Книговод

Иуда Искариот

Шмидт Элиза


ІУДА ИСКАРІОТЪ

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА ВЪ ПЯТИ ОТДѢЛЕНІЯХЪ

ЭЛИЗЫ ШМИДТЪ

... падаютъ прядями черные кудри
Внизъ по широкимъ плечамъ. Строги, серьезны черты,
Мужеской полны красой. Голова же его, превышая
Учениковъ остальныхъ, его мужества видъ завершаетъ.
Клопштокъ. гМессіада".

Переводъ съ нѣмецкаго И. Тюменева

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1909

ОТДѢЛЕНІЕ ПЕРВОЕ.

Въ бѣдной хижинѣ Лазаря, на разсвѣтѣ.

Магдалина. Марѳа. Іохеба, ихъ старая кормилица.

Магдалина -- въ легкой бѣлой одеждѣ, съ обнаженными руками и ногами и полуобнаженной грудью, лежитъ, отдыхая, на циновкѣ. Волосы ея на половину закрѣплены позолоченнымъ гребнемъ, на половину же свободно падаютъ на спину и грудь. Лѣвая рука подпираетъ голову; правая безсознательно играетъ цвѣткомъ розы.-- Подлѣ нея на полу разбросаны принадлежности ея костюма.

Марѳа -- въ бѣдномъ одѣяніи простыхъ еврейскихъ дѣвушекъ. Смуглыя руки и ноги обнажены, но грудь и спина тщательно закрыты.-- Нагнувшись впередъ, съ выраженіемъ вопроса, она лѣвою рукою опирается о пластинку желтой мѣди (передъ ложемъ Магдалины, служащую веркаломъ), а пальцами лѣвой руки перебираетъ жемчужную нитку.

Іохеба -- съ старыми, рѣзко опредѣленными чертами лица,-- сидитъ на заднемъ планѣ въ углу, согнувшись надъ ручною мельницею и внимательно прислушивается къ разговору. Лицо ея выражаетъ страданіе; голова опирается на ладонь руки; другая рука, незанятая, лежитъ на колѣняхъ.-- За нею, направо,-- низкій кирпичный очагъ, на которомъ тлѣетъ угасающій огонекъ.

   

МАРѲА.

             Какъ? Неужли въ подарокъ эту нитку
             Тебѣ купецъ богатый отдалъ?
   

МАГДАЛИНА.

                                                     Да.
             И онъ сказалъ: моавскими богами,
             Вааломъ и Магогомъ я клянусь,
             Что ни одна изъ женъ, которыхъ видѣлъ
             Межъ Тигромъ я и вашимъ Іорданомъ,
             Съ тобою не сравнится красотой,
             Пріятностью и стройностію стана.
             И далѣе сказалъ; когда согласна
             Сидѣть и ждать его я у воротъ,
             Онъ принесетъ съ собой сосудецъ мирры,
             Чтобъ станъ цвѣтущій свой я умастила
             И, ароматами благоухая,
             Въ его объятія легла.
   

ІОХЕБА [вздыхая].

                                           О горе!
   

МАРѲА.

             А что, скажи, красивъ ли былъ онъ?
   

МАГДАЛИНА.

                                                     Нѣтъ!
             Обнять его отказывались руки,
             Противясь, сердце гнѣвно билось въ грудь.
             Но братъ больной... тяжелая нужда...
             Нужда безвыходная!
   

ІОХЕБА.

                                           Горе! горе!
   

МАГДАЛИНА.

             А на пути обратномъ у воротъ
             Мнѣ повстрѣчалась шайка грубой стражи,
             И много натерпѣлась я отъ нихъ!
             Одинъ вскричалъ: "Глядите, вотъ невинность!
             Вотъ дѣва непорочная, что ищетъ
             По улицамъ, въ потемкахъ, доброй славы!"
             Другой со свистомъ дерзкимъ подхватилъ:
             "Да, огонекъ у ней горитъ всю ночь --
             Ея вѣнокъ частенько продается!"
             И шли за мною всю они дорогу
             И издѣвались громко надо мной,
             И дергали меня за покрывало.--
             А мѣсяцъ такъ покойно освѣщалъ
             Горѣвшее лицо мое!
   

МАРѲА.

                                           Бѣдняжка!
   

ІОХЕБА.

             Какой позоръ!
   

МАГДАЛИНА.

                                 А я бѣжала дальше,
             Пылая гнѣвомъ, отъ стыда сгорая,
             И пала здѣсь я у постели брата,
             И горькими слезами залилась,
             Что вынесла такое поруганье!
   

ІОХЕБА.

             Ты плакала? Позоръ ты ощутила?
             Зачѣмъ же, дочь, не ходишь ты съ сестрою
             Сбирать въ поляхъ забытые колосья,
             Чтобъ зернами нашъ голодъ утолить?
             Зачѣмъ ты стала мерзостью предъ Богомъ,
             Отверженной Израиля сынами,
             Любезной лишь сынамъ Моава гнуснымъ,
             Отринувшимъ законъ, Ваала чтущимъ?
   

МАРѲА [примирительно].

             Довольно, мать, довольно! Перестань!
   

МАГДАЛИНА [гордо выпрямляясь!.

             Ужель мнѣ жить, какъ дочерямъ пастушьимъ
             Изъ рода нищихъ, жалкихъ бѣдняковъ?
             Не предки ли высокіе мои
             Царями были въ цѣлой Іудеѣ?
             Или не строенъ дѣвственный мой станъ?
             Не нѣжно тѣло юное мое?
   

ІОХЕБА.

             Съ дѣтьми Моава ты его позоришь,
             Святой Законъ Господень преступая.
   

МАГДАЛИНА.

             А кто Господь? Мы одного лишь знаемъ,
             Который скорпіонами бичуетъ,
             Когда ему, тѣснимые нуждой,
             Мы не внесемъ на подать десятину.
             Пилатъ Понтійскій -- вотъ владыка нашъ,
             Что правитъ именемъ владыки Рима!
   

ІОХЕБА.

             Не слышь ее, Израиля Господь!
   

МАГДАЛИНА.

             О! Онъ, навѣрное, не слышитъ насъ!
             Давно, давно съ мольбою о Мессіи
             Къ нему взываетъ съ плачемъ весь народъ;
             А гдѣ жъ его Мессія?
             Стучатъ въ дверь.
   

ІОХЕБА.

                                 На порогѣ
             Я узнаю безбожника шаги,
             Какъ рѣчь его въ устахъ твоихъ несчастныхъ.
             О Магдалина, милое дитя,
             И этотъ-то ужасный человѣкъ
             Вовлекъ тебя въ паденье, въ грѣхъ, въ презрѣнье...

Марѳа отворяетъ дверь; Магдалина закутывается въ покрывало.

МАРѲА.

             Іуда здѣсь? Искаріотъ?
   

ІУДА [входя].

                                           Онъ самый:
             Привѣтъ тебѣ, старушка Іохеба!
             Маису я принесъ тебѣ въ мѣшечкѣ,
             Чтобъ младшаго сынка ты угостила,
             Когда придетъ онъ объ отцѣ справляться,
             Хоть ты, бѣдняга, и сама не знаешь,
             Которымъ былъ онъ -- третьимъ, иль четвертымъ.
   

ІОХЕБА [отталкиваетъ мѣшокъ ногою].

             Тотъ мальчикъ -- сынъ сестры моей покойной.
             Отринь тебя Господь!
             Уходитъ въ смежную комнату.
   

ІУДА [смѣясь смотритъ ей вслѣдъ]

                                           Ха-ха! ха-ха!
             Стыдливость нѣжная старуху гонитъ.

[Марѳѣ].

             А ты, не меркнущій свѣтильникъ дома,
             Когда не свѣтитъ солнце -- Магдалина,--
             Усердная домохозяйка Марѳа,
             Не хочешь ли намъ приготовить пищу,
             Чтобъ мы теперь же отъ нея вкусили
             Въ весельи общемъ?
   

МАРѲА.

                                 Хорошо. Иду.

Заботливо поднимаетъ мѣшокъ и уходитъ съ нимъ.

МАГДАЛИНА.

             Іуда!

Протягиваетъ ему руку.

ІУДА [не принимая пожатія, стоитъ, скрестивъ на груди руки, и смотритъ на нее].

                       Ты прекрасна, Магдалина,
             Когда лежишь, полна любовной нѣги,
             И волосы роскошные твои,
             Волнами черными клубясь, спадаютъ
             На бѣлый мраморъ плечъ, а на ланитахъ
             Еще горитъ румянецъ возбужденья;
             Весь ликъ твой дышитъ упоеньемъ страсти!
             Скажи, гдѣ ночь ты эту провела?
   

МАГДАЛИНА [отворачивается съ гнѣвнымъ движеніемъ].

ІУДА.

             Да, правда. Ты поистинѣ прекрасна:
             Ручей живой воды въ Сахарѣ жизни!
             Какъ жаль, какъ жаль, что этому ручью
             Приходится въ себѣ воспринимать
             Изображенье всякаго, кто только
             Наклонится надъ свѣтлою струей.
   

МАГДАЛИНА.

             Зачѣмъ же ты стыдишь меня, Іуда?
             Тотъ путь, которымъ я иду, есть плодъ
             Нужды моей, любви взаимной нашей
             И самаго ученья твоего.
   

ІУДА.

             Ученья моего? Моей любви?
             Любовь всегда безумье, а ученье
             Лишь очень рѣдко заключаетъ мудрость.
             Хотѣлъ бы я еще любить тебя!
             Не долго длилось славное то время,
             Когда и я, безпечно наслаждаясь,
             Блуждалъ по цвѣтнику царя-поэта
             И лучшіе цвѣты его рѣчей
             Срывалъ, чтобъ подарить ихъ Магдалинѣ;
             Когда тебя въ восторгѣ называлъ
             Я "розою, расцвѣтшею въ Саронѣ".
   

МАГДАЛИНА.

             Ты это говоришь мнѣ, и дыханье
             Въ груди твоей такъ плавно и покойно?
   

ІУДА.

             Любовь съ тобою наша есть дитя,
             Поросшее сѣдыми волосами:
             Такъ молода она, и въ то же время
             Такъ опытомъ богата такъ стара!
             Да, да, печально, что на этомъ свѣтѣ
             Всему своя пора и свой конецъ.
             И только лишь однимъ желаньямъ нашимъ
             Не будетъ окончанія вовѣкъ.
             Чѣмъ большаго успѣли мы достигнуть,
             Тѣмъ пламеннѣй они и ненасытнѣй.
   

МАГДАЛИНА.

             И неужли нигдѣ ужъ не струится
             Намъ удовлетворенія источникъ?
   

ІУДА.

             Нигдѣ, нигдѣ -- повѣрь мнѣ, Магдалина!
             Вся наша жизнь -- лишь медленный недугъ
             Одна лишь смѣна жара и озноба,
             А въ заключенье скудная лишь плата,
             Которую за нашу смерть природа
             Уплатитъ вѣчности. Желанья наши
             Собой напоминаютъ лѣтнихъ мошекъ:
             Покружатся на солнцѣ, полетаютъ,
             И, крылья свѣтомъ истины спаливъ,
             На землю падаютъ холоднымъ пепломъ.
   

МАГДАЛИНА.

             Скажи мнѣ, что есть истина?
   

ІУДА.

                                           Познанье
             Ничтожности всего, что существуетъ.
   

МАГДАЛИНА.

             Ты знаешь это и живешь еще?
   

ІУДА.

             Да. Потому-то и живу, что знаю;
             Мнѣ сердце радуетъ уничтоженье!
             Когда вздуваются подземные потоки
             И бурно рвутъ они земли утробу,
             Когда по воздуху, раскинувъ плащъ
             И разметавъ всклокоченные кудри,
             На облачныхъ коняхъ несется въ небѣ,
             Смѣясь и воя, бѣшеная буря
             И кедры гнетъ она въ горахъ Ливана,
             Когда, подобно яростнымъ бордамъ,
             Встаютъ на бой синѣющія тучи,
             И молніи, какъ острые ножи,
             Сверкая внутренности ихъ пронзаютъ,--
             Тогда мнѣ хорошо, тогда я счастливъ!
             Когда весь жалкій родъ земныхъ червей
             Отъ страха корчится передъ стихіей,
             Когда въ отчаяньи бороться долженъ
             За жизнь свою и за свое добро
             Онъ съ гнѣвной, одичавшею природой,
             И крикъ его къ Іеговѣ безплодный
             Въ раскатахъ громовыхъ безслѣдно тонетъ,--
             Тогда вздымаетъ радость грудь мою,
             Тогда веселье въ сердцѣ ощущаю!
   

МАГДАЛИНА.

             Ужасенъ ты, Іуда! Никогда
             Ты не любилъ меня!
   

ІУДА.

                                 Нѣтъ, я любилъ.
             Но именно: любилъ! И потому,
             Что я любилъ тебя, хочу устроить
             Твое отнынѣ счастье, дать тебѣ
             Величье, блескъ...
   

МАГДАЛИНА.

                                 Что замышляешь ты?
   

ІУДА.

             Не будешь больше ты предъ воротами
             Сидѣть, прикрывшись сѣрою накидкой
             По обнаженной груди, выставляя
             Поддѣльныя запястья на ногахъ.
             Нѣтъ, пламя этихъ жгучихъ глазъ твоихъ
             Въ моихъ рукахъ преобразится въ факелъ,
             И имъ могу зажечь я цѣлый міръ.
             Хочу тебя я сдѣлать, Магдалина,
             Владычицей надъ всею Іудеей.
   

МАГДАЛИНА [пораженная].

             Іуда?!
   

ІУДА.

                       Пышитъ страсть въ твоихъ лобзаньяхъ
             И слаще меда рѣчи устъ твоихъ.
             Кого ты заключишь въ свои объятья,
             Тотъ позабудетъ все величье власти
             И сложитъ ключъ ея къ твоимъ ногамъ.
   

МАГДАЛИНА.

             О комъ же рѣчь?
   

ІУДА.

                                 О Понтіи Пилатѣ,
             О той желѣзной длани, что изъ Рима
             Надавлена на наши рамена.
             Ты опьянишь его своею лаской:
             Разслабнетъ онъ отъ прелестей твоихъ.
   

МАГДАЛИНА.

             И ты меня на это посылаешь?!
             А не боишься ты, что въ ту же ночь,
             Когда меня его обнимутъ руки,
             Въ груди моей воспрянетъ, какъ ехидна,
             Давно къ нему питаемая злоба
             За кровь, что такъ безжалостно сосетъ
             Онъ изъ народа?
   

ІУДА.

                                 Ба! Ты не Юдиѳь!
   

МАГДАЛИНА.

             И горе, горе мнѣ, что не Юдиѳь я!
   

ІУДА.

             Тебѣ ли горевать съ твоей красою?
             Сегодня же ты будешь у него.

Дверь отворяется, и Лазарь, блѣдный, исхудалый отъ болѣзни, входитъ, опираясь на Іохебу.

ЛАЗАРЬ.

             Опять ты здѣсь, Искаріотъ?!
   

МАГДАЛИНА.

                                           Увы!
             То Лазарь, братъ мой!
   

ЛАЗАРЬ.

                                 Слушай, рабъ грѣха!
             Зачѣмъ сквернишь ты близостью своей
             Благочестивыхъ души? Или я
             Не говорилъ, отверженникъ, тебѣ,
             Что ты не долженъ воздухъ тотъ вдыхать,
             Гдѣ съ дочерьми отца живу я?!
   

МАГДАЛИНА.

                                           Лазарь,
             Молю тебя я, говори съ нимъ мягче.
             Не стой средь насъ, какъ гнѣвный Моисей,--
             Поднявшіеся волосы твои
             Меня пугаютъ.
   

ЛАЗАРЬ.

                                 Будь я Моисеемъ,
             Тебя я раздробилъ бы, какъ скрижаль!
             Грязнишь собой святое ты ученье,
             Которое въ тебя я влилъ, и стала
             Позоромъ ты Всевышняго завѣту!
   

МАГДАЛИНА.

             Меня пугаетъ страшный тотъ завѣтъ!
   

ІУДА [шопотомъ].

             И ты права, красавица! Онъ горекъ,
             Какъ перезрѣлый плодъ, и отравляетъ
             Всю жизни сладость!
   

ЛАЗАРЬ.

                                           Какъ? Ты здѣсь еще?
             Ты не ушелъ, презрѣнный совратитель?
             Вонъ! Вонъ изъ дома моего; иль силу
             Вернетъ мнѣ прежнюю мой ярый гнѣвъ,
             И самъ я выброшу тебя за двери!
   

ІУДА.

             Твой ярый гнѣвъ забавенъ мнѣ настолько жъ,
             Какъ обезьяны бѣшеной прыжки.
             Изображать ты хочешь Моисея?
             Скрижаль о камни хочешь разбивать?
             Одно мнѣ жаль, что самъ-то ты -- лишь Лазарь
             И предъ собой самимъ готовъ дрожать.
             Ну, подходи!
   

ЛАЗАРЬ.

                                 О Богъ Іегова!
             Іота ни одна въ Твоемъ законѣ
             Отъ взгляда моего не покраснѣетъ;
             Всю жизнь мою его я свято чтилъ,
             А этотъ червь глумится надо мною!
             О, если Ты мою ослабилъ руку,
             То дай же силу, Боже, языку!
             Будь проклятъ ты, продавшійся римлянамъ!
             Будь проклятъ взоръ твой, видѣвшій мой домъ,
             Нога, что за порогъ сюда вступила,
             Душа твоя, занесшая порокъ
             Подъ кровлю чистоты благочестивой,
             Да не познаешь милости вовѣкъ!
             А ты, сестра, покинь его немедля
             И въ рубищѣ убогомъ, съ головою,
             Посыпанною пепломъ, кайся, кайся!
             Предъ Господомъ ты тяжко согрѣшила,
             Что съ этимъ беззаконникомъ жила!
   

ІУДА.

             Безумецъ ты, коль думаешь, что словомъ
             Расторгнуть можешь крѣпкую ту цѣпь,
             Которой сердце Магдалины прочно
             Приковано ко мнѣ!

[Хватаетъ ее и прижимаетъ къ себѣ].

                                 Навѣкъ моя ты!
             Никто другой владѣть тобой не въ правѣ.
             Какъ только я! Обвей меня руками!
             За мной ты слѣдовать должна!
   

ІОХЕБА.

                                                     О дочь,
             Ужель не внемлешь голосу ты брата?
             Вѣдь онъ твой господинъ. Покинь того!
             Дитя мое, любимое дитя!

Марѳа также съ мольбою и слезами протягиваетъ къ ней руки.

ІУДА [шопотомъ].

             Припомни день, когда меня впервые
             Волной покрыли волосы твои,
             Припомни день, когда съ тобою оба
             Мы погрузились въ море наслажденья!
   

ЛАЗАРЬ.

             Сестра, тебѣ еще разъ повторяю:
             Оставь его, чтобъ я тебя не проклялъ,
             Не оттолкнулъ отъ очага родного!
   

МАГДАЛИНА.

             О горе мнѣ! Что требуете вы!
             Онъ первый разрѣшилъ мой поясъ дѣвства,
             Ему покорна я,-- иду за нимъ!

Бросается ему на шею.
Іуда стоитъ торжествуя; Лазарь закрываетъ лицо; Іохеба и Марѳа, рыдая, упали на землю.

-----

Нѣсколько часовъ спустя.-- Улица въ Іерусалимѣ; площадка передъ зданіемъ общественныхъ бань.

-----

ІУДА [ходитъ взадъ и впередъ|.

             На то, что неизвѣстна мнѣ утроба,
             Родившая меня, что я не зналъ
             Заботливаго матерняго лона
             И что не женской грудью былъ я вскормленъ,
             На то на все за нѣсколько столѣтій
             Писанья перстъ костлявый указалъ;
             Оно вѣщаетъ ясно о Мессіи:
             "Никто не будетъ знать, откуда онъ
             И родъ его пребудетъ неизвѣстенъ".
             Но что мнѣ въ томъ, что я произошелъ
             Изъ мрака и отчаянья? Что въ томъ,
             Что міра скорбь на мнѣ отяготѣла?
             Какая польза мнѣ хотя бы знать,
             Что я -- тотъ ожидаемый отъ вѣка,
             Когда въ душѣ я чувствую своей,
             Что и меня, въ концѣ концовъ, ждетъ ложе,
             Гдѣ тлѣніе моей подругой будетъ
             А покрываломъ черви? Какъ при этомъ
             Величіе свое представить мнѣ?
             И кто изъ насъ, хотя бъ на мигъ единый,
             Великимъ можетъ чувствовать себя?
             А можетъ ли считать себя великимъ
             Земной властитель, царь? О да; онъ можетъ.
             Онъ не изъ глины, а изъ мѣди созданъ,
             Онъ -- зеркало, въ которомъ всѣ лучи
             Свою находятъ точку преломленья.
             Передо мной высокая плотина...
             Омытая людской волнами крови.
             Да будетъ такъ! Мнѣ лучше утонуть,
             Переплывая красныя тѣ волны,
             Чѣмъ на солому лечь и отъ удушья
             Невыполненной мысли умирать.

[Стучитъ въ ворота бань].

             Скорѣе, Магдалина! Не любуйся
             Такъ долго на роскошныя одежды,
             Надѣнь скорѣе ихъ и выходи.

          [Послѣ нѣкотораго размышленія]:

             Тебя, красавица, -жучокъ блестящій,
             Я сдѣлаю наживой на крючкѣ
             И рыбу крупную тобой поймаю.
             Листокъ тотъ съ надписью: "Пилатъ Понтійскій",
             Я разорву и замѣню собой
             Желѣзною, тяжелою скрижалью,
             Покрытою лишь длинными чертами
             Раздумья тяжкаго. Тогда, быть можетъ,
             И этотъ міръ въ глазахъ моихъ не будетъ
             Такимъ ничтожнымъ; можетъ быть, и самъ
             Почувствую тогда свое величье!

[Стучитъ снова].

             Открой же дверь! По улицѣ сюда
             Идутъ къ намъ римляне, и имъ тебя
             Хочу я передать. Какъ видъ ихъ важенъ!
             Тупая раззолоченная глина,
             Надутая снаружи, а внутри
             Наполненная плотно пустотою!
             Я скоро въ черепки ихъ разобью.
             Отходитъ въ глубину.

Входятъ: Котта, любимый рабъ Понтія, Флавій, сотникъ, и Марцій, его другъ.

КОТТА.

             Какія ждутъ насъ лакомства сегодня!
             Роскошные тунцы изъ Халкедона,
             Изъ Тартеса прекрасныя муррены,
             Изъ Фригіи чудеснѣйшія куры,
             А изъ Этоліи козлята. Нынче
             Мы поѣдимъ на славу, господа!
   

МАРЦІЙ.

             Прошу тебя, достопочтенный Котта,
             Не отдувайся такъ немилосердно.
   

КОТТА.

             Отъ прежняго желудокъ переполненъ
             И надо аппетитъ мнѣ возбуждать.
             Иль у тебя къ прекрасному нѣтъ чувства?
             Не знаешь развѣ ты, что привезли
             Павлиновъ съ Самоса и дивныхъ щукъ
             Изъ Пессинуса, устрицъ изъ Тарента
             И раковины съ Хіоса... Постой же,
             Не затыкай ушей и дай мнѣ кончить.
             Киликія и Родосъ рыбъ морскихъ
             Доставили для нынѣшняго пира;
             Орѣхи -- Тазосъ, финики -- Египетъ,
             И жолуди -- Испанія. Блаженство!
             Какъ сладко предвкушать уже заранѣ,
             Облизывая губы, прелесть эту!
             Она меня высоко вдохновляетъ,
             Я чувствую, что буду тамъ на мѣстѣ!
             Замѣть, что ни одинъ изъ тѣхъ припасовъ
             Намъ не напомнитъ край проклятый этотъ,
             Гдѣ мы вдали отъ Рима изнываемъ.
             Напомнятъ развѣ ржавыя тѣ деньги,
             Которыя въ жидовскомъ кошелѣ,
             Дремля, лежали праздно, а теперь
             Такъ весело летятъ въ края иные.
   

ІУДА [выступая].

             Да, много ихъ порхаетъ по чужбинѣ
             И нашихъ денегъ кровныхъ и отцовскихъ!
             А въ Іудеѣ бѣдность; у народа
             Лишь только своего и есть, что воздухъ
             Да Свѣтъ дневной. Солитъ онъ черствый хлѣбъ
             Своею же слезой, а за обѣдомъ
             Грызетъ гнилой чеснокъ онъ...
   

КОТТА [вспыхнувъ].

                                           Жидъ!
   

ІУДА [мѣняя тонъ].

                                                     А впрочемъ,
             Открой теперь глаза свои пошире:
             Я женщину намѣренъ показать,
             Какой ты, вѣрно, отъ роду не видѣлъ,
             Такъ мягко, такъ роскошно ея тѣло,
             Такъ нѣжно, такъ бѣло, какъ самый тонкій
             Очищенный десятерицей воскъ,
             Къ которому свѣтъ солнечный ни разу
             Еще не прикоснулся. Вотъ она!
             Магдалина выходитъ изъ зданія бань.
   

KOTTA [схватывая ее].

             Да, ты былъ правъ! Красавица такая
             Для Понтія годится! Вотъ, возьми
             Съ сестерціями этотъ кошелекъ
             И похвалу отъ Котты, отъ Пилата,
             Да, кстати, и отъ тѣхъ, кому потомъ
             Ее онъ передать благоизволитъ.
   

ФЛАВІЙ [пораженный видомъ Магдалины].

             О Марцій, я съ трудомъ собой владѣю!
             Вѣрь, никогда такія звѣзды-очи
             Въ глаза мнѣ кроткой лаской не сіяли;
             Не видѣлъ никогда такихъ пурпурныхъ
             И знойныхъ губъ, которыя, надувшись,
             Какъ будто гнѣваются на меня,
             Что я, какъ водолазъ, на берегу
             Стою еще и медлю малодушно
             Въ пурпурное ихъ море погрузиться
             И тамъ, среди сокровищъ необъятныхъ,
             Забыть и о землѣ, и о возвратѣ!

[Подходитъ къ ней].

             Скажи, прекрасная, съ какихъ высотъ,
             Или изъ глубины какой предстала
             Ты предо мной? Свое повѣдай имя!
   

КОТТА.

             Бьюсь объ закладъ: зовутъ -- Елизаветой!
             Евреекъ сколько я ни зналъ красивыхъ,
             Всѣ звались такъ онѣ.
   

ФЛАВІЙ.

                                           Елизавета!
             "Божественный покой" то имя значитъ.
             О дивное, о чудное значенье!
             Блаженъ, какъ боги, будетъ тотъ счастливецъ,
             Кого, красавица, допустишь ты
             Покоиться въ своихъ объятьяхъ нѣжныхъ!
   

КОТТА [становится между ними].

             Ого! Вотъ какъ! Однако ты поспѣшенъ!
             Но только не забудь, центуріонъ,
             Что, коль она глаза тебѣ кольнула,
             Пилатъ ихъ можетъ выколоть совсѣмъ.

[Беретъ Магдалину за руку].

             Пойдемъ со мной, прекрасная. Какъ звать?
   

ІУДА.

             Ей имя -- Магдалина; я ей братъ.
             Замолви жъ, не забудь, и за меня
             Словечко предъ намѣстникомъ.
   

КОТТА.

                                                     Изволь.
             Тебѣ, рабу, мы разрѣшимъ коснуться
             Устами ногъ его. А ты, горячка,
             Будь посмирнѣй. Хоть ты и храбрый воинъ,
             Хоть милъ ты Понтію, какъ мечъ, которымъ
             Свои онъ опоясываетъ чресла,
             Но сами чресла все жъ ему дороже;
             Замѣть себѣ ты это и оставь
             Меня и женщину въ покоѣ. Слышишь?
             И Понтію я не скажу ни слова
             О томъ, какъ вкусъ развился у тебя.

[Уходя съ Магдалиною].

             Прощай, и обрѣти покой блаженный!
   

МАРЦІЙ [обнимая друга].

             Мой Флавій, не смотри такъ мрачно. Полно!
             Пойдемъ со мной. Не будемъ навлекать
             Мы гнѣва Понтія.
   

ФЛАВІЙ.

                                 Ахъ, этотъ Понтій!

[Въ бѣшенствѣ сжимаетъ кулаки].

             О боги, боги! Гдѣ же справедливость?!
   

Марцій [увлекаетъ его].

ІУДА [смотря вслѣдъ Флавію].

             Чудакъ! Онъ къ небу кулаки вздымаетъ,
             Какъ будто хочетъ пальцами своими
             Тамъ облака схватить и бросить гнѣвно
             Въ лицо ихъ божеству! Оставь! Мы можемъ
             Достигнуть лишь того, что на землѣ.
             И все же я завидую ему!
             О, сколько разной пищи человѣку
             Переварить приходится, покуда
             Достигнетъ онъ, какъ я, своей послѣдней,
             Конечной трапезы!

[Ходитъ взадъ и впередъ].

                                 Итакъ, пора!
             На всѣхъ путяхъ разставлена мной стража,
             Порукою она мнѣ за успѣхъ.
             Довольно словъ! Теперь являйся дѣло,
             Закованный въ желѣзо крокодилъ,
             Ползи на свѣтъ изъ темной чащи мыслей
             И поглоти враговъ! О Іудея,
             Покинутая, скорбная жена,
             Женихъ твой -- я! Ты не должна отнынѣ
             Лить слезы по ночамъ; я осушу ихъ;
             За все, за все тебя вознагражу!
             И брачный пиръ устрою я веселый,
             Глашатаемъ самъ въ горы поднимусь
             И созову дѣтей твоихъ на праздникъ.
             Когда жъ возсядешь ты при блескѣ яркомъ
             Свѣтильниковъ и окружатъ тебя
             Сыны твои веселымъ, дружнымъ кругомъ,
             Я мощною рукою притащу,
             Какъ толстые мѣхи съ виномъ дешевымъ,
             Къ тебѣ на праздникъ римскихъ палачей.
             Я силою заставлю ихъ напиться,
             Пока они, шатаясь, охмелевъ
             Отъ крови собственной, не полетятъ
             Въ бездонный, мрачный тартаръ! Да, подруга!
             Смотри на этихъ римлянъ, какъ на чаши,
             Что охватилъ, десницею я духа,
             Какъ змѣй орла въ изображеньяхъ нашихъ,
             Я чокну эти чаши другъ о друга,
             Во здравіе моей невѣсты милой,
             И чокну такъ, что чаши разлетятся!

[Беретъ посохъ].

             Иду! Мнѣ надо гнѣвъ мой сохранить,
             Скорѣй! скорѣй! пока онъ не остылъ
             На утренней прохладѣ размышленья.
             Подняться въ горы долженъ я немедля!

[Пройдя ворота, онъ останавливается и шлетъ привѣтъ по направленію къ городу].

             Воскреснешь, Іерусалимъ! Воскреснешь!

[Идетъ далѣе].

-----

Закатъ солнца.

-----

На угловомъ камнѣ дворца Понтія сидитъ оборванная женщина, прося милостыню.-- Фарисей и Саддукей стоятъ въ созерцаніи противъ нея.

ЖЕНЩИНА [напѣваетъ].

             Была дѣвушка красивая, молодая, нѣжная
             И имѣла милаго!
             Потомъ настало время тяжелое...
             О-о! Какъ солнце-то широко свѣтитъ
             И иглы мнѣ во внутренность вонзаетъ.
             Дай сребреникъ, сынъ Іерусалима!
             Дай сребреникъ Сусаннѣ бѣсноватой,
             Которой надо семь бѣсовъ кормить,
             Живущихъ въ ней. А бѣсы молодые,
             Всѣ сока винограднаго хотятъ,
             И если не могу я напоить ихъ,
             Такой ужасный шумъ во мнѣ поднимутъ,
             Какъ будто мой животъ -- чертогъ для плясокъ.
             Сыны Салима, дайте же Сусаннѣ
             Хоть нѣсколько монетокъ вы на сокъ.

[Проходитъ дѣвушка и бросаетъ ей въ колѣни хлѣбъ].

             Спасибо, дочка. Будь, какъ лань, легка.
             Пусть плечи у тебя не будутъ шире,
             Чѣмъ бедра молодыя, сами жъ бедра
             Пускай не станутъ тяжелѣй того,
             Чѣмъ сколько вынесть могутъ твои ноги;
             Чтобы съ тобой, бѣдняжкой, не случилось
             Того же, что со мной, и чтобъ сидѣть
             Навѣки ты безъ мужа не осталась.

