Книговод

Русские журналы 1769-1771 годов

Афанасьев Александр Николаевич


   

РУССКІЕ ЖУРНАЛЫ 1769 -- 1774 ГОДОВЪ.

Императрица Екатерина II и современная литература.-- Сатира на невѣжество.-- Воспитаніе, вѣрное преданіямъ старины, и его недостатки.-- Картины.нравовъ изъ быта людей стариннаго покроя.-- Дураки, сказочники и приживалки.-- Письма къ Ѳалалею.-- Псовая охота, гусиные и пѣтушьи бои; голубятни.-- Сатира противъ суевѣрныхъ примѣтъ, ворожбы и гаданій.-- Народные праздники.-- Семейные обряды: родины, свадьба и похороны.

Статья третья (*).

(*) Первыя двѣ статьи помѣщены въ 3-мъ и 4-мъ No "Огеч. Записокъ", 1855 года.

   Опредѣливъ общее направленіе журналовъ 1769--1774 годовъ, воспользуемся въ настоящей статьѣ собранными въ нихъ матеріалами и представимъ, по скольку возможно, характеристику тогдашняго общества.
   Журналы избраннаго нами времени являлись представителями образованія, водвореннаго на руси Петромъ I и Екатериною II и вмѣстѣ жаркими защитниками русской національности отъ всякихъ одностороннихъ чужеземныхъ вліяній: этимъ опредѣлилось отношеніе ихъ къ современности и тѣсная связь ихъ съ эпохою преобразованій Петра-Великаго. Лучшіе, образованнѣйшіе умы того вѣка глубоко вѣрили и съ благодарнымъ сочувствіемъ повторяли:
   Петръ далъ намъ бытіе, Екатерина -- душу {"Всячина", стр. 139. Сличи со словами Бецкаго, сказанными Екатеринѣ II: "Петръ Великій создалъ въ Россіи людей; Ваше Величество влагаете въ нихъ души".}.
   Удивляясь заслугамъ преобразователя, великаго не только въ геройствѣ, но еще болѣе въ человѣчествѣ {"Адск. почта", стр. 53--56.}, они въ императрицѣ Екатеринѣ II видѣли продолжательницу его славныхъ дѣлъ:
   Петра Великаго ты (Россія) нынѣ Въ премудрой зришь Екатеринѣ! {"Кошелекъ", стр. 147.}.
   Императрица Екатерина, предъ геніемъ которой преклонялись знаменитые иностранцы, въ литературѣ нашей названа "Россійскою Минервою". Ея громкіе подвиги, заставившіе признать, что "слава была ея барабанъ, а исторія -- записная книжка", блескъ и роскошь того вѣка, ея живой умъ, гигантскія предпріятія, обходительность -- все увлекало вслѣдъ за нею. "Ты судъ великихъ дѣлъ потомкамъ оставляешь" сказалъ Петровъ въ одѣ, обращенной къ императрицѣ (1767 года) {"Сочин. В. Петрова". (Спб. 1811). Ч. 3, стр. 9.}. Екатерина Великая съ справедливою гордостью могла отвѣчать на вопросъ Фонвизина: "чѣмъ возвысить упадшія души дворянства?" -- этими словами: "Сравненіе прежнихъ временъ съ нынѣшними покажетъ несомнѣнно, колико души ободрены, либо упали. Самая наружность, походка и проч. то уже оказываютъ" {"Сочин. Имп. Екатерины II", изд. Смирдина, Ч. 3, стр. 30.}. Литература съ особеннымъ одушевленіемъ и участіемъ спѣшила записать въ свою лѣтопись великій дѣла великаго царствованія. Сколько торжественныхъ одъ! Сколько прямыхъ и задушевныхъ выраженій благодарнаго чувства! Державинъ и за нимъ всѣ другіе поэты громко славили "Фелицу":
   
   Слухъ идетъ о Твоихъ поступкахъ,
   Что Ты ни мало не горда,
   Любезна и въ дѣлахъ и въ шуткахъ,
   Пріятна въ дружбѣ и тверда...
   Еще же говорятъ неложно,
   Что будто завсегда возможно
   Тебѣ и правду говорить.
   Неслыханное также дѣло,
   Достойное Тебя одной,
   Что будто ты народу смѣло
   О всемъ, и въявь, и подъ рукой,
   И знать и мыслить позволяешь,
   И о себѣ не запрещаешь
   И быль и небыль говорить (1).
   (1) "Сочин. Державина", изд. Смирд., Ч. I., стр. 367--8.
   
   Фонвизинъ прямо называетъ Екатерину Великую честнымъ человѣкомъ {14-й вопросъ, предложенный Фонвизинымъ Екатеринѣ Великой, начинается такъ: "Имѣя монархиню честнаго человѣка..."}. Журналы выразили то же благоговѣйное сочувствіе къ ея славнымъ подвигамъ. "Трутень" удивляется ея неусыпнымъ трудамъ и попеченіямъ о благѣ подданныхъ, ея учрежденіямъ о вкорененіи добрыхъ нравовъ и введеніи наукъ и художествъ, ея щедротамъ, изобильно на всѣхъ изливаемымъ, и ея прозорливому избранію правящихъ властей {1770 г., стр. 63.}. То же повторяетъ "Кошелекъ" {Стр. 26 и 47.}. "Живописецъ" поспѣшилъ передать на своихъ листахъ въ переводѣ: а) Письмо Доминика Діодати (изъ Неаполя) къ одному русскому, по случаю изданія "Наказа объ уложеніи. Въ этомъ письмѣ читаемъ: "хотя же Она (императрица Екатерина II) совершенную и полную власть имѣетъ, однако законы постановляетъ... ищетъ въ томъ не собственной, но общей пользы. Въ ономъ ("Наказѣ") отъ другихъ законовъ и то особливое примѣчается, "что всѣ установленія съ великимъ человѣколюбіемъ сопряжены. Добродѣтели награждаетъ, и всѣхъ къ почитанію ихъ преразумно поощряетъ; исправляетъ погрѣшности, и дѣлая всѣхъ добрыми, ту имъ собственно "похвалу оставляетъ, что они учинились такими безъ принужденія; печется о воспитаніи юношества, старается о благонравіи и будущихъ "гражданъ; отъ преступленій удерживаетъ кротостію... Въ недостатокъ жителей въ вашемъ государствѣ, какъ въ главнѣйшее дѣло, остротою своего разума входитъ и разыскиваетъ оный философскимъ окомъ, которое во внутренности проницая самыя малѣйшія вещи подробно разсматриваетъ, и нашедъ таликаго вреда истинныя причины, государство жителями, а жителей изобиліемъ обогатить старается. Ко пріобрѣтенію же сего предуготовляетъ нужное; на хлѣбопашество призираетъ милости" во; искусства и художества всѣ, способствующія либо къ спокойствію, либо къ пріятности жизни, возстановляетъ; торговлю, какъ прямый богатства источникъ, облегчаетъ и распространяетъ, и отвращаетъ все, оную стѣсняющее. Ничего во всемъ не оставляетъ безъ своего разсмотрѣнія, ничего не умалчиваетъ, все объявляя всенародно, для общаго всѣхъ благополучія..." {Ч. I, (изд. 2), стр. 86--87.}. В) письмо короля прусскаго къ императрицѣ (1767.), который признается, что былъ восхищенъ не только правилами человѣчества и кротости, содержащимися въ "Наказѣ", но и порядкомъ соединенія понятій, ясностью, точностью и обширными свѣдѣніями, собранными въ этомъ твореніи; затѣмъ король прибавляетъ, что добрые законы, начертанные въ "Наказѣ", нуждаются для своего исполненія въ юрисконсультахъ, и совѣтуетъ основать "Академію Правъ, для наученія въ ней людей, опредѣленныхъ къ должности судейской и стряпческой" {Ibidem, стр. 138--160.}. С) Отрывокъ изъ ІІІ-го тома "Энциклопедическихъ Записокъ". Выхваляя заботы Екатерины II о поддержаніи кредита въ торговлѣ русскихъ съ англичанами и голландцами, отрывокъ этотъ замѣчаетъ, что такія заботы служатъ "истиннымъ доказательствомъ тѣхъ чувствованій, кои Она изъяснила въ письмѣ, писанномъ въ Берлинскую Академію Наукъ 1768 года. Наука моя (такъ сказано Ею) составитъ въ прямомъ познаніи того, что всѣ люди суть братія; а жизнь моя препровождена будетъ такъ, чтобъ исполненіе дѣлъ соотвѣтствовало знанію сему" {Ч. 2-я, (изд. 1-е), стр. 407. "Mon savoir se borne à connoître, que tous les hommes sont mes frères, et à ne point m'écarter de ce principe dans toutes les actions de ma vie".}. "Вечера" представили переводъ похвальныхъ стиховъ Екатеринѣ Великой, сочиненныхъ Вольтеромъ: "Она (говоритъ знаменитый писатель) водворила науки, для общаго покоя трудится день и ночь,
   
   И межь трудовъ ко мнѣ писать находитъ время (1).
   (1) Ч. 1, стр. 206--211.
   
   Войны, веденныя императрицею съ такими блистательными успѣхами, постоянно вызывали въ журналахъ различныя стихотворенія, исполненныя патріотическаго одушевленія {См. торжественныя оды, помѣщенныя въ журналахъ 1769--1774 годовъ; также "Трутень" 1769 г., стр. 164 и "Всячину", стр. 106--7.}. Въ 1769 году "Всякая Всячина" обращалась къ Екатеринѣ II съ такимъ поздравленіемъ:

"Всемилостивѣйшая Государыня!

   "Всякая Всячина исполняетъ долгъ свой, приноситъ Вашему Императорскому Величеству всеусерднѣйшее поздравленіе съ побѣдой надъ врагомъ имени Христіанскаго и Имперіи Вашей и со взятіемъ Хотина. Яко таетъ воскъ отъ лица огня, тако исчезаетъ бусурманская сила отъ любящихъ Бога, отъ благочестивой Монархини и православнаго Ея воинства. Успѣхи Ваши, Всемилостивѣйшая Государыня, соотвѣтствуютъ Вашему трудолюбію и попеченію. Пріобрѣтены тебѣ, Россія, менѣе года три знаменитыя крѣпости: Азовъ, Таганрогъ и Хотинъ, и восемь по"бѣдъ несравненными твоими войсками одержаны" {Стр. 303.}.
   Подобнымъ же поздравленіемъ начинается "Барышеrъ Всячины":

"Всемилостивѣйшая Государыня!

