Розанов Василий Васильевич - Монашество и семья, церковь и нация

В.В. Розанов
Монашество и семья, церковь и нация

Оформилось, т.е. выработало устав себе и получило утверждение "братство ревнителей церковного обновления" в Петербурге. Зерно его или активную и вместе хозяйскую часть составляют те "32" священника, которые составили и подали года 1 1/2 назад митрополиту Антонию известную "записку", в которой указывалось на неканоничность теперешнего строя церкви или, собственно, церковного высшего управления, и говорилось о нужде вернуться к канонам, все "обновить" в согласии с ними (т.е. "постарить", а не "поновить"?), -- и, в частности, предлагалось созвать для произведения этих перемен всероссийский церковный собор. "Все от них пошло", -- скажет когда-нибудь история об этих "32-х", как в другом месте она говорит это о троянцах и еще в третьем месте -- о Рюрике, Синеусе и Труворе. Во всяком случае, эти "32" составляют действительно энергичную молодую часть петербургского духовенства, совершенно чуждую сословной замкнутости и также высокомерия и повелительности, весьма нередких в духовенстве, когда дело касается специальной его сферы. В этих "32-х" общество может смело видеть друзей своих и может сказать им, с надеждою быть выслушанным, такие вещи, которых или не поняли бы, или остались бы глухими к ним другие представители духовного класса. Некоторых из этих "32-х" знаю и я, и мне хочется по душе сказать им одну мысль, давно лежащую у меня на сердце и относящуюся к главному основанию всего ими начатого движения. Основание это очень точно и решительно формулировано в "статье А", -- т.е. первой и начальной, -- только что утвержденного их "устава". Я приведу ее, чтобы читатель видел, о чем я хочу рассуждать, и слушателями этого рассуждения я прошу быть все русское духовенство. Дальнейшие мои строки могут быть приняты как бы за открытое письмо к нашему духовенству.

"Цель братства ревнителей церковного обновления определяется следующими руководящими положениями:

А) Веруя в церковь, как учреждение вечное, имеющее вечную и безусловную, а не временную и условную цель, братство стремится как к освобождению самого понятия о церкви от примешиваемых к нему чуждых и государственных понятий и представлений (Луки XXII, 25-26), так и всей жизнедеятельности церковной от подчинения государству и другим преходящим человеческим учреждениям (Матф. XXII, 21), -- через установление таких отношений церкви к государству, которые соответствовали бы ее самостоятельности. равно как и истинной свободно-учительной природе ее".

Заметим, что о "свободе" самого государства и вообще "временных человеческих учреждений" от духовенства и от церкви ни слова не сказано как в этом пункте, так и в следующих.

Далее, в пунктах Б, В, Г и Д устав говорит о задачах всекультурных и всеобъединительных с другими христианскими церквами и со всеми вообще элементами образованного гражданского общества, -- под которыми, вероятно, каждый христианин и каждый гражданин охотно подписал бы свое имя с прибавкой: "верую"...

И пункт А, мы нисколько не сомневаемся, подписан этими "32-мя" священниками с такими мыслями, пожеланиями и вожделениями, какие представляют собою в этом 1906-м году и в среде этих именно лично ревнителей церковного обновления только один свет, одно добро и одну правду. Они тут не видят ничего худого, лично совпадая во всем миросозерцании с просвещенным русским обществом. Это как бывает с поздравлениями и пожеланиями: "желаю вам в наступающем году всего, всего хорошего: всего, чего вы сами желаете". С этим доверчивым и любящим "чего вы сами желаете" "32" пастыря подходят и к светскому обществу, к науке, искусству, культуре, гражданственности (пункты Б, В, Г, Д). Но ведь они не бессмертны, эти "32" священника? Устав всякого общества переживает его основателей или имеет тенденцию пережить их, как что-то более постоянное и устойчивое, -- как "истина" и тезис, имеющие и потом объединять на согласии с собою других людей. А "тезис" этот, выраженный в пункте А, который собственно объявляет церковь "автономною" в государстве, вовсе от нее, от церкви, не автономном (юридически и особенно морально, гипнотически), -- пункт этот не только не верен, но и губителен, смертелен для всего, к чему с такой любовью пока подходят эти "32" священника в этом счастливом 1906 году...