[Поетъ]:

                       У милаго кудри,
                       Какъ воронъ черны...
   
             Но жить съ Сусанною не захотѣлъ онъ!--
             Когда злой духъ заговоритъ во мнѣ,
             То говоритъ моими онъ устами:
                       "Я Люциферъ, владыка всего міра;
                       Мой домъ -- звѣзда, что свѣтитъ по утрамъ;
             Теперь же въ старой женщинѣ живу я,
             А иногда и въ іерусалимскомъ
             Синедріонѣ".
   

ФАРИСЕЙ [прикладываетъ палецъ къ носу].

                                 Правда это, правда!
   

САДДУКЕЙ [дѣлаетъ то же].

             И даже очень правда, очень правда!
   

ФАРИСЕЙ.

             Зачѣмъ глумишься ты, хулитель дерзкій?
   

САДДУКЕЙ.

             А ты зачѣмъ, лукавый лицемѣръ,
             Свой гнусный ротъ такъ широко разинулъ,
             Что все лицо твое -- сплошная яма?
   

ФАРИСЕЙ [протягиваетъ руку въ его сторону).

             Будь проклятъ, какъ Садокъ, какъ Антигонъ,
             Какъ всѣ слѣпцы, что слѣдуютъ за ними!
             Съ тобой и говорить я не хочу,
             Чтобы твоей не оскверниться рѣчью.

[Поворачивается снова къ нищей].

             Да, точно; эта женщина -- иббуръ.
             Будь у меня съ собой Баара корень,
             Его я ей бы къ носу приложилъ,
             Чтобъ злого духа изъ нея изгнать.
   

САДДУКЕЙ.

             Ты приложилъ бы лучше къ своему;-
             Вѣдь носъ-то на лицѣ твоемъ цвѣтетъ,
             Что твой тюльпанъ на полѣ Гилеада,
             И луковицей лобъ виситъ надъ нимъ,
             Тюльпанная ты луковица!

[Мальчикамъ, играющимъ на улицѣ].

                                           Киньтесь
             На этого урода къ черной ризѣ.
             Онъ скверная лишь только Шелуха
             Того, что, само по себѣ, опять же
             Лишь шелуха такой же шелухи.
             А въ сущности -- ничто!
   

ФАРИСЕЙ,

                                           Да попалитъ
             Сверкающимъ огнемъ своимъ Всевышній
             Тебя и секту мерзкую твою!
             Проклятые, втираетесь вы всюду,
             И въ синхедринъ и въ наше управленье;
             Суете руки въ храмовую кружку,
             А сами отрицаете величье
             И святость Господа! Хвала Ему!
             Не вѣрите вы въ воскресенье мертвыхъ,
             Не вѣрите въ возмездіе за гробомъ.
             Небесныхъ воинствъ силы передъ вами
             Всѣ въ страхѣ отступаютъ, негодуя,
             Тогда какъ тѣ же ангелы на насъ
             Взираютъ съ радостью и ликованьемъ,
             Затѣмъ, что мы живемъ не такъ, какъ вы,
             И что хранимъ то чистое зерно,
             Изъ нѣдръ котораго Господь Всевышній --
             Хвала Ему! Мессію намъ воздвигнетъ.
   

САДДУКЕЙ.

             Канючь, канючь! Угодничай предъ Богомъ!
             Виляй предъ нимъ хвостомъ, какъ этотъ песъ,
             Что у старухи нищей лижетъ руки.
   

СТАРУХА.

             Салимъ, Салимъ! Гдѣ миръ священный твой?
             Какъ стогны всѣ твои полны раздора!
   

ФАРИСЕЙ [плюетъ].

             Ты наглый богохульникъ!
   

САДДУКЕЙ [плюетъ также].

                                           Песъ продажный!

Громко перебраниваясь переходятъ улицу; мальчишки слѣдуютъ за ними.

СТАРУХА.

             Салимъ, Салимъ! ты сталъ теперь пустыней;
             Гіены лишь однѣ въ тебѣ грызутся.

[Зоветъ собаку].

             Иди сюда! Вѣдь ты не хуже тѣхъ,
             Которые красавицѣ Сусаннѣ
             Когда-то жарко руки цѣловали,
             А тамъ и бросили ее, бѣднягу,
             На смерть голодную. Почти что всѣ
             Лежатъ они теперь въ землѣ, съ червями,
             А души ихъ по небу пронеслись
             Въ лучахъ луны и сѣли въ тѣло мнѣ.
             Иди сюда! Иди ко мнѣ! Не бойся.

Собака вырываетъ у ней хлѣбъ и убѣгаетъ.

МАЛЬЧИШКИ [возвращаются съ громкимъ крикомъ].

             Реви, реви, реви! Эй ты, Сусанна
             Прекрасная, скажи, какъ поживаютъ
             Въ тебѣ твои семь бѣсовъ?

Треплютъ ее.

СУСАННА.

                                           О Израиль,
             Отцы твои, что яростные псы,
             А дѣти -- хуже псовъ!

Въ концѣ улицы показываются Котта и Магдалина.

KOTTA.

                                           Я говорю,
             Красавица, тебѣ: когда меня
             Захочешь ты послушать, то, навѣрно,
             Пилатъ, а съ нимъ весь Іерусалимъ
             Тебѣ подвластны будутъ, какъ рабы.
   

МАГДАЛИНА [про себя].

             О сердце гордое, ликуй теперь!
             Все прошлое мое забыто будетъ.
             На гору оправданья вознесусь
             Я предъ очами моего народа
             И доброю царицей буду я!
             Я удержу игемона десницу,
             Когда свой бичъ тяжелый надъ тобою
             Подниметъ онъ, святая наша мать,
             Цвѣтущая красою Іудея!
   

СУСАННА.

             Подайте сребреникъ, сыны Салима!..

[Узнаетъ Магдалину].

             Что видятъ мои старые глаза?
             То Лазаря сестра! Ну, Магдалина,
             И какъ же ты роскошно разрядилась?!
   

КОТТА [Магдалинѣ].

             Ты знаешь это рваное лохмотье?
   

СУСАННА.

             Іегова! Меня ли ей не знать?
             Меня ль не знать, Сусанну, что такъ часто
             У городскихъ сидѣла съ ней воротъ
             И берегла, чтобъ не погасъ огонь
             Въ ея свѣтильникѣ, покуда къ ней
             Не подойдетъ кто-либо изъ прохожихъ
             И ей не скажетъ: встань, пойдемъ со мной.
   

КОТТА.

             Эй ты, красавица, неужли правду
             Старуха говоритъ?
   

МАГДАЛИНА.

                                 Ты знаешь самъ,
             Что бѣсъ живетъ въ ней, и ея устами
             Меня теперь онъ хочетъ погубить.
             Я не знакома съ нею,-- это ложь!
   

СУСАННА.

             Ложь! ложь! Ха-ха! Мои всѣ бѣсы скачутъ,
             Гоняясь за крылатою сестрицей.
             О горе, горе! Слушай, Магдалина.
             Богата ты, красива, молода,
             Такой, какъ ты, и я была когда-то.
             Гордишься юной прелестью своей
             И знать не хочешь бѣдную Сусанну.
             Но часъ придетъ, и ты сѣдою станешь,
             Погрязнешь во грѣхѣ, противной будешь,
             И люди отвернутся отъ тебя!

[Цѣпляется за ея одежды].

             Дай сребреникъ красавицѣ Сусаннѣ,
             Чтобъ соку винограднаго купить
             И угостить имъ милаго.
   

МАГДАЛИНА [съ силой вырывается отъ нея].

                                           Пусти!
             Твои лохмотья сыры, пахнутъ затхлью,
             Какъ братній домъ! Пусти! Оставь меня!
             Пропитана насквозь ты нищетою!
   

КОТТА.

             Войди жъ скорѣй въ ворота золотыя,
             Тебя за ними Понтій ожидаетъ.

Вводитъ ее во дворецъ, ворота за ними закрываются.

СУСАННА [одна].

             Какое слово проскрипѣли петли!
             И въ каскахъ головы надъ всѣмъ карнизомъ
             Вытягиваютъ шеи съ любопытствомъ
             И странныя гримасы корчатъ. Э!
             О если бъ это люди понимали!..
             Постой, постой! Я даже и не знаю,
             Сама ли говорю, иль это врагъ
             Нашептываетъ мнѣ: "Ты здѣсь, бѣдняжка?
             Ты здѣсь еще? Твои колѣни пусты?
             А улицы давно ужъ опустѣли,
             И лунный свѣтъ одинъ по нимъ блуждаетъ.
             Постой, я сребреникъ тебѣ подамъ".

[Шаритъ въ кожаномъ мѣшочкѣ и подаетъ себѣ серебряную монету].

             Благодарю, мой добрый господинъ!
             "Не надо благодарности; вѣдь это
             Имущество слѣпой твоей сестры".
             О горе! Завтра на твоихъ колѣняхъ
             Возсядетъ снова Люциферъ и станетъ
             Завидовать тѣмъ людямъ милосерднымъ,
             Что бросили тебя, на камнѣ этомъ,
             Одну, голодной смертью умирать.

-----

Нѣсколько недѣль позже. Ночь.

-----

На угловомъ камнѣ дворца Понтія сидитъ Іуда, скорчившись, съ уставленнымъ впередъ глазами; сломанный посохъ лежитъ у его ногъ.

-----

ІУДА [послѣ нѣкотораго молчанія].

             Крадется тѣнь, согнувшись, вдоль стѣны
             И тянется къ ногамъ моимъ, все ближе.
             Одежда не еврейская на немъ.
             Кто онъ, прохожій этотъ?
   

ФЛАВІЙ [приближаясь].

                                           Магдалина!
             Напрасно я горячее лицо
             Къ стѣнѣ холодной страстно прижимаю,
             Ища на ней хоть маленькую, щель,
             Чтобъ чрезъ нее тебя, тебя увидѣть!
             О Магдалина! рана и бальзамъ
             Въ единомъ словѣ! О когда бъ я былъ
             Волною той, въ которой ты теперь
             Купаешься, съ какимъ бы восхищеньемъ
             Я охватилъ, красавица, тебя
             И вѣчно бы держалъ въ своихъ объятьяхъ!
             Когда бъ я былъ тотъ виноградный сокъ,
             Который пьешь ты нѣжными устами,
             О, какъ бы я, кипучею струей,
             Согрѣлъ тебя и сладостнымъ блаженствомъ
             Навѣки опьянилъ!...

[Замѣчаетъ Іуду].

                                 Кто здѣсь?
   

ІУДА.

                                           Усталый.
   

ФЛАВІЙ.

             Что замышляешь ты, прижавшись мрачно
             Подъ мрачною стѣной?
   

ІУДА.

                                           Не легокъ трудъ мой.
             Здѣсь, на досугѣ, я хочу обдумать,
             Какъ звать могли того, кто въ Вавилонѣ
             Задумалъ башню строить до небесъ.
   

ФЛАВІЙ.

             Клянусь богами! Я теперь узналъ
             Тебя по голосу. Такъ это ты?!
             Узнай же, іудей,-- сестра твоя,
             Та женщина, что отдалъ ты Пилату,
             Какъ кажется, живетъ несчастно съ нимъ.
             Блѣднѣетъ, чахнетъ въ пурпурѣ она;
             Погасъ огонь очей; они мерцаютъ
             Теперь какъ искры лишь въ золѣ желанья
             И на пирахъ молчатъ ея уста.
   

ІУДА.

             Самъ знаю все.
   

ФЛАВІЙ.

                                 Какой глубокой грустью
             Три эти слова у тебя звучатъ!
   

ІУДА.

             На сердцѣ не легко. Его сдавили
             Развалины исторіи разбитой
             Народа моего. Какая жалость,
             Что невозможно удержать ничѣмъ
             Намъ колеса, катящагося въ бездну!
             О если бъ раньше понялъ я преданье
             О башнѣ Вавилонской! Въ немъ сокрыта
             Глубокая премудрость, и урокомъ
             Могла бъ она служить царямъ, народамъ!
   

ФЛАВІЙ.

             Не понимаю рѣчи я твоей.
   

ІУДА.

             А оттого, что головы въ раздумья
             Ты никогда къ землѣ не опускалъ.
             Но загляни въ великую ту книгу,
             Которой переплетомъ вѣчнымъ служатъ
             Земля и небо, и прочтешь ты въ ней,
             Какъ люди строили неутомимо,
             Изъ года въ годъ безъ отдыха трудясь;
             Возили камни, дѣлали расчеты,
             Съ улыбкой любовались на постройку
             И въ радости другъ другу жали руки;
             Но лишь хотѣли увѣнчать вершину,
             Какъ рухнулъ хламъ ихъ весь, и ночь смѣшенья
             Густою пеленой покрыла міръ.
             А на другой день утромъ изъ яйца
             Повылупились новые народы
             И скорлупу отбросили ногой.
             И снова сыплется въ часахъ стеклянныхъ
             Попрежнему песокъ, и въ нашихъ жилахъ
             Струятся капли крови чередою,
             Одна другую не опережая!
             Я говорю тебѣ, что землепашецъ,
             Смотрящій въ лужу грязную свою,
             Нисколько не глупѣе человѣка,
             Стоящаго надъ бурнымъ моремъ міра
             И задающаго вопросъ его волнамъ:
             "Откуда" и "куда" онѣ стремятся?
             Тотъ, кто, едва родившись, умираетъ,
             Свое исполнилъ такъ же назначенье,
             Какъ тотъ, кто прожилъ сотню лѣтъ и больше.
   

ФЛАВІЙ.

             Но кто жъ ты самъ, скажи, въ твоемъ народѣ
             И къ сектѣ ты какой принадлежишь?
   

ІУДА.

             Перебывалъ давно во всѣхъ я сектахъ
             И наконецъ готовъ, примкнуть лишь къ той,
             Ученіе которой -- безнадежность..
             Я Іудею обошелъ кругомъ,
             Я въ Галилеѣ былъ и въ Самаріи
             И изъ всего обхода моего
             Одну я вынесъ горечь отвращенья.
             Противны люди мнѣ, пойми, противны!
   

ФЛАВІЙ.

             Неужели весь умный вашъ народъ
             Такъ низко палъ?
   

ІУДА.

             Онъ сгнилъ! онъ сгнилъ, какъ персикъ,
             Который ужъ сочится весь. Прощай!

[Идетъ и снова оборачивается].

             Ты, кажется, искалъ въ стѣнѣ отверстья?
             Вотъ трещина. И если ты желаешь
             По кровлямъ непремѣнно прогуляться
             И увидать красавицу свою,
             Вскарабкайся по ней на верхъ стѣны.
   

ФЛАВІЙ.

             Но гдѣ же?
   

ІУДА.

                                 Здѣсь. Я помогу тебѣ.

[Помогаетъ Флавію подняться на стѣну].

             Какой я добрый; на плечи себѣ
             Пускаю звѣря я. Но этимъ звѣремъ
             Холодная пусть будетъ лучше жаба,
             Нѣмъ муравей, пусть лучше римлянинъ,
             Нѣмъ жидовинъ. Противнѣй нѣтъ на свѣтѣ,
             Какъ этотъ жалкій муравьиный родъ!
             Ползутъ своими длинными ногами,
             Ползутъ, переползаютъ черезъ все,
             И все-то возятся, все строятъ, строятъ
             До безконечности, позабывая
             Про Соломона мудрыя слова:
             "Стремленья всѣ одинъ лишь трудъ безплодный
             И даромъ лишь потерянное время!"
             И на себѣ всю правду изреченья
             Мнѣ привелось недавно испытать.
             Я цѣлыми недѣлями искусно
             Плёлъ сѣть мою. Но только лишь была
             Для ловли рыбы эта сѣть готова,
             Какъ я, сойдя къ рѣкѣ, самъ разорвалъ
             Съ такимъ стараньемъ связанныя петли
             И рыбу, что случайно въ нихъ попала,
             На волю выпустилъ, лишь потому,
             Что не имѣлъ огня ее изжарить,
             Ножа ее очистить и разрѣзать,
             А главное, охоты не имѣлъ
             Я ѣсть ее!

[Флавій, поднявшійся на стѣну, вскрикиваетъ отъ восторга].

ІУДА [смотритъ за него].

                       Передъ безумцемъ, вѣрно,
             Открылся чудный видъ! Какъ страстно онъ
             Протягиваетъ руки и въ восторгѣ
             Чуть не готовъ стремглавъ туда летѣть.
             О юность, юность! если бъ можно было
             Вернуть тебя опять! Но позади
             Лежишь и ты, какъ многое другое.

[Машетъ рукою въ знакъ прощанія].

             Прости же, Іудея, милый край,
             Съ твоими пальмами на Елеонѣ,
             Съ лѣсами смоквъ въ долинахъ Виѳфагіи.
             Лежишь больна ты, бѣдная царица,
             А я, твой жалкій врачъ, пью самъ отраву
             За то, что корня не могу найти,
             Чтобъ исцѣлить тебя. Прощай! Прощай!

[Проходитъ чрезъ ворота во дворецъ Понтія].

-----

Въ то же время.

-----

Купальня въ домѣ Понтія. По срединѣ бассейна -- статуя появляющейся изъ моря Венеры; съ восточной стороны -- видъ на Іерусалимъ. Открытая кровля поддерживается стройными колоннами; вверху сверкаютъ звѣзды. Въ золотыхъ сосудахъ курятся драгоцѣнныя благовонія; горятъ свѣтильники.
Магдалина только что вышла изъ ванны; ей прислуживаютъ черныя невольницы. У ногъ ея, на корточкахъ, сидитъ Мирра, хранительница женъ Понтія.

-----

МИРРА [Магдалинѣ].

             Ты слишкомъ молода еще, а я
             Между людей состарѣться успѣла.
             Повѣрь, достаточно я знаю свѣтъ
             И тѣхъ, которые воображаютъ,
             Что властвуютъ надъ нимъ.

[Невольницѣ].

                                           Смотри, вонъ капля
             Еще осталась въ темныхъ волосахъ
             И блещетъ, какъ алмазъ. Сними ее
             И голову опрыскай госпожѣ
             Душистымъ нардомъ.
             О повѣрь, я знаю,
             Какой любви хотятъ отъ насъ мужчины;
             Послушай же, тебя я научу.
             Ты, госпожа, поистинѣ прекрасна
             И дивнымъ этимъ формамъ статуй мраморъ
             Завидуетъ въ изяществѣ рѣзца;
             Такъ пользуйся жъ своею красотою,
             Замѣть, что я скажу. Когда мужчина
             Тебя въ свои объятья привлечетъ,
             Прижмись къ нему, какъ птенчикъ беззащитный,
             Что хочетъ скрыться на его груди.
             И вѣрь, тебя за это онъ полюбитъ...
             Скорѣй, рабыня,-- надѣвай запястья
             На руки госпожѣ, а пальцы ногъ
             Сверкающими перстнями украсишь.
             Когда жъ склонится онъ тебѣ на лоно,
             Ты голову его прижми покрѣпче
             Къ своей лилейной груди; тихой нѣгой
             Пусть вѣетъ на него твое дыханье:
             Тебѣ тогда онъ станетъ довѣрять...
             Накинь теперь на плечи госпожѣ
             Льняную ткань и драгоцѣнный пурпуръ,
             Да завяжи сандаліи.
                                 Извѣстенъ
             Давно мнѣ этотъ свѣтъ и наша участь
             Служить покорно прихоти мужчинъ,
             И часто гнѣвъ намъ сердце наполняетъ
             При мысли, что отъ самаго рожденья
             На рабство мы судьбой обречены.
             И это мы впервые ощущаемъ,
             Когда мужчина разрываетъ цѣпь
             Дѣвической стыдливости невинной;
             Позорное мы иго ненавидимъ
             И, въ то же время, любимъ мы его.
             Недаромъ печень у людей содержитъ
             И сладострастіе и вмѣстѣ желчь.
             Но ты объ этомъ, госпожа, не думай;
             Отъ думы станетъ только тяжелѣе.
             Теперь, рабыня, госпожѣ вплети
             Ты въ голову алмазовъ крупныхъ нити,
             Чтобъ у нея сверкали въ волосахъ,
             Какъ въ тишинѣ ночной на небѣ звѣзды.

[Осматриваетъ Магдалину].

             Такъ хорошо. Теперь ты смѣло можешь
             Предстать предъ очи нашего владыки.
             Прекрасенъ образъ твой, подобный саду,
             Цвѣтущему роскошными цвѣтами;
             Въ глазахъ твоихъ горитъ любви огонь.
             Да будетъ же съ тобой навѣки счастье,
             Любимая избранница боговъ!

Невольницы бросаются на землю, цѣлуютъ ноги Магдалины и удаляются вмѣстѣ съ Миррою.

МАГДАЛИНА [одна, погруженная въ глубокое раздумье].

             "Отъ думы станетъ только тяжелѣе"...
             Увы мнѣ! но не думать я не въ силахъ...
             Окружена я роскошью и блескомъ,
             А мысли черныя, какъ привидѣнья,
             Изъ всѣхъ угловъ встаютъ передо мной!
             Нѣтъ, не такимъ величье представлялось
             Моимъ мечтамъ въ убогомъ домѣ брата.
             Тогда еще подругою была
             Купцамъ и пастухамъ и продавала
             Себя имъ за три сребреника я,
             Душа жъ моя всегда была свободна,
             И гордо я сносила нищету.
             Теперь пресыщено величьемъ чувство,
             Красы моей я чую увяданье,
             Идутъ за днями дни, а между тѣмъ
             Надъ Понтіемъ я власти не достигла!
             Въ крови, съ растерзанными волосами
             Лежишь ты, Іудея, наша мать,
             А дочь твоя, по доброй волѣ, служитъ
             Простымъ животнымъ вьючнымъ человѣку,
             Который на землю тебя повергъ
             И злобно скорпіонами бичуетъ!
             Вдали, подъ олеандрами, я вижу
             Туманный обликъ сына твоего,
             Который всѣхъ сильнѣе и могуче,
             Онъ смотритъ на меня съ упрекомъ горькимъ,
             Съ улыбкою презрѣнья на устахъ!..
             Вѣдь говорила я тебѣ, Іуда,
             Что женщина лишь я!!

[Въ горести закрываетъ лицо руками.-- Черезъ нѣсколько времени она вскакиваетъ].

                                           Прочь злыя мысли!
             Иль я не Магдалина? Не подруга
             Властителя надъ Іерусалимомъ?--
             Нѣтъ женщины мнѣ равной въ Іудеѣ!
             Нѣтъ женщины, которой моя участь
             Не поселила бъ зависти въ душѣ!

Изъ лежащаго вблизи храма доносятся звуки ночного субботняго богослуженія.
Звуки арфъ смѣшиваются съ громкимъ пѣніемъ.

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ [на улицѣ передъ храмомъ].

                       Великъ Господь,
                       Богъ Саваоѳъ,
             Нашъ вѣчный свѣтъ во мракѣ ночи!
             Въ часъ испытанья, въ скорби часъ,
             Когда отъ слезъ тускнѣютъ очи,
             Онъ въ небѣ бодрствуетъ за насъ!
   

МАГДАЛИНА [пораженнная].

             Онѣ счастливѣе меня! Ихъ бѣдность
             Надежду на спасеніе питаетъ.
             Онѣ меня и выше, такъ какъ Бога
             Въ душѣ своей простосердечной носятъ.
   

ХОРЪ МУЖЧИНЪ [въ переднемъ дворѣ храма].

                       Сіонъ! Сіонъ!
             Блещетъ твоя красота, велики твои чары,
             Сердце жъ твое къ чужеземцу пути твои правитъ.
             Помни, Господь безъ отмщенья грѣха не оставитъ,
             Близокъ ужъ день его гнѣва и праведной кары!
   

МАГДАЛИНА.

             Сама я знаю это! Но, о Боже!
             Хотѣла бы молиться я,-- вѣдь тяжко
             Покинутой быть всѣми,-- и невольно
             Глаза я поднимаю къ небесамъ,
             Чтобъ тамъ найти опору и поддержку.
             Но, Господи, зачѣмъ извѣстно мнѣ,
             Что ты, людямъ вѣщающій громами,
             Раскаянія грѣшныхъ не пріемлешь,
             Что нѣтъ для нихъ возврата...
   

РАБЫНЯ [входитъ].

                                           Госпожа!
             Изъ-за стола всталъ Понтій и къ тебѣ
             Сюда идетъ онъ.
   

МАГДАЛИНА [отступая съ отвращеніемъ].

                                 Только не теперь!
             О, ради высшей святости небесной
             Ни слова мнѣ теперь о наслажденьяхъ!
   

РАБЫНЯ.

             Ужъ близко онъ.
   

МАГДАЛИНА.

                                 Такъ дай же мнѣ вина,
             Дай утопить свое мнѣ отвращенье!
             Прими покойный видъ, мое лицо.
             Подъ маской холода сокрой волненье,
             Чтобъ взоръ его не могъ прочесть того.

[Указываетъ на грудь].

             Что здѣсь написано. Вернись назадъ
             На щеки блѣдныя, румянецъ робкій,
             И загорайся радостнымъ привѣтомъ.
             Его шаги!..
   

ПОНТІЙ [отдергиваетъ завѣсу и, входя, обращается къ оставшимся позади].

                       Скорѣй, лѣнтяи! Сони!
             Закройте всѣ свѣтильники вы эти,
             Что свѣтъ дневной собой напоминаютъ.
             Въ кимвалы бейте громче, веселѣе;
             Цвѣтами увѣнчайте чашу мнѣ.
             Вы, ликторы, по городу ступайте,
             Будите всѣхъ, чтобы никто не спалъ
             Въ ту ночь, когда не спитъ ихъ господинъ
             И во дворцѣ своемъ онъ веселится.
             [Протягиваетъ объятія Магдалинѣ].
             Ну, что жъ, рабыня? Ты вѣдь быстротой
             Должна бъ равняться съ вражеской стрѣлою,
             Которая, едва сорвавшись съ лука,
             Уже вонзилась въ сердце. Что же медлишь?
             Магдалина идетъ ему навстрѣчу.
   

ПОНТІЙ.

             Твой легкій шагъ соперничалъ съ газелью,
             Сегодня жъ онъ и медленъ, и тяжелъ.
             О чемъ грустишь ты?
   

МАГДАЛИНА.

                                 Нѣтъ, я весела.
   

ПОНТІЙ.

             Еще и лжешь къ тому. Мнѣ это скучно!
             Я шелъ къ тебѣ съ огнемъ, съ одушевленьемъ,
             Я въ ваннѣ захватить тебя хотѣлъ,
             Сверкающую нѣжной бѣлизною,
             Охваченную темною волной,
             Хотѣлъ предстать я лебедемъ влюбленнымъ,
             Ласкать тебя лобзаньями и перья
             Сложить въ истомѣ на груди твоей!
             А ты такъ холодно идешь навстрѣчу.
             Скорѣй, скорѣй, лобзай меня дыханьемъ!
   

МАГДАЛИНА [подойдя къ нему, содрогается и отступаетъ; руки ея безжизненно опускаются].

             Твои уста пылаютъ отъ вина.
             Мнѣ жаръ противенъ ихъ. Я не могу!
             Сжимаются мои предъ ними губы,
             Какъ лепестки цвѣтка передъ самумомъ.
   

ПОНТІЙ [раздражаясь].

             Несчастная, въ своемъ ли ты умѣ?.
             Кто въ цѣлой Іудеѣ вашей смѣетъ
             Сказать: "я не могу" иль "не хочу",
              Когда ему приказываетъ Понтій?
             Но кровь во мнѣ сильнѣе разжигаетъ
             Твое упрямство. О приди, приди!
   

МАГДАЛИНА [убѣгая отъ него].

             Нѣтъ, нѣтъ! Оставь меня! Мои всѣ члены,
             Подобные пугливыхъ ланей стаду,
             Бѣгутъ тебя, какъ волка. Дикій трепетъ
             Пронзаетъ всю меня насквозь,
             Лишь только ты коснешься.
   

ПОНТІЙ [преслѣдуя ее].

                                           Надо мною
             Ты издѣваешься? Иль хочешь быть
             Сильнѣе ты мужчины? Или Понтій,
             По-твоему, ничтожнѣе раба,
             Который все же властенъ надъ женою?

[Борется съ нею].

             Сдавайся жъ!
   

МАГДАЛИНА.

                                 Я не въ силахъ! И когда бъ
             Себя хотѣла я къ тому принудить,
             Межъ нами что-то темное встаетъ
             И гонитъ отъ тебя.
   

ПОНТІЙ [въ бѣшенствѣ выхватываетъ кинжалъ].

                                 Такъ умирай же!

Снаружи доносится короткій крикъ и глухой, тяжелый звукъ паденія.

ПОНТІЙ [пораженный, останавливается].

             Что было тамъ? Не падаютъ ли стѣны?

[Выглядываетъ наружу].

             Но все кругомъ спокойно, ночь тиха.

[Отбрасываетъ кинжалъ].

             Мой жаръ прошелъ; ты не умрешь, рабыня,
             Но я смирю тебя! Я нанесу
             Такой ударъ, который для еврейки
             Чувствительнѣй всего. Твой блѣдный страхъ
             Окрашу я румянами такими,
             Что ты веселой всѣмъ казаться будешь.

[Злобно ходитъ взадъ и впередъ].

             А! Знаешь ли, какимъ путемъ жестокость
             Явилась въ міръ? Я это знаю!

[Отдергиваетъ завѣсы].

                                                     Эй!

Входитъ придворная свита Понтія.-- Находящіеся въ смежномъ помѣщеніи евреи, увидѣвъ Понтія, привѣтствуютъ его восклицаніями и бросаются на землю.-- Между ними стоитъ Іуда.

ПОНТІЙ [одному изъ придворныхъ].

             Кто въ тюрьмахъ заключенъ у насъ, скажи мнѣ.
             Но называй однихъ евреевъ только.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

             Есть двое изъ колѣна Иссахара
             И оба обвиняются въ покражѣ
             Монеты императорской. Давно
             Заключены они и до сихъ поръ
             Еще не установлено, который
             Изъ двухъ укралъ.
   

ПОНТІЙ.

                                 Распять обоихъ! Дальше.
   

ПРИДВОРНЫЙ.

             Еще есть іудей, который рыбу
             Готовилъ къ твоему столу и брошенъ
             Въ тюрьму за то, что рѣдкаго леща
             Онъ упустилъ.
   

ПОНТІЙ.

                                 Казнить немедля. Дальше.

МАГДАЛИНА [закрываетъ лицо и бросается на землю].

             И я всему виной! Великій Боже!

[Придворный не рѣшается продолжать. Свита удивлена. Среди евреевъ поднимается ропотъ].

ОДИНЪ ИЗЪ ЕВРЕЕВЪ [сосѣду].

             Ты слышалъ, Даніилъ, приказъ безбожный?
             Когда жъ воззритъ Господь на свой народъ
             И покараетъ гнѣвомъ чужеземцевъ,
             Какъ въ дни Мельхиседековы былые?
   

ДРУГОЙ.

             Когда настанетъ тотъ желанный часъ,
             Отъ нихъ добычей всѣ мы поживимся.
             У нихъ вѣдь много денегъ и вещей
             Изъ разныхъ странъ, и очень дорогихъ.
   

ТРЕТІЙ.

             Я той собакѣ ножъ въ животъ вонжу,
             Какъ нѣкогда проклятому Сиссарѣ.
   

ЧЕТВЕРТЫЙ.

             А я найду большой и острый гвоздь
             И въ мозгъ ему вобью, какъ Іаиль
             Благословенная; потомъ возьму
             Его я драгоцѣнныя одежды
             Себѣ и дѣтямъ, и дѣтямъ дѣтей.
   

ПОНТІЙ [грозно подходя къ нимъ].

             Ворчать еще?! Оборванные черви!
   

ЕВРЕИ [боязливо отступаютъ].

             Мы не ворчимъ. Мы, по обыкновенью,
             Собрались здѣсь привѣтствовать тебя.
             Мы обсуждаемъ, какъ начать намъ рѣчь.

[Робко пятятся во всѣ стороны, протискиваясь одинъ за другого. Передъ Понтіемъ остается одинъ Іуда].

ІУДА [со скрещенными на груди руками]-

             Не вѣрь имъ. Лгутъ. Да нѣтъ имъ и причины
             Любить тебя и счастія желать;
             Проклятія тебѣ они шептали.
   

ПОНТІЙ [мрачно мѣряетъ его глазами].

             А кто ты самъ?
   

ІУДА.

