Ремизов Алексей Михайлович - Рождество

Алексей Михайлович Ремизов
Рождество

Из цикла "Современные легенды"

Из всех домов в Петербурге Комарова дом это единственный -- Комаровка.

От Невского два шага, а зайдешь с Миргородской да глянешь, так думается, не в Петербурге ходишь, а в Костромской Буй попал.

Направо дохлая лошадь валяется, наполовину съеденная собакой, а из уцелевшего забора вывороченная доска так и торчит. А налево вы не ходите, там такие кучи грязи намерзли, что уж наверняка лоб разобьешь.

Просто, как стали, поддайтесь немного правее, тут вам прямо дом Комарова и будет: желтенький стоит, как новорожденный цыпленок, облупленный, окна подвального этажа сплошь залеплены грязью -- ребятишки врагам своим мазали! -- а вверху над домом шпиль торчит, а на шпиле серебряное яблоко.

И у всякого еще в памяти, когда и окна, и ступеньки, да и самый тротуар блестели, что яблоко; тоже и парадная дверь, это теперь она открыта настежь: входи, милости просим, всякому шурыжнику рады.

На крошечной табуретке перед дверями сидел швейцар Тимофей Иванович Мокеев и, как бывало кто сунется, всякого опросит и не очень-то:

-- Куда -- зачем -- к кому?

Если ответ точен и подозрительного ничего не внушает, учтиво отворит двери:

-- Пожалуйте.

А мальчишки так те обходили швейцара через дорогу: наозорничаешь, не обрадуешься, не спустит.

Все побаивались Тимофея Ивановича.

И даже архивариус, который теперь под самим Щего-левым в Сенате сидит, чудак из пятнадцатого номера, в своей бессменной лисичьей шубе, выходя, бывало, на крылечко и забывая, зачем собственно вышел, не забывал приподнять свою халдейскую шапку -- каракулевый колпак.

-- Здравствуйте, Тимофей Иванович! -- здоровался архивариус, точно жуя маковник медовый.

-- Как здоровье, Иван Александрович? -- отзывался Тимофей Иванович и, обнажив голову, размахивал дверь.

А пройдет дьякон -- и духовному лицу уважение.

А кухарке:

-- Ступай с заднего крыльца.

Боялись Тимофея Ивановича -- взыск, чин, порядок! -- но и все уважали -- кроме собственной жены Агафьи Петровны, иоанитки.

* * *

Придет такой час, переполнится больная душа, выйдет Агафья Петровна на улицу и запоет.

И поет, ничего не замечая, не слушая, поет жалостные духовные песни о тщете и суете мирской всея земли.

А потом обернется к крылечку, где точно прирос к скамеечке Тимофей Иванович, поблескивая золотым своим картузом позументным, станет против и начнет его вычитывать: много говорит и нехорошо, поминает Лизу племянницу и огородникову жену Татьяну, младенцем в глаза тычет, будто у огородничихи Татьяны Колька две капли Тимофей Иванович, только что суконных штанов не носит.

-- Перестань, Агафья, чего срамишься? -- тихонько этак и рассудительно уговаривает Тимофей Иванович, тебе срам, не мне. Меня все знают.

И Агафья как будто уступает, но это только так затишье.

-- А кому колясочку снес? -- вдруг прорвет, и она закричит и уж так кричит, будто не одно, три горла, и одно крикливей другого, -- кому деньги носишь?

И точно, был грех: из-за полоумной Агафьи скучал Тимофей Иванович и всякое воскресенье после обедни заходил к огородничихе чай пить. И огородничиха Татьяна всякое воскресенье поджидала кума. Величаво сидели они, как два идола, друг против друга, пили с блюдцев чай, пыхтя и отдуваясь. А за ситцевой занавеской пищал Колька. Напившись чаю, возвращался Тимофей Иванович к своей постоянной обязанности недремного сидения у Комаровской двери.

А насчет Лизы племянницы это совсем неправда: все, как со всеми. Пробежит она мимо, мотая белокурой косой, строго опросит:

-- Куда, зачем?

На ходу Лиза ответит, и больше ничего.

* * *

Весной Агафья Петровна в наитии своем безумном, перепев все песни и осрамив мужа, обозвав всех в доме -- всю Комаровку -- самым непотребным словом, уехала на богомолье.

А Тимофей Иванович в одиночестве сторожевом, от солнечного ли тепла или от брюквенной каши, вдруг ощутил прилив жизненных сил и его маленькие крысиные глазки забегали беспокойно, ощупывая каждое встречное.

Портниха Перова из восемнадцатого номера, сверкая, как сама весна, ярко-красными сапожками, не сдержавшись, фыркнула:

-- Какой нахальный мужчина!

С каждым солнечным днем все игривей становилось на сердце, а на душе необъятней, но ни одного слова, и руками, -- как скован, молча Тимофей Иванович только смотрел ----

И не Перова, не ее подруга Надя, попала на угольки племянница Лиза.

В октябре тихая вернулась Агафья.

И хотя в Петербурге было еще очень тревожно после недавнего наскока, никакая тревога не завладела ее душою.

Не тревога, ужас --

С ужасом заметила Агафья перемену.

А на все расспросы Лиза начала плести такие небылицы -- о брюквенной каше, от которой будто бы полнеют, и супах советских, от которых будто бы отекают, так запутала, так закрутила, что несчастная и сна лишилась.

И вот в бессонные-то ночи точно озарило измученную душу и в горестном ее сердце вестным словом прозвучало откровение:

"От Лизы родится Спаситель!"

И с этой ночи не узнать стало Агафьи. Дни, недели -- прошел Михайлов день, прошло заговенье -- все заботы, все думы -- Лиза, -- и никого больше: ни мужа, ни огородничихи Татьяны, ни ненавистных комаровских жильцов -- одна Лиза.

Озабоченная, с благоговением глядя на племянницу, целыми днями возилась с нею Агафья, охраняя и опекая избранную среди избранных.

И когда в сочельник за толстым слоем ватошных оттепельных облаков зажглась звезда и в боковой комнатенке раздался писк новорожденного, Агафья склонилась перед младенцем, как волхвы, как пастухи, как вол и конь, и из ее вспугнутых глаз полились слезы, что опять -- на земле опять родился Спаситель мира.

-- Слава тебе, даровал нам великую милость!

И, качая младенца, запела.

И эта песня? и эти напевы? откуда брались такие чистые звуки? Обрадованное ли сердце выговаривало, душа ли измученная славословила, что опять на земле родился Спаситель мира.

Бывший дьякон, спец-мощевик, спускавшийся с лестницы, прислушался.

-- А и славно поет твоя баба! -- баснул дьякон по старинке.

Простите, отец дьякон, полоумная! -- и на лице Тимофея Ивановича застыло презрение.

1919 г.

Комментарии
(Обатнина Е. Р.)

Современные легенды

Печатается по: Шумы города. Ревель: Библиофил, 1921. Все рассказы цикла, кроме одного ("Рождество"), включены в книгу "Взвихренная Русь".

[Искры]; (Рука Крестителева]; [Святой ковчежец]; [Белое сердце]; [Звезды]; (Четвертый круг]

Рождество

Впервые опубликован: Красный милиционер. 1921. No 1 (15). С. 13--14 (под общим загл. "Шум города"; под порядковым номером 5).

Рукописные источники: Фрагмент черновой рукописи и наборная рукопись.

На л. 1 рукой Ремизова: Алексей Ремизов / Комаровка <зчркн.> I Под серебряным яблоком. I. Рождество. Сверху рукой неизвестного: журнал "Отечество" / "О" No 1234 -- 12/VUI <19>16 -- РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. No 18. Л. 1--6.

Дата: <1916>-1919.

Сохранившаяся наборная рукопись раскрывает один из творческих замыслов Ремизова, по-видимому, предполагавшего написать цикл рассказов под общим названием "Под серебряным яблоком" (или "Комаровка"), построенных на истории жителей одного петроградского дома. Рассказ "Рождество", вошедший в "Шумы города", является вариантом рукописной редакции и соответствует первым шести листам рукописи, имеющей продолжение и повествующей о других героях и их судьбах. Продолжение истории впоследствии оформилось в рассказ, получивший название "Майский барин", о котором, вместе с "Рождеством", упоминает в своем дневнике В. Миролюбов (ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. No 6. Л. 16; запись от 5 апреля 1919; см. также прим. к рассказу "Крестики"). Судя по помете рукой неизвестного, вариант рассказа был написан в 1916 г. и предназначался для харьковского журнала "Отечество". Тем не менее эта публикация не состоялась. В сборнике "Шумы города" дана авторская датировка 1919 г.

...в Петербурге Комарова дом это единственный -- Комаровка. -- Речь идет о реальном доме (дом арендатора В. В. Комарова) неподалеку от Александро-Невской Лавры, где проживал друг Ремизова -- Иван Александрович Рязановский, уроженец Костромы, изображенный в рассказе под собственным именем и в реальном статусе архивариуса. Ср.: "И. А. Рязановский -- кореня кондового из города Костромы <...> Одни его знали, как великого законника, другие, как некоего дебренского старца Иоанна-блудоборца, а третьи, как страстного археолога, ревнителя старины нашей русской. <...> И вот поле полувекового труда и пустынного жития в дебери костромской, как некогда огненный старец Епифаний, благословившись у Воскресеня Христова, что на Нижней Дебре, снялся Иван Александрович с родимого гнезда. И уж не ищите его нынче на Царе веко и, не спрашивайте, -- тут он с нами на углу Золотоношской и Тележной у Комарова в доме: на котором доме шпиль, на шпиле серебряное яблоко и слышно, как куры поют" (Ремизов А. Крашеные рыла. Театр и книга. Берлин, 1922. С. 128--129).

Костромской Буй -- уездный город Костромской губернии; был построен в 1536 г. как крепость от татаро-монгольских нашествий.

...архивариус, который теперь под самим Щеголевым в Сенате сидит... -- В 1918 г. П. Е. Щеголев возглавил петроградский Историко-революционный архив, который располагался в здании Сената. Ср. с п. Ремизова к П. Щеголеву от 27 декабря / 9 января 1919: "...о Ив. А. Рязановском; прошу за него устройте его в Революционный Музей и положите ему жалование побольше. Пускай себе за работой трудится и Бога благодарит" (ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 4. No 1479--1610. Л. 222).

ионитка -- последовательница православно-монархического течения "Ионнитов", которые объединились вокруг протоиерея Андреевского собора в Кронштадте Иоанна Кронштадского и, противопоставив ортодоксальной церкви свою обрядность, активно проповедовали приближение конца света и отказ от брака.

Михайлов день -- церковный праздник Архангела Михаила (8 ноября); по народному календарю связывается с оттепелью.

Заговенье -- последний день перед Великим постом, когда разрешалось употреблять скоромную пишу.

-------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 361--364.