Ремезов Митрофан Нилович - Современное искусство

Современное искусство.

Московскіе драматическіе театры: Малый, -- трагедія Побѣжденный Римъ и ком. Черезъ край.-- Новый театръ Корша,-- комедія Травля и драма На жизненномъ пиру.

30 сентября шла въ первый разъ на сценѣ Малаго театра трагедія Ал. Пароди Побѣжденный Римъ, переведенная стихами А. Ф. Ѳедотовымъ. Въ нынѣшнемъ сезонѣ это пока единственная крупная новинка на Императорскомъ театрѣ. Москвичи уже видѣли эту трагедію года два тому назадъ на частной сценѣ. Дѣйствіе происходитъ въ Римѣ въ то время, когда Аннибалъ, вторгнувшись въ Италію, послѣ рѣшительнаго пораженія римлянъ при Каннахъ, идетъ на Римъ. Вѣсть объ этомъ принесъ единственный уцѣлѣвшій въ бою римлянинъ Лентулій, военный трибунъ. Заря едва занялась, какъ народъ уже собрался въ курію и между выраженіями ужаса и отчаянія горько жалуется на бездѣйствіе сенаторовъ. Входитъ слѣпая патриціанка Постумія (г-жа Ѳедотова), упрекаетъ толпу въ трусости и зоветъ ее въ храмъ богини Весты:

За мной, народъ, падемъ предъ алтаремъ!

Не слеза, нѣтъ, мольба повергнемъ наши!

Молитва -- мечъ, оставшійся у васъ.

Предъ Вестою богиней, умоляя,

Падемте ницъ! Тамъ дочь моя... близъ ней

Не страшно мнѣ и Рима колебанье!...

Въ этомъ явленіи, какъ и въ послѣдующихъ, въ которыхъ является римскій народъ, зрителя непріятно поражаетъ малочисленность выпускаемыхъ на сцену статистовъ и ихъ плохая дрессировка. Невольно припоминаются, опять-таки, мейнингенцы: у нихъ въ такихъ сценахъ яблоку, какъ говорится, упасть негдѣ; у нихъ толпа живетъ, шумитъ, волнуется; у нихъ мы видѣли народъ; здѣсь было передъ нами три-четыре десятка статистовъ, не знающихъ, что дѣлать и какъ себя держать. Движенія ихъ связаны и нерѣшительны; особенно смѣшны женщины, поднимающія кверху руки и смотрящія на нихъ, такъ ли онѣ подняты, какъ ихъ учили. Не менѣе смѣшны и возгласы: "О-о-о!...", тягучіе и дѣланные. Постумія уходятъ, какъ пришла, одна съ своею служанкою, не увлекая сбоямъ призывомъ никого изъ толпы. Это опять невѣрно; часть толпы должна бы устремиться за ней. Къ сожалѣнію, отъ маленькой кучки, имѣющейся на сценѣ, нельзя никого отдѣлить; сцена осталась бы совсѣмъ пустою. Въ толпѣ слышится уже намѣреніе покинуть городъ и бѣжать, пока свободенъ путь. Входитъ знаменитый Фабій (г. Южинъ) и нѣсколькими страстными словами старается возвратить народу бодрость духа:

Забыли вы, вѣдь, вы народъ великій!

Достойно-ль васъ дрожать передъ врагомъ?

Пока есть капли крови въ жилахъ вашихъ,

Слезамъ не мѣсто!...

Народъ расходится. И тутъ бросаются въ глаза необдуманность и нестройность постановки: Фабій входитъ съ ликторами; на сцену выпускаютъ какихъ-то трехъ обдерганныхъ молодцовъ, тогда какъ ихъ должна быть цѣлая толпа, какъ въ Юліи Цезарѣ у мейнингенцевъ. "Блюсти спокойствіе собранья",-- приказываетъ Фабій ликторамъ... и одинъ изъ нихъ становится какъ разъ у сенаторскихъ мѣстъ; для чего?-- спрашивается. Ихъ мѣсто у входовъ и въ глубинѣ сцены подъ портиками.

Собираются сенаторы; съ ними входитъ верховный жрецъ (понтифексъ максимусъ) Корнелій Луцій (г. Правдинъ); черезъ минуту появляется преторъ, Публій Фурій Филій (г. Грековъ). Сенатъ занимаетъ мѣста и собраніе открывается рѣчью претора. Зовутъ Лентулія (г. Рыбаковъ), вѣстника уничтоженія римской арміи. По совѣту жреца, приказано снять печати съ книгъ Сивиллы и въ нихъ искать причину бѣдъ, постигшихъ* Римъ. Сенатъ выслушиваетъ потрясающій разсказъ военнаго трибуна о Каннскомъ пораженіи. Но въ передачѣ г. Рыбакова не сказывается рѣшительно ничего потрясающаго. Это, просто, длинная и скучная декламація. Что же касается "отцовъ отечества", то они нисколько не напоминаютъ тѣхъ величественныхъ фигуръ "patres conscripti", которыхъ когда-то дикіе галлы, ворвавшіеся въ Римъ, приняли за статуи, по ихъ неподвижности на курульскихъ креслахъ. Наши "сенаторы" Малаго театра имѣютъ плачевный видъ людей, завернутыхъ въ простыни, лишенныхъ всякой внушительности, суетящихся и неумѣстно жестикулирующихъ, какъ застигнутые врасплохъ на купаньи совѣтники губернскаго правленія. Входятъ "децемвиры", хранители книгъ Сивиллы, и объявляютъ, что причина бѣдствій -- нарушеніе одною изъ весталокъ ея обѣтовъ. Лентулій не можетъ скрыть своего волненія, которое, впрочемъ, объясняется тѣмъ, что одна изъ весталокъ -- его сестра. "Нашъ городъ опозоренъ,-- восклицаетъ Фабій,--

И въ немъ нельзя сенату засѣдать:

Таковъ законъ!..."

Исполнительная власть передается верховному жрецу и "засѣданіе оканчивается при всеобщемъ смущеніи", котораго зритель не видитъ на сценѣ Малаго театра.

Второй актъ трагедіи переноситъ насъ въ атріумъ храма Весты. Фабій и Квинтъ Энній, молодой поэтъ, бесѣдуютъ о крупной "новости, отвлекшей вниманіе римлянъ отъ внѣшнихъ событій. Поэтъ (г. Горевъ) принимаетъ сторону подозрѣваемой весталки и старается доказать нелѣпость суевѣрія, приписывающаго несчастія римлянъ проступку дѣвушки, осмѣлившейся дать волю своему сердцу, вопреки "какой-то Вестѣ". "А если бы весталка осталась жить,-- говорятъ Энній,--

Ужели небо много потеряетъ?

И что это за Веста, для которой

Вы въ пламя льете кровь своихъ дѣтей?!"

"Она отчизна!-- отвѣчаетъ Фабій.-- Земли прообразъ. Веста есть царица, супруга Целія. Великій Целій -- прапраотецъ Юпитера, онъ -- благо, онъ счастье, жизнь"...

Такъ это въ честь его,

Отца добра, готовятъ казнь такую?... (перебиваетъ его Энній)

И кто же, кто повѣритъ въ наше время,

Что можно міръ перевернуть, зарывъ

Живую женщину? Любовь ребенка.

Нарушенный обѣтъ могли покрыть

Побѣдою знамена Аннибала,

И весь успѣхъ не въ немъ самомъ,

А въ дѣвочкѣ, обѣтъ переступившей?

Зачѣмъ Варрона мудрость, Павла геній?

Отнынѣ -- трусъ, герой -- не все-ль равно?

Зачѣмъ оружіе? Къ чему когорты?

Убитая весталка васъ спасетъ...

Мы увлеклись и выписали цѣлую тираду,-- увлеклись воспоминаніемъ о томъ, какъ горячо и какъ естественно выливались гуманныя рѣчи поэта изъ устъ г. Горева, единственнаго артиста изъ всего мужскаго персонала трагедіи, сыгравшаго свою роль прекрасно. Г. Южинъ, не находя достаточнаго внутренняго огня и силы для выраженія сложныхъ чувствъ, волнующихъ Фабія, усердно восполнялъ этотъ недостатокъ постояннымъ сжиманіемъ и показываніемъ кулаковъ во всѣхъ патетическихъ мѣстахъ. Г. Правдинъ прибѣгалъ къ тому же внушительному, но довольно смѣшному пріему. Это выходитъ особенно смѣшно тамъ, гдѣ сцена ведется этими двумя лицами. Если заткнуть уши и не слышать словъ, то можно подумать, что эти первые сановники Рима готовятся разрѣшить распрю кулачною междоусобицей. Но такое заключеніе было бы весьма ошибочно: они дружно разыскиваютъ виновную весталку и лишь отъ избытка геройскихъ чувствъ показываютъ другъ другу кулаки.

Верховный жрецъ приходитъ въ храмъ Весты, допрашиваетъ сначала безуспѣшно раба, плѣннаго галла (г. Вильде), потомъ приказываетъ позвать весталокъ. Тутъ пропадаетъ прелестная сцена, благодаря крайне плохому исполненію г-жею Щепкиной роли Юніи, почти ребенка, весталки, принявшей первый тревожный дѣвическій сонъ за то именно преступленіе, въ которомъ заподозрѣна одна изъ ея подругъ. Что можно сдѣлать изъ этой маленькой, вводной роди, мы видѣли въ исполненіи ея на сценѣ частнаго театра, на Тверской, г-жею Рыбчинскою, если намъ не измѣняетъ память. Жрецъ Луцій сообщаетъ ложное извѣстіе о смерти Лентудія. Одна изъ весталокъ, Опимія (г-жа Ермолова), вскрикиваетъ и падаетъ безъ чувствъ. Она племянница и воспитанница Фабія. Луцій предлагаетъ скрыть позоръ несчастной:

... Послушай, Фабій...

Я скрыть могу... Скажи, что дѣлать мнѣ?

Приказывай.

Благородный римлянинъ показываетъ оба кулака и говоритъ:

Твой долгъ исполнить, Луцій!

Декорація третьяго дѣйствія представляетъ рощу при храмѣ Весты. Рабъ Вестапоръ (г. Вильде) радуется пораженію римлянъ и, подобно имъ, вѣритъ, что побѣда Аннибала есть кара боговъ за проступокъ весталки, вѣритъ, что ея казнь умилостивитъ разгнѣванную Весту и вернетъ побѣду легіонамъ. Чтобы лишить Римъ возможности примиренія съ богами и съ нимъ соединеннаго торжества надъ варварами, Вестапоръ все подготовилъ къ похищенію виновной весталки и сообщаетъ объ этомъ своей дочери, служанкѣ слѣпой Постуміи, родной бабки обреченной на казнь Опиміи. Приходъ Лентудія съ поэтомъ Энніемъ облегчаетъ задачу раба. "Она пойдетъ за нимъ, -- рѣшаетъ Вестапоръ, -- пусть онъ похититъ... Не все-дь равно, жива бы лишь была"... Рабъ приводитъ Опимію... Съ появленіемъ на сценѣ г-жи Ермоловой начинается настоящая драма. Мы опять чувствуемъ себя въ дорогомъ нашему сердцу Маломъ театрѣ, опять слышимъ, привычные этимъ стѣнамъ, звуки голоса, полнаго увлекающей страсти; передъ нами оживаютъ лучшія преданія московской сцены!

Если бы только не этотъ Лентулій! Но Богъ съ нимъ, съ Лентуліемъ! Мы видимъ и слышимъ одну лишь ее, эту римлянку, гордую дочь славнаго рода Фабіевъ. Мы глазъ оторвать не можемъ отъ чудной граціи движеній античной красоты; всѣ нервы вздрагиваютъ подъ чарующимъ вліяніемъ переливовъ этого голоса, могущаго выдержать соперничество съ лучшимъ пѣніемъ первоклассной пѣвицы...

Какъ дочь боговъ почтенье римлянъ,

Ихъ почести я гордо принимала...

Запятнано теперь мое чело!

Алтарь поруганъ мною,--

съ глубокимъ отчаяньемъ говоритъ павшая весталка... На мольбу Лентулія бѣжать она отвѣчаетъ:

Нѣтъ, нѣтъ, моя вина, моя любовь

Повергла римлянъ въ жертву Аннибала!

Вину свою хочу а искупить...

Но любовь и ужасъ быть заживо замурованной въ склепѣ побѣждаютъ слабую женщину. Весталка срываетъ съ себя священное покрывало:

О, такова ужь участь преступленья...

Идемъ до дна, идемъ туда... туда...

Гдѣ грязь, позоръ, гдѣ общее презрѣнье...

Богиня! Твой вѣнецъ меня тѣснитъ!

Долой, долой! сорвите покрывало!

Долой, долой! пора разоблачить

Презрѣнную! жизнь свѣтлая, прости!

Простите, храмъ, святыня! Вотъ Лентулій

Твоя Опимія!...

Она скрывается въ подземномъ ходѣ съ Лентуліемъ и Энніемъ. Вестапоръ запираетъ за ними дверь и очарованіе исчезаетъ... Опять г. Вильде декламируетъ своимъ рѣжущимъ слухъ голосомъ, опять г. Правдивъ... и жалкіе ликторы, и несчастные писцы... къ счастью, скоро падаетъ занавѣсъ.

Четвертый актъ -- въ домѣ Луція, жреца. Изъ разговоровъ между Луціемъ, писцомъ Кэзо (г. Александровъ) и Вестапоронъ выясняется, что бѣглецовъ не нашли. Пришедшій къ жрецу Фабій остается съ нимъ наединѣ и выражаетъ сомнѣніе въ виновности своей воспитанницы: "Дочь Фабіевъ не скрыла бы своей вины, когда ея проступокъ грозитъ гибелью Риму, и смертью искупила бы отчизну". Въ это время докладываютъ о приходѣ скрывшейся весталки. Жрецъ передаетъ Фабію право рѣшить ея участь и уходитъ. Сцена между Фабіемъ и Опиміей, гдѣ она признается дядѣ въ своей винѣ, проходитъ слабѣе, чѣмъ заключительная сцена третьяго дѣйствія, хотя г-жею Брмодовою она ведется совершенно безукоризненно. Входятъ сенаторы, жрецы,-- верховный судъ,-- трибуны, ликторы, народъ; Фабій объявляетъ, что весталка виновна. Опимія опускается на колѣна; по приказанію жреца, ее покрываютъ чернымъ крепомъ. Пришедшая къ Луцію слѣпая Постумія узнаетъ о присутствіи тутъ своей внучки-весталки по крику, вырвавшемуся изъ груди Опиміи. Фабій, Опимія и жрецъ Луцій объясняютъ слѣіюй старухѣ виновность дѣвушки и участь, которая ожидаетъ несчастную. "Законъ безъ сердца, здѣсь законъ царитъ",-- говоритъ Луцій. Постумія умоляетъ Фабія и верховнаго жреца спасти, помиловать весталку. "Ея спасенье римлянамъ грозитъ",-- возражаетъ Фабій.-- "Пусть гибнетъ Римъ, дитя мое спасите!..." -- настаиваетъ на своемъ, Постумія.

Фабій. Ты римлянка, и что ты говоришь!

Постумія. Я мать, и только мать!...

Въ рѣчи, обращенной ко всѣмъ присутствующимъ, Постумія разсказываетъ, какъ, 15 лѣтъ назадъ, тотъ же понтифексъ Луцій вырвалъ дѣвочку изъ рукъ родителей, чтобы сдѣлать ее весталкой. Отецъ ея умеръ съ горя; мать бросилась въ костеръ, на которомъ сожигали его трупъ. Она, Постумія, хотѣла остановить несчастную; но та схватила горящую головню и бросила въ лицо матери. Постумія на вѣкъ лишилась зрѣнія. Всѣ мольбы старухи тщетны; Опимія безповоротно приговорена къ смерти. Постумія проклинаетъ жестокосердаго жреца и падаетъ безъ чувствъ. Весталку уводятъ на казнь. На сценѣ остаются Фабій и приходящая въ себя Постумія. Фабій рѣшился убить Опимію, чтобы избавить ее отъ мучительной смерти, которую ей готовятъ. Но его не подпустятъ къ весталкѣ, помѣшаютъ, а слѣпую старуху никто не заподозритъ. Онъ даетъ Постуміи ножъ, и та приказываетъ невольницѣ вести себя намѣсто казни.

На этомъ драма могла бы быть окончена. Собственно игра страстей исчерпана; впереди остается лишь фактическое осуществленіе уже принятыхъ рѣшеній, и въ дѣйствительности пятый актъ ровно ничего не прибавляетъ къ впечатлѣніямъ, выносимымъ зрителемъ изъ третьяго и четвертаго дѣйствій трагедіи. Напротивъ, пятый актъ скорѣе ослабляетъ, расхолаживаетъ это впечатлѣніе, несмотря на превосходную игру г-жъ Ѳедотовой и Ермоловой и отчасти вслѣдствіе игры гг. Правдина и Рыбакова, занимающихъ выдающееся мѣсто въ заключительномъ актѣ. При открытіи занавѣса жрецъ читаетъ нѣчто вродѣ обращенія къ богамъ. На сцену вбѣгаетъ Лентулій съ обнаженными мечомъ въ надеждѣ силою вырвать весталку изъ рукъ палачей; онъ старается склонить и народъ на свою сторону. Но всѣ крѣпко стоятъ за исполненіе приговора, всѣ непоколебимы въ своемъ суевѣріи. Весталка уже на порогѣ склепа и готова добровольно покориться своей участи, ради спасенія отечества. Ее останавливаетъ крикѣ поспѣвшей еще во-время Постумія. Прощаясь со внучкою, слѣпая старуха хочетъ передать ей ножъ. "Я не могу, -- говоритъ Опимія,-- они связали мнѣ веревкой руки". Постумія (напрасно силится развязать узлы:

Что дѣлать? Боги! О, глаза, глаза!...

Не вижу я! Ужасно!... Ближе, ближе...

Цѣлуй меня... Еще...

Она прислушивается ухомъ къ біенію сердца. "Смѣлѣй", -- шепчетъ весталка. Ножъ сверкнулъ въ рукѣ старухи, и Опимія падаетъ, пораженная на смерть. За сценой слышна военная музыка. Прибѣжавшій галлъ Вестапоръ сообщаетъ, что Аннибалъ отступаетъ къ Капуѣ, и въ отчаянія убиваетъ себя. Музыка слышна ближе. Народъ привѣтствуетъ появленіе легіоновъ Сципіона, бѣжитъ имъ на встрѣчу.

Въ этомъ актѣ, какъ въ первомъ и третьемъ, непріятно поражаетъ неумѣлость и бѣдность постановки, о которой мы уже говорили. Неужели нѣтъ достаточнаго числа костюмовъ? Неужели нельзя выпустить на сцену такія толпы статистовъ, чтобы на ней двигались и волновались настоящія массы народа? Положимъ, трагедія имѣла несомнѣнный и большой успѣхъ; но, вѣдь, это только благодаря превосходной игрѣ нашихъ двухъ высокоталантливыхъ артистокъ. Что же касается постановки и исполненія другихъ артистовъ, то, по нашему мнѣнію, было сдѣлано все, что можетъ погубить пьесу. И не будь Г. Н. Ѳедотовой и М. Н. Ермоловой, или одной изъ нихъ, Побѣжденный Римъ не дожилъ бы до третьяго представленія. Мы не вдаемся въ подробный разборъ самой трагедіи, имѣющей очень крупные недостатки, какъ литературное и сценическое произведеніе; укажемъ лишь на самые главные, бросающіеся въ глаза. Во-первыхъ, въ ней нѣтъ ясно выраженной и послѣдовательно проведенной идеи; это не болѣе, какъ правдоподобная картина нравовъ и вѣрованій древняго Рима, пріуроченная къ историческому событію и обставленная драматическими эффектами. Во-вторыхъ, трагедія Народи страдаетъ большими длиннотами. Но длинноты могутъ быть устранены; неопредѣленность же идеи, при хорошемъ сценическомъ исполненіи, въ большинствѣ случаевъ, ускользаетъ отъ зрителей или не ставится ими въ вину автору, особливо въ такихъ произведеніяхъ, которыя не имѣютъ ничего общаго съ нашею теперешнею жизнью и взяты изъ далекихъ, чуждыхъ намъ сферъ. Переводъ сдѣланъ прекрасно, гладкими и звучными стихами, мѣстами достигающими надлежащей силы, какъ видѣлъ читатель изъ приведенныхъ нами отрывковъ.

Совсѣмъ иныя требованія предъявляются и должны предъявляться къ комедіи и драмѣ изъ современной жизни; и нельзя не пожалѣть, что на эти требованія не обращаютъ достаточнаго вниманія тѣ лица, отъ которыхъ зависитъ постановка на сцену новыхъ пьесъ, какъ это было прошедшею весной съ комедіей г. Королева: Комитетъ попеченія о бѣдныхъ, и въ прошломъ мѣсяцѣ съ трехъ-актной комедіей г. Тихонова: Черезъ край. Содержаніе этой послѣдней исчерпывалось въ старые годы одноактнымъ водевилемъ, и смысла въ ней никакъ не больше, чѣмъ въ какомъ нибудь водевилѣ. Съ драматическимъ искусствомъ подобныя пьесы не имѣютъ ровно ничего общаго; а потому, отмѣчая сожалѣнія достойный фактъ ихъ постановки на сценѣ Малаго театра, мы считаемъ излишнимъ входить въ разборъ произведеній, стоящихъ, по нашему мнѣнію, ниже серьезной критики.

Частные театры находятся въ менѣе благопріятномъ положеніи, чѣмъ казенные. Задачи тѣхъ я другихъ, конечно, тождественны -- служить искусству; но средства къ тому далеко не одинаковы. Казенный театръ, преслѣдуя высшія культурныя цѣли, намѣченныя нами въ предъидущемъ "обзорѣ", можетъ всецѣло посвятить своя силы достиженію этихъ цѣлей, не стѣсняясь временными дефицитами; всякій же частный антрепренеръ, при недостаточности сборовъ, вынужденъ будетъ прекратить свою дѣятельность, какъ бы ни была она полезна и. какъ бы ни увлекался предприниматель идеей служенія чистому искусству. Управленіе казеннаго театра обязано исключительно заботиться о развитіи и подъемѣ вкуса публики, тогда какъ содержатель частнаго театра, прежде всего, принужденъ выдерживать борьбу за существованіе и волей-неволей долженъ подчиняться вкусамъ публики, такъ или иначе привлекать ее въ свой театръ. Наиболѣе подходящимъ къ тому средствомъ служить частая постановка новыхъ пьесъ. Наша публика очень падка на всякія новинки и никогда заранѣе не справляется о достоинствѣ пьесъ, "въ первый разъ" выставляемыхъ на афишѣ. Для нея довольно этого "въ первый разъ", и она ломится къ кассѣ,-- театръ полонъ. Въ силу такихъ обстоятельствъ антрепренеръ поставленъ въ необходимость добывать во что бы ни стало какъ можно больше "новыхъ" пьесъ и не можетъ быть особенно разборчивымъ; его труппа вынуждена наскоро разучивать, спѣшно репетировать и разыгрывать иногда завѣдомыя глупости. Въ такомъ именно положеніи находится г. Коршъ и его превосходно составленная труппа. За истекшій мѣсяцъ они вынуждены были поставить двѣ новыхъ пьесы я одну старую позабытую комедію П. Каратыгина Черное пятно. Г. Корша, какъ мы сказали, неводя заставляетъ не особенно строго относиться въ выбору пьесъ, и виноватъ въ томъ не онъ; по мѣрѣ силъ, г. Коршъ дѣлаетъ все, что можетъ: онъ энергично борется за существованіе своего театра и тѣмъ вызываетъ наше полное сочувствіе и добрыя пожеланія успѣшнаго выхода изъ тяжелой борьбы съ огромною конкурренціей. Въ не менѣе затруднительномъ положеніи находятся и артисты "Новаго" театра. Ихъ положеніе по-истинѣ драматическое; сознавая всю нелѣпость прочитанной глупой комедіи или раздирательной драмы, они, все-таки, обязаны выучить ихъ на два представленія и изображать передъ публикой несодѣянности.

Первою по времени, да и по нелѣпости тоже, шла въ "Новомъ" театрѣ трехъ-актная комедія г. Хлопова Травля. Вотъ ея содержаніе: у разорившагося помѣщика Бахтурина (г. Киселевскій) двѣ дочери: Лидія (г-жа Глама-Мещерская) и Аня (г-жа Мартынова); въ эту послѣднюю влюбленъ сосѣдъ Бахтурина, Баклагинъ (г. Тарховъ), "состоятельный человѣкъ", какъ значится на афишѣ. Старшая дочь Бахтурина, Лидія, живетъ у очень богатой родственницы уже года три и не подозрѣваетъ, что имѣніе отца продано сыну бывшаго ихъ прикащика Гурьеву (г. Валентиновъ), что отецъ дошелъ почти до нищеты и живетъ въ какомъ-то старомъ садовомъ "павильонѣ", временно уступленномъ ему Гурьевымъ.

Неправдоподобность такого невѣдѣнія есть первая несодѣянность пьесы. Лидія пріѣзжаетъ къ отцу въ полной увѣренности, что все идетъ по старому; она воображаетъ, что тутъ ее ждетъ та же роскошь, къ которой она привыкла у тетки, то же безпечальное житье, непрерывный рядъ пировъ, выѣздовъ и всякихъ удовольствій. Лидія наприглашала даже къ себѣ гостей, знакомыхъ тетки, и перваго изъ нихъ, "молодаго педагога" Запольскаго (г. Рощинъ-Инсаровъ), привезла съ собой неизвѣстно зачѣмъ. Узнавши о разореніи отца, молодая дѣвушка приходитъ въ отчаяніе, по существу своему, очень естественное, но совершенно неумѣстно усложненное авторомъ выраженіями крайне эгоистическихъ чувствъ, сразу лишающими Лидію симпатіи зрителей и ставящими артистку, исполняющую роль, въ фальшивое положеніе. Бывшій слуга Бахтурина, Гурьевъ, еще мальчишкой воспылалъ нѣжной страстью къ старшей барышнѣ; теперь, разбогатѣвши, онъ позволяетъ себѣ мечтать объ ухаживаніи за нею и о возможности жениться на ней. Лидія, конечно, ничего подобнаго не подозрѣваетъ. Во второмъ дѣйствіи, происходящемъ въ саду, Гурьевъ осмѣливается уже прямо заговорить съ барышней о любви и о своихъ надеждахъ. Лидія хохочетъ, но хохочетъ не весело, не отъ того, что ей смѣшны претензіи какого-то Балистратки,-- это истерическій хохотъ, перерываемый рыданіями дѣвушки, оскорбленной въ своей гордости. И тутъ-то, въ особенности, сказывается фальшь, вложенная въ основу всей піесы,-- фальшь, давшая поводъ г-жѣ Гламѣ-Мещерской разыграть совсѣмъ неумѣстную драму. Отдавая должную справедливость артистическому умѣнью г-жи Гламы-Мещерской изображать страданія несчастной дѣвушки, мы находимъ, что въ данномъ случаѣ она увлеклась больше, чѣмъ слѣдовало. Слишкомъ высоко поднятый драматическій тонъ находится въ полномъ несоотвѣтствіи съ комическимъ положеніемъ двухъ лицъ, не понимающихъ другъ друга, и, въ особенности, съ комической личностью Калистрата, очень хорошо и вѣрно изображеннаго г. Валентиновымъ. Какъ авторы, такъ и артисты никогда не должны забывать, что главная основа комизма заключается именно въ несоотвѣтствіи между цѣлями и средствами къ ихъ достиженію или между причинами и слѣдствіями, которыя изъ нихъ должны истекать, по мнѣнію изображаемаго лица: отъ великаго до смѣшнаго, говорятъ, одинъ шагъ; отъ высокодраматическаго до смѣхотворнаго -- и того ближе. Третій актъ достойно завершаетъ несодѣянности двухъ первыхъ. Quiproquo между Лидіей и Гурьевымъ переходитъ всякую мѣру возможнаго и даже просто приличнаго. По приглашенію деревенскаго кулака, барышня въ костюмѣ донны Анны изъ Донъ-Жуана приходитъ тайкомъ къ нему въ домъ. Объ этомъ узнаетъ ея меньшая сестра и тотчасъ же рѣшается "спасти" Лидію. Калистратъ Гурьевъ проситъ mademoiselle Бахтурину быть его женою, а mademoiselle Бахтурина упорно стоитъ на своемъ желаніи изобразить изъ себя "жертву вечернюю". И неизвѣстно, до чего бы дошло дѣло, если бы одинъ по одному не собрались на сцену всѣ дѣйствующія лица, а Аня не принесла бы для развязки пачки денегъ, взятыхъ у "состоятельнаго сосѣда" Баклагина, и не вручила бы ихъ Лидіи. Всѣ обругиваютъ Гурьева, неизвѣстно за что, и уходятъ очень довольные. Авторъ не сообразилъ, что такой дѣвицѣ, какою изображена Лидія Бахтурина, нужны не нѣсколько ассигнацій, залежавшихся въ бумажникѣ "состоятельнаго сосѣда", а сотни тысячъ; не сообразилъ онъ, что для такой дѣвицы "молодой педагогъ" долженъ быть еще менѣе подходящимъ мужемъ, чѣмъ богатый "кулакъ". Очень многаго-не сообразилъ г. Хлоповъ... И мы нисколько не винимъ г. Киселевскаго и г-жу Гламу-Мещерскую въ томъ, что они не поняли пьесы и. вмѣсто комедіи, разыграли драму, такъ какъ санъ Хлоповъ не понялъ своей комедіи; иначе онъ остановилъ бы артистовъ и выяснилъ бы имъ ихъ ошибку. Въ этомъ отношеніи артистъ, до нѣкоторой степени, человѣкъ подневольный, -- не то авторъ на него свалитъ вину неуспѣха своего произведенія. Тѣмъ не менѣе, нельзя не пожелать, чтобы артисты "не переигрывали" и не расточали своихъ талантовъ столь малопроизводительно, какъ это сдѣлала г-жа Глама-Мещерская въ роли Лидіи. Но это еще не большая бѣда; напротивъ, это даже хорошо: это -- легкій урокъ не слишкомъ увлекаться собственнымъ дарованіемъ, къ чему особенно склонны наши лучшіе артисты. Какъ видитъ читатель, въ комедіи г. Хлопова нѣтъ ни основной мысли, ни смысла; доказывать же это мы находимъ совершенно лишнимъ,-- дѣло само за себя говоритъ; къ тому же, и самая эта неизвѣстно кого, неизвѣстно кѣмъ и зачѣмъ, -- по всей вѣроятности, уже на вѣки похоронена въ театральномъ архивѣ, и пусть она тамъ въ мирѣ почиваетъ.

Совсѣмъ иное дѣло драма г. Александрова На жизненномъ пиру; тутъ есть все и даже въ значительно большихъ размѣрахъ, чѣмъ нужно. Въ первомъ актѣ доказано весьма наглядно, что немолодой мужъ дурно воспитанной молоденькой женщины не долженъ излишне горячиться, когда видитъ, что его жена ночью цѣлуется въ кустахъ съ молодымъ адвокатомъ, въ особенности же не долженъ подсматривать за женою, если ему случайно попадется въ руки письмо адвоката, въ которомъ тотъ объясняется въ любви его женѣ. Въ такихъ случаяхъ мужу слѣдуетъ проникнуться убѣжденіемъ, что ни отъ письма, ни отъ поцѣлуя его не убудетъ. Побалуются-побалуются и перестанутъ. Все это упустилъ изъ вида герой драмы, помѣщикъ Хотневъ (г. Ивановъ-Козельскій), пришелъ въ азартъ, прочитавши письмо Сытина (г. Солонинъ) къ Нелли (г-жа Глама-Мещерская), заохалъ, затужилъ и спрятался за дерево, увидавши, что его Нелли выходитъ изъ лодочки съ молодымъ человѣкомъ. Когда же молодые люди всего одинъ разокъ поцѣловались, Хотневъ застоналъ уже по настоящему. Адвокатъ говоритъ, что готовъ дать "удовлетвореніе" оскорбленному мужу; Нелли тоже что-то говоритъ; но благородный мужъ, по теоріи шестидесятыхъ годовъ, объясняетъ, что не намѣренъ ни стрѣляться, ни мѣшать счастью любящихъ сердецъ, а потому предоставляетъ своей супругѣ свободу уѣхать съ адвокатомъ куда ей угодно, намекаетъ даже на возможность развода. Такія разумныя рѣчи вызываютъ негодованіе молодой женщины. "Вы мнѣ смѣшны... противны, гадки! "-- кричитъ она мужу и съ хохотомъ уходитъ со сцены. Въ первомъ же актѣ выясняется, что за Еленой Александровной, тоесть за-той же Нелли, ухаживаетъ молодой богачъ-купчикъ Дергуновъ (г. Рощинъ-Инсаровъ), изъ новыхъ, цивилизованныхъ и обдирающихъ рабочихъ и кого попало на основаніи научныхъ теорій свободы конкурренціи и т. под. Ему берется помогать въ ухаживаньи Горемыкинъ (г. Борисовскій), бывшій актеръ изъ крѣпостныхъ, отъявленный, негодяй, готовый за деньги на все, озлобленный на помѣщиковъ за то, что баринъ когда-то взялъ себѣ въ любовницы крѣпостную дѣвушку, которую онъ любилъ. Горемыкинъ же подсовываетъ Хотневу письмо Сытина и впослѣдствіи продѣлываетъ разныя штуки, подобающія драматическому злодѣю. Въ томъ же первомъ актѣ зритель знакомится съ матерью Нелли, баронессой фонъ-Дорнъ (г-жа Бороздина), съ барономъ фонъ-Хабенихтсъ (г. Киселевскій), старой "дѣвой" Раадольской (г-жа Кудрина), нянькой Хотнева (г-жа Красовская). На всѣ эти знакомства уходитъ пятдесятъ минутъ времени. Многонько для одного акта и скучновато, несмотря на хорошую игру всѣхъ артистовъ и на прекрасную срепетовку пьесы, идущей, въ общемъ, отмѣнно гладко. Еще разъ -- честь и хвала г. Аграмову.

Второй актъ посвященъ доказательству той неоспоримой истины, что молодой человѣкъ, увозящій чужую жену, привыкшую къ роскоши, подвергается двоякой опасности: сначала разориться, а потомъ быть брошеннымъ ради богатаго, хотя и не любимаго человѣка, особливо же, когда этотъ послѣдній не стѣсняется не только затратами, но и мошенничествомъ. Такая участь постигаетъ адвоката Сытина. Онъ такъ запутался, что допустилъ любимую женщину учитывать векселя Дергунова какому-то армянину (г. Шмитгофъ), не справляясь даже, что это за векселя. А они оказались фальшивыми, подписанными негодяемъ Горемыкинымъ, сообщникомъ молодаго купчика. Мамаша-баронеса и ея возлюбленный ба* ропъ на чистоту торгуются съ Дергуновымъ и хлопочутъ пристроить Нелли къ нему на содержаніе. Армянинъ является къ молодой женщинѣ и предлагаетъ ей, съ свой стороны, всякія благостыни за ея любовь. Въ концѣ акта Нелли объявляетъ Сытину, что она "отдается"... Мы не ослышались, это слово было произнесено со сцены,-- она "отдается" Дергунову, если онъ, Сытинъ, не добудетъ ей въ два дня одиннадцать тысячъ. Адвокатъ убѣгаетъ добывать денегъ.

Въ третьемъ актѣ никакой особливой идеи не проводится, за то со сцены говорится много глупостей и нѣсколько гадостей. Посѣдѣвшій, больной и запивающій съ горя Хотневъ сидитъ передъ портретомъ жены и повторяетъ на всѣ лады: "я тебя спасу, Нелли... я спасу тебя, Нелли... я вырву тебя" и т. д. Не мѣшаетъ замѣтить, что со дня ухода его Нелли съ адвокатомъ прошло полтора года, изъ чего зритель въ правѣ заключить, что покинутый мужъ въ теченіе всѣхъ восемнадцати мѣсяцевъ проводилъ время съ такою же пріятностью для себя и съ такою же пользою для любимой женщины. Для разнообразія онъ обращается и къ другимъ висящимъ тутъ же портретамъ. "Ты,-- говоритъ Хотневъ передъ портретомъ дѣдушки,-- не стерпѣлъ измѣны жены и застрѣлилъ ее"... "А ты,-- обращается онъ къ портрету своего родителя,-- тоже не стерпѣлъ измѣны жены, моей мачихи,-- спѣшитъ оговориться Хотневъ.-- Ты застрѣлился самъ"... "А ты, моя дорогая маменька... не стерпѣла"... или стерпѣла... не помнимъ навѣрное; но это уже не имѣетъ къ драмѣ никакого отношенія. Обращенія къ дѣдушкину и маменькину портретамъ тоже мало относятся къ дѣлу и могутъ лишь навести на мысль, что семейству Хотневыхъ, должно быть, уже на роду написано неудачно жениться. Послѣ этихъ странныхъ обличеній мачихи и бабушки, Хотневъ зоветъ няньку и усиленно пьетъ коньякъ. Нянька плачетъ, Хотневъ плачетъ... Пробравшійся въ домъ подъ предлогомъ крайняго обнищанія эксактеръ Горемыкинъ подсовываетъ на столъ Хотнева газету, въ которой расписаны самыми яркими красками похожденія его жены. На нѣсколько минутъ Горемыкинъ остается на сценѣ одинъ лишь за тѣмъ, чтобы сказать нѣсколько непристойныхъ гадостей объ очень извѣстномъ докторѣ и о менѣе извѣстномъ присяжномъ повѣренномъ. Такихъ вещей со сцены не говорятъ; это гнусности, это первый шагъ къ перенесенію шантажа на сцену. Раекъ попытался было гоготать и хлопать, но его остановило дружное шиканье партера. Это мѣсто изъ роли Горемыкина надо исключить. На смѣну Горемыкина является армянинъ и предлагаетъ Хотневу выкупить фальшивый вексель, на которомъ Елена Александровна поставила свой бланкъ. Хотневъ согласенъ, вмѣсто одиннадцати тысячъ, заплатить двадцать; армянинъ согласенъ, вмѣсто наличныхъ денегъ, взять вексель Хотнева. Остается имъ обоимъ сѣсть къ столу, одному написать вексель, или сохранную росписку, за неимѣніемъ подъ рукою гербовой бумаги; другому написать росписку въ полученіи уплаты, уничтожающую компрометирующій документъ,-- и дѣло въ шляпѣ. Но это слишкомъ просто и поставило бы автора въ затрудненіе, какъ распорядиться дальше судьбою Нелли, а потому г. Александровъ предпочелъ заставить Хотнева ѣхать въ Москву писать вексель. Передъ самымъ отъѣздомъ къ нему приходитъ адвокатъ Сытинъ и начинаетъ упрашивать спасти Елену Александровну, рыдаетъ, на колѣна становится, чуть ли руки не цѣлуетъ... мучается бѣдняга, мучается и Хотневъ. И все это неизвѣстно для чего. Въ дѣйствительной жизни человѣкъ, въ положеніи Хотнева, просто сказалъ бы непрошенному гостю: "Пошелъ вонъ, дуракъ и хныкса! Все уже безъ тебя сдѣлано; вексель выкупленъ, а жена, коли хочетъ, можетъ пріѣзжать... я приму ее. Но чтобы твоего духу тутъ не было... Маршъ!.." Не такъ это дѣлается въ драмѣ г. Александрова. Нахныкавшись до сыта, адвокатъ уходятъ. Хотневъ, прочитавши въ газетѣ разныя гадости про свою жену, идетъ садиться въ экипажъ, чувствуетъ себя дурно, хватается за стулъ и опрокидываетъ его, хватается за столъ и падаетъ; столъ падаетъ на него. Хотневъ "въ припадкѣ" болтаетъ руками и ногами. Занавѣсъ.

Между третьимъ и четвертымъ дѣйствіями проходитъ два мѣсяца. Приключившійся съ Хотневымъ припадокъ и послѣдовавшая за нимъ тяжкая болѣзнь помѣшали ему выкупить вексель жены, и Нелли распорядилась, какъ обѣщала Сытину: пошла на содержаніе къ Дергунову. Тутъ надо замѣтить, что адвокатъ денегъ не добылъ и съ отчаянія застрѣлился. Цивилизованный кулакъ не стѣсняется съ молодой женщиной, третируетъ ее, приказываетъ, покрикиваетъ... Оправившійся Хотневъ приходитъ, наконецъ, спасать жену и застаетъ Дергунова. Купецъ хочетъ выгнать мужа, но Елена Александровна выгоняетъ его самого. За это Дергуновъ обругиваетъ ее "содержанкой" и уходитъ. Хотневъ уговариваетъ Нелли бросить все и ѣхать къ нему въ деревню; сонъ ей проститъ, все простилъ, считаетъ себя виноватымъ во всемъ случившемся... Нелли пьетъ шампанское, говоритъ какія-то безумныя рѣчи, истерически хохочетъ и отказывается ѣхать съ мужемъ. Въ припадкѣ гнѣва Хотневъ вынимаетъ пистолетъ и убиваетъ ее наповалъ. Конецъ преужасной, прераздирательной и ни на что не похожей драмы, построенной на рядѣ несообразностей и случайностей, вродѣ потеряннаго женою любовнаго письма, болѣзни Хотнева въ самую критическую минуту и т. под. Если держится драма г. Александрова на сценѣ, то единственно благодаря стройному ея исполненію и хорошей игрѣ артистовъ. Разъ драмѣ суждено удержаться, мы бы посовѣтовали автору значительно сократить ее; въ ней есть много ни на что не нужныхъ длиннотъ, даже такихъ, какъ вся роль старой дѣвицы Раздодьской, которую безъ малѣйшаго ущерба можно исключить изъ пьесы. Въ третьемъ дѣйствіи сцена передъ портретами предковъ рѣшительно подлежитъ исключенію; она просто смѣшна... Много лишняго найдется и еще. Вообще, отъ сокращеній пьеса выиграетъ.

Г. Ивановъ-Козельскій былъ очень хорошъ въ роди Хотнева, особливо въ послѣднемъ актѣ, а также и въ первомъ, гдѣ впечатлѣніе, производимое его игрою, значительно ослаблялось длиннотами. Мы бы посовѣтовали ему, или артисту, къ которому перейдетъ роль по его отъѣздѣ, иначе кончать третій актъ. Опрокидываніе на себя стола и дрыганье ногами и руками, быть можетъ, и очень натуральны, но некрасивы, и, слѣдовательно, нехудожественны. Такія судорожныя движенія бываютъ при нѣкоторыхъ болѣзненныхъ припадкахъ, въ падучей, напримѣръ; только, по нашему мнѣнію, излишній реализмъ въ изображеніи признаковъ болѣзней на сценѣ неумѣстенъ. Г-жа Глама-Мещерская провела свою роль прекрасно, но еще лучше бы она сдѣлала, если бы не злоупотребляла смѣхомъ. Ея веселый смѣхъ, когда она садится въ лодку, кажется намъ совершенно безпричиннымъ, а потому я не нужнымъ. Истерическій же хохотъ слышится настолько часто, что утрачиваетъ долю своего значенія, чѣмъ и ослабляется впечатлѣніе, производимое имъ на зрителей. Г. Киселевскій превосходно изобразилъ стараго и глупаго барона, типъ отживающаго жуира, занимавшаго когда-то видныя мѣста въ администраціи и попавшаго въ разрядъ "обиженныхъ". Г. Борисовскій мѣстами шаржировалъ. Въ общемъ же, всѣ были на своихъ мѣстахъ, всѣ въ высшей степени добросовѣстно исполняли свое дѣло и съ большимъ трудомъ вынесли на своихъ плечахъ такую драму, которая при нѣсколько слабѣйшемъ составѣ трупы не могла бы совсѣмъ идти.

Ан.

"Русская Мысль", кн. X, 1885