   "Пріймите всеподданнѣйшее отъ писателей "Всякія Всячины" привносимое Вамъ поздравленіе съ наступившимъ новымъ 1770 годомъ. Оный намъ не можетъ не приводить на память дѣлъ Вашего Императорскаго Величества противу врага христіанскаго имени, въ прошломъ годѣ благополучно и преславно совершенныхъ... Россія толикими успѣхами въ одинъ годъ нечаянно увѣнчанная... именуетъ Ваше "Величество Княгинею Молдавскою и Княгинею Волоскою. Страны сіи покоятся теперь подъ тѣнію покрова Вашего" {Стр. 411--2}.
   Въ предъидущей статьѣ было приведено нами прекрасное посвященіе "живописца" императрицѣ Екатеринѣ II, написанное Новиковымъ. Оно знакомитъ насъ съ тѣмъ отношеніемъ, въ какое поставила себя великая государыня къ современной литературѣ. Припомнимъ окончаніе этого посвященія: "хотя имя ваше (сочинитель комедіи: "О время!") "останется неизвѣстнымъ, однакожь почтеніе къ вамъ мое никогда не умалится. Оно единственнымъ было побужденіемъ приписанію вамъ журнала, подъ названіемъ Живописца. Примите, государь мой, сей знакъ благодарности за ваше преполезное сочиненіе (комедію: "О "время!"), отъ единоземца вашего. Вы открыли мнѣ дорогу, которыя всегда я страшился; вы возбудили во мнѣ желаніе подражать вамъ въ похвальномъ подвигѣ -- исправлять нравы своихъ единоземцевъ, вы поострили меня испытать въ томъ свои силы; и дай Боже! чтобы читатели въ листахъ моихъ находили хотя нѣкоторое подобіе той соли и остроты, которыя оживляютъ ваше сочиненіе. Если жъ буду имѣть успѣхъ въ моемъ предпріятіи, и если принесутъ листы мои пользу и увеселеніе читателямъ, то за сіе они не мнѣ, но вамъ будутъ одолжены; ибо безъ вашего примѣра, не отважился бы я напасть на пороки". Въ заключеніе Новиковъ проситъ сочинителя комедіи "О время!" сдѣлать честь новому журналу сообщеніемъ какого-либо изъ мелкихъ его сочиненій {Ч. 1, (изд. 2, стр. 5--6.}. Итакъ, по собственному признанію Новикова, изданіе "живописца" было вызвано сатирическимъ направленіемъ литературныхъ произведеній самой императрицы. Екатерина Великая любила заниматься литературою и оставила нѣсколько замѣчательныхъ комедій; она учредила собраніе для перевода иностранныхъ книгъ на русскій языкъ, назначивъ по 5,000 рублей ежегодно на уплату за труды переводчиковъ {"Живопис." (изд. 3), Ч. 1, стр. 74".}; она участвовала своими статьями въ журналѣ: Собесѣдникъ любителей россійскаго слова" (1783--1784 г.), и въ отвѣтъ на просьбу "Живописца" участвовать въ его изданіи писала: "вы хотите, чтобъ я присылалъ къ вамъ какія-нибудь мои сочиненія; сіе съ охотою впредь я исполню, и сожалѣю о томъ только, что на сей случай никакихъ у меня готовыхъ не случилось; ибо я цѣлые пять мѣсяцевъ занятъ былъ сочиненіями комедіи, коихъ пять готовыхъ имѣю, и нѣкоторыя изъ нихъ отосланы на ѳеатръ, а прочія туда же въ походъ собираются" {То же, Ч. 1, (изд. 2), стр. 46.}. Какія изъ сочиненій, напечатанныхъ въ "Живописцѣ", принадлежатъ перу императрицы, и участвовала ль она, сверхъ приведеннаго письма, въ этомъ журналѣ -- неизвѣстно; но во всякомъ случаѣ переданныя нами свидѣтельства заслуживаютъ глубокаго уваженія и благодарнаго воспоминанія.
   По указанію Екатерины Великой періодическія изданія выступили съ своимъ обличительнымъ словомъ, и въ этомъ общемъ увлеченіи сатирическимъ направленіемъ нельзя не признать высокой нравственной стороны современной эпохи. Старинныя суевѣрія, предразсудки и ложь отживали свой вѣкъ; въ ихъ дикомъ воплѣ противъ сатиры и правительственныхъ мѣръ слышится уже близкое торжество всеобновляющей правды. Посмотрите, какъ наивно жалуется на свое время уѣздный дворянинъ екатерининскаго вѣка, ярко доказывая своими жалобами всю несостоятельность своихъ требованій: "Да полно, ныньче и винцо-то въ сапогахъ ходитъ: экое времечко! вотъ до чего дожили: "и своего вина нельзя привесть въ городъ; пей де вино государево съ кружала, да дѣлай прибыль откупщикамъ. Вотъ какое разсужденіе! А говорятъ, что все хорошо дѣлаютъ; поэтому скоро изъ своей муки нельзя будетъ испечь пирога. Сказываютъ, что дворянамъ дана вольность. Какая вольность? Дали вольность, а ничего не можно своею волею сдѣлать: нельзя у сосѣда и земли отнять; въ старину-то побольше было намъ вольности. Бывало отхватишь у сосѣда земли цѣлое поле; такъ ходи же онъ да проси, такъ еще десять полей потеряетъ. А вина, бывало, кури сколько хочешь, про себя сколько надобно, да и продать на сотню мѣста. Коли воевода пріятель, такъ кури смѣло въ его голову: то-то была воля-та! Ныньче и денегъ отдавать "въ проценты нельзя: больше шести рублей брать не велятъ; а бывало, такъ бирали на сто и по двадцати но пяти рублей. Нѣтъ-ста, "кто что ни говори, а старая воля лучше новой. Ныньче только и "воли, что можно выйдти изъ службы, да поѣхать за море; а не слыхать, что тамъ дѣлать; хлѣбъ-атъ мы и русской ѣдимъ, да таково жъ живемъ. А изъ службы тогда хоть и невольно было выйдти, такъ были на это лѣкари: отнесешь ему барашка въ бумажкѣ; (то-есть подарокъ), да судьѣ другова, такъ и оставятъ за болѣзнями. Да ужь бывало, какъ пріѣдешь въ деревню-то, такъ это наверстаешь: былъ бы только умъ, да зналъ бы приказныя дѣла, такъ сосѣди и не куркай. То-то было житье! Ты, Ѳалалеюшка, не запомнишь этова" {"Живопис.", Ч. 1, (изд. 2), стр. 106--7.}.
   Въ подобныхъ жалобахъ лучшая похвала екатерининскому вѣку, и съ этой точки зрѣнія получаютъ для насъ особенно-любопытное и поучительное значеніе сатирическіе нападки журналовъ на разныя темныя стороны отжившаго быта.
   Чтобъ противодѣйствовать застарѣлымъ предразсудкамъ и порокамъ, журналы полагали необходимымъ сокрушить невѣжество и водворить въ отечествѣ образованіе европейское, однако на основахъ, чисто-національ)ныхъ, съ сохраненіемъ своей самостоятельности и уваженія къ родной странѣ и ея исторіи. Осмѣивая разные невѣжественные толки о значеніи и пользѣ наукъ, "Живописецъ" прекрасно обрисовываетъ нѣкоторыя типическія черты, выхваченныя имъ изъ тогдашняго общества: это умная и меткая статья живо напоминаетъ намъ первую сатиру Кантемира ("Къ уму своему"). Вотъ она:
   "О времена! блаженныя времена, въ которыя не учась грамотѣ становимся грамотѣями! Нѣкоторые ненавистники писмянъ новаго вкуса утверждаютъ, что ко всякому сочиненію потребенъ разумъ, ученіе, критика, разсужденіе, знаніе россійскаго языка и правилъ граматическихъ. Устыдитесь, государи мои строгіе судьи, устыдитесь своего мнѣнія; оставьте ваше заблужденіе... Вы то проповѣдуете, чего не было, или что вышло уже изъ моды: кто же будетъ вамъ слѣдовать?.. Пропади знаніе россійскаго языка, ежели и безъ него можно жить въ большомъ свѣтѣ; а этотъ большой свѣтъ составляютъ почтенные и любезные наши щеголи и щеголихи. Изчезните правила граматическія! вы только пустое дѣлаете затрудненіе. Лученіе -- о, эта ненужная тягость совсѣмъ брошена! Но что я слышу! строгіе, ученые и благоразумные люди негодуютъ, вооружаются противъ меня, хотятъ дѣлать опроверженіе моимъ правиламъ: я пропалъ! Но постойте, государи мои, есть у меня защитники; они за меня отвѣтствовать вамъ будутъ. Благородные невѣжды, вѣтренные щеголи, модныя вѣртопрашки, на васъ полагаю я надежду; вы держитесь моихъ правилъ, защищайте ихъ: острые ваши языки къ тому способны. И вы добрые старички, вы думаете о наукахъ согласно со мною, но по другимъ только причинамъ. Вы разсуждаете такъ: дѣды наши и прадѣды ничему не учились, да жили счастливо, богато и спокойно; науки да книги переводятъ только деньги: какая отъ нихъ прибыль? одно разоренье!" Дѣтямъ своимъ вы говорите: рости только великъ да будь счастливъ, а умъ будетъ {"Соч. Кантемира" (изд. Смирдина), стр. 4.
   Живали мы прежъ сего, не зная латынѣ,
   Гораздо обильнѣе, чѣмъ живемъ нынѣ,
   Гораздо въ невѣжествѣ больше хлѣба жали;
   Перенявъ чужой языкъ, свой хлѣбъ потеряли.
   Противъ односторонняго мнѣнія, что опытъ житейскій замѣняетъ всякое образованіе, журналъ "Смѣсь" замѣчаетъ: "всѣмъ извѣстно, что, проживъ 60 лѣтъ, не разсуждая ни о чемъ, узнаешь меньше того, кто два года прожилъ съ разсужденіемъ". (Сравни съ стихами Кантемира, Сатир. VII, стр. 167--8).} -- прекрасное нравоученіе! Неоспоримые доводы! новая истина открывается свѣту! Премудрые воспитатели! въ вашемъ невѣжествѣ видно нѣкоторое подобіе славнѣйшія въ нашемъ вѣкѣ человѣческія мудрости Жанъ Жака Руссо: онъ разумомъ, а вы невѣжествомъ доказываете, что науки безполезны...
   "Послушаемъ теперь, какъ молодые люди о наукахъ разсуждаютъ. "Что въ наукахъ, говоритъ Наркисъ: астрономія умножитъ ли красоту мою паче звѣздъ небесныхъ? Нѣтъ; на что жь мнѣ она? Маѳиматика прибавитъ ли моихъ доходовъ? {"Сочин. Кантем.", стр. 5, (ода 1).} Нѣтъ; чортъ ли въ ней! Фисика изобрѣтетъ ли новыя таинства въ природѣ, служащія къ моему украшенію? Нѣтъ; куда она годится! Исторія покажетъ ли мнѣ человѣка, который бы былъ прекраснѣе меня? Нѣтъ; какая жь въ ней нужда? Географія сдѣлаетъ ли меня любезнѣе? Нѣтъ; такъ она и недостойна моего вниманія. Прочія всѣ науки могутъ ли произвесть чудо, чтобы красавицы въ меня не влюбились? Нѣтъ: это невозможность; слѣдовательно для меня всѣ онѣ безполезны. А о словесныхъ наукахъ и говорить нечего. Одна только изъ нихъ заслуживаетъ нѣсколько мое вниманіе: это -- стихотворство, да и оно нужно мнѣ тогда только, когда захочется написать пѣсенку. Я бы началъ обучаться оному, да то бѣда, что я не знаю русскаго языка. Покойный батюшка его терпѣть не могъ; да и всю Россію ненавидѣлъ, и сожалѣлъ, что онъ въ ней родился. Полно, этому дивиться нечему; она и подлинно это заслуживаетъ: человѣкъ съ моими достоинствами не можетъ найдти счастія! То, что имѣю я, другой почелъ бы счастіемъ; но для меня этого мало. О, Россія, Россія! когда научишься ты познавать достоинства людскія? Такъ разсуждаетъ Наркисъ; достоинства его слѣдующія: танцуетъ прелестно, одѣвается щегольски, поетъ какъ ангелъ; красавицы почитаютъ его Адонидомъ, а ее любовники Мартомъ, и всѣ его трепещутъ; да и есть чего и страшиться, ибо онъ уже принялъ нѣсколько уроковъ отъ французскаго Шпагобойца; къ дополненію его достоинствъ: играетъ онъ во всѣ "карточныя игры совершенно, а притомъ разумѣетъ по-французски. Не "завидный ли это молодецъ? не совершенный ли онъ человѣкъ? Читатель, скажи мнѣ на ухо, каковы будутъ дѣти Паркисовы?" {См. "Сочин. Кантем.", стр. 9, (ода 1).}.
   "Худо воспитанникъ говоритъ: пауки никакой не могутъ мнѣ принести пользы; я опредѣлилъ себя къ военной службѣ, и я имѣю уже офицерскій чинъ. Науки сдѣлаютъ ли меня смѣлѣе? прибавятъ ли мнѣ храбрости? сдѣлаютъ ли исправнѣйшимъ въ моей должности? Нѣтъ; такъ они для меня и негодятся. Вся моя наука состоитъ въ томъ, чтобъ умѣть кричать: пали! коли! руби!.. Науки да книги умягчаютъ сердце, а отъ мягкосердечія до трусости одинъ только шагъ"...
   "Кривосудъ, получа судейскій чинъ, говоритъ: по наукамъ ли чины раздаются? я ничему не учился, и не хочу учиться; однакожь я судья. Моя наука теперь въ томъ состоитъ, чтобы знать наизустъ всѣ указы и, въ случаѣ нужды, умѣть ихъ употреблять въ свою пользу. Науками ли получаютъ деньги? науками ли наживаютъ деревни? науками ли пріобрѣтаютъ себѣ покровителей? науками ли доставляютъ себѣ въ старости спокойную жизнь? науками ли дѣлаютъ дѣтей своихъ счастливыми? Нѣтъ! такъ къ чему же онѣ годятся? Будь ученый человѣкъ, хотя семи пядей во лбу, да попадись къ намъ въ приказъ; то переучимъ мы его на свой салтыкъ, буде не захочетъ ходить по міру. О науки! науки! безполезная тяжесть. О ученые! ученые! вы то прямые дураки".
   "Щеголиха говоритъ: какъ глупы тѣ люди, которые въ наукахъ самыя прекрасныя лѣта погубляютъ. Ужесть какъ смѣшны ученые мужчины; а наши сестры ученыя -- о! онѣ-то совершенныя дуры. Безпримѣрно, какъ онѣ смѣшны! Не для географіи одарила насъ "природа красотою лица; не для миѳиматики дано намъ острое и проницательное понятіе; не для исторіи награждены мы плѣняющимъ голосомъ; не для физики вложены въ насъ нѣжныя сердца. Для чего же одарены мы сими преимуществами?-- чтобъ были обожаемы. Въ словѣ: умѣть нравиться -- всѣ наши заключаются науки. За науки ли любятъ насъ до безумія; наукамъ ли въ насъ удивляются? науки ли въ насъ обожаютъ?-- Нѣтъ, право нѣтъ. Пусть явится ученая женщина въ общество щеголихъ: никто съ нею и слова не промолвитъ; а если она заговоритъ сама, то всѣ мужчины зѣвать станутъ. И что жь она тѣмъ выиграетъ? небольше какъ назовутъ ее ученою женщиною, и то такіе люди, которыхъ самихъ называютъ педантами.-- Прекрасная полбѣда! безпримѣрно какъ славна! Ученая женщина! ученая женщина! Фуй! какъ это неловко. Напротивъ того, ежели пріѣду я въ такое собраніе, то въ мигъ окружатъ меня всѣ мущины. Станутъ наперерывъ хвалить меня: одинъ удивляется красотѣ моего лица, другой хвалитъ руки, третій -- станъ; иной походку, тотъ пріятность моего голоса; иной превозноситъ нѣжность моего вкуса въ нарядахъ, словомъ сказать, ни одна изъ бездѣлокъ моихъ даже до булавки не останется, чтобы не была расхвалена. Всѣ кричатъ: вотъ прекрасная, пріятная и любезная женщина; вотъ чудесное произведеніе природы! вотъ совершенное ея сотвореніе: она мила какъ ангелъ! Разумѣется, что всѣ такія слова безъ проводника идутъ къ сердцу. Не успѣю я осмотрѣться, "какъ уже тысячи найду обожателей. Одинъ говоритъ, что онъ хотѣлъ бы быть вѣчно моимъ слугою, лишь бы могъ имѣть счастіе всегда меня видѣть. Какъ это много! безпримѣрно-много! Изъ благороднаго человѣка хочетъ сдѣлаться слугою для того только, чтобъ чаще на меня смотрѣть и удивляться. Другой говоритъ, что онъ оставилъ бы престолъ всего свѣта, лишь бы могъ быть моимъ любимымъ невольникомъ. Ужасная мысль! годится хоть въ трагедію; но счастію, что онъ еще не король, а то бы и въ истину онъ такъ сдурачился... Слыша это, какъ не восхищаться? Какъ за учтивости не платить ласкою? Я такъ и поступаю: съ однимъ поговорю, другаго похвалю, на третьяго брошу взглядъ, поражающій его сердце, и такъ далѣе. Я ни одному ничего не обѣщаю, но однакожь всѣхъ ихъ къ себѣ привязываю. Ужесть какъ завидно состояніе красавицы, и какъ безпримѣрно жалко -- ученой женщины!"
   "Молокососъ говоритъ: я не хочу тратить времени для наукъ; онѣ мнѣ не нужны. Чины получаю я по милости моего дядюшки, гораздо еще преимущественнѣе предъ тѣми, которые въ наукахъ погубили молодыя свои лѣта. Деньги на мое содержаніе жалуетъ мнѣ батюшка, а когда не достаетъ оныхъ, тогда забираю въ долгъ, и мнѣ вѣрятъ...
   "Волокита разсуждаетъ такъ: какая польза мнѣ въ наукахъ? Науками ли приходятъ въ любовь у прекраснаго пола? Науками ли имъ "нравятся? Науками ли упорныя побѣждаютъ сердца? Науками ли украшаютъ лобъ? Науками ли торжествуютъ надъ солюбовниками?-- Нѣтъ; такъ онѣ для меня и не годятся. Моя наука состоитъ въ томъ, "чтобъ умѣть одѣваться со вкусомъ, чесать волосы по модѣ {См. "Сочни. Кангем.", стр. 7 (ода 1).}, говорить всякія трогающія бездѣлки, воздыхать кстати, хохотать громко, сидѣть разбросану, имѣть пріятный видъ, плѣняющую походку, быть совсѣмъ развязану; словомъ, дойти до того, чтобъ называли шалуаномъ тѣ люди, которыхъ мы дураками называемъ. Когда можно до этого дойдти, то это значитъ -- дойдти до совершенства въ моей наукѣ" {Ч. 1 (изд. 2), стр. 15--26.}.
   Невѣжество, проповѣдовавшее противъ образованія, по указанію нашихъ сатириковъ, было двоякое: одни смотрѣли на науку со стороны матеріальной пользы, и если познанія не вели къ непосредственному и для всѣхъ наглядному удовлетворенію первоначальныхъ житейскихъ нуждъ, то объявляли ихъ безплодными и ссылались при этомъ на примѣръ предковъ, которые и не учась жили не бѣднѣе нашего; другіе, подъ вліяніемъ французскихъ нравовъ, все значеніе воспитанія полагали въ усвоеніи внѣшняго лоска, въ умѣньи держаться въ обществѣ, въ ловкости пріемовъ и въ легкомъ изученіи тѣхъ искусствъ, какія признавались модою за необходимыя; знанія серьёзныя и основательныя считали они излишнимъ и вмѣстѣ скучнымъ бременемъ. Вооружаясь противъ подобныхъ предразсудковъ, журналы должны были и дѣйствительно обратили самое живое вниманіе на методу воспитанія, какъ на основу общественнаго блага и въ настоящемъ и въ будущемъ. "Пріятное съ полезнымъ" воспользовалось съ этою цѣлью англійскимъ изданіемъ "Юношеской библіотеки" и помѣстило на своихъ страницахъ теоретическія статьи: о воспитаніи, о наукахъ, преимущественныя дарованія женщинъ для воспитанія дѣтей, о путешествіи (для образованія) въ чужіе край. Этими статьями "Пріятное съ полезнымъ" думало установить болѣе-правильный взглядъ на вопросы о воспитаніи. Пренебрегать воспитаніемъ (говоритъ названный нами журналъ) есть явная несправедливость, отъ которой терпитъ цѣлое общество; съ самаго малолѣтства надобно вкоренять въ юное сердце понятія чести и справедливости; надобно внушать дѣтямъ наклонность къ труду, "ибо ничто такъ не оказываетъ благородства духа, какъ безпрестанное упражненіе"; надобно пріучать ихъ къ человѣколюбію, и для того обращаться съ ними кротко. "Если кто хочетъ сдѣлать своихъ дѣтей честными людьми, тотъ долженъ быть имъ истиннымъ родителемъ, а не строгимъ и жестокосердымъ судьею. Надлежитъ имъ доказать, что ихъ любишь; ибо когда они въ томъ удостовѣрятся, то и тебя взаимно любить будутъ. По сей къ тебѣ любови они станутъ почитать твою надъ ними власть... за дѣйствіе твоей къ нимъ горячности, и твои повелѣнія будутъ принимать за совѣты, ведущіе ихъ къ благополучію. Они тебя будутъ бояться не такъ, какъ властелина, "но какъ любезнаго друга, коего почитаютъ и опасаются оскорбить" {1-й полумѣс, стр. о -- 6, VIII полумѣс., стр. 11--12, IX полумѣс., стр. 9.}.
   Послѣ преобразованій, совершенныхъ Петромъ-Великимъ, въ обществѣ нашемъ долгое время замѣчалась странная и пестрая смѣсь старины съ новизною. Пышныя моды, роскошь и свободные нравы, напоминавшіе Парижъ и Лондонъ, стояли рядомъ съ пристрастіемъ къ старымъ обычаямъ и суевѣріямъ и съ мелочною бережливостью, которая учитывала всякую кроху и упускала изъ виду самыя главныя требованія домашней экономіи; утонченная вѣжливость и внѣшній лоскъ Французскаго общежитія встрѣчались съ самыми угловатыми и наивно-грубыми формами. Подъ вліяніемъ этихъ характеристическихъ особенностей, воспитаніе главнымъ образомъ представляло два совершенно-различныя явленія: оно или оставалось вѣрнымъ преданіямъ и правиламъ допетровской старины, или преклонялось предъ новостью и блескомъ чужеземныхъ идей, и въ этомъ послѣднемъ случаѣ несправедливости можетъ быть названо французскимъ. И та и другая методы воспитанія имѣли свои хорошія стороны, по еще болѣе недостатковъ. Сатира не могла и не хотѣла оставить эти недостатки безъ обличеній и укоризны.
   Люди старинныхъ преданій вѣрили, что опытъ житейскій лучше всякаго ученья, и большею-частью предоставляли своихъ дѣтей матери-природѣ. О воспитаніи немного прилагалось заботъ иди и вовсе о немъ не было рѣчи, по пословицѣ: "лишь бы здоровъ былъ Иванушка да счастливъ, а умъ будетъ -- всему (самъ) научится"! {"Всяк. Всяч.", стр. 264.}. У насъ, говорили старики, изстари положено: для дворянина -- шпага, для стряпчаго -- перо, а грамота -- для поповъ {"Живопис.", Ч. I (изд. 2), стр. 181.}. Въ глуши деревень, среди грубой и недѣятельной жизни, выростали баричи, съ самыхъ нѣжныхъ лѣтъ привыкая къ скопидомству и праздности. Окруженные толпою мамъ, нянекъ-шутихъ {"Трут.", 1769, стр. 29. "Соч. Екатерины II", Ч. 2, стр. 33 (изд. Смирдина).} и прочей дворни, они рано знакомились съ примѣрами несовсѣмъ-поучительными, о чемъ еще Кантемиръ отзывался съ горькимъ чувствомъ: "слуги суть язва дѣтей!" {"Сочин. Кантем.", стр. 176, (изд. Смирд.).}. Учить грамотѣ начинали поздно, и вообще учили мало и плохо, такъ-что, по отзыву "Трутня", во всей Руси немного было такихъ, которые умѣли бы правильно писать {"Трут.", 1769, стр. 50.}. Учителями обыкновенно назначались пономарь, дьячокъ, иногда грамотный дворовый человѣкъ {"Живопис.", Ч. 1, (изд. 5), стр. 11. "Смѣсь" стр. 219: "вы легко можете догадаться, что меня воспитывали такъ, какъ воспитываютъ подобныхъ мнѣ дворянъ. Вѣрной батюшкинъ слуга, котораго я и теперь люблю, былъ моимъ учителемъ. Онъ меня выучилъ читать и писать".}. "Трутень" разсказываетъ о помѣщикѣ, владѣльцѣ 3000 душъ, который ѣздилъ въ Москву искать пятнадцатилѣтнему своему сыну учителя, но, не пріискавъ, возвратился домой и поручилъ воспитаніе недоросля приходскому дьячку, "человѣку весьма дородному" {1769, стр. 125.}. Если случалось, что сыновей начинали учить съ пятнадцати лѣтъ, то, конечно, и дочерей не ранѣе сажали за книгу. Въ письмѣ уѣзднаго дворянина къ сыну Ѳалалѣю читаемъ: "Сестра твоя Варя посажена за грамоту; ей минуло пятнадцать лѣтъ! пора, другъ мой, и объ этомъ подумать; вишь ужь скоро и женихи станутъ свататься, а безъ грамоты замужъ ее выдать не годится: и указа самой прочесть нельзя" {"Живопис.", Ч. 1 (издан. 2), стр. 107--8.}. Впрочемъ, изъ "Недоросля" и другихъ комедій мы узнаемъ, что существовало мнѣніе, по которому и вовсе почиталось излишнимъ учить дѣвушекъ грамотѣ {Простакова: "Вотъ до чего дожили: къ дѣвушкамъ письма пишутъ! Дѣвушки грамотѣ умѣютъ!" ("Соч. Фонвизина", стр. 94). Въ комедіи (въ 1 дѣйств. Москва, въ универс. тип. 1779 г.). "Подражатель", Скопидомова говоритъ: "Вотъ, муженекъ, что отъ проклятой грамоты вышло. Говорила я тебѣ: эй, не учи дѣвку читать да писать; эй, худо будетъ. А ты умничалъ: дурно де не умѣть дѣвкѣ грамотѣ; она де у меня щеты переписывать будетъ. Вотъ тебѣ и щеты!" (Стр. 37). Въ комедіи "О время!" Чудихина: "Кабы у меня дочь была, меньше "бы и я имѣла заботы. На что дѣвку учить грамотѣ? имъ ни къ чему "грамота не надобна: меньше дѣвка знаетъ, такъ меньше вретъ... Да "полно что! ныньче и дѣвокъ-то всему, сказываютъ, въ Питерѣ учатъ... "Быть добру!" ("Сочин. Екатер. II", изд. Смирд., Ч. 2, стр. 51--52). Въ той же комедіи Мавра разсказываетъ о Христинѣ, внучкѣ Ханжахиной (ibid. стр. 29): "Она ничему не учена, и грамотѣ украдкою у меня училась, для того, что бабушка ея всегда боялась, чтобъ она, научась грамотѣ, не стала писать любовныхъ писемъ. Никого она не видала, и до 12 лѣтъ и платья не знала, а бѣгивала, для легкости, всегда въ одной сорочкѣ; когда жь пріѣзживали посторонніе къ намъ люди, то "прятали ее въ спальнѣ за печкою".}.
   Вотъ что разсказываетъ о воспитаніи подобнаго рода "Всякая Всячина":
   "Мѣсто, въ которомъ я взросъ и провождалъ первыя лѣта мои, недалеко лежитъ отъ Епифани, и хотя не болѣе тридцати верстъ, однако я никогда въ семъ городѣ не бывалъ... Провождая дни свои въ деревнѣ, былъ воспитанъ бабушкою, которая любила меня чрезвычайно. Первыя мои лѣта упражнялся я, проигрывая съ крестьянскими рабятами цѣлые дни на гумнѣ; часто случалося, что бивалъ ихъ до "крови, и когда приходили они къ учителю моему (который былъ старый дьячекъ нашего прихода) жаловаться, то онъ отгонялъ ихъ. Бабушка моя подъ жесточайшимъ гнѣвомъ запретила ему ниже словомъ не огорчать меня. Итакъ неудивительно, что учитель, не хотя потерять ея милости и навлечь на себя гнѣвъ ея, точно ея приказу послѣдовалъ. Имѣя столь хорошаго покровителя, не глядѣлъ я ни "на кого. Когда отецъ мой отваживался меня бранить, то я, расплакавшись, бѣжалъ къ бабушкѣ и матушкѣ на него жаловаться, и онѣ говорили мнѣ, гладя по головѣ и утирая слезы: не слушай его, другъ мой, не слушай его!.. Такимъ образомъ достигъ я тринадцатаго года, и хотя учитель мой, дьячекъ, былъ у меня четыре года, однако съ нуждою могъ я разбирать букварь и марать дурныя буквы. Совсѣмъ тѣмъ бабушка дивилась разуму моему и не могла довольно приписать похвалъ моему понятію. Въ то время отецъ "мой предложилъ ей. чтобъ взять для меня учителя француза... Предложеніе сіе ей не полюбилось, и она никогда не хотѣла согласиться отдать меня въ руки, какъ она сказывала, басурману... И такъ прошелъ еще годъ, которое время проводилъ я рѣзвяся съ дѣвками и играя со слугами въ карты". Разными обѣщаніями упорство бабушки было ослаблено, и наконецъ выписали изъ Москвы учителя француза. "Азбука стала мнѣ становиться скучна, а онъ (учитель), видя то, прежде мнѣ выговаривалъ, а потомъ началъ и принуждать. Поступокъ сей мнѣ не полюбился, и въ одинъ день, какъ онъ, не могши стерпѣть больше моего упрямства, ударилъ линейкою по рукѣ, закричалъ я такъ, какъ будто бы меня рѣзали. На крикъ мой сбѣжались бабушка, матушка и всѣ нянюшки, и спрашивали меня, что за причина моему крику? Я сказалъ имъ, что учитель хотѣлъ меня убить до смерти и переломилъ мнѣ линейкою руку. Желалъ бы я, чтобъ "могъ изобразить ярость, овладѣвшую сими женщинами. Онѣ бранили бѣднаго учителя всѣми ругательствами, какія только злоба ихъ могла выдумать; наконецъ бросились на него, и еслибъ онъ не ускорилъ спрятаться у моего отца, то бъ, конечно, выцарапали ему глаза.-- "Ахъ, проклятой! кричала бабушка, изувѣчилъ бѣдное дитя! Вонъ изъ моего дома!.." Французъ былъ прогнанъ. Послѣ сего учителя были у меня еще двое, которыхъ такимъ же образомъ согнали. Потомъ записалъ меня отецъ мой въ службу" {Стр. 241--4.}. Приведенный нами разсказъ живо напоминаетъ Фонвизинскаго "Недоросля" и особенно ту сцену, въ которой Еремеевна, защищая Митрофана, приготовилась показать Скотинину свои зацѣпы. Митрофанъ выросъ также среди дворни и также, не научившись ровно ничему, записанъ на службу; но что могла выиграть служба отъ подобныхъ недорослей?
   Вотъ другая картина воспитанія, нарисованная "Всячиною":
   "Поѣхалъ я однажды ко другу моему, и не нашедъ его дома, вошелъ къ женѣ... въ дѣтскую и увидѣлъ ее посреди четырехъ дѣтей. Самый маленькій заплакалъ, и чтобъ его растѣшить, мама заставила его платкомъ бить няню. Сія притворилася, будто плачетъ, а мама приговаривала: хорошенько, батюшка, хорошенько дуру бей; она, видишь, дитяти досадила. Дитя же старалося крѣпко ударить няню, и чѣмъ крѣпче било, тѣмъ няня болѣе притворно ревѣла, а дитя тому смѣялося. Погодя, другое дитя упало: мать ему велѣла плюнуть на "полъ и топтать ногою то мѣсто, гдѣ онъ спотыкнулся. Я подошелъ къ матери и сказалъ ей на ухо: Степанида Богдановна, боишься ли "Бога, что позволяешь мамѣ поваживать сына бить людей и смѣяться воплю да лгать притомъ, будто няня досадила ему... Какое онъ монетъ получить воображеніе о справедливости?.. Она мнѣ на то отвѣтствовала: ихъ, батька! ты всегда умничаешь; будто тоже и съ тобою и со мною не было; какъ же инако съ рабятами быть?.. Я оглянулся и увидѣлъ, что третье дитя щиплетъ щенка, а возлѣ него большенькій пугаетъ канарейку, бивъ рукою по клѣткѣ; птичка же бѣдненькая билася изъ угла въ уголъ" {Стр. 451--3.}.
   Такъ съ самыхъ раннихъ и нѣжныхъ лѣтъ дѣти, отданныя на руки глупыхъ мамъ и нянюшекъ, шутя и забавляясь, привыкали къ той грубости нравовъ, которыя прежде всего обнаруживались на животныхъ и игрушкахъ, а потомъ, въ болѣе-взрослые годы, получали и болѣе-широкое, и болѣе-вредное примѣненіе. Какъ только ребенокъ начиналъ подростать, его окружали роемъ дворовыхъ мальчишекъ и дѣвчонокъ, и конечно худые примѣры не могли не отозваться худыми послѣдствіями. Въ письмѣ уѣзднаго дворянина къ сыну Ѳалалею читаемъ: мы съ дядею твоимъ поговорили довольно, спая подъ любимымъ твоимъ дубомъ, гдѣ, бывало, ты въ молодыхъ лѣтахъ забавлялся: вѣшивалъ собакъ на сучьяхъ, которыя худо гоняли за зайцами, и сѣкалъ охотниковъ за то, когда собаки ихъ перегоняли твоихъ. Куда какой ты былъ проказникъ съ молоду! Какъ, бывало, примется... такъ крикъ такой и хлопанье, какъ будто за уголовье въ застѣнкѣ сѣкутъ: таки бывало животики надорвешь со смѣха" {"Живопис." Ч. 1 (изд. 2), стр. 166. См. также "Всяк. Всячину", стр. 135.}. Вотъ другое, неменѣе-любопытное указаніе, встрѣчаемое въ одномъ сатирическомъ письмѣ на страницахъ "Живописца":
   "Отецъ мой дворянинъ, живучи съ малыхъ лѣтъ въ деревнѣ, былъ "человѣкъ простаго нрава и сообразовался во всемъ древнимъ обычаямъ; а жена его, моя мать, была сложенія тому совсѣмъ противнаго, отъ чего не рѣдко происходили между ними несогласія... А какъ я уже при" ходилъ лѣтъ подъ десятокъ, и батюшка мой началъ преподавать мнѣ первыя начала россійскія грамоты, то матушка, любя меня чрезмѣрно, и опасаясь, чтобъ отъ таковаго упражненія голова у меня не разломилась или бы по времени не повредился я умомъ, всегда меня отъ книги отрывала, и не разъ за то бранивала батюшку, что онъ меня къ тому неволилъ. Книга, если правду сказать, мнѣ и самому въ то время гораздо несносною казалася, и я, не примѣтя еще хорошо, почему различать А отъ Д, столько оную вымаралъ, что батюшка мой и самъ почасту не распознавалъ буквъ... Матушка моя, по обыкновенію, ежедневно читаетъ, бывало, французскую любовную книжку и мнѣ всѣ прелести любви и нѣжность любезнаго пола порусски ясно пересказываетъ, отъ сего по тринадцатому году возраста моего родилась во мнѣ та сильная страсть, о которой не только знать, но я говорить моихъ лѣтъ ребятамъ за стыдъ и неприличное дѣло почитаютъ {Ч. 1 (изд. 2), стр. 128--130.}. Такая странная примѣсь свободныхъ французскихъ нравовъ, неудачно-вычитанныхъ изъ любовныхъ романовъ, и рядомъ съ этимъ грубое невѣжество стараго времени весьма-ловко и характерно рисуютъ описываемую эпоху.
   Приведенныя нами свидѣтельства сатирическихъ журналовъ прекрасно подтверждаются записками Данилова и Болотова {"Записки артиллеріи майора М. В. Данилова", написанныя имъ въ 1771 году. (М. 1842 г.), стр. 26, 38--44; Даниловъ родился въ 1722 году. "Записки Болотова" смотри въ "Отеч. Записк." 1850 г., No 5.}. Даниловъ разсказываетъ о своемъ ученьи у сельскаго пономаря Брудастаго: "приходилъ я учиться къ Брудастому очень рано, въ началѣ дня, и безъ молитвы дверей отворить, покуда мнѣ не скажетъ аминь, не смѣлъ. Памятно мнѣ мое ученіе у Брудастаго и поднесь, по той, можетъ быть, причинѣ, что часто меня сѣкли лозою. Я не могу признаться по справедливости, чтобъ во мнѣ была тогда лѣность или упрямство, а учился я по моимъ лѣтамъ прилежно и учитель мой задавалъ мнѣ урокъ учить весьма умѣренный, по моей силѣ, который я затверживалъ скоро; но какъ намъ, кромѣ обѣда, никуда отъ Брудастаго отпуска ни на малѣйшее время не было, а сидѣли на скамейкахъ безсходно и въ большіе лѣтніе дни великое мученіе претерпѣвали, то я отъ таковаго всегдашняго сидѣнія такъ ослабѣвалъ, что голова моя дѣлалась безпамятна и все, что выучилъ прежде наизусть, при слушаніи урока въ вечеру, и половины прочитать не могъ". Все образованіе Данилова ограничилось азбукою, Часословомъ и Псальтирью. Болотовъ нарисовалъ вѣрную и яркую картину деревенской жизни (1753--4 годовъ), проведенной имъ въ нѣжные годы отрочества въ праздности, среди игръ съ крестьянскими ребятишками. Такое согласіе литературныхъ показаній съ разсказами современниковъ ручается за ихъ достовѣрность и даетъ разбираемымъ нами журналамъ все значеніе и занимательность матеріала историческаго.
   Кромѣ вышеупомянутыхъ учителей въ городахъ бывали еще такъ-называемые мастеры, изстари извѣстные на Руси; они учили у себя на дому чтенію и письму; метода ученія нисколько или весьма-малымъ отличалась отъ методы Брудастаго. Журналы не оставили безъ вниманія и этихъ "мастеровъ"; на страницахъ журнала "И то и сё" находимъ слѣдующій любопытный разсказъ:
   "Я взросъ въ томъ городѣ, въ которомъ родился... Училъ меня русской грамотѣ россійской мастеръ, у котораго отъ утра и до вечера каждой день пропѣвалъ я Азъ, Буки, Вѣди и проч., какъ-будто-бы по нотамъ, и кричалъ съ рабятами во весь голосъ; ибо въ нашемъ городѣ такое обыкновеніе, что крикъ отъ учениковъ можно услышать и въ другомъ приходѣ. Отчего въ вечеру выходили мы отъ мастера такъ, какъ шальные, раскричимъ себѣ головы, и кажемся добрымъ людямъ такими, которые недавно освободились отъ сильнаго угару. Однако сіе не мѣшало намъ препроводить остатокъ дня въ рѣзвости и гуляньѣ, а домой приходили мы всегда вмѣстѣ съ ночью. Имѣлъ я много у себя соучениковъ... (Одинъ изъ нихъ) былъ богатаго купца сынъ, лѣтами не гораздо старъ, и считали ему не болѣе какъ 24-ре года отъ рожденія его. Училъ онъ въ то время азбуку и Часословъ вмѣстѣ, по причинѣ той, что если устремитъ онъ всѣ свои мысли къ Часослову, то, конечно, позабудетъ всю азбуку, и не узнаетъ послѣ и аза въ глаза. Такимъ образомъ велитъ ему мастеръ отложить Часословъ въ сторону и мѣсяца четыре протверживаетъ съ нимъ азбуку, а потомъ начинаетъ учить Часословъ. До меня учился онъ три года, и слышалъ я, что онъ и нынѣ ни читать, ни писать не умѣетъ. Родители его любили несказанно горячо, и ни о чемъ больше мастера не упрашивали, какъ только о томъ, чтобы онъ не только что не билъ любезнаго ихъ сынка, но никогда и не стращалъ бы его, а сынокъ ихъ, сидя у мастера между нами... вырѣзывалъ изъ бумаги уточекъ и жаворонковъ и чертилъ журавлей и зайчиковъ, дѣлалъ сидя хлопушки и изгибалъ перышки, которые оттого припрыгивали сами, и между робятами называются скакунами, и не только что самъ не учился, но и намъ мѣшалъ много, и нѣкоторыхъ доводилъ и до побоевъ. Мастеръ нашъ былъ человѣкъ постоянной и экономію дома своего наблюдалъ строго, такъ-что всякой ученикъ долженъ былъ ему принести каждой дванадесятой праздникъ по нѣскольку денегъ, а сіе приносится сверхъ ряды, которая надлежитъ за науку; впрочемъ, хотя онъ и не научитъ больше, какъ читать и писать безъ толку и безъ смыслу, но почитается мастеромъ и беретъ за пауку весьма дорого" {Недѣля 42. Сличи съ разсказомъ М. С. Щепкина ("Комета", альманахъ).}.
   Были, конечно, и между поклонниками старины люди, понимавшіе потребность болѣе-серьёзнаго образованія и, по примѣру высшаго круга общества, возлагавшіе всѣ свои надежды на иноземныхъ гувернёровъ; но чтобъ выбрать достойнаго наставника, имъ большею-частью не доставало ни нужныхъ свѣдѣній, ни средствъ. Но если и замѣтно было въ нѣкоторыхъ лицахъ это -- хотя невольное и малосознанное -- уваженіе къ образованію, за-то попадались и такіе отцы, которые прямо объявляли себя противниками всякаго образованія, почитая издержки на воспитаніе дѣтей излишнею тратою и мотовствомъ; по какому-то странному убѣжденію они увѣряли, что "кто много знаетъ, тотъ уже отцу и матери не кормилецъ". Журналъ "И то и сё" разсказываетъ о такихъ отцахъ, которые сердились, когда дѣти просили нанять имъ учителя и для вящшаго увѣщанія прибѣгали къ ременной плёткѣ {Недѣля 2 и 4, см. также письма къ Ѳалалѣю.}.
   Какія послѣдствія могли быть плодомъ подобнаго воспитанія? Разумѣется, самыя печальныя. "Живописецъ" въ прекрасной статьѣ подъ заглавіемъ: Слѣ;дствія худаго воспитанія, яркими красками обрисовываетъ тотъ общественный вредъ, какой порождается невниманіемъ къ дѣтямъ, поблажкою и распущенностью:
   "Какъ я отъ рожденія моего не зналъ, что есть стыдъ, и мнѣ про то никто не толковалъ, а меньше еще того разумѣлъ о неприличности, то, устремя всѣ мысли свои къ любви... влюбился въ комнатную дома нашего дѣвку, обладающую всѣми тѣми прелестьми, которыя только могутъ плѣнить нѣжное сердце нещастнаго любовника, и сдѣлался въ короткое время невольникомъ рабы своей. Отъ праздности, въ которой я всѣ дорогіе своей жизни часы препроводилъ, и которая, по несмысленности, мнѣ пріятною казалась, произошли всѣ мерзости исполненныя дѣла, а вольность сдѣлала меня отважнымъ и наглымъ на всѣ предпріятія. Я спознался съ сыномъ одного помѣщика, неподалеку отъ нашей деревни живущаго, который воспитанъ былъ не лучше моего, и (былъ) дѣтина на всѣ руки... Отъ частаго съ нимъ обхожденія научился я просиживать цѣлыя ночи весьма-скоро въ игрѣ, въ пьянствѣ и въ другихъ непостоянныхъ забавахъ преходящія, и былъ уже совершеннаго знанія во всѣхъ карточныхъ играхъ, къ погибели своего дома. Отецъ мой, разгнѣвавшись на меня за таковые мои поступки, выгналъ меня изъ дома и лишилъ законнаго наслѣдства, а я, не имѣя средства чѣмъ "себя пропитать, вдался во всякія неприличныя моему роду дѣла, и тѣмъ доставлялъ себѣ бѣдное пропитаніе" {Ч. 1 (изд. 2), стр. 130--132.}. На подобные же плоды небрежнаго воспитанія указываютъ и другіе современные журналы {Всякая Всячина", стр. 231, 245. "И то и сё", недѣля 42.}, преслѣдуя лѣнивыхъ недорослей, трутней и лежебоковъ, которые жили въ постоянной праздности: гоняли голубей, бѣгали по двору съ собаками и предавались различнымъ порочнымъ наклонностямъ.
   Журналы 1769--1774 годовъ, представляютъ нѣсколько любопытныхъ картинъ (tableaux de genre) изъ домашней жизни людей, остававшихся вѣрными стариннымъ предразсудкамъ и обыкновеніямъ. Приведемъ эти характеристическіе очерки, чтобы указать, съ одной стороны, въ какомъ кружку и въ какихъ понятіяхъ возрастали новыя поколѣнія, а съ другой, познакомить съ нравами, уже въ то время начинавшими отживать свой вѣкъ.
   "Всячина" разсказываетъ объ одной семидесятилѣтней старушкѣ:
   "На сихъ дняхъ, любезный читатель, съѣздилъ я къ тёткѣ своей, барынѣ лѣтъ семидесяти... Войдя въ двери, я старался подойти поближе къ кровати, на которой она сидѣла, чтобъ поцаловать у нея руку, но почти непреоборимыя препятствія между нами находились и лишали меня долго сего удовольствія. У самой двери, направо, стоялъ превеликій сундукъ, желѣзомъ окованный; налѣво множество ящиковъ, ларчиковъ, коробочекъ и скамеечекъ барскихъ барынь. При концѣ сего узкаго прохода сидѣла на землѣ рядомъ слѣпая между двумя карлицами, и двѣ богодѣльницы. Передъ ними ближе къ кровати лежалъ мужикъ, который сказки сказывалъ; двѣ дѣвушки невѣсты, да дура. Дѣвушки отъ прочихъ были тѣмъ отмѣнены, что онѣ лежали на перинахъ; у кровати занавѣски были открыты, знатно отъ духоты, ибо тетушка была одѣта очень тепло: сверхъ сорочки она имѣла лисью шубу. Нѣсколько старухъ и дѣвокъ еще стояло у стѣнъ для услугъ, подпирая рукою руку, а сею щеку. Ихъ недосуги живо изображало растрепанное убранство ихъ головъ и выпачканное платье". Неловкой посѣтитель не могъ пробраться къ старушкиной постели, не задѣвъ концомъ своей шпаги за тряпицу, которою была обверчена голова карлицы. Отъ этого поднялся крикъ и визгъ. "Я еще не успѣлъ отцѣпить (шпаги), какъ услышалъ, что слѣпая возопила веліимъ голосомъ: "ахъ проклятый! раздавилъ мои пироги и весь карманъ мой замаслилъ". Тетушка очень осердилася на меня, и сказала: "что ты, шалунъ, ко мнѣ пріѣхалъ моихъ домашнихъ передавить? Во Франціи у васъ, что ли, такой манеръ? Безбожный! на слѣпую напалъ. "Бѣдная такъ радовалась давича пирогамъ, и сколько имъ укладыванья было! а дуракъ ихъ раздавилъ своимъ бѣшенствомъ. Вѣкъ бы ты лучше, мой свѣтъ, ко мнѣ не пріѣзжалъ, если только для того ѣздить будешь, чтобы сдѣлать развратъ въ моемъ домѣ; да и дѣтей перепугалъ: Лиса поблѣднѣла совсѣмъ, а Груша и такъ со вчерашняго послѣ обѣда не спала". Тутъ Лиса, ея большая внука, впала ей въ рѣчь, и съужимкою молвила: ужесть, бабушка-сударыня, какъ я испугалась! А сестрица чуть жива. Груша на то сказала: "ахъ, радость, мочи нѣтъ, умаришь; не магу вздумать, какъ онъ на-всѣмъ, на-всѣмъ; нѣтъ ушъ, сестрица, какъ онъ не важенъ; права, ужесть какъ не важенъ! просимъ оставить въ покоѣ". Я примѣтилъ, что во время сего разговора обѣ дѣвушки головою вертѣли то на одну, то на другую сторону, подергивая весьма часто рукою платокъ шейный подъ бородкою, сидя притомъ очень-прямо. Я все еще не терялъ надежды приближиться къ кровати теткиной, но стоя въ углу извинялся, какъ могъ... Тетушка приказала поднести мнѣ водки. Я думалъ, что сія минута способна подойти къ ней; но какъ темно было со стороны кровати, гдѣ я подошелъ, наклонясь весьма-низко, зацѣпилъ локтемъ столикъ съ изломленною ножкою, на которомъ закуски стояли, и уронилъ оный теткѣ на кровать". Прибѣжали дѣвки; тетушка вышла изъ терпѣнія, и посѣтитель поспѣшилъ убраться {Стр. 69--72.}.
   Обычай окружать себя большою дворнею, приживалками, барскими барынями, дураками и дурами, былъ сильно укорененъ еще въ XVII-мъ столѣтіи; эти приживалки, знакомцы, сказочники и дураки содержались при всѣхъ богатыхъ домахъ, для развлеченія домохозяевъ и ихъ гостей или, какъ тогда выражались, для потѣшнаго дѣла. "Когда гости пріѣдутъ, то первое слово: позовите дураковъ. Сіе есть самый ласковый пріемъ... Кой часъ дураки войдутъ, то уцѣпятся другъ другу въ волосы, и кто которому болѣе выдернетъ клочковъ волосовъ, тому поднесутъ чарку водки. Хозяинъ обыкновеíно хохочетъ тому такъ, что въ третьей комнатѣ слышно. Знатно, по привычкѣ уже сердоболія нѣтъ; а того и на умъ не придетъ, что и дураки суть люди. Когда же кто ихъ уйметъ, тогда иные говорятъ: нѣтъ ничего, они привыкли... Дураки же бываютъ вымараны, выпачканы, почти наги, а обыкновенно босы; рожи у нихъ разбиты и пьяны. Если гости чуть станутъ ихъ унимать, чтобы не дралися, то бросаются на гостей, и тогда бѣги скорѣе вонъ" {"Всякая Всячина", стр. 225--6. Сочин. Екатер. II. Ч. 2, стр. 186 (комедія: "Имяннны г-жи Ворчалкиной").}. По преданію, въ прихожей Ромодановскаго (князя-цесаря) было завсегда забавно: много шутовъ находилось, и медвѣдица разносила передъ обѣдомъ водку {Сочин. Екатерины II, Ч. 2, стр. 310 (комедія: "Разстроенная семья"). Смотри также Словарь знаменитыхъ людей Бантышъ-Каменскаго.}. Чтобъ разсѣять скуку, обыкновенно призывались дураки и дуры или сказочники; чтобъ прогнать у дѣтей безсонницу, заставляли разсказывать имъ на сонъ грядущій разныя сказки {"Смѣсь", стр. 169.}.
   Вотъ двѣ другія картины нравовъ, представляемыя "Всякою Всячиною":
   "Какъ нынѣ Святая недѣля, то и должно всякій день обскакивать цѣлую Москву. Я, будучи въ мѣстахъ пяти, и не заставши никого дома, вздумала заѣхать ко праправнучатной моего дѣдушки племянницѣ, которая хотя была и достаточный человѣкъ, но прожила весь свой вѣкъ въ деревнѣ. Сія госпожа пріѣзжала только въ Москву по всякую зиму недѣли на двѣ, для продажи суконъ, понитковъ, холстовъ, веревокъ, лаптей, кокошниковъ, сухихъ грибовъ и всякихъ ягодъ, и также, какъ говорила она, чтобы дочери ея переняли московскія моды. Я спросила у моего кучера, можетъ ли онъ сыскати домъ сей моей родни? на что онъ сказалъ, что его знаетъ, ибо де недавно купилъ въ семъ домѣ роднѣ своей въ деревню кокошникъ. Мы, проѣхавъ множество переулковъ, остановились передъ одними воротами, "которыя были съ обѣихъ сторонъ подперты подставками: въ которое время слуга, стоящій назади кареты, прибѣжалъ отворять дверцы у оной. Я спросила у него, для чего онъ отворяетъ? велѣлъ бы ѣхать прямо на дворъ. На что онъ мнѣ отвѣчалъ, что сего учинить никакимъ образомъ не можно; ибо де дворъ ихъ наполненъ пріѣхавшими для покупки сѣна роспусками, которое самъ мой высокопочтенный дядюшка изволитъ вѣсить. Итакъ я принуждена была выйти изъ кареты и обмокнуть въ грязи свои башмаки... Когда вошла я на дворъ, то стоящій въ разодранномъ тулупѣ любезный мой дядюшка не удостоилъ меня, чтобы съ нимъ поцѣловаться, по той причинѣ, что не было у него краснаго яйца; а приказалъ босому и въ одномъ пониточномъ камзолѣ проводить меня къ тетушкѣ. Двери у передней комнаты столь были низки, что я, зацѣпясь, принуждена была спехнуть весь головной уборъ {Мода требовала тогда носить чрезвычайно-высокіе головные уборы.}. Тутъ сей босоногій просилъ меня садиться на скамейку, а самъ пошолъ докладывати къ тетушкѣ, почему я и осталась одна, кленя себя за сей проклятый пріѣздъ, и сидѣла цѣлый часъ не дождавшись тетушки. Наконецъ изволила она выплыть, и похристосовавшись со мною красненькимъ яичкомъ, повела меня въ другую комнату, гдѣ находились двѣ дѣвки въ тѣлогрѣяхъ и въ связкахъ, а изъ нихъ одна домывала полъ, а другая оправливала постелю. Дородная моя тетушка посадила меня на скамью и велѣла кликнуть дочекъ своихъ. А какъ посланная за ними дѣвка сказала, что онѣ почиваютъ, то лѣпообразная моя тетушка встала тотчасъ и пошла въ комнату (такъ называла она стоящій въ боку вымазанный хлѣвъ), въ коей раздавался великій вопль. Дверь у ней не очень плотно была притворена, а сродное женщинамъ любопытство и побудило меня посмотрѣть, что дѣлается въ семъ чертогѣ. Тамъ увидѣла я, что большія изъ ея дочерей убирались, а маленькіе дѣтки, коимъ было лѣтъ по 10 и больше, производили играючи въ куклы и въ кубари ужасный визгъ; на печи же сидѣлъ слуга и плелъ для продажи лапти, а подъ печкою сидѣли на яицахъ куры. Наконецъ вывела моя тетушка двухъ въ грезетовыхъ робронтахъ и въ напудренныхъ мукою волосахъ дочекъ. Онѣ были чрезвычайно набѣлены, нарумянены и насурмлены, имѣли волосы завитые по мужскому и назади приколотыя многочисленныя косы, а сверхъ всего того на головахъ изъ серебряннаго флера лопасти". Всесильная мода прокрадывалась и въ семьи, привыкшія къ мелочной разсчетливости и неряшеству деревенской жизни, но въ какомъ неопрятномъ видѣ появлялась она здѣсь! Дѣвицы "поцѣловались со мною также съ яицами, просили, чтобы я ихъ жаловала. И когда, по разнообразнымъ комплементамъ, всѣ мы усѣлися, то любезная моя тетушка "приказала подать на харитончикp3; моченыхъ яблокъ и брусницы. А какъ сказала я, что ничего того не хочу, то примолвила она: "такъ не изволишь ли, племянушка, съ дочками моими покачаться и поскакать на доскѣ?" Я ей отвѣтствовала, что качаться и скакать боюсь; а она сказала на то съ сердцемъ: "куда какъ ты, свѣтъ мой, великатна, что тебѣ уже съ нашими дочерьми невмѣстно и канпанью водить, а въ этомъ нѣтъ никакого художества". Мнѣ надобно было извиниться, какъ можно лучше, почему и сказала я, что не нѣжусь, а боюсь очень сего упражненія. Радость, сестрица, сказала большая ея дочь, ты вся по модѣ, да у тебя же и карасе въ головѣ. Я спросила съ удивленіемъ: что бы такое значило харитончикъ и карасе? А меньшая ея дочь на то и отвѣтствовала мнѣ такимъ образомъ: "полно издѣваться, матушка! ты ужа французскую грамоту знаешь, а не разумѣешь, что эта значитъ. Вотъ эта, сказала она, указавъ на мой полумѣсяцъ, называется карасеемъ; а харитончикъ я тебѣ тотчасъ покажу". Потомъ кликнула она своего босоногаго лакея и велѣла принести харитончикъ. Почему я и думала, что принесутъ какого-нибудь мальчика, называемаго Харитономъ. Но разсудите о моемъ удивленіи, ибо въ то время увидѣла я принесенный на одной ножкѣ круглый столъ, на которомъ было около пальца толщиною грязи и пыли"... {Стр. 388--9.}
   "Пріѣхалъ ко мнѣ братъ мой, и какъ мы узнали, что сосѣдъ мой возвратился, пошли оба къ нему пѣшкомъ и взошли по деревянной лѣстницѣ въ палаты. Но намъ сказали, что палаты онъ отдаетъ въ наймы, а самъ живетъ въ харомахъ на дворѣ. Мы бы принуждены были брести по грязи, смѣшенной съ навозомъ черезъ весь немощеный дворъ, который однако десятины полторы занималъ, если бы хозяинъ, узнавъ, что мы къ нему идемъ, не выслалъ намъ на встрѣчу на половинѣ пути, изъ учтивости, двухъ досокъ, изъ которыхъ поперемѣнно, одну послѣ другой, какъ скоро съ сей на ту ступимъ, передъ нами постилали. Итакъ по многотрудномъ проходѣ мы дошли до гнилаго крыльца. Онъ насъ самъ встрѣтилъ въ замасленномъ тулупѣ, въ колпакѣ и безъ обуви у дверей, въ сѣняхъ величиною съ чуланъ, и ввелъ насъ черезъ весьма закоптѣлую и ничѣмъ необитую переднюю, которыя единственное украшеніе состояло въ нѣсколькихъ скамьяхъ о трехъ ножкахъ, напослѣдокъ въ комнату, обитую бумажками. Здѣсь онъ просилъ насъ сѣсть и кликнулъ: Малый, малый! Сей вбѣжалъ въ епанчѣ; голова нечесанная и въ грязныхъ сапогахъ. Но онъ на него закричалъ: дуракъ, скинь епанчу... и мы увидѣли на немъ сѣрый суконный изодранный и вымаранный бострокъ съ мѣдными пуговицами. Принесли намъ соломенные стулья: мнѣ достался цѣлый, но братъ мой чуть сквозь стулъ не провалился, и для того принужденъ былъ сидѣть все время на одномъ краюшкѣ. Самъ хозяинъ сѣлъ поперегъ кровати, покрытой простынями, кои болѣе имѣли видъ сѣрой тафты, нежели бѣлаго полотна, и говорилъ намъ: "не прогнѣвайтеся, я человѣкъ не молодой; у меня ноги болятъ, я и чулковъ на нихъ терпѣть не могу", и, въ доказательство, раскрылъ тулупъ и показалъ намъ голыя ноги... "Я очень радъ, что вы ко мнѣ пришли, чѣмъ-то мнѣ васъ потчивать? горѣлки вы не пьете, чаю, а у меня, окромѣ домашняго, ничего нѣтъ. Мы поблагодарили ему, и братъ мой началъ... говорить о своей нуждѣ. Онъ отвѣтствовалъ: ну, если такъ, прошу отобѣдать и послѣ переговоримъ. Здѣсь онъ приказалъ на столъ набрать, а между-тѣмъ у насъ спросилъ: чьи мы дѣти? и вспомнилъ что онъ съ молода знался съ нашимъ отцомъ, говоря: вы вить гораздо неубоги; и я бы богатъ былъ, если бы всѣ пустоши мнѣ были отданы, о коихъ я дѣлъ имѣю съ двадцать разныхъ, а въ тридцати и болѣе я уже получилъ отказъ; "но я пошелъ въ третью апелляцію, авось либо удастся!.. Послѣ того жаловался на дороговизну здѣшняго мѣста, и что домъ ему сталъ дорого. Потомъ пришли сказать, что кушанье поставлено. Мы сѣли за столъ, покрытый скатертью съ дырами; салфетки же по-крайней-мѣрѣ уже служили за осмью обѣдами, да за столько же ужинами. На оловянной посудѣ счесть можно было, сквозь сколько рукъ она прошла; ибо всякаго пальца знакъ напечатлѣнъ на ней остался. Я попросилъ пить: принесли мнѣ стаканъ, хотя стеклянный, но чистотою подобный посудѣ, съ тѣмъ еще прибавленіемъ, что рты, кои изъ него пили, тутъ же означены были. Старикъ между-тѣмъ кушалъ, не останавливаяся, грозя и браня за всякую бездѣлицу слугъ; отчасти и насъ потчивалъ. Тутъ намъ случай былъ увѣриться, какова велика есть привычка, ибо то, что намъ казалося гадко и дико, ему и непримѣтно было... Пришедши домой, услышалъ я, что онъ ко мнѣ же присылалъ во время обѣда просить соли, яицъ, пива, уксуса и тому подобнаго, что къ нему по сосѣдству и отпустили" {Стр. 91--95.}. "Смѣсь" упоминаетъ о подобномъ же скопидомѣ, который довольствовался одними деревенскими припасами, носилъ платье, доставшееся ему по смерти его предковъ, и даже не поправлялъ сгнившей кровли своихъ хоромъ {Стр. 123--4.}.
   Но ближе и нагляднѣе всего съ людьми стариннаго покроя знакомятъ насъ любопытныя письма, писанныя къ Ѳалалею; конечно, знакомятъ они насъ только съ темными сторонами ихъ характеровъ и убѣжденій, но такова задача сатиры. Выписки, приводимыя нами изъ журналовъ семидесятыхъ годовъ, невполнѣ изображаютъ дѣйствительный бытъ; онѣ схватываютъ только тѣ черты, какія соотвѣтствовали ихъ сатирической цѣли. Свѣтлыхъ сторонъ жизни сатира не могла касаться; но, повторяемъ, ея живая и бойкая насмѣшка надъ недостатками общества не есть ли самое свѣтлое явленіе, которое лучше всякихъ похвалъ говоритъ за нравственное развитіе сатирической эпохи?
   Письма къ Ѳалалею были напечатаны въ "Живописцѣ". Приведемъ эти образцовыя комическія произведенія, изобличающія опытное перо;
   а) Письмо уѣзднаго дворянина къ его сыну:
   "Сыну моему Ѳалалею. Такъ-то ты почитаешь отца твоего, заслуженнаго и почтеннаго драгунскаго ротмистра? тому ли я тебя училъ, и того ли отъ тебя надѣялся, чтобъ ты на старости отдалъ меня на посмѣшище цѣлому городу? Я писалъ къ тебѣ въ наставленіе, а ты это письмо отдай напечатать {Намекъ на письмо къ Ѳалалею, еще прежде напечатанное въ "живописцѣ" (Ч. I, изд. 2, стр. 105).}. Погубилъ ты, супостатъ, мою головушку!.. Эй, сынокъ, спохватись! не сыграй надъ собою шутки... Петербургъ не за горами, я и самъ могу къ тебѣ пріѣхать.-- Ну, сынъ, я теперь тебя цъ послѣдній разъ прощаю, по просьбѣ твоей матери; а ежели бы не она, такъ ужъ я бы далъ себя знать. Я бы и ее не послушалъ, ежели бы она не была больна при смерти. Только смотри, впредь берегись: вить ежели ты окажешь еще какое ко мнѣ непочтеніе, такъ ужь и не жди никакой пощады... у меня не одинъ мѣсяцъ проохаешь, лишь бы только мнѣ до тебя дорваться. Слушай же, сынокъ, коли ты хочешь опять прійти ко мнѣ въ милость, такъ просись въ отставку, да пріѣзжай ко *тѣ въ деревню. Есть кому и безъ тебя служить. Поди въ отставку, да пріѣзжай домой: ѣшь до сыта, спи сколько хочешь, а дѣла за тобой никакого не будетъ. Чего тебѣ лучше этого? За честью, свѣтъ, не угоняешься; честь! честь! худая честь, коли нечего будетъ ѣсть. А я тебѣ уже и пріискалъ было невѣсту. Дѣвушка не убогая, грамотѣ и писать то горазда, а пуще всего великая экономка: у нее ни синей порохъ даромъ не пропадетъ; такую-то, сынокъ, я тебѣ невѣсту сыскалъ. Дай только Богъ вамъ совѣтъ да любовь, да чтобы тебя отпустили въ отставку. Пріѣзжай, другъ мой; тебѣ будетъ чѣмъ жить и опричь невѣстина приданаго; я накопилъ довольно. Я и позабылъ было тебѣ сказать, что нареченная твоя невѣста двоюродная племянница нашему воеводѣ; вить это, другъ мой, не шутка: всѣ наши спорныя дѣла будутъ рѣшены въ нашу пользу, и мы съ тобою у иныхъ сосѣдей землю обрѣжемъ по самыя гумны: тото любо! и курицы не куда будетъ выпустить. Со всѣмъ будемъ ѣздить въ городъ; то-то, Ѳалалеюшка, будетъ намъ житье! никто не куркай! Да полно, что тебя учить, ты вить не малой уже, не малой ребенокъ; пора своимъ умкомъ жить. Ты видишь, что я тебѣ не лиходѣй, учу всегда доброму, какъ бы тебѣ жить было попригоднѣе... Не испугайся, Ѳалалеюшка, у насъ нездорово; мать твоя, Акулина Сидоровна, лежитъ при смерти. А занемогла она, другъ мой, отъ твоей охоты: Палетку твою кто-то съѣздилъ полѣномъ и перешибъ крестецъ; такъ она, голубушка моя, какъ услышала, такъ и свѣту Божьего не взвидѣла: такъ и повалилась! А послѣ какъ опомнилась, то пошла это дѣло розыскивать, и такъ надсадила себя, что чуть жива пришла, и повалилась на постелю; да къ тому же выпила студеной воды цѣлой жбанъ, такъ и присунулась къ ней огневица. Худа, другъ мой, мать твоя, очень худа! Я того и жду, какъ сошлетъ Богъ по душу. Знать что, Ѳалалеюшка, разставаться мнѣ съ женою, а тебѣ и съ матерью и съ Палеткою. Тебѣ, другъ мой, все-таки легче моего: палеткины щенята, слава Богу, живы; авось-таки который-нибудь удастся по матери, а мнѣ ужь эдакой жены не наживать. Охти мнѣ, пропала моя головушка! гдѣ мнѣ за всѣмъ одному усмотрѣть! Не сокруши ты меня, пріѣзжай да женись, такъ хоть бы тѣмъ я порадовался, что у меня была бы невѣстка. Тошно, Ѳалалеюшка, съ женою разставаться; я было уже къ ней привыкъ, тридцать лѣтъ жили вмѣстѣ: какъ у печки погрѣлся! Виноватъ я передъ нею: много побита она отъ меня на своемъ вѣку. Ну, да какъ безъ этого; живучи столько вмѣстѣ и горшокъ съ горшкомъ столкнется; какъ безъ того? Я крутъ больно, а она неуступчива, такъ, бывало, хоть маленько, такъ тотчасъ и дойдетъ до драки. Спасибо хоть за то, что она отходчива была {Сличи съ показаніями "Всячины" (стр. 151) и "Полезнаго съ пріятнымъ" (III-й полумѣсяцъ, стр. 3).}. Учись, сынокъ, какъ жить съ женою; мы хоть и дирались съ нею, да все-таки живемъ вмѣстѣ, и мнѣ ее теперь, право, жаль. Худо, другъ мой, и ворожеи не помогаютъ твоей матери; много ихъ приводили, да пути нѣтъ, лишь только деньги пропали. За симъ писавши кланяюсь, отецъ твой Трифонъ, благословеніе тебѣ посылаю".
   b) Письмо отъ матери къ Ѳалалею:
   "Свѣтъ мой, Ѳалалей Трифоновичъ! Что ты это, другъ мой сердечной, накудесилъ? пропала бы твоя головушка; вить ты уже не теперь знаешь Панкратьевича: какъ ты себя не бережешь. Ну, кабы ты, бѣдненькой, попался ему въ руки, такъ вить бы онъ тебя изуродовалъ. Нечего, Ѳалалеюшка, норовокъ-атъ у него, прости Господи, чертовской; ужь я ль ему не угождаю, да и тутъ никогда не попаду въ ладъ. Какъ закуралеситъ, такъ и святыхъ вонъ понеси. А ты, батька мой, что это сдѣлалъ, отдай письмо его напечатать; вить ему всѣ сосѣди смѣются: экой-де у тебя сынокъ, что и надъ отцомъ ругается. Да полно вить, Ѳалалеюшка, всѣхъ рѣчей не переслушаешь; мало ли что лихіе люди говорятъ; Богъ съ ними, у нихъ свои дѣтки есть, Богъ имъ заплатитъ. Чужое-то робя всегда худо: наше лучше всѣхъ; а кабы оглянулись на своихъ дѣтокъ, такъ бы и не то еще увидѣли. Побереги ты, мой батько, самъ себя, не разсерди отца-то еще: съ нимъ и чортъ тогда уже не совладѣетъ. Отпиши къ нему поласковѣе, да хоть солги что-нибудь; вить это не какой грѣхъ, не чужаго будешь обманывать, своего роднаго; и всѣ дѣти не праведники, какъ передъ отцомъ не солгать. Отцамъ да матерямъ на дѣтей не насердиться: свой своему по неволѣ другъ. Дай Богъ тебѣ, другъ мой сердечный, здоровье; а я лежу на смертной постелѣ. Не умори ты меня безвременно; пріѣзжай къ намъ поскорѣе, хоть бы мнѣ на тебя насмотрѣться въ послѣдній разъ. Худо, другъ мой, мнѣ приходитъ: нечего, очень худо; обрадуй, свѣтъ мой, меня; ты вить у меня одинъ одинехонекъ, какъ синей порохъ въ глазѣ; какъ мнѣ тебя не любить? Кабы у меня было дѣтей много, то бы свое дѣло. Заставай, батька мой, меня живою; я тебя благословлю твоимъ ангеломъ, да отдамъ тебѣ всѣ мои деньжонки, которыя украдкою отъ Панкратьевича накопила, виггь для тебя же, мой свѣтъ; отецъ-ат

   

РУССКІЕ ЖУРНАЛЫ 1769--1771 ГОДОВЪ.

Направленіе журналовъ 1769 года.-- Ихъ издатели.-- Краткія библіографическія свѣдѣнія о Н. И. Новиковѣ.-- Журнальные споры.-- Журналы 1770 года и сатира на плохихъ стихотворцевъ.

Статья первая.

   Блистательное царствованіе императрицы Екатерины II, столько замѣчательное во всѣхъ отношеніяхъ, извѣстно и своимъ благотворнымъ вліяніемъ на развитіе отечественной литературы и журналистики. Успѣхи общественной жизни отразились и на серьёзномъ содержаніи многихъ литературныхъ произведеній, и на благородномъ ихъ направленіи. Защита просвѣщенія, борьба съ невѣжествомъ и предразсудками, открытая и меткая насмѣшка надъ нравственными общественными недугами и глубокое чувство истиннаго патріотизма -- вотъ тѣ существенныя стремленія, которымъ служило перо лучшихъ сочинителей того времени.
   Ограничиваясь періодическими изданіями 1769--1774 годовъ, замѣтимъ, что главнымъ характеристическимъ выраженіемъ журналовъ избраннаго нами времени была сатира; этимъ они болѣе или менѣе отличаются отъ журналовъ предъидущаго и послѣдующаго времени. Конечно, еще въ "Трудолюбивой Пчелѣ" Сумарокова (1759 г.) замѣчается стихія сатирическая; по здѣсь она далеко не получила той многосторонности, какую встрѣчаемъ въ послѣдующихъ журналахъ, обзоръ которыхъ рѣшаемся представить въ этомъ сочиненіи. Справедливѣе сказать, что Сумароковъ вообще своими сочиненіями, а не одною "Трудолюбивою Пчелою", положилъ основаніе той остроумной и бойкой сатирѣ, которою такъ удачно и мастерски воспользовались послѣ періодическія изданія. Время съ 1769 по 1775-ый годъ въ исторіи нашей литературы -- время сатиры попреимуществу, сатиры, строго-обличающей пороки и затрогивающей темныя стороны вседневной жизни. Сатира эта состоитъ въ тѣсной связи съ тѣми преобразованіями, какія задумывала и совершала Великая Екатерина: она бросала на воспріимчивую почву русской народности живительное сѣмя и вмѣстѣ съ тѣмъ сохранила для насъ много богатыхъ и любопытныхъ свидѣтельствъ о внутренней жизни нашего общества, о разнообразныхъ условіяхъ его быта, о духѣ современныхъ той эпохѣ убѣжденій и взглядовъ. Вотъ почему сатирическіе журналы даннаго времени отличаются такою же яркою изобразительностью и такимъ же живымъ интересомъ, какими была проникнута самая общественная жизнь семидесятыхъ годовъ; въ нихъ заключены превосходные матеріалы для комическаго и драматическаго воспроизведенія нравовъ прошлаго столѣтія. Рядомъ съ этими обличительными статьями появлялись и листы, наполненные различными разсужденіями, стихами и разсказами, писанными, какъ выражались тогда, для одного увеселеніи, то-есть для простаго удовлетворенія эстетическихъ потребностей современнаго общества. Періодическія изданія Рубана даже вовсе ограничивались такою скромною цѣлью; только къ статьямъ, писаннымъ для увеселенія, они присоединяли историческіе матеріалы; а въ журналѣ: "Полезное съ Пріятнымъ" печатались, сверхъ сатирическихъ писемъ, теоретическія разсужденія о воспитаніи и житейскомъ обхожденіи {Сатирическое направленіе продолжалось и послѣ въ нѣкоторыхъ журналахъ: "Собесѣдникѣ любителей Россійскаго слова" (1783--4 г.), "Разскащикѣ забавныхъ басень" (1781 г.), "Почтѣ духовъ" (1789 г.), "Зрителѣ" (1792 г.) и др.}.
   Такое значеніе періодическихъ изданій 1769--1774 годовъ было главною причиною, почему мы рѣшились обратить на нихъ вниманіе читателей, тѣмъ болѣе, что изданія эти въ настоящее время весьма-рѣдки, а нѣкоторыя и вовсе недоступны; такъ, несмотря на розъпски наши, мы не могли достать ни въ Москвѣ, мы въ Петербургѣ журнала "Мѣшанины" (1773 г.), и потому не могли имъ воспользоваться при составленіи статьи нашей. Къ этому не мѣшаетъ прибавить, что вообще мы очень-мало знакомы съ старинными журналами, хотя безъ этого знакомства исторія литературы рѣшительно-невозможна.
   1769-ый годъ былъ особенно-счастливъ на журналы, которыхъ выходило тогда восемь. Съ начала года Козицкій вздумалъ издавать еженедѣльникъ, подъ названіемъ "Всякой Всячины", а Чулковъ -- еженедѣльникъ "II то и сё"; вслѣдъ затѣмъ появились: съ 21-го Февраля "Ни то ни сё" Рубана, продолжавшееся только но 12-е іюля; съ 1-го марта по 5-е апрѣля выходила "Поденьшина" Тузова; съ 1-го апрѣля стала выходить "Смѣсь", съ мая -- "Трутень" Новикова, а съ іюля -- "Адская Почта" Эмина. Кромѣ-того, полгода выдаваемо было "Полезное съ Пріятнымъ". Всѣ эти изданія, согласно тогдашнему обыкновенію, окончились вмѣстѣ съ концомъ года; нѣкоторыя еще раньше. Въ новый 1770 годъ перешли только "Всякая Всячина" и "Трутень", которые нѣсколько времени продолжали выдавать статьи, оставшіяся отъ прошлогодняго запаса; первая, подъ названіемъ: "Барышокъ Всякія Всячины", а второй подъ старымъ именемъ. Названные нами журналы выходили въ Петербургѣ; въ Москвѣ не было тогда періодическихъ изданій. "Извѣстно, говоритъ насмѣшливый "Трутень", что почтенная "наша старушка-Москва и со своими жителями во нравахъ весьма" непонятна: ей всегда правилися новыя моды, и она всегда перенимала "ихъ у Петербургскихъ жителей.... Въ нынѣшнемъ 1769 году лишь "показалася въ свѣтъ "Всякая Всячина" со своимъ племенемъ, то "жители нашего города заключили, что и это -- новая мода, и какъ Москва писателями сихъ мелкихъ сочиненій весьма изобильна, то надѣялись, что тамъ сіи листки выходить будутъ не десятками, а сотнями... но всѣ обманулись: въ Москвѣ и но сіе время ни одного такого изъ типографіи не вышло листочка, да и печатанные въ Петербургѣ журналы читаютъ немногіе" и проч. {Стр. 44--45.}.
   Объ издателяхъ періодическихъ листовъ 1769-го года извѣстно намъ весьма-мало. Это были люди, по своему времени, болѣе или менѣе образованные и талантливые.'Издатель "Всячины", Григорій Васильевичъ Козицкій, воспитывался въ Кіевской Академіи, путешествовалъ по Европѣ, а по возвращеніи изъ-за границы (въ 1758 г.) опредѣленъ лекторомъ словесности при Санктпетербургской Академіи Наукъ; впослѣдствіи былъ статс-секретаремъ при императрицѣ Екатеринѣ II. Въ обществѣ его знали за человѣка умнаго, знатока тогдашняго тона и свѣта. Новиковъ отзывается о немъ съ большою похвалою: "Сеи искусный и ученый мужъ пріобрѣлъ бы не послѣднее мѣсто между славными Россійскими писателями ежели бы имѣлъ достаточное время для упражненія въ словесныхъ наукахъ. Совершенное его искусство "во славянскомъ, греческомъ, латинскомъ, французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ, и великое его просвѣщеніе со здравымъ разсудкомъ въ томъ удостовѣряютъ. Слогъ его чистъ, важенъ, плодовитъ и пріятенъ". Сумароковъ, скупой на похвалы писателямъ, отзывался о Козицкомъ какъ о талантливомъ сочинителѣ, и въ спорахъ о чистотѣ языка часто ссылался на его авторитетъ. Козицкій участвовалъ въ "Трудолюбивой Пчелѣ", на листахъ которой напечатано его разсужденіе "О пользѣ миѳологіи"; онъ много переводилъ и, между-прочимъ, перевелъ на латинскій языкъ "Наказъ Коммиссіи".
   Приступая къ изданію "Всячины", Козицкій сдѣлалъ такое обращеніе къ публикѣ: "Любезный читатель, предпріялъ я сообщить вамъ все то, что мнѣ заблагоразсудится безъ всякаго порядка; иногда дамъ вамъ полезныя наставленія, иногда будете смѣяться". При окончаніи года издатель еще яснѣе указалъ на задачу своего журнала: "Я хотѣлъ (говоритъ онъ) показать -- первое, что люди иногда могутъ быть приведены къ тому, чтобы смѣяться самимъ себѣ; второе -- открыть дорогу тѣмъ, кои умнѣе меня, давать людямъ наставленія, забавляя ихъ, и третіе говорить Русскимъ о Русскихъ, а не представлять имъ умоначертаній, кои они не знаютъ". Образцомъ для "Всячины" послужилъ знаменитый англійскій журналъ, издававшійся въ 1711--2 годахъ Аддисономъ, подъ названіемъ "Зрителя" (The Spectator) и послѣ долгое время пользовавшійся большимъ успѣхомъ. "Въ англинскомъ "Смотрителѣ", замѣчаетъ одинъ изъ сотрудниковъ Козицкаго, немало соли, а "Всякая Всячина" на него походитъ;" въ другомъ мѣстѣ находимъ сближеніе "Всячины" съ французскими и англійскими періодическими изданіями: "Зрителемъ", "Новымъ Менторомъ", "Мизантропомъ" и "Пустомелею". Это вліяніе иностранныхъ сатирическихъ изданій на наши журналы мы допускаемъ только въ той мѣрѣ, по скольку оно касается формы и тона статей; а содержаніе наши сатирическіе журналы брали изъ своей собственной жизни. Картины, ими представленныя, и самый языкъ отличаются неподдѣльными чертами народности. Несмотря на желаніе, высказанное Козицкимъ въ спорѣ съ издателемъ "Трутня", чтобъ сатира имѣла поболѣе мягкости, онъ не щадилъ ничего, что заслуживало насмѣшки, и справедливо замѣтилъ, что потомство произнесетъ надъ нимъ такой судъ: "его разсужденія, несмотря на состарѣвшійся языкъ и темныя "выраженія вѣка, мы довольно разумѣемъ, чтобы видѣть, какія были "забавы и нравы у россійскаго народа". Для наполненія "Всячины" сатирическими описаніями, издатель, по собственному его свидѣтельству, старался имѣть наблюдательные глаза и уши на всѣхъ гульбищахъ, празднествахъ и собраніяхъ въ обѣихъ столицахъ {Стр. 53, 103, 249, 399, 551--552.}.
   "Мнѣ (говоритъ Козицкій въ объявленіи о своемъ журналѣ) сказали мама и няня, какъ я былъ шести лѣтъ, что я уменъ; у меня есть ласкатели, кои то же нынѣ подтверждаютъ. Сверхъ ума моего, я заподлинно изъ опытовъ увѣренъ, что у меня сердце доброе. И такъ надѣйтеся, господинъ читатель, что, купя мой трудъ, вы не вовсе потеряете свои деньги. Не вздумайте же впрямь, что мнѣ нужда въ вашихъ деньгахъ: я, право, дважды въ день сытъ, и еще остается столько, что и васъ накормить можно и проч." Обрисовавъ свое положеніе, издатель такимъ же насмѣшливымъ тономъ представляетъ портреты четырехъ своихъ сотрудниковъ и обѣщаетъ современемъ открыть публикѣ ихъ имена. Онъ приглашаетъ и постороннихъ участвовать въ своемъ журналѣ, но прибавляетъ при этомъ: "мы обѣщаемъ вносити въ наши листы все то, что насъ не введетъ въ тяжбу съ благочиніемъ." {Стр. 1--2, 9, 16, 23, 116, 119.} Впрочемъ, имена сотрудниковъ "Всячины" скрыты подъ загадочными и затѣйливыми псевдонимами, каковы: Аpuшлай Шуши, Ибрагимъ Курмаметъ, Остроперовъ, Топтоногова, Торабаровъ, Самъ себѣ лѣкарь, Сами отгадайте кто? Имя мое съ аза, а прозвищемъ проказа, и другіе. Статьи, помѣщенныя во "Всячинѣ" озаглавлены краткими нравственными сентенціями въ родѣ слѣдующихъ: "Дѣлайте по моимъ словамъ, а не но моимъ дѣламъ"; "Неблагодарность вреднѣйшій есть порокъ"; "Упрямство есть порокъ слабаго ума", "Привычка есть второе естество", и такъ далѣе. Подъ этими заглавіями находимъ нѣсколько интересныхъ сценъ, ярко-рисующихъ нравы частнаго домашняго быта того времени. Успѣхъ "Всячины" былъ полный; съ самаго появленія своего она встрѣчена съ такимъ участіемъ, что перваго и втораго листовъ не достало на всѣхъ желающихъ. {Стр. 170.}
   Издатель журнала "И то и сё", Михайло Дмитріевичъ Чулковъ, извѣстенъ какъ авторъ комедіи: "Какъ хочешь назови" и какъ составитель многихъ весьма-полезныхъ книгъ. {"Русскія сказки"; "Юридическій словарь", "Историческое описаніе Россійской торговли", "Словарь учрежденныхъ въ Россіи ярмарокъ" и др.} Онъ слушалъ въ Московскомъ Университетѣ лекціи русской словесности, и первый обратилъ вниманіе на уцѣлѣвшіе въ народѣ памятники старинныхъ суевѣрій. Цѣль, и направленіе своего журнала онъ опредѣлилъ слѣдующими словами: "Я самъ себя больше знаю, нежели кто другой, и обѣщаюсь, ежели не солгу, въ семъ сочиненіи описать большую половину моей жизни. Только опять сказываю и это, что не все то будетъ правда, что я буду говорить о самомъ себѣ; иногда именемъ моимъ буду я кликать другаго, который хотя и не отзовется. По той причинѣ, можетъ, онъ на меня и подосадуетъ, однако въ необходимой путь ступить мнѣ должно какъ нибудь; впрочемъ, зеркало не виновато, коли рожа крива" {Недѣля III.}. Журналу своему Чулковъ старался придать легкій тонъ народности; всѣ нумера его изданія пересыпаны пословицами и поговорками; въ статьяхъ своихъ онъ касается народныхъ повѣрій и гульбищъ и упоминаетъ о лубочныхъ сказкахъ. Заканчивая свое изданіе эпитафіею и Тому и Сему", Чулковъ прибавляетъ, что при изданіи его трудился онъ одинъ, безъ всякой помощи, исключая весьма малаго, которое и по слогу читатель узнаетъ, что оно не мое, а принесено ко мнѣ рокомъ" {Недѣля LII.} Въ этомъ маломъ встрѣчаемъ статьи Сумарокова: "Противурѣчіе г. Примѣчаеву", "О всегдашней равности въ продажѣ товаровъ", его же эпиграммы, {Недѣля VI. "Опытъ истор. словаря" Новикова стр. 234.} и стихотворенія Михайлы Попова, воспитанника Кадетскаго Корпуса и актёра {Карабановъ: "Основаніе русск. театра" стр. 23 и 34.}.
   При журналѣ "И то и сё" продавалась сочиненная Чулковымъ сатирическая поэма: "Плачевное паденіе стихотворцевъ" (въ трехъ пѣсняхъ), потомъ вновь-изданная въ 1775 году съ прибавленіемъ къ ней стиховъ на гулянье подъ качелями и на семикъ, которыя первоначально были напечатаны въ текстѣ журнала "И то и сё". Поэма эта, вмѣстѣ съ прибавочными къ ней стихами, была впослѣдствіи по ошибкѣ перепечатана между сочиненіями Василія Майкова {Смотри "Сочиненія Василія Майкова, или собраніе остроумныхъ сатирическихъ забавныхъ поэмъ, нравственныхъ басенъ и сказокъ, театральныхъ о другихъ его лирическихъ твореній." Спб. 1809 г. Означенная поэма принадлежитъ Чулкову по прямому указанію изданія 1775 г. и свидѣтельству Новикова (см. Опытъ историч. Словаря, стр. 243).}, несмотря на то, что въ стихахъ на качели и въ самой поэмѣ заключается много насмѣшекъ надъ Майковымъ и его литературными трудами. Майковъ извѣстенъ какъ авторъ сатирической поэмы: "Елисей или раздраженный Вакхъ", наполненной нѣсколько пошлыми картинами, но написанной забавно-торжественнымъ тономъ и не безъ остроумія {Годъ перваго изданія намъ неизвѣстенъ; въ каталогахъ показанія ошибочны. Поэма въ свое время имѣла значительный успѣхъ.}, какъ сочинитель другой сатирической поэмы: "Игрокъ Ломбера" и эклогъ, и какъ перелагатель въ стихи прозаическаго перевода "Овидіевыхъ Превращеній". Надо всѣми этими произведеніями музы Майкова Чулковъ равно посмѣялся. Пародируя поэму "Елисей", въ которой авторъ вмѣтѣ съ своимъ героемъ-ямщикомъ завелъ въ питейный домъ и Бахуса и Силена, Аполлона заставилъ рубить дрова, Цереру работать на гумнѣ {Стр. 4, 9, 15--16, 18.}, Чулковъ говоритъ:
   
   Потомъ я затащилъ въ харчевню весь Парнасъ;
   Минервинъ на гумнѣ послышался мнѣ гласъ,
   Церера на грядахъ крапиву во щи полетъ,
   Юпитеръ на дворѣ дрова изъ платы колетъ...
   Въ ямщичьей шапкѣ Марсъ на одноколкѣ рыщетъ,
   Буянитъ онъ, кричитъ и по бурлацки свищетъ;
   Торгуетъ выжигой на площади Плутонъ,
   Въ волынку на мосту играетъ Аполлонъ,
   
   и такъ далѣе. Намекая на стихотворное переложеніе Овидія, Чулковъ продолжаетъ:
   
   Овидія себѣ наставникомъ избралъ,
   Который никогда такъ, думаю, не вралъ;
   Писалъ онъ хорошо, остро, замысловато,
   А я переводилъ гораздо плоховато,
   И такъ нехорошо, что сей великій мужъ
   Толико сдѣлался по русски неуклюжъ,
   Колико въ собственномъ нарѣчіи прелестенъ.
   Латинскій мнѣ языкъ и русской неизвѣстенъ,
   Другихъ не знаю я, а прочихъ не училъ;
   
   однако лишь перо омочилъ въ чернила, то вздумалъ о себѣ не вѣсть-что, надулся хомякомъ и вздумалъ уйдти не дорогою, а цѣликомъ:
   
   Учиться не хотѣлъ, какъ выступить мнѣ въ люди,
   И бубны принималъ не вѣдая за жлуди (*).
   (*) Намёкъ на "Игрока Ломбера". Въ этой поэмѣ Леандръ ошибкою принялъ во время игры бубны за черви.
   
   Въ поясненіе выписанныхъ нами стиховъ приведемъ отзывъ Новикова о Майковѣ: онъ "почитается въ числѣ лучшихъ нашихъ стихотворцевъ и тѣмъ паче достоинъ похвалы, что ничего не заимствовалъ, ибо онъ никакихъ чужестранныхъ языковъ не знаетъ". {"Опыт. Истор. Словаря" стр. 133.} Другіе намёки, которыми такъ богато "Плачевное паденіе стихотворцевъ", разгадать весьма-трудно.
   Издателемъ журнала "Ни то ни сё" былъ Василіи Григорьевичъ Рубанъ, получившій воспитаніе въ Кіевской Академіи и Московскомъ Университетѣ; онъ служилъ въ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, считатался въ свое время однимъ изъ лучшихъ переводчиковъ и лирическихъ стихотворцевъ; онъ написалъ множество надписей къ портретамъ разныхъ лицъ, на дни рожденія, тезоименитства, пожалованія наградами и проч.; надписями этими наполнилъ и свой журналъ. Особенно же извѣстенъ Рубанъ въ нашей литературѣ надписью къ монументу Петра-Великаго:

Колосъ Родосскій! днесь смири прегордый видъ....

   Рубанъ оставилъ нѣсколько полезныхъ книгъ по русской исторіи и географіи. Журналъ свой началъ онъ издавать, увлеченный примѣромъ Козицкаго и Чулкова; однако "Ни то ни сё", какъ и другія періодическія изданія Рубана, чужды того сатирическаго духа, какой замѣчаемъ во "Всячинѣ" и въ журналѣ "И то и сё": здѣсь печатались стихотворенія и переводныя прозаическія статьи для "увеселенія". Причиной изданія перваго своего журнала Рубанъ прежде всего полагаетъ свойственное людямъ самолюбіе: "Эта страсть (говоритъ онъ) будучи сопровождаема еще охотою показаться грамотными и желаніемъ услужить публикѣ, сдѣлала изданіе сихъ листковъ необходимымъ. И такъ три только обстоятельства остались, о которыхъ намъ нѣсколько позаботиться надобно, а именно: сочиненіе наше покажется читателямъ или полезно, или безполезно, или ни го, ни другое. Что до перваго принадлежитъ, то мы обѣщаемся понести великодушно, если кто наше Ни то ни се захочетъ превратить въ Нѣчто. Чтожъ касается до втораго, то мы не обязуемся отвѣтствовать за тѣхъ читателей, которые изъ сего нашего затору произведутъ непріятную чувствамъ кислоту; а если случится третіе, то, мы уже будемъ не первые отягощать свѣтъ безполезными сочиненіями: между множествомъ ословъ и мы вислоухими быть не покраснѣемъ. Вить мы не вдвое противъ другихъ человѣки... Насъ въ семъ случаѣ будетъ веселить лишь то, что мы чрезъ сіе окажемся честными и справедливыми людьми, сдержавъ свое слово предъ публикою, то есть, "что выйдетъ изъ сего настоящее и безпримѣсное Ни то ни се" {Стр. 3--5.}. Таково остроуміе Рубана. Слогъ его вялый, по мѣстамъ обезображенный тяжелыми и неправильными оборотами. Разсуждая о томъ, что нужно для періодическаго изданія, онъ говоритъ, что "надежнѣе всего мѣшать поученія съ увеселеніями и угрюмость строгихъ правилъ умягчать какими-нибудь пріятностьми или закрывать прелестными цвѣтами, но съ соблюденіемъ надлежащей мѣры единообразія, чтобъ слишкомъ не перепестрить" {Стр. 75--76.}. По вопреки своему намѣренію онъ напечаталъ въ своемъ журналѣ въ плохомъ переводѣ разсужденіе Сенеки о смерти. Одинъ острякъ прислалъ по этому поводу въ редакцію стихи:
   
   Безпорно, что весьма полезно
   О смерти въ жизни разсуждать;
   Но въ свѣтѣ не для всѣхъ любезно
   Толь страшную мораль читать...
   Ввязались не въ свое вы дѣло;
   Ни то ни сё, а загремѣло
   Сенекой, какъ Перунъ у насъ, и проч.
   
   На это издатель отвѣчалъ стихами о разнородности человѣческихъ вкусовъ: что если одни склонны къ забавному, за-то другіе охотники до морали. Вскорѣ послѣ того было въ журналѣ Рубана напечатано письмо Старожилова, который защищаетъ переводъ Сенеки {Стр. 30--32, 77--79.}. Между сотрудниками Рубана должно упомянуть Василія Петрова, который помѣстилъ на листахъ его журнала переведенную имъ оду: "Должности общежитія".
   "Ни то ни сё" не удовлетворяло вкусу и желаніямъ публики и потому не имѣло успѣха; оно существовало около пяти мѣсяцевъ. Недовольный публикою и замѣчаніями другихъ журналистовъ, Рубанъ, при окончаніи своего изданія, разразился такимъ обращеніемъ къ читателямъ:
   "Господа читатели! Съ нынѣшняго года извѣстно стало, что марать бумагу прозою, есть столь же прилипчивая болѣзнь, какъ и плести стихи; а мы по собственному опыту нашли на нее и лекарство. Оно называется многодѣліемъ, котораго если дать добрый пріемъ больному, то сколь бы въ немъ болѣзнь сія ни застарѣлась, только онъ, если не навсегда, то по крайней мѣрѣ на нѣсколько времени изцѣлится... Примѣчено еще то, что въ сей болѣзни поди бываютъ неодинаковы: иные веселы, пріятны и въ полномъ умѣ, а иные совсѣмъ шалѣютъ, взъѣдаются, не будучи ни кѣмъ дразнимы, и много безтолковаго бредятъ. Что касается до насъ, то мы, хотя и не надѣемся, чтобы насъ здоровые читатели включили въ число первыхъ, такъ по крайней мѣрѣ по боимся быть поставлены между послѣдними; а если такъ, то по всѣмъ выкладкамъ причтется нашей болѣзни назваться чистымъ Ни тѣмъ ни сѣмъ. Правду сказать: "мы не угодили ни петиметрамъ, ни степеннымъ людямъ: первымъ, потому, что не грезили ни объ нарядахъ, ни объ модахъ, но о томъ жалѣть нечего; вить они и сами больны головою, однако не ломомъ, но пустотою въ головѣ. А вторымъ, потому, что мы писали на лоскуткахъ, которыхъ они и въ руки не берутъ; они охотники до увѣсистыхъ книгъ, но по несчастію прекратившаяся скоропостижно наша болѣзнь не дала намъ времени сгромоздить ничего такого, что бъ имъ руки обломить могло... Итакъ, осталось намъ ожидать себѣ похвалъ отъ однихъ здоровыхъ людей, но по несчастію ихъ очень мало... Прощайте, господа читатели, мы съ вами разговаривать не будемъ: здоровымъ изъ васъ желаемъ быть здоровыми и впредь, а больнымъ скораго выздоровленія... Впрочемъ, вы чрезъ наше излеченіе не лишитеся удовольствія забавляться разными нелѣпостями отъ больныхъ содѣваемыми" {Стр. 157--160.}. Этими послѣдними строками Рубанъ мѣтилъ на другія періодическія изданія, продолжавшія выходить въ свѣтъ въ то время.
   Если Чулковъ, оканчивая свое изданіе, самъ пропѣлъ ему эпитафію, то журналу: "Ни то ни сё" потрудилась пропѣть эпитафію "Смѣсь". Вотъ это стихотвореніе:
   
   Немного времени "Ни то ни сё" трудилось,
   Въ исходѣ февраля родившися на свѣтъ:
   Вся жизнь его была единый только бредъ,
   И въ блоху (*) наконецъ въ іюлѣ преродилось,
   А сею тварею презрѣнно бывъ вездѣ,
   Исчезло во своемъ убогонькомъ гнѣздѣ.
   (*) Намёкъ на стихотвореніе "Блоха" (изъ Овидіевыхъ фрагментовъ), помѣщенное въ послѣднемъ листѣ журнала: "Ни то ни сё".
   
   Приведемъ здѣсь и другую эпиграмму, напечатанную въ "Смѣси" на Рубана:
   
   Не будетъ тотъ столяръ, кто рубитъ лишь дрова,
   Не будетъ тотъ піитъ, кто русскія слова
   Разрубитъ на стихи и риѳмами окончитъ...
   Такъ для чего жь у насъ за вольность всѣмъ дана,
   Что можетъ и Рубанъ піитомъ называться?
   За имя же, сіе Рубанъ готова, хоть драться,
   И нарубивъ стиховъ, онъ мнитъ, что славенъ ввѣкъ.
   Такъ славенъ посему и всякой дровосѣкъ! (*)
   (*) Стр. 96, 136.
   
   Однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ дѣятелей царствованія Екатерины II, безъ-сомнѣнія, былъ Новиковъ, издатель многихъ любопытныхъ журналовъ.
   Николай Ивановичъ Новиковъ родился въ 1744 году 26-го апрѣля {У Бантыша-Каменскаго означено 27-ое число. Въ концѣ 1785 года Новиковъ показалъ, что ему было тогда 42 года ("Москвит." 1842 г. No 3, стр. 130).} въ селѣ Тихвенскомъ, Авдотьиномъ то жь, близь Москвы. Отецъ его принадлежалъ къ числу дворянъ Бронницкаго Уѣзда, и хотя былъ человѣкъ достаточный, но жилъ большею-частью въ деревнѣ. Молодой Новиковъ воспитаніе получилъ въ родительскомъ домѣ -- прочное въ нравственномъ отношеніи, но далеко-неблистательное. Въ одномъ письмѣ, напечатанномъ въ "живописцѣ", находимъ такое обращеніе къ издателю этого журнала, Новикову: "Всего удивительнѣе то, что вы, не "зная ни пофранцузски, ни понѣмецки, слѣдовательно по одному природному разуму и остротѣ, не заимствуя отъ чужестранныхъ писателей, пишете такіе листочки, которые многимъ "вкусъ знающимъ людямъ нравятся" {Ч. 2-ая стр. 97 (издай. 3-ье).}. На восьмнадцатомъ году былъ онъ отправленъ въ Петербургъ на службу и поступилъ въ гвардейскій Измайловскій Полкъ. Это было въ началѣ 1762 года, когда въ литературѣ нашей славились имена Ломоносова и Сумарокова, а Миллеръ продолжалъ издавать свои "Ежемѣсячныя Сочиненія". Знакомство съ тогдашними литераторами и чтеніе способствовали Новикову развить природныя дарованія. Новиковъ рѣшился приняться за изданіе сатирическаго журнала, чтобъ орудіемъ насмѣшки поколебать одностороннія и часто невѣжественныя мнѣнія, какія слышались въ современномъ ему обществѣ. Уже съ 1767 года Новиковъ сталъ извѣстенъ по своей склонности къ русской словесности; черезъ два года, увлеченный примѣромъ Козицкаго, онъ выступилъ на литературное поприще съ еженедѣльникомъ "Трутнемъ". Желая свободнѣе отдаться литературнымъ занятіямъ, онъ вышелъ въ отставку съ чиномъ поручика {"Москв. 1842 г. No 3, стр. 130. Митрополитъ Евгеній, а за нимъ и всѣ другіе писатели ошибочно даютъ Новикову чинъ прапорщика.}.
   Направленіе "Трутня" (названіе, данное Новиковымъ въ pendant къ "Трудолюбивой Пчелѣ" Сумарокова) было исключительно-сатирическое. Въ предисловіи Новиковъ такъ объясняетъ причины и назначеніе этого изданія. Упрекая себя въ лѣности, онъ говоритъ: "отъ лѣности никакой еще и службы по сіе время не избралъ". Но безъ пользы въ свѣтѣ жить -- тягчить лишь только землю, сказалъ славной Россійской стихотворецъ. Сіе взявъ въ разсужденіе, долго помышлялъ, чѣмъ бы могъ я оказать хотя малѣйшную услугу моему отечеству. Думалъ иногда услужить какимъ нибудь полезнымъ сочиненіемъ, но воспитаніе мое и душевныя дарованія положили къ тому непреоборимыя препоны. Наконецъ вспало на умъ, чтобы хотя изданіемъ чужихъ трудовъ принесть пользу своимъ согражданамъ. Итакъ, вознамѣрился издавать въ семъ году еженедѣльное сочиненіе подъ заглавіемъ Трутня, что согласно съ моимъ порокомъ и намѣреніемъ; ибо самъ я, кромѣ сего предисловія, писать буду очень-мало, а буду издавать всѣ присылаемыя ко мнѣ письма, сочиненія и переводы, въ прозѣ и стихахъ, а особливо сатирическія, критическія и прочія, ко исправленію нравовъ служащія; ибо таковыя сочиненія исправленіемъ нравовъ приносятъ великую пользу, а сіе-то и есть мое намѣреніе" {1769 г. стр. 5--8.}. Въ другомъ мѣстѣ "Трутня" высказано, что сатира на порочныхъ -- зеркало всего достойнаго осмѣянія, и потому чтеніе сатирическихъ сочиненій приноситъ удовольствіе добродѣтельнымъ гражданамъ, которые, видя, какъ литература осмѣиваетъ порочныхъ людей, возвышаются надъ ними мысленно благородными поступками {Тамъ же, стр. 225.}. На виньеткѣ, приложенной къ заглавному листу втораго изданія "Трутня", изображенъ оселъ, придавленный сатиромъ. "Трутень" окончился 53 мъ листомъ, въ которомъ издатель прощается съ публикою легкой и умно-составленной статьею, подъ заглавіемъ: "Разставаніе или послѣднее прощаніе съ читателями" {"Всякая всячина, говоритъ одинъ изъ сотрудниковъ Новикова, "простилась; И то и сё превратилось въ ничто; Адская Почта остановилась, а Трутню также пора летѣть на огонекъ въ кухню" ("Трутень" 1770 г. стр. 127).}. Сотрудники этого журнала скрыли свои имена подъ псевдонимами: Чистосердова, Праздолюбова, Правомыслова и т. п. Намъ извѣстны только Василій Майковъ и Михаилъ Поповъ, помѣщавшіе въ "Трутнѣ" свои стихотворенія, и Аблесимовъ, напечатавшій здѣсь нѣсколько своихъ "Былей" и два или три письма. Макаровъ догадывается, что и подъ псевдонимомъ Азазель Азизезовъ скрывается имя Александра Аблесимова, и указываетъ на княгиню Е. Р. Дашкову и графа М. Л. Воронцова, какъ на сотрудниковъ "Трутня" {"Отечеств. Зап." 1839 г. No 8, стр. 31. Смѣсь.}. Въ журналѣ Новикова напечатана надпись къ памятнику Ломоносова, воздвигнутому графомъ Воронцовымъ; кромѣ-того, имя графа не упоминается въ "Трутнѣ" и прямыхъ указаніи на участіе его и княгини Дашковой въ означенномъ изданіи мы не находимъ.
   О другихъ сатирическихъ журналахъ Новикова скажемъ въ своемъ мѣстѣ. Ему приписываютъ и періодическое изданіе 1769 года: "Смѣсь"; но сомнительно, чтобъ онъ могъ въ одно и то же время предпринять и вести два отдѣльные журнала. Если станемъ пристальнѣе вглядываться въ текстъ "Смѣси" и "Трутня", то, несмотря на все сходство ихъ цѣлей и направленій, нельзя не замѣтить различія въ обоихъ журналахъ относительно тона сатиры и слога; прибавимъ еще, что ни одна статья "Смѣси" не была перепечатана Новиковымъ въ послѣдующемъ изданіи "живописца", куда "Трутень" принесъ обильную дань. Названіе: "Смѣсь" было избрано издателемъ этого журнала потому, что на листахъ его онъ желалъ представить "смѣсь полезнаго съ пріятнымъ" {Стр. 31.}, то-есть соединить статьи сатирическія съ сочиненіями, писанными "для увеселенія". Первыя, однакожь, составляютъ главное, существенное содержаніе "Смѣси". Въ разговорѣ между Меркуріемъ и издателемъ "Смѣси" высказано намѣреніе исправлять пороки и заблужденія жосткимъ орудіемъ сатиры, на что Меркурій дѣлаетъ такое замѣчаніе: "Худо же ты знаешь людей! Они давно изгнали правду и "всего скорѣе можно имъ понравиться, писавъ ложь и бездѣлки... а "по всѣмъ твоимъ словамъ вижу, что скоро твоихъ листовъ не станутъ читать; не вылѣчить людей, зараженныхъ предразсужденіемъ!" {Стр. 167.} Преслѣдуя невѣжество и грубость, "Смѣсь" выставляетъ въ то же время высокія нравственныя идеи, во имя которыхъ и произноситъ свой судъ.
   Превосходными сатирическими и несатирическими изданіями Новиковъ поощрялъ у насъ любовь къ наукамъ и охоту къ чтенію. Онъ умѣлъ угадать потребности публики и явился въ то же время твердымъ защитникомъ русской народности отъ одностороннихъ чужеземныхъ вліяній; съ требованіями образованія онъ постоянно связывалъ уваженіе къ національному чувству. Переселясь изъ Петербурга въ 1776 или 1777 году въ Москву, Новиковъ продолжалъ трудиться съ необыкновеннымъ усиліемъ и настойчивостью. Карамзинъ съ особенно-теплымъ чувствомъ вспоминаетъ о его заслугахъ въ статьѣ: "О книжной торговлѣ и любви къ чтенію въ Россіи". "Новиковъ (говорить онъ) былъ въ Москвѣ "главнымъ распространителемъ книжной торговли. Взявъ на откупъ "университетскую типографію (на десять лѣтъ съ 1-го мая 1779 года), "онъ умножилъ механическіе способы книгопечатанія {Умножилъ типографскіе станки, выписалъ изъ-за границы различные шрифты и увеличилъ выпускъ книгъ. Новиковъ ежегодно платилъ Университету по 4,500 рубл., сверхъ жалованья типографскимъ служителямъ ("Москвит." 1842. No 3, стр. 130).}, отдавалъ переводить книги, завелъ лавки въ другихъ городахъ {Въ 1753 г. въ самой Москвѣ еще не было книжныхъ лавокъ (смотри "Записки Болотова", въ "Отеч. Зап." 1850 г. No 5).}, всячески "старался пріохотить публику къ чтенію, угадывалъ общій вкусъ и не забывалъ частнаго. Онъ торговалъ книгами, какъ богатый голландскій или англійскій купецъ торгуетъ произведеніями всѣхъ земель, то-есть,"съ умомъ, съ догадкою, съ дальновиднымъ соображеніемъ. Прежде расходилось московскихъ газетъ не болѣе 600 экземпляровъ. Новиковъ сдѣлалъ ихъ гораздо богатѣе содержаніемъ, прибавилъ къ политическимъ разныя другія статьи (извѣстія о новыхъ книгахъ, открытія въ наукахъ и искусствахъ и др.), и наконецъ выдавалъ при вѣдомостяхъ безденежное Дѣтское чтеніе {"Дѣтское чтеніе" выходило съ 1786 по 1788 г. ("Московск. Городск. Листокъ" стр. 112. No 28: "Историч. обзоръ московск. Журналистики" И. С.).} которое новостію своего предмета и разнообразіемъ матеріи, не смотря на ученическій переводъ многихъ піесъ, нравилось публикѣ. Число пренумерантовъ ежегодно умножалось, и лѣтъ черезъ девять дошло до 4,000" {"Вѣстн. Евр." 1802 ч. 3, стр. 57. "Сочин. Карамз.", изданіе Смирдина т. III, стр. 545--546.}. Новиковъ составилъ изъ университетскихъ воспитанниковъ общество для повременнаго изданія ихъ сочиненій и переводовъ, и съ 1779 но 1785 годъ включительно были выданы имъ журналы: "Утренній Свѣтъ", "Московское изданіе", "Вечерняя Заря" и "Покоющійся Трудолюбецъ", въ которыхъ находимъ оригинальныя и переводныя статьи по вопросамъ исторіи, политики, нравственной философіи и богословія. Кромѣ этихъ періодическихъ изданій, Новиковымъ въ разное время было выпущено много весьма-замѣчательныхъ книгъ: "Опытъ историческаго словаря о россійскихъ писателяхъ", "Городская и деревенская библіотека", многотомная "Древняя Россійская Вивліоѳика" и друг. Университетская лавка (въ Москвѣ) наполнилась книгами, изданными Новиковымъ, между которыми книги по отечественной исторіи навсегда останутся памятникомъ его искренней любви и уваженія къ русской народности. Въ росписи книгъ 1785 года, отпечатанныхъ въ университетской типографіи, показано 365 заглавій, да вновь приготовлялось къ выпуску въ свѣтъ 55 изданій {"Москвит." 1842. No 3, стр. 132--146.}. Новиковъ первый открылъ вольную (публичную) библіотеку для безденежнаго пользованія книгами -- въ Москвѣ, и ежегодно посылалъ въ даръ по духовнымъ училищамъ, въ Академію Наукъ и Университетъ собственныя изданія. Вмѣстѣ съ другими лицами онъ содѣйствовалъ учрежденію въ С. Петербургѣ двухъ училищъ (Екатерининскаго и Александровскаго), въ пользу которыхъ была издаваема "Вечерняя Заря".
   Устроивъ университетскую типографію, Новиковъ (по словамъ митрополита Евгенія) завелъ еще три (?) особыя типографіи, подъ разными названіями. Изъ нихъ наиболѣе замѣчательна та, которая была основана "типографскою компаніею" или "дружескимъ типографскимъ обществомъ". Компанія эта была устроена Новиковымъ съ цѣлью не только содѣйствовать изданію полезныхъ книгъ, но и выпускать ихъ въ продажу по самымъ дешевымъ цѣнамъ -- мысль, которая постоянно его занимала {О перепечатаніи Новиковымъ изданій Коммисіи Народныхъ Училищъ, для дешевой продажи, смотри "Москвит." 1842 г. No 2, стр. 521--524.}.
   Въ "живописцѣ" (ч. 2, изд. 3) находимъ письмо Любомудрова изъ Ярославля, отъ Февраля 1773 года о "недавно-учрежденномъ обществѣ, старающемся о напечатаніи книгъ" -- знакъ, что уже тогда Новиковъ думалъ о расширеніи книгопечатанія и книжной торговли. Письмо это говоритъ, что и народное просвѣщеніе, и торговля равно выиграютъ отъ вновь-основаннаго общества; ибо, вопервыхъ -- печатаніе соблюдаетъ наилучшимъ образомъ всѣ истины, доставляетъ большему количеству народа объ оныхъ свѣдѣніе и чрезъ то очищаетъ "общество отъ заблужденій и предразсудковъ вредныхъ"; во вторыхъ -- "общество это послужитъ нашему купечеству примѣромъ, какъ вести "правильную торговлю". Къ письму Любомудрова Новиковъ присоединилъ свои весьма-любопытныя замѣчанія, которыя положительно опредѣляютъ взглядъ его на подобныя предпріятія. "Торговля книгами (говоритъ онъ), по существу своему, весьма достойна того, чтобъ о ней лучшее имѣли понятіе, и большее бы прилагалось стараніе о распространеніи оныя въ нашемъ отечествѣ, нежели какъ было донынѣ. По "моему мнѣнію, недовольно сего, чтобы только печатать книги, а надобно имѣть попеченіе о продажѣ напечатанныхъ книгъ. Петербургъ и Москва имѣютъ способы покупать книги, заводить книгохранительницы и употреблять ихъ въ свою пользу, лишь только была бы у покупающихъ охота. Но петербургскіе и московскіе жители много имѣютъ увеселеніи; есть у нихъ различныя зрѣлища, забавы и собранія; слѣдовательно весьма не у великаго числа людей остается время для чтенія книгъ; а сверхъ-того и просвѣщеніе наше, или, такъ сказать, слѣпое пристрастіе къ французскимъ книгамъ не позволяетъ покупать россійскихъ. Въ россійской типографіи напечатанное рѣдко молодыми нашими господчиками пріемлется за посредственное, а за хорошее почти никогда. Напротивъ того, живущіе въ отдаленныхъ провинціяхъ дворяне и купцы лишены способовъ покупать книги и употреблять ихъ въ свою пользу. Напечатанная въ Петербургѣ книга чрезъ трои или четверо руки дойдетъ, напримѣръ, въ Малую Россію; всякій накладываетъ неумѣренный барышъ для того, что производитъ сію торговлю весьма малымъ числомъ денегъ; итакъ продающаяся въ Петербургѣ книга по рублю приходитъ туда почти всегда въ три рубля, а иногда и больше. Чрезъ сіе охотники покупать книги уменьшаются; книгъ расходится меньше, а печатающіе оныя, вмѣсто награжденія за свои труды, часто терпятъ убытокъ... Сколь большей пользы ожидать надлежитъ отъ сихъ книгъ тогда, когда посредствомъ торговли доставляться будутъ онѣ въ отдаленныхъ нашихъ провинціяхъ живущимъ дворянамъ и мѣщанамъ! О распространеніи сей торговли частнымъ людямъ помышлять должно" {Стр. 64-- 75.}. Мысль эту Новиковъ старался привести въ исполненіе, что видно изъ публикацій, которыя прилагались имъ при каталогахъ книгъ.
   Къ кружку Новикова принадлежало много талантливыхъ молодыхъ людей, въ томъ числѣ и Карамзинъ. Авторское воспитаніе Карамзина началось подъ вліяніемъ Новикова, который, съ самаго начала ихъ знакомства, совѣтовалъ ему обратиться къ литературнымъ занятіямъ и предложилъ переводить различныя иностранныя сочиненія педагогическаго содержанія для "Дѣтскаго чтенія". Подобныя работы поручалъ Новиковъ и другимъ молодымъ людямъ, между которыми были И. П. Тургеневъ, В. С. Подшиваловъ, А. А. Петровъ, другъ Карамзина, и извѣстный впослѣдствіи И. И. Дмитріевъ {"Отечеств. Записки" 1840 г. No 1, стр. 1. Смѣсь. "Москвит." 1844 г. No 1, стр. 256 ("Записки И. И. Дмитріева").}. Новикову, по преданію, Карамзинъ былъ обязанъ и своимъ путешествіемъ по Европѣ {"Московск. Городск. Листокъ" стр. 186.}.
   Новиковъ умеръ 31-го іюля 1818 года на семьдеслтъ-пятомъ году отъ рожденія.
   Въ одно время съ Козицкимъ, Чулковымъ, Губаномъ и Новиковымъ явились на журнальномъ поприщѣ Василій Тузовъ, оберофицеръ полевыхъ полковъ, авторъ "шуточныхъ" стиховъ и пѣсенъ, непопавшихъ въ печать, и Ѳедоръ Александровичъ Эминъ, кабинетный переводчикъ. Первый выступилъ съ "Поденьщиною", заключающею въ себѣ нѣсколько разсужденій объ искусствахъ и писемъ, въ которыхъ, несмотря на желаніе автора, элементъ сатирическій почти незамѣтенъ. "Поденьшина" явилась только изъ желанія ея издателя подражать другимъ періодическимъ листамъ, и не имѣла успѣха. Эминъ выступилъ съ "Адскою Почтою", въ которой помѣщались адскія вѣдомости и переписка хромоногаго бѣса съ кривымъ. На эту мысль онъ наведенъ былъ извѣстнымъ романомъ Лесажа. Обращаясь къ читателю, Эминъ разсказываетъ, какъ оба бѣса, и хромоногій, и кривой, долгое время служившіе адской республикѣ, были наконецъ отправлены въ здѣшній свѣтъ; они должны были жить въ различныхъ мѣстностяхъ и вели между собой переписку. Изданіе этой переписки онъ, по порученію бѣсовъ, принялъ на себя {Стр. 5--6.}. Содержаніе "Адской Почты" составляютъ остроумные, но нѣсколько-грубые и двусмысленные нападки на частные случаи безнравственности, на волокитъ, женщинъ легкаго поведенія, іезуитовъ и отчасти на судей. Сатира Эмина отзывается общими мѣстами; слогъ отличается многословіемъ и отсутствіемъ той энергіи, какою дышетъ языкъ новиковскихъ изданій. Въ "Почтѣ" замѣтны слѣды явнаго подражанія иностраннымъ изданіямъ, и вообще она лишена одного изъ главныхъ достоинствъ хорошаго журнала -- духа народности. О сатирическомъ направленіи своего журнала Эминъ говоритъ самъ на разныхъ страницахъ "Адской Почты". Такъ на страницахъ 22--23 онъ прямо высказалъ желаніе описывать погрѣшности, требующія исправленія, по примѣру "Всячины", "Трутня" и "Смѣси", однако не затрагивая никого въ лицо. "Многіе говорятъ (замѣчалъ впослѣдствіи Эминъ), что бѣсы мои цѣлятъ на многихъ... но сколько мнѣ понятно, они описываютъ вообще пороки и разныя злоупотребленія; если же кто себя въ оныхъ сыщетъ, то виноватъ порочный, а не бѣсы; и ежели онъ на нихъ негодуетъ, то самъ себя выводитъ наружу, а не издатель". Въ другомъ мѣстѣ "Почты" читаемъ: "Главное наше намѣреніе было имѣть дѣло съ пороками; оные мы часто въ разныхъ особахъ анатомили, чтобы показать другимъ, съ которой стороны и въ какомъ составѣ можетъ нечаянно явиться "такой припадокъ, который цѣлое тѣло повредить можетъ..." Сатирическимъ сочиненіямъ, по замѣчанію Эмина, остается та надежда, что ежели они и но удостоятся безсмертія, за-то по-крайней-мѣрѣ не будутъ "подвержены обыкновенной мертвыхъ тѣлъ порчѣ.: множество находящейся въ нихъ соли отъ такого несчастія ихъ сохранить можетъ" {Стр. 78, 335, 381--384.}.
   Біографическія свѣдѣнія объ Эминѣ, жизнь котораго представляетъ много романическихъ приключеній, запутаны и исполнены противорѣчій. Гдѣ онъ родился -- положительно нельзя сказать: по одному извѣстію, родился онъ въ 1735 году въ Польшѣ, или въ одномъ изъ пограничныхъ съ Польшею русскихъ городовъ, отъ небогатыхъ родителей; по другому извѣстію, родился онъ въ небольшомъ венгерскомъ городкѣ, на турецкой границѣ; отецъ его былъ венгръ, а мать Полька; а по третьему извѣстію, дѣдъ его, родомъ полякъ, находясь въ цесарской службѣ, перебѣжалъ въ Турцію, гдѣ родился и Ѳедоръ Эминъ. Онъ воспитывался у іезуитовъ (а но другому указанію, въ Кіевской Академіи), и съ однимъ изъ нихъ путешествовалъ по разнымъ землямъ европейскимъ и азіатскимъ. Въ Турціи было съ нимъ какое-то непріятное приключеніе, вслѣдствіе котораго онъ былъ взятъ подъ стражу. Чтобъ избѣжать неволи, онъ принялъ магометанство и вступилъ въ янычары. Отсюда Эминъ тайно уѣхалъ на англійскомъ кораблѣ въ Лондонъ, явился (въ 1758 г.) къ россійскому министру при тамошнемъ дворѣ князю Голицыну и, но собственному желанію, окрещенъ въ греко-россійскую вѣру, которую нашелъ онъ справедливѣе прочихъ исповѣданій. Въ 1761 году Эминъ пріѣхалъ въ Санктпетербургъ и опредѣлился учителемъ въ Сухопутный Шляхетный Корпусъ, а послѣ былъ переводчикомъ въ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ и въ Кабинетѣ. По отзыву Новикова, "онъ былъ человѣкъ остраго и проницательнаго раз"ума; чтеніемъ наилучшихъ древнихъ и новыхъ авторовъ на разныхъ "языкахъ пріобрѣлъ великое просвѣщеніе; имѣлъ отъ природы критическій духъ и веселый нравъ"; во время путешествій своихъ, онъ изучилъ много языковъ европейскихъ и восточныхъ: французскій, англійскій, итальянскій, испанскій, португальскій, польскій, литовскій, турецкій и татарскій. Сверхъ-того, онъ зналъ древніе языки: греческій и латинскій, а по пріѣздѣ въ Россію выучился и русскому. Онъ издалъ болѣе двадцати-пяти книгъ на русскомъ языкѣ; между ними: "Путь ко спасенію", романъ: "Непостоянная фортуна или похожденія Мирамонда" и "Россійскую Исторію" въ трехъ томахъ, которая, впрочемъ, исполнена самыхъ странныхъ, ошибочныхъ мнѣній и непростительныхъ промаховъ. "Адскую Почту" Эминъ наполнялъ статьями, имъ самимъ составленными, почему въ "Смѣси" было замѣчено, что "бѣсы сами собою хотятъ наполнить свое изданіе до конца года, безъ участія постороннихъ" {Стр. 129. Смотри также "Адскую Почту" стр. 383.}; исключеніе, можетъ-быть, составляетъ одно письмо Праздолюбова (псевдонимъ).
   Наконецъ въ 1769 году при Сухопутномъ Кадетскомъ Корпусѣ, издавалось "Полезное съ пріятнымъ, полумѣсячное упражненіе". Въ объявленіи объ этомъ журналѣ было сказано: "Видя, съ какою жадностью пріемлетъ общество издаваемыя еженедѣльныя сочиненія, для увеселенія и наставленія онаго, не можно не возчувствовать истинной радости. Съ какимъ бы намѣреніемъ кто не желалъ имѣть оныя; однако то неоспоримо, что тамъ найдетъ и такое, которое напослѣдокъ порочное сердце устыдить и къ н123;которому и исправленію побудить можетъ: а сіе самое и есть предметомъ трудящихся въ таковыхъ изданіяхъ. Что касается до предлягаемаго при семъ полумѣсячнаго упражненія ("Полезнаго съ Пріятнымъ"), то главныя матеріи въ оное взяты изъ книги, называемой "Юношеская Библіотека, сочиненной однимъ славнымъ аглинскимъ писателемъ... въ дополненіе (же) найдетъ благосклонный читатель разныя сочиненія или переводы, согласные съ описуемою матеріею". Въ самомъ текстѣ журнала находятся частыя ссылки на англійскаго "Спектатора" {No 4, стр. 18, 30 No 5, стр 14. No IX, стр. 19.}, одна статья заимствована изъ "Французскаго Зрителя"; двѣ переведены изъ книги "Le philosophe ignorant" (MDCCLXVI стр. 105), а нѣкоторыя взяты изъ книги, называемой "Улей" {No 7, стр. 8, 13. No 8, стр. 9. No 9, стр. 13. No 12, стр. 1, 4.}; но для насъ болѣе важны статьи оригинальныя, хотя ихъ и немного. "Полезное съ Пріятнымъ" былъ единственный журналъ того времени съ теоретическимъ направленіемъ; онъ преимущественно содержитъ въ себѣ разсужденія о разныхъ житейскихъ добродѣтеляхъ, порокахъ и требованіяхъ истиннаго образованія, напримѣръ, въ немъ находимъ статьи: о зависти, злословіи, скупости, роскоши, праздности и притворствѣ, о познаніи свѣта, выборѣ друзей и другія; кромѣ-того, есть нѣсколько стихотвореній и любопытныхъ сатирическихъ писемъ.
   Въ третьемъ выпускѣ своего журнала редакція "Полезнаго съ Пріятнымъ" дѣлаетъ такое признаніе:
   "Полезное съ пріятнымъ, вышедъ въ свѣтъ, опытомъ познало, что оно не всѣмъ нравится, и многіе не нашли въ немъ по мнѣнію своему ни полезнаго, ни пріятнаго. Обыкновенно причиняетъ намъ болѣе удовольствія, что съ мыслями нашими согласно: можетъ ли наше полумѣсячное упражненіе показаться полезнымъ и пріятнымъ для такихъ людей, которые и сами ни полезны, ни пріятны? Иные изъ нихъ, не разумѣя въ немъ написаннаго, хулятъ, что азъ напечатанъ криво, "а глаголь косо, и потому почитаютъ оное безполезнымъ. Люди же здраваго разсужденія и всему знающіе цѣну не только такъ не толкуютъ, но, ободряя насъ во упражненіи нашемъ, благоволеніемъ своимъ оное удостаиваютъ; а можетъ быть только то имъ неугодно, что оно, будучи довольно пространно, занимаетъ у нихъ не мало времени. Почему, раздѣляя полумѣсячное упражненіе еще пополамъ, станемъ выдавать каждую недѣлю по одному листу. Совсѣмъ тѣмъ "Полезное съ Пріятнымъ" отъ слова полумѣсяцъ не отречется... Общество проститъ, конечно, что сіе наше еженедѣльное изданіе будетъ называться полумѣсячнымъ: вить много и людей такихъ, которые совсѣмъ другую должность отправляютъ, нежели какой чинъ на себѣ носятъ" {Стр. 3--4.}.
   Итакъ большинство журналовъ 1769 года, и притомъ лучшихъ, имѣло сатирическое направленіе; статьи, въ нихъ напечатанныя, сравнивались съ сочиненіями Буало и Рабенера {"Живописецъ" изд. 3, ч. 2, стр. 47.}. Это общее направленіе, однако, различалось по нѣкоторымъ оттѣнкамъ во взглядахъ того или другаго журнала на значеніе и условія сатиры. Различіе во взглядахъ на сатиру довольно-рѣзко высказалось въ тѣхъ полемическихъ спорахъ, которыми такъ обильны журналы означеннаго года. Впрочемъ, надо замѣтить и то, что полемика журнальная не всегда вызывалась однимъ различіемъ въ убѣжденіяхъ, по примѣшивалось сюда и чувство затронутаго самолюбія.
   Послѣдуя благому примѣру "Всячины", стали выходить, какъ мы видѣли, и другія періодическія изданія, нарождаясь почти съ каждымъ новымъ мѣсяцемъ: по выраженію "Всячины", едва она явилась въ свѣтъ, какъ уже "продираетъ глаза То и сё; одно только Кое-что спитъ безъ просыпа" {Стр. 153.}. "Всякая Всячина" поспѣшила объявить себя родоначальницею этой семьи журналовъ. Вотъ что писалъ издатель этого журнала по выходѣ первыхъ листовъ еженедѣльника "Ни то ни сё": многіе родители не столько любятъ и милуютъ дѣтей родныхъ, какъ своихъ внучатъ. Изъ опыта теперь знаю, каковы милы внучата. Лишь "Ни то ни сё" узрѣло свѣтъ, я взялъ оное во свои не объятія, но руки и радовался надъ нимъ, приговаривая по обыкновенію барскихъ барынь: дитя умное, дитя милое, разумное дитя и проч. Господинъ читатель, радость не знаетъ мѣры... Обращаюся къ любезному своему внучку: "Ни то ни сё". Больше онъ мнѣ, можетъ статься, потому былъ милъ, что перворожденный сынъ (журналъ "И то и сё") такъ мало благодаренъ родительницѣ своей, что онъ её называетъ безо всякаго почтенія большею сестрицею {На третьемъ листѣ "И то и сё" сказано: "Государыня моя госпожа Всякая Всячина! Не погнѣвайся на меня, что я наименую тебя "родною моею сестрою и сестрою еще большею и старшею, для того, что прежде ты вышла на свѣтъ изъ природныя утробы, и прошу въ томъ извиненія, что я причитаюся къ тебѣ родною. Ты родилась на Парнасѣ, да и я не подалеку оттуда; тебя производила муза, да имени я думаю тоже".}, не упоминая о прочихъ многихъ его поступкахъ противъ матери. Но о сей семейной ссорѣ нечего здѣсь упоминать. Однимъ словомъ кончить тѣмъ, что съ молода онъ не обѣщалъ много соотвѣтствовать надеждѣ объ "немъ родительской. Внучекъ же, напротивъ того, со дня рожденія показался почтителенъ и ласковъ, и тѣмъ утвердилъ искреннюю къ нему любовь прародительницы, коя взираетъ на него, какъ на подпору рода ея и утѣшеніе въ старости. Бабушкѣ вить жить одинъ годъ... Но какъ бы то ни было, обыкновенно послѣ радости бываетъ печаль. Слѣдующія два письма поразили печалію чувствительное "сердце бабушкино". Въ этихъ письмахъ сотрудники "Всячины" подъ псевдонимами Ибрагима Курмамета и Ѳалалея жалуются ей на внучка въ такихъ выраженіяхъ: читая помѣщенные въ "Ни то ни сё" стихи, отъ частаго произношенія однихъ рѣчей зачала у меня побаливать голова. Надобно бы мнѣ перестать, но я поупрямился... А какъ дочиталъ, то отъ частыхъ, да еще и на другихъ языкахъ: ни то ни с 05; ни то ни сё... съ русскимъ что, что, что, -- сдѣлался обморокъ, который такъ силенъ былъ, что и теперь не могу въ натуральный прійдти порядокъ"... Совсѣмъ было выздоровѣлъ, какъ вдругъ опять занемогъ отъ нововышедшаго сочиненія. Господа сочинители "Ни того ни сего", какъ видно, не будучи достаточны въ хорошихъ матеріяхъ, и наполняя враньемъ свой листокъ, находилися въ затрудненіи, какъ бы окончить оный, но не нашедъ болѣе ничего, вранье свое окончили повтореніемъ на разныхъ языкахъ названій своего вздора" {Стр. 73--79. Намёки на слѣдующіе стихи, напечатанные въ журналѣ "Ни то ни сё":
   Скажите, отъ чего родилось "То и сё"?
   Что "Всяку Всячину" произвело и все,
   Что есть на свѣтѣ семъ предъ нашими глазами
   И смертными понять возможно что умами?
   Какъ "Всякой Всячины", такъ и "Того-сего"
   Начало сдѣлалось обѣхъ изъ ничего...
   Имѣвъ отъ должности свободное мы время,
   И сѣемъ и садомъ нулей въ сихъ нивахъ сѣмя...
   Но для "Ни то ни сё" назначимъ день субботу;
   Пусть по субботнимъ днямъ всѣ чтутъ нулей работу,
   И въ прозѣ оная пусть будетъ и въ стихахъ,
   И весь сей трудъ основанъ на нуляхъ;
   Нули хоть суть ничто, науку жь числъ кто знаетъ --
   Тотъ пользу и нулей довольно понимаетъ.
   0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0
             Ни то ни сё на другихъ языкахъ:
   У Грековъ что οῦδὲν, у Римлянъ nihil что,
   У Галловъ то rien, у насъ Ни сё ни то (стр. 6--8).}.
   Въ отвѣтъ на эти нападенія Рубанъ напечаталъ въ своемъ журналѣ письмо Неспускалова, въ которомъ читаемъ: "по моему мнѣнію и бабушка ваша не очень нрава, а виноватѣе всѣхъ вы сами (сочинители "Ни того ни сего"). Скажите, для чего бы и вамъ не имѣть осторожности: въ издаваніи получаемыхъ будто вами писемъ, плесть себѣ такія же похвалы, какими бабушка ваша всѣмъ уши прожужжала? не имѣетъ ли она права быть вами недовольною, что вы отъ нее ума не набираетесь и ея примѣру не слѣдуете? {На стран. 73--74. "Ни то ни сё" исправилось и напечатало себѣ похвалу, слѣдуя обычаю тогдашнихъ журналовъ.} "Развѣ вы не знаете, сколь зорки тогда бываютъ читатели, когда имъ пущено будетъ въ глаза нѣсколько горстей такой пыли? Имъ тогда и на грязи цвѣты покажутся... Чтожъ до бабушки принадлежитъ, то она извинительна, потому-что выжила уже изъ лѣтъ и много забывается: сіе вы можете видѣть изъ того, что она, пишучи къ вамъ поученіе въ лицѣ бабушки, сказала взялъ, а не взяла себѣ "на руки внучка. А когда она и роду и полу своего не помнитъ, то "можноль пенять, что она не умѣла отличить въ своихъ корреспондентахъ критики отъ ругательства?" Сказавъ нѣсколько словъ о ненадежности корреспондентовъ "Всячины", Неспускаловъ обращается къ Ѳалалею съ такимъ возваніемъ: "ахъ, Боже мой, какъ вы хитры!.. Обширности вашего разума, съ какою вы изъ двухъ слонъ провидѣли вздорность всего сочиненія, котораго, можетъ быть, еще ни сотая часть на свѣтъ не вышла, я скудоумный и мѣры положить не могу; однако смѣло поручусь, что когда вамъ, по такой своей проницательности въ прошедшемъ, можно прослыть неошибочнымъ и въ прорицаніи будущаго; то вѣроятно, что и кроты сдѣлаются когда-нибудь славными въ свѣтѣ астрономами. Вотъ еще какіе между людьми водятся удальцы! Однако, гг. сочинители ("Ни того ни сего"), я не совѣтую вамъ трусить... Пусть наводятъ читателямъ скуку своею несмачною критикою; вить всякъ знаетъ, что язвительность произходить поможетъ отъ добраго сердца. Продолжайте, какъ начали; "не бранитесь съ бабушкою, которая, миловавши васъ, хотя и укусила, но по старости зубовъ не больно; да онажъ и рану зализала". Затѣмъ слѣдовала эпиграмма къ Курмамету, въ которой высказано сожалѣніе, что, упавъ въ обморокъ, онъ не скончался вовсе; при этомъ издатель отъ себя прибавляетъ: "мы, бабушка, тебѣ хотя и внучки, однако уже на возрастѣ!" {Стр. 33--37.}.
   По поводу разсказаннаго нами спора во "Всякой Всячинѣ" было напечатано письмо Аристарха Примирителева, который совѣтуетъ прекратить безполезную журнальную войну, отвращающую читателей отъ періодическихъ изданій, и установить между журналами ненарушимое согласіе; подобные совѣты высказывались и на страницахъ другихъ журналовъ. "Всячина", повидимому убѣжденная письмомъ Примирителева, объявила своимъ корреспондентамъ, что она не дастъ болѣе мѣста ни одной статьѣ, отъ которой могутъ родиться брань и ссоры {Стр. 96--98. "Трутень" 1769 г. стр. 175.}. Но идеальнаго состоянія дружбы и согласія тогдашніе журналы такъ же не достигли, какъ не достигаютъ и теперешніе.
   На слѣдующемъ же листѣ "Всячины" появилась такая замѣтка; "мимоходомъ дадимъ примѣтить, что со времени размноженія у насъ "земляныхъ яблокъ еще не было ничего такъ плодовитаго, какъ потомство "Всякія Всячины" {Стр. 105.}. По поводу этой замѣтки, издатель "Смѣси", отказываясь за свой журналъ отъ родства со "Всячиною", прибавилъ: "справедливѣе назвать "Смѣсь" дочерью тѣхъ сочиненій, "которыхъ видны въ ней переводы, нежели включить въ племя такого "изданія, которое ее старѣе нѣсколько недѣль и коему, вѣрно, не можно такъ въ Россіи размножить журналы, какъ развелись и земляныя яблоки" {Стр. 32.}.
   Отрекаясь отъ всего, что можетъ затронуть чужое самолюбіе, "Всячина" слишкомъ-далеко простерла свою ревность; съ той же смиренной точки зрѣнія стала она смотрѣть и на смѣлую, обличительную сатиру, въ которой почудились ей какіе-то злые намёки на лица. Она съ гордостью объявила, что приняла за правило: "не цѣлить на особь, но единственно на пороки" {Стр. 100--101, 200.}. Правило, совершенно-законное и необходимое. По дѣло въ томъ, что едва-ли возможно нападать на порочныя страсти и суевѣрныя убѣжденія и не подѣйствовать въ то же время непріятно (хотя и безъ всякаго умысла) на лица, подверженныя этимъ страстямъ и убѣжденіямъ. Съ другой стороны, если станешь, во что бъ ни было, избѣгать всего, что способно пробудить духъ мелочной раздражительности въ людяхъ, чувствующихъ на своемъ рыльцѣ пушокъ, то сатира обратится въ пустословіе объ отвлеченныхъ идеяхъ добра и зла, безъ малѣйшаго примѣненія къ дѣйствительной жизни. На страницахъ 139--140 "Всячина", объявляя, почему она не напечатала письма господина А., говоритъ: мы совѣтуемъ ему беречь свое письмо до той поры, когда будетъ составляться лексиконъ всѣхъ человѣческихъ слабостей и недостатковъ: "тогда это письмо можетъ послужить реэстромъ ко вспоможенію памяти сочинителю; а до тѣхъ поръ просимъ г. А., сколько возможно, упражняться въ чтеніи книгъ такихъ, посредствомъ которыхъ, могъ бы онъ человѣколюбіе и кротость присовокупить къ прочимъ своимъ знаніямъ; потому что намъ кажется, что любовь его къ ближнему болѣе простирается на исправленіе, нежели на снисхожденіе и человѣколюбіе; а кто только видитъ пороки, не имѣвъ любви, тотъ не способенъ подавать наставленія другому... Большая часть матерій, въ его длинномъ письмѣ включенныхъ, не есть нашего департамента; сверхъ того, мы не любимъ меланхоличныхъ писемъ". Затѣмъ "Всячина" рисуетъ портретъ человѣка, который, думая о себѣ болѣе прочихъ, возмечталъ, что свѣтъ стоитъ не такъ; онъ увидѣлъ тамъ пороки, гдѣ другіе на-силу могли разглядѣть весьма обыкновенныя человѣчеству слабости; ибо смертные никогда безъ слабостей не были и не будутъ. Не раздѣляя подобной строгости, "Всячина" приняла слѣдующія основанія: a) не называть слабостей пороками, b) хранить во всякомъ случаѣ человѣколюбіе, и c) не думать, чтобъ кто могъ быть совершеннымъ {Стр. 141--142.}. Статья эта мѣтила на другіе сатирическіе журналы, хотя ихъ нисколько нельзя было упрекать въ отсутствіи любви къ ближнему -- и вотъ въ защиту послышался голосъ умнаго и прямаго "Трутня". Въ этомъ изданіи появилось письмо Праздолюбова такого содержанія:
   "Я того мнѣнія, что слабости человѣческія сожалѣнія достойны, "однакожъ не похвалъ, и никогда того не подумаю, чтобъ на сей разъ не покривила своею мыслею и душею госпожа ваша прабабка ("Всячина"), давъ знать, что похвальнѣе снисходить порокамъ, нежели исправлять оные. Многіе слабой совѣсти люди никогда не упоминаютъ имя порока, не прибавивъ къ оному человѣколюбія. Они говорятъ, что слабости человѣкамъ обыкновенны и что должно оныя прикрывать человѣколюбіемъ, слѣдовательно они порокамъ сшили изъ человѣколюбія кафтанъ; то такихъ людей человѣколюбіе приличнѣе назвать пороколюбіемъ. Но моему мнѣнію, больше человѣколюбивъ тотъ, кто исправляетъ пороки, нежели тотъ, который онымъ снисходитъ или (сказать по русски) потакаетъ... Еще не понравилось мнѣ первое "правило упомянутой госпожи, то-есть, чтобъ отнюдь не называть слабости порокомъ, будто Іоаннъ и Иванъ не все одно. О слабости тѣла человѣческаго мы разсуждать не станемъ, ибо я не лѣкарь, а она не повивальная бабушка; но душа слабая и гибкая въ каждую сторону покривиться можетъ. Да я и не знаю, что по мнѣнію сей госпожи значитъ слабость. Нынѣ обыкновенно слабостію называется въ кого-нибудь по уши влюбиться, т. е. въ чужую жену или дочь, а изъ сей мнимой слабости выходитъ: обезчестить домъ, въ который мы ходимъ, и поссорить мужа съ женою или отца съ дѣтьми; и это "будто не порокъ?.. Любить деньги есть также слабость, почему слабому человѣку простительно брать взятки и набогащаться грабежами. Пьянствовать также слабость, или еще привычка; однако пьяному можно жену и дѣтей прибить до полусмерти и подраться съ вѣрнымъ другомъ... Не хочу васъ (издателя "Трутня") побуждать къ продолженію труда, ниже васъ хвалить: звѣрокъ по кохтямъ видѣнъ" {Стр. 33--35 (1769 года).}. "Всякая Всячина" не оставила эти возраженія безъ отвѣта, по, въ пылу спора, она придала словамъ "Трутня" тотъ жосткій смыслъ, котораго они не имѣли. ругательства (?), напечатанныя въ "Трутнѣ", говоритъ она: мы отвѣтствовать не хотимъ; а только наскоро дадимъ примѣтить, что г. Праздолюбовъ насъ называетъ криводушниками и потайниками пороковъ для того, что мы сказали, что имѣемъ человѣколюбіе и снисхожденіе къ человѣческимъ слабостамъ и что есть разница между пороками и слабостями. Г. Правдолюбовъ не догадался, что, исключая снисхожденіе, онъ истребляетъ милосердіе... Думать надобно, что ему бы хотѣлось за все да про все кнутомъ сѣчь (?). Какъ бы то ни было, отдавая его публикѣ на судъ, мы совѣтуемъ ему лечиться, дабы черные пары и желчь не оказывалися даже и на бумагѣ, до коей онъ дотрогивается" {Стр. 174--175.}. Несовсѣмъ-покойнымъ тономъ возражаетъ на это Праздолюбовъ:
   "Госпожа "Всякая Всячина" на насъ прогнѣвалась, и наши правоучительныя разсужденія называетъ ругательствами, но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думалъ. Вся ея вина состоитъ въ томъ, что на русскомъ языкѣ изъясняться не умѣетъ и русскихъ писаніи обстоятельно разумѣть не можетъ... Ежели я написалъ, что больше человѣколюбивъ тотъ, кто исправляетъ пороки, нежели тотъ, кто онымъ потакаетъ; то не знаю, какъ такимъ изъясненіемъ я могъ тронуть милосердіе? Видно, что госпожа "Всякая Всячина" такъ похвалами избалована, что теперь и то почитаетъ "за преступленіе, если кто ее не похвалить. Не знаю, почему она мое письмо называетъ ругательствомъ? Ругательство есть брань, гнусными словами выраженная; по въ моемъ прежнемъ письмѣ, которое заскребло по сердцу сей пожилой дамы, нѣтъ ни кнутовъ, ни висѣлицъ, ни прочихъ слуху противныхъ рѣчей, которыя въ изданіи ея находятся... Совѣтъ ея, чтобы мнѣ лечиться -- не знаю: мнѣ ли "больше приличенъ, или сей госпожѣ. Она, сказавъ, что не хочетъ отвѣчать "Трутню", отвѣчала (ему) всѣмъ своимъ сердцемъ и умомъ, и вся ея желчь въ ономъ письмѣ сдѣлалась видна. Когда жъ она забывается и такъ мокротлива, что часто не туда плюетъ, куда надлежитъ; то кажется, для очищенія ея мыслей и внутренности, не безполезно ей и полониться" {"Трутень" 1769 г. стр. 57--59.}.
   "Всячина" и послѣ продолжала отстаивать себя и свои мысли; она помѣстила на своихъ листахъ письмо Добросовѣтова, въ которомъ сказано, что добросердечный сочинитель изрѣдка касается пороковъ, чтобы не оскорбить чрезъ то человѣчества, но любитъ приводить въ примѣръ людей, украшенныхъ различными совершенствами: твердаго блюстителя вѣры и законовъ, миролюбиваго гражданина, искренняго друга; злонравный же изо всего составляетъ поношеніе и услаждается, уязвляя другихъ. Въ томъ же журналѣ было напечатано письмо къ издателю такого содержанія: "Напишите что-нибудь въ наставленіе тѣмъ матерямъ и бабкамъ, кои дѣтей и внучатъ, начинающихъ только говорить, учатъ, чтобъ отцовъ и другихъ людей бранили... Изъ листовъ вашихъ я не примѣтилъ, чтобъ вы нисходящему своему роду такое преподали гдѣ-либо ученіе; однако нѣкоторые изъ пишущихъ и издающихъ недѣльныя сочиненія показываютъ въ семъ ремеслѣ удивительные успѣхи и насъ оными забавляти стараются, не вѣдая того, что благоразумный человѣкъ... негодовать долженъ на сочинителей, въ храмъ вѣчности и славы продирающихся, видя вмѣсто полезныхъ поученій разсѣваемые ими и примѣромъ ихъ одобряемые такіе плевелы" {Стр. 213--214, 224.}.
   Въ эту журнальную войну вмѣшались и другія періодическія изданія. "Смѣсь" и "Адская Почта" стали за "Трутня", а журналъ "И то и сё" за "Всячину". "Смѣсь" выступила противъ "Всякой Всячины" съ нѣсколькими довольно-мѣткими статьями: "Объявите мнѣ (читаемъ въ этомъ журналѣ), отчего произходитъ желаніе причитаться въ родню? затѣмъ, что я вижу въ городѣ такую бабушку, которая всѣхъ "писателей журналовъ включаетъ въ свое племя и всегда на нихъ ворчитъ сквозь зубы: изъ чего заключаю, что они не отъ нее произходятъ, а она сама на нихъ клеплетъ. Но почто же называться роднею? Или она уже выжила изъ ума? Сомнѣніе мое часъ отъ часу умножается: я разсматривалъ ея труды и послѣ сличалъ съ ея потомствомъ, однако ни находилъ не малыхъ слѣдовъ, чтобъ она была способна къ такому дѣторожденію; ибо послѣдніе ея внучата поразумнѣе бабушки; въ нихъ я по вижу такихъ противорѣчій, въ какихъ она запуталась. Бабушка въ добрый часъ намѣряется исправлять пороки, а въ блажной даетъ имъ послабленіе. Она говоритъ, что подъячихъ искушаютъ и для того они берутъ взятки. Сія же старушка совѣтуетъ: чтобы не таскаться по приказнымъ крючкамъ, то должно мириться и раздѣлываться добровольно; всякой сіе знаетъ, и конечно по пустому тягаться не сыщется охотниковъ. Вѣрно, еслибъ всѣ были совѣстны и наблюдали законы, то не надобно бы было и судовъ и приказовъ, и подъячимъ бы не шло государево жалованье. Но когда сіе необходимо, то для чего ей защищать подъячихъ? Знать, что они -- то истинное ея поколѣніе". Въ-заключеніе "Смѣсь" отказывается отъ бабушки, которая будто и печатаетъ только то, что ей изъ милости пришлютъ (замѣчаніе не-совсѣмъ-правдивое), и осмѣиваетъ мнѣніе, въ силу котораго меткая сатира и критика называются бранью, а Горацій, Ювеналъ, Буало -- ругателями и забіяками: "имъ бы надлежало быть скромными въ разсужденіи "людскихъ пороковъ!" {Стр. 85--87, 114--115.}. Отрекаясь отъ родства со "Всячиною", "Смѣсь" дѣлаетъ такое обращеніе къ другимъ современнымъ журналамъ:
   "Пора вамъ, господа внучата и племянники извѣстной здѣсь старушки, попросить вашу бабушку, чтобъ она въ листкахъ своихъ пока лучше наблюдала постоянство, старости ея лѣтъ приличное; а то она нынѣ, какъ молодое пиво, бродитъ и на одномъ основаніи мыслей Постановить

РУССКІЕ ЖУРНАЛЫ 1769--1774 ГОДОВЪ.

Направленіе періодическихъ изданій 1771--4 годовъ.-- Критика современныхъ писателей и переводчиковъ.-- Замѣтки о театрѣ.-- Формы журнальныхъ статей.

Статья вторая.

   Рубанъ, который въ 1769 году издавалъ "Ни то ни сё", несмотря на свои увѣренія, не излечился отъ болѣзни сочинительства, и въ 1771 году выступилъ съ новымъ еженедѣльникомъ, названнымъ "Трудолюбивый Муравей". Журналъ этотъ издавался по образцу "Трудолюбивой Пчелы" Сумарокова, о чемъ было замѣчено въ самомъ "Муравьѣ" {Стр. 91.}. Объявляя о своемъ изданіи на 1771 годъ, Рубанъ говоритъ:
   "Минувшій 1769-ый годъ весьма изобиленъ былъ еженедѣльными листами, такъ что и самые жадные охотники едва успѣвали ихъ всѣхъ "за великимъ множествомъ прочитывать. Прошлаго 1770 года начали было показываться понедѣльно "Трутень" и помѣсячно "Пустомеля", но оба, не окончивъ года, пресѣклись. Одинъ только "Щепетильникъ", начавшись съ мая, совершалъ теченіе свое постоянно до окончанія года, не выдерживая въ типографіяхъ, по примѣру прочихъ, карантина; но, будучи одержимъ подагрою, не много расхаживалъ по свѣту, и теперь еще отдыхаетъ на одрѣ у книгопродавцевъ. Сею болѣзнею и многіе третьегоднишные недѣльные листочки страждутъ; а многіе отъ долговременнаго недуга и бока себѣ до самыхъ реберъ уже пролежали; нѣкоторые же, будучи въ заперти, совсѣмъ изчахли, и бытіе свое въ небытіе премѣнили. О семъ неизбѣжномъ всѣмъ жребіи сожалѣя, выходящій нынѣ на свѣтъ "Муравей", желая выходомъ своимъ оживотворить и кости усопшихъ своихъ собратій, и произвесть вновь съ собою бумажныхъ современниковъ, и увеселить публику, въ скукѣ доселѣ безъ еженедѣльныхъ новостей сидящую, а тѣмъ для себя и читателей доставить сугубое удовольствіе. Къ поспѣшествованію же трудовъ своихъ приглашаетъ онъ каждаго и всѣхъ къ періодическимъ "сочиненіямъ охотниковъ, и обнадеживаетъ ихъ въ изданіе свое вмѣщать всѣ присылаемыя къ нему сочиненныя или переведенныя въ прозѣ и стихахъ піесы, которыя здравому разсудку и благопристойности противны не будутъ". Какъ бы оправдывая названіе своего журнала, Рубанъ въ первомъ же нумерѣ его помѣстилъ разсужденіе о природныхъ свойствахъ и склонностяхъ муравьевъ. "Трудолюбивый Муравей" почти вовсе не содержитъ въ себѣ указаній на характеръ современнаго ему быта; главною цѣлью его было печатать статьи, касающіяся русской исторіи и географіи, стихи и небольшіе разсказы, далекіе отъ русской дѣйствительности и ея интересовъ. Къ письмѣ, напечатанномъ въ этомъ журналѣ, неизвѣстный корреспондентъ говоритъ: "Въ вашемъ журналѣ не увидишь ни брани, ничего такаго, что называютъ господа авторы въ свое оправданіе сатирами; а мнѣ а"кая нужда -- сатира или другое что, да коли меня выбранятъ, хотя "бы то было и правильно, такъ мнѣ право досадно, и я такаго автора самъ до послѣдняго издыханія бранить не перестану... Ваше изданіе, право, карантиновъ въ типографіяхъ выдерживать не будетъ, а для "насъ то-то и хорошо" {Стр. 92.}. При концѣ года, обращаясь къ публикѣ, издатель говоритъ, что листы его журнала пользовались большимъ расходомъ. Во сколько справедливо это показаніе -- сказать трудно; но извѣстно, что только сатирическіе журналы выдерживали по нѣскольку изданій, и что въ доброе старое время журналисты позволяли себѣ печатать похвалы своимъ собственнымъ трудамъ. Рубанъ въ своемъ журналѣ помѣстилъ слѣдующее похвальное себѣ стихотвореніе, подписанное буквами T. М. (то-есть "Трудолюбивый Муравей"):
   
   Отъ сладка сна влечетъ насъ райской соловей,
   Къ трудамъ примѣръ есть всѣмъ прилѣжный муравей:
   Почтутъ его труды и поздни наши чады
   И воздадутъ ему хвалы всѣ Росски грады! (*)
   (*) Стр. 89,
   
   Въ 1772--3 годахъ появился литературный и историческій сборникъ "Старина и Новизна", издававшійся Рубанокъ; кромѣ-того, тогда же выходили два журнала: "Вечера" и "Живописецъ", изъ которыхъ первый выдержалъ два изданія, а послѣдній въ-теченіе двадцати лѣтъ имѣлъ пять изданіи (второе было въ 1773 году, третье въ 1775, четвертое въ 1781, а пятое въ 1793 г.). Въ 1773 году, сверхъ продолженія "Вечеровъ" и "Живописца", стала выходить "Мѣшанина". На страницахъ этихъ изданій встрѣчаемъ три знаменитыя въ наше литературѣ имени: во второй части "Старины и Новизны" была помѣщена прозаическая героида: "Вивлида къ Кавну", переведенная съ нѣмецкаго, по свидѣтельству митрополита Евгенія, Державинымъ {Словарь свѣтск. писат. т. 1. стр. 171.}; въ "Вечерахъ" напечатана ода Вольтера къ императрицѣ Екатеринѣ Великой, въ переводѣ Богдановича {Вечера, изд. 2. Ч. 1. стр. 206. Ссылки сдѣланы вездѣ на второе изданіе "Вечеровъ".}; въ "Живописцѣ" выступилъ Фонвизинъ съ своимъ "Словомъ на выздоровленіе Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича". Можетъ-быть, ему принадлежатъ и нѣкоторыя сатирическія письма, напечатанныя въ "Живописцѣ" и живо напоминающія слогъ и манеру автора "Бригадира" и "Недоросля".
   Изданіе "Вечеровъ" приписываютъ Новикову; но есть обстоятельства, которыя заставляютъ сомнѣваться въ томъ. Мы знаемъ, что съ именемъ Новикова связывали даже изданіе "Парнасскаго Щепетильника", издателемъ котораго онъ никогда не былъ; слѣдовательно, показаніями словарей и каталоговъ надобно пользоваться осторожно. Приписывать "Вечера" Новикову могли на томъ основаніи, что второе изданіе этого журнала вышло отъ Типографской Компаніи. Но, судя по указаніямъ, которыя встрѣчаемъ въ предисловіи къ "Вечерамъ" и по взгляду этого изданія на сатиру, взгляду, который нисколько не соотвѣтствуетъ убѣжденіямъ Новикова, трудно повѣрить, чтобъ "Вечера" издавались именно имъ, тѣмъ болѣе, что въ то же самое время Новиковъ уже издавалъ "Живописца".
   Въ объявленіи объ изданіи "Вечеровъ" сказано: "Мы, благодаря "Бога, насущный хлѣбъ имѣемъ, и пишемъ для того, что намъ писать очень захотѣлось. Тугъ нѣтъ ни корыстолюбія, ни худаго намѣренія, а меньше всего авторскаго высокомѣрія. Мы всѣ составляемъ небольшое общество. Сіе общество вознамѣрилось испытать, можетъ ли благородный одинъ вечеръ въ недѣлѣ не играть ни въ вистъ, ни въ ломберъ, и сряду пять часовъ въ словесныхъ наукахъ упражняться? Многіе изъ насъ о томъ уже начали сомнѣваться. И какъ таковыя мнѣнія въ свѣтскихъ бесѣдахъ весьма прилипчивы, такъ опасно, чтобъ и всѣ мы сею мыслею не заразились, и тѣмъ бы паши труды не пресѣклись. Читатели! ежели вамъ полюбятся наши сочиненія, "желайте, чтобы не совершились наши подозрѣнія и чтобы вподлинну всему человѣческому роду въ томъ не утвердиться, что благорожденный человѣкъ цѣлый вечеръ безъ игры пробыть не можетъ" {Ч. 1. Стр. 6--7.}. Сатирическихъ статей въ "Вечерахъ", сравнительно съ несатирическими, мало; одинъ изъ корреспондентовъ этого журнала называетъ его издателей людьми смирными и скромными {Ч. 2. Стр. 126.}. Сами издатели, соглашаясь, что оба рода сочиненій: и сатирическія и любовныя -- похвальны, признаются, что въ ихъ журнальныхъ листахъ сатиръ встрѣтишь меньше, нежели другихъ сочиненій, и "сіе не для того (продолжаютъ они), чтобъ мы писать сатиръ не умѣли; пороки осмѣивать не весьма-трудно, но исправить ихъ мудрено" {Ч. 2. Стр. 130.}.
   Вотъ еще любопытный отзывъ одного изъ корреспондентовъ "Вечеровъ": "Знаете ли (говоритъ онъ), что я всегда заводилъ чернильное "знакомство съ господами издателями журналовъ? Повѣрьте мнѣ, что это правда; много моихъ писемъ во "Всякой Всячинѣ"... Однимъ слоевомъ, сколько въ Россіи ни выходило журналовъ, то во всѣхъ есть что-нибудь мое, хотя не сочиненія, то по-крайней-мѣрѣ мысли мои были писаны не знаю кѣмъ. Вообразите же, какъ я обрадовался, будучи страстнымъ охотникомъ до журналовъ, что вдругъ принесли ко мнѣ цѣлую кучу листовъ... Отгадайте, за какіе листы я прежде всѣхъ принялся? За ваши "Вечера", затѣмъ, что изображеніе сатира въ заглавіи вашего журнала мнѣ много обѣщало. Итакъ я "Вечера" началъ читать прежде, нежели "Живописца"; но если вы любите правилу, то могу сказать, что сатиръ вашъ только-что смѣется и осмѣхаетъ, а не кусаетъ и не язвитъ, какъ въ нынѣшнее или, не помню, въ которое-то время, многіе вздумали, что пасквили суть сатиры высокаго слога и достойны удивленія и похвалы. Однако критиковать никого я не намѣренъ" {Ч. 2. Стр. 235--6.}. Письмо это было отголоскомъ старыхъ журнальныхъ споровъ о значеніи сатиры и, очевидно, было направлено противъ мнѣній, высказанныхъ въ "Трутнѣ".
   Если сатиръ "Вечеровъ" не больно кусался, то нельзя было пожаловаться въ этомъ отношеніи на "Живописца". Это былъ лучшій журналъ екатерининскаго времени; его обличительная сатира высказывалась съ неослабною энергіею и облекалась иногда въ формы истинно-художественныя; отъ многихъ ея изображеній вѣетъ дѣйствительною жизнью. Успѣхъ "Живописца" былъ полный, что доказывается многими его изданіями; просвѣщенные люди встрѣтили его съ сильнымъ участіемъ.
   Въ первой части "Живописца" напечатано слѣдующее письмо: "Господинъ сочинитель "Живописца"! Сочиненія твои мнѣ весьма нравятся; но не тѣмъ, чѣмъ они нравятся другимъ, т. е. не слогомъ, а содержаніемъ. Какая мнѣ нужда въ красотѣ слога? Провались краснорѣчіе, ядомъ лести напоенное! Я ненавижу тѣхъ краснорѣчихъ разскащиковъ, которые, обольщая слухъ, обманываютъ насъ, а люблю въ писателѣ лучше всего доброе сердце и истинную любовь къ отечесгву... Сказать ли тебѣ? Читая твой листокъ, я плакалъ отъ радости, что нашелся человѣкъ, который противъ господствующаго ложнаго мнѣнія осмѣлился говорить въ печатныхъ листахъ. Великій Боже! Услыши моленіе осмидесятилѣтняго старика, къ счастію нашему продли дни премудрыя Государыни... Но сказать ли тебѣ, другъ мой, ты многихъ вооружилъ противъ себя, тебя злословятъ: такъ-то возстаютъ тѣмъ людямъ, которые говорятъ правду!... Не сердись за то, что люди испорченныхъ нравовъ тебя поносятъ; другъ мой! тебѣ это такую же честь дѣлаетъ, какъ и то, что честные люди благодарятъ тебя". Подъ письмомъ этимъ подпись: "Осмидесяти лѣтній старикъ" {Ч. I. стр. 51--53. (1-го издан.)}.
   Особенно-замѣчательно, что статьи "Живописца" пришлись но народному вкусу и расходились въ разныхъ слояхъ русскаго общества; вотъ какъ свидѣтельствуетъ объ этомъ предисловіе къ пятому изданію "Живописца":
   "Благосклонное принятіе первымъ четыремъ изданіямъ этого труда "моего ободрило меня приступить къ пятому. Еслибъ я былъ самолюбивъ, то скорый сей расходъ "Живописцу" неотмѣнно поставилъ бы на счетъ достоинства моего сочиненія; но, будучи о дарованіяхъ своихъ весьма умѣреннаго мнѣнія, лучше соглашаюсь вѣрить тому, что это сочиненіе попало на вкусъ мѣщанъ нашихъ; ибо у насъ тѣ только книги третьими, четвертыми и пятыми изданіями печатаются, которыя симъ простосердечнымъ людямъ, по незнанію ихъ чужестранныхъ языковъ, нравятся. Люди же, разумы свои знаніемъ французскаго языка просвѣтившіе, полагая книги въ число головныхъ украшеній, довольствуются всѣми головными уборами, привозимыми изъ Франціи, какъ-то: пудрою, помадою, книгами и проч. Въ подтвержденіе сего моего мнѣнія служатъ тѣ книги, кои отъ просвѣщенныхъ людей никакого уваженія не заслуживаютъ и читаются одними только мѣщанами; сіи книги суть: Троянская исторія, Синопсисъ, Юности честное зерцало, Совершенное воспитаніе дѣтей, Азовская исторія и другія нѣкоторыя. Напротивъ того, книги, на "вкусъ нашихъ мѣщанъ не попавшія, весьма спокойно лежать въ хранилищахъ, почти вѣчною для нихъ темницею назначенныхъ" {То же предисловіе находимъ и при третьемъ и четвертомъ изданіяхъ.}.
   О направленіи "Живописца" издатель откровенно высказался на второмъ листѣ этого журнала, въ статьѣ подъ заглавіемъ: "Авторъ къ самому себѣ", гдѣ остроумно осмѣяны тѣ современныя литературныя мнѣнія, которыя враждовали противъ комедіи и сатиры и увлекались поэзіею пастушескою. Обращаясь къ самому себѣ, издатель говоритъ: "ты дѣлаешься авторомъ, ты принимаешь названіе живописца, но не такого, который пишетъ кистью Живописца, перомъ изображающаго наисокровеннѣйшіе въ сердцахъ человѣческихъ пороки. Знаешь ли, мой другъ, какой ты участи себя подвергаешь? Вѣдаешь ли совершенно, какой предлежитъ тебѣ трудъ? Извѣстны ли тебѣ твои свойства и твои читатели? Надѣешься ли всѣмъ имъ сдѣлать угожденіе?.. Бѣдный авторъ! тутъ увидишь ты нравоучителя, почитающаго всѣхъ критиковъ и утверждающаго, что сатиры ожесточаютъ только нравы, а исправляютъ (ихъ) нравоученія. Но читатель ему отвѣтствуетъ: ты пишешь такъ сухо, что я не имѣю терпѣнія никогда читать твои сочиненія. Тамъ сатирикъ описываетъ пороки, язвитъ порочныхъ, забавляетъ разумъ остротою своего сочиненія и приноситъ удовольствіе. Нѣкоторые читатели говорятъ ему: ты забавенъ; я читалъ тебя съ пріятностью, но ты ѣдокъ; я тебя опасаюсь. А прочіе кричатъ: онъ всесвѣтный ругатель! О бѣдный авторъ! Встрѣчается со мною трагическія писатель; онъ сочиняетъ трагедію и говоритъ: комедія развращаетъ только нравы и научаетъ порокамъ, а не исправляетъ оныхъ; такія сочиненія не только что безполезны, но и вредны. Одна трагедія имѣетъ своею цѣлью добродѣтель и научаетъ оной. Какая завидная участь! Но читатель ему отвѣтствуегъ: ежели твоя трагедія хороша, то тогда услаждаетъ она мои чувства и питаетъ разумъ; но однакожь вѣдай, что до сея пищи охотниковъ немного. Писатель комедіи говоритъ: трагедія показываегъ слѣды нравоученія тѣмъ людямъ, которые въ ономъ не имѣютъ нужды; обучать такихъ людей, кои или уже добродѣтельны, или не слушаютъ нравоученія, есть трудъ безполезный. Напротивъ того, комедія пріятнымъ нравоученіемъ и забавною критикою исправляетъ нравы частныхъ людей, язвитъ пороки, не даетъ имъ усиливаться, искореняетъ ихъ; словомъ, изъ всѣхъ театральныхъ сочиненій, одна комедія полезна. Но читатель ему говоритъ: знай, когда ты меня осмѣиваешь, тогда я тебя пересмѣхаю... Но мнѣ еще встрѣчается писатель: онъ сочиняетъ пастушескія сочиненія и на нѣжной своей лирѣ воспѣваетъ златый вѣкъ, говоритъ, что у городскихъ жителей нравы развращены, пороки царствуютъ, все отравлено ядомъ; что добродѣтель и блаженство бѣгаютъ отъ городовъ и живутъ въ прекрасныхъ долинахъ, насажденныхъ благоуханными деревами, испещренныхъ различными наилучшими цвѣтами, орошенныхъ источниками, протекающими кристалловидными водами, которыя, тихо переливаяся по мелкимъ прозрачнымъ камешкамъ, восхитительный производятъ шумъ. Блаженство въ видѣ пастуха сидитъ при источникѣ, прикрытомъ отъ солнечныхъ лучей густою тѣнью того дуба, который слишкомъ три тысячи лѣтъ зеленымъ одѣвается листвіемъ. Пастухъ на нѣжной свирѣли воспѣваетъ свою любовь; вокругъ его летаютъ зефиры и тихимъ дыханіемъ пріятное производятъ ему прохлажденіе. Невинность въ видѣ поднебесныхъ птицъ совокупляетъ пріятное свое пѣніе съ пастушескою свирѣлью, и вся природа въ успокоеніи сему пріятному внимаетъ согласію. Сама добродѣтель въ видѣ прелестныя пастушки, одѣтая въ бѣлое платье и увѣнчанная цвѣтами, тихонько прокрадываетя, (и) вдругъ предъ нимъ показывается. Пастухъ кидаетъ свирѣль, бросается во объятія своея любовницы и говоритъ: цари всего свѣта, вы завидуете нашему блаженству! Г. авторъ восхищается, что двумъ смертнымъ такое могъ дать блаженство, и какъ хотя мысленнымъ не восхищаться блаженствомъ! Жаль только, что оно никогда не существовало въ природѣ! Творецъ сего блаженства, хотя знаетъ всю цѣну завидныя сея жизни, однакожь живетъ въ городѣ, въ суетахъ сего міра; а сіе, какъ сказываютъ, дѣлаетъ онъ ради двухъ причинъ: первое, что въ нашихъ долинахъ зимою много бываетъ снѣга, а второе, что ежели бы онъ туда переселился, то городскіе жители совсѣмъ позабыли бы блаженство сея жизни. Читатель ему отвѣтствуетъ старинною пословицею: чужую душу въ рай, а самъ ни ногою. Бѣдный авторъ! ты другихъ и себя обманываешь". Увѣрившись, что уже пора въ настоящій просвѣщенный вѣкъ снимать личину съ людей порочныхъ, издатель "Живописца" вознамѣрился быть изобразителемъ наисокровеннѣйшихъ человѣческихъ пороковъ" и предъ началомъ такого труднаго дѣла самъ себѣ даетъ слѣдующій совѣтъ: требуютъ отъ тебя, чтобъ ты въ сей дорогѣ никогда не разлучался съ тою прекрасною женщиною, съ которою иногда "тебя видалъ; ты отгадать можешь, что она называется Осторожность" {Ч. 1, стр. 9--16, 129. (1-го изд.)}.
   Сотрудники "Живописца" скрылись подъ вымышленными именами: Пустяковтоптатель, Любопытный зритель, Дворянинъ съ одною душею, Доброхотное сердечко и др. Въ этомъ изданіи встрѣчаемъ, между прочимъ, стихотворенія неутомимаго В. Рубана, который означалъ свое имя и фамилію только начальными буквами.
   Довольный успѣхомъ своихъ періодическихъ изданій, Новиковъ въ 1774 году задумалъ издавать новый журналъ: "Кошелекъ". Въ предисловіи къ этому журналу онъ говоритъ: "Двѣ причины побудили меня издавать въ свѣтъ сіе слабое твореніе и посвятить оное отечеству моему: первая, что я, будучи рожденъ и воспитанъ въ нѣдрахъ отечества, обязанъ оному за сіе служить посильными своими трудами и любить оное, какъ я и люблю его... Я никогда не слѣдовалъ правиламъ тѣхъ людей, кои безо всякаго изслѣдованія внутреннихъ, обольщены будучи нѣкоторыми снаружи блестящими дарованіями иноземцевъ, не только что чужія земли предпочитаютъ своему отечеству, но еще, ко стыду цѣлой Россіи, и гнушаются своими соотчественниками, и думаютъ, что Россіянинъ долженъ заимствовать у иностранныхъ все, даже и до характера, какъ будто бы природа, устроившая всѣ вещи съ такою премудростію и надѣлившая всѣ области свойственными климатамъ ихъ дарованіями и обычаями, столько была несправедлива, что одной Россіи, не давъ свойственнаго народу ея "характера, опредѣлила скитаться по всѣмъ областямъ и занимать клочками разныхъ народовъ разные обычаи, чтобъ изъ сей смѣси со" ставить новый, никакому народу не свойственный характеръ, а еще наипаче Россіянину, выключая только тѣхъ, кои добровольно изъ разумнаго человѣка передѣлываются въ несмышленныхъ обезьянъ, и предиставляютъ себя на посмѣшище всея Европы. таковые не только-что не видятъ добродѣтелей, Россіянамъ природныхъ, но еслибы гдѣ оныя: съ ними ненарочно и повстрѣчались, то безъ сомнѣнія отвратили бы "зрѣніе свое, именуя оныя грубостію и невѣжествомъ". Другой причины издатель не объясняетъ, чтобъ при первомъ знакомствѣ съ читателями "обойтись сколько возможно миролюбивѣе"; во но духу статей, напечатанныхъ въ "Кошелькѣ", видно; что Новиковъ, вооружась колкою сатирою, выступилъ съ этимъ изданіемъ на защиту русской народности противъ крайнихъ иноземныхъ вліяній. И въ другихъ журналахъ слышался повременимъ подобный же протестъ; по "Кошелекъ" избралъ эту задачу исключительною своею цѣлью. Самое названіе журнала уже указываетъ на такое его направленіе. "Долженъ бы я (говоритъ издатель) объяснить читателю моему причину избранія заглавія сего журнала, по сіе теперь оставляю, а впредь усмотритъ онъ сіе изъ Превращенія русскаго кошелька во французской, которое сочиненьице здѣсь помѣщено будетъ". Такого сочиненія не встрѣчаемъ въ настоящемъ журналѣ; но приведенная сейчасъ замѣтка намекала на введеніе кошельковъ, которые привязывались къ парикамъ, и другихъ французскихъ модъ, за что дорогою цѣною расплачивались кошельки русскихъ петиметровъ. Негодуя на превращеніе нѣкоторыхъ русскихъ молодчиковъ во французскихъ обезьянъ", журналъ Новикова съ горькой ироніей высказываетъ: "О когда бы силы человѣческія возмогли, дабы ко просвѣщенію Россіянъ возвратить и прежніе ихъ нравы, погубленные введеніемъ кошельковъ въ употребленіе!" {Стр. 47.}
   Послѣ общихъ замѣчаній, сдѣланныхъ нами о направленіи журналовъ 1769--1774 годовъ, необходимо указать ихъ критическіе взгляды на современную литературу и искусство сценическое. Отзывы журнальной критики того времени любопытны, какъ выраженіе тогдашнихъ эстетическихъ убѣжденій и потребностей. Съ этой точки зрѣнія не лишены занимательности и споры между журналистами 1769--1770 годовъ; но послѣ, когда число періодическихъ изданій ограничивалось однимъ или двумя, сама-собою исчезла и журнальная полемика.
   Имя Вольтера занимало первое мѣсто во всѣхъ европейскихъ литературахъ того времени. Въ журналахъ избранной нами эпохи довольно-часто попадаются переводы изъ Вольтера; такъ, напримѣръ, здѣсь встрѣчаемъ: "Мемнонъ или премудрость человѣческая", "Скарменгадовы путешествія" и другіе небольшіе разсказы и статьи. Любопытны неблагосклонные отзывы о Вольтерѣ "Адской Почты", которая на страницахъ 187--190 и 273--4 возвышаетъ противъ него обвинительный голосъ. Послѣ Вольтера, самымъ обычнымъ источникомъ для журнальныхъ переводовъ служили элегіи и "Превращенія Овидія" и сочиненія другихъ классическихъ писателей (Тита Ливія, Сенеки, Горація, Анакреона и Ѳеоіраста). Изъ новѣйшей литературы, между прочимъ, встрѣчаемъ переводы сатиръ Буало, "Юнговыхъ Ночей", идиллій Геспера и мадамъ Дезульеръ и героидъ ("Письмо Константіи къ Ѳеодісію" въ Трудолюбивомъ Муравьѣ; "Электра къ Оресту"; письмо "Габріеллы де-Вержи къ графинѣ де-Рауль" въ "Вечерахъ"; "Вивлида къ Казну" въ "Старинѣ и Новизнѣ", и друг.). Пастушеская поэзія была въ большой модѣ въ искусственной литературѣ XVIIІ-го вѣка; но у насъ, въ эпоху сатирическихъ журналовъ, отличавшихся довольно-строгимъ взглядомъ на жизнь, поэзія эта не возбуждала къ себѣ особеннаго сочувствія. Выше мы видѣли, какъ ловко и остроумно посмѣялся надъ нею "Живописецъ". На ряду съ яркими описаніями современныхъ нравовъ какъ-то странно читать подобныя наивныя стихотворенія, какъ, напримѣръ, это идиллическое обращеніе мадамъ Дезульеръ къ овечкамъ:
   
   Овечки! ни наукъ, ни правилъ вы не зная,
   Паситесь въ тишинѣ: не нужно то для васъ;
   Хотя мечта намъ льститъ, всѣ мысли восхищая,
   Но вы счастливѣе и вы умнѣе насъ, и проч. (*)
   (*) "Вечера" ч. 2. стр. 100.
   
   Такое ложное настроеніе тогда же заслужило справедливое осмѣяніе. Вотъ нѣсколько стиховъ изъ помѣщенной въ первой части "Вечеровъ" -- эклоги:
   
   Гдѣ снѣги вѣчные и стужи гдѣ несносны,
   Терновые кусты растутъ, высоки сосны,
   Стояла хижина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Пастушка тамъ сидитъ, сжавъ руки, на пенечкѣ,
   Въ печальномъ рубищѣ, въ замаранной сорочкѣ.
   Пастушка къ высотѣ простерла очи неба,
   Вѣщая: "нѣтъ у насъ куска къ обѣду хлѣба;
   А ты, невѣрный мой и лютой пастушокъ,
   На рынокъ потащилъ съ волвянками мѣшокъ,
   Пошелъ и въ хижину ко мнѣ не возвратился:
   Конечно, на шинкѣ, невѣрный, очутился
   Иль пьяный гдѣ сидишь". . . . . . . . . . . . . .
   (Возвратясь) Пастухъ красавицу по рожѣ гладя нѣжить,
   Разсказываетъ все, краюшку хлѣба рѣжетъ, --
   Очистили они и ложки и горшки:
   Такъ весело живутъ россійски пастушки! (*)
   (*) Стр. 169--171.
   
   Въ области русской литературы прославлялись тогда два славныя имени: Ломоносовъ и Сумароковъ. Оба талантливые, хотя и не въ равной степени; оба замѣчательные по своему вліянію на общество, по благородству своихъ убѣжденій и энергіи своей дѣятельности, но непримиримые личные враги между собою; они пользовались общимъ уваженіемъ. Журналы съ большими похвалами (иногда преувеличенными) отзываются о сочиненіяхъ Ломоносова и Сумарокова. "Всячина" называетъ ихъ свѣтильниками Россійскиго Парнаса {Стр. 75.}; "Трутень" говоритъ, что сочиненіямъ того и другаго будетъ удивляться отдаленное потомство; что Сумароковъ въ басняхъ сравнялся съ Лафонтеномъ, въ эклогахъ -- съ Виргиліемъ, въ трагедіяхъ -- съ Расиномъ и Вольтеромъ, что притчи его останутся навсегда неподражаемымъ образцомъ.
   
   Почесть терновникомъ нельзя прекрасну розу --
   Такъ Сумарокова хулить стихи и прозу:
   Все плавно, хорошо; онъ первый здѣсь у насъ;
   Извѣстна лишь ему дорога на Парнасъ (*).
   (*) 1769 г. стр. 132, 183, 284.
   
   Публика, которая обыкновенно любитъ разсуждать и спорить о превосходствѣ писателей, сравнивая Ломоносова и Сумарокова, раздѣлилась на двѣ партіи: одна стояла за лирика, другая за драматическаго писателя. На сторонѣ послѣдней былъ Эминъ. Одинъ изъ бѣсовъ "Адской Почты" разсказываетъ: "Вчерашняго дня обѣдалъ я у нѣкотораго человѣка, любящаго словесныя науки... Дошло дѣло до россійскихъ "лучшихъ стихотворцевъ. Перечесть ихъ всѣхъ немного труда стоило, ибо между хорошими стихотворцами понынѣ были два, которыхъ сочиненія украшаютъ славу Россіи. Одинъ изъ нихъ обожалъ Клію, а другой Мельпомену. Оба сіи стихотворцы имѣютъ свои партіи, безъ которыхъ нынѣ въ свѣтѣ разумнымъ быть не можно. Теперь и ученость требуетъ разнощиковъ. Ежели по домамъ о ней кричать не будутъ, то она въ храминѣ своей сгніетъ. Большая часть гостей прославляла сочиненія лирическія, которыхъ многіе изъ нихъ не разумѣютъ; а меньшая, но лучшаго вкуса, отдавала первенство нѣжностямъ. Одного и другаго стихотворца обожатели такой подняли шумъ, что и я принужденъ былъ длинныя свои уши заткнуть. Наконецъ нѣкоторый человѣкъ, въ наукахъ упражняющійся, который видѣлъ и знаетъ свѣтъ, рѣшилъ ихъ споръ. Онъ такъ говорилъ, когда его спросили, кто лучшій стихотворецъ: тотъ ли, кто обожаетъ Клію, или тотъ, который чтитъ Мельпомену?-- Я вамъ, отвѣчалъ М., скажу свою мысль... Рѣшить, кто изъ нихъ писалъ лучше, весьма трудно, ибо между двумя вещьми хорошими совершенное нужно понятіе объ оныхъ, чтобъ опредѣлить преимущество одной передъ другою... Кліинъ обожатель служилъ съ великою славою одной только музѣ, и то въ одномъ родѣ одическомъ, а въ историческомъ, хотя и упражнялся, по съ весьма малою удачею. Напротивъ того, трагическій стихотворецъ служилъ многимъ музамъ съ немалымъ успѣхомъ. Одинъ изъ нихъ имѣетъ славу отъ однихъ только одъ, которыми онъ несравненно превосходитъ оды другаго; но сей вмѣсто того несравненно лучше его писалъ трагедіи; эклоги его лучше собственныхъ его трагедій, а басни совершеннѣе всего разсказаны; слѣдовательно, одинъ изъ нихъ въ одномъ родѣ стихотворства весьма хорошъ, а другой въ двухъ родахъ съ нимъ "въ хорошествѣ равенъ, а въ третьемъ превосходитъ и самаго де-ла-Фонгена, въ которомъ есть весьма много ошибокъ въ плавности слога, сему роду весьма нужнаго, примѣченныхъ г. Волтеромъ; а въ басняхъ нашего стихотворца весьма мало ихъ найти можно... Не хочу я подтверждать написаннаго г. Волтеромъ, что гораздо славнѣе быть хорошимъ трагикомъ, нежели лирикомъ, чтобы такимъ размышленіемъ "не причинить противной сторонѣ досадъ; но сколько мнѣ дозволено, буду разсуждать самъ для себя о родѣ одъ и трагедій. Одистъ на своей лирѣ говоритъ обыкновенно съ одними героями, а трагикъ со всѣми человѣками. Одинъ наполняетъ свое сочиненіе вымыслами, а другой истинными разсужденіями; тотъ летаетъ по воздуху, по небесамъ, по аду и по всѣмъ горамъ и долинамъ, а сей въ кругѣ своемъ идетъ прямо; ежели оглянется назадъ, то только для того, чтобъ путь его былъ прямъ и отъ средоточія не удаленъ. Одинъ, философію ненавидя, летаетъ почти за атмосферу, а другой оную на землѣ обожаетъ; тотъ выдумываетъ, чего нѣтъ и чему иногда быть не можно, а сей и то, что есть, тонкостію своею разбираетъ; и ежели теперь больше въ свѣтѣ людей, нежели героевъ, то смѣю сказать, что трагедія полезнѣе оды... Слѣдовательно такому трагику, такому сатирику и такому прекрасному нравоучителю, какъ г. С. (Сумароковъ), можно скорѣе и больше сдѣлать людей хорошо мыслящихъ, нежели г. Л. (Ломоносову) героевъ; а изъ сего и большинство пользы видно". Затѣмъ "Адская Почта" увѣряетъ, что ода и посредственная можетъ сойти за хорошую, но трагедія посредственности не терпитъ, почему и великіе писатели, принимаясь за этотъ родъ сочиненій, часто испытывали неудачи. Такъ Шекспиръ, Англичанами обожаемый трагикъ, весьма былъ высокомысленъ, остроуменъ и ученъ, но упрямъ и нехорошаго вкуса. Въ его трагедіяхъ характеры людей безъ разбору описаны и перемѣшаны; въ его Юліи Кесарѣ шутки, Римскимъ грубымъ художникамъ приличныя, введены въ важнѣйшую сцену Брута и Кассія... Г. С. (Сумароковъ) въ семъ своемъ пути странствовалъ счастливо, и если находятся въ его трагедіи пороки, то такіе, какихъ и въ Корнелѣ и Расинѣ есть довольно. Любовь есть общая зараза театра, безъ которой и славнѣйшіе писатели въ трагическихъ своихъ сочиненіяхъ почти обойтись не могли. Расинъ не могъ того миновать, чтобъ Митридата, Александра и Пора не представить щеголями любовными, и въ Корнелѣ рѣдко можно сыскать трагедію безъ такой любви, которая во многихъ мѣстахъ весьма нехорошо описана, потому что положена не у мѣста, и ежели что-нибудь сему подобное сыщется въ трагедіяхъ г. С. (Сумарокова), тому причиною больше обыкновеніе нынѣшняго театра, нежели онъ... Многіе и то г. С. (Сумарокову) причитываютъ въ порокъ, что онъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ подражалъ Расину. Подражаніе есть лучшая стихотворства добродѣтель: Расинъ самъ очень много подражалъ Еврипиду, а г. Л. (Ломоносовъ) Гинтеру, котораго никакъ съ Расиномъ ни въ хорошемъ вкусѣ, ни въ возвышеніи мыслей, ни въ твердости разсужденій сравнять не можно. Я теперь сказать долженъ, что оды одного, трагедіи, эклоги, а особливо притчи другаго вѣчнаго почтенія достойны; однако одинъ сдѣлалъ больше другаго, у людей безпристрастныхъ имѣетъ нѣкоторую отличность... Что же вышло изъ рѣчей М.? то, что всѣ говорили: виватъ лирикъ; онъ "лучшій всѣхъ въ свѣтѣ стихотворцевъ, а С. (Сумароковъ) человѣкъ посредственнаго знанія; но я почелъ рѣчь М. за справедливую, а особливо потому, что выхваляемый имъ стихотворецъ великій ему непріятель, вездѣ его ругалъ и ругаетъ, и мало ему несправедливымъ своимъ доношеніемъ жесточайшаго не причинилъ "злоключенія. М. о всемъ томъ зная и толь много отъ него претерпя, когда его хвалятъ, кажется, что въ такой похвалѣ пристрастія быть не можетъ" {"Адск. Почта" стр. 265--276. "Курьеръ" стр. 221--238. Въ другомъ письмѣ "Адская Почта" увѣряетъ, что М. выхваляетъ непріязненнаго ему стихотворца не изъ трусости, ибо "М. всегда дѣло съ нимъ выигрывалъ" (стр. 277).}.
   Мы нарочно привели такую длинную выписку. Несмотря на тѣ односторонія основы, какими тогда, подъ вліяніемъ произведеній французской псевдоклассической школы, руководствовались въ литературномъ судѣ, для насъ важенъ и поучителенъ въ этихъ ужь отжившихъ мнѣніяхъ отголосокъ прошлой жизни.
   Журнальные отзывы о Тредьяковскомъ мы привели выше. Не столь благосклонны были журналы къ Хераскову. Въ 1769 году онъ издалъ книжку своихъ стихотвореній подъ заглавіемъ: "философическія оды, или пѣсни Михаила Хераскова" (печатаны при Императорскомъ Московскомъ Университетѣ, въ 8-ю д. л.), на заглавномъ листѣ которой былъ изображенъ летящій Пегасъ. По поводу этихъ стихотвореній, въ "Смѣси" былъ напечатанъ слѣдующій разговоръ Меркурія съ издателемъ "Смѣси": "я право не знаю, говоритъ Меркурій, для чего Аполлонъ скупится давать Пегаса; онъ нашъ братъ безсмертной, и никакой стихотворецъ его не изъѣздитъ; однако Аполлонъ очень рѣдкихъ на него сажаетъ. Да кстати пришло, не хочешь ли посмотрѣть новыхъ пѣсенъ съ изображеніемъ Пегаса?" Издатель: "Я видѣлъ эту книжку, но не знаю для чего тутъ приплетенъ Пегасъ? Пегасъ сердитъ и сшибъ съ себя сего писателя {Стр. 163--4.}".
   Журналы 1769 года болѣе всего вооружались противъ дурныхъ переводовъ, искажавшихъ не только красоту формы, но часто и смыслъ подлинника. "Одинъ (говоритъ "Смѣсь"), переломавъ Вергиліеву Энеиду и испорти прекрасный слогъ сего писателя, думаетъ, что заслужилъ безсмертную славу; другой изъ нѣжнаго Овидія сдѣлалъ несноснаго враля; третій превратилъ Анакреона въ глупаго Украинца {Стр. 189. Смотри также "И то и сё", недѣля 49-ая. Противъ этого замѣчанія "Смѣси" Чулковъ (въ поэмѣ: "Плачевное паденіе стихотворцевъ") говоритъ, что критикъ не можетъ никому повредить хотя и желаетъ:
   Испорчены, кричитъ, на русскомъ Энеиды
   И нынѣ Анакреонтъ -- Украинецъ, по Грекъ,
   Но сей премудрый мужъ, ученый человѣкъ
   Не только Энепдъ, не смыслитъ и Эвдона,
   Понеже онъ у васъ похуже и Прадона.}.
   Говоря объ Овидіи и Виргиліевой Энеидѣ, "Смѣсь", кажется, намекала на переложеніе Майкова и на переводъ Энеиды (Василья Санковскаго), первая часть котораго вышла въ 1769 году { "Опытъ историч. словаря Новикова" стр. 201.}. Издатель "Пустомели" также не оставилъ безъ вниманія этого перевода. Распредѣляя музамъ новыя занятія, онъ насмѣшливо совѣтуетъ самому себѣ: "Калліопу сдѣлай приворотникомъ; украшенія всѣ съ нея оборви, она ихъ нынѣ недостойна; эпическіе стихи вырви изъ рукъ ея и брось, вмѣсто трубы дай ей рожокъ и прикажи наигрывать повѣсти о траянскихъ витязяхъ. Если жъ захочешь ты отвратить посѣщенія, которыя тебѣ, какъ новому воеводѣ (Парнаса) непремѣнно прочими богами сдѣлаются, то прикажи ей читать одну изъ "новыхъ піесъ, она конечно всѣхъ гостей рыганьемъ своимъ отгонитъ, ибо съ нѣкотораго времени Калліопа стала весьма обжорлива... Славныхъ авторовъ сдѣлай разнощиками, прикажи имъ по всѣмъ мѣстамъ продавать свои сочиненія и выхвалять ихъ, сколько возможно больше: мнѣ къ этому не привыкать... Виргилію, наклавши полной мѣшокъ нелѣпыхъ изрѣченій, прикажи ходить по рынку и пр"давать ихъ повольною цѣною" {Стр. 17--19.}. Кто-то прислалъ въ "Трутень" эпиграмму на переводчика Энеиды, и она была напечатана:
   
   Въ смущеніи творецъ труды свои читаетъ,
   И зря, что самъ писалъ, того не понимаетъ,
   Блѣднѣетъ, сердится, судьбу свою клянетъ
   И губы окусавъ, сивуху съ горя пьетъ;
   Потомъ, какъ злой Зевесъ беретъ гремящи стрѣлы
   Онъ въ гнѣвѣ, взявъ перо, разрушитъ всѣ предѣлы,
   Начавъ съ Россійскимъ здѣсь Виргилгемъ "рыгать".
   Издатель! вотъ все то, что могъ тебѣ сказать.
   
   Переводчикъ, по словамъ "Трутня", раздраженный этими нападеніями, пожелалъ отмстить свою обиду. "По несчастію общему всѣхъ читателей, это случилося въ то самое время, когда онъ издавалъ въ печать книжку своего перевода. Тутъ-то онъ себя удовлетворилъ; ибо къ книжкѣ, состоящей менѣе трехъ листовъ, написалъ на четырехъ анкетахъ предисловіе, въ которомъ пространно утверждалъ, что критикующіе люди злы... что онъ тѣ критики, яко неистовобеснующихся молодичей, малыми своими душевными добротами и слабоблещущими пылинками остраго разума возпроизжелавніихъ посверкать, соблаговоляетъ уничтожать и презирать, и что онъ "на нихъ ни единаго не будетъ отвѣтствовать слова: но забывшись исписалъ цѣлыя четыре страницы {1770 г. стр. 103, 131--2.}". "Смѣсь" смѣялась и надъ другими странными выраженіями и неправильными оборотами, допущенными переводчикомъ Энеиды.
   Она напечатала двѣ бранчивыя статьи, наполненныя разными нелитературными намеками. На пятнадцатомъ листѣ этого изданія сказано: "Клеонъ, превознесенный хвалами думаетъ о себѣ, что онъ превосходитъ Пиндара за тѣмъ, что обучался Реторикѣ въ какомъ-то монастырѣ и вытвердилъ наизусть Виргилія. Но не подумай того, читатель, чтобъ онъ писалъ согласно съ здравымъ разсудкомъ; онъ столько гордъ, что и разсудокъ презираетъ; ему нѣтъ до него нужды, а надобны только стопы и риѳмы, ибо въ его стихахъ: музыки ревъ бодритъ и нѣжитъ духъ; въ предсердіи кипитъ и кровь; герои всѣ лактьми сверкаютъ, челомъ махаютъ, и духъ его героямъ плещетъ; надъ мыслей дѣюща понятность и прочее "сему подобное". Эти строки вызвали слѣдующее посланіе, подписанное буквами Н. Н.: "Господинъ сочинитель! Вашъ 15-й листъ заставилъ меня думать, кто таковъ сей вами описуемый стихотворецъ, который реветъ на лирѣ, мычитъ на трубѣ, а гремитъ на свирѣли, у "котораго сердца есть прихожая комната предсердіе называемая, и который видѣлъ сверканіе локтей (!). Наконецъ я догадался, куда вы цѣлите. Знаете, почему онъ многими въ разумѣ похваляется? Мнѣ, кажется, потому, что у насъ почти всѣ къ новостямъ охотники. У него разумъ а-ла-грекъ... Нѣкоторый господинъ пуще всего избаловалъ извѣстнаго вамъ умника, что онъ больше имѣетъ способностей, нежели славный нашъ лирикъ (Ломоносовъ?). Но я смѣло скажу, дай Боже, чтобъ сей господинъ могъ порядочно разумѣть сего лирика, не только опредѣлять цѣну его знанію и его атестовать; по моему сходнѣе сказать, что муха ровна со слономъ, нежели сравнять нескладныя и наудачу писанныя его сочиненія съ одами славнаго нашего стихотворца. Теперь пошла мода на кривой толкъ и на самолюбіе. Сей мнимый умникъ со всѣмъ своимъ невѣжествомъ такъ гордъ, что, не успѣвъ сѣсть на скамейку, говоритъ, что ему давно бы уже надлежало сидѣть на президентскихъ креслахъ; но несчастіе въ томъ, что свѣтъ не знаетъ цѣны его достоинствъ. Однакожь, многіе толкуютъ, что онъ будетъ великій человѣкъ. Онъ и теперь великій, но къ сему прилагательному существительное имя "умалчиваю" {Стр. 119--120, 131--3.}. Такъ безцеремонны были прежніе критики!
   "Всячина", "Смѣсь", "Трутень", "Адская Почта" и "Пустомеля" единогласно возставали противъ переводовъ Владиміра Лукина {О Лукинѣ смотри интересную статью г. Пыпина въ "Отечеств. Записк". 1853 г. No 8 и 9.}, который въ 1768 году напечаталъ двѣ комедіи, переведенныя имъ съ французскаго: Тесть и Зять ("Depuis et Deronnais" par Collé), и Разумный вертопрахъ ("Le Sage étourdi", par Boissy). Обѣ пьесы были играны во время масляницы на театрѣ, по приняты публикою неблагосклонно, потому-что неточность перевода и неправильное употребленіе нѣкоторыхъ безпрестанно-повторяемыхъ выраженій помѣшали хорошему исполненію ихъ на сценѣ. А. В. Храповицкій прислалъ во "Всячину" отъ имени дѣвицы письмо {"Сумароковъ и современ. ему критика" стр. 255.}, въ которомъ, увѣряя, что Колле въ пьесѣ "Тесть и Зять" такъ же обезображенъ, какъ Фенелонъ въ Телемахидѣ Третьяковскаго, онъ смѣется надъ интригою комедіи Лукина и разсказываетъ объ одной своей пріятельницѣ, заболѣвшей во время ея представленія. "Дама эта отъ природы была чрезвычайно чувствительна и нѣжна. Лишь открыли занавѣсу, она задумалась, и по окончаніи нѣсколькихъ явленій спрашивала: по какимъ "театральнымъ правиламъ актеры часто кричатъ: а! а! и что сіе значитъ? также для чего Исидоръ, называя за глаза любовницу свою "Софьею Менандровною {Исидоръ, Софья Менандровна и Менандръ Васильевичъ -- дѣйствующія лица въ комедіи: "Тесть и Зять".}, самой ей всегда говоритъ: Софья! а! "Софья, я тебя прямо обожаю. Комедія передѣлана на наши правы и дѣйствіе происходитъ въ Петербургѣ; однако здѣсь любовники такъ не говорятъ. Потомъ она жаловалася, что безпрестанныя а! а! разломили ей голову. Наконецъ увидя, что Софья Менандровна, представляющая двадцати-пяти-лѣтнюю дѣвицу, пошла, заплакавъ о томъ, что хотя вѣрно обѣщали выдать ему замужъ, но зачѣмъ не выдаютъ въ тотъ самый день, она столько сему смѣялась, что подступило къ ней колотье, и послѣ комедіи привезли ее домой больною. Теперь ей полегче, и она смѣется плачущему Менандру Васильевичу, который, назначивъ свадьбу завтра, говоритъ, что въ исполненіи сего обѣщавши не ручается, кое, повидимому, сдѣлалъ только для окончанія комедіи. Впрочемъ, можно думать, что какъ Исидоръ прямо обожаетъ Софью Менандровну, такъ Менандръ Васильевичъ прямо до своей смерти ихъ не обвѣнчаетъ; почему же онъ названъ прямо тесть, а Исидоръ прямо зять" {Стр. 44--45, 78.}? Дѣйствительно комедія "Тесть и Зять" наполнена безпрерывными восклицаніями: а! а! и неумѣстнымъ повтореніемъ слова: "прямо". Критика того времени почти исключительно обращала вниманіе на языкъ и ограничивалась замѣчаніями о неправильности оборотовъ и выраженій; болѣе-серьёзной цѣли она еще не сознавала, или сознавала ее весьма-слабо.? Въ "Трутнѣ" напечатано было письмо, въ которомъ ловко пародированы манера и слогъ Лукина {1769 г. стр. 18--27.}; въ этомъ же изданіи появились противъ Лукина и Ѳедора Козельскаго слѣдующіе стихи:
   
   Издатель! многіе глупцы тебя ругаютъ,
   Затѣмъ, что твари тѣ и разумъ отвергаютъ;
   Ты долженъ сонмище вралей всѣхъ презирать.
   Никто не запретитъ бумагу имъ марать.
   Разумный вертопрахъ съ Пантеею (1) свидѣтель,
   Какой имъ даръ писать парнасскій далъ владѣтель;
   Но думаютъ они, что всѣхъ тѣмъ веселить
   И забываютъ то, что музы не велятъ
   Несмысленнымъ творцамъ врать мерзкими стихами...
   Л* (Лукинъ) съ своимъ худымъ ты слогомъ и невольнымъ
   Читателя зови хоть сто разъ благосклоннымъ
   И въ предисловіи хотъ въ ноги поклонись (2),
   Иль за сіи слова со мною побранись,
   Что худо пишешь ты -- всегда скажу я смѣло,
   Что а! на мѣсто ахъ! успѣха не имѣло.
   Что какъ-ли-ни (3) твоихъ нигдѣ не наношу
   И противъ истины во вѣкъ не погрѣшу (4).
   (1) Пантея, трагедія въ о дѣйствіяхъ, Ѳ. Козельскаго Спб. 1769 г. Новиковъ отзывается объ этой пьесѣ неблагосклонно.
   (2) Намёкъ на длинныя предисловія къ комедіямъ, изданнымъ Лукинымъ.
   (3) Выраженіе, часто-встрѣчаемое въ комедіяхъ Лукина.
   (4) 1769 г. стр. 132--3.
   
   
   "Смѣсь" съ насмѣшливою откровенностью увѣряетъ, что въ обѣихъ комедіяхъ Лукина много пустыхъ словъ и въ награду за то очень-мало смысла, что "sage étourdi" обратился у него изъ разумнаго повѣсы въ несноснаго враля; что трагедія Козельскаго "самая несчастная", что въ ней нельзя похвалить ни единаго стиха и что, наконецъ, самъ авторъ едва-ли ѣзжалъ на Пегасѣ {Стр. 69, 163--4.}.
   "Адская Почта" напечатала такой разсказъ объ одномъ сочинителѣ комедій, въ которомъ видно намѣреніе представить Лукина. "Онъ (говоритъ "Почта"), бранятъ всѣхъ комедіантовъ, утверждая, что они портятъ комедіи, не представляя оныя такъ, какъ надобно. Ему, съ нимъ разговаривающій, сказалъ, что наши комедіанты въ томъ невиноваты, что имъ дурнаго сочиненія хорошимъ представить не можно, что здѣшніе нѣкоторые актеры и актрисы дѣлаютъ честь нашему театру и что, конечно, онъ за то ихъ возненавидѣлъ, что здѣшній, весьма хорошій актеръ (Дмитревскій), съѣздивъ въ Парижъ, пріѣхалъ еще лучшимъ, а онъ, будучи неудачливымъ сочинителемъ, возвратился изъ Парижа {См. статью Пыпина въ "Отеч. Зап." 1853 г. No 8, стр. 63--66.} худшимъ авторомъ, нежели какъ былъ "прежде. Ты лжешь, съ гнѣвомъ отвѣчалъ сей авторъ, у меня есть піеса, которую и Мольеръ бы похвалилъ, или бы еще оной позавидовалъ, если бы былъ живъ... Потомъ, вынувъ изъ кармана свое сочиненіе, съ такимъ восхищеніемъ, шумомъ, крикомъ, бѣшенствомъ, воздыханіемъ и хохотаніемъ оное читалъ, что, если бы то было въ Англіи, то посадили бы его въ шальной домъ. Прочетши нѣсколько "явленій, привелъ въ великій смѣхъ съ нимъ спорящаго. Тогда сей авторъ сказалъ смѣющемуся: ты глупъ, ничего не смыслишь, вкуса въ театрѣ не знаешь, сочинять не умѣешь, театральныя правила тебѣ неизвѣстны. Соперникъ его, видя, что такой чрезвычайный жаръ требуетъ охлажденія, вылилъ ему въ глаза стаканъ воды..." {Стр. 155--7.}. Трудно повѣрить въ наше время возможности подобныхъ сценъ; но если въ литературѣ допускались брань и личности, нарушавшія всѣ приличія, то до чего могло довести раздраженное самолюбіе писателей, при ихъ враждебныхъ встрѣчахъ въ обществѣ?
   Въ защиту Лукина "Всячина" стала, вопреки Храповицкому, утверждать, что, при тогдашнемъ состояніи просвѣщенія гораздо-полезнѣе поощрять литераторовъ и переводчиковъ, нежели строго критиковъ ихъ, и что ради двухъ или трехъ непривычныхъ выраженій, нельзя признать весь переводъ дурнымъ {"Всякая Всячина" стр. 46.}? Эта аполлогія вызвала возраженіе Сумарокова (въ журналѣ "И то и сё"), который, какъ извѣстно, сильно неладилъ съ Лукинымъ; онъ настаивалъ на той мысли, что труднѣе критиковать со вкусомъ, нежели сочинять безъ всякаго вкуса, и что просвѣщеніе у насъ вовсе не въ такомъ печальномъ положеніи, какъ думаетъ господинъ защитникъ; ибо ѳеофановы проповѣди, похвальное слово императрицѣ Елизаветѣ и нѣкоторыя строфы Ломоносова, проповѣди псковскаго и тверскаго архіереевъ и троицкаго архимандрита не показываютъ "парнасскаго младенчества въ Россіи", и одобреніе худымъ писателямъ, хотя бы и молодымъ, ненужно. Въ комедіяхъ же Лукина погрѣшности не мелкія, а самыя крупныя и непростительныя.
   Но этимъ не кончились литературныя истязанія Лукина; насмѣшки надъ нимъ продолжались и въ 1770 году. Издатель "Пустомели", осмѣивая современныя трагедіи и комедіи Лукина, совѣтуетъ такъ распорядиться съ музами: "Плаксивую Мельпомену одѣнь въ платье изъ "трагическихъ листовъ; въ одну руку дай ей чернилицу съ перомъ -- вмѣсто кинжала, а другою прикажи чаще размахиваться, бить себя по лицу и безпрестанно кричать: ахъ, увы, погибло все!... Талію -- о! эту насмѣшницу надобно хорошенько помучить; до сего времени она всѣхъ осмѣивала, но ты сдѣлай такъ, чтобы всѣ на нее глядя смѣнились. Платье сшей ей гаерское, въ руку вмѣсто маски дай ей вызолоченный пузырь съ горохомъ и заставь читать Л** (Лукина) комедіи, которыхъ она терпѣть не можетъ и которыя ее, конечно, измучатъ". Въ другомъ мѣстѣ издатель "Пустомели" дѣлаетъ такой отзывъ о произведеніяхъ Лукина: "Если когда-нибудь тебѣ, читатель, случилося быть въ бесѣдѣ съ пустомелею, который безпрестанно болтаетъ, а самъ никого не слушаетъ, или... наконецъ, со стихотворцемъ, который ровняетъ себя со славными Россійскими писателями и говоритъ только о чищеніи Россійскаго языка, похвалу себѣ и хулу другимъ, и которое чищеніе разумные люди называютъ порчею Россійскаго, безъ порчи прекраснаго нарѣчія, и такъ если господинъ читатель съ сими людьми когда-нибудь бывалъ, такъ ты знаешь: каковы они несносны, таковъ-то несносенъ былъ я самъ себѣ (задумавъ трудное предпріятіе издавать журналъ), или еще столько, сколько несносны Таліи Л** (Лукина) комедіи" {Стр. 13--17, 90--91. Указаніями "Пустомели" г. Пыпинъ не воспользовался при составленіи своей статьи о Лукинѣ.}.
   Чулковъ, нападая на дурныхъ переводчиковъ, въ то же время замѣчалъ, что появилась мода выдавать переводы за сочиненія оригинальныя; писатели болѣе думаютъ о минутномъ успѣхѣ, нежели о дѣйствительной славѣ; "они таскаютъ изъ разныхъ сочиненій и выдавая оныя "подъ своимъ именемъ, ни мало не страшатся быть уличены въ похщеніи чужаго добра" {Недѣля 5, 41.}.
   Въ избранную нами эпоху драматическія произведенія, составлявшія репертуаръ столичныхъ театровъ, большею-частью были переводныя, или передѣланныя съ французскаго языка; вездѣ было подражаніе произведеніямъ такъ-называемой псевдоклассической школы и весьма-мало оригинальности: герои и героини трагедій сопровождались непремѣнными наперсниками и наперсницами; въ комедіяхъ пронырливые и бойкіе слуги и служанки разсуждали, острили и заправляли всѣмъ дѣйствіемъ съ истинно-французскою свободою; всѣ условные сценическіе пріемы соблюдались строго. Особенною славою въ это время пользовались драматическія произведенія Сумарокова и сценическій талантъ актёра Дмитревскаго, который игрою своею исторгалъ общую дань удивленія. "Смѣсь" говоритъ о немъ, какъ о первомъ русскомъ артистѣ, достойномъ соперникѣ Гарика и Лекеня; къ этому она присоединяетъ, что Дмитревскій въ трагедіяхъ не только равнялся по таланту своему съ Лекенемъ, но даже превосходилъ его силою любовной страсти, въ чемъ будто признавались и сами французы. Чтобъ сдѣлаться Дмитревскимъ, надо (по словамъ "Смѣси") родиться актёромъ; когда онъ являлся въ роли "Мизантропа", то, глядя на его игру, ни о чемъ болѣе нельзя было думать, какъ только о Мизантропѣ. Въ честь Дмитревскаго въ этомъ журналѣ напечатано слѣдующее четверостишіе:
   
   Dmitrewsky, des talens possédant l'avantage,
   Elève son théâtre dont il fait tout l'honneur:
   Comme Garick ou Le-Kain, il charme et parle au coeur,
   Et du Franèais surpris enlève le suffrage (*).
    (*) Стр. 23, 55--56.
   
   "Пустомеля" сообщаетъ любопытныя для насъ указанія объ игрѣ Дмитревскаго и Троепольской, которыя и передаемъ здѣсь вполнѣ:
   Въ іюньскомъ выпускѣ.-- "Изъ Москвы. Г. Д***, актеръ придворнаго Россійскаго театра, пріѣхавъ къ намъ, столько надѣлалъ шуму, что во всемъ городѣ только и разговоровъ, что о немъ; и подлинно, московскіе жители увидѣли въ немъ славнаго актера. Онъ игралъ въ "Семирѣ" Оскольда и всѣхъ зрителей плѣнилъ; въ Евгеніи -- комедіи графа Кларандона: искусство, съ какимъ онъ сей роль представлялъ, принудило зрителей оную комедію просить еще три раза, въ чемъ они были удовольствованы, и въ каждое представленіе въ новое приходили восхищеніе; казалось, будто искусство г. Д*** по степенямъ еще больше возрастало. Надобно отдать справедливую похвалу и господину переводчику сей комедіи; ибо онъ всѣ красоты, находящіяся въ подлинникѣ, сохранилъ и на Россійскомъ языкѣ. Г. Д*** игралъ еще Вышеслава и Ревниваго, съ равномѣрною же отъ всѣхъ похвалою, а еще ожидаютъ представленія Хорева и Беверлея. Зрители собиралися въ театръ въ такомъ множествѣ, что многіе, по причинѣ великой тѣсноты, не могли получать билетовъ, если хотя мало опаздывали. Наконецъ, должно сіе заключить тѣмъ, что г. Д*** московскихъ жителей удивилъ, привелъ въ восхищеніе и заставилъ о себѣ говорить по малой мѣрѣ два мѣсяца" {Стр. 49--51. "Семира", "Вышеславъ" и "Хоревъ", трагедіи А. Сумарокова; "Ревнивый, изъ заблужденія выведенный", комедія Каминстропа, переведенная съ Французскаго въ 1764. г. М. "Беверлей", трагедія, переведенная И. Дмитревскимъ; Евгенія (comedie или drame larmoyante), соч. Бомарше, перев. въ 1770 г. Ник. Пушниковымъ. Представленіе "Евгеніи" было причиной неудовольствій Сумарокова съ московскою публикою.}.
   Въ іюльскомъ выпускѣ -- "Въ Санктпетербургѣ. Недавно здѣсь на придворномъ императорскомъ театрѣ представлена была Синавъ и Труворъ -- трагедія г. Сумарокова. Трагедія сія играна была по переправленному вновь господиномъ авторомъ подлиннику. Нѣтъ нужды выхвалять сего почтеннаго автора сочиненій; они такъ хороши, что кто только ихъ читалъ и кто имѣетъ разумъ, то всѣ ему, отдавая справедливую похвалу, удивляются. Что жъ касается до актеровъ, представлявшихъ сію трагедію, то надлежитъ отдать справедливость, что г. Дмитревскій и г-жа Троепольская привели зрителей въ удивленіе. Нынѣ ужь въ Петербургѣ не удивительны ни Гарики, ни Лекены, ни Госсенши. Пріѣзжающіе вновь французскіе актеры и актрисы то подтверждаютъ. Совсѣмъ тѣмъ нельзя пропустить, чтобы не замѣтить слабость и пристрастіе къ французамъ одного господина, который во время представленія сей трагедіи, когда г. Д. и г-жа Т. зрителей искусствомъ своимъ восхищали, онъ воздыхаючи сказалъ: жаль, что они не французы; ихъ бы можно почесть совершенными и рѣдкими въ своемъ искусствѣ. Черезъ нѣсколько дней, когда представлена была французская піеса, то сей господинъ не могъ выдержать ни чрезмѣрной радости и восхищенія, ни также чрезмѣрнаго и смѣшнаго своего пристрастія, дѣлая похвалу французскимъ актерамъ, и хотя комедія играна была смѣшная, однакожь онъ собою гораздо больше дѣлалъ смѣха" { Стр. 109--110.}.
   По свидѣтельству повѣсти, помѣщенной въ "Пустомелѣ", на театрѣ чаще всего представляемы были: "Привидѣніе съ барабаномъ, или пророчествующій женатый" (переводъ съ французскаго А. Нартова); "Новопріѣзжіе" (соч. Леграна, переводъ А. Волкова, М. 1759 г.); комедіи Мольера: "Скапиновы обманы", "Лѣкарь по неволѣ", "Жоржъ Дандинъ", "Мнимый рогоносецъ", "Принужденная женитьба" и подобныя симъ смѣшныя комедіи {Стр. 32--33. О театрѣ и тогдашнихъ актерахъ: Дмитревскомъ, Шумскомъ, Поповѣ и Михайловой сообщены нѣкоторыя свѣдѣнія Лукинымъ въ предисловіяхъ къ его комедіямъ.}. Такимъ образомъ театръ держался передѣлками съ Французскаго, Мольеромъ и піесами Сумарокова.
   Таковъ былъ взглядъ современниковъ на Дмитревскаго; но трудно сказать, на сколько было справедливо это увлеченіе и эти похвалы. XVIII-й вѣкъ вносилъ такъ много условнаго въ свои сужденія объ искусствѣ! Пѣвучая декламація и заученыя торжественныя позы и жесты могли для зрителей того времени замѣнять живую и всегда простую природу. Сохранились преданія, что Дмитревскій, умный, вѣжливый и тонкій придворный, вовсе не былъ превосходнымъ актёромъ, не любилъ естественности и не обладалъ сильными чувствами {"Москвитянинъ" 1853. No 3 (Дневн. студента) и "Комета" альманахъ 1851 г. (второй разсказъ г. Щепкина).}. Но тогда иначе смотрѣли и на драму, и на сценическое искусство, и на Дмитревскаго
   Публикою и поведеніемъ ея въ театрѣ, журналы вообще несовсѣмъ были довольны. "Всячина" печатно жаловалась на тѣхъ, которые, проповѣдуя о тишинѣ французскаго театра, мѣшаютъ слушать въ русскомъ и не даютъ внимательно слѣдить за превосходною игрою Дмитревскаго (въ трагедіи "Синавъ"). Наши дворяне, замѣчаетъ "Всячина", и большая часть молодыхъ людей обыкновенно увѣряютъ, что они великіе охотники до театральныхъ представленій и почитаютъ себя знатоками въ этомъ дѣлѣ. "Едва услышатъ они о новой драмѣ, то уже толпами собираются въ театрѣ и съ нетерпѣливостію дожидаются дѣйствія. Но какое имѣютъ они притомъ намѣреніе? Чтобы примѣчать больше дѣйствующія лица, нежели характеры, ими представляемые. Они болѣе берутъ участія въ небольшихъ спорахъ и несогласіяхъ актеровъ, нежели въ судьбѣ тѣхъ славныхъ героевъ и героинь, въ видѣ коихъ они намъ являются. Какъ Дмитревскій, ле-Сажъ, или Троепольская, Мартеньша и проч. одѣты были; ихъ голоса, движенія, осанка, совставляютъ предметъ многочисленныхъ разговоровъ. Но Синава, жестокая страсть, погубившая брата его, любовницу и его самого, Гарпагонова гнусная скупость, Магометово злодѣйство и ложью ослѣпленное суевѣріе, ополчающія руки чадъ на родителя, исправленіе мота {"Синавъ" трагедія Сумарокова; "Гарпагонъ" (скупой), комед. Мольера; "Магометъ", траг. Вольтера; "Могъ, любовью исправленный, комедія Лукина, имѣвшая значительный успѣхъ на сценѣ: ибо авторъ, по свидѣтельству Новикова ("Опытъ истор. Словаря" стр. 131.), вывелъ два смѣшные подлинника, которыхъ представлявшіе актеры весьма искуснымъ и живымъ подражаніемъ, выговоромъ, ужимками, тѣлодвиженіемъ, также и сходственнымъ къ тому платьемъ, зрителей весьма много смѣшили".}, "словомъ, всѣ сіи живо изображенные характеры, вымышленные стихотворцами, возбуждающіе въ насъ благородныя чувства, исправляющіе наши нравы... предаются молчанію и столь мало внимаются, будто бы никакого примѣчанія не заслуживаютъ. Иные принуждаютъ себя казаться знающими въ драматическихъ сочиненіяхъ и любителями оныхъ и, говорятъ, что балетъ только отъ скуки смотрятъ; во совсѣмъ тѣмъ можно видѣть, что ничто имъ больше онаго не нравится" {Стр. 120, 420--423.}. Въ "Вечерахъ" было помѣщено письмо такого содержанія: "Господа издатели! усерднѣйше прошу васъ дать пристойно возчувствовать нашимъ согражданамъ, въ чемъ состоитъ цѣль въ установленіи театровъ, и что на таковыя позорища, какъ комедія и трагедія, ѣздятъ, чтобъ слушать, а не только глядѣть, или себя казать и смотрѣть другихъ, и что благоразумное воспитаніе учитъ въ собраніяхъ, гдѣ чего-бы-то ни было и какое-либо сообщество собралось слушать, если самъ слушать не хочешь, то другимъ не мѣшать. Мнѣ случилось быть въ театрѣ, когда русскаго "Беверлея" представляли, истинно съ крайнею прискорбностью слышала: вопервыхъ, что не умолкали говорить; многія дамы для прохлажденія медку изъ караульни посылали просить, другія кушали, наконецъ въ театрѣ хохотали, на что, конечно, другой причины тѣмъ забавнымъ людямъ не было, какъ только названіе комедіи, въ которую по ихъ мнѣнію надлежитъ смѣяться... Молчаніе и тихость не прежде возстановились, когда, въ-самомъ-дѣлѣ, только глазами, а не слухомъ вниманіе имѣть должно, то-есть въ балетѣ. Размышляя о семъ, мнѣ пришла на умъ и та неутѣшная мысль, что намъ предъ чужестранными и тѣмъ извиниться не можно, что парадисъ или, въ другихъ мѣстахъ, партеръ, всякаго состоянія людьми въ вольныхъ позорищахъ наполняется, потому-что въ Императорской театръ, кромѣ благородныхъ, положено не впускать, почему титулованныя особы суть одни въ немъ зрители" {Ч. 2. стр. 67--68.}. Сумароковъ жаловался на московскую публику, что она съѣзжается въ театръ грызть орѣхи и кричать {Полн. собр. сочин. Сумарокова ч. VII стр. 362.}, а Лукинъ -- на петербургскую, которая во время представленій (по его словамъ) сморкается, разговариваетъ и шумитъ?
   Переводы и передѣлки французскихъ драматическихъ произведеній, выводившихъ на сцену болѣе или менѣе чуждые намъ нравы и обыкновенія, не могли удовлетворять людей съ сколько-нибудь вѣрнымъ эстетическимъ тактомъ. Лукинъ, извѣстный своими передѣлками съ французскаго, уже самъ чувствовалъ недостаточность подобныхъ подражаній; въ предисловіяхъ къ своимъ комедіямъ онъ высказываетъ мысль о необходимости дать комедіи болѣе самобытное, народное значеніе. "Мнѣ (говоритъ онъ), всегда несвойственно казалось слышать чужестранныя рѣченія въ такихъ сочиненіяхъ, которыя долженствуютъ изображеніемъ нашихъ нравовъ исправлять не столько общіе всего свѣта, но болѣе участные нашего народа пороки... Многіе зрители отъ комедіи въ чужихъ правахъ не получаютъ никакого поправленія; они мыслятъ, что не ихъ, а чужеземцевъ осмѣиваютъ". Лукинъ удивляется, что дѣйствующія лица драматическихъ пьесъ изъясняются не въ нашихъ нравахъ, одѣваются въ незнакомыя намъ одежды; что въ комедіяхъ являются нотаріусы для заключенія неизвѣстнаго у насъ брачнаго контракта; что слуги и служанки, выводимые на сцену, болѣе похожи на нашихъ петиметровъ и свѣтскихъ дамъ, нежели на слугъ {Переводы и сочин. В. Лукина ч. 2. (предисловіе къ "Награжд. Постоянству")}.
   Потребность въ народномъ театрѣ живо ощущалась и открыто высказывалась въ тогдашнихъ журналахъ, выступившихъ на защиту русской національности противъ односторонности и крайностей Французскаго вліянія. "Я думаю, замѣчаетъ "Всячина", что не въ однихъ книгахъ должно держать(ся) правила, чтобъ Русскимъ представлять русскія умоначертанія, во и въ позорищахъ; ибо маркизъ на русскомъ театрѣ уши деретъ, а къ свадебному контракту тетушка моя и смысла "не привязываетъ. Она хочетъ видѣть то, что ее ежечастно окружаетъ и чѣмъ она привыкла забавляться; незнакомые же гости не столь забавны, какъ знакомые" {Стр. 152.}, "Кошелекъ" убѣждалъ, что даваемыя на сценѣ де-Тушевы и другіе комедіи, мало принесутъ пользы и что на театрѣ народномъ необходимо должны быть представляемы такія пьесы, которыя бы главною своею цѣлью имѣли народную забаву" {Стр. 81--82.}. Трагедіи псевдоклассической школы также не могли постоянно и всѣмъ нравиться; видѣть человѣка, по выраженію одного журнала, въ старинномъ римскомъ кафтанѣ, во французской шляпѣ и въ русскихъ лаптяхъ на босую могу -- смѣшно, а не трогательно {"И то и сё", недѣля 49-ая}.
   При такомъ настроеніи образованнаго общества въ пользу народнаго театра, комедіи Фонвизина и императрицы Екатерины ІІ-й должны были вызвать, и дѣйствительно вызвали большое сочувствіе и имѣли огромный успѣхъ. "Трутень", "Адская Почта" и "Пустомеля" встрѣтили единодушными похвальными отзывами литературные труды Фонвизина. "У насъ теперь въ городѣ довольно хорошихъ сочиненій, сказано въ "Почтѣ". Читалъ я театральныя сочиненія Н. {Не должно ли здѣсь разумѣть С. В. Нарышкина, который сочинилъ комедію: "Истинное дружество" во вкусѣ Дидеротовомъ? (смотри "Опытъ историч. Слов." стр. 147.) Комедія эта въ свое время заслужила многія похвалы.} и В. (Фонвизина); "въ одномъ изъ нихъ больше интриги и нравоучительныхъ разсужденій, а въ другомъ -- острыхъ словъ и прекрасныхъ шутокъ; одинъ изъ нихъ писалъ больше на вкусъ Дидеротовъ, а другой на Морьеровъ; въ обоихъ сихъ сочиненіяхъ рѣдкости (не хочу сказать невозможности) у одного въ добродѣтели, а у другаго въ порокахъ; однако обоихъ сочиненія немалой похвалы достойны... Немногіе здѣсь имѣютъ дарованіе такъ хорошо шутить, какъ В." {Стр. 277.} Въ "Трутнѣ" 1769 года находимъ такое извѣстіе: "Здѣсь (на Парнасѣ) все въ великомъ замѣшательствѣ: славные стихотворцы, обезображенные худыми переводами, чрезвычайно огорчились и просили Аполлона о заступленіи. Всѣ Музы, прославленныя въ Россіи г. С. (Сумароковымъ), приходили къ своему отцу и со слезами жаловалися на дерзновеніе молодыхъ писателей: Мельпомена и Талія проливали слезы и казались неутѣшными. Великій Аполлонъ увѣрялъ ихъ, что сіе сдѣлалось безъ его позволенія... и показалъ Таліи новую русскую комедію ***, сочиненную однимъ молодымъ писателемъ. (Рѣчь, вѣроятно, идетъ о "Бригадирѣ"). Талія, прочитавъ оную, приняла на себя обыкновенной свой веселой видъ, и сказала Аполлону, что она сего автора съ удовольствіемъ признаетъ законнымъ своимъ сыномъ. Она записала его имя въ памятную книжку, въ число своихъ любимцевъ" {Стр. 138--9, 184.}.
   Но особенно-любопытенъ отзывъ о Фонвизинѣ, напечатанный въ видѣ примѣчанія къ его Посланію къ слугамъ, въ іюльскомъ выпускѣ "Пустомели". Вотъ это интересное примѣчаніе:
   "Кажется, что нѣтъ нужды читателя моего увѣдомлять о имени автора сего "Посланія"; перо, писавшее сіе россійскому ученому свѣту и всѣмъ любящимъ словесныя пауки довольно извѣстно. Многія письменныя сего автора сочиненія носятся по многимъ рукамъ, читаются съ превеликимъ удовольствіемъ и похваляются, сколько за ясность и чистоту слога, столько за остроту и живость мыслей, легкость и пріятность изображенія; словомъ, если обстоятельства автору сему позволятъ упражняться въ словесныхъ паукахъ, то не безъосновательно и справедливо многіе ожидаютъ увидѣть въ немъ Россійскаго Буало. Его комедія *** столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшаго и Моліеръ во Франціи своимъ комедіямъ не впадалъ принятія и не желалъ; но я умолчу, дабы завистниковъ не возбудить отъ сна, послѣднимъ благоразуміемъ на нихъ наложеннаго" {Стр. 104--5. Этими свѣдѣніями до-сихъ-поръ никто изъ писавшихъ о Фонвизинѣ не воспользовался.}.
   Еще полнѣе и откровеннѣе высказалъ журналъ "Трутень" свое теплое сочувствіе и благородное уваженіе къ прекрасной комедіи, сочиненной императрицею Екатериною-Великою, подъ заглавіемъ: "О, время!" Посвящая своего "Живописца" неизвѣстному сочинителю комедіи; О, время! Новиковъ говоритъ: "Государь мой! я не знаю кто вы; но вѣдаю только то, что за сочиненіе ваше достойны почтенія и великія благодарности. Ваша комедія О время! троекратно представлена была на Императорскомъ придворномъ театрѣ, и троекратно постепенно умножала справедливую похвалу своему сочинителю. И какъ не быть ей хвалимой? Вы первый сочинили комедію точно въ нашихъ нравахъ: вы первый съ такимъ искусствомъ и остротою заставили слушать ѣдкость сатиры съ пріятностію и удовольствіемъ; вы первый съ такою благородною смѣлостію напали на пороки, въ Россіи господствовавшіе, и вы первый достойны но справедливости великія похвалы, въ представленіе вашей комедіи оказанныя. Продолжайте, государь мой, къ славѣ Россіи, къ чести своего имени и къ великому удовольствію единоземцевъ вашихъ; продолжайте, говорю, прославлять себя вашими сочиненіями: перо ваше достойно равенства съ Мольеровымъ. Слѣдуйте жъ его примѣру: взгляните безпристрастнымъ окомъ на пороки наши, злоупотребленія; вы найдете толпы людей достойныхъ вашего осмѣянія, и вы увидите, какое еще пространное поле къ прославленію вашему осталось. Истребите изъ сердца "своего всякое пристрастіе, не взирайте на лица; порочный человѣкъ во всякомъ званіи равнаго достоинъ презрѣнія. Но, государь мой, почто укрываете вы свое имя, имя всеобщія достойное благодарности: я никакія не нахожу къ тому причины. Неужели, оскорби толь жестоко пороки и вооружа противъ себя порочныхъ, опасаетесь ихъ злословія?-- Нѣтъ, такая слабость никогда не можетъ имѣть мѣста въ вашемъ сердцѣ. И можетъ ли такая благородная смѣлость опасаться угнѣтенія въ то время, когда, ко счастію Россіи и ко благоденствію человѣческаго рода, владычествуетъ нами Премудрая Екатерина?.. По можетъ быть особенныя причины принуждаютъ васъ укрывать свое имя; ежели такъ, то не тщусь проникать оныхъ. И хотя имя ваше навсегда останется неизвѣстнымъ, однако жь почтеніе мое къ вамъ никогда не умалится. Оно единственнымъ было побужденіемъ приписанію вамъ журнала, подъ названіемъ "Живописца". Примите, государь мой, сей знакъ благодарности отъ единоземца вашего {Ч. 1. стр. 3--7 (1-го изд.)}.
   Государыня отвѣчала слѣдующимъ посланіемъ, напечатаннымъ на листахъ "Живописца":
   "Государь мой! Никогда не думалъ я, чтобъ сочиненная мною комедіа: О время! таковой имѣла успѣхъ, каковымъ вы меня увѣряете; а тѣмъ паче не вооображалъ себѣ той чести, которую вы при" писаніемъ еженедѣльныхъ вашихъ листовъ мнѣ сдѣлали. Комедію мою сочинилъ я живучи въ уединеніи {Своею семьею Екатерина Великая называла всю Русь.} вовремя свирѣпствовавшей язвы, "и при сочиненіи оной не бралъ я находящихся въ ней умоначертаній ни откуда, кромѣ собственной моей семьи, слѣдовательно не выходя изъ дому своего, нашелъ въ немъ одномъ къ составленію забавнаго позорища {Фирлифюшковъ и Теркуловъ -- дѣйствующія лица въ комедіи "Имянины г-жи Ворчалкиной". Фирлифюшковъ -- пустой и легкомысленный франтъ, выросшій подъ вліяніемъ поверхностнаго французскаго воспитанія. Теркуловъ бьетъ палкою Фирлифюшкова на сценѣ за неплате ъ тебѣ не сколько даетъ денегъ, а твое еще дѣло дѣтское, какъ не полакомиться, какъ не повеселиться: твои, другъ мой, такія еще лѣта, чтобъ забавляться; мы и сами съ молоду таковы же были. Веселись, мой батюшка, веселись; прійдетъ такая пора, что и веселье на умъ не пойдетъ. Послала я къ тебѣ, Ѳалалеюшка, сто рублей денегъ; только ты объ нихъ къ отцу ничего не пиши. Я это сдѣлала украдкою; кабы онъ свѣдалъ про это, такъ бы меня, свѣтъ мой, забранилъ. Отцы-та всегда таковы: только что брюжжатъ на дѣтей, а никогда не потѣшатъ. Мое, другъ мой, не отцовское сердце, материнское: послѣднюю копѣйку изъ-за души отдамъ, лишь бы ты былъ веселъ и здоровъ. Батька ты мой, Ѳалалей Трифоповичъ, дитя мое умное, дитя разумное, дитя любезное, свѣтъ мой, умникъ, худо мнѣ приходитъ: какъ мнѣ съ тобою разставаться будетъ? на кого я тебя покину? Погубитъ онъ, супостатъ, мою головушку! Этотъ старый хрычъ когда-нибудь тебя изуродуетъ. Береги, мой свѣтъ, себя, какъ можно береги; плетью обуха не перебьешь..."
   с) Письмо дяди къ Ѳалалею:
   "Любезному племяннику моему Ѳалалею Трифоновичу отъ дяди твоего Ермолая Терентьевича низкой поклонъ и великое челобитье... Было бы тебѣ вѣстно, что мы по отпускъ сего письма всѣ, слава Богу, живы и здоровы; тако жь и отецъ твой Трифонъ Панкратьевичъ здравствуетъ же, только Сидоровна, хозяйка его, а твоя мать больно трудна, что подымешь, то и есть, а сама ни на волосъ не поворохнется. Вчерась отнялись у нее и руки и ноги, а теперь, чай, ужь и не говоритъ; и при мнѣ-та такъ ужь черезъ мочь только намекала. Приводили, правда, и ворожей: нечего, спасибо твоему отцу, не поскупился, да ничего не помогли; а послѣ привели-было еще одного, да ужь и Сидоровна сама не захотѣла напрасно тратить деньги. Кому жить, Ѳалалеюшка, такъ будетъ притоманно живъ, а кому умереть, толу и ворожеи не пособятъ. Животомъ и смертью Богъ владѣетъ... Ну, Ѳалалеюшка! вить матушка твоя скончалась: поминай какъ звали. Я только теперь получилъ объ этомъ извѣстіе; отецъ твой, сказываютъ, воетъ какъ корова. У насъ такое повѣрье: которая корова умерла, такъ та и къ удою была добра. Какъ Сидоровна была жива, такъ отецъ твой бивалъ ее какъ свинью, а какъ умерла, такъ плачетъ будто по любимой лошади. Пріѣзжай, другъ мой Ѳалалеюшка, пріѣзжай Бога ради поскорѣе, хоть не надолго, а буде можно, такъ и вовсе. Ты самъ увидишь, что тебѣ дома жить будетъ веселѣе петербургскаго {Ч. 1 (изд. 2), стр. 163--173.}.
   Отецъ Ѳалалея настаивалъ, чтобъ сынокъ его выходилъ въ отставку {Всячина" упоминаетъ объ отцѣ, который говорилъ своему сыну: "ежели де я услышу, что ты пойдешь въ службу, то разсѣку тебя плетьми и собью со двора долой". При этомъ "Всячина" прибавляетъ: "было бъ не худо, хотя бы въ новомъ уложеніи сдѣлать какой-нибудь законъ для отцовъ, которые имѣютъ дѣтей въ совершенныхъ лѣтахъ". (Стр. 228--230).}; многіе же изъ деревенскихъ недорослей сами спѣшили воспользоваться этимъ правомъ дворянской вольности. Но, покидая службу, они имѣли въ виду праздное и безплодное препровожденіе жизни. Сатирическіе журналы, защитники труда и общенародной пользы, не могли равнодушно смотрѣть на подобное явленіе; они указывали на государственную службу, какъ на главнѣйшую сферу, въ которой можно содѣйствовать народному развитію и общественному благу, и насмѣшливо отзывались о спѣшившихъ въ отставку трутняхъ:
   "Съ тѣхъ поръ, какъ Россійское дворянство подарено вольностію, многимъ захотѣлось отвѣдать сего пріятнаго подарка; такое лакомство завело нѣкоторыхъ въ неограниченную праздность, гдѣ они въ самомъ дѣлѣ доказываютъ, что они вольны. Свободное упражненіе таковыхъ людей достойно примѣчанія, и дабы сіи полезные мужи забвенію преданы не были, упомянемъ о нѣкоторыхъ не для примѣру, какъ жить дворянину должно, но какъ жить ему не должно: "Господинъ Отдыхаловъ. Сему дворянину не полюбилась служба, для того, что надобно служить, а ему захотѣлось воли. Взялъ отставку, уѣхалъ въ свое помѣстье, построилъ голубятню, накупилъ разнаго рода голубей, гоняетъ ихъ съ утра до вечера, приманиваетъ чужихъ въ свое стадо, машетъ, свиститъ, и но таковыхъ трудахъ спокойно засыпаетъ... Господинъ Досужниковъ. Родъ сего дворянина столь давно начало свое возъимѣлъ, что никто не помнитъ, какъ они дворянами сдѣлались. Батюшка его слыхалъ отъ своего батюшки, а тотъ отъ своего "дѣдушки, такъ какъ и дѣдушка отъ своего прадѣдушки, что они дѣйствительно дворяне. Остаточный ихъ потомокъ, вѣдая, что онъ отъ такой высокопочтенной крови родился, не дослужась далѣе, какъ до комисарскаго чина, не разсудилъ болѣе родъ свой безчестить малою степенью, пошелъ въ отставку, легъ спать: не разбудите его читатели; это заслуженный офицеръ!... Не златой досугъ мы оскорблять намѣрены; онъ драгоцѣненъ для тѣхъ людей, которые чувствуютъ долгъ прямаго гражданина и подлиннаго сына отечества. Такіе люди умѣютъ обращать свободное время своей жизни въ такую же пользу, какъ и во время службы своей. Многіе то уже доказали, и многіе вседневно доказываютъ, стараясь или о воспитаніи дѣтей своихъ, или о прямомъ домостроительствѣ, или о изысканіи прямаго добра человѣческому роду; есть таковые, однако есть и подобные тѣмъ, о которыхъ мы упоминали, и сіи конечно не могутъ инако почитаться, какъ всеобщею тягостію" {"Вечера" (изд. 2), Ч. 1, стр. 55--60, 165. Ч. 2, стр. 172--3. Комедія: "Воспитаніе", сочинена въ 1774 году (печат. при Московск. Универс.): "благородный человѣкъ не для того называется сыномъ Отечества, чтобъ только получать наслѣдія, и не для того пользуется имѣніями, чтобъ наслаждаться токмо оными, и не служить своему Отечеству, а наипаче въ такое время, когда Отечество службы требуетъ" (стр. 54; также стр. 67--68).}. Фонвизинъ зналъ многихъ, которые тотчасъ же выходили въ отставку, какъ добились права впрягать четверню.
   Однимъ изъ самыхъ обычныхъ и любимыхъ развлеченій деревенской жизни была псовая охота, на которую тратилось много и денегъ и времени; другіе любили смотрѣть гусиные и пѣтушьи бои и гонять голубей, предавались этимъ занятіямъ со страстью и въ нихъ убивали скуку, порождаемую праздностью. "Всякая Всячина" насмѣхается надъ тѣми, которые, оставляя городъ, спѣшатъ въ деревни и въ сотовариществѣ стаи собакъ стараются время свое употребить на оборону куръ и коровъ отъ лисицъ и медвѣдей, или, что бываетъ чаще, гоняются за зайцемъ, который никогда не бывалъ съ ними въ ссорѣ {Стр. 320.}. Сатирическіе журналы рисуютъ намъ нѣсколько любопытныхъ портретовъ такихъ господъ, съ которыми мы и познакомимъ теперь нашихъ читателей. Вотъ господинъ лѣтъ сорока-пяти; будучи небогатъ, онъ живетъ у своего брата, который за женою взялъ хорошее приданое, и смотритъ у него за охотою; во всемъ государствѣ нѣтъ охотника, который бы съумѣлъ лучше его напустить собакъ и перескакать зайца. Сверхъ-того, онъ умѣетъ дѣлать изъ щепокъ мельницы и бумажные корабли, и за такія добрыя качества вездѣ хорошо принятъ и со всѣми сосѣдями коротко знакомъ. Онъ вымѣниваетъ собакъ своихъ друзей, живущихъ на разныхъ краяхъ уѣзда, и особенно любимъ молодыми людьми, проживающими въ деревнѣ, которымъ онъ иногда даритъ сѣти или своры своей работы, а иногда лягавую собаку, которую самъ воспиталъ; "иногда же матерямъ или сестрамъ даритъ чулки и подвязки, имъ вязеныя, и забавляетъ ихъ вопросомъ при всѣхъ случаяхъ свиданія: каково носки его чулки?" {"Барышокъ Всяк. Всяч.", стр. 481--3.} Вотъ еще деревенскій трутень; онъ живетъ въ селѣ; "домъ господской дѣдушка его построилъ было на время, но они такъ въ немъ обжились, что новаго и по сіе время не построили; ибо батюшка сего дворянина отягощенъ былъ дѣлами, а именно: пилъ, ѣлъ и спалъ, а сынокъ къ строенію не имѣетъ охоты, но вмѣсто того упражняется въ весьма полезныхъ дѣлахъ, ибо онъ изыскиваетъ: можетъ ли боецъ гусь побѣдить на поединкѣ лебедя, ради чего выписываетъ изъ Арзамаса самыхъ славныхъ гусей, и платитъ за нихъ по двадцати, по тридцати и до пятидесяти рублей за каждаго"; онъ имѣетъ также бойцовъ-пѣтуховъ и содержитъ огромную псовую охоту, и положенный на него сосѣдями за помятіе ихъ хлѣба оброкъ каждый годъ платитъ бездоимочно {"Трутень" 1769, стр. 124--5.}. "Трутень" упоминаетъ еще о сынкѣ одного приказнаго, который лазитъ по голубятнямъ, гоняетъ голубей, держитъ пѣтуховъ для бою и выкармливаетъ разнаго рода собакъ {1169, стр. 202.}; а "Щепетильникъ" разсказываетъ объ одномъ молодчикѣ, который не могъ письма написать безъ помощи дядьки, но за-то знатокъ былъ и въ голубяхъ, и въ собакахъ; страсть къ нимъ простиралась у него дотого, что однажды, парившись въ банѣ и увидя изъ окна стаю голубей, бросился благимъ матомъ на будку, схватилъ шестъ и нагой началъ гонять своихъ голубей {Стр. 103--4. См. "Письма къ Ѳалалею" и "Сочин. Екатер. II", Ч. 2, стр. 247. ("Имянины г-жи Ворчалкиной").}.
   Особенною характерною чертою старинныхъ людей, выросшихъ въ глуши, было суевѣріе, наслѣдованное ими отъ глубокой древности. Суевѣріе это было естественно въ людяхъ, прожившихъ вѣкъ среди глубокаго невѣжества и мелочныхъ интересовъ; они плохо понимали требованія истинно-нравственныхъ побужденій. Подобныя явленія должны были дать обильную пищу современной сатирѣ и комедіи.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, въ эпоху разсматриваемыхъ нами журналовъ много еще попадалось въ обществѣ такихъ простаковъ, которые готовы были искать кладовъ, разрывъ-траву и косточку-невидимку {"И то и се", недѣл. 29, 30.}, серьёзно боялись колдуновъ и мертвецовъ и были убѣждены, что по ночамъ домовые собираются въ погребахъ и конюшняхъ {"Смѣсь", стр. 283.}, отъ души вѣрили, что старинныя примѣты, сны и ворожба на бобахъ, кофе и картахъ непремѣнно сбываются; что бѣда отъ дурной встрѣчи неминуема; что просыпанная соль и тринадцать человѣкъ за столомъ предвѣщаютъ бѣду и смерть; что когда чешется ладонь, это значитъ: скоро считать деньги, и проч. {"Всячина, стр. 240. "Вечера", Ч. 1 (изд. 2), стр. 76.}; были и такіе, которые въ болѣзняхъ, вмѣсто лекарей, обращались къ ворожеямъ, какъ это свидѣтельствуютъ письма къ Ѳалалего. "И то и се" разсказываетъ о такихъ родителяхъ, которые, видя, что сынокъ ихъ плохо учится грамотѣ, обращались къ колдунамъ, истратили много денегъ, но толку не добились и неучъ остался попрежнему неучемъ {"И то и сё", недѣл. 42. "Живописецъ", Ч. 1 (изд. 2), стр. 167.}. Осуждая эти ходячіе предразсудки, журналы стараются въ своихъ небольшихъ, но метконаправленныхъ разсказахъ представить всю смѣшную и вредную ихъ сторону:
   "Ѣздилъ я недавно обѣдать за Москворѣчье къ одному знакомому мнѣ человѣку. Съ неудовольствіемъ увидѣлъ я весь домъ его въ великомъ уныніи. Я навѣдывался, что тому причиною, и получилъ на то отвѣтъ, что жена его видѣла дурной сонъ, который ему, ей, или дѣтямъ грозитъ какимъ-то несчастьемъ. Она мнѣ казалася въ толь глубокой печали, что она бы произвела во мнѣ много сожалѣнія, еслибъ я напередъ не узналъ причины. Мы сѣли за столъ... Меньшій ихъ маленькій сынъ, который сидѣлъ въ концѣ стола, зачалъ говорить: матушка, въ понедѣльникъ зачну я склады.-- Въ понедѣльникъ? вскричала мать, сохрани Богъ! съ понедѣльника не начинаютъ. Скажи пономарю, чтобы со вторника началъ. Пока я мысленно дивился, что нашелъ особу, коя желала установити правиломъ -- потерять въ недѣлѣ одинъ день, хозяйка просила меня подать ей соль. Я, спѣша сдѣлать ей сію угодность, отъ скорости и робости уронилъ на половинѣ дороги солонку. Увидя сіе несчастіе, она затряслась и тотчасъ примѣтила, что соль просыпалася прямою дорогою къ ней. Я самъ оробѣлъ и стыдился, что я у всѣхъ произвелъ толикій страхъ. Хозяйка, немного опомнясь, вздыхая, мужу сказала: голубчикъ, одно несчастіе безъ другаго не бываетъ; вспомни, что голубятня наша обвалилась въ тотъ же день, какъ дѣвка просыпала соль на столѣ. Помню, отвѣтствовалъ мужъ; а на другой день получили мы извѣстіе о цорндорфской баталіи... Читатель представить себѣ можетъ мое трудное состояніе при сихъ разговорахъ. Я спѣшилъ наѣсться съ пасмурнымъ видомъ. При концѣ стола я положилъ на своей тарелкѣ ножъ и вилки ненарочно на-крестъ. Но хозяйка просила меня, чтобъ я оные положилъ рядомъ... Я скоро потомъ узналъ изъ обхожденія сея госпожи, что она меня принимала за человѣка страннаго и за предвѣстника несчастій. И такъ, кой часъ отобѣдалъ, я простясь уѣхалъ домой, и запершись въ своей комнатѣ размышлялъ: сколько безпокойства люди сами себѣ наносятъ глупыми выдумками, иногда обращая самыя простѣйшія приключенія во вредныя себѣ примѣты, и страдая заподлинно отъ таковыхъ пустыхъ вымысловъ. Я зналъ человѣка, который ночь цѣлую не спалъ отъ того, что увидѣлъ сѣверное сіяніе. Иногда крикъ вороны болѣе тревоги въ домѣ "производилъ, нежели смерть невѣстки. Послѣдняя бездѣлица бываетъ "страшилищемъ ужаснымъ сею болѣзнію зараженнымъ мыслямъ. И тогда старый заржавѣлый гвоздь и кривая булавка принимаются за диво. Я помню, какъ былъ я одиножды въ бесѣдѣ, гдѣ веселье и удовольствіе отовсюду блистало до тѣхъ поръ, пока одна старушка не примѣтила, что насъ сидѣло тринадцать за столомъ. Услыша сіе, многія женщины испугавшися вскочили изъ за стола, и побѣжали вонъ изъ комнаты. Но одинъ изъ моихъ знакомыхъ далъ примѣтить, что тутъ же была его беременная сожительница, и что насъ не тринадцать, но четырнадцать, сказавъ притомъ, что не токмо нѣтъ никакія примѣты убыли чрезъ смерть, но явное еще предсказаніе прибыли будущимъ рожденіемъ его жены оказуется... Я знаю дѣвицу, коя имѣетъ припадки болѣзни... Она въ одномъ знатномъ домѣ въ теткахъ живетъ, предсказывая отъ начала года до конца. Она видитъ всегда сны, она предвѣщаетъ смерть, войну и миръ. Нѣсколько дней тому назадъ, какъ она было съ ума сошла отъ того, что дворная собака лаяла, когда у нее зубы болѣли. Она выслала дѣвку смотрѣть, лаетъ ли собака подымая рыло, или опуская голову въ землю. Дѣвка пришла съ отвѣтомъ, что собака со двора ушла; и то было бѣда" {"Всячина", стр. 17--21.}.
   Приведемъ и другой разсказъ: "Жилъ нѣкогда со мною въ одномъ домѣ отставной капитанъ, человѣкъ честной, но суевѣръ большой, просилъ онъ не о чемъ (то-есть о чемъ-то) нѣкотораго знатнаго "господина, которой приказалъ ему прійти по утру къ себѣ и обѣщалъ тогда сдѣлать съ нимъ милость. По разсвѣтаніи дня одѣлся онъ попорядочнѣе и пошелъ получить свое счастіе. Какъ только вышелъ за ворота, то попался ему встрѣчу монахъ, отчего перемѣнился въ лицѣ и воротился домой весьма съ безпокойными мыслями. Посидѣвъ нѣсколько, пошелъ онъ опять, и какъ только появился на улицѣ, то повстрѣчался съ нимъ попъ, отъ чего пришелъ онъ въ пущее безпокойство, и воротившись домой не хотѣлъ уже идти въ тотъ день... Нужда же его была больше, нежели примѣчаніе, и такъ принужденъ онъ былъ идти; тутъ попалася ему дѣвка, которая несла на коромыслѣ полныя ведра воды. Увидя сіе, онъ разсмѣялся и сказалъ съ радостію: здраствуй, красавица! и та пожелала ему благополучнаго пути, и это былъ добрый знакъ, что полныя ведра. Однако за встрѣчами опоздалъ и не получилъ ни того, ни сего. Еще случилось мнѣ видѣть: нѣкогда приказной служитель, который чаще бывалъ въ кабакѣ, нежели въ приказѣ, слѣдовательно всякую минуту ожидалъ правильнаго за то наказанія, одѣвавшись застегнулъ камзолъ черезъ пуговицу, и когда усмотрѣлъ оное, то сказалъ, что быть ему въ тотъ день или пьяному или битому, что. и была дѣйствительная правда: по утру его высѣкли, а къ вечеру, съ горя, напился онъ пьянъ" {"И то и сё", недѣля 8.}. Суевѣрныя примѣты рождали много комическихъ положеній, которыми прекрасно воспользовалась императрица Екатерина Великая въ своей комедіи: "О время!" {"Сочин. Екатер. II", Ч. 2, стр. 22, 25, 47, 50 (изд. Смирдина).}.
   Такія насмѣшки, разумѣется, принимались стариками и старухами весьма-неблагосклонно и вызвали странныя обвиненія падавшія на голову насмѣшниковъ. "Да онъ ни во что не вѣруетъ! повторяли они о невѣрующемъ въ примѣты. Ни предвѣщанія, ни 13 человѣкъ за столомъ, ниже найденныя безъ ушковъ иголки и безъ головъ булавки ни во что не ставитъ. Инако бы онъ говорилъ, если бы зналъ, какія предвѣщанія о нынѣшней войнѣ были. Помнишь ли ты, свѣтъ мой, какъ поставецъ нашъ среди бѣлаго дня подломился и посуда вся разбилась?.. Но ставятъ ли они то во что, и знаетъ ли онъ полно еще, что есть лѣшій или домовой?" {"Всяк. Всячина", стр. 370--1. Молокососовъ: "Ханжихина разсказывала, что не токмо за годъ передъ кончиною покойнаго ея супруга пѣтухъ снесъ яйцо, но и дни за три кузнечикъ въ стѣнѣ безъ умолка стучалъ; что она изъ того неизбѣжно заключить могла, что супругъ ея умретъ, и потому, не упуская времени, къ смерти приготовить его велѣла. Я, слыша эдакій вздоръ, не могъ удержаться, и громко захохоталъ; господинъ Непустовъ также не преодолѣлъ себя... Старухи всѣ три разсердились; вдругъ стали креститься, плевать и одуваться, вдругъ и въ одинъ голосъ кричать и бранить насъ, называя насмѣшниками, безбожниками, бусурманами". ("О время!", соч. Екат. II, Ч. 2, стр. 35--36). См. также комедію "Подражатель", стр. 12.}.
   Въ старой комедіи: "Добродѣтель, увѣнчанная вѣрностью" цѣлая сцена основана на суевѣріи:
   Суевѣрова. Я всю ноченьку хоть бы на волосъ...
   Благоразумова. Что? вы конечно занемогли?
   Суевѣрова. Нѣтъ, матушка, домовой всю ночь не далъ спать, все продавилъ, и вотъ теперича такъ грудь... ну, вотъ вздохнуть не дастъ, и бока болятъ, а спина такъ не слышится; со мною это бывало и прежде, да все таки не такъ, а нынче изъ рукъ вонъ!
   Благоразумова. Полно-те, сударыня; какой домовой... ихъ нѣтъ. Это у васъ остановленіе крови въ нѣкоторыхъ тонкихъ жилахъ; это со всѣми случается.
   Суевѣрова. Полно, мой свѣтъ, какъ тебѣ не стыдно; грѣшишь, будто домовыхъ нѣтъ; безъ нихъ, сударыня, домъ стоять не можетъ, не только домъ, да и конюшня. Скажу тебѣ: у покойника батюшки была бурая лошадь. Сперва она была всѣхъ жирнѣе, такъ что этому, бывало, весь домъ не надивится. Потомъ вдругъ та же лошадь стала хоть на дровни положи; стали думать, отъ чего бы, и наконецъ примѣтили, что ее проклятой домовой всякую ночь мучитъ, а послѣ, окаянной, и подъ ясли ее подобьетъ, такъ что насилу, бывало, бѣдная отдохнетъ... Да полно, что съ вами говорить, вы нонче ничему не вѣрите... Воля ваша, васъ испортили учители; они въ васъ эту ересь вселили, чтобы ничему не вѣрить {"Добродѣтель, увѣнчанная вѣрностью", комедія Михайлы Пракудина, лейб-гвардіи офицера и члена Вольнаго Россійскаго Собранія. Печатана при Московск. Университ. 1774 года, стр. 9--11, 25--26.}!
   Періодическое изданіе "Поденщина" нѣсколько листковъ своихъ посвятила разсказамъ* о ворожеяхъ (знахаряхъ), которые занимаются леченьемъ различныхъ недуговъ нашептываніемъ; отъ сглазу обливаютъ сквозь рѣшето холодною водою -- средство, употребляемое ими и противъ лихорадки. Если лихорадка отъ того не проходила, тогда, чтобы прогнать болѣзнь, знахари привѣшивали на шею больнаго записку, въ которой означались имена двѣнадцати сестеръ-лихоманокъ, или прибѣгали къ другимъ столь же вѣроятнымъ средствамъ, каковы: змѣиный выползокъ (шкурка, оставленная змѣею) и сухая трава, которая растетъ въ лѣсу или на поляхъ въ костяхъ лошадиныхъ головъ. Со словъ одного изъ такихъ знахарей "Поденщина" сообщаетъ слѣдующій суевѣрный разсказъ:
   "Въ деревнѣ своей я былъ лѣсникомъ: должность наша такая, чтобъ день спать, а ночь ходить по лѣсу. Въ деревняхъ не одни крестьяне, но многіе и господа, а особливо пожилыя старушки думаютъ объ насъ, что мы не просты, что намъ непремѣнно надобно знаться съ лѣшими, такъ-какъ мельникамъ съ чертями. Иногда на пиру для лишняго стакана празднишнаго или свадебнаго кислаго пива и разскажешь какое-нибудь съ лѣшимъ свиданье или ссору, крикъ по лѣсу русалокъ и разные страхи: послѣ все это и разсказывается за новость и для препровожденія времени госпожамъ. Иные самымъ лучшимъ почитаютъ утѣшеніемъ, чтобъ слушать только про колдуновъ и про мертвецовъ, и всему тому вѣрятъ... Въ одинъ день бывши на праздникѣ вечеръ и ночь я проспалъ, а проснувшись на разсвѣтѣ, чтобъ показаться прикащику, что я иду изъ лѣсу, взявъ свой топоръ, ножъ и рогатину, которую имѣемъ мы для опасности отъ медвѣдей, пошолъ я въ рощу. Идучи увидѣлъ на деревѣ сороку; хотя она мнѣ никакой помѣхи не дѣлала, по только чтобъ позабавиться ея вспорхомъ, ударилъ я обухомъ по дереву, на коемъ она сидѣла. Въ тотъ самой мигъ я окаменѣвъ повалился на землю... лежалъ безъ памяти, пока не разбуженъ былъ отъ того нѣкакою старухою. Очнувшись, увидѣлъ я ее и подлѣ кожу съ перьями, какъ будто только что содрана съ сороки. Опомнись, не бойся, говорила старуха; хотя ты мнѣ и досадилъ, но я на тебя не сержусь, зная, что это сдѣлалъ ты не вѣдаючи; однакожъ впередъ сорокъ не замай. Помилуй, пощади меня, ваша милость могучая вѣдьма! говорилъ я ей въ страхѣ и трепетѣ. Не называй меня такъ, сказала она; это имя намъ противно, а говори знатоха или ворожея". Лѣсникъ повелъ вѣдьму въ свою хату. "Идучи разсказала мнѣ старуха, что была она гдѣ-то на высокихъ горахъ, куда колдуньи со всего свѣта всякую ночь, оборачиваясь въ сорокъ и воронъ, слетаются и пируютъ. Откуда летѣвъ назадъ, захотѣлось ей отдохнуть; она сѣла на то дерево, по "которому я ударилъ и нечаянно попалъ на сукъ, а когда закроется сукъ какого-нибудь дерева или доски, то никакая ворожейная сила тогда не дѣйствуетъ, и отъ того-то упала она съ дерева и стала опять человѣкомъ. Пришедши ко мнѣ домой, подчивалъ я ее всѣмъ тѣмъ, что у меня сыскаться могло. Сидя за столомъ съ глазъ она не спускала молодую мою невѣстку, а та была брюхата и почти на сносехъ. У насъ часто случается, что вѣдьмы ребятъ выкрадываютъ {Ханжихина: "какъ шестнадцатымъ-то была я брюхата, такъ злые люди выкрали ребенка, а вложили камешекъ, и я помню съ какимъ великимъ болемъ его родила, и теперь ношу его у себя за пазухой, каковъ ни есть, да милъ, такъ, какъ и настоящее дитя", (комед. "О время!", соч. Екатер. II, Ч. 2, стр. 53).}; испугался того я и о своей невѣсткѣ; выславъ ее на часъ вонъ, самъ повалился старухѣ въ ноги, чтобъ пощадила она моего внука или внучку. Хлѣбъ-соль твоя меня къ тому не допуститъ, сказала она; и не только чтобъ самой что сдѣлать, да и другихъ не допущу... Поѣдемъ ко мнѣ, я на вѣкъ сдѣлаю тебя съ хлѣбомъ. Тотчасъ запретъ я свою лошадь въ телѣгу и повезъ колдунью къ ней домой. Тутъ-то натерпѣлся я страху отъ звѣрей, змѣй и всякихъ гадовъ, которые мнѣ казались въ пустой клѣти, куда она меня заперла. Однакожъ выучила она меня заговаривать кровь, лечить шопотомъ всякія болѣзни, приворачивать людей, отгонять лихорадку и отпускать свадьбы, безъ чего ежели случится обиженный какой-нибудь нашъ братъ колдунъ, напримѣръ: обнесутъ его стаканомъ или сдѣлаютъ другую какую досаду, то всю свадьбу оборотитъ онъ волками. Сколько я видалъ такихъ оборотней волковъ и волчицъ, бѣгающихъ цѣлыми стадами по полямъ, такъ что смотрѣть на нихъ жалко, а пособить нельзя; надобно тому же, кто ихъ оборотилъ, да и тотъ иногда уже не можетъ, если онъ ихъ на вѣкъ сдѣлалъ такими... Сколько видѣлъ я у ней приворотныхъ кореньевъ, двойчатокъ-орѣховъ, траву о четырехъ листкахъ, которая ростетъ всегда о трехъ, а наудачу такую находятъ, какая у ней. Траву и орѣхи даетъ она многимъ за деньги носить для счастья... Объявляла о силѣ своей надъ мѣсяцомъ, что она, когда захочетъ, можетъ его свести съ неба и запереть къ себѣ въ коникъ съ своими горшками... Получа знанія отъ вѣдьмы, дѣлалъ я великія дѣла въ своей деревнѣ и во всемъ уѣздѣ, исцѣлялъ всякія болѣзни и порченныхъ людей, находилъ пропажи и узнавалъ кто укралъ, отгадывалъ напередъ, что съ кѣмъ сдѣлается, кто сколько проживетъ, будетъ ли богатъ или счастливъ, когда будетъ какая непогодь, да и самъ маленькія изморози дѣлывалъ". Стали брать его и по господамъ; тогда лѣсникъ-знахарь отпросился на оброкъ и, таскаясь по многимъ городамъ, не могъ пожаловаться на свою добычу {Стр. 36--49, 52--54: Татищевъ разсказываетъ: "я не весьма давно отъ одного знатнаго, но неразсуднаго дворянина слышалъ, якобы онъ самъ нѣсколько времени въ медвѣдя превращался. Въ 1714 году... въ Украйнѣ заѣхалъ въ Лубны къ Фельдмаршалу Шереметеву, и слышалъ, что одна баба за чародѣйство осуждена на смерть, которая о себѣ сказывала, что въ сороку и дымъ превращалась, и оная съ пытки въ томъ винилася".}.
   Въ описываемое время большимъ довѣріемъ пользовалось гаданье на кофе. Гаданье это, но справедливому замѣчанію "Смѣси", не было извѣстно въ-старину, ибо тогда не знали и не употребляли кофе. "Нынѣ "же сей напитокъ служитъ къ предсказанію, какъ у язычниковъ внутреннія части жертвъ, приносимыхъ идоламъ. Тогда лгали жрецы, а теперь шатающіеся по свѣту бродяги находятъ въ кофейной гущѣ изображеніе любовниковъ, предвѣщаніе счастія, видятъ похороны... словомъ, разсказываютъ всякія нелѣпости. Слабые умы тому вѣрятъ и платятъ деньги за то, чтобъ ихъ такъ безсовѣстно обманывали. Сими отгадчиками бываютъ обыкновенно старухи, которыя, навѣдавшись отъ слугъ о домашнихъ обстоятельствахъ, смотрятъ въ кофе и предвѣщаютъ ихъ господамъ счастіе и несчастіе" {Стр. 383--4.}. Сборище такихъ побродягъ не любитъ кормиться честнымъ трудомъ и, не имѣя смѣлости что-либо похищать, чтобъ не понесть за то наказанія, обираетъ деньги у простодушныхъ суевѣровъ. Когда приказываютъ позвать гадальщицу, то обыкновенно предлагаютъ ей вопросы, напримѣръ, Скупягина спрашиваетъ, кто укралъ серебренную ложку? Безплодова: будетъ ли она имѣть дѣтей? Страстолюбова: вѣрно ли любитъ ея полюбовникъ? Щеголихина: скоро ли умретъ ея мужъ-картежникъ? и такъ далѣе. Тогда должно сварить кофій, и сіе уже само по себѣ разумѣется, что поднесутъ ей большія двѣ чарки водки, чтобы возбудить симъ въ ней болѣе предсказательнаго духа. Потомъ нальетъ почти половину чашки густаго кофію, и болтаетъ его кругомъ иногда съ важнымъ, а иногда съ пронырливымъ видомъ троекратно, чтобъ кофій внутри повсюду присталъ. Между кофегадательницами есть еще въ томъ несогласіе: надлежитъ ли послѣ троекратнаго болтанія дуть въ чашку или нѣтъ... Послѣ сего ставитъ чашку обернутую на столъ, чтобы кофій изъ нея вылился, поворачиваетъ ее еще два раза, дабы троекратнымъ движеніемъ ничего-незначущій кофій вонъ выбѣжалъ, (и) чтобъ предсказательныя части кофія въ чашкѣ однѣ прилипшими остались". Потомъ поднимаетъ чашку вверхъ и въ нее смотритъ. Вопрошающія особу стоятъ передъ сею отгадчицею, пребывая между страха и надежды", и проч. {"Живописецъ", Ч. 1 (изд. 2), стр. 136--9.}.
   Суевѣрныя повѣрья и примѣты тѣсно связываются, но преданію, съ народными праздниками и семейными церемоніями при родинахъ, крестинахъ, свадьбахъ и похоронахъ. Чулковъ коспулся этихъ народныхъ праздниковъ и семейныхъ церемоній, и сообщилъ нѣсколько живыхъ и любопытныхъ этнографическихъ свѣдѣній въ своемъ журналѣ "И то и сё". Ему первому принадлежитъ счастливая мысль собрать народныя повѣрья и записать ихъ, хотя онъ и не предчувствовалъ, какъ мастерски воспользуется впослѣдствіи подобными матеріалами историко-филологическая критика, и какіе знаменательные сдѣлаетъ выводы о внутреннемъ бытѣ доисторической эпохи. Сообщимъ нѣкоторыя изъ собранныхъ Чулковымъ свѣдѣній, передаваемыхъ журналомъ "И то и сё" съ свойственною ему легкою насмѣшливостью.
   Святки нераздѣльны съ гаданьями. На этотъ праздникъ, по захожденіи солнца, изъ разныхъ домовъ собираются дѣвушки въ одну, назначенную ими комнату, берутъ красное деревянное блюдо, покрываютъ его большой салфеткою, кладутъ на салфетку небольшой кусокъ хлѣба и уголь. Потомъ дѣвушки загадываютъ на перстняхъ, на кольцахъ, на запонкахъ и другихъ подобныхъ вещахъ, касаются ими краевъ блюда и кладутъ ихъ подъ салфетку. Затѣмъ усаживаются всѣ рядомъ и запѣваютъ пѣснь хлѣбу, а окончивъ пѣніе, ломаютъ хлѣбъ и дѣлятъ кусочки между собою. Эти кусочки завертываютъ онѣ въ рукавъ и спятъ съ ними, чтобъ пригрѣзились вѣщіе сны. Тогда начинаютъ пѣть подблюдныя пѣсни: "Идетъ кузнецъ изъ кузницы", "Сѣй, мати, мучицу, пеки пироги", и проч. {Чулковъ напечаталъ при этомъ двадцать подблюдныхъ пѣсенъ.}; за каждой пѣснію вынимаютъ изъ блюда вещи и, по значенію пѣсенныхъ словъ, гадаютъ о судьбѣ той, чья вещь вынулась. Окончили подблюдныя пѣсни -- надо идти въ пустую комнату, гдѣ поставлено на столѣ зеркало, а по сторонамъ его зажжены свѣчи; дѣвушка садится передъ нимъ и загадываетъ "Суженый, ряженый, покажися мнѣ въ зеркалѣ!" {Или: собираютъ въ пустой комнатѣ два прибора для ужина, но безъ ножей; дѣвица зоветъ: "суженой-ряженой, приди ко мнѣ ужинать!"}. Зеркало начинаетъ тускнѣть, и дѣвушка протираетъ его нарочно-приготовленнымъ полотенцомъ. Наконецъ суженый явится и станетъ изъ-за ея плечъ смотрѣться въ зеркало; разсмотрѣвъ его черты, дѣвица кричитъ: "Чуръ сего мѣста!" и нечистый пропадаетъ. Въ одномъ многолюдномъ селѣ у богатаго помѣщика справлялись святки. Хозяину вздумалось покататься на нечистыхъ, а это дѣлается такимъ-образомъ: дѣвушки берутъ воловью кожу, несутъ ее къ проруби, разстилаютъ и, очертивъ вокругъ нарочно-сдѣланнымъ для того огаркомъ, садятся на нее. Изъ проруби должны выйдти водяные и возить ихъ, сколько угодно. Хозяинъ, его полюбовиида и еще одна дѣвушка усѣлись на кожу у проруби; минуты черезъ двѣ, откуда ни возьмись, выскочили четверо ребятъ, ухватили за кожу и начали таскать ее по всѣмъ сторонамъ. Поутру хозяина нашли въ лѣсу; голова у него болѣла и бока страдали. Возили его не водяные, а люди, подосланные его соперникомъ. Любовница его очутилась въ своей деревнѣ въ добромъ здоровьѣ и, припоминая этотъ случаи, хохотала {Недѣля, 47--50.}.
   Другіе народные праздники описаны Чулковымъ въ шуточныхъ стихахъ. Онъ начинаетъ съ святой-недѣли и круглыхъ качель, на которыхъ вертится нашъ непудреный народъ:
   
   Земля отъ топоту шатающихся стонетъ
   И всякій мѣщанинъ въ винѣ и пивѣ тонетъ,
   Тюльпаны красные на лицахъ ихъ цвѣтутъ
   И розы на устахъ поблеклыя ростутъ.
   Тутъ царствуютъ игры, пріятности и смѣхи;
   Началомъ ихъ любви каленые орѣхи:
   Бросаетъ Адонисъ съ качели ими внизъ,
   Съ улыбкой говоритъ: сударушка, склонись;
   А та отвѣтствуетъ ему пріятнымъ взоромъ.
   
   Любовь подтверждена, и онъ уже качаетъ свою красавицу на качеляхъ и подчуетъ ее изюмомъ и клюквою. Въ толпѣ продирается пьяный гражданинъ, толкаетъ дамъ ладонью и кулаками, такъ-что имъ приходится приводить снова въ порядокъ свои платки, кофты и шугаи. Но является защитникъ и даетъ обидчику щедрые тузы.
   
   Великая лежитъ яицъ въ народѣ куча;
   Съ пригорка покатятъ веселый молодецъ,
   Разбито яйцо, добьетъ его въ конецъ;
   По грязи безъ скорлупъ таскаютъ и мараютъ.
   Куда же яицы сіи употребляютъ?...
   О вкусѣ молодцы не разсуждаютъ строго,
   Въ Санктпетербургѣ же воды гораздо много.
   
   А вотъ кулачный бой:
   
                                 ...Мальчишки начинаютъ,
   Другъ друга по щекамъ ладонями щелкаютъ;
   Не въ зубы юноша, но мѣтитъ парня въ глазъ,
   А отрокъ отроку даетъ получше разъ.
   Въ минуту славное сраженіе явится,
   Не рвется воздухъ тутъ и солнышко не тмится.
   Щелканіе, тузы валятся такъ, какъ градъ,
   Ланиты, носы, рты и зубы зазвенятъ.
   Не огнестрѣльное оружіе пылаетъ,
   Тутъ витязь кулакомъ противныхъ поражаетъ.
   
   Съ побитыхъ валятся шапки; со всѣхъ сторонъ большая похвальба, кричатъ: взяла! взяла! "Пошолъ по брюху звонъ, какъ въ добрый барабанъ" и всѣ смѣшались.
   
   Хоть послѣ пять недѣль отъ битвы отдыхаютъ,
   Однакъ съ охотою опять въ битву вступаютъ;
   Охотно мучатся, но если ночь наста,
   Тогда и ихъ раздоръ, какъ прочихъ брань, преста.
   Крылата, Бузники, московскіе герои,
   Не здѣсь (1) они, но тамъ (въ Москвѣ) бурлацки водятъ строи.
   (1) Въ Санктпетербургѣ.
   
   Семикъ описываетъ Чулковъ въ такихъ стихахъ:
   
   Да что жъ за крикъ такой народы затѣваютъ?
   Неужто пѣсенки къ березкѣ припѣваютъ!
   Вить только-что теперь во градѣ разсвѣло
   И солнце изъ-за горъ недавно какъ взошло;
   Я чаю многіе отъ сна не пробудились,
   Которые вчерась по рощамъ веселились.
   Трактирщики теперь еще ложатся спать,
   Хоть цѣловальникамъ вы дайте, матки, встать.
   Постойте, дѣвушки, вить рано забавляться.
   Позвольте съ разумомъ и мнѣ, друзья, собраться.
   Не слушаете вы, крича, разинувъ ротъ,
   И вижу васъ идетъ ужасный короводъ.
   Да что же личики ужь ваши покраснѣли?
   Конечно, оттого, что рано вы запѣли.
   Однако, осмотрясь, прощенія прошу
   И извиненіе дѣвицамъ приношу,
   Я бабъ почелъ за нихъ, не зная въ этомъ моды,
   Что рано дѣвушки не ходятъ въ короводы...
             Березка шествуетъ въ различныхъ лоскуткахъ,
   Въ тэфтѣ и въ бархатѣ и въ шелковыхъ платкахъ.
   Вина не пьетъ она, однако пляшетъ
   И вѣтвями тряся, такъ, какъ руками машетъ.
   Предъ нею скоморохъ неправильно кричитъ.
   Ногами въ землю онъ, какъ добрый конь, стучитъ,
   Танцуетъ и пылитъ, иль грязь ногами мѣситъ,
   Доколѣ хмѣль его совсѣмъ не перевѣситъ.
   Тамъ дама голоситъ, сивухой нагрузись;
   Въ присядку пляшучи, валится скоро въ грязь;
   Потомъ другая вмигъ то мѣсто заступаетъ,
   Которая плясать вельми искусно знаетъ,
   Танцуетъ голубца, танцуетъ и бычка...
   Тамъ сдѣланъ огородъ, березки всѣ въ кругу,
   Верхушки же у нихъ согнуты всѣ въ дугу;
   Въ срединѣ столъ стоитъ, безъ скатерти поставленъ,
   Но только кушаньемъ казался мнѣ задавленъ.
   Что хлѣбъ-соль хороша, тому свидѣтель я;
   Ватрушки были тутъ, подовыя съ огня,
   Оладьи, колачи, блины, пирогъ и пышки,
   И можно такъ сказать, всѣ праздничны излишки.
   Баханки (1) таковы: попляшутъ, покричатъ,
   Приступятъ ко столу и множество съѣдятъ;
   Но только кушаютъ, казалось мнѣ, безъ вилки,
   Однако съ помощью наполненной бутылки.
   Частенько на кабакъ съ бутылкой посылаютъ,
   Въ складчинку всѣ ее сивухой наполняютъ (2).
   (1) То-есть вакханки.
   (2) Недѣл. 16--18, 22.
   
   Стародавнія черты находимъ и при отправленіи семейныхъ праздниковъ въ нѣкоторыхъ домахъ. "Позванъ я былъ на крестины (говоритъ издатель еженедѣльника "И то и сё") къ нѣкоторому приказному человѣку, знакомцу моему и хлѣбосолу. Вопервыхъ разумѣлъ я это точно, что къ приказному человѣку рѣдко ходятъ безъ денегъ, а въ такое время носятъ деньги и не къ приказному. Итакъ завернулъ я полтинникъ въ бумажку, и изготовилъ его положить родильницѣ на зубокъ, но древнему между нами обыкновенію, и притомъ взявши съ собою мелкихъ двадцать пять копѣекъ бабушкѣ на кашу, пошелъ праздновать на крестины. Въ воротахъ дома моего хлѣбосола увидѣлъ я стоящаго человѣка, который былъ хотя и не въ разодранномъ рубищѣ, однако имѣлъ на себѣ платье похожее "на то, то есть, поношенное до дыръ. Кафтанъ былъ на немъ французской малиноваго цвѣта, который, отъ строгости здѣшней суровой "зимы, отъ частыхъ дождей и снѣговъ и отъ неумѣреннаго солнечнаго сіянія, весьма много полинялъ и казался двуличневымъ. Камзолъ "на немъ былъ зеленаго сукна, а штаны изъ синей канфы, скворцовые гарусные чулки, и въ поношеныхъ башмакахъ видны были розные пряжки. Смявши съ себя картузъ, говорилъ онъ мнѣ такъ: милостивѣйшій государь! не просительное ли дѣло имѣете вы до хозяина сего дома, то съ честію вамъ объявляю, что сего числа оный вышерѣченный хозяинъ не имѣетъ производить никакихъ судебныхъ дѣлъ, хотя бы оные и къ рѣшенію подлежали, понеже онъ судьями уволенъ и секретаремъ отпущенъ, и оное его небытіе въ приказѣ помѣчено протоколистомъ, и въ дневномъ журналѣ объяснено добропорядочно, понеже сего дня имѣются быть у него крестины, и соблаговолятъ собираться въ компанію къ нему патроны, чего ради во извѣстіе вамъ репортую, чтобы вы втунѣ трудовъ своихъ не прилагали, а я имѣюся быть въ повытьѣ его милосердія первымъ копіистомъ". Я ему отвѣчалъ, что иду въ гости, и былъ впущенъ наконецъ въ покои. "Родильница лежала тогда въ постелѣ, охала съ довольною пріятностію, и была набѣлена и нарумянена негораздо слегка. Я съ ней поцѣловался и сказалъ въ поздравленіе слова съ два-три, а складно или нескладно, то и самъ того не помню, и подсунулъ подъ подушку обернутой въ бумажку полтинникъ, по общему всѣхъ обыкновенію. Въ скоромъ времени прибыли изъ церкви кумъ и кума съ окрещенымъ младенцемъ, и ни мало не медля зачали садиться за столъ кушать, а попросту обѣдать. Народу было много, а приборовъ напротивъ того не весьма довольно, и такъ я видѣлъ самъ, что въ концѣ стола попрашивали ножей и вилокъ другъ у друга на подержанье, а хлебали двое и трое часто одною ложкою; но правду выговорить, всѣ были довольны, а хозяинъ повторялъ часто сіи слова: кушайте, государи мои; хлѣбъ-соль на столѣ. А чтобы болѣе имѣли гости охоты къ кушанью, то весьма часто подносилъ онъ разные напитки, то есть, секретарямъ водку, канцеляристамъ и нижнимъ чинамъ вино простое, а дамамъ всѣмъ вообще мартовское пиво и домашнюю сдѣланную изъ пшена брагу, до которой иныя дамы такія были охотницы, что каждую минуту выпивали оной по доброму стакану, проговаривая къ тому, что это де не хмѣльное. За столомъ ни одна дама не пила ни водки, ни вина простова, не смотря на то, что всѣ кавалеры каждую чарку до дна осушали, и нѣкоторые, изъ усердія къ хозяину, выпивъ все до капли, опрокидывали чарки къ себѣ на головы, изъявляя тѣмъ, "что выпито все, и что они любятъ хозяина отъ искренняго сердца, для чего ни капли и не оставляютъ, а другіе опрокидывали выпитыя чарки къ хозяину на подносъ. Какъ дамы, такъ и кавалеры говорили обо всемъ вдругъ, и всякой всѣми силами старался заглушать другова. Нѣкоторые говорили о войнѣ, другіе о продажѣ товаровъ, третьи "о дѣлахъ приказныхъ, а четвертые негодовали на то, что рано стала зима, ибо не имѣли они у себя ни шубъ, ни епанечъ. Дамы напротивъ того разговаривали совсѣмъ о другомъ. Одна предлагала, чтобъ искоренить робронты и карнеты, а ввести въ моду куньи шапки и чепчики съ шишами; другая на то не соглашалась и говорила, что всякая женщина фигурнѣе можетъ быть въ разлетаѣ, повязанномъ платкомъ италіанскимъ, и чтобы тотъ платокъ былъ синяго цвѣта съ зелеными каймами. Третья, какъ будто но реестру, прокрикивала своихъ соперницъ, всѣми силами старалася ихъ опорочить и привести въ безславіе, и наконецъ, пришедъ въ театральную пассію, бранила ихъ безъ милосердія; словомъ сказать, въ короткое время сіе собраніе людей начало походить совсѣмъ на безпорядочную школу, въ конторой за ученическимъ крикомъ не слышно учителя, а за учительскимъ толкомъ не слышно учениковъ. Наконецъ на бабушкиныхъ рукахъ въѣхала каша, которая весьма много походила на кутью; ибо изготовлена она была изъ Сорочинскаго пшена и съ изюмомъ. Въ сіе время приказано было выступить хозяину изъ комнаты, а по выходѣ его принялась одна свѣтская дама за ложку, положила въ нее половину соли, третью часть кутьи той или каши, а четвертую толченаго сахару, и перемѣшавши все оное прикрыла тремя изюминами, и приказала вступить хозяину. По повелѣнію всѣхъ гостей, выключая одного меня, принужденъ онъ смѣсь сію кушать; но, глотая ее, поперхнулся и получилъ за сіе туза два-три самыхъ добрыхъ отъ усерднаго гостя, чтобъ лучше та каша прошла ему въ горло. Потомъ бабушка подносила всѣмъ; всѣ выпивали рюмки и клали ей на подносъ мелкіе деньги, каждой по своей силѣ, напримѣръ, иной пять копѣекъ, другой двѣ копѣйки, нѣкоторые по деньгѣ и такъ далѣе, однако совсѣмъ тѣмъ накопилося у ней съ рубль мѣсто и побольше. Послѣ стола началася музыка, а на какомъ инструментѣ, онаго я сперва не разобралъ, а какъ сталъ всматриваться далѣе, то и увидѣлъ, что въ 1768 или девятомъ году привезенныя изъ Украйны рыле передѣланы были въ скрипку, на которой натянуты три струны и шипѣли весьма несогласно; однако дамы наши стали танцовать въ четыре пары бычка и голубца. Согласіе нашей чудо-скрипки умножилося тогда, когда кавалеры начали притопывать ногами, а дамы притянули къ ней различными голосами. До одиннадцатаго часа но полудни продолжалося веселіе наше безъ помѣшательства, а съ сего времени началъ я усматривать, что въ разныхъ углахъ различные люди задремали на стульяхъ. Иной человѣкъ неосторожный падалъ на полъ, а другой и поневолѣ ложился, потому что ноги ему болѣе не служили, а голова не держалася на плечахъ" {Недѣл. 44.}.
   "На прошедшей недѣлѣ свершился бракъ у моего знакомца. Я былъ на ономъ первымъ гостемъ, и пишу оное для того, чтобы научились люди производить свадебные обряды. По восходѣ солнца въ субботу пришолъ ко мнѣ мой знакомецъ и началъ кланяться мнѣ гораздо ниже обыкновеннаго, а какъ послѣ я о томъ узналъ, то должны кланяться такъ женихи. Онъ просилъ меня на дѣвишникъ, которой долженъ былъ совершиться того дня въ вечеру. Но знакомству нашему не хотѣлося мнѣ ему отказать, и такъ безъ отговорокъ на оное я согласился, и далъ ему слово. Въ вечеру долженъ былъ я пріѣхать къ нему, а какъ я прибылъ, то просили меня, чтобы поклалъ я въ ящикъ порядочно новыя вещи, то есть: башмаки, чулки, опахало и другія потребности, которыя должно было везти къ невѣстѣ; я и отъ сего не отговорился и сдѣлалъ то по просьбѣ многихъ. Потомъ всѣ люди присѣли на часокъ и, вставши, поѣхали къ невѣстѣ. Вошедши въ горницу, велѣли жениху невѣсту взять за руку, и посадили ихъ за столъ; отца и мать посажоныхъ подлѣ ихъ, а меня, какъ перваго гостя, первымъ по нихъ, и такъ далѣе. Посаженой отецъ былъ отставной офицеръ, служащій въ гарнизонѣ лѣтъ сорокъ или болѣ, слѣдовательно былъ онъ человѣкъ старинной и зналъ совершенно всѣ оные обряды. Вопервыхъ сказалъ онъ жениху, чтобы "оной во весь столъ держалъ за руку невѣсту и не покидалъ бы ее ни на часъ, увѣряя его и всѣхъ гостей, что отъ опущенія руки случается часто великое несогласіе между мужемъ и женою, а для лучшаго прикрылъ ихъ руки салфеткою. Онъ же былъ раздавателемъ кушанья, а я не принимался за то, опасаяся, что можетъ быть по обыкновенію ихъ ошибуся въ чемъ-нибудь, и не сдѣлаю имъ тѣмъ угожденія; да и правду сказать-то бы я ошибся. Когда подали курицу, по ихъ названію, въ похлебкѣ, то посаженой отецъ вытащилъ ее къ себѣ на тарелку, и безъ помощи вилки искрошивъ ее въ мелкіе кусочки, вывалилъ онъ въ чашу и приказывалъ всѣмъ таскать ее ложками; это-де будетъ безъ дальняго труда; а я бы такъ не а сдѣлалъ, слѣдовательно, можетъ быть, было бы и не угодно. Всякаго кушанья бралъ онъ на вилку, и подавая жениху приказывалъ потчивать невѣсту, которой не велѣлъ брать въ руки вилку, а принимать изъ жениховыхъ рукъ устами, сказывая, что и въ этомъ есть нѣкоторая задача. Чего бы я сдѣлать также не догадался. Во все сіе время припѣвали къ намъ дѣвушки пѣсни, а мы посылали къ нимъ по стакану пива, въ которой опускала сваха по гривнѣ и больше мѣдной монеты, которые стаканы онѣ выпивали, несмотря на то, что деньги въ нихъ омывались. Но окончаніи стола, старуха, мать невѣстина, приполнила по чаркѣ водки, а дочерѣ своей подала тарелку съ овощами и съ подаркомъ. Начали всѣхъ дарить, и меня не обошли; выпивъ я рюмку, и взявши у невѣста платокъ, кланялся ей много и положилъ его въ карманъ; но отецъ посаженой выговорился мнѣ, что я подарокъ принялъ не такъ, а должно, взявши съ тарелки, обтереть имъ губы, за что приневолили меня, чтобы я выпилъ другую рюмку и обтеръ устнѣ мои подаркомъ... Овощей насыпали мнѣ въ карманъ, а оные состояли изъ двухъ кусковъ вяземской ковришки, изъ тверскихъ пряничныхъ орѣховъ, изъ нѣсколькихъ изюминъ, винныхъ ягодъ и черносливу, между которыми проскакивали гвоздички и маленькія куски корицы для лучшаго запаху. Въ срединѣ стола, какъ выпивалъ отецъ посаженной стаканъ пива, то прихлѣбнувъ изъ него поставилъ и сказалъ: не очень, братъ, сладко; то тотчасъ женихъ поцаловалъ невѣсту, а отецъ, прихлѣбнувъ еще, поворотилъ (повторилъ)? несладость, женихъ поцаловалъ опять. И такъ продолжалось оное съ полчаса и больше; а послѣ того дѣлали оное и всѣ, выключая меня. Послѣ всего этого сказалъ отецъ посаженой: время уже хлѣбъ-соль величать; я думалъ, что надобно пѣть, а у нихъ значитъ оное вставать изъ за стола. Всѣ отвѣчали ему: воля ваша, мы уже довольны, и такъ онъ первой всталъ, а за нимъ уже и всѣ. Когда уже мы со всѣми простились и при многихъ чаркахъ и стаканахъ хотѣли выходить вонъ, то дѣвушки-пѣвицы запѣли особливую пѣсенку, въ которой, называя невѣсту именемъ, говорили: возьми у своего сокола ключи. Невѣста остановила жениха и просила у него ключа, а какаго, объ этомъ я прежде не зналъ и для того-то казалось мнѣ сіе весьма чудно, а наконецъ провѣдалъ, что отъ того ларчика, въ который клалъ я по порядку купленные женихомъ невѣстѣ подарки. Посаженой отецъ присудилъ жениху отдать тотъ ключь, но не меньше какъ за пятьдесятъ поцалуевъ... и велѣлъ невѣстѣ цаловать жениха. Они цаловались, отецъ считалъ, а мы стояли; а чтобы не пропустить времени напрасно, то подмигивала мнѣ сваха и склоняла къ себѣ въ любовь, которая, правду сказать, была молода и недурна. Наконецъ вышли мы за вороты при громогласномъ пѣніи дѣвицъ и при великомъ присутствіи различныхъ должностей на"рода. Отецъ посаженой, какъ человѣкъ немолодой и къ тому же слишкомъ подгулялой, садяся въ сани, перекувырнулся черезъ нихъ вверхъ ногами, чѣмъ произвелъ ужасной смѣхъ между зрителями; а какъ не было въ немъ больше силы бодрствовать, то положили его поперегъ саней и повезли домой. Такимъ вступленіемъ гостины наши кончились, и мы пріѣхали домой всѣ въ добромъ здоровьѣ, выключая отца посажонова но причинѣ той, что онъ больше всѣхъ заботился, а особливо въ приказываніи, чтобъ подносили вино и пиво почаще.
   "Наступившее утро принесло намъ больше увеселенія, ибо и я приглашенъ былъ къ свадебному столу. Отобранные къ тому люди, поѣхали за невѣстою и, купивъ за гривну ее косу, привезли невѣсту въ церкву; тутъ обвѣнчались и прибыли домой. Съ хлѣбомъ и съ солью принимали уже жениховы родители и послѣ посадили жениха и невѣсту въ передъ на двѣ овчинныя и весьма косматыя шубы, а сіе значило, чтобъ жить имъ богато. Во весь столъ подкладывали жениху и невѣстѣ премножество кушанья, однако они и за лошку не принимались, понеже у нихъ такое обыкновеніе, а кормятъ ихъ тогда и то тайкомъ, когда поведутъ на подклѣтъ: тамъ, сказываютъ, ѣдятъ они больше обыкновеннаго. Въ срединѣ стола, или ко окончанію онаго, подошли ко мнѣ съ подносомъ, на которомъ поставлено было стаканъ меду, стаканъ пива и рюмка водки. Я, взявши медъ, выпилъ и поставилъ пустой стаканъ; но привязались ко мнѣ просить, чтобы я выпилъ ихъ всѣ: это де просятъ князья молодые; однако я отговаривался, что и для старыхъ сдѣлать мнѣ сего не можно. Изъ почтенія ко мнѣ они отъ меня отвязались, а другихъ приневолили всякаго выпить тройку. По окончаніи стола ѣздили бабы на кулькахъ, играли шемелою, скакали, прыгали и всячески рѣзвились {Недѣля 43.}".
   Къ этому описанію журнала "И то и сё" можно присоединить тѣ любопытныя черты, какія сохранены нашими старинными комедіями. Несмотря на слишкомъ-явное подражаніе драматической литературы нашей французскимъ образцамъ, екатерининскій вѣкъ въ нѣкоторыхъ комедіяхъ, конечно немногихъ, коснулся и нравовъ чисто-русскихъ. Вотъ почему исторія литературы тогда только получитъ надлежащую полноту и интересъ, когда станетъ обращать свои пытливыя разъяснинія и на другія драматическія произведенія, нынѣ забытыя, а не станетъ ограничиваться однѣми комедіями Фонвизина. Въ комедіи: "Подражатель" (1779 г.) читаемъ такую характерную сцену, происходящую въ семьѣ дмитровскаго купца Скопидомова. Мать, обращаясь къ дочери своей Евдокіи, говоритъ: "Дура! ужъ ты нынѣ такъ извольничалась, что и чужихъ людей не стыдишься... (мужу) пришолъ давича, мой батька, къ тебѣ изъ Ратуши подьячей, а она тутъ же стоитъ, какъ пестъ, и не уйдетъ.
   Скопидомовъ. А вчерась племяннику кланялась. Эдакая повѣса! Развѣ забыла ты, что надобно уйти тогда въ свою горницу, когда у насъ чужіе люди?
   Евдокія. Я, сударь, только ему поклонилась, а не говорила съ нимъ.
   Скопидомова. Еще бы ты и говорила! Я бывало въ дѣвкахъ только сквозь щелочку на чужаго человѣка смотрю, и то однимъ глазомъ. А буде по улицѣ кто идетъ, такъ изъ-за косяка выглядывала... И на Спиридона Агафоновича, когда ужъ онъ сговоренъ со мною былъ, смотрѣла изъ подлобья... Такъ ли душинька?
   Скопидомовъ. Точно такъ, сердце мое! Этова-та дѣвушкѣ и учиться надобно, чтобы ни на кого не смотрѣть и ни съ кѣмъ не говорить. Сиди себѣ въ своей конурѣ, какъ медъ кисни.
   Скопидомова. Помнишь ли, лапушка, какъ меня къ тебѣ на сговорѣ подвели, а я плакала? Ты меня приголубиваешь, а я тебя отталкиваю; лишь ты хочешь со мной заговорить, а я спрячусь... Учись у меня, Авдотьюшка.
   Скопидомовъ. Намъ ужъ полно ее учить... Слушай, дочка! я тебѣ выбралъ жениха, и онъ сейчасъ будетъ. Молодецъ состоятельной, табаку не пьетъ, волосовъ не корчитъ, уменъ, къ тому же и не глупъ. Въ Москвѣ въ Панскомъ ряду у него пять лавокъ, въ Суровскомъ лавки двѣ-три есть, да въ Гробовомъ Торжокъ нарочитой имѣется. Наличныхъ круглевиковъ тысняга друга-третья водится. Хотя онъ и строгъ, да тебя и нада держать въ ежовыхъ рукавицахъ, а то ты востренька не по природѣ.
   Скопидомова. Забудешь тогда кланяться и стоять при чужихъ людяхъ... Ну кабы это при женихѣ было, вить бы стыдъ нашимъ головушкамъ!
   Скопидомовъ (дочери). Какъ же ты жениха-та встрѣтишь?
   Евдокія. Какъ изволите приказать.
   Скопидомова. А вотъ эдакъ, дѣвушка. Какъ онъ придетъ, такъ ты на него не смотри, закройся платкомъ, либо отворотись. Коли онъ станетъ съ тобой говорить, такъ ты молча. Вотъ онъ и увидитъ, что ты честная дѣвица.
   Скопидомовъ. Да и уйди отъ него.
   Евдокіи. По этому онъ заключитъ обо маѣ, что я дура.
   Скопидомовъ. Вотъ еще на! будто и велико дѣло, коли онъ подумаетъ, что ты дура! хоть дура, да смирна.
   Скопидомова. Конечно! смиренье дѣвушкѣ ожерелье.
   Скопидомовъ. А ну, какъ тебя къ вѣнцу повезутъ, такъ что ты тогда говорить станешь?
   Евдокія. Ничего, для того, что вы мнѣ нѣмою и слѣпою быть велите.
   Скопидомова. Завралась, завралась, сударыня... Ты тогда завой, для того, что которая дѣвушка сговоренная не воетъ, такъ житье будетъ дурно; завой вотъ такъ: благослови меня, государь батюшка и государыня матушка, мнѣ идти ко злату вѣнцу. А коли не поплачешь за столомъ, такъ наплачешься за столбомъ.
   Скопидомовъ. Помни же наше родительское поученіе... Пойдемъ, жена, приготовимъ овощи къ сговору.
   Скопидомова. Побѣлись еще, матка дѣвушка! Эдакое дитятко! не могу принудить бѣлиться, да зубы чернить. Вить у которой дѣвушки зубы черны, та счастлива.
   Скопидомовъ. Опусти голову-та пониже, да сложи руки... Стоитъ какъ манежная лошадь.
   Скопидомова (дочери). Тихонько положи на порогъ замокъ, и какъ женихъ перейдетъ черезъ порогъ, такъ ты замокъ замкни и спрячь. Это примѣта, чтобы женихъ отъ сватовства не отсталъ.
   Въ другой сценѣ Скопидомовъ, разговаривая съ женихомъ, прибавляетъ: "для того-то я и выдаю дочь за своего брата купца. Много за нее и приказныхъ сваталось, да я на это ухо глухъ; у нихъ причуды велики. Они захотятъ, чтобъ даровъ и овощей не было, и чтобъ пѣсенъ ни на сговорѣ, ни на дѣвишникѣ не пѣли; имъ надобетъ музыка, а у насъ какъ дѣвки гаркнутъ, такъ што ихъ валтора" {Стр. 5--11, 15.}.
   Въ комедіи Пракудина: "Добродѣтель, увѣнчанная вѣрностью", изъ которой выше привели мы одну сцену, такъ разсуждаетъ вдова Суевѣрова, просватавшая свою племянницу:
   Суевѣрова. Здравствуй, матушка, съ женихомъ я ужъ по рукамъ ударила, и онъ скоро сюда будетъ.
   Благоразумова. Какъ вамъ не стыдно, сударыня; она за него не идетъ.
   Суевѣрова. Полно, матушка, я сама за покойника-та своего поневолѣ была выдана; да мы, правду сказать, съ нимъ жили сорокъ лѣтъ, какъ у печки погрѣлись, да и вѣкъ прожили. Только досажалъ онъ мнѣ побоями; часто бивалъ, вить, бывало, чѣмъ ни попало; да полно я и сама была зубы...
   Благоразумоеа. И вы имѣли терпѣніе съ нимъ жить...
   Суевѣрова. Какъ же? было бы кому побить, да и пожаловать.
   Благоразумоеа. Я, сударыня, сама замужемъ, и мы съ мужемъ никогда не бранимся, и онъ часто говоритъ свою пословицу: "когда жену бранить, то ея не любить, а коли бить, то съ ней не жить".
   Суевѣрова. Это у васъ ныньче по новоманерному; а у насъ было не такъ".
   "Всячина" осуждала еще вытье по умершемъ. Олимпіада Сердцекрадова адресовала къ редактору этого журнала такое посланіе: "Какъ мнѣ быть? я не знаю. У матушки есть знакомая, отъ которой она видѣла много одолженія; у сей знакомицы умерла дочь. Матушка вчерась велѣла мнѣ къ ней ѣхать на похороны... и призомъ накрѣпко приказала плакать, кричать, биться и прочая, какъ "водится, или водилось изстари. Я же притворяться не могу; покойница мнѣ почти незнакома была, и я ни мало не печальна... Я думаю пригожѣе всего мнѣ упасть въ обморокъ. Я видывала, какъ Татьяна Михайловна на ѳеатрѣ обмираетъ степенно; и, упавъ такъ съ начала, пролежу до конца, и тѣмъ всѣхъ хлопотъ разомъ избавлюся".
   Суевѣрные обычаи воспитывали въ своихъ приверженцахъ ту мнимую, ложную набожность, которая нерѣдко высказывалась съ непонятною для насъ наивностью, и противъ которой была направлена колкая сатира Кантемира, Сумарокова и періодическихъ изданій разсматриваемаго нами времени.
   Наконецъ прибавимъ, что сама императрица Екатерина Великая ратовала противъ ложной набожности, и въ превосходной своей комедіи: "О время!", сочиненной въ 1772 году, создала типическое лицо Ханжихиной.

А. АѲАНАСЬЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 5, 1855

   
   
не можетъ. Прежде божилась она, что только будетъ исправлять пороки, и никакого автора не тронетъ; но послѣ, будучи въ томъ крѣпко увѣрена, что мертвые на критики не отвѣчаютъ, такъ было привязалась къ Телемахидѣ, что едва сію ворчливую старушку отъ Телемахиды отогналъ кто-то такой, ей письмомъ своимъ доказавшій, что авторъ сей книги древнюю и всю огромную Римскую исторію и много иныхъ обществу полезныхъ книгъ перевелъ, и листками "Всякой Всячины" поврежденъ быть не можетъ. Послѣ завела она ссоры между своими внучатами... Знаете ли почему она увp3;нчена толикими похвалами, въ листкахъ ея видными? Я вамъ скажу. Во первыхъ скажу, потому что многія похвалы сама себѣ сплетаетъ; потомъ по причинѣ той, что разгласила, будто въ ея собраніи многіе знатные господа находятся; итакъ нѣкоторые, можетъ статься, думая хваленіемъ ихъ сочиненій войти въ ихъ милость, засыпали похвалами "Всякую Всячину" {Стр. 81--82, 94--95.}.
   Эти обвиненія, сдѣланныя "Смѣсью", требуютъ нѣкоторыхъ поясненій. Одно обвиненіе заключалось въ томъ, что "Всячина", давая слишкомъ-тѣсныя границы сатирѣ, противорѣчитъ сама себѣ; прежде она обѣщала исправить дурные нравы (вотъ ея подлинныя слова: "мы не сомнѣваемся о скоромъ исправленіи нравовъ и ожидаемъ немедленно искорененія всѣхъ пороковъ, ибо уже начали твердить наизусть "Всякую Всячину") {Стр. 123.}; а потомъ появилась на ея листахъ статья въ защиту подъячихъ и неправдивыхъ судей, которыхъ мѣтко и остроумно преслѣдовала современная сатира. "Нѣкоторые дурные шмели, говоритъ "Всячина", нажужжали мнѣ въ уши о мнимомъ неправосудіи; но нигдѣ нѣтъ больше несправедливости, какъ въ насъ самихъ; перестанемъ быть злыми, перестанемъ тягаться -- и не будетъ причинъ жаловаться на судей" {Стр. 276--280.}. Статья эта, впрочемъ, составляетъ исключеніе; ибо "Всячина" весьма-обильна рѣзкими и злыми нападками на взяточничество и ябеду; вообще надо замѣтить, это былъ одинъ изъ лучшихъ сатирическихъ журналовъ своего времени, несмотря на несовсѣмъ-выгодную для него полемику съ другими изданіями. По поводу спора о неправосудіи, "Адская Почта" напечатала такую статью: "На сихъ дняхъ былъ я въ домѣ Г.... гдѣ случились два спорщика. Одинъ изъ нихъ говорилъ, что многіе страждутъ отъ неправосудія; а другой утверждалъ; что судьи виноваты быть не могутъ, поелику во всемъ свѣтѣ много такихъ, какъ здѣсь судей, и что больше виноваты истцы, нежели судьи... Весьма маловажная будетъ такимъ судьямъ защита, ежели кто скажетъ, что во всемъ свѣтѣ несправедливые есть судьи, слѣдовательно и наши извиненія достойны. Поэтому ежели вездѣ есть воры, то и здѣсь ихъ ловить и наказывать не должно? Я на то согласенъ, что въ нынѣшнее счастливое время больше есть справедливыхъ судей, нежели несправедливыхъ; но не могу подумать, чтобъ отъ злаго состава часто добрый не заражался. Слѣдовательно должно отрѣзывать отъ тѣла злой составъ, чтобъ сохранить добрый. Не могу также винить и истца обиженнаго, разореннаго и въ горести погибающаго, если онъ ищетъ справедливости и, не сыскавъ, на оную жалуется. Разсуждая по человѣчеству, думаю, что нельзя не застонать и за то мѣсто не хватиться рукою, гдѣ крѣпко болитъ... Прекрасно нѣкто написалъ, что будьте незлобивы, судьи не будутъ виноваты. Рѣчь его весьма хороша, и видно, что произошла отъ добраго сердца; но дѣло невозможное: никто, думаю, не захочетъ быть обиженнымъ и разореннымъ единственно для того, чтобъ идти въ судъ. Весьма бы было хорошо, если бы весь свѣтъ всегда пребывалъ въ предѣлахъ добродѣтели; но когда родилось въ свѣтѣ зло, и много въ немъ есть обидчиковъ, то что осталось дѣлать обиженнымъ, когда нѣкоторые нравоучители имъ не велятъ жалобами своими безпокоить судей и искать справедливости?" {Стр. 278--281, въ "Курьерѣ" стр. 238--242.}.
   Другое обвиненіе состояло въ томъ, что "Всячина" напрасно позволила себѣ нападки на Тредьяковскаго, совѣтуя одной дамѣ, страдающей безсонницею, прочитывать на ночь но шести страницъ "Телемахиды" и по нѣскольку стиховъ изъ переведенной Тредьяковскимъ "Арсениды". Въ защиту памяти трудолюбиваго Тредьяковскаго написалъ кто-то письмо, которое тогда же было напечатано во "Всякой Всячинѣ" {Стр. 15, 31, 109--110.}. Объ этихъ насмѣшкахъ надъ авторомъ Телемахиды, "Трутень" говоритъ, что весь городъ хохоталъ цѣлую недѣлю насчетъ насмѣшника {Стр. 156 (1769 года).}.
   Третье обвиненіе, что "Всячина" сама себѣ печатаетъ похвалы {См. "Всячины" стр. 86 и другія.}; обвиненіе это было высказано и въ журналѣ Рубана. Печатать такія дѣйствительныя или мнимыя похвалы, выражаемыя въ письмахъ отъ неизвѣстныхъ лицъ къ редактору журнала, было весьма-обыкновеннымъ явленіемъ въ тогдашнихъ періодическихъ изданіяхъ. "Слѣдуя такому (нецеремонному) правилу, вздумалось и мнѣ, говоритъ насмѣшливо "И то и сё", похвалить себя подъ именемъ присланнаго ко мнѣ письма; а оное письмо сдѣлаю я, и буду писать самъ къ себѣ, какъ многіе то дѣлаютъ подъ разными видами: Господинъ сочинитель И того и сего! Сочиненіе ваше похваляется во всякомъ углу столичнаго города С. Петербурга; слава его носится по многимъ домамъ и по рынку. Всѣ незнающіе другихъ языковъ люди благодарятъ васъ отъ искренняго сердца, выключая нѣкоторыхъ полуученыхъ господъ, стиховъ и прозы писателей... Сердце мое наполняется сладостію, когда прекрасная Аврора показываетъ свой носъ на нашемъ горизонтѣ и крылатое время, шествуя передъ нею, пишетъ надъ нами: вторникъ {"И то и сё" выходило по вторникамъ.}. Я открываю мои глаза и устремляю мои мысли единственно только къ вашему сочиненію, называемому "И тѣмъ и сѣмъ". Въ началѣ любуюся цвѣтками, поставленными въ заглавіи; во вторыхъ "И то и сё" проговариваю въ великомъ восхищеніи и повторяю оное разъ съ полдесятка; потомъ увеселяюся линѣйкой, которая подъ назвавшемъ недѣльнымъ протянута весьма прямо; наконецъ теряю мое поднятіе и удивляюся остротѣ вашего разума въ томъ, что въ вашемъ сочиненіи всѣ строки поставлены такъ прямо, что одна другой ни мало препятствія не учинятъ. Ужасъ меня тогда объемлетъ, когда увижу я двѣ или три типографскія погрѣшности, безъ которыхъ ни одинъ листокъ вашъ не бываетъ. Далѣе собравшися со всѣмъ моимъ духомъ... начинаю читать сочиненіе ваше по порядку; но и тутъ по окончаніи каждой строчки отдыхаю. Великость вашего духа, важные замыслы, красота въ велерѣчіи, искусство въ изъясненіяхъ, стройное и порядочное расположеніе -- накопятся въ моихъ устахъ, заслоняютъ дорогу дыханію... О великій человѣкъ и сочинитель "И того и сего"! ежели бы мы не имѣли счастія видѣть твой еженедѣльникъ, то бы и донынѣ сидѣли въ безднѣ заблужденія, были бы грубыми невѣждами и не умѣли бы отличить худое отъ хорошаго"... и проч. {Недѣля 46.}. Въ 1770 году "Парнасскій Щепетильникъ", объявляя о своемъ изданіи, обѣщалъ не хвалить себя "подъ видомъ присылаемыхъ къ редактору писемъ" {Стр. 11.}.
   Возражая "Всякой Всячинѣ" и нападая на ея слабыя стороны, "Смѣсь" напечатала на своихъ страницахъ письмо, подписанное буквами Д. К., въ которомъ сказано, что въ сатирахъ "Трутня" нѣтъ ни злонравія, ни невѣжества, какъ думаютъ нѣкоторые злонравные невѣжи, а есть ѣдкая соль; что въ сатирахъ этихъ выводятся пороки безъ околичностей и осмѣиваются испорченные нравы. "Пускай, говоритъ Д. К., злоязычники проповѣдуютъ, что вы (издатель "Трутня") объявили себя непріятелемъ всего человѣческаго рода, что злость вашего сердца видна въ вашихъ сочиненіяхъ, что вы пишете только наглую брань: это не умаляетъ достойную вамъ похвалу, но умножаетъ) {Стр. 154.}. "Адская Почта" выразила свое сочувствіе направленію "Трутня" слѣдующею статьею, въ которой подъ вымышленнымъ именемъ Эрнеста, вѣроятно, разумѣлась фамилія Новикова: "Вчера за ужиномъ разсуждали о Эрнестѣ; нѣкоторые его сочиненія хвалили, а другіе утверждали, что пишетъ весьма колко и что такія ругательства, какими наполнены его сочиненія, должны быть наказаны; напротивъ того, она ничего ругательству подобнаго не печаталъ, а только что пишетъ правду и никому ласкательствовать не хочетъ. Теперь же всѣ почти привыкли къ нѣжнымъ словамъ. Лучше каждый снесетъ, если ему скажешь: изволишь быть дуракъ, нежели ты мало смыслишь... Ругательства нигдѣ не годятся; но прямо описывать пороки и называть вора воромъ, разбойника -- разбойникомъ, кажется, дѣло справедливое {Стр. 288; въ "Курьерѣ" стр. 251--252.}". Кромѣ того, "Почта" возражала и на вышеупомянутое письмо Добросовѣтова, помѣщенное во "Всячинѣ". Возраженіе это высказано рѣзко и прямо. Сатира, по мнѣнію "Почты", всѣмъ просвѣщеннымъ свѣтомъ уполномочена на осмѣяніе пороковъ и порочныхъ; вымыслы, далекіе отъ дѣйствительности, и отвлеченная мораль ни къ чему не поведутъ; ибо кому какое дѣло до подобныхъ граненыхъ нравоученій? Разсуждающіе по модѣ увѣряютъ, что сатира рождается отъ злобы писателей и достойна презрѣнія; но пусть они посовѣтуются прежде съ древними классическими писателями. Еслибъ они когда-нибудь потрудились прочитать ихъ, то скоро бы предали мысль свою должному забвенію. Развѣ имъ не извѣстно, что нравоучительная философія не разъ объявляла себя гонительницею пороковъ и порочныхъ? Лукіанъ и Сенека многократно упрекали любимцевъ Нерона, однако сочиненія ихъ признаны за достойныя вѣчнаго уваженія. Пожалуй ты, г. Добросовѣтовъ, отважишься сказать, что Ювеналъ былъ злонравенъ, а Горацій злобенъ, потому-что писали сатиры; а Цицерона, укоряющаго въ глаза Катилину, назовешь безпокойнымъ человѣкомъ. Сожалѣя о твоей слабости, я скажу, что ты разсуждаешь криво, когда всѣ славнѣйшіе и великіе люди дозволяютъ говорить истину нашимъ согражданамъ. Вижу, Добросовѣтовъ, что ты такимъ своимъ нравоученіемъ всѣмъ нравиться хочешь; но повѣрь мнѣ, что придетъ время, въ которое будешь подобенъ безобразному, бѣлилами и румянами не кстати разкрашенному. Знай, что отъ всеснѣдающаго времени ничто укрыться не можетъ. Оно когда-нибудь пожретъ и твою слабую политику. Когда твои политическія бѣлила и румяна сойдутъ, тогда настоящее бытіе твоихъ мыслей виднымъ сдѣлается {Стр. 73--78; также стр. 375 и далѣе: "Что жь нѣкоторые "писцы (писатели), точнаго понятія о вещахъ не имѣющіе, сатиру производятъ отъ злобы сердца авторовой, происходить отъ ихъ невѣжества. Горацій, Ювеналъ, Персей и Буало у людей просвѣщенныхъ всегда въ вѣчномъ пребудутъ почтеніи, а въ посмѣяніи тѣ, кои ихъ, не разумѣя, критикуютъ".}". Противъ того мнѣнія "Всячины", что сатира мѣшаетъ человѣколюбію, "Почта", возражала: "Знаю я, что многіе нынѣшняго вѣка люди все то почитаютъ либо за ложь, или за "брань, что не въ ихъ похвалу сказано; вѣдаю и то, что родилось въ свѣтѣ такое человѣколюбіе, которое не только о паденіи пороковъ "обильныя проливаетъ слезы, но и еще и о участникахъ оныхъ черезчуръ соболѣзнуетъ. Славный у многихъ авторъ, написавшій: должно "ненавидѣть пороки, а сожалѣть о порочныхъ -- есть толь великій упомянутаго человѣколюбія подкрѣпитель, что множество людей и довольно просвѣщенныхъ на свою обратилъ сторону. Но я сказать отважусь, что сіе странное человѣколюбіе произвело на свѣтъ привычки видѣть часто людей порочныхъ, о нихъ не рѣдко слышать, а иногда въ ними и обращаться; а воспитало оную нѣжное (не хочу сказать: слабое) сложеніе человѣческихъ сердецъ, которыя и самой справедливости ужасаются... Если правосудіе, ненавидя убійство, строго наказываегъ убійцу, то не знаю, какъ можно любителямъ правосудія, ненавидя пороки, любить порочнаго, оными преисполненнаго. Вся нашего сердца нѣжность и человѣколюбіе могутъ ли на то согласиться, чтобъ порочному въ противныхъ человѣчеству дѣлахъ чинить потачку, "или еще и одобреніе? Не должно ли намъ стараться, чтобъ какимъ "либо образомъ совратитьего съ такого пути, которымъ онъ къ собственной своей спѣшитъ погибели? Если слѣпаго, ко рву приближающагося, отъ онаго человѣколюбіе отвести повелѣваетъ; но такъ можетъ тожъ самое человѣколюбіе запрещать: порочнаго отвращати отъ пороковъ?" {Стр. 329--336.}.
   Въ этихъ спорахъ противники нерѣдко слишкомъ увлекались и забывали о свѣтскихъ приличіяхъ; критика ихъ была исполнена страсти и личныхъ намековъ. Эминъ жалуется, что одинъ изъ современныхъ ему стихотворцевъ назвалъ его янычаромъ; другой критикъ увѣряетъ, что Эминъ, спознавшись съ бѣсами, груды свои больше употребляетъ на услуги аду, нежели обществу {Стр. 324--325, 334, 371.}.
   Въ спорѣ за значеніе сатиры, журналъ "И то и сё" раздѣлялъ мнѣнія "Всячины", хотя и съ этою послѣднею не жилъ въ согласіи. "И то и сё" держало себя враждебно относительно почти всѣхъ современныхъ ему журналовъ, не оставивъ въ покоѣ даже "Поденьщину". На листахъ, выпущенныхъ въ 24-ю и 25-ю недѣли, издатель журнала "И то и сё" жалуется, зачѣмъ появилось столько еженедѣльныхъ изданій, въ которыхъ будто бы повторяется одно и то же; по его мнѣнію, "Трудолюбивая Пчела" Сумарокова и изданія академическія были ведены несравненно-лучше. "Невозможно (прибавляетъ) онъ, чтобъ публика имѣла одинаковое вниманіе ко всѣмъ журналамъ; ибо и родители, страстно привязанные къ единственному ребенку, охладѣваютъ къ дѣтямъ; когда ихъ родится нѣсколько, излишество во всемъ худо!" Эта странная жалоба заслужила насмѣшку, съ которой выступилъ "Трутень": "Въ нѣкоторомъ журналѣ кто-то сердится, что много журналовъ "печатается. Видно, что соки ума его уже высохли... Гнѣваться онъ имѣетъ немалую причину: (другіе) журналы сдѣлали то, что его "листочковъ теперь почти никто не покупаетъ, а ему на новый разу-живъ деньги надобны. Въ упомянутомъ журналѣ еще при досугѣ нѣкто бредитъ слѣдующее: отецъ многихъ имѣетъ дѣтей, однако не всѣхъ равно любитъ, и что подобнымъ образомъ и журналы публикою равно любимы быть не могутъ. Онъ отчасти сказалъ правду, узнавъ оную изъ опытовъ на свой счетъ; однако изъ того заключить не надлежитъ, что когда его и матери его ("Всячины") журналы явились въ свѣтъ, то другимъ оныхъ издавать не надлежало. Я увѣренъ, что онъ самъ своему нравоученію не послѣдуетъ, и если будетъ имѣть отъ жены своей одного или двухъ любезныхъ сынковъ, то вѣрно тѣмъ не будетъ доволенъ, но станетъ стараться и о сочиненіи другихъ {1769 года, стр. 95--96.}". Задѣтое за-живо "И то и сё" выступило разомъ противъ трехъ журналовъ. Здѣсь въ формѣ письма отъ Д. П. къ издателю напечатано было такое разсужденіе: "Нѣсколько дней разсуждалъ я, у котораго бы изъ сочинителей испросить позволеніе къ перепискѣ? Древность почитать всѣмъ намъ свойственно, почему "Всякая Всячина", какъ праматерь, овладѣла было моимъ желаніемъ: но забылъ, что старость имѣетъ свои слабости, и что съ уменьшеніемъ тѣлесныхъ силъ ослабѣваютъ вмѣстѣ и душевныя дарованія. Приведя сіе на мысль, разсудилъ я прежде прочесть послѣдній листокъ ея сочиненій. Но какъ я удивился, увидя ее начинающею учиться лягушачья языка". Это намекъ на одну сатирическую статью "Всячины", въ которой сочинитель передастъ будто бы подслушанный имъ разговоръ лягушекъ {Стр. 203--207.}. Далѣе читаемъ: "Съ крайнимъ сожалѣніемъ сердца познавъ сіе ея состояніе, Боже мой! сказалъ я тогда съ внутреннимъ соболѣзнованіемъ: "вотъ каковъ человѣкъ на свѣтѣ!" Чрезъ нѣсколько лѣтъ и я "Всякой Всячинѣ" подобенъ буду, потерявши то, что украшаетъ человѣчество... Потомъ попалось мнѣ въ руки сочиненіе "Трутня". Сей человѣкъ показался мнѣ, что онъ объявилъ себя непріятелемъ всего рода человѣческаго. Тутъ, кромѣ язвительныхъ браней и ругательства, я не нашелъ ничего добраго... тутъ грубость и злонравіе въ наивысочайшемъ блистали совершенствѣ; его вѣдомости соплетены были изъ ругательства и поношенія ближнимъ, и еслибъ ему вѣрить, то бы надлежало "воя!, имѣть совершенное о то всѣхъ людей отвращеніе; но я подумалъ, что и онъ человѣкъ же, и что, можетъ быть, пороки, которыми язвитъ другихъ, ему еще болѣе всѣхъ свойственны" и т. д... "Адская Почта", хотя наименованіемъ своимъ меня и не устрашаетъ; но какъ она весьма нова и имѣетъ еще нѣкоторыя невразумительный намѣренія, почему о ней и никакова заключенія сдѣлать невозможно; притомъ же я съ самаго младенчества къ духамъ адскимъ толикое получилъ омерзеніе, что не токмо переписки съ ними, но и полученіе писемъ чрезъ курьера сего рода мнѣ не нравится. Наконецъ, читая изданіе ваше ("И то и се"), удовольствовалъ мое желаніе. Оно показалось мнѣ невиннымъ упражненіемъ, приносящимъ иногда пользу, иногда увеселеніе; а не примѣтилъ въ немъ ни грубости, ни невѣжества, ни также язвительной критики" {Недѣля 28. "И то и сё" нападаетъ на "Трутень" еще на листкѣ 52-й недѣли.}. Такимъ-образомъ Чулковъ, который такъ ловко осмѣивалъ журнальное самохвальство, спокойно допускалъ его въ своемъ собственномъ изданіи и притомъ рядомъ съ довольно-грубыми и несправедливыми обвиненіями другихъ журналистовъ. Вслѣдъ за приведеннымъ вами письмомъ "И то и сё" напечатано стихотвореніе, направленное на Новикова и Эмина, какъ сочинителя "Россійской Исторіи" и нѣсколькихъ романсовъ:
   
   Кто праотцовъ своихъ сатирами поноситъ
   И похвалы себѣ отъ всѣхъ за это проситъ --
                                 Дуракъ.
   Кто взялся написать исторію безъ смысла
   И ставить тутъ Неву, гдѣ протекаетъ Висла --
                                 Дуракъ.
   Кто въ запуски писать примается съ Волтеромъ
   И думаетъ тому въ письмѣ онъ быть примѣромъ --
                                 Дуракъ.
   Кто думаетъ себя хвалой превознести
   За то, что онъ умѣлъ романа съ три сплести --
                                 Дуракъ.
   Кто всѣхъ безъ выбору сограждановъ ругаетъ
   И только одного себя лишь почитаетъ --
                                 Дуракъ...
   
   и такъ далѣе. Надъ исторіею, сочиненною Эминымъ, "И то и сё" посмѣялось еще слѣдующею выходкою: "На нѣсколько томовъ нѣкоторой исторіи (объявлено здѣсь) потребно толку пудовъ до пяти и болѣе -- для того, что исторія сія невразумительна и непонятна. Желающіе поставить оный толкъ водою или сухимъ путемъ, только на своихъ подводахъ и своимъ коштомъ, могутъ явиться во всякомъ мѣстѣ, а за поставленной товаръ получатъ со многихъ по низкому поклону {Недѣля 29.}".
   Въ сатирической поэмѣ: "Плачевное паденіе стихотворцевъ", сочиненной Чулковымъ, слѣдующіе стихи, кажется, задѣваютъ Эмина, намекая на его путешествія и происшествіе, случившееся съ нимъ въ Турціи:
   
   Еще и прозою прелестною сказалъ,
   Что въ Римѣ часто былъ и папу тамъ видалъ,
   Въ Ерусалимѣ жилъ, Египетъ точно знаетъ,
   О космъ завсегда въ простыхъ людяхъ болтаетъ;
   Пекинъ ему знакомъ, извѣстенъ Испагань,
   Видалъ онъ городъ Крымъ, видалъ и Астрахань;
   Въ Царьградѣ продавалъ подовые на рынкѣ,
   Которы нашивалъ въ лукошкѣ онъ и въ кринкѣ,
   Турецкимъ языкомъ "горячіе" кричалъ,
   И каждой онъ пирогъ по левку продавалъ.
   Паши и визири подовые ѣдали
   И тутъ-то всѣ его придворные узнали;
   Имамамъ но утрамъ горячіе носилъ,
   У нихъ и алкоранъ на память заучилъ.
   Константинополь весь въ то время ужаснулся,
   Какъ онъ, съ лукошкомъ шедъ, на камень спотыкнулся,
   Разсыпалъ пороги, разбилъ тогда горшокъ,
   Понеже въ спину онъ почувствовалъ толчокъ,
   А какъ озрѣлся въ задъ, совмѣстника увидѣлъ,
   Котораго предъ симъ недавно онъ обидѣлъ;
   Супружницу его въ любовь къ себѣ склонилъ
   И пару пироговъ за то ей подарилъ.
   Онъ въ судъ его водилъ, а тамо присудили
   Чтобъ ноги по землѣ его ужь не ходили,
   Хотѣли сжечь огнемъ, но дервиши ягня
   Пришедши вырвали изъ самаго огня
   И заперли въ чуланъ, въ которомъ онъ спасался
   И тако живъ и цѣлъ на свѣтѣ семъ остался...
   
   Въ стихахъ Чулкова "На Качели" находимъ намёкъ на переведенный Эминымъ романъ, подъ заглавіемъ: "Любовный Вертоградъ или непреоборимое постоянство Камбера и Арисены". Спб. 1763 г. Авторъ на ряду съ Бовою Королевичемъ, Усынею-богатыремъ и другими подобными произведеніями ставитъ и сплетенные виршами любовны вертограды,
   
   Которы строены безъ вѣдома Паллады.
   
   "Трутень" не оставилъ безъ отвѣта ни прозы, ни стиховъ Чулкова. Эминъ, скрывшій свое имя подъ буквами Б. К. (бѣсъ кривой?), помѣстилъ въ этомъ журналѣ такое письмо къ издателю:
   "Пламя войны и между сочинителями возгорѣлось Вооружились колкими своими перьями гг. писатели; вашему "Трутеню" немалое было бомбардированіе; "Всякая Всячина" добрый вытерпѣла залпъ; "Адскую почту" атаковала какая-то неизвѣстная партія. Что касается до моихъ бѣсовъ, то я на оныхъ наступающаго увѣрить могу, что ему ихъ бояться никакой причины нѣтъ, когда онъ человѣкъ честный, ибо добродѣтельнаго человѣка мои бѣсы добродѣтели лишить не могутъ. Я бы сему ихъ непріятелю совѣтывалъ истребить то предубѣжденіе, которое, какъ онъ самъ пишетъ, при немъ обитаетъ, и когда онъ о дѣлахъ, по свойству ихъ, а не но названію разсуждать захочетъ, то можетъ статься имя моихъ бѣсовъ не столько будетъ ему противно {Еще въ началѣ своего изданія Эминъ писалъ: "Нынѣ обыкновенно женщины, ежели кого хитраго или передъ ними вертящагося захотятъ понѣжить, говорятъ: Какой ты бѣсъ! и такъ имя сіе но будетъ имъ ни ужасомъ, ни рѣдкостію" ("Адск. Почта", стр. 3).}.-- Что касается до пасквиля, который былъ присланъ нѣкоторымъ писателемъ для напечатанія, который ему назадъ отосланъ и который носится по многимъ рукамъ; то я оный, если когда-нибудь явится въ свѣтъ, съ прочими сего рода сочиненіями, предаю на судъ публики, которую я считаю за судью справедливаго... Я не только имена сихъ извѣстныхъ мнѣ моихъ клеветниковъ здѣсь умалчиваю, но и ниже какими-либо околичностями публикѣ ихъ лица означивать буду: ибо я намѣренъ только доказать мою справедливость, а не бранить публично другихъ". Къ этимъ замѣчаніямъ Эмина Новиковъ присоединилъ свои: "Бомбардированіе, сдѣланное моему "Трутню", мнѣ "не страшно, да уповаю, что и "Всякой Всячинѣ" сдѣланный залпъ никакого вреда не причинитъ; ибо въ сію противъ насъ войну ополчилося невѣжество. Въ письмѣ господина Д. П. написано, что "Всякая Всячина" выжила изъ ума. Хотя бы это было и подлинно, то я бы и тогда сказалъ, что гораздо славнѣе дожившему съ пользою и съ разсудкомъ до глубокой старости лишиться ума, нежели родиться безъ ума. Но сей глубокой древности во "Всякой Всячинѣ" никто не примѣтилъ. Что жь касается до моего "Трутня", въ которомъ (но мнѣнію господина Д. П.) ничего нѣтъ, кромѣ язвительныхъ браней, что въ ономъ въ наивысочайшей степени блистаетъ невѣжество; на то скажу: пусть "И то и сё" похваляется господиномъ Д. П. и подобными ему; меня это не прельщаетъ, потому-что желаніе мое стремится заслужить вниманіе безпристрастныхъ и разумныхъ читателей!" {1769 года стр. 110--111.}. Кромѣ-того, въ отвѣтъ на бранчивые стихи, напечатанные Чулковымъ, Новиковъ помѣстилъ въ "Трутнѣ" стихотвореніе Задача:
   
   Читатели! прошу рѣшить сію задачу:
   Кто дара не имѣвъ, а пишетъ на удачу --
                       Уменъ или дуракъ?
   Кто, отъ роду не бывъ со музами знакомъ,
   Дерзаетъ воспѣвать качели съ семикомъ (1) --
                       Уменъ или дуракъ?
   Кто въ прозѣ и въ стихахъ наставилъ столько словъ,
   