Книговод

От Таити до Буэнос-Айреса

Вышеславцев Алексей Владимирович


   

ОТЪ ТАИТИ ДО БУЭНОСЪ-АЙРЕСА

Магеллановъ проливъ. Монтевидео. Буэносъ-Айресъ. Опять Монтевидео.

I.

   Мы оставили берега Таити 15 го февраля, и, направляясь сначала къ югу, а потомъ къ востоку, на тридцатый день достигли Магелланова пролива. Еслибъ я былъ въ состояніи передать всѣ свѣтлые и черные дни этого перехода, то, конечно, постарался бы быть точнымъ въ своемъ описаніи; день за днемъ отмѣчалъ бы я наше плаваніе, перенося ярко-выставленными картинами воображеніе читателя на палубу нашего маленькаго клипера; нарисовалъ бы его и во время "свѣжей" погоды, которую на землѣ называютъ бурею, когда судно лежитъ на боку, волны перебрасываются черезъ бортъ и снасти визжатъ;-- и во время хорошихъ минутъ, когда солнце обсушиваетъ намокшее вчера платье, и легкій вѣтерокъ надуваетъ и расправляетъ смятый рифами парусъ. Но если я когда сожалѣлъ о своемъ безсиліи въ описательномъ родѣ, такъ это въ то утро, когда мы приближались къ Магелланову проливу. Еще съ ночи "засвѣжѣло"; по безпорядочному небу быстро неслись грозныя, черныя тучи, и съ ними находили порывы; шелъ дождь, снѣгъ и градъ. Утромъ (15 марта), сквозь густой туманъ, замѣтили неясные признаки берега: это были Евангелисты, отдѣльно разбросанные, высокіе камни; скоро открылся и мысъ Пилларя (Пиластръ), стоящій на стражѣ пролива. Мы "спустились" и полетѣли попутнымъ штормомъ въ узкое пространство между утесистыхъ береговъ, оставляя за собою бунтующій, разгулявшійся океанъ. Временами темнѣло отъ наступавшихъ тучъ, но, какъ быстро налетали онѣ, такъ же быстро и проносились; тогда солнце ярко освѣщало гряды зеленыхъ валовъ, съ ихъ молочными, бурлящими гребнями, и мрачную, отвѣсную скалу Пилларъ, о которую разбивалась вся наступательная сила океана, высокимъ буруномъ, разлетавшимся милліонами брызгъ.
   Входъ во время шторма въ проливъ производилъ странное впечатлѣніе и наводилъ на сравненіе съ другими бурями.
   Вообразите себѣ площадь, на которой бушуетъ революція. Разъяренныя толпы народа въ злобѣ бросаются на другія толпы, уничтожая все встрѣчаемое, среди воплей, плача и стоновъ. И вдругъ съ этой площади вы попадаете въ мрачное подземелье, оставленное инквизиціею, гдѣ на мрачныхъ, отсырѣвшихъ стѣнахъ еще замѣтны изображенія разныхъ пытокъ, и мѣстами виднѣются бѣлѣющія кости и заржавленныя орудія... Хотя вы и укрылись отъ свирѣпой толпы, но до васъ долетаютъ еще вопли ужаса и отчаянія, которымъ вторитъ эхо мрачнаго подземелья, и вы содрогаетесь въ вашемъ убѣжищѣ, которое вмѣстѣ говоритъ и о прошедшихъ ужасахъ; никто не догадался уничтожить слѣды жившихъ здѣсь мучителей. Площадь,-- это разсвирѣпѣвшій океанъ; подземелье, гдѣ еще отзываются его бури -- Магеллановъ проливъ...
   Прежніе мореплаватели, вѣроятно, бывали подъ тѣмъ же впечатлѣніемъ, входя въ этотъ мрачный проливъ, что можно заключить изъ названій, которыя они давали здѣшнимъ островамъ и бухтамъ: тутъ есть Апостолы, Евангелисты, заливъ Mercy (Милосердіе, God have mercy upon us!), Desolation, и пр.
   За то рѣдко удавалось намъ видѣть болѣе эффектную морскую сцену. Всѣ тоны Айвазовскаго или Жозефа Верне, которые брали они у бури и грознаго неба, для приданія картинамъ своимъ эффекта, разыгрывались здѣсь fortissimo и болѣе великимъ художникомъ. И страшно бушующія волны, и водопадъ яркихъ лучей солнца, хлынувшихъ изъ-за черной тучи, низвергающей въ это время снѣгъ и градъ, и дикія скалы, подставившія вѣковую броню свою ярости океана, и передъ всѣмъ этимъ ничтожный клиперъ нашъ, изчезающій подъ массою воды, которая ежеминутно вливается на палубу,-- все это представляло безконечное множество поэтическихъ оттѣнковъ и разныхъ эффектныхъ положеній... Крѣпя парусъ за парусомъ, мы остались подъ одними снастями и шли до десяти узловъ; слѣва Евангелисты уходили отъ насъ, закутываясь въ туманныя и мрачныя ризы; справа высилась гранитная стѣна, берегъ Desolation, начинавшійся мысомъ Пилларъ; выступающіе пилястры сѣдыхъ скалъ бороздились черными трещинами; только мѣстами рѣзкіе углы камня смягчались мхомъ и прилѣпившимся къ нему приземистымъ растеніемъ. Брызги отъ волнъ высоко поднимались къ горамъ, какъ будто волны желали набросить на ихъ мертвыя, неподвижныя фигуры свой прозрачный саванъ. Сколько вѣковъ продолжается здѣсь эта игра или эта борьба моря съ каменнымъ великаномъ!...
   Недалеко была и бухта Милосердія, которую можно было узнать по находящимся вблизи ея тремъ камнямъ. Она образована небольшимъ углубленіемъ той же стѣны; нѣсколько острововъ и выступившія впередъ скалы защищаютъ ее отъ волненія; за то вѣтеръ, достигая до бухты черезъ нѣсколько ущелій, пріобрѣтаетъ въ нихъ еще больше силы и стремительности. Мы бросили якорь, поздравивъ себя съ окончаніемъ перехода Тихимъ Океаномъ.
   Скалы спускались въ бухту уступами, какъ исполинскія ступени сказочной лѣстницы; во многихъ мѣстахъ съ этихъ уступовъ падали каскады, то живописно расплываясь широкою струею, то тонкою металлическою нитью прорѣзывая себѣ путь на темномъ фонѣ чернѣющей трещины. Внизу, у самаго берега, росло нѣсколько деревьевъ; но вѣтромъ и прибоемъ такъ прижало ихъ къ скаламъ, что они какъ будто сторонились и хотѣли дать кому-нибудь дорогу. Въ ущельяхъ скалы громоздились въ дикой перспективѣ, плавая въ туманѣ темнаго облака, пробиравшагося по ихъ обрывамъ; каждое такое облако, вырвавшись изъ ущелья, вихремъ летѣло по заливу, бороздя его поверхность рябью и волненіемъ, обхватывало стоявшее судно, обдавая его дождемъ и снѣгомъ, сотрясая натянутыми цѣпями, свистя Соловьемъ-разбойникомъ въ снастяхъ и облакахъ, и летѣло далѣе... Къ довершенію удовольствія, якоря наши легли на каменную плиту, которая встрѣтила ихъ также холодно и недружелюбно, какъ бухта насъ самихъ; не было ни илу, ни песку, за что бы уцѣпиться, и потому при малѣйшемъ порывѣ вѣтра насъ дрейфовало.
   Бухта Милосердія удивительно хороша какъ декорація. Еслибы нужно было представить самое дикое и ужасное мѣсто, "куда воронъ костей не заноситъ," куда ни звѣрь, ни птица, никакое другое животное не заходило, и гдѣ случайно занесеннаго путника ожидаетъ какой-нибудь злой волшебникъ; то для такой декораціи лучше Милосердія трудно найдти мѣсто.
   На другой день я ѣздилъ на берегъ. При устьѣ горной рѣчки лежало на боку разбитое судно; срубленныя его мачты находились невдалекѣ, прибитыя волною къ камнямъ; половина палубы и бушпритъ были наружи; судя по всему, кораблекрушеніе было недавно. Но близости, въ пещерахъ и у камней, видны были слѣды недавняго пребыванія людей: гдѣ стояла бочка, гдѣ замѣтны были остатки костра... Какіе краснорѣчивые комментаріи къ бухтѣ! Кто были эти бѣдняки? Переправились ли они на шлюпкахъ до Чилійской колоніи? Многіе ли изъ нихъ погибли? Отправились ли остальные внутрь острова? Послѣднее грозило бы тоже гибелью: кромѣ голодной смерти, нечего тамъ найдти.
   Судя по погодѣ, въ океанѣ все еще ревѣлъ штормъ, потому что каждые полчаса налетали къ намъ порывы; мы пользовались наступавшею тишиною, чтобы пристать къ берегу, и едва отыскали мѣсто, гдѣ можно было выйдти, не рискуя разбить шлюпку; наконецъ увидѣли, что къ камню въ большомъ количествѣ прибило морской травы, за которую можно было уцѣпиться крюкомъ; упругая масса ея легла между шлюпкою и камнемъ; мы выскочили на нее, ползкомъ взобрались на берегъ, и пройдя шаговъ десять, рѣшили, что дальше идти незачѣмъ, потому что, кромѣ мха и камней, ничего не увидимъ. И отсюда можно было наблюдать за процессомъ оживленія острова: по камнямъ виднѣлись мѣстами сначала сѣрыя и зеленыя пятна, далѣе органическіе зачатки пріобрѣтали болѣе опредѣленную форму листьевъ мха; потомъ между камнями поднимались низенькія деревца съ крѣпкою листвой, которая въ свою очередь покрывалась мхомъ до того густымъ и твердымъ, что на него можно было становиться, и зеленая упругая масса только колебалась подъ ногами; мѣстами можно даже было проникнуть подъ этотъ покровъ мха, гдѣ было сыро, темно и холодно. По выходѣ оттуда, даже камни, пригрѣтые недавнимъ солнцемъ, казались не такими дикими.
   На третью ночь нашей стоянки, порывы были очень сильны, и насъ такъ дрейфовало, что стало нужно развести пары. Къ утру (19-го марта) мы снялись, и съ попутнымъ вѣтромъ и попутнымъ теченіемъ вошли въ самое узкое мѣсто пролива. Оба берега представляли рядъ однообразныхъ, невысокихъ холмовъ, мѣстами покрытыхъ снѣгомъ. Волненія не было; порывы были несильные и попутные. Только теперь мы ощутили пріятность плаванія этимъ проливомъ, и поняли почему его предпочитаютъ огибанію мыса Горнъ. Тамъ встрѣча двухъ океановъ, постоянные свѣжіе вѣтры и неправильное волненіе часто бываютъ гибельны для судовъ. Имѣя пары, нѣтъ никакого разчета огибать мысъ Горнъ. Мы были первые проходившіе на русскихъ военныхъ судахъ Магеллановъ проливъ.
   Пройдя первое узкое мѣсто Лонгъ-ричъ, къ вечеру вошли мы въ бухту, называемую Плая-парда. (Playa-parda.) По мѣрѣ нашего приближенія къ ней, холмы берега становились выше, приобрѣтая остроконечную форму; поля виднѣлись за ними, покрытыя снѣгомъ; мѣстами видны были голубые ледники, или глетчеры, которые висѣли на довольно большой высотѣ. Ущелья развѣтвлялись разнообразно, тѣнями указывая на глубину свою и иногда на ширину долинъ. Противоположный берегъ уходилъ въ даль перспективою снѣговыхъ горъ, бѣлый контуръ которыхъ рисовался на туманномъ небѣ, слабо подкрашенномъ золотистымъ свѣтомъ заходившаго солнца. Сблизившіеся берега образовали родъ озера, тихую и неподвижную воду котораго рѣзалъ нашъ клиперъ, направляясь къ бухтѣ, лежавшей на лѣвомъ берегу. Мысъ, покрытый лѣсомъ (Wooding point,-- мѣсто, на которомъ можно удобно рубить лѣсъ), раздѣляетъ ее на двѣ половины: первая углубилась далеко внутрь, такъ что не видно было ея окончанія; вторая суживалась и сближалась съ берегами, на которыхъ развѣтвлявшіяся деревья картинно мѣшались съ каменьями, мхами и трещинами. Миновавъ узкій проходъ, бухта снова расширялась круглымъ не подвижнымъ озеромъ, обставленнымъ со всѣхъ сторонъ громоздившимися другъ на друга горами. Мы входили въ эту дальнюю бухту; былъ вечеръ, розовая заря гуляла по снѣговымъ вершинамъ; на гладкую воду ложились ясныя отраженія живописнаго берега; по камнямъ и маленькимъ островкамъ какъ сторожа, стояли бѣлыя и черныя птицы (чайки, капскіе голуби); тишина царствовала въ этомъ мирномъ, дикомъ ландшафтѣ, и охватывала насъ; казалось, никто не хотѣлъ проронить слова, чтобы не нарушить общаго молчанія. Вотъ узкій проходъ; на одномъ изъ острововъ виденъ деревяный крестъ; здѣсь, какъ мы узнали послѣ, погребенъ италіянскій монахъ. Судно, нагруженное выгнанными изъ Италіи монахами, въ 1848 году, шло въ Вальпорайсо и оставило здѣсь одного изъ своихъ пассажировъ. Вотъ бухта, вся темная и мрачная отъ брошенной на нее тѣни съ высокаго берега, и отраженія его въ ней. Прозвучавшая цѣпь и звукъ упавшаго якоря сняли очарованіе, и снова началась суета и шумъ.
   Если бухта Милосердія представляетъ собою дикій, страшный ландшафтъ, то Плая-парда является представительницею молчанія и тишины. Отвѣсный, ближайшій ея берегъ весь испещренъ разнаго цвѣта каменьями и трещинами, со множествомъ кривыхъ и вѣтвистыхъ деревцовъ, сплетающихся красивою аркою; надъ этимъ берегомъ взгромоздились скалы; съ одной изъ нихъ падалъ высокій каскадъ, воды котораго прокладывали себѣ путь въ каменьяхъ и мхахъ, нѣсколькими ручьями вливаясь въ бухту; шумъ падавшей воды былъ такъ однозвученъ, что нимало не прерывалъ общей, мертвой тишины. Далѣе, скалы растутъ кверху лежащими другъ на другѣ каменными холмами, посыпанными недавнимъ снѣгомъ; еще выше стоятъ сплошныя снѣговыя горы и между ними два ледника, какъ два застывшія наверху озера, блистающія яркимъ голубымъ цвѣтомъ. Ночью взошла луна, и освѣтивъ кое-какія точки ландшафта, и набросивъ на другія непроницаемую, ровную тѣнь, придала безмолвной картинѣ еще больше таинственности. На водѣ явилась только одна свѣтлая полоса; вся же гладь водъ была мрачна и безмолвна; водопадъ смотрѣлъ женщиною, закутанною въ бѣлый саванъ и сходящею по ступенямъ скалистой лѣстницы.
   Чтобъ имѣть удовольствіе вступить въ первый разъ на американскій материкъ, я вмѣстѣ, съ нѣкоторыми другими, поѣхалъ на берегъ. Вельботъ вошелъ въ рѣку, которая впадала въ глубинѣ бухты, прорывъ сначала въ горахъ глубокое ущелье. Весело было лазить съ камня на камень, по упругому ковру мховъ и приземистыхъ растеній; мы взбирались къ мѣсту рожденія водопада; нѣкоторые, опередивъ насъ, являлись вдругъ надъ нашею головой альпійскими охотниками, съ ружьемъ черезъ плечо. Недоставало звука рожка, чтобы придать картинѣ прелесть болѣе живую и отрадную; но здѣшняя природа не надолго приголубитъ человѣка: едва только расположились мы на обогрѣтыхъ солнцемъ камняхъ, какъ изъ-за ближайшей горы показалась черная туча; вмѣстѣ съ нею, по нѣсколькимъ ущельямъ, какъ непріятельскіе фланкеры, быстро понеслись клочья облаковъ, тѣни отъ которыхъ бѣжали впередъ по скалистымъ неровностямъ горъ. Вѣтеръ зашумѣлъ, загудѣлъ; надо было спѣшить, чтобъ укрыться отъ вихря, налетѣвшаго съ дождемъ и снѣгомъ.
   22 марта снялись съ якоря, прошли Крукедъ-ричъ, узкій проливъ между островами Карла III, другой Инглишъ-ричъ, гдѣ съ одной стороны виднѣлась Трехъ-Вершинная гора, а съ другой -- гора Понда; къ вечеру мы огибали мысъ Фровардъ (Froward), самую южную оконечность материка Америки (и вообще самую южную часть всѣхъ материковъ въ мірѣ). Направляясь къ SO, берега представляли всевозможныя видоизмѣненія холмовъ и скалъ. Иногда представлялось взору нѣсколько цѣпей горъ, по которымъ отдаленіе и солнце распространяли свои опредѣляющія тѣни; при вечерней зарѣ, красное освѣщеніе заходившаго солнца ложилось на снѣжныя вершины отдѣльныхъ острововъ; онѣ казались огненными, что по всему вѣроятію и дало первымъ путешественникамъ поводъ назвать страну, лежащую южнѣе пролива (и изобилующую покрытыми снѣгомъ холмами), Огненною Землею. У мыса Фроварда горы достигаютъ наибольшей высоты; мысъ отвѣсною скалой выдается впередъ; обѣ его стороны представляютъ совершенно гладкія стѣны, на которыхъ можно было бы изсѣчь надпись, а на самой скалѣ поставить монументъ, хотя бы Магеллану. Скала какъ будто просила какого-нибудь дополненія; мы огибали ее вечеромъ, и намъ казалось, что еслибы надъ ней возвышалась башня, звонилъ колоколъ, и сторожевой монахъ всходилъ наверхъ по изсѣченной въ скалѣ лѣстницѣ, всматриваясь въ проходящее мимо судно; то это было бы и кстати, и очень эффектно. А теперь однѣ черныя трещины, да ущелья, которыя отдѣляютъ выступающую скалу отъ высокой шатрообразной горы. Пройденныя скалы виднѣлись сзади, въ послѣдовательномъ освѣщеніи, одна голубымъ, другая, дальнѣйшая, слабымъ лиловымъ пятномъ, а слѣдующая за нею исчезала почти совсѣмъ въ прозрачномъ, золотистомъ туманѣ.
   Обогнувъ мысъ, мы взяли курсъ къ NO, и считали уже себя по сю сторону Америки. Ночью мы имѣли намѣреніе стать на якорѣ въ бухтѣ Бугенвиля; отыскали ее во мракѣ, но она оказалась такою узкой, а ночное плаваніе по спокойной водѣ такимъ заманчивымъ, что мы вышли изъ нея заднимъ ходомъ и пошли далѣе. Ночью же миновали мѣсто, гдѣ былъ знаменитый портъ Голода (Famine), извѣстный своею трагическою исторіей и послѣднимъ возмущеніемъ чилійскихъ поселенцевъ.
   На восточной сторонѣ Магелланова пролива мѣстность замѣтно измѣняется. Не видно ни высокихъ горъ, ни обрывистыхъ скалъ; берега не такъ высоки, выходятъ часто песчаными отлогостями, и больше покрыты растительностью; климатъ тоже замѣтно теплѣе и мягче. Тутъ уже кончается царство мховъ и лихеновъ, видны буковыя деревья и высокая сочная трава. Наконецъ мы разсмотрѣли нѣсколько деревянныхъ домиковъ, церковь и высокій флагштокъ, на которомъ развѣвался чилійскій флагъ, а отъ берега уже отдѣлилась шлюпка. Мѣстечко, увидѣнное нами, называется Пунта Аренасъ, Punta Arenas (Sandy Point); сюда, какъ въ болѣе-удобное мѣсто, переведена колонія, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, изъ порта Голода. Мы бросили якорь (23-го марта); за деревней и вдоль всей бухты виденъ былъ сплошной лѣсъ, за нимъ вдали синія горы; со стороны Огненной Земли также горы, синія и снѣжныя. Изъ шлюпки, приставшей къ борту, вышелъ высокій, красивый мущина, въ альмавивѣ съ бархатнымъ подбоемъ, закинутой такъ, что весь бархатъ ровною полосой падалъ съ лѣваго плеча внизъ; толстые шнурки съ кистями переброшены были тоже съ искусственною небрежностью. На красивомъ его лицѣ были усы, бакенбарды и эспаньйолетка; остальныя мѣста были тщательно выбриты; на бѣлыхъ пальцахъ сіяли цѣнныя кольца. Вышелъ онъ съ важностію, заставлявшей думать, что передъ нами былъ какой-нибудь обѣднѣвшій испанскій грандъ, принужденный обстоятельствами жить здѣсь. Это былъ, правда, губернаторъ колоніи, но не испанскій грандъ, а Датчанинъ, болѣе ученый нежели государственный человѣкъ, читавшій лекціи химіи въ Санъ-Яго и получившій мѣсто губернатора Магелланова пролива.
   Послѣ обѣда мы отправились осмотрѣть колонію. На берегу чинился барказъ, подъ навѣсомъ висѣло нѣсколько шлюпокъ, на бревнахъ сидѣли женщины, всѣ уже не молодыя, съ рѣзкими чертами лица, съ черными глазами и растрепанными волосами; на нихъ были яркія разноцвѣтныя лохмотья; взгляды ихъ были наглы и вовсе не двусмысленны. Сюда присылаютъ женщинъ дурнаго поведенія изъ Вальпарайсо и выдаютъ ихъ замужъ за поселенныхъ здѣсь солдатъ. Не соблазняясь взглядами перезрѣлыхъ красавицъ, мы прошли мимо и встрѣтили двухъ ручныхъ гуанаковъ, которые, подбѣжавъ къ намъ, стали ласкаться; мы гладили ихъ и долго любовались этими милыми животными, глазамъ которыхъ позавидовала бы не одна красавица. Гуанакъ -- родъ ламы; шерсть его похожа цвѣтомъ на верблюжью, только гораздо пушистѣе и мягче. Цѣлыми стадами ходятъ они по горамъ Патагоніи, и кочующія племена Патагонцевъ слѣдуютъ за ними, потому что гуанакъ составляетъ для нихъ все. Ловятъ ихъ болосами, веревкой о трехъ концахъ, съ тремя шарами, обтянутыми пузырями; держа въ рукѣ одинъ, вертятъ въ воздухѣ другими двумя концами, которые, когда ихъ бросятъ, обхватываютъ ноги животнаго и спутываютъ его. Изъ гуанака выдѣлываютъ мѣха, удивительно мягкіе и теплые; мясо его очень вкусно и составляетъ главную пищу Патагонцевъ. Утѣшенные ласками гуанаковъ, гораздо больше нежели вызывающими взглядами отставныхъ красавицъ, мы шли дальше по лужайкѣ хорошо обдѣланною дорогой; по сторонамъ трава была скошена, и паслось нѣсколько большихъ и жирныхъ быковъ. Деревенька была на небольшомъ возвышеніи; единственная ея улица состояла изъ деревянныхъ строеній, соединенныхъ между собою; въ концѣ деревни строился домъ съ башней, для губернатора: это-то мы принимали издали за церковь. Противъ строеній была казарма и небольшое укрѣпленіе, кажется, съ двумя пушками. На улицѣ мы видѣли также женщинъ, а первый попавшійся намъ мущина былъ финляндецъ, говорившій по-русски. Насъ повели по квартирамъ, гдѣ предлагали вымѣнвать мѣха на водку и порохъ, а такъ какъ мы были предупреждены губернаторомъ, чтобъ этихъ снадобій отнюдь не давать жителямъ, то пришлось покупать за деньги и платить за одѣяло изъ гуанака 11 долларовъ, когда его можно было вымѣнять за 4 бутылки плохаго рома. Кромѣ гуанаковъ, намъ предлагали страусовыя шкуры, мѣха изъ полосатыхъ хорьковъ, львиныя {То-есть львовъ американскихъ безъ гривы и меньше ростомъ это, кажется, тѣ же пупа, которые водятся въ Мексикѣ.} шкуры и проч. Вездѣ поражала насъ бѣдность и нечистота жилищъ. На каждомъ шагу слышались жалобы на строгость губернатора: никто не имѣетъ права выпить рюмку вина безъ его позволенія, надзоръ за всѣмъ самый бдительный, но, какъ мы узнали, совершенно оправдываемый положеніемъ дѣлъ и предыдущимъ опытомъ. Предшественникъ губернатора былъ убитъ взбунтовавшимися солдатами, а бывшій передъ нимъ -- Индѣйцами: непріятное положеніе. Вся колонія состоитъ изъ сброда всевозможныхъ авантюристовъ, не нашедшихъ себѣ мѣста нигдѣ. Если кто рѣшился жить въ Магеллановомъ проливѣ, то это значитъ, что ему сильно не повезло въ другихъ мѣстахъ. Почти всѣ жители этого мѣстечка занимаются мѣновою торговлей, и когда прикочевываютъ Патагонцы, принося съ собою мясо убитыхъ гуанаковъ и шкуры, все это вымѣнивается на водку и бережется до прихода какого-нибудь судна. Патагонцы же спускаютъ все, и почти голыми уходятъ домой. Этимъ торгомъ занимаются здѣсь всѣ. Насъ привели къ капитану, второму лицу послѣ губернатора, природному Чилійцу. Несмотря на свой мундиръ, онъ полѣзъ въ сундукъ и сталъ вынимать изъ него мѣха, встряхивая ихъ не хуже нашего купца: но мы невнимательно смотрѣли на шкуры страусовъ и гуанаковъ: у окна сидѣла жена его съ черными большими глазами, смотрѣвшая на насъ съ любопытствомъ, сдерживаемымъ скромностью. Она была очень хороша; бѣдный костюмъ ея, не совсѣмъ опрятный, не скрывалъ граціи. Около нея, въ грязныхъ пеленкахъ, пищалъ ребенокъ, вѣроятно недавно явившійся на свѣтъ; блѣдность лица матери, бѣдность обстановки, мужъ, запрашивающій страшную цѣну,-- все это было грустно.... мнѣ даже казалось, что хорошенькая Чилійка поняла мою мысль, и что въ глазахъ ея выразилось грустное сознаніе своего положенія. Она смотрѣла львицей,-- а что могла она найдти въ своемъ жалкомъ мужѣ? Въ состояніи ли онъ наполнить ея жизнь, вознаградить собою за эту пошлую обстановку и грязную жизнь въ поселеніи. Но можетъ-быть она ничего лучшаго и не проситъ: и красота ея, и страстью пылающіе глаза, и грустно сложенныя прекрасныя губы, можетъ-быть все это фальшивая вывѣска пустой натуры? Если такъ, то пусть живетъ она всю жизнь свою здѣсь, и пусть мужъ ея не продастъ ни одной шкуры выгодно!
   Вечеръ мы провели у губернатора. Несмотря на то, что онъ представляетъ собою типъ франтовъ прошлаго поколѣнія, онъ очень образованный человѣкъ. Живя въ совершенномъ одиночествѣ (капитанъ -- плохой ресурсъ для разговоровъ, и всѣ его посѣщенія ограничиваются вечернимъ рапортомъ), онъ много занимается, читаетъ и вытачиваетъ разныя вещи изъ дерева. Онъ долго жилъ въ Чили, и его разказы о революціяхъ въ Санъ-Яго и Вальпарайсо очень любопытны. У него прекрасная коллекція патагонскихъ вещей, какъ-то: шпоры, болосы, пояса, головныя украшенія, и пр. Изъ этого мы увидѣли, что патагонскій вкусъ очень близокъ къ русскому. Видали ли вы у нашихъ кучеровъ кожаные пояса съ серебряными или мѣдными пуговками?-- Въ этомъ родѣ почти всѣ патагонскія украшенія. Кончики стрѣлъ Патагонцы дѣлаютъ изъ разбитыхъ бутылокъ. Угощалъ насъ губернаторъ чаемъ и свѣжимъ сливочнымъ масломъ, подобнаго которому мы не ѣли съ самой Франціи. Меня попросили посмотрѣть одного больнаго: у него болѣли глаза, легкая простуда понудила мѣстнаго доктора выдернуть ему рѣсницы, и глаза дѣйствительно разболѣлись. Если васъ будутъ посылать доктора лѣчить глаза въ Магеллановъ проливъ, то не слушайтесь ихъ.
   На другой день мы гуляли въ лѣсу, который начинался у самой колоніи; онъ состоялъ изъ большихъ буковыхъ деревьевъ съ вѣтвистыми стволами, и прорѣзывался небольшими просѣками; чаща непроницаемая; много срубленныхъ деревъ лежало на землѣ; между ними вилась тропинка, по которой иногда проносился Чиліецъ, на лихомъ конѣ, въ толстомъ пончо, отбросивъ его въ красивыхъ складкахъ за плечи. Тропинка вела къ кладбищу, которое было заперто, такъ что только на немногихъ памятникахъ можно было прочитать кто окончилъ дни свои такъ далеко отъ обитаемаго міра. Погода была прекрасная. Огненная Земля дѣйствительно пылала огнемъ, охваченная пламенемъ вечерней зари; отдаленные мысы красовались въ разнообразномъ освѣщеніи. Но хорошая погода скоро измѣнилась; на другой же день пошелъ снѣгъ, при жестокомъ вѣтрѣ отъ NO; у берега сильный прибой ломалъ шлюпки. Мы не ѣздили на берегъ и съ нетерпѣніемъ ожидали времени, когда прикажутъ сняться съ якоря.
   28 марта пошли дальше и скоро миновали узкій проливъ между материкомъ и островомъ Елизаветой. Вечеромъ, подходя къ Gregory Вау, увидѣли на берегу двѣ человѣческія фигуры и выставленный на большомъ шестѣ флагъ. Сейчасъ была спущена шлюпка, снабженная всѣмъ необходимымъ для помощи, на случай если это были люди, потерпѣвшіе кораблекрушеніе; оказалось, что это были Патагонцы. Результатомъ экспедиціи было пріобрѣтеніе вонючаго хорька, подареннаго Патагонцемъ К--у, и слѣды пятиминутнаго пребыванія этого звѣрка въ каютъ-компаніи были еще слышны на другой день, когда мы, развернувъ всю парусину, летѣли попутнымъ вѣтромъ, мимо Нозешонъ-бея и мыса Дѣвъ, послѣдняго изъ мысовъ пролива въ океанъ.
   Скоро скрылись за нами низкіе берега Патагоніи, и уже знакомыя намъ волны нашего океана стали покачивать клиперъ. Мы должны были идти на островъ Св. Елены, поднявшись до 40° ю. ш., мы уже шли по параллели, ожидая западнаго вѣтра, который бы подхватилъ насъ и гналъ до долготы Елены; но нигдѣ не расчитываешь такъ невѣрно, какъ въ морѣ. Расшатался у клипера ахтеръ-штевень, одно изъ главныхъ крѣпленій судна, на которомъ утвержденъ руль, а съ такимъ поврежденіемъ, безъ крайней нужды, нельзя было оставаться въ морѣ, находясь не больше 400 миль отъ берега, и вотъ клиперъ, какъ флагманское судно, поднялъ сигналъ: "рандеву Монтевидео", который многіе увидѣли съ радостію, многіе съ неудовольствіемъ. Радовались люди, еще неутомленные плаваньемъ, желавшіе увидѣть новую страну, очень любопытную, обогатить себя новыми знаніями, новыми наблюденіями; недовольные были люди, спѣшившіе въ Россію, закрывшіе давно сердце свое для всякой любознательности, дошедшіе въ своемъ равнодушіи до способности простоять мѣсяцъ на рейдѣ и не съѣхать ни разу на берегъ. Все это вамъ, жителямъ земли, непонятно; вы разказываете за анекдотъ эксцентрическую выходку какого-то Англичанина, пріѣхавшаго въ Петербургъ будто бы посмотрѣть рѣшотку Лѣтняго Сада и сейчасъ же вернувшагося домой, безъ всякаго желанія увидѣть что-нибудь другое; у насъ такихъ господъ пол-эскадры, и не въ видѣ исключенія; скорѣе это общее правило; у насъ слово "путешественникъ" почти бранное слово; его употребляютъ, желая уколоть того нечестивца, который рѣшается на день или на два забыть брамшкоты для непонятнаго удовольствія посмотрѣть новый городъ, зайдти въ новую церковь, потолкаться на рынкѣ, полномъ новыхъ лицъ и предметовъ. Всѣ эти господа смотрѣли на Монтевидео какъ на лишнюю задержку; эти Самаритяне боялись оскорбить величіе своего веревочнаго царства непонятными вкусами Филистимлянъ, желавшихъ узнать что-нибудь новое. Филистимляне были довольны; но, какъ грѣшники, не слишкомъ выказывали свою радость.
   Остававшіяся до Монтевидео четыреста миль мы шли довольно медленно; наконецъ послѣдніе дни бывающій здѣсь часто SW пододвинулъ насъ. Мы уже были въ рѣкѣ, но береговъ еще не видѣли: такъ широко устье Ла-Платы. Лоцманъ встрѣтилъ насъ на маленькой шкунѣ, миль за шестьдесятъ отъ города. Наконецъ показались, но очень далеко, острова, маякъ и берегъ.
   Лоцманъ говорилъ довольно порядочно по-французски; онъ цѣлый день занималъ насъ разговорами, выгружая намъ всевозможныя свѣдѣнія о Монтевидео; на томъ основаніи, что мы шли издалека, онъ не церемонился съ нами, пускался въ политику и пророчилъ войну. Привелъ онъ насъ на рейдъ поздно вечеромъ и поставилъ довольно далеко отъ берега.
   Когда мы, на другой день, вышли на верхъ и осмотрѣлись, то увидѣли обширную подковообразную бухту; два стоявшія другъ противъ друга возвышенія находились у ея входа; слѣва, это былъ высокій зеленый холмъ, на вершинѣ котораго устроенъ маякъ; холмъ этотъ и называется собственно Монтевидео; у его подножія можно разглядѣть деревушку съ садами и длинными каменными заборами. Справа холмъ болѣе продолговатый, узкій, и выходитъ въ рѣку довольно далеко; весь онъ скрытъ зданіями города, громоздящимися другъ на друга до самой его вершины, на которой, поднявшись надъ всѣми домами, красуется соборъ съ двумя четырехугольными, высокими колокольнями и большимъ серебрянымъ куполомъ. Дома, болѣе высокіе нежели длинные, пестрѣютъ окнами и балконами; два большія зданія, таможня и госпиталь, отличаются своею огромностью и количествомъ оконъ. Берегъ, соединяющій эти два холма и лежащій въ глубинѣ бухты, низменъ; онъ былъ скрытъ отъ насъ мачтами и снастями стоявшихъ на рейдѣ судовъ. Городокъ очень красивъ; освѣщенный утреннимъ солнцемъ, весь онъ, точно выдѣланный изъ одного куска, горитъ бѣлизною своихъ зданій, нагроможденныхъ правильными четырехугольниками другъ на другѣ; отсутствіе крышъ и трубъ рисуетъ какъ будто лѣстницу, поднимающуюся до собора и снова спускающуюся.
   По рейду снуетъ множество шлюпокъ; мѣстныя вооружены большимъ трехугольнымъ парусомъ, который называютъ латинскимъ; онъ очень красивъ и даетъ шлюпкѣ видъ бѣлой птицы, летящей надъ поверхностью воды и опустившей въ воду одно крыло. На клиперъ къ намъ никого не являлось, никого изъ тѣхъ посѣтителей, которые обыкновенно осаждаютъ приходящее судно. Подобное равнодушіе удивляло насъ, особенно въ приморскомъ городѣ, гдѣ приходящіе доставляютъ одинъ изъ главныхъ доходовъ маленькимъ прожектерамъ. Въ Гонконгѣ судно берутъ приступомъ, въ Сингапурѣ и на Сандвичевыхъ островахъ тоже; здѣсь же самимъ приходится дѣлать рекогносцировки, съ цѣлью отыскать прачку, въ которой намъ была большая надобность, потому что мы съ Таити прачекъ не видали, а онѣ въ морѣ также необходимы какъ свѣжее мясо.
   На рейдѣ стояло много судовъ различныхъ націй; видно было нѣсколько бриговъ, которыхъ почти нѣтъ въ Тихомъ Океанѣ: туда ходятъ громадные клипера (не имѣющіе конечно ничего общаго съ нашимъ клиперомъ; нашъ клиперъ скорѣе канонерская лодка), а маленькому бригу не такъ-то удобно хлебать волны Горна и полосы западныхъ свѣжихъ вѣтровъ. Въ 8 часовъ, при подъемѣ флаговъ, мы увидѣли много такихъ судовъ, которыхъ давно не встрѣчали: вотъ бразильскій зеленый флагъ, и самый корветъ, на которомъ развѣвается онъ, знакомъ намъ съ Шербурга; вотъ уругайскій флагъ, флагъ Буэносъ-Айреса, а вотъ желтый, съ красными полосами, испанскій. Не говорю о развѣвающихся по всѣмъ океанамъ флагахъ, французскомъ, американскомъ и англійскомъ. Къ этому пестрому букету присоединился и нашъ андреевскій крестъ, явившійся сюда не новичкомъ, а видавшійся съ другими флагами на всѣхъ океанахъ міра.
   Мы поѣхали на берегъ, но шлюпка подъ желтымъ флагомъ вернула насъ; въ ней сидѣлъ докторъ, который долженъ былъ сначала удостовѣриться, не привезли ли мы съ собою какой-нибудь заразительной болѣзни. Когда всѣ формальности были исполнены, какъ будто мы вдругъ отъ этого поздоровѣли, мы благополучно добрались до длинной, желѣзной пристани, гдѣ и высадились. Подъ пристанью толпилось множество шлюпокъ, военныхъ и частныхъ; на берегу была толпа, въ которой ярко отличались негры своими черными головами и добродушными, невозмутимыми взглядами. Когда я смотрю на негра, мнѣ все кажется, что онъ мнѣ хочетъ добродушно напомнить, что и онъ также человѣкъ, а не обезьяна, и что любопытно вглядываться въ его лицо такъ же неприлично, какъ еслибы лицо его было бѣлое. Я это вполнѣ постигаю, и смотрю всегда на негра болѣе съ участіемъ чѣмъ съ любопытствомъ... какъ смотрятъ на загнанную Сандрильйону въ какомъ-нибудь "пріятномъ семействѣ". Видъ негровъ въ Монтевидео не оставляетъ тяжелаго впечатлѣнія, оттого что вы знаете, что они здѣсь всѣ свободны. Странно было бы говорить о красотѣ ихъ; но нельзя не остановиться передъ живописностію и оригинальностію фигуры негра.
   Кромѣ негровъ, толпу составляли лица, надъ опредѣленіемъ происхожденія, занятій и значенія которыхъ призадумался бы всякій; здѣсь были лица смѣшанныя, неудавшіяся, выродившіяся, физіономіи неопредѣленныя, про которыя можно было сказать только, что у нихъ есть носъ, два глаза, ротъ, нѣсколько волосъ, набросанныхъ въ безпорядкѣ на ихъ корявое лицо въ видѣ бороды, усовъ и бровей, а о выраженіи ихъ, о типѣ и красотѣ не могло быть и рѣчи; это особенно бросалось въ глаза, когда къ толпѣ примѣшивался какой-нибудь англійскій матросъ, казавшійся переодѣтымъ принцемъ между чернію. Кто составляетъ собственно народъ въ Монтевидео, трудно сказать; тутъ есть Баски, переселившіеся изъ Пиренейскихъ горъ въ давнее время и мѣшавшіеся съ Индѣйцами, Испанцами; есть и Нѣмцы, мѣшавшіеся съ Басками; Испанцы, мѣшавшіеся съ тѣми и другими: отыскивайте же въ этой смѣси чего-нибудь рѣзкаго и характеристическаго.
   Увидѣвъ, что съ нами не было ни чемодановъ, ни мѣшковъ, которые бы нужно было перенести, толпа пропустила насъ довольно равнодушно; мы вошли въ улицу, пересѣкающую городъ, лежащій на холмистой косѣ, и стали подниматься въ гору. Инстинктивно попали мы, послѣ втораго поворота, на самую модную улицу, названную въ честь дня освобожденія Уругая, Улицею 25 мая. На ней были прекрасные дома, наполненные магазинами, въ которыхъ царствовала страшная владычица міра -- французская мода. Казалось, что Palais Royal перебросилъ сюда часть своего груза шляпокъ, мантилій, вѣеровъ, кринолиновъ, духовъ, бродекеновъ, муфтъ, тросточекъ, золотыхъ булавокъ, брошекъ, конфетъ, и т. д. Находившіеся здѣсь французы подхватили все это и разложили по большимъ зеркальнымъ окнамъ такъ заманчиво, что Улица 25 мая стала любимымъ мѣстомъ прогулки дамъ Монтевидео. Цѣлый день, эскадронами, двигаются онѣ здѣсь взадъ и впередъ, нападаютъ на магазины, тормошатъ, торгуются, но покупаютъ очень рѣдко. Еслибъ испанская щеголиха каждый разъ, какъ входитъ въ лавку, покупала что-нибудь, то ни лавокъ, ни состоянія Ротшильда не достало бы на удовлетвореніе этой гомерической алчности. Еслибъ я писалъ все это въ первые дни своего пребыванія въ Монтевидео, то конечно не рѣшился бы такъ отнестись объ этихъ "ангелахъ", какими онѣ всѣ намъ показались сначала. Дамы приморскихъ городовъ говорятъ, что сейчасъ по глазамъ можно узнать моряка, только-что пришедшаго съ моря: всѣ они смотрятъ такъ, какъ голодный сталъ бы смотрѣть на лакомое блюдо. А я прибавлю, что эти глаза, кромѣ помянутаго выраженія, пріобрѣтаютъ еще способность видѣть то, чего не увидишь, поживя на берегу подолѣе. Всѣ попадавшіяся намъ навстрѣчу дамы были очень хороши собою; а попадались онѣ намъ на каждомъ шагу, или на тротуарѣ, или на балконахъ, безъ которыхъ здѣсь нѣтъ ни одного окна. Еслибъ онѣ всѣ были такими, какими казались, то не было бы на свѣтѣ мѣста лучше Монтевидео, не осталось бы ни одного моряка на судахъ; сюда двинулись бы даже наши помѣщики изъ степныхъ захолустій, изъ Тамбова и Саратова, чтобы пасть къ ногамъ такихъ красавицъ. Но, увы! въ первый день у всѣхъ насъ была галлюцинація зрѣнія. Пока еще не наступило разочарованіе, мы съ наслажденіемъ смотрѣли на "милыхъ дамъ", въ шелкахъ и кринолинахъ, съ поразительно-маленькими ножками, со взглядами, въ которыхъ видѣлось цѣлое море наслажденій; мы слушали звуки испанскаго языка, вылетавшіе изъ "божественныхъ устъ", и не было гармоніи, которая могла бы сравниться съ этими звуками; иногда мы останавливались, закидывая голову кверху: тамъ, какъ звѣзда съ неба, сіяла съ балкона какая-нибудь синьйорита Христинита или синьйорита Италита, и "дивная ножка продѣвалась сквозь чугунныя перила"... Въ томъ же настроеніи духа зашли мы въ соборъ; онъ былъ новый, въ алтаряхъ стояли, разодѣтыя въ парчу и бархатъ, выкрашенныя фигуры святыхъ, и у ихъ подножій, на каменномъ полу, въ черныхъ мантильяхъ, сидѣли таинственно-граціозныя фигуры; нуженъ былъ одинъ намекъ для того, чтобъ услужливое воображеніе нарисовало самую романическую героиню подъ этими черными блондами; вездѣ, казалось, молились "донны Анны", жаль только что новые донъ-Жуаны не знали по-испански, чтобы вкрадчиво примѣшать свои лукавыя искушающія рѣчи къ непорочной молитвѣ дѣвъ. Послѣ мы часто въ этихъ непорочныхъ существахъ узнавали перезрѣлыхъ дѣвъ, молившихся вѣроятно, какъ и всѣ перезрѣлыя дѣвы міра, о женихахъ.
   Погулявъ по улицамъ, побывавъ въ соборѣ и на небольшой четырехугольной площади, на которой посажено нѣсколько деревьевъ, мы натурально захотѣли шоколаду; потому что въ городѣ, носящемъ испанскую физіономію, и по которому ходятъ прекрасныя Испанки, всякій порядочный туристъ непремѣнно захочетъ выпить шоколаду. По близости была кофейня, хозяинъ которой былъ Французъ, одинъ изъ самыхъ пустыхъ и безтолковыхъ Французовъ въ свѣтѣ; не было малости, которой бы онъ не раздулъ въ гору, пускаясь при этомъ въ самыя длинныя разсужденія.
   Къ нашему несчастію, мы поручили ему послать за экипажемъ, и по этому случаю должны были выслушать чуть не цѣлый курсъ нравственности. Онъ началъ съ того, что извощики здѣсь мошенники, и мы не предвидѣли конца развитію этой обильной темы. Когда же пришлось съ нимъ расплачиваться, оказалось, что онъ и двухъ сосчитать не умѣетъ. Чтобы дать сдачи съ двадцати долларовъ, вызваны были на совѣтъ жена, поваръ, извощикъ, противъ котораго онъ самъ же возставалъ, и мы насилу освободились, закаявшись показываться на глаза этому Французу. Но вліяніе Француза не ограничилось этимъ, а отразилось еще и на нашей прогулкѣ.
   Мы выѣхали за городъ, въ то мѣсто гдѣ кончалась холмистая коса и начиналось плоское, но также холмистое пространство, застроенное улицами, переулками, и пр. Мы думали, что стоитъ только выѣхать изъ Монтевидео, чтобы попасть въ пампы. Оказалось, что и отсюда нужно совершить порядочное путешествіе, проѣхать по крайней мѣрѣ миль сорокъ, чтобы совершенно освободиться отъ заборовъ, огороженныхъ полей, квинтъ, мельницъ, боенъ, дачъ и садовъ. Гдѣ собственно кончался городъ, трудно сказать; городъ чистый, щегольской, съ высокими многоэтажными домами и магазинами, оставался за каменнымъ рынкомъ, стариннымъ зданіемъ, однимъ изъ самыхъ характеристическихъ и живописныхъ въ Монтевидео. Двое воротъ, ведущихъ въ это квадратное укрѣпленіе, носятъ на себѣ слѣды старинной испанской архитектуры, перенесенной сюда очень давно; подобнаго стиля очень много остатковъ въ Буэносъ-Айресѣ. Рынокъ, заключавшійся между этими маститыми стѣнами, которыя поросли мѣстами мхомъ, заваленъ зеленью, плодами, кишитъ мелкими торговцами, отличается толкотней, шумомъ, снующими у ногъ собаками и всѣми подробностями, свойственными всѣмъ въ мірѣ рынкамъ; но за рынкомъ шелъ также городъ; длинная широкая улица смотрѣла недавно выстроенною; на ней было много одноэтажныхъ домовъ съ внутренними дворами, такъ часто встрѣчающихся здѣсь. Въ лавкахъ видѣлись пончо, разныя кожаныя издѣлія, сѣдла, стремена, длинные, сдѣланные изъ жилъ арканы, называемые здѣсь lasso, и т. д. Чаще другихъ попадались лица, которыя съ перваго раза можно было принять, по костюму, за Турокъ, или тряпичницъ: голова повязана платкомъ, на плечахъ пончо; вмѣсто нижняго платья тоже пончо, подвязанный въ широкихъ складкахъ, не хуже шальваръ какого-нибудь мамелюка, а изъ-подъ широкихъ складокъ этой части одежды выглядываютъ двѣ бѣлыя трубы панталончиковъ, обшитыхъ оборками... Видя въ первый разъ подобную фигуру, мы въ изумленіи спрашивали, кто это такое?-- и намъ отвѣчали: это гаучо! Какъ, восклицали мы, гаучо, этотъ прославленный типъ проворства, ловкости, гаучо, набрасывающій на барса lasso, какъ онъ нарисованъ путешественникомъ Араго!.. Да что онъ, переродился что ли?.. И мы не вѣрили, смотря на эту фигуру, напоминавшую скорѣе московскую салопницу нежели степнаго удальца. Но это были точно гаучо, и они всегда были такими. Гаучо -- люди, находящіеся постоянно при скотѣ, наши прасолы, гуртовщики; они составляютъ здѣсь большинство сельскаго народонаселенія. Рѣдко между ними бываютъ охотники. Они ловко загоняютъ стадо дикихъ быковъ, отлично бьютъ скотину, еще ловче сдираютъ съ нея шкуру, и вотъ міръ, въ которомъ вращаются они, развивая въ себѣ, частымъ обращеніемъ съ ножомъ и кровью, кровожадность и равнодушіе къ жизни другаго. Понятно, какой страшный элементъ составляютъ они въ здѣшнихъ частыхъ революціяхъ и междоусобіяхъ. Ихъ вообще не любятъ, имъ не довѣряютъ, и они, далеко не выражая собою поэтическаго типа молодечества, напоминаютъ скорѣе отверженныя обществомъ касты, какъ напримѣръ палачей, японскихъ кожевниковъ, индѣйскихъ парій, и пр. Между ними есть много очень красивыхъ людей; часто встрѣчаешь ихъ верхомъ, и, какъ всадники, они много выигрываютъ. Чаще всего видишь ихъ при обозахъ, напоминающихъ наши южно-русскіе караваны; у нихъ тѣ же высокія фуры, на большихъ немазанныхъ колесахъ съ знакомымъ скрипомъ, крытыя тростниковыми навѣсами, и загруженныя кожами или мясомъ; онѣ запрягаются въ три или четыре пары сильныхъ, большерогихъ быковъ; гаучо садится на дышлѣ или ѣдетъ верхомъ, погоняя длинною палкой скотину, усиленно везущую фуру по грязной, топкой дорогѣ. Эти фуры -- одно изъ главныхъ средствъ перевозки сырыхъ матеріаловъ изъ отдаленныхъ эстанцій (такъ называются разбросанные по безпредѣльнымъ пампамъ хутора). Благодаря страшному количеству скота, перевозки эти легки и удобны. Обозы останавливаются въ степяхъ, и быки пускаются пастись; гаучо разводятъ огонь, варятъ кукурузу; синій дымокъ красивою струйкой распространяется по чистому воздуху, и вотъ повторяется одна изъ тѣхъ знакомыхъ намъ картинъ степи, которыя неразрывны съ воспоминаніями нашей молодости. Сцены, вдохновлявшія Кольцова, разыгрываются въ пампахъ Параны и Уругая тѣми же широкими мотивами, тѣми же безпредѣльными тонами, которые даетъ "степь широкая, степь раздольная." Фуры эти мы уже встрѣчали за рынкомъ. Но вотъ мы поѣхали по переулкамъ, гдѣ уже не было непрерывной нити домовъ; за длинными заборами показывались небольшіе садики; колючія огавы заслоняли своими твердыми остроконечными листьями разваливающійся кирпичъ ограды; за ней нѣсколько плакучихъ изъ склонили свои вѣтви надъ небольшимъ источникомъ, близь котораго быки и овцы наслаждались брошенною деревьями тѣнью. Появились пространства, видимо занятыя съ цѣлію превратить ихъ въ паркъ; домъ затѣйливою архитектурой показываетъ желаніе хозяина устроить себѣ роскошный пріютъ окружить его нѣсколькими аллеями грушъ, акацій, клумбами цвѣтовъ и разною зеленью, вьющеюся по трельяжамъ и бесѣдкамъ. Отравившій намъ день Французъ посовѣтовалъ нашему кучеру везти насъ въ садъ какого-то господина Марда, утверждая, что это самая интересная вещь въ окрестностяхъ Монтевидео. Садъ этотъ напоминалъ одну изъ дачъ Елагина или Крестовскаго острова. Тамъ подобныя сады дѣйствительно рѣдкость, но для насъ они были какою-то насмѣшкой надъ природой. Что могли сказать мы, смотря на миніатюрное апельсинное деревцо,-- послѣ апельсинныхъ лѣсовъ Таити? Французъ долженъ былъ все это сообразить, и никакъ не совѣтовать кучеру везти насъ туда. Другой садъ примирилъ насъ немного съ окрестностями Монтевидео; онъ былъ очень великъ, съ прекрасными большими деревьями, съ тѣнистыми рощами, съ видомъ, который отъ одной бесѣдки открывался на волнующуюся, зеленѣющую мѣстность, испещренную квадратиками садовъ, огородовъ, полей, загоновъ, съ ихъ домиками, квинтами и пестротою населеннаго мѣста; недалеко, на вершинѣ отлогаго холма, вѣтряная мельница махала своими крыльями. На другой сторонѣ, тоже испещренной деревьями и домиками, за лощиною виднѣлся бѣлокаменный городъ съ своими красивыми домами, колокольнями собора и полосою моря, отдѣлявшею городъ отъ ближайшей къ намъ мѣстности. Подъ ногами была густая, тѣнистая роща, потомъ рѣчка и за нею небольшое поле,-- по которому три пары быковъ тащили тяжелый плугъ, и черная масса взрѣзанной земли слѣдомъ ложилась за ярко-блестящимъ желѣзомъ. Въ саду были прекрасные скверы и аллеи. Хозяинъ, старичокъ нѣмецкаго происхожденія, показывалъ все это съ любовью, водилъ въ какое-то подземелье, изъ котораго можно было выѣхать каналомъ на лодкѣ, взбирался съ нами на развѣсистое дерево, наверху котораго устроена была бесѣдка, наконецъ пригласилъ къ себѣ въ домъ, гдѣ мы нашли цѣлое семейство, Двѣ старушки, съ приторно-добрыми лицами, сидѣли на диванѣ, на креслахъ играла черными глазами дѣвица лѣтъ двадцати восьми (впрочемъ я всегда затрудняюсь опредѣлить лѣта молодой особы -- настоящій субъектъ могъ быть и моложе и гораздо старше); видно было, что она составляетъ главный центръ, вокругъ котораго сосредоточивались нѣжность старушекъ, услужливость чернобородаго Испанца, который часто наклонялся къ ней, развалясь на креслѣ, и рабская преданность чернолицей негритянки, подавшей мнѣ какой-то инструментъ, всего болѣе похожій на чернилицу, съ воткнутымъ въ нее перомъ. Я догадался, что это мате, парагайскій чай, который тянутъ черезъ серебряную трубочку изъ небольшой травянки, также обдѣланной въ серебрѣ. Мате любимое препровожденіе времени жителей при-Лаплатскихъ областей; это первое угощеніе, какъ у насъ, напримѣръ, сигары или папиросы; за мате забываетъ Аргентинецъ свое горе, понемногу потягивая сладковатую жидкость, которая мнѣ показалась не лучше микстуры. Двадцативосьми-лѣтняя дѣвица старалась показать намъ, что она недаромъ сосредоточиваетъ на себѣ общее вниманіе и любовь, что она дѣйствительно солнце, блистающее неподдѣльнымъ свѣтомъ, и въ силу этого она вела главный разговоръ, садилась за фортепіано, пѣла и, еслибы мы не поспѣшили уѣхать, вѣроятно показала бы еще какой-нибудь изъ своихъ талантовъ.
   Между деревьями, встрѣчаемыми по дорогѣ, было много пирамидальныхъ тополей, и многія мѣстечки можно было принять за какіе-нибудь малороссійскіе хутора, еслибы не кактусы да агавы, обильно растущіе у заборовъ, въ, канавахъ и рытвинахъ. Часто у калитки своихъ садовъ стояли молоденькія дѣвушки и дарили насъ,-- къ сожалѣнію быстро проѣзжавшихъ мимо,-- восхитительными улыбочками, отъ которыхъ молодой Л. едва усиживалъ на мѣстѣ. Заѣхали посмотрѣть одну бѣдную квинту, надѣясь найдти тамъ что-нибудь характеристическое. Квинта занимала не больше десятины, огороженной низенькою кирпичною стѣной; половина ея была подъ грушовыми деревьями, другая подъ тыквами. Въ небольшомъ домикѣ, снаружи почти развалившемся, встрѣтила насъ старушка, настоящая дуэнья, съ крючковатымъ носомъ, съ мѣшечками подъ глазами, и съ добродушіемъ, обильно разлитымъ по морщинамъ и ямамъ пергаменныхъ щекъ. Въ комнатѣ было чисто, по песчаному полу ходили два голубя; на комодѣ стояли святые, убранные цвѣтами. Мы посидѣли нѣсколько минутъ, стараясь щедро-расточаемыми улыбками отблагодарить добрую старушку за то, что она впустила насъ и дала по жесткой грушѣ.
   Къ пяти часамъ вернулись въ городъ; за обѣдомъ мы пили замороженное шампанское,-- признакъ, что мы въ Атлантическомъ Океанѣ, почти въ Европѣ. Вечеромъ, противъ собора, который двумя четырехугольными колокольнями возвышается надъ всѣмъ городомъ, на площади было гулянье. По серединѣ оркестръ военной музыки играетъ увертюры изъ разныхъ оперъ, цѣпь часовыхъ съ ружьями окружаетъ музыкантовъ, а по пересѣкающимся крестообразно аллеямъ двигается сплошная толпа. Въ числѣ гуляющихъ, очень много женщинъ въ черныхъ мантильяхъ, съ вѣерами, съ об: ширными кринолинами и въ шляпкахъ. Лучше музыки раздавались отрывочныя рѣчи испанскаго языка. Тутъ у дерева прислонилась высокая женщина "какъ печальная картина". Смотрите, какая хорошенькая! поминутно раздавалось въ нашей толпѣ. Что за глаза, а носъ,-- а нога! А по правдѣ сказать, луны не было, и столько было тѣни, что поневолѣ припоминалась пословица: la nuit tous les chats sont gris.
   Монтевидео или San-Filippe, главный городъ Уругайской республики, построенъ близь устья Ла-Платы, на лѣвомъ ея берегу. Въ немъ около 30,000 жителей; впрочемъ цифра народонаселенія колеблется отъ 20 до 40,000; до послѣдней осады въ Монтевидео было 40,000. Чтобъ имѣть понятіе о расположеніи его. улицъ, возьмите бумагу, проведите нѣсколько параллельныхъ линій, которыя пересѣките перпендикулярными къ нимъ, также параллельными линіями, и вы будете имѣть планъ Монтевидео; посерединѣ двѣ площади, на одной изъ нихъ рынокъ, а на другой соборъ. Правильныя, прямыя улицы прекрасно вымощены, очень много высокихъ домовъ, полныхъ магазинами; у каждаго окна балкончикъ. Трудно найдти какую-нибудь особенность въ такомъ городѣ; подобные города надо видѣть сейчасъ послѣ Европы; тогда, можетъ-быть, многое въ нихъ покажется новымъ; послѣ же Китая и Японіи, Монтевидео простодушно принимаешь за прекрасный европейскій городъ; даже пестрый гаучо не кажется оригинальнымъ; покажется, что лучшихъ домовъ и быть не можетъ. На нашихъ красавицъ, въ которыхъ мы видѣли образцы хорошаго вкуса, въ Европѣ,-- почему знать,-- можетъ-быть указывали бы пальцемъ... Мы всему вѣрили, все принимали на слово, какъ принимаетъ на слово все пріѣхавшій въ Петербургъ изъ своего самарскаго имѣнія помѣщикъ, постоянно жившій въ глуши.
   Монтевидео лучшій портъ Ла-Платы; онъ ведетъ значительную торговлю съ Франціей, Англіей, Испаніей, Соединенными Штатами и Бразиліей. Во всѣ эти страны шлетъ онъ тѣ же продукты, что и Буэносъ-Айресъ, то-есть кожи, соленое и сушеное мясо, волосъ, жилы, сало, шерсть, страусовыя перья, и т. д. Французы наводняютъ его своими мануфактурными произведеніями и модными издѣліями. На рейдѣ Монтевидео, очень обширномъ и несправедливо имѣющемъ дурную репутацію, по случаю часто дующаго Pampero, постоянно стоятъ на станціи военныя суда: англійскія, французскія, испанскія, бразильскія и сѣверо-американскія. Памперо -- сѣверозападный вѣтеръ, дующій сильными порывами, иногда съ громомъ и молніей,-- не разводитъ въ бухтѣ такого волненія, чтобы стоянка была невозможна; напротивъ, памперо оказываетъ здѣсь благодѣтельное вліяніе; безъ этого, часто повторяющагося вѣтра, очищающаго атмосферу отъ накопившихся міазмовъ, неизбѣжныхъ при низменномъ положеніи страны, Монтевидео былъ бы нездоровымъ мѣстомъ; такъ какъ онъ находится близь впаденія широкой рѣки въ море, прѣсныя воды которой мѣшаются съ солеными; благодаря памперу, Монтевидео можетъ похвалиться своими благопріятными, гигіеническими условіями. Жители такъ привыкли къ памперо, что всегда знаютъ заранѣе, когда онъ будетъ; ему предшествуетъ мокрая, туманная погода; при тихомъ NO (сильный памперо), идетъ дождь, но вѣтеръ, отходя отъ NO, черезъ N, NW и W доходитъ до SW, разчищаетъ небо, и сильные порывы начинаютъ налетать, постепенно усиливаясь. Памперо можетъ продолжаться отъ 24 часовъ до 9 сутокъ. Капитанъ Хингъ, описывавшій Магеллановъ проливъ, имѣлъ памперо въ продолженіи 9 дней въ широтѣ 35°, недалеко отъ устья Ла-Платы; мы, почти въ томъ же мѣстѣ, имѣли памперо, продолжавшійся четверо сутокъ, и сила его порывовъ нисколько не уступала силѣ порывовъ японскаго тайфуна. Барометръ ниже 29°, 42' не падалъ.
   Перегрузка товаровъ производится на большихъ ботахъ, вооруженныхъ такъ-называемыми латинскими парусами; они десятками снуютъ по обширному рейду. Таможенный сборъ составляетъ главный доходъ государства.
   Въ Монтевидео прекрасный театръ, въ которомъ могутъ помѣститься больше 2.000 зрителей. Мы слышали въ немъ Норму. Это было послѣднее представленіе нашей старой знакомой Ла-Гранжъ. Она была также хороша, хотя знатоки и находили, что голосъ начинаетъ измѣнять ей. Къ ней летѣли букеты, пущено было два голубя; высадили на сцену ребенка, который, проболтавъ заученную фразу, поднесъ пѣвицѣ какую-то картинку, за что и былъ поцѣлованъ артисткой въ лобъ. Плафонъ театра разрисованъ портретами великихъ людей, между которыми я узналъ Шекспира и Мольера.
   Вечеромъ улицы наполняются какими-то таинственными фигурами, костюмъ которыхъ невозможно разсмотрѣть за темнотой; у всякаго фонарь и пика. Это серены, здѣшніе стражи, занимающіе углы каждой квадры, окликающіе проходящихъ и, по всей вѣроятности, имѣющіе право ловить подозрительныхъ людей.
   Сообщеніе съ Буэносъ-Айресомъ бываетъ четыре раза въ недѣлю. Туда ходятъ три частные парохода: Constitution, Montevideo, Salto. Послѣдній поднимается до Росаріо.
   Дней черезъ пять послѣ нашего пребыванія въ Монтевидео, въ продолженіи которыхъ мы съѣзжали по вечерамъ на берегъ гулять по "Улицѣ 25 мая" и по площади, мы начали охладѣвать къ испанскимъ красавицамъ и уже ясно различали хорошенькихъ отъ дурныхъ; можетъ-быть, вслѣдствіе этого, и рѣшились мы ѣхать въ Буэносъ-Айресъ. Обстоятельства, приведшія нашъ клиперъ на рейдъ Монтевидео, влекли за собою тысячу работъ: выниманіе котловъ и машины, выгрузку рѣшительно всего трюма, суету, шумъ, и, какъ характеристически выразился одинъ Испанецъ, смотритель бота, на которомъ были устроены шпили, страшное barbulo. Насъ всѣхъ попросили переселиться на квартиры, которыя были отведены на сосѣднемъ блокшифѣ, носившемъ названіе Abagun: было ли это собственное или нарицательое имя -- не знаю. Понятно, что при всѣхъ этихъ переборкахъ и переселеніяхъ, кромѣ удовольствія видѣть новый городъ, пріятно было и удалиться на 120 миль отъ всякаго barbulo.
   Когда мы пріѣхали, съ своими саками, на пароходъ Монтевидео, то пока не двинулись съ мѣста, мы смотрѣли на уродливый Abagun и на отягченныя стрѣлами и различными путами мачты нашего клипера; съ Абагуна намъ махали оставшіеся, и, на этотъ разъ, вѣроятно, завидовавшіе намъ товарищи; но мы ихъ не жалѣли: то были Самаритяне; Филистимляне же безъ стыда и совѣсти оставляли страждущее и требовавшее врачеванія судно.
   Почти безъ шума загребая колесами, вышелъ пароходъ съ рейда; мачты, реи, снасти остававшихся за нами судовъ сливались вмѣстѣ съ городомъ и зеленымъ холмомъ, на которомъ возвышался маякъ, въ одну сѣро-коричневую массу. Въ рѣкѣ насъ встрѣтилъ довольно свѣжій SW, небольшой памперо. Небо то прочищалось, то заволакивалось тучами; горизонтъ за городомъ былъ черный, мрачный, и на немъ рисовался, охваченный яркимъ освѣщеніемъ солнца, ломаный контуръ холма, покрытаго зданіями и увѣнчаннаго двумя высокими колокольнями.
   Скоро насъ позвали обѣдать. Сначала было тѣсно, но вотъ стали очищаться мѣста, и намъ, которымъ было бы очень стыдно, еслибы насъ укачало, стало просторно. Обѣдъ быль превосходный. Вечеромъ пассажиры разбрелись по разнымъ угламъ: кто залегъ спать, кто смотрѣлъ за бортъ, кто пристроился къ молоденькой и хорошенькой Испанкѣ, прохлаждавшейся на палубѣ. Я любовался ходомъ прекраснаго парохода; мы шли, съ противнымъ теченіемъ и при довольно крупномъ волненіи, четырнадцать узловъ. Машина шла ровно, безъ болѣзненныхъ сотрясеній.
   

II.

   Нельзя не сознаться, что большая часть земель и государствъ Южной Америки извѣстны намъ только по имени, а сбивчивая исторія ихъ развѣ только по газетамъ; между тѣмъ и исторія и статистика ихъ любопытны въ высшей степени; а такъ какъ изъ личныхъ впечатлѣній и разказовъ жителей узнаешь не много, то я рѣшаюсь, съ помощію одного превосходнаго нѣмецкаго сочиненія, познакомить васъ съ нѣкоторыми сторонами политическаго быта государствъ, не похожихъ ни на какія государства въ мірѣ. Не ждите, однако, отъ меня полной исторіи; ей не мѣсто въ легкихъ замѣткахъ кругосвѣтнаго туриста.
   Рѣчная область, прилегающая къ Ріо-де-ла-Плата, по величинѣ своей, занимаетъ второе мѣсто въ мірѣ; она меньше области Амазонской на 18,000 квадратныхъ миль и много больше области Миссиссипи. Земли, по которымъ протекаетъ Ла-Плата съ своими притоками, лежатъ частію въ тропикахъ, частію въ умѣренномъ климатѣ, и могутъ такимъ образомъ доставлять произведенія разныхъ полосъ земнаго шара. Ла-Плата образуется соединеніемъ Параны и Уругая; суда всѣхъ величинъ могутъ достигать до Монтевидео; а отъ Монтевидео до Параны, по измѣреніямъ капитана Соливана (1847), фарватеръ глубиною отъ 3 1/2 до 10 саженей; пароходы безъ труда поднимаются до Росаріо.
   Уругай, протекая сначала малоизвѣстными странами Бразиліи, покрытыми дѣвственнымъ лѣсомъ, составляетъ границу Бразиліи и Аргентинской конфедераціи, а равно границу послѣдней и Уругайской республики; онъ принимаетъ въ себя богатые водой притоки, орошающіе роскошную мѣстность, на которой 30 милліоновъ жителей могли бы вести счастливую жизнь, но которая до сихъ поръ остается пустынною.
   Уругай почти по всему протяженію своему судоходенъ. Лучше изслѣдованъ онъ въ своемъ низовьѣ. По Соливану до 31° южной широты фарватеръ его углубляется отъ 3 1/2 до 14 саженей, слѣдовательно суда, сидящія отъ 14 до 18 футъ, могутъ достигать устья Ріо-Негро и Галегалху.
   Парана образуется соединеніемъ большой рѣки Ріо-Гранде съ Паранахибо. Первая беретъ начало въ бразильской провинціи Минасъ-Гераясъ, не далѣе 30 миль отъ Атлантическаго океана и, пройдя 150 миль во всю длину роскошной провинціи, соединяется съ Паранахиба, на границѣ Монтогроссо. Отсюда величественная рѣка получаетъ названіе Параны, удерживая его до впаденія въ Ла-Плату. Пройдя болѣе 180 миль совершенно неизвѣстными областями Бразиліи, она образуетъ, далѣе, съ одной стороны, границу между Парагаемъ и Аргетинскою республикой; потомъ, принявъ въ себя еще большую рѣку Парагай, Парана направляется къ югу, принадлежа здѣсь нераздѣльно, на протяженіи 130 миль, Аргентинскимъ штатамъ. Эта часть ея извѣстна болѣе другихъ; но и здѣсь, гдѣ она составляетъ главную жилу внутренняго движенія, мало измѣнилась она въ продолженіи трехъ сотъ лѣтъ, со времени ея завоеванія. Несомнѣнно, что Парана судоходна; извѣстно однако, что плаваніе по ней прерывается семью водопадами, которые низвергаются со скалы на скалу на протяженіи 25 миль. О фарватерѣ ея низовья, очень важномъ въ настоящее время, извѣстно только съ тѣхъ поръ, какъ англійскіе и французскіе пароходы стали подниматься по Паранѣ и Парагаю до Асумпсіонъ. Суда, сидящія 8 и 10 футовъ, совершаютъ переходъ отъ Буэносъ-Айреса въ восемь дней, и въ пять возвращаются назадъ.
   Источники Парагая находятся въ богатой брилліантовыми минами бразильской провинціи, Монтогроссо. Еще Феликсъ-Асара (въ 1792) называлъ эту рѣку "лучшею въ мірѣ", и говорилъ, что по ней можно достигнуть центра Португальскихъ минъ. Въ новѣйшее время всѣ единодушно восхищаются этою великолѣпною рѣкой, которая, при равной глубинѣ, спокойно и тихо катитъ волны свои въ берегахъ, покрытыхъ роскошнымъ лѣсомъ.
   Страны, орошаемыя этими рѣками, не считая принадлежащихъ Бразиліи, занимаютъ пространство въ 1,200,000 англ. квадр. миль, составляя Аргентинскую конфедерацію, и республики: Буэносъ-Айреса, Парагая и Уругая, исторія которыхъ идетъ почти нераздѣльно; отчего и называютъ ихъ часто однимъ именемъ штатовъ Ла-Платы. На этомъ пространствѣ живутъ едва 2.000.000 жителей, приходясь по два человѣка на квадратную милю; при томъ большинство ихъ сосредоточено въ городахъ; въ Буэносъ-Айресѣ 180.000 жителей, въ Монтевидео 30.000, въ Тукуманѣ 10.000, и пр.
   Огромнѣйшія земли заселены здѣсь бѣдно, частію совсѣмъ не заселены. Мѣстечки, приходы и мызы лежатъ другъ отъ друга на разстояніи 4--8 дней пути, при совершенномъ бездорожьи, и при такихъ условіяхъ, конечно, трудно развиться земледѣлію и цивилизаціи. Жизнь разбросанныхъ на громадномъ пространствѣ европейскихъ семействъ мало разнится отъ жизни краснокожихъ Индѣйцевъ. Безъ средствъ къ удовлетворенію нравственныхъ потребностей, физически они надѣлены съ избыткомъ богатствомъ своихъ дикихъ странъ; имъ благопріятствуетъ разнообразный климатъ,-- холодный у Кордильеровъ, и теплый, даже жаркій, въ пампахъ,-- и эти легко-достающіяся средства жизни составляютъ главную причину малаго, нравственнаго развитія. Только нужда и трудъ жителей, воспитываютъ и поддерживаютъ сильную самостоятельную и здоровую жизнь, какъ въ индивидуумѣ, такъ и въ массѣ народонаселенія.
   Особыя условія мѣстности и всей окружающей среды образовали здѣсь оригинальныя своеобычныя учрежденія эстанціи, и развили мѣстный типъ гаучо. Эстанціи и гаучо составляютъ характеристическія особенности страны. Эстанціями называли сначала Испанцы, а послѣ Южно-Американцы, заселенныя поля, съ фермою, занимавшія 3 или 4-мили; на этихъ фермахъ пасется огромное множество скота,-- лошадей, быковъ, овецъ, ламъ и альпакъ; не рѣдко попадаются эстанціи, имѣющія болѣе 30,000 головъ различнаго скота. Въ большомъ домѣ, среди фермы, живетъ владѣтель, окруженный многочисленными рабочими, съ ихъ женами. Дѣло рабочихъ ходить за скотиной, загонять стада, бить быковъ и лошадей; ихъ-то и называютъ гаучо. Если не доставало мѣста на мызѣ, гаучи строили въ нѣкоторомъ отдаленіи деревянные домики, крытые соломой, и называемые ранчо. Надъ ними, и для веденія работъ, назначался главный управляющій. Первоначально гаучами называли людей подозрительныхъ, которые избѣгали обитаемыхъ мѣстъ и удалялись въ степи; позднѣе названіе это распространилось на всѣхъ деревенскихъ жителей. Теперь они составляютъ собственно классъ поселянъ, лишены всякой цивилизаціи, и постоянно враждуютъ съ жителями городовъ. Своею многочисленностію и вліяніемъ, они постоянно давали штатамъ Ла-Платы свой оригинальный характеръ, и въ ихъ столкновеніяхъ съ городскимъ сословіемъ заключается вся разгадка безпрестанныхъ междоусобій страны. Сколько разъ они одни, и надолго, рѣшали судьбу этихъ государствъ! Они же были главною поддержкой двадцатилѣтняго диктаторства донъ-Хуана Мануеля де-Росаса.
   Въ 1810 году большая часть испанскихъ колоній въ Южной Америкѣ отдѣлилась отъ своей метрополіи. Аргентинская же конфедерація объявила себя окончательно независимою въ іюнѣ 1816 года, на конгресѣ въ Санъ-Мигелѣ-Тукуманскомъ, и уложеніе, объявленное 30 апрѣля 1819 года, написано было по образцу Сѣверо-Американскихъ Штатовъ. Не соотвѣтствуя здѣшнимъ условіямъ, оно повело къ величайшимъ затрудненіямъ: всякій хотѣлъ властвовать, никто не хотѣлъ повиноваться. Въ кровавой, дикой путаницѣ начали наконецъ выясняться двѣ враждебныя другъ другу партіи -- федералистовъ и уніонистовъ, и всѣ личности, на которыхъ вертится исторія Аргентинской республики, принадлежали или къ первой, или ко второй изъ этихъ партій. Ривадавіа, Пасъ, Лаваль, Варелла и Уркиса были уніонисты; Лопесъ, Аирога и Росасъ были федералисты. Грустный опытъ первыхъ годовъ независимости (1816--1826) долженъ былъ убѣдить всѣхъ благомыслящихъ людей въ невозможности конфедеративнаго правленія, при противодѣйствующемъ ему стремленіи каждой провинціи къ самостоятельности. Ривадавіа, Родригесъ и многіе другіе съѣхались на совѣщаніе и рѣшили, чтобы правленіе было федеративное. Провинціи Буэносъ-Айресъ, Коріентесъ, Энтре-ріосъ и Санта-Фе образовали на этомъ основаніи такъ-называемый "четверной союзъ"; Буэносъ-Айресу предоставлено было веденіе иностранныхъ дѣлъ; принятыя же имъ обязательства онъ долженъ представлять на рѣшеніе конгресса. Первымъ президентомъ былъ избранъ въ 1826 году Ривадавіа; но снова собранный конгресъ, недовольный стремленіями президента болѣе гарантировать положеніе главы государства, принудилъ Ривадавію удалиться. Одинъ изъ аргентинскихъ писателей, Индарте, говоритъ о первомъ президентѣ: "истинный другъ отечества, онъ сдѣлалъ много улучшеній, и положилъ такія прочныя основанія для дальнѣйшихъ улучшеній, что всѣ его преемники невольно возвращались къ нимъ; этихъ основаній не могла уничтожить двадцатилѣтняя рѣзня: такъ сильна разумность и честность, въ сравненіи съ грубою властію. "По удаленіи Ривадавіи наступила страшная анархія, извѣстная подъ именемъ акефаліи, безголовья, такъ что иностранныя державы, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, не знали къ кому обратиться. Подобное положеніе дѣлъ, конечно, не могло быть продолжительно. Собирались новые конгрессы (въ 29, 30 и 31 годахъ), гдѣ были представители отъ провинцій Буэносъ-Айреса, Коріентесъ, Энтре-ріосъ, Санта-Фе, Кордовы и Санъ-Хуана, заставлявшіе молчать остальныя провинціи; принято было существующее понынѣ государственное уложеніе Аргетинской конфедераціи: совершенная независимость отдѣльныхъ провинцій извнѣ; каждая провинція имѣетъ свое отдѣльное управленіе, губернатора и своихъ представителей; веденіе внѣшнихъ сношеній и войны предоставлено губернатору Буэносъ-Айреса; онъ же и главнокомандующій; противъ всякой внѣшней силы, провинціи находятся въ оборонительномъ и наступательномъ союзѣ; свобода внутренней торговли и судоходства во всѣхъ странахъ конфедераціи. Для рѣшенія спорныхъ вопросовъ о плаваніи по рѣкамъ, о внѣшней торговлѣ, о погашеніи государственнаго долга -- долженъ быть созванъ новый конгрессъ; но конгрессъ этотъ не состоялся.
   1-го декабря 1829 года Лаваль, стоявшій во главѣ войска, идетъ противъ губернатора Буэносъ-Айреса, Доррего, разбиваетъ его при Наварро, беретъ въ плѣнъ и разстрѣливаетъ. Защищавшій Доррего, Росасъ, побѣждаетъ въ свою очередь Лаваля, заставляетъ его удалиться въ Монтевидео, и самъ становится губернаторомъ и главнокомандующимъ въ Буэносъ-Айресѣ (1830). Такъ выступилъ на политическое поприще донъ-Хуанъ Мануэль де-Росасъ, человѣкъ чудовищный, но владѣвшій желѣзною, непреклонною волей, стремившійся безъ оглядки къ своей цѣли, и какою-то притягательною силой приковавшій къ себѣ народъ. Изъ губернатора, съ законною, но очень ограниченною властію, онъ становится неограниченнымъ деспотомъ Аргентинской республики; его воля является закономъ для всѣхъ провинцій. Этотъ новый губернаторъ, вокругъ котораго совершалась въ продолженіи многихъ лѣтъ исторія Лаплаты, который вызвалъ на бой сильнѣйшія европейскія государства и выдержалъ его съ честію, родился въ 1793 году въ Буэносъ-Айресѣ, въ почтенномъ семействѣ, переселившемся сюда изъ Астуріи. Его прадѣдъ былъ губернаторомъ въ Чили; дѣдъ его былъ убитъ въ войнѣ съ Индѣйцами: зашитый въ кожѣ, онъ былъ брошенъ въ море. Въ молодости Росасъ долго жилъ между гаучами, на эстанціяхъ своихъ родственниковъ; принималъ участіе въ ихъ работахъ, играхъ и разныхъ увеселеніяхъ. Гаучи смотрѣли на юношу какъ на своего, и съ гордостію поддерживали потомъ домогательства своего бывшаго товарища. Власть Росаса основывалась на гаучахъ, и онъ никогда не забывалъ ихъ интересовъ. Онъ болѣе всего обращалъ вниманіе на земледѣліе; образованіе, вмѣстѣ со всякимъ свободнымъ движеніемъ, преслѣдовалось деспотомъ какъ самое опасное враждебное начало и въ религіозномъ, и въ политическомъ смыслѣ.
   По истеченіи законнаго срока, Росасъ сложилъ съ себя должность, въ первый и послѣдній разъ поступивъ въ смыслѣ конституціи. Его преемники Біамонтъ и Маса были незначительные люди. Въ мартѣ 1835 г. Росасъ былъ снова выбранъ и уже съ неограниченною властію, такъ какъ онъ иначе выбраннымъ быть не соглашался. По истеченіи законнаго срока, каждый разъ возобновлялась комедія отказа: Росасъ увѣрялъ, что его здоровье не выноситъ бремени правленія, что онъ желалъ бы удалиться въ частную жизнь; депутаты были въ отчаяніи, просили и прибавляли правъ и почестей диктатору; даже одинъ мѣсяцъ въ году назвали его именемъ. Наконецъ Росасъ соглашался, и приносилъ свои наклонности въ жертву любезному отечеству...
   Между первымъ и вторымъ президентствомъ своимъ, Росасъ оказалъ республикѣ большія услуги. Жившіе на южныхъ границахъ Буэносъ-Айреса и Чили, Индѣйцы производили частые набѣги на сѣверъ. Воинственное племя не разъ проникало во внутреннія земли, и огнемъ и мечомъ уничтожало все; Росасъ, въ союзѣ съ Чилійцами, рѣшился усмирить варваровъ. Подъ его предводительствомъ, двинулись гаучи къ Магелланову проливу, били Индѣйцевъ вездѣ, гдѣ только они осмѣливались сопротивляться и освобождали тысячи плѣнныхъ христіанъ; генералъ Бургенъ, именемъ Аргентинской республики, занималъ многія мѣста мало извѣстныхъ пампъ Патагоніи, которымъ впрочемъ долго еще надобно ждать цивилизованнаго населенія. Росасъ долженъ былъ даже ограничивать притязанія Чилійцевъ, основавшихъ колонію (въ 1843 году) въ Магеллановомъ проливѣ {Та самая, о которой я говорилъ выше.}. Этими трудными походами Росасъ стяжалъ себѣ уваженіе и славу, тѣмъ болѣе что къ этому же времени относится борьба за національную независимость, можно даже сказать, за самостоятельность Новаго Свѣта относительно Стараго, и самыя рѣшительные и ожесточенные противники тирана должны были радоваться его успѣхамъ.
   Въ 1837 году, Росасъ, на основаніи давно забытаго закона, потребовалъ, чтобы всѣ иностранцы, жившіе въ Буэносъ-Айресѣ, участвовали въ національной милиціи; нѣсколько французовъ были завербованы силою. Часто повторяемые протесты и жалобы французскаго агента оставались, безъ отвѣта; наконецъ парижскій кабинетъ почувствовалъ себя обиженнымъ и принялъ свои мѣры. 28-го марта 1838 года всѣ порты Аргентинской республики объявлены были въ блокадѣ; французы соединились съ врагами Росаса, уніонистами, во главѣ которыхъ сталъ, пріѣхавшій изъ Монтевидео, генералъ Лаваль; въ нѣсколькихъ стычкахъ войскамъ диктатора нанесено было чувствительное пораженіе. Въ самомъ Монтевидео Франція домогалась низложить президента Мануэля Орибе, и посадить на его мѣсто главу революціоннаго движенія, генерала Фруктуосо Рифера. Французамъ очень хотѣлось возводить и низлагать правителей въ Южной Америкѣ; они по обыкновенію забыли, что этимъ страшно оскорбляли національную гордость и, вмѣсто союзниковъ, наживали себѣ въ народѣ враговъ и сильно вредили своей выгодной торговлѣ съ этою страной. Въ 1840 г. "войско освободителей", подъ командою Лаваля, двинулось къ Буэносъ-Айресу, внутри котораго вспыхивали частные мятежи; началась осада, и, занимая шагъ за шагомъ укрѣпленныя мѣста, уніонисты уже близки были къ окончательной побѣдѣ. Въ это время прибылъ изъ Франціи въ Монтевидео адмиралъ Мако (23-го сентября 1840) съ приказаніемъ все кончить и какъ можно скорѣе выпутать Францію изъ лаплатскихъ дрязгъ и ссоръ. Бывшій восточный вопросъ и война вице-короля Египта съ султаномъ поглотили тогда все вниманіе Лудовика-Филиппа и его министровъ. Франція осталась тогда изолированною: договоръ 15-го іюня 1840 года былъ заключенъ европейскими державами безъ ея участія.
   Мако спѣшилъ измѣнить друзьямъ Франціи въ Южной Америкѣ, вступивъ въ переговоры съ Росасомъ и заключивъ съ нимъ трактатъ на слѣдующихъ условіяхъ: республика Уругай, на основаніи трактата 1828 года (по которому она отдѣлялась отъ Бразиліи), сохраняетъ свою независимость; всѣмъ, возставшимъ противъ Росаса объявлена амнистія; убытки, понесенные французами, должны быть вознаграждены; Франція, наравнѣ съ другими державами, пользуется предоставленными имъ правами.
   Неудовольствіе уніонистовъ и обманутаго Уругая не имѣло границъ; "Мако, Франція и измѣна," говорили они, "съ этого времени однозначащія слова! Мы всѣ проданы, намъ измѣнили! За деньги Франція продала свою честь, своихъ союзниковъ, даже свою выгоду. И она еще увѣрена, что Росасъ сдержитъ свои обѣщанія!" И все это была правда. Передъ глазами французскаго адмирала вели амнистированныхъ къ Росасу, пытали ихъ, и многихъ, въ числѣ которыхъ были и французы, казнили. Можно найдти имена этихъ несчастныхъ въ аргентинскихъ журналахъ.
   Уніонисты, несмотря на измѣну союзниковъ, не успокаиваются. Лаваль и Ривера набираютъ новую партію въ Монтевидео, преимущественно изъ лицъ, бывшихъ противъ президента Орибе, друга Росаса, и торжественно объявляютъ, что договоръ, заключенный адмираломъ Мако, недѣйствителенъ. "Измѣна, своеволіе и глупость написаны у французскаго адмирала на лбу. И кто далъ Франціи право, во имя уніонистовъ и Уругая, не спрашиваясь у нихъ, заключать съ Росасомъ союзы? Они думаютъ тамъ у себя, въ Парижѣ, что гаучо Росасъ дѣйствительно допуститъ амнистію? Никогда!" Итакъ вышло на дѣлѣ. Трактатъ остался мертвою буквой, хотя Гизо и говорилъ съ трибуны, что дикіе народы Лаплаты не заслуживаютъ лучшаго управленія чѣмъ управленіе Росаса.
   Аргентинцы и Оріенты, какъ вообще называются жители Восточной Банды (Уругая), одни, безъ всякой помощи, продолжали упорную войну съ Росасомъ. 19-го сентября 1841 г. Лаваль былъ разбитъ въ долинѣ Фамалла; но 8-го октября храбрый защитникъ уніонистовъ былъ убитъ, и Росасъ безъ труда разбилъ войско, оставшееся безъ вождя.
   Окончательное истребленіе уніонистовъ ведено было съ настойчивою кровожадностію, на которую былъ способенъ только Росасъ. Все, что избѣжало его мести, искало спасенія въ бѣгствѣ за Кордильеры, въ Чили и другія мѣста. Немногіе отдѣлались счастливо: большую часть сразилъ холодъ и голодъ на высотѣ снѣжныхъ вершинъ Кордильеръ. Для оставшихся въ республикѣ противниковъ диктатора наступило страшное время. Если все правда, что разказываютъ путешественники и аргентинскіе писатели, то правленіе Нерона и Тиверія покажется отечески-нѣжнымъ въ сравненіи съ Росасовымъ. Духовенство помогало тирану въ преслѣдованіи всего умственнаго и благороднаго. Епископъ Хосе-Мануель Эйфрачіо называлъ дикаго гаучо божественнымъ героемъ, благословлялъ его и говорилъ: "Истинная, христіянская любовь, сильная и возвышенная, ведущая ко спасенію, требуетъ уничтоженія безбожной толпы, враговъ Бога и людей: настоящая христіянская любовь требуетъ уничтоженія дикихъ уніонистовъ!" Надобно помнить, что Магариньйосъ Сервантесъ, разказывающій все это, самъ строгій католикъ.
   Въ помощь себѣ, Росасъ основалъ тайное общество, и назвалъ его Масхорко (початокъ кукурузы), потому что члены его должны быть такъ же тѣсно связаны между собою, какъ сѣмена маиса на своемъ початкѣ. Всѣ отверженные и развратные люди принимались въ это общество, давая клятву безпрекословно исполнять волю тирана. Ужасъ сковывалъ Буэносъ-Айресъ при слухѣ о злодѣйствахъ, совершавшихся каждую ночь масхорками. Каждый день, по утрамъ, находили на улицахъ изуродованные, неузнаваемые никѣмъ трупы; много было раззорено домовъ, обезчещено женщинъ, расхищено имѣній. "Дикіе уніонисты должны быть окончательно истреблены," говорилъ диктаторъ, "одна мысль принадлежать къ этой ордѣ есть уже смертный грѣхъ!" Читая показанія очевидцевъ, не вѣрится, люди ли были эти испано-португальскіе Американцы, и отказываешься судить о нихъ по мѣркѣ нашихъ убѣжденій. Это люди, испорченные клерикальнымъ воспитаніемъ, дикари, увѣренные, что при всѣхъ преступленіяхъ можно примириться съ Богомъ нѣсколькими наружными обрядами. Пойманные уніонисты судились сотнями, и головы ихъ выставлялись публикѣ, насаженныя на шпицахъ рѣшотокъ. Кто произносилъ хоть слово состраданія къ одному изъ этихъ "безбожныхъ измѣнниковъ", подвергалъ свою жизнь тому же; гдѣ ихъ находили, тамъ и убивали. Даже трупы враговъ Росаса вырывались изъ могилъ, и бросались на съѣденіе собакамъ. Донъ Хосе Ривера Индарте, издатель журнала El National, и Варелла, издатель El Commercio del Plata, были рѣшительными врагами Росаса, и оба погибли въ борьбѣ съ тираномъ. Индарте былъ авторомъ ужасной обвинительной брошюры Tablas de Sangre (кровавые списки), въ которой онъ пересчитываетъ всѣ жертвы отъ тридцати девятаго до сорокъ третьяго года (въ этомъ году безстрашный мужъ, по повелѣнію Розаса, былъ отравленъ), день и мѣсяцъ ихъ смерти, и какимъ образомъ они были убиты. Изъ этого сочиненія видно, что лишенныхъ жизни было:
   
   Отравленныхъ -- 5
   Обезглавленныхъ -- 3.765
   Разстрѣлянныхъ -- 1.393
   Келейно убитыхъ -- 732
   Пало въ сраженіи -- 14.920
   Осужденныхъ, какъ дезертиры, шпіоны -- 1.600
   
   Всего умерщвленныхъ 22.405, большею частью молодаго, сильнаго и образованнаго народа. Болѣе 10.000 эмигрировало въ Уругай, Боливію, Перу, Чили и Бразилію. О числѣ жертвъ въ 1843 году нѣтъ вѣрныхъ свѣдѣній. Для чествованія великаго спасителя конфедераціи, время отъ времени учреждались празднества, собранія, публичные танцы, на которыхъ обыкновенно присутствовала Мануэла, единственная дочь Росаса; на праздникахъ раздавались возбуждающіе месть гимны. Въ извѣстные дни портретъ Росаса возимъ былъ на колесницѣ по улицѣ Буэносъ-Айреса первыми чиновниками города и красивѣйшими дамами; портретъ ставился въ соборѣ между изображеніями Спасителя и Божіей Матери, при чемъ духовенство кадило и молилось о благоденствіи "божественнаго" мужа Росаса. Духовныхъ, не желавшихъ участвовать въ этихъ богохульныхъ процессіяхъ, разстрѣливали, казнили. Попали въ немилость и іезуиты, которыхъ вызвалъ было Росасъ и, по примѣру Санта-Анны въ Мексикѣ, возвратилъ имъ прежнія ихъ владѣнія. "Отцы іезуиты не выполнили условій," говорилъ Росасъ въ 1842 году, на которыхъ имъ было позволено возвратиться. Они слѣдуютъ другимъ правиламъ, которыя враждебны принципамъ нашего управленія." Попы были снова изгнаны. Іезуиты рѣдко расходятся съ абсолютными правленіями, а тутъ видно нашла коса на камень: одинъ абсолютизмъ враждебно столкнулся съ другимъ!
   Война съ Уругаемъ продолжалась. О трактатѣ 1840-го года и помину не было. Цѣль Росаса была подчинить это государство, также какъ и Парагай, и ввести такъ-называемую американскую систему, требующую совершеннаго исключенія иностранцевъ, особенно Европейцевъ.
   Уругай, или Восточная Банда (такъ-называется она по восточному положенію, относительно Аргентинской республики), въ сравненіи съ другими государствами Южной Америки, не великъ по протяженію и бѣдно населенъ; но его выгодное положеніе близь устья Ла-Платы, и плодородіе его почвы могутъ возвысить его до степени значительнаго государства. Онъ занимаетъ пространство въ 4.000 геогр. квадр. миль, и раздѣленъ на девять департаментовъ, называемыхъ по своимъ главнымъ городамъ, Монтевидео, Канелонесъ, Санъ-Хосе, Колонія, Соріано, Паисанду, Сарро-Ларго, Мальдонадо и Негро; жителей только около 200.000, и двѣ трети ихъ живетъ въ городахъ. Плодородная почва орошена рѣками, богатыми водою; величественная Ріо-Негро, у устья которой могла бы быть основана превосходная гавань, принимаетъ въ себя съ обѣихъ сторонъ судоходные притоки, расположенные очень выгодно для движенія внутренней торговли.
   Климатъ его -- одинъ изъ благопріятнѣйшихъ въ мірѣ. Всѣ европейскіе овощи и плоды, и кромѣ того хлопчатая бумага, рисъ и нѣкоторыя другія южныя произведенія вызрѣваютъ здѣсь превосходно. Но еще не взрѣзалъ плугъ обширной степи, по которой до сихъ поръ бродятъ безчисленныя стада быковъ и табуны лошадей, все еще составляющихъ главный предметъ вывоза. Богатые травою холмы и долины дѣлаютъ страну особенно удобною для овцеводства. Животныя зиму и лѣто находятъ постоянные пастьбища: трудъ сѣнокоса здѣсь неизвѣстенъ. Уругай не богатъ благородными металлами. Есть въ небольшомъ количествѣ золото и серебро (близь Мальдонадо), мѣдь, антимоній, олово, желѣзо, сѣра и каменный уголь. Цѣнность ввоза товаровъ доходитъ до 14 милліоновъ, а вывоза до 12 милліоновъ рублей сер. Контрабанда, довольно значительная, увеличиваетъ ввозъ по крайней мѣрѣ на 25%, то-есть на 3 или 4 милліона рублей. И такой значительный торгъ ведетъ государство съ скуднымъ населеніемъ, не знающимъ ни земледѣлія, ни горнаго дѣла и не имѣющимъ мануфактуръ; все это даютъ только шкуры, рога, волосъ, сало и мясо дикихъ стадъ! Вообще государство это заслуживаетъ большаго вниманія, и можно легко понять какого бы значенія достигло оно, еслибъ его земли, могущія прокормить болѣе пятнадцати милліоновъ жителей, заселились хотя двумя-тремя милліонами дѣятельнаго, рабочаго народа. Подобное заселеніе сдѣлало бы эту страну дѣйствительно независимою, и освободило бы ее отъ направленной на нее разрушительной политики Бразиліи.
   Географическое положеніе Уругая всегда давало направленіе его исторіи; оно было причиною постоянныхъ споровъ, которые и замедляли развитіе страны. Уругай былъ предметомъ раздоровъ Испаніи съ Португаліей въ прошедшемъ столѣтіи; онъ и въ настоящее время постоянный предметъ раздора между Аргентинскою республикой и Бразиліей. Эти споры время отъ времени прекращаются, чтобы возобновиться съ большею силой, потому что причина ихъ не уничтожается. Владѣющій Уругаемъ, можетъ легко овладѣть устьемъ Ла-Платы, и подчинить себѣ всѣ близь-лежащія страны въ сѣверо-восточной части Новаго Свѣта, и въ этомъ заключается разгадка ревнивыхъ стремленій и притязаній сосѣдей. Никто не допускаетъ другаго владѣть этою землей, боясь за собственное благосостояніе и независимость.
   Въ Монтевидео, также какъ и въ другихъ испанскихъ колоніяхъ, начались движенія въ 1810 году, слѣдствіемъ которыхъ было отдѣленіе ихъ отъ метрополіи. Испанскій губернаторъ де-Бигодетъ долженъ былъ наконецъ удалиться (20 іюня 1814 г.), и страна осталась предоставленною самой себѣ. Во главѣ народа стоялъ Хосе де-Артигасъ, поддерживаемый гаучами, также какъ въ послѣдствіи Розасъ, врагъ городскаго сословія, и вмѣстѣ всякаго высшаго умственнаго развитія. Большинство было имъ недовольно, и этимъ положеніемъ дѣлъ воспользовались въ Ріо-де-Жанейро; подъ предлогомъ освобожденія страны отъ участія гаучей, бразильскія войска наводнили Уругай, изгнали Артигаса и кончили тѣмъ, что присоединили всю провинцію (въ 1821 году) къ имперіи. Но скоро загорѣлась война за самостоятельность Уругая; Аргентинская республика, смотрѣвшая на Уругай, какъ на часть прежняго вице-королевства, слѣдовательно, какъ на свою принадлежность, приняла въ войнѣ этой дѣятельное участіе. Заключенный 27 августа 1828 года миръ, при участіи Англіи, прекратилъ наконецъ войну, продолжавшуюся столько лѣтъ, и Уругай былъ признанъ самостоятельнымъ государствомъ. Мирившіяся стороны положили только условіемъ право подачи голоса, при начертаніи новаго уложенія, и право вмѣшательства, въ случаѣ если до истеченія пяти лѣтъ по учрежденіи законнаго управленія, возгорится тамъ междоусобная война. На послѣднемъ пунктѣ основывалъ Росасъ свое домогательство получить мѣсто президента Орибе, хотя упомянутыя въ трактатѣ пять лѣтъ давно уже прошли. Составленное въ Монтевидео уложеніе, съ утвержденія Бразиліи и Аргентинской республики, было наконецъ обнародовано 18 іюля 1830 года, Содержаніе его мало разнилось въ существенныхъ статьяхъ отъ уложенія Сѣверо-Американскихъ Штатовъ. Власть дѣлилась на три части: исполнительную, законодательную и судебную. Законодательная власть сосредоточена въ двухъ камерахъ, представительной и сенатѣ. Представители непосредственно избираются, каждый отъ 3.000 душъ, на три года. Сенаторы избираются представителями, и назначаются, по одному на департаментъ, на шесть лѣтъ; треть ихъ возобновляется каждые два года. Въ случаяхъ разногласія, обѣ камеры соединяются въ общемъ собраніи, для рѣшенія спорнаго дѣла большинствомъ голосовъ. Представитель долженъ быть двадцати-пяти лѣтъ отъ роду, не менѣе пяти лѣтъ считаться гражданиномъ, и имѣть 4.000 долларовъ, или занимать мѣсто, стоящее этой цѣны. Сенаторъ долженъ быть тридцати лѣтъ, семь лѣтъ быть гражданиномъ и имѣть 10.000 долларовъ. Чиновники гражданскіе, военные и духовные не могутъ засѣдать въ камерахъ. Пьяницы и люди, не умѣющіе читать и писать, не имѣютъ права подачи голоса. Исполнительная власть вручается выбранному обѣими палатами президенту на четыре года; онъ главнокомандующій надъ войсками и флотомъ, и, если хочетъ, можетъ командовать ими лично. Въ случаѣ его смерти, должность исправляетъ президентъ сената. Судебная власть находится въ рукахъ у верховнаго судилища, у избираемаго обѣими камерами аппелляціоннаго суда, у судей первой инстанціи и у мирныхъ судей. Чтобы быть членомъ верховнаго судилища, надо имѣть сорокъ лѣтъ, быть шесть лѣтъ адвокатомъ, четыре года служить въ магистратурѣ, и сверхъ того быть сенаторомъ. Уголовныя преступленія судятся судомъ присяжныхъ. Установлена свобода печати, и предоставлено много преимуществъ иностранцамъ, желающимъ селиться въ странѣ, въ чемъ Уругай опередилъ всѣ другія южно-американскія государства.
   Первымъ президентомъ республики былъ избранъ генералъ Фруктусео Рифера, гаучо по рожденію, отличившійся въ войнѣ съ Бразиліей. По истеченіи законнаго срока, въ 1834 году, избранъ былъ, особенно преданный интересамъ страны, генералъ донъ-Мануэль Орибе, къ величайшему прискорбію сложившаго свою власть президента. Рифера собралъ своихъ гаучей, взялся за оружіе, и послѣ многихъ стычекъ, принудилъ новоизбраннаго президента отказаться отъ своего мѣста до истеченія срока (1838); и въ едва-начавшейся республикѣ снова начались смуты и безпорядки. Партіи Риферы и Орибе, красные и бѣлые, то-есть поселяне и горожане, вели непримиримую войну; наконецъ, Рифера, какъ мы видѣли, октябрьскимъ трактатомъ 1840 года низложенъ былъ Франціей, а Орибе -- Росасомъ. Рифера однако все еще продолжалъ войну, и аргентинскія войска наводнили Уругай; одинъ Монтевидео отчаянно сопротивлялся все время войскамъ и флоту Росаса. Бразилія и Англія съ опасеніемъ слѣдили за этою неравною борьбой; уничтоженіе независимости Уругая и присоединеніе его къ Аргентинской республики были бы невыгодны для Бразиліи.
   При этихъ безпрестанныхъ войнахъ теряла больше всего иностранная торговля; жалобы англійскихъ купцовъ были такъ часты и такъ настойчивы, что министерство лорда Джона Росселя рѣшилось на вмѣшательство (1844), въ видахъ возстановленія мира, спокойствія и свободнаго плаванія по рѣкѣ; Франція была приглашена къ участію. Отъ обѣихъ державъ посланы были въ 1845 году Оузлей и Доссоди въ Буэносъ-Айресъ для предъявленія своихъ справедливыхъ требованій; въ случаѣ, еслибы Росасъ сталъ колебаться, предписано было прибѣгнуть къ силѣ. Требовали, чтобы Росасъ призналъ Уругай и Парагай самостоятельными государствами, отказавшись отъ всякаго на нихъ притязанія, чѣмъ и окончились бы всѣ смуты Лаплаты. Росасъ объявилъ посланникамъ положительно, что ни въ какомъ случаѣ не будетъ повиноваться европейскимъ властямъ, которыя хотятъ предписывать Америкѣ законы, и затѣмъ объявлена была война (18 сентября 1845 года). Союзники блокировали Буэносъ-Айресъ, завладѣли маленькою аргентинскою эскадрой, которая стояла у Монтевидео, осадили островокъ Мартинъ-Гарсія, и энергически приступали къ другимъ военнымъ дѣйствіямъ. Росасъ продолжалъ настойчиво сопротивляться, и терпѣливымъ выжиданіемъ, утомилъ наконецъ союзниковъ, желавшихъ окончить многостоившую войну. Съ этою цѣлію былъ посланъ въ Буэносъ-Айресъ Англичанинъ Самуэль Гудъ (1846), который и заключилъ перемиріе съ Росасомъ на слѣдующихъ условіяхъ: всѣ военныя дѣйствія въ Уругаѣ должны быть прекращены; долженъ быть выбранъ новый президентъ для этой республики; должна быть объявлена общая амнистія; съ Буэносъ-Айреса должна быть снята блокада, и островъ Мартинъ-Гарсія, съ своими маяками, долженъ быть возвращенъ. При исполненіи этихъ условій нашлись какія-то затрудненія, и посланники были отозваны; на ихъ мѣсто явились лордъ Гоуденъ и графъ Валевскій. Англія во всякомъ случаѣ хотѣла покончить съ войною, причемъ было еще желаніе мести Лудовику-Филиппу, принявшему участіе въ италіянскихъ и швейцарскихъ дѣлахъ, враждебное англійскимъ интересамъ. Лордъ Гоуденъ отозвалъ англійскую эскадру изъ Буэносъ-Айреса, заключилъ миръ съ Росасомъ, и война осталась на плечахъ одной Франціи. Терцогъ де-Броль, французскій посланникъ въ Лондонѣ, потребовалъ отъ имени своего правительства объясненій. "Мы, писалъ онъ, приняли участіе въ дѣлахъ Лаплаты только по проискамъ Англіи и для ея интересовъ. Посредничество Гуда было для насъ выгодно, но оно сокрушилось о настойчивое противодѣйствіе Росаса. Росасъ не хотѣлъ согласиться на свободное плаваніе по Паранѣ и требовалъ, чтобъ Орибе былъ президентомъ Уругая. Мы не могли принять этого. Что же случилось? Лордъ Гоуденъ отстраняется отъ общаго дѣла съ Валевскимъ, и отзываетъ свою эскадру отъ Буэносъ-Айреса!" Джонъ Россель и Пальмерстонъ старались представить дѣло своего полномочнаго въ сомнительномъ свѣтѣ, утверждая, что посланникъ не совсѣмъ понялъ ихъ инструкціи; однако блокада съ англійской стороны Буэносъ-Айреса не возобновлялась. Въ это время во Франціи вспыхнула революція, и французскій посланникъ долженъ былъ принять трактатъ, заключенный Англіей. Только быстрымъ ходомъ обстоятельствъ французы выведены были изъ своего непріятнаго положенія: послѣдовало неожиданное, внезапное паденіе полновластнаго диктатора, а за нимъ совершенное измѣненіе какъ внутренняго, такъ и внѣшняго положенія странъ Лаплаты.
   Мысль занять въ южной Америкѣ то же положеніе, какимъ пользуются Соединенные Штаты въ сѣверной, постоянно занимаетъ какъ народъ, такъ и правительство Бразиліи. Поэтому тамъ внимательно слѣдили за событіями на Ла-Платѣ; наконецъ Бразиліи представился случай для раскрытія своихъ гегемоническихъ стремленій.
   Росасъ повторялъ время отъ времени свою комедію отказа, наружно желая удалиться отъ дѣлъ; мы уже видѣли этотъ маневръ, который онъ всякій разъ употреблялъ съ успѣхомъ. Въ 1851 году онъ явился передъ депутатами съ слѣдующею рѣчью: "Мои тѣлесныя силы до того ослабѣли, что мнѣ невозможно вести дѣла Аргентинской республики при такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ..." -- "Жестоко было бы, отвѣчалъ генералъ Уркиса, губернаторъ провинціи Энтре-Ріосъ, взваливать тяжесть правленія на великодушнаго президента, отчего здоровье его можетъ пострадать еще больше. Этимъ онъ и народу мало услужитъ. При болѣзненности президента, могутъ потерпѣть интересы страны и даже благосостоянію ея угрожаетъ опасность." Провинція Энтре-Ріосъ приняла сторону Уркисы, ей послѣдовала провинція Коріентесъ, съ губернаторомъ Фирасоро. Нѣсколько недѣль спустя (29 мая 1851), Энтре-Ріосъ и Уругай заключаютъ съ Бразиліей наступательный и оборонительный союзъ, съ цѣлію доставить миръ раззоряемому десятилѣтнею междоусобною войною Уругаю и вытѣснить Орибе съ аргентинскими войсками навсегда изъ республики. Что дѣлать дальше, будетъ указано обстоятельствами. По всей вѣроятности, Уркиса еще прежде имѣлъ сношенія съ бразильскимъ кабинетомъ. Незадолго передъ этимъ, аргентинскій посланникъ былъ обидно отозванъ изъ Ріо-Жанейро. За трактатомъ 29 мая послѣдовали другіе, сдѣлавшіе большой шагъ въ международныхъ отношеніяхъ южно-американскихъ государствъ; назначены коммиссары для проведенія демаркаціонной линіи между Бразиліей и Уругаемъ; оба государства обоюдно признавали свою независимость. Бразилія обязывались поддерживать всякое, согласно съ конституціей избранное и дѣйствующее правительство; объявлена общая амнистія и обещано возвращеніе конфискованныхъ имѣній. Приглашены всѣ аргентинскіе штаты къ участію въ трактатѣ, такъ же какъ и Парагай, котораго независимость обезпечивалась. Торговля объявлена на свободныхъ началахъ. Подданные обѣихъ государствъ могутъ свободно жить въ той или другой странѣ и вести свои дѣла, не платя никакой повинности, и не могутъ быть вербованы въ военную службу. Бразильцамъ дозволено плавать по Уругаю и его притокамъ; положено стараться о свободномъ плаваніи по Паранѣ и Парагаю. Обѣ стороны обязывались выдавать бѣглыхъ преступниковъ, въ число которыхъ включены и принадлежащіе бразильскимъ подданнымъ негры.
   Финансы Уругая были до такой степени плохи, что тамъ не могло бы существовать никакое правительство; Бразилія еще прежде давала ему субсидіи, такъ же какъ Франція и Англія. Теперь Бразилія обязывалась помогать ему какъ единовременно, такъ и ежегодно, выдавая (съ ноября 1851 года) по 50.000 піастровъ, во все время продолженія войны.
   Власть деспотовъ, не основанная на національныхъ или религіозныхъ интересахъ, всегда шатка, и часто бываетъ достаточно перваго толчка, чтобы сокрушить ее,-- будетъ ли этотъ толчокъ извнѣ или изнутри. Угнетенному народу, ослѣпленному лживымъ блескомъ, подъ которымъ прячутся властители, и обманутому ложью, проникающею всю жизнь подавленной страны, такому народу деспотическая власть кажется гораздо болѣе прочною нежели она есть на самомъ дѣлѣ. Росасъ подтвердилъ собою эту давно извѣстную истину. Ополченіе, возставшее на него, было такъ велико, что такого не видали никогда въ Южной Америкѣ. Около 30.000 войска, вооруженнаго различнымъ оружіемъ и снабженнаго огромными запасами, двинулось на диктатора. Но такихъ большихъ средствъ и не требовалось: при первомъ толчкѣ рухнуло двадцатилѣтнее зданіе, безъ всякой надежды на возобновленіе. Англія и Франція могли бы воспользоваться обстоятельствами, но онѣ ограничились полумѣрами; имъ было все равно, останется ли Росасъ, или нѣтъ,-- нужна была только свобода плаванія. Теперь же онѣ совсѣмъ отказались отъ участія въ дѣлѣ низложенія тирана, и англійскія суда защищали только интересы своихъ соотечественниковъ въ Буэносъ-Айресѣ, а французскія -- въ Монтевидео, гдѣ даже нѣсколько ротъ французскихъ морскихъ солдатъ держали гарнизонъ.
   Въ силу трактата 1851 года, Уркиса двинулся къ Уругаю вмѣстѣ съ графомъ де-Кахіасомъ, пришедшимъ съ 12.000 войска съ сѣвера Ріо-Гранде; генералъ Евгеній Гарсонъ выступилъ изъ Монтевидео, а Фирасоре -- изъ Коріентеса. Бразильская эскадра, подъ командою находившагося на службѣ Бразиліи англійскаго адмирала Гренфеля, занимавшая Парану, мѣшала Росасу соединиться съ Орибе. При этихъ обстоятельствахъ, Орибе соглашался на умѣренную капитуляцію, начинавшуюся словами: "Въ Уругайской республикѣ нѣтъ ни побѣдителей, ни побѣжденныхъ." Такъ выполненъ былъ первый пунктъ трактата; Монтевидео былъ освобожденъ, и прекратилась десятилѣтняя осада новой Трои.
   Но надобно было низложить диктатора Буэносъ-Айреса. Провинція Энтре-Ріосъ назначена была сборнымъ пунктомъ для войскъ Бразиліи, Парагая, Уругая и аргентинскихъ, которыя и стянулись въ продолженіи ноября и декабря. Армія освободителей, какъ называлось это войско, двинулась 23 декабря, и 12 января 1852 года перешла границу провинціи Буэносъ-Айреса. Росасъ палъ духомъ; съ самаго начала войны онъ уже считалъ себя побѣжденнымъ. Послѣ длиннаго, утомительнаго четырехъ-недѣльнаго перехода, не выигрывая часто и двухъ миль въ сутки, по причинѣ разныхъ условій мѣстности, Уркиса двинулся къ Буэносъ-Айресу противъ войскъ Росаса, уже приведенныхъ въ смятеніе; ихъ было однако 20.000 человѣкъ, и они владѣли выгодною и укрѣпленною позиціей Моронъ, на возвышенности Монте-Кацеросъ.
   5-го февраля, Уркиса повелъ атаку на эту позицію. Войска диктатора, не дожидаясь нападенія, обратились въ бѣгство; разрозненными толпами они обратились на собственный городъ и начали грабежъ; граждане и иностранцы должны были взяться за оружіе противъ своихъ же защитниковъ. Вступивъ въ городъ, Уркиса перевѣшалъ нѣсколько сотень этой сволочи. Между ихъ трупами находили главныхъ помощниковъ бѣжавшаго диктатора, особенно изъ моехорковъ, его палачей и исполнителей. Между тѣмъ, Росасъ спѣшилъ перебраться, съ своею дочерью Мануэлитой и съ своими сокровищами, на англійскій пароходъ. Нѣкоторымъ изъ его друзей удалось тамъ съ нимъ соединиться, другіе искали пощады у побѣдителя, многіе висѣли по деревьямъ на площади Викторіи. Двадцатилѣтнее господство самаго страшнаго тирана южной Америки было разрушено, можно сказать, безъ сопротивленія.
   Паденіе диктатора Буэносъ-Айреса оставило обширныя области Лаплаты въ состояніи анархіи, слѣдующей обыкновенно за долголѣтнимъ рабствомъ. Одно время казалось, что Уркиса наслѣдуетъ низложенному врагу. Народъ столицы, сбросившій цѣпи, привѣтствовалъ побѣдителя при Монте-Кацеросѣ именемъ освободителя, и Уркиса, съ утвержденія собранныхъ депутатовъ, принялъ титулъ временнаго правителя Аргентинской конфедераціи. Но скоро отвсюду предводители старыхъ партій стали поднимать головы, и снова вся страна представила картину страшныхъ безпорядковъ. Впереди всѣхъ былъ богатый торговый городъ Буэносъ-Айресъ, который желалъ не только перемѣнить властителя, но и привести въ извѣстность и въ дѣйствіе свои прежнія свободныя учрежденія. Жестокость, съ которою велъ Уркиса легкую войну, безчисленныя казни и изгнанія, исполненныя по его повелѣнію, своевольное запрещеніе, наложенное имъ на найденное въ городѣ государственное и частное имущество, все это пугало гражданъ Буэносъ-Айреса, и они не иначе смотрѣли на него какъ на наслѣдника Росаса. Скоро выросшая популярность его также скоро и упала; всѣ припомнили, что онъ былъ прежде страшнымъ защитникомъ падшаго тирана. Собравшаяся камера депутатовъ въ Буэносъ-Айресѣ приняла вслѣдствіе этого враждебный характеръ противъ временно-управляющаго конфедераціей, такъ что онъ принужденъ былъ удалиться. Съ его удаленіемъ, весь народъ поднялся единодушно, возстановилъ прежнюю провинціальную камеру и образовалъ свое собственное правленіе, во главѣ котораго стали докторъ Альсина и смертельный врагъ Уркисы, генералъ Пинто. Такъ-называемая либеральная партія, такъ долго молчавшая при Росасѣ, имѣла власть въ рукахъ и объявила, что утомленный двадцатилѣтнею тиранніей народъ желаетъ не перемѣны властителя, а дѣйствительной гражданской свободы.
   Ударъ былъ нанесенъ, и междуусобная война была неизбѣжна. Въ первый моментъ Уркиса, не понимая настоящаго значенія обстоятельствъ, думалъ силою оружія быстро подавить ихъ, и сейчасъ же направился съ своими войсками къ Буэносъ-Айресу. Но когда изъ его арміи осталось только 2.000 человѣкъ (остальные покинули его), и онъ едва успѣлъ дойдти до Николо, то убѣдился, что этою силой ничего не возмешь.
   Завязались переговоры; Уркиса обѣщалъ столицѣ не мѣшать въ устроеніи новаго правительства, выдать заключенныхъ и принадлежавшіе городу припасы и военные матеріалы и удалиться съ войсками въ Санта-Фе. Послѣ этого, онъ удалился, удержавъ впрочемъ за собою титулъ правителя Аргентинской республики, и надѣясь, съ помощію другихъ провинцій, снова овладѣть вѣроломною столицей.
   Конгрессъ 1852 года не рѣшилъ ничего, и Буэносъ-Айресъ не посылалъ туда своихъ депутатовъ. Междоусобныя войны продолжались, и только 8 января 1855 года, трактатомъ, подписаннымъ въ Паранѣ, дѣла нѣсколько уладились: аргентинская конфедерація, съ своимъ президентомъ Уркисой, признала наконецъ самостоятельность Буэносъ-Айреса, какъ отдѣльнаго государства.
   Разказавъ самый интересный эпизодъ изъ исторіи лаплатскихъ штатовъ, я думаю, что достаточно познакомилъ васъ съ ихъ запутанными и оригинальными дѣлами.
   

III.

   На пароходѣ, который мы давно оставили, всѣ разбрелись по постелямъ, чему послѣдовалъ и я. Вставъ на другой день часовъ въ 7, мы узнали, что уже четыре часа стоимъ на якорѣ. Я вышелъ на верхъ. Утро было прохладное, свѣжее, съ яркимъ солнцемъ; пассажиры, также недавно вставшіе, толпились у выходовъ, бросая свои чемоданы и дорожные мѣшки въ лодки, которыя наперерывъ старались достать себѣ "практику". Хорошенькая Испанка, похожая на одну изъ Рафаэлевыхъ мадоннъ, стояла у дверей каютъ-компаніи и видимо хотѣла достать бисквитовъ, до которыхъ добраться было трудно, потому что нѣсколько джентльменовъ, съ чашками кофе въ рукахъ, отдѣляли ее отъ корзинки съ бисквитами. Я передалъ мадоннѣ корзинку, изъ которой она взяла два небольшія сухарика своею восхитительною рукой.
   Рѣка справа не имѣла границъ; пройдя 420 миль рѣкою, мы не видали ея береговъ, хотя знали, что плывемъ по рѣкѣ, вѣря на слово капитану и видя подъ собою желтую и мутную воду. Сзади насъ стояло много судовъ, а особенно много было трехугольныхъ, латинскихъ парусовъ, подъ которыми, довольно свѣжимъ вѣтромъ, шли боты и шлюпки въ различныхъ направленіяхъ. Налѣво былъ городъ, зданія котораго покрывали немного возвышенный, но ровный берегъ. Въ городѣ множество церквей, башень и куполовъ, что придаетъ разнообразіе и причудливость контурамъ города. Но всѣ эти башни, съ почернѣвшими стѣнами, и куполы, конечно, много выигрываютъ, если въ помощь имъ является природа, то высокою обрывистою скалой вознося часть зданій надъ другими, то садомъ, нарушающимъ своею зеленью однообразіе стѣнъ и крышъ; здѣсь же не видно было ничего, кромѣ оконъ, шпицевъ, куполовъ, стѣнъ, оградъ, какъ на рисункѣ, на которомъ собраны различныя зданія, церкви и колокольни, для сравненія ихъ высоты. Къ серединѣ столпились болѣе крупныя постройки: таможня, родъ полукруглой массивной крѣпости, со множествомъ оконъ, соборъ, театръ, еще неоконченный, съ островерхою крышей, башни и колокольни нѣсколькихъ церквей, съ статуями святыхъ на высотѣ фронтоновъ; даже мѣсто подъ этими зданіями было нѣсколько возвышенно и приподнимало ихъ надъ всѣмъ городомъ, который распространяется на обѣ стороны и уходитъ въ даль едва виднѣющимися рощами. Отъ города шли къ рѣкѣ двѣ длинныя пристани; но отливъ такъ великъ, что и этихъ пристаней не хватаетъ; шлюпки останавливаются иногда очень далеко, и къ нимъ подъѣзжаютъ телѣги на высокихъ колесахъ, запряженныя парою лошадей; извощики на рысяхъ спѣшатъ встрѣтить подходящую шлюпку, перебивая другъ у друга дорогу и иногда увлекаясь такъ далеко, что лошадямъ приходится плыть; эти тритоны, съ своими колесницами, съ брызгами, летящими отъ нихъ, очень эффектны, освѣщенные утреннимъ солнцемъ. На рысяхъ бурлятъ они въ разныхъ направленіяхъ воду, нагруженные багажомъ и возница, и сѣдокъ стоятъ на ногахъ, и выѣзжаютъ на набережную, по особому, для нихъ устроенному спуску. Къ несчастію, мы не воспользовались удовольствіемъ проѣхаться въ этомъ мѣстномъ экипажѣ; наша лодка, какъ на зло, дошла, толкаясь о песочное дно, до самой пристани, и мы очень прозаически вышли на лѣстницу, какъ выходятъ на всѣхъ пристаняхъ въ мірѣ. На концѣ длинной пристани насъ остановили таможенные; посмотрѣли на наши чемоданы, и впустили въ городъ. Гостиница, въ которой мы остановились, носившая имя вѣчнаго города Рима, напоминала вмѣстѣ и Москву; тѣ же ворота въ домѣ, та же лѣстница и галлерея внутри двора, съ которой, черезъ стеклянныя рамы, можете смотрѣть, какъ придутъ на дворъ музыканты, арфа и двѣ флейты, и черезъ верхнюю форточку бросить имъ мелкую монету. Но въ лицѣ встрѣтившаго насъ на лѣстницѣ половаго была уже разница: вмѣсто костромскаго парня съ полотенцемъ черезъ плечо, насъ встрѣтилъ Лудовикъ-Наполеонъ, въ жилеткѣ и пестрыхъ панталонахъ, впрочемъ, также съ полотенцемъ въ рукахъ. Дѣйствительно, великій человѣкъ нашего времени имѣетъ физіономію, которую встрѣчаешь очень часто; какъ оригинально было лицо дядюшки, такъ обыкновенно лицо племянника. Нѣтъ города, въ которомъ носятъ бороды, гдѣ бы не встрѣтилось десятка лицъ похожихъ на него; въ каждомъ циркѣ мастеръ своего дѣла, владѣющій бичомъ, вылитый побѣдитель при Маджентѣ; нашъ половой -- былъ живой Лудовикъ-Наполеонъ. Общая зала опять перенесла насъ въ Москву. Мятыя и не совсѣмъ чистыя салфетки, бѣлая, каменная горчичница безъ горчицы, картины на пестрыхъ обояхъ, представляющія красавицъ, все это повѣяло давно-знакомымъ.
   Буэносъ-Айресъ въ настоящее время имѣетъ около 180.000 жителей, и выстроенъ такъ же правильно, какъ и Монтевидео; идущія параллельно съ рѣкой улицы пересѣкаются другими перпендикулярными, одинаковой широты и на одинаковыхъ разстояніяхъ; образуемые ими квадраты, называемыя квадрами, опредѣляютъ мѣсто и разстояніе. По названіямъ же улицъ можно повторить географію Америки: есть улица Перу, Боливія, Флорида, Чили и т. д. Лучшая площадь -- Викторіи, къ которой примыкаетъ "Улица 25 мая", и вокругъ которой сосредоточены монументальныя зданія города. Черезъ пять минутъ по выходѣ изъ гостиницы, мы уже были на площади. Посреди ея возвышается обелискъ, окруженный бронзовою рѣшоткой, на острыхъ копьяхъ которой жители Буэносъ-Айреса не рѣдко видали насаженныя головы жертвъ политическихъ безпорядковъ и кровожадной тиранніи. Къ площади примыкаетъ соборъ, величественное зданіе, съ дорическимъ портикомъ и возвышающимся за нимъ большимъ, правильнымъ куполомъ. Соборъ еще не совсѣмъ конченъ; внутри пиластры его обтянуты шелковыми шпалерами; своды и колонны кажутся мраморными; на алтаряхъ скромныя украшенія, отличающіяся большою умѣренностію. Театръ de Colon, дворецъ юстиціи, отдѣльно стоящія тріумфальныя ворота, постройка временъ Мендозы, строгая и поэтическая, и другія зданія, стоятъ по четыремъ сторонамъ площади, равняющейся пространству одной квадры. Подъ дворцомъ юстиціи галлерея съ аркадами, гдѣ толкаются солдаты, просители, тяжущіеся, подаватели голосовъ, старухи, негры и пр. Въ растворенное въ нижнемъ этажѣ окно, можно видѣть караульню, грязную комнату съ грязною казарменною сценой; тутъ же городская тюрьма, одно изъ отвратительныхъ заведеній, нечистотой и безпорядочностью заставляющее забывать столѣтіе, въ которомъ жили Говарды и другіе друзья человѣчества. Всѣ преступники, безъ различія рода преступленій,-- убійца и схваченный по подозрѣнію на улицѣ,-- сидятъ въ одной комнатѣ; пьянство, игра и всякая гадость гнѣздятся въ этомъ вертепѣ. Три недѣли до нашего пріѣзда въ Буэносъ-Айресъ, арестанты выломали двери, избили тщедушную стражу и разбѣжались по городу. Ловя ихъ, съ ними не очень церемонились: при сопротивленіи, ихъ убивали на улицѣ, какъ существа, съ которыми нечего толковать. Эти убійства не смущали никого; къ нимъ привыкли въ двадцатилѣтнее диктаторство Росаса; еслибъ они и не исходили отъ высшей власти, то привыкшая къ крови натура гауча не нуждается въ большой побудительной причинѣ ткнуть сосѣда ножомъ. Въ утро нашего пріѣзда разстрѣливали одного гауча; онъ съ пріятелемъ пріѣхалъ на рынокъ верхомъ, чуть ли не на одной лошади; пріятель угостилъ его пивомъ, что многіе видѣли, а черезъ двѣ минуты пріятель былъ зарѣзанъ съ тѣмъ же искусствомъ, съ какимъ гаучо рѣжетъ быка. Умѣя отлично рѣзать, здѣсь однако разстрѣливаютъ плохо: послѣ восьми пуль несчастный былъ еще живъ; выстрѣлили еще тремя, и преступникъ все былъ живъ; наконецъ только двѣнадцатая пуля покончила его. Гаучей нарочно разстрѣливаютъ, а не вѣшаютъ, и они дула пистолета, хоть и незаряженнаго, боятся больше всего.
   Гуляя по улицамъ города, мы не могли не удивляться общему спокойствію жителей послѣ всѣхъ тревогъ, которыя столько лѣтъ волновали городъ и всю страну. Мы знали, что на дняхъ будутъ выборы новаго президента, котораго многіе не хотятъ, и всѣ ждутъ безпорядковъ, всякій полицейскій можетъ схватить и сунуть насъ въ самую грязную тюрьму; объ общей безопасности здѣсь мало думаютъ; а между тѣмъ на улицахъ такъ спокойно и тихо. Говорите послѣ этого объ ужасахъ революціонныхъ городовъ! И здѣсь точно такъ же, какъ и у насъ въ Россіи, въ Москвѣ, играютъ дѣти; дѣвушка молодая идетъ одна, не боясь оскорбленій; купецъ отворяетъ свою лавку, въ которой на нѣсколько тысячъ товаровъ, и не боится, что ее разнесутъ: что же поддерживаетъ это стройное теченіе дѣлъ? На улицахъ чисто, частная собственность нетронута: въ городѣ нѣсколько госпиталей, въ церквахъ нѣтъ недостатка, можно и покаяться и даже закупить напередъ свою совѣсть: чего не сдѣлаютъ здѣшніе капуцины! Даже ходячія деньги -- больше ассигнаціи, хотя въ обезпеченіе ихъ нѣтъ никакого фонда въ банкѣ. Въ такихъ размышленіяхъ шли мы по улицамъ, заходили въ церкви, которыя, должно сказать, одна передъ другой отличались или древностью, или тою простою, живописною архитектурой, на которой останавливается невольно глазъ и отдыхаетъ на гармоническихъ, пропорціональныхъ размѣрахъ; или наконецъ онѣ отличались количествомъ странныхъ изображеній святыхъ, стоявшихъ въ нишахъ, костюмированныхъ и некостюмированныхъ: странное олицетвореніе идеи, какъ бы ни была она религіозна! Въ монастыряхъ были крытые переходы, съ маленькими, желѣзными дверями, отворявшимися въ какія-то темныя конуры; почернѣвшія картины висѣли по стѣнамъ; а гдѣ-нибудь въ боковой комнатѣ, массивный шкапъ или столъ говорили о прожитыхъ ими столѣтіяхъ. Черезъ боковую дверь, мы входили въ церковь, поражавшую безмолвіемъ и таинственностію; шаги звучно раздавались подъ высокими сводами.
   Въ одной изъ церквей были похороны; гроба покойника не было видно за множествомъ обставлявшихъ его свѣчей, пять священниковъ, въ рогатыхъ шапкахъ, служили литію, и съ хоръ неслись звуки реквіема. Родственники умершаго, въ черныхъ платьяхъ, сидѣли отдѣльно отъ другихъ. Заслушавшись грустной музыки, я вдругъ увидалъ около себя странную фигуру, старушку монахиню-негритянку; черное лицо ея было обвязано бѣлымъ платкомъ, на который накинутъ былъ черный капишонъ. Ближайшія къ площади улицы самыя населенныя, и полны превосходными магазинами, зеркальныя окна которыхъ по вечерамъ освѣщены газомъ, а обиліе оружейныхъ лавокъ наводитъ на мысль о частой потребности въ огнестрѣльномъ оружіи. Самая модная улица называется Перу; она, подобно улицѣ "25 Мая" въ Монтевидео, между 12 и 2 часами по полудни и вечеромъ, какъ цвѣтникъ, пестрѣетъ красавицами, которыя дѣйствительно очень хороши. Такъ же какъ и въ Монтевидео, и даже въ большемъ количествѣ, наполняютъ онѣ магазины, жужжатъ, хлопочутъ, торгуются, и я, наблюдая ровно шесть дней, только одинъ разъ видѣлъ какъ купленъ былъ пожилою барыней какой-то небольшой свертокъ. Между маленькими вещицами, выставленными въ окнахъ магазиновъ, часто можно видѣть бисерные кошельки, вывязанные кувшинчикомъ; я послѣ узналъ, что здѣшнія барышни охотницы до сувенировъ, которые онѣ могутъ купить въ любой лавкѣ; хотя должно прибавить, что, пожалуй, онѣ и сами готовы вышить бисеромъ закладку для книги, или чахолъ для зубочистки всякому, имѣвшему случай похвалить ихъ глазки или носикъ. Гдѣ живутъ Испанки, тамъ нѣтъ молчаливой сентиментальности, и для людей, охотниковъ до страстныхъ пожиманій рукъ (а кто до нихъ не охотникъ?), до коллекцій волосъ, до альбомовъ, горячихъ увѣреній въ чувствахъ, прогулокъ при лунѣ, и т. п., Испанки, и особенно здѣшнія, истинная находка! Но я, можетъ-быть, еще возвращусь къ прекраснымъ доннамъ Лаплаты; теперь же скажу о другихъ личностяхъ, встрѣчаемыхъ на улицѣ. Здѣсь чаще чѣмъ въ Монтевидео попадаются гаучи въ своихъ оригинальныхъ костюмахъ; многіе изъ нихъ высоки ростомъ и очень красивы собой; но повязанный на головѣ платокъ все наводитъ на мысль, что у молодца или зубы болятъ, или ухо распухло. Пончо носятъ они какъ истинные артисты; пончо, то-есть плащъ его, состоитъ изъ шерстянаго, четырехугольнаго большаго платка, съ прорѣзомъ по серединѣ, въ этотъ прорѣзъ продѣваютъ голову, и платокъ въ красивыхъ складкахъ падаетъ внизъ. Настоящій пончо долженъ быть сдѣланъ изъ шерсти гуанака, и цѣнность его доходитъ до страшныхъ размѣровъ; у Уркисы былъ пончо, который цѣнили въ 15.000 франковъ! Въ продажѣ много простыхъ шерстяныхъ пончо, привезенныхъ изъ Англіи, гдѣ фабрики стараются подражать любимому здѣсь цвѣту и узору. Франтъ гаучо обшиваетъ свой пончо бахрамой, и кое-гдѣ приставитъ бронзовую пуговку. На ногахъ гауча тотъ же пончо, только иначе надѣтый, и подъ нимъ бѣлыя, съ затѣйливою оборкой, панталончики, какъ у институтки; на ногахъ вышитыя шерстяныя туфли. Если онъ верхомъ, то стремя у него иногда серебряное; шпоры же такой величины, что вертящуюся узорчатую звѣздочку ихъ можно носить вмѣсто генеральской звѣзды. Все это однако можно видѣть только на гаучо-франтѣ; большая же часть ихъ оборванцы, и походятъ, какъ я уже сказалъ, на нашихъ салопницъ, на которыхъ навѣшена всякая дрянь.
   Иногда на улицѣ попадется цѣлый рядъ капуциновъ, идущихъ попарно, и если по близости есть старая, высокая стѣна какого-нибудь монастыря, то, смотря на эти странныя лица, процессію можно принять за картину Гварнери. А вотъ монахи другаго ордена, въ шляпахъ, съ длинными, вздернутыми и сплюснутыми полями, точь-въ-точь та шляпа, въ которой "докторъ Бартоло" выходитъ на сцену. Лицо подъ такою шляпой почти всегда жирно, чисто выбрито, и вмѣстѣ сонливо; самый подрясникъ чистъ, имѣетъ даже претензію на щеголеватость. Лица же капуциновъ состоятъ изъ ломаныхъ и рѣзко вдавленныхъ линій; они обыкновенно, почему-то, сопятъ, даже съ храпомъ; небритая борода торчитъ серебристою и черною щетиной. Лица эти представляютъ странное явленіе тамъ, гдѣ порхаютъ щегольскія дамы, проносятся легкіе экипажи, гдѣ видна нынѣшняя городская суета и гдѣ современному донъ-Жуану не нужно надѣвать рясы капуцина, чтобы лучше обдѣлать свои грѣшныя дѣлишки.
   Кромѣ площади Викторіи, въ Буэносъ-Айресѣ есть двѣ другія обширныя площади; одна, на которой устроенъ артиллерійскій паркъ и станція желѣзной дороги; на другой самый обширный рынокъ, куда жители деревень пріѣзжаютъ на своихъ фурахъ, съ произведеніями эстанціи. Громадныя телѣги эти покрыты тростникомъ; снизу и съ боковъ къ нимъ привѣшены баклажки, помазки, разныя подставки; спереди ярмо. Нѣсколько десятковъ ихъ стоятъ рядами, а хозяева размѣстились кучками,-- кто около громадныхъ колесъ, кто подъ дышломъ, черезъ которое перекинута недавно-снятая воловья кожа, защищающая сидящихъ отъ лучей солнца. Здѣсь можно видѣть большое количество тюковъ съ шерстью и съ хлѣбомъ, кожи, хвосты лошадиные и разнаго рода мясо. Длиннорогіе быки лежатъ по близости и флегматически жуютъ, ожидая времени опять подставить шею подъ ярмо, и снова тащатъ до эстанціи тяжелую телѣгу; а до эстанціи можно насчитать не одинъ десятокъ миль. Здѣсь же, на этой площади, можно видѣть гауча въ его сферѣ, среди его жизни и занятій.
   Но еще болѣе выяснится этотъ типъ, когда увидимъ саладеро (Saladero) и матадеро, (Matadero), на осмотръ которыхъ мы посвятили почти весь слѣдующій день.-- "Вы еще не видали saladero", говорили намъ наканунѣ, и трактирный служитель принимавшій большое участіе въ нашемъ препровожденіи времени, и басъ Дидо, игравшій отца Нормы, прелюбезный и прекрасный человѣкъ; онъ одинъ изъ сюжетовъ странствующей оперной труппы нашего соотечественника г. Станкевича, мужа Ла-Гранжъ, стоявшаго вмѣстѣ съ нами въ одной гостинницѣ. "Въ Буэносъ-Айресѣ только и стоитъ видѣть, что saladero," повторяли всѣ въ одинъ голосъ, и мы заранѣе ласкали себя надеждою увидѣть одну изъ любопытныхъ картинъ мѣстной жизни. Въ разказахъ о саладеро безпрестанно попадалась слова: lasso, гаучо, bolas, а если бы хоть одинъ изъ насъ былъ поэтомъ, то вѣрно написалъ бы по этимъ разказамъ romancero, который могъ бы начаться хоть такимъ образомъ: "Гаучо бросаетъ лассо на бодливыя рога"... и вѣроятно не затруднялся бы такъ риѳмою, какъ мы, которые не были въ состояніи прибрать другихъ риѳмъ, кромѣ пирога, утюга и т. п., что какъ-то не шло къ дѣлу.
   На другой день, часовъ въ 8, въ двухъ коляскахъ, отправились мы за городъ, черезъ восточную заставу, къ мѣстечку, называемому Барраганъ. (Barragan.) Когда улицы съ низенькими домами въ одинъ этажъ остались за нами, начались пустыя мѣста, на которыхъ расло очень много агавъ и кактусовъ; иногда зеленѣли деревья, и даль открывалась распространявшеюся плоскостію, со множествомъ дворовъ, садовъ, домиковъ, деревьевъ; все это уходило наконецъ въ туманную синеву, густую синеву степи. Утренній свѣжій воздухъ сталъ немного сгущаться, замѣтно было прибавленіе къ нему различныхъ міазмовъ, которое, по мѣрѣ нашего приближенія къ цѣли поѣздки, все возрастало. Наконецъ мы остановились среди поля, раздѣленнаго неглубокимъ, развѣтвляющимся оврагомъ; здѣсь было множество разбросанныхъ остововъ, цѣлыя лужи крови зарѣзанныхъ быковъ, съ которыхъ снимали шкуры, стая собакъ, объѣдавшихъ выброшенныя внутренности и много всадниковъ, разъѣзжавшихъ взадъ и впередъ. За оврагомъ, небольшой, холмообразный выгонъ, а на немъ нѣсколько загоновъ съ быками, длинные рога которыхъ видны были изъ-за деревянныхъ заборовъ; у загоновъ было по нѣскольку воротъ. Разъѣзжавшіе на лошадяхъ были, одни, въ костюмѣ гаучо, другіе въ европейскомъ. "Вотъ matadero;-- здѣсь бьютъ скотъ для потребленія города!" говорили намъ: "не стойте здѣсь, посторонитесь, быкъ можетъ вырваться и наскочить на васъ."
   Несмотря на повсемѣстный смрадъ, надобно было посмотрѣть картину, которая была дѣйствительно очень жива. Желавшій купить быка подъѣзжалъ къ загону и, выбравъ одного, указывалъ гаучо, который, улучивъ минуту, набрасывалъ на рога арканъ (lasso), и, черезъ отворенныя ворота, во весь скокъ мчался на привычной лошади, увлекая быка въ поле на этомъ длинномъ лассо, крѣпко привязанномъ къ сѣдлу; въ то время какъ быкъ пробѣгалъ воротами, ему перерѣзывали сзади ногу, и онъ, упираясь на трехъ ногахъ, скоро падалъ; въ этотъ моментъ къ нему подскакиваютъ два или три мясника и живо превращаютъ его въ стягъ мяса, какъ обыкновенно продаютъ его въ лавкахъ. Если не успѣютъ перерѣзать ногу, то другой верховой старается набросить лассо на заднюю ногу и скачетъ въ другую сторону, растягивая такимъ образомъ потерявшагося быка. Стоя въ полѣ, видишь увлекаемыхъ въ ворота быковъ, пріѣхавшія за мясомъ фуры, мальчиковъ, почти дѣтей, купающихся въ проливаемой крови, точащихъ свои коротенькіе ножи, которыми они уже искусно владѣютъ, что имъ вѣроятно пригодится не одинъ разъ въ послѣдствіи; и смотришь на всю эту сцену почти равнодушно, потому что человѣкъ заранѣе закупленъ вкусными бифстексами, сочными ростбифами и другими хорошими вещами. Здѣсь такъ привыкли къ этому зрѣлищу, что еслибъ одинъ изъ быковъ могъ заговорить и изъявилъ претензію на свои права, на состраданіе и проч., то его претензія показалась бы странною. Что сталось бы съ Англіей, если бы не было ростбифа? Что было бы вообще съ людьми? И самъ восточный вопросъ разыгрался бы, по всей вѣроятности, совершенно иначе!... Однако я все еще не могъ понять: зачѣмъ намъ такъ рекомендовали это зрѣлище и что въ немъ интереснаго; я объяснялъ себѣ эту рекомендацію страстію испанскаго населенія къ убійству быковъ; должно-быть оно въ крови у Испанцевъ. Наконецъ мы поѣхали дальше по довольно-сносному шоссе, черезъ небольшое мѣстечко, съ низенькими домиками, лавками, и множествомъ столпившихся фуръ, запряженныхъ шестью или четырьмя волами; на мосту мы должны были остановиться, встрѣтившись опять съ быками, которыхъ стадо наполняло мѣстность, поднимая страшную пыль. Отсталыхъ быковъ подгоняли верховые гаучи, хлопая коротенькими кожаными хлыстами, въ родѣ нагаекъ; если быкъ имѣлъ намѣреніе отклониться въ сторону, то набросанное на его рога лассо приводило его на мѣсто. Съ дороги, по обѣимъ сторонамъ, видна ровная мѣстность, уходящая въ даль своими простенькими однообразными пейзажами; виднѣлся то бѣлый домикъ, каменный заборъ, зеленый выгонъ и рѣдко холмъ, или овражекъ, или немного болѣе сгустившаяся роща. Но вотъ своротили въ сторону, по неширокой, проселочной дорогѣ. Часто охватывалъ насъ тяжелый запахъ отъ брошенной падали и заставлялъ думать, что если прежде воздухъ былъ здѣсь такъ хорошъ, что далъ названіе городу Буэносъ-Айресъ (т.-е. прекрасный воздухъ), то теперь, зараженный безчисленными саладерами, онъ вовсе не отвѣчаетъ своему названію, и даже окрестности его заражены страшнымъ количествомъ разбросанныхъ повсюду гніющихъ труповъ. За домиками, мимо которыхъ мы проѣзжали, текла рѣка, о присутствіи которой можно было заключить по мачтамъ шкунъ и небольшихъ бриговъ, нагруженныхъ кожами и соленымъ мясомъ, приготовляемыми въ заведеніяхъ, расположенныхъ вдоль берега. Эти заведенія стали попадаться чаще; изъ ихъ высокихъ трубъ валилъ черный дымъ; близь большихъ, крытыхъ зданій видно было нѣсколько соединенныхъ вмѣстѣ загоновъ, съ высокими перекладинами на воротахъ; и тамъ была та же дѣятельность, подробности которой мы разсмотрѣли на одномъ изъ самыхъ значительныхъ saladero.
   Саладеро есть заведеніе, на которомъ солятъ кожи и мясо; тутъ же убиваемыхъ быковъ; также выдѣлываютъ и лошадиныя кожи. Здѣсь же устроены салотопни, мыловарни, свѣчные заводы, словомъ, всякое производство того, что можно выдѣлать и получить изъ убитаго животнаго. Наши матросы или солдаты непремѣнно перевели бы saladero словомъ салодерня. Мы остановились передъ нѣсколькими, сообщающимися другъ съ другомъ загонами, гдѣ собрано было нѣсколько сотень молодыхъ лошадей. Человѣкъ пять, изъ которыхъ трое были въ европейскомъ платьѣ, и два гауча, пріѣхавшіе верхомъ, ходили среди табуна; одинъ господинъ, очень прилично одѣтый и съ лицомъ джентльмена, долго выбиралъ между кобылицами, безпрестанно сгоняемыми изъ одного угла загона въ другой. Мы узнали, что это былъ Англичанинъ, мистеръ Краффордъ, много путешествовавшій и желающій теперь поселиться здѣсь. А такъ какъ Англичанинъ не измѣняетъ нигдѣ ни своей натуры, ни своей націи, то и мистеръ Краффордъ не составлялъ собою исключенія: онъ привезъ двухъ кровныхъ англійскихъ лошадей, съ намѣреніемъ заняться улучшеніемъ мѣстной породы. Теперь онъ выбиралъ себѣ лучшихъ изъ назначенныхъ на убіеніе кобылицъ, и дѣйствительно, долго разсматривая, онъ наконецъ остановился на двухъ, на которыя гаучо сейчасъ же набросилъ свой лассо; избавленныя судьбою отъ молотка, двѣ молодыя лошади выведены были на свободу.
   Богатая природа пампъ Ла Платы и привольная свободная жизнь на ихъ тучныхъ пастбищахъ до такой степени благопріятны для лошадей и всякаго скота, что лошади размножились здѣсь въ угрожающемъ количествѣ. Весною, молодыя кобылы доходили иногда до того, что нападали на обозы какъ хищные звѣри и били встрѣчавшихся верховыхъ лошадей и всадниковъ; страшное размноженіе ихъ грозило совершенно наводнить страну. Всѣ эти причины приводятся въ оправданіе избіенія этихъ животныхъ, къ насильственной смерти которыхъ никто какъ-то не привыкъ; главная же причина избіенія ихъ, конечно, разчетъ, выгода. Никому непринадлежащіе табуны превращаются въ соленыя кожи, сухія жилы, изъ которыхъ дѣлаютъ lasso, въ хвосты, сало, свѣчи, мыло, и пр. Все это идетъ въ Англію, Испанію, Францію, Бразилію, и пр. Лошадей скупаютъ у промышленниковъ, занимающихся ихъ ловлею, платя имъ по-головно за лошадь около десяти франковъ; купленная же на saladero лошадь стоитъ 25 франковъ; за эту цѣну можно выбрать прекрасную лошадку, на которой впрочемъ нельзя тотчасъ ѣхать верхомъ. На saladero убиваютъ только кобылъ, и если кто-нибудь поѣдетъ по городу на кобылѣ, его осмѣютъ, и, пожалуй, закидаютъ грязью.
   При насъ часть находившихся въ загонѣ лошадей перегнали въ другой, узенькій корридорчикъ, который наполнялся ими совершенно; спущенная доска отдѣлила ихъ отъ оставшихся въ первомъ загонѣ; отсюда ихъ перегнали въ послѣдній загонъ, снова отдѣливъ опущенною доской отъ вновь-наполненнаго корридора. На сузившемся концѣ послѣдняго загона устроена была перекладина, съ ходившимъ въ ней горизонтальнымъ блокомъ, въ шкивъ котораго продернутъ былъ толстый и длинный лассо; конецъ его, обращенный къ лошадямъ, набирался въ нѣсколько бухтъ и набрасывался главнымъ истребителемъ лошадинаго племени на шеи жертвъ; другой конецъ выходилъ на свободное мѣсто, гдѣ онъ былъ привязанъ къ сѣдлу сидѣвшаго на конѣ гауча; по крику истребителя, конецъ быстро выбирался, натягивался, и двѣ или три захваченныя петлями кобылицы притягивались головами къ перекладинѣ, игравшей роль плахи; притянутыя вдругъ, онѣ были уже на телѣжкѣ, и когда дѣло оканчивалось однократнымъ ударомъ молотка по лбу, телѣга вывозила трупы по желѣзнымъ рельсамъ; ихъ мгновенно сбрасывали и съ удивительнымъ проворствомъ превращали въ скелеты. Картина больше нежели не пріятная!... Тѣсно-стоящія, испуганныя лошади, дико озираются, бьютъ другъ друга, вскакиваютъ на дыбы и падаютъ; раскрытые глаза оживлены испугомъ и налиты кровью; въ раздутыхъ ноздряхъ малиновыя пятна; волнуясь развѣвается грива, уши навострены, и подъ всѣмъ этимъ облитый кровью гаучо, вѣрною рукой и совершенно равнодушно набрасывающій роковую петлю и высматривающій выгоднѣе другихъ поставленныя головы. Петля летитъ, и три головы, стянутыя вмѣстѣ, готовы подъ ударъ; лошади упираются, бьются, падаютъ, ломаютъ себѣ ноги.... Бросавшій лассо, небольшимъ молоткомъ ударяетъ по разу въ лобъ каждой; слышенъ трескъ, но нѣтъ ни капли крови, и жизнь, пылавшая въ воспаленныхъ глазахъ, мгновенно гаснетъ, какъ затушенное пламя! Работа идетъ, не прерываясь; бываютъ дни, въ которые убиваютъ до 800 лошадей на одномъ saladero, и подъ навѣсами кровь льется потоками. Дыша нѣсколько времени этою атмосферой, напитанною кровью, я вспомнилъ что-то знакомое; мнѣ представился длинный корридоръ съ каменнымъ сводомъ, часто появляющіяся у входа носилки, блескъ ампутаціоннаго ножа и тотъ же тяжелый, раздражающій нервы запахъ крови; я вспомнилъ перевязочный пунктъ въ Севастополѣ....
   Здѣсь, на этомъ саладеро, было очень тяжело, потому что нравственно убійство ничѣмъ не оправдывалось, и совѣсть не была закуплена ни ростбифомъ, ни чѣмъ-нибудь другимъ. Корысть и спекуляція, утѣшавшія хозяевъ, не утѣшали насъ, любопытныхъ зрителей.
   Въ заведеніи солились кожи, складываемыя въ цѣлыя горы, вываривался клей, топилось сало всевозможныхъ достоинствъ и консистенціи, варилось мыло и выливались свѣчи.
   На другомъ saladero били быковъ. Процессъ тотъ же, только ихъ не бьютъ молоткомъ, а перерѣзаютъ ножомъ становую жилу. Этотъ ударъ ножа такъ искусенъ, что съ ужасомъ воображаешь, какое страшное употребленіе можетъ сдѣлать изъ него владѣющій имъ гаучо. Кожу сдираютъ одни рабочіе, мясо срѣзаютъ съ костей другіе; третьи распластываютъ и бросаютъ стягъ въ бассейнъ съ водою, откуда его достаютъ крючьями, уже обмытымъ, и укладываютъ въ колоссальныхъ складахъ, пересыпавъ солью. Когда сокъ весь стечетъ, мясо вывѣшиваютъ на солнцѣ и сушатъ. Въ этомъ видѣ оно вывозится въ огромномъ количествѣ на Антильскіе острова и особенно въ Бразилію. Соль привозится сюда изъ Испаніи. Глядя на эти обширныя заведенія, невольно вспомнишь о нашей Россіи, которая могла бы имѣть ихъ въ неменьшемъ количествѣ, владѣя и скотомъ, и пастбищами, и, наконецъ, солеными озерами и копями.
   Видъ крови и убійства, съ восьми часовъ до двухъ, порядочно измучилъ насъ; мы поспѣшили домой, и на возвратномъ пути заѣхали къ Краффорду. Онъ еще не совсѣмъ устроился; домикъ его стоялъ среди хорошенькаго парка; два кровные жеребца помѣщались чуть не въ спальнѣ хозяина; на нихъ были намордники, чтобы драгоцѣнныя лошади не съѣли чего-нибудь непоказаннаго и не лизали стѣнъ. Въ библіотекѣ были всѣ классическія сочиненія, какія только есть въ Англіи, о воспитаніи лошади, объ овцеводствѣ, о породахъ скота, и много книгъ съ прекрасными рисунками. Краффордъ, кажется, былъ поклонникомъ новой системы укрощенія лошадей, съ помощію хлороформа. На лужайкѣ, въ небольшомъ, огороженномъ мѣстѣ, ходили три племенные барана, мериносы, необыкновенной красоты; каждый изъ нихъ былъ заплаченъ по 15.000 фр. Отъ Краффорда мы поѣхали черезъ весь городъ въ Палермо, садъ, находящійся съ западной стороны города. Проѣхавъ всѣ продольныя улицы города, мы не могли не остановиться у воротъ обнесеннаго высокою стѣною монастыря, довольно стараго. На его обширномъ дворѣ было кладбище, и я въ первый разъ видѣлъ склепы, обдѣланные камнемъ, въ которыхъ гроба стояли на виду. Надъ нѣкоторыми склепами были изящные мавзолеи; гроба какъ будто щеголяли другъ передъ другомъ отдѣлкою,-- и въ свѣтлыхъ и чистыхъ погребахъ было такъ хорошо, что мрачная мысль о "сырой" могилѣ не имѣла здѣсь мѣста. Джюльетта вѣроятно была поставлена въ подобномъ склепѣ. Между гробницами были обсаженныя цвѣтами аллеи; у одного камня молилась женская фигура, можетъ-быть, и красивая; по крайней мѣрѣ испанская мантилья придаетъ женщинѣ много граціи. Въ церкви мы нашли все то же, что и въ другихъ церквяхъ; насъ водилъ монахъ, въ коричневомъ капишонѣ и съ такою характеристическою физіономіей, что, казалось, онъ только что сошелъ съ картины Рубенса. Товарищъ мой нашелъ его грязнымъ, а я живописнымъ. Онъ все время чистилъ свой носъ грязнымъ пальцемъ и такъ громко сопѣлъ, что становилось за него совѣстно; нельзя было не согласиться, что на картинѣ онъ былъ бы гораздо лучше.
   Отъ монастыря мы спустились съ небольшой горы и поѣхали прекраснымъ шоссе, обсаженнымъ плакучими ивами, вдоль по берегу Ла-Платы. Слѣва возвышенная мѣстность сходила къ лугу густо-разросшимися садами, красивыми виллами затѣйливой архитектуры, отдѣльными рощами и правильными огородами. Вплоть до берега рѣки простирался зеленый лугъ, съ небогатою растительностію; по лугу нѣсколько гаучей скакали на лошадяхъ, обгоняя другъ друга. Насъ все время догоняла блестящая коляска, запряженная парой отличныхъ лошадей; въ ней сидѣла очень хорошенькая, но и очень важная дама. Шоссе ведетъ до Палермо, обширнаго сада, похожаго больше на лѣсъ. У его начала находится низенькое одноэтажное зданіе, обнесенное со всѣхъ сторонъ каменными галлереями съ полукруглыми арками; это дворецъ Росаса. Онъ заброшенъ; разбитыя стекла и разломанныя двери говорятъ о запустѣніи, въ которомъ находится строеніе, когда-то страшное и роковое для жителей Буэносъ-Айреса. Намъ даже не совѣтовали входить туда, если мы боимся блохъ, которыя будто бы въ страшномъ количествѣ развелись тамъ. Но отчего и не быть укушеннымъ блохой, обитательницею дворца Росаса? Мы смѣло вошли, и долго ходили по галлереямъ и комнатамъ. Еслибы всякій камень зданія могъ говорить, онъ разказалъ бы такія вещи, отъ которыхъ у насъ волосы стали бы дыбомъ. Увлеченные воображеніемъ и ненавистью, сочинители легендъ о бывшемъ диктаторѣ въ своихъ разказахъ достигаютъ до ужасныхъ размѣровъ. Говорятъ, будто послѣ его бѣгства, въ подвалахъ дворца нашли посоленныя головы всѣхъ имъ казненныхъ!... Въ его диктаторство Буэносъ-Айресъ уподоблялся обширному саладеру, а самъ Росасъ облитому кровью гаучу, набрасывающему свое лассо на избранныя головы. Но, прошло шесть лѣтъ, и, кромѣ разказовъ, осталась одна "мерзость и запустѣніе" дворца, съ надписями на стѣнахъ, въ которыхъ краснорѣчиво выражены чувства къ тирану.
   Чтобы познакомиться съ окрестностями Буэносъ-Айреса, мы поѣхали въ Фернандо, мѣстечко, находящееся не далеко отъ впаденія Параны въ Ла-Плату, гдѣ начинаются низменные острова, между которыми верхняя рѣка безчисленными протоками прокладываетъ себѣ путь. Эта поѣздка заняла цѣлый день. По дорогѣ мы были въ двухъ городкахъ, Бельграно и Исидоре. Дорога много напоминала наши проселочные пути, среди сухаго, теплаго лѣта, когда пыль ложится на зелень виднѣющихся по невысокимъ холмамъ рощей, и отдыхающіе обозы рядами стоятъ около постоялыхъ дворовъ, пустивъ быковъ своихъ на ближайшее пастбище. Попадавшіяся венты не уступали въ грязи и нечистотѣ нашимъ трактирамъ; почти въ каждой изъ нихъ былъ бильярдъ, и двое гаучей, въ своихъ оригинальныхъ костюмахъ, дѣлавшіе карамболи, приговаривали при удачномъ ударѣ слово "сагатъа", безъ котораго житель аргентинской республики шагу не ступитъ. Caramba употребляется для выраженія радости и досады, удачи и удали и всякаго другаго чувства; разница его отъ другихъ, ему подобныхъ выраженій, та, что его можно употребить въ какомъ угодно обществѣ. Въ городахъ та же постройка домовъ, какъ и во всѣхъ улицахъ Буэносъ-Айреса; они одноэтажны и выходятъ на улицу двумя, тремя окнами, съ желѣзными рѣшотками; за то смотрятъ весело на внутренніе дворики, чисто вымощенные бѣлымъ камнемъ и отличающіеся роскошью домашняго комфорта. Проѣхавъ верстъ двадцать, мы увидѣли наконецъ буэносъ-айресскія пампы, далеко уходящія въ даль и сливающіяся густою синевой съ синевою неба. По степи разбросаны квинты, одинокіе домики, съ выросшимъ вблизи деревомъ, и небольшія бойни; сначала видныя ясно, они казались вдали пятнами наконецъ совершенно исчезали. Санъ-Фернандо былъ похожъ и на Бельграно и на Исидоре. Улицы были правильны, не вымощены, дорога съ выбоинами, такъ что одинъ разъ наша коляска едва не повалилась на бокъ; часто мы попадали подъ густую тѣнь нависшихъ деревъ; сельскихъ жителей и гаучей встрѣчали много. Въ садахъ красовались плоды; агавы и кактусы закрывали собою полуразвалившіеся заборы.
   Въ гостиницѣ, гдѣ мы заказали обѣдъ, оказался сумашедшій поваръ; онъ принялъ насъ за знатныхъ иностранцевъ и, во что бы ни стало, захотѣлъ похвастать своимъ искусствомъ и угостить насъ на славу. А намъ нельзя было оставаться здѣсь больше двухъ часовъ, потому что вечеромъ надобно было поспѣть въ оперу, между тѣмъ какъ отъ Санъ-Фернандо до Буэносъ-Айреса было добрыхъ сорокъ верстъ. Пока сумашедшій готовилъ, мы пошли посмотрѣть на острова; они были видны съ возвышенія, на которомъ стоялъ городъ. Возвышеніе кончалось обрывомъ, поросшимъ деревьями и зеленью, переходившею въ луга и низовья, распространявшіеся до самой рѣки. Острова были низменны и лѣсисты; по близости текла небольшая рѣчка, вся скрытая нависшими вѣтвями плакучихъ изъ; между ними стояли домики, а при рѣкѣ строились небольшіе боты и лодки; эта дѣятельность, среди деревьевъ, мостиковъ, придавала прекрасной картинѣ самый оживленный видъ. У домовъ играли дѣти, между которыми были черныя головки негровъ; попадались красивыя крестьянки, скакалъ гаучо, съ арканомъ, нагоняющій вырвавшуюся лошадь, и непремѣнно быки, или пасущіеся, или готовые къ запряжкѣ. День былъ прекрасный; прогулка сильно раздразнила нашъ аппетитъ, и мы спѣшили въ гостиницу, еще не подозрѣвая какой великолѣпный банкетъ ожидалъ насъ тамъ. Сумашедшій дѣйствительно поддержалъ свою репутацію,-- не какъ сумашедшаго, но какъ повара. Супъ былъ изъ устрицъ, пирожки тоже; соусы и разные соте разнообразились такъ же какъ и жаркое: была и телятина, и баранина, и двѣ индѣйки, и дичь; пастеты представляли изъ себя чуть не модели готическихъ соборовъ; всякое блюдо краснорѣчиво выхваляло артиста. Но обѣдъ длился ужасно долго; не желая упустить Травіату, мы съ безпокойствомъ старались кончить обѣдъ, но напрасно; съ сумашедшимъ не легко было сладить. Уже коляска была запряжена, и осѣдланныя лошади нашихъ компаньйоновъ нетерпѣливо грызли удила и били копытомъ, но поваръ выдерживалъ роль, методически отпуская блюдо за блюдомъ, и обѣдъ едва не превратился въ сцену Демьяновой ухи. При отъѣздѣ нашемъ, сумашедшій былъ приглашенъ въ залу, и долженъ былъ выслушать спичь въ похвалу его умѣнья и вкуса.
   Въ этотъ день, проведенный нами въ степи, въ Буэносъ-Айресѣ избранъ былъ новый президентъ, генералъ Бартоломео Митре. Ждали безпорядковъ; представители округовъ подавали свои голоса, записываясь во дворцѣ юстиціи; на площади стояло, на всякій случай, тщедушное, оборванное войско. По угламъ явились афиши, возвѣщавшія, что новый президентъ будетъ завтра въ маломъ театрѣ. Въ большомъ театрѣ, гдѣ даются оперы, публика состоитъ большею частью изъ иностранцевъ, живущихъ въ городѣ. Гаучо, конечно, не пойдетъ слушать Лагранжъ. Президенту надобно было польстить главной, самой многочисленной публикѣ, хотя отъ нея и пахнетъ свѣжимъ мясомъ и кровью; публикѣ съ нечистыми лицами, но съ чисто-выточенными ножами. Приглашеніе новаго президента въ театръ равносильно здѣсь празднествамъ, которыя сопутствуютъ нашимъ европейскимъ коронаціямъ. Нанята была музыка, которая играла передъ театромъ, на улицѣ; весь народъ желалъ встрѣтить президента у входа, и представленіе не начиналось. Наконецъ заиграли маршъ, толпа раздвинулась, и явился ново-избранный, въ генеральскомъ мундирѣ, съ перевязью черезъ плечо, голубаго и бѣлаго цвѣта, національныхъ цвѣтовъ Буэносъ-Айреса. За нимъ шли двое сѣдовласыхъ господъ, также въ генеральскихъ мундирахъ; съ ними вошла въ театръ и публика. Поднялся занавѣсъ, актеры пропѣли народный гимнъ. При Росасѣ же всякое представленіе начиналось слѣдующею сценой: актеры, пропѣвъ гимнъ, восклицали, "да здравствуютъ федералисты!" и публика единодушно отвѣчала, съ страшными угрожающими жестами: "смерть уніонистамъ!" Теперь этого не было: публика прокричала "bravo!" чѣмъ и кончилось вниманіе къ президенту. Интересно было смотрѣть по ложамъ и кресламъ. Мы видѣли здѣсь людей, составляющихъ ядро Буэносъ-Айреса, его правительство, людей, бывшихъ нѣкогда членами общества Масхорко, носившихъ розовые цвѣта, цвѣта Росаса. "А что, спросилъ я бывшаго въ залѣ г. Станкевича, хозяина всѣхъ южно-американскихъ театровъ:-- можно ли оставить свое пальто на креслѣ, выходя въ коридоръ?" -- Не совѣтую," отвѣчалъ онъ, глядя на нашихъ сосѣдей...
   Верхній ярусъ, въ которомъ сидѣли однѣ дамы, смотрѣлъ выставкою картинъ, семейныхъ портретовъ Ванъ-Дейка или Рубенса. Дамы, желающія идти въ театръ безъ проводника или кавалера, имѣютъ отведенное, особенное мѣсто, cazuela, куда мущина, подъ страхомъ смерти, не можетъ войдти. По окончаніи театра, молодые люди толпятся у входа cazuela, и дамы, находя между ними знакомыхъ, берутъ ихъ руки и идутъ домой. Въ бельэтажѣ мнѣ показывали разныя замѣчательныя личности, между которыми былъ племянникъ Росаса; но всего интереснѣе, конечно, былъ президентъ. У него самое серіозное, холодное, желѣзное лицо, украшенное черными, проницательными глазами и черною бородой. Онъ ни разу не улыбнулся, когда какой-то ребенокъ, посланный своею матерью, поднесъ ему букетъ цвѣтовъ; онъ поцѣловалъ ребенка совершенно офиціально и форменно, хотя въ эту торжественную минуту и могъ бы показать признаки нѣкотораго чувства. Смотря на его лицо, мы сами себѣ рисовали его характеръ, и какъ же мы ошиблись! Митре оказался поэтомъ, однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ въ аргентинской литературѣ, музыкантомъ и очень плохимъ генераломъ. Онъ командовалъ войсками въ двухъ сраженіяхъ, и оба раза праздновалъ побѣду, въ то же время, какъ праздновали побѣду и непріятели. Своего настоящаго мѣста онъ добился разными происками; а на другой день своего избранія онъ высказалъ убѣжденія, совершенно противныя той партіи, которая помогала ему. Назначеніе министрами людей, не пользующихся хорошею репутаціей, не понравилось всѣмъ. "Опять приходится браться за оружіе," говорили недовольные,-- а недовольныхъ много!
   Въ Буэносъ-Айресѣ есть желѣзная дорога, сдѣланная безъ всякой видимой цѣли; она не соединяетъ города съ какимъ-нибудь замѣчательнымъ мѣстомъ, а выстроена вѣроятно для того, чтобы сказали, что въ Буэносъ-Айресѣ есть желѣзная дорога. Она идетъ на югъ въ пампы верстъ на пятьдесятъ. Проходя городомъ и предмѣстіями, вагоны часто останавливаются, и здѣсь высаяіивается главная часть пассажировъ; на дальнія станціи завозятъ какихъ-нибудь старухъ, да такихъ туристовъ какъ мы, которымъ рѣшительно все равно гдѣ бы ни высадиться. Верстъ десять шли предмѣстья; тутъ были сады, дачи, фабрики; дальше рельсы прорѣзывали степи, терявшіяся въ отдаленіи. Тѣ же квинты, тѣ же деревья и соперничествующія съ желѣзною дорогой средства перевозки -- визжащія колесами фуры, съ быками, гаучами, кожами и мясомъ. Много еще пройдетъ времени, пока это простое средство перевозки и сообщенія смѣнится здѣсь желѣзными дорогами.
   Мы прожили въ Буэносъ-Айресѣ шесть дней. Вечера проводили или дома, передъ каминомъ, потому что было довольно холодно, или гуляя по улицѣ "Перу", освѣщенной газомъ, или въ театрѣ, или въ клубѣ иностранцевъ. Въ послѣднемъ приходилось встрѣчать людей съ самыми разнообразными взглядами на дѣла Буэносъ-Айреса. Еще до сихъ поръ, едва начавшійся разговоръ незамѣтно переходитъ на живое воспоминаніе диктаторства Росаса, и, среди обвиненій и преувеличенныхъ разказовъ, иногда приходилось слышать и слова оправданія тирану. Такъ нашли мы сильнаго защитника его въ лицѣ голландскаго консула, у котораго провели цѣлый вечеръ. Онъ давно живетъ здѣсь, торгуетъ кожами и саломъ, и ему часто приходится вести дѣла съ владѣльцами отдаленныхъ эстанцій. "При Росасѣ былъ по крайней мѣрѣ порядокъ," говорилъ онъ, "а вы не знаете этого народа, не имѣющаго никакихъ нравственныхъ началъ! Характеръ Росаса воспитался обстоятельствами, и люди сдѣлали его такимъ, потому что человѣческія средства убѣжденія, исправительныя мѣры, все это здѣсь недѣйствительно! Чтобы понять здѣшній народъ, надо забыть всѣ ваши европейскіе взгляды. Возьмите здѣшнія войны. Въ нынѣшнемъ году Уркиса осаждалъ Буэносъ-Айресъ; мы съ нимъ пріятели. Живя въ осажденномъ имъ городѣ, я часто ѣздилъ къ нему въ лагерь, велъ тамъ свои дѣла открыто, и, конечно, отлично велъ ихъ. Мяса у насъ не было, вотъ и возьмешь съ собою (продолжалъ онъ уже въ анекдотическомъ духѣ ) нѣсколько бутылокъ вина, и не даешь откупорить до тѣхъ поръ, пока не позволятъ первому отрѣзать отъ висящаго середи палатки зажаренаго мяса; а то, не успѣешь отвернуться, какъ ничего не останется. А я ужь это знаю, ножомъ открамсаю себѣ порядочный кусъ, такъ что Уркиса разсмѣется, и скажетъ:"вотъ молодецъ! это по нашему, видно, что знакомъ съ гаучами!" Послѣ этого я ужь и даю имъ вино, и, прокутивъ весь вечеръ, возвращаюсь домой. А сама война какъ идетъ? кто изъ генераловъ терпѣливѣе, тотъ и побѣдитель. Надоѣстъ кому стоять, и кто первый уйдетъ, тотъ проигрываетъ сраженіе. Вотъ теперешній президентъ Митре: какъ онъ славно улепетнулъ, потерялъ почти всю кавалерію въ сраженіи съ Индѣйцами, а также считался побѣдителемъ!"
   Нашъ хозяинъ, долго живя здѣсь, дѣйствительно пріобрѣлъ кое-что изъ манеръ гауча, и рѣчь его, отрывочная и пересыпанная удалыми выраженіями, была очень оживлена и интересна. Онъ даже разъ увлекся до того, что, разказывая о нападеніяхъ Индѣйцевъ, свисталъ, подражая летящимъ стрѣламъ, и въ жару разказа какъ-то особенно гикалъ, почувствовавъ себя совершеннымъ Индѣйцемъ.
   Мы возвращались въ Монтевидео на пароходѣ Constitution; пароходъ этотъ передѣланъ изъ купеческаго паруснаго судна, вслѣдствіе чего онъ очень некрасивъ и неудобенъ. Сколько комфортабеленъ и приличенъ былъ Montevideo, какъ стѣнами, такъ и публикой, столько Constitution былъ некомфортабеленъ, и публика его вѣроятно была та самая, которую мы видѣли въ театрѣ, когда тамъ былъ президентъ. Я даже какъ будто узнавалъ нѣкоторыхъ. Только капитанъ парохода своею предупредительностію и удивительно ласковымъ вниманіемъ сглаживалъ общія угловатости и неудобства. Тутъ царствовалъ какой-то патріархальный тонъ. За обѣдомъ капитанъ, словно отецъ семейства, сѣлъ на главное мѣсто и началъ раздавать кушанье, припасая самые вкусные куски для избранныхъ. Избранными были, къ счастію, мы, и я внутренно жалѣлъ сидящихъ далѣе, до которыхъ доходили косточки и остатки. Намъ откупоривалась особенная бутылка вина, что видимо оскорбляло одного очень морщинистаго старичка, съ сатирическимъ, ѣдкимъ выраженіемъ лица, которое бываетъ у злыхъ и старыхъ профессоровъ-экзаменаторовъ; онъ даже нѣсколько разъ пытался завести мирные переговоры, но мы важно отмалчивались, не желая сойдти съ пьедестала нашего временнаго величія. Видя, что всѣ усилія его тщетны, онъ напалъ на своего сосѣда, какого-то рябаго, съ рѣдкою бородой и свиными глазками, господина, и такъ раскричался на него, что закашлялся, покраснѣлъ и долго и злобно потрясалъ головой! Подали шампанскаго; его достало и старичку, что такъ его обрадовало и такъ ему польстило, что онъ изъ злаго превратился въ веселаго стараго кутилу.
   Когда я забрался въ койку, находившуюся около дамской каюты, такъ что всѣ пассажиры проходили мимо меня, я еще больше возненавидѣлъ старичка, который, съ своей стороны, видимо желалъ мнѣ надѣлать всевозможныхъ непріятностей. Койка была похожа на гробъ, повернуться было трудно; а старичокъ расположился около меня, разказывать какой-то дамѣ что-то такое, что повело къ нескончаемымъ поясненіямъ, упрекамъ, увѣреніямъ, и всѣ эти рѣчи, произносимыя сиплымъ разбитымъ голосомъ, съ кашлемъ и одышкой, продолжались далеко за полночь. Это было похоже на пытку, и горько я раскаивался, что не заискалъ у старичка во время обѣда: я бы могъ деликатно напомнить ему, что время спать, а теперь я не могъ сдѣлать этого, обидѣвъ его своимъ невниманіемъ во время обѣда; я пожиналъ плоды своей гордости...
   Въ Монтевидео мы прожили еще двѣ недѣли. Познакомившись во многихъ домахъ, мы нѣсколько присмотрѣлись и къ обществу. Во всякомъ домѣ было почему-то много дѣвицъ, и молодыхъ и старыхъ. Дѣтей не впускали въ гостиную, и дочки входили только тогда уже, когда являлась маменька. Про маменекъ можно было сказать, что онѣ были когда-то красавицами, и что въ нихъ въ сильной степени развито стремленіе собирать вокругъ себя молодыхъ людей, давая однако при этомъ разныя мудрыя наставленія дочкамъ. Дѣвушка смѣло идетъ на встрѣчу желающему проводить съ нею время; въ сентиментальныхъ разговорахъ она будетъ разыгрывать роль Инесы, говорить о любви, вышивать на память закладки, съ нимъ однимъ танцовать, открыто показывать, кѣмъ занята, и при этомъ останется такою же цѣломудренною, какъ и наша дѣвица, пугающаяся одного смѣлаго взгляда и самаго далекаго намека. Дѣвицы здѣшнія очень живы, сильно жестикюлируютъ, хватаютъ за руки, глазами дѣлаютъ телеграфическіе знаки, которые приводятъ однихъ въ отчаяніе, другихъ возносятъ на седьмое небо; говорятъ громко, конфеты ѣдятъ безъ совѣсти, пьютъ вино, и все-таки остаются милыми, а главное хорошенькими. Если есть на вечерѣ танцы, то на подносѣ, полномъ конфетъ, воткнутъ флагъ той націи, которая въ настоящемъ случаѣ фигюрируетъ. Кто попроворнѣе, тотъ завладѣваетъ этимъ флагомъ и передаетъ его или своей царицѣ, или царицѣ бала. Изъ-за флага бываютъ даже сцены, а такъ какъ испанская барышня за словомъ въ карманъ не пойдетъ, то сцены бываютъ шумныя. Половина конфетъ бываетъ непремѣнно съ хлопушками, такъ что по всѣмъ угламъ раздается трескотня, и этими хлопушками бомбардируютъ дѣвицъ, которыя иногда сдаются вслѣдъ за бомбардировкой, не дожидаясь и штурма; всякое бываетъ! На домашнихъ вечерахъ играютъ въ колечко, передаютъ другъ другу зажженную бумагу, короче сказать, дѣлаютъ все то, что происходитъ въ семействѣ какого-нибудь Сквозника-Дмухановскаго, когда у него соберутся дочери судьи, и Земляники, и Добчинскіе съ Бобчинскими.
   На этихъ вечерахъ мы проводили время очень весело. Женская прислуга смотрѣла въ двери, и потомъ разносила угощенія; тоже ситцевое, неловко сшитое, платье на служанкѣ, но только вмѣсто бѣлаго лица и прически, намазанной масломъ, передъ нами были черныя, лоснящіяся физіономіи негритянокъ, съ выраженіемъ добраго, ласковаго котенка, съ шершавою, войлокообразною подушкой на головѣ вмѣсто волосъ. Мнѣ очень хотѣлось сойдтись поближе съ одною служанкой, послѣ того какъ одинъ разъ, стоя у двери и любуясь на летавшія мимо меня пары полькирующихъ, я вдругъ почувствовалъ, что кто-то меня гладитъ по спинѣ тихо, ровно, вкрадчиво; оборачиваюсь -- негритянка! Она засмѣялась, показала мнѣ языкъ и закрылась рукавомъ. Съ тѣхъ поръ, мы сдѣлались пріятелями. Vous faites la cour à ma negresse, иронически добродушно говорилъ мнѣ хозяинъ, между прочимъ забравшій себѣ почему-то въ голову, что я великій знатокъ въ винахъ, и непрочь выпить; въ силу этого онъ отзывалъ меня регулярно, каждыя пять минутъ, чего-нибудь отвѣдать, или рейнвейну, или какого-то допотопнаго хересу. Наливъ съ осторожностію двѣ рюмки, становились мы другъ противъ друга, отпивали по глотку, и, давая губамъ видъ оника, втягивали въ себя и тихо выпускали воздухъ; этому маневру онъ меня выучилъ, для вѣрнѣйшей оцѣнки достоинства вина.
   "Faites comme-èa: фу!.." говорилъ онъ: "encore une fois: фу!.." "Excellent! Excellent, фу!.." повторялъ я за нимъ, стараясь не засмѣяться. Вино у него, дѣйствительно, было превосходно.

А. Вышеславцевъ.

   Корветъ Новикъ. Атлантическій океанъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 3, 1861

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов