теперь в доме судьи Сельвина, куда она приехала прямо из-под венца и живет с моей матерью и сестрами. Отец хотел сам приехать к вам для объяснения, но он ужасно занят. Он вменил бы себе в особенное удовольствие видеть мистера Стенгопа у себя, в городе или на даче. Позвольте, мистрис Стенгоп, поцеловать вашу ручку.
   -- Каролина могла сделать и хуже, -- сказала мистрисс Стенгоп, обращаясь к мужу. -- Мистер Сельвин может быть сам судьею и даже лорд-канцлером. Мы рады вас видеть, мистер Сельвин; муж мой заедет по дороге к вашему отцу. А полковник-то, полковник! Подцепил учительницу! Ха-ха-ха!
   Смех ее сообщился и мистеру Стенгопу, ласково протянувшему мне руку.
   -- Поздравляю вас, -- сказал он. -- Вы спасли честь моей дочери, и, -- прибавил он, обращаясь к жене, -- мы должны что-нибудь для них сделать.
   -- Надеюсь, вы простите Каролину.
   -- Разумеется, -- подхватила мистрис Стенгоп. -- Приведите ее к нам когда угодно. А полковник, полковник! Увез учительницу! Ха-ха-ха!
   Так кончилась эта сцена. Если бы Стенгопы не были запуганы словами полковника о незаконности его брака и не были потом обрадованы его ошибкой, дело не обошлось бы, может статься, так мирно. Мне остается только прибавить, что мистер Стенгоп, во всем, по-видимому, повиновавшийся своей супруге, явился к судье Сельвину, и свидание их было самое дружеское.
   Когда судья объявил ему, что сын его имеет достаточное состояние, он сделался вдруг очень щедр и определил дочери две тысячи фунтов в год при своей жизни и еще больше по смерти. Мать приняла Каролину очень ласково. Судья сказал мне, что знает, какую роль играла я в этом деле.
   Мадам Жиронак, узнавши, какое деятельное участие принимала я в устройстве этих двух браков, сказала мне:
   -- Вы начинаете с того, Валерия, что жените других. Кончится тем, что вы найдете мужа и себе.
   -- Это совсем другое дело, -- отвечала я. -- Помогать другим я готова, но из этого не следует, чтобы я и для себя искала того, чего вовсе не желаю.
   -- Предсказываю вам, Валерия, что вы выйдете замуж раньше года. Припомните мои слова.
   -- Хорошо, посмотрим, чья будет правда.
   Настало спокойное время, продолжавшееся всю зиму. Я занималась своими уроками. Учеников у меня было много, и я копила деньги. На весну я ждала в Англию Лионеля и брата Огюста. Я ждала его с большим нетерпением; думала о нем каждый день. Мне ужасно хотелось узнать что-нибудь о родных. Мадам д'Альбре и Адель писали мне много писем; послания Адели были чрезвычайно забавны. Леди Батерст заезжала ко мне несколько раз. Я была в мире со всеми и сама с собою. Наконец, я получила письмо от Лионеля, в котором он извещал меня, что через несколько дней будет в Англии и насилу уговорил ехать с ним моего брата, который не мог совершить этой поездки на свои собственные деньги, а не хотел быть обязан другому. Наконец, однако ж, он согласился.
   -- Так я увижу тебя опять, мой Огюст! -- подумала я и вспомнила о том времени, когда мы жили с ним у бабушки. Бедная бабушка! Как я ее любила, и как стоила она этой любви! Я подумала, чем была бы я, если бы осталась при ней, и наследовала ее небольшое состояние? Рассудивши, я увидела, что теперь мне лучше, и что, следовательно, все к лучшему. А насчет будущего я решила, что никогда не выйду замуж.
   Мысли мои прервал какой-то незнакомый господин, пришедший к Жиронаку. Я сказала ему, что Жиронака нет дома, и что он возвратится, вероятно, через полчаса.
   -- Позвольте же мне его дождаться, -- сказал незнакомец. -- Я, впрочем, не хочу отнимать у вас времени; велите проводить меня в другую комнату, если вы заняты.
   Я просила его сесть. Это был француз. Он хорошо говорил по-английски, но скоро узнал, что я ему соотечественница, и разговор наш продолжался по-французски. Он сказал мне, что он граф де Шаванн. Я должна описать вам его наружность: роста небольшого, но хорошо сложен; черты лица довольно изнеженные, но красивые. Женственное выражение его уничтожали усы, мягкие и вьющиеся. Обращение особенно приятное, разговор живой и умный. Он мне понравился в эти полчаса. Жиронак прервал наш tete-a-tete; кончивши дело (об издании какой-то пьесы для флейты), граф ушел.
   -- Вот кого выбрал бы я вам в мужья, -- сказал мне Жиронак. -- Не правда ли, очень любезный человек?
   -- Да. Кто он?
   -- Историю его рассказать недолго, -- отвечал Жиронак. -- Отец его эмигрировал с Бурбонами, но не сделался ни музыкантом, ни учителем французского языка. У него осталось немного денег, и он пустился в торговлю. Он ездил в Америку, Гаванну и Вест-Индию; перелетевши через Атлантический океан раз двадцать в продолжение последней войны, он нажил до 40, 000 фунтов. Во время реставрации он возвратился в Париж и принял свой прежний титул, оставленный им в торговле. Людовик XVIII принял его очень милостиво и сделал кавалером ордена Почетного Легиона. Он возвратился сюда для окончания своих дел и умер скоропостижно, оставив сына, которого вы сейчас видели. Это его единственный наследник; он один как перст на свете и получил большое состояние. Во время кончины отца он был еще в училище. Теперь ему двадцать четыре года, и он уже три года как владеет своим капиталом, находящимся в английском банке. Англия нравится ему, кажется, больше Франции; большую часть жизни он проводит в Лондоне. Он человек с большими дарованиями; хороший музыкант и даже композитор; вообще прекрасный молодой человек, под пару мадмуазель де Шатонеф. Остается сыграть свадьбу.
   -- Это действительно еще остается, и -- останется.
   -- Но, что вы хотите, мадмуазель? -- воскликнул Жиронак. -- Кого же вам еще надо?
   -- Я согласна, что граф очень любезный человек. Разве этого мало? А вы хотите меня выдать за человека, которого я видела всего только полчаса. Благоразумно ли это?
   -- Он богат, знатен, даровит, красив, образован; вы сами говорите, что он вам нравится. Чего же вам еще?
   -- Он не влюблен в меня; а я не влюблена в него.
   -- Вы дитя; я не хочу терять напрасно труда отыскивать вам мужа. Умирайте старой девой.
   И он вышел, притворяясь рассерженным. Несколько дней спустя явился Лионель. Сердце мое сильно забилось.
   -- Он здесь, -- сказал он, отвечая мне на непроизнесенный еще вопрос. -- Я пришел спросить, когда нам приехать и сказать ли ему что-нибудь, прежде нежели он явится?
   -- Нет, нет, не говорите ему ничего, пусть сейчас приедет. Скоро вы воротитесь?
   -- Через полчаса. Я остановился на моей старой квартире в Суффольк-стрит. До свиданья.
   Он удалился. Жиронаков не было дома, и они должны были возвратиться не раньше, как часа через два. Полчаса показались мне целою вечностью; наконец раздался стук в двери. Лионель вошел с братом Огюстом, который очень вырос и похорошел.
   -- Мадам Жиронак нет дома? -- спросил Лионель.
   -- Нет.
   -- Позвольте представить вам Огюста де Шатонефа, лейтенанта в службе его величества короля французского.
   Август поклонился, посмотрел на меня пристально, и изумление выразилось у него на лице.
   -- Извините меня, -- проговорил он дрожащим голосом, -- но -- вы должны быть Валерия?. .
   -- Да, Огюст, я Валерия! -- воскликнула я, бросаясь к нему в объятия.
   Мы сели и заплакали. Лионель тоже не мог удержаться от слез.
   -- Зачем вы скрывали это от меня, Лионель? -- сказал он через несколько времени.
   -- Я исполнял волю вашей сестры, -- отвечал Лионель. -- Теперь я оставляю вас наедине; вам есть много что порассказать друг другу. К обеду я возвращусь.
   Он ушел. Я рассказала брату вкратце свою историю, и обещала сообщить ему подробности после. На вопрос мой о нашем семействе, он отвечал:
   -- Никто не подозревал, чтобы тебя скрыла у себя мадам д'Альбре. Она была, как тебе известно, в казармах до самого отъезда моего отца и говорила, что ты, вероятно, лишила себя жизни. Отец раза четыре в день ходил в Morgue узнать, не нашли ли твоего тела. Он сделался так печален, что многие боялись, как бы он не лишил себя жизни. Отец теперь в отставке, ты знаешь?
   -- Откуда мне это знать!
   -- Да. Прибывши с полком в Лионе, он подал в отставку, и живет с тех пор в По, в южной Франции.
   -- Бедный отец мой! -- сказала я, заплакав.
   -- Я, как ты знаешь, получил позволение выйти из полка и служу с тех пор в 51-м линейном. Я получил чин лейтенанта. Отца я видел только раз с тех пор, как мы расстались с ним в Париже. Он очень переменился и поседел.
   -- Хорошо ему в По?
   -- Да. Я думаю, он хорошо сделал, что поселился на одном месте. Ездить с такою кучею детей разорительно. Он, кажется, только и может быть счастлив, когда узнает, что ты жива, это прибавит ему десять лет жизни.
   -- Он это узнает, -- сказала я сквозь слезы. -- Я поступила, как эгоистка, согласившись на предложение мадам д'Альбре; но в то время я сама не знала, что делала.
   -- Твой поступок был очень неестествен, и тебя за это осуждают.
   -- Расскажи же мне, что Николай? Он не любил меня но Бог с ним. Что он?
   -- Оставил отцовский дом.
   -- Он?
   -- Ты знаешь, как любила его матушка. Вдруг, в одно прекрасное утро, он объявил, что намерен ехать в Италию с каким-то приятелем-неаполитанцем. Матушка рассердилась, но он засмеялся.
   -- Не знаешь ли, что с ним сталось после?
   -- Знаю. Он писал мне, что управляет оркестром в каком-то городке. Но матери он не написал ни строчки.
   -- И вот его благодарность за ее любовь! Скажи же, что Клара?
   -- Вышла замуж и живет в Туре. Муж ее служит, не знаю где-то.
   -- А Софья и Элиза?
   -- Здоровы и хорошеют. Но все не то, что ты, Валерия.
   -- А Пьер, которого я щипала, чтобы меня услали с ним гулять?
   -- Славный мальчик.
   -- Однако расскажи ты мне теперь о себе.
   -- Хорошо но вот стучится Лионель. В другой раз расскажу.
  

ГЛАВА XI

   Через несколько минут после Лионеля явились Жиронак и жена его, и время до обеда прошло в восклицаниях и поздравлениях, запечатленных живостью национального характера, от которой хозяева мои не отвыкли во время своего долгого пребывания в деловой столице Англии. К счастью, они знали почти всю историю моей жизни, так что мне пришлось объяснять им немногое.
   Обед не ждет никого; и в продолжение моей полной приключений жизни я заметила, что ни горе, ни радость не делают людей глухими к обеденному звонку. В то са-мое время, как м-м Жиронак распространялась об удовольствии видеть у себя брата de cette chХre ValИrie, да еще к тому же si bel homme et brave officier, et d'une ressemblance si parfaite avec sa charmante soeur, доложили, что обед подан, и поток гостеприимного красноречия ее вдруг прекратился. Мосье Жиронак объявил, что все мы умираем с голода, и что лучше замолчать и подумать чем бы наверстать трату сил на все эти волнения.
   Жена его засмеялась, сказала, что он un barbare, un malheureux sans grandeur q'Бme, и повела Августа в столовую; она была au comble du dИsespoir, что обед сегодня самый плохой, но это не помешало нам найти его прекрасным. Когда подали кофе, явился; к моему удивлению, де Шаванн.
   Жиронак поглядел на меня так лукаво, что я догадалась, что приход графа для него не неожиданность. Граф прежде никогда не бывал у него по вечерам.
   Я смутилась при его появлении, и это не ускользнуло от его внимания, как узнала я после; однако ж он как человек образованный не дал этого заметить. Раздраженная несколько улыбками Жиронака, я призвала себе на помощь гордость и, конечно, вовсе не способствовала веселости вечера.
   Невозможно было вести себя лучше Шаванна, надо отдать ему справедливость. Я невольно сравнивала его с другими. Узнавши о приезде брата, которого я не видела несколько лет, он не удалился тотчас же, как сделал бы другой, и не рассыпался в пустых поздравлениях по случаю события, слишком важного для фраз. Он не преследовал меня вниманием, которое было бы для меня тягостно в эти минуты, но выказал особенное желание сблизиться с Огюстом. Он обращался с ним с отличным уважением, хотя и был старше его чином. Разговор его был жив и умен и не лишен теплого чувства. В беседе было что-то привлекательное, и ему удалось -- не знаю, с умыслом или нет -- отвлечь внимание общества от моего дурного расположения духа.
   Между прочим, я помню, что, предложив Огюсту свои услуги и попросив его пользоваться его верховыми лошадьми и кабриолетом, он сказал, что месье де Шатонеф не должен видеть в этом предложении ничего неуместного, потому что фамилии наши, вероятно, состоят в родстве, и он приходится ему каким-нибудь кузеном. Один из де Шаваннов в старые годы породнился посредством брака с Шатонефами в Гаскони, когда родичи их стояли с Плантагенетами против французских королей дома Валуа.
   Несмотря на то, что я никак не могла освободиться от мысли, что Жиронаки стараются пробудить во мне и в графе взаимную любовь, этот вечер оставил во мне приятное впечатление. Я нашла, что Шаванн -- человек с отличным вкусом и чрезвычайно образованный. Тем не менее, однако же, я была рада, когда он нас оставил.
   Вскоре потом Огюст заметил, что я не весела, и мадам Жиронак поспешила сказать, что меня утомила, вероятно, неожиданность свидания с дорогим сердцу братом.
   Огюст ушел с Лионелем, дав слово прийти опять завтра поутру. Уходя, Лионель сказал мне:
   -- Я думаю, мне не помешает съездить завтра утром в Кью, засвидетельствовать мое почтение Сельвину. Не будет ли от вас какого поручения?
   -- Скажите ему, что брат мой приехал, и спросите, когда он может к нему явиться.
   -- А он ответил, что сам к вам приедет. Вы этого желаете?
   -- Я желаю того, о чем спрашиваю, то есть узнать, когда мы можем застать его дома. Плохо я знаю Огюста, если он не желает поблагодарить человека, постоянно покровительствовавшего его сестре. А знаете ли, семейство Сельвина увеличилось. Сын его уговорил Каролину Стенгоп выйти за него замуж, и она живет теперь У судьи.
   Лионель изъявил свое удивление и удовольствие при этой вести, но мне показалось в ту минуту, что удовольствие его не было совсем искренно. После, однако же, я имела случай убедиться, что тень, набежавшая в эту минуту на его лицо, была следствием мысли, а не чувства.
   Пожавши руку Лионелю и поцеловавши брата, я осталась наедине с Жиронаками.
   -- Прекрасно, mademoisell Шатонеф, -- сказал Жиронак, -- вы нашли прекрасного братца и потому решились повергать в отчаяние всех прочих. Или вы обходились с нами так свысока только затем, чтобы растерзать сердце одного бедняжки Шаванна?
   -- Я уже сказала вам, месье Жиронак, -- отвечала я, -- что графу решительно нет никакой надобности обращать внимание на мое с ним обхождение. Если он это замечает, так я этого не замечаю. Он хорошо образованный, приятный человек, который смотрит на меня, как на всякую другую, с которой рад поговорить в минуту расположения, и которую, в противном случае, оставляет в покое, как все благовоспитанные люди. Но я, повторяю вам, вовсе не думаю замечать, как он со мною обходится: гордо или нет. Точно так же, как он не замечает этого во мне, я уверена.
   -- Так зачем же он сюда приходил? Прежде он никогда не бывал у меня по вечерам. Не для жены же моей, надеюсь. У меня тоже есть глаза, и я вижу кое-что.
   -- В этом я не сомневаюсь, -- отвечала я, -- полагаю, что вы сами его пригласили, и если вы сделали это для меня, так я должна просить вас не доказывать впредь вашего расположения такими средствами. Я не желаю его видеть.
   -- Как вам не стыдно, мосье Жиронак, -- сказала жена его. -- Вы сердите ее своими шутками. Зачем мучить девушку разговорами о человеке, которого она видела всего три раза в жизни, и к которому она совершенно равнодушна?
   -- Madame, -- отвечал Жиронак с истинным или притворным гневом, -- вы неблагодарная, вы. .. вы. .. не нахожу слов, чтобы выразить вашу чудовищную неблагодарность. Я непонятый человек, а мадемуазель де Шатонеф -- ребенок или сама себя не понимает. Отказать мне графу де Шаванну или нет? Нет; потому что если она ребенок, так о ней должны заботиться другие; а если она сама себя не понимает, так слава Богу, что другие ее понимают. Вот и все. И вот почему я не откажу графу. Напротив того, я приглашу его к обеду завтра, послезавтра. Если он откажется, так клянусь честью, я никогда не буду обедать дома.
   Я не могла не рассмеяться этой выходке. Он погладил меня по голове, сказал, что я была бы une bonne enfant, не будь я так чертовски упряма, и посоветовал мне пойти выспаться.
   Я простилась и ушла к себе в комнату, но не спать, а размышлять.
   С приездом Августа проснулись во мне чувства, долго спавшие в глубине души.
   Воспоминание об отцовском доме, любовь к родине, любовь к отцу, всегда меня ласкавшему, привязанность к матери, сестрам и братьям пробудились во мне с новою силой.
   Я начала думать, как жаль будет расстаться с братом после такого короткого свидания и начала чувствовать, чего до сих пор не замечала, -- что грустно и тяжело жить на чужой стороне, вдали от друзей и родных, на которых можно понадеяться в несчастье и болезни. Мрачна показалась мне картина одиночества под старость и кончины далеко от друзей детства.
   Потом, по необъяснимому сцеплению мыслей, связывающему в уме нашем вещи, по-видимому, совершенно разнородные, но в сущности родственные, я начала думать: зачем же мне оставаться одинокою? Зачем чуждаться родни, опираясь только на себя, и лишать себя ради воображаемой независимости удовольствий общественной жизни и сладких семейных уз?
   Может быть, присутствие брата открыло мне глаза, и я увидела, что на свете нет истинной независимости. Для осуществления этой мечты надо удалиться, подобно Робинзону, на безлюдный остров; но такой независимости, конечно, никто не пожелает.
   И прежде, нежели я заснула, я начала, кажется, думать о графе де Шаванне. Мысли мои вертелись, впрочем, только около того, что ни он, ни я друг о друге не заботимся, и что я не изменю принятому намерению никогда не выходить замуж. Все это доказывало, может быть, что я не была совсем равнодушна к графу и скоро сделалась еще неравнодушнее. Сказал же один знаток человеческого сердца, что, если бы он захотел внушить любовь женщине, первою заботою его было бы заставить ее думать о нем -- даже ненавидеть его, лишь бы только она не оставалась равнодушною.
   И действительно, если женщина начинает часто о ком-нибудь думать, то, каковы бы ни были ее мысли, она близка к любви. Не то ли было и со мною?
   Но тогда эта истина была для меня так недоступна, что я даже не предложила себе этого вопроса. Помню только, что я во сне видела себя перед алтарем с графом де Шаванном; и вдруг вбежала мадам д'Альбре, леди Батерст, Стенгопы, леди M и разлучили нас силой. Я заплакала так горько, что проснулась и не скоро уверилась, что все это был сон.
   Рано по утру пришел Огюст. Месье Жиронак ушел давать уроки на флейте и гитаре, а жена его была так занята цветами, что мы могли беседовать наедине до самых сумерек и рассказали друг другу в продолжение этого времени все свои приключения.
   -- Ты рассказала мне все, Валерия, -- сказал он, выслушавши меня, -- все твои печали и горести, все удачи и удовольствия; как помогала ты любви других, как приобрела маленькое состояние и сделалась почти миллионеркой, -- а ничего не сказала о своих сердечных делах. Ты или ужасная лицемерка, или у тебя нет сердца.
   -- Кажется, последнее, -- отвечала я. -- По крайней мере, мне нечего рассказывать тебе о сердечных делах. Не знаю, я ли в том виновата или другие, только никто в меня не влюблялся, за исключением негодного Г** , и я ни в кого не влюблялась.
   Огюст посмотрел мне пристально в глаза, как будто хотел заглянуть мне в душу, но я встретила его взор спокойно и, наконец, невольно расхохоталась.
   -- Так это правда? -- сказал он, убежденный моим смехом.
   -- Честное слово, -- отвечала я.
   -- Да, нельзя не поверить твоему взгляду и смеху.
   -- Поверь, что никто не был в меня влюблен, а де Шатонеф не отдаст своего сердца тому, кто его не желает.
   -- Это очень странно, -- сказал он. -- А Лионель Демпстер?
   -- Он немного старше Пьера, которого я и говорила, что ты вѣроятно лишила себя жизни. Отецъ раза четыре въ день ходилъ въ Morgue узнать, не нашли ли твоего тѣла. Онъ сдѣлался такъ печаленъ, что многіе боялись, какъ бы онъ не лишилъ себя жизни. Отецъ теперь въ отставкѣ, ты знаешь?
   -- Оттуда мнѣ это знать!
   -- Да. Прибывши съ полкомъ въ Ліонъ, онъ подалъ въ отставку, и живетъ съ-тѣхъ-поръ въ По, въ южной Франціи.
   -- Бѣдный отецъ мой! сказалъ я, заплакавъ.
   -- Я, какъ ты знаешь, получилъ позволеніе выйти изъ полка, и служу съ-тѣхъ-поръ въ 51-мъ линейномъ. Я получилъ чинъ лейтенанта. Отца я видалъ только разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались съ нимъ въ Парижѣ. Онъ очень перемѣнился и посѣдѣлъ.
   -- Хорошо ему въ По?
   -- Да. Я думаю, онъ хорошо сдѣлалъ, что поселился на одномъ мѣстѣ, ѣздитъ съ такою кучею дѣтей разорительно. Онъ, кажется, только и можетъ быть счастливъ, когда узнаетъ что ты жива; это прибавить ему десять лѣтъ жизни.
   -- Онъ это узнаетъ, сказала я сквозь слезы. Я поступила какъ эгоистка, согласившись на предложеніе мадамъ д'Альбре; но въ то время и сама не знала, что дѣлала.
   -- Твой поступокъ былъ очень не естественъ, и тебя за это осуждаютъ.
   -- Разскажи же мнѣ, что Николай? Онъ не любилъ меня, но Богъ съ нимъ. Что онъ?
   -- Оставилъ отцовскій домъ.
   -- Онъ?
   -- Ты знаешь, какъ любила его матушка. Вдругъ, въ одно прекрасное утро онъ объявилъ, что намѣрепъ ѣхать въ Италію съ какимъ-то пріятелемъ, Неаполитанцемъ. Матушка разсердилась, но онъ засмѣялся.
   -- Не знаешь ли, что съ нимъ сталось послѣ?
   -- Знаю. Онъ писалъ мнѣ, что управляетъ оркестромъ въ какомъ-то городкѣ. Но матери онъ не написалъ ни строчки
   -- И вотъ его благодарность за ея любовь! Скажи же, что Клара?
   -- Вышла замужъ и живетъ въ Турѣ. Мужъ ея служитъ не знаю гдѣ-то.
   -- А Софья и Элиза?
   -- Здоровы и хорошѣютъ. Но все не то, что ты, Валерія.
   -- А Пьерръ, котораго я щипала, чтобы меня услали съ нимъ гулять?
   -- Славный мальчикъ.
   -- Однако разскажи ты мнѣ теперь о себѣ.
   -- Хорошо, -- но вотъ стучится Ліонель. Въ другой разъ разскажу.
   

