Ремезов Митрофан Нилович - Современное искусство

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО.

"Малый театръ": Послѣдняя воля, ком. В. И. Немировича-Данченко.-- Въ Шильонскомъ замкѣ, трагедія Л. Ф. Ѳедотова.

Нашъ театральный годъ не кончается первымъ января. Это время есть самый разгаръ сезона, а потому теперь и нельзя подводить какихъ-либо итоговъ. Теперь-то именно и слѣдуютъ одна за другою самыя крупныя сценическія новинки, пріурочиваемыя къ бенефисамъ заслуженныхъ артистовъ. Въ началѣ декабря былъ данъ бенефисъ г. Музилю, въ концѣ декабря -- прощальный бенефисъ г. Вильде, выслужившему пенсію за двадцать пять лѣтъ службы театру и оставившему сцену. Въ бенефисъ г. Музиля шла четырехъ-актная комедія Вл. Ив. Немировича-Данченко Послѣдняя воля и имѣла большой успѣхъ, благодаря, главнымъ образомъ, превосходному ея исполненію лучшими артистами московской сцены. Говоря это, мы вовсе не хотимъ умалить достоинство пьесы г. Немировича-Данченко. Для того, чтобы самые выдающіеся артисты могли развернуть и показать всѣ свои силы, необходимо, чтобъ авторъ пьесы далъ имъ къ тому подходящія положенія. И въ этомъ-то заключается главное достоинство комедіи Послѣдняя воля. Она очень сценична и замѣчательно удобна для актеровъ: въ ней каждый исполнитель имѣетъ свой показной моментъ, такую сцену, въ которой онъ на одномъ себѣ сосредоточиваетъ все вниманіе публики. Наши драматурги давно знаютъ этотъ пріемъ выдвиганія актеровъ, давно его практикуютъ и часто имъ злоупотребляютъ, т.-е. вытаскиваютъ артиста на середину сцены и заставляютъ его продѣлывать "вызывныя" штучки. Въ большинствѣ случаевъ, это плохо удается; правда, актеру иногда похлопаютъ, а штучка, все-таки, видна и рѣжетъ глазъ, какъ заплата, пришитая бѣлыми нитками. Мы видали даже такія пьесы, которыя сплошь сшиты изъ подобныхъ лоскутовъ. И что всего страннѣе, авторы -- лоскутныхъ дѣлъ мастера -- именно за это-то и пользуются репутаціей "знатоковъ сцены". Въ комедіи г. Немировича-Данченко эти показные моменты не имѣютъ вида заплатъ и не пришиты къ пьесѣ; они вытекаютъ изъ самаго существа дѣла, слиты съ нимъ и отъ него неотдѣлимы. Авторъ никого не вытягиваетъ, какъ фантоша на веревочкѣ. Всѣ его дѣйствующія лица живутъ настоящею жизнью, двигаются, какъ то подобаетъ живымъ людямъ, и разговоры разговариваютъ настоящіе. Это составляетъ очень большое достоинство пьесы и даетъ возможность артистамъ увлекать зрителя изображеніемъ подобія дѣйствительной жизни, весьма близкаго къ самой дѣйствительности. Благодаря этому, публика слѣдятъ за разыгрывающимся передъ нею съ большимъ интересомъ, не обращая вниманія на незначительность фабулы и не ставя въ вину автору нѣкоторыя несообразности его пьесы. А фабула комедіи г. Немировича-Данченко весьма незначительна и несообразности въ ней есть довольно крупныя. Все дѣло въ томъ, будетъ утверждено или не будетъ утверждено духовное завѣщаніе одного деревенскаго барина, Бориса Николаевича Вешневодсжаго. Этимъ завѣщаніемъ, выраженіемъ своей послѣдней, недавно умершій помѣщикъ передаетъ благопріобрѣтенное имѣніе своему незаконному сыну и его матери, дѣвицѣ Пелагеѣ Аѳанасьевнѣ, дочери своего умершаго управляющаго. Роль этой Поли играетъ г-жа Ермолова. Вешневодскій уже нѣсколько лѣтъ,-- кажется, пять или шесть,-- живетъ врознь съ женою. Молодая, легкомысленная Юлія Павловна (г-жа Ѳедотова) стосковалась въ деревнѣ съ очень хорошимъ и очень ученымъ мужемъ, сидѣвшимъ вѣчно за книгами, влюбилась въ гвардейца Лазаря Тулупьева и уѣхала съ нимъ въ Петербургъ. Чтобъ избавить жену отъ униженія жить на чужой счетъ, Вешневодскій далъ ей пятьдесятъ тысячъ рублей, а умирая, завѣщалъ ей только часть движимости пополамъ съ братомъ своимъ, Леонтіемъ Николаевичемъ Вешневодскимъ (г. Рыбаковъ). Исполнителемъ своей послѣдней воли онъ назначилъ своего друга, земскаго врача Торопца (г. Ленскій), который когда-то былъ влюбленъ въ Юлію Павловну и "развивалъ" ее во дни юности. По смерти Бориса Николаевича, Поля осталась въ домѣ на положеніи хозяйки, какъ то было при его жизни; имѣніемъ управляетъ отставной офицеръ Хлыстиковъ (г. Му зилъ), супругъ типичной офицерши Ольги Фроловны (г-жа Никулина). Оба они были преданы покойному барину, любятъ сироту Полю и желаютъ ей всякихъ благъ. Все это очень правдоподобно, жизненно и современно; но вотъ въ чемъ оказывается нѣкоторая несодѣянность или, вѣрнѣе, натяжка автора: душеприкащикъ, врачъ Торопецъ, преданный другъ покойнаго, крестный отецъ его сына, единственный защитникъ и покровитель бѣдняжки Поли, держитъ неизвѣстно почему и зачѣмъ домашнее духовное завѣщаніе Бориса Николаевича въ карманѣ и не представляетъ его къ утвержденію не только послѣ смерти завѣщателя, но и въ продолженіе трехъ актовъ комедіи. Предъяви онъ это завѣщаніе въ судъ немного раньше до открытія занавѣса, тогда не было бы пьесы, или сложилась бы совсѣмъ иная исторія; предъяви онъ его въ первомъ актѣ, тогда пьесу пришлось бы закончить вторымъ актомъ; предъяви во второмъ, пьеса кончилась бы третьимъ актомъ. И вотъ авторъ не выпускаетъ милѣйшаго доктора въ городъ вопреки всякихъ самыхъ резонныхъ и даже самыхъ настоятельныхъ соображеній, единственно ради того, чтобы показать намъ Юлію Павловну во всей ея типичности. Это вполнѣ удается г. Немировичу-Данченко, и зритель невольно прощаетъ ему указанную намъ несообразность за то, что типъ вышелъ цѣльнымъ и интереснымъ. Но, прежде чѣмъ перейти къ этому типу, мы коротко покончимъ съ фабулой пьесы. Юлія Павловна не признаетъ послѣдней воли мужа, добивается уничтоженія завѣщанія, будетъ судомъ домогаться его уничтоженія; она даже покушается выманить завѣщаніе у доктора, для чего отчаянно кокетничаетъ съ нимъ и увлекаетъ его до рѣзкой и непристойной выходки. Старшій братъ Вешневодскаго, Леонтій Николаевичъ, судиться не желаетъ, но не соглашается и отказаться отъ наслѣдства, передать его Пелагеѣ Аѳанасьевнѣ, согласно послѣдней волѣ покойнаго. Въ концѣ-концовъ, т.-е. въ четвертомъ дѣйствіи, оказывается, что, по закону, это завѣщаніе никуда не годится, и Поля съ сыномъ остались бы нищими, если бы не явился въ качествѣ deus ex machina г. Южинъ въ роли полковника Тулупьева. Онъ стосковался по Юліи Павловнѣ, примчался изъ Петербурга ш предлагаетъ ей стать его законною женой. Все устраивается преотлично: Юлія Павловна разыгрываетъ прелестную сцену съ Тулупьевымъ, отказывается отъ наслѣдства, убѣждаемъ и Леонтія Николаевича сдѣлать то же въ пользу сына Бориса Николаевича; Поля упрашиваетъ стараго холостяка поселиться на житье въ домѣ умершаго брата, быть въ немъ хозяиномъ; докторъ убѣждаетъ старика усыновить незаконнаго сына Поли и тѣмъ дать ему честное имя Вешневодскихъ... Всѣ на сценѣ растроганы, даже публика слегка растрогана и вызываетъ исполнителей и автора. И, сказать по правдѣ, есть за что: рѣдко, очень рѣдко видали мы даже на сценѣ нашего Малаго театра такое дружное, безукоризненно-образцовое исполненіе, какимъ довелось намъ наслаждаться на этотъ разъ. По упалъ занавѣсъ, сгладилось впечатлѣніе, производимое игрою артистовъ, и въ умѣ зрителя встаютъ совершенно законные вопросы: что же хотѣлъ авторъ сказать своею комедіей? Въ чемъ заключается мораль пьесы? Какую мысль желалъ выяснить г. Немировичъ-Данченко?... Центральною фигурой онъ взялъ вдову Вешневодскаго, женщину добрую, въ душѣ недурную, неглупую, но баловницу до мозга костей,-- такую баловницу, для опредѣленія которой у насъ нѣтъ даже подходящаго слова въ русскомъ языкѣ, а есть только французское выраженіе "une mondaine". По хотя русскаго названія для такихъ барынь не существуетъ, тѣмъ не менѣе, въ столицахъ встрѣчаются этого сорта полу свѣтскія баловницы, не женщины такъ называемаго "полу-свѣта",-- нѣтъ, а такія женщины, которыя бросили мужей ради веселой жизни. Все ихъ внутреннее содержаніе опредѣляется двумя словами: баловство и легкомысліе, плоды такого образованія, въ основу котораго положены прописная пансіонская мораль, хорошія манеры, французскій языкъ и свѣтская бойкость. Юлія Павловна употребляетъ всѣ средства, не разбирая, позволительны ли они или не позволительны, для того, чтобы отнять у сироты Поли и ея ребенка состояніе, имъ принадлежащее по нравственному праву; она готова всѣхъ обмануть, подкупить, пожалуй даже украсть духовное завѣщаніе, пустить однихъ по-міру, другихъ обобрать нравственно, потому только, что она промотала свое состояніе и ей нужны деньги,-- чтобы "имѣть успѣхъ" въ обществѣ, т.-е. наряжаться, кататься въ коляскѣ, сидѣть въ ложѣ бель-этажа и обращать на себя вниманіе шалопаевъ, которыхъ она глубоко презираетъ. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, она искренно терзается тѣмъ, что не можетъ заплатить полковнику Тулупьеву за выкупленные имъ ея векселя. Это для нея -- "долгъ чести", и чтобы расплатиться съ этимъ "долгомъ чести", она "готова чорту душу продать", готова совершить какое угодно преступленіе и злое дѣло, при полномъ убѣжденіи въ своей правотѣ и незлобивость. И молодая вдовушка въ самомъ дѣлѣ не виновата и не зла, карать ее рука не поднимется, но и жалѣть ее нѣтъ основанія. Виновато во всемъ то прекрасное воспитаніе, которое основною своею задачей ставитъ охраненіе "женственности" во всей ея неприкосновенности отъ тлетворнаго вліянія общечеловѣческихъ знаній и мысли. И надо отдать справедливость автору, его Юлія Павловна является типическою представительницей тѣхъ женщинъ, которыхъ распускаетъ по бѣлу свѣту подобное воспитаніе, претендующее дать намъ хорошихъ женъ и нашимъ дѣтямъ хорошихъ матерей. И что же оказывается? Юлія Павловна дѣйствительно можетъ быть хорошею женой полковника Тулупьева. Такому человѣку и не надо лучшей жены. Заключая съ нею брачный союзъ (въ концѣ пьесы), блестящій полковникъ въ аксельбантахъ спрашиваетъ ее, сколько разъ она безъ него цѣловалась съ докторомъ, и поясняетъ, что "любить ее слѣдуетъ съ хлыстомъ въ рукѣ"!... Юлія Павловна восторженно цѣлуетъ хлыстодѣйственную руку прелестнаго жениха. Мы думаемъ, что этимъ достаточно познакомили читателя съ личностями Юліи Павловны Вешневодской и Лазаря Тулупьева, а вмѣстѣ съ тѣмъ отвѣтили и на вопросъ: что хотѣлъ авторъ сказать своею пьесой? Для такихъ господъ, которые находятъ возможнымъ и пріятнымъ любить женъ "съ хлыстомъ въ рукахъ", сущій кладъ дамы одинаковой съ Юліею Павловной умственной и нравственной негодности, прикрытой извѣстною, условною свѣтскостью, дающею имъ "успѣхъ" на гуляньяхъ, катаньяхъ и всякихъ собраніяхъ, устроенныхъ для развлеченія скучающей пошлости. Кому нужна жена для такого "свѣтскаго" обихода, тотъ можетъ уживаться и быть счастливымъ съ баловницею -- mondaine и "соль супружества" перетряхать ударами хлыста для поддержанія "женственности" въ милой подругѣ жизни и для обузданія ея "женственныхъ" порывовъ цѣловаться съ пріятелями мужа, всегда готовыми отдать нѣжный долгъ обворожительной "женственности".Но, кромѣ Тулупьевыхъ, военныхъ, гражданскихъ и иныхъ вѣдомствъ любителей женственности, есть на Руси другой сортъ людей, тоже желающихъ имѣть добрыхъ и милыхъ женъ, и, притомъ, такихъ людей, у которыхъ и въ заводѣ нѣтъ хлыстовъ для женщинъ,-- людей, которымъ нравственное чувство не дозволяетъ хлестать женъ, каковы бы эти жены ни были; и такихъ людей,-- мы смѣемъ думать,-- на Руси много много больше, чѣмъ петербургскихъ Хлыстуновъ. Вотъ съ ними-то, съ такими людьми, какъ Борисъ Вешневодскій, и происходитъ слишкомъ часто то самое, что изобразилъ въ своей комедіи г. Немировичъ-Данченко. "Прекрасно" воспитанная супруга отъ скуки сбѣгаетъ съ какимъ-нибудь франтомъ, чтобы имѣть "успѣхъ", не стѣсняясь тѣмъ, что изъ нея баловство будутъ хлыстомъ выколачивать, какъ моль изъ подушки. Брошенный мужъ, съ тоски одиночества, обзаводится незаконною семьей... въ результатѣ получается несчастнѣйшій сумбуръ, никогда почти не разрѣшающійся такъ счастливо для обѣихъ сторонъ, какъ это сдѣлалъ авторъ комедіи Послѣдняя воля. Такой благополучный конецъ нельзя назвать невозможнымъ, и, все-таки, мы считаемъ его весьма мало правдоподобнымъ въ дѣйствительной жизни и потому мало пригоднымъ для сценическаго произведенія. Мы отнюдь не хотимъ сказать этимъ, что порокъ непремѣнно долженъ быть наказанъ по шаблону и но прописямъ; но не можемъ и съ тѣмъ согласиться, чтобы въ жизни или на сценѣ могли торжествовать легкомысліе и баловство. Не можетъ же, въ самомъ дѣлѣ, для полковника Тулупьева и для Юліи Павловны вся послѣдующая жизнь быть тѣмъ дуэтомъ поцѣлуевъ, какой намъ показалъ авторъ въ послѣднемъ дѣйствіи. Или, быть можетъ, г. Немировичъ-Данченко предполагаетъ написать къ слѣдующему сезону дополнительную комедію, соблазнившись недавнимъ примѣромъ князя Сумбатова? Но примѣръ этотъ къ данному случаю не подходитъ, у князя Сумбатова обѣ пьесы закончены сами по себѣ, а Послѣдняя воля въ указанномъ нами отношеніи осталась незаконченною. Да и во всякомъ случаѣ мы не считаемъ удачною мысль писать комедіи билогіями или трилогіями... Въ пьесѣ очень типиченъ Леонтій Николаевичъ Вешневодскій, разорившійся помѣщикъ, одинъ изъ послѣднихъ представителей добродушнаго россійскаго барства, у котораго изъ наслѣдія отцовъ осталась только развалившаяся усадьба, а "изъ золотыхъ вещей -- только золотое сердце, да и то потертое". Такъ же хороши супруги Хлыстиковы и Поля, мать незаконнаго ребенка Бориса Вешневодскаго. Менѣе всѣхъ удалась автору личность земскаго врача, оставляющая въ зрителѣ довольно неопредѣленное впечатлѣніе. Что авторъ хотѣлъ изобразить человѣка хорошаго, въ томъ сомнѣнія быть не можетъ. Но мы, признаемся, не совсѣмъ ясно понимаемъ его отношенія къ Юліи Павловнѣ и въ особенности того звѣроподобія, съ какимъ этотъ хорошій человѣкъ кидается на молодую женщину, грозя ей самымъ гнуснымъ насиліемъ. Вправду онъ озвѣрѣлъ, доведенный до изступленія ея кокетствомъ, или продѣлываетъ комедію для того, чтобы показать во-очію баловницѣ, къ чему можетъ привести ея слишкомъ задорная игра? Въ томъ и другомъ случаѣ сцена оказывается грубою, несоотвѣтствующею характеру дѣйствующаго лица, а что всего хуже -- непонятною зрителю. Указанные нами недостатки не мѣшаютъ Послѣдней волѣ имѣть большой успѣхъ на московской сценѣ и не помѣшаютъ,-- мы въ томъ увѣрены,-- съ такимъ же успѣхомъ обойти провинціальныя сцены, на которыхъ найдутся исполнительницы хотя бы на одну изъ женскихъ ролей пьесы; на мужскія же роли, насколько намъ извѣстны провинціальныя труппы, всегда имѣются въ нихъ подходящіе артисты.

Прошедшій годъ закончился постановкою на сценѣ Малаго театра пятиактной трагедіи А. Ф. Ѳедотова: Въ Шилъонскомъ замкѣ. Дѣйствіе происходитъ въ 1530 году, т.-е. въ то время, когда Франсуа де-Бониваръ, поэтъ и политикъ, пріоръ одного изъ богатыхъ женевскихъ приходовъ, былъ засаженъ герцогомъ Савойскимъ на цѣпь въ подземелье Шидьонскаго зама. Въ этомъ страшномъ заключеніи Бониваръ томился шесть лѣтъ и прославленъ поэтами подъ именемъ Шильонскаго узника. Первымъ, кажется, воспѣлъ его Байронъ въ поэмѣ Prisoner of Chillon. 29 марта 1536 года возставшіе противъ Савойи швейцарцы Бернскаго кантона, вмѣстѣ съ женевцами, взяли приступомъ Шильонскій замокъ и освободили смѣлаго борца за политическую и религіозную свободу Швейцаріи. Бониваръ умеръ въ 1570 г., семидесяти четырехъ лѣтъ. Изъ оставленныхъ имъ произведеній изданы: въ 1831 году Les Chroniques de Genève и въ 1845 году -- Le Vancienne et nouvelle police de Genève. Въ основу своей трагедіи г. Ѳедотовъ взялъ исторію заключенія Бонивара въ Шидьонъ. Бониваръ и есть, конечно, главное дѣйствующее лицо; но не онъ герой разыгрывающейся въ герцогскомъ замкѣ трагедіи. Онъ только ея свидѣтель и отчасти жертва, такъ какъ самый фактъ заключенія его въ подземелье связанъ авторомъ съ любовною интригой пьесы. Исторически это, быть можетъ, и невѣрно, но не заключаетъ въ себѣ ничего невозможнаго. Мы знаемъ, что и до заключенія въ Шидьонъ Бониваръ уже былъ въ рукахъ герцога Савойскаго въ 1519 году и содержался два года плѣнникомъ въ другихъ замкахъ, а потомъ былъ отпущенъ на свободу по требованію папы. Историческая невѣрность состоитъ въ томъ, что заключеніе Бонивара сокращено въ пьесѣ съ шести лѣтъ до нѣсколькихъ мѣсяцевъ, что необходимо было по расположенію дѣйствія, развертывающагося въ трагедіи. Кромѣ вышеприведенныхъ, очень короткихъ и отрывочныхъ свѣдѣній, мы знаемъ весьма немногое, что бы могло служить къ опредѣленію характера швейцарскаго патріота. Нѣкоторыя изслѣдованія въ значительной мѣрѣ подрываютъ чистоту славы, созданной ему поэтами. Но это, конечно, ни къ чему не обязываетъ другихъ поэтовъ и драматурговъ. Не такая крупная историческая личность Бониваръ, чтобы драматургъ или романистъ должны были воспроизводить его образъ со всею историческою точностью. Для нихъ Бониваръ монетъ и, пожалуй, даже долженъ навсегда оставаться шильонскимъ узникомъ, носителемъ высокой идеи, страдальцемъ за свободу своего народа и за свободу духа. Такимъ его и представляетъ г. Ѳедотовъ въ своей трагедіи. Одного мы не видимъ въ этой трагедіи -- это той силы, которая дала возможность Бонивару стать вожакомъ народа, имѣющимъ власть поднимать и укрощать возстанія. Здѣсь, въ трагедіи, Бониваръ -- мечтатель и поэтъ, поклонникъ красоты, чуть-чуть не миннезенгеръ, добрякъ, почти простакъ, а ужъ никакъ не вождь народный. Онъ "часто голоденъ", но "сытъ Гораціемъ, Гомеромъ, всей мудростью былыхъ и нашихъ дней"... Идеалистъ и фантазеръ, онъ носится умомъ и сердцемъ въ высотахъ недосягаемыхъ для практическаго политика, и зритель остается въ недоумѣніи: что же такое Бониваръ на самомъ дѣлѣ? Мы говоримъ о Бониварѣ трагедіи -- что онъ?-- дѣйствительно агитаторъ, проповѣдникъ и вождь, только притворяющійся передъ герцогомъ, чтобы увернуться отъ насилія деспота, или же онъ все время искрененъ и только пѣвецъ свободы, а не боецъ за нее, достаточно сильный для того, чтобы потягаться съ духовною и свѣтскою властью "кесарей земли"? Эта неясность значительно вредитъ впечатлѣнію, производимому трагедіей г. Ѳедотова. Сама же трагедія разыгрывается вокругъ Бонивара, лишь случайно захватываетъ невольнаго свидѣтеля и такъ хе случайно превращаетъ его въ жертву людскихъ страстей. А попадаетъ Бониваръ въ такое положеніе по винѣ собственнаго легкомыслія, непонятнаго и мало правдоподобнаго въ политикѣ начала XVI вѣка, въ борцѣ за свободу, уже испытавшемъ, каковы тюрьмы герцога Савойскаго, и хорошо знающемъ, какъ папы и "кесари земли" расправляются съ непокорными ихъ власти. Совсѣмъ иною представляется намъ фигура герцога Карла III, мастерски написанная авторомъ и превосходно воспроизведенная г. Южинымъ. Это настоящій сынъ своего вѣка, истинный представитель "кесарей земли" XVI столѣтія, не внявшихъ ни предѣловъ, ни удержа своимъ страстямъ и прихотямъ. Женатый на прелестной женщинѣ, герцогинѣ Маргариту (г-жа Лешковская), герцогъ Карлъ увлекается своею кузиной, Іоганной, принцессой Пармской. Жену онъ любитъ, и ее нельзя не любить; передъ ея нѣжнымъ, чистымъ, идеальнымъ существомъ нельзя не преклоняться, и обаяніе ея испытываютъ на себѣ всѣ, даже пріоръ Бониваръ. Но, въ то же время, Карлъ влюбленъ въ кузину Іоганну (г-жа Ермолова), привлекающую его къ себѣ страстною энергичностью своей натуры, своею безумною любовью къ нему. Въ разгаръ этой семейной драмы Боняваръ (г. Ленскій) добровольно является въ Шильонъ, временную резиденцію герцога. Карлъ хочетъ задержать его вопреки данному имъ слову, но отпускаетъ съ охраннымъ листомъ по настоянію Маргариты, а потихоньку отъ нея приказываетъ управляющему замкомъ догнать пріора, отнять охранный листъ и плѣнникомъ вернуть въ замокъ. Страсть герцога къ Іоганнѣ и Іоганны къ герцогу ни для кого не тайна; о ней знаетъ герцогиня Маргарита и, больная физически, невыносимо страдаетъ нравственно отъ измѣны любимаго мужа. Между двумя женщинами происходитъ глухая, ожесточенная борьба изъ-за любви герцога. Обѣ видятъ въ немъ не только красавца, но и безукоризненнаго рыцаря, героя чести и охранителя права. Чуткая и впечатлительная душа Маргариты порою возмущается тѣмъ, что въ словахъ я поступкахъ мужа ей кажется несогласнымъ съ правдою и истиннымъ благородствомъ души. Маргарита вступается за нарушенное право; но Маргарита молода, ей всего 17 лѣтъ, любитъ мужа и не видитъ, понять не можетъ своимъ полудѣтскимъ умомъ, что, въ сущности, кроется подъ блестящею внѣшностью ея героя, изукрашеннаго ея юною фантазіей всѣми доблестями, какими женское сердце такъ охотно и такъ наивно надѣляетъ любимаго человѣка. Принцесса Іоганна вдвое старше Маргариты и знаетъ, конечно, что Карлъ далеко не совершенство, но --

... "Любовь туманить очи,

Пьетъ кровь изъ сердца, душу жжетъ... Она --

Она недугъ ужаснѣй всѣхъ недуговъ"...

И, ослѣпленная такимъ страшнымъ недугомъ, Іоганна рѣшается отравить соперницу, жену герцога. Бониваръ, живущій въ гайкѣ на свободѣ, по настоянію Маргариты, угадываетъ виновницу смерти своей покровительницы и уличаетъ Іоганну. Чтобы избавиться отъ опаснаго свидѣтеля, Іоганна приказываетъ запереть Бонивара въ подземелье и заковать въ цѣпи; сколько времени проходитъ со времени заключенія Бонивара, того изъ пьесы не видно, но изъ содержанія можно сдѣлать выводъ, что очень немного, такъ какъ принцесса Іоганна не успѣла уѣхать изъ замка, а въ четвертомъ актѣ уже не можетъ уѣхать потому, что возставшіе швейцарцы держатъ Шиньонъ въ тѣсной осадѣ. Сцена представляетъ подземелье, гдѣ Бониваръ прикованъ цѣпью къ столбу. Іоганна приходитъ къ узнику и открываетъ ему всѣ терзанья своей изстрадавшейся души. Любви нѣтъ, ея любовь умерла, разсѣялся туманъ страсти, и передъ Іоганной вѣчнымъ укоромъ стоитъ ея преступленіе. Убійца не можетъ ни забыть, ни молиться, ей одно осталось -- покончить самоубійствомъ. Въ подземелье прислалъ ее герцогъ просить Бонивара спасти его, замокъ и войско отъ наступающихъ швейцарцевъ. Не дождавшись возвращенія Іоганны, герцогъ приходитъ самъ и предлагаетъ Бонивару свободу, обѣщаетъ свободу возставшимъ кантонамъ, если Бониваръ уговоритъ швейцарцевъ уйти отъ замка. "Не вѣрь злодѣю!-- восклицаетъ Іоганна.-- Онъ лжетъ!"... Іоганна высказываетъ всю ненависть свою, все свое презрѣніе къ любимому когда-то человѣку, оказавшемуся не героемъ, а мелочнымъ, двуедушнымъ и трусливымъ лжецомъ. Вдали слышны пушечные выстрѣлы. Ни просьбами, ни угрозами герцогу не удается склонить Бонивара идти наверхъ и уговорить швейцарцевъ снять осаду. Въ пятомъ дѣйствіи швейцарцы врываются въ осажденный замокъ, освобождаютъ Бонивара и, по его настоянію, отпускаютъ на свободу плѣннаго герцога. Принцесса Іоганна бросается со стѣны въ озеро. Съ пѣснями, прославляющими родину и свободу, побѣдившіе швейцарцы толпами входятъ въ замокъ.

Въ первыхъ трехъ актахъ дѣйствіе развивается быстро, широко и завлекательно; характеры и положенія очерчиваются ярко и красиво, кромѣ характера Бонивара, о чемъ мы сказали выше. Но это не портитъ общаго впечатлѣнія, такъ какъ зритель, увлеченный развертывающеюся передъ нимъ блестящею картиной, ожидаетъ, что авторъ покажетъ ему и женевскаго патріота во весь его ростъ. Ожиданіе это не сбывается. Длинный и, пожалуй, красивый монологъ Бонивара въ подземельѣ ничего не прибавляетъ къ обрисовкѣ характера этого мечтателя. Мало того, этотъ монологъ, превосходно исполненный г. Ленскимъ, производитъ даже расхолаживающее дѣйствіе нѣкоторою своею слащавостью, особливо когда Бониваръ начинаетъ распространяться о сборѣ вишенъ, о дѣткахъ, которыя "кричатъ, бѣгутъ, какъ воробьи веселые щебечутъ"... Мы не знаемъ, возможны ли въ дѣйствительности подобныя полу-галлюцинаціи заключенныхъ, и о возможности ихъ спорить не будемъ; но не все то пригодно для сцены, что возможно въ дѣйствительности. И эта часть рѣчи Бонивара, прерываемая звономъ упавшей цѣпи, очевидно, разсчитанная на извѣстный эффектъ, вызываетъ впечатлѣніе совершенно обратное тому, которое предполагалъ авторъ. Въ трагедіи звучатъ мелодраматическія ноты, трагедія, такъ сказать, обрывается на этихъ "вишенкахъ"; непрошенный громъ цѣпей заставляетъ зрителя вздрогнуть и опомниться, разгоняетъ иллюзію и возбуждаетъ невольную улыбку какъ разъ тамъ, гдѣ она всего менѣе желательна въ интересахъ пьесы. Всего опаснѣе то обстоятельство, что игра впечатлѣній, созданныхъ въ сознаніи зрителя иллюзіей и оборванныхъ не по волѣ автора, никогда уже не возстановляется въ своей прежней послѣдовательности. Въ четвертомъ актѣ трагедія, собственно говоря, кончена; пятый актъ вѣрнѣе было бы назвать эпилогомъ, а еще правильнѣе было бы его и совсѣмъ не писать и закончить пьесу въ Четвертомъ дѣйствіи. Уже въ концѣ этого дѣйствія раздаются пушечные выстрѣлы, и все пятое представляетъ собою баталическую картину осады замка и взятія его швейцарцами. Въ сущности трагедіи относятся только укоры Іоганны въ трусости герцога Барда, предпочитающаго позоръ плѣна и милости, оказанной ему вождями народа, самоубійству. Сама же Іоганна, какъ мы уже сказали, бросается со стѣны въ озеро. Все это можно было включить въ четвертый актъ, и вышло бы, пожалуй, лучше, или, во всякомъ случаѣ, короче и безъ ненужныхъ вводныхъ сценъ, только задерживающихъ дѣйствіе. Вообще, картины сраженій и осадъ крѣпостей всегда плохо удаются въ драмахъ, съ которыми онѣ совсѣмъ не вяжутся. Тутъ важны результаты сраженій, а не воспроизведеніе битвъ и приступовъ во всей ихъ реальности, недостижимой на сценѣ. Никакая ссылка на Шекспира не разубѣдитъ насъ въ этомъ мнѣніи уже потому, что-то Шекспиръ и писаны его трагедіи триста лѣтъ назадъ; мы же говоримъ не о Шекспирѣ и повторяемъ, трагедія г. Ѳедотова выиграла бы много, если бы авторъ закончилъ ее въ четвертомъ дѣйствіи.

Съ внѣшней стороны, съ декоративной, костюмной и всякой аксессуарной, Шильонскій замокъ обставленъ поразительно: что ни декорація -- то чудная картина. Игра артистовъ -- верхъ совершенства. Въ особенности же насъ порадовала молодая артистка, начинающая свою сценическую карьеру, г-жа Лешковская. Она рѣшительными и вѣрными шагами стремится занять первое мѣсто послѣ г-жъ Ѳедотовой и Ермоловой. На нашихъ глазахъ развивается большой талантъ, ростетъ крупная сила, которой нужно только дать возможность окрѣпнуть, а, главное, самое главное -- охранить ее отъ тѣхъ тяжелыхъ испытаній, которымъ иногда грозитъ закулисный міръ молодымъ выдающимся талантамъ.

Ан.

"Русская Мысль", кн.I. 1889