                                 Я вѣстникъ, или нѣтъ,
             Едва ли вѣстникъ, такъ какъ не желаю
             Награды получать, ни въ видѣ свѣтлыхъ
             Динаріевъ изъ твоего кармана,
             Ни въ видѣ тяжкихъ палочныхъ ударовъ;
             Но все жъ отвѣтить долженъ, что принесъ
             Тебѣ извѣстье я.
   

ПОНТІЙ.

                                 Ты видомъ смѣлъ,
             А рѣчь твоя грубѣй и неуклюжѣй,
             Чѣмъ рубище, въ которомъ ты одѣтъ.
             Кто шлетъ тебя?
   

ІУДА.

                                 Я самъ.
   

ПОНТІЙ.

                                           Такъ говори.
   

ІУДА.

             Въ ущельяхъ Эфраима раздается
             Зловѣщій шумъ и крики, отъ которыхъ
             Стада въ испугѣ убѣгаютъ съ пастбищъ,
             А лошади копытомъ роютъ землю
             И весело храпятъ, почуявъ бой.
             Колѣна Манассіи пастухи
             Рѣшили не давать вамъ десятины
             И встали всѣ, какъ человѣкъ одинъ,
             Противъ твоихъ желѣзныхъ легіоновъ,
             Изъ горъ своихъ спѣшатъ они въ долины
             И примыкаетъ къ нимъ голодный людъ,
             Искатели добычи, приключеній
             И много вдохновенныхъ крикуновъ.
             Ихъ вождь Варрава -- бѣшеный убійца;
             Его хотятъ царемъ они помазать
             И ждутъ, что всѣхъ онъ васъ, тебя и римлянъ,
             Сотретъ съ лица земли.
   

ПОНТІЙ.

                                           Такъ, значитъ, снова,
             Оскаливъ зубы, голову вздымаетъ
             Упорство дерзкое! Ну, хорошо жъ!
             Я обмакну свой мечъ въ потокахъ крови
             И на челѣ упрямцевъ начертаю
             Законы Рима. Флавій! Гдѣ мой Флавій?
             Мой юный вождь, испытанный въ бояхъ?
             Сходитесь на совѣтъ и позовите
             Мнѣ Флавія.

[Отходитъ съ совѣтниками въ глубину].

ШОПОТЪ МЕЖДУ ЕВРЕЯМИ.

                       Ну что, слыхалъ сейчасъ
             Ты голосъ изъ пустыни? Къ намъ идетъ
             Толпа воровъ, грабителей и нищихъ.
             Неужли имъ добро свое отдать?
             Остановить для нихъ торговлю нашу?

[Голоса переходятъ въ громкій кривъ].

             Мы не хотимъ царя себѣ иного,
             Какъ только кесаря. Хвала ему!
             Правителя другого не хотимъ мы;
             Ты нашъ правитель, справедливый Понтій!
             Хвала тебѣ! Позоръ твоимъ врагамъ!
   

ІУДА [съ злобной улыбкой].

             Скоты длиннобородые! Ползутъ
             Съ ярмомъ презрѣннымъ на спинѣ, но грязи,
             И за собой исторію влекутъ!
             Какъ низко пали всѣ! Какъ низко пали!
             Купить ихъ можно за гнилую корку.
             О, горе и позоръ!
   

ПОНТІЙ [возвращается].

                                 Скорѣе, Флавій!
             Но гдѣ же онъ? Или его не звали?
   

КОТТА [громко всхлипывая].

             О господинъ! Нашъ Флавій!.. Добрый Флавій!..
             Мы подъ стѣной внизу его нашли,
             Какъ зрѣлый плодъ, разбившійся о землю.
   

ПОНТІЙ.

             Яснѣе говори.
   

КОТТА.

                                 О, господинъ,
             Какъ говорить, когда и самъ неясно
             Успѣлъ его я разглядѣть подъ щебнемъ,
             Покрывшимъ грудой трупъ его разбитый?
   

ПОНТІЙ [припоминая].

             Такъ вотъ причина слышаннаго мной
             Паденья камней.
   

КОТТА.

                                 Вѣрно, господинъ.
             Онъ часть стѣны увлекъ въ своемъ паденьи.
             Я другомъ былъ ему, но и не думалъ,
             Что онъ къ стѣнамъ такую страсть имѣетъ.
             Напротивъ, онъ всегда еще томился,
             Межъ четырьмя стѣнами сидя. Вѣрно,
             Хотѣлъ онъ кладъ какой-нибудь достать.
   

ПОНТІЙ [подозрительно].

             Иль на охотѣ онъ погибъ, какъ соколъ.
             И нѣтъ ужъ въ немъ дыханья?
   

ОДИНЪ ИЗЪ СВИТЫ [выступая впередъ].

                                           Чудотворецъ
             Явился здѣсь; онъ -- врачъ изъ Галилеи,
             По имени зовется: Іисусъ;
             И самъ я былъ свидѣтелемъ недавно,
             Какъ онъ одну старуху исцѣлилъ.
             Она была бѣсами одержима
             И много лѣтъ здѣсь, на углу дворца,
             Просила у прохожихъ подаянья.
             Я думаю, что если бъ удалось
             Найти его, то, вѣроятно, онъ
             Помогъ бы твоему центуріону.
   

ПОНТІЙ.

             Сыскать его!

[Оглядывается на Магдалину].

                                 Когда онъ выгоняетъ
             Изъ человѣка демоновъ, поможетъ
             Онъ и рабынѣ этой. Посмотрите:
             Сидитъ, молчитъ, широкими глазами
             Уставилась во что-то предъ собой.
             Клянусь богами Рима, невозможно
             И изваянью неподвижнѣй быть!
             Теперь и мнѣ приходится повѣрить
             Народнымъ розсказнямъ, что духи злые
             Летаютъ по землѣ и въ человѣка
             Вселяются.

[Обращается къ совѣтникамъ].

                       Ну, что же, мудрецы?
             Совѣтуйте! Мой отуманенъ умъ;
             Мнѣ въ кровь засѣлъ,.какъ шипъ колючій, гнѣвъ.
             Скажите, кто жъ подавитъ этотъ бунтъ,
             Коль Флавія рука окоченѣла
             И духъ его изъ тѣла улетѣлъ?
   

ІУДА.

             Напрасно время только потеряешь
             Ты съ этими, наморщенными важно,
             Бровями ихъ, съ поджатыми губами,
             Со вздернутымъ для размышленья носомъ.
             Они -- параграфы безъ содержанья
             Предъ знакомъ вопросительнымъ, и снова
             За ними ты поставишь знакъ вопроса.
             Ужъ лучше я скажу тебѣ, что дѣлать.
   

ПОНТІЙ.

             Въ твоемъ-то рубищѣ?
   

ІУДА.

                                           А пурпуръ твой
             Не та же ли, со временемъ, ждетъ участь?
             Когда ты вѣришь въ чудеса, такъ помни,
             Что и мои лохмотья могутъ стать
             Богатымъ пурпуромъ. Ты хмуришь брови?
             Такъ, значитъ, также къ тѣмъ принадлежишь,
             Которые въ тюрьму велѣли бросить
             Бѣднягу нищаго за то, что онъ,
             Надѣвши круглую отъ хлѣба корку
             На голову себѣ, смѣясь воскликнулъ:
             "Теперь я царь! Клянусь моей короной".
             А, впрочемъ, что и удивляться? Это
             Обычная боязнь у всѣхъ тирановъ!
             Тебѣ жъ замѣчу только, что давно ужъ
             Ты къ смерти ближе былъ, чѣмъ думалъ самъ.

[Безпокойное движеніе Понтія].

             Знавалъ я человѣка одного,
             Остатокъ той породы великановъ,
             Что жили здѣсь во времена Еноха;
             Ему вся Іудея представлялась
             Разостланнымъ платкомъ, а легіоны
             Твоихъ солдатъ -- разставленными въ рядъ
             На немъ игрушками. Однимъ движеньемъ
             Хотѣлъ онъ сбросить васъ и положить
             Платокъ себѣ въ карманъ! Но по дорогѣ
             Наткнулся онъ на путеводный столбъ.
             А столбъ ему, и впереди, и сзади,
             Развалины однѣ лишь указалъ.
             И человѣкъ предъ нимъ остановился
             И впалъ въ раздумье онъ, и впалъ въ раздумье.
             Да. Мочь! Хотѣть! Не мочь, и не хотѣть:
             Вотъ тѣ углы станка, вотъ тѣ границы,
             Въ которыхъ нашей жизни нить снуетъ.
             И съ той поры мнѣ этотъ человѣкъ
             Навѣки сталъ врагомъ.
   

ПОНТІЙ.

                                           Но кто же онъ?
             Скажи его мнѣ имя.
   

ІУДА.

                                 Погоди!
             Тебѣ о немъ поразскажу еще я.
             За нѣсколько недѣль тому назадъ
             Ходилъ онъ въ горы, гдѣ, въ глуши, Варрава
             Оспариваетъ ложе у звѣрей.
             Варравѣ іудеи довѣряли,
             И шла о немъ молва: "Вотъ человѣкъ,
             По лютости не вѣдающій равныхъ,
             Народный нашъ герой, надежда наша!
             Горитъ его рука всѣхъ чужеземцевъ
             Передавить, какъ виноградъ въ тискахъ!"
             И человѣкъ къ нему поднялся въ горы.
             Хотѣлъ онъ быть рукой могучей той,
             Которая возьметъ кинжалъ-Варраву
             И навсегда освободитъ Израиль.
   

ПОНТІЙ.

             Скорѣе имя! имя!
   

ІУДА.

                                 Погоди!--
             Варраву онъ нашелъ въ ущельѣ дикомъ.
             Тотъ въ это время убивалъ быка
             И весь забрызганъ былъ горячей кровью.
             Своими волосатыми руками
             Онъ теплый трупъ на части разрывалъ
             И мясо ѣлъ съ прожорливостью дикой,
             И голосомъ, подобнымъ реву звѣря,
             Онъ говорилъ, что думаетъ возсѣсть
             На царство іудейское. Вокругъ
             Товарищей его лежала шайка
             Нагихъ, голодныхъ, жалкихъ оборванцевъ.
             Когда пришлецъ свое сказалъ имъ имя,
             Они съ восторгомъ приняли его,
             Какъ мѣхъ, до верха полный преступленьемъ,
             Достойный ихъ. И много дней провелъ
             Тотъ человѣкъ съ несчастнымъ этимъ сбродомъ.
             Онъ ликовалъ и бѣсновался съ ними,
             А самъ припоминалъ въ душѣ своей
             Былые дни величія и славы
             Во время Моисея и царей.--
             И вотъ теперь надежда Іудеи
             Покоилась на этой гнусной шайкѣ!
             И человѣкъ сказалъ тотъ самъ себѣ:
             "Хотя бъ изъ года въ годъ неутомимо
             Травилъ насъ Римъ, до самой нашей смерти,
             Изъ этихъ избавитель не возстанетъ".
             Онъ взялъ свой посохъ и сошелъ въ долины;
             Изъ дома въ домъ ходилъ онъ неустанно,
             Чтобъ разглядѣть у братьевъ ихъ сердца.
             И "всюду видѣлъ онъ, какъ свой позоръ
             Они личиной жалкой закрывали.
             Сердца ихъ только строили гримасы,
             Языкъ болталъ слова одни безъ дѣла,
             И десять разъ подъ рядъ готовы были
             Отъ Бога всѣ отречься за пять ассовъ.
             И, право, хорошо смотрѣть, что вы
             Ихъ прошлое ногами растоптали,
             Что настоящее ихъ распинаешь
             Ты на Голгоѳѣ, Понтій, на крестѣ
             И что двѣнадцать разъ на дню вбиваютъ
             Ему сквозь руки и сквозь ноги гвозди
             Служители твои, и столько жъ разъ
             Своею тысячью желѣзныхъ копьевъ
             Ему больныя раны вередятъ.
             Я говорю, что весело смотрѣть
             На эти всѣ мученья оттого,
             Что сами Іудеи-то готовы
             Скорѣй позорно гибнуть на крестѣ,
             Чѣмъ потерять одну-другую жатву
             Въ борьбѣ съ врагомъ за волю и свободу.
             И вотъ похоронилъ свои надежды
             Тотъ человѣкъ, и онъ сказалъ себѣ:
             Такой народъ не можетъ быть избраннымъ
             И не достоинъ утѣшенья онъ.
             Его не излечить, и лишь презрѣнье
             Его удѣлъ, какъ и всего на свѣтѣ.--
             Не долженъ приходить къ нему Мессія,
             Ни ты -- ни кто другой!"
   

ПОНТІЙ [наступая].

                                           Но говори же,
             Кто человѣкъ тотъ? Гдѣ онъ?
   

ІУДА.

                                           Погоди!
             Варрава разъ иль два ужъ присылалъ
             Пословъ къ нему напомнить объ условьи.
             А ихъ условье было, что сначала
             Изъ странъ нагорныхъ въ Іерусалимъ
             Тотъ человѣкъ тихонько проберется
             И здѣсь тебя онъ тайно умертвитъ;
             Тогда сюда жъ, со всей своей ордою,
             Съ евреями, способными на битву,
             Нагрянетъ съ горъ Варрава и прогонитъ
             Пришельцевъ изъ земли благословенной.
             И человѣкъ пришелъ...
   

ПОНТІЙ.

                                           Онъ будетъ схваченъ!
             Но гдѣ же онъ?
   

ІУДА.

                                 Здѣсь.
   

ПОНТІЙ.

                                           Который?
   

ІУДА.

             Это -- я.
   

ПОНТІЙ

             Какъ? ты?
   

ІУДА.

                       Да, я. И знать мнѣ любопытно,
             Что станешь ты теперь со мною дѣлать?
   

ПОНТІЙ [послѣ нѣкотораго раздумья].

             А какъ ты думаешь?
   

ІУДА.

                                 Сказать тебѣ?
             Такого камня нѣтъ, который могъ бы,
             Какъ тѣлу, духу дать я въ изголовье
             И властно приказать ему: "Ложись
             И въ мирѣ спи отнынѣ!" Потому
             Совѣтую -- распять меня скорѣе.
   

ПОНТІЙ.

             Ты будешь жить!
   

ІУДА.

                                 Такъ, значитъ, ты задумалъ
             Меня въ темницу бросить, чтобы тамъ я
             Велъ разговоры съ собственною тѣнью
             До той поры, пока ее за брата
             Не стану принимать въ безумьи.
   

ПОНТІЙ.

                                                     Нѣтъ!
   

ІУДА.

             Во имя Сатаны! Чего жъ ты хочешь?
             Давно, по горло, я пресыщенъ жизнью,
             И въ мірѣ нѣтъ такого уголка,
             Гдѣ могъ бы переваривать спокойно
             Я эту жизнь! Забыться сномъ хочу я!
             Но сонъ безъ сновидѣній -- смерть одна.
             Надѣюсь, что меня ты не оставишь
             Опять съ людями жить и на свободѣ?!
   

ПОНТІЙ.

             Оставлю, да. Иди, куда захочешь.
   

ІУДА.

             Жаль, очень жаль! А я ужъ было думалъ,
             Что наконецъ раздѣлался съ собой,
             И радовался этому заранѣ.
             Ну, если ужъ нельзя иначе быть,
             Закину снова за плечи себѣ
             Котомку жизни и, изъ любопытства,
             Ее еще немного протащу.
             Когда бы зналъ я что-нибудь такое,
             За что бы стоило еще приняться!
   

ПОНТІЙ.

             Попробуй людямъ другомъ быть.
   

ІУДА.

                                                     Спасибо!
             Скорѣе десять лѣтъ готовъ прожить я
             Въ сообществѣ однихъ лишь муравьевъ!
             Пошли въ Хевронъ, въ пустынный городокъ,
             Гдѣ патріархи прежде судъ творили,
             Найдешь Варраву тамъ и всю ихъ шайку.
             Прошу тебя, дай имъ побиться вволю,
             Какъ мухамъ, до-смерти! О если бъ, если бъ
             Я что-нибудь еще придумать могъ,
             Чѣмъ стоило бъ заняться на землѣ!!
   

МАГДАЛИНА [въ смежномъ помѣщеніи, про себя].

             Но развѣ не пора? И развѣ птички
             Не расправляютъ уже въ гнѣздахъ крыльевъ?
             И не поютъ своей прощальной пѣсни
             Сверчки ночные?
   

ІУДА [отзываясь ей].

                                 Что ты шепчешь тамъ,
             Какъ будто сновидѣнья тайный голосъ,
             Который спящаго зоветъ съ собой:
             "Вставай, пойдемъ во мракъ за ночью!" Да.
             Заря взойдетъ, но не для насъ съ тобою.
             Хотѣлъ бы я совой ночною быть
             И прятаться въ разсѣлинахъ, въ гробахъ,
             Отъ свѣта дня.
   

ПОНТІЙ [придворному, который только что вошелъ и направляется къ нему]

                                 Что надо?
   

ПРИДВОРНЫЙ.

                                           Господинъ!
             Ты слышишь эти возгласы и крики,
             Что издали доносятся, сливаясь?
             То іудеи къ намъ сопровождаютъ
             Врача изъ Назарета, Іисуса,
             Котораго найти ты приказалъ.
   

КРИКИ НАРОДА [внизу, на площади].

             Осанна, Богомъ посланный избранникъ!
             Осанна, Эмануилъ!
   

ПОНТІЙ [отдергиваетъ завѣсы].

                                 Что за крики?
             Пройдите, кто-нибудь, туда на выступъ
             И посмотрите, что тамъ происходитъ?
   

ПРИДВОРНЫЙ [съ выступа].

             Кишитъ внизу, на площади, народъ,
             Въ рукахъ у многихъ пальмовыя вѣтви;
             Цвѣты они и зелень молодую
             Кидаютъ на дорогу. По срединѣ
             Стоитъ необычайный видомъ мужъ.
             Слѣпому руку на глаза простеръ онъ
             И тихо пальцами провелъ по вѣкамъ...
             Возможно ль? Какъ?! Слѣпецъ увидѣлъ свѣтъ,
             И весь народъ въ восторгѣ славитъ чудо!

[Внизу ликующіе крики народа].

ПОНТІЙ.

             Его наружность опиши мнѣ
   

ПРИДВОРНЫЙ.

                                           Нѣтъ,
             Она не поддается описанью!
   

МАГДАЛИНА [выступая наружу, съ восторженнымъ лицомъ и широко раскрытыми руками].

             Молчите всѣ! Уста онъ открываетъ.
             Самъ воздухъ замеръ въ трепетномъ вниманьи.
             Вотъ движутся уста. Онъ говоритъ!

[Слышенъ благостный голосъ].

                       Пріидите ко Мнѣ, всѣ труждающіеся
                       И обремененные,
                       И я успокою васъ.
   

МАГДАЛИНА [бросаясь на колѣни].

             Къ тебѣ! Къ тебѣ! Вѣдь ты -- сама любовь!
   

ІУДА [стоитъ потрясенный; затѣмъ, придя въ себя, онъ скрещиваетъ руки, смотритъ на Іисуса и говоритъ].

             По истинѣ -- вотъ первый человѣкъ,
             Мое вниманье пробудившій къ людямъ.
   

ОТДѢЛЕНІЕ ВТОРОЕ.

Передъ хижиной Лазаря.

-----

Полдень того же дня.

-----

ІУДА [стоитъ у стѣны, заглядывая въ окно и прижимая сжатую руку къ сердцу]

             Червякъ, когда, при взглядѣ въ этотъ домъ,
             Начнешь въ груди ты снова шевелиться,
             Я раздавлю тебя. Беретъ досада
             На эту женщину, что такъ слаба,
             Такъ неустойчива и такъ безумна!
             Лишь появился бѣдный тотъ пришелецъ,
             Питающій народную толпу
             Красивыми словами, и она
             Ужъ отъ величья власти отказалась
             И вновь лежитъ въ своей лачугѣ бѣдной,
             Какъ жалкій образъ горести и слезъ,
             Предъ нею братъ больной; но ей внимаетъ
             Безъ состраданья онъ, во всемъ подобный
             Той каменной, изломанной доскѣ
             Съ закона изреченьями, что подлѣ
             Его постели на стѣнѣ виситъ.
             Досадно этой женщины безумье,
             Досадно легковѣріе! А впрочемъ,
             И для меня онъ -- первый человѣкъ,
             Во мнѣ вниманіе къ людямъ пробудившій.
             Начну жъ опять сначала я работу;
             Попробую еще. Пораньше встану,
             Возьму подъ мышку опытъ прежнихъ дней,
             Какъ школьникъ свой урокъ, и поступлю
             Къ учителю я новому въ ученье.
             Быть можетъ, кое-что я и узнаю
             Полезное для жизни, напримѣръ:
             Какъ строить домъ, какъ взять себѣ жену,
             Или тому подобную премудрость.
             О Магдалина! Лѣстницѣ подобна
             Іуды мысль, и ты въ ней составляешь
             Немалую ступень. Съ тѣхъ самыхъ поръ,
             Какъ ясный взоръ большихъ твоихъ очей
             Покоился съ участіемъ на другомъ,
             Ты нравишься мнѣ снова! Оставайся жъ
             Погружена съ тоскою въ созерцаніе
             Прославленной имъ ѣдкой нищеты,
             Пока къ тебѣ я снова не вернусь,
             Единственный твой вѣрный утѣшитель,
             И не вкушу забвенья съ устъ твоихъ!

Удаляется.

-----

Въ хижинѣ.

-----

          ЛАЗАРЬ.

             Въ тотъ день ее я развѣ не просилъ?
             Не умолялъ? Не плакалъ передъ нею?
             Она рванулась изъ моихъ объятій
             И изъ дому ушла. Такъ пусть же будетъ
             Исторгнута изъ рода навсегда!
   

МАГДАЛИНА [рыдая у его ногъ].

             О, братъ, взгляни! Раскаянья слезами
             Твои я ноги съ плачемъ омываю;
             Колѣни въ ранахъ, въ ранахъ мое сердце!
             Не встану я, пока ты не простишь!
   

МАРѲА.

             О, сжалься надъ сестрою бѣдной!
   

ЛАЗАРЬ.

                                                     Нѣтъ:
             Ей мѣсто у проклятаго на ложѣ,
             Который римлянина ею тѣшилъ.
   

МАГДАЛИНА.

             Онъ далеко. И я одна, одна!
             Назадъ низвергнута въ нужду и горе!
             Куда жъ теперь итти?
   

ЛАЗАРЬ.

                                 Отсюда прочь!
   

МАГДАЛИНА [громко вскрикивая].

             Въ погибель, братъ?!
   

ЛАЗАРЬ [мрачно отстраняя ее].

                                 Иди, куда ты знаешь,
             Но только прочь отсюда!
   

МАГДАЛИНА [рыдая бросается на землю].

                                           О-о-о!
   

ЛАЗАРЬ [строго Марѳѣ и Іохебѣ].

             Не стойте здѣсь, не плачьте и молчите!
             Охъ, тяжко! Снова боль моя вернулась!
             Сведите на постель.

Уходитъ, опираясь на Марѳу и Іохебу.

МАГДАЛИНА [бросаясь за нимъ].

                                 Лазарь! Лазарь!

[Опускается передъ захлопнувшеюся дверью].

             Какъ стонетъ онъ. Какъ онъ страдаетъ, бѣдный!
             Увы, болѣзнь проникла до костей,
             А мнѣ нельзя страдальца и утѣшить.
             Отвергнута, несчастная, я братомъ,
             Отъ очага родного прогнана...
             Куда жъ теперь? Куда?
   

ІОХЕБА [возвращаясь изъ комнаты Лазаря].

                                           Не плачь же такъ,
             Не плачь моя любовь, моя голубка!
             И блескъ очей слезами не мути.
   

МАГДАЛИНА [бросается къ ней на шею].

             О Іохеба! Добрая ты мать!
   

ІОХЕБА [отирая со щекъ ея слезы].

             Да, матерью назвать меня ты можешь.
             Вѣдь это сердце старое мое
             Святымъ восторгомъ материнскимъ билось,
             Когда, бывало, ты -- ребенокъ милый,
             Красивый, полненькій,-- съ веселымъ смѣхомъ
             Барахталась въ колѣняхъ у меня,
             Когда зубками бѣлыми своими
             Хватала грудь ты полную мою.
             Нѣтъ, мать не та, которая родитъ,
             А та, которая своею грудью
             Ребенка выкормитъ,-- дитя мое,
             Повѣдай матери свое ты горе;
             Сними его съ души, а братній гнѣвъ
             Я умирю,-- не бойся.
   

МАГДАЛИНА [погруженная въ воспоминанія].

                                           Предъ дворцомъ
             Огромная толпа была народа.
             Среди толпы, людями окруженъ,
             Которые въ восторгѣ лобызали
             Его колѣни, край Его одежды,
             Стоялъ тотъ благостный, великій мужъ.
             Онъ ростомъ средній былъ, но вся фигура
             Дышала благородствомъ и величьемъ 1);
   1) Но сочиненіямъ Никифора и по описанію Лситула въ письмѣ къ императору Тиверію.
             Уста, сіявшія улыбкой кроткой,
             Окаймлены волнистой, раздвоенной,
             Какъ цвѣтъ орѣха, свѣтлой бородою;
             Чело Его,-- та сладостная чаша,
             Гдѣ искрится вино дражайшихъ мыслей,--
             Сіяло, окруженное власами,
             Которые, спускаясь съ головы
             И кудрями волнистыми спадая
             Ему на плечи, ровно раздѣлялись
             Проборомъ посрединѣ, какъ ихъ носятъ
             Обычно назаряне. Взглядъ очей
             Сверкалъ, какъ молнія изъ темной тучи;
             Онъ сердце наполнялъ священнымъ страхомъ
             И въ то же время милостью сіялъ!--
             И этотъ взглядъ коснулся Магдалины
             И въ сердце ей больное онъ проникъ,
             Какъ проникаетъ вѣтерокъ весенній
             Въ цвѣтокъ не распустившійся, который,
             Отъ дуновенья сладкаго, вскрываетъ
             Свой вѣнчикъ ароматный встрѣчу солнцу!
             Я видѣла Его лишь одного,
             Лишь свѣтлый ликъ, любовью мнѣ свѣтившій,
             И все, что жгло мнѣ грудь,-- и мрачный гнетъ,
             Давящій насъ, и горькій стыдъ позора,--
             Все стихло, все,-- при взглядѣ на Него!--
             Пилатъ увидѣлъ, что къ Нему душою
             Стремлюся я и гнѣвною рукой
             Схватилъ и вытолкнулъ, полупагую,
             Меня на улицу. Одна, въ слезахъ
             Стояла я, отверженная всѣми
             И ставшая посмѣшищемъ рабовъ,--
             А сердце билось лишь однимъ желаньемъ
             Итти вослѣдъ за дивнымъ этимъ мужемъ!
             Но Онъ исчезъ, а съ нимъ и весь народъ,
             Ему "осанна" радостно кричавшій.
             На площади цвѣты еще лежали,
             Растоптанные быстрыми стопами,
             Какъ сердце у меня,-- и пѣли птички,
             И весело вверху свѣтило солнце.
             Я видѣла все это лишь глазами,
             Но чувствовать-не въ силахъ я была.--
             Печально поплелась я къ дому брата,
             А онъ меня отвергъ и выгоняетъ.
   

ІОХЕБА.

             Дитя мое, не надо волноваться:
             Его съ тобой я примирю еще;
             Пусть только онъ отъ боли отдохнетъ.
             Но ты теперь въ поля отправься съ Марѳой.
             Она съ полудня каждый день уходитъ
             Снопы вязать жнецамъ, за позволенье
             Забытые колосья подбирать.
   

МАГДАЛИНА [въ которой отъ этихъ словъ пробуждается вновь сознаніе своего положенія, разражается горестными жалобами].

             О горе, горе мнѣ! Опять стою я
             Передъ пустою, голою стѣной.
             Величья блескъ навѣкъ утраченъ мною
             И снова безутѣшно все вокругъ!--
             Чье надо мной проклятье тяготѣетъ?
             Чью горькую судьбу влачить должна?
   

ІОХЕБА.

             Судьба людей, дитя, въ Господней волѣ.
             Повѣрь, что для тебя гораздо лучше
             Выпрашивать забытые колосья,
             Чѣмъ тѣло продавать свое на грѣхъ!
   

МАГДАЛИНА [плачетъ].

             Отъ жара всѣ потрескаются руки,
             До крови ноги въ полѣ исколю!
             Увы, увы,-- какъ тонкимъ, нѣжнымъ членамъ
             Переносить мучительную боль?!
   

ІОХЕБА.

             Нужда гнететъ своей желѣзной дланью
             И ранитъ больно насъ. Но человѣкъ
             Привыкнуть можетъ ко всему. Вотъ Марѳа.
   

МАРѲА [выходитъ отъ Лазаря съ кувшиномъ и граблями].

             Теперь уснулъ онъ; боль полегче стала.
             Пойду въ поля, колосья собирать.
   

ІОХЕБА [указывая на Магдалину].

             Возьми съ собой и эту.
   

МАРѲА [съ состраданіемъ смотря на удрученную сестру].

                                           Солнце зноемъ
             Палитъ теперь; тамъ негдѣ въ тѣнь укрыться.
             Оставь ее ты дома. Я привыкла
             И постараюсь насбирать для всѣхъ.
   

ІОХЕБА.

             Нѣтъ, нѣтъ, возьми ее, и тамъ научишь
             Снопы вязать и чтить Іегову.
   

МАРѲА.

             Пойдемъ, сестра.
   

МАГДАЛИНА [протягивая руки къ утраченному].

                                 О мирра, олеандры!
             О дивныя одежды, дымъ куреній!
             Какъ больно отказаться мнѣ отъ васъ!

Іохеба мягкимъ усиліемъ направляетъ ее къ выходу. Марѳа подаетъ ей кувшинъ и грабли, и обѣ удаляются по направленію къ полю.

-----

На полѣ.

-----

Іисусъ съ двумя учениками: Іоанномъ Зеведеевымъ и Симономъ Петромъ.

ІОАННЪ.

             Наставникъ, милый, и земля прекрасна!
             О, посмотри, раскинулась передъ нами --
             Среди цвѣтовъ, среди травы душистой --
             Она съ улыбкой ясной, какъ дитя.
             Спѣшатъ къ ней радостно ягнята, козы
             И прыгаютъ веселыми прыжками
             И кормятся изъ щедрыхъ рукъ ея!
             Взгляни, какъ солнышко играетъ съ цвѣтомъ
             И какъ разумно той игрѣ деревья
             Зелеными киваютъ головами
             И птичкамъ, тихо внемлющимъ, поютъ
             О томъ, что снилось имъ весенней ночью.
             Взгляни, наставникъ, какъ на стебелькѣ
             Съ своею ношей пчелка отдыхаетъ,
             И какъ вдали, увѣнчаны лѣсами,
             Сениръ высокій и Гермонъ стоятъ,
             Подобно двумъ священнымъ чашамъ неба,
             Изъ темной массы золота отлитымъ,
             Доступнымъ лишь святымъ устамъ Творца!
   

ІИСУСЪ [съ глубокимъ чувствомъ смотря вокругъ себя].

             Отецъ все предалъ Сыну, чтобы вы
             Увѣровать могли, принять Его
             И получить блаженство.
   

ІОАННЪ.

                                           Да! Ты свѣтъ,
             Пришедшій въ міръ.
   

ПЕТРЪ.

                                 Повѣдай мнѣ, учитель,
             Объ этомъ мірѣ. Гдѣ его начало
             И гдѣ конецъ? И вѣчно ли такимъ
             Останется онъ въ будущемъ, какъ нынѣ?
   

ІИСУСЪ.

             Начало и конецъ всего -- въ Отцѣ,
             И то, что заключается межъ ними,
             Премудрости своей Онъ предоставилъ.
   

ІОАННЪ.

             Внезапно вспыхнувъ, пламенная мысль
             Меня объемлетъ -- о кончинѣ міра!
             Я вижу, какъ, по манію Творца,
             Могучая чета гигантовъ грозныхъ --
             Земля и небо -- рвутся другъ ко другу;
             Я вижу, какъ спѣшитъ, оковы сбросивъ,
             Съ супругою супругъ соединиться.
             Какъ развѣваются, волнуясь, кудри
             Ея лѣсовъ вкругъ яснаго чела!
             Какъ высоко она вздымаетъ грудь!
             Ея вѣнковъ душистыхъ зелень сохнетъ
             Отъ жаркаго огня его дыханья!
             Доносится стихій послѣдній звукъ,
             Какъ звукъ трубы, гремящей пѣсню брака!
             Ахъ! Расплываясь въ сладостной тоскѣ,
             И человѣчество, слезой послѣдней,
             Течетъ и исчезаетъ въ необъятномъ.
             Наставникъ, милый, часто грудь тѣснитъ
             Мнѣ мысль, что люди -- только скорбь земли,
             И что тогда лишь, какъ мы всѣ исчезнемъ,
             Начнется вѣчной радости пора.
   

ІИСУСЪ [задумчиво смотритъ на него и молча направляется далѣе].

ПЕТРЪ [черезъ нѣсколько времени].

             Наставникъ, посмотри на эту тѣнь,
             Что черезъ поле къ намъ сюда шагаетъ.
             Тамъ человѣкъ идетъ и машетъ намъ,--
             Спѣшитъ,-- догнать насъ хочетъ.
   

ІИСУСЪ [оборачивается].

                                           То Іуда
             Искаріотъ. Его замѣтьте вы!
             Ко мнѣ Отцомъ онъ посланъ, чтобъ исполнить
             Предсказанное Богомъ чрезъ пророковъ.
   

ІУДА.

             Не ты ли Іисусъ Назарянинъ
             Маріи сынъ и "Іудейскій царь",
             Какъ прозванъ ты молвой?
   

ІИСУСЪ.

                                           Ты говоришь.
   

ІУДА [улыбаясь своею обычною улыбкой].

             Тебя ищу, наставникъ! Много слышалъ
             Я о тебѣ и сердцемъ возжелалъ
             Премудростью твоею насладиться.
   

ІИСУСЪ.

             Поистинѣ, Іуда, лучше бъ было
             Тебѣ на свѣтъ совсѣмъ и не родиться,
             Чѣмъ въ сердцѣ ложь носить! Изволь! Стряхни
             Съ сандалій прахъ. Тебѣ мое ученье
             Я изложу, а тамъ иди за мной
             И будь мой ученикъ.
   

ПЕТРЪ.

                                           Вблизи, въ кустахъ,
             Течетъ ручей, наставникъ. Тамъ прохладно,
             И можно тамъ намъ будетъ отдохнуть.

[Спускаются въ указанную Петромъ мѣстность].
Магдалина и Марѳа, обѣ съ кувшинами и граблями, появляются съ противоположной стороны.

МАРѲА.

             Устала? Обопрись-ка на меня;
             Итти такъ долго ты вѣдь не привыкла.
             И солнце жжетъ красивую головку.
             И больно колютъ срѣзанные стебли
             Твои изнѣженныя ножки.
   

МАГДАЛИНА [опираясь на нее]

                                           Марѳа,
             О какъ добра ты, милая сестра!
   

МАРѲА.

             А вотъ и поле наше. Видишь, тамъ
             Однѣ мелькаютъ головы жнецовъ,
             А ихъ самихъ скрываютъ волны хлѣба.
   

МАГДАЛИНА.

             Ахъ, да!
   

МАРѲА.

                       Богатый нынче урожай,
             Какихъ у насъ давно ужъ не бывало,
             И послѣ молотьбы немало зеренъ
             Для бѣднаго въ мякинѣ наберется.

[Подходитъ съ Магдалиною къ жнецамъ].

             Привѣтъ мой вамъ!
   

СИМЕОНЪ [старшій жнецъ].

                                 А, Марѳа! Это ты?
             Поди, не сладокъ путь тебѣ, смуглянка,
             Пришелся къ намъ по этакой жарѣ?

[Протягиваетъ ей кувшинъ].

             Поосвѣжись, попей! Питье изъ яблокъ.

[Замѣчаетъ Магдалину].

             А это кто съ тобою?
   

МАРѲА.

                                 Магдалина,
             Моя сестра.
   

СИМЕОНЪ.

                                 Сестра? Не ожидалъ!
             Сравнить васъ съ ней, такъ твой отецъ, пожалуй,
             Пастухъ коровій былъ, а для нея
             Навѣрное спускался ангелъ съ неба.
   

ЖНЕЦЫ [смѣясь].

             Да, мать у васъ, пожалуй, и одна,
             А вотъ въ отцѣ не скоро разберешься!
   

СИМЕОНЪ.

             Ну, Марѳа, нынче вонъ туда иди,
             Направо,-- женщины снопы тамъ вяжутъ.
             И ты, красотка, съ нею же ступай,
             А кончишь трудъ, гранатными губами
             Меня покрѣпче чмокни, не забудь!

Жнецы принимаются на работу, Марѳа и Магдалина идутъ далѣе.

МАРѲА.

             Какой хорошій все народъ они!
             Въ ихъ грубости сквозитъ избытокъ силы,
             И мужа лучшаго, чѣмъ Симеонъ,
             Себѣ, пожалуй, я бъ и не желала.
   

МАГДАЛИНА [глубоко вздыхая].

             О, какъ легко тебѣ счастливой быть
             Съ такой невинной скромностью желаній!

[Подходятъ къ работающимъ на полѣ женщинамъ].

   

МАРѲА.

             Привѣтъ вамъ, сестры милыя, сосѣдки!
   

ЖЕНЩИНЫ.

             Прими и нашъ. Стань съ нами здѣсь въ ряды.
   

МАРѲА [Магдалинѣ].

             Вотъ посмотри, какъ стану я вязать.

[Начинаетъ работать].

ОДНА ИЗЪ ЖЕНЩИНЪ.

             А эта -- не сестра ль твоя меньшая?
             Не Магдалина ли?
   

ДРУГАЯ.

                                 Не та ли это,
             Которая у Понтія жила?
   

ТРЕТЬЯ.

             Которая на праздникахъ рядилась
             И важничала въ пурпурѣ, какъ будто
             Она и впрямь -- царица Іудеи!
   

МАРѲА [успокаивая].

             Ну, полноте...
   

ПЕРВАЯ.

                                 Что надо ей у насъ?
             Мы честныя!
   

ТРЕТЬЯ.

                                 Иль хочетъ, можетъ быть,
             Сплести вѣнецъ свой царскій изъ соломы?!
   

МАГДАЛИНА [про себя].

             Учись терпѣть.
   

ВТОРАЯ [плюетъ].

                                 Тьфу! Дерзкая дѣвчонка!
             Тварь гнусная!
   

МАРѲА.

                                 Послушайте же, сестры!
   

ПЕРВАЯ.

             Ужъ нечего сказать, твоя сестрица
             Отмѣнный плодъ! Повѣрить даже трудно,
             Чтобъ на одномъ вы деревѣ росли.
   

ВТОРАЯ.

             Она въ могилѣ мать свою позоритъ.
   

МАГДАЛИНА [внезапно выпрямляясь].

             Оставьте вы меня! Молчала долго
             Я, слушая всѣ ваши злыя рѣчи,
             И лишь слезой на нихъ я отвѣчала.
             Но кто же вы, въ сравненіи со мной,
             Что смѣете ругаться мнѣ такъ дерзко?
             Я -- изъ Давида царственнаго рода,
             Потомокъ многихъ славныхъ я царей!
             Душа моя къ величію стремилась,
             Оковы пошлой жизни презирая,
             И если я въ пути своемъ ошиблась,
             То это дѣло только лишь -- мое.
             А вы? Какъ можете мнѣ быть судьями
             Вы, въ низости рожденныя, во мракѣ.
             Воспитанныя жалкой нищетой?
             Рабыни вы отъ самаго рожденья,
             Едва достойныя, чтобъ развязать
             Ремни моихъ сандалій!..
   

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА [приходя въ себя].

                                           Что я слышу?
             И это смѣетъ говорить она
             Намъ -- честнымъ женщинамъ?!
   

ВТОРАЯ.

                                                     А мы, давайте,
             До пояса все платье ей обрѣжемъ,
             На деревѣ стремглавъ ее повѣсимъ!
   

ТРЕТЬЯ.

             Позорить насъ распутница дерзаетъ
             И цѣлы у нея еще глаза?!
   

ВСѢ ЖЕНЩИНЫ.

             Хватайте! Бейте! Длинные волосья
             Треплите, рвите съ корнемъ ей!
   

МАРѲА [загораживая Магдалину].

                                                     Назадъ!
             Къ моей сестрѣ не смѣйте прикасаться!
             Я васъ не допущу!
   

ЖЕНЩИНЫ [яростно наступая].

                                 Къ твоей сестрѣ?
             Къ развратной дряни!
   

МАГДАЛИНА [убѣгая].

                                           Ложе, защити!
   

ТРЕТЬЯ.

             Ага! Бѣжитъ она, и только пыль
             Столбомъ за нею вьется -- ха-ха-ха!
             Ну, хороша жъ царица!
   

ВТОРАЯ.

                                           Хороша!
             Ужъ лучше и не выдумать! Ха-ха!
   

ПЕРВАЯ.

             Иди къ намъ, Марѳа, мы тебя не тронемъ,--
             Ты дѣвушка вѣдь честная! Никто
             Тебя изъ-за нея винить не станетъ.
             Здѣсь рядомъ становись, вяжи снопы.
   

МАРѲА [плачетъ].

             Пустите! Прочь! Вы съ нею поступили,
             Какъ звѣри дикіе! Сестра моя!
             О милая сестра! Вѣдь заблудиться
             Она въ лѣсу томъ можетъ.

[Зоветъ].

                                           Магдалина!
             Я побѣгу! я отыщу ее!

[Удаляется въ ту сторону, куда убѣжала Магдалина, по переставая звать ее].

             Послушай, Магдалина! Магдалина!

-----

Лѣсистая мѣстность.

-----

МАГДАЛИНА [вбѣгаетъ запыхаясь].

             Бѣгутъ еще? Все гонятся за мной?
             А тамъ поймаютъ, схватятъ, станутъ бить?

[Опускается на склонѣ холма].

             Въ конецъ я уничтожена теперь!
             Моя гордыня стала тростникомъ
             Надломленнымъ, засохшимъ, чрезъ который
             Проносится одинъ лишь вѣтеръ скорби.
             Куда я ни приду, меня встрѣчаетъ
             Беззубая и грубая насмѣшка,
             Исчадье нищеты и озлобленья!
             О праздность, демонъ злой, зачѣмъ такъ льстиво
             Меня въ свое ты лоно привлекла!
             Сіяли предо мной твои одежды,
             Сотканныя изъ свѣтлыхъ, чудныхъ сновъ,
             Лицо твое блистало красотою,
             Сіяющей, какъ въ первый день въ раю,
             А въ глубинѣ твоей нужда скрывалась,
             Пресыщенность къ отчаянью вела!
             Что дѣлать мнѣ теперь? За трудъ приняться?
             "За трудъ, за трудъ!" мнѣ шелестятъ деревья,
             Украшенныя зрѣлыми плодами;
             "За трудъ, за трудъ!" въ вѣтвяхъ щебечутъ птицы,
             Пѣвцы Іеговы; "за трудъ!" мнѣ шепчетъ
             Покрытая волнами хлѣба нива.
             И стройно всѣ дневные голоса
             Сливаются въ единомъ вѣчномъ звукѣ:
             "За трудъ!" Но я трудиться не могу!
             Къ труду въ себѣ не нахожу я силы.
             О сила, сила, первое біенье
             Младого сердца, жизни молодой,
             Которая изъ мрака темной ночи
             Упорно пробивается на свѣтъ,
             Какъ безъ тебя я вырваться могу
             Изъ власти палачей моихъ жестокихъ,
             Которымъ имя: праздность и привычка?!
             О, горе мнѣ! Изъ этого позора
             Мнѣ нѣтъ иного выхода, какъ только
             Опять вернуться на скамью къ воротамъ,
             При свѣтѣ мѣсяца сидѣть и ждать,
             Прикрывши грудь дешевымъ покрываломъ.

[Поникаетъ въ слезахъ на землю].

             Іегова! О строгій, грозный Богъ,
             Ужели грѣхъ мой предъ Тобой такъ тяжекъ,
             Что въ наказанье далъ Ты мнѣ познанье
             Всей глубины его и снова въ бездну
             Грѣха того жъ безжалостно бросаешь?
             Глава Твоя, вмѣщающая небо,
             Ужели милосердія не знаетъ?
             Ужели мнѣ, покинутой, осталась
             Одна лишь скорбь унынья безъ конца?
             Твой міръ мнѣ тѣсенъ, какъ ущелье это;
             Онъ для меня тюрьма! Куда ни брошусь,
             Желѣзныя ворота запертыя
             Мнѣ отовсюду выходъ преграждаютъ.
             Вокругъ меня молчаніе пустыни,
             Безчувственное мертвое молчанье!
             По лѣсу, точно полосы тумана,
             Проносятся, бѣлѣя, привидѣнья
             И тянутся ко мнѣ руками. Ужасъ
             Охватываетъ всю меня, и нѣтъ,
             Нѣтъ голоса, который бы утѣшилъ
             И некому излить свои мнѣ слезы!
             И въ памяти встаютъ былые дни
             И тѣни милыя,-- отецъ и мать,--
             Закутанныя въ саванъ облаковъ,
             Надъ головой моею пролетаютъ.
             Постойте же! Побудьте же со мной!
             Взгляните на меня, не покидайте!
             Летятъ, летятъ! О, мать моя, отецъ,
             Будь вы еще на свѣтѣ, никогда бы
             Такъ низко я не пала!

[Съ рыданіемъ падаетъ на землю].

             Іисусъ подходитъ къ ней и кладетъ руку ей на голову.
             Миръ тебѣ!
   

МАГДАЛИНА [при звукѣ его голоса вздрагиваетъ, взглядываетъ на него, затѣмъ опускаетъ глаза и лепечетъ робко].

             Ты здѣсь? Неужли ты?
   

ІИСУСЪ.

                                           Да, это я.
             Не плачь. Вставай; тебя я успокою
             И облегчу.
   

МАГДАЛИНА.

                                 Но, Господи, меня
             Ты знаешь ли? Вѣдь Магдалина я.
   

ІИСУСЪ.

             Отнынѣ ты должна "Маріей" зваться,
             Затѣмъ, что горе жгучее твое,
             Твой зовъ Отцу изъ глубины сердечной
             Услышало Господне милосердье.
   

МАГДАЛИНА.

             Какъ кротокъ ты съ твоей рабою грѣшной!
   

ІИСУСЪ.

             Возстань, Марія, дай свою мнѣ руку
             И слѣдуй мнѣ. Отъ долгаго пути
             Устала ты и жаждою томишься.
             Я напою тебя, и, если алчешь,
             Тебѣ я пищу дамъ.

Марія Магдалина робко подаетъ ему руку.

ІИСУСЪ [ведетъ ее].

                                 Взгляни, дитя,
             Какъ тамъ въ кустахъ родникъ высоко плещетъ
             И искрится на солнечныхъ лучахъ,
             А тамъ волной сребристой ниспадаетъ
             И свѣтлымъ ручейкомъ несется вдаль.
             Взгляни туда. Вонъ старыя деревья
             Заволокли его густою тѣнью,
             А дальше скалы высятся стѣной,--
             И разобьетъ онъ гордое чело
             О твердый камень. Погляди, Марія,
             Вонъ капельки его блестятъ, какъ слезы,
             Въ задумчивыхъ вѣтвяхъ плакучей ивы.
             Дальнѣйшая судьба его извѣстна.
             Изъ края въ край блуждать онъ долго будетъ,
             Пока, лучами солнца привлеченъ,
             Не станетъ облакомъ и, снова чистый,
             Свободный отъ общенія съ землей,
             Прозрачною струею не прольется,
             Найдя опять въ источникѣ родномъ
             Свою, давно забытую, отчизну!
             И наша жизнь похожа на него.
             Смотри, дитя, не ушиби ноги ты
             Объ этотъ камень и держись меня,
             Чтобы найти защиту отъ змѣи,
             Что подъ кустомъ, скрывая ядъ, таится...
             Блаженъ, кто можетъ, объ руку со мной,
             Къ источнику -- къ Отцу -- опять вернуться!
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             Я все бы шла и слушала тебя!

[Они подходятъ къ роднику].

ІИСУСЪ.

             Присядь теперь. Ученики мои
             Здѣсь трапезу вкушали, и довольно
             Осталось для тебя вина и хлѣба.

[Разламываетъ хлѣбъ и даетъ ей; также и вино].

             Вкуси и ты, съ благословеньемъ Божьимъ.
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА [во время ѣды].

             О Господи, давно ужъ пища мнѣ
             Такой пріятной, сладкой не казалась,
             И всѣ пиры роскошные Пилата
             Ничто въ сравненьи съ трапезою этой
             Вблизи тебя, среди травы душистой,
             Въ тѣни деревъ, которыя вокругъ,
             Мнѣ кажется, поютъ псалмы святые.
   

ІИСУСЪ.

             Твой миръ души и тѣло раздѣляетъ.
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             О Господи, молю, не согласишься ль
             Прійти къ намъ въ домъ и брата моего
             Со мною примирить?
   

ІИСУСЪ.

                                 Приду, дитя.
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА [смотря на него].

             Какъ чуденъ ликъ твой дивный! Не могу
             И выразить, какимъ небеснымъ свѣтомъ
             Твоя краса мнѣ душу озаряетъ!
             Вокругъ меня дарила ночи мгла,
             Теперь взошло, сверкая блескомъ, солнце.
             И, кажется, отнынѣ никогда
             Вечерняя пора ужъ не настанетъ,
             И вѣчно длиться будетъ свѣтлый день!
   

ІИСУСЪ.

             Блажены тѣ, кто чувствуетъ, какъ ты,
             Кому душа къ познанію открыта.
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             Отъ долгаго пути я ослабѣла,
             И голова склоняется на грудь,
             А вѣки, какъ свинецъ, отяжелѣли.
   

ІИСУСЪ.

             Усни пока на мягкой тамъ травѣ,
             А я здѣсь буду охранять тебя.
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             О, подъ твоею благостной защитой
             И волосъ съ головы не упадетъ:
             Позволь отъ всей души тебя за благость
             Благодарить!

[Засыпаетъ].
[Изъ лѣса возвращаются три ученика -- Іоаннъ, Петръ, Іуда Искаріотъ].

ІОАННЪ.

                                 Потише говорите!
             Учитель здѣсь.
   

ПЕТРЪ.

                                 Смотрите, что такое
             Лежитъ тамъ въ складкахъ бѣлыхъ на травѣ?
             Сдается мнѣ, какъ будто бы одежда?
   

ІУДА [насмѣшливо].

             А мнѣ сдается, что въ одеждѣ этой
             И женщина видна. Иль, можетъ быть,
             То ангелокъ, сюда слетѣвшій съ неба,
             Чтобы постель устроить, для забавы,
             Съ сверчками полевыми.
   

ІИСУСЪ [оборачиваясь къ нимъ].

                                 Подойдите.
   

ІОАННЪ.

             О равви, посмотри, какихъ цвѣтовъ,
             Какихъ жучковъ и камешковъ набралъ я,
             Чтобы намъ сущность ихъ ты объяснилъ.
   

ПЕТРЪ.

             Наставникъ, кто она?
   

ІУДА [пройдя къ Магдалинѣ и узнавъ ее, про себя].

                                 А, Магдалина!
   

ІИСУСЪ.

             Заблудшая овечка, Петръ, изъ стада,
             Которую хочу, какъ добрый пастырь,
             Вернуть опять на правую стезю.
   

ІУДА.

             Проклятье! Съ Нимъ одна была она!

[громко].

             И точно, что заблудшая. Вѣдь это
             Не кто иной, какъ Лазаря сестра,
             Извѣстная красотка Магдалина,
             Которая у Понтія была
             Наложницей.
   

ІИСУСЪ.

                                 Іуда! О Іуда!

[Простираетъ надъ нею руку въ знакъ благословенія].

             Кто здѣсь изъ васъ рѣшиться можетъ первый
             Въ нее, съ покойнымъ сердцемъ, бросить камень?
   

ОТДѢЛЕНІЕ ТРЕТЬЕ.

(Жаркая мѣстность. Перекрестокъ трехъ дорогъ).

-----

Іуда. Магдалина.

-----

МАГДАЛИНА.

             Хотѣлъ ты, чтобы я пришла сюда...
   

ІУДА.

             Хотѣлъ.
   

МАГДАЛИНА.

                                 Покоя я не находила,
             Пока сюда, на зовъ твой, не пошла
   

ІУДА [смѣется].

             Съ раскаяньемъ, какъ грѣшница, ступая
             Босой ногой по жгучему песку.
   

МАГДАЛИНА.

             Вотъ именно, съ глубокимъ сожалѣньемъ,
             Что вновь къ тебѣ должна была итти.
   

ІУДА [смѣется].

             Привычка старая, мой милый другъ,
             Сильнѣе насъ.
   

МАГДАЛИНА [печально].

                                 Чего же хочешь ты?
   

ІУДА.

             Опять напомнить о любви взаимной.

[Она отшатывается въ ужасѣ].

ІУДА.

             Съ чего жъ ты поблѣднѣла? Ну, конечно,
             Съ тѣхъ поръ, какъ поро днилась съ Богомъ ты,
             Тебѣ противенъ сынъ земли, Іуда.
             Но только, говорятъ, до васъ, до женщинъ,
             Не падокъ, будто, вовсе Онъ.
   

МАГДАЛИНА [съ омерзѣніемъ]

                                           Проклятый!

[Хочетъ итти].

ІУДА.

             Стой, женщина! Возлюбленнымъ твоимъ
             Былъ первымъ я. И что бы ни случилось,
             Навѣкъ ты скована любовью первой.
             Крѣпка та цѣпь; она нерасторжима.
             Борись и извивайся ты, какъ хочешь,
             Но отъ меня тебѣ ужъ не уйти.
             Твое воображенье вѣчно будетъ
             Стремиться вдаль, къ той сладостной порѣ,
             Когда любовь впервые ты познала.
             Въ тиши ночной, на ложѣ одинокомъ
             Ты снова слышишь будто легкій шелестъ
             Моихъ шаговъ въ травѣ высокой сада.
             Съ небесъ луна сіяетъ. Темной тѣнью
             Вхожу я въ домъ, и ты спѣшишь въ восторгѣ
             На грудь мою... О женская душа,
             Я знаю всѣ мечты твоей изгибы!
   

МАГДАЛИНА [закрываетъ лицо руками]

ІУДА.

             Ты этого стыдишься? Не стыдись.
             Вѣдь всѣ вы таковы! Простая смѣсь
             Чувствительности нѣжной съ сладострастьемъ.
             Заключены въ скорлупку вы привычекъ
             И не подъ силу сбросить вамъ ее.
             Иди домой и вспоминай меня.
   

МАГДАЛИНА [въ страхѣ ломая руки].

             Ужели правда, что, подпавъ однажды
             Наклонностямъ порочнымъ, ужъ нельзя
             Отъ нихъ освободиться, что онѣ,
             Какъ вѣчное проклятье, неотступны?
             Ужели жъ правда это? Боже мой!
             Мнѣ было такъ покойно, хорошо!
             И вотъ... Увлечена, помимо воли,
             Должна опять я за тобой итти,
             Хотя мнѣ только ужасъ ты внушаешь.
   

ІУДА [про себя].

             Да, чудныя, таинственныя цѣпи
             Скрѣпляютъ человѣчество отъ вѣка,
             Чтобы оно распасться не могло!
             Съ недавнихъ поръ и мнѣ не разъ пришлось
             Серьезно думать о такой же цѣпи,
             Которая все существо мое
             Къ единой точкѣ приковать стремится.

[Съ бѣшенствомъ].

             Но демонами всѣми я клянусь,
             Гнѣздящимися въ сердцѣ человѣка,--
             Я цѣпь ту разорву и уничтожу,
             Хотя бъ пришлось при этомъ раздавить
             Тебя и міръ!
   

МАГДАЛИНА.

                                 Но что задумалъ ты?
   

ІУДА.

             Смѣла ты, женщина, коль хочешь знать
             Тѣ думы, что мужскую грудь волнуютъ!
             Вѣдь, все равно, тебѣ ихъ не понять.
             Вы созданы затѣмъ, чтобы служить
             Лишь мягкимъ изголовьемъ духу мужа,
             Когда онъ, утомленный, къ вамъ приникнетъ,
             Чтобъ отдохнуть,-- но слишкомъ слабы вы,
             Чтобъ въ мысли и дѣла его проникнуть.
             Иди домой! И помни о любви
             Съ тобою нашей. Если я вернусь,
             Начну пахать, какъ праотецъ Адамъ,
             А ты тогда женой моею будешь.
   

МАГДАЛИНА [со вздохомъ].

             А что же ты теперь?
   

ІУДА.

                                 Вотъ посохъ мой
             И вотъ моя котомка. Я иду
             За Галилеяниномъ въ Самарію
             Съ Его учениками.
   

МАГДАЛИНА.

                                 Какъ? Неужли
             Его ученикомъ ты сталъ?
   

ІУДА.

                                           Покуда
             Не буду самъ учителемъ Его.
             Прощай]

[Они разстаются].

МАГДАЛИНА [возвращаясь домой].

             На сердцѣ снова легче стало,
             Какъ онъ ушелъ. Когда иду одна,
             Цвѣты мнѣ вновь привѣтливо киваютъ
             И льютъ свой ароматъ, какъ тамъ въ лѣсу,
             Когда Господь сказалъ слова святыя:
             "Блаженъ, кто можетъ, объ руку со мной,
             Къ источнику, къ Отцу, опять вернуться".

[Задумчиво идетъ далѣе].

-----

Самарія. Мѣстность между горами Эбаль и Гаризимъ.

----

[Бурная ночь. Дождь. Вѣтеръ].

-----

ІУДА [входитъ, осматриваясь].

             Пастухъ куда-то скрылся отъ овечекъ,
             И заблеяло стадо безъ него.
             А я пошелъ Его искать средь ночи,
             Какъ будто я -- женихъ, а онъ невѣста,
             И этотъ лѣсъ -- нашъ свадебный чертогъ,
             А съ неба къ намъ вино на землю льется!

[Отряхивается].

             Бррр! Вотъ такъ бѣшеная ночь! Такія
             Не часто здѣсь у насъ бываютъ ночи.
             На наши горы старыя надежда
             Плоха теперь. Ихъ стѣны одряхлѣли,
             Ихъ жидкія знамена треплетъ буря;
             Развалиной тѣ крѣпости лежатъ,
             И свищетъ вѣтеръ сквозь пустыя щели.
             Ага! Вотъ такъ! Вотъ такъ! Ломи смѣлѣе!
             Ломи! Ты правъ: пора разрушить ихъ!
             Чу! Трескъ и шумъ! То рухнули деревья!
             По правдѣ, вихрь, воитель славный ты!
             Круши сильнѣй! Хватай всѣ эти скалы
             И костяки безглазые ихъ брось
             Въ глубокія, отверстыя могилы,
             Чтобъ утро все по-новому нашло!
             По-новому! по-новому! Томится
             Здѣсь все ужъ цѣлое тысячелѣтье,
             Застывъ въ оковахъ непроглядной скуки,
             По этомъ новомъ! Брось же скалы, вихрь,
             Иль я въ тебѣ разочаруюсь...

[Кто подхватываетъ и гонитъ вѣтромъ].

             А! Меня ты принялъ за кусокъ цыновки?
             Ну, что жъ! Держись за плащъ, пріятель, крѣпче!
             Смѣлѣй! смѣлѣй! Прерви мое дыханье,
             Сгуби весь міръ,-- но дай мнѣ, передъ смертью,
             Конвульсіей его полюбоваться!

[Буря усиливается].

             У! Какъ деревья въ ужасѣ дрожатъ,
             Другъ къ другу жмутся, щелкаютъ зубами!
             Какъ треплются зеленыя ихъ перья
             На головахъ, согнувшихся подъ вихремъ,
             И съ страшнымъ трескомъ валятся на землю
             Разбитые, зеленые щиты!
             Поистинѣ, они теперь, какъ войско
             Разбитое, лежатъ всѣ на колѣняхъ
             Предъ побѣдителемъ своимъ могучимъ.
             А онъ реветъ надъ ними кличъ побѣдный
             И облачнымъ копьемъ, сверкнувшимъ въ небѣ,
             Дробитъ ихъ въ прахъ! Вотъ это такъ забава!
             Забава? Любо мнѣ, когда такъ страшно
             Захочетъ позабавиться природа!

[Ревъ бури переходитъ въ глухой рокотъ].

             Теперь любовникъ бѣшеный цѣлуетъ
             Роскошную свою подругу -- ночь,
             И даже вздумалъ, какъ вѣнкомъ побѣднымъ,
             Вѣнчать ее сіяніемъ луны.
             При чемъ же тутъ вступленье громовое?
             Казалось мнѣ, что погибаетъ міръ,
             А кончилось любовной старой пѣсней.
             Какъ это пошло! Нѣтъ, я замѣчаю,
             Что наша гибель далека еще.
             И жалко высятся, какъ прежде, горы,
             И вновь проклятое однообразье
             Вездѣ кругомъ попрежнему царитъ.

[Съ горькой насмѣшкой].

             Себя саму позоришь ты, природа!
             Давно тебѣ бѣжать бы надо было
             Съ постели, на которой держитъ властно
             Тебя въ своихъ объятіяхъ старикъ.
             Что проку въ томъ, что въ мукахъ непрерывныхъ
             Ты вновь и вновь родишь ему дѣтей?!
             Оставь все это, сдѣлайся безплодной
             И, въ бѣшенствѣ бушующихъ страстей,
             Искорени все наше мірозданье!
             Но, впрочемъ, что кричать глухому въ уши?
             Природа -- домовитая хозяйка;
             Она добра и дѣтокъ своихъ любитъ.
             Она имъ мать, а онъ -- отецъ почтенный,
             Который, каждый вечеръ неизмѣнно,
             Лишь солнце сядетъ, съ ней уходитъ спать
             И вновь встаетъ при солнечномъ восходѣ.

[Осматривается].

             Изъ края въ край свѣтъ лунный разлился,
             И вся теперь освѣщена долина,
             Но все жъ его не видно и слѣда.

[Зоветъ].

             Эй, равви, эй! Любви учитель, гдѣ ты?
             Отвѣта нѣтъ; лишь скалы дали откликъ,
             Да глухо море вдалекѣ шумитъ.

[Нетерпѣливо топаетъ ногою].

             Проклятье! И зачѣмъ напрасно вышелъ
             Пытать я путь Его? Не путь пытать,
             А испытать соблазномъ Самого
             Мнѣ было бъ легче. О соблазнъ, соблазнъ!
             Творенія ростокъ, глубоко людямъ
             Засѣвшій въ сердцѣ, вѣчно безпокойный
             Противникъ смерти! Силою своей
             Ты косный духъ влечешь къ движенію, къ жизни!
             Въ душѣ моей царила пустота,
             Но ты возникъ, какъ новый въ ней зародышъ,
             И противъ жизни цѣлаго столѣтья
             Меня воздвигъ въ сознаньи мощныхъ силъ.
             Къ несчастью, поздно! Міръ былъ зачумленъ,
             Заразою насквозь онъ былъ пропитанъ,
             Онъ умиралъ, погибели достойный,
             И гибнуть предоставилъ я ему.
             Теперь сынъ плотника изъ Назарета
             Вообразилъ, что призванъ для спасенья,
             И старую нелѣпость Моисея
             О "родственности съ Богомъ" повторяетъ.
             И вотъ за Нимъ послушной вереницей
             Идутъ глупцы, которымъ бы хотѣлось,
             Чтобы изъ облаковъ, въ виду у всѣхъ,
             Спустилась сильная десница Божья
             Для выполненья мелкихъ ихъ желаній.
             Проклятое людское ослѣпленье!
             Извѣчное безумье міровое,
             Что такъ презрѣнно мнѣ! И все жъ я самъ?
             Меня терзаетъ гнѣвъ! Но развѣ самъ я
             Не слушаю обманчивыя рѣчи?
             И развѣ когти ихъ не проникаютъ
             Глубоко въ душу мнѣ? и у постели
             Не носятся, пуская стрѣлы въ сердце,
             Слова Его ученія? Мой сонъ
             Давно уже не сонъ -- одно страданье,
             Которое яснѣй лишь открываетъ
             Души моей зіяющія раны!
             Но надо это кончить. Гдѣ же мнѣ
             Его найти? Хотѣлъ бы я, чтобъ здѣсь,
             Среди стволовъ и скалъ нагроможденныхъ,
             Онъ встрѣтился со мной. Здѣсь не смутилъ бы
             Меня Его пріятный, нѣжный обликъ,
             Стихійнымъ разрушеньемъ окруженный.
             Нашелъ бы я въ себѣ и мощь, и силу
             Его пересоздать, какъ я хочу!
             Ударъ и трескъ! Паденье! Разрушенье!
             Во мнѣ есть съ вами кровное рабство!
             Съ какою силой, буря, ты разила,
             Что треснулъ вѣковой хребетъ горы!
             О, если бъ я присутствовалъ при этомъ!
             Теперь въ чернѣющей утробѣ скалъ
             Потокъ несется, весь бѣлѣя пѣной,
             И съ молодымъ задоромъ разрываетъ
             На берегахъ песчаный желтый саванъ,
             Который смерть въ пустынѣ подхватила
             И разостлала здѣсь по тучнымъ нивамъ.
             Не тронь его! Пускай онъ ихъ заноситъ.
             Не надо плодородія! Оно
             Вѣдь новыя лишь вскормитъ поколѣнья,
             Удѣлъ которыхъ -- гибель безъ слѣда.
             Не тронь его, потокъ! Пускай заноситъ!
             И я такимъ же яростнымъ потокомъ
             Проникну смѣло въ глубь Его души,
             Я затоплю ее струей холодной
             Презрѣнья безграничнаго! О если бъ
             Мнѣ только удалось Его найти!

