Ростов Наум Моисеевич - Три статьи Владимира Короленко

В. Г. КОРОЛЕНКО В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

ГИХЛ, 1962

Н. М. Ростов

ТРИ СТАТЬИ ВЛАДИМИРА КОРОЛЕНКО

Воспоминания

Разгром революции 1905 года сопровождался вопиющими жестокостями в отношении участников революционного движения. Разгул репрессий нарастал постепенно, по мере того, как укреплялись позиции царского правительства.

Военные суды с их скорострельной практикой заполняли тюрьмы огромным количеством политических каторжан. Существовавшая дотоле каторга в Сибири оказалась не в состоянии вместить всех заключенных. Правительству пришлось срочно увеличить количество каторжных тюрем. Для этого в пределах Европейской России многие исправительные арестантские отделения были преобразованы во "временные каторжные тюрьмы" или, как их тогда называли, "каторжные централы". Знаменитая Шлиссельбургская крепость, упраздненная в 1906 году, была снова восстановлена в старой роли. Тогда же на большом дворе крепости было приступлено к сооружению новой огромной тюрьмы. По указанию министра юстиции Щегловитова, для содержавшихся в централах был установлен особый режим. Ранее лица, осужденные за политическую деятельность, содержались отдельно от уголовных. По новым правилам политических каторжан стали помещать в общих камерах с уголовными. Это был первый тяжелый для нас удар.

За первым последовал второй, самый чувствительный удар. В каторжных тюрьмах администрация получила право применять телесные наказания. Этими мерами царское правительство надеялось морально раздавить своих врагов, сломить их волю к дальнейшей борьбе.

В конце 1908 года открылась временная Псковская каторжная тюрьма. Двести активных участников революционного движения 1905--1907 годов были помещены в одних камерах с шестьюстами уголовных.

Начальником каторжной тюрьмы был полковник Петр Иванович Черлениовский. Офицер конвойной команды, он стал начальником каторжной тюрьмы исключительно из карьеристских побуждений. Его мечтой были жирные генеральские эполеты. Черлениовский сразу учел политическую обстановку и те способы, какими можно зарекомендовать себя в глазах высшего начальства. Для этого надо было быть откровенным черносотенцем и сколько возможно глумиться над революционерами, которые очутились в пределах его власти.

В январе 1909 года в Псковскую каторжную тюрьму прибыла из Петербурга первая партия политических каторжан. Все они были активные революционеры, много среди них было участников крупных боевых выступлений, военных восстаний, громких террористических актов. С большим достоинством они вели себя на следствии и перед военным судом. Все говорило за то, что эти люди, смотревшие на себя как на прямых наследников Народной воли, пойдут по стопам своих героических предшественников. Но вышло иначе.

Черлениовский знал, что весь будущий режим каторжной тюрьмы будет определяться поведением первой партии политкаторжан. Поэтому он сразу взял твердый курс. От новоприбывшей партии он потребовал соблюдения воинской субординации, точно они были солдатами его команды. Началась борьба, завершившаяся массовой поркой. Шестнадцать человек были наказаны,-- остальные вскоре подчинились. "Петрушка" (как прозвали заключенные Черлениовского) почувствовал себя победителем. Об этой победе он торжественно возвещал вновь прибывавшим партиям.

А побежденные... они, конечно, чувствовали себя плохо. Для всех ясны были последствия этого поражения.

В феврале 1909 года, немного времени спустя после порки, прибыла в централ наша партия. И сразу трагедия политической каторги предстала перед нами во всем своем ужасе. Сознание невольно обратилось к тем трагическим событиям, которые неизменно сопровождали применение розог к революционерам. Вспомнились героини-мученицы Кары, обращение Бобохова...1 Теперь самим пришлось стать перед возможным фактом быть наказанными. Что же делать? Как быть? Эти вопросы неотступно преследовали нас. А "Петрушка", казалось, потерял всякое представление о пределах своей власти. Розга стала явлением совершенно обыденным. Ее свист заглушал стоны истязуемых, их крики отчаяния. Губернские власти покровительствовали "Петрушке", гарантировали ему абсолютную безнаказанность. Псковский централ стал настоящим застенком, где кровь лилась чуть ли не каждый день.

Псков не был исключением. Во всех каторжных тюрьмах с разными вариациями режим произвола и насилий царил безраздельно. Казалось, самая активная часть революционного движения была навеки похоронена в этих централах. Но это было не так.

При первых симптомах оживления на воле изменилось и настроение политической каторги. Не сразу, но мысль о необходимости решительной борьбы появилась в нашей среде.

Группа сторонников активной борьбы решила организовать в нашем централе массовый протест против порки. Таковым могла быть голодовка. В процессе обмена мнениями между камерами выяснилось, что голодовка может быть эффективной только при наличии известной помощи находящихся на воле, ибо начальство всегда сможет задавить протестующую группу, изолированную от внешнего мира. Чтобы добиться успеха, надо было создать на воле благоприятную для протестующих атмосферу, раскрыть перед всем обществом условия жизни в централе, заклеймить тюремный режим, при котором были мыслимы творившиеся там преступления. И мы решили добиваться этого двумя способами: обратиться с воззванием к социалистическим партиям Европы и опубликовать ряд статей о порядках в централе и о тюрьмах вообще в русской легальной печати.

Проникнуть на страницы легальной оппозиционной печати можно было только при помощи человека, чей моральный авторитет в общественном мнении страны был особенно высок. Только такой человек мог открыть для нас страницы газет, мог приковать внимание общества к нашей борьбе. Этого человека нам искать не приходилось. Мы знали его, к его голосу прислушивалась страна. То был Владимир Галактионович Короленко, великий писатель и трибун, властитель дум целых поколений, человек, которого страна называла совестью народа. Изумительная моральная чистота, неослабное мужество, глубокая принципиальность, верность своим идеалам -- все это делало Короленко единственным и неповторимым в среде русских писателей и общественных деятелей.

Герой рассказа В. Короленко "В подследственном отделении" Яков видел все свое жизненное призвание в обличении "неправедных начальников". За эти обличения Яков в конце концов попал в тюрьму, где его всячески тиранили, стремясь выбить из него дух протеста. Но все было напрасно. Стоило только в тюремном коридоре появиться какому-нибудь начальству, и Яшка немедленно начинал стучать в двери, протестуя этим против неправды в жизни.

Таким был и В. Короленко. Он никогда не мог спокойно или равнодушно пройти мимо неправды, произвола, насилия, угнетения, чтобы не возвысить свой протестующий голос. А так как неправдой и произволом была полна вся тогдашняя дореволюционная жизнь, то не удивительно, что Короленко мы видели вечно протестующим, разоблачающим, гневно клянущим носителей всех этих язв в жизни страны. И никакие гонения, угрозы расправой и даже убийством не оказывали на него ни малейшего влияния, не заставили умолкнуть беззаветно мужественного человека.

Борьба Короленко носила конкретный характер. Он всегда боролся за кого-нибудь, за чьи-либо попранные права. И раз начав борьбу, он ее доводил до конца, никогда не останавливался на полдороге.

Обличительные статьи В. Короленко были блестящи и по содержанию и по форме. Они производили огромное впечатление и находили живейший отклик не только на родине, но и за ее пределами.

К нему-то мы и решили обратиться в безысходные дни наши конца 1911 года.

В тогдашних тюрьмах всегда находились люди, готовые -- одни из сочувствия к нам, другие за деньги -- вынести на волю наши нелегальные письма. Так было и в Псковском централе, где мы имели нескольких "почтальонов". Один из них находился в тюремной больнице. Я же в это время содержался в одиночке, откуда писать письма, а главное -- отправлять было очень трудно. Пришлось сказаться больным, и с помощью служителей больницы -- наших товарищей -- я был там. После вечерней поверки я засел за письма к В. Г. Короленко. Писать можно было карандашом на бумаге, предназначенной для завертки порошков.

Письмо Владимиру Галактионовичу писалось под впечатлением бывшего в этот день массового побоища в камере бессрочных, завершившегося чудовищной, даже по псковским нравам, поркой. Менее всего тогда думалось о форме, стилистике. Хотелось одного -- рассказать все, что накопилось в сознании за долгие годы пребывания в централе. Рассказать все, ничего не утаивая, не прикрашивая, рассказать одну правду, как бы горька она ни была.

Короткая тюремная ночь уже закончилась, когда я заклеивал конверт. Еще до утренней смены наша "почта" уходила. Писать прямо на имя В. Г. Короленко было рискованно. Письмо могло не дойти. Поэтому я отправил его знакомой курсистке Психо-неврологического института Анне П.2. Я просил лично вручить письмо Владимиру Галактионовичу:

"Уважаемый Владимир Галактионович! Вам, вероятно, сначала покажется странным факт получения этого письма от неизвестного Вам автора. Но Вы, конечно, поймете мотивы, руководящие мной, когда я обращаюсь именно к Вам. Мне хочется немного дополнить материал к той бытовой картине, которую вы нарисовали3. В русской жизни тюрьмы являются той голгофой, где распято немало честных борцов. Но неслыханные зверства только в последнее время стали "бытовым явлением". Я не касаюсь отдаленного прошлого. Но я на собственном опыте испытал, условия Сипягина, Плеве, Горемыкина. И в самые жестокие периоды реакции мы не видели и десятой доли того, что творится теперь. Иногда бывают страдания у людей, о которых тяжело говорить. Тогда предпочитаешь молчать и где-либо в холодной темной глотать свои собственные слезы. Конечно, мы раньше знали, что нас ожидают издевательства и жестокие глумления. Но как-то трудно было вообразить себе все это. И когда эти кошмары обрушились со всей своей тяжестью, хотелось молча сносить эти удары. Но всему бывает конец... Я сижу в Псковской каторге два с половиной года. Я попытаюсь вырвать отдельные черты бытового явления. Описать всю нашу жизнь тяжело и трудно. Первое слово, которое я услышал здесь, это было "сто ударов". Вначале мы не поняли, о чем идет речь. Это был только момент. Уже утром мы узнали, что шестнадцать политических наказаны розгами за отказ говорить "здравия желаем" и т. д. Это было первое истязание, первые стоны и первая кровь, пролитая из мести. Месть побежденным! Этот мотив даже не скрывался. Начальник буквально сказал: "Вы убивали на воле браунингами, а я буду бить розгами". Первый шаг сделан. Это был момент розового утра реакции, и маленький диктатор отпраздновал первую победу над группой закованных невольников. А затем, затем началась оргия истязаний, и свист розог превратился в арию торжествующего победителя. Вы поймете меня, Владимир Галактионович, как тяжело говорить о ранах, полученных людьми от грязных рук в грязном застенке. Беспримерные ужасы, обрушившиеся на ту часть общества, которая достойно отстаивала свои требования, как-то притупили общественную чувствительность. Хрип людей, которых давят ежедневно, стал бытовым явлением. Нет поэтому ничего удивительного, что телеграмма из Пскова о порке шестнадцати политических прошла совершенно незамеченной. Ее мимоходом отметил Мякотин4 и еще пара газет, и этим ограничилось. Это молчание придало им бодрости. А поощрения сверху укрепили администрацию на занятой позиции. Так началась кровавая месть за свой вчерашний страх. Били и бьют с остервенением, с какой-то дьявольской жестокостью. Бьют за малейшие проступки, бьют совершенно без причин, бьют за расстегнутую пуговицу, бьют, ибо жажда мести должна быть удовлетворена. Земского учителя выпороли за фразу "нельзя ли повежливей"; это было сказано им в ответ на гнусные оскорбления, которыми начальник осыпал статистика М[алашкина]. За проглоченный кусок исписанной бумаги П[етров] получил сто ударов! И каких ударов. После истязания он буквально истекал кровью. Многих бьют до тех пор, пока начинают кричать, и горе тому, кто мужественно выносит истязания. Они умеют вырвать стоны у своей жертвы. За посланные письма пороли целую группу заключенных. Один после истязания проговорил: "напились крови". Этого было достаточно для помощника Сляского повторить пытку. У тов. Н. нашли анкетный листок. В итоге порка. Стоит ли перечислять все эти факты? Достаточно сказать, что число наказанных -- сотни, число ударов -- многие тысячи. Годы, проведенные под тяжестью этого кровавого кошмара, представляются сплошной цепью стонов истязуемых, свиста розог... Скученные в одних камерах, без перемен, многие надоедают друг другу. Особенно резко это выражено в камерах бессрочных. В такой камере (No 20) многие десятки раз заявляли администрации о необходимости их рассадить. Но начальник нарочно этого не делал. Один латыш Т. даже голодал трое суток, требуя перевода. Но все напрасно. Наконец разразилось столкновение между несколькими вечниками, а один уголовный даже пустил в ход нож, легко ранив одного. Это было достаточно для начальника, чтобы перепороть всю камеру. Это было 8 октября. Их пороли в бане, и первой партии дали по сто ударов. Пол бани и стены были захлестаны кровью. Из окон неслись отчаянные крики, А розги все свистели. Тов. П. в качестве машиниста был внутри бани. Он только слушал. Когда все кончилось, ему удалось выскочить из бани и направиться в свою камеру. Неестественно озираясь, дрожа всем телом, он ошеломил камерную публику своим видом. На все вопросы он только мог отвечать: "Слышите? слышите? Они кричат, кричат, слышите?" И только наутро он опомнился и пришел в себя. "Они кричат! Слышите?" Но никто этого не слышит. И так каждый раз бьют розгами, бьют и наслаждаются кровавыми стонами... И не видно сквозь мглу кровавого тумана проблесков надежды. Холодное отчаяние овладевает при мысли, что нет исхода. Неужели протест против этого зверства совершенно невозможен? Неужели нет того голоса, который мог бы громко прокричать об ужасах застенков "обновленного строя"? Неужели для этого мы должны сначала разбивать свои головы о грязные тюремные стены? Неужели только принятый яд или глотки, перерванные тупыми железками, могут служить аргументами безысходности нашей, аргументами протеста? Неужели забыта борьба, которую мы вели, теми, кто пользуются хоть остатками наших побед. Но пора вспомнить, что мы отдали нечто большее, чем жизнь, ибо как счастливы те, кто нашел себе смерть, смерть хотя бы от руки палача. Когда годы жизни превращаются в нить сплошных глумлений, искренне завидуешь тем товарищам, которым не пришлось быть собственным палачом.

Три года секут в тюрьмах политических заключенных, три года сквозь окна бесчисленных тюремных бань "они кричат" нечеловеческими голосами. Затем они приходят в свои камеры и сгорают от ужаса отчаяния, как погиб у нас тов. Браун, после беспричинной порки заболевший скоротечной чахоткой. И нет для них ни слов утешения, ни лучей надежды. И немало слез видели немые стены темных карцеров, как немало крови пролито на тех узких нарах, где поротые проводят первые дни.

К чему, в сущности, я все это пишу? Кажется, трудно ответить. Может ли что-нибудь сделать приданных условиях голос честной общественной мысли? Хочется верить, что -- да. И как-то невольно хочется вынести на свет хоть крупицы нашей жизни, может быть, потому, что невмоготу становится молчание. Я изложил частицу бытового явления. Я уже не говорю о других бесчисленных издевательствах, которым подвергаются здесь заключенные. Описать все это -- не хватило бы ни бумаги, ни возможности. Но Вы поймете, как благодарны мы были бы Вам, если бы Вы возвысили свой голос, заклеймив эти варварские методы мести и издевательства. Может быть, Вы найдете случай передать в группу крайне левых, дабы они использовали трибуну Г[осударственной] д[умы]. Материала, разумеется, найдется достаточно... Поднятый мною вопрос не есть чисто местный: он касается тысяч политических заключенных, которых зверская тактика победителей еще не успела вогнать в могилу. Они с чувством удовлетворения выслушают Ваше слово.

Уважающий Вас Н. Р.".

Было начало декабря. Стоял легкий мороз, падал мелкий снег. Анна П. зашла в редакцию "Русского богатства". Ей указали рабочую комнату Короленко. Владимир Галактионович, стоя у высокой конторки, работал над рукописями. Вошедшая сообщила содержание полученного поручения и передала письмо5. Короленко взял листки, стал читать.

Анна впервые так близко увидела любимого писателя, которого хорошо знала по многочисленным снимкам. Она заметила, как волнение охватило Короленко по мере чтения письма. Вдруг он неожиданно закрыл лицо руками, опустился на стоявшую рядом кушетку и зарыдал...

Потрясенная Анна растерялась, не зная что делать. Увидя приоткрытую дверь, она тихонько вышла в коридор, затем на улицу. Не успела она сделать и десяти шагов, собраться с мыслями, как услышала за собой:

-- Барышня, барышня! Вернитесь!

Оглянувшись, она увидела взволнованного Короленко без пальто и шапки. Вернув ее к себе, Владимир Галактионович просил сообщить мне, что все возможное будет им сделано, чтобы нам помочь. Обещание это было выполнено.

Через несколько дней я получил ответ от Анны, в котором она подробно описала свою встречу с Владимиром Галактионовичем. Содержание письма быстро стало известно по камерам и сыграло очень большую роль в тех решениях, которые были вскоре приняты нами.

Ответ В. Г. Короленко открыл перед нами новые перспективы. Это была серьезная связь с Петербургом. Вслед за письмом мы послали Владимиру Галактионо-вичу еще два нелегальных пакета. В первом была послана "Анкета Псковской каторги*. Анкета эта явилась результатом двухкратного опроса почти всех политических каторжан, которых в июне 1911 года было 230 человек. Данные этой статистики позволяют делать очень интересные выводы об участниках революционного движения эпохи первой революции, очутившихся в каторжной тюрьме. Помимо множества обычных вопросов, один вызвал всеобщее изумление на воле. Это -- пункт о телесных наказаниях в каторжной тюрьме. Хотя подсчет общего количества розданных розог был неполным, тем не менее цифра 5854 поразила всех. Правительство пыталось опровергнуть эти данные, называя их преувеличенными, но делалось это столь неубедительно, что никто не поверил опровержению.

Анкету В. Г. Короленко передал известному литератору В. Базилевичу, поместившему в газете "Речь" большую статью6,использовав данные этой анкеты[...]Во втором пакете мы послали В. Короленко воззвание "Ко всем социалистическим партиям России и заграницы" от имени группы социалистов Псковского централа. Рассказав об издевательствах, которым мы подвергались, мы заключали воззвание следующими словами: "Помогите же нам восстановить порванную связь с жизнью. Пусть голос вашего протеста проникнет в стены нашего и других застенков и раздует потухающее в наших сердцах пламя святой ненависти и борьбы... Пусть ваше негодование покажет нам, что мы не отверженные парии, которых можно убивать безнаказанно, но что мы члены единой, великой армии труда, временно разбитой, но не побежденной. Лишь ваш отклик, товарищи, может вернуть нам бодрость и вновь побудить к борьбе... Над нами веет дыхание смерти. Быть может, к тому времени, когда к вам дойдет это воззвание, у нас повторится трагедия Горного Зерентуя7. Поэтому распространите возможно шире его, чтобы не дать правительству своими лживыми разъяснениями извратить истину".

Воззвание это получило широкое распространение в заграничной русской и иностранной прессе. Посланное в русские журналы и газеты, оно напечатано полностью не было8 по цензурным соображениям. Но о Псковском централе наконец заговорили. Впоследствии это воззвание явилось чуть ли не главным козырем в борьбе реакционной печати против В. Г. Короленко.

Статья В. Базилевича была перепечатана "Псковской жизнью"9, положив этим начало для систематического появления в газете заметок о каторжной тюрьме. Дело не ограничилось псковской газетой. Статьи о нравах в каторжной тюрьме стали печататься во многих других газетах. Так, номер "Одесских новостей" с выдержками из нашего воззвания был конфискован, многие газеты, в том числе и "Псковская жизнь", были оштрафованы в административном порядке. Все это никого не удивляло в условиях тогдашней действительности. Важно было другое -- лед тронулся, о каторжной тюрьме заговорили в печати, и это было бесспорной заслугой В. Г. Короленко. Появление в "Речи" статьи В. Базилевича могло произойти только при его, Короленко, участии, поскольку материал для статьи был послан ему.

Газетная кампания против режима в каторжной тюрьме и, следовательно, против положения вообще в каторжных тюрьмах, не на шутку встревожила и местную власть, и высшие правительственные органы.

Кампания эта явилась для Петрушки полнейшей неожиданностью, а главное -- он не знал, как бороться с этим явлением. Первые шаги его в этом направлении обнаружили всю его беспомощность. Он начал с того, что лишил тюрьму тетрадей и карандашей. Об этом факте немедленно напечатано было в газетах. Тогда Петрушка стал искать "почтальонов", но и здесь серьезных успехов не добился. Зато все его мероприятия немедленно освещались в газетах. Молчание, окружавшее тюрьму, было нарушено, и все изумлялись тому, как долго никто не имел понятия об ужасах в. царстве полковника Черлениовского. Следствием этих выступлений был приезд в централ начальника главного тюремного управления С. С. Хрулева. Два дня он обследовал тюрьму, допросил многих заключенных и уехал, оставив все по-старому. Теперь мы сами должны были высказаться. И мы твердо решили в ближайшие дни объявить голодовку, ибо лучшего момента представить себе нельзя было.

П. И. Черлениовский сумел завоевать себе некую популярность в местном обществе. Он был членом общественного клуба, председателем музыкального кружка, умел говорить на литературные темы и даже уверял, что где-то когда-то встречался с поэтом Надсоном. Тщательно скрывая свою деятельность в централе, Петрушка всюду выставлял себя гуманным администратором.

Появление первых заметок в печати о положении в централе для многих явилось неожиданностью. А статья Базилевича в "Речи", перепечатанная "Псковской жизнью", раскрыла глаза даже тем, кто еще продолжал защищать начальника. Внимание местного общества явно было приковано к централу. 11 декабря мы объявили голодовку. Настроение у всех было необычайно приподнятое. Никогда в тюрьме не было такого оживления. "Чем все это кончится?" -- думалось каждому. Несмотря на массу благоприятных факторов, трудно верилось в победу. Но все были уверены, что борьба будет трудной и, возможно, потребует от нас не одну жертву.

В ответ на голодовку Петрушка пустил в ход розги. Но эффект получился противоположный -- количество голодавших увеличивалось, а возмущение в городе варварскими методами усмирения стало всеобщим... от него все отвернулись, все в один голос стали его осуждать и чернить.

На маскараде в местном клубе, где обыкновенно собирались чиновники и интеллигенты и где, наверное, не мало было вчерашних знакомых Черлениовского, явилась маска: "Каторжная тюрьма". Костюм оригинальной маски состоял из серого арестантского халата, на руках и ногах маски были надеты кандалы. К костюму были пришиты пучки розог. Маска эта, конечно, немедленно была выведена полицией. Но что интересно: старшины клуба после долгих споров присудили первый приз именно этой крамольной маске. Когда об этом было объявлено собравшимся, разразились аплодисменты, длившиеся около получаса.

Морально это был конец Петрушки. Он засел в своей квартире и никуда за тюремную ограду не выходил, пока получил отпуск и тайком уехал в Петербург.

Вопрос об отставке Черлениовского был решен главным тюремным управлением. Там признали невозможным его дальнейшее пребывание в Пскове. Даже официальная "Россия" и та признала, что Черлениовского "по нашему общему мнению, надо перевести. Положение слишком тяжелое, и с этим приходится считаться".

"Псковская жизнь" давала ежедневно сведения о ходе голодовки, перепечатывавшиеся множеством других газет. Как писал потом проф. П. С. Коган, "весь цивилизованный мир был взволнован слухами о том, что происходило в Псковской каторжной тюрьме". Как раз в этот момент выступил В. Г. Короленко 10. Уже одно название его статьи -- "Истязательская оргия" -- приковывало к себе внимание читателей.

Блестяще использовав присланный нами материал, Владимир Галактионович нарисовал жуткую картину деяний Черлениовского.

"...В статье Базилевича были обрисованы "порядки", царящие в Псковской каторжной тюрьме, -- писал Короленко.-- То, что отчасти описал г. Базилевич, глухо доносилось и ранее из-за мрачных стен этой тюрьмы, и наконец ужасающий режим разразился "естественными" последствиями: сто пять человек объявили голодовку, а начальство приняло против этого акта отчаяния свои обычные меры".

Приведя несколько фактов из практики Петрушки и "ревизии" Хрулева, Короленко продолжал: "И вот после "ревизии" господина Хрулева сто пять человек решаются голодать, а тюремный начальник напутствует их... розгами... Жестокость всегда цинична!"

Короленко привел несколько высказываний правой псковской газеты "Правда"11, в которых редакция обвиняла Черлениовского "в жестокости и полной бессердечности".

"Итак, -- продолжал Короленко, -- весь Псков знал о том, что жестокость тюремной администрации давно вышла за пределы "разумной строгости", что в тюрьме с заключенными обращаются не как с людьми, а как "с тварями". Ужасы псковского застенка, просачиваясь сквозь его стены, возбуждали в городе осуждение и негодование... [...]

Теперь Псков является ареной захватывающей и потрясающей трагедии. 15 декабря в "Псковской жизни" писали, что "голодовка в тюрьме продолжается. Некоторые из голодающих проявляют большую слабость..." Этот ужас продолжает, значит, висеть над городом, объединяя общество в одном чувстве. Но что может сделать общество? Растерянная администрация предоставляет местной прессе кидать свои страшные обвинения... А в это время сто пять человек пытаются умереть, и тюремная администрация, быть может, опять стремится розгами возбудить в них охоту к жизни...

Верхотурье, Вятка, Пермь, Вологда, Зерентуй... 12 Теперь Псков! Что это за ужасная "автономия истязательства" за этими каторжными стенами!.."

Статья эта, напечатанная в "Речи" 18 декабря 1911 года, произвела огромное впечатление не только на родине. Десятки газет в России и многие за границей перепечатали ее целиком или частями. Перепечатала эту статью и "Псковская жизнь" 13. Псковского губернатора задела фраза о "растерянной администрации", и он оштрафовал газету еще раз на триста рублей за статью, легально напечатанную в столице. Этот штраф лишний раз показал, что губернатор действительно растерялся.

Несмотря на все ухищрения и угрозы администрации, голодовка продолжалась. При этом количество голодавших почти не уменьшалось. Люди держались стойко, чувствуя, насколько все это было важно перед лицом событий на воле[...] В этих условиях властям пришлось дать указания Черлениовскому прекратить голодовку ценой уступок, что тот и поспешил сделать. Он пришел в камеры голодавших и предложил заключить мир. К розгам он больше прибегать не будет. Соглашался и на некоторые другие уступки. Одно лишь он поставил условие -- разрешить ему наказать меня за нанесенную ему "личную обиду". При этом он подчеркнул, что речь идет, конечно, не о розгах. С моего согласия условия были приняты, и голодовка закончилась. Я был снова закован в кандалы на год.

Окончанию голодовки В. Г. Короленко посвятил вторую статью -- "Ликвидация псковской голодовки"14. Протестуя против штрафа, наложенного на "Псковскую жизнь", Владимир Галактионович утверждал, что "голодовка полуторых сот человек и единодушное разоблачение в печати" режима каторжной тюрьмы не могли не оказать влияния на изменение этого режима. "Тюремные стены как бы раскрылись, обнаруживая годами таившиеся за ними драмы... Свыше полуторых сот человек принялись голодать, Черлениовский принялся сечь "зачинщиков". До чего бы это могло дойти, если бы не газета... И даже бездушный закон нимало не потревожен. За что же было карать газету?"

Страстность В. Г. Короленко будила не только сочувствие к политической каторге. Она вызвала бурю ярости и ненависти к великому писателю в правящем лагере. Правительство прекрасно понимало роль, сыгранную В. Г. Короленко в этом событии. Превратить голодовку политических заключенных каторжной тюрьмы в большое общественно-политическое событие мог только он один. И капитулировать пришлось начальству, конечно, не перед нами, а перед той волной общественного негодования, которая последовала за разоблачением порядков, царивших в каторжных тюрьмах. Только этим и можно объяснить факт появления на страницах официального органа "Россия" статьи "Прокламационная литература", направленной против В. Г. Короленко и переполненной ложью и клеветой 15.

"Известный писатель В. Г. Короленко, -- писал г. Б. в рептильной газете, -- соблазненный успехом, который выпал на его долю в деле советника полтавского губернского правления Филонова, убитого революционным подпольем сейчас же после статьи г. Короленко, выступил в "Речи" со статьей против начальника Псковской каторжной тюрьмы полковника Черлениовского".

Цитируя приводимые В. Г. Короленко факты из деятельности Черлениовского, г. Б. указывает, что эти факты взяты из "революционной прокламации "Ко всем социалистическим партиям России и заграницы", и, следовательно, выступление Короленко -- это новая "попытка отстоять революционные задачи, попытка тем более возмутительная, что она сознательно ставит себе целью обмануть общественное мнение". В дальнейшем г. Б. голословно опровергает приводимые в печати факты и, главное, отрицает факт массового применения розог. "Утверждать, как это делает В. Короленко, -- пишет г. Б., -- что наказывали за отказ христосоваться с начальником тюрьмы, или, как сообщает революционная "анкета", за неправильно произнесенное слово "капуста"... утверждать это, значит, сознательно идти на обман. Ничего подобного никогда не было в действительности". И он заканчивает свою статью: "Ни одно из обвинений, предъявленных подпольной литературой, не оправдалось. Г. Короленко это знает".

На этот выпад казенного журналиста В. Г. Короленко ответил третьей статьей -- "О "России" и о революции" 16, в которой писал: "Официозному органу угодно было поставить меня в центре этой ужасной литературы и еще более ужасной революционной интриги..."

Перечислив источники, которые он цитировал в своей статье, Короленко отметил, что все это -- свидетельские показания, опубликованные в прессе. И в этих показаниях "речь идет о самом элементарном бесчеловечии... Это крик возмущения, и "официозу" было бы небесполезно научиться наконец отличать такие крики от революционных призывов".

"Однако, -- продолжал Короленко, -- раз уже "Россия" упомянула о "прокламации", которую якобы я воспроизвел буквально, то и мне приходится обратиться к этому документу. В нем политические заключенные говорят, что, "оторванные от родной стихии революционной борьбы"... изолированные не только от внешнего мира, но и друг от друга, они "теперь думали только об одном: об устранении всяких с своей стороны поводов для применения розог". Чувствуя приближение назревающей катастрофы, авторы просят17 по возможности сделать известным их заявление и перечисляют разные случаи беспричинных наказаний, которых мы здесь воспроизводить не станем"

"Так вот это и есть "революция"?.." -- спрашивал Короленко.

"Только революционеры могут восставать против бесцельных жестокостей... Так хочет нас уверить официозная "Россия" своими киваньями на революционные прокламации, мечтающие только... об "избежании розог"... На первый взгляд это может показаться своего рода "программой", и даже довольно удобной. Мечтали о республике -- пусть теперь помечтают о простом человеческом обращении без розог... Задачи "революции" сужены и отогнаны от настоящей политики в область элементарнейших вопросов. Да... Но зато посмотрите, как расширяется количество "революционеров".

И Короленко совершенно правильно указывал, что методы "России" создают впечатление, что всякий протест против зверств и беззаконий -- революция.

В заключение Владимир Галактионович коснулся вопроса об убийстве Филонова. "Россия", -- писал он,-- повторяет уже в третий раз эту низкую клевету, которой одно время были полны десятки "правых" газет..."18 Короленко напоминает, что судебное расследование доказало, что все, что "я писал в своем открытом письме, была правда, и ее только подтвердили показания свидетелей... Подтвердило ее и постановление суда... И если был голос, напоминавший о законе... то это был только мой голос".

Выступление против Короленко не ограничилось статьей в "России". Попытку опровергнуть сообщения Короленко, реабилитировать Петрушку сделало и главное тюремное управление, то есть тот же С. Хрулев. На основании закона о печати оно заставило газеты напечатать "опровержение", в котором он писал, что "при посещении Псковской каторжной тюрьмы им был констатирован отличный внешний общий и по хозяйственной части порядок...", что "применение начальником каторжной тюрьмы телесного наказания производилось подолгу службы и в пределах предоставленной ему законом власти". Все сообщения Короленко и вообще прогрессивных газет, утверждал Хрулев, "имели целью лишь возбуждение общественного мнения в пользу политических заключенных, в видах ослабления режима".

Итак, и Короленко и вся оппозиционная пресса поведали миру ложную информацию. Об этом писал С. Хрулев в своем "официальном опровержении". "Полковник Черлениовский если и не ангел, то во всяком случае безукоризненный служака". Это писалось Хрулевым для общественного мнения страны 19[...]

Потрясенный выступлениями печати, в особенности статьями В. Г. Короленко, Петрушка решил уйти из тюремного ведомства. Он обратился к товарищу министра внутренних дел Курлову с письмом, прося его о назначении полицмейстером. Вице-директор департамента полиции Харламов обратился к Хрулеву с письмом, спрашивая его мнения о Черлениовском и о действительных причинах его желания перейти в министерство внутренних дел.

13 февраля Хрулев "совершенно секретно" ответил Харламову: "Полковник Черлениовский за время своей службы в должности начальника Псковского исправительного отделения отличался безукоризненными нравственными качествами, примерным усердием в исполнении своих обязанностей... К сожалению, однако, полковник Черлениовский не обладает уравновешенным характером и в стремлении к поддержанию строгой дисциплины среди арестантов неоднократно, вопреки полученным от главного тюремного управления указаниям, подвергал телесному наказанию целые группы арестантов..."

Таким образом, в этом письме Хрулев полностью опровергает собственное официальное "опровержение", подтверждая обвинения В. Г. Короленко.

Департамент полиции все же сделал попытку выручить Петрушку. По приказу ген. Курлова Харламов обратился к губернаторам саратовскому, витебскому, казанскому и адмиралу Вирену в Кронштадт. В своих ответах губернаторы отказались от любезного предложения. Петрушка покорился и уехал в Кострому. Умер Черлениовский 13 апреля от паралича сердца. Как сообщил полковник Бабушкин департаменту полиции, "покойный прибыл в Кострому в угнетенном состоянии, непрестанно жаловался на несправедливый перевод его из Пскова". К этому Бабушкин прибавил: "Подозревать злоумышление нет данных". На этот раз обвинять В. Г. Короленко уж никак нельзя было.

Как ни бесновалась реакционная пресса, как ни лгала она об исходе голодовки, ее результаты сказались уже через месяц. 18 января 1912 года был издан секретный циркуляр главного тюремного управления о телесных наказаниях, находившийся в теснейшей связи с событиями в Псковском централе. "Телесные наказания,-- говорилось в нем, -- применяются к арестованным в случае совершения ими выдающихся проступков против тюремной дисциплины, причем по соображению не только с тяжестью вины арестанта, но и его личными особенностями, уровнем его образования и умственного развития, степенью его нравственной чувствительности". При этом циркуляр предлагал предварительно применять к провинившемуся арестанту другие меры исправления с предупреждением, что "в крайнем случае он будет подвергнут телесному наказанию".

Если здесь еще не было отмены розог, то ограничение этого института было налицо. В замаскированной форме политические каторжане были почти освобождены от телесных наказаний. Это, конечно, не значит, что над ними вообще прекратились издевательства. В распоряжении тюремной администрации осталось достаточное количество средств глумления, которыми она и пользовалась до революции 1917 года, когда каторга была уничтожена.

Таков был финал голодовки в Псковском централе. И тогда и впоследствии, обращаясь к борьбе 1911 года, мы с величайшим благоговением вспоминали имя Владимира Галактионовича Короленко.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается с сокращениями по рукописи, законченной в 1956 г. Первоначальный набросок под названием "Вечный протестант (Воспоминания политкаторжанина)" печатался в журнале "30 дней", 1929, No 12, стр. 88--89. См. также книгу Н. Ростова "За той стеной. Повесть о минувшем", М. 1934, стр. 155--159, 161, 178--180.

Ростов Наум Моисеевич (псевдоним Дона Моисеевича Беленького, 1884--1956) -- участник революционного движения, литературный работник. В апреле 1906 г. был арестован по делу Южно-Военного технического бюро РСДРП. Военным судом приговорен к десяти годам каторжных работ. Каторгу отбывал в Псковской каторжной тюрьме и Шлиссельбургской крепости. В ноябре 1916 г. был отправлен в Иркутскую губернию. Освобожден февральской революцией 1917 г. В советское время автор ряда статей и книг, главным образом по истории революционного движения.

1 В 1889 г. в Карийской каторжной тюрьме к политическим заключенным-- женщинам применялись розги. Была наказана Н. К. Сигида, давшая пощечину начальнику тюрьмы. После наказания она и ее подруги -- М. П. Ковалевская, М. В. Калюжная и Н. С. Смирницкая -- отравились. Отравились и несколько мужчин, среди них -- С. Н. Бобохов, оставивший записку: "Прощайте, братья! Страдайте, боритесь -- наше дело победит!"

2 В черновой рукописи автор назвал фамилию Анны -- Позамантир. В книге "За той стеной" (М. 1934, стр. 159) он назвал ее Бердичевской.

3 Имеется в виду книга Короленко "Бытовое явление (Заметки публициста о смертной казни)" (1910).

4 В. А. Мякотину принадлежит статья "О современной тюрьме и ссылке" (РБ, 1910, No 9), но в ней упоминания о порке шестнадцати заключенных в Псковской тюрьме нет.

5 Письмо Н. М. Ростова к В. Г. Короленко из Псковской каторжной тюрьмы хранится в архиве РБ в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. При включении его в настоящие воспоминания Н. Ростов сделал в нем небольшие купюры и произвел незначительную стилистическую правку.

6 Статья В. Базилевича "В Псковской каторжной тюрьме" была напечатана в газ. "Речь", 1911, No 345, 16 декабря.

7 В конце ноября 1910 г. вновь назначенный начальник каторжной тюрьмы Горного Зерентуя Высоцкий стал применять телесные наказания к политическим заключенным. В знак протеста несколько заключенных кончили жизнь самоубийством. Среди них был Егор Сазонов, умерший 27 ноября 1910 г. 18 августа 1911 г. в Высоцкого стрелял Б. И. Лагунов.

8 Воззвание "Ко всем социалистическим партиям России и заграницы от группы политических социалистов Псковского централа" полностью опубликовано в журн. "Каторга и ссылка", 1930, No 10(71), стр. 150--155.

9 В газете "Псковская жизнь", 1911, No 527, 17 декабря, была напечатана под названием "Статистика ужасов" часть статьи В. Базилевича, опубликованной в газ. "Речь",

10 Статья В. Г. Короленко "Истязательская оргия" появилась в газ. "Речь", 1911, No 347, 18 декабря.

11 Короленко цитировал статью "По поводу порядков в нашей каторжной тюрьме", помещенную в реакционной газ. "Правда" (Псков), 1911, No 82, 14 декабря.

12 Короленко перечисляет тюрьмы тех городов, в которых незадолго до событий в Псковской каторжной тюрьме произошли острые столкновения политических заключенных с тюремной администрацией.

13 Статья Короленко "Истязательская оргия" не была перепечатана в газете "Псковская, жизнь". В No 529, от 22 декабря, этой газеты, в отделе "Хроника", была опубликована заметка "Печать о псковской каторге", в которой сообщалось о статье Короленко.

14 Напечатана в газете "Речь", 1911, No 351, 22 декабря.

15 Статья Б. "Прокламационная литература", напечатанная в газ. "Россия" (Пб.), 1911, No 1872, 21 декабря, была направлена, главным образом, против статьи Короленко "Истязательская оргия". Один из бывших заключенных Псковского централа М. И. Генкин в своей работе "Голодовка псковских политкаторжан и В. Г. Короленко" высказывает предположение, что автор статьи в "России" -- помощник нач-ка Главного тюремного управления М. Боровитинов ("Каторга и ссылка", 1931, No 11--12, стр. 152).

16 Эта статья Короленко напечатана в газ. "Речь", 1911, No 353, 24 декабря.

17 Авторы обращения "Ко всем социалистическим партиям..." (см. примеч. 8 на стр. 608).

18 Реакционная пресса клеветнически обвиняла Короленко в подстрекательстве к убийству Ф. В. Филонова (см. стр. 331--333, 342--344 наст. изд.).

19 Опровержение "От главного тюремного управления", подписанное (О. Б.), то есть Осведомительное бюро, опубликовано в газете "Россия", 1911, 31 декабря, стр. 3 (тогда же напечатано в газете "Речь" и других газетах).