IV.

   Черезъ нѣсколько минутъ послѣ Ліонеля явились Жиронакъ и жена его, и время до обѣда прошло въ восклицаніяхъ и поздравленіяхъ, запечатлѣнныхъ живостью національнаго характера, отъ которой хозяева мои пе отвыкли во время своего долгаго пребыванія въ дѣловой столицѣ Англіи. Къ-счастью они знали почти всю исторію моей жизни, такъ что мнѣ пришлось объяснять имъ немногое.
   Обѣдъ не ждетъ никого; и впродолженіе моей полной приключеній жизни я замѣтила, что ни горе, ни радость не дѣлаютъ людей глухими къ обѣденному звонку. Въ то самое время, какъ мадамъ Жиронакъ распространялась объ удовольствіи видѣть у себя брата de cette chère Valérie, да еще къ тому же si bel honme el brave officier, et d'one ressemblance si parfaite avec sa charmante secur, доложили, что обѣдъ поданъ, и потокъ гостепріимнаго краснорѣчія ея вдругъ прекратился. Мосьё Жиронакъ объявилъ, что всѣ мы умираемъ съ голоду, и что лучше замолчать и подумать de quoi soutenir répuisement d'émotions si déchirantes.
   Жена его засмѣялась, сказала, что онъ un barbare, an malheureux sans grandeur d'âme, и повела Августа въ столовую; она была au comble du désespoir, что обѣдъ сегодня самый плохой, но это не помѣшало намъ найти его прекраснымъ. Когда подали кофе, явился, къ моему удивленію, де-Шаваннъ.
   Жиронакъ поглядѣлъ на меня такъ лукаво, что я догадалась, что приходъ графа для него не неожиданность. Графъ прежде никогда не бывалъ у него по вечерамъ.
   Я смутилась при его появленіи, и это не ускользнуло отъ его вниманія, какъ узнала я послѣ; однакожъ онъ, какъ человѣкъ образованный, не далъ этого замѣтить. Раздраженная нѣсколько улыбками Жиронакъ, и призвала себѣ на помощь гордость и, конечно, вовсе не способствовала веселости вечера.
   Невозможно было вести себя лучше Шаванна, надо отдать ему справедливость. Я невольно сравнивала его съ другими. Узнавай о пріѣздѣ брата, котораго я не видала нѣсколько лѣтъ, онъ не удалился тотчасъ же, какъ сдѣлалъ бы другой, и не разсыпался въ пустыхъ поздравленіяхъ по случаю событія слишкомъ важнаго для фразъ. Онъ не преслѣдовалъ меня вниманіемъ, которое было бы для меня тягостно въ эти минуты, но выказалъ особенное желаніе сблизиться съ Огюстомъ. Онъ обращался съ нимъ съ отличнымъ уваженіемъ, хотя и былъ старше его чиномъ. Разговоръ его былъ живъ и уменъ, и не лишенъ теплаго чувства.. Въ бесѣдѣ его было что-то привлекательное, и ему удалось,-- не знаю, съ умысломъ или нѣтъ,-- отвлечь вниманіе общества отъ моего дурнаго расположенія духа.
   Между-прочимъ я помню, что предложивъ Огюсту свои услуги, и попросивъ его пользоваться его верховыми лошадьми и кабріолетомъ, онъ сказалъ, что мосьё де-Шатонефъ не долженъ видѣть въ этомъ предложеніи ничего неумѣстнаго, потому что Фамиліи наши, вѣроятно, состоятъ въ родствѣ, и онъ приходится ему какимъ-нибудь кузеномъ. Одинъ изъ де-Шаванновъ въ старые годы породнился посредствомъ брака съ Шатонефами въ Гасконьи, когда родины ихъ стояли съ Плантагенетами противъ французскихъ королей дома Валуа.
   Не смотря на то, что я никакъ не могла освободиться отъ мысли, что Жиронаки стараются пробудить во мнѣ и въ графѣ взаимную любовь, этотъ вечеръ оставилъ во мнѣ пріятное впечатлѣніе. Я лаяла, что Шаваннъ человѣкъ съ отличнымъ вкусомъ и чрезвычайно образованный. Тѣмъ не менѣе, однако же, я была рада, когда онъ насъ оставилъ.
   Вскорѣ потомъ Огюстъ замѣтилъ, что я не весела, и мадамъ Жировакъ поспѣшила сказать, что меня утомила, вѣроятно, неожиданность свиданія съ дорогимъ сердцу братомъ.
   Огюстъ ушелъ съ Ліонелемъ, давъ слово придти опять завтра утромъ. Уходя, Ліонель сказалъ мнѣ:
   -- Я думаю, мнѣ не помѣшаетъ съѣздить завтра поутру въ Кью, засвидѣтельствовать мое почтеніе Сельвину. Не будетъ ли отъ васъ какого порученія?
   -- Скажите ему, что братъ мой пріѣхалъ, и спросите, когда онъ можетъ къ нему явиться.
   -- А онъ отвѣтитъ, что самъ къ вамъ пріѣдетъ. Вы этого желаете?
   -- Я желаю того, о чемъ спрашиваю, то-есть, узнать, когда мы можемъ застать его дома. Плохо я знаю Огюста, если онъ не желаетъ поблагодарить человѣка, постоянно покровительствовавшаго его сестрѣ. А знаете ли, семейство Сельвина увеличилось. Сынъ его уговорилъ Каролину Стенгопъ выйти за него замужъ, и она живетъ; теперь у судьи.
   Ліонель изъявилъ свое удивленіе и удовольствіе при этой вѣсти, но мнѣ показалось въ ту минуту, что удовольствіе его не было совсѣмъ искренно. Послѣ однако же, я имѣла случаи убѣдиться, что тѣнь, набѣжавшая въ эту минуту на его лицо, была слѣдствіемъ мысли, а не чувства.
   Пожавши руку Ліонелю и поцѣловавши брата, я осталась наединѣ съ Жироваками.
   -- Прекрасно, mademoiselle de Chateauneuf, сказалъ Жиронакъ, вы нашли прекраснаго братца, и потому рѣшились повергать въ отчаянье всѣхъ прочихъ. Или вы обходились съ нами такъ свысока, только затѣмъ, чтобы разтерзать сердце одного бѣдняжки Шаванна?
   -- Я уже сказала вамъ, мосьё Жиронакъ, отвѣчала я, что графу рѣшительно нѣтъ никакой надобности обращать вниманія на мое съ нимъ обхожденія. Если онъ это замѣчаетъ, такъ я этого не замѣчаю. Онъ хорошо образованный, пріятный человѣкъ, который смотритъ на меня какъ на всякую другую, съ которой радъ поговорить въ минуту расположенія, и которую, въ противномъ случаѣ, оставляетъ въ покоѣ, какъ всѣ благовоспитанные люди. Но я, повторяю вамъ, вовсе не думаю замѣчать, какъ онъ со мною обходится: гордо или нѣтъ. Точно также какъ онъ не замѣчаетъ этого во мнѣ, я увѣрена.
   -- Такъ зачѣмъ же онъ сюда приходилъ? Прежде онъ никогда не бывалъ у меня по вечерамъ. Не для жены же моей, надѣюсь. У мя тоже есть глаза, и я вижу кое-что.
   -- Въ этомъ я не сомнѣваюсь, отвѣчала я; полагаю, что вы сами его пригласили,-- и если вы сдѣлали это для меня, такъ я должна просить васъ не доказывать впредь вашего расположенія такими средствами. Я не желаю его видѣть.
   -- Какъ вамъ не стыдно, мосьё Жиронакъ? сказала жена его. Вы сердите ее своими шутками. Кто мучитъ дѣвушку разговорами о человѣкѣ, котораго она видѣла всего три раза въ жизни, и къ которому она совершенно равнодушна?
   -- Madame, отвѣчалъ Жиронакъ съ истиннымъ или притворнымъ гнѣвомъ, vous êtes une ingrate,-- une,-- une,-- не нахожу словъ чтобъ выразить вашу чудовищную неблагодарность. Я -- on homme incompris, а мадмоазель де-Шатонефъ ребенокъ, или сама себя не понимаетъ. Отказать мнѣ графу де-Шаванну, или нѣтъ? Нѣтъ; потому что если она ребенокъ, такъ о ней должны заботиться другіе; а если она сама себя не понимаетъ, такъ слава Богу, что другіе ее понимаютъ. Voilà tout. И вотъ почему я не откажу графу. Напротивъ того, я приглашу его къ обѣду завтра, послѣзавтра. Если онъ откажется, такъ клянусь вамъ честью, foi de Gironac, никогда не буду обѣдать дома.
   Я не могла не разсмѣяться этой выходкѣ. Онъ погладилъ меня по головѣ, сказалъ, что я была бы une bonne enfant, не будь я такъ diablement entêtée, и посовѣтовалъ мнѣ пойти выспаться. Я простилась и ушла къ себѣ въ комнату, но не спать, а размышлять.
   Съ пріѣздомъ Августа проснулись во мнѣ чувства, долго спавшія въ глубинѣ души.
   Воспоминаніе объ отцовскомъ домѣ, любовь къ родинѣ, любовь къ отцу, всегда меня ласкавшему, привязанность къ матери сестрамъ и братьямъ, пробудились во мнѣ съ новою силою.
   Я начала думать, какъ жаль будетъ разстаться съ братомъ послѣ этого короткаго свиданія, я начала чувствовать, чего до-сихъ-поръ не замѣчала,-- что грустно и тяжело жить на чужой сторонѣ, вдали отъ друзей и родныхъ, на которыхъ можно понадѣяться въ несчастьи и болезни. Мрачна показалась мнѣ картина одиночества подъ старостъ и кончины далеко отъ друзей дѣтства.
   Потомъ, по необъяснимому сцѣпленію мыслей, связывающему въ умѣ нашемъ вещи повидимому совершенно разнородныя, но въ сущности родственныя, я начала думать: за чѣмъ же мнѣ оставаться одинокою? зачѣмъ чуждаться родни, опираясь только на себя, и лишать себя, ради воображаемой независимости, удовольствій общественной жизни и сладкихъ семейныхъ узъ?
   Можетъ-быть присутствіе брата открыло мнѣ глаза, и я увидѣла, что на свѣтѣ нѣтъ истинной независимости. Для осуществленія этой мечты надо удалиться, подобно Робинзону, на безлюдный островъ; но такой независимости, конечно, никто не пожелаетъ.
   И прежде, нежели я заснула, я начала, кажется, думать о графѣ де-Шаваннѣ. Мысли мои вертѣлись, впрочемъ, только около того, что ни онъ, ни я другъ о другъ не заботимся, и что я не измѣню принятому намѣренію никогда не выходить замужъ. Все это доказывало, можетъ-быть, что я не была совсѣмъ равнодушна къ графу, и скоро сдѣлалась еще не равнодушнѣе. Сказалъ же одинъ знатокъ человѣческаго сердца, что если бъ онъ захотѣлъ внушить любовь женщинѣ, первою заботою его было бы заставить ее думать о немъ -- даже ненависть его,-- лишь бы только она не оставалась равнодушною.
   И дѣйствительно, если женщина начинаетъ часто о комъ-нибудь думать, то каковы бы ни были ея мысли, она близка къ любви. Не то и было и со мною?
   Но тогда эта истина была для меня такъ недоступна, что я даже не предложила себѣ этого вопроса. Помню только, что я во снѣ видѣла себя передъ алтаремъ съ графомъ де-Шаванномъ; и вдругъ вбѣжала мадамъ д'Альбре, леди Батерстъ, Стенгопы, леди М** -- и разлучили насъ силою. Я заплакала такъ горько, что проснулась, и не скоро увѣрилась, что все это былъ сонъ.
   Рано поутру пришелъ Августъ. Мосьё Жиронакъ ушелъ давать уроки на флейтѣ и гитарѣ, а жена его была такъ занята цвѣтами, что мы могли бесѣдовать наединѣ до самыхъ сумерекъ, и разсказали другъ другу впродолжеіне этого времени всѣ свои приключенія.
   -- Ты разсказала мнѣ все, Валерія, сказалъ онъ, выслушавши меня; всѣ твои печали и горести, всѣ удачи и удовольствія; какъ помогала ты любви другимъ, какъ пріобрѣла маленькое состояніе и сдѣлалась почти милліонеркой,-- а ничего не сказала о своихъ сердечныхъ дѣлахъ. Ты или ужасная лицемѣрка или у тебя нѣтъ сердца.
   -- Кажется послѣднее, отвѣчала я. По-крайней-мѣрѣ мнѣ нечего разсказывать тебѣ о сердечныхъ дѣлахъ. Не знаю, я ли въ томъ виновата или другіе, только никто въ меня не влюблялся, за исключеніемъ негоднаго Р**, и я ни въ кого не влюблялась.
   Огюстъ посмотрѣлъ мнѣ пристально въ глаза, какъ будто хотѣла заглянуть мнѣ въ душу, но я встрѣтила его взоръ спокойно и наконецъ невольно расхохоталась.
   -- Такъ это правда? сказалъ онъ, убѣжденный моимъ смѣхомъ.
   -- Честное слово, отвѣчала я.
   -- Да, нельзя не поварить твоему взгляду и смѣху.
   -- Повѣрь мнѣ, что никто не былъ въ меня влюбленъ, а де-Шатонефъ не отдастъ своего сердца тому, кто его не желаетъ.
   -- Это очень странно, сказалъ онъ. А Ліонель Демпетеръ?
   -- Онъ немного старше Пьера, котораго я щипала, когда мнѣ хотѣлось выйти погулять. Онъ смотритъ на меня какъ на сестру, почти какъ на мать.
   -- Какъ на мать!
   -- Да, онъ самъ говорилъ что-то въ такомъ родѣ. Онъ человѣкъ съ умомъ и дарованіями, и годится тебѣ въ пріятели; но мнѣ онъ не пара. Софьѣ или Элизѣ -- дѣло другое.
   -- Ты вѣчно заботишься о другихъ, Валерія. Когда же подумаешь о себѣ?
   -- Кажется, я позаботилась о себѣ уже довольно. Ты забылъ, что у меня двѣ тысячи-пятьсотъ ливровъ годоваго доходу.
   -- Но двѣ тысячи-пятьсотъ ливровъ не мужъ.
   -- Кто знаетъ. На нихъ можно купить и мужа, особенно у насъ на родинѣ, гдѣ не всѣ милліонеры, какъ эти холодные островитяне.
   -- Ты, кажется, сама сдѣлалась холодной островитянкой.
   -- Да, и мосьё Жироажъ клянется, что я умру старой дѣвой.
   -- А ты что на это говоришь?
   -- Можетъ-статься.-- Кто-то подъѣздъ. Кто это?
   Я подошла къ окну и увидѣла экипажъ Сельвина, и Ліонеля у его дверецъ. Ступеньки были проворно отброшены, и въ комнату вошла Каролина; она объявила, что свекровь прислала до за мною и Огюстомъ. "Мужъ мой, сказала она, и отецъ его непремѣнно сами явились бы къ мосьё де-Шатонефу, если бы ихъ не задержало засѣданіе суда. Они ужасно заняты". Жиронаковъ она пригласила на слѣдующій день обѣдать въ Кью, а меня и Огюста просила ѣхать сейчасъ же.
   -- Ступайте, Валерія, сказала она, соберите, что нужно, на недѣлю.
   -- Что вы на это скажете? спросила я, обращаясь къ брату и Ліонелю; васъ непремѣнно надо объ этомъ спросить,-- васъ, царей природы, какъ вы величаете сами себя, васъ, которые вдвое тщеславнѣе насъ и проводите за тоалетомъ вдвое больше времени, нежели мы, оклеветанныя женщины. Что вы на это скажете? Можно собраться такъ скоро?-- Я не заставлю васъ ждать больше десяти минуть; и позову къ вамъ мадамъ Жиронакъ, которой вы можете передать свое порученіе лично.
   Не дожидаясь отвѣта, я поспѣшила къ себѣ въ комнату одѣться въ дорогу и собрать кое-какія вещи. Мадамъ Жиронакъ замѣнила меня между-тѣмъ въ гостиной, и вслѣдъ за тѣмъ тамъ послышался веселый смѣхъ.
   Не успѣла я еще одѣться, какъ кто-то стукнулъ два раза въ двери и минуты черезъ двѣ мужскіе шаги раздались по направленію въ столовую. Окна моей комнаты выходили во дворъ, такъ, что я не могла видѣть, кто пришелъ; а горничную, бѣгавшую взадъ и впередъ съ разными коробками, спросить я не хотѣла.
   Такъ кончила я свой тоалетъ; не знаю, почему сердце билось у меня сильнѣе обыкновеннаго. Я надѣла шляпку и шаль, и сошла внизъ въ какомъ-то смущеніи и нетерпѣніи, хотя и не ожидала встрѣтитъ кого-нибудь преимущественно передъ другими.
   Я застала гостей усердно убирающими котлеты à la Maintenon зеленый горохъ. Въ числѣ ихъ былъ и Шаваннъ, котораго я никакъ не ожидала видѣть.
   Онъ всталъ при моемъ появленіи изъ-за стола, сдѣлалъ шага два мнѣ навстрѣчу, поклонился, сказалъ мнѣ нѣсколько любезныхъ словъ, и прибавилъ, что пріѣхалъ пригласить моего брата прогуляться съ нимъ верхомъ и посмотрѣть Лондонъ.
   Все это было сказано очень просто и свободно; въ словахъ и голосѣ его небыло ничего такого, что могло бы заставить меня покраснѣть, однакожъ въ первую минуту я почти не умѣла ему отвѣчать. Но не должно забывать, что Жиронакъ безпрестанно дразнилъ меня графомъ, и я по-неволѣ приписывала его внимательность къ Августу болѣе сильной побудительной причинѣ, нежели простой учтивости.
   Графъ, видя мое смущеніе, самъ смутился на мгновеніе, и покраснѣвъ. Глаза наши встрѣтились; встрѣча эта была мгновенная, мимолетная, но съ этой минуты между нами установилось какое-то взаимное пониманіе.
   Все это сдѣлалось гораздо скорѣе, нежели сколько надо времени на описаніе. Замѣтивъ, что всѣ на насъ смотрятъ, я тотчасъ же очнулась, отвѣчала графу въ немногихъ словахъ и сѣла за столь между братомъ и Ліонелемъ. Разговоръ обратился къ тому же предмету, о которомъ говорили до моего прихода, и бесѣда завязалась очень пріятная, какъ всегда бываетъ между четырьмя или пятью образованными людьми, нечаянно сблизившимися и желающими другъ другу понравиться.
