Книговод

Женские типы Шекспира

Рейснер Лариса Михайловна


Лео Ринусъ.

Женскіе типы Шекспира.
II.
Клеопатра.

РИГА

Изданіе "НАУКА и ЖИЗНЬ"

Женскіе типы Шекспира.

II.
Клеопатра.

I.

   Въ ореолѣ неувядаемой красоты сіяетъ Клеопатра, окруженная благоуханіями, подъ легкимъ дыханіемъ южнаго, горячаго вѣтра. Вокругъ нея -- плескъ серебряныхъ веселъ, звонъ нѣжныхъ флейтъ подъ пальцами прелестныхъ рабынь-нереидъ, и голубое, трепещущее море, и клики далекой толпы іа берегу, и это блаженное молчаніе египтянки, красотой затмившей Венеру Милосскую. Что это? Благоуханная сказка Востока, мечта поэта? Пиръ красоты и царственной прелести?
   Куда плыветъ галера изъ серебра и золота, горя пурпуромъ и переливчатымъ огнемъ камней? Навстрѣчу божеству? На празднество любви?
   Нѣтъ, это Клеопатра, царица Египта, ждетъ Антонія-завоевателя, чтобы въ его побѣдоносную руку отдать свою судьбу, ибо отъ него зависитъ отнять или возвратить серебряный тронь фараоновъ. Странную и плѣнительную картину нарисовалъ намъ Шекспиръ. На фонѣ голубого моря, подъ пылающимъ египетскимъ небомъ, впервые встрѣчаются два міра, двѣ силы, противоположный и притягивающія другъ друга. И съ этого мгновенія начинается борьба, начинается трагедія, драматическое дѣйствіе. Передъ нами не свиданіе любви, а свиданіе побѣдителя съ побѣжденнымъ.
   На благоуханной галерѣ Клеопатра, -- все проигравшая на полѣ битвы, -- ждетъ своего торжествующаго врага. И побѣжденная, она сдѣлала все, отъ нея зависящее, чтобы побѣдить. Побѣдить, если не силой оружія, то силой красоты, восточной роскоши и утонченности.
   Не даромъ-же она прославлена, она, руку которой съ трепетомъ цѣловали цари, "широколобый", великій, желѣзный Цезарь и непобѣдимый Помпей.
   Два раза тронь ея шатался и грозилъ упасть, два раза царицѣ снился страшный сонъ? тріумфъ завоевателя, изступленные крики римской черни и длинный рядъ побѣжденныхъ, влекущихся за сѣной колесницей побѣдителя. Рокотъ литавровъ, и стоны оскорбленныхъ, упавшихъ духомъ. И она, неуловимая, прекрасная, она среди нихъ, въ пыли и слезахъ, среди отвратительныхъ испареній ликующей черни.
   Но два раза, благодаря чарамъ необычайной красоты, удалось Клеопатрѣ изгнать призраки униженія и рабства изъ своей жизни. И въ третій разъ опасность надвинулась ...
   Но она, во всеоружіи своей красоты, приготовилась ее встрѣтить. Пусть приходить Антоній-побѣдитель, онъ долженъ быть побѣжденъ; пусть закованъ въ желѣзо римскій тріумвиръ, рука, вооруженная женской хитростью, побѣдитъ непобѣдимое сердце!..
   Клеопатра, какой ее рисуетъ Шекспиръ въ эту минуту тревожнаго ожиданія, не просто женщина, которая страшится своей участи, или готовится окончить свой позоръ однимъ ударомъ меча, подобно воину, проигравшему сраженіе.
   Нѣтъ, эта восточная владычица, разсчетливо и умно пользуется своей властью.
   Она, дитя царственнаго рода Птоломеевъ, взяла въ руки новое, страшное оружіе, котораго не знали деспоты минувшихъ тысячелѣтій.
   Это оружіе -- женская любовь и красота. Оружіемъ этимъ трудно и опасно пользоваться, но оно покупаетъ царства и завоевываетъ сердца.
   Быть рабой -- и порабощать, быть униженной -- и унижать другихъ, въ минуту упоительной страсти -- потихоньку, осторожно вынуть мечъ изъ ноженъ упоеннаго -- и имъ-же защищаться,-- вотъ тѣ новые пріемы и способы борьбы, къ которымъ прибѣгла обезсиленная матеріально восточная царица, на челѣ которой царскій вѣнецъ соединился съ печатью неслыханной прелести.
   Мы не знаемъ, какія опасенія, какіе призраки ужаса и отчаянія волновали Клеопатру въ ту минуту, когда подъ звукъ флейтъ и желѣзный лязгъ римскаго оружія Антоній, владыка и хозяинъ трети міра, богъ черни и войскіа, вступилъ, наконецъ, на борть потонувшей въ дремотѣ и нѣгѣ галеры.
   Во всякомъ случаѣ, Клеопатра не выдала себя ни единымъ судорожнымъ движеніемъ, ни однимъ неосторожнымъ взглядомъ. Выиграла-ли она первый, смѣлый ходъ своей рискованной игры? Да, выиграла, и въ тотъ-же вечеръ тріумвиръ Антоній заплатилъ сердцемъ за первый взглядъ Клеопатры. И развѣ могло быть иначе? Могъ-ли устоять Антоній тамъ, гдѣ самъ Великій Цезарь съ закрытыми глазами пилъ изъ чаши наслажденій, гдѣ Помпей забывалъ окровавленный мечъ "и царствами платилъ за царственныя ласки?"
   

II.

   Взмахъ волшебной палочки, полетъ царственной фантазіи, и границы времени и смерти, брошенныя между нами и давно исчезнувшими героями -- больше не существуютъ.
   Свободные, благодаря генію Шекспира, входимъ мы вслѣдъ за Антоніемъ во дворецъ фараоновъ. Больше того, поэтъ посвящаетъ насъ въ плѣнительную игру страстей, волшебное царство обмана и иллюзій.
   И въ первое мгновеніе можетъ показаться, будто сонъ и жизнь сплели благоуханный вѣнецъ для своихъ избранниковъ, двухъ людей, прекрасныхъ и сильныхъ, подобныхъ безсмертнымъ богамъ.
   Если мечта когда-нибудь облекалась въ плоть и кровь, то кажется, что тутъ въ заколдованномъ дворцѣ Египта дано было свершиться великому чуду. Развѣ не сказка сбылась, развѣ не насталъ на темной землѣ давно утраченный, безвременно потерянный рай, когда на вопросъ женщины:
   "Есть-ли граница и предѣлъ любви" мужчина отвѣтилъ:
   
   "Бѣдная любовь, которую возможно
   "Измѣрить..."
   
   и чтобы это сдѣлать, то
   "землю новую создай
   "подъ новымъ небомъ .."
   
   И полные удивленія и радости, мы вопросительно переглянемся, и каждый скажетъ въ глубинѣ души: "о радость, совершился чудный пиръ природы, царство любви вернулось на землю!"
   Но зачѣмъ между долгимъ поцѣлуемъ и безумной шалостью проскальзываютъ непрошенные, лукавые призраки лжи и обмана?
   Зачѣмъ любовь полна хитрости, зачѣмъ обдуманы заранѣе ея блаженные порывы? зачѣмъ слезы полны скрытой боязни за себя и за него, свѣтлаго полубога Антонія?
   И чѣмъ дальше идетъ игра любви, тѣмъ яснѣе выступаетъ ея странная, грязная и лживая сторона. Запахъ тлѣнія поднимается за тяжелыми волнами восточныхъ благоуханій, за любящей царицей осклабился ротъ рабыни, лукавой "сильной страстными чарами, за блестящимъ ликомъ возлюбленнаго мерещится сухая, холодная, какъ изъ камня высѣченная голова его царственнаго предшественника.
   И въ самомъ дѣлѣ, почему женщина, равная своей красотой Изидѣ, взволнована какими-то далекими вѣстями съ ненавистнаго Запада; неужели это Клеопатра восклицаетъ, подобно ничтожной и слабой наложницѣ:
   
   "Ни одна царица
   "Такъ не была обманута, какъ я,
   "Я чуяла измѣну!" --
   
   Чуяла измѣну, т. е. думала о ея возможности, и это въ то время, какъ Антоній мечталъ ю безграничной любви, когда, казалось, перестали звучать низменные голоса разсчета и выгоды!
   Но что еще чудовищнѣе, это то, что всѣ опасенія и подозрѣнія Клеопатры, повидимому, совершенно справедливы, и что Антоній, только-что державшій въ рукахъ красоту и блаженство, жалуется, мгновенно забывая все:,
   
   "Десять тысячъ бѣдъ
   "Невѣдомыхъ родить мнѣ эта праздность..."
   
   И дальше, уже прямо по адресу возлюбленной:
   
   "Она (Клеопатра) хитра свыше всякаго вѣроятія!..."
   
   И послѣ всей этой ошеломляющей игры: послѣ поцѣлуевъ и упоенія, послѣ взаимныхъ низкихъ подозрѣній, притворства и лжи, смѣнившихъ другъ друга съ необычайной быстротой -- послѣ всего этого еще болѣе неожиданная развязка. Антоній, окончательно отрезвленный увѣщаніями римскихъ друзей и угрозами тріумвировъ, мгновенно "разбиваетъ оковы нѣги" и оставляетъ свою нильскую змѣйку, которая, по его-же мѣткому выраженію, "хитра свыше всякаго вѣроятія". И опять новое противорѣчіе. Прощаясь, онъ снова даетъ Клеопатрѣ свидѣтельство своей любви и преданности.
   "Разлука насъ и держитъ, и торопить, "Здѣсь оставаясь, ты идешь со мной, "Я-жъ, удаляясь, остаюсь съ тобой .."
   Клеопатра, съ своей стороны, только-что аттестовавшая Антонія:
   
   "Первѣйшій въ мірѣ воинъ
   "Лжецомъ первѣйшимъ былъ",
   
   оставшись одна, среди безмолвія и нѣги своего дворца, мечтаетъ искренно и страстно о скоромъ возвращеніи своего "первѣйшаго лжеца".
   И все дальше, и дальше идетъ шальная игра недоразумѣній...
   Оставляя востокъ во главѣ своихъ легіоновъ, Антоній, на устахъ котораго еще горитъ огонь послѣдняго поцѣлуя и послѣдней лжи, вновь вспоминаетъ о своей покинутой нильской змѣйкѣ и шлетъ ей безцѣнную жемчужину съ не менѣе дорогимъ, въ его устах обѣщаніемъ:
   
   "Весь востокъ, скажи ей,
   "будетъ звать ее царицей".
   
   И Клеопатра не только не отвергаетъ, но съ восторгомъ принимаетъ прощальный привѣтъ кесаря и, полная нетерпѣнія, прибѣгаетъ къ наркотическому сну, чтобы
   
   "Время все проспать, пока Антоній
   "Въ отсутствіи .."
   
   Больше того. Царица, повидимому, настолько упоена мыслью о своемъ избранникѣ, что всякое упоминаніе или скромная похвала его царственнымъ предшественникамъ кажется ей прямымъ оскорбленіемъ!
   
   "Клянусь Изидой, разобью тебѣ
   
   (рабѣ, назвавшей Ю. Цезаря великимъ)
   
   "Я зубы въ кровь, коль Цезаря еще разъ
   "Сравнишь съ моимъ героемъ изъ героевъ".
   
   Но пора намъ на время оставить и Клеопатру, и Антонія -- ихъ слова и поступки, родящіе все болѣе и болѣе дикія недоразумѣнія, болѣе чудовищныя, колоссальныя ошибки.
   Прежде, чѣмъ идти дальше по лабиринту, надо найти ту руководящую нить, которая (помогла-бы намъ изъ него выбраться.
   А путь нашъ далекъ и опасенъ. Цѣлая перспектива психологическихъ закоулковъ и тайныхъ ходовъ ждетъ насъ на каждомъ шагу, и всѣ они темны и непонятны, и каждый влечетъ и манитъ въ свою сторону. Еще шагъ дальше -- и мы заблудимся.
   Постараемся-же найти общій ключъ, свѣтлый, геніальный аккордъ, при помощи котораго Шекспиръ превратилъ хаосъ въ роковой и неизбѣжный ходъ трагедіи, дисгармонію -- въ высшую гармонію послѣдовательнаго разрушенія.
   Но гдѣ, какъ не въ самой трагедіи, искать ея объясненія? Еще болѣе сузимъ сферу нашихъ поисковъ. Гдѣ, какъ не въ характерѣ самой Клеопатры, характерѣ, странномъ и непонятномъ для простого наблюдателя, искать объясненія и глубочайшаго паденія, и свѣтлаго перехода къ безсмертію?
   Постараемся-же сорвать маску съ прекраснаго смуглаго лица, маску, сотканную раболѣпной лестью рабовъ и слѣпымъ безуміемъ счастливыхъ смертныхъ, познавшихъ нѣгу и тайны египетскихъ ночей.
   

III.

   И такъ, снова рѣзко поставленъ вопросъ, отчасти уже затронутый въ первой главѣ.
   Кѣмъ была Клеопатра, по крайней мѣрѣ въ моментъ ея разлуки съ Антоніемъ? Волшебницей жизни, сумѣвшей придать ея поблекшему, скучному теченію новые, сказочные оттѣнки и краски? Но вспоминается свиданіе на рѣкѣ Киднѣ, гдѣ встрѣча красоты и силы завершилась -- торгашеской сдѣлкой. Неизвѣстно, гдѣ начинается политика или кончается полетъ страстей. Оказывается, что то и другое слились въ одинъ чудовищный образъ какого-то политическаго сладострастія! Во всемъ этомъ нѣтъ, конечно, и намека на волшебство жизни! Но, быть можетъ, это странное, неестественное сочетаніе временно и случайно, быть можетъ, въ прошломъцарицы мы найдемъ разгадку настоящаго и позорнаго будущаго? И вотъ, перелиставъ всѣ страницы этого прошлаго и изучивъ его съ безпристрастіемъ неподкупныхъ судей, мы находимъ повтореніе одного и того-же несложнаго, по существу, процесса.
   Съ Запада, сильнаго и молодого, приходятъ желѣзные завоеватели на богатый, разлагающійся Востокъ. И что-же находятъ они?
   Тысячи, сотни тысячъ и милліоны людей, всю душу которыхъ отравило и разложило рабство. И надъ океаномъ гнусности и безчестія высятся окаменѣвшіе, обычаемъ освященные, золотые высокіе троны...
   Кто поставилъ ихъ на недосягаемую высоту, кто далъ мощь и авторитетъ фараонскому скипетру -- давно забыто.
   Когда завершилась великая борьба сильнаго съ слабымъ, побѣдителя съ побѣжденнымъ, когда побѣдитель превратился въ божество, а побѣжденный въ подлаго и безправнаго раба -- этого тоже не запомнила народная молва. И тысячи лѣтъ жилъ въ своемъ грязномъ холопствѣ богатый, жирно удобренный нильскимъ иломъ, Египетъ, и тысячи лѣтъ костенѣлъ въ золотомъ дворцѣ незыблемый авторитетъ фараоновъ.
   Но на какую-же силу опирались грозные истуканы, изображенія которыхъ пережили тысячелѣтія, будучи высѣчены въ гранитѣ и мраморѣ, серебрѣ и бронзѣ? На какую силу опирались эти слѣпые кумиры деспотизма въ своемъ божественномъ, холодномъ одиночествѣ?
   На силу меча, на честь и вѣрность военоначальниковъ, намѣстниковъ и мудрыхъ помощниковъ? Нѣтъ, тамъ, гдѣ сіяетъ великое солнце недѣлимой власти, гдѣ царствуютъ дѣти Озириса и Изиды, тамъ не могутъ, не смѣютъ существовать мудрые и сильные, достойные избранники правителя.
   Все, что сохраняетъ хоть тѣнь личнаго достоинства, индивидуальной цѣнности, все вытоптано неумолимой пятой божьихъ помазанниковъ, дѣтей плодоноснаго Нила!
   Безликіе и безвольные, маленькіе и незамѣтные, вотъ кто, униженно, подобно псамъ, вползъ на брюхѣ въ царскій чертогъ, раздавившій все большое и сильное, все свободное и независимое. Рабы, рабы и рабы на протяженіи тысячелѣтій, безгласные и ничтожные, но крѣпко присосавшіеся къ организму деспотичнаго властвованія.
   И потихоньку, помаленьку, полубоги, неумолимые, несокрушимые, выронили изъ окостенѣвшихъ, ломкихъ пальцевъ безцѣнное сокровище своей первоначальной власти.
   Еще живы въ памяти народной образы фараоновъ, какими они изображены на стѣнахъ храмовъ и дворцовъ, на гранитныхъ бокахъ пирамидъ и пьедесталахъ великихъ боговъ. Могучіе гиганты на высокихъ колесницахъ, влекомыхъ крылатыми Конями. А подъ золотыми копытами ни съ чѣмъ несравненныхъ лошадей, полчища вооруженныхъ рабовъ, изъ которыхъ лучшій едва достигаетъ брюха коня богоносца.
   А межъ тѣмъ въ дѣйствительности -- картина давно измѣнилась. Маленькіе и ничтожные, услужливые и безотвѣтные, какъ псы, -- давно отучили руки царей своихъ отъ меча и щита и вынули изъ ихъ безсильныхъ рукъ обломки власти.
   И когда пришли на Востокъ новые завоеватели, закованные въ желѣзо, гордые и свирѣпые, и изрубили въ куски позолоченнаго идола, то онъ рухнулъ къ ихъ ногамъ, и смрадомъ разложенія повѣяло отъ трупа прошлаго, давно разъѣденнаго рабствомъ въ самомъ себѣ.
   Но изъ-подъ обломковъ фараонскаго дворца, изъ спальни послѣдняго Птоломея кровосмѣсителя, навстрѣчу выползла маленькая, прекрасная непонятная "нильская змѣйка".
   Была она такой-же маленькой и слабенькой, какъ тѣ рабы, что потихоньку взяли власть изъ рукъ ими же развращеннаго деспотизма.
   Въ самомъ дѣлѣ, странное сходство. Не прошло и дня съ тѣхъ поръ, какъ римлянинъ завоевалъ Александрію, а уже маленькая, слабенькая, незащищенная нильская змѣйка сумѣла настолько использовать сластолюбіе гордаго завоевателя, что онъ, сильный и неумолимый на полѣ битвы, отдалъ ей сладкій плодъ своей побѣды, съ такимъ трудомъ добытый египетскій престолъ. И во все время своего царствованія, на протяженіи всей своей жизни, коронованная змѣйка ведетъ одну и ту-же "политику"; она, слабая и безсильная, униженно склоняется къ ногамъ побѣдителя. Для деспота, не терпѣвшаго около себя большой, индивидуальной личности, приходъ ея, покорившейся, умильно распростертой во прахѣ, всегда былъ только желаннымъ.
   И служа милостивому властелину своей красотой, нарами сладострастія, разнообразіемъ египетскихъ ночей, она всегда была щедро имъ вознаграждаема. А когда на политическомъ горизонтѣ появлялся новый, сильнѣйшій завоеватель, то она, связанная съ своимъ избранникомъ лишь временной коммерческой сдѣлкой, оставляла его легко и свободно, ища новаго источника, изъ котораго ея прелестные уста могли-бы высосать новыя клятвы и новыя награды!
   Развѣ это -- не политика рабства, т. е. политика самая простая, звѣриная и, вмѣстѣ съ тѣмъ, наиболѣе тонко и безошибочно разсчитанная на психику хозяина, господина, рабовладѣльца или диктатора?
   И развѣ нильская змѣйка, которой Вильямъ Шекспиръ далъ имя Клеопатра, -- не есть коронованная раба, послѣдній отпрыскъ царственнаго дома, сумѣвшій приспособиться къ условіямъ новой политической жизни, взявшій въ руки то орудіе страшной, развращающей политики рабства, жертвой котораго сталъ выродившійся и вымершій родъ Птоломеевъ?
   Подведемъ итоги. И такъ, конечный результатъ династіи деспотовъ, обезсиленныхъ и развращенныхъ "политикой рабства" -- коронованная раба, раба, служащая своему временному господину "любовью" и красотой -- и зато щедро имъ вознаграждаемая.
   Раба, всегда готовая измѣнить господину, потерявшему власть и богатство, и въ концѣ концовъ жестоко и безсознательно мстящая низкимъ и примитивнымъ образомъ за позоръ своего униженія, за поругу, положенную деспотизмомъ на прекрасное, божественное тѣло.
   Теперь, освѣтивъ Клеопатру съ новой стороны, попробуемъ присмотрѣться къ ея "любви" и той трагедіи непониманія, которая задушила Антонія тріумвира и, какъ это ни странно, дала безсмертіе Клеопатрѣ.
   

IV.

   Теперь, вспоминая встрѣчу на рѣкѣ Киднѣ, оргіи и пиры въ Александрійскомъ дворцѣ и фантастическую смѣну поцѣлуевъ и обмановъ, лжи и интриги, -- мы не будемъ ими удивлены.
   Понятно и то, что при первомъ серьезномъ предостереженіи съ Запада, при первой угрозѣ Рима, готоваго отдать свою продажную любовь новому герою Помпею Младшему, Антоній мгновенно вырвался изъ "оковъ нѣги", сѣлъ на коня и, спокойно и двумысленно улыбаясь, оставилъ свою египтянку, щедро ее, однако, вознаградивъ.
   И развѣ не понятно также то волненіе, которое обнаруживаетъ Клеопатра при отъѣздѣ Антонія. Вѣдь уходилъ онъ, какъ довольный купецъ, и онъ, полубогъ, хозяинъ трети вселенной, обѣщалъ ей, угодившей ему во всѣхъ отношеніяхъ, -- скорое возвращеніе. Что-же, она съ нетерпѣніемъ будетъ ждать этого возвращенія, которое сулитъ новыя выгоды и новыя любовныя утѣхи!
   Но какъ ни ясна вся эта гнуснѣйшая политика рабской продажности, невольно краска стыда выступаетъ на лицѣ при мысли о томъ, что Клеопатра дѣйствительно имѣла право считать юный, желѣзный Западъ такимъ же падкимъ до рабской любви, холодной и разсчетливой, какъ деспотовъ. прошлаго, каменныхъ истукановъ Востока, которыхъ, въ концѣ концовъ, изнутри выдолбило, какъ деревянныхъ идоловъ, ими-же насажденное рабство!
   Развѣ не вамъ, желѣзные римскіе завоеватели, ненасытныя, окровавленныя пасти, разорвавшія міръ на клочки, развѣ не вамъ, эпикурейцы и знатоки наслажденій, развѣ не вамъ, заранѣе отмѣрившимъ часы восторговъ, послано это проклятіе, этотъ бичъ, эта растлѣвающая мужество и честь смертельная болѣзнь обезсиливающей рабской чувственности!
   Кто вы, пришедшіе съ мечомъ въ рукахъ, кто вы, мраморные полубоги, торговцы человѣческой красотой, человѣческимъ тѣломъ, безсмертіемъ, счастьемъ и жизнью?
   Не Цезарь-ли и Помпей, не Маркъ, ли Антоній, послѣдній римскій орелъ, прилетѣвшій съ страстнымъ клекотомъ доклевывать жирную, разлагающуюся добычу? Да, именно вы.
   "Желѣзный Помпей", "Доблестный Цезарь" и, наконецъ, "герой изъ героевъ", богоподобный Антоній!-- Деспоты, которыхъ должно погубить рабство!
   Но гдѣ-же, спросите вы, гдѣ-же слѣды разложенія и смерти, внесенные лобзаніями царственной блудницы въ жизнь героевъ? Гдѣ униженія, гдѣ позоръ, гдѣ гибель обезсиленнаго деспотизма?
   Напротивъ, Гай Юлій Цезарь наводнилъ золотомъ опустѣвшую казну царицы и ушелъ, продолжая крошить міръ своимъ мечомъ. Помпей короновалъ ея дѣтей, и кровь его пролилась не изъ-за любви.
   И послѣдній изъ знаменитыхъ избранниковъ, Маркъ Антоній, съ прохладной, тактичной улыбкой на устахъ оставилъ прелестницу на ступеняхъ опустѣвшаго престола.
   Гдѣ-же трагедія, гдѣ-же надломъ и страданіе? До сихъ поръ мы не замѣчаемъ ихъ роковыхъ слѣдовъ Вкусивъ отъ плодовъ блаженства и покинувъ ихъ, подобно своимъ предшественникамъ, Маркъ Антоній не только не унываетъ, нѣтъ, наоборотъ!
   Онъ, со всѣмъ остроуміемъ политика, со всей изобрѣтательностью геніальнаго игрока, бросаетъ кости своего счастія. Онѣ упали, и судьба протянула римлянину свои позолоченныя губы для поцѣлуя.
   Что-же сдѣлалъ Антоній? Завоевалъ полміра, подкупилъ голодный римскій плебсъ, или при помощи кліентовъ и вольноотпущенниковъ перерѣзалъ сразу всѣхъ своихъ враговъ? Нѣтъ, Маркъ Антоній сдѣлалъ гораздо болѣе простой и сильный политическій шагъ; онъ женился на любимой сестрѣ своего великаго соперника, скромной и пріятной для глазъ, вдовѣ Октавіи. Такимъ образомъ Цезарю пришлось-бы такъ или иначе ранить свою сестру, чтобы добраться до богоподобнаго Антонія-тріумвира и награбленныхъ имъ сокровищъ! Такимъ образомъ маневръ, обезпечивающій спокойствіе съ тыла, удался наилучшимъ образомъ. Но какъ же перенесла этотъ неожиданный ударъ покинутая Клеопатра?
   О, она была подобна въ своемъ гнѣвѣ "дикому звѣрю", нетерпѣливому и мстительному, когда узнала о низкой "измѣнѣ". Но какъ быстро измѣнилось ея настроеніе, когда рабъ описалъ якобы отвратительную, неблагородную наружность новой подруги Антонія. Какъ быстро уступили свое мѣсто слезы обиды -- злорадному смѣху побѣдителя, готоваго поставить свою маленькую розовую ножку на согнутую выю побѣжденнаго, на его сломанный, хоть еще и извивающійся хребетъ.
   Откуда-же явилась эта вѣра въ себя, какъ только исчезла возможность соперничества въ его грубомъ, прямомъ смыслѣ? А оттуда, что ни-политики, ни холоднаго честолюбія -- золотого божка надменнаго эгоизма -- Клеопатра уже не боялась. Нѣтъ, на этотъ разъ она не ошиблась, этотъ хищникъ, пришедшій къ ней истиннымъ римляниномъ -- тѣломъ и душой, -- ушелъ отъ нея съ навсегда отравленной кровью. Онъ не забудетъ ея рабскихъ ласкъ, онъ не забудетъ продажной и плѣнительной игры ея настроеній!
   Извивайся и бейся, римскій волкъ, заключай политическіе браки, М. Антоній, хитри и скрывай свое новое, преображенное страстями лицо въ тѣни диктаторской мантіи, или въ блескѣ зеленаго, сочнаго лавроваго вѣнка!
   Но знай, никуда ты не уйдешь, всѣми своими ядовитыми зубами нильская змѣйка впилась въ твое каменное сердце, и сердце это впервые начало пульсировать порывами любви, волнами ожившей и на смерть отравленной крови.
   Еще ты дрожишь, еще не разбилъ прошлаго, залитаго кровью побѣжденныхъ и слезами растоптанныхъ ногами твоихъ солдатъ, но тѣни будущаго уже играютъ твоей душой, гордое, прекрасное лицо искажено ими.
   Вотъ клянешься ты въ порывѣ смертельнаго страха передъ самимъ собой:
   
   "На лицѣ
   "Пусть злобный рокъ чертитъ, что пожелаетъ,
   "Изъ сердца онъ не сдѣлаетъ раба .."
   
   Что-же, докажи свою свободу, ничего, не спѣши, нильская змѣйка подождетъ тебя еще и еще.
   И что-же дѣлаетъ Маркъ Антоній? Въ порывѣ какого-то опаснаго безумія онъ совершаетъ неслыханное въ Римѣ преступленіе, непростительную глупость! Онъ обманываетъ Октавію, оскорбляетъ въ ея лицѣ могущественнаго союзника и бѣжитъ, -- куда-же? На востокъ, къ ней, своей царственной блудницѣ!
   Нѣтъ, это просто Невозможно! Собственными руками разрушить спасительную ширму, поставленную въ лицѣ Октавіи между нимъ и сильнѣйшимъ противникомъ, готовымъ подъ первымъ благовиднымъ предлогомъ поглотить своего соперника! Оставить Римъ въ разгарѣ политическаго грабежа, наканунѣ раздѣла областей, принадлежащихъ близорукому Лепиду! Вести ропщущія войска, свою единственную надежную опору въ моментъ политическаго кризиса, -- куда-же, въ страну деморализирующей нѣги, кишащую предателями и перебѣжчиками. Нѣтъ, всего этого не могъ совершить разсчетливый и безстрастный политикъ. И если-бы ты, широколобый Цезарь, могъ видѣть теперь своего мстителя, любимца и наслѣдника, то пожалѣлъ-бы о первомъ урокѣ "римской люби", данномъ нѣкогда Клеопатрѣ. Дрогнуло-бы твое каменное сердце передъ неизбѣжнымъ закономъ великаго возмездія, кровавой, роковой расплаты.
   Ликуй, Египтянка, ты побѣдила!
   

V.

   Какъ назвать эту главу? Довольно трудная задача. Что отвѣтить и передать изъ того великаго и безсмертнаго, что создалъ Вильямъ Шекспиръ?
   Агонію прошлаго? Да, отчасти! Или быть можетъ гибель будущаго, растоптаннаго ногами торжествующей, слѣпой, мстительной рабы? И это тоже будетъ правильно. Постараемся говорить о тѣхъ главахъ шекспировской трагедіи, въ которыхъ и предсмертный вопль затравленнаго звѣря, и лебединая пѣснь любви, неизбѣжное предательство блудницы, и странная цѣпь, связавшая паденіе титана съ безсмертіемъ поруганной плоти.
   Начинается вторая жизнь Антонія, а вмѣстѣ идутъ со стороны Клеопатры послѣдніе ходы опасной игры, выигранной съ перваго удара на рѣкѣ Киднѣ.
   Антоній, уже сдѣлавшій первый шагъ къ своему паденію уходомъ, или, вѣрнѣе, бѣгствомъ изъ Рима въ Египетъ, дѣлаетъ отчаянную попытку къ защитѣ своей новой свободы и счастія -- своего безчестія и позора съ точки зрѣнія Рима.
   И кто-же его противникъ, первый, поднявшій мечъ на римлянина, измѣнившаго римской политической морали? Это юный Цезарь, воплощеніе честнаго вѣроломства, законный палачъ и убійца, готовый закрыть глаза на обманъ и подлогъ, если они совершаются другими къ его пользѣ и выгодѣ. Это тотъ шаблонъ римлянина, вѣрнымъ повтореніемъ котораго въ свое время былъ и Маркъ Антоній.
   Кажется, будто двѣ половины одного человѣческаго "я" сошлись, чтобы уничтожить другъ друга; "я" деспотически-неумолимое, лишенное творчества любви, и вторая половина этого "я", раззращенная страстями, принесшая первую жертву чувству, и готовая ее защитить |при помощи, о (насмѣшка, при помощи египетскихъ войскъ, при помощи рабовъ, во главѣ которыхъ стоитъ она, прекрасная и продажная нильская змѣйка!
   Кто-же побѣдилъ, кто былъ побѣжденъ?
   Конечно, побѣдило "я" первое, юный Цезарь, во главѣ своихъ желѣзныхъ легіоновъ, когда-то побѣждавшихъ Великаго Помпея!
   Кто-же разбить, кто впервые униженъ и осмѣянъ?
   Маркъ Антоній, постыдно, неслыханно преданный во время битвы! Ктоже измѣнилъ, кто бѣжалъ? Наемники и рабы? Да, конечно, они, а впереди и раньше всѣхъ она, его воинственная "Ѳетида"!
   Но еще страшнѣе этой измѣны были ея послѣдствія: самъ Антоній, видя бѣгство своей возлюбленной, послѣдовалъ ея примѣру, бѣжалъ рада нея съ поля сраженія, забывъ свои сѣдины, насмѣявшись надъ священнымъ долгомъ воина, надъ ранами своихъ ветерановъ!
   Почему-же измѣнила Клеопатра, почему покинула своего друга съ постыдной поспѣшностью, почему заставила его сдѣлать первый шагъ къ позору и гибели? Не потому-ли, что пожелала впервые унизить римлянина, унижавшаго всѣхъ и вся, не потомули, что пришло время измѣнить тирану, самому себѣ уже измѣнившему? Не затѣмъ-ли, чтобы своевременно оказать первую услугу тому новому, еще неизвѣстному, но могучему и неуловимому завоевателю, счастливая звѣзда котораго поднялась выше свѣтила М. Антонія, солдата, который впервые полюбилъ?
   Какъ-бы то ни было -- но разсчетъ оказался совершенно правильнымъ. Антоній-тріумвиръ первый бросился вслѣдъ убѣгающей царицѣ, показавъ Клеопатрѣ и возмущенному войску всю слѣпость и безграничность своей страсти; ей былъ обязанъ Цезарь своей побѣдой -- за эту услугу можно было многое потребовать въ будущемъ! Конечно,
   
   "Прекрасно, Египтянка, ты знала, что привязанъ
   "Онъ (М. А.) къ твоему кормилу нитью сердца,
   "И за собой ты увлечешь его.
   "Ты видѣла, что надъ душой его
   "Всевластна ты, и знака твоего достаточно,
   "Чтобъ онъ нарушилъ волю
   "Самихъ боговъ...
   "Знала ты громадность всю своей побѣды,
   "Знала ты, что страстью обезсиленъ, покоренъ тебѣ...!"
   
   Что-же, игра выиграна, ты можешь торжествовать, нѣжно-окая Египтянка. Этотъ слѣпецъ не только самъ измѣнилъ воинскому долгу, онъ не только позорно разбитъ по винѣ своей "чувственности", нѣтъ, онъ еще простилъ тебѣ твою измѣну, онъ, на мѣстѣ котораго другой римлянинъ прогналъ-бы тебя пинкомъ ноги!
   Что-же, пока онъ будетъ пировать, въ надеждѣ на будущее, пока будетъ говорить тебѣ "нелѣпыя" слова, полныя самой слѣпой, самой безграничной, высочайшей любви, вродѣ:
   
   "Прошу, не плачь, одна слеза все выкупитъ,
   "Что выкупить возможно"
   
   или:
   
   "Дай поцѣлуй одинъ,
   "Онъ будетъ мнѣ за все вознагражденьемъ..."
   
   Въ это время спѣши поскорѣе втоптать въ грязь и позоръ этого безумца, премудрая, торжествующая, мстительная раба!
   Но нашъ совѣтъ опоздалъ, конечно; ты не теряешь золотого времени, змѣйка, ты уже приняла посла побѣдителя, раба Тирея! Ты благосклонно выслушала слѣдующее предложеніе:
   
   "Чтобъ другъ ея (М. Антоній), покрывшій себя стыдомъ и позоромъ, (не мѣшаетъ вспомнить, для кого все это было сдѣлано), былъ изгнанъ изъ Египта, или преданъ ею (Клеопатрой) смерти!" И Клеопатра не только не гонитъ прочь отъ себя этого раба, осмѣлившагося заподозрить въ ней, и а рицѣ, продажную наложницу, нѣтъ, напротивъ, она готова на все, она готова лобзать руку побѣдителя черезъ его раба, она готова
   
   "Вѣнецъ къ ногамъ его сложить
   "И преклонить у ногъ его колѣна!"
   
   Клеопатра, ты даришь рабу царственную ласку, посолъ юнаго Цезаря, заклейменный желѣзнымъ ошейникомъ, касается твоей руки, руки, которую
   
   "Осыпалъ дождемъ лобзаній"
   
   Великій Цезарь, руки, которая была для Антонія
   
   "Подругой, царственной печатью,
   "Заложницей великихъ думъ .."
   
   Но что это? Неужели счастье измѣнило Клеопатрѣ? Антоній все видѣлъ и все -- на этотъ разъ понялъ!
   Но что за новая сцена безумнаго благородства! Вмѣсто женщины, готовой угождать рабу, чтобы польстить господину, рабъ этотъ избить и осмѣянъ! И не Клеопатрѣ брошены гордыя и холодныя слова:
   
   "Вонъ, уноси рубцы",
   
   не ея лицо покрыто смертельной блѣдностью, не на ея губахъ кипитъ кровавая пѣна бѣшенства и страданія, не ея атласную спину исполосовали плети! Нѣтъ, еще разъ тріумвиръ все забылъ. Еще разъ съ силой отчаянія кидается Антоній навстрѣчу року, еще разъ клянется высокой клятвой любовнаго блаженства:
   
   "Царица, слушай, если съ поля брани
   "Еще разъ я вернусь, поцѣловать твои уста
   "Я весь въ крови предстану..."
   
   Въ этихъ словахъ нѣтъ ни безсильнаго гнѣва, ни прежней безграничной вѣры. Въ нихъ предчувствіе гибели, въ нихъ печальная твердость мудраго, который, раскрывъ обманъ и обезвредивъ его, говоритъ спокойно и гордо: "я всетаки люблю".
   Антоній понялъ, что нельзя удержать нильскую змѣйку въ лагерѣ побѣжденнаго. Что-же, онъ постарается быть побѣдителемъ и еще разъ купить лавровымъ вѣнкомъ счастіе своей жизни, участіе измѣнчивое и продажное.
   И какъ стоикъ, знающій и ничтожество жизни, и чертоги безсмертія, растоптавшій прошлое ради будущаго и обманутый этимъ будущимъ, Антоній еще разъ виномъ наполняетъ кубки, чтобы "посмѣяться надъ полночнымъ звономъ", и, готовясь умирать, смачиваетъ рубцы своихъ ветерановъ египетскимъ виномъ, подобнымъ крови.
   Полный гордой любви и спокойнымъ отчаяніемъ, Антоній твердо рѣшилъ еще разъ завоевать и купить, если не любовь, -- о, въ нее онъ пересталъ вѣрить, -- то хоть золотое ложе Клеопатры.
   Что-же она? Замѣтила-ли царица, что рядомъ съ ней изъ праха и позора пораженія всталъ гигантъ, страдающій, обреченный и любящій? О нѣтъ, но Клеопатра не измѣняетъ себѣ. Пока ея избранникъ еще способенъ бороться и побѣждать -- она не оставитъ его, пока "любовь" и выгода могутъ счастливо ужиться рядомъ -- она его не покинетъ!
   Напротивъ, пока Антоній сдержанъ и не слишкомъ самоотверженъ въ своей любви, не слишкомъ большія жертвы приноситъ на ея алтарь -- она останется его Клеопатрой!
   Но горе ему, если онъ окажется еще разъ слишкомъ слабымъ и довѣрчивымъ, если окончательно отречется отъ своего прошлаго, т. е. хоть разъ повѣритъ рабскому благородству, рабскимъ слезамъ и рабскому мужеству!
   Смѣшная и милая сказка любви. Конечно, онъ всему этому повѣрилъ и ради всего этого умеръі Но объ этомъ -- далѣе.
   

VI.

   Какъ бѣшеный левъ дрался Антоній за свое счастье, завоевалъ его... и снова потерялъ. Намъ кажется излишнимъ приводить всѣ фазисы этой краткой, но рѣшающей борьбы. Достаточно одного: Антоній былъ разбитъ, опять благодаря измѣнѣ. И хотя на этотъ разъ Клеопатра не была явной причиной новаго пораженія, но всеже на нее легла вся отвѣтственность за него, весь безпредѣльный гнѣвъ Антонія. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ не на нильской змѣйкѣ лежалъ грѣхъ первой измѣны, развѣ не она нанесла первый ударъ въ спину? Что-же страннаго въ томъ, что при первомъ удобномъ случаѣ ея рабы поспѣшили послѣдовать наглядному примѣру своей прекрасной царицы? Поэтому совершенно понятно, что весь гнѣвъ Антонія обрушился теперь на голову змѣйки. И испуганная, какъ провинившаяся и наказанная раба, бѣжитъ она отъ этого гнѣва въ древнюю гробницу. И по совѣту одной изъ своихъ женщинъ Клеопатра измышляетъ остроумный способъ успокоенія и устраненія своего разсерженнаго "Фессалійскаго вепря". Планъ искусно приводится въ исполненіе. Евнухъ снаряженъ къ Антонію съ слѣдующими инструкціями:
   
   "Пойди къ нему, скажи,
   "Что я себя убила. Передай,
   "Что мой послѣдній возгласъ быль "Антоній".
   "Изобрази все это погрустнѣе.
   "Спѣши, потомъ разскажешь,
   "Какъ принялъ вѣсть о смерти онъ моей!"
   
   И эта невинная шуточка преподносится Антонію, безконечно любящему, разбитому и страдающему, Антонію, для котораго нѣтъ жизни безъ Клеопатры. Что-же это? Гнусное, слѣпое непониманіе? Пусть лучше такъ, пусть все это -- слѣдствіе растерянности, неосторожный шагъ испуганнаго ничтожества. А можетъ быть нѣтъ? Не послѣдняя-ли измѣна, не послѣдній-ли ударъ изъ-за угла, нанесенный полусознательно, но удивительно ловко, сильно и точно?
   Разрѣшить этотъ вопросъ -- и трудно, и ненужно. Во всякомъ случаѣ, самой Клеопатрѣ эта "неосторожность" показалась, очевидно, слишкомъ рискованной послѣ нѣкотораго размышленія.
   Но слишкомъ поздно прибѣжалъ ея второй, запыхавшійся гонецъ.
   Въ собственной крови плавалъ Маркъ Антоній, умирающій, пристыженный мужествомъ якобы опередившей его Клеопатры.
   И умиралъ онъ, какъ будто шелъ на праздникъ, къ ней, своей Дидонѣ, въ царство тѣней, на послѣдній пиръ любви.
   И въ минуту уже неземного блаженства, въ минуту, освященную высшей, вновь найденной вѣрой въ людей -- въ эту минуту узнать, что опять обманъ, опять ложь, опять предательство!
   Но геній любви, царь страданія, блаженства и смерти отвратилъ этотъ послѣдній ударъ, и не вошла звѣриная ненависть въ окровавленное, трепещущее сердце.
   И снова минуты величайшаго восторга смѣняли одна другую, и муки нечеловѣческаго страданія отворили дверь безсмертія не только Падшему, но и ей, жалкой, ничтожной рабѣ.
   Было въ этихъ минутахъ искупленіе всего прошлаго, позорнаго и безобразнаго, было искупленіе всѣхъ npeступленій противъ красоты и правды.
   И съ растоптанной грудью, на краю смерти Маркъ Антоній еще разъ улыбнулся любви, и, маленькіе и ничтожные, вопили и причитали около него предатели.
   Смерть ждала, пока умирающій въ послѣдній разъ поцѣлуетъ губы своего палача. И ждать пришлось не мало. Палачъ въ эти минуты все-же не пожелалъ забыть о себѣ и побоялся спуститься съ своей безопасной стѣны къ нему, который звалъ для поцѣлуя, къ нему, кровь котораго пролилась. Но вотъ, наконецъ, умирающаго втащили къ Клеопатрѣ, и было ей дано величайшее счастіе, она обняла не трупъ; -- трепещущее, но живое тѣло остыло въ ея объятіяхъ...
   Въ дикой пляскѣ разъяренныхъ инстинктовъ, рабскихъ страстей и рабской мести -- все продала Клеопатра, и тѣло, и душу, и въ свою очередь все растоптала безжалостными ногами.
   Топтала долго, дико и безсмысленно, и вдругъ осталась одна рядомъ съ умирающимъ, который невнятно лепеталъ и хрипѣлъ о чемъ-то великомъ и непонятномъ, о вѣчной любви и восторгѣ искупительнаго страданія, о духѣ, освобождающемъ себя отъ позора ударомъ меча...
   Откуда-же эти странныя слова, отчего она не слышала ихъ раньше, почему растоптана эта жизнь? И кѣмъ-же? ею, Клеопатрой!
   И вотъ, въ ту минуту, когда ничего уже не осталось чистаго въ мірѣ купли и продажи, въ эту минуту полу-лживаго горя вспомнила коронованная раба великое слово "безсмертіе". Вспомнила -- и ужаснулась впервые своей звѣриной низости.
   Гдѣ была мечта о безсмертіи, когда Римъ покупалъ дивное тѣло и тѣшился имъ? Гдѣ было безсмертіе, когда впервые была принесена жертва во имя любви? Гдѣ было безсмертіе, когда умиралъ полубогъ и губами блѣдными и слабыми просилъ послѣдней ласки?
   Не было его. А теперь/ когда трупъ остылъ -- теперь тоска о вѣчномъ, великомъ и свѣтломъ; о безсмертіи? Не поздно-ли вспомнила ты о немъ, Египтянка?
   Но пусть еще не поздно, еще не окоченѣлъ трупъ Антонія, еще можно догнать его на пути къ этому, такъ долго забытому безсмертію.
   Можно сейчасъ, надъ этимъ бѣднымъ тѣломъ, кончить существованіе, кончить стыдъ и позоръ.
   Вотъ только что рабы слышали слова римлянина:
   
   "Оконченъ трудъ томительнаго дня,
   "Пора уснуть.
   "Не могъ-бы семипластный щитъ Аякса
   "Отвесть ударъ отъ сердца моего.
   "Разверзнись грудь, ты, сердце, будь сильнѣе,
   "Чѣмъ эта клѣтка бренная твоя.
   
   и
   
   "факелъ твой потушенъ,
   "Такъ лягь, и не броди впотьмахъ".
   
   Не медли-же, Клеопатра, и для тебя "оконченъ трудъ медлительнаго дня".
   Будь, какъ твой возлюбленный, велика и сильна. Если вспомнила ты о безсмертіи, то пусть горитъ въ твоей крови послѣдній пожаръ страсти, крылатый огонь любви!
   Ты стоишь на краю безсмертія, -- умри-же скорѣе, сейчасъ, пусть не длится агонія гнуснаго прошлого! Но иначе рѣшила ты. Тебѣ еще надо зачѣмъ-то хитрить, еще разъ унизиться, чтобы обмануть надежды римскихъ гончихъ псовъ, которые бѣгутъ по твоему слѣду съ окровавленными клыками и слезами о заблудшемъ римлянинѣ, котораго они только-что придушили изъ жалости къ нему-же, безопасности и (римской добродѣтели ради.
   Что-же, безсмертіе терпѣливо, оно подождетъ, пока, перехитривъ хитрѣйшихъ, перемудривъ мудрѣйшихъ, Клеопатра, одѣвъ предварительно царскій вѣнецъ, прижметъ къ груди ядовитыхъ змѣй.
   И только теперь заканчивается трудный, мучительный процессъ превращенія рабы и предательницы.
   Нужно было пролиться благороднѣйшей крови, чтобы смыть пятна позора съ ея тѣла, надо было много горькихъ слезъ, много мукъ и страданій, надо было смерти крикнуть о безсмертіи, чтобы почуяла наконецъ блудница тоску о цѣломудріи, о свободной, торжественной смерти.
   Она услышала ее и въ первый разъ смѣялась смѣхомъ боговъ, и стало грязное тѣло, какъ огонь и воздухъ, а мученіе во имя безсмертія
   
   "Какъ воздухъ, нѣжно,
   "И сладко, какъ бальзамъ,
   "И такъ отрадно".
   
   И Наконецъ, со стономъ боли, во имя любви, обняла Клеопатра въ снахъ своего преображенія Антонія, Антонія окровавленнаго, свѣтлокудраго, Антонія-Олимпійца!
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов