Ремизов Алексей Михайлович - Бабинька

Алексей Михайлович Ремизов
Бабинька

Из цикла "Свет незаходимый"

Нам совсем не родная, только полюбившая нас, чужих детей, как родных, встает в воспоминании моем одна старая старушка, до преклонных лет экономкой присматривавшая за хозяйством в соседнем с нами господском доме.

Мы, дети, старушку звали бабинькой.

В соседнем господском доме, в подвальном этаже доживала она в трудах век свой, и три окна ее комнаты с Крепкой железной решеткой подымались прямо с земли, точно в землянке жила она, и уже без счету жила и все такая же -- бабинька с необыкновенно добрыми, ясными глазами и всегда такой желанной и ласковой улыбкой. А перед ее окнами вверх в горку -- дом стоял под горою -- разведен был богатый, искусный цветник, и сколько там сяких цветов было и душистых, и цветущих, и тесных кустов сколько в цвету стояло всяких, приотворишь летом, бывало, калитку, и так и пахнет на тебя дух душистый, И особенно на закате, когда политые цветы дышут, напоенные, всем своим цветом. А по весне, ну, как рай Божий, и такая тоненькая пушком росла там мурава-травка, И я помню, белые, маленькие такие цветы были, как жемчужинки у Божьей Матери, и другие синие, как четки синие, на серебряной ризе у Троицы, -- на иконах, их в окно видно, в киоте, в углу переднем, в землянке стояли, И всегда огонек горел перед ними -- лампадка.

Но бабинька никогда не выходила в цветник из своей землянки, -- день, управившись по хозяйству, она у окна сидела, вязала чулок или на клубки сматывала шерсть, лишь изредка посматривая в цветник -- на Божий рай, на эти белые, как жемчужинки, и на эти синие, как четки, цветочки. Она никогда не выходила в цветник, и только в субботу медленно мимо цветника подымалась она в горку к воротам, так медленно, будто ползла, -- шла ко всенощной в нашу приходскую церковь, да утром в воскресенье той же дорогой мимо цветника к ранней обедне.

У бабиньки никого не было, никаких родственников, она одна жила в своей землянке, а у нас было много родни, но нигде, только в землянке у цветника было для нас, детей, что-то родное.

Я не помню, когда я в первый раз отворил калитку в этот райский цветник и заглянул в окно землянки, я одно помню, что всякое утро, как идти в училище, проходя мимо соседского дома, я отворял калитку в цветник и шел по райской дорожке или по скрипучему такому чистому сине-белому снегу к окну землянки, а на переплете железной решетки лежало уж, поджидая меня, яблочко, а в землянке никого не было и только огонек горел перед киотом -- лампадка. А когда на обратном пути, возвращаясь домой из училища, я опять подходил под окошко, у окна за работой сидела бабинька и ласково так встречала своими ясными, добрыми глазами с такой добротой горячей, и опять на решетке между рам лежало яблочко.

Нам совсем не родная, за что-то полюбившая нас, чужих детей, она как бы сторожила из своей землянки, из цветника наши дни.

Мы росли беспризорные, какие-то уличные, -- говорили, что сладу с нами не было, и, кажется, мы ничего не боялись, и все, что угодно, выделывали, и если чего и не делали, то только потому, что было кого бояться, но чтобы по сердцу перед кем бы нам совестно было, такого у нас никого не было, и только одна эта старушка... и это оттого, должно быть, что одна она в землянке своей, в цветнике одна ждала нас и встречала с такой горячей добротой и так ласково, а что она ждала нас, это мы чуяли, это мы знали, это мы видели -- яблочек всякое утро лежал на железной решетке.

И вот я кончал училище, и уже не надо мне было никакого яблочка, но я не пропускал утра, чтобы не зайти в цветник под окошко -- яблочек всегда на окне лежал, и всякий день, возвращаясь домой, опять отворял калитку в цветник -- и там у окошка за работой сидела бабинька и кивала так приветливо, с такой добротой горячей.

А тут повернула судьба и пришлось мне покинуть дом. И прошло немало времени, когда мне выпал час побывать на старых местах. И снова после стольких-то лет я пошел в землянку.

Старушка уже не хозяйничала и не сидела за работой, она не могла ходить, она лежала в постели головой к окнам, к цветнику.

Я тихонько вошел -- перед киотом по-старому горел огоне к-лампадка -- я стоял тихонько... бабинька -- такая же, как много-много лет, только как-то вся просветлела. Она узнала меня и таким светом и слезами тихо наполнялись ее глаза.

В тот год и померла. Весною она померла в мае, когда в цветнике перед окнами зацвели первые белые, как жемчужинки, и синие, как четки, маленькие цветочки. И гроб ее несли мимо цветника... я не был на похоронах, я только через месяц узнал, что бабиньки уже нет, похоронили.

Нынче снится мне бабинька, была она маленькая и вся круглая, а тут снится и маленькая, да одни кости, вся высохла, и выходит она будто из землянки своей, на палочку опирается -- так последние годы, говорили мне, она все с палочкой ходила, и я будто тут же стою. Посмотрела она на меня и говорит:

"Что же ты никогда не зайдешь ко мне?"

И довелось мне снова на старых местах побывать. Спозаранку собрался я, вспомнил сон, ехал на кладбище, и все представлял себе, как найду я могилу, положу яблочек, поклонюсь до земли, и как скажу я, что никогда в жизни не забывал я ни цветника, ни землянки и, кажется, до последнего издыхания моего сохраню всю память в сердце своем, сберегу свет этот... свет доброты горячей и ласки.

Против меня сидели две монашки: одна глубокая старица, с ликом главы адамовой, другая молодая -- лик безбровый, треугольный, и с ними, рядом со мною, так сын заблудный родителей благочестивых, из купечества видно, куда-то ехал он с ними, по родительскому наказу, или по своей воле, не знаю, и что-то горькое было в его молодом русском красивом лице...

-- Вот я и спрашиваю, -- говорил он вполголоса, -- Божье-то есть в человеке, подобие-то Божье, или это так в утешение сказано, для порядку? С подобием-то все куда легче и умствовать и мудрствовать! Весь закон на этом стоит, и все правила, и почему так делай, а не этак, и что можно и чего нельзя. Ну, а если это только для порядку положено, то и закон весь насмарку?

-- Фарисейских книжек начитался, превыше папаши хочешь быть! -- мотнула молодая монашка, лик треугольный.

Но он продолжал:

-- Ну, и разве это так страшно? И без Божьего, без подобия все останется по-старому, да как раз и будет то, что есть, что и происходит.

-- Рожок антихристов! -- безнадежно укорнула глава адамова -- старица.

-- Да разве на самом-то деле, по правде-то, подобие это признается, кто признает? -- уже горячился сын заблудный, -- да вся наша жизнь, весь корень жизни нашей отвергает его и все привычки наши, и сам глаз наш...

Монашки не отзывались.

Окна были раскрыты. Большой дождь шел. Полный такой теплый дождь летний, такой благодатный, и словно впервые он проливался на землю, а уж прошел Ильин день, и от полноты его и благодати было так полно на воле и полно на сердце, а синие, как самое синее небо, вывески густым полным золотом написанные, проносились по дороге все в дождевых полных каплях.

И я смотрел в окно и вспоминал и представлял себе, как отыщу могилу, как скажу, как поклонюсь до земли за яблочек... И сердце было так полно, как этот дождевой воздух, как эти вывески.

1913 г.

Комментарии
(Обатнина Е. Р.)

Свет незаходимый

Печатается по: "Весеннее порошье".

18 июня 1913 г. Ремизов отправил в редакцию журнала "Русская мысль" рукопись под названием "Свет незаходимый", состоявшую из семи рассказов: "Птичка", "Яблонька", "Беда", "Дикие", "Белое Знамя", "Спасов огонек", "Странник Божий" (ИРЛИ. No 20.063. Л. 1). Вскоре был получен ответ от заведующей беллетристическим отделом Л. Я. Гуревич: "Впечатление мое от Ваших маленьких рассказов таково, что если б я никогда не знала раньше Вас, как человека и писателя, одной этой серии было бы достаточно, чтобы я навсегда почувствовала и горячо полюбила Вас. Эта серия -- по-моему принадлежит к самому прекрасному, что Вы сделали. Я не могу сказать, до чего волнуют меня, до чего льнут к сердцу некоторые из этих рассказов". (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. No 65. Л. 3--3 об.). Предложенные в журнал рассказы были восприняты Гуревич как целостная композиция ("нечто художественно целое"), в связи с чем она прилагала всяческие усилия к публикации их в одном номере. Тем не менее, по решению главного редактора П. Б. Струве, цикл был распределен на две журнальные книги (ИРЛИ. No 20.097. Л. 71; п. П. Струве к Л. Гуревич от 20 июля 1913). Киевский критик А. К. Закржевский, пристально следивший за творчеством писателя, в связи с появлением цикла в печати просил Ремизова: "Будьте добры -- пришлите мне оттиски "Света незаходимого" из "Русской мысли". Эти рассказы привели меня в восторг" (ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. No 77. Л, 1; п. от 26 ноября 1913). Состав цикла в сборнике "Весеннее порошье" отличается от первой публикации, в виду перенесения двух текстов ("Птичка", "Яблонька") в "Свет немерцающий" и пополнения его двумя новыми рассказами: "Жук", "Бабинька".

Бабинька

Впервые опубликован: Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1914. No 1. С. 42--44 (под общим загл. "Весеннее порошье. Рассказы").

Прижизненные издания: Студенческие годы (Прага). 1923. No 4 (8) (под загл. "Цветник"); Перезвоны (Рига). 1927. No 28 (под загл. "Цветник"); Новое русское слово (Нью-Йорк). 1957. 21 апреля. No 16003 (под загл. "Райский яблочек").

Дата: 1913.

...на серебряной ризе у Троицы... -- оклад иконы Святой Троицы.

-------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 147--150.