   Ліонель, какъ я уже не разъ имѣла случай замѣтить, былъ очень остеръ и уменъ, и еще болѣе развернулся во Франціи, такъ что я рѣдко встрѣчала молодыхъ людей, которые могли бы стать съ нимъ на ряду. Графъ былъ тоже человѣкъ даровитый и образованный, съ оттѣнкомъ британской задумчивости въ характерѣ; братъ, горячій воинъ, кипѣлъ, молодостью и веселостью, мечталъ о великой будущности и былъ въ восторгѣ, видя чередъ собою давно потерянную сестру. Каролина Сельвинъ была рѣзва и жива; мадамъ Жиронакъ тоже; а я, желая загладить глупое поведеніе вчерашняго вечера, всѣми силами старалась поддерживать общую веселость.
   Кажется, это мнѣ удалось, потому что всякій разъ какъ поднимала глаза, я непремѣнно встрѣчала покоящійся на мнѣ глубокій; серіозный взоръ Шаванна. Это доказывало, что я или слова мои его интересовали.
   Завтракъ еще не кончился, когда вошелъ мосьё Жиронакъ, и мы условились, что онъ пріѣдетъ на другой день къ вечеру съ женою въ Кью. Передъ отъѣздомъ Каролина сказала, что она надѣется, что графъ посѣтитъ мосьё де-Шатонефа у нихъ въ загородномъ домѣ, не дожидаясь визита ея мужа и стараго Сельвина, слишкомъ занятыхъ теперь дѣлами.
   Графъ тотчасъ согласился; онъ, Ліонель и Августъ тутъ же условились прокатиться верхомъ дня черезъ два или три.
   Каролина поспѣшила насъ увезти, говоря, что свекровь ея подумаетъ, пожалуй, что она убѣжала. Въ Кью приняли меня какъ родную, а Августа какъ стараго друга.
   Время шло пріятно. Это было весною. Мѣстоположеніе дачи на берегу Темзы очаровательное, и на этотъ разъ англійскій май былъ именно таковъ, какимъ описываютъ его поэты, то-есть какимъ онъ бываетъ во сто лѣтъ разъ.
   Всѣ желали другъ другу нравиться, а Сельвины принадлежали въ числу тѣхъ рѣдкихъ людей, которыхъ чѣмъ больше знаешь, тѣмъ больше любишь. Отъ старика Сельвина у меня не было тайнъ; я смотрѣла на него почти какъ на втораго отца, а Августъ готовъ быль полюбить его за расположеніе ко мнѣ. Мы много толковали съ нимъ о моихъ дѣлахъ и разсуждали, извѣстить ли родителей о моемъ существованіи. Мы рѣшили этотъ вопросъ положительно. Оставалось рѣшитъ, довольно ли безопасно возвратиться мнѣ во Францію, и слѣдуетъ ли туда возвращаться при моихъ теперешнихъ обстоятельствахъ.
   Августъ ничего не могъ сказать. Какъ молодой французъ, а еще болѣе какъ офицеръ, онъ зналъ законы своей страны меньше старика Сельвина. Впрочемъ, оба были согласны въ томъ, что лучше мнѣ не ѣхать во Францію, пока я не принадлежу совершенно себѣ, то-есть не принадлежу кому-нибудь другому.
   Я глубоко вздохнула. Горько подумать, что никогда не увидишь своихъ родителей, или товарищей дѣтства!
   Старикъ Сель винъ замѣтилъ мое волненіе, положилъ мнѣ руку на плечо, и сказалъ:
   -- Возвратиться на родину было бы теперь безумствомъ. Мой совѣтъ -- оставайтесь здѣсь, продолжайте свои занятія, и предоставьте вашему брату открыть отцу столько, сколько онъ найдеть нужнымъ. Я даже не думаю, чтобы надо было сказать ему, гдѣ вы живете, если онъ желаетъ писать къ вамъ, онъ можетъ передавать письма брату, а этотъ будетъ адресовать ихъ на мое имя, чтобы и на почтѣ нельзя было узнать вашего адреса. Остальное предоставьте времени и Провидѣнію , которое никогда не оставляетъ смиренныхъ. Вотъ что совѣтуеть вамъ старый адвокатъ; обсудите слова мои вдвоемъ съ братомъ. Они хоть и не льстятъ, можетъ-быть, вашимъ чувствамъ, но вы, вѣроятно, найдете ихъ благоразумными. Теперь пойдемте на лугъ къ дамамъ, которыя нашли, кажется, какой-то новый магнитъ.
   -- Я совершенно увѣрена, отвѣчала я, что совѣтъ вашъ благоразуменъ, и благодарю васъ за него. Отецъ не можетъ быть къ своей дочери добрѣе, нежели вы ко мнѣ. Богъ благословить васъ за это. Только знаете ли,-- мнѣ въ эту минуту очень грустно, и но хочется вмѣшиваться въ веселое общество. Пойду къ себѣ, и возвращусь, когда эта глупая тоска пройдетъ.
   -- Не называйте ее глупою, возразилъ старикъ съ улыбкою. Что естественно, то не глупо. Только не поддавайтесь этой грустя. Чувства -- хорошіе слуги, но плохіе господа. Дѣлайте, что хотите, только воротитесь къ намъ поскорѣе. А мы, мосье де-Шатонефъ, посмотримъ, что тамъ за новыя лица.
   Съ этими словами онъ отвернулся, и ушелъ опираясь на руку брата и оставивъ меня успокоиться и собраться съ мыслями, что было, можетъ-быть, тѣмъ затруднительнѣе, что въ новомъ гостѣ я узнала графа де-Шаванна.
   Я распространилась о чувствахъ, волновавшихъ меня въ этотъ періодъ жизни, по двумъ причинамъ: во-первыхъ это самый важный моментъ въ моей жизни, а во-вторыхъ, описывая до-сихъ-поръ больше факты и дѣла, я вѣроятно, являюсь читателю, суше и холоднѣе, нежели я въ самомъ дѣлѣ. Меня сдѣлали жестокою обстоятельства и люди. Несчастія закалили мой характеръ, и отчасти даже сердце! Они пробудили во мнѣ гордость, поставили меня въ оборонительное положеніе, и въ каждомъ незнакомомъ лицѣ научили меня видѣть будущаго врага.
   Счастье все это измѣнило, враги моя были обезоружены, или раскаялись. Я всѣмъ простила, со всѣми примирилась. Я была любима и уважаема теми, которыхъ въ свою очередь могла любить и уважать, и дружбою которыхъ могла гордиться. Я видѣла брата, -- все еще надѣялась на прощеніе родителей,-- и отчего не признаться? -- начинала считать не совсѣмъ невозможнымъ, что я выйду когда-нибудь замужъ.
   Все это произвело во мнѣ мало-по-малу перемѣну чувствъ и образа мыслей. Сердце мое таяло, таяло, и наконецъ растаяло, такъ что я почувствовала необходимость остаться наединѣ и датъ волю слезамъ. Я ушла къ себѣ въ комнату, бросилась на постель, и долго, долго шкала.
   Но то были не тѣ слезы, какія вызвалъ жестокій поступокъ мадамъ д'Альбре,-- не слезы оскорбленной гордости, вызванныя леди Батерстъ,-- нѣтъ, то были слезы любви, теплоты сердечной, почта радости. Они текли тихо и сладко. Выплакавшись, и умылась, пригладивъ волосы, и пошла присоединиться къ веселому обществу въ саду.
   Графъ успѣлъ уже пріобрѣсти расположеніе не только Каролины, но и всего семейства Сельвиновъ. Онъ нарочно пріѣхалъ въ Кью прилагать моего брата и Ліонеля поѣхать съ нимъ послѣ завтра въ Ворнфудь-Скробсъ, гдѣ въ честь какого-то иностраннаго принца назначенъ былъ смотръ тремъ полкамъ легкой конницы и конной артиллеріи.
   Смотръ долженъ былъ кончиться примѣрнымъ сраженіемъ, и графъ думалъ, что это зрѣлище любопытно для бывшаго гусарскаго Офицера.
   Они толковали объ этой поѣздкѣ до-тихъ-поръ, пока дамы не изъявили своего желанія тоже взглянуть на этотъ смотръ, и тогда ранили, что Каролина, двѣ мисъ Сельвинъ и я поѣдемъ съ Ліонелемъ к экипажъ судьи, а Августъ и графъ будутъ сопровождать насъ верхомъ, и что съ маневровъ всѣ мы возвратимся къ обѣду въ Кью, и на слѣдующій день въ городъ.
   Графъ де-Шаваннъ оставался не долго, я имѣлъ только случай казать мнѣ нѣсколько обыкновенныхъ замѣчаній. Но я замѣтила, что и въ этотъ разъ обращался со мною не такъ какъ съ другими. Съ другими онъ разговаривалъ какимъ-то гордо-смиреннымъ тономъ, полу-шутливо, полу-серьезно,-- со мной же всегда серьозно, и вслушивался, казалось, въ каждое мое слово съ особеннымъ вниманіемъ.
   Онъ никогда не шутилъ со мною, но не былъ и педантомъ въ своихъ разговорахъ. Онъ какъ-будто хотѣлъ доказать мнѣ, что онъ не пустой свѣтскій болтунъ.
   Уходя, онъ въ первый разъ подалъ мнѣ руку à l'anglaise, гдѣ наши встрѣтились и я, кажется, опятъ покраснѣла; онъ тотчасъ же потупилъ взоръ, поклонился и взялъ шляпу, но не забылъ пожать мнѣ руку. Онъ простился съ судьею и его сыномъ, сѣлъ на лошадь (онъ превосходно ѣздилъ верьхомъ) и удалился въ сопровожденіи своего грума.
   Не успѣлъ онъ скрыться изъ виду, какъ сдѣлался предметомъ общаго разговора.
   -- Что за очаровательный человѣкъ, сказала Каролина. Сколько ума, сколько жизни, сколько чувства! гдѣ вы его подцѣпили, Валерія?
   -- Я уже говорила вамъ, что онъ старинный пріятель Жиронака и нечаянно встрѣтился у него съ Августомъ, котораго и полюбилъ съ перваго разу. Вотъ все, что я объ немъ знаю.
   -- Онъ очень хорошъ собою, продолжала Каролина. Вы какъ находите, Валерія?
   -- Да, это правда. Только у него немножко женскія черты.
   -- О, совсѣмъ нѣтъ, возразила Каролина.
   -- Каролина! сказалъ, смѣясь, Сельвинъ, вы не имѣете права замѣчать достоинства ни въ комъ, кромѣ меня, вашего мужа и главы.
   -- Чудовище! отвѣчала она, разсмѣявшись. Да я никогда и ее воображала васъ прекраснымъ или умнымъ. Я вышла за васъ замужъ только чтобы избавиться отъ тираніи моей учительницы музыки. Не смотрите такъ грозно, Валерія! Теперь меня уже нельзя поставить въ уголъ. Мужъ не позволить.
   -- Онъ самъ поставитъ васъ въ уголъ, отвѣчалъ судья, который души нс слышалъ въ своей невѣсткѣ.
   Она дѣйствительно стоила этой любви.
   -- А помните вы, Сельвинъ, сказала я, какъ вы утверждали, что мужья вообще, и вы въ особенности, вовсе не тираны? Какой же совѣтъ даете вы теперь своему сыну?
   -- Знаете ли вы? шепнулъ онъ мнѣ. Я думаю, что вы скоро отправитесь во Францію. Пойдемте, пройдемся по кедровой аллеѣ. Мнѣ надо съ вами поговорить.
   Я взяла его подъ руку; сердце у меня сильно билось, потому-что я догадывалась, о чемъ онъ хотѣлъ говоритъ. Мы вошли въ уединенную аллею, тянувшуюся вдоль рѣки.
   -- Вы знаете, сказалъ Сельвинъ не глядя на меня, можетъ-быть въ опасеніи смутить меня, -- я не только вашъ законный совѣтчикъ, но и избранный вами самими попечитель; такъ безъ дальнѣйшихъ предисловій, -- кто онъ, Валерія?
   -- Я не стану притворяться, будто не поняла васъ, хотя, увѣряю васъ честью, вы ошибаетесь въ своихъ предположеніяхъ.
   -- Ошибаюсь! Едвали; я не ошибаюсь.
   -- Я вамъ говорю : ошибаетесь. Я видѣла его всего раза четыре, и не говорила съ нимъ больше пяти словъ.
   -- Да кто онъ?
   -- Знакомый Жиронака, графъ де-Шаваннъ. Отецъ его эмигрировалъ въ Англію во время революціи, занялся торговлею и пріобрѣлъ до 40,000 фунтовъ. Во время реставраціи старый графъ возвратится во Францію, былъ пожалованъ Людовикомъ-Осьмнадцатымъ орденомъ почетнаго легіона и вскорѣ потомъ умеръ. Мосьё де-Шаваннъ, воспитанный въ Англіи, больше Англичанинъ, чѣмъ Французъ, и рѣдко ѣздитъ во Францію. Вотъ все, что я объ немъ знаю, и то случайно. Мосье Жиронакъ разсказалъ мнѣ эти вещи, о которыхъ я и не думала спрашивать.
   -- Все это хорошо, только надо узнать о человѣкѣ что-нибудь положительнѣе, прежде нежели отдать ему руку.
   -- Я сама такъ думаю. Но такъ какъ я не намѣрена отдавать ему моей руки, то и довольствуюсь тѣмъ, что о немъ знаю.
   -- А что вы знаете? То-есть, что вы узнали сами, а не слышали отъ другихъ.
   -- То. что онъ человѣкъ очень любезный, образованный и, кажется, добрый, Онъ очень ласковъ съ Августомъ.
   -- Да, люди часто бываютъ ласковы къ тѣмъ, у кого есть хорошенькія сестры, въ которыхъ они влюблены.
   -- Можетъ-быть; но къ настоящему случаю этого примѣнить нельзя; положимъ, что у Августа и хорошенькая сестра, да графъ въ нее не влюбленъ.
   -- Можетъ-статься.
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Хорошо. Что знаете вы о немъ еще?
   -- Ничего.
   -- Не.знаете ни его характера, ни правилъ, ни привычекъ?
   -- Право, послушать васъ, такъ можно подумать, что дѣло идетъ о наймѣ слуги, и что де-Шаваннъ ищетъ этого мѣста. Какое мнѣ дѣло до его характера и правилъ? Я знаю только, что онъ смотрятъ благороднымъ, человѣкомъ и нисколько не похожъ на фата или педанта, что въ наше время рѣдкость.
   -- Каролина говоритъ, что онъ очень не дуренъ собою.
   -- Я съ ней согласна. Только изъ этого ничего не слѣдуетъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ не много. Такъ больше вы о немъ ничего не знаете?
   -- И не желаю знать. Кажется, я и то уже довольно знаю о знакомомъ со вчерашняго дня.
   -- Хорошо, хорошо, продолжалъ судья, покачивая головою. Онъ мнѣ нравится. Я наведу справки.
   -- Только пожалуйста не ради меня, сказала я.
   -- Мадмоазель де-Шатонефъ, сказалъ онъ сухо, хотя и шутя; я старъ, вы молоды, а молодежь, я знаю, считаетъ насъ, стариковъ, ни на что не годными.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, повѣрьте, я этого не думаю.
   -- Я тоже. Такъ предоставьте же мнѣ дѣйствовать по моему усмотрѣнію, и позвольте мнѣ, для вашего успокоенія, замѣтить, что у меня у самого есть двѣ дочери и еще сынъ, кромѣ Чарльза. Я очень радъ видѣть у себя за столомъ человѣка образованнаго, не дурака к не Фата, какъ вы замѣтили; но чтобы онъ сдѣлался у меня въ для habitué, для этого я долженъ прежде узнать о немъ побольше. Однако, колоколъ уже прозвонилъ, я я совѣтую вамъ, не теряя времени, заняться вашимъ тоалетомъ. И главное, не отступайте отъ вашего рѣшенія никогда не выходить замужъ, потому что мужья правы.
   Можете небѣ вообразить, что я воспользовалась его словами, я поспѣшила убѣжать отъ прозорливаго старика.
   -- Такъ онъ все видитъ, подумала я. Въ одну минуту онъ прочелъ все какъ по писанному. Но въ мое сердце онъ не заглянулъ, я думаю; сама не понимаю, что въ немъ происходитъ.
   Я не знала еще въ то время, что когда душою нашей овладѣетъ сильная страсть, или даже когда она только что зараждается, мы понимаемъ себя меньше всѣхъ
   Я не знаю и не старалась узнать, собиралъ ли судья справки о графѣ, какъ былъ намѣренъ. Не знаю также, что было ихъ результатомъ. Но на слѣдующее утро графъ явился съ верховою лошадью для Августа; онъ не спросилъ, дома ли мы, но приказалъ намъ только кланяться и пригласилъ брата ѣхать съ нимъ верхомъ.
   Ліонеля не было, онъ уѣхалъ по дѣламъ въ городъ. Августъ и графъ уѣхали вдвоемъ, и воротились уже подъ вечеръ, незадолго до обѣда. Графъ уѣхалъ, не сходя съ лошади.
   Признаюсь, что это доставило мнѣ больше удовольствія, чѣмъ если бы онъ вошелъ. Я видѣла въ этомъ поступкѣ много деликатности: онъ не хотѣлъ быть въ тягость ни мнѣ, ни Сельвинамъ.
   Августъ впродолженіе всего обѣда читалъ панегирикъ графу, и увѣрялъ, что въ немъ есть все, чего только можно искать въ другѣ мы любовникѣ.
   -- Ого! воскликнулъ старикъ Сельвинъ, выслушавши Августа. Кажется, этотъ графъ съ черными усами скоро одержалъ побѣду. Того и смотри, что еще к то-нибудь убѣжитъ! (онъ взглянулъ на Каролну). Мадмоазель де-Шатонефъ очень искусна на эти дѣла. Но изъ моего дому не улизнуть никому.
   Обѣдъ прошелъ очень весело. Послѣ обѣда занялись музыкой, и Сельвинъ только что попросилъ меня что-нибудь спѣть, когда вошелъ слуга Ліонеля. Онъ прискакалъ изъ Лондона, отыскивать своего господина, на имя котораго получена изъ Парижа огромная пачка всемъ, съ надписью: доставить немедленно.
   Это нарушило на минуту наше веселье; по скоро оказалось, что главное письмо было къ моему брату отъ парижскаго коменданта, звавшаго его назадъ. Его требовали туда къ 3 іюню.
   Горько было намъ разстаться послѣ такого короткаго свиданіи, но мы утѣшились тѣмъ, что Па-де-Кале не Южный океанъ.
   

XIII.

   Утро, назначенное для смотра, было прекрасно. Это было въ концѣ мая, и окрестности города представляли очаровательный англійскій ландшафтъ. Деревья стояли въ цвѣту, и воздухъ былъ напитавъ ароматами. Парки и подгороднія дороги были усѣяны няньками и цѣлыми стадами краснощекихъ, веселыхъ дѣтей. Августъ не могъ налюбоваться на эту картину.
   Деревья, цвѣты, луга, Темза, бѣлѣющая безчисленнымъ множествомъ парусовъ, дачи, няньки и дѣти,-- все приводило его въ восхищеніе. Веселое расположеніе духа его сообщилось и намъ, а на душъ у насъ стало ясно, какъ на майскомъ небѣ.
   Когда мы прибыли, на поле, назначенное для смотра, братъ мой замолчалъ и поблѣднѣлъ на минуту. Но потомъ глаза его сверкнули, когда онъ обвелъ ими войско, проходившее въ минуту нашего пріѣзда передъ принцемъ, для котораго дѣлали смотръ. Возлѣ принца сидѣлъ на конѣ старикъ въ фельдмаршальскомъ мундирѣ. По орлинымъ глазамъ и носу въ немъ тотчасъ же можно было узнать le vainqueur du vainquear de la terre.
   -- Dieu de Dieu! qi'ils sont géants les cavaliers, quel? colosses de chevaux. Et les allures si lestes, si gracieuses, comme s'ils n'étaient qoe des juments. Mais c'est on spectacle magoh fique!
   Черезъ минуту мимо насъ проѣхалъ на рысяхъ полкъ улановъ, и за нимъ нѣсколько эскадроновъ гусаровъ. Зрѣлище было живописное. Военная музыка приводила меня въ восторгъ. Но спокойный ветеранъ, неподвижно стоявшій среди общаго движенія и замѣчавшій всѣ мелочи маневровъ, сдѣлалъ на меня впечатлѣніе сильнѣе всей массы пестрыхъ мундировъ.
   Я думала о томъ, какъ стоялъ онъ среди гигантской битвы народовъ, гдѣ рѣшалась судьба царствъ, какъ встрѣтилъ онъ безъ страха и безъ трепета непобѣдимаго Наполеона; я вспомнила, какъ сломилъ онъ силу моей родины, и кровь похолодѣла у меня въ жилахъ.
   Если бы онъ смотрѣлъ гордо и торжественно, я могла бы возненавидѣть его; но безстрастный и спокойный, съ лицомъ, свидѣтельствовавшимъ о спокойной совѣсти, онъ являлся мнѣ врагомъ моего отечества только по долгу, а не по личному произволу. Я чувствовала, что находилась въ присутствіи великаго человѣка. Спутницы мои замѣтили, что я почти не сводила съ него глазъ, и начали между собою перешептываться. Шопотъ ихъ обратилъ на себя вниманіе Августа; онъ оглянулся, понялъ причину ихъ улыбокъ, и посмотрѣлъ на меня нахмуривъ брови. Но лицо его почти въ туже минуту опять прояснялось.
   Начались маневры. Я, разумѣется, не понимала смысла движенія войскъ, но картина была увлекательная. Кавалеры наши были такъ заинтересованы, что попросили у насъ позволенія отъѣхать отъ насъ въ ту сторону, гдѣ маневрировала артиллерія.
   Такъ какъ при насъ были слуги, и отъ англійскаго народа нечего опасаться грубости, мы согласились, и кавалеры наши ускакали, обѣщая возвратиться черезъ четверть часа.
   Едва они скрылись изъ виду, какъ я замѣтила высокаго, воинственнаго, прекраснаго ѣздока въ штатскомъ платьѣ, а за нимъ жокея въ черной курткѣ и шляпѣ съ кокардой.
   Мнѣ казалось лицо его нѣсколько знакомымъ; я какъ-будто гдѣ-то его видѣла, но гдѣ, не могла вспомнить.
   Напрасно ломала я себѣ голову. Опъ былъ очевидно Англичанинъ, а изъ англійскихъ офицеровъ я не знала никого. Онъ проѣхалъ мимо насъ и старался, казалось, разобрать гербъ на пашемъ экипажѣ и узнать, кто я; по-крайней-мѣрѣ я не могла не замѣтить, что онъ безпрестанно на меня посматривалъ, какъ-будто и онъ узналъ меня. Тоже самое повторилось и въ третій разъ. Потомъ онъ подозвалъ себѣ своего грума, который вслѣдъ за тѣмъ подъѣхалъ къ слугѣ Сельвина, стоявшему въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нашего экипажа, и что-то у него спросилъ.
   Всадникъ, получивъ отвѣтъ, кивнулъ головою, какъ-будто хотѣлъ сказать: "я такъ и думалъ". Потомъ онъ взглянулъ на меня, приподнялъ шляпу, и потихоньку удалился.
   Каролина тотчасъ же все это подмѣтила, и сказала, обращалъ ко мнѣ:
   -- Кто это, Валерія? гдѣ я его видѣла?
   -- Я сама задаю себѣ тотъ же вопросъ, отвѣчала я. Я тоже его видала, но не помню гдѣ. Это странно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? проговорилъ чей-то голосъ какъ разъ подъ моимъ ухомъ. А можете вы сказать, гдѣ вы меня видѣли, ingrate?
   Я обернулась и увидѣла передъ собою блѣдное отъ злости лицо Г**, безчестнаго отставнаго мужа мадамъ д'Альбре, перваго виновника всѣхъ моихъ несчастій. Я посмотрѣла на него пристально и отвѣчала съ презрѣніемъ:
   -- Очень могу, мосьё Г**. Я никакъ не ожидала встрѣтиться съ вами опять. Я думала, что вы на своемъ мѣстѣ,-- на галерахъ.
   Конечно, мнѣ не слѣдовало говорить такимъ тономъ, но кровь у меня горяча. Когда я вспомнила о всемъ претерпѣнномъ мною въ жизни, негодованіе овладѣло всѣмъ моимъ существомъ.
   -- А! отвѣчалъ онъ, заскрежетавъ зубами, покраснѣвъ какъ ракъ и схвативъ меня за руку. Убирайся сама на галеры -- chienne! ingrate! perfide! traîtresse!....
   Не знаю, что хотѣлъ онъ еще сказать, но въ это время послышался топотъ скачущей во весь опоръ лошади и черезъ минуту онъ очутился въ рукахъ графа де-Шаванна, только-что возвратившагося къ намъ.
   Подскакать къ нашему экипажу, соскочить съ лошади, схватитъ наглеца, стащить его долой, и приняться бить его изо всей силы хлыстомъ -- все это было для графа дѣломъ одной минуты.
   Послѣ я удивлялась, откуда взялось столько силы у такого слабаго по-видимому человѣка? Графъ былъ ростомъ гораздо меньше Г**, а ворочалъ его какъ пятилѣтняго ребенка.
   Оставивши его, наконецъ, онъ обратился къ намъ съ улыбкою, какъ-будто протанцовалъ кадриль, снялъ шляпу и сказалъ:
   -- Извините, mesdames, и въ особенности вы, мадмоазель Валерія, за эту сцену. Mais c'était plus fort que moi! Я не выдержалъ.
   Каролина и сестры Сельвина были такъ перепуганы, что не могли отчего отвѣчать; я тоже онѣмѣли отъ удивленія. Въ это время Г**, съ окровавленнымъ лицомъ и запачканнымъ платьемъ снова подошелъ къ вашему экипажу.
   Онъ былъ блѣденъ какъ полотно, но очевидно не отъ страха, отъ злости.
   -- Monsieur le comte de Ghavannes, сказалъ онъ, car je tous connais, et tous me connaîtrez aussi, je vous le jure, vons m'avez frappé, vous me rendrez satisfaction, n'est-ce pas?
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, воскликнула я, всплеснувши руками. За меня не надо, гранъ! за меня не рискуйте жизнью.
   Онъ поблагодарилъ меня выразительнымъ взглядомъ, и сказалъ господину Г**:
   -- Я васъ не знаю, да вѣроятно и не буду знать. Я наказалъ васъ за дерзость передъ дамой.
   -- Дамой! прервалъ его негодяй. Такой же дамой, какъ....
   Но графъ продолжалъ, какъ-будто не слыша его:
   -- И сдѣлалъ бы это во всякомъ случаѣ,-- зная васъ или не зная,-- что и готовъ повторитъ снова, если вы опять вздумаете дѣлать дерзости. Что же касается до удовлетворенія, то если вы потребуете его какъ должно,-- я никогда не отказываю въ немъ тѣмъ, кто достоинъ со мною сразиться.
   -- А этотъ господинъ недостоинъ скрестить съ вами шпагу, произнесъ третій голосъ. Я оглянулась и узнала офицера, поклонившагося мнѣ за четверть часа.
   -- Моего слова достаточно въ подобныхъ случаяхъ, продолжалъ онъ. Я полковникъ Джервисъ. А этотъ господинъ -- это извѣстный Г**, пойманный въ плутовствѣ за картами, исключенный изъ всѣхъ скачекъ, и битый неоднократно во всѣхъ концахъ Англіи. Никто не захочетъ явиться къ вамъ съ вызовомъ отъ его имени, а если кто и захочетъ, такъ вы не должны соглашаться.
   Стиснувъ съ яростью зубы, разоблаченный негодяй удалился; графъ поклонился полковнику и сказалъ:
   -- Благодарю васъ. Я гранъ де-Шаваннъ, и совершенно увѣренъ въ томъ, что вы сказали. Только негодяй могъ вести себя такъ, какъ этотъ господинъ. Иначе я не рѣшился бы драться въ присутствіи дамъ.
   -- Я видѣлъ все, отвѣчалъ Джервисъ, и самъ спѣшилъ сюда на помощь. Но вы предупредили меня и я остановился поодаль полюбоваться, какъ вы его отдѣлали. Не въ обиду будь вамъ сказано, графъ, но судя по умѣнью вашему владѣть руками, васъ можно принять скорѣе за Англичанина нежели за Француза.
   -- Я воспитанъ въ Англіи, отвѣчалъ графъ, смѣясь, и научила здѣсь владѣть руками.
   -- Это дѣло другое! Право, я никогда не видалъ, чтобы хлестали съ такимъ искусствомъ. Видали вы когда-нибудь, мадмоазель де-Шатонефъ,-- кажется, я не ошибаюсь въ вашемъ имени?
   -- Я до-сихъ-поръ вовсе ничего не видала въ этомъ родѣ, и отъ души желаю не видать во второй разѣ.
   -- Нѣтъ, не говорите этого. Если распорядиться хорошо и ловко, такъ это очень пріятное зрѣлище. И сверхъ-того, вы неблагодарны къ графу.
   -- Я ни за что на свѣтѣ не хотѣла бы быть неблагодарною, отвѣчала я, и графъ, я увѣрена, не сомнѣвается въ моей признательности. Я ему очень обязана за защиту, и всегда этого отъ него отдала.
   -- Что онъ будетъ за васъ сражаться? шепнула мнѣ Каролина. Всѣ разслушали это замѣчаніе, хотя, можетъ-бытъ, она этого и не желала.
   Я отвѣчала ей довольно холодно:
   -- Да, Каролина, я увѣрена, что онъ всегда готовъ сразиться за меня, и за васъ, и за каждую даму.
   -- Благодарю васъ за доброе мнѣніе, сказалъ графъ.
   -- Извините, если я вамъ сдѣлаю вопросъ, сказалъ полковникъ, обращаясь ко мнѣ. Не знали я вы....
   -- Адели Шабо? прервала я его. Очень рада услышать о ней что-нибудь, или увидѣть мистрисъ Джервисъ.
   -- Я самъ хотѣлъ это сказать. Мы только вчера пріѣхали въ городъ и она тотчасъ же поручила мнѣ отыскать васъ. Жиронаки сказали мнѣ, что вы гостите въ Кью....
   -- Да, у судьи Сельвина. Кстати, прибавила я, позвольте васъ познакомить: мистрисъ Сельвинъ, урожденная Каролина Стенгопъ,-- полковникъ Джервисъ.
   Джервисъ поклонился, но слегка покраснѣлъ и взглянулъ на меня искоса. Но я сохранила такое спокойное выраженіе лица, что онъ не могъ узнать, извѣстно ли мнѣ что-нибудь или нѣтъ.
   Каролина тоже держала себя очень хорошо. Вышедши замужъ, она сдѣлалась степеннѣе, характеръ ея опредѣлился, умъ развился. Она не покраснѣла и не смутилась, а.только тихонько меня ущипнула, начала распрашивать объ Адели и изъявила желаніе ее видѣть.
   -- Въ Парижѣ она произвела, говорятъ, сильное впечатлѣніе, сказала она, и это неудивительно. Она такая хорошенькая! Вы счастливы! человѣкъ, полковникъ Джервисъ.
   -- Это правда, отвѣчалъ онъ. Адель добрѣйшее созданіе. Въ Парижъ ее всѣ обласкали; особенно мадамъ д'Альбре. Мы очень обязаны вамъ за это знакомство, мадмоазель де-Шатонефъ. Кстати: Адель привезла вамъ отъ нея цѣлую кучу писакъ и подарковъ. Когда вы къ ней пріѣдете?
   -- Гдѣ вы остановились, полковникъ?
   -- Въ отелѣ Томаса, на Берклей-скверѣ, пока не найдемъ порядочной квартиры. Въ августѣ мы уѣдемъ ко мнѣ на мызу, въ горы. Адель хочетъ, кажется, просить васъ туда къ себѣ.
   -- Благодарю васъ; не знаю, удастся ли это. До августа еще цѣлыхъ два мѣсяца, и Богъ знаетъ, что случится въ это время. Знаете ли: я сама думала ѣхать во Францію, когда брать долженъ будетъ явиться обратно въ полкъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ графъ. Я объ этомъ ничего не слышалъ. Что же вы, поѣдете?
   -- Не знаю. Теперь это еще только мечта.
   -- Но вы не отвѣчаете на мой вопросъ, сказалъ полковникъ. Когда же вы навѣстите Адель?
   -- Извините, полковникъ. Я возвращусь въ городъ завтра, и тотчасъ же къ ней поѣду. Въ часъ или два буду у васъ. Сельвинъ обѣщалъ мнѣ дать свой экипажъ. Каролина, могу я въ немъ проѣхать прямо въ отель Томаса?
   -- Конечно нѣтъ. Что за вопросъ? Разумѣется, вы можете ѣхать въ немъ куда хотите.
   -- Такъ я буду у васъ въ два часа, полковникъ. Кланяйтесь отъ меня Адели.
   -- Благодарю васъ. Не смѣю васъ дольше безпокоитъ, сказалъ онъ, приподнимая шляпу. Извините, что я взялъ смѣлость вступить съ вами въ разговоръ.
   Мы раскланялись, и онъ ускакалъ.
   -- Настоящій джентльменъ, замѣтила Каролина. Адель себя не обочла.
   -- Совѣтую не говоритъ этого при мистерѣ Сельвинѣ, сказала я.
   -- Что за пустяки! отвѣчала Каролина, слегка покраснѣвъ.
   -- Кто этотъ Джервисъ? спросилъ графъ. Изъ васъ, кажется, никто его не знаетъ,-- и вдругъ онъ дѣлается знакомымъ. Объясните мнѣ это явленіе.
   -- Онъ прекрасный человѣкъ, какъ замѣтила мистрисъ Сельвинъ, и очень не дуренъ собою, какъ вы сами видите. Въ обществѣ онъ играетъ важную роль, и, главное, онъ мужъ одной премилой француженки, близкой пріятельницы Каролины, и бѣжалъ съ нею полгода тому назадъ, принимая ее за....
   -- Валерія! прервала меня Каролина, краснѣя.
   -- Каролина? возразила я спокойно.
   -- Что вы хотѣли сказать?
   -- Принимая ее за богатую наслѣдницу, продолжала я, но онъ нашелъ въ ней больше, чѣмъ богатство: красоту и доброе сердце.
   -- Счастливецъ! проговорилъ де-Шаваннъ со вздохомъ.
   -- Почему такъ?
   -- Потому что женился на женщинѣ, которую вы хвалите. Развѣ это не счастье?
   -- Дѣло очень обыкновенное, сказала Каролина. Вы не знаете, графъ, что Валерія мастерица устраивать свадьбы. Она выдаетъ ихъ пріятельницъ замужъ съ неимовѣрною быстротою.
   -- Надѣюсь,-- то-есть, я думаю,-- поправился онъ,-- что она лучше, нежели вы ее описываете. Она еще не позаботилась о себѣ.
   -- Не знаю, графъ, я въ этомъ еще не увѣрена, отвѣчала она, стараясь отплатить мнѣ за мою шутку.
   По я остановила ее, и въ то же самое время подъѣхали къ намъ Августъ и Ліонель. Смотръ еще не кончился, но они вспомнили, что обѣщали воротиться черезъ четверть часа, и проѣздили уже цѣлыхъ два часа. Каролина тотчасъ же начала надъ ними трунить, что они оставили насъ однѣхъ среди толпы народа.
   -- Это не опасно, сказалъ Ліонель. Будь тутъ какая-нибудь опасность, мы давно бы воротились.
   -- И въ подтвержденіе вашихъ словъ, мы были до смерти перепуганы. Мадмоазель де-Шатинефъ была оскорблена какимъ-то chevalier d'industrie, и если бы не графъ, такъ случилось бы что-нибудь я еще хуже.
   И вслѣдъ затѣмъ была имъ разсказана вся исторія съ господиномъ Г**. Въ жизнь мою не видала я, чтобы кто-нибудь разсердился такъ сильно, какъ Августь въ эту минуту. Онъ поблѣднѣлъ сакъ смерть, глаза его засверкали, члены задрожали какъ въ лихорадкѣ.
   -- Il me le paiera! проговорилъ опъ сквозь зубы. Il me le paiera, le scélérat! Ma pauvre sœur, ma pauvre petite Valérie!
   И онъ крѣпко пожалъ руку графу.
   -- Этого я никогда не забуду, сказалъ онъ глухимъ голосомъ. Съ этой минуты, графъ, мы друзья навѣки. Я никогда не могу отблагодарить васъ за эту услугу.
   -- Пустяки, mon cher, отвѣчалъ графъ. Я ничего не сдѣлалъ особеннаго.
   Но Августъ продолжалъ разсыпаться въ благодарностяхъ до-тѣхъ-поръ, пока графъ не сказалъ:
   -- Хорошо, пусть будетъ такъ, довольно ; когда нибудь и я въ свою очередь потребую отъ васъ услуги, позначительнѣе этой.
   -- Будьте увѣрены, что я исполню ваше требованіе, отвѣчалъ Августъ. Въ чемъ оно состоитъ? Говорите.
   -- Не спѣшите, возразилъ графъ. Это не бездѣлица.
   -- Полно, Августъ, сказала я; ты разгорячился такъ, что себя не помнишь. Прикажите ѣхать домой, Каролина. Судья ждетъ насъ.
   -- Да, да, Валерія; вы всегда заботитесь о другихъ. Поѣдемте.
   Въ эту минуту подъѣхалъ къ намъ грумъ Джервиса и сказалъ;
   -- Позвольте васъ спросить, кто изъ васъ графъ де-Шаваннъ?
   -- Я.
   -- Отъ полковника Джервиса, продолжалъ грумъ, подавая ему карточку. Полковникъ приказалъ вамъ кланяться и просить васъ, чтобы вы тотчасъ дали ему знать, если получите какое-нибудь извѣстіе отъ того господина, котораго вы отхлестали; онъ проситъ васъ не считать его за благороднаго человѣка; полковникъ можетъ доказать это и заставить его молчатъ.
   -- Благодарствую, отвѣчалъ графъ. Кланяйся отъ меня полковнику, и скажи, что я ему очень обязанъ за вниманіе. Завтра поутру я явлюсь къ нему самъ.
   Грумъ уѣхалъ.
   -- Видите, мосьё де Шатонефъ, сказалъ графъ, вы не должны считать этого негодяя чѣмъ-нибудь порядочнымъ.
   -- Разумѣется! сказалъ Ліонель, и вслѣдъ за нимъ всѣ мы повторили; разумѣется!
   Скоро мы прибыли въ Кью и только что поспѣли къ обѣду. Предметомъ разговоровъ были событія этого дня, героемъ -- графъ.
   На слѣдующее утро я съ Августомъ возвратилась въ городъ. Шаваннъ уѣхалъ изъ Кью послѣ обѣда.
   Согласно моему обѣщанію я тотчасъ же отправилась къ Адели, и застала ее одну, въ очень веселомъ расположеніи духа. Она говорила, что она счастливѣйшая изъ женщинъ, и желала только увидѣть я меня за мужемъ.
   -- Лучше предоставьте это судьбѣ, отвѣчала я. Суженаго конемъ не объѣдешь. Спѣшить или оттягивать, выйдетъ одно и тоже. Каролина тоже говоритъ, что она счастлива; я вамъ вѣрю, потому что мужъ вашъ мнѣ очень нравится.
   -- Очень рада это слышать. Вы тоже его очаровали. Но кто же графъ де-Шаваннъ, о которомъ онъ прожужжалъ мнѣ уши? Онъ говоритъ, что это единственный французъ, который достоинъ быть Англичаниномъ,-- а выше этой похвалы онъ не можетъ себѣ ничего вообразитъ. Кто же этотъ графъ, Валерія?
   -- Я отвѣчала ей, что знала.
   -- Et pois? спросила Адель.
   -- Et puis -- ничего, отвѣчала я.
   -- Не секретничайте съ друзьями, сказала она, глядя на меня серьозно. Я отъ васъ не скрывалась, и вы помогли мнѣ совѣтомъ. Будьте же и вы со мною откровенны.
   -- Я люблю васъ, Адель, и у меня нѣтъ отъ васъ секретовъ. Мнѣ нечего отъ васъ скрывать.
   -- Нечего? А графъ?
   -- Что жъ графъ?
   -- Вы не думаете сдѣлаться графиней?
   -- Нѣтъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Въ самомъ дѣлѣ.
   -- Этого я не понимаю. Изъ словъ мужа я заключила, что это уже рѣшенное дѣло.
   -- Полковникъ ошибается. Тутъ ровно ничего нѣтъ, ни рѣшенаго, и не рѣшена то.
   -- И вы его не любите? Онъ вамъ не нравится?
   -- Нравится, какъ пріятный собесѣдникъ часа на два и какъ преблагородный человѣкъ.
   -- Такъ отчего же не полюбите вы его и больше?
   -- Я буду съ вами откровенна, Адель. Я вовсе не думаю о томъ, могу ли я его любить или нѣтъ. Онъ никогда и ничего не говорилъ, мы о любви,-- а не мнѣ же заводить объ этомъ разговоръ.
   -- Понимаю, понимаю. Но, будьте увѣрены, онъ заговоритъ. Что вы ему тогда отвѣтите?
   -- Тогда подумаю.
   -- Это значитъ, что вы скажете да. Только обѣщайте мнѣ обратиться ко мнѣ, если вамъ понадобится моя помощь. Я сдѣлаю для васъ все, что могу, по первому слову; мужъ мой также; вамъ обязаны мы нашимъ счастьемъ.
   -- Извольте, обѣщаю.
   -- Такъ довольно же; ни слова больше объ этомъ. Пойдемте ко мнѣ въ комнату, я отдамъ вамъ письмо и подарки мадамъ д'Альбре. Знаете ли, Валерія,-- она обласкала насъ какъ нельзя больше. Она, кажется, раскаевается въ своемъ поступкѣ противъ васъ.
   -- А знаете ли вы, что человѣкъ, котораго графъ прибилъ хлыстомъ, ея бывшій мужъ, господинъ Г.?
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Онъ не проститъ вамъ до гроба. Джервисъ думалъ, что онъ никому изъ васъ не извѣстенъ по имени. Но стоитъ ли думать объ этомъ негодяѣ? Вотъ вамъ письмо мадамъ д'Альбре!
   Письмо было ласково, какъ нельзя болѣе. Она благодарила меня за знакомство съ Джервисами, и надѣялась встрѣтиться со мною когда-нибудь, когда все прошедшее будетъ забыто, и я займу почетное мѣсто въ обществѣ моей родины. Въ заключеніи она прибавляла, что по странному стеченію обстоятельствъ узнала, что матъ моя серьозно больна и, вѣроятно, проживетъ недолгой
   Я продолжала читать.
   "Обстоятельства не оправдывали нашъ поступокъ, писала наконецъ мадамъ д'Альбре, сдѣлавшая мнѣ такъ много зла своими совѣтами въ моей неопытной юности, и едва ли хорошо сдѣлали мы, что такъ долго скрывали истину и заставляли страдать вашихъ родителей. Матушка ваша никогда мнѣ этого не проститъ. Но не смотря на ея гнѣвъ, я не могу хранить дольше тайну. Дѣйствительно, если только это можно сдѣлать безъ опасности, извѣстите о себѣ родителей, я даже, совѣтую вамъ, пріѣзжайте къ умирающей матери. Надѣюсь, что возвратившись во Францію, вы будете считать мой домъ своимъ.
   Я рѣшилась ѣхать съ Августомъ; Адель была того же мнѣнія. Но прежде я рѣшила посовѣтоваться съ братомъ и Сельвиномъ. Въ тотъ же вечеръ, когда Жиронаки удалились, я заговорила отъ Августомъ о поѣздкѣ, но онъ прервалъ меня:
   -- Выслушай прежде, что я тебѣ скажу, и говоря откровенно, безъ ложной стыдливости. Не одна поплатилась за это счастьемъ; а тебѣ, съ кѣмъ же тебѣ говорить здѣсь откровенно, если не со мною?
   -- Къ чему это предисловіе? Я, разумѣется, буду отвѣчать тебѣ откровенно.
   -- Нравится тебѣ графъ?
   -- Какой вопросъ? Ну -- да.
   -- Любишь ты его?
   -- Это не хорошо съ твоей стороны. Кромѣ того, онъ ни слова не говорилъ мнѣ о своей любви. Я не знаю, любитъ ли онъ меня не имѣю причинъ предполагать это.
   -- Не имѣешь причинъ! Но все равно. Если бы онъ любилъ тебя, согласилась бы ты выйти за него замужъ?
   -- Онъ говорилъ тебѣ объ этомъ, Августъ, онъ говорилъ!
   -- Отвѣть я читаю у тебя въ глазахъ. Да, онъ говорилъ, и просиль у меня позволенія обратиться къ тебѣ.
   -- А ты....
   -- Я отвѣчалъ, что у меня объ этомъ нечего спрашивать позволенія. и что я посовѣтую тебѣ послушаться собственнаго сердца.
   -- Ты отвѣчалъ, какъ добрый брать. А онъ?
   -- Спросилъ, что думаю я о твоихъ чувствахъ? Я отвѣчалъ, что сердце твое, сколько мнѣ извѣстно, не принадлежитъ никому, и что онъ можетъ попытаться завоевать его. И замѣтилъ ему, между-прочимъ, что онъ полюбилъ тебя слишкомъ скоро, и что любовь его по этому, вѣроятно, не прочна. Но въ этомъ я ошибся. Онъ увѣрилъ меня, что полюбилъ тебя сначала не за красоту, а за мужество, твердость и постоянство въ несчастіяхъ. Онъ знаетъ почти всѣ обстоятельства твоей жизни. Признаюсь тебѣ, мнѣ очень нравится, что онъ смотритъ на бракъ съ серьозной точки зрѣнія.
   -- Мнѣ тоже. Но мнѣ хотѣлось бы и о немъ узнать побольше, то-есть, о его характерѣ и правилахъ.
   Августъ посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ.
   -- Что за положительная женщина, сказалъ онъ. Знаешь ли, мнѣ кажется, что ты немножко....
   -- Холодна? договорила я, обнимая его. Нѣтъ, нѣтъ. Но я такъ-долго принуждена была опираться сама на себя, что привыкла разсматривать вопросы со всѣхъ сторонъ и не давать воли чувствамъ, пока ихъ не одобрилъ разсудокъ. Вспомни и то, Августъ, что вѣдь отъ этого шага зависитъ счастье всей моей будущей жизни.
   -- Ты права, Валерія. Скажи же мнѣ, любишь ты его?
   -- Да. Онъ единственный человѣкъ, о которомъ я могу думать какъ о мужѣ, и, хотя я не знаю хорошо его характера и правилъ, готова за него выйти.
   -- Онъ какъ-будто предвидѣлъ все это. Онъ показывалъ мнѣ письма своихъ старинныхъ друзей , и въ особенности ***, почтеннаго священника и воспитателя его, живущаго въ Гендонѣ; онъ ведетъ съ нимъ переписку съ самыхъ юныхъ лѣтъ, и уже это одно говоритъ въ его пользу. Изъ писемъ старика видно, что онъ считаетъ своего воспитанника за образецъ честности и благородства. Графъ предложилъ мнѣ ѣхать съ нимъ завтра въ Гендонъ, и лично распросить о немъ священника.
   -- Я тоже думаю, что все это говоритъ въ его пользу, отвѣчала я; поѣзжай и повидайся съ его воспитателемъ. А я между-темъ отправлюсь въ Кью и посовѣтуюсь съ Сельвиномъ. Завтра ввечеру я готова буду выслушать графа.
   Августъ справедливо замѣтилъ, что я дѣвушка положительная; и я прибавлю, что мнѣ никогда не приходилось жалѣть объ этомъ. Чувствами всегда долженъ управлять разсудокъ.
   Въ заключеніе разговора я показала Августу письмо мадамъ д'Альбpе, и мы рѣшили, что по пріѣздѣ во Францію, онъ тотчасъ же извѣститъ обо мнѣ отца, предоставивъ на его усмотрѣніе, сообщить ли это роднымъ или нѣтъ.
   Рано поутру на слѣдующій день уѣхала я въ Кью; всѣ удаваясь моему раннему пріѣзду. Когда я сказала, что пріѣхала поговорить съ судьею о важномъ дѣлѣ, онъ попросилъ меня отослать мой экипажъ въ городъ, и поѣхать съ нимъ; "такъ мы убьемъ двухъ птицъ однимъ зарядомъ," сказалъ онъ. "Будемъ ѣхать въ судъ и говорить о дѣлѣ."
   Сѣвши въ экипажъ, я думала, какъ бы лучше заговорить о щекотливомъ предметѣ,-- но судья началъ самъ:
   -- Я полагаю, сказалъ онъ, что вы желаете узнать результатъ справокъ, которыя вы не хотѣли, чтобы я наводилъ? Не такъ ли?
   -- Такъ,-- хоть я и не понимаю, почему вы это угадали?
   -- Слѣдовательно лучше, что я послушался себя, а не васъ.
   -- Что же вы узнали?
   -- Выходите за него, если онъ сдѣлаетъ вамъ предложеніе. Ведетъ онъ себя, какъ человѣкъ пятидесяти лѣтъ. Онъ богатъ, щедръ, не не расточителенъ; не играетъ въ карты, и во всѣхъ отношеніяхъ честный и благородный человѣкъ. Все это узналъ я изъ вѣрнаго источника.
   Съ минуту я не могла произнести ни слова, и готова была заплакать. Судья сказалъ, чтобы я во всемъ положилась на него, какъ на отца. Онъ одобрилъ всѣ мои поступки и посовѣтовалъ вести дѣло съ графомъ просто и откровенно.
   -- Вы любите его, Валерія, сказалъ онъ. Я зналъ это прежде васъ; и увѣренъ, что онъ будетъ хорошій мужъ. Скажите ему все, покажите ему письмо мадамъ д'Альбре, въ которомъ она пишетъ о вашей матушкѣ, и, если онъ пожелаетъ, выходите за него немедля и уѣзжайте вмѣстѣ съ Августомъ во Францію.
   Я согласилась съ его мнѣніемъ. Ввечеру Августъ возвратился съ графомъ изъ Гендона, и оставилъ меня съ нимъ наединѣ. Тутъ мы все покончили безъ всякихъ затрудненій.
   Любовныя сцены очень занимательны для дѣйствующихъ лицъ, но для постороннихъ не можетъ быть ничего скучнѣе; но этому скажу вамъ только, что графомъ осталась бы довольна самая взыскательная женщина. Впродолженіе двѣнадцати лѣтъ моего замужства я ни разу не имѣла повода раскаяться въ томъ, что вступила съ нимъ въ союзъ.
   Радость мадамъ Жиронакъ легче себѣ вообразить, нежели описать. Весело было смотрѣть, какъ хлопотала она, снаряжая меня къ отъѣзду во Францію. Ни одна свадьба не была, я думаю, съиграна такъ быстро. Законныя формальности Чарльзъ Сельвинъ порѣшилъ очень скоро; при вѣнчаніи присутствовали только леди Батерстъ, Джервисы, Жиронаки и Сельвины. Свадьба обошлась безъ епископовъ и герцоговъ, безъ ливрейныхъ лакеевъ и громогласнаго объявленія въ газетахъ,-- но небо улыбалось союзу двухъ сердецъ и рукъ.
   Мы скоро пріѣхали въ Парижъ, и были съ восторгомъ встрѣчены моими старыми друзьями, мадамъ Паовъ и мадамъ д'Альбре, гордившейся тамъ, что ея бывшая protégée сдѣлалась графиней де-Шаваннъ.
   Августъ получилъ позволеніе ѣхать къ своему семейству въ По. Онъ выѣхалъ тремя днями раньше насъ и опередилъ насъ цѣлою недѣлею. Родители приняли насъ, какъ жданыхъ гостей и оба были рады этой встрѣчѣ.
   Матушка была при смерти; опоздай мы двумя днями, мы не застали бы ее въ живыхъ. Она скончалась на моихъ рукахъ, на другой день послѣ нашего пріѣзда, и благословила меня передъ смертью.
   Отецъ не могъ на меня насмотрѣться. Доставшееся мнѣ наслѣдство, около трехъ тысячъ пяти сотъ фунтовъ, было передано, съ согласія графа, моему отцу, а потомъ должно было перейти къ сестрамъ.
   Тѣмъ кончились всѣ бѣдствія моей жизни. Валерія де-Шаваннъ была съ избыткомъ награждена за заслуженныя страданія Валеріи де-Шатонефъ.
   Насколько лѣтъ спустя Ліонель женился на сестрѣ моей Элизѣ, и поселился вблизи виллы, купленной графомъ по возвращенія его изъ Франціи, въ окрестности Виндзора.
   Братъ Августъ теперь подполковникъ, и отличился въ Алжирѣ. Николай, не возвращавшійся во Францію, пріобрѣлъ славу и состояніе какъ музыкантъ, и всѣ прочіе члены нашего семейства удачно устроили свою участь.
   У меня трое дѣтей: сынъ и двѣ дочери. Собственный опытъ научилъ меня воспитывать ихъ какъ слѣдуетъ.

