Ремезов Митрофан Нилович - Современное искусство

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО

Малый театръ: Ранняя осень, драма въ 4-хъ дѣйствіяхъ Е. П. Карпова; Дѣти своихъ отцовъ, комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ А. Ф. Ѳедотова.-- Г-жа Савина на московской сценѣ.

Въ бенефисъ г-жи Уманецъ-Райской шла новая пьеса Е. П. Карпова Ранняя осень. Мы не знаемъ доподлинно, отъ кого зависитъ выборъ пьесъ для бенефисовъ, -- всецѣло ли отъ желанія бенефиціанта, или отъ того учрежденія, которое завѣдуетъ репертуаромъ казеннаго театра, или же отъ соглашенія между этимъ учрежденіемъ и артистомъ, въ пользу котораго дается бенефисъ. Такъ это установлено или иначе, но управленіе театромъ есть, во всякомъ случаѣ, учрежденіе настолько вліятельное, что оно всегда имѣетъ возможность отклонить постановку пьесы непригодной и неподходящей для исполненія на первенствующей сценѣ Россіи. А потому насъ очень удивило появленіе на сценѣ Малаго театра такъ называемой "драмы" г. Карпова. Положимъ, не избалованы мы пьесами нынѣшняго сезона, очень не избалованы; но въ каждой изъ предшествовавшихъ Ранней осени, какъ бы ни была плоха комедія или драма, все же былъ хотя какой-нибудь смыслъ, было хотя слабое подобіе дѣйствительной жизни и были положенія, составляющія завязку пьесы, обусловливающія ея развитіе и разрѣшаемыя болѣе или менѣе возможнымъ концомъ. Въ каждой изъ тѣхъ пьесъ можно было уловить мысль автора, понять или догадаться, для чего пьеса написана и что хотѣлъ ею сказать авторъ. Хорошо или плохо выразилъ авторъ свой замыселъ, симпатична или не симпатична развиваемая въ его пьесѣ идея, вѣрна ли она или ошибочна, умно и логично ея развитіе или же идетъ разсудку вопреки и наперекоръ логикѣ,-- все-таки, видно было, что авторъ пытается освѣтить и разрѣшить извѣстный житейскій вопросъ, представить картину борьбы, вызываемой необходимостью найти исходъ изъ тяжелаго положенія. Ничего подобнаго въ пьесѣ г. Карпова нѣтъ: почему она названа "драмой", этого никто объяснить не съумѣетъ, зачѣмъ она намъ показана, этого понять совсѣмъ нельзя; невозможно даже догадываться, для чего это писано, для чего это играно.

Съ перваго же появленія на сценѣ г-жи Ермоловой, въ роли Анны Аѳанасьевны, публика видитъ, что это особа ненормальная, больная психически. Она недовольна своимъ нуженъ Куманинымъ (г. Горевъ), съ которымъ прожила мирно десять лѣтъ, своимъ прекраснымъ положеніемъ въ петербургскомъ обществѣ, которымъ удовлетворялась до сихъ поръ; она скучаетъ и не знаетъ, чѣмъ разогнать удручающую ее тоску. Пріѣздъ въ деревню отца, помѣщика Сокольскаго (г. Макшеевъ), нисколько не облегчаетъ болѣзненнаго состоянія молодой женщины. Отъ бездѣлья она берется то за рисованіе пейзажей, то за музыку, то за чтеніе; но все ей быстро надоѣдаетъ. Для развлеченія, она таскаетъ за собой молодаго технолога Дробышева (г. Южинъ), бывшаго товарищемъ ея дѣтства. Съ нимъ она когда-то "играла" въ полудѣтскую любовь, потомъ совсѣмъ уже безъ любви вышла замужъ за Куманина и теперь какъ-то случайно вспомнила о томъ, какъ хорошо было "играть" съ Дробышевымъ,-- сообразила, какъ пріятна было бы возобновить такую игру. Но Дробышевъ ни во что играть не желаетъ; онъ серьезно любитъ Варю (г-жа Уманецъ-Райская), дочь сосѣда Силачева. Узнавши объ этомъ, Куманина приходитъ въ неистовство, преслѣдуетъ технолога, пристаетъ къ нему съ своею любовью, повторяетъ: "люби меня". Дробышевъ отвѣчаетъ, что сдѣлать этого никакъ не можетъ потому, что любитъ Варю и женится на ней. Безуміе Куманиной все разростается; она уже не владѣетъ собою, доходитъ до бѣшенства, является къ Дробышеву въ день его помолвки съ Варей и убиваетъ его изъ пистолета. Послѣднее дѣйствіе происходитъ въ тюремной больницѣ. По какому-то прискорбному недоразумѣнію, несчастную психопатку приговорили къ ссылкѣ на житье въ Сибирь. Передъ отправленіемъ въ ссылку помѣшанной женщинѣ приходитъ блажь повидаться съ невѣстой убитаго ею Дробышева. Родные привозятъ въ больницу Варю Силачеву. Куманина кланяется ей въ ноги, проситъ прощенія. Силачева говоритъ что-то, кажется, отказываетъ въ своемъ прощеніи; тогда Куманина падаетъ на полъ, а присутствовавшій при этомъ ея мужъ наклоняется къ ней и объявляетъ зрителямъ, что она умерла. Такимъ образомъ, передъ нами проходятъ четыре крайне прискорбныхъ случая: 1) сумасшествіе молодой женщины, 2) убійство умопомѣшанною хорошаго человѣка, 3) присужденіе безумной къ ссылкѣ въ Сибирь, и 4) скоропостижная смерть этой жертвы нерадѣнія о ней близкихъ людей. Во всемъ этомъ нѣтъ ничего невозможнаго, но нѣтъ даже и малѣйшаго намека на драму. Тутъ все происходитъ случайно, что поясняетъ и самъ авторъ: Куманина говоритъ, что шла къ Дробышеву съ пистолетомъ въ карманѣ, ни чуть не помышляя убивать кого-нибудь, а для того, чтобы застрѣлиться въ его квартирѣ; выстрѣлила же она въ технолога, сама не сознавая, что дѣлаетъ. Мужъ привезъ больную жену въ деревню по недоразумѣнію; ее надо было вести къ психіатрамъ въ лечебницу. На судѣ мужъ и отецъ несчастной обязаны были настаивать на освидѣтельствованіи Куманиной психіатрами, которые несомнѣнно установили бы ея невмѣняемость и, вмѣсто тюремной больницы, препроводили бы ее въ психіатрическое заведеніе.

Театръ существуетъ, для эстетическаго развлеченія. А дабы соединить пріятное съ полезнымъ, на сценѣ должны даваться пьесы, изъ которыхъ публика выносила бы нѣкоторое для себя поученіе, или же могла бы просто отдохнуть отъ заботъ и тяготы житейской, освѣжиться смѣхомъ надъ тѣмъ, что достойно осмѣянія, или честнымъ и добрымъ сочувствіемъ тому, что будитъ мысль и совѣсть, что освѣщаетъ умъ и возвышаетъ душу. Но какое же удовольствіе смотрѣть на неистовства психически больной женщины, и что можно извлечь поучительнаго изъ ея безумныхъ поступковъ? Г-жа Ермолова изображаетъ эту больную такъ поразительно, что для наиболѣе правильной оцѣнки ея игры слѣдуетъ обратиться къ спеціалистамъ врачамъ. Намъ же, не имѣвшимъ случая наблюдать такихъ психопатокъ, игра высокоталантливой артистки кажется верхомъ совершенства, удивительнымъ воспроизведеніемъ клиническаго случая. На обязанности другихъ артистовъ, по содержанію ихъ ролей, лежало только служить для демонстраціи различныхъ моментовъ развитія сумасшествія героини. Насколько мы могли замѣтить, клиническій этюдъ, названный г. Карповымъ "драмой", произвелъ на большинство зрителей самое неблагопріятное впечатлѣніе.

Въ концѣ января поставлена новая пьеса А. Ф. Ѳедотова, четырехъактная комедія: Дгмпи отцовъ своихъ. Авторъ взялъ на себя очень интересную и трудную задачу вывести въ своей пьесѣ дѣтей Китъ Китычей, которыхъ такъ мастерски показалъ намъ когда-то А. Н. Островскій. Съ той поры, когда Китъ Китычи орудовали во всей простотѣ "добраго стараго времени", много воды утекло; дожившіе до нашихъ дней Китъ Китычи утратили весьма значительную долю своей былой своеобразности, а дѣтки ихъ уже совсѣмъ не похожи на то "степенное" купечество, съ котораго писалъ свои типы Островскій. Цѣльнаго купца, какъ обособленнаго "вида", теперь нѣтъ, или, вѣрнѣе, его не видать; сохранившіеся въ первобытной неприкосновенности стушевались, куда-то отошли вглубь своихъ лавокъ и лабазовъ и уступили видныя мѣста тому продукту эволюціи, который не хочетъ даже признавать за собою наименованіе "купцомъ". Дѣти Кита Китыча стали теперь "коммерсантами"; ихъ уже не удовлетворяютъ долгополые мундиры съ саблями и медали на шею. Имъ нужны чины настоящіе, "высокоблагородные" и "превосходительные". Они -- "большіе корабли" и плавать желаютъ по-большому, по-европейскому. Для многихъ изъ нихъ и наименованіе "коммерсантомъ" представляется уже несоотвѣтвѣтствующимъ той силѣ и тому значенію, которое они чуютъ за собой. Эти напрямикъ уже называютъ себя "денежною аристократіей" и всю внѣшность свою налаживаютъ на аристократическій фасонъ, говорятъ по-французки самоновѣйшимъ парижскимъ говоромъ, заказываютъ себѣ платье въ Парижѣ и въ Лондонѣ, по-обезьяньи перенимаютъ англійскіе обычаи и французскіе аллюры. Въ соотвѣтствіи со всѣмъ этимъ они желаютъ играть первыя роли вездѣ, куда можно забраться съ толстымъ карманомъ, стремятся захватить въ свои руки привилегированное положеніе такъ называемаго "руководящаго класса", пользующагося исключительною поддержкой правительства. "Нами, -- говорятъ эти лѣзущіе вверхъ господа,-- держится все благосостояніе государства: мы поощряемъ своими капиталами науки, искусства, промышленность; безъ насъ все это погибнетъ. Сила только въ капиталѣ, а потому государство обязано всячески поощрять и поддерживать капиталъ и то сословіе, въ рукахъ котораго онъ находится". Таковъ герой комедіи, фабрикантъ и коммерсантъ Шестериковъ (г. Ленскій), и такова сущность рѣчей, которыми онъ подчуетъ своихъ гостей за дессертомъ послѣ имениннаго обѣда. Ѳерапонтъ Вавиловичъ Шестериковъ былъ и въ университетѣ, кое-чему обучался, кое-чего наслушался, кое-какъ сдавалъ экзамены, а потому считаетъ себя вправѣ судить и рядить съ великолѣпнымъ апломбомъ капиталиста обо всемъ на свѣтѣ: онъ согласенъ съ Контомъ и не одобряетъ Литре; онъ сознаетъ въ себѣ талантъ "прирожденнаго публициста" и не сомнѣвается въ своихъ превосходныхъ ораторскихъ способностяхъ. Онъ -- "большой корабль" и ему нужно "большое плаваніе", и таковое откроется передъ нимъ, если онъ добьется избранія въ предсѣдатели управы. На эту должность есть опасный для Шестерикова конкуррентъ -- князь Курбатовъ (г. Левицкій). Но предусмотрительный коммерсантъ уже принялъ свои мѣры: у него въ рукахъ закладная на имѣніе князя, онъ представить ее ко взысканію передъ самыми выборами и тѣмъ подорветъ шансы на избраніе соперника. Этотъ князь опасенъ Шестерикову еще и съ другой стороны. У важнаго коммерсанта есть немножко засидѣвшаяся въ дѣвицахъ сестра, Степанида Вавиловна (г-жа Никулина), капиталъ которой, семьсотъ тысячъ, находится въ нераздѣльной съ братомъ фабрикѣ. Эта купеческая Степанида, требующая отъ всѣхъ, чтобы ее звали "Стефаніей",-- такъ много благороднѣе,-- воообразила, что князь Курбатовъ ухаживаетъ за нею и только не рѣшается сдѣлать ей предложеніе. Шестериковъ думаетъ, что разорившійся князь подбирается къ капиталу его сестрицы, что разсчетливому фабриканту совсѣмъ не съ руки. Суть же дѣла въ томъ, что ошибаются и братецъ, и сестрица, -- князь ѣздитъ къ нимъ въ домъ ради живущей у нихъ гувернантки, Софьи Николаевны Фроловой (г-жа Лешковская), съ которою онъ давно помолвленъ. Въ первомъ дѣйствіи фигурируютъ на сценѣ: тетка Шестериковыхъ, Мѣдюкова (г-жа Садовская), умная и дѣловитая купчиха стараго закала, жена Шестерикова, Марья Павловна (г-жа Уманецъ-Райская), дисконтеръ Краюшкинъ (г. Правдивъ), непремѣнный членъ крестьянскаго присутствія Черновъ (г. Садовскій), пріятель князя Курбатова. Въ концѣ дѣйствія гувернантка передаетъ Курбатову книгу; изъ книги выпадаетъ записка, Курбатовъ быстро поднимаетъ ее и прячетъ въ карманъ. Шестериковъ видитъ это, заподозрѣваетъ, что гувернантка передала записку его сестры, и дѣлаетъ Степанидѣ Вавиловнѣ сцену, кончающуюся, совсѣмъ не по-аристократически, замоскворѣцкою руганью.

Первый актъ, видимо, заинтересовалъ публику и кое-кого замѣтно задѣлъ за живое. Давно уже намъ не приходилось слышать въ антрактахъ такихъ возбужденныхъ разговоровъ и сужденій о пьесѣ, какъ въ этотъ разъ. "Это каррикатуры, это шаржъ... тенденція..." Да, несомнѣнно, это -- каррикатуры, но каррикатуры, списанныя съ дѣйствительности,-- каррикатуры, въ которыхъ ярко выдаются характерныя и даже типическія черты извѣстнаго "вида" дѣтокъ Кита Китыча, представляющагося далеко не рѣдкостнымъ въ наше время. Мы не имѣемъ въ виду дѣлать ни сравненій, ни даже сопоставленій; мы просто напомнимъ тотъ фактъ, что многіе современники Гоголя, видѣвшіе первыя представленія Ревизора, шипѣли, негодовали и говорили: "Это каррикатуры, это шаржъ... тутъ ясна тенденція, подрывающая основы". Современники Сервантеса, навѣрное, возглашали, что Донъ-Кихотъ -- каррикатура. Для современниковъ это и были аррикатуры, т.-е. изображенія, на которыхъ недостатки и смѣшныя стороны нѣкоторыхъ людей представлены въ нѣсколько концентрированномъ и преувеличенномъ видѣ, и сами тѣ люди поставлены въ такія положенія, при которыхъ смѣшныя стороны ихъ выдаются съ наибольшею яркостью, для насъ же и Донъ-Кихотъ, и лица комедіи Гоголя -- уже не каррикатуры, а типы. Это сознавалось и немногими ихъ современниками, общепринятымъ уже это сдѣлалось теперь потому, что передъ нами нѣтъ тогдашней дѣйствительности для точнаго сравненія съ ея изображеніями, въ которыхъ шаржированы нѣкоторыя черты, достойныя осужденія и осмѣянія. Еще разъ повторяемъ, мы не сравниваемъ геніальныхъ произведеній съ комедіей г. Ѳедотова; мы говоримъ только о впечатлѣніи, произведенномъ ею на тѣхъ, кого она задѣла за-живое. А это-то именно обстоятельство, т.-е. то, что комедія задѣла часть общества, и доказываетъ ея значительность и своевременность. Пусть это каррикатура, шаржъ,-- все, что кому угодно,-- но она ударила по такому уродливому явленію, до котораго давно слѣдовало добраться. Въ комедіи много недостатковъ и погрѣшностей; о нихъ мы скажемъ впослѣдствіи, а теперь вернемся къ дальнѣйшимъ подвигамъ Дѣтей отцовъ своихъ.

Крѣпкая купчиха Мѣдюкова не одобряетъ поползновеній своего племянника забраться на административныя вершины. На этотъ счетъ у нея есть свое мнѣніе и опасенія, что отъ того можетъ пострадать ихъ общее торговое дѣло. И Мѣдюкова разстроиваетъ всѣ планы Шестерикова тѣмъ, что помогаетъ князю Курбатову занять деньги, выкупить изъ залога имѣніе, а кстати уже и сосватываетъ Степаниду Вавиловну за Краюшкина, состоявшаго при женѣ Шестерикова въ качествѣ "зебра", т.-е., говоря не парижскимъ арго, а по-просту и по-старинѣ, въ качествѣ друга дома съ женской стороны. Тутъ же Черновъ предлагаетъ князю Курбатову произвести важному европейцу Шестерикову "химическій анализъ", при помощи извѣстныхъ Чернову реактивовъ. Въ третьемъ дѣйствіи, происходящемъ въ отдѣльномъ кабинетѣ ресторана Эльдорадо, Мѣдюкова объявляетъ о помолвкѣ племянницы съ Краюшкинымъ, къ величайшей досадѣ Марьи Павловны. Потомъ все общество разъѣзжается, остаются только Шестериковъ, Черновъ и Курбатовъ и начинается экспериментъ съ реактивами: съ коньякомъ, ликерами и шампанскимъ. Реактивы оказываютъ ожидаемое Черновымъ дѣйствіе. Шестериковъ напивается, оболочка европеизма и напускное джентльменство съ него соскакиваютъ, все нахватанное на-показъ улетучивается, и передъ нами оказывается настоящій сынъ отцовъ своихъ достойный наслѣдникъ всѣхъ безобразій Битъ Китыча. Первая половина четвертаго дѣйствія посвящена супругѣ Четверикова, Марьѣ Павловнѣ. Она усчитываетъ экономку, щелкаетъ на счетахъ, записываетъ копеечные расходы, потомъ занимается воспитаніемъ своихъ дѣтей по нѣмецкимъ книжкамъ, смысла которыхъ не понимаетъ. Является Шестериковъ, забаллотированный на выборахъ. Въ предсѣдатели выбранъ Курбатовъ. Тутъ, дома, между своими, представитель "денежной аристократіи" не находитъ нужнымъ стѣсняться и уже безъ всякихъ "реактивовъ" даетъ полный просторъ своему "ндраву", всецѣло унаслѣдованному отъ Китъ Китыча. Теткѣ съ трудомъ удается образумить его и утишить къ приходу Краюшкина и потомъ Курбатова. Смыслъ рѣчей Мѣдюковой таковъ: "Коли ты купецъ, такъ и знай свое купеческое, торговое дѣло, а въ чиновныя дѣла не ввязывайся, не то и свои-то всѣ растеряешь. Купцомъ ты родился, купцомъ и оставайся и поступай по-купечески. За то тебѣ будетъ и почетъ, и уваженіе, и преумноженіе твоихъ достатковъ. Всякому свое занятіе и своя честь, и честь-то у всякаго своя: у господъ она Одна, у купцовъ -- другая. Такъ ты и соблюдай свою честь, купеческую..." и т. д. Мы передаемъ рѣчи Мѣдюковой своими словами, но смыслъ ихъ именно такой. Шестериковъ подчиняется теткѣ, пересиливаетъ себя, прячетъ опять свой "ндравъ" передъ гостями, но отнюдь не отказывается при первой возможности начать опять карабкаться туда, куда не удалось ему забраться на этотъ разъ, облагодѣтельствовать свой край и вести его къ процвѣтанію своими загребистыми лапами съ помощью Краюшкиныхъ и имъ подобныхъ "дѣтей своихъ отцовъ", переряженныхъ въ европейцевъ ближайшихъ наслѣдниковъ Китъ Китычей Брусковыхъ, Диковыхъ, Кабановыхъ и другихъ звѣроподобныхъ, увѣковѣченныхъ Островскимъ.

Что хотѣлъ показать г. Ѳедотовъ, то ясно; но далеко не ясно то, что онъ хотѣлъ сказать и доказать своею комедіей. Дѣло не въ томъ, каррикатуры онъ показываетъ намъ или типическія и правдивыя изображенія, написанныя съ дѣйствительности, а въ томъ дѣло, для чего это намъ показано. Какими бы то ни было каррикатурами можно доказывать и доказать очень многое. Всякая сатира въ большей или меньшей степени представляетъ намъ образы, въ которыхъ обличаемые пороки и недостатка преувеличены до смѣшной или отвратительной уродливости. Но всякая сатира, каррикатура или комедія, претендующая на общественное значеніе, должна привести насъ къ ясно опредѣленнымъ заключеніямъ, не допускающимъ никакихъ разнотолкованій. Разъ такихъ безспорныхъ выводовъ сдѣлать нельзя, сатира, каррикатура и комедія перестаютъ соотвѣтствовать этимъ наименованіямъ и превращаются въ простой фарсъ, ни для чего непригодный, кромѣ праздной потѣхи толпы, да и то лишь въ томъ случаѣ, когда такимъ фарсомъ не затрогивается чего-либо серьезнаго. Вотъ тутъ-то и важно въ высшей степени соблюсти мѣру и не переступить два уловимой, тонкой грани, отдѣляющей сатиру-комедію отъ фарса. И мы находимъ, что такой мѣры не соблюлъ г. Ѳедотовъ въ своей комедіи, мѣстами перешелъ урочную границу, перепуталъ обличеніе съ глумленіемъ, въ большой ущербъ и въ затемнѣніе той мысли, которую онъ предполагалъ выразить. Въ чемъ же собственно заключается ошибка автора и какимъ способомъ можно было избѣжать ее? Мы думаемъ, что первая и самая капитальная ошибка состоитъ въ томъ, что г. Ѳедотовъ рѣзко раздѣлилъ дѣйствующихъ лицъ на прекрасныхъ овецъ и богомерзкихъ козлищъ. Прекрасныя овцы, князь Курбатовъ, его невѣста и Черновъ, вышли настоящими овцами, очень безличными и весьма безпомощными, и не забодали ихъ козлища на смерть, лишь благодаря счастливой случайности. При этомъ чувствуется, что еслибъ ихъ и забодали, то сочувствіе къ ихъ положенію было бы крайне слабое. Безсиліе и безпомощность могутъ вызывать жалость и рѣдко способны привлечь къ себѣ симпатіи. Въ данномъ же случаѣ Курбатова и его друзей нельзя пожалѣть потому, что они остаются побѣдителями, и имъ нельзя сочувствовать потому, что не сами они одерживаютъ побѣду, а спасаетъ ихъ отъ бѣды старая купчиха Мѣдюкова своими деньгами, умомъ и купеческою ловкостью. Сами же они никуда не годятся, несмотря на то, что у нихъ въ рукахъ могущественныя средства для борьбы: незаподозрѣнная честность, громкія родовыя имена, наслѣдственныя образованность и воспитанность и, наконецъ, обезпеченныя состоянія, съ которыми они не умѣютъ управляться. Намъ говорятъ, и не безъ основанія, что въ пьесѣ чувствуется "тенденція", направленная на пользу этихъ князей и дворянъ и въ ущербъ купеческому сословію. Если авторъ замышлялъ проводить такую тенденцію, то отъ осуществленія этого замысла не поздоровится почтеннѣйшему дворянству. Выведенные г. Ѳедотовымъ представители этого сословія не только ничтожны и нравственно-несостоятельны, но и довольно противны, особливо когда они, ради какой-то дрянной потѣхи, производятъ свои эксперименты съ реактивами надъ подгулявшимъ купцомъ. Съ другой же стороны, со стороны "козлищъ", г. Ѳедотовъ представилъ подборъ только антипатичныхъ и осмѣиваемыхъ имъ лицъ. Картина получается тенденціозная и, къ тому же, невѣрная, а потому и не художественная. Тутъ не всѣ Дѣти отцовъ своихъ, а только скверныя дѣти. Подобную коллекцію можно собрать изъ любаго класса общества или сословія и ей можно противупоставить ассортиментъ превосходнѣйшихъ людей изъ другаго класса. По такими подборами нельзя ничего доказать, и г. Ѳедотовъ не доказалъ ничего, а привелъ только къ странному вопросу: "Что же слѣдуетъ изъ этого? Стало быть, высшее образованіе не можетъ поднять человѣка нравственно? Стало быть, высшее образованіе не нужно для купечества, и купецъ, получившій университетское образованіе, еще опаснѣе и вреднѣе для общества, чѣмъ Китъ Китычъ, чѣмъ Дикой и вдова Кабаниха?..." Разумѣется, не то хотѣлъ сказать г. Ѳедотовъ, а вышло именно такъ, въ особенности при сопоставленіи "образованныхъ" Шестериковыхъ, Краюшкиныхъ и другихъ съ простою и необразованною Мѣдюковой, представляющею собой положительный типъ въ комедіи, купеческаго Стародума. Избѣжать этого было не трудно, стоило только выкинуть изъ пьесы ненужныхъ въ ней Мурлова или Абрамсона и на ихъ мѣсто поставить молодаго купца, которому, серьезное образованіе пошло на серьезную пользу. Рѣзкости въ картинѣ значительно сгладились бы, картина получилась бы правдивѣе и шире, и въ ней открылись бы перспективы, отсутствіемъ которыхъ она весьма грѣшитъ. Въ лицѣ Марьи Павловны Шестериковой мы видимъ попытку показать новый и любопытный типъ современной купеческой дамы. Къ сожалѣнію, фигура эта не вполнѣ удалась автору и осталась, такъ сказать, только въ видѣ недоконченнаго наброска.

Первое представленіе комедіи Дѣти отцовъ своихъ нельзя назвать удачнымъ,-- слишкомъ бросается въ глаза спѣшность ея постановки, артисты не знаютъ ролей, путаются, сбиваются, доходятъ до полныхъ остановокъ, вынуждающихъ суфлера чуть не выскакивать изъ своей будки и мѣстами выкрикивать на весь театръ. Сама по себѣ неяркая роль князя Курбатова совсѣмъ пропала въ исполненіи г. Левицкаго. Г-жа Никулина нѣсколько утрировала и безъ того уже слишкомъ рѣзко написанную роль Степаниды Вавиловны. Г. Ленскій съ обычными ему мастерствомъ и обдуманностью провелъ роль Шестерикова; въ особенности хорошо были исполнены сцена опьяненія и переходы отъ неистовства, свойственнаго наслѣднику Кита Китыча, къ напускному джентльменству лавочнаго тона. И что въ высшей степени важно и драгоцѣнно въ игрѣ этого высокоталантливаго артиста, такъ это именно тотъ характерный тонъ, о которомъ мы говоримъ, то едва уловимый, то прорывающійся невзначай въ ничтожномъ движеніи или повышеніи голоса, но неизмѣнно звучащій въ продолженіе всей пьесы и ни на одинъ мигъ не дающій зрителю забыть интимную сущность изображаемаго лица. Правда, кое-гдѣ проскальзывалъ легкій шаржъ, ^езъ котораго можно было бы и слѣдовало обойтись. Но мы приписываемъ это тому обстоятельству, что г. Ленскій еще не вполнѣ овладѣлъ своею ролью на первомъ представленіи и самъ увлекался комизмомъ нѣкоторыхъ положеній ряженаго европейца. Г. Садовскій превосходно исполнилъ мало благодарную роль Чернова. Что же касается г-жи Садовской, то въ ея исполненіи старуха Мѣдюкова явилась передъ нами совершенно живымъ лицомъ, настоящимъ типомъ старо-купеческаго закала.

Въ нынѣшній сезонъ дирекція Императорскихъ театровъ надумала сдѣлать прекраснѣйшую вещь: она приглашаетъ первыхъ артистовъ московской сцены играть въ Петербургѣ, петербургскихъ же артистовъ -- играть Въ Москвѣ. Дѣло это во всѣхъ отношеніяхъ разумное и полезное, и очень было бы желательно, чтобы первые опыты, произведенные въ этомъ направленіи, не были случайными и чтобы самое дѣло это получило дальнѣйшее, болѣе широкое развитіе. Мы разумѣемъ вотъ что: есть пьесы, имѣвшія успѣхъ въ Москвѣ и непонравившіяся петербургской публикѣ, и наоборотъ -- пьесы, прекрасно шедшія въ Петербургѣ, не нравились москвичамъ. Одною изъ главныхъ причинъ (она, конечно, не одна) такого страннаго явленія мы считаемъ удачное или неудачное исполненіе артистами главныхъ ролей, отчего, въ большинствѣ случаевъ, и зависитъ успѣхъ или неуспѣхъ пьесы. Не подлежитъ сомнѣнію, что самые лучшіе артисты не въ состояніи съ одинаковымъ увлеченіемъ играть симпатичныя имъ роли и несимпатичныя; какъ бы ни были артисты талантливы, не могутъ они съ равнымъ успѣхомъ передавать роли, подходящія къ ихъ средствамъ, и такія, которыя имъ приходится играть иногда лишь потому, что замѣнить ихъ на эти роли некѣмъ. Но для того, чтобы сыграть какую бы то не было удавшуюся роль, нельзя ни артисту, ни, въ особенности, артисткѣ выступать на сцену безъ надлежащей поддержки со стороны другихъ, хотя бы главныхъ, исполнителей пьесы. А потому необходимо, перенося пьесу съ одной сцены на другую, обставлять ее для первенствующихъ ролей тѣми артистами, въ исполненіи которыхъ пьеса имѣла успѣхъ. И, во всякомъ случаѣ, крайне неудобно для артиста и для публики непріятно, когда на чужой сценѣ онъ не находитъ той поддержки, о которой мы говоримъ, и какъ это было въ пріѣздъ г-жи Савиной въ Москву. Въ первый разъ передъ московскою публикой г-жа Савина выступила въ комедіи Симфонія г. Чайковскаго. Самый выборъ пьесы для перваго выхода мы считаемъ неудачнымъ. Это вещь крайне слабая; о ней мы говорили, своевременно разбирая произведеніе г. Чайковскаго. Самъ авторъ, повидимому, согласился, хотя отчасти, съ нашимъ мнѣніемъ и откинулъ изъ нея пятый актъ, испортивши конецъ четвертаго безъ всякой нужды въ томъ. Для нѣкотораго улучшенія пьесы мы рекомендовали бы г. Чайковскому отбросить еще и первый актъ. Говоримъ мы это очень серьезно, ибо первый актъ совершенно не нуженъ; все дѣло ясно со втораго акта. И вотъ, при выходѣ въ плохой пьесѣ, г-жу Савину поставили въ необходимость играть съ г. Багровымъ, вмѣсто г. Южина, исполнявшаго прежде роль Ладогина. Такой партнеръ, какъ г. Багровъ, въ самыхъ капитальныхъ мѣстахъ пьесы не только не воодушевитъ и не поддержитъ играющую съ нимъ артистку, а свяжетъ ее по рукамъ и ногамъ своимъ безнадежно-невѣрнымъ тономъ, что онъ и сдѣлалъ самымъ исправнымъ образомъ. Заставьте Аделину Патти пропѣть дуэтъ съ дьячкомъ, хотя бы и столичнымъ, изъ этого ничего путнаго не выйдетъ. Тѣмъ не менѣе, г-жа Савина съ честью вышла изъ столь тяжелаго испытанія. Въ той же роли Елены Протичъ мы видѣли г-жу Ермолову, но сравнивать этихъ двухъ артистокъ не станемъ, во-первыхъ, потому, что такое сравненіе ни къ чему не ведетъ и ничего не докажетъ; во-вторыхъ, потому, что каждая изъ нихъ даетъ изображаемому лицу особенный и своеобразный характеръ и тонъ. Долго можно спорить и ни до чего не доспориться о томъ, которая изъ двухъ вѣрнѣе передаетъ замыселъ автора. Мы думаемъ, что возможны двѣ Елены Протичъ -- и такая, какую изображаетъ г-жа Ермолова, и изображаемая г-жею Савиной. Но дѣло въ томъ, что Елена г-жи Савиной, какъ женщина, хуже, несимпатичнѣе, чѣмъ Елена г-жи Ермоловой. Г-жа Савина даетъ образъ женщины противной, хотя это образъ очень жизненный и реальный, и, тѣмъ болѣе, онъ является антипатичнымъ для зрителя. Вообще артисту крайне невыгодно появляться, особливо вновѣ, въ роляхъ, которыя возбуждаютъ непріязненное чувство зрителя къ выведенному на сцену авторомъ лицу порочному или злому. Г-жа Савина не пощадила Протичъ и себя не пощадила, появляясь въ первый разъ въ такой роли и представляя Протичъ во всей наготѣ ея порочности. Къ счастью высокоталантливой артистки, въ зрительной залѣ была публика "первыхъ представленій", публика не особенно впечатлительная, правда, но за то умѣющая владѣть своими чувствами, отдѣлить несимпитичность роли отъ ея исполненія и способная оцѣнить послѣднее по достоинству. При другомъ составѣ публики мы съ опасеніемъ отнеслись бы къ выбору пьесы г-жею Савиной и къ той смѣлости, съ которою артистка выказываетъ наиболѣе отталкивающія стороны изображаемаго лица. Что такія опасенія не лишены основанія, это доказалъ третій спектакль, данный при участіи г-жи Савиной, въ которомъ шла драма кн. Сумбатова Цѣпи и гдѣ г-жа Савина еще разъ взяла на себя исполненіе несимпатичной роли. Нашлись зрители, правда, на вершинахъ "райскихъ" или, вѣрнѣе, "раечныхъ", но, все-таки, нашлись такіе, что "снепристойничали" и начали выражать свое недовольство. Ничему иному мы приписать этого не можемъ и не желаемъ, какъ неумѣнью нѣкоторыхъ "раечниковъ" владѣть своими симпатіями и антипатіями..

На второмъ представленіи съ участіемъ г-жи Савиной шла трехъ-актная комедія Сарду въ передѣлкѣ "г. Виктора Александрова, Надо разводиться. Эта веселая, ловко сдѣланная и умѣло передѣланная пьеса прошла необыкновенно живо и стройно, при содѣйствіи гг. Южина, Правдива и Невскаго. И вотъ тутъ-то г-жа Савина, когда не мѣшали ей ни со сцены, ни съ горныхъ высей, мастерски воспроизвела передъ нами личность Вѣры Шубиной, молодой, очень легкомысленной, но доброй и честной женщины, совсѣмъ было сбившейся съ толку отъ бездѣлья и подъ вліяніемъ глупаго институтскаго воспитанія, направленнаго исключительно на развитіе такъ называемой "женственности" и на охраненіе во всей неприкосновенности дѣтской наивности и младенческаго невѣдѣнія въ дѣвушкахъ до выхода ихъ замужъ. Въ большинствѣ случаевъ, такое воспитаніе навсегда оставляетъ на женщинѣ свой отпечатокъ, съ которымъ всего тяжелѣе уживаться мужу. Г-жа Савина съ большимъ искусствомъ передала различные оттѣнки, характеризующіе именно эту сторону изображаемаго лица.

Въ четвертой пьесѣ мы видѣли петербургскую артистку въ маленькомъ "этюдѣ" г. Гнѣдича Женя. Тутъ г-жа Савина была неподражаема правдивостью каждаго слова, каждаго движенія. Эта маленькая роль отдѣлана артисткою въ настоящій сценическій перлъ, тѣмъ болѣе драгоцѣнный, что съ г-жею Савиной играли въ такомъ "пустячкѣ" г-жа Медвѣдева и гг. Южинъ и Макшеевъ. Это была сама жизнь, картинка, прямо выхваченная изъ жизни. Ради такой художественной вещицы стоило претерпѣть всю гнетущую скуку Симфоніи, за которою она слѣдовала.

Судя по этимъ четыремъ ролямъ, о г-жѣ Савиной можно сказать, что она обладаетъ несомнѣнно большимъ талантомъ, выказывающимся съ полною силой въ комедіи и преимущественно въ сценахъ разсчитаннаго, тонкаго кокетства. Во всѣхъ ея роляхъ многія детали отдѣланы очень умно и тщательно; но въ мѣстахъ драматически-сильныхъ у нея не достаетъ искренности, задушевнаго порыва. Искусная артистка, она какъ будто сдерживаетъ себя и не хочетъ отдаться слишкомъ пылкимъ увлеченіямъ изъ опасенія нарушить стройность заранѣе обдуманной ею игры. Какъ бы ни былъ великъ талантъ артиста и до какой бы высоты ни было имъ доведено искусство, такая сдержанность отражается, часто совершенно безсознательно, на чувствахъ зрителей и не захватываетъ ихъ съ тою неотразимою силой, которою подчиняетъ ихъ себѣ страстные порывы, выливающіеся изъ души артиста-исполнителя. На насъ, москвичей, нѣсколько неблагопріятное для г-жи Савиной впечатлѣніе производилъ легкій акцентъ въ ея говорѣ, и къ еще большей невыгодѣ петербургской артистки служитъ спѣшность ея рѣчи, особенно замѣтная въ монологахъ и придающая имъ иногда оттѣнокъ читки, а не живой естественной бесѣды.

Помимо злосчастнаго инцидента съ "раечниками", Москва принимала г-жу Савину въ высшей степени сердечно, не только какъ дорогую, желанную гостью, но и какъ первоклассную артистку, вполнѣ по достоинству пользующуюся громкою извѣстностью. Ей было поднесено множество роскошныхъ букетовъ, вѣнковъ и великолѣпныхъ корзинъ съ цвѣтами. Проводили мы М. Г. Савину съ самыми сердечными пожеланіями, чтобы изъ Москвы она увезла только пріятныя воспоминанія, какія по себѣ оставила въ Москвѣ, и чтобы пріѣздъ ея къ намъ не былъ послѣднимъ ея появленіемъ на славной сценѣ Малаго театра.

Ан.

"Русская Мысль", кн.II, 1891