Будут иные дни... Были иные дни... Между прочим, о них выразительно и кстати напомнил в сентябрьской книжке "Московского Еженедельника" (No 27) профессор церковной истории в Московском университете А. Лебедев в статье: "Раскол, старообрядчество и православие". Опять цитирую, ибо это лучше рассуждений и пересказов:

"Причина раскола* лежит глубже, нежели обыкновенно полагают: она касается самого существа церкви и основ церковного устройства и управления" (NB: темы "Общества ревнителей обновления". -- В.В.). Различие в обрядах, само по себе, не привело бы к расколу, если бы дело обрядового исправления велось не так, как повело его иерархическое всевластие. "Ничто же тако раскол творит в церквах, яко же любоначалие во властях", -- писал известный вождь старообрядчества протопоп Аввакум в своей челобитной к царю Алексею Михайловичу. И вот это-то любоначалие, угнетающее церковь**, попирающее церковную свободу***, извращающее самое понятие о церкви (церковь -- это я), и вызвало в русской церкви раскол, как протест против иерархического произвола. Любоначалие было виною, что для решения религиозно-обрядового спора, глубоко интересовавшего и волновавшего весь православный люд, собран был собор из одних иерархов без участия народа****, и старые, дорогие для народа обряды, которыми, по верованию народа, спасались просиявшие в русской церкви чудотворцы, беспощадно были осуждены; а на ревнителей этих обрядов, не покорившихся велениям собора, изречена страшная клятва, навеки нерушимая: "Если кто, -- читаем в постановлении собора относительно этих ревнителей старообрядства, -- не вразумится и пребудет в упрямстве своем до скончания своего, да будет и по смерти своей отлучен, и часть его и душа его да будут с Иудою предателем и с распявшими Христа жидами, и с Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камни и древеса да разрушатся, а тот да будет не разрешен". Вот постановление собора. И все это из-за того, что державшиеся старых обрядов хотели креститься двумя, а не тремя перстами, служить обедню на семи, а не на пяти просфорах, читать и петь сугубую, а не трегубую аллилуйю и т.п.! Но этого мало. Не ограничиваясь проклятием, отцы собора положили подвергать непокорных и "телесным озлоблениям", в чем поддержали их и восточные патриархи, свидетельствовавшие пред лицом всероссийского собора, на который они были приглашены в качестве авторитетных судей по делам церковным, что так поступали с религиозными диссидентами и в Византии, где отцы церкви вкупе с благочестивыми царями, "...повелевали злочестивых еретиков наказывать многим биением говяжьих жил, и древием суковатым, и темницами... и овым языки отрезаша, овым руце отсекаша, овым уши и носы" (Деяния моек, собора 1666 и 1667 года. Издание братства св. Петра)".

______________________

* Не добавить ли: "и вообще расколов", напр., хоть лютеранства, отделившегося от католичества? Сперва пришел Гус, и его сожгли. Гус просил, молил... Тогда пришел Лютер и дал "по уху" тем, которые сожгли, потребовал, закричал, наскандалил... И имел успех... Не так ли вообще происходит история еще "от троянцев" и "Рюрика"?..
** Неожиданно: да когда же церковь, начиная с Константина Великого и до сих пор, чувствовала себя "угнетенною собственным любоначалием"? Невероятно и невозможно, как сытому невозможно проклинать еду, которою он сыт.
*** Опять досадная обмолвка: "попирающее гражданскую, государственную, вообще натуральную человеческую" свободу, а вовсе не "церковную", ибо от Константина Вел. никогда, ни у одного народа и ни в каком веке церковь к "свободе" и не стремилась, ее и не искала иначе, как для себя, т.е. желала "свободы" именно "угнетать"...
**** Что за совпадение: и теперь, в 1906 году решено собор собрать "из одних иерархов"! Что за одна не умирающая тенденция в 1667 году и в 1906, т.е. от 1667 до 1906 года!

______________________

Вот как все связано, вот какой сонм их: русские иерархи 1666 -- 67 года, приехавшие из Греции вселенские патриархи и их уполномоченные, а главное, "святые и богоносные отцы", коим ведь мы молимся, весь народ русский молится на иконах и зажигает пред ликами их лампады, все они... "и древием суковатым" и "воловьими жилами" приводили людей к единомыслию с собою, и "языки отрезаша, руце отсекаша, овым уши и носы"... Верю вполне, что благи "32" петербургских священника, как и ученый и добрый профессор-историк Московского университета, но знаю же я, что никогда-никогда пред их изображениями никто на Руси не затеплит, по предложению церкви, лампады, не поставит восковой свечи, а перед теми, кто "резаша уши, носы, языки и руце", по предложению церковному уже 1000 лет весь христианский мир молитвенно склонен или, точнее, поставлен на колени необоримым авторитетом церкви...

"32" и проф. Лебедев -- персть, ничто; горсть золы, что разлетелась и исчезла. Какой у них авторитет? Они сами знают, что никакого! А у тех, что "резаша" и "советоваша резать"? У них авторитет безмерный!

Теперь если, при свете приведенной цитаты из проф. Лебедева, мы взглянем на твердую цель нового петербургского общества "освободить всю жизнедеятельность церковную от подчинения государству и другим преходящим человеческим учреждениям", то мы... будем смущены и ответим твердым: "нет". Церковь хочет "автономироваться" или, конкретнее, духовенство хочет, настаивает и требует, как "вечное учреждение", чтобы светские люди ни как лица, ни как учреждения вовсе не вмешивались в их "специальное духовное дело", специальную духовную сферу... Охотно бы можно было последовать этому примеру Испании XV века, если бы территориально и народно "вечное учреждение" не совпадало с несколько презрительно называемыми в уставе "преходящими человеческими учреждениями"... Да, вот будь духовенство в Сахаре, -- для тамошних песков отчего бы ему и не учредить хоть даже "священное судилище" с огоньками ауто-да-фе, или, как у нас, аляповатые срубы, в которых сожгли все-таки "святейшие иерархи" попа-расстригу Аввакума... Вообще, в Сахаре или где-нибудь в песках туркменских они могли бы быть "автономными"... Но на Руси, среди русского народа, уже поставленного на колена перед теми, что "секоша" и "резаша", и богомольно века склоненного пред идеалами, духом и, наконец, поэзиею (да, да, вспомним наших самосожигателей!) этого "усекания" и "резания"... Нет, среди этого народа мы им автономии не можем дать!.. Позвольте, гипнотизер, который загипнотизировал, -- обязан и разгипнотизировать. Проф. Лебедев это делает, хотя бы в названной статье; готовы и будут делать "32", -- они честные люди, добрые граждане: но этого слишком мало, эти несколько строк в этом 1906 "освободительном" году! Гипноз продолжался для России с 988 года все в одних идеалах, без малейшего послабления и колебания, -- и "разгипнотизирование" продолжится очень долго, может быть, века 2 -- 3. И как общество, так и государство и вообще "преходящие человеческие учреждения" вправе не только не уйти в сторону от духовенства и духовных, якобы "специальных дел", но и обязаны все время остаться внимательно следить, наконец, властно следить за процессом обратной разгипнотизации народа... Ведь в гипнозе люди не только думают, но и действуют: скопцы, самосожигатели, морелыцики, эти острые "иглы" самозавершившегося хребта православия. Пусть оно порицает и отрицает эти свои вершины: скопятся и жгут себя не читатели Дарвина и Бюхнера, а читатели, горячие читатели "богоносных отцов", что "резаша"... На Западе была инквизиция, у нас поглубже -- самоинквизиция.

Возьмем, напр., семью, чтобы перейти от черного прошлого к тревожному будущему... "Автономинировалось" бы духовенство, -- то, понятно, весьма скоро оно получило бы и главу себе, естественного вождя своих сил и сберегателя своих "специальных" идеалов, -- идеалов и также "преимуществ" и "прерогатив". Это уж непременно, это вошло мотивом и в "записку" 32-х, где говорится о "неканоничности" высшего управления, т.е. иносказательно, об обер-прокуроре. Итак, будем говорить о "прерогативах". В числе последних находится та поразительная вещь, в силу которой церковь, будучи по строю своему, по идеалам своим, по всем вкусам, воспитанию, обучению и проч. и проч., исключительно черною, монашескою, бессемейною и безбрачною, однако взяла себе одной исключительное право разрешать всякому человеку семейную жизнь; разрешать и не разрешать, брачить и запрещать брачиться. Тут нельзя не остановиться на одной особенности "благопопечения". Кажется, со времен Константина Великого еще не было ни одного случая, чтобы церковь какую-нибудь пару, чету влюбленных (даже неприлично и говорить о "влюбленности" перед духовенством) "свела", "сговорила", "уговорила" к браку, чтобы она поманила, соблазнила, повлекла к любви и соединению. Даже и представить этого невозможно! Ну, а растор-брака? -- Сколько угодно! Повсюду, ежегодно! Иногда счастливейших браков и уже от которых родились дети! И расторжений по тому словесному, бумажному обстоятельству, что при заключении брака не были соблюдены хотя бы малейшие "йоты" в правилах тех отцов, что "резаша" носы и "бияша суковатым древием"... Не свела -- ни одного! Расторгла -- тысячи!

Почему? Да потому, что черна, монашеска, что для монаха "семья" и "брак" то же, что для овцы вареная говядина или для волка каша: не нужно, непонятно и не интересно! Но как же и для чего монахи взяли в свои руки семью, брак? Власть, сила, прерогатива, т.е. влечение ко всему этому, столь же цепкое, как к "монастырским угодьям". В опору взят софизм: видите ли, И. Христос, "пастыреначальник" всего последующего духовенства, "пошел на брак в Кане Галилейской и сотворил там чудо". Казалось бы, ведь Он "сотворил чудо и при ловитве рыбы", -- наконец, Сам вкушал особенно часто рыбу и ходил чудесно по морю. Связь, поэтому, христианства и церкви с морем и морским делом и особенно с рыбными промыслами легко было бы, по аналогии с браком, утвердить духовенству. Поистине, "не убо пришел час их", и только вовремя не догадались они этого сделать во времена младенчества народного: такое же точно основание у них было и на исключительное право рыбной ловли или еще хлебопечения (чудесное накормление пятью хлебами 5000 народа), как и на венчание и вообще на разрешение и неразрешение браков, семей. Софизм! Но в этом софизме уже воспитан народ и им гипнотически усыплен до такой степени, что "расторгаемые" супруги, -- имеющие детей! -- и вправду расходятся иногда, а прежде и всегда расходились "по бумаге", полученной из "духовного" управления. А девушки, рождавшие и рождающие без венчания, сотнями и тысячами ежегодно или умерщвляют своих детей, или отвозят их тайно в воспитательные дома... Церковь, монахи, папа, будущий возможный патриарх относятся к деторождению и роднинкам его -- семье и браку -- так же "благопопечительно", как известные "попечители" казанского и петербургского учебных округов Рунич и Магницкий относились к "опекаемым" ими университетам и вообще просвещению, к книгам; или как "цензировавший" Пушкина Бенкендорф относился к стихам и прозе великого поэта: "Не надо!" "Как можно меньше!" "Вредно!" "Опасно!". Теперь церковь по желанию "общества ревнителей церковного обновления" пусть "автономировалась" бы; "автономировавшись", она, к прискорбию и недоумению сего "общества", и не посоветовавшись, конечно, с ним, избрала бы "патриарха". Это, -- утверждает заранее общество пунктом А, -- "никого не касается", и "светским преходящим учреждениям" тут нет предлога для вмешательства. Все "по святым канонам"... Хорошо. Патриарх уж, конечно, будет монах, сколько бы ни чихали от этого "32" и вообще все русские бессильные, безгласные, не законодательствующие и не администрирующие русские священники... У них все это отнято только оттого, что они с семьею, семейные, в семье: настолько велика ненависть к семье у власти, "благопопечительствующей" ее... Теперь патриарх, уже бессильный (в XX веке!) забрать себе и хлебопекарни, и каспийское рыболовство по основанию "чудесного хождения по водам" Спасителя и "чудесного накормления пятью рыбами и пятью хлебами 5000 народа", -- удесятеренно жадно сожмет в деснице "хоть что есть", прежде всего семейную, брачную жизнь всех ста миллионов "поставленных на колена" простецов. Это побогаче каспийских уловов и в смысле доходности, и в смысле особенно власти, авторитета. Теперь "32" должны сейчас же переброситься к "гипнозу". С патриархом "гипноз" этот сейчас же возрастет, свечи зажгутся гуще, ладану больше, проф. Лебедева -- вон с должности, "32" полетят по монастырям "на смирение", вместо благодушного теперешнего митрополита Антония петербургского сядет грозный Антоний, епископ волынский, или Димитрий херсонский. Печальное зрелище, -- но пока не смеем вмешиваться, ибо это в точности их "автономное" дело, и у них пока "свои косточки трещат". Но ведь сейчас же дело доходит и до "нас", до наших "косточек". Счастливый-то улов "лесою ап. Петра", куда попал весь брак. Патриарх -- это сейчас же больше детоубийства во всей стране, как больше его в папских, католических странах, нежели в протестантских, больше расстройства семейного, семейных несчастий. Бенкендорф, "наблюдающий поэзию", вырос до неба. У него "ключи небесного царства"... Возьмем одних рождающих девушек, таких бессильных, -- как птица, запутавшаяся в тенетах. "Сказывают богомолки, что в ребенке, который без венчанья прижит, не человеческая душа, а бесенок зарождается, -- и такого убить не только не грех, а должно, как дьяволово порождение!". Гипноз, и уже тысячу лет, перед которым склонились государства, государи, народы, даже чуть ли не склонились мудрецы, и не поддались ему только поэты, да вольная народная песнь! Но не девушки одни, -- повторяем, -- несчастие семейное, расстройство семьи в целой России сейчас же возрастет при этом "святейшем кир-патриархе", который будет "автономно" избран и будет свят всеми видами святости, но семью он будет ненавидеть уже в силу личных обетов своих и личных вкусов и антипатий, толкнувших его к принятию монашеских обетов, -- так же точно, как ее ненавидели все эти Руничи-Магницкие-Бенкендорфы, "попечительствовавшие" над несчастной "христианскою семьею" и давших "правила" ее, "цензуру" для нее, которые привели ее на край гибели, вырождения, разврата и измен; как, несомненно, монахи довели бы до гибели и вырождения, -- попади им в руки несоответственное мореплавание или, еще лучше, попади в руки "цензура поэзии и науки". "Цензура семьи", "канонические о семье правила", -- чем его не то же, что "духовная цензура литературы, науки и философии". Убийственная вещь -- гроб, в который теперь заколочена семья. Она ли не важна для нации, ее здоровья, ее здоровых нравов, быта, духа. Кончим: в Сахаре, в пустыне церковь могла бы быть независима в жизни своей. Но духовенство, но отшельники, монахи, оставив "пустынное житие", пришли к нам! Зачем бы? Что спрашивать: уже пришли. "Церковь" не осталась "в пустыне", где дни ее прославляет Апокалипсис. Она вселилась среди нас... Она показала свои идеалы, она приучила к своим идеалам, она заставила пасть пред ними и поклониться им доверчивые темные народные души, не умеющие, как младенцы Ниневии, "различить правой руки от левой"... Все уже совершилось! Образ и характер совершившегося досказывает цитата из проф. Лебедева. Как было, так ведь и осталось, и это что-то, очевидно, принципиальное и вечное, если йота в йоту сохранилось от 1666 года до 1906 года, повторилось у испанцев и у русских... Все та же "власть", то же "любоначалие", та же "иерархия" без народа и вопреки народу, кажется, опирающаяся на евангельское "паси овцы Мои" и "кого разрешите вы на земле, -- будет разрешен и на небесах, а кого вы (духовенство) свяжете, -- будет связан и на небе"... При этих условиях требовать для "вечного и безусловного учреждения" автономии среди "преходящих" людишек, царств, законов, наук, искусства, семьи, рождения, болезней, голода, нужды, страстей, коллизий, -- чтобы оно было "свободно" и ни с чем, кроме себя, не сообразовалось... кажется, жестоко... Я знаю, "32" не жестоки: но они сказали жестокое слово, и с самого начала своего выступления руководились не только совершенно ошибочною и неосновательною мыслью, но и мыслью жестокою...

Сперва "разгипнотизируйте", а уж потом и "автономируйтесь".

Впервые опубликовано: Русское Слово. 1906. 18 окт. No 255.