"Библіотека для Чтенія", тт.99--100, 1850

   
   
   
   
щипала, когда мне хотелось выйти погулять. Он смотрит на меня, как на сестру, почти, как на мать.
   -- Как на мать!
   -- Да, он сам говорил что-то в таком роде. Он человек с умом и дарованиями и годится тебе в приятели; но мне он не пара. Софье или Элизе -- дело другое.
   -- Ты вечно заботишься о других, Валерия. Когда же подумаешь о себе?
   -- Кажется, я позаботилась о себе уже довольно. Ты забыл, что у меня две тысячи пятьсот франков годового дохода.
   -- Но две тысячи пятьсот франков не муж.
   -- Кто знает! На них можно купить и мужа, особенно у нас на родине, где не все миллионеры, как эти холодные островитяне.
   -- Ты, кажется, сама сделалась холодной островитянкой.
   -- Да, и месье Жиронак клянется, что я умру старой девой.
   -- А ты что на это говоришь?
   -- Может статься. Кто-то подъехал. Кто это?
   Я подошла к окну и увидела экипаж Сельвина и Лионеля у его дверец. Ступеньки были проворно отброшены, и в комнату вошла Каролина; она объявила, что свекровь прислала ее за мною и Огюстом. "Муж мой, -- сказала она, -- и отец его непременно сами явились бы к месье де Шатонефу, если бы их не задержало заседание суда. Они ужасно заняты". Жиронаков она пригласила на следующий день обедать в Кью, а меня и Огюста просила ехать сейчас же.
   -- Ступайте, Валерия, -- сказала она, -- соберите что нужно на неделю.
   -- Что вы на это скажете? -- спросила я, обращаясь к брату и Лионелю. -- Вас непременно надо об этом спросить -- вас, царей природы, как вы величаете сами себя, вас, которые вдвое тщеславнее нас и проводите за туалетом вдвое больше времени, нежели мы, оклеветанные женщины. Что вы на это скажете? Можно собраться так скоро? Я не заставлю вас ждать больше десяти минут; и позову к вам мадам Жиронак, которой вы можете передать свое поручение лично.
   Не дожидаясь ответа, я поспешила к себе в комнату одеться в дорогу и собрать кое-какие вещи. Мадам Жиронак заменила меня между тем в гостиной, и вслед за тем там послышался веселый смех.
   Не успела я еще одеться, как кто-то стукнул два раза в двери и минуты через две мужские шаги раздались по направлению в столовую. Окна моей комнаты выходили во двор, так что я не могла видеть, кто пришел; а горничную, бегавшую взад и вперед с разными коробками, спросить я не хотела.
   Так кончила я свой туалет; не знаю почему, сердце билось у меня сильнее обыкновенного. Я надела шляпку и шаль и сошла вниз в каком-то смущении и нетерпении, хотя и не ожидала встретить кого-нибудь преимущественно перед другими.
   Я застала гостей усердно убирающими котлеты и зеленый горох. В числе их был и Шаванн, которого я никак не ожидала видеть.
   Он встал при моем появлении из-за стола, сделал шага два мне навстречу, поклонился, сказал мне несколько любезных слов и прибавил, что приехал пригласить моего брата прогуляться с ним верхом и посмотреть Лондон.
   Все это было сказано просто и свободно; в словах и в голосе его не было ничего такого, что могло бы заставить меня покраснеть, однако же в первую минуту я почти не умела ему отвечать. Но не должно забывать, что Жиронак беспрестанно дразнил меня графом, и я поневоле приписывала его внимательность к Августу более сильной побудительной причине, нежели простой учтивости.
   Граф, видя мое смущение, сам смутился на мгновение и покраснел. Глаза наши встретились; встреча эта была мгновенная, мимолетная, но с этой минуты между нами установилось какое-то взаимное понимание.
   Все это сделалось гораздо скорее, нежели сколько надо времени на описание. Заметив, что все на нас смотрят, я тотчас же очнулась, ответила графу в немногих словах и села за стол между братом и Лионелем. Разговор обратился к тому же предмету, о котором говорили до моего прихода, и беседа завязалась очень приятная, как всегда бывает между четырьмя или пятью образованными людьми, нечаянно сблизившимися и желающими друг другу понравиться.
   Лионель, как я уже не раз имела случай заметить, был очень остер и умен и еще более развернулся во Франции, так что я редко встречала молодых людей, которые могли бы стать с ним наряду. Граф был тоже человек даровитый и образованный, с оттенком британской задумчивости в характере; брат, горячий воин, кипел молодостью и веселостью, мечтал о великой будущности и был в восторге, видя перед собою давно потерянную сестру. Каролина Сельвин была резва и жива; мадам Жиронак тоже; а я, желая загладить глупое поведение вчерашнего вечера, всеми силами старалась поддерживать общую веселость.
   Кажется, это мне удалось, потому что всякий раз, как поднимала глаза, я непременно встречала покоящийся на мне глубокий, серьезный взор Шаванна. Это доказывало, что я или слова мои его интересовали.
   Завтрак еще не кончился, когда вошел месье Жиронак, и мы условились, что он приедет на другой день к вечеру с женою в Кью. Перед отъездом Каролина сказала, что она надеется, что граф посетит месье де Шатонефа у них в загородном доме, не дожидаясь визита ее мужа и старого Сельвина, слишком занятых теперь делами.
   Граф тотчас согласился; он, Лионель и Август тут же условились прокатиться верхом дня через два или три.
   Каролина поспешила нас увезти, говоря, что свекровь ее подумает, пожалуй, что она убежала. В Кью приняли меня, как родную, а Августа, как старого друга.
   Время шло приятно. Это было весною. Местоположение дачи на берегу Темзы очаровательно, и на этот раз английский май был именно таков, каким описывают его поэты, то есть каким он бывает во сто лет раз.
   Все желали друг другу нравиться, а Сельвины принадлежали к числу тех редких людей, которых, чем больше знаешь, тем больше любишь. От старика Сельвина у меня не было тайн; я смотрела на него почти как на второго отца, а Август готов был полюбить его за расположение ко мне. Мы много толковали с ним о моих делах и рассуждали, известить ли родителей о моем существовании. Мы решили этот вопрос положительно. Оставалось решить, будет ли бесполезно возвратиться мне во Францию, и следует ли туда возвращаться при моих теперешних обстоятельствах.
   Август ничего не мог сказать. Как молодой француз и еще более как офицер он знал законы своей страны меньше старика Сельвина. Впрочем, оба были согласны в том, что лучше мне не ехать во Францию, пока я не принадлежу совершенно себе, то есть не принадлежу кому-нибудь другому.
   Я глубоко вздохнула. Горько подумать, что никогда не увидишь своих родителей или товарищей детства!
   Старик Сельвин заметил мое волнение, положил мне руку на плечо, и сказал:
   -- Возвратиться на родину было бы теперь безумством. Мой совет -- оставайтесь здесь, продолжайте свои занятия и предоставьте вашему брату открыть отцу столько, сколько он найдет нужным. Я даже не думаю, чтобы надо было сказать ему, где вы живете; если он желает писать к вам, он может передавать письма брату, а тот будет адресовать их на мое имя, чтобы и на почте нельзя было узнать вашего адреса. Остальное предоставьте времени и Провидению, которое никогда не оставляет смиренных. Вот что советует вам старый адвокат; обсудите слова мои вдвоем с братом. Они хоть и не льстят, может быть, вашим чувствам, но вы, вероятно, найдете их благоразумными. Теперь пойдемте на луг к дамам, которые нашли, кажется, какой-то новый магнит.
   -- Я совершенно уверена, -- отвечала я, -- что совет ваш благоразумен, и благодарю вас за него. Отец не может быть к своей дочери добрее, нежели вы ко мне. Бог благословит вас за это. Только знаете ли, -- мне в эту минуту очень грустно и не хочется вмешиваться в веселое общество. Пойду к себе и возвращусь, когда эта глупая тоска пройдет.
   -- Не называйте ее глупою, -- возразил старик с улыбкою. -- Что естественно, то не глупо. Только не поддавайтесь этой грусти. Чувства -- хорошие слуги, но плохие господа. Делайте что хотите, только воротитесь к нам поскорее. А мы, месье де Шатонеф, посмотрим, что там за новые лица.
   С этими словами он отвернулся и ушел, опираясь на руку брата и оставив меня успокоиться и собраться с мыслями, что было, может быть, тем затруднительнее, что в новом госте я узнала графа де Шаванна.
   Я распространилась о чувствах, волновавших меня в этот период жизни, по двум причинам: во-первых, это самый важный момент в моей жизни, а во-вторых, описывая до сих пор больше факты и дела, я, вероятно, являюсь читателю суше и холоднее, нежели я в самом деле. Меня сделали жестокою обстоятельства и люди. Несчастия закалили мой характер и отчасти даже сердце. Они пробудили во мне гордость, поставили меня в оборонительное положение и в каждом незнакомом лице научили меня видеть будущего врага.
   Счастье все это изменило. Враги мои были обезоружены или раскаялись. Я всем простила, со всеми примирилась. Я была любима и уважаема теми, которых в свою очередь могла любить и уважать и дружбою которых могла гордиться. Я видела брата, все еще надеялась на прощение родителей, -- и отчего не признаться? -- начинала считать не совсем невозможным, s, что я выйду когда-нибудь замуж.
   Все это произвело во мне мало-помалу перемену чувств и образа мыслей. Сердце мое таяло, таяло, и наконец растаяло, так что я почувствовала необходимость остаться наедине и дать волю слезам. Я ушла к себе в комнату, бросилась на постель, и долго, долго плакала.
   Но то были не те слезы, какие вызвал жестокий поступок мадам д'Альбре, -- не слезы оскорбленной гордости, вызванные леди Батерст, -- нет, то были слезы любви, теплоты сердечной, почти радости. Они текли тихо и сладко. Выплакавшись, я умылась, пригладила волосы и пошла присоединиться к веселому обществу в сад.
   Граф успел уже приобрести расположение не только Каролины, но и всего семейства Сельвинов. Он нарочно приехал в Кью пригласить моего брата и Лионеля поехать с ним послезавтра в Вормвуд-Скробс, где в честь какого-то иностранного принца назначен был смотр трем полкам легкой конницы и конной артиллерии.
   Смотр должен был кончиться примерным сражением, и граф думал, что это зрелище любопытно для бывшего гусарского офицера.
   Они толковали об этой поездке до тех пор, пока дамы не изъявили своего желания тоже взглянуть на этот смотр, и тогда решили, что Каролина, две мисс Сельвин и я поедем с Лионелем в экипаже судьи, а Август и граф будут сопровождать нас верхом, и что с маневров все мы возвратимся к обеду в Кью, а на следующий день -- в город.
   Граф де Шаванн оставался недолго, и имел только случай сказать мне несколько самых незначительных слов. Но я заметила, что он и в этот раз обращался со мною не так, как с другими. С другими он разговаривал каким-то гордо-смиренным тоном, полушутливо, полусерьезно, -- со мной же всегда серьезно и вслушивался, казалось, в каждое мое слово с особенным вниманием.
   Он никогда не шутил со мною, он не был и педантом в своих разговорах. Он как будто хотел доказать мне, что он не пустой светский болтун.
   Уходя, он в первый раз подал мне руку a l'anglaise, глаза наши встретились, и я, кажется, опять покраснела; он тотчас же потупил взор, поклонился и взял шляпу, но не забыл пожать мне руку. Он простился с судьею и его сыном, сел на лошадь (он превосходно ездил верхом) и удалился в сопровождении своего грума.
   Не успел он скрыться из виду, как сделался предметом общего разговора.
   -- Что за очаровательный человек! -- сказала Каролина. -- Сколько ума, сколько жизни, сколько чувства! Где вы его подцепили, Валерия?
   -- Я уже говорила вам, что он старинный приятель Жиронака и нечаянно встретился у него с Августом, которого и полюбил с первого раза. Вот все, что я о нем знаю.
   -- Он очень хорош собою, -- продолжала Каролина. -- Вы как находите, Валерия?
   -- Да, это правда. Только у него немножко женские черты.
   -- О, совсем нет, -- возразила Каролина.
   -- Каролина, -- сказал, смеясь, Сельвин, -- вы не имеете права замечать достоинства пи в ком, кроме меня, вашего мужа и главы.
   -- Чудовище! -- отвечала она, рассмеявшись. -- Да я никогда и не воображала вас прекрасным или умным. Я вышла за вас замуж только, чтобы избавиться от тирании моей учительницы музыки. Не смотрите так грозно, Валерия! Теперь меня уже нельзя поставить в угол. Муж не позволит.
   -- Он сам поставит вас в угол, -- отвечал судья, который души не чаял в своей невестке.
   Она, действительно, стоила этой любви.
   -- А помните вы, Сельвин, -- сказала я, -- как вы утверждали, что мужья вообще, и вы в особенности, вовсе не тираны? Какой же совет даете вы теперь своему сыну?
   -- Знаете ли что, -- шепнул он мне. -- Я думаю, что вы скоро отправитесь во Францию. Пойдемте, пройдемся по кедровой аллее. Мне надо с вами поговорить.
   Я взяла его под руку; сердце у меня сильно билось, потому что я догадывалась, о чем он хотел говорить. Мы вошли в уединенную аллею, тянувшуюся вдоль реки.
   -- Вы знаете, -- сказал Сельвин, не глядя на меня, может быть, из опасения смутить меня, -- я не только ваш законный советник, но и избранный вами самими попечитель; так без дальнейших предисловий, -- кто он,
   Валерия?
   -- Я не стану притворяться, будто не поняла вас, хотя, уверяю вас честью, вы ошибаетесь в своих предположениях.
   -- Ошибаюсь! Едва ли; я не ошибаюсь.
   -- Я вам говорю; ошибаетесь. Я видела его всего раза четыре и не говорила с ним больше пяти слов.
   -- Да кто он?
   -- Знакомый Жиронака, граф де Шаванн. Отец его эмигрировал в Англию во время революции, занялся торговлей и приобрел до 40 000 фунтов. Во время реставрации старый граф возвратился во Францию, был пожалован Людовиком Восемнадцатым кавалером Почетного Легиона, и вскоре потом умер. Месье де Шаванн, воспитанный в Англии, больше англичанин, чем француз, и редко ездит во Францию. Вот все, что я о нем знаю, и то случайно. Месье Жиронак рассказал мне эти вещи, о которых я и не думала спрашивать.
   -- Все это хорошо, только надо узнать о человеке что-нибудь положительное, прежде нежели отдать ему руку.
   -- Я сама так думаю. Но так как я не намерена отдавать ему моей руки, то и довольствуюсь тем, что о нем знаю.
   -- А что вы знаете? То есть, что вы узнали сами, а не слышали от других.
   -- То, что он человек очень любезный, образованный и, кажется, добрый. Он очень ласков с Августом.
   -- Да, люди часто бывают ласковы к тем, у кого есть хорошенькие сестры, в которых они влюблены.
   -- Может быть; но к настоящему случаю этого применить нельзя; положим, что у Августа и хорошенькая сестра, да граф в нее не влюблен.
   -- Может статься.
   -- Без сомнения.
   -- Хорошо. Что знаете вы о нем еще?
   -- Ничего.
   -- Не знаете ни его характера, ни правил, ни привычек?
   -- Право, послушать вас, так можно подумать, что дело идет о найме слуги, и что де Шаванн ищет этого места. Какое мне дело до его характера и правил? Я знаю только, что он смотрит благородным человеком и нисколько не похож на фата или педанта, что в ваше время редкость.
   -- Каролина говорит, что он очень не дурен собою.
   -- Я с ней согласна. Только из этого ничего не следует.
   -- По крайней мере, не много. Так больше вы о нем ничего не знаете?
   -- И не желаю знать. Кажется, я и то уже довольно знаю о знакомом со вчерашнего дня.
   -- Хорошо, хорошо, -- продолжал судья, покачивая головою. -- Он мне нравится. Я наведу справки.
   -- Только, пожалуйста, не ради меня, -- сказала я.
   -- Мадмуазель де Шатонеф, -- сказал он сухо, хотя и шутя, -- я стар, вы молоды, а молодежь, я знаю, считает нас стариков, ни на что не годными.
   -- Нет, нет, поверьте, я этого не думаю.
   -- Я тоже. Так предоставьте же мне действовать по моему усмотрению и позвольте мне, для вашего успокоения, заметить, что у меня у самого есть две дочери и еще сын, кроме Чарльза. Я очень рад видеть у себя за столом человека образованного, не дурака и не фата, как вы заметили; но чтобы он сделался у меня в доме habitue, для этого я должен прежде узнать о нем побольше. Однако колокол уже позвонил, и я советую вам, не теряя времени, заняться вашим туалетом. И главное, не отступайте от вашего решения никогда не выходить замуж, потому что мужья тираны.
   Можете себе вообразить, что я воспользовалась его словами и поспешила убежать от прозорливого старика.
   -- И как это он все видит? -- подумала я. -- В одну минуту он прочел все, как по писанному. Но в мое сердце он не заглянул, я думаю; сама не понимаю, что в нем происходит.
   Я не знала еще в то время, что, когда душою нашей овладеет сильная страсть, или даже когда она только что зарождается, мы понимаем себя меньше всех.
   Я не знаю и не старалась узнать, собирал ли судья справки о графе, как был намерен. Не знаю также, что было их результатом. Но на следующее утро граф явился с верховою лошадью для Августа; он не спросил, дома ли мы, но приказал нам только кланяться и пригласил брата ехать с ним верхом.
   Лионеля не было, он уехал по делам в город. Август и граф уехали вдвоем и воротились уже под вечер, незадолго до обеда. Граф уехал, не сходя с лошади.
   Признаюсь, что это доставило мне больше удовольствия, чем если бы он вошел. Я видела в этом поступке много деликатности: он не хотел быть в тягость ни мне, ни Сельвинам.
   Август в продолжение всего обеда читал панегирик графу и уверял, что в нем есть все, чего только можно искать в друге или любовнике.
   -- Ого! -- воскликнул старик Сельвин, выслушавши Августа. -- Кажется, этот граф с черными усами скоро одержал победу. Того и смотри, что еще кто-нибудь убежит! (Он взглянул на Каролину. ) Мадемуазель де Шатонеф очень искусна на эти дела. Но из моего дома не улизнуть никому.
   Обед прошел очень весело. После обеда занялись музыкой, и Сельвин только что попросил меня что-нибудь спеть, когда вошел слуга Лионеля. Он прискакал из Лондона отыскивать своего господина, на имя которого была получена из Парижа огромная пачка писем с надписью: доставить немедленно.
   Это нарушило на минуту наше веселье; но скоро оказалось, что главное письмо было к моему брату от парижского коменданта, звавшего его назад. Его требовали туда к 3 июня.
   Горько было нам расстаться после такого короткого свидания, но мы утешились тем, что Па-де-Кале не Южный океан.
  

ГЛАВА XII

   Утро, назначенное для смотра, было прекрасно. Это было в конце мая, и окрестности города представляли очаровательный английский ландшафт. Деревья стояли в цвету, и воздух был напитан ароматами. Парки и подгородние дороги были усеяны няньками и целыми стадами краснощеких, веселых детей. Август не мог налюбоваться на эту картину.
   Деревья, цветы, луга, Темза, белеющая бесчисленным множеством парусов, дачи, няньки и дети, -- все приводило его в восхищение. Веселое расположение духа его сообщилось и нам, и на душе у нас стало ясно, как на майском небе.
   Когда мы прибыли на поле, назначенное для смотра, брат мой замолчал и побледнел за минуту. Но потом глаза его сверкнули, когда он обвел ими войско, проходившее в минуту нашего приезда перед принцем, для которого делали смотр. Возле принца, верхом на коне, виднелся старик в фельдмаршальском мундире. По орлиным глазам и носу в нем тотчас же можно было узнать великого воина.
   -- Поистине, великолепное зрелище, -- говорил вполголоса брат мой.
   Через минуту мимо нас проехал на рысях полк уланов и за ним несколько эскадронов гусар. Зрелище было живописное. Военная музыка приводила меня в восторг. Но спокойный ветеран, неподвижно стоявший среди общего движения и замечавший все мелочи маневров, сделал на меня впечатление сильнее всей массы пестрых мундиров.
   Я думала о том, как стоял он среди гигантской битвы народов, где решалась судьба царств, как встретил он без страха и без трепета непобедимого Наполеона; я вспомнила, как сломил он силу моей родины, и кровь похолодела у меня в жилах.
   Если бы он смотрел гордо и торжественно, я могла возненавидеть его; но бесстрастный и спокойный, с лицом, свидетельствовавшим о спокойной совести, он являлся мне врагом моего отечества только по долгу, а не по личному произволу. Я чувствовала, что находилась в присутствии великого человека. Спутницы мои заметили, что я почти не сводила с него глаз, и начали между собою перешептываться. Шепот их обратил на себя внимание Августа; он оглянулся, понял причину их улыбок и посмотрел на меня, нахмурив брови. Но лицо его почти в ту же минуту опять прояснилось.
   Начались маневры. Я, разумеется, не понимала смысла движения войск, но картина была увлекательная. Кавалеры наши были так заинтересованы, что попросили у нас позволения отъехать в ту сторону, где маневрировала артиллерия.
   Так как при нас были слуги, и от английского народа нечего опасаться грубости, мы согласились, и кавалеры наши ускакали, обещая возвратиться через четверть часа.
   Едва они скрылись из вида, как я заметила высокого, воинственного, прекрасного ездока в штатском платье, а за ним жокея в черной куртке и шляпе с кокардой.
   Мне казалось лицо его несколько знакомым; я как будто где-то его видела, но где, не могла вспомнить. Напрасно я ломала себе голову. Он был, очевидно, англичанин, а из английских офицеров я не знала никого. Он проехал мимо нас и старался, казалось, разобрать герб на нашем экипаже и узнать, кто я; по крайней мере, я не могла не заметить, что он беспрестанно на меня посматривал, как будто и он узнал меня. То же самое повторилось и в третий раз. Потом он подозвал к себе своего грума, который вслед затем подъехал к слуге Сельвина, стоявшему в нескольких шагах от нашего экипажа и что-то у него спросил.
   Всадник, получив ответ, кивнул головой, как будто хотел сказать "я так и думал". Потом он взглянул на меня, приподнял шляпу и потихоньку удалился.
   Каролина тотчас же все это подметила и сказала, обращаясь ко мне:
   -- Кто это, Валерия? Где я его видела?
   -- Я сама задаю себе тот же вопрос, -- отвечала я. -- Я тоже его видала, но не помню где. Это странно.
   -- В самом деле? -- проговорил чей-то голос как раз под моим ухом. -- А можете вы сказать, где вы меня видели, неблагодарная?
   Я обернулась и увидела перед собою бледное от злости лицо Г**, бесчестного отставного мужа мадам д'Альбре, первого виновника всех моих несчастий. Я посмотрела на него пристально и отвечала с презрением:
   -- Очень могу, мосье Г**. Я никак не ожидала встретиться с вами опять. Я думала, что вы на своем месте -- на галерах.
   Конечно, мне не следовало говорить таким тоном, но кровь у меня горяча. Когда я вспомнила о всем, претерпенном мною в жизни, негодование овладело всем моим существом.
   -- А, -- отвечал он, заскрежетав зубами, покраснев, как рак, и схватив меня за руку. -- Убирайся сама на галеры, неблагодарная собака! . .
   Не знаю, что хотел он еще сказать, но в это время послышался топот скачущей во весь опор лошади, и через минуту он очутился в руках графа де Шаванна, только что возвратившегося к нам.
   Подскакать к нашему экипажу, соскочить с лошади, схватить наглеца, стащить его долой и приняться бить его изо всей силы хлыстом, -- все это было для графа Делом одной минуты.
   После я удивлялась, откуда взялось столько силы у такого слабого, по-видимому, человека? Граф был ростом гораздо меньше Г**, а ворочал его, как пятилетнего ребенка.
   Оставивши его, наконец, он обратился к нам с улыбкой, как будто протанцевал кадриль, снял шляпу и сказал:
   -- Извините, mesdames, и в особенности вы, мадмуазель Валерия, за эту сцену. Я не выдержал.
   Каролина и сестры Сельвина были так перепуганы, что не могли ничего отвечать; я тоже онемела от удивления. В это время Г**, с окровавленным лицом и запачканным платьем, снова подошел к нашему экипажу.
   Он был бледен, как полотно, но, очевидно, не от страха, а от злости.
   -- Граф Шаванн, -- сказал он, -- я вас знаю, да и вы будете меня знать, даю вам слово. Вы дадите мне удовлетворение!
   -- О, нет, нет, -- воскликнула я, всплеснувши руками. -- За меня не надо, граф! За меня не рискуйте жизнью!
   Он поблагодарил меня выразительным взглядом и сказал господину Г**.
   -- Я вас не знаю, да, вероятно, и не буду знать. Я наказал вас за дерзость перед дамой.
   -- Дамой! -- прервал его негодяй. -- Такой же дамой, как. ..
   Но граф продолжал, как будто не слыша его:
   -- И сделал бы это во всяком случае, -- зная вас или не зная, -- что и готов повторить снова, если вы опять вздумаете делать дерзости. Что же касается до удовлетворения, то если вы потребуете его, как должно, -- я никогда не отказываю в нем тем, кто достоин со мною сразиться.
   -- А этот господин недостоин скрестить с вами шпагу, -- произнес третий голос.
   Я оглянулась и узнала офицера, поклонившегося мне за четверть часа.
   -- Моего слова достаточно в подобных случаях, -- продолжал он. -- Я полковник Джервис. А этот господин -- это известный Г**, пойманный в плутовстве за картами, исключенный из всех клубов и битый неоднократно во всех концах Англии. Никто не захочет явиться к вам с вызовом от его имени, а если кто и захочет, так вы не должны соглашаться.
   Стиснув с яростью зубы, разоблаченный негодяй удалился; граф поклонился полковнику и сказал:
   -- Благодарю вас. Я граф де Шаванн и совершенно уверен в том, что вы сказали. Только негодяй мог вести себя так, как этот господин. Иначе я не решился бы драться в присутствии дам.
   -- Я видел все, -- отвечал Джервис, -- и сам спешил сюда на помощь. Но вы предупредили меня, и я остановился поодаль полюбоваться, как вы его отделали. Не в обиду будь вам сказано, граф, но, судя по уменью вашему владеть руками, вас можно принять скорее за англичанина, нежели за француза.
   -- Я воспитан в Англии, -- отвечал граф, смеясь, -- и научился здесь владеть руками.
   -- Это дело другое! Право, я никогда не видал, чтобы хлестали с таким искусством. Видали вы когда-нибудь, мадмуазель де Шатонеф, -- кажется, я не ошибаюсь в вашем имени?
   -- Я до сих пор вовсе не видала ничего в этом роде и от души желаю не видать во второй раз.
   -- Нет, не говорите этого. Если распорядиться хорошо и ловко, так это очень приятное зрелище. И сверх того, вы неблагодарны к графу.
   -- Я ни за что на свете не хотела бы быть неблагодарною, -- отвечала я, -- и граф, я уверена, не сомневается в моей признательности. Я ему очень обязана за защиту и всегда этого от него ожидала.
   -- Что он будет за вас драться? -- шепнула мне Каролина.
   Все расслышали это замечание, хотя, может быть, она этого и не желала.
   Я отвечала ей довольно холодно:
   -- Да, Каролина, я уверена, что он всегда готов сразиться за меня и за вас, и за каждую даму.
   -- Благодарю вас за доброе мнение, -- сказал граф.
   -- Извините, если я вам сделаю вопрос, -- сказал полковник, обращаясь ко мне. -- Не знаете ли вы. ..
   -- Адели Шабо? -- прервала я его. -- Очень рада услышать о ней что-нибудь или увидеть мистрисс Джервис.
   -- Я сам хотел это сказать. Мы только вчера приехали в город, и она тотчас же поручила мне отыскать вас. Жиронаки сказали мне, что вы гостите в Кью. ..
   -- Да, у судьи Сельвина. Кстати, -- прибавила я, -- позвольте вас познакомить: мистрисс Сельвин, урожденная Каролина Стенгоп, -- полковник Джервис.
   Джервис поклонился, но слегка покраснел и взглянул на меня искоса. Но я сохранила такое спокойное выражение лица, что он не мог узнать, известно ли мне что-нибудь или нет.
   Каролина тоже держала себя очень хорошо. Вышедши замуж, она сделалась степеннее, характер ее определился, ум развился. Она не покраснела и не смутилась, а только тихонько меня ущипнула, начала расспрашивать об Адели и пожелала ее видеть.
   -- В Париже она произвела, говорят, сильное впечатление, -- сказала она, -- и это неудивительно. Она такая хорошенькая! Вы счастливый человек, полковник Джервис.
   -- Это правда, -- отвечал он. -- Адель добрейшее создание. В Париже ее все обласкали; особенно мадам д'Альбре. Мы очень обязаны вам за это знакомство, мадмуазель де Шатонеф. Кстати: Адель привезла вам от нее целую кучу писем и подарков. Когда вы к ней приедете?
   -- Где вы остановились, полковник?
   -- В отеле Томаса, на Берклей-сквере, пока не найдем порядочной квартиры. В августе мы уедем ко мне на мызу, в горы. Адель хочет, кажется, просить вас туда к себе.
   -- Благодарю вас; не знаю, удастся ли это. До августа еще целых два месяца, и Бог знает, что случится в это время. Знаете ли: я сама думала ехать во Францию, когда брат должен будет явиться обратно в полк.
   -- В самом деле? -- спросил граф. -- Я об этом ничего не слышал. Что же вы, поедете?
   -- Не знаю. Теперь это еще только мечта.
   -- Но вы не отвечаете на мой вопрос, -- сказал полковник. -- Когда же вы навестите Адель?
   -- Извините, полковник. Я возвращусь в город завтра и тотчас же к ней поеду. В час или в два буду у вас. Сельвин обещал мне дать свой экипаж. Каролина, могу я в нем проехать прямо в отель Томаса?
   -- Конечно. Что за вопрос? Разумеется, вы можете ехать в нем куда хотите.
   -- Так я буду у вас в два часа, полковник. Кланяйтесь от меня Адели.
   -- Благодарю вас. Не смею вас дольше беспокоить, -- сказал он, приподнимая шляпу. -- Извините, что я взял смелость вступить с вами в разговор. Мы раскланялись, и он ускакал.
   -- Настоящий джентльмен, -- заметила Каролина. -- Адель себя не обочла.
   -- Советую не говорить этого при мистере Сельвине, -- сказала я.
   -- Что за пустяки! -- отвечала Каролина, слегка покраснев.
   -- Кто этот Джервис? -- спросил граф. -- Из вас, кажется, никто его не знает, и вдруг он делается знакомым. Объясните мне это явление.
   -- Он прекрасный человек, как заметила мистрисс Сельвин, и очень не дурен собою, как вы сами видите. В обществе он играет важную роль, и, главное, он муж одной премилой француженки, близкой приятельницы Каролины, и бежал с нею полгода тому назад, принимая ее за. ..
   -- Валерия! -- прервала меня Каролина, краснея.
   -- Каролина? -- возразила я спокойно.
   -- Что вы хотели сказать?
   -- Принимая ее за богатую наследницу, -- продолжал я. -- Но он нашел в ней больше, чем богатство: красоту и доброе сердце.
   -- Счастливец! -- проговорил де Шаванн со вздохом.
   -- Почему так?
   -- Потому что женился на женщине, которую вы хвалите. Разве это не счастье?
   -- Дело очень обыкновенное, -- сказала Каролина. -- Вы не знаете, граф, что Валерия мастерица устраивать свадьбы. Она выдает своих приятельниц замуж с неимоверною быстротою.
   -- Надеюсь, то есть, я думаю, -- поправился он, -- что она лучше, нежели вы ее описываете. Она еще не позаботилась о себе.
   -- Не знаю, граф, я в этом еще не уверена, -- отвечала она, стараясь отплатить мне за мою шутку.
   Но я остановила ее, и в то же самое время подъехали к нам Август и Лионель. Смотр еще не кончился, но они вспомнили, что обещали воротиться через четверть часа, и проездили уже целых два часа. Каролина тотчас же начала над ними трунить, что они оставили нас одних среди толпы народа.
   -- Это не опасно, -- сказал Лионель. -- Будь тут какая-нибудь опасность, мы давно бы воротились.
   -- И в подтверждение ваших слов, мы были до смерти перепуганы. Мадмуазель де Шатонеф была оскорблена каким-то искателем приключений, и если бы не граф, так случилось бы что-нибудь и еще хуже.
   И вслед затем была им рассказана вся история с господином Г . В жизнь мою не видала я, чтобы кто-нибудь рассердился так сильно, как Август в эту минуту. Он побледнел, как смерть, глаза его засверкали, члены задрожали, как в лихорадке.
