Ремезов Митрофан Нилович - Современное искусство

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

Малый театръ: Трудная доля, драма въ 5-ти дѣйств. и 6-ти карт., соч. С. Е.; Рюи Блазъ, драма въ 5-ти дѣйств. Виктора Гюго, перев. Д. Минаева.

Театральный одеонъ кончается для русскіхъ сценъ насляницей. Въ нынѣшнемъ году масляница была очень поздняя и сезонъ былъ, слѣдовательно, очень длиннымъ. Для московской публики это былъ, кромѣ того, и очень тяжелый сезонъ, не продолжительностью своею,-- на это наша публика не сѣтуетъ,-- а подборомъ новыхъ пьесъ, прошедшихъ передъ москвичами. Теперь, порода итоги, мы можемъ сказать, что изъ всѣхъ, видѣнныхъ нами, плохихъ пьесъ самою худшей была Трудная доля, драма въ 5-ти дѣйствіяхъ и 6-ти картинахъ, соч. С. Е. Такое сужденіе объ этой пьесѣ съ удивительнымъ единодушіемъ высказывалось въ публикѣ, въ печати и въ кругу артистовъ. Имя особы, сочинившей эту Трудную долю, остается неизвѣстнымъ; но одно не можетъ подлежатъ сомнѣнію, что сочинила ее дама, въ писаніи неискусная, логики не признающая въ заключеніяхъ неустрашимая. Ни у одного сочинителя мужскаго пола не хватитъ мужества написать и на сцену протащитъ длиннѣйшую пьесу, доказывающую, въ концѣ-концовъ, какъ разъ противуположное тому, что задумалъ авторъ и что онъ выразилъ въ заглавіи. Если бы даже и нашелся такой смѣльчакъ, то ему добрые люди, которымъ онъ прочтетъ свое сочиненіе, навѣрное, скажутъ и докажутъ, что написанное имъ никуда не годится. А этого никакъ нельзя сдѣлать, когда насочиняетъ дама: ей нельзя сказать, что произведеніе ея плохо, ибо она за это очень разсердится и такимъ словамъ ни за что не повѣритъ по той простой причинѣ, что многіе, желающіе сохранить ея расположеніе, будутъ увѣрять ее въ совершенно противномъ; ей ничего нельзя доказать потому, что никакіе логическіе доводы не могутъ убѣдить даму въ нелогичности ея сужденій и выводовъ, особливо когда дѣло касается "трудной доли" замужней женщины. Тутъ уже ничего нельзя доказать, а надо показать. И вотъ, кто бы ни былъ сочинитель Трудной доли,-- женоподобный мужчина или мужественная дама,-- автору показали, что не только критика, но и вся публика, видѣвшая его пьесу, находитъ эту драму никуда негодною. Очень жаль только, что показывали это въ Маломъ театрѣ, существующемъ совсѣмъ не для такого рода демонстрацій.

"Трудная доля", по мнѣнію и по волѣ автора пьесы, удручаетъ Вѣру Павловну Балибину (г-жа Ермолова), жену очень богатаго помѣщика (г. Горевъ). Трудность доли любезной авторскому сердцу героини заключаете! въ томъ; что мужъ ее разлюбилъ, ѣздитъ на охоту, занимается только своими собаками и лошадьми, на жену не обращаетъ вниманія, пьянствуетъ съ пріятелями и всякими проходимцами, вродѣ Ищейкина (г. Музилъ), и держитъ въ домѣ красивую экономку изъ дворовыхъ, Дуняшу (г-жа Сычева). За такія нехорошія дѣла Вѣра Павловна, съ своей стороны, тоже разлюбила мужа и предоставляетъ ему полную свободу охотиться и пьянствовать, возиться съ собаками, услаждаться, какъ и чѣмъ ему нравится. Сама же она развлекается бесѣдами съ земскимъ врачомъ Бондаренкой (г. Рыбаковъ) и леченіемъ, подъ его руководствомъ, больныхъ крестьянъ на деревнѣ. Почему Балибинъ разлюбилъ жену, съ чего запилъ, отчего ему тошно въ домѣ, остается для зрителей неизвѣстнымъ, и всякій вправѣ подумать, что сдѣлалось все это не безъ вины со стороны супруги. Женщина она, можетъ быть, добрая и къ больнымъ жалостливая, только на насъ она производитъ впечатлѣніе пренесносной жены, способной отравить атмосферу любаго дома, удручающею скукой своихъ прошеныхъ добродѣтелей. Конечно, тяжела доля жены, вынужденной жить съ нелюбимымъ мужемъ; но не менѣе трудна и доля мужа, неимѣющаго возможности отдѣлаться отъ нелюбимой жены. Въ представленномъ авторовъ случаѣ плохо обоимъ, какъ всегда бываетъ плохо разлюбившимъ другъ друга супругамъ, нежелающимъ почему-либо разстаться. Врачъ Бондаренко совѣтуетъ это сдѣлать супругамъ Балибинымъ. Мужъ Вѣры Павловны былъ бы очень доволенъ, если бы жена оставила его въ покоѣ, и согласенъ выдавать ей нѣсколько тысячъ рублей на прожитокъ. У самой Вѣры Павловны, повидимому, нѣтъ никакихъ средствъ. Но Вѣра Павловна уходитъ не хочетъ безъ того, чтобы мужъ не отпустилъ съ нею обоихъ дѣтей. Балибинъ на это не соглашается, неизвѣстно почему, изъ любви къ дѣтямъ или изъ самодурства. Тронутый просьбами жены, онъ говоритъ, что предоставляетъ ей взять одного ребенка, по ея выбору. Вѣра Павловна терзается, ей жаль разстаться и съ тѣмъ, и съ другимъ. Наконецъ, она беретъ дочь и отбываетъ изъ дома.

Послѣдовательность событій для насъ неясна, въ особенности потоку, что въ афишѣ напечатано: "между 2 и 3 дѣйствіями проходитъ три года", тогда какъ по ходу пьесы надо предполагать, что длиннымъ промежутковъ времени отдѣляются другъ отъ друга не второе и третье дѣйствія, а третье и четвертое. Какъ бы то ни было, во второмъ дѣйствіи авторъ показываетъ намъ какой-то странный кутежъ въ деревенскомъ домѣ нѣкоей помѣщицы Тарасовой (г-жа Ермолова-Кречетова). Въ эту Тарасову влюбленъ Балибинъ и тратитъ на нее большія деньги, занимая ихъ очертя голову, какъ можетъ занимать только идіотъ. Онъ подписываетъ долговыя обязательства, не читая ихъ текста, Ищейкину же подписываетъ бѣлые лстки вексельной бумаги и совсѣмъ безъ текста. Добрая жена и добрая мать должна бы поѣхать къ предводителю дворянства и я къ кому тамъ нужно, взять безумца въ опеку за расточительность и спасти для дѣтей хотя часть состоянія, гибнущаго довольно неправдоподобно. Вѣра Павловна почему-то этого не дѣлаетъ, и ея другъ врачъ почему то не догадываемся надоумить ее такъ поступить. У Тарасовой, послѣ обѣда, идетъ пьянство. Хозяйка дома и ея пріятельница Голубева (г-жа Помялова) въ невозможныхъ костюмахъ валяются на кушеткахъ; "сосѣдъ" (г. Лошинскій) поетъ съ гитарой цыганскія пѣсни... Тарасова цѣлуется съ кѣмъ-то, кажется, съ Баибинымъ... Это не помѣщичій домъ, а какой-то вертепъ, непристойный на сценѣ и, по ходу пьесы, ни для чего ненужный. Съ такою-то дамой, если вѣрить афишѣ, Балибинъ ухлопываетъ свое состояніе цѣлыхъ три года. Наконецъ-то наступаетъ разгромъ, являются кредиторы съ судебнымъ приставомъ и описываютъ имѣніе и движимость Ба лбина. Онъ отсылаетъ втораго ребенка къ женѣ, а самъ отправлется къ Тарасовой и ночью пролѣзаетъ въ ея спальную изъ-за какой-то таинственной драпировки. Обычнымъ путемъ, черезъ прихожую,.его не велѣно пускать. Тутъ Балибинъ требуетъ, чтобы Тарасова "полюбила" его еще немножко, "хотя бы обманула", сказала нарочно, что любитъ. Такой женщинѣ, какъ Тарасова, это не дорого стоитъ; но она закапризничала и "нарочно" не хочетъ. Тогда Балбинъ объявляетъ, что онъ человѣкъ очень рѣшительный, отдергиваетъ драпировку окна и показываетъ варево отъ подожженной имъ усадьбы, чтобы не доставалась его кредиторамъ. Послѣ этого Балбинъ вынимаетъ кинжалъ и рѣжетъ имъ помѣщицу Тарасову. Изъ-за таинственной драпировки выскакиваютъ Ищейкинъ и разные люди и хватаютъ убійцу и лоджигател. Въ послѣднемъ дѣйствіи Вѣра Павловна живетъ съ дѣтьми въ крестьянской небѣ и опятъ, подъ руководствомъ врача Бондаренко, занимается деченіемъ больныхъ крестьянъ. Изъ разсказа врача мы узнаемъ, что Балибинъ не до смерти зарѣзалъ Тарасову, а только ранилъ, и что дѣло о покушеніи на жизнь этой особы и дѣло о поджогѣ усадьбы до суда не дошли,-- оба происшествія быя какъ-то "замяты". Покончивши свой разсказъ, врачъ говоритъ, что любитъ Вѣру Павловну. Вѣра Павловна признается, что давно любитъ Бондаренку. О я цѣлуются и расходятся, пожелавъ другъ другу покойной ночи. Ночь, однако, прошла не спокойно, такъ какъ тотчасъ же по уходѣ врача крестьяне принеся отравившагося Балбина, поднятаго гдѣ-то на дорогѣ. Мужъ и жена попросили другъ у друга прощенія, и многогрѣшный помѣщикъ скончался на рукахъ своей супруги и земскаго врача, предоставивши имъ, такимъ образомъ, свободу увѣнчать ихъ любовь законнымъ бракомъ. И такъ, вся трудная доля героини драмы разрѣшилась водевильною развязкой, соединеніемъ любящихъ сердецъ законнымъ супружествомъ въ твердомъ упованіи, что "съ милымъ рай и въ шалашѣ". Поистинѣ, такую "долю" только женщина могла назвать "трудною"; по-нашему, это -- пресчастливая доля. Конечно, не одними рогами безъ шиповъ былъ усѣянъ жизненный путь Вѣры Павловны. Годъ или два, можетъ быть, три, пока она жила съ мужемъ, котораго разлюбила, ей было, несомнѣнно, тяжело. Но всякій вправѣ сказать: вольно! ей было жить такъ, когда она могла свободно уйти. Вѣдь, кончила же она тѣмъ, что ушла. Мы видимъ тутъ не "трудную долю", а рядъ необыкновенныхъ для женщины удачъ въ жизни. Дѣвушка безъ всякихъ средствъ вышла замужъ за богатѣйшаго человѣка по взаимной любви; нѣкоторое время,-- долго ли, коротко ли,-- они жили счастливо, потомъ другъ другу надоѣли и другъ друга разлюбили. Жена захотѣла уйти, мужъ ей и денегъ далъ, и одного ребенка отдалъ. Жена требуетъ обоихъ, и вышло опять по ея,-- ей и другаго отдали, не въ ту же минуту, какъ она пожелала, но, все-таки, отдали. Любила барыня крестьянъ лечить, -- лечи сколько душѣ угодно, лечи сообща съ другомъ души своей. Захотѣла барыня сдѣлаться фельдшерицей,-- будь фельдшерицей, по щучьему велѣнію, но своему хотѣнію. Въ молодыхъ лѣтахъ женское сердце вторичной любви захотѣло, -- получай любовь земскаго врача, дѣлай микстуры и порошки между двухъ поцѣлуевъ. Неудобно такъ потихоньку цѣловаться, это добрымъ нравамъ противно, -- развѣ лишь одинъ разочекъ, невзначай, -- и тутъ удача: мужъ умираетъ черезъ двѣ минуты послѣ этого перваго поцѣлуя и тѣмъ устраняетъ всякія препятствія къ дальнѣйшему благополучію Вѣры Павловны. Какая же это трудная? Да это просто завидная доля. Если досталась кому-нибудь "трудная доля", такъ это артистамъ Малаго театра, вынужденнымъ раздѣлывать всѣ эти несообразности, въ особенности же трудно пришлось г. Гореву изображать какую-то безличность, продѣлывающую непрерывный рядъ безсознательныхъ поступковъ не только въ пьяномъ видѣ, но и въ трезвомъ. Справился онъ съ своею мудреною задачей, какъ талантливый и опытный актеръ. Цѣльной фигуры, характера онъ, разумѣется, не создалъ изъ лишенной всякаго смысла личности Балибина; но мѣстами, гдѣ оказывалась къ тому хотя какая-нибудь возможность, онъ правдиво и ярко передавалъ нѣкоторыя черты безалабернаго и безхарактернаго самодура помѣщичьяго пошиба старыхъ временъ. Изъ остальныхъ ролей никто и ничего сдѣлать не могъ, такъ какъ ни въ одной изъ нихъ нѣтъ ни проблеска чего-либо живаго и жизненнаго.

Что же такое хотѣлъ авторъ сказать своею длиннѣйшею драмой съ убійствомъ, пожаромъ и самоубійствомъ? Если сочинителю желательно было демонстрировать, что вотъ, молъ, какая бываетъ трудная доля замужней женщины, то, во-первыхъ, и безъ сочиненія г. С. Е. всѣмъ извѣстно, что какъ женщинамъ, такъ и мужчинамъ не легко жить на свѣтѣ. Во-вторыхъ, всѣ знаютъ, что женская доля тяжела не отъ пьянства и безобразія мужей,-- не у всѣхъ же мужья пьяницы и безобразники,-- а отъ многихъ я очень сложныхъ причинъ, лежащихъ въ основѣ общественной жизни нашего времени. Изъ всѣхъ таковыхъ причинъ авторъ коснулся лишь одной, и, притомъ, въ высшей степени неудачно. Мы говоримъ о безпомощности положенія женщины, брошенной мужемъ съ дѣтьми безъ средствъ къ существованію. Вотъ тутъ-то доля женщины становится не только "трудною", но невыносимою, способною довести до ужаса и отчаянія. Вся пьеса, въ общемъ и въ частностяхъ, обличаетъ поразительную наивность и неумѣлость автора, его полное непониманіе дѣйствительной жизни и того, что изъ нея пригодно для литературнаго произведенія и для сцены. На первомъ представленіи пьесы, сочиненной С. Е., публика весьма опредѣленно выразила свое неодобреніе сочинителю. Неужели такія писанія, какъ Трудная доля, Ранняя осень, Сестры Саморуковы, приходится ставить поневолѣ, за неимѣніемъ совсѣмъ въ виду иныхъ новыхъ пьесъ, болѣе достойныхъ принятія на лучшую сцену Россіи? Мы этого не думаемъ; но если бы и было такъ на самомъ дѣлѣ, то въ распоряженіи завѣдующихъ репертуаромъ имѣется не мало старыхъ пьесъ Островскаго, давнымъ-давно неигранныхъ на сценѣ Малаго театра, превосходныхъ пьесъ, совсѣмъ незнакомыхъ ни нынѣшней публикѣ, ни молодымъ актерамъ. Помимо Островскаго, возобновленіе нѣкоторыхъ игранныхъ пьесъ было бы встрѣчено съ большимъ удовольствіемъ. Намъ на-дняхъ пришлось видѣть Орлеанскую дѣву, и мы вынесли отъ исполненія роли Іоанны д'Аркъ г-жею Ермоловой такое наслажденіе, какого не испытали ни отъ одной новой пьесы нынѣшняго сегона. Кто не видалъ за послѣднее время г-жу Ермолову въ этой роли, тотъ едва ли можетъ себѣ представить, до какой художественной высоты дохортъ талантливая артистка въ олицетвореніи вдохновенной героини. Мы видѣли истинный восторгъ на лицахъ большинства зрителей. Мы знаемъ, какъ привѣтствовала московская публика появленіе на сценѣ Малаго театра Эрнани. Ее дальше какъ въ концѣ истекшаго февраля давалась другая драма Виктора Гюго -- Рюи Влазъ и, несмотря на сильно возвышенныя цѣны, театръ былъ полонъ каждый разъ; въ день появленія афиши на эту пьесу уже нельзя было получить ни одного билета. А мало ли еще пьесъ Виктора Гюго и Шиллера не видала наша публика? Нельзя же принимать въ разсчетъ, что Маріонъ Делормъ и Донъ-Карло съ разыгрывались труппой г-жи Горевой. Въ театръ этой антрепренерши никто не шелъ смотрѣть трагедій; въ Маломъ театрѣ и по возвышеннымъ цѣнамъ мѣстъ не хватитъ. Наконецъ, всему свое время: почему же не могли быть поставлены теперь и Марія Тюдоръ, и Королевская потѣха (Le roi s'amuse), какъ допущена драма Эрнани, состоявшая когда-то подъ запретомъ?

Нельзя не поблагодарить г. Южина на выборъ для своего бенефиса драмы Рюи Блазь. Это -- произведеніе романтической школы, какъ все то, что написано Викторомъ Гюго. Но въ романтической формѣ авторъ развиваетъ глубокую идею. По собственному объясненію Виктора Гюго въ предисловіи къ этой драмѣ, онъ хотѣлъ показать тѣ явленія общественной жизни, которыя предшествуютъ упадку монархій. Высшее сословіе государства, зачуявши приближеніе катастрофы, разбивается на двѣ группы. Одна изъ нихъ стремится воспользоваться своимъ положеніемъ и, пока есть возможность, старается себя обезпечить захватомъ всякихъ почестей и богатствъ, не стѣсняясь никакими средствами. Происходитъ настоящее разграбленіе государственной казны и общественнаго достоянія, яркую картину чего мы видимъ въ третьемъ дѣйствіи Рюи Блаза. Другая часть аристократіи, въ предвидѣніи близкаго конца, спѣшитъ насладиться жизнью, бросаетъ правительственное дѣло, отдается удовольствіямъ съ какою-то страстною безнадежностью, растрачиваетъ свои силы и наслѣдственныя состоянія и разоряется матеріально, банкротится нравственно, не разсчитавши времени, прежде чѣмъ наступитъ государственная катастрофа. Въ драмѣ Виктора Гюго первая группа представлена въ лицѣ дона-Саллюстія и нѣсколькихъ грандовъ, засѣдающихъ въ государственномъ совѣтѣ. Олицетвореніемъ второй группы является донъ-Цезарь де-Базанъ, двоюродный брать дона Саллюстія. Въ такомъ положеніи находилась испанская монархія къ концу XVII вѣка. А внизу, вдали отъ участія въ дѣлахъ государственныхъ, копошилась какая-то могучая, темная и невѣдомая масса -- народъ, порабощенный и униженный, осиротѣлый е нищій, но сильный и способный; для него любовь къ отечеству сливается съ обожаніемъ влюбленнаго въ тотъ свѣтлый образъ, который въ его мечтахъ олицетворяетъ собою правду, милосердіе и благо общественное. По мысли автора, Рюи Блазъ долженъ изображать собою народъ. Въ своемъ придисловіи Викторъ Гюго не разъ говоритъ: вотъ что я хотѣлъ сдѣлать, но отнюдь не утверждаю, что достигъ предположенной цѣли. Далѣе онъ поясняетъ: философская задача этой драмы -- изобразить стремленіе народа въ высшія сферы; общежизненный ея сюжетъ -- любовь мужчины къ женщинѣ; драматизмъ положенія -- въ любви лакея къ королевѣ.

Мы не думаемъ, чтобы поставленная въ такомъ видѣ задача была вполнѣ исполнена великимъ писателемъ и чтобы мысль, имъ вложенная въ это произведеніе, была въ немъ выражена съ полною ясностью для зрителей. Мы не имѣемъ въ виду входить здѣсь въ сколько-нибудь подробный разборъ этой драмы. Для этого у насъ нѣтъ и мѣста въ ежемѣсячной театральной хроникѣ. Мы ограничимся лишь двумя замѣчаніями: первое, любовный романъ, по нашему мнѣнію, развивается настолько самостоятельно и независимо отъ основной идеи, что затѣняетъ ее и если не отодвигаетъ на второй планъ, то и не даетъ ей перваго мѣста; второе, драматизмъ, построенный на любви "лакея къ королевѣ", представляется намъ слишкомъ искусственно придуманнымъ и еще разъ, и еще больше затемняющимъ идею о "народѣ", единственнымъ представителемъ котораго поставленъ передъ нами "лакей" дона-Саллюстія. Для того, чтобы извѣстные контрасты выразились съ наибольшею рѣзкостью, пригодна, конечно, фигура лакея въ ливреѣ. Но отождествленіе ливрейнаго лакея съ цѣлымъ народомъ кажется намъ невозможнымъ и непонятнымъ для зрителя безъ того разъясненія, которое авторъ даетъ въ своемъ предисловіи. Передъ незнакомыми съ такимъ комментаріемъ на первый планъ выступаетъ противупоставленіе испанскимъ грандамъ именно "лакея", а не народа испанскаго.

На обязанности артистовъ, исполняющихъ драму Виктора Гюго, лежитъ, но мѣрѣ возможности, выдвинуть съ большимъ рельефомъ основную идею пьесы, съ наибольшею вразумительностью передать зрителю то именно, "что хотѣлъ сказать" авторъ. Лучше всѣхъ сдѣлалъ это г. Горевъ въ роли дона-Саллюстія. Холодно, затаенно-страстный честолюбецъ, оскорбленный королевой, какъ человѣкъ и какъ вельможа, онъ обдуманно, разсчетливо, съ адскою злобой и хитростью подготовляетъ свою месть женщинѣ и королевѣ. Вы видите, что подъ маской невозмутимаго спокойствія каждый нервъ въ немъ бьется ненавистью, и что ни передъ чѣмъ не остановится сто непреклонная воля. Донъ-Саллюстій, по замыслу Виктора Гюго, объясненному въ примѣчаніи автора, и въ исполненіи г. Горева, не драматическій злодѣй, это -- ужасная сила, спокойная, мрачная и подавляющая. Лишь "два раза проявляется она въ страшныхъ взрывахъ, въ самомъ началѣ пьесы и въ концѣ". Для полноты обрисовки характера дона-Саллюстія эти взрывы бѣшенства униженнаго честолюбца въ высшей степени важны, но ихъ-то и недоставало въ игрѣ г. Горева. Въ тѣхъ сценахъ, гдѣ самообладаніе не должно покидать гордаго и сдержаннаго вельможу, г. Горевъ былъ безподобенъ, особливо же въ третьемъ дѣйствіи.

Г. Ленскій не совсѣмъ такимъ изобразилъ дона-Цезаря, какимъ онъ нагъ представляется на основаніи замысла автора. Передъ нами былъ не разорившійся испанскій грандъ, у котораго отъ наслѣдія отцовъ ничего не осталось, "кромѣ чести, которою онъ дорожитъ, имени, которое онъ скрывать, и шпаги, которую онъ показываетъ". Въ нищетѣ "онъ сталъ немного философомъ, насмѣхающимся надъ честолюбіемъ своего богатаго и могущественнаго кузена дона-Саллюстія. По природѣ добрый, честный, откровенный и способный, онъ представляетъ собою смѣсь поэта, бродяги и принца". Онъ беззаботенъ и веселъ, онъ смѣется надо всѣмъ и съ высокомѣрною презрительностью маркиза умѣетъ соединить безстыдство цыгана. Такъ характеризуетъ это лицо Викторъ Гюго. Очень немногими оттѣнками г. Ленскій могъ бы легко изобразить такого, именно, дона-Цезаря. Для этого ему нужно лишь ослабить нѣсколько чуть-чуть сквозящею презрительною ироніей то впечатлѣніе, которое зритель получаетъ отъ сценъ съ кошелькомъ дона-Саллюстія, съ золотомъ, принесеннымъ слугою, и съ поисками въ коммодѣ, изъ котораго донъ-Цезарь достаетъ бархатный плащъ. А затѣмъ въ иныхъ мѣстахъ должно приподнятъ немного тонъ, какъ, напримѣръ, при отказѣ дѣйствовать противъ женщины, и приподнятъ не въ смыслѣ поучительномъ, какъ то звучитъ у г. Ленскаго, а въ смыслѣ презрительнаго гнѣва противъ "человѣка, имѣющаго право носить шпагу и дѣйствующаго посредствомъ низкой и грязной интриги, противъ мужчины, мстящаго женщинѣ, противъ дворянина, поступающаго подобно алгвазилу"... Въ подлинникѣ это чудный монологъ, характеризующій во весь ростъ симпатичную фигуру дона-Цезаря,-- монологъ, громящій дона-Саллюстія съ такою же силой, съ какою Рюи Благъ въ третьемъ дѣйствіи громитъ вельможъ государственнаго совѣта. Правда, въ русскомъ переводѣ значительно теряется сила самихъ словъ, и мы думаемъ, что артистамъ, исполняющимъ драмы Виктора Гюго, было бы въ высшей степени полезно прочесть и проштудировать ихъ въ подлинникахъ, или, по крайней, мѣрѣ въ точномъ и правильномъ подстрочномъ переводѣ. Такой артистъ, какъ г. Ленскій, съумѣлъ бы силою тона и жеста поднять значеніе и самихъ словъ, расплывающихся въ русскомъ переводѣ во что-то буржуазно-наставительное. ДонъЦезарь не проповѣдникъ, онъ grand seigneur и chenapan; онъ не просто промотавшійся "испанскій дворянинъ", онъ (какъ это выше было сказано) олицетвореніе цѣлаго класса, значительной части и, быть можетъ, лучшей части аристократіи, безмѣрно гордой своимъ прошлымъ. Г. Ленскій, по нашему мнѣнію, былъ не достаточно grand seigneur и не совсѣмъ chenapan,-- для того и для другаго не хватало нѣсколькихъ черточекъ, которыя найти и воспроизвести будетъ совсѣмъ не трудно талантливому артисту.

Испански-важная и въ важности своей забавная фигура дона-Гуритана должна напоминать донъ-Кихота. Несмотря на Сервантеса, этотъ рыцарскія типъ далеко не исчезъ въ Испаніи конца XVII вѣка. Г. Рыбаковъ въ этой роли донъ-Кихота намъ не напомнилъ ни внѣшностью, ни комически-мрачною сухостью "рыцаря печальнаго образа".

Г. Южинъ взялъ на себя очень трудную задачу исполнить роль Рюи Блаза. Пишущій эти театральныя хроники высоко цѣнитъ дарованія г. Южина, его любовь къ сценическому искусству и серьезное отношеніе къ своему дѣлу. Мы очень любимъ г. Южина, какъ артиста, очень многаго ждемъ отъ него и позволяемъ себѣ иногда предъявлять къ нему такія требованія, осуществить которыя можетъ только человѣкъ съ выдающимися сценическими силами. Намъ не разъ приходилось замѣчать, что г. Южинъ внимательно прислушивается къ мнѣніямъ критики и принимаетъ къ руководству тѣ ея замѣчанія относительно его игры, которыя представляются ему основательными и правильными. Это превосходная черта въ артистѣ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, мы думаемъ, что далеко не безопасно для актера слишкомъ много полагаться на мнѣнія критиковъ и слѣдовать ихъ указаніямъ, кто бы ни были эти критики. Вообще, играть по указаніямъ и толкованіямъ нельзя достаточно сформировавшемуся и талантливому артисту. Такое воспроизведеніе съ чужихъ словъ, хотя бы и весьма авторитетныхъ, ведетъ иногда къ самымъ плачевнымъ результатамъ, чему мы видѣли яркій и поучительный для артистовъ примѣръ на сценѣ нашего Малаго театра. Артистъ самъ, извнутри себя, долженъ создать цѣльный о братъ, который онъ хочетъ воплотить на сценѣ; артистъ долженъ ясно видѣть передъ собою этотъ образъ своими умственными очами и работою духа вобрать его въ себя, отождествить себя съ нимъ, или же,-- поменьше! мѣрѣ,-- достигнуть того, чтобы стать его вѣрнымъ отраженіемъ. Процессу отождествленія поддается далеко не всякій образъ, какъ бы ни былъ талантливъ артистъ. Но всякій, обладающій въ извѣстной мѣрѣ сценическимъ дарованіемъ, можетъ стать вѣрнымъ отраженіемъ того образа, вызвать который онъ смогъ передъ собою силою врожденной способности, духовной практики и сценической опытности. Фигура Рюи Блаза принадлежитъ, по нашему мнѣнію, къ числу наименѣе поддающихся полному, цѣлостному отождествленію. Въ Рюи Блазѣ, какъ мы отмѣтили выше на основаніи указаній самого Виктора Гюго, сливаются во-едино два существа, подчиненныя двумъ различнымъ силамъ: одно изъ нихъ есть олицетвореніе народа, страстно любящаго свое отечество, страдающаго невыносимо отъ язвъ, разъѣдающихъ его родину; другое -- мужчина, беззавѣтно любящій женщину. Но и тутъ это не просто влюбленный молодой человѣкъ, и онъ влюбленъ не просто въ привлекательную женщину. Совмѣстить эти два существа и эти два настроенія въ полномъ равновѣсіи -- задача чрезвычайно трудная. Мы не беремся рѣшить, исполнима ли она даже. При ея разрѣшеніи приходится соблюдать величайшую осторожность и должно всего болѣе опасаться того, чтобы не оказался перевѣсъ на сторонѣ любовнаго пыла. Этой опасности счастливо избѣжалъ г. Южинъ. Въ его исполненіи влюбленный Рюи Блазъ отходитъ нѣсколько въ тѣнь, вѣрнѣе, пожалуй, въ туманъ, уступая первенствующее мѣсто сыну народа, получившему случайно возможность сдѣлаться защитникомъ величія своего отечества. И въ этотъ моментъ артистъ становится, несомнѣнно, въ уровень съ тѣмъ, что хотѣлъ сказать авторъ. И потомъ, когда наступаетъ страшный разсчетъ за прошлое съ дономъ-Саллюстіемъ, въ немъ страдаетъ не влюбленный, а боецъ за правду, изъ рукъ котораго предательски вырвали оружіе и самого его связали опозоривающими путами. Наконецъ, въ послѣднемъ дѣйствіи онъ мститъ не за себя, расплачивается съ злодѣемъ не за поруганную любовь свою, онъ уничтожаетъ злую силу, губящую отчизну, и спасаетъ столько же честь короны, сколько честь любимой женщины. Мы находимъ, что въ этомъ послѣднемъ дѣйствіи г. Южинъ сдѣлалъ не совсѣмъ то, что было, повидимому, задумано авторомъ, такъ же точно, какъ не то сдѣлалъ г. Горевъ, только въ обратномъ смыслѣ. Г. Горевъ, какъ уже сказали, остался слишкомъ сдержаннымъ и холоднымъ, когда должна была прорваться во всемъ ужасѣ страстность демонической натуры; г. Южинъ своею пылкостью въ обращеніи къ дону-Саллюстію ослабилъ то впечатлѣніе ужаса, которое должна произвести сцена со шпагою въ рукѣ судьи и палача. Холодомъ смерти и грозною непреклонностью рока должно вѣять отъ всей фигуры, отъ каждаго звука голоса Рюи Блаза въ послѣднихъ двухъ монологахъ, обращенныхъ къ дону-Саллюстію. Тутъ -- тоже бѣшенство, но ушедшее, такъ сказать, въ глубь души, тѣмъ болѣе ужасающее, чѣмъ мрачнѣе и спокойнѣе его проявленія.

Мы выше говорили о необходимости для артиста вызвать передъ собой въ яркомъ представленія тотъ образъ, который ему предстоитъ воспроизвести на сценѣ. Мы думаемъ, что, готовясь къ роя королевы, г-жа Лешковская не смогла сдѣлать этого, не по недостатку таланта, а по какой-либо иной причинѣ, опредѣлить которую мы не беремся. Въ томъ, что таланта хватило бы на эту роя у молодой артистки, мы увѣрены на основаніи превосходно исполненной ею болѣе года назадъ роли герцогини въ драмѣ г. Ѳедотова Шильонскій замокъ. Какъ ни трудно браться за это вторично, а взяться необходимо, и г-жа Лешковская докажетъ намъ, что она истинная и серьезная артистка, если не остановится передъ тяжестью такой задачи. Мы посовѣтуемъ симпатичной и даровитой артисткѣ внимательно изучить драму по французскому подлиннику и глубоко вдуматься въ поясненія Виктора Гюго, данныя имъ въ предисловіи и въ заключительной "note".

Ан.

"Русская Мысль", кн.III, 1891