Рачинский Сергей Александрович - Сельская школа

С. А. Рачинский

Сельская школа (1881 г.)

"Хрестоматия по истории педагогики"

Под ред. С.А.Каменева, сост. Н.А.Желваков, М., 1936 г.

Публикуется с небольшими сокращениями.

I. Своеобразие сельской школы в России

Скажу прежде всего несколько слов об особенностях, присущих, в силу вещей, нашей сельской школе, насколько они начинают выясняться за краткий период ее существования.

Читая наши педагогические руководства, прислушиваясь к толкам печати, беседуя о школах с представителями нашей интеллигенции, постоянно чувствуешь, что речь идет не о той сельской школе, в которой приходится нам трудиться, но о сельской школе вообще, о какой-то схеме, заимствованной из наблюдений над школами иностранными, преимущественно немецкими. Но та школа, которая возникает на наших глазах среди народа, глубоко отличающегося от всех прочих своим прошлым, своим религиозным и племенным характером, своим общественным составом, -- среди обстоятельств, беспримерных в истории, -- с этой схемою имеет очень мало общего. Постараюсь указать на самые резкие из ее отличительных особенностей.

В противоположность школам западным наша сельская школа возникает при весьма слабом участии духовенства {"Заметки" появились впервые до возникновения церковно-приходских школ.}при глубоком равнодушии образованных классов и правительственных органов, из потребности безграмотного населения дать своим детям известное образование. В этом ее слабость, в этом и ее сила, в этом ключ к объяснению всех прискорбных и отрадных явлений в жизни наших сельских школ.

Из этого порядка вещей прямо следует, что преподавание в сельских школах не может иметь никакого направления, кроме данного теми же безграмотными родителями, что за ними не может быть иного контроля, кроме контроля тех же родителей.

То, что я говорю, многим покажется чудовищным парадоксом. Наши сельские школы находятся под четверным контролем: дирекций народных училищ, епархиального начальства (через благочинных и особо назначаемых надзирателей), училищных советов и местной полиции. Кажется, на недостаток направляющих и контролирующих сил жаловаться нечего. Но чем же на деле выражается вся эта роскошь надзора и контроля?

Директоры и инспекторы народных училищ не пользуются сочувствием нашей печати. Она преисполнена самыми резкими нападками на их бездействие или на ложное направление их деятельности. Нет сомнения, что в этих должностях человек неблагонамеренный может принести много вреда. Но принести пользу человек благонамеренный (а таковы все члены инспекций, с которыми меня сводила судьба) положительно не может. Все зимнее время этих почтенных чиновников поглощено составлением многосложных отчетов (за гражданский год), а летом, как известно, все школы закрыты. Этот порядок вещей, с одной стороны, не дает инспекторам физической возможности посетить те сотни школ, разбросанные на сотни верст, которые состоят в их ведении, с другой, -- ведет к составлению отчетов из неверных цифр (ибо по каждой школе числятся и ученики, окончившие курс весною и поступившие осенью).

Участие училищных советов в школьном деле, в громадном большинстве случаев, ограничивается ходатайством перед земством об отпуске денежных сумм, огульным распределением их пэ наличным школам и назначением членов для присутствования на экзаменах.

Благочинные и специальные надзиратели за преподаванием закона божия посещают школы нехотя и только для исполнения формальности. Полицейские чины, по свойственному русскому человеку здравому смыслу, вовсе не вмешиваются в школьное дело, в коем они ничего не смыслят.

И при всем том число школ растет, уровень их медленно поднимается, и, что бы ни говорили алармисты, они не только остаются нетронутыми нигилистической пропагандой, но приобретают все более религиозный, церковный характер, и центральным предметом преподавания все более становится в них -- закон божий, тот самый закон божий, от преподавания которого, в большинстве случаев, упорно отказываются священники или который по молчаливому согласию они предоставляют учителю!

О тех отрадных исключениях, которые представляют школы с ревностным к делу народного образования законоучителем, -- и говорить нечего.

Результат этот тем более замечателен, что все, поводимому, при возникновении наших сельских школ клонило их в направление противоположное: равнодушие к ним духовенства, краткое увлечение ими (перешедшее затем в совершенное охлаждение) местной интеллигенции, отношение к ним министерства, наконец, -- естественное стремление элементов противообщественных, антирелигиозных овладеть этой возникающей школой. О равнодушии духовенства распространяться теперь не стану: на эту тему писано много, с явным впрочем злорадным преувеличением. Отношение нашей интеллигенции к религиозному элементу в школе известно: она допускает его лишь ради соблюдения каких-то консервативных приличий или как уступку невежественным требованиям простонародья, -- и это лицемерное отношение к нему вреднее прямого гонения. Что касается министерства, то его постановления, циркуляры, инструкции преисполнены выражениями неустанной заботливости о процветании религиозного элемента в школах всех возможных наименований. Но во всем этом мало искренности. Стоит только вспомнить то приниженное положение, которое отведено преподаванию закона божия в средних учебных заведениях. Относительно сельских школ стоит только заглянуть в "Каталог книг для употребления в сельских школах", изданный министерством в 1875 г. (Вышло ли новое издание -- мне неизвестно, во всяком случае по школам оно не разослано.) Следует заметить, что всякая книга, не входящая в этот каталог (распадающийся на списки книг рекомендованных, одобренных и допущенных), безусловно запрещена {Соблюдение этого запрещения, как известно, обеспечивается особыми мерами, которые были бы крайне стеснительны для школ, если бы существовала какая-либо возможность привести их в действие.}. Поверит ли мне читатель, если я скажу ему, что в этом каталоге не значится ни "Часослова", ни "Псалтыри", ни "Ветхого завета"! "Новый завет" -- "одобрен", но не "рекомендован"... Всякому, конечно, известно, что без "Часослова" и "Псалтыри" сельская школа у нас немыслима, что "Ветхий завет" во всякой школе необходим. Тем не менее употребление этих книг в школах оказывается "безусловно запрещенным" со стороны министерства. Наконец, всем понятно, что нигилистический поход в народ, в программу коего, между прочим, входило и отравление сельской школы, окончился полнейшей неудачей.

Каким же путем совершается это воздействие оффициально бесправного, безграмотного, повидимому, совершенно некомпетентного населения на дело, в коем в сущности оно одно искренне заинтересовано? Медленным, почти бессознательным, но упорным давлением снизу, пассивным сопротивлением всему, не подходящему к народному понятию о школе, выживанием негодных учителей, поощрением удовлетворяющих народным нуждам, неотразимым влиянием учащихся на учащих.

Само собой разумеется, что этим преобладанием здорового, но темного, еще мало осмысленного влияния на наши сельские школы, рядом с их несомненной жизненностью, обусловливаются многие их слабости и недостатки, устранимые только временем. Наше дело зиждется неустанным трудом поколений и не может созреть в краткий период человеческой жизни...

Этот религиозный, церковный характер, налагаемый на нашу школу Силой вещей, обусловливает другую его резкую особенность -- учебную программу, отличающуюся от учебных программ всех школ иноземных.

Кроме всех предметов, преподавание которых желательно или нужно во всякой сельской школе, польза и необходимость которых еще смутно сознается нашим безграмотным населением, русская сельская школа уже теперь обязана сообщать своим питомцам знание церковно-славянского языка.

Не могу достаточно настаивать на громадном значении этого обстоятельства, на неоцененном преимуществе, которое оно дает русской сельской школе над всеми прочими. Обязательное изучение языка мертвого, обособленного от отечественного целым рядом синтаксических и этимологических форм, а между тем столь к нему близкого, что изучение его вполне доступно на первых ступенях грамотности, -- это такой педагогический клад, которым не обладает ни одна сельская школа в мире. Это изучение, составляя само по себе превосходную умственную гимнастику, придает жизнь и смысл изучению языка русского, придает незыблемую прочность приобретенной в школе грамотности. Действительно, по условиям нашего сельского быта, по бедности и малодоступности нашей светской литературы, для грамотного крестьянина не существует иного постоянного упражнения в грамотности, кроме чтения псалтыри по покойникам и участия в богослужении. Светских книг, доступных и полезных крестьянину, у нас слишком мало, и они попадаются ему редко. Между тем, неисчерпаемые богатства нашего богослужебного круга, -- этого сокровища поэзии, нравственного и догматического поучения, наряду с священным писанием и житиями святых, -- дают постоянную пищу уму, воображению, нравственной жажде нашего грамотного крестьянина, поддерживают в нем способность к тому серьезному чтению, которое одно полезно и желательно. Вот почему, между прочим, лишь те школы, которые устроены при церквах, плодят у нас истинных грамотеев.

Подобная роль, и по тем же причинам, предстоят в будущем в наших сельских школах изучению пения (церковного). Вернусь к нему впоследствии.

Мне остается указать на третью особенность наших сельских школ (северной полосы) -- особенность, обусловленную причинами чисто внешними, но имеющую на ее внутреннюю жизнь неизмеримое влияние.

Особенность эта заключается в следующем. Девять десятых из учеников наших сельских школ не ходят в школу, а живут в ней. Деревни наши так разбросаны, ученики наши так малы и так плохо одеты, что лишь из одной, много из двух, трех деревень они могут ходить ежедневно в школу. Все живущие в деревнях более отдаленных приходят на целую неделю, с запасом хлеба, целый день сидят в школе или толкутся около нее, ночуют где попало -- в классе, церковной сторожке; более зажиточные -- в особо нанятых квартирах: у причетников и т. д. Школы, при которых устроено для учеников особое помещение или даже правильное общежитие, составляют весьма редкое исключение.

Нельзя не обратить достаточного внимания на эту особенность наших северных сельских школ. Во-первых, она объясняет то нежелание родителей посылать детей в школу, в котором так часто, и совершенно напрасно, упрекают наших крестьян. Всякий отец, всякая мать согласится, что нужно очень сильное желание дать своим детям посильное образование, большая уверенность в пользе этого образования, чтобы при таких условиях посылать своих детей в школу. Помещение детей к живущим поблизости от школы часто сопряжено с немалыми хлопотами и издержками. Эти хлопоты и издержки могут быть значительно уменьшены при устройстве в самой школе приличного помещения, при разумной инициативе священника или учителя, берущего на себя организацию правильного общежития. Но подобные общежития пока обязательными сделать нельзя, их распространение будет делом времени и опыта. Всего этого не следовало бы забывать нашим ревнителям обязательного и дарового обучения. Даровое обучение пока обходится у нас очень дорого.

Это исключительное положение наших сельских школ имеет громадное влияние на всю постановку нашего школьного дела. Оно дает родителям право быть чрезвычайно требовательными к учению, достающемуся ценою столь явных неудобств; оно возлагает на школу разные виды ответственности, о которых не может быть речи в школах Западной Европы и южной России. Оно, по силе вещей, превращает сельскую школу из учебного заведения в воспитательное. Школа захватывает всю жизнь ребенка и становится великой силой, налагающей на него неизгладимую печать. Какую? Это зависит от духа школы, от ее организации, от лиц, ею управляющих.

Само собой разумеется, что это обстоятельство имеет также решающее влияние на самый план преподавания, на его способы и методы. Вопрос уже не в том, как разумно распределить занятия в течение четырех, пяти часов учения, а в том, как разумно занять весь день ребенка. Счастлива та школа, которая имеет лампу, освещающую длинные зимние вечера, в которой ребята не вынуждены с трех часов пополудни сидеть в потемках или читать при свете догорающей печки. Но нелегка задача учителя, который берет на себя исполнить свои обязанности до конца, дополнить свои дневные уроки вечерними занятиями, без которых не имеет смысла жизнь несчастных школьников, оторванных от семьи, пользующихся учением лишь в течение двух-трех зим, от Покрова до светлого праздника. Сказанного, полагаю я, достаточно, чтобы убедить читателя в коренном своеобразии русской сельской школы. Задачи ее труднее, шире, чем задачи какой-либо сельской школы в мире. Чтобы стать нз высоту этих задач, ей предстоит выработать себе особый тип учебный и нравственный, которому нет образца в школах западноевропейских. Да хранит ее бог на первых неверных шагах ее трудного существования. В ней кроется зародыш великого блага или великого зла...

II. Кому руководить сельской школой

Наши учительские семинарии наполняются, с одной стороны, молодыми крестьянами, окончившими курс в двухклассных сельских училищах, с другой -- юношами из всех прочих сословий. Причины, побуждающие их поступать в эти заведения, разнообразны, но лишь в редких случаях между ними играет видную роль сознательное желание поступающего посвятить себя учительскому званию. Преобладающим мотивом со стороны родителей-крестьян является тут смутное желание вывести своих детей в господа; со стороны родителей других сословий -- вполне сознательное желание избавить своих детей от воинской повинности и доставить им три года казенного содержания и учения, а затем -- казенное место. Желающих поступить в учительские семинарии всегда больше, чем можно их принять.

Эти юноши в течение трех лет проходят тот многосложный курс учения, программа которого подробно изложена на страницах "Руси", в статье г. Николаевского. Самое поверхностное усвоение такого курса в столь краткое время стоит не малого труда. О серьезном, действительном усвоении не может быть и речи. Особенно печально отражается это несоответствие между содержанием курса и его продолжительностью на усвоении самых основных предметов -- русского и математики. Но кроме массы отрывочных полузнаний воспитанники учительской семинарии приобретают в ней еще нечто другое.

Крестьянского парня, проведшего в ней три года, невозможно узнать. Общество юношей иных сословий, немецкое платье, французские танцы, быстрое усвоение всех внешних признаков образованности, столь соблазнительное для впечатлительной, художественно-подражательной русской натуры, неизбежно и бесповоротно переводят его в разряд господ (в крестьянском смысле этого слова). Он вполне отпадает от крестьянской среды и, поступивши на место вдали от своей родины, прямо примыкает к среднему слою сельского общества, состоящему из духовенства, небогатых помещиков, кабатчиков и деревенских кулаков. В этом кругу он является образованным, всюду желанным и приглашаемым кавалером, затмевающим недоучившихся барчуков и тяжеловатых, робких воспитанников духовных семинарий. Его преподавание по новым методам, имеющим свои достоинства, но мало отношения к потребностям сельской школы, строгий порядок и благообразие, водворенное им в училище, приводят в восхищение местную интеллигенцию, обеспечивают ему одобрение вечно торопящегося учебного начальства.

Между тем, столь выгодное общественное положение, укрепляющее его в высоком мнении о себе, вынесенном из семинарии, имеет свою весьма существенную оборотную сторону: скудость материальных средств -- повсеместную принадлежность нашей сельской школы. Его жалование, превышающее жалование прочих учителей (воспитанникам семинарий достаются лучшие места), все-таки слишком мало, и на улучшение в этом отношении не имеется надежд. Это жалованье, при полубарском его образе жизни, не дает ему возможности откладывать на черный день, не дает права рассчитывать на женитьбу в том кругу, в котором он вращается. Отсюда быстро развивающееся недовольство своим положением, желание улучшить его во чтобы то ни стало. Первым, ближайшим выходом является поступление в учительский институт, сулящее впереди лучше обеспеченное место городского учителя, сопричисление к служебному чиноначалию, возможность безграничной карьеры... Но всем воспитанникам учительских семинарий нет возможности поступать в учительские институты; это -- удел немногих счастливцев. Остальные вынуждены искать иного выхода и рано или поздно его находят. Бойкий и грамотный молодой человек, примкнувший к среде господ или купцов, всегда найдет себе положение менее тягостное, чем положение сельского учителя, с вознаграждением не в пример большим. Внешний лоск, приобретаемый в учительских семинариях, несомненно приносит пользу их воспитанникам, но не учебному делу.

Конечно, есть исключения.. Есть воспитанники учительских семинарий, с любовью погружающиеся в свое дело и поэтому довольствующиеся его скромной обстановкой, тщательно пополняющие собственным трудом пробелы, оставленные в их образовании учительской семинарией, вырабатывающие из себя превосходных, прочных сельских учителей. Но такие молодые люди поступают в семинарию лишь случайно. Поступление в нее определяется в весьма раннем возрасте.

Двухклассные сельские училища, главные, почти единственные рассадники семинаристов из крестьян (а они должны считаться нормальными воспитанниками семинарии), не имеют права оставлять при себе для приготовления в эти заведения мальчиков старше 16 лет. В эти лета угадать призвание трудно, -- да и некому на это обратить внимание.

Все это в высшей степени ненормально и должно измениться... Но не хочу прерывать мою характеристику настоящего предположениями о будущем.

Всем известно, что кроме наших официальных, регистрированных училищ, находящихся под номинальным контролем разных лиц и учреждений, у нас существует сельская школа, ускользающая от всякого контроля {С 1891 г. школы грамоты подчинены надзору духовенства.-- Н. Ж.}, от всякой статистики, школа предшествовавшая учреждению наших правильных училищ и продолжающая действовать наряду с ними. Эта чисто деревенская школа заключается в найме жителями какой-либо деревни грамотея, переходящего из дома в дом и обучающего детей этой деревни. Школы этого рода, на которые до сих пор смотрели с пренебрежением, почти враждебно наши ревнители просвещения, начинают обращать на себя то внимание, которое они вполне заслуживают. Слышатся даже голоса, указывающие на них, как на единственную нормальную форму сельской школы в России.

Не впадая в эту крайность, мы должны признать, что эти самородные школы сильно способствуют распространению грамотности в России, той элементарной, но прочной грамотности церковного характера, которая соответствует пробуждающейся потребности наших крестьян в образовании. Они имеют пред школами волостными и приходскими то громадное бытовое преимущество, что не отрывают своих учеников от семьи. Они, что бы ни говорили наши записные педагоги, составляют могучее подспорье правильной школе, облегчая ее труд, сокращая в ней срок учения.

Но было бы ошибочно думать, что они могут вполне заменить эту правильную школу. Это видно уже из того, что везде, где существует действительно хорошая волостная или приходская школа, деревенские школы в ее окрестностях исчезают. Но исчезают они, я в этом убежден, только для того, чтобы в ближайшем будущем возродиться в новом, улучшенном виде. На место разных проходимцев, занимающихся теперь ремеслом обучения ребят, станут грамотные крестьяне тех же деревень, ученики приходской школы, действующие в ее духе и под ее руководством. Они составляют нечто вроде параллельных классов низших отделений этой школы, подчас и старших. Лишь этим путем, как я постараюсь показать ниже, может быть достигнуто, в северной и средней полосе России поголовное обучение крестьянских детей грамоте. Мысль эта -- не новая. Она уже была выражена, с полной отчетливостью и ясностью, графом Л. Н. Толстым в его замечательной брошюре о народном образовании. Ту же мысль, не в столь определенной форме, высказы вал и покойный Ф. М. Достоевский.

Но и в теперешнем их состоянии эти деревенские школки заслуживают сочувствия и поощрения. Их, часто весьма плохие, учителя, имея дело с небольшим числом учеников, вынужденные постоянным контролем родителей к усиленной деятельности, по этому самому достигают результатов замечательных, по какому бы методу они ни вели свое преподавание. Встречаются между ними и люди весьма умные и талантливые, доведенные пьянством и распутством до скитальческой жизни. Само собой разумеется, что пример их не полезен детям, не способен внушить родителям высокое мнение о благах образования. Но зато всякое опасение какой-либо неблагонадежности, политической или религиозной, тут невозможно: контроль имеется полный, единственный действительно существующий в России...

Таковы учителя, которыми ныне располагает наша сельская школа. Читатель видит, что они оставляют желать многого, что тип русского сельского учителя еще далеко не выработался. Тем не менее, уже теперь исключительные условия нашей сельской школы налагают на ее учителя особый отпечаток. Если он человек по личным качествам достойный своего звания, если это звание не есть только ремесло, навязанное ему случайными обстоятельствами,-- он неминуемо берет на себя нелегкий труд приладиться к этим тяжким своеобразным условиям, чтобы извлечь из них какую-либо пользу для своих учеников. Эти ученики поручены ему на краткий срок, но зато они у него под руками с утра до вечера. Чтобы добиться какого-либо результата, он волей-неволей должен умножить число классных занятий или придумать для детей полезные занятия вне классов. Отношения его к ученикам становятся живее, ближе, чем в школе, действующей только в определенные часы. Сила вещей заставляет его заботиться о многом другом, кроме успехов этих учеников в арифметике и чистописании. Его затягивает дело по самой своей жизненной сложности, и он привязывается к нему навсегда, если он склонен к нему достаточно, чтобы не отказаться от него после нескольких лет настойчивого, слабо вознаграждаемого труда.

Но одним учителем не исчерпываются учебные силы школы. Рядом с ним, во всякой школе, заслуживающей название нормальной, действует законоучитель-священник. Читателю тотчас приходят на ум повторяемые на все лады и, к сожалению, отчасти справедливые упреки нашему сельскому духовенству за его якобы полное равнодушие к делу сельской школы. Да, эти упреки справедливы, но они преувеличены.

...Но самому свойству нашей сельской школы,- священник, принимающий к сердцу ее преуспеяние, приобретает в ней круг деятельности несравненно более широкий, чем простое преподавание закона божия. Он разделяет или берет на себя труды учителя по преподаванию церковно-славянского языка. Обладая, в огромном большинстве случаев, несравненно более солидными и обширными познаниями, чем учитель, он имеет благотворное влияние и на все прочие отрасли преподавания: ибо, если он искренно предан школьному делу, он человек непритязательный и скромный, как все наши хорошие священники, щадящий самолюбие своего младшего товарища.

Но еще важнее воспитательное влияние священника на школу. Урок закона божия, этот любимый урок наших учеников, исходя из уст любимого священника, учащего своей жизнью, приобретает громадную силу, помимо тех элементарных сведений, которые в нем сообщаются. Священник, и вне классов следящий за жизнью учеников, оторванных от семьи, приходящий в их бедные жилища на утреннюю и вечернюю молитву, входящий в их маленькие горести, в их горькие нужды,-- делает больше и лучше, чем самый искусный преподаватель. Он придает смысл этой насильственной жизни детей вдали от родного дома, под сенью церкви. Он завязывает с своей паствой те неразрывные связи, которые одни дают прочность и действенную силу его школьным поучениям. Хороший священник -- душа школы; школа -- якорь спасения для священника {Типичные для Рачинского реакционные рассуждения о "пользе" духовенства и религии в народном образовании. -- Н. Ж. }.

ИЗ ПРАКТИКИ ШКОЛЫ В С. ТАТЕВЕ (1890 г.)

Почти ежегодно февраль приносит нам несколько недель несравненной тишины и ясности. По ночам мороз силен, посреди дня с крыш струятся блестящие капли, и падают, звеня, алмазные сосульки. По утрам зимнее марево причудливо изменяет очертания синеющей дали. По вечерам Венера горит столь ярко, что деревья бросают на снег явственные тени; пепельный диск луны ясно дополняет ее сияющий серп; долго на западном небе таинственно мерцает слабое, косое пламя зодиакального света.

И почти ежегодно с этими ясными днями совпадает первая неделя великого поста. На этой неделе школа говеет, ибо в прочие недели поста священник слишком обременен множеством говеющих. Службы этой недели совершаются учениками, без участия причетника, и приготовления к ним занимают нас в начале всякого нового года.

Из этих служб самая характерная -- так называемые мефимоны, т. е. великое повечерие со вставленным в него чтением великого канона Андрея Критского. Служба эта повторяется четыре дня сряду и задает тон всему церковному строю семи недель, в нашей глуши еще сохранивших свой строгий живительный облик.

На последние дни масляницы ребята распускаются по домам. Собираются они вновь в школу в чистый понедельник. Не все поспевают к началу уроков. Живущие далеко опаздывают, более по вине родителей, чем по собственной. Впрочем, к обеду все бывают в сборе. Присоединяются к нам и некоторые из бывших учеников, басы и тенора нашего хора.

После обеда бывает спевка, на коей неизменно оказывается, что альтики хрипят, что дискантики плохо берут свои верхние ноты вследствие масляничной беготни и крика на морозном воздухе. Но мало-помалу голоса слаживаются, и давно заученные напевы звучат с достаточною стройностью.

В четвертом часу один из старших мальчиков посылается произвести уставные двенадцать ударов в колокол; ибо удары эти должны быть весьма редки (между каждыми двумя ударами полагается прочесть псалом 50-й), -- церковный же сторож одержим неизлечимою торопливостью, и благовест его сбивается на набат.

Яркие лучи уже низкого солнца заливают площадку, отделяющую церковь от школы. В холодноватой церкви, чисто вымытой, тихо и светло. Народу на службу собирается весьма мало. Мефимоны в наших сельских церквах никогда не исполняются, а привычка посещать церковь в известные дни создается веками. Школьная братия становится не на тесный клирос, а посреди церкви, перед приготовленным для чтения великого канона аналоем...

...Мы возвращаемся в школу. На дворе уже темно и морозно. Но колокольня церкви еще белеет на синеющем небе, озаренная последними отблесками потухающей зари. Краткость дня не позволяет исполнять в точности указания Типикона: "Подобает же экклесиарху и сие смотрети прилежно, да когда повечерия отпускают, быти знамению дне, сиречь прежде сомрака".

В школе тотчас раздается жужжание завтрашних чтецов, повторяющих порученные им псалмы и молитвы. Перед ранним ужином еще повторяются те песнопения, которые на службе прошли слабо. В девять часов уже окончена вечерняя молитва, и малые ребята, утомленные службою и резким февральским воздухом, быстро засыпают. Лишь некоторые из старших еще сидят в затихшем классе под лампою, за часословом и псалтирью...

("Сельская школа", по изданию 1902 г.)