   -- Он за это поплатится! -- проговорил он сквозь зубы.
   И он крепко пожал руку графу.
   -- Этого я никогда не забуду, -- сказал он глухим голосом. -- С этой минуты, граф, мы друзья навеки. Я никогда не могу отблагодарить вас за эту услугу.
   -- Пустяки, mon cher, -- отвечал граф. -- Я ничего не сделал особенного.
   Но Август продолжал рассыпаться в благодарностях до тех пор, пока граф не сказал:
   -- Хорошо, пусть будет так, довольно; когда-нибудь и я в свою очередь потребую от вас услуги, позначительнее этой.
   -- Будьте уверены, что я исполню ваше требование, -- отвечал Август. -- В чем оно состоит? Говорите.
   -- Не спешите, -- возразил граф. -- Это не безделица.
   -- Полно, Август, -- сказала я, -- ты разгорячился так, что себя не помнишь. Прикажите ехать домой, Каролина. Судья ждет нас к обеду; а к этому он, как вы знаете, очень неравнодушен.
   -- Да, да, Валерия; вы всегда заботитесь о других. Поедемте.
   В эту минуту подъехал к нам грум Джервиса и сказал:
   -- Позвольте вас спросить, кто из вас граф де Шаванн?
   -- Я.
   -- От полковника Джервиса, -- продолжал грум, подавая ему карточку. -- Полковник приказал вам кланяться и просить вас, чтобы вы тотчас дали ему знать, если получите какое-нибудь известие от того господина, которого вы отхлестали; он просит вас не считать его за благородного человека; полковник может доказать это и заставить его молчать.
   -- Благодарю, -- отвечал граф. -- Кланяйся от меня полковнику и скажи, что я ему очень обязан за внимание. Завтра поутру я явлюсь к нему сам.
   Грум уехал.
   -- Видите, мосье де Шатонеф, -- сказал граф, -- вы не должны считать этого негодяя чем-нибудь порядочным.
   -- Разумеется! -- сказал Лионель, и вслед за ним все мы повторили: разумеется!
   Скоро мы прибыли в Кью и только что поспели к обеду. Предметом разговоров были события этого дня, героем -- граф.
   На следующее утро я с Августом возвратилась в город. Шаванн уехал из Кью после обеда.
   Согласно моему обещанию, я тотчас же отправилась к Адели и застала ее одну, в очень веселом расположении духа. Она говорила, что она счастливейшая из женщин, и желала только увидеть меня замужем.
   -- Лучше предоставьте это судьбе, -- отвечала я. -- Суженого конем не объедешь. Спешить или оттягивать, выйдет одно и то же. Каролина тоже говорит, что она счастлива; я вам верю, потому что муж ваш мне очень нравится.
   -- Очень рада это слышать. Вы тоже его очаровали. Но кто же граф де Шаванн, о котором он прожужжал мне уши? Он говорит, что это единственный француз, который достоин быть англичанином, -- а выше этой похвалы он не может себе ничего вообразить. Кто же этот граф, Валерия?
   Я отвечала ей, что знала.
   -- Ну, и что же? -- спросила Адель.
   -- Ну, и -- ничего, -- отвечала я.
   -- Не секретничайте с друзьями, -- сказала она, глядя на меня серьезно. -- Я от вас не скрывалась, и вы помогли мне советом. Будьте же и вы со мною откровенны.
   -- Я люблю вас, Адель, и у меня нет от вас секретов. Мне нечего от вас скрывать.
   -- Нечего? А граф?
   -- Что ж граф?
   -- Вы не думаете сделаться графиней?
   -- Нет.
   -- В самом деле?
   -- В самом деле.
   -- Этого я не понимаю. Из слов мужа я заключила, что это уже решенное дело.
   -- Полковник ошибается. Тут ровно ничего нет, ни решенного, ни нерешенного
   -- И вы его не любите? Он вам не нравится?
   -- Нравится как приятный собеседник часа на два и как благородный человек.
   -- Так отчего же не полюбите вы его и больше?
   -- Я буду с вами откровенна, Адель. Я вовсе не думаю о том, могу ли я его любить или нет. Он никогда и ничего не говорил мне о любви, а не мне же заводить об этом разговор.
   -- Понимаю, понимаю. Но, будьте уверены, он заговорит. Что вы ему тогда ответите?
   -- Тогда подумаю.
   -- Это значит, вы скажете да. Только обещайте мне обратиться ко мне, если вам понадобится моя помощь. Я сделаю для вас все, что могу, по первому слову; муж мой также; вам обязаны мы нашим счастьем.
   -- Извольте, обещаю.
   -- Так довольно же; ни слова больше об этом. Пойдемте ко мне в комнату, я отдам вам письмо и подарки мадам д'Альбре. Знаете ли, Валерия, она обласкала нас как нельзя больше. Она, кажется, раскаивается в своем поступке против вас.
   -- А знаете ли вы, что человек, которого граф прибил хлыстом, ее бывший муж, господин Г**?
   -- В самом деле? Он не простит вам до гроба. Джервис думал, что он никому из вас не известен по имени. Но стоит ли думать об этом негодяе? Вот вам письмо мадам д'Альбре.
   Письмо было ласково, как нельзя более. Она благодарила меня за знакомство с Джервисами, и надеялась встретиться со мною когда-нибудь, когда все прошедшее будет забыто, и я займу почетное место в обществе моей родины. В заключение она прибавляла, что по странному стечению обстоятельств узнала, что мать моя серьезно больна и, вероятно, проживет недолго.
   Я продолжала читать.
   "Обстоятельства не оправдывали ваш поступок, -- писала, наконец, мадам д'Альбре, сделавшая мне так много зла своими советами в моей неопытной юности, -- и едва ли хорошо сделали мы, что так долго скрывали истину и заставляли страдать ваших родителей. Матушка ваша никогда мне этого не простит. Но несмотря на ее гнев, я не могу хранить дольше тайну. Действительно, если только это можно сделать без опасности, известите о себе родителей и даже, советую вам, приезжайте к умирающей матери. Надеюсь, возвратившись во Францию, вы будете считать мой дом своим".
   Я решилась ехать с Августом; Адель была того же мнения. Но прежде я решила посоветоваться с братом и Сельвином. В тот же вечер, когда Жиронаки удалились, я заговорила с Августом о поездке, но он прервал меня:
   -- Выслушай прежде, что я тебе скажу, и говори откровенно, без ложной стыдливости. Не одна поплатилась за это счастьем; а тебе, с кем же тебе говорить здесь откровенно, если не со мною?
   -- К чему это предисловие? Я, разумеется, буду отвечать тебе откровенно.
   -- Нравится тебе граф?
   -- Какой вопрос? Ну -- да.
   -- Любишь ты его?
   -- Он ни слова не говорил мне о своей любви. Я не знаю, любит ли он меня, и не имею причин предполагать это.
   -- Не имеешь причин! Но все равно. Если бы он любил тебя, согласилась бы ты выйти за него замуж?
   -- Он говорил тебе об этом, Август, он говорил!
   -- Ответ я читаю у тебя в глазах. Да, он говорил и просил у меня позволения обратиться к тебе.
   -- А ты. ..
   -- Я отвечал, что у меня об этом нечего спрашивать позволения, и что я посоветую тебе послушаться собственного сердца.
   -- Ты отвечал, как добрый брат. А он?
   -- Спросил, что думаю я о твоих чувствах? Я отвечал, что сердце твое, сколько мне известно, не принадлежит никому, и что он может попытаться завоевать его. Я заметил ему, между прочим, что он полюбил тебя слишком скоро, и что любовь его поэтому, вероятно, не прочна. Но в этом я ошибся. Он уверил меня, что полюбил тебя сначала не за красоту, а за мужество, твердость и постоянство в несчастиях. Он знает почти все обстоятельства твоей жизни. Признаюсь тебе, мне очень нравится, что он смотрит на брак с серьезной точки зрения.
   -- Мне тоже. Но мне хотелось бы и о нем узнать побольше, то есть, о его характере и взглядах.
   Август посмотрел на меня с удивлением.
   -- Что за положительная женщина! -- сказал он. -- Знаешь ли, мне кажется, что ты немножко. ..
   -- Холодна? -- добавила я, обнимая его. -- Нет, нет. Но я так долго принуждена была опираться сама на себя, что привыкла рассматривать вопросы со всех сторон и не давать воли чувствам, пока их не одобрил рассудок. Вспомни и то, Август, что ведь от этого шага зависит счастье всей моей будущей жизни.
   -- Ты права, Валерия. Скажи же мне, любишь ты его?
   -- Да. Он единственный человек, о котором я могу думать, как о муже, и готова за него выйти.
   -- Он как будто предвидел все это. Он показывал мне письма своих старинных друзей, в особенности , почтенного священника и воспитателя его, живущего в Гендоне; он ведет с ним переписку с самых юных лет, и уже это одно говорит в его пользу. Из писем старика видно, что он считает своего воспитанника за образец честности и благородства. Граф предложил мне ехать с ним завтра в Гендон и лично расспросить о нем священника.
   -- Я тоже думаю, что все это говорит в его пользу, -- отвечала я, -- поезжай и повидайся с его воспитателем. А я между тем отправлюсь в Кью и посоветуюсь с Сельвином. Завтра вечером я готова буду выслушать графа.
   Август справедливо заметил, что я девушка положительная; а я прибавлю, что мне никогда не приходилось жалеть об этом. Чувствами всегда должен управлять рассудок.
   В заключение разговора я показала Августу письмо мадам д'Альбре, и мы решили, что по приезде во Францию он тотчас же известит обо мне отца, предоставив на его усмотрение, сообщить ли это родным или нет.
   Рано утром на следующий день я уехала в Кью; все удивились моему раннему приезду. Когда я сказала, что приехала поговорить с судьею о важном деле, он попросил меня отослать мой экипаж в город и поехать с ним. -- Так мы убьем двух птиц одним зарядом, -- сказал он. -- Будем ехать в суд и говорить о деле.
   Севши в экипаж, я думала, как бы лучше заговорить о щекотливом предмете, но судья начал сам.
   -- Я полагаю, -- сказал он, -- что вы желаете узнать результат справок, которые вы не хотели, чтобы я наводил? Не так ли?
   -- Так, хотя я и не понимаю, почему вы это угадали?
   -- Следовательно, лучше, что я послушаю себя, а не вас.
   -- Что же вы узнали?
   -- Выходите за него, если он сделает вам предложение. Ведет он себя, как человек пятидесяти лет. Он богат, щедр, но не расточителен; не играет в карты и во всех отношениях честный и благородный человек. Все это узнал я из верного источника. .
   С минуту я не могла произнести ни слова и готова была заплакать. Судья сказал, чтобы я во всем положилась на него, как на отца. Он одобрил все мои поступки и посоветовал вести дело с графом просто и откровенно.
   -- Вы любите его, Валерия, -- сказал он. -- Я знал это прежде вас и уверен, что он будет хороший муж. Скажите ему все, покажите ему письмо мадам д'Альбре, в котором она пишет о вашей матушке, и, если он пожелает, выходите за него немедля и уезжайте вместе с Августом во Францию.
   Я согласилась с его мнением. Вечером Август возвратился с графом из Гендона и оставил меня с ним наедине. Тут мы все покончили без всяких затруднений.
   Любовные сцены очень занимательны для действующих лиц, но для посторонних не может быть ничего скучнее; поэтому скажу вам только, что графом осталась бы довольна самая взыскательная женщина. В продолжение двенадцати лет моего замужества я ни разу не имела повода раскаяться в том, что вступила с ним в союз.
   Радость мадам Жиронак легче себе вообразить, нежели описать. Весело было смотреть, как хлопотала она, снаряжая меня к отъезду во Францию. Ни одна свадьба не была, я думаю, сыграна так быстро. Законные формальности Чарльз Сельвин порешил очень скоро; при венчании присутствовали только леди Батерст, Джервисы, Жиронаки и Сельвины. Свадьба обошлась без епископов и герцогов, без ливрейных лакеев и громогласного объявления в газетах, но небо улыбалось союзу двух сердец и рук.
   Мы скоро приехали в Париж и были с восторгом встречены моими старыми друзьями, мадам Паон и мадам д'Альбре, гордившейся тем, что ее бывшая protegee сделалась графиней де Шаванн.
   Август получил позволение ехать к своему семейству в По. Он выехал тремя днями раньше нас и опередил нас целою неделей. Родители приняли нас, как жданных гостей, и оба были рады этой встречи.
   Матушка была при смерти; опоздай мы двумя днями, мы не застали бы ее в живых. Она скончалась на моих руках на другой день после нашего приезда и благословила меня перед смертью.
   Отец не мог на меня насмотреться. Доставшееся мне наследство, около трех тысяч пятисот фунтов, было передано, с согласия графа, моему отцу, а потом должно было перейти к сестрам.
   Так кончились все бедствия моей жизни. Валерия де Шаванн была с избытком награждена за заслуженные страдания Валерии де Шатонеф.
   Несколько лет спустя Лионель женился на сестре моей Элизе и поселился вблизи виллы, купленной графом, по возвращении его из Франции, в окрестности Виндзора.
   Брат Август теперь подполковник и отличился в Алжире. Николай, не возвращавшийся во Францию, приобрел славу и состояние как музыкант, и все прочие члены нашего семейства удачно устроили свою участь.
   У меня трое детей: сын и две дочери. Собственный опыт научил меня воспитывать их как следует.
  
  
   OCR: Ustas PocketLib
   SpellCheck: Roland
   Форматирование: Ustas PocketLib
   Исходный электронный текст: ://www. pocketlib. ru/
   Частное собрание приключений
  
   Основано на издании:
   Валерия: Роман: Пер. с англ. Служба на купеческом корабле: Роман/Пер. с англ. Е. М. Чистяковой-Вэр. -- СПб. : Издательство "Logos", 1993. -- 416 с: ил. (Б-ка П. П. Сойкина)
   5-87288-016-2
  
   ББК 84. 4
   Вл М28
   Марриэт Капитан
   М28
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов