Ремезов Митрофан Нилович - Современное искусство

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Хрущевскіе помѣщики, комедія А. Ф. Ѳедотова, и Эгмондъ, трагедія Гёте.

Въ бенефисъ заслуженнаго артиста Рябова, "за 25-ти лѣтнюю службу", какъ значится на афишѣ, была поставлена въ Маломъ театрѣ четырехъактная комедія А. Ф. Ѳедотова: Хрущевскіе помѣщики. Сюжетъ пьесы очень незамысловатъ, и, тѣмъ не менѣе, комедія г. Ѳедотова заслуживаетъ особеннаго вниманія какъ по обрисовкѣ характеровъ и положеній авторомъ, такъ и но ея превосходному исполненію на сценѣ. Такого безукоризненно-дружнаго исполненія, такого неподражаемаго ансанбля отъ начала до конца мы не запомнимъ за послѣдніе годы ни въ одной пьесѣ. Поставлена она мастерски, роли распредѣлены съ отличнымъ пониманіемъ, что можетъ каждый артистъ сдѣлать изъ данной роли. При этомъ, распредѣлявшій роли,-- г. Ѳедотовъ, конечно,-- не побоялся дать главную роль г. Музилю и роль старухи, бывшей дворовой женщины, г-жѣ Потѣхиной. Оба вполнѣ оправдали возлагавшіяся на нихъ авторомъ надежды. Публика вызывала нѣкоторыхъ артистовъ отдѣльно, но по окончаніи каждаго акта вызывала "всѣхъ", такъ какъ нельзя было отдать исключительнаго предпочтенія кому-либо, "всѣмъ" слѣдовало сказать большое "спасибо" за вечеръ, проведенный такъ пріятно, какъ это рѣро удается москвичамъ. Да не выведетъ, однако же, читатель такого заключенія, что комедія г. Ѳедотова представляетъ собою что-либо выдающееся даже въ теперешнемъ нашемъ репертуарѣ. Въ смыслѣ литературномъ это не болѣе, какъ жанровая картинка, изображающая кулака-паука, забравшагося въ опустѣлыя барскія хоромы и раздѣлывающаго тамъ свои скверныя дѣла и дѣлишки. Но въ сценическомъ отношеніи комедія г. Ѳедотова есть, несомнѣнно, вещь, доказывающая большое мастерство автора, превосходное знаніе сцены и умѣнье распорядиться всѣми ея средствами, недоступными большинству профессіональныхъ драматурговъ. Само собою разумѣется, что безъ таланта этого сдѣлать нельзя, что и доказали нѣкоторые писатели, знакомые со сценой не менѣе г. Ѳедотова. Помимо сказаннаго, комедія Хрущевскіе помѣщики отличается еще однимъ очень важнымъ достоинствомъ,-- она полна истиннаго комизма, умнаго юмора, безъ шаржа, безъ каррикатуры и натяжекъ. Все въ ней жизненно, правдиво и смѣшно, весело смѣшно. Въ наше безпросвѣтно-тоскливое время нравственной измученности и перемученности всѣмъ живется тяжело и горько. Куда ни оглянись, кругомъ, вездѣ, какъ только всмотришься внимательно, изъ-подъ муругой оболочки обыденной жизни просвѣчиваетъ недоброе, либо драма, кое-какъ прикрытая пошлостью, либо пошлость, обусловывающая собою драму. Нужды нѣтъ, что пошлость дрянна и ничтожна, она, все-таки, торжествуетъ, а живое и доброе страдаетъ и гибнетъ -- нравственно слишкомъ часто, физически -- весьма нерѣдко. Оглядитесь кругомъ, гдѣ веселыя лица, гдѣ счастливые, гдѣ просто довольные люр? Даже тѣ, на чьей сторонѣ сейчасъ торжество, не знаютъ веселья, и торжество не даетъ имъ ни довольства, ни счастья, ни даже покоя; самое торжество ихъ какое-то звѣриное, а потому и лица у нихъ озвѣрѣлыя, ни дать-ни взять какъ въ моментъ торжества у побѣдителей-кулаковъ въ комедіи г. Ѳедотова. Иначе и быть не можетъ, такъ какъ эти побѣдители чуютъ, что торжество ихъ незаконное, что оно есть плодъ насилія, обмана, сплошной неправды, что всѣ одураченные, запуганные, опоенные, приниженные и придавленные могутъ очнуться, глухой стонъ замученныхъ можетъ превратиться въ вопль, страданія могутъ, довести до ярости, что легко можетъ наступить часъ расплаты за содѣянныя неправды, и возмездіе можетъ явиться, откуда его никто не ждалъ, въ непредвидѣнной формѣ. И торжествующій кулакъ не знаетъ покоя,-- ему не до веселья. Всѣ его силы напряжены на уничтоженіе всякой возможности сопротивленія и даже простаго робкаго протеста, его нервы вѣчно^раздражены страхомъ за сохранность сцапаннаго, отнятаго и заграбленнаго... Такова дѣйствительность, и, конечно, для всѣхъ, кому она даетъ себя чувствовать, живется настолько тяжело, что отдохнуть хотѣлось бы хоть на короткое время, забыться, разсмѣяться тѣмъ смѣхомъ, отъ котораго самъ отвыкъ и котораго давно не слыхалъ кругомъ себя. Гдѣ же найти забвеніе и хотя бы искру трезваго удовольствія? Въ театръ идти?-- но тамъ даютъ слезопролитныя драмы, разсчитанныя на то, чтобы надрывать и безъ того измученные нервы... Я отдохнуть хочу отъ собственныхъ затаенныхъ слезъ, я смѣхомъ хочу облегчить грудь, разбитую задавленными рыданіями. И вотъ,-- спасибо г. Ѳедотову,-- онъ въ своей комедія вывелъ одного изъ такихъ кулаковъ, о которыхъ я только что говорилъ, вывелъ его правдиво, во всей его ужасающей наготѣ, но представилъ въ мометъ желанной расплаты, и здоровымъ, веселымъ смѣхомъ разогналъ давящій кошмаръ нелѣпой дѣйствительности.

Дѣйствіе происходитъ въ селѣ Хрущевкѣ, въ старинной барской усадьбѣ графовъ Ростовыхъ, куда, благодаря неряшливости хозяина, проживавшаго въ чужихъ краяхъ, забрался паукъ Акимъ Акимовичъ Недососовъ (г. Музиль) и разными мошенническими продѣлками за безцѣнокъ пріобрѣлъ богатое имѣніе. Старинный домъ превратился въ грязное гнѣздо пауковъ. Въ мраморъ стѣнъ, въ золоченыя колонны вбиты гвозди, на нихъ висятъ хомуты, веревки, всякій хламъ: роскошная мебель загрязнена, переломана, стоитъ въ перемѣшку съ грошовыми базарными стульями; стекла въ окнахъ выбиты и кое-чѣмъ залѣплены, въ одно изъ нихъ проведена труба кабацкой чугунки. Пауки любятъ тепло. Семья Акима состоитъ изъ жены Арины (г-жа Садовская) и дочери Глаши (г-жа Никулина), двадцатидевятилѣтней дѣвицы, давно [мечтающей о замужствѣ за "барина", хотя бы за сосѣда Семихатова (г. Охотинъ), владѣльца 40 десятинъ, или за Силоамскаго (г. Макшеевъ), носящаго кокарду на шапкѣ въ качествѣ столоначальника консисторіи. Но отецъ имѣетъ на этотъ счетъ свои виды, онъ выписываетъ въ себѣ дальняго родственника Трифона (г. Садовскій), беретъ его въ "племянники" и прочитъ, въ мужья Глафирѣ. Та ни за что не хочетъ быть женою Тришки-мужика. Мать, забитая баба, съ которой синяки не сходятъ отъ супружескихъ внушеній Акима, грозитъ и дочери такими же синяками, выпадающими на ея долю не такъ часто, какъ на долю Арины. Въ рядѣ живо смѣняющихся, бойко набросанныхъ картинъ проходитъ передъ зрителемъ весь повседневный обиходъ жизни въ этомъ загрязненномъ домѣ: грабежъ бабы, пришедшей занять два пуда муки подъ залогъ холста, обирательство мужика, у котораго Акимъ отжиливаетъ нѣсколько копѣекъ изъ заработаннаго рубля, спаиваніе портнаго Семки (г. Правдинъ), у котораго старый кулакъ наровитъ, добромъ ли, насиліемъ ли, заполучить въ любовницы дочь-дѣвушку, Дуню. Трифонъ во всемъ усердно помогаетъ "дядинькѣ". Это кулакъ нѣсколько уже иного пошиба,-- по его мнѣнію, вся сила теперь въ ворѣ: "съ господъ, почитай, уже сорвать нечего", прямымъ насиліемъ дѣйствовать не безопасно, а вотъ спаиваніе, "вора -- разлюбезное дѣло, тихо, аккуратно, благородно..." Изъ разговоровъ выясняется, что въ Хрущевку пріѣхала сестра умершаго графа Ростова, Сухомлина (г-жа Мерѣдева), съ сыномъ Петромъ (г. Багровъ) и съ управляющимъ Журавлевымъ (г. Ленскій). Сухомлина купила рядомъ 70 десятинъ земли, намѣрена строиться, заводить хозяйство, для чего и привезла съ собою ученаго управляющаго. Такая затѣя барыни сильно забавляетъ Акима и Трифона, возбуждаетъ ихъ остроуміе и алчные инстинкты тоже. На сценѣ появляются женихи Глаши, полныя комизма фигуры Сплоамскаго и Семихатова. Къ концу акта приходитъ: старуха Сухомлина, ея сынъ и управляющій. Глаша отъ управляющаго въ восторгѣ и забываетъ своихъ жениховъ. А Трифонъ сразу рѣшаетъ, что этотъ Журавлевъ совсѣмъ не управляющій и на умѣ у него "недоброе". Занавѣсъ падаетъ при дружномъ смѣхѣ заинтересовавшейся публики.

Второй актъ, въ запущенномъ и заглохшемъ саду Хрущевки, немного подвигаетъ впередъ развитіе пьесы; но, благодаря ловкой композиціи и бойкой смѣнѣ сценъ, вниманіе зрителя остается все время возбужденнымъ и интересъ не падаетъ. Тутъ, во-первыхъ, выясняется, что догадки Трифона начинаютъ оправдываться; во-вторыхъ, на сцену появляются два новыхъ лица: Дуня (г-жа Ермолова) {М. Н. Ермолова играла эту маленькую, вводную роль только два раза, на бенефисъ г. Рябова и на второмъ представленіи. Потомъ роль Дуни была передана г-жѣ Малиновской.} и старуха, ея мать, Матрена (г-жа Потѣхина). Обѣ умоляютъ Сухомлину спасти несчастную дѣвушку отъ грозящаго ей позора. Трифонъ подслушиваетъ разговоры пріѣзжихъ господъ, но не можетъ настоящимъ образомъ взять въ толкъ, чего они собственно хотятъ и что намѣреваются дѣлать. Для зрителей это остается тоже не совсѣмъ понятнымъ, и публика съ любопытствомъ ждетъ продолженія.

Въ третьемъ актѣ, происходящемъ на дворѣ передъ барскимъ домомъ, объясняется, наконецъ, что Сухомлина желаетъ возвратить родовое имѣніе графовъ Ростовыхъ своему сыну, единственному наслѣднику умершаго владѣльца. Недососовъ не прочь продать имѣніе, но проситъ за него невозможную цѣну. Такъ какъ секретъ уже почти сполна открытъ, то и мы можемъ сказать, что Журавлевъ -- не управляющій, а присяжный повѣренный. Онъ уже подалъ въ судъ заявленіе о выкупѣ родоваго имѣнія, и теперь ему необходимо оттянуть разъясненія на одинъ день, чтобы Недососовъ не успѣлъ устроить какихъ-нибудь сдѣлокъ по имѣнію въ видѣ запродажъ, арендъ и т. п. И вотъ онъ придумываетъ сбить всѣхъ съ толку, занять, напустить туманъ тѣмъ, что увѣряетъ дурковатую Глашу, будто на ней хочетъ жениться молодой Сухомлинъ, и этимъ простымъ способомъ вернуть родовое имѣніе. Изъ этого вытекаетъ рядъ необыкновенно комическихъ сценъ и положеній.

Въ четвертомъ актѣ дѣло кончается отобраніемъ у Недососова имѣнія, причемъ Сухомлина возвращаетъ ему ту сумму, которую онъ въ дѣйствительности заплатилъ за Хрущевку, хотя могла, по закону, внести только половину, то-есть ту сумму, какую кулакъ показалъ въ купчей крѣпости, чтобы меньше платить пошлинъ. Глаша выходитъ замужъ за Трифона, Дуню Сухомлина беретъ съ собой. Недососовъ вопитъ, что его ограбили, Трифонъ его утѣшаетъ: "Дядинька-съ... папаша-съ, ничего-съ... Это пущай ихъ. А мы съ вами... мы еще и не такихъ дѣловъ раздѣлаемъ. На нашъ пай остался дураковъ непочатый край".

И такъ, все дѣло шло лишь о выкупѣ родоваго имѣнія изъ рукъ нѣкоего Колупаева. Никакихъ любовныхъ или семейныхъ осложненій не имѣется. Исторія съ Дуней входитъ въ комедію эпизодически, занимаетъ въ ней ничтожное мѣсто и вставлена въ нее, главнымъ образомъ, по техническихъ соображеніямъ. А комедія вышла, все-таки, превосходная, и большое за нее "спасибо" г. Ѳедотову. Объ общемъ исполненіи, объ ансамблѣ, съ какимъ она сыграна, мы уже говорили. Въ частности же должны отмѣтить неподражаемое исполненіе г-жею Никулиной роли перезрѣлой и глуповатой дѣвицы Глаши. Высокоталантливая артистка довела до типа знакомыя черты мѣщанскихъ дѣвицъ, превратившихся въ дочерей новыхъ помѣщиковъ, забравшихся изъ базарныхъ лавченокъ и кабаковъ въ дома "оскудѣвшихъ" баръ. Хорошъ необыкновенно и г. Ленскій въ роли адвоката. Сцены между нимъ и г-жею Никулиной -- верхъ совершенства. Объ остальныхъ артистахъ мы говорить не будемъ,-- намъ пришлось бы еще разъ перечислить ихъ всѣхъ, такъ какъ каждый изъ нихъ былъ хорошъ на своемъ мѣстѣ.

Въ комедіи г. Ѳедотова дѣйствительность не прикрашена, и все дѣло тутъ въ томъ, что авторъ показалъ намъ эту дѣйствительность съ забавной ея стороны, отмѣтивши очень ловко возможность превращенія смѣшной комедіи въ мрачную драму. Пожелай только авторъ -- и при самомъ ничтожномъ измѣненіи, весь центръ тяжести могъ быть перенесенъ на положеніе Дуни, поистинѣ-драматическое, вся пьеса получила бы другой характеръ, она окончилась бы убійствомъ Дунею Недососова или самоубійствомъ Дуни. Въ дѣйствительной жизни бываютъ такія развязки и, пожалуй, даже чаще, чѣмъ выкупы родовыхъ имѣній добродѣтельными помѣщицами. Только кровавая развязка въ данномъ случаѣ не является неизбѣжно необходимою. Случайность развязки не портитъ комедіи, а въ драмѣ конецъ слишкомъ серьезенъ, чтобы подчинять его случайностямъ. Тутъ конецъ обязательно долженъ быть неизбѣжнымъ и неотвратимымъ, иначе онъ ровно ничего не доказываетъ, кромѣ того развѣ, что на свѣтѣ "всяко бываетъ".

Большинство драмъ изъ современной жизни кончается убійствомъ или самоубійствомъ, обусловленными семейными несчастьями, быть можетъ, вѣрнѣе было бы сказать -- неудачами. Во всякомъ случаѣ, такія убійства и самоубійства совершаются изъ-за личныхъ причинъ и по личнымъ мотивамъ, и этого нельзя прикрыть никакими трогательными фразами, никакимъ слезопролитіемъ. Авторамъ съ большимъ трудомъ и только при помощи очень хорошихъ актеровъ удается замаскировать несоотвѣтствіе средствъ и результатовъ съ причинами, ихъ вызвавшими. Кромѣ актеровъ, въ этомъ не мало помогаетъ авторамъ и сама публика, склонная, вслѣдствіе растрепанности нервовъ, плакать и рыдать тамъ, гдѣ человѣкъ съ крѣпкими нервами, не измученный своею личною жизнью, легко усматриваетъ утрировку, фальшь и комизмъ положеній. Такихъ людей очень мало, а потому ихъ смѣхъ и не замѣтенъ; не прорывается этотъ смѣхъ громко еще и потому, что въ самой дѣйствительности характеры измельчали, потеряли способность противустоять своимъ личнымъ неудачамъ, возводимымъ въ непереносимыя несчастья. Перенесенное на сцену, это довольно смѣшнымъ выходитъ; но и у самаго крѣпкаго человѣка не хватаетъ духу смѣяться подъ тяжестью сознанія, что, вѣр, и на самомъ дѣлѣ люди въ наше время убиваютъ людей или самихъ себя слишкомъ часто изъ-за ближайшихъ причинъ, маловажнаго значенія. Мы хохочемъ надъ Львомъ Гурычемъ Синичкинымъ потому, что средства, имъ употребляемыя для торжества его дочки, безобидны. А если бы Левъ Гурычъ отравилъ соперницу своей дочери и застрѣлилъ сторонника этой соперницы, вышла бы нелѣпость, но мы надъ ней не стали бы смѣяться, какъ не смѣемся надъ нелѣпостью многихъ современныхъ драмъ вродѣ, напримѣръ, драмы Чадъ жизни Б. Маркевича, поставленной г-жею Гламой-Мещерской въ свой бенефисъ на сценѣ театра Корша. "Мелочи жизни" нелѣпы и смѣшны только до тѣхъ поръ, пока люди надъ ними сокрушаются и льютъ даже слезы, производящія комическіе эффекты. Но нелѣпость, оставаясь нелѣпостью, перестаетъ быть забавною, когда изъ-за нея льется кровь, гибнуть люди. Большая ошибка современныхъ драмъ заключается въ томъ, что онѣ отмѣчаютъ существующіе въ дѣйствительности факты трагическихъ развязокъ изъ-за "мелочей жизни" съ такою серьезностью, что какъ будто иначе быть не можетъ и быть не должно. Разбирая иную драму, мы вынуждены сказать: "съ подлиннымъ вѣрно",-- такъ бываетъ, но такъ быть не должно. Комедія можетъ и должна отражать нелѣпыя стороны дѣйствительности, какъ зеркало. Этимъ комедія поучаетъ и исправляетъ. Драма же, оставаясь вѣрною дѣйствительности, обязательно должна возвышаться надъ нею и поучать насъ не тому, что бываетъ, а тому, какъ должно быть. Драма обязана показать идеалы. Если въ дѣйствительной жизни идеалы куда-то далеко отодвинулись, если ихъ заслонили собою "мелочи жизни", если общественная жизнь принизилась до того, что люди терзаютъ и терзаются, губятъ и гибнутъ изъ-за своихъ личныхъ, мелочныхъ неудачъ, если при этомъ драма не можетъ сама возвыситься надъ принизившеюся дѣйствительностью, тогда драма и совсѣмъ не нужна. Мало того, что такая драма не нужна, она можетъ быть даже вредна, такъ какъ является своего рода оправданіемъ нелѣпой дѣйствительности, забывшей объ идеалахъ и на мѣсто ихъ поставившей личныя цѣли, достиженіе которыхъ затруднено неудачами, собственною неумѣлостью, нравственною истрепанностью. Отъ всего этого люди страдаютъ, конечно,-- жестоко страдаютъ и гибнутъ. Только основная-то причина страданій лежитъ много глубже -- въ утратѣ идеаловъ, въ потерѣ вѣры въ торжество вѣчной правды.

Совсѣмъ другой смыслъ имѣютъ старыя драмы и трагедіи Шекспира, Шиллера, Гёте, Лопе-де-Вега, Гюго. Глубоко трогая зрителя, онѣ возвышаютъ его сознаніе, заставляютъ оторваться отъ "мелочей жизни", на время забыть ихъ и свои личныя невзгоды и страданія; онѣ переносятъ насъ въ міръ страданій высшаго порядка, общечеловѣческихъ, и въ міръ стремленій къ вѣчнымъ идеаламъ. М. Н. Ермолова поставила въ свой бенефисъ драму Гёте Эгмондъ. Эгмондъ не принадлежитъ къ числу лучшихъ произведеній вышеназванныхъ писателей, за то по мысли, въ ней вложенной, эта драма стоитъ почти особнякомъ отъ большинства сценическихъ произведеній такъ называемаго классическаго репертуара. Въ ней главное мѣсто занимаетъ борьба испанскаго деспотизма противъ народныхъ вольностей Нидерландовъ при Филиппѣ II, сынѣ императора Карла V. Защитниками угнетеннаго народа являются графъ Эгмондъ и принцъ Вильгельмъ Оранскій. Недовольный правительницей Нидерландовъ, Маргаритою Пармской, Филиппъ II поручаетъ герцогу Альбѣ подавить народныя волненія, возстановить авторитетъ испанскаго владычества и католической религіи. Шестилѣтнее правленіе герцога Альбы (1567--1573 гг.), по справедливости, считается самою кровавою эпохой въ исторіи Европы. Чтобы лишить сопротивленіе наиболѣе серьезной опоры, Альба заманилъ графа Эгмонда въ свой дворецъ, арестовалъ его и приказалъ отрубить ему голову. Принцы Оранскіе не попали въ разставленную испанцами ловушку и бѣжали за границу. Возлюбленная Эгмонда, бюргерская дѣвушка Клара, узнавши объ арестѣ графа, бѣжитъ на площадь, собираетъ народъ и въ страстныхъ рѣчахъ призываетъ его къ возстанію противъ тираніи. До граждане запуганы, сторонятся отъ экзальтированной дѣвушки и прячутся по своимъ угламъ. Графъ Эгжондъ идетъ на казнь; не пережила его и Клара. Насиліе торжествуетъ, но правда не гибнетъ. Какъ видѣніе, какъ далекая заря новой жизни для порабощеннаго народа, является она въ послѣднемъ дѣйствіи съ лавровымъ вѣнкомъ герою, покоющемуся мирнымъ сномъ передъ казнью. Эгмондъ умираетъ за отчизну, за свободу своего народа, умираетъ потому, что его доблесть и патріотизмъ оказываются постоянною угрозой иноземному деспотизму. Умираетъ и бюргерская дѣвушка, Клерхенъ, но не потому, что лишилась любимаго человѣка. У ней рѣшеніе умереть обусловливается почти въ равной мѣрѣ и сознаніемъ, что, вмѣстѣ съ ея возлюбленнымъ, гибнетъ и отечество. Уходя съ площади, по настоянію преданнаго друга, послѣ неудачной попытки поднять народъ, Клара говоритъ: "Да, идемъ домой... Идемъ, я знаю, гдѣ теперь мой домъ". Въ драмѣ Гёте слѣдуетъ отмѣтить ору ея особенность: въ ней никто не умираетъ на сценѣ и этимъ нисколько не умаляется впечатлѣніе. Великій поэтъ зналъ, что дѣло совсѣмъ не въ томъ, какъ, въ какой позѣ умираетъ человѣкъ, а исключительно въ томъ, почему онъ умираетъ и ради чего. Въ современныхъ драмахъ, особливо же въ драмахъ французскихъ, съ которыхъ наши писатели берутъ образцы, къ сожалѣнію, за неимѣніемъ достаточно важныхъ мотивовъ, могущихъ подѣйствовать на публику, ее пытаются "пробрать" изображеніемъ физическихъ страданій, видомъ предсмертныхъ мукъ и труповъ хотятъ ошеломить зрителей и отвлечь ихъ вниманіе отъ ничтожества причинъ, вызывающихъ трагическія развязки.

Объ общемъ исполненіи Эгмонда и объ его постановкѣ на сценѣ Малаго театра мы разсчитываемъ дать отчетъ нашимъ читателямъ въ слѣдующій разъ.

Ан.

"Русская Мысль", кн.II, 1888