[Въ поискахъ огибаетъ выступъ скалы].

             А здѣсь луна попрежнему сіяетъ,
             Три сосны старыя покойно дремлютъ,
             Внизу, въ Сихемѣ, блещутъ огоньки.
             Тамъ въ каждой клѣткѣ цѣлый міръ людей,
             А въ каждомъ изъ людей міръ цѣлый моли
             И суеты. Великимъ былъ бы онъ,
             Когда бы не былъ такъ ничтоженъ, жалокъ!
             Но что такое тамъ? Вблизи развалинъ
             Колодца древняго, который помнитъ
             Дни праотца Іакова, какъ будто
             Мерцаетъ надъ лугами красный свѣтъ.
             Не бѣсы ли изъ бездны преисподней
             По адской лѣстницѣ поднялись къ намъ
             И развели огонь, чтобы погрѣться?
             Я къ нимъ спущусь; съ отродьемъ этимъ адскимъ
             Хочу и я знакомство завести,
             Какъ съ ангелами нѣкогда Іаковъ.

[Перебирается черезъ скалы].

             Мерцаетъ ближе,-- снова исчезаетъ.
             Иль это лишь блуждающій огонь?

[Подходитъ ближе].

             А, Сатана, не ихъ ли вновь я вижу?
             Ученики вѣдь это! Послѣ бури
             Изъ хлѣва жаркаго на воздухъ вышли
             И наслаждаются прохладой ночи.
             Такъ, такъ -- они! У самаго колодца
             Лежатъ покойно на остаткахъ стѣнъ,
             А посреди огонь, столбомъ высокимъ,
             Горитъ и сушитъ влажную траву.
             На одного изъ нихъ ужъ я споткнулся.

[Поворачиваетъ его].

             Да это Левій соня. Спи еще,
             Спи, добрая овца; будить тебя
             Я вовсе и не думалъ.
   

ІАКОВЪ ЛЕВІЙ МОЛЧАЛИВЫЙ [приподнимаясь]:

                                 Это ты,
             Искаріотъ? Ты Господа искалъ?
             Его нашли мы. Посмотри, вонъ тамъ
             Вкушаетъ Онъ покоя краткій мигъ.
             Во снѣ спустились кудри на чело,
             А голова покоится на дланяхъ.
   

ІУДА [съ досадой].

             О лицемѣръ! Ты столько словъ, пожалуй,
             Ни разу еще въ жизни не сказалъ,
             А высказалъ мнѣ то, чего сегодня
             Отнюдь я услыхать бы не хотѣлъ.

[Идетъ далѣе].

ѲОМА СКЕПТИКЪ [бодрствуя, сидитъ у края колодца, уставясь глазами въ темноту. Увидя Іуду, онъ протягиваетъ ему руку и говоритъ, указывая на Іисуса].

             Онъ спитъ, какъ и другіе люди!
   

ІУДА [злобно, съ презрѣніемъ]

                                                     Ба!
             Такъ что же въ томъ? Ужли ты, вправду, вѣришь
             Той баснѣ, что родня Его сложила
             Про Симеона съ Анной въ храмѣ?
   
   

ѲОМА.

                                 Нѣтъ.
             А все-таки....

ІУДА [толкаетъ его].

                                 У, дьявольскій ублюдокъ!
             Ты зародился въ темный часъ, когда
             Невѣріе, исчадье преисподней,
             Въ союзъ вступило съ толстощекой бабой,
             Которой имя -- глупость. Ты готовъ
             Однимъ и тѣмъ же духомъ говорить
             И да, и нѣтъ!

[Ударяетъ его].

                                 Молчалъ бы ужъ, вертячка!
   

ѲОМА.

             Но свѣтлыя слова Его?

ІУДА [вытягиваясь].

                                           Слова!
             А развѣ я не могъ бы точно такъ же
             Расхаживать въ поляхъ и васъ учить:

[Съ жестомъ]:

             "Взгляните на зеленую землицу,
             Взгляните, какъ прекрасныя деревья
             Съ любовью клонятся одно къ другому,--
             Любите же другъ друга!" А?
   

ѲОМА.

             Ха-ха, ха-ха! Передразнилъ отлично!
   

ІУДА.

             Не правда ли? Такъ смѣйся на здоровье.
             Посмѣйся, добрый мой Ѳома, посмѣйся:
             Всю жизнь мою я посвящу на то,
             Чтобъ для тебя придумывать потѣхи!
             Начну теперь я попросту опять:
             Примусь я ѣсть, какъ козьи пастухи,
             Лишь медъ да молоко, и по стопамъ
             Учителя во всемъ ходить я стану.
   

ѲОМА.

             Смотри, Онъ всталъ. Съ одежды пыль стряхаетъ,
             Все такъ же, какъ и мы. На Гаризимъ
             Намѣренъ Онъ подняться, и за нимъ
             Идетъ Его любимецъ. Вѣрно, оба
             Хотятъ взглянуть на солнечный восходъ.
   

ІУДА.

             А у меня еще, такъ сладко, тѣло
             Полно разымчивой истомой ночи.
             Но день приходитъ вновь и прогоняетъ
             Ее изъ теплаго гнѣзда. Ѳома,
             Покрѣпче пристегни мнѣ на плечо
             Мѣшокъ мой съ деньгами. Пойду за Нимъ.
             Я солнце заслоню своею тѣнью,
             Чтобъ сдѣлалось затменье на землѣ.

[Уходитъ].

-----

Путь на высоту Гаризима.

-----

Іисусъ и Іоаннъ поднимаются на гору.

-----

ІОАННЪ [черезъ нѣсколько времени Іисусу].

             Учитель, я боюсь!
   

ІИСУСЪ.

                                 Чего?
   

ІОАННЪ.

                                           Взгляни,--
             Одинъ изъ насъ двѣнадцати, Іуда
             Искаріотъ, идетъ къ тебѣ такъ близко,
             Что прямо въ слѣдъ ноги твоей ступаетъ.
             Смотри, какъ тѣнь могучая его
             Покрыла насъ. Онъ поднимаетъ руки,--
             Какъ крылья мышь летучая,-- и ими
             По воздуху круги вокругъ насъ водитъ.
             Учитель, я боюсь,
   

ІИСУСЪ [оборачиваясь].

                                 Искаріотъ,
             Что дѣлаешь?
   

ІУДА [смѣется].

                                 Иду твоей стопой.

[Идутъ далѣе].

ІОАННЪ [черезъ нѣсколько времени, Іисусу].

             Учитель...
   

ІИСУСЪ.

                       Что?
   

ІОАННЪ.

                                 О посмотри, какія
             Тѣлодвиженья странныя -- надъ нами
             И сзади насъ, и впереди! Какъ будто
             Изъ-подъ земли ползетъ къ намъ темной тѣнью
             Его рука, и тянется когтями
             Къ твоей одеждѣ. Жаркое дыханье
             Несется въ воздухѣ. Іуды близость
             Сжимаетъ грудь мою, тѣснитъ дыханье.
             Учитель, я боюсь!
   

ІИСУСЪ [снова обращается назадъ].

                                 Искаріотъ,
             Что дѣлаешь?
   

ІУДА [смѣется]

                                 Иду вослѣдъ тебѣ.

[Идутъ далѣе].

ІОАННЪ [черезъ нѣсколько времени].

             Учитель, нѣтъ, я больше не могу!
             Такъ душно въ воздухѣ -- я точно сдавленъ
             Межъ небомъ и землей!

[Опускается на траву].

   

ІИСУСЪ.

                                           Такъ отдохни,
             Покуда я обратно не вернусь.

[Идетъ одинъ далѣе, Іуда слѣдуетъ за нимъ. На вершинѣ горы Іисусъ останавливается и поворачиваетъ лицо къ Искаріоту. Они стоятъ молча другъ противъ друга].

ІИСУСЪ.

             Скажи, Искаріотъ, чего ты хочешь?
   

ІУДА [послѣ нѣкотораго молчанія|.

             Отвѣть мнѣ, Іисусъ изъ Назарета,
             Воистину ль ты Божій Сынъ, иль нѣтъ?
   

ІИСУСЪ.

             Ты это говоришь.
   

ІУДА [топаетъ ногою].

                                 И такъ увѣренъ!
             Не думалъ я, что самъ ты въ это вѣришь.
             Припомни только розсказни, что ходятъ
             Съ рожденья твоего межъ Іудеевъ.
             Ученики твои, въ своихъ видахъ,
             Ихъ подавить стараются, но снова,
             Какъ разума холодный лучъ, они
             Въ народѣ все упорнѣй возникаютъ.
             О юноша, что въ силахъ сдѣлать ты
             Съ твоимъ происхожденіемъ!

[Солнце восходитъ. Іисусъ, отвернувъ лицо отъ Іуды, поворачиваетъ его къ солнцу].

ІУДА [подступаетъ къ Іисусъ].

                                           Еще разъ,
             Тебѣ я, Іисусъ изъ Назарета,
             Вопросъ свой прежній снова задаю.
             Воистину ли Божій Сынъ ты?
   
   

ІИСУСЪ [полный неописуемаго величія].

                                 Да.
             Ты говоришь.

[Іуда смотритъ на него пораженный].

ІИСУСЪ.

                                 Мое происхожденье
             Вамъ представляется извѣстнымъ всѣмъ;
             Но кто меня послалъ сюда на землю,
             Для васъ осталось непонятнымъ. Да,
             Я Божій сынъ. Страданія людей
             Мнѣ тягостны. Святую Божью искру --
             Любовь -- вношу я въ тѣсный, жалкій жребій
             Земныхъ страданій.
   

ІУДА [отступая].

                                 Какъ высокопарно!
             Ужъ не въ Египтѣ ли, въ уединеньи,
             Средь образовъ загадочныхъ его,
             Ты высидѣлъ гнѣздо такихъ мечтаній,
             Пригодныхъ только для однихъ безумцевъ,
             Которые разсматривать хотѣли бъ
             Луну сквозь дверья обуви своей.
             Твое ученье къ праздности ведетъ,
             А праздность -- матерь всѣхъ людскихъ пороковъ
             И сдѣлаетъ изъ насъ глупцовъ и нищихъ!
             Тѣхъ муравьевъ, что тамъ кишатъ внизу,
             Ты хочешь довести до совершенства,
             А самъ имѣешь предъ собой Египта мудрость
             И вѣковую участь всѣхъ пророковъ?
             Размысли! Человѣкъ, самъ по себѣ,
             Есть лишь граница между тьмой и свѣтомъ
             И путь его короткій, средь потемокъ,
             Приводитъ только въ зѣвъ открытый смерти.
             Его удѣлъ -- тупая близорукость.
             Оставь его итти своимъ путемъ!
             Зачѣмъ еще вносить тебѣ свѣтильникъ
             Во тьму его юдоли безутѣшной
             И озарять лишь горе и страданья?
             Неужли захотѣлъ бы ты и тѣ
             Немногія пріятныя безумства,
             Что жалкую имъ скрашиваютъ жизнь,
             Навѣки отравить жестокой мыслью
             О карахъ, ожидающихъ за гробомъ?
             Ужели благонравному всю жизнь
             Лишь утѣшать себя однимъ жеваньемъ
             Засохшей корки, что зовутъ Безсмертьемъ?
             Оставь свою пустую побасенку
             О воздаяньи "тамъ!" Я "здѣсь" живу
             И здѣсь хочу я насладиться жизнью!
             Твой Богъ меня не спрашивалъ, желаю ль
             Я быть Имъ созданнымъ, зато пускай же
             И Онъ меня не учитъ, какъ мнѣ жить.
             Я говорю тебѣ: чѣмъ неудержнѣй,
             Чѣмъ бѣшенѣе люди предаются
             Своимъ страстямъ,-- тѣмъ болѣе имъ счастья!
             Тѣмъ болѣе движенья, наслажденья --
             Тѣмъ больше жизни!! То, что говорю,
             Я говорю не о себѣ.-- Мнѣ, лично,
             Давно противно дикое смѣшенье
             И мукъ, и слезъ, и радостей людскихъ!
             И я давно бъ отсюдова убрался,
             Когда бы не удерживала мысль,
             Что все же пріятнѣй самому топтать
             Мнѣ кости праотцевъ, чѣмъ дать топтаться
             Воламъ и конямъ на моихъ костяхъ.
             Иль ты, быть можетъ, въ силахъ для людей
             Предотвратить конецъ послѣдній этотъ?
             А если нѣтъ, то время жизни краткой
             Старайся обратить въ веселый пиръ!
             Разрушь тотъ миръ, который съ Моисея
             Гнѣздится въ бѣдныхъ головахъ глупцовъ!
             Разрушь его, рудникъ глубокій этотъ!

[Указываетъ на свой лобъ].

             Убей тѣ мысли, что, какъ духи злые,
             По лѣстницамъ невидимымъ упорно
             Карабкаются вверхъ и внизъ и портятъ
             Мнѣ наслажденье всякое. Убей ихъ,
             И за тобой всю жизнь ходить я буду,--
             Какъ звѣрь хвостомъ виляя,-- благодарный!
   

ІИСУСЪ.

             О, время извращенное! Въ тебѣ
             Я чувствую его біенье сердца.
             Такъ вотъ докуда! Боже, Огче мой,
             Такъ вотъ дошло докуда! До какой
             Границы наикрайней распаденья
             Съ самимъ собой должны дойти въ концѣ
             И даровитѣйшія изъ твореній!..

[Іудѣ].

             Я -- сила та, которая отъ порчи,
             Въ тебѣ укоренившейся, избавитъ
             Грядущій родъ.
   

ІУДА [съ глухимъ смѣхомъ].

                                 Грядущій родъ? Ха-ха!
             Вотъ до чего пришлось договориться!
             Смѣшно мнѣ слышать! Ха! Грядущій родъ!
             Да, Если бъ могъ ты взять другую глину
             И вылѣпить изъ ней другихъ людей
             По новымъ образцамъ, тогда, пожалуй,
             Но такъ... Допустимъ даже, что положишь
             Ты основанье доброе, что самъ
             Его ты известью скрѣпить успѣешь,
             Но минутъ дни, твое настанетъ время
             И -- плакальщица явится къ тебѣ
             И руки накрестъ на груди уложитъ,
             И ноздри щекотать начнетъ травинкой,
             Чтобъ убѣдиться, отлетѣлъ ли духъ?
             Безсмертное жъ твое, твой гордый планъ,
             Который въ мірѣ этомъ преходящемъ
             Утѣхой былъ тебѣ, въ другія руки,
             Къ строителямъ ужъ новымъ переходитъ.
             И вотъ они къ работѣ приступаютъ!
             Стучатъ, колотятъ, двигаютъ каменья,
             Дерутся межъ собою и кричатъ:
             "Онъ такъ хотѣлъ!" -- "Нѣтъ, нѣтъ! Не такъ,-- а этакъ!"
             И наконецъ, цѣною пота, крови
             И золота, они лачугу слѣпятъ,
             Гдѣ грѣхъ и стыдъ по темнымъ уголкамъ
             Уютно поселиться не замедлятъ!
             И это будетъ еще лучшій плодъ
             Твоей потерянной напрасной жизни,
             Потерянныхъ трудовъ -- хотѣлъ бы я
             Чрезъ нѣсколько столѣтій вновь воскреснуть
             И погулять съ тобою по землѣ.
             Мы подсчитали бъ кругленькій итожецъ
             Пролитыхъ слезъ, отчаянья и смерти,
             Которыми пришлось платиться зодчимъ
             За планъ твоей мечтательной постройки,
             Что смѣло бросилъ ты въ печальный міръ
             Посредственности и несовершенства!
   

ІИСУСЪ.

             Кончай.
   

ІУДА [съ искрящимися глазами пламенно охватываетъ его].

                       Теперь ты мой? Ты убѣжденъ?!
   

ІИСУСЪ [отстраняетъ его. Іуда надаетъ на землю.]

             Оставь!

[Подходитъ и становится надъ нимъ].

                       Запомни! Какъ лежишь теперь
             Во прахѣ ты, поникнувъ головою,
             Такъ, въ продолженіе столѣтій цѣлыхъ,
             Лежатъ въ грѣхѣ, со скрежетомъ зубовнымъ,
             Безсильныя людскія поколѣнья.
             Поддавшись власти неизвѣстныхъ силъ
             И робко пресмыкаясь- въ постоянной
             Боязни гнѣва передъ Всемогущимъ,
             Они поставили жрецовъ съ царями
             Между собою и Господомъ, въ надеждѣ,
             Что эти люди,-- будучи подобьемъ
             Всевышняго въ даяньи благъ земныхъ
             И помощи, и утѣшенья,-- смогутъ
             Построить мостъ желанный примиренья
             Черезъ мрачную, таинственную пропасть,
             Которую само же ископало,
             На собственную муку и боязнь,
             Напуганное ихъ воображенье.
             Но лишь добычей горя будутъ люди,
             Когда они, изъ рода въ родъ, все той же
             Наслѣдственной ошибкѣ подпадаютъ.
             Жрецы ихъ и цари произвели
             На свѣтъ лишь идолопоклонство. Вырвавъ
             У человѣческаго духа власть
             Надъ этимъ міромъ, со своей добычей
             Они укрылись за щитомъ Творца,
             Чтобъ ихъ людей проклятье не постигло.
             До днесь, плодомъ ихъ прочнаго союза,
             Лежитъ надъ міромъ ночь и иго рабства.
             И вотъ я въ міръ съ собой несу свободу,
             Начало жизни новой. Родъ людской
             Переродиться долженъ весь душою,
             Чтобъ вновь найти потеряннаго Бога.
             Онъ долженъ взвиться вверхъ, змѣѣ подобный,
             Преодолѣвъ гнетущую его
             Земную власть. Познанья свѣтъ и сила
             Противу тьмы и силы произвола:--
             Вотъ сѣмя, что я сѣю на землѣ.
   

ІУДА [вскакивая].

             Хотѣлъ бы я, чтобъ мысль твоя явилась
             Въ моемъ мозгу. Я тотчасъ задавилъ бы
             Ее въ минуту самаго рожденья!
             Такъ вотъ оно, намѣренье твое!
             Ты вспахиваешь сердце человѣка
             И разсѣваешь въ немъ слова твои,
             Какъ сѣмена для будущаго міра.
             Ты имъ даешь взойти, но вмѣстѣ съ ними
             Взойдетъ и свѣтлый мечъ, который въ руки
             Достанется людямъ, какъ бы зарытымъ
             Въ скотствѣ и звѣрствѣ дикомъ. Онъ сначала
             Ихъ выбьетъ изъ могилы, но затѣмъ --
             Сумѣетъ ли, скажи, грядущій родъ
             Воспользоваться тѣмъ мечомъ какъ должно?
             Одна лишь мысль о томъ должна повергнуть
             Въ тревогу нѣжный, любящій твой духъ!
             Неужли же тебя не ужасаетъ
             Тотъ страшный взрывъ борьбы межъ угнетеннымъ
             И угнетателемъ, что старый міръ
             Въ осколки разобьетъ, затѣмъ, быть можетъ,
             Чтобы опять, и въ мірѣ новомъ, слухъ твой
             Его ребячьимъ плачемъ наслаждался?!
             Ужли настолько ты жестокъ, что можешь
             Носить въ душѣ сознанье Божьей воли
             О мірѣ страждущемъ, который долженъ
             Спасать себя такою страшной мукой;
             Такою мукой долгой, безконечной,
             Что и тебѣ придется передъ нею
             Блѣднѣть подобно хвастуну, который
             Для дѣла исполинскаго такого
             Иного людямъ ничего и не далъ,
             Какъ лишь безцвѣтный маленькій зародышъ
             Да имя Божіе.
   

ІИСУСЪ.

                                 Искаріотъ,
             Зачѣмъ меня ты хочешь искусить?
             Вѣдь видишь самъ по слабости людей,
             По жизни ихъ позорной и порочной,
             Что всѣ несчастья и страданья эти
             Придутъ на родъ людской и безъ меня,--
             Но міръ тогда отъ нихъ погибнуть долженъ.
             Въ лѣнивой косности влачитъ онъ дни свои
             И постепенно сохнетъ, увядая.
             Сперва мечомъ его я разбужу!
             И долженъ онъ неистово бороться
             Со злѣйшею наслѣдственной болѣзнью,
             Которая въ немъ волю разслабляетъ,
             Шепча ему коварное: "Къ чему?--
             Не лучше ль лечь тебѣ въ тѣни прохладной
             И сонъ вкушать, покуда не умрешь".
             Но правдѣ, не было бы на землѣ
             Ни этой тупости, ни тираніи,
             Ни этихъ бѣдъ, когда бы сами люди
             Такъ вялы не были, такъ неподвижны.
             Знай, гибнетъ не одна лишь Іудея,
             Весь міръ стремится къ гибели своей.
             И вотъ для погибающаго міра
             Являюсь я -- спасенія зерномъ.
             Я знаю самъ, онъ на меня возстанетъ,
             Когда изъ сладкаго покоя рабства
             Его я силой выведу на свѣтъ
             Свободной жизни творческаго духа.
             Въ горячечномъ бреду мечты и страха
             Разрушитъ человѣкъ сосудъ цѣлебный,
             Вмѣщающій спасеніе его,
             И хорошо еще, когда лекарство,
             Пролитое на землю, сохранитъ
             И тамъ свою цѣлительную силу.
             Коротокъ день мой. Мало въ немъ часовъ
             Осталось мнѣ для покоренья міра.
             Ты страстно такъ стремишься къ разрушенью.
             Зачѣмъ желать съ упорностью такою
             Того, что такъ печально, безотрадно?
             Вернись назадъ! Подумай, поразмысли!
             Вѣдь высшая божественная сила,
             Дарованная людямъ, есть способность
             Освобожденья отъ оковъ и мрака.
   

ІУДА [отстраняясь].

             Оставь при мнѣ мое презрѣнье къ людямъ!
             Заключена глубокая отрада
             Въ презрѣньи томъ глубокомъ для меня.
             Въ немъ также есть подобье божества;
             Оно мнѣ жизнь даетъ! Своею мыслью
             И мудрой и глубокой покоряй
             Себѣ ты человѣчество, а мнѣ
             Оставь мое презрѣнье. И когда
             Они всѣ за тобою побѣгутъ,
             Дай имъ законъ, хотя бъ изъ состраданья,
             Объ истребленьи женщинъ на землѣ,
             Чтобъ прекратилось всякое рожденье.
             Да! Уничтожь въ зародышѣ людей,
             И я паду во прахъ передъ тобою.
             И мнѣ и человѣчеству всему
             Ты станешь благодѣтель величайшій.
   

ІИСУСЪ.

             Оставь меня,-- иди отсюда!
   

ІУДА.

                                           Нѣтъ!
             Не будь такимъ высокимъ и холоднымъ;
             Прославь себя и тѣмъ, что снизошелъ
             Къ бесѣдѣ съ червякомъ и что вникаешь
             Въ его совѣтъ! Поговори со мной.
             Скажи мнѣ, что влечетъ тебя къ тѣмъ слабымъ,
             Измѣнчивымъ, непостояннымъ людямъ,
             Которые кишатъ у нашихъ ногъ?
             Зачѣмъ, скажи, ты хочешь навязать
             Себя толпѣ той дикой и безумной,
             Которая тебя не понимаетъ?
             Дави ее ногой! Такіе люди,
             Какъ мы съ тобою, ненавидятъ смерть
             За то, что жизнь она имъ прекращаетъ,
             А тѣмъ людямъ ударъ ея пяты
             Лишь милостію будетъ.
   

ІИСУСЪ.

                                           Ты не правъ!
             Всѣ люди преходящаго страшатся.
             Стремленье отъ него освободиться,
             Укрыться отъ него,-- старо, какъ міръ,
             И молодо, какъ сердце человѣка.
             Но путь къ тому никѣмъ еще не найденъ.
             Я научу людей переносить
             Съ терпѣньемъ неизбѣжное -- любовью.
   

ІУДА.

             Любовью? Ба! Наполненъ воздухъ весь
             Ужаснымъ безсердечьемъ, и зараза
             Давно ужъ охватила родъ людской.
             Такъ гдѣ же здѣсь отыщемъ мы любовь?
             Гдѣ можемъ мы схватить летучій призракъ
             И приковать его къ землѣ цѣпями?
             Нигдѣ, я говорю тебѣ,-- нигдѣ.
   

ІИСУСЪ.

             Скажи мнѣ, отчего душа у женщинъ
             Покойнѣе и удовлетвореннѣй,
             Чѣмъ у мужчинъ?
   

ІУДА.

                                 Да просто оттого,
             Что ограниченнѣй,
   

ІИСУСЪ.

                                 Наоборотъ,
             Душа ихъ совершеннѣй изначала,
             И совершеннѣй потому, что въ ней
             Горитъ любви огонь неугасимо.
             Вотъ въ чемъ значенье ихъ! Гласитъ Писанье,
             Что Ева первая вкусила плодъ
             Отъ дерева познанія и послѣ
             Передала уже тотъ плодъ Адаму.
             Но человѣчество пренебрегло
             Достоинствомъ жены высокимъ этимъ;
             Оно вконецъ его въ ней исказило
             И вотъ за то грозитъ ему погибель.
             Не тѣмъ прогнѣвалъ Бога человѣкъ,
             Что знанія искалъ. О раѣ сказка,
             Потерянномъ людскимъ непослушаньемъ,
             Придумана тиранами нарочно,
             Чтобъ заковать имъ борющійся духъ
             Въ священныя оковы послушанья
             И ложнымъ страхомъ удалить отъ мысли
             О божескомъ его происхожденьи.
             Богъ -- истина. И истину познать --
             Одно и то же, что обрѣсть и Бога.
             Я говорю тебѣ, стремясь упорно,
             Себя въ себѣ опять отыщутъ люди;
             Жена же предназначена на то,
             Чтобъ принести собой спасенье міру.
   

ІУДА.

             Какимъ путемъ? Не понимаю.
   

ІИСУСЪ.

                                           Слушай!
             У ней любви сокровища такія,
             Которыя и въ смерти утѣшенье,
             И въ жизни міръ и счастье всѣмъ дадутъ.
             Въ любви и состоитъ людей спасенье.
             Освобождая женъ отъ униженья,
             Святымъ примѣромъ матери моей,
             Я открываю доступъ чувствамъ кроткимъ,
             Спасаю человѣчество отъ муки --
             Желать недостижимаго -- и къ свѣту
             Веду его!
   

ІУДА [прикладывая руку ко лбу].

                                 Темна мнѣ эта рѣчь.
   

ІИСУСЪ.

             Тотъ свѣтъ -- любовь!

[Наступаетъ долгое молчаніе].

ІУДА.

                                 Тебѣ присуще нѣчто,
             Чему я, поневолѣ, удивляюсь
             И что къ тебѣ влечетъ неотразимо.
             И непонятно мнѣ оно и страшно!

[Въ глубокомъ раздумьи].

             О, если бъ мотъ найти я это нѣчто,
             Которое одно меня смущаетъ!
             Его я уничтожилъ бы немедля,
             А тамъ,-- а тамъ...

[Со страхомъ].

                                 Тебя любить я сталъ бы!

[Молча и значительно смотритъ на Іисуса].

             Съ рожденья къ людямъ я любви не зналъ.
             Моя душа была покрыта тьмою,
             Той тьмою безконечной, вкругъ которой,
             Какъ около полночныхъ, темныхъ водъ,
             Гнѣздятся только мысли объ убійствѣ.
             Надъ мракомъ тѣмъ пронесся ты, какъ пламя,
             Какъ надъ пустыней бурный ураганъ!
             И грудь моя невыразимой мукой
             Истомлена; въ ней борются теперь
             Вся ярость зла съ благоговѣньемъ кроткимъ.
             Что можетъ значить это все?

[Съ внезапнымъ рѣшеніемъ].

                                           Послушай.
             Никто на свѣтѣ такъ тебя не понялъ,
             Какъ понялъ я! Для остальныхъ ты -- притча,
             А для меня ты -- истина сама.
             Тупой бычачій толстый черепъ міра
             Твоей высокой мысли не пойметъ
             И больно, въ кровь, боднетъ тебя рогами,
             Когда ярмо его захочешь снять.
             Оставь! Пускай идетъ своей дорогой.
             Въ замѣну жъ за него возьми себѣ
             Всѣ силы моего существованья!
             Великъ тотъ человѣкъ, который можетъ
             Высокой мысли сдѣлаться творцомъ,
             Но еще выше совершитъ онъ подвигъ,
             Когда ту мысль въ себѣ жъ и умертвитъ,
             Пока ее въ грязи не затоптали!
             Оставь же міръ итти своимъ путемъ,
             И я тебя любовно обниму,
             И вознесу тебя превыше облакъ,
             Куда не достигаетъ ѣдкій запахъ
             Людскихъ грѣховъ, позора ихъ и бѣдъ.

[Подступаетъ къ нему ближе].

             Или не лучше ли встряхнуть тебя мнѣ
             И снова пробудить въ крови твоей
             Застывшаго отъ думы человѣка,
             Чтобъ могъ ты изъ пустыни размышленья
             Вернуться снова къ радостямъ земли.

[Схватываетъ его руки].

             Смотри, какъ эти руки хороши!
             Но слишкомъ нѣжны, чтобъ владѣть сѣкирой.
             И все же ты достоинъ быть царемъ!
             Страну, что тамъ раскинулась предъ нами,
             Добуду я съ оружіемъ въ рукѣ
             И подарю тебѣ! Но прежде долженъ
             Ты дать ударъ въ лицо своей мечтѣ
             И предоставить міръ его паденью!

ІИСУСЪ.

             О вѣчный духъ,-- не для того ли посланъ
             Лукавый этотъ мнѣ, какъ злое жало,
             Чтобъ тѣмъ вѣрнѣй свершилъ свое я дѣло?

[Отстраняется отъ Іуды].

             Пусти! Что пользы, если ты сбереть
             Хотя бъ и всѣ земныя силы мрака
             И станешь цѣпь изъ нихъ ковать, ты все же
             Не въ силахъ помѣшать мнѣ, ты не можешь
             Ничѣмъ тотъ часъ грядущій отдалить,
             Когда воспрянетъ въ сердцѣ человѣка,
             Во всеоружьи силы, новый духъ.
             Я знаю, что приверженцевъ немало
             Ты средь людей имѣешь на землѣ.
             Что за тебя -- вся сила тираніи
             И гордаго въ душѣ презрѣнья къ людямъ.
             Имѣя видъ обычный человѣка,
             Они -- лишь звѣри дикіе въ душѣ,
             И Бога самого -- источникъ вѣчный
             Любви и милосердія -- безумно
             Въ убійцу превращаютъ, заявляя,
             Что созданы по образу Его.
             Глумясь безстыдно надъ святымъ Писаньемъ,
             Они его коварно извращаютъ
             И очи человѣческаго духа
             Стремятся выжечь раскаленнымъ словомъ
             Ученья своего, что все стремленье
             Возвыситься до Божества,-- лишь гордость
             И пагуба грѣховная души.
             А между тѣмъ, глубокими чертами,
             У человѣка каждаго въ лицѣ
             Начертаны слова неизгладимо:
             "Вы боги всѣ и чада Божества".
             Ужли отвергнуть это въ силахъ вы,
             Играющіе жизнію людскою,
             Какъ лептами плохими. Горе вамъ
             Въ тотъ страшный часъ, когда самосознанье
             Настолько разовьется въ человѣкѣ,
             Что разобьетъ гнилую скорлупу
             Своихъ тысячелѣтнихъ предразсудковъ,
             Когда всѣ цѣпи рабства упадутъ
             И духъ божественный, живущій въ людяхъ,
             Познавъ себя и равный самъ себѣ,
             Возьметъ бразды правленія надъ міромъ!
             О, не надѣйтесь побѣдить въ тотъ часъ,
             Когда вся грязь и вся нечистота,
             Накопленныя вашимъ лицемѣрьемъ
             Вокругъ меня,-- исчезнутъ безъ слѣда,
             Когда народы, въ радостномъ восторгѣ,
             Свободныя ко мнѣ протянутъ руки,
             Когда во мнѣ узнаютъ своего
             И Сына Человѣческаго люди
             Поймутъ во всемъ величіи Его!
             Благодарю Тебя, о Боже, Отче,
             Что Ты, въ часы тяжелаго унынья,
             Когда смертельно міровою скорбью
             Мой духъ отягощенъ, ниспосылаешь
             Мнѣ мысль объ этомъ свѣтломъ торжествѣ!
             И сладостно очами мысли видѣть,
             Какъ безграничный духъ, стряхнувъ оковы,
             Теперь уже свободно, безъ препятствій,
             Все новыя творитъ и зиждетъ формы,
             Какъ открываетъ онъ пространства міра,
             Какъ побѣждаетъ муки всѣ свои.
             Сбывается! и снова человѣкъ
             Потерянную вѣчность обрѣтаетъ,
             Какъ обрѣтаетъ прежнее лишь въ томъ,
             Что кажется ему изобрѣтеньемъ.
             Сбывается! И есть ли что-нибудь,
             Что было бъ невозможнымъ для нея,
             Для этой безпредѣльной высоты,
             Которой я предтечей лишь являюсь?
             Не бойтесь же Духъ Вѣчный оскорбить
             Стремленьемъ въ высь и жаждою познанья.
             Богъ любитъ разумъ, что къ Нему стремится,
             И въ томъ великая людей задача,
             Чтобъ изъ болота косности подняться
             И по ступенямъ мысли, полнымъ горя
             И тяжкой муки, вознестись и стать
             На равной высотѣ съ Предвѣчнымъ Духомъ,
             Его собой, себя Имъ дополняя.
             Вотъ въ чемъ спасенье! И оно придетъ.
   

ІУДА [глухо].

             Въ вѣкахъ далекихъ мыслью ты витаешь,
             Какъ будто бы они уже пришли.
             Но жаль, что только ты витать въ нихъ можешь,
             Святая, одинокая душа!
             Прискорбно: такъ великъ и -- одинокъ.
             И даже вовсе не живешь ты тѣломъ;
             Оно чуть дышитъ отъ благоговѣнья
             Передъ величьемъ духа твоего:
             О, обрати хоть разъ серьезный ликъ
             Къ цвѣтущей жизни, пусть лучи ея
             И свѣтомъ и тепломъ тебя охватятъ!
             А мнѣ мое презрѣніе оставь.
             Не отнимай у ногъ моихъ ты почвы,
             Послѣдней почвы, гдѣ стою я твердо:
             Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ лепетать я сталъ,
             Ни разу съ просьбой я не обращался
             Ни къ дьяволу, ни къ Богу, ни къ людямъ!

[Внезапно преклоняетъ колѣни].

             Но предъ тобой я падаю съ мольбою!
             О, не бросай своей ты мысли въ міръ!
             Ты ошибаешься въ довѣрьи къ людямъ,--
             Я лучше знаю ихъ. Я убѣжденъ,
             Что мысль великую они подхватятъ
             И станутъ съ ней, какъ съ мячикомъ, играть
             И станутъ изъ-за ней другъ съ другомъ драться,
             Какъ изъ-за всякой вещи, что блеститъ
             И кажется завидной имъ и новой.
             Мнѣ даже и теперь противно думать
             Объ этой свалкѣ ихъ! Прошу тебя я,
             Оставь ты міръ итти своимъ путемъ!
             Послушай: я тебя прошу!-- прошу!
             А знаешь ли, что это можетъ значить?
             Здѣсь только три простыхъ, короткихъ слова,
             Но если ими ты пренебрежешь,--
             Въ нихъ смертный приговоръ и твой [еле слышно] и мой!
   

ІИСУСЪ.

             Стараешься ты въ высь ко мнѣ подняться?
             Оставь. Туда не можешь ты достичь.

[Хочетъ итти].

ІУДА, [хватаетъ его за одежду].

             Не уходи! Какъ это было? Да.
             Я видѣлъ, какъ остановилъ ты взоръ,
             Съ особымъ выраженьемъ, на одномъ
             Созданіи прекрасномъ -- съ выраженьемъ!
             Та женщина -- моя; ее тебѣ
             Хочу я подарить! Съ красою женской
             Ничто на свѣтѣ, вѣрь мнѣ, не сравнится!
             Срывать лобзанья съ юныхъ устъ пурпурныхъ!..
             Смотрѣть въ глаза -- источникъ томной нѣги!..
             Вкушать блаженства рая въ обладаньи!..

[Поднявъ руки].

             Не убивай себя ты и меня!
             Возьми ее и наслаждайся счастьемъ!
             Лишь позабудь ученіе свое.

[Іисусъ покидаетъ его].

ІУДА [одинъ].

             Хотѣлъ бы я теперь лишь одного,--
             Чтобъ дернъ вокругъ меня лежалъ зеленый
             И вороны кружились надо мной,
             А я, коренья въ землю погрузивъ,
             Стоялъ бы деревомъ, не сознающимъ
             Существованья своего. Необходимо
             Мнѣ потерять сознанье бытія,
             Чтобъ не сойти съ ума! И на кого же
             Я бѣшенство свое излить бы могъ?
             На что свою обрушить долженъ злобу?
             На камни, землю, воздухъ? Безполезно!
             Въ нихъ чувства нѣтъ. На самого себя?
             Но стою ль я того? Когда вся жизнь
             Слилась однажды въ замыселъ единый,
             То человѣкомъ сдѣлала меня.
             Негодный то былъ замыселъ! негодный!
             Создай она меня простой пчелой,
             Я былъ бы ей глубоко благодаренъ.
             Вонзилъ бы жало я ему въ языкъ
             И умеръ бы, съ жужжаніемъ побѣднымъ,
             Отъ радости, что наконецъ онъ нѣмъ!
             Онъ нѣмъ! Земля и небо,-- вотъ оно!
             Такой конецъ такому человѣку?
             Нѣтъ, слишкомъ мелко, слишкомъ мелко это,
             Чтобъ охладить мой жаръ! Пріятнѣй было бъ
             Въ углу, какъ демонъ, тихо притаиться
             И постепенно скрадывать лучи,
             Свѣтящіе въ умѣ его высокомъ,
             Пока въ немъ разомъ не настала бъ тьма.
             Хотѣлъ бы я соломинку похитить,
             Которая хранитъ великій духъ
             Отъ потопленья въ морѣ безразсудства!
             Добудь я міръ, его бъ охотно отдалъ
             За ту одну соломинку!

[Вскакиваетъ].

                                           Нашелъ!
             Народъ! та почва, что вспахать онъ хочетъ!
             Измѣнчивыя, какъ погода, души,
             Вертящіяся по вѣтру, рабы,
             Которые, съ безумьемъ дикимъ, биться
             Готовы противъ своего спасенья.
             Нашелъ! нашелъ! Теперь онъ будетъ мой.

[Протягиваетъ надъ землею руки, для заклинанія].

             Насытьте воздухъ ядомъ вашимъ, змѣи,--
             Цвѣты, смертельный лейте ароматъ,
             Чтобъ вашей мнѣ отравой надышаться!
             Вы, духи обольщенья, духи лжи,
             Изъ царскихъ труповъ скрывшіеся въ землю,
             Вставайте снова изъ своихъ расщелинъ
             И оживите всѣ въ моей груди!
             Потоки сѣры вашей адской лейте
             Вы на людей! Топите ихъ въ безумьи
             И дикую толпу бросайте на него!
             Какъ шершень на полѣ въ воловье ухо,
             Вопьюсь я въ человѣчество и стану
             Его колоть и жалить до тѣхъ поръ,
             Пока оно, въ слѣпомъ остервенѣньи,
             Растопчетъ мысль спасенья своего!

[Вздыхаетъ].

             Гдѣ думалъ сѣять, камни онъ найдетъ.
             Въ унынье впасть онъ долженъ, чтобы мнѣ
             Утѣшиться опять. Итакъ, за дѣло!

[Стремительно спускается съ горы въ сторону Галилейской равнины].

-----

Немного времени спустя.-- Назаретъ.-- Рынокъ -- Толпа народа.-- Тѣснота.]

-----

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [своему мальчику].

             Эй, Самуилъ, отставь-ка голубей-то
             Куда-нибудь подалѣе, къ сторонкѣ;
             Того гляди, что клѣтку намъ раздавятъ.
             Скорѣе! Вонъ идетъ Іоакимъ.
             Въ священническихъ ризахъ онъ, въ виссонѣ;
             А съ нимъ и важные совѣта члены.
             Очисти мѣсто! Отойди подальше
             Да шитому-то поясу, смотри,
             Пониже кланяйся.
   

ІОАКИМЪ [приближается, громко читая Священное Писаніе. Вокругъ него старѣйшины города и большая толпа народа].

                                 И рекъ Всевышній,--
             Да будетъ славенъ Онъ!-- чрезъ Малахію,
             Пророка своего: "Хранить ученье
             Должны уста священниковъ однихъ.
             "Учить Закону долженъ лишь священникъ,
             "Зане Господень вѣстникъ онъ. И все же
             "Въ Израилѣ и въ Іерусалимѣ
             "Творится мерзость". Мерзость и у насъ,
             Въ цвѣтущемъ нашемъ градѣ Назаретѣ,
             Гдѣ славятъ попирателей закона,
             Гдѣ молча смотрятъ всѣ, какъ недостойный
             Ученіе Господне извращаетъ.
             "Но Я во гнѣвѣ истреблю его,
             "Творящаго сіе,-- глаголетъ Вышній!--
             "Я истреблю въ Іакова шатрахъ
             "И самого его съ учениками
             "И всѣхъ, кто станетъ слѣдовать за нимъ".
   

НАРОДЪ [вполголоса].

             Аминь! Аминь!
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [тихо мальчику]:

                                 Смекаешь, Самуилъ?
             Тутъ ясно рѣчь идетъ о дивномъ сынѣ
             Іосифа сосѣда.
   

ІОАКИМЪ.

                                 И опять
             Изрекъ Господь -- да будетъ славенъ Онъ!--
             Пророку Малахіи: "Васъ, сыновъ
             "Іакова, не уничтожу Я,
             "Но вы должны нести Мнѣ безъ обмана
             "Питье и яства въ жертву, чистый хлѣбъ,
             "И ничего хромого, ни слѣпого,
             "Но лучшихъ лишь, упитанныхъ тельцовъ.
             "Несите мужескій лишь полъ изъ стада,
             "Не сокращайте жертвъ и отдавайте
             "Всю десятину въ житницу Мою,
             "Чтобъ домъ Господень пищей былъ наполненъ.
             "За это запрещу Я саранчѣ
             "Съѣдать посѣвы ваши, отворю
             "Небесныя Я окна, чтобы дождь
             "Лился съ небесъ на землю въ изобильи;
             "И виноградная лоза дастъ плодъ,
             "И нивы ваши будутъ не безплодны.
             "Несите жертвы Мнѣ безъ лицемѣрья
             "И испытайте благость вы Мою".

[Читая, идетъ далѣе, по направленію къ рынку].

САМУИЛЪ.

             Отецъ,-- а Саваоѳъ, должно быть, толстый?
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ.

             Ну, нѣтъ, сынокъ. Напротивъ, сухощавъ онъ
             И очень строгій, гнѣвный человѣкъ,--
             А жертвы больше ангелы съѣдаютъ.
             Ну, не зѣвай по сторонамъ. Смотри,
             Опять сюда валитъ народъ. Припрячь-ка
             Подальше голубей-то.

[Мальчикъ исполняетъ приказаніе. Толпа народа, волнуясь, надвигается ближе; въ толпѣ -- Іуда].

ІУДА.

                                           Не кричали ль
             Вы всѣ сейчасъ "аминь" во славу Божью,
             Когда Его служитель говорилъ?
   

ГОЛОСА.

             Кричали! Да!
   

ІУДА.

                                 А есть у васъ каменья?
   

ДИКІЕ ГОЛОСА.

             Каменья есть и кулаки!

[Тѣснятся впередъ, въ глубину площади].

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [задумчиво покачивая головой.]

                                           Ну, Самуилъ,
             Мнѣ чуется недоброе! Смотри-ка,
             Подъ деревами фиговыми тамъ
             Стоитъ жена Іосифа съ дѣтьми.

[Кричитъ черезъ площадь].

             Привѣтъ тебѣ, любезная Марія!
             Иди сюда. Съ прилавка моего
             Тебѣ удобнѣй будемъ видѣть сына
             И радоваться материнскимъ сердцемъ.
             Скорѣе, мальчикъ! Будь порасторопнѣй.
             Очисти мѣсто! Вотъ идетъ сосѣдка.
             Марія кланяясь подходитъ съ дѣтями.
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [торопливо очищаетъ свой столикъ].

             Вотъ встань наверхъ! Что? Или ты не хочешь?
             Да что съ тобой? Смотри, какъ бьется сердце!
             Въ рѣсницахъ дрожь! Тебѣ ли горевать?
             Вѣдь князя родила ты! Ну, признаться,
             Моя жена на мѣстѣ на твоемъ
             Навѣрно вволю бы повеличалась!
             Прилавокъ мой ей былъ бы слишкомъ низокъ,
             Чтобы стоять, уперши руки въ боки,
             Поднявши носъ и чванясь передъ всѣми,
             Что родила такого человѣка.
             Смотрите. Онъ подходитъ. Самуилъ,
             Теперь вытягивай получше шею,
             Вглядись въ него какъ слѣдуетъ. Его вѣдь
             Я качивалъ когда-то на рукахъ.
             Замолкли всѣ. Онъ говоритъ имъ что-то.
             Досадно,-- далеко пришлось стоять!
             А тутъ еще, вдобавокъ, дуетъ вѣтеръ
             И всѣ слова относитъ. А скажи,
             Сосѣдушка, не у тебя ль сегодня
             Онъ будетъ ночевать? Коль у тебя,
             То попроси, чтобъ эти рѣчи снова
             Онъ вечеркомъ мнѣ дома повторилъ.
             Ты слушай, Самуилъ, и что поймешь,
             Смотри, запоминай, сынокъ, потверже.
             Одно-то ухо у меня, признаться,
             Давно ужъ на задвижкѣ, а въ другое,
             Чуть я его подставлю, дуетъ вѣтеръ,
             Какъ будто бы трубачъ въ свою трубу.
   

МАРІЯ [нагнувшись впередъ, прислушивается съ сильно бьющимся сердцемъ].

             О сладкія, о благостныя рѣчи!
             Ужели мой онъ сынъ? Ужель нельзя
             Мнѣ, матери счастливой, восхищаться
             Плодомъ своимъ?
   

ГОЛОСА ВЪ ТОЛПѢ.

                                 Богобоязненъ онъ.--
             Нисколько. Онъ народъ лишь обольщаетъ.--
             Но такъ никто еще не говорилъ.
             Навѣрно онъ -- Христосъ!-- Не сынъ ли онъ
             Іосифа? Что онъ изъ Назарета,
             Извѣстно всѣмъ. Когда жъ придетъ Христосъ,
             Никто не будетъ знать, откуда онъ.
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ.

             Чего я не дослышу, вижу глазомъ.
             Какой, поистинѣ, прекрасный видъ!
             Стоитъ, держа въ рукахъ святую книгу,
             И изъ нея народу онъ читаетъ.
             Такъ просто у него все, человѣчно,
             Не такъ, какъ наше гордое священство!
             Сосѣдушка, и даже самъ себя
             Какъ будто уважать я начинаю,
             Когда смотрю на сына твоего.

[Съ веселымъ смѣхомъ].

             Ты только посмотри на гордеца,
             Іоакима нашего! Стоитъ
             И шелковую желтую одежду
             Трясетъ, какъ будто вымочилъ ее.
             Ха-ха! Ха-ха! Пыхтитъ, потѣетъ онъ
             И роется въ мѣшкѣ; должно быть, хочетъ
             Потерянныя рѣчи отыскать.
   

ІОАКИМЪ [въ бѣшенствѣ вскидываетъ руки вверхъ, выступаетъ впередъ и громитъ народъ злобными проклятіями; Іуда нашептываетъ ему].

             Я вырву волосы свои и брошу
             Ихъ между васъ, какъ тысячи проклятій!
             Въ священномъ гнѣвѣ разорву одежду,
             Посыплю пепломъ голову и стану
             Я вопіять ко Господу, чтобъ Онъ
             Проклятія мои на васъ исполнилъ!
             Будь проклятъ Назаретъ передъ Всевышнимъ
             За то, что богохульника родилъ,
             За то, что сыновья твои и дщери
             Съ хвалою на устахъ идутъ за нимъ!
             Да будетъ проклято отнынѣ лоно
             Рождающихъ въ тебѣ! Твои долины
             Поля и горы прокляты да будутъ!
             Проклятье всѣмъ земнымъ на нихъ плодамъ!
             Да будутъ прокляты людей тѣхъ души,
             Которые въ стѣнахъ твоихъ умрутъ!
             Проклятье имъ и вѣчный плачъ и скрежетъ
             Средь огненныхъ потоковъ Гехиннона!
             Прокля тье имъ! Проклятье!..

[Падаетъ назадъ съ пѣною у рта].

НАРОДЪ [мгновеніе стоитъ молча, какъ бы оглушенный, и затѣмъ съ страшнымъ взрывомъ бѣшеныхъ криковъ бросается къ Іисусу].

                                           Бей его!--
             Тащи каменья!-- Бей!-- Священникъ правъ.--
             Онъ городу погибель принесетъ!
             Въ немъ бѣсъ!-- Давай камней!

[Іуда руководитъ толпою].

МАРІЯ [прорывается впередъ].

                                           Мой сынъ! Мужайся!

[Толпа опрокидываетъ ее].

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [остолбенѣвъ].

             Вотъ ужасъ-то! Вотъ страсти! И никто,
             Никто не вступится! Эй, Самуилъ,
             Тащи хоть голубей-то изъ толпы!
             О бѣдная, несчастная ты мать!
             Но что тамъ? Горе! Съ плечъ его хитонъ
             Они пурпурный рвутъ и какъ въ крови
             Въ немъ руки тонутъ ихъ. И разбѣжались
             Пугливо всѣ его ученики.
   

НАРОДЪ.

             Убить его! убить! И самъ онъ проклятъ
             И на другихъ проклятье навлечетъ.
             Побейте богохульника! Самъ Богъ
             Священника устами говорилъ намъ.
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ.

             О Господи! Вотъ дожилъ до чего!
             И хоть бы кто вступился! Даже братья,
             Здоровые такіе молодцы,--
             И тѣ молчатъ и въ сторону отходятъ,
             Покрывъ лицо. Они въ него не вѣрятъ.
             Народъ вопитъ, сжимаетъ кулаки.
             А онъ стоитъ межъ нихъ спокойный, твердый.
   

ІУДА [скрежеща зубами].

             О, дьяволы трусливые, впередъ!
             Что въ тѣлѣ мнѣ! Убейте прежде душу!
             Камнями бейте! Унижайте, смѣйтесь!
             Старайтесь подчинить его себѣ!
   

НАРОДЪ [дико реветъ за нимъ].

             Камнями бейте! побивайте! Нѣтъ,
             Пусть псы на улицахъ не лижутъ крови.
             Его низринемъ лучше мы съ горы!
             Ведите за городъ,-- туда, къ обрыву!
             А тамъ съ горы! съ горы его!
   

ІУДА.

                                           Живѣй!
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ.

             Шумятъ, какъ въ морѣ бѣшеныя волны!
             Такъ вотъ конецъ! Что видѣть довелось!
             Безумные! они его хватаютъ!
             Нѣтъ, слава Богу! Что такое тамъ?
             Онъ взоромъ ихъ, какъ молніей, разитъ,
             Съ каменьями ихъ руки каменѣютъ --
             И чудо совершается! Они
             Какъ звѣри дикіе вокругъ него,
             А онъ спокойно между нихъ проходитъ.

[Въ порывѣ вдохновенья бросается въ толпу].

             Сейчасъ здѣсь чудо, чудо совершилось!
             Послушайте меня вы, старика.
             Не чудо ли, что бѣшеную кровь
             Въ сердцахъ у васъ своимъ единымъ взглядомъ
             Онъ могъ обледенить? и это чудо
             Всевышній явно показалъ надъ нимъ.
             Онъ истинно Христосъ! Не сомнѣвайтесь
             И вѣруйте въ него! Вѣдь чудеса,
             Которыя въ груди у васъ свершились,
             О томъ, кто онъ, свидѣтельствуютъ ясно.
             Смотрите, сами камни возмутились
             Безумьемъ вашимъ: не могли въ него
             Вы бросить ихъ. Послушныя вамъ руки
             Остались безъ движенья, потому
             Что праведника въ немъ онѣ познали.
             Вашъ ротъ открытъ былъ, губы шевелились,
             А вашъ языкъ прилипъ у васъ къ гортани.
             Слугою вашимъ быть онъ отказался;
             Не захотѣлъ онъ дерзко проклинать
             Того, кого благословлять онъ долженъ.
             Ужели же сердца у васъ безумнѣй,
             Чѣмъ руки и языкъ, иль мертвый камень?
             Ужели вы избить его хотѣли
             За то, что васъ, рабовъ, онъ пожалѣлъ?
             Взгляните вкругъ себя,-- на васъ самихъ
             И на дѣтей на вашихъ! Разсудите,
             Не пресмыкается ли весь нашъ родъ
             Въ болотѣ нищеты и униженья?
             А наши-то священники на насъ
             Не виснутъ развѣ, какъ піявки? Будьте...
   

СВЯЩЕННИКЪ [быстро перебиваетъ его].

             Хулитъ онъ Бога въ избранныхъ Его:
             Побейте камнями его немедля!
             Во имя Божіе, берите камни!
             Въ немъ бѣсъ соблазна съ вами говоритъ,
             Ученьемъ лживымъ уловить васъ хочетъ;
             Въ его словахъ -- одинъ обманъ и лесть!

[Еще настойчивѣе].

             Зажмите уши ваши! Заглушите
             Своими криками вы рѣчь его,
             Чтобы она на васъ не низвела
             Проклятія, которымъ Богъ грозитъ
             Въ пророчествѣ святомъ Іереміи:
             "Мечомъ и голодомъ должны погибнуть
             "Пророки эти лживые, а съ ними
             "Погибнуть долженъ вмѣстѣ и народъ,
             "Который ихъ ученію внимаетъ".

[Въ толпѣ поднимаются шумъ и крики].

             Чего жъ еще стоите вы и ждете?!
             Уже Господь послалъ вамъ въ наказанье
             И нищету, и тяжкій римскій гнетъ
             За то, что вы ругаетесь Ему,
             Давая жить межъ васъ людямъ, какъ этотъ.
             Или въ конецъ хотите вы погибнуть?
             Убейте же его скорѣе!
   

НАРОДЪ [бросая камни].

                                           Бей!
             Бей крѣпче, на смерть! Чтобы мѣсто наше
             Во гнѣвѣ Богъ не обратилъ въ пустыню.
             О Боже грозный нашъ! о гнѣвный мститель!
             Взгляни, сраженъ теперь противникъ Твой
             Руками нашими. Помилуй насъ!
   

ТОРГОВЕЦЪ ГОЛУБЯМИ [падая раненый].

             О городъ злыхъ убійцъ!

[Со стономъ Іоакиму].

                                           Священникъ хитрый!
             Пророка словомъ смерть ты мнѣ принесъ.
             О-о! На части рвется мое сердце!
             Дрожатъ всѣ кости! Изъ открытыхъ ранъ
             Струится жизнь горячею струей.

[Приподнимаясь].

             О горе мнѣ! Отъ боли я умру!
             Но пусть предъ вами, мужи Назарета,
             Раздастся умирающаго голосъ.
             Презрѣнный, бѣдный, вами здѣсь убитый,
             Почти мертвецъ, я все же говорю
             И исповѣдую, что Іисусъ
             Есть Божій Сынъ, явившійся во плоти!
             И все жъ... О, если бы глаза мои
             Источниками слезъ могли пролиться!
             О если бы моря въ нихъ накопились,
             Чтобъ смыть проклятіе съ сердецъ! Но нѣтъ:
             Познать Его вы все жъ не въ состояньи!
             Ты раздробилъ мнѣ кости, Назаретъ,
             Изъ-за словесъ пророка. Горе! горе!
             Другія словеса его я вспомнилъ.
             Они проклятьемъ тяжкимъ могутъ лечь
             На васъ, мужи, и на дѣтей на вашихъ.
             Часъ смертный наступилъ! Остатокъ силъ
             Послѣдній отдаю. Внимайте жъ мнѣ.
             Сказалъ Іеремія: "О страна,
             Страна, страна! Такъ говоритъ Господь:
             "Несчастьемъ накажу я твой народъ;
             "Ни во единомъ царствѣ на землѣ
             "Не дамъ ему я прочно поселиться.
             "Для всѣхъ позоромъ будетъ тотъ народъ,
             "Онъ будетъ басней, притчей во языкахъ.
             "Проклятьемъ станетъ онъ во всѣхъ мѣстахъ,
             "Куда его я въ гнѣвѣ расточу!"
             Я расточу... Конецъ! Конецъ... насталъ.

[Умираетъ. Народъ въ трепетѣ стоитъ вокругъ него].

СВЯЩЕННИКЪ [подходя].

             Оставьте страхъ! Несчастіе такое
             Не можетъ совершиться никогда.
             Господь вѣдь самъ Іакову поклялся,
             Что будетъ съ нимъ вовѣкъ, и Аврааму
             Онъ, также съ клятвой, милость обѣщалъ.
             Ужли же Онъ свою нарушитъ клятву?

[Ходитъ, успокаивая, въ толпѣ].

ІУДА [въ сторонѣ].

             И все-то, все -- выводятъ изъ Писанья.
             Въ своихъ видахъ имъ пользуется каждый,
             И каждый правъ. Я рѣдко ужасаюсь,
             Но эта неопредѣленность въ книгѣ,
             Въ которой люди, какъ безцѣнный кладъ,
             Хранятъ свою завѣтную святыню,
             Поистинѣ меня приводитъ въ ужасъ!

[Подходитъ къ трупу].

             И ты, старикъ, замолкъ теперь навѣки.
             Ты самъ убилъ себя, безъ всякой пользы!
             А я... Что я-то? Гдѣ жъ моя побѣда?!

[Уходитъ].

   

ОТДѢЛЕНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Виѳанія, Домъ Лазаря.

Вокругъ расположены лежа дѣти, старики, женщины и мужчины изъ простого народа.

-----

Магдалина сидитъ за дверью, на порогѣ; въ колѣняхъ у нея много цвѣтовъ.

МАРѲА [выходитъ].

             Ну, Магдалина, радостный денекъ
             Насталъ для насъ сегодня. Ожидаемъ
             Съ сосѣдями мы Господа къ себѣ.
             Не правда ли? Да не сиди такъ, молча;
             Вмѣшайся въ нашъ веселый разговоръ.

[Мужчинамъ].

             Да укрѣпитъ васъ Богъ въ покоѣ вашемъ
             И финики да будутъ въ здравье вамъ!
             Не сбѣгать ли на ключъ мнѣ за водою?
   

МУЖЧИНЫ.

             Будь такъ добра, любезная хозяйка.
   

ЖЕНЩИНЫ.

             Здѣсь можно пить спокойно, безъ боязни:
             У ней кувшины чисто и опрятно
             Содержатся всегда, а это можно
             Далеко не про каждую сказать.
   

МАГДАЛИНА.

             О, сладкій видъ спокойствія и мира!
             Пріятно, какъ сосѣди, въ ожиданьи,
             Расположились тамъ въ тѣни прохладной
             Зеленаго дворца, а съ неба солнце
             Привѣтливо надъ головами ихъ
             Единодушья нити золотыя
             Сплетаетъ межъ вѣтвей, и пѣсни тихо
             Щебечутъ птички имъ на этомъ пирѣ
             Подъ кровлею зеленой.
   

МАРѲА [возвращается съ полными кувшинами].

                                 Вотъ вода.
             Но пейте тише: холодна, какъ ледъ.

[Оборачивается].

             А загляни-ка въ кухню, Магдалина,
             На тучнаго козленка полюбуйся!
             Онъ только что заколотъ, алый, сочный.
             Вертитъ прилежно вертелъ Іохеба
             И лижетъ пламя весело его.
             Ты чувствуешь пріятный, нѣжный запахъ?
             Давно ужъ я объ этомъ днѣ мечтала,
             Когда откормленнаго мной козленка
             Подамъ я Господу.

[Уходитъ въ домъ].

МАГДАЛИНА.

                                 Когда вѣнки
             Надѣлаю изъ этихъ я цвѣтовъ,
             Красиво уберется наша кровля;
             По праздничному домъ разубранъ будетъ,
             Чтобы его достойно намъ принять.
   

МАРѲА [возвращается, держа въ рукѣ сосудъ для помазанія].

             Быть можетъ, и Іуда съ нимъ придетъ?
             Кувшинчикъ этотъ съ миррой ты вѣдь знаешь?
             Хотѣлъ онъ взять его съ собой.
   

МАГДАЛИНА.

                                                     Зачѣмъ?
   

МАРѲА.

             Тутъ нашимъ кошелькамъ была бы прибыль.
   

МАГДАЛИНА.

             Когда его мнѣ дали,-- отъ стыда
             Краснѣть должна я это вспоминая,--
             Когда мнѣ дали, я тогда еще
             Значенія его не понимала.
             Сосудъ, пріобрѣтенный для грѣха,
             Былъ драгоцѣннымъ полонъ содержаніемъ:
             Въ немъ миро для помазанья царей.
   

МАРѲА.

             Ты, кажется, обдумываешь что-то?
   

МАГДАЛИНА.

             Мнѣ нечего обдумывать, а сердце
             Сжимается однимъ вопросомъ только:
             Осмѣлюсь ли?
   

МАРѲА.

                                 Да, цѣненъ этотъ нардъ.
   

МАГДАЛИНА.

             А кто жъ его достойнѣй, какъ не Онъ?
   

МАРѲА.

             Іуда хорошо бы заработалъ.
   

МАГДАЛИНА.

             Молчи, молчи!.. ни слова мнѣ о немъ!
             Подай сосудъ. Къ прошедшему вернуться
             Ничто меня теперь ужъ не принудитъ.
   

МАРѲА.

             Ты, какъ царя, его помазать хочешь?
   

МАГДАЛИНА.

             Я миро благородное спасу!

[Беретъ сосудъ отъ Марѳы].

             Ликуйте, люди, въ этотъ день веселья;
             Спѣши, Израиль, Господа встрѣчать!

[лежащему народу].

             Вставаніе и весь путь его сюда
             Одеждами своими устелите.
             И въ самомъ морѣ пурпура нѣтъ ярче,
             Чѣмъ пламя нашихъ любящихъ сердецъ,
             Возженное къ нему его любовью!
   

НАРОДЪ [машетъ зелеными вѣтвями].

             Осанна Эмануилу! Осанна!
             Царь мира, сынъ Давида, слава! слава!

Лазарь и Іохеба спѣшно выходятъ изъ дома.

ЛАЗАРЬ.

             Подходитъ онъ? Да! Я ужъ будто слышу
             Знакомый, тихій звукъ его шаговъ.
             То другъ мой,-- другъ, меня отъ смерти спасшій!
             Мнѣ костыля не надо, Іохеба;
             Сегодня самъ тебя я провожу.

[Уходитъ съ Іохебою, остальные поспѣшно слѣдуютъ за нимъ|.

МАРѲА [качая головою].

             Не каждый день богатаго купца,
             Да и влюбленнаго еще, найдешь ты.
             Когда бъ Іуда продалъ тотъ сосудецъ,
             Хватило бъ денегъ болѣе, чѣмъ на годъ!

[Уходитъ за другими].

КЛИКИ НАРОДА [за сценой].

             Осанна Эмануилу! Осанна!
             Царь мира, сынъ Давида слава! слава!

Іуда входитъ раздраженный. Ученики, Іисусъ, Нарія Магдалина, Марѳа, Іохеба, Лазарь, народъ.

ІУДА.

             И борода еще на подбородкѣ
             Моемъ растетъ! Надъ головой его
             Она сосудъ разбила не жалѣя.
             Такъ, значитъ, вѣритъ и она въ него!
             Она, она,-- воспитанная мною!
             Пустыня вкругъ меня, одна пустыня,
             А я еще могу мечтать о чемъ-то!..
             Приходя въ ярость, грубо хватаетъ ее.
             Къ чему была та трата? Непохвальна
             Такая расточительность!

Магдалина спасается отъ него къ ногамъ Іисуса.

ІИСУСЪ [простирая надъ нею руку].

                                           Она
             Мнѣ добрую услугу оказала,
             Помазавши меня для погребенья
   

МАРѲА И МНОГІЕ.

             Для погребенья? А не какъ царя?
   

ІИСУСЪ.

             Не сѣтуй, Марѳа.

[Іудѣ].

                                 Прибыль ты взамѣну
             Получишь отъ другихъ. Иди туда.
   

ІУДА.

             Какъ? Прибыль, прибыль, прибыль? Но, да будетъ!
             Дѣйствительно, въ простого торгаша
             Я обращенъ проклятой этой жизнью!

[Уходитъ].

ІИСУСЪ [кротко Магдалинѣ, которая съ плачемъ припала къ нему].

             Тебѣ же въ память, добрый твой поступокъ
             Въ устахъ людей навѣки сохранится.

[Обращается къ народу].

             Блажены кроткіе, они наслѣдятъ землю.
             Блажены тѣ, кто сердцемъ чистъ предъ Богомъ!
             Блажены миротворцы -- нарекутся
             Они сынами Божьими. Блаженны
             И тѣ, кто сердцемъ милостивъ къ другимъ,--
             Они за то помилованы будутъ!
             Блаженны тѣ, кто алчетъ, жаждетъ правды,-
             Они насытятся! Блаженъ, кто плачетъ,--
             Утѣшенъ будетъ онъ! Блаженъ и тотъ,
             Кто духомъ нищъ и простъ! Блаженны всѣ
             Гонимые за правду,-- ихъ награда
             Въ небесномъ царствіи!
   

МАГДАЛИНА.

                                           Мой страхъ прошелъ.
   

МАРѲА.

             Боюсь я лишь твоихъ воспоминаній.
   

МАГДАЛИНА.

             Исчезли всѣ они,-- и безъ слѣда!
   

МАРѲА.

             Неужли? Удивляюсь я тебѣ!
   

МАГДАЛИНА

             Или тебя, быть можетъ, удивляетъ,
             Что власть я надъ собой пріобрѣла?
             Да. Это мнѣ досталось не легко.
             Труднѣй всего была борьба мнѣ эта!
             Сто разъ какъ бы невидимыя руки
             Хватали сзади за плечи меня
             И съ силою влекли назадъ въ погибель.
             Съ привѣтливой улыбкою пороки
             Ко мнѣ свои объятья простирали,--
             Но трудъ, тяжелый и упорный трудъ
             Помогъ мнѣ побѣдить желанья злыя.
             Я честно поработала, сестра!

-----

Долина Бенъ Хинномъ 1).

   1) Расположенная на югъ отъ Іерусалима, долина эта подучила свое названіе отъ молитвенныхъ пѣснопѣній жрецовъ и воплей приносимыхъ ими жертвъ. Впослѣдствіи евреи обратили это названіе въ "Гехинномъ" -- геенну, долину осужденныхъ на муку грѣшниковъ. (Примѣчаніе автора).

-----

ІУДА [подавленный происшедшимъ, идетъ медленно, поворачивая съ юга къ западу].

             А! Бенъ Хинномъ? Вотъ гдѣ я очутился!
             Въ мозгу моемъ носились бурей мысли,
             А ноги шли невѣдомо куда.
             Здѣсь хорошо душѣ, покрытой мракомъ
             И жаждущей отъ всѣхъ уединенья.
             Стопа людей сюда не проникаетъ,
             И лишь орелъ въ проклятомъ этомъ мѣстѣ
             Тревожитъ воздухъ крыльями своими.
             Какъ медленно, печально здѣсь вода
             Сочится но скалѣ зеленоватой
             И каплетъ, каплетъ внизъ, какъ будто плачетъ
             О временахъ Молоха, миновавшихъ.
             Здѣсь даже солнце силы не имѣетъ;
             Приземисты здѣсь самыя деревья,
             Понурыя, безплодныя отъ вѣка,
             И длинныя ползучія растенья
             Опутываютъ корни ихъ собою,
             Какъ злая мысль -- униженное сердце.
             Я хорошо здѣсь чувствую себя!
             На той скалѣ, надъ пропастью нависшей,
             Присяду я и стану внизъ смотрѣть,
             Пока мои не углубятся мысли
             И не найду покоя отъ себя.

Подходитъ къ скалѣ и садится.

[Послѣ нѣкотораго молчанія].

             А странное ты мѣсто, Бенъ Хинномъ!
             Болѣзненнымъ желаньемъ полно,
             Томишься ты о временахъ величья,
             Когда стенанія и вопли жертвъ,
             Здѣсь мучимыхъ, въ одно сливались съ пѣньемъ
             Служителей роскошнаго Молоха,
             Которому они дѣтей народа
             Во всесожженья жертву приносили.
             Земля твоя еще сыра, быть можетъ,
             Отъ слезъ, что въ страхѣ смертномъ здѣсь лились.
             Твои каменья -- алтари когда-то --
             Хранятъ еще царапины отъ пальцевъ
             Цѣплявшихся за нихъ среди мученій.
             Не тѣ ли это камни, что съ презрѣньемъ
             Отталкиваю я теперь ногою?
             Я потому людей и презираю,
             Что вѣчно ихъ хваленая премудрость
             Имъ служитъ помочами, на которыхъ
             Одни другихъ таскаютъ, какъ ребятъ,--
             Что то, что было для отцовъ святыней,
             Становится посмѣшищемъ для внуковъ,
             А для дѣтей ихъ снова свято станетъ,--
             Что дьявола и Бога представляютъ
             Они себѣ во образѣ какихъ-то
             Двухъ страшныхъ и огромныхъ человѣковъ,
             Которые, столомъ имѣя міръ,
             Костями жъ -- добродѣтель и пороки,
             Играютъ межъ собой на души ихъ.
             Охъ, эти мнѣ великіе пророки!
             Охъ, эти вдохновенные творцы
             Людскихъ законовъ, вѣры, убѣжденій!
             Они свои же собственныя мысли
             Въ кумира превращали для людей,
             Его своимъ дыханьемъ наполняли
             И надували щеки, чтобъ народы
             Благоговѣйно въ прахъ предъ нимъ склонялись.
             О Моисей, о Самуилъ, Илья!
             Отъ васъ узналъ великую я тайну,
             Какъ сѣмя мысли сѣять въ борозду
             Тысячелѣтій цѣлыхъ! Но какая
             Отъ этого всего была вамъ польза?
             Вы умерли, скудельные сосуды,
             И всѣ давно ужъ обратились въ прахъ,
             Вернулись снова всѣ во мракъ, въ ничто,
             Изъ коего когда-то вы возникли;
             Вѣдь что же можетъ быть мрачнѣй утробы,
             Родившей насъ, и что еще ничтожнѣй
             Того, едва замѣтнаго, зерна,
             Которому довольно капли квитты,
             Чтобъ умереть?!

[Помолчавъ].

                                 Какъ душенъ воздухъ здѣсь!
             Изъ пропасти ползетъ сюда по скаламъ
             Удушливая сырость испареній
             И крадется къ живущему коварно,
             Неся съ собою смерть! Мнѣ стоитъ лишь
             Остаться здѣсь на камнѣ и вдыхать
             Тлетворный этотъ ядовитый воздухъ;
             На третій день лежалъ бы здѣсь я трупомъ,
             И все, все было бъ кончено тогда!
             Раввины учатъ, что самоубійство
             Есть самый тяжкій грѣхъ и утверждаютъ,
             Что за него казнитъ Іегова
             Проклятьемъ вѣчнымъ и огнемъ геенны.
             Смѣюсь я надъ глупцами съ ихъ ученьемъ,
             Я презираю вьючный скотъ людской
             Съ его привязанностью къ благамъ жизни.
             Тебѣ, Іегова, высокій Богъ,
             А также и тебѣ, верховный дьяволъ,
             Бросаю смѣлый вызовъ: размозжу
             Я голову себѣ объ эти камни
             И ринусь внизъ не закрывая глазъ!!
             Вы слышите, какъ я глумлюсь надъ вами?
             Я -- персть и прахъ! Но гдѣ же, гдѣ же вы,
             Что терпите такое поношенье?
             Да, прахъ рѣшилъ свое уничтоженье,
             И вы его не въ силахъ удержать!!

Отступаетъ нѣсколько шаговъ для разбѣга, чтобы кинуться въ пропасть. Изъ чащи на вершинѣ противоположной скалы появляется Іисусъ.

ІИСУСЪ [громко].

             Іуда!!!
   

ІУДА [невольно останавливаясь].

                       Кто здѣсь именемъ моимъ
             Десятикратный громъ въ ущельѣ поднялъ?
   

ІИСУСЪ.

             То я.
   

ІУДА.

                       Сойди! сойди! Вокругъ вершины
             Нависли облака, и ими ты
             Окутанъ, какъ одеждою туманной.
             Или ты Богъ?
   

ІИСУСЪ [подходя ближе].

                                 Теперь узналъ меня?
   

ІУДА.

             Такъ это ты? Чего же здѣсь ты ищешь?
   

ІИСУСЪ.

             Ищу тебя я.
   

ІУДА.

                                 Горе тебѣ, горе!
             Ты мысль мою исполнить помѣшалъ!
             Я бросился бы въ бездну и на части
             Себя бы тамъ о камни раздробилъ.
             О, горе тебѣ, горе, что лишилъ
             Меня ты смерти окликомъ своимъ.
   

IИСУСЪ.

             Ты умереть пока еще не долженъ.
   

ІУДА.

             Но кто же ты, что говоришь: не долженъ,
             Когда я самъ того хочу?!

[Молчаніе].

                                           О, горе!
             Ты прежде страхъ внушалъ мнѣ, а теперь
             Могу тебя я только ненавидѣть
   

ІИСУСЪ.

             Отнынѣ на землѣ любовь лишь будетъ,
             А страхъ исчезнуть долженъ навсегда.
   

ІУДА.

             Проклятіе любви! Она меня
             Отталкивала вѣчно, съ юныхъ дней.
             Еще нагимъ и слабымъ червякомъ
             Любовь меня на улицу швырнула,
             Гдѣ свиньи съѣсть могли меня, иль кони
             Копытами своими растоптать.
             Проклятіе, проклятіе любви,
             Которая родительской завется!!
             Нашелъ меня одинъ изъ сильныхъ міра
             И, тронувшись моимъ ребячьимъ пискомъ,
             Меня онъ взялъ и въ домъ къ себѣ отнесъ.
             Здѣсь положилъ къ сосцамъ своей собаки
             И подъ столомъ своимъ меня, какъ пса,
             Онъ сталъ воспитывать. Врагами мнѣ
             Такіе жъ псы голодные бывали.
             Они хватали у меня тѣ крохи,
             Что падали съ трапезы богача.
             О, къ ближнему хваленая любовь,
             Проклятье отъ меня тебѣ, проклятье!!
             Потомъ ребенка вытолкнули въ жизнь,
             И жилъ я, всѣмъ чужой и одинокій.
             Со мной сношеній избѣгали люди,
             Они меня глубоко презирали,
             Глумились надо мной, и все за то лишь,
             Что былъ я бѣденъ и немного значилъ
             Въ глазахъ толпы. Проклятіе, проклятье
             Любви высокой вашей къ человѣку!!
             Прекраснѣйшую женщину на свѣтѣ
             Поработилъ себѣ я, противъ воли
             Ея родни и всѣхъ ея домашнихъ,
             И съ нею вмѣстѣ разрѣшилъ я тайну
             Возникновенья человѣка, далъ ей
             Испробовать всѣ наслажденья міра;
             Но лишь она увидѣла тебя,
             Какъ я былъ ею брошенъ и отвергнутъ.
             Проклятіе любви коварной женской!
             Но главное тысячекратное проклятье --
             Божественной любви, что допускаетъ
             Расти и вновь плодиться здѣсь людей,
             Двуполый родъ несчастныхъ бѣдняковъ,
             Которымъ нѣтъ въ ея владѣньяхъ дома,
             Ни на землѣ, ни тамъ, на небесахъ.
             Безъ родины блуждаемъ мы вокругъ
             Игрушкою вѣтровъ и прихоти того,
             Кого отъ всей души я проклинаю!!
   

ІИСУСЪ ХРИСТОСЪ [взглядываетъ на него].

ІУДА [вспыхнувъ]

             Чего тебѣ? Зачѣмъ твои глаза
             Такъ смотрятъ на меня?

[Отворачивая лицо].

                                           Увы, какъ цѣпью,
             Сковалъ меня онъ взглядомъ. Какъ ни рвусь я,
             Не разорвать той цѣпи мнѣ.
   

ІИСУСЪ [кладетъ руку ему на голову].

                                           Іуда!
   

ІУДА [въ ужасѣ].

             А!!!
   

ІИСУСЪ.

                       Мужемъ будь, крѣпись, теперь съ тобою
             Я говорить хочу.
   

ІУДА.

                                 Молчи, молчи!
             Твой голосъ, какъ потокъ, меня объемлетъ.
             Оставь меня! Иль, Богу вопреки,
             Который ввергъ меня въ юдоль людскую,
             Я не стоялъ доселѣ, какъ утесъ,
             Дробившій волны въ пыль? Иль развѣ не былъ
             Свободенъ я, какъ левъ пустыни, бившій
             О землю такъ, что вся она стонала,--
             Пока ты не пришелъ?! О горе, горе!
             Подъ корень подрубилъ ты кедръ могучій,
             Но, падая, онъ и тебя убьетъ!
   

ІИСУСЪ.

             Зачѣмъ же медлишь ты?
   

ІУДА.

                                           О Іисусъ!
             Къ людямъ, которыхъ ты училъ, пойду я,
             Чтобы предать тебя. А люди тѣ,
             Которымъ, какъ и мнѣ, ты ненавистенъ,
             Тобою овладѣютъ, схватятъ, свяжутъ...
             Твой свѣтлый ликъ, который до земли
             Меня передъ тобой теперь склоняетъ,
             Померкнетъ, умирая, и для насъ
             Другой, какъ ты, Мессія не возстанетъ.
             Но горе, горе этому народу,
             Который умертвитъ тебя. Мой гнѣвъ
             Его навѣки съ корнемъ уничтожитъ.
   

ІИСУСЪ [протягиваетъ руку къ Іерусалиму].

             Вставай же и иди!
   

ІУДА [невольно повинуется; при выходѣ изъ долины онъ останавливается и смотритъ назадъ].

                                 Его тамъ нѣтъ.
             Въ туманѣ скрылся онъ. Но вотъ теперь
             Его я снова вижу на вершинѣ;
             Надъ нимъ сіяетъ солнца свѣтлый лучъ!
             А тамъ внизу клубятся испаренья,
             И тучи черныя къ горѣ ползутъ.
             Иди, Іуда, отомсти евреямъ
             За день, когда родился ты на свѣтъ.
             Иди! иди! Ужъ молніи, какъ стрѣлы,
             Несутся на меня, и вѣтеръ ночи
             Чрезъ нивы сжатыя летитъ со свистомъ
             Вослѣдъ за мной. Иди, иди, Іуда!!

[Спѣшитъ къ Іерусалиму].

   

ОТДѢЛЕНІЕ ПЯТОЕ.

Геѳсиманскій садъ.

----

Стражники [входятъ].

-----

             Приказъ намъ данъ, чтобъ связаннымъ доставить
             Его къ игемону.
   

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИКЪ.

                                 И также Иродъ
             Четверовластникъ выразилъ желанье
             Его увидѣть.
   

ОДИНЪ ИЗЪ СТРАЖНИКОВЪ.

                                 Чѣмъ-то только это
             Окончится, когда его мы схватимъ?
   

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИКЪ.

             Клянусь Юпитеромъ, не мудрено
             Предвидѣть и развязку. Непокорство
             Должно быть сломлено. Вѣдь называетъ
             Его народъ "царемъ надъ Іудеей".
             А что же это, какъ не бунтъ прямой?
             И потому, выходитъ, онъ -- измѣнникъ --
             И бунтовщикъ,-- не первый, не послѣдній,--
             А всѣмъ такимъ иль петля, или крестъ.
   

ДРУГОЙ СТРАЖНИКЪ.

             Тебѣ-то лучше знать, Аристодемъ,
             Вѣдь прежде-то и самъ ты былъ изъ ихнихъ,
             А нынче сталъ еще построже ихъ.
   

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИКЪ.

             Я обращенъ, и чтобы доказать,
             Что обращенъ недаромъ, самъ его
             Прибью я ко кресту. Подайте цѣпи!

[Передъ нимъ кладутъ связку цѣпей].

             Тотъ, на кого я цѣпи наложу,
             Не вырвется навѣрно, и никто
             Изъ Назарейской секты ихъ не сможетъ
             Освободить его отъ этихъ путъ,
             Пока лучъ солнца жгучій не пошлетъ
             Ему освобожденья въ высотѣ,
             А высотой я называю крестъ,
             И эта высота поспорить можетъ
             Съ князьями изъ-за первенства во власти!
             А станете жалѣть вы Іисуса
             За то, что онъ больныхъ вамъ исцѣлялъ
             И денегъ не просилъ, что съ вами хлѣбъ
             Онъ преломлялъ по дружбѣ,-- не забудьте,
             Что висѣлицъ найдется и для васъ.
   

СТРАЖНИКЪ.

             Пророкъ великій онъ и происходитъ
             Отъ Вѣчнаго.
   

ДРУГОЙ.

                                 И грѣхъ тяжелый будетъ,
             Когда надъ нимъ насилье совершатъ.
   

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИКЪ.

             Что?! Рабское отродье! Жалкій трусъ!

[Ударяетъ его].

             Да будь онъ хоть и Богъ, какъ говорите,
             Онъ высшаго изъ всѣхъ боговъ прогнѣвалъ,
             А этотъ высшій богъ зовется Понтій!
             Не только самому, коню его
             Еще сегодня всѣ вы поклонялись!
             Такъ развѣ онъ не высшій Богъ надъ всѣми?
             Нѣтъ, видно, мнѣ придется самому
             По лѣстницѣ взбираться съ осужденнымъ,
             А на другихъ надѣяться нельзя.
             Къ тому жъ я пѣсню спѣть умѣю,
             Она подходитъ къ стуку молотка.
             Не одному преступнику я ею
             Послѣдній часъ предсмертный усладилъ.
             Пока возьмите цѣпь. А тамъ глядите,
             Насколько ваши утѣшенья смогутъ
             Ему въ тотъ часъ страданья облегчить.

[Уходитъ со смѣхомъ.]

Входятъ военачальникъ въ сопровожденіи воиновъ, знатные іудеи, фарисеи и книжники.

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ.

             Занять всѣ выходы! Довольны ль вы?
             Вѣдь предъ нами нѣтъ вины на немъ.
             Онъ подать кесарю платилъ исправно,
             Какъ за себя, такъ и за всѣхъ своихъ,
   

ОДИНЪ ИЗЪ ТОЛПЫ.

             Откуда только деньги онъ беретъ?
   

ДРУГОЙ.

             Ему ихъ, говорятъ, приносятъ рыбы.
             Ученики ихъ ловятъ и во рту
             Берутъ у нихъ статиры.
   

ПЕРВЫЙ.

                                           Пустяки!
             Хотѣлось бы мнѣ знать, откуда деньги?
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ.

             Откуда бы ни шли, но запахъ денегъ
             Пріятнаго въ себѣ содержитъ мало!
             Насъ этотъ человѣкъ не оскорбилъ.
   

ФАРИСЕИ И КНИЖНИКИ.

             По нашему совѣту, Іоанна
             Казнилъ въ темницѣ Иродъ, и боимся
             Народа мы, когда въ живыхъ оставимъ
             И этого.
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ.

                       Но никакой вины
             Не знаемъ мы за нимъ.
   

ФАРИСЕИ и КНИЖНИКИ.

                                           Хулилъ онъ Бога.
             Субботу оскверняль. Въ поляхъ колосья
             Ученики его срывали въ день субботній
             И ѣли ихъ!
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ.

                                 Такъ что жъ? Я полагаю,
             Что и въ субботу каждый хочетъ ѣсть.
   

ДРУГІЕ ФАРИСЕИ.

             Держалъ себя высокомѣрно, гордо.
             Да много, много есть за нимъ грѣховъ.
   

ТРЕТЬИ.

             О насъ дурное говорилъ.
   

ЧЕТВЕРТЫЕ.

                                           Постановленій
             Не исполнялъ и за однимъ столомъ
             Ѣдалъ онъ съ грѣшниками, съ мытарями.

[Тѣснятся вокругъ военачальника,]

             Мы много бы тебѣ поразсказали,
             Что было тутъ, что было тамъ...
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ [отстраняя ихъ].

                                           Однако
             Вы, фарисеи, вѣрно вездѣсущи,
             Что знаете про всѣ его дѣла.
   

ЗНАТНЫЙ ЕВРЕЙ.

             Общественное дѣло здѣсь.
   

ДРУГОЙ [перекрикивая его].

                                           Соблазнъ!
   

ВСѢ.

             Соблазнъ! соблазнъ!
   

ВОЕНАЧАЛЬНИКЪ.

                                 Ну, будетъ! Вы добились
             Приказа, чтобы взять его подъ стражу,--
             И для того мы здѣсь
   

ФАРИСЕИ И ЕВРЕИ.

                                           Мы подтверждаемъ,
             Что требуемъ схватить его немедля.

[Всѣ уходятъ].

[Розоватое вечернее освѣщеніе. Входятъ Марія Магдалина и Марѳа].

МАГДАЛИНА.

             Садовникъ гдѣ?!
   

МАРѲА.

                                 Не замѣчаешь ты,
             Какое здѣсь обиліе цвѣтовъ,
             Какъ сладко всѣ они благоухаютъ!
             Взгляни, какъ золотисто крокъ цвѣтетъ;
             Какъ маслины въ вечерній этотъ часъ
             Голубоватой дымкою одѣты,
             А въ тѣхъ роскошныхъ розовыхъ кустахъ
             Поютъ перекликаясь соловьи.
   

МАГДАЛИНА.

             Мнѣ не до нихъ!
   

МАРѲА.

                                 А если намъ теперь,
             По-твоему, не время наслаждаться
             Красою ровъ и пѣньемъ соловьевъ,
             Пойдемъ скорѣй домой. Тогда и мнѣ
             Здѣсь въ Геѳсиманіи, по правдѣ, жутко,
             И пѣсни соловьевъ не веселятъ.
             Пойдемъ, пойдемъ! Но что же это значитъ,
             Что думаешь о немъ ты объ одномъ,
             Его лишь одного повсюду ищешь?
             Смотри, не заслужи опять упрека,
             Какъ въ тотъ послѣдній разъ, когда его
             Помазала ты миромъ драгоцѣннымъ.
             И что, скажи, подумаетъ садовникъ,
             Замѣтивши навязчивость твою?
   

МАГДАЛИНА.

             Я знаю, что садовникъ ему преданъ.
             Его святыя, дивныя слова
             Давно садовнику проникли въ сердце,
             И онъ навѣрно защититъ его.
             Сжимается душа моя тоскою,
             Пока я не найду его. Идемъ!

[Увлекаетъ Марѳу за собою].

[Входитъ Іисусъ съ учениками безъ Іуды].

ПЕТРЪ [съ горячностью].

             Вотъ, Господи, вотъ два меча нашлось!
   

ІИСУСЪ.

             Оставь мечи въ покоѣ. Если бъ думалъ
             Отъ нихъ я защищаться, неужели
             Не могъ бы попросить о томъ Отца?
             Онъ легіоны ангеловъ послалъ бы.
             Но сказано въ Писаньи: поражу
             Я пастыря, и разбѣгутся овцы.
             По истинѣ, скажу вамъ, въ эту ночь
             Вы обо мнѣ всѣ скоро соблазнитесь.
   

ПЕТРЪ.

             Хотя бъ и всѣ другіе соблазнились,
             Но я тебѣ останусь вѣренъ.
   

ІИСУСЪ.

                                           Жаль
             Горячности сердечной мнѣ твоей.
             О Петръ, не далѣе, какъ нынче ночью,
             И еще прежде пѣнья пѣтуха
             Ты отречешься отъ меня.
   

ПЕТРЪ.

                                           Когда бы
             И умереть пришлося мнѣ съ тобой,
             Не отрекусь.
   

УЧЕНИКИ.

                                 Мы за тебя, учитель,
             Готовы всѣ на смерть, и ни одинъ
             Изъ насъ не отречется.
   

ІИСУСЪ.

                                           Эта ночь
             Мнѣ тяжела. Душа моя прискорбна
             До смерти. О когда бъ возможно было,
             Чтобы меня минула эта чаша.
             Такъ бодрствуйте и бдите; неизвѣстно,
             Когда вернется дома господинъ,--
             Придетъ ли онъ къ вамъ вечеромъ, иль въ полночь,
             Или при пѣньи пѣтуха, иль утромъ.
             Смотрите же, чтобы, явившись къ вамъ,
             Онъ не засталъ васъ спящими. И то,
             Что вамъ сказалъ я, говорю и всѣмъ:
             Мужайтесь, бодрствуйте!

[Уходитъ. Ученики остаются; нѣкоторые изъ нихъ садятся].

ІИСУСЪ [возвращаясь]

                                           Не спишь ты, Симонъ?
   

ПЕТРЪ.

             Нѣтъ, Господи.
   

ІИСУСЪ.

                                 Оставьте ночи тьму
             И силѣ власть! Написано въ писаньи:
             Какъ на разбойника они съ мечами,
             Съ дрекольемъ на него пошли толпой,
             А между тѣмъ я каждый день сидѣлъ
             Межъ ними въ синагогѣ. Спишь ты, Симонъ?
   

ПЕТРЪ.

             Нѣтъ, Господи.
   

ІИСУСЪ.

                                 Ты спишь. Стоятъ и дремлютъ
             Плотская слабость въ нихъ взяла свое,
             А надо бы имъ бодрствовать, молиться.

[Уходитъ].

Магдалина и Марѳа [возвращаются].

МАГДАЛИНА.

             Напрасны наши поиски, напрасны!
             Мы не нашли его! Ученики
             Лежатъ и спятъ.

[Ломаетъ руки].

                                 Христа здѣсь нѣтъ межъ ними!
             Но гдѣ же онъ? Его мы всюду ищемъ.
             Въ гробницѣ той его легко бъ садовникъ
             Укрылъ на это время.
   

ІИСУСЪ [появляясь].

                                           Я садовникъ!
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             О если ты его увидишь, другъ,
             Скажи, чтобы спѣшилъ! Въ саду мечи,
             Мы видѣли, сверкаютъ, а изъ рощи
             Доносятся и шумъ, и голоса.
             Укрой его въ гробницѣ отъ враговъ;
             Пусть тамъ, хоть годъ, живетъ, отъ всѣхъ сокрытый,
             А мы съ сестрой беремся приносить
             И пищу и питье.
   

ІИСУСЪ [благословляетъ ее].

                                 Любила много ты
             И многое за то тебѣ простилось.

[Удаляется].

МАРІЯ МАГДАЛИНА [потрясенная опускается на колѣни].

             Кто это былъ?! Не вспыхнуло ли пламя
             На мѣстѣ, гдѣ стоялъ онъ? Самый воздухъ
             Не содрогнулся ль весь, какъ бы отъ грома?
             То голосъ былъ -- его!
   

МАРѲА.

                                           То былъ садовникъ?!
   

МАРІЯ МАГДАЛИНА.

             Его мы не узнали. Гдѣ же были
             Глаза мои? Сокрыла ли его
             Ночная мгла, иль заслонилъ мой страхъ,
             Ужасныя рисующій картины?
             Горячій потъ струится по ланитамъ,
             Волнуется, кипя, по жиламъ кровь...
             Бѣги за нимъ, моли и заклинай!
             Скажи, что мы, мы -- вѣрныя ему...
             Сама я не могу,-- дрожу отъ страха,
             Отъ слабости не въ силахъ я бѣжать.
   

МАРѲА.

             Я побѣгу къ нему. И то ужъ польза,
             Когда его предупрежу я.

[Убѣгаетъ въ сторону, куда скрылся Іисусъ].

МАГДАЛИНА [съ трудомъ поднявшись съ колѣнъ, указываетъ на учениковъ].

                                           Спятъ!
             И могутъ спать они! Но и сама,
             Увы, слабѣю я!

[Шатаясь приближается къ ученикамъ].

                                 Лежатъ мечи.
             Ихъ только два,-- и все-таки довольно!
             Одинъ изъ нихъ не взять ли въ руку мнѣ?

[Беретъ мечъ].

             Я разбужу народъ! Я дочь народа,
             И грудь моя отвагою горитъ.
             Вокругъ него, какъ вкругъ царя Сіона,
             Мы соберемся дружною толпой,
             Прогонимъ смѣло римскія когорты
             И свергнемъ иго рабства своего.
             Мессія онъ -- посланникъ свѣтлый Божій!
             Мессія онъ и любимъ мы его!
             Я разбужу учениковъ, я бодрость
             Вдохну опять въ ихъ робкія сердца.
             Вставайте, други! Искушеніе близко!
             Взгляните, ужъ они идутъ! Идутъ!
             Торопятся сюда на злое дѣло!

[Въ глубинѣ сада показываются Іуда съ воинами, священники, іудеи, фарисеи, книжники и стражники съ факелами, свѣтильниками и дрекольемъ].

ІУДА.

             Заглохни, звукъ, погасни, свѣтъ творенья,
             Пади, природа, въ прежнее ничто,
             Погибни, міръ, и навсегда изгладь
             И память о своемъ возникновеньи.
   

МАРѲА [вбѣгаетъ, внѣ себя].

             Я видѣла его въ борьбѣ жестокой,
             Съ лица катился потъ, и плакалъ онъ
             Горячими, кровавыми слезами.
             Два мужа свѣтлые стояли подлѣ,
             И ангелъ утѣшалъ его. Какое
             Ужасное видѣнье это было!
             Всего отсюда на верженье камня.
   

ПЕТРЪ.

             Пусть женщина меня не посрамитъ!

[Вырываетъ мечъ у Магдалины; Іаковъ также вооружается мечомъ. Появляется Іисусъ и направляется къ толпѣ вооруженныхъ.]

ІУДА.

             Сладчайшій изъ ядовъ, причина зла,
             Смертельнѣйшая сила тайныхъ силъ,
             Пришло и для расплаты время,-
             Умри навѣки на его устахъ.

[Идетъ къ Іисусу и цѣлуетъ его].

             Привѣтъ мой, равви!
   

ІИСУСЪ.

                                           Поцѣлуй любви
             Избралъ ты знакомъ для преданья друга?
             О жалкій врагъ! За кѣмъ сюда пришли вы?
   

ВСѢ.

             За Іисусомъ, что изъ Назарета;
             Его въ саду мы ищемъ.
   

ІИСУСЪ [выступая навстрѣчу толпѣ].

                                           Это я!

[Толпа отступаетъ, нѣкоторые падаютъ на землю].

             Я -- Іисусъ! Зачѣмъ вы отступили?

[Слуги приходятъ въ себя; впереди ихъ рабъ Малхъ съ обнаженнымъ мечомъ].

   

ПЕТРЪ.

             Ты, Малхъ, изъ первыхъ долженъ умереть!

[Онъ и Іаковъ ударяютъ на вооруженныхъ. Схватка. Женщины убѣгаютъ, моля жестами о помощи].

ІИСУСЪ.

             Ужели откажусь я выпить чашу,
             Которую отецъ мнѣ посылаетъ?
             Оставь оружье, Петръ, и успокойся!
   

ПЕТРЪ.

             Но, Господи, ужъ я сразилъ его!

[Указываетъ на упавшаго на землю Малхв. который молитъ съ крикомъ: "Спаситель, исцѣли меня! Помилуй!"]

ІИСУСЪ [ученикамъ въ то время, какъ его связываютъ].

             Не унывайте! Міръ я побѣдилъ.

[Военачальнику].

             Оставьте ихъ итти.

[Военачальникъ знакомъ выражаетъ согласіе].

ІОАННЪ [съ плачемъ бросается на грудь Іисуса].

                                 Учитель! Нѣтъ,
             Тебя я не покину!
   

ІИСУСЪ.

                                 На меня
             Ты положись. Надѣйся, вѣрь, люби
             И страхъ откинь.
   

ПЕТРЪ И ДРУГІЕ УЧЕНИКИ.

                                 Надѣялись мы всѣ,
             Что ты спасешь Израиля отъ плѣна.
             Теперь они убить тебя хотятъ,
             А ты молчишь.
   

ІИСУСЪ.

                                 И вы покойны будьте!
             Кто разрѣшитъ великую загадку,
             Какъ не Господь одинъ, властитель мира?
             Я въ васъ, а вы во мнѣ! И потому
             Не надо плакать вамъ. Я возвращусь!
             Какъ молнія сверкаетъ отъ востока,
             Такъ будетъ и пришествіе мое.
             Теперь иду, вамъ приготовить мѣсто
             Въ дому Отца, а послѣ возвращусь
             И васъ къ себѣ возьму, чтобъ тамъ, гдѣ я,
             И вы со мною были, какъ сказалъ вамъ:
             Гдѣ буду я, тамъ будете и вы,
             И станете двѣнадцатью судьями
             Двѣнадцати Израиля колѣнъ.
   

УЧЕНИКИ [между собою].

             Двѣнадцатью? Двѣнадцатью?! Неужли
             Искаріота принялъ ты въ число?
   

ІИСУСЪ [указывая на Іуду, который стоитъ скорчась, въ сторонѣ].

             Когда въ себя придетъ, и покаяньемъ
             Омоетъ грѣхъ, и онъ лишенъ не будетъ
             Всей славы той, которую ему
             Предуготовалъ я.

[Удаляется, связанный слугами].

ІУДА [съ судорожнымъ смѣхомъ].

                                 Ха-ха! Ха-ха!

-----

Въ тотъ же часъ.

-----

Іисусъ передъ совѣтомъ книжниковъ въ залѣ Газифъ 1).

   1) Одна половина этого зала была священна, другая, гдѣ ставили обвиняемыхъ, но считалась священною. Отсюда исходили законы для Израиля. На постановленія этого суда для приговореннаго уже но было апелляціи.

-----

КАІАФА.

             Ты обвиненъ въ кощунствѣ, такъ какъ ты
             Моленье совершалъ не въ храмѣ Божьемъ --
             Да будетъ славенъ Онъ!-- а межъ нечистыхъ
             И въ полѣ, посреди звѣрей.
   

ІИСУСЪ.

                                           По правдѣ,
             Первосвященникъ, я скажу тебѣ:
             Тотъ храмъ, гдѣ я молился,-- Божій храмъ.
   

РАВВИНЪ.

             Я, равви Аши, Левіемъ рожденный,
             Свидѣтелемъ встаю противъ тебя.
             Я видывалъ не разъ, какъ ты молился
             За синогогою въ любое время
             И, отвернувши въ сторону лицо,
             Подобно беззаконникамъ, о коихъ
             Упоминаетъ мудрый равви Хуна,
             Какъ сказано въ Писаніи: "окрестъ
             Блуждаютъ беззаконники".
   

КНИЖНИКЪ.

                                           Вина
             Достойна смерти. Мы объ этомъ
             Находимъ случай у Абайе равви.
             Онъ говоритъ: "Однажды человѣкъ
             Молиться началъ сзади синагоги
             И отвернувшись отъ нея лицомъ.
             Помимо проходилъ Эліахунъ.
             Увидѣвъ это, онъ извлекъ свой мечъ
             И умертвилъ мечомъ онъ человѣка".
   

ІИСУСЪ.

             О горе вамъ! Годами вы сидите
             Въ дому Отца и внѣшность блюдъ и чашъ
             Вы очищаете, не замѣчая,
             Какой нечистоты они полны!
             Послушайте, что я сказать хочу вамъ.
             Вы на талмудъ свою кладете руку
             И думаете Богу угодить,
             Когда постановленія людскія
             Вы въ точности начнете соблюдать.
             Возьму и я теперь одно въ немъ мѣсто
             И васъ спрошу, а вы отвѣтьте мнѣ.
             Когда Давидъ царемъ былъ въ Іудеѣ,
             Напала на него однажды скорбь,
             Что сосчитать не можетъ онъ часовъ
             Межъ первою зарею и второю,
             Чему причиною былъ крѣпкій сонъ,
             Въ часъ полночи его одолѣвавшій.
             И ночью Богъ во снѣ ему явился
             И повелѣлъ на слѣдующій день
             Повѣсить арфу въ головахъ постели.
             Давидъ исполнилъ это повелѣнье,
             На каждой же изъ стѣнъ опочивальни,
             Другъ противъ друга, сдѣлалъ онъ отверстья.
             Когда настала ночь и часъ пришелъ,
             Въ который кони ноздри раздуваютъ
             И, сдѣлавъ ими вздоховъ шестьдесятъ,
             Встаютъ отъ сна,-- въ тотъ часъ повѣялъ вѣтеръ
             Отъ сѣвера къ востоку, и, проникнувъ
             Въ отверстія, онъ такъ подулъ на арфу,
             Что струны зазвенѣли и Давидъ
             Отъ сна воспрянулъ въ самый часъ полночный,
             И въ первый разъ нашелъ онъ для часовъ
             И правильную мѣру и дѣленье.
             И Бога возблагодарилъ Давидъ
             И прожилъ жизнь, Писанье изучая,
             Свои владѣнья объѣзжая часто
             И судъ творя народу своему.
             Теперь посмотримъ душу человѣка:
             Подобна и она Давида арфѣ.
             Дыханіе Предвѣчнаго надъ ней
             Проносится, и коль охватитъ струны,
             Онѣ въ восторгѣ пѣть должны Творца.
             И человѣкъ, гдѣ бъ онъ ни находился,
             Спѣшитъ къ землѣ склониться въ умиленьи,
             Среди ли храма, въ полѣ ль, повернувшись
             На полночь ли, къ востоку ль,-- безразлично:
             Вездѣ къ нему благоволитъ Господь,
             Вездѣ его молитвѣ Онъ внимаетъ.
             Какъ вѣтерокъ въ свое явился время,
             Чтобъ звуками Давида разбудить,
             Такъ и Господь ужъ вѣрно время знаетъ,
             Когда Ему коснуться струнъ души.
             Иль отрицать хотите вы, раввины,
             Что часъ, когда Господь насъ призываетъ,
             Есть истинное время для молитвы?

[Они не рѣшаются дать отвѣтъ и молчатъ].

НИКОДИМЪ [плача приближается къ Іисусу].

             О свѣтлый мужъ, исполненный величья,
             И ты стоять здѣсь долженъ, какъ преступникъ,
             На мѣстѣ, предназначенномъ злодѣямъ!
             Они молчатъ, передъ тобой -- и все жъ,
             И все жъ? Ахъ, лучше бъ здѣсь хотѣлъ я видѣть
             Ликъ божества, окаменѣвшій въ гнѣвѣ,
             Чѣмъ ихъ подвижныя, живыя лица,--
             Въ чертахъ ихъ смерть написана твоя!
   

ІИСУСЪ [подаетъ ему руку].

             Ужъ если плакать, Никодимъ, плачь лучше
             Объ Іерусалимѣ, о себѣ,
             О томъ, что ты родился Іудеемъ.
             Настанетъ скоро ваше горе. Плачь.
   

КАІАФА [гнѣвно своимъ].

             Смотрите, Никодимъ, ужъ за него,
             А тамъ и остальные. Нѣтъ, ужъ лучше
             Пусть этотъ человѣкъ одинъ умретъ,
             Чѣмъ весь народъ изъ-за него погибнетъ.

[Совѣтуются].

НИКОДИМЪ.

             О Господи, когда бы захотѣлъ ты,
             Ты не стоялъ бы здѣсь. Вѣдь весь народъ
             Былъ за тебя. Ты могъ бы быть царемъ.
   

ІИСУСЪ.

             Не въ этомъ мірѣ царствіе мое.
             Я царь,-- ты не ошибся,-- и рожденъ,
             Чтобъ истину свидѣтельствовать людямъ.
   

КАІАФА.

             Верховный судъ Израиля, внемли!
             Всѣ мною здѣсь испробованы средства,
             Чтобъ обратить его, но въ немъ упорство
             Еще сильнѣй и непреоборимѣй,
             Чѣмъ солнца свѣтъ. Законы наши всѣ
             Нарушилъ онъ, его жъ происхожденье
             Ни для кого не составляетъ тайны.
             Но все жъ по заповѣди, данной Богомъ,--
             Да будетъ славенъ Онъ!-- оберегая
             Простой народъ, который ему вѣритъ,--
             Еще разъ я спрошу его при всѣхъ.
             [Торжественно, обращаясь къ Іисусу.
             Тебя я заклинаю Богомъ вышнимъ!
             Свободенъ ты. Отвѣть же намъ свободно,
             Воистину ли ты провозвѣщенный
             И всѣми ожидаемый Мессія?
   

ІИСУСЪ.

             О лицемѣръ! Какая же свобода
             Въ оковахъ и цѣпяхъ? Да и къ чему?
             Когда на твой вопросъ отвѣчу:-- да,
             То, все равно, ты мнѣ вѣдь не повѣришь;
             Когда жъ спрошу я: отчего не вѣришь?
             Отвѣта на вопросъ ты мнѣ не дашь.
             Услышать истину ты не желаешь
             И хочешь только обвинить меня.
             О, горе человѣку, надъ которымъ
             Такой творится судъ. Его погибель
             Заранѣе уже предрѣшена. Кончайте!
   

КАІАФА.

             Тебя живымъ я Богомъ заклинаю,
             Отвѣть предъ нами: истинно ль Христосъ
             И Божій Сынъ ты?!
   

ІИСУСЪ.

                                           Да.
   

КАІАФА [разрываетъ мантію и закрываетъ голову.

                                           О богохульство!
   

СУДЬИ [выступая].

             Изъ устъ его услышали мы слово,
             Которое одно достойно казни.
             Повиненъ смерти онъ.
   

ВСѢ.

                                           Повиненъ смерти.

[Покрываютъ головы].
[Никодимъ и немногіе другіе отворачиваются отъ судей и подходятъ къ Іисусу. Іоаннъ проталкивается сквозь стражу и народъ къ своему учителю].

   

НИКОДИМЪ.

             О равви! На устахъ твоихъ улыбка?
   

ІИСУСЪ.

             Зерно сначала умереть должно,
             Чтобъ принести плоды. Моя кончина
             Въ васъ вѣру укрѣпитъ

[По знаку первосвященника слуги окружаютъ Іисуса].

ІИСУСЪ.

                                           Насилья власть
             Ужъ начинаетъ дѣлать свое дѣло.
             Не много мнѣ осталось говорить,
             Но еще разъ опять вамъ повторяю
             Я заповѣдь мою: живите дружно
             Въ единодушьи и въ любви другъ къ другу.
             Вѣдь гдѣ жъ еще любовь съ единодушьемъ
             Найдете, кромѣ какъ межъ васъ самихъ?

Іоаннъ рыдая падаетъ предъ нимъ и цѣлуетъ его руки.

ІИСУСЪ.

             Не плачь такъ горько о разлукѣ нашей.
             Я только первый въ длинномъ рядѣ тѣхъ,
             Которые послѣдуютъ за мною,
             И много ихъ въ вѣнцахъ своихъ терновыхъ
             Пройдетъ за мной по этому пути,
             Пока страданьемъ міръ освободится.
   

ІОАННЪ.

             Останься, Господи, останься съ нами!
   

ІИСУСЪ [поднимая его].

             Вѣдь я всегда при васъ. На мнѣ познайте,
             Какой свободы можетъ человѣкъ
             Въ душѣ своей достигнуть и къ какому
             Высокому служенію онъ призванъ.
             Я посланъ въ міръ, чтобъ возвѣстить объ этомъ.

[Никодиму и Іоанну].

             Прочувствовали ль вы мои с лова?
   

ІОАННЪ.

             Я не забуду ихъ и послѣ смерти!
   

ІИСУСЪ [воинамъ].

             Ведите же меня, куда вамъ должно.

[Воины уводятъ его].

НИКОДИМЪ.

             О Боже, Боже,-- что за человѣкъ!

[Стоитъ потрясенный, прислонясь къ столбу. На дворѣ поетъ пѣтухъ].

-----

Скалистая мѣстность вблизи Голгоѳы.

----

ІУДА [поднимается изъ ущелья].

             Покоя нѣтъ! Мнѣ не найти покоя
             Ни здѣсь, ни тутъ, ни тамъ!-- Нигдѣ, нигдѣ!
             Я точно звѣрь, травимый на охотѣ,--
             Чуть лишь заслышу крикъ, я встрепенусь
             И далѣе бѣгу, все дальше, дальше.
             Вчера меня невидимое что-то
             Схватило за спину и повлекло
             Назадъ полями къ Іерусалиму,
             Пока не сталъ я предъ его темницей.
             Здѣсь притаился въ дальнемъ я углу
             И заглянулъ къ нему черезъ рѣшетку,
             О скалы, вы, не знающія боли,
             И даже ненависть такая, какъ моя
             Невольно поблѣднѣла передъ мукой,
             Какую тамъ -страдальцу причиняли.
             Я сталъ къ нему спиной, глаза зажмурилъ,
             И все жъ его я видѣлъ предъ собой.
             Онъ связанный стоялъ и въ то же время
             Какъ будто бы царилъ надъ всей свободой
             Земли и неба; ясный взоръ его
             Какъ мечъ, огнемъ палящій, херувима
             Сверкнулъ во тьмѣ и мнѣ вонзился въ грудь.
             И тутъ, земная персть, я только понялъ,
             Какъ близки мы съ тобой! Лицо свое
             Окуталъ я плащомъ, какъ будто этимъ
             Укрыться могъ отъ самого себя.
             "Онъ завтра будетъ распятъ", говорили
             Мучители. Я бросился бѣжать
             Межъ стѣнъ, черезъ поля, черезъ предмѣстья.
             А ликъ его горитъ во мнѣ, какъ пламя,
             И жжетъ, и опаляетъ онъ Іуду.
             Взреви, Левіаѳанъ изъ глубины!
             Свои оковы, бури, разорвите!
             Дрожи, волнуйся и трясись, земля,
             Чтобъ я средь силъ бушующихъ природы
             Могъ снова отыскать частицу жизни,
             Которую онъ взглядомъ растопилъ!
             О если бы не эта тишина!
             О если бы стада кругомъ ревѣли,
             Бѣсились кони, топали о землю
             Иль вспыхнулъ бы кругомъ пожаръ, который
             Весь міръ испепелилъ бы, чтобы мнѣ
             Найти въ себѣ опять покой желанный!
             А эта тишина терзаетъ болью,
             Она взрываетъ грудь, какъ ураганъ
             Въ меня впускаетъ когти, какъ чума,
             Преслѣдуетъ меня, какъ ангелъ смерти
             Своимъ разящимъ, поднятымъ копьемъ!
             Какъ холодно смѣешься ты, природа!
             Съ насмѣшкою глядишь на мой позоръ,
             Но отъ тебя я убѣгу далеко,
             Хотя бъ до тѣхъ невѣдомыхъ предѣловъ,
             Гдѣ утромъ занимается заря!
             Какъ крылья ворона, мои одежды
             По вѣтру, раздѣлившись, поднялись.
             Куда жъ меня теперь вы понесете?
             Подъ облака иль въ пропасть мрачной бездны?
             Куда? Куда?

[Схватываетъ края одежды, раскинувъ руки наподобіе крыльевъ, и скрывается гонимый вѣтромъ].

                                 Куда жъ? Куда, скажите?

[На томъ же мѣстѣ сходятся три человѣка].

ОДИНЪ.

             Откуда вы?
   

ДРУГІЕ.

                       Спускаемся съ Голгоѳы,
   

ОДИНЪ.

             А я еще туда.
   

ДРУГІЕ.

                                 Смотрѣли мы,
             Какъ ко кресту его тамъ прибивали,
             И плакали невольно.
   

ІУДА [возвращаясь].

                                 Умеръ онъ?!
   

ВСѢ ТРОЕ [сторонятся]

             Кто этотъ человѣкъ?
   

ІУДА.

                                 Кричите громче!
             Пробейте скалы этимъ словомъ страшнымъ,
             Заставьте треснуть ихъ. Скажите только,
             Что умеръ онъ!

[Они молчатъ].

                                 Но нѣтъ! Еще не могъ,
             Не могъ онъ умереть, я это вижу
             По вашимъ лицамъ,-- свѣтъ еще на нихъ!
             А если бъ это уже совершилось,
             Они бъ у васъ ночною тьмой покрылись
             И смерть сковала бъ ихъ рукой костлявой,
             Отбросило бъ тупыя стрѣлы солнце,--
             А мнѣ, мнѣ было бъ хорошо!
   

ОДИНЪ ИЗЪ ЛЮДЕЙ.

                                           Признаться,
             Когда бы тотъ, который распятъ ими,
             Пророкомъ былъ, какъ люди говорятъ,
             Иль сыномъ Божіимъ, то неужели
             Не въ силахъ былъ бы онъ спасти себя
             Отъ муки на крестѣ и смерти?
   

ІУДА [хватаетъ его].

                                                     Жидъ!
             Будь проклятъ всякъ, кто думаетъ, какъ ты.
             Весь Іерусалимъ, что надо мною
             Теперь смѣется, издѣваясь,-- весь онъ,
             Съ своими золочеными верхами,
             Падетъ во прахъ за то, что въ ослѣпленьи
             Съ тобой одни онъ мысли раздѣляетъ.

[Трясетъ его].

             О если бъ былъ ты всею Іудеей!
             Схватилъ бы я тебя и съ крутизны
             Швырнулъ бы внизъ, чтобъ сердце ты о камни
             Разбилъ себѣ, и знай, что для тебя
             Такъ лучше было бы -- погибнуть сразу,
             Чѣмъ вѣчное проклятіе носить!!
   

ВСѢ ТРОЕ.

             О горе намъ,-- онъ, вѣрно, бѣсноватый!

[Мгновенно настаетъ глубокая тьма. Воетъ буря. Обломки скалъ проносятся въ воздухѣ. Девятый часъ].

             Что съ нами? Иль колеблется скала?
             Не движется ль земля? О скорби день!
   

ІУДА.

             День радости, скажите! Кто посмѣлъ
             Ножомъ ударить небо прямо въ сердце?
             Я, я пронзилъ его! И солнце никнетъ,
             Подобное огромной каплѣ крови,
             И гаснетъ помертвѣвшая земля!
   

ВСѢ ТРОЕ [убѣгая].

             О горе намъ! День судный наступаетъ!
             Послѣдній часъ! Послѣдній часъ пришелъ!
   

ІУДА.

             Теперь, когда готовъ весь міръ распасться,
             Мнѣ снова хорошо! О протяни жъ
             Мнѣ, дерево, свой сукъ изъ состраданья;
             Я не хочу случайно быть раздавленъ
             Осколками земной планеты нашей.
             Хочу разстаться съ жизнью я, какъ богъ,
             Свободный даже и въ послѣднемъ вздохѣ!

[Дерево раскачивается изъ стороны въ сторону].

             Какъ жалкій прутъ, ты гнешься, гордый стволъ,
             Невидимыми силами влекомый
             За волосы зеленые. Бери
             Съ меня примѣръ, будь стоекъ, будь силенъ!

[Начинается землетрясеніе].

             А! Рвутся ужъ внизу долинъ закрѣпы,
             И горы движутся одна къ другой.
             Голгоѳа показалась, и на ней
             Мнѣ виденъ онъ, прибитый ко кресту,
             На головѣ его вѣнецъ терновый
             И сердце прободенное открыто
             Предъ пораженными глазами міра!
             Я вижу это все и не дрожу.
             Мнѣ это зрѣлище -- благодѣянье,
             И исцѣленье мнѣ оно даетъ.
             Ты для меня былъ дивнымъ содержаньемъ,
             Но, какъ вино, ты вылитъ весь теперь
             И опьянилъ вселенную собою!
             Пустымъ сосудомъ сталъ я безъ тебя.
             Куда онъ годенъ? Для кого онъ нуженъ?
             Я уничтожу жалкій тотъ сосудъ!

[Вѣшается на своемъ поясѣ].
[Налетаетъ буря, срываетъ его, вырываетъ съ корнемъ дерево и разбиваетъ скалу. Глубокая тьма. Виденъ Распятый].

МОЛИТВА МАРІИ У КРЕСТА.

             О Господи, стояла у креста я,
             Теперь простерта ницъ передъ Тобой:
             Спаси людей отъ тяжкаго страданья,
             Пошли имъ свѣтъ, разсѣй ночную мглу!

-----

Хижина Лазаря.

-----

Марія Магдалина. Марѳа. Іохеба. Лазарь. Два незнакомца. Іуда безъ признаковъ жизни лежитъ на ложѣ Магдалины.

-----

НЕЗНАКОМЕЦЪ.

             Хотите знать, какъ мы его нашли?
             Вамъ, женщинамъ, пожалуй, стало бъ жутко,
             Когда бы все, какъ было, разсказать!
             Изъ Іерусалима вышли съ братомъ
             Еще до свѣта мы. Пройти хотѣлось
             Намъ прежде въ Эфраимъ, а тамъ въ Дамаскъ.
             Вѣдь мы торговцы оба, а торгуемъ
             Съ нимъ аравійской розовой водой
             И время все проводимъ мы въ дорогѣ.
             По зорькѣ предъ Великою субботой
             Пошли мы въ путь, чтобъ къ вечеру дойти
             До Эфраима намъ и ѣсть тамъ агнца,
             А оставаться въ Іерусалимѣ
             На праздникъ было намъ обоимъ страшно.
             Вѣдь наканунѣ тамъ несправедливость
             Великая должна была свершиться:
             Сбирались кровь пролить они того,
             Кто былъ всего Израиля надеждой.
             Глубоко насъ все это огорчало,
             Но оба мы вѣдь маленькіе люди;
             Хоть чувствуемъ, а говорить не станемъ.
             Такъ, молча, и собрались мы въ дорогу.
             Мой братъ сходилъ верблюдовъ нагрузить,
             Я заперъ двери, опоясалъ сумку
             Съ динаріями свѣтлыми и вмѣстѣ
             Пошли мы съ нимъ къ Дамаскимъ воротамъ,
             Гдѣ ждали верблюды со слугами.
             Вдали за нами раздавались крики,
             Мы слышали проклятья, богохульство,
             Мы видѣли шумящую толпу,
             Но не оглядываясь шли все дальше
             Своимъ путемъ. А день былъ очень жаркій,
             Какъ точно раскаленными иглами,
             Лучами солнце жгло все наше тѣло,--
             Верблюды даже отъ жары томились,
             И мы, до трехъ добравшись пирамидъ,
             Стоящихъ предъ гробницами царей,
             Тамъ, гдѣ глубоко, въ вѣчномъ полумракѣ,
             Течетъ ручей Силоа, гдѣ согласно
             Преданью древнему и страшный судъ
             Произойти надъ міромъ долженъ, тамъ
             Мы поневолѣ сдѣлали привалъ.
             Знакома, вѣроятно, вамъ пещера,
             Въ которой сиживалъ Іеремія
             И плакалъ о погибели Салима?
             Укрылись въ ней мы отъ жары несносной,
             А предъ пещерою въ тѣни на отдыхъ
             Легли верблюды подъ присмотромъ слугъ.
             Когда вы знаете пещеру эту,
             То вамъ, навѣрное, извѣстно также,
             Что Адонаи, всевышній нашъ Господь,
             Для своего ужъ дряхлаго раба
             Велѣлъ холоднымъ камнямъ той пещеры
             Покрыться теплымъ мохомъ, и что тамъ
             На каждомъ стебелькѣ еще висятъ,
             Какъ свѣтлая роса, пророка слезы,
             Которыя онъ выплакалъ тогда.
             На камень гдѣ когда-то онъ сидѣлъ,
             Присѣлъ и я, а братъ у ногъ моихъ
             На землю легъ, обнявъ меня рукою.
             И жутко стало тамъ обоимъ намъ.
             Въ стѣнахъ кругомъ, въ холодномъ, мертвомъ камнѣ
             Намъ непрерывно слышались удары
             Незримыхъ водъ, какъ бы біенье сердца,
             Которое устало жить и хочетъ
             Разбить грудной костякъ своей темницы.
             И оба мы заплакали невольно.
             О чемъ мы съ братомъ плакали тогда,
             Я не берусь вамъ точно объяснить,
             Но только не могли мы съ нимъ не плакать.
             Вдругъ почва вся подъ нашими ногами
             Зашевелилась; скалы задрожали;
             Мы ринулись на воздухъ изъ пещеры.
             Тамъ,-- помните?-- напротивъ есть скала,
             Похожая на обликъ человѣка,
             Задумчиво смотрящій въ небеса.
             Хотѣли тамъ спастись мы, такъ какъ бурно
             Земля кругомъ зелеными волнами,
             Какъ глубина морская, колебалась.
             Но ужасъ намъ оковываетъ ноги:
             Скалистая глаза стоитъ живая,
             Бровь движется у ней, глаза сверкаютъ!
             И медленно склоняется лицо.
             Отъ облаковъ къ землѣ, все ниже, ниже.
             А мы все это видимъ и стоимъ,--
             Бѣжать намъ некуда. И вотъ внезапно
             Какъ будто мечъ ту гордую главу
             Отъ туловища разомъ отсѣкаетъ,
             Она летитъ съ ужаснымъ громомъ въ пропасть,
             И пыль, поднявшись облакомъ высокимъ,
             Скрываетъ душу леденящій видъ.
             И ницъ мы оба падаемъ на землю,
             Пытаемся молиться, но отъ страха
             Не въ силахъ мы ни слова произнесть.
             Густая тьма охватываетъ землю,
             Надъ нами бурный вихрь несется съ ревомъ,
             Отъ ужаса не смѣемъ мы дышать.
             Когда же, много времени спустя,
             Открыть глаза мы наконецъ рѣшились,
             Надъ всей природой, окружавшей насъ,
             Лежала тишина изнеможенья.
             Отъ нашихъ слугъ и отъ верблюдовъ нашихъ
             Не видно было даже и слѣда.
             Тамъ, гдѣ подъ пальмами они лежали,
             Теперь зіяла бездна. Намъ самимъ
             Не меньшая опасность угрожала:
             Подъ глыбой, на которой мы ютились,
             Уже съ горы шумя бѣжалъ потокъ
             И подмывалъ ее. А подлѣ насъ
             Деревья, бурей вырванныя съ корнемъ,
             Безпомощно протягивали руки
             Въ пустую высь. Обломки скалъ громадныхъ,
             Какъ головы, отрубленныя въ битвѣ,
             Катились внизъ, и точно волоса,
             Раскинувшись отъ пыла боевого,
             Растенья блѣдно сѣрыя космами
             Еще трепались вкругъ ихъ черныхъ лицъ.
             То, что мы видѣли, ужасно было,
             Но предстоялъ намъ видъ еще ужаснѣй!
             Царей гробницы вскрыты были всѣ
             И въ нихъ, между вѣнцовъ скривленныхъ, ржавыхъ
             И скипетровъ полуистлѣвшихъ, кости,
             Лишенныя своихъ одеждъ висонныхъ,
             Лежали, ужасая наготою.
             А средь костей, которыя когда-то
             Руками и ногами назывались,
             Въ ужасныхъ судорогахъ билось, корчась,
             Живое существо, изъ плоти съ кровью,--
             Такой же человѣкъ, какъ сами мы!
             Его мертвецъ костлявый придавилъ
             И черепомъ разъѣденнымъ своимъ
             Ему уперся въ самое лицо.
             Тотъ человѣкъ и былъ вотъ этотъ самый,
             Котораго сюда мы принесли.
             Его мы высвободили изъ страшныхъ
             Объятій костяку. Открылъ глаза онъ,
             Взглянулъ безсмысленно на насъ, и снова
             Закрылъ онъ ихъ. Но намъ не показалось,
             Чтобъ умеръ онъ. Въ груди его еще,
             Едва замѣтно, чуялось дыханье.
             И вотъ, чтобъ въ немъ спасти остатокъ жизни,
             Его и принесли мы.

[Кладетъ руку на грудь Іуды]

                                 Но теперь
             Затихло все. Недвижна грудь его.
   

МАГДАЛИНА.

             Затихло все. Предъ нами только трупъ.
   

ЛАЗАРЬ.

             Накинь мой плащъ на тѣло, Магдалина,
             А Марѳа разведи скорѣй огонь.
             Я домъ поджечь хочу, чтобъ онъ могилу
             Нашелъ себѣ въ огнѣ; а мы всѣ вмѣстѣ
             Пойдемъ отсюда прочь!
   

НЕЗНАКОМЕЦЪ.

                                           Пойдемъ и мы.

[Указываетъ на Марѳу].

             Отдай-ка эту смуглую дѣвицу
             Мнѣ въ жены и пойдемте вмѣстѣ съ нами.
   

ЛАЗАРЬ [отдаетъ ему Марѳу].

             Да снизойдетъ на васъ благословенье!
   

НЕЗНАКОМЕЦЪ.

             Приму крещенье я; и братъ мой также,
             Тогда оно пребудетъ съ нами вѣчно.
   

МАРѲА.

             А какъ же ты, сестрица Магдалина?
   

МАГДАЛИНА.

             Въ пустыню удалюсь я
   

МАРѲА.

                                           Какъ? Одна?
             Одна, и безъ защиты?!
   

МАГДАЛИНА.

                                           Посмотри
             На водяную лилію! Она
             Качается въ челнѣ своемъ зеленомъ
             Надъ водной быстриною, не заботясь,
             Что эта быстрина, разбушевавшись,
             Ее всецѣло можетъ поглотить.
             И самъ потокъ довѣріе такое
             Въ цвѣточкѣ беззащитномъ уважаетъ,
             И съ лаской кроткой бурная стихія
             Охватываетъ слабыя коренья
             И бережно цвѣтокъ она качаетъ
             И пѣсни колыбельныя журчитъ.
             А я освящена Творца рукою
             И неужели меньше я ея?
   

МАРѲА.

             Сестра, сестра, не покидай насъ!
   

МАГДАЛИНА.

                                                     Марѳа,
             Оставь меня. Ничьи слова другія
             Здѣсь больше раздаваться не должны,
             Гдѣ скоплено сокровище такое
             Его рѣчей. Вся жизнь моя отнынѣ
             Молитвой благодарственною будетъ!
             Какъ чистый звукъ, изъятый изъ напѣва
             Разстроеннаго -- жизни человѣка.
   

ЛАЗАРЬ [преклоняется предъ нею].

             Сестра, благослови насъ -- и иди.

[Зажигаетъ хижину].
Марія Магдалина выходитъ; остальные слѣдуютъ за нею.

ЛАЗАРЬ [Іохебѣ, въ то время, какъ хижина охвачена огнемъ.]

             Покрой лицо отъ пламени, старуха,
             Посыпли перстью голову, какъ я,
             И плачь со мною о народѣ нашемъ.
   

МАРѲА.

             Взгляните,-- Магдалина разстается!
             Взошла на высоту, остановилась
             И намъ рукой привѣтъ прощальный шлетъ.
             Одежда желтоватая ея
             Сверкаетъ издали, какъ золотая,
             А ликъ подобенъ лику серафима;
             Глаза какъ два сіяющихъ топаза
             И пряди дивныя волосъ горятъ
             Въ лучахъ зари вечерней, какъ огонь,
             Который грѣетъ лишь, не сожигая.
             Теперь съ привѣтомъ руку поднимаетъ
             Она къ небесной вышинѣ, какъ будто
             Туда желаетъ путь направить свой.
             Взгляните же, взгляните! Не сидите
             Недвижно такъ, подобно, изваяньямъ
             Изъ камня сѣраго, иль чугуна,
             Обросшимъ мохомъ и покрытымъ пылью.
             Взгляните, какъ, на посохъ опираясь,
             Она отъ насъ уходитъ, дальше, дальше...
             Ахъ, гдѣ же наша, наша-то отчизна?

[Незнакомецъ подходитъ и привлекаетъ ее къ себѣ].

"Историческій Вѣстникъ", т. 115, 1909

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов