Розеггер Петер - Под защитой скалы

Подъ защитой скалы.

Разсказъ изъ жизни альпійскихъ крестьянъ.

П. К. Розеггера.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Въ своихъ верхнихъ областяхъ Альпы представляютъ суровый и угрюмый край, гдѣ господствуютъ дикія и грозныя силы природы. Дорогою цѣною, цѣлымъ рядомъ невзгодъ и лишеній, неизвѣстныхъ жителямъ долинъ, покупаетъ горецъ пребываніе въ этихъ непривѣтливыхъ областяхъ, и трудно себѣ представить, къ какимъ только средствамъ не приходится прибѣгать жителю Альпъ, чтобы прокормить себя и семью. Ничего не остается неиспользованнымъ вокругъ него, буквально каждая травка, каждый корешокъ, изъ котораго можно извлечь хоть какую нибудь пользу, идетъ въ дѣло.

Бѣдность и неплодородіе почвы не позволяютъ селиться горцамъ вмѣстѣ, а разбрасываютъ ихъ одинокія хижины на далекія разстоянія другъ отъ друга. Окруженный такимъ образомъ дикими и страшными силами природы, могущественными и непонятными для него, отрѣзанный отъ остального міра стѣнами скалъ и лѣсовъ, горецъ чувствуетъ себя безпомощнымъ и одинокимъ, и въ сознаніи этого безсилія ищетъ себѣ сверхъестественныхъ покровителей, старается умилостивить и привлечь на свою сторону тѣхъ злыхъ и добрыхъ духовъ, которые, по его мнѣнію, управляютъ всѣми явленіями природы,

Но если суровая школа жизни и угрюмый родной край и кладутъ неизгладимый отпечатокъ на горца, то и яркое, неутомимое въ своей работѣ солнце и смѣющееся ясное небо родины отражаются въ его характерѣ, какъ въ чистыхъ водахъ альпійскаго озера; насъ поражаетъ въ горцѣ, что, несмотря на ужасныя условія жизни, на которыя онъ обреченъ съ дѣтства, онъ проявляетъ столько жизнерадостности, насъ поражаетъ, что онъ въ непосильной борьбѣ съ враждебными силами природы не падаетъ духомъ и не опускаетъ рукъ и оказывается такимъ образомъ выше превратностей не балующей его судьбы. Этотъ-то бодрый духъ скрашиваетъ горькую долю горцевъ и помогаетъ имъ искать и находить счастье въ жизни.

Въ предлагаемомъ разсказѣ штирійскій писатель-самоучка, П. К. Розеггеръ даетъ вѣрную и яркую картину изъ жизни родного угрюмаго края. Сынъ бѣднаго крестьянина, Розеггеръ выросъ въ Штирійскихъ Альпахъ, съ самыхъ раннихъ лѣтъ испытывая на себѣ всю тяжесть крестьянской нужды и заботъ. Позже, отданный въ обученіе странствующему портному {Крестьяне изготовляютъ здѣсь всѣ необходимые въ обиходѣ предметы у себя на дому, и при разбросанности ихъ жилищъ, понятно, что портные, ткачи и сапожники не имѣютъ постоянной мастерской, а странствуютъ отъ одного крестьянина къ другому, исполняя работу у заказчика на дому и изъ его же матеріала.}, Розеггеръ исходилъ родной край вдоль и поперегъ и близко познакомился съ его своеобразной жизнью. Съ любовью и глубокимъ пониманіемъ онъ и изобразилъ потомъ эту жизнь въ своихъ многочисленныхъ произведеніяхъ, очаровывающихъ простотою и образностью изложенія и яркостью и глубиной содержанія. Читатели вѣроятно еще помнятъ его небольшой, но прекрасный разсказъ, помѣщенный въ No 12 "Юн. Чит." за истекшій, 1899 годъ подъ заглавіемъ: "Какъ у Максимки Малаго изба сгорѣла".

Переводчикъ.

-----

Въ дикой и мрачной лощинѣ затерялась одинокая хижина. Могучіе стволы горнаго кедра, изъ которыхъ была сколочена изба, носили еще кое-гдѣ слѣды коры, и подъ ней завели свое хозяйство проворные жучки и червячки. Плоская, отягощенная камнями крыша поросла мхомъ, надъ нимъ расползся лишай, а на немъ тамъ и сямъ проглядывалъ дикій папоротникъ и даже зеленѣли ростки елочки, сѣмена которой когда то были занесены вѣтромъ въ эту дикую, непривѣтливую сторону и брошены на крышу.

Глыбы скалъ тѣснились со всѣхъ сторонъ. Съ сотворенія міра ни одинъ лучъ солнца не упалъ въ эту горную долину, и какъ ни горѣла утренняя и вечерняя заря на поднебесныхъ вершинахъ и зубцахъ горъ, въ глубинѣ ущелья ея не было видно.

Здѣсь жили и умирали люди, не зная солнечныхъ лучей и видя только ихъ игру на нависшихъ стѣнахъ скалъ.

Когда-то здѣсь стояли шесть избъ. Съ незапамятныхъ временъ ютились онѣ тутъ, никто не зналъ, откуда онѣ взялись. Обитатели этихъ хижинъ жили тѣми жалкими пашнями, которыя ихъ предки клочекъ за клочкомъ отвоевали у сѣрыхъ обломковъ скалъ и грудъ щебня, да молокомъ козъ, которыя паслись на лужайкахъ маленькой долины.

И однажды -- такъ разсказывали старожилы альпійской долины -- спускаясь съ камня на камень, съ выступа на выступъ, сошелъ сверху свѣтлокудрый собиратель травъ въ темную долину. Его бѣлоснѣжные волосы падали на землю и тянулись за нимъ длинной волной черезъ разсѣлины и уступы скалъ. Внизу въ ущельѣ онъ стучался подъ окошками хижинъ съ просьбой пріютить его; но надъ нимъ только зло посмѣялись. "Ступай себѣ съ Богомъ, бѣлый медвѣдь", кричали ему въ отвѣтъ, "завернись въ свои космы, и будетъ тебѣ такой кровъ, что лучше и желать нельзя!" Ни слова не проронилъ прохожій и поднялся опять въ горы, съ камня на камень, съ выступа на выступъ. Но это былъ не собиратель травъ. Это былъ горный духъ, хотѣвшій испытать людей, и когда наступила ночь, онъ въ гнѣвѣ своемъ низвергся внизъ въ долину, взрывая своими волосами скалы, оставляя за собой глубокія борозды и трещины, и вмѣстѣ съ нимъ свергались лавины и, рѣзко и дико хохотали вокругъ нависшія стѣны, смотря, какъ подъ этимъ потокомъ камней и льдинъ погибали люди и ихъ сооруженія; какъ сначала дерзкіе люди надсмѣялись надъ горнымъ духомъ, такъ онъ теперь издѣвался надъ ними.-- Таково сказаніе.

Нѣтъ сомнѣнія, здѣсь происходила дикая игра силъ природы; сѣрое море песку стелилось въ долинѣ, и черезъ него катилъ свои мутныя воды ледниковый {Ледниками называются громадныя массы льда, постепенно спускающіяся въ долины съ высокихъ горъ, покрытыхъ вѣчными снѣгами.} потокъ,-- широкій и разорванный, -- и наносилъ новыя груды песку. Сегодня онъ несъ свои бурныя волны здѣсь, завтра уже сворачивалъ, и такъ вся лощина была въ его владѣніи. Только на мысахъ и островкахъ,-- образовавшихся изъ наноснаго щебня и песка,-- цвѣлъ еще верескъ и разросся можжевельникъ и горная сосна, но и среди нихъ торчали обломки скалъ, сброшенныя горнымъ духомъ, по которымъ вился лишай и скользили ящерицы. Сверху, съ поднебесныхъ стѣнъ, безпрестанно ссыпался песокъ, прорывая себѣ бѣлоснѣжное русло, и ниспадали сѣрыя горы щебня и камней, на которыя скатывались сверху все новые и новые обломки.

Между щебнемъ тянулись вверхъ кое-гдѣ клочки плодоносной земли, на которой лѣпились низкій кустарникъ да уродливыя сосны и лиственницы. А у конца одного подобнаго, покрытаго порослью мыса выглядывала ветхая, поросшая мхомъ избушка. Изъ прежняго поселка она одна уцѣлѣла. И ее бы снесъ и разрушилъ давно могучій потокъ камней и песку, постоянно сползавшій со стѣнъ, если бы ее не защищалъ зубецъ скалы: она поднималась прямо надъ избушкой и своей грудью разрѣзала потокъ, направляя его направо и налѣво отъ избушки.

Четыре существа жили въ избѣ. Это были:-- Гансъ изъ Лощины -- владѣлецъ избы,-- его жена Гильда, сынъ и братъ.

Свою жену "Лощинный" Гансъ взялъ себѣ всего нѣсколько лѣтъ тому назадъ изъ лѣсной глуши.

Братъ Ганса -- Іокъ былъ несчастный человѣкъ. Но онъ не сознавалъ своего несчастья -- онъ былъ слабоуменъ. Онъ былъ калѣкой съ очень короткой шеей и чрезмѣрно длинными руками. Ему минулъ уже двадцатый годъ, а онъ не умѣлъ еще говорить... Его голосъ походилъ на стонъ и хрипѣнье. Единственное слово, "Гансъ", выучился онъ произноситъ, да и то непонятно. Съ своимъ братомъ онъ жилъ неразлучно съ перваго дня своего появленія на свѣтъ Божій. Этого брата,-- единственное, что онъ имѣлъ на свѣтѣ,-- Іокъ безконечно любилъ; за него онъ дѣлалъ труднѣйшія работы по хозяйству, ему онъ подставлялъ за полудниченьемъ лучшіе куски,-- иначе онъ не могъ выразить брату свою привязанность.

Іокъ никакъ не могъ научиться ходить на двухъ ногахъ; за то онъ ловко бѣгалъ на-четверенькахъ,-- козамъ и сернамъ хоть подстать. Какъ-то зашедшій лѣсной сторожъ шутя сравнилъ его съ козломъ. Іокъ только разсмѣялся добродушно; онъ принялъ эти слова за лесть, ибо съ животными онъ былъ въ большой дружбѣ. Но Гансу насмѣшка пришлась не по душѣ, у него дрогнуло сердце, замигали глаза и сжался кулакъ: "Послушай-ка, кому до того дѣло, что мой братъ Богомъ обиженъ?"

Сторожъ убрался во-свояси, ворча себѣ въ бороду: "Эти люди шутить не любятъ".

Когда наступало воскресенье, и топоры дровосѣковъ умолкали послѣ недѣльной работы, Гансъ отправлялся съ женой въ затерявшуюся среди лѣсовъ деревню, гдѣ стояла церковь. Тамъ они по своему молились: "Отче нашъ", говорилъ Гансъ, складывая истово свои загрубѣвшія, покрытыя смолой руки, "не ради меня говорю я это, но нашъ малецъ пусть выростетъ здоровымъ и сильнымъ и сдѣлается честнымъ человѣкомъ".

А Гильда склоняла колѣни передъ алтаремъ Божіей Матери: "Привѣтъ тебѣ, Марія, а теплая шубейка кудабы не помѣшала нашему мальцу зимою".

Іокъ же никогда не уходилъ въ деревню; онъ оставался сторожить избу и козъ, и карабкался вверхъ на скалы на-четверенькахъ и свистѣлъ, какъ серна, и лаялъ, какъ косуля.

Никто изъ обитателей избушки не сознавалъ величія и суровой красоты этого дикаго уголка, никто не замѣчалъ, какъ вокругъ безустанно работали созидающія и разрушающія силы природы. Только зубецъ скалы, защищавшей избушку отъ потока щебня, обращалъ на себя вниманіе жителей лощины: творческая природа придала холодному камню скалы своеобразную форму, а воображеніе человѣка одухотворило его.

"Изъ нѣдръ земли выросъ этотъ образъ Св. Іосифа", говорили жители окрестныхъ домиковъ.

Дѣйствительно, казалось, что на каменномъ тронѣ было воздвигнуто природой изваяніе человѣка, съ посохомъ въ рукахъ; немного наклонясь, онъ смотрѣлъ въ лощину. Къ этому образу одинокіе обитатели пустыннаго ущелья возносили свои молитвы.

Но скала отличалась еще другой особенностью. Раннимъ утромъ, когда сѣрый полусвѣтъ скользилъ по стѣнамъ утесовъ, а сверху на голыхъ скалахъ дрожалъ розовый лучъ солнца, нѣмой камень издавалъ звуки, напоминавшіе отдаленный благовѣстъ. "Это ангелы небесные привѣтствуютъ Св. Іосифа",-- говорили обитатели хижины и поднимались на молитву.

Этотъ звукъ шелъ изъ трещины въ скалѣ, сквозь которую дулъ утренній вѣтерокъ.

Не всегда это было такъ: только съ тѣхъ поръ, какъ въ лощинѣ обвалъ разрушилъ человѣческій поселокъ, пѣла скала свого утреннюю пѣснь.

И этому не всегда суждено было такъ быть: однажды лѣтомъ нѣжные звуки ангельскихъ пѣсенъ смолкли и вмѣсто нихъ послышалось глухое дребезжанье и жалобные стоны.

"Гансъ", сказала однажды Гильда, "ангелы небесные не поютъ больше. Что же такое случилось, что образъ Св. Іосифа такъ горько плачетъ?..."

-- И то сказать, я и самъ объ этомъ думалъ,-- молвилъ Гансъ въ отвѣтъ, -- всѣ грѣхи свои перебралъ,-- и, правду нужно сказать, очень я грѣшенъ, но не хуже, чѣмъ былъ до сихъ поръ. Въ толкъ не возьму, отчего это такое...

А образъ Св. Іосифа все плакалъ да плакалъ...

Жалобные звуки, раздававшіеся изъ скалы на разсвѣтѣ и иногда поздно ночью, не мало тревожили Ганса.

Часто, когда онъ послѣ тяжелой дневной работы мирно спалъ и грезилъ счастливымъ дѣтствомъ, его вдругъ пробуждалъ страшный стонъ.

И однажды онъ взошелъ по откосу къ скалѣ, взобрался къ рогу и внимательно осмотрѣлъ камень. Тильда стояла у хижины и смотрѣла вверхъ. Ей казалось, что муха взобралась на образъ Св. Іосифа и ползетъ по нему,-- но то былъ Гансъ.

Когда Гансъ спустился къ родной кровлѣ, онъ былъ угрюмъ. У него не было обычнаго ласкательнаго слова, веселая пѣсенка не шла ему на умъ: молча и почти грустно смотрѣлъ онъ на своего малыша. Іокъ, улыбаясь, заглядывалъ въ окошко и хихикалъ, и издавалъ непонятные звуки.

Хозяйка сидѣла у стола, разбирая грибы и коренья, собранные на зиму.

Послѣ долгаго молчанія, Гансъ молвилъ полушепотомъ:-- Тамъ наверху неладно. Мой дѣдъ часто говаривалъ, что онъ, бывало, не могъ просунуть руку въ трещину скалы. Мой отецъ свободно просовывалъ въ нее голову, а теперь...-- онъ смолкъ, хозяйка опустила руки на колѣни и съ нѣмымъ вопросомъ глядѣла на него.

-- А теперь,-- выговорилъ онъ, наконецъ,-- развѣ только ловкая серна перепрыгнетъ разсѣлину...

Тильда быстро встала и вышла вонъ изъ избы. Вскорѣ она опять вернулась -- и молча взялась за свою работу.

-----

Пришла осень. Безустанно струился ручей по песку; тамъ и сямъ онъ вырылъ ложбины, нанесъ цѣлыя груды песку и голышей, какъ будто бы желая создать новыя горы въ этой долинѣ. Въ пескѣ кое-гдѣ песчинки горѣли звѣздочками, словно онѣ похитили частичку солнечнаго свѣта съ озаренныхъ высотъ и принесли его въ это царство вѣчной тѣни. Бурный потокъ глухо гудѣлъ въ одномъ изъ отдаленныхъ ущелій.-- Іокъ иногда подолгу стоялъ у ручья, дивясь, вѣроятно, что передъ нимъ течетъ вѣчно та же вода и все же вѣчно другая,-- и откуда она только берется и куда только дѣвается? Онъ посмѣялся надъ волнами. Потомъ онъ растянулся на пескѣ и уставился въ клочекъ неба, видный межъ гребнями скалъ. Потомъ онъ сталъ опять смѣяться. Смотря на него, Тильда какъ-то сказала: "Дурень смѣется и самъ не знаетъ почему".

"Лишь бы смѣялся", -- отвѣтилъ Гансъ, -- "самый умный человѣкъ на свѣтѣ не придумаетъ ничего лучше, какъ всегда смѣяться".

Положимъ, самъ Гансъ мало смѣялся.

Пришла зима. Сверху на вершинахъ горъ и въ ущельяхъ бушевали бури. Въ воздухѣ гудѣло, завывало, крутило, и сѣрыя массы скалъ исчезали въ туманѣ. Вѣтеръ со свистомъ ударялся о стѣны избушки и вылъ подъ окошками; но стенанья скалы смокли. Всѣ трещины и борозды были засыпаны снѣгомъ. Рѣзкій, холодный воздухъ стекалъ внизъ изъ верхнихъ котловинъ въ скалахъ и приносилъ съ собой щебень и камешки, сорванные съ непокрытаго снѣгомъ ложа песчанаго потока.

Въ избѣ царилъ полумракъ. Огонь въ печи потрескивалъ, лучина неровно горѣла {"Если огонь лучины трепещетъ, то это не къ добру", говорятъ въ Штирійскихъ Альпахъ. Прим. перев.} и бросала причудливыя прыгающія тѣни. Тепло и уютно было въ горницѣ. Тильда возилась съ ребенкомъ; она ему разсказывала объ отцѣ, который теперь работаетъ въ лѣсу и все вспоминаетъ о своемъ мальчикѣ. Она говорила ему объ Отцѣ всѣхъ людей, который посылаетъ съ неба ангеловъ, чтобъ они охраняли людей отъ несчастья.

И свѣтлая улыбка озаряла личико младенца; и онъ закрывалъ глаза и видѣлъ небо и на немъ Отца всѣхъ людей, а ангелы порхали вверхъ и внизъ вдоль золотыхъ скалъ...

Іокъ былъ все время съ козами и разсказывалъ имъ по своему про свои радости и печали. Козы принимали во всемъ очень близкое участіе, бодали его своими рожками и лизали усердно его шею. Эта нѣжность трогала Іока до глубины сердца.

Гансъ былъ на заработкахъ и помогалъ рубить деревья далеко въ господскомъ лѣсу.

Онъ бы не прочь день и ночь работать: хочется ему накопить грошей, чтобъ выстроить себѣ избу въ лѣсной деревнѣ, гдѣ надъ головой его семьи не будетъ грозно висѣть надтреснутая скала.

Но ничтоженъ заработокъ на лѣсной сторонѣ, гдѣ кругомъ людей такъ много, а природа такъ бѣдна, и за недѣльную работу Гансъ могъ пріобрѣсти только одинъ камень, только одно бревно для будущей избы. Въ субботу, когда онъ черезъ обледенѣлыя лощины и наметенные сугробы снѣга пробирался къ родной хижинѣ, онъ всегда съ безпокойствомъ взглядывалъ на изваяніе скалы. Но въ сумракѣ вечера онъ не могъ видѣть, что образъ Св. Іосифа наклонялся на своемъ тронѣ все больше впередъ.

-- Просто жалость беретъ, Гильда, какъ ты всю недѣлю остаешься одна-одинешенька,-- сказалъ какъ-то Гансъ.

-- Я не одна,-- отвѣтила та,-- со мной малышъ, и Іокъ сторожитъ насъ. Ты вотъ только гляди, какъ бы съ тобой въ лѣсу чего не приключилось, сохрани Господи, тропинки-то совсѣмъ неладны стали -- въ конецъ обледенѣли.

-- Пожди немного, Гильда. Придетъ весна, а за ней другая -- и я начну постройку сруба, и будемъ мы жить среди людей.

Какъ будто понявъ что-нибудь, запищалъ радостно ребенокъ и весело забарабанилъ ножками. У самой хозяйки сжалось сердце; такъ жалобно, страстно, такъ своеобразно были сказаны эти слова. Еще бы, жить среди людей!

Пришла весна. Недѣли подрядъ дулъ фенъ {Сухой и горячій вѣтеръ альпійской области.}, и изъ скованныхъ прежде ущелій вырвался шумливый "майскій потокъ", какъ здѣсь называютъ весеннія воды. Одинъ за другимъ срывались съ высоты снѣжные обвалы и безслѣдно погребали подъ собою самыя могучія деревья.

Въ это время Іокъ какъ-то выслѣживалъ серну. Она спустилась до подножья образа Св. Іосифа и глодала тамъ разбросанныя вѣтви сосны. Потомъ она граціозно закинула свою голову и пристально стала смотрѣть на хижину подъ скалою, гдѣ -- это она знала -- были козы. Ей, казалось, дѣлалось скучно среди безмолвныхъ скалъ и снѣжныхъ полянъ, она хотѣла сойти къ своимъ сородичамъ. И это увидалъ Іокъ, и ловко, точно серна, взбирался онъ наверхъ, чтобъ изловить животное.

Эта была не первая серна, которую ему удавалось поймать такимъ образомъ; животныя должно быть думали себѣ: этотъ вотъ Іокъ, онъ добрый малый. Нѣтъ, онъ ничего намъ не сдѣлаетъ.

И лѣсной сторожъ ничего не могъ имѣть противъ Іока, потому что по закону дозволяется руками ловить дичь...

Но сегодня серна, какъ только показался Іокъ, свиснула стрѣлой въ воздухѣ и была такова. Животное, видно, хоть и соглашалось, что Іокъ -- славный парень, но все-жъ не полагалось на него: можетъ онъ дѣйствительно задумалъ свести ее внизъ къ козамъ, а то еще что-нибудь похуже! Почемъ знать!

Серна исчезла, а Іокъ стоялъ у подножья скалы и сердито оглядывался. Подъ конецъ онъ взобрался на скалу, гдѣ какъ-то видалъ своего брата и заглянулъ въ зіяющую разсѣлину, въ которую набился снѣгъ, ледъ и обломки скалъ. Долго смотрѣлъ онъ, прижимая голову то къ лѣвому, то къ правому плечу, хрипѣлъ отъ напряженія, и подъ конецъ его кулаки сжались, а лицо покрылось гнѣвной краской.

Когда Іокъ спустился въ долину, онъ избѣгалъ смотрѣть на невѣстку. Онъ забрался въ сарай, захватилъ тамъ полѣньевъ, кольевъ и тяжелый топоръ; втащилъ все это наверхъ и сталъ вбивать колья сквозь заросль и снѣгъ въ землю.

Что Іокъ ужъ опять затѣялъ? подумала хозяйка про себя, смотря, какъ онъ тащитъ изъ сарая полѣнья; но она ему ничего не сказала.-- Насталъ вечеръ; козы блеяли въ хлѣву: куда это дѣвался Іокъ? Даже малышъ въ колыбели ворочалъ вопросительно глазенками, гдѣ-жъ, молъ, Іокъ, который всегда вечеромъ сидитъ тутъ -- вотъ около и показываетъ своими короткими и толстыми пальцами такія занятныя тѣни?

А Іокъ былъ все еще наверху, на полянѣ. Тильда не видала его въ темнотѣ, но она слышала гулкіе удары топора, вгоняющаго въ землю колья. Удары отдавались въ скалахъ, и когда Тильда крикнула: "Іокъ!" ей отвѣтили тѣ же скалы, а стукъ топора продолжался всю ночь...

-----

Прохожіе, заглядывавшіе въ лѣсную деревеньку, разсказывали, что внизу, въ широкихъ долинахъ, уже колосится рожь и цвѣтетъ яблоня. А въ горахъ пѣнились грязные, дикіе потоки, приносившіе съ собой куски льда, цѣлыя деревья и каменныя глыбы. По откосамъ стѣнъ и ложбинамъ сползалъ постоянно снѣгъ въ котловины скалъ, пока навалившіяся глыбы не приходили въ движеніе и съ страшнымъ грохотомъ, все разрушая и увлекая съ собою, не низвергались въ пропасти.

Тогда дровосѣки останавливали работу и прислушивались къ раскатамъ грома, доносившагося издалека.

Былъ тихій, сіяющій майскій день. Гансъ въ этотъ день увидалъ первую незабудку и немедля прикрѣпилъ ее къ своей остроконечной шляпѣ.-- Издалека доносился трескъ и грохотъ, но лѣсъ былъ въ безопасности, и птички никогда не распѣвали своихъ пѣсенъ радостнѣе, чѣмъ въ этотъ день. Къ полудню поднялся въ горахъ гулъ и грохотъ, изъ котловинъ стали низвергаться обвалы; не одинъ зубецъ скалы былъ оторванъ въ тотъ день отъ своего основанія, не одна серна была погребена подъ глыбами снѣга и камней, и вспуганные адскимъ шумомъ сѣроватые ястребы и ягнятники кружились въ воздухѣ. Желто-сѣрыми или грязно-голубыми потоками сползали внизъ обвалы, наваливаясь и подкатываясь другъ подъ друга. Никакая стѣна деревьевъ не останавливала ихъ, столѣтніе стволы сламывались еще прежде, чѣмъ достигали до нихъ снѣжныя массы, лишь подъ давленіемъ воздушнаго потока, гонимаго лавинами; только о могучіе утесы скалъ разбивались снѣжныя волны такъ, что весь выступъ исчезалъ подъ облакомъ снѣжной пыли; но ниже онѣ опять соединялись и неслись съ бѣшеной силой къ пропасти.

Тутъ онѣ преграждали путь горнымъ дикимъ потокамъ, но не надолго: черезъ нѣсколько секундъ воды подтачивали и размывали валы лавинъ, и, точно чудовища, низвергались горные потоки, тая въ своихъ бурунахъ голыши, глыбы льда, стволы деревьевъ и обломки скалъ.

Дровосѣки качали головами: "плохой это день!-- Чего добраго, драконъ освободился изъ скалъ!"

Гансъ сначала спокойно продолжалъ колоть дрова, думая про себя: "Что подѣлаешь, видно, злая весна. Но черезъ годъ я начну съ Божьей помощью свой срубъ, и въ деревнѣ можно безъ опаски жить, а до тѣхъ поръ образъ св. Іосифа защититъ насъ".-- Но, когда грохотъ усилился, онъ положилъ топоръ и сталъ прислушиваться, и, наконецъ, когда земля начала дрожать отъ бѣшеной игры разгулявшихся стихій, Гансъ вдругъ вскочилъ и бросился черезъ пни и бревна къ родному ущелью.

Нанесенные валы щебня да кремня и бѣшенно стремящіеся снѣговые потоки часто преграждали ему путь. Грохотъ въ высотахъ и бушеванье въ ущельяхъ оглушали его, но онъ надвинулъ поля шляпы на уши и съ полусомкнувшимися отъ усталости глазами пробивался все дальше и дальше. Наконецъ онъ завернулъ за послѣдній утесъ скалъ, передъ нимъ, какъ на ладони, лежала родная лощина,-- и у него словно отнялись ноги и захватило дыханіе. Наверху откоса не было образа Св. Іосифа. Могучій потокъ камня и щебня тянулся по прямой линіи къ мѣсту, гдѣ стояла прежде одинокая избушка: ея ужъ не было тамъ.

Гансъ стоялъ, словно онъ самъ превратился въ каменное изваяніе.

Только черезъ нѣсколько минутъ острая боль въ груди пробудила въ немъ сознаніе. Пошатываясь, онъ ступилъ дальше, онъ искалъ останки своихъ, онъ искалъ развалины родной кровли.

На мѣстѣ, гдѣ стояла избушка, лежала гора снѣга и щебня, спокойно и недвижимо, словно такъ вѣчно было. Изъ нея высовывался сломанный рогъ скалы.

Тутъ же прыгали въ безпокойствѣ нѣсколько козъ и жалобно блеяли.-- Подъ нанесенный щебень подкапывался дикій потокъ, а по ту сторону потока... Гансъ сталъ тереть свои глаза, -- нѣтъ, онъ не грезилъ, это говорили ему его израненныя ноги -- по ту сторону потока стояла его изба.

О, Боже, объ опасности-ли было тутъ думать? Черезъ обломки скалъ и камней, черезъ волны потока пробрался Гансъ и стоялъ у своей избы. Она какъ будто бы покосилась немного, да кое-гдѣ расшатались балки,-- но остальное было въ порядкѣ.

Дверь была распахнута.

Задерживая дыханіе, Гансъ вошелъ. Въ избѣ не было ни пола, ни очага, только самый срубъ остался цѣлъ. И у стѣны висѣла люлька, и въ ней сладкимъ сномъ спалъ ребенокъ. Отъ крика отца мальчикъ проснулся; не тронутый не знающими пощады и милосердія стихіями, онъ чуть не погибъ въ объятьяхъ судорожно прижавшаго его къ себѣ отца.

Но скоро отецъ положилъ ребенка опять въ колыбель, и ужасъ отразился въ его глазахъ, а кровь отлила отъ лица. Тамъ, за дверью, схватившись рукой за бревно, скорчившись, сидѣла его жена. Гильда была цѣла и невредима, но -- безжизненна.

Такъ нашелъ ее Гансъ.

Изъ лѣсу сошлись люди, чтобъ подивиться чуду. Всякій высказывалъ свое предположеніе, какимъ образомъ все это могло случиться. Многіе говорили, что драконъ, наконецъ, вырвался изъ своей подземной темницы и натворилъ великую бѣду. Другіе видѣли въ томъ, что изба и ребенокъ остались цѣлыми, чудо, сотворенное образомъ Св. Іосифа, который теперь лежалъ погребеннымъ подъ лавиной. Одинъ старый пастухъ объяснилъ, однако, все это иначе: съ высокихъ горъ низверглась большая лавина, увлекла съ собой и безъ того шатко стоявшую скалу и вмѣстѣ съ ней продолжала свой путь дальше. Страшный напоръ воздушнаго потока, который гнала передъ собой лавина, перебросилъ, какъ легкое перышко, избушку по ту сторону ручья. Ребенокъ, видно, былъ защищенъ стѣнами, хозяйка же, стоявшая у двери, была задушена чрезвычайно сильнымъ давленіемъ воздуха. Такъ случалось уже не разъ при низверженіи лавинъ: давленіе воздуха при большихъ обвалахъ, въ состояніи, какъ косой, скосить дремучіе лѣса и перебрасывать черезъ пропасти, словно мячикъ, исполинскія деревья и глыбы скалъ.

Люди согласились, что видно такъ это было, какъ сказалъ пастухъ, и разошлись.

Несчастный Гансъ остался одинъ съ живымъ ребенкомъ и бездыханнымъ тѣломъ жены. Часто выходилъ онъ за дверь и звалъ Іока. Козы сбѣгались на этотъ зовъ и смотрѣли на него: онѣ тоже не знали, гдѣ былъ Іокъ.

Черезъ два дня люди съ лѣсной стороны опять сошлись и унесли жену дровосѣка изъ избы подъ скалами черезъ ущелья и потоки на кладбище лѣсной деревни.

Гансъ цѣлые дни проводилъ въ лощинѣ, въ поискахъ за братомъ.

Онъ его не нашелъ.

На лѣсной сторонѣ, тамъ, гдѣ работали дровосѣки, выстроилъ Гансъ изъ толстой коры сосенъ кривобокую лачужку. Въ непривѣтливой лощинѣ межъ скалъ ему нечего было больше искать.

Три года прошло послѣ страшнаго несчастія. Жаркимъ лѣтомъ растаяли и были размыты послѣдніе остатки низвергшейся снѣжной лавины, и тогда, рядомъ со снесенной скалой, нашли полузасыпанные останки бѣднаго Іока. Около него лежалъ еще топоръ и заостренныя полѣнья, которыя онъ вгонялъ передъ обваломъ въ землю. Іокъ видно чуялъ грозящую бѣду и думалъ снасти братнину кровлю этимъ оплотомъ. Но дикія и безжалостныя силы природы одержали верхъ надъ силой братской любви и привязанности, и лавина, словно черезъ камень, пронеслась черезъ Іока.

Въ скалистомъ ущельѣ не видно теперь ни былинки -- вездѣ щебень и камень. Ревущіе дикіе потоки разнесли безъ остатка единственную хижину, и съ верхнихъ котловинъ все ниже и ниже опускаются ледники.

Такъ были вытѣснены изъ этого угрюмаго и дикаго уголка послѣднія человѣческія существа... Внизу на лѣсной сторонѣ еще и по сей день живетъ Гансъ,-- совсѣмъ ужъ старикъ. Весною, когда высоко въ горахъ низвергаются лавины, его бросаетъ въ дрожь и онъ судорожно хватается обѣими руками за сына.

Его сынъ, тотъ ужъ сдѣлался рослымъ, крѣпкимъ парнемъ; съ ранняго утра до поздней ночи работаетъ онъ въ лѣсу. Но изба въ деревнѣ и по сю пору еще не заложена. Въ нуждѣ проходитъ жизнь молодого дровосѣка, даже сватьевъ нельзя ему посылать, ему, у котораго вѣдь и родного очага нѣтъ. Кого въ этомъ винить? Ужъ не горы ли? Онъ какъ-то ушелъ отъ нихъ въ долину, но скверныя, любимыя горы, онѣ звали его обратно къ себѣ, и когда онъ вернулся, привѣтствовали его новыми трудностями и бѣдствіями въ жизни.

Когда парень объ этомъ думаетъ, у него часто съ болью сжимается сердце. Но черезъ мигъ онъ сбрасываетъ съ себя тоску и печаль, и въ его пѣснѣ, въ которой ему вторятъ зеленые лѣса и озаренныя свѣтомъ скалы, слышны только звуки ликующей радости.

Потому что, наперекоръ всѣмъ бѣдамъ, въ горахъ его счастье.

Пер. съ нѣмецкаго Я. Б.

"Юный Читатель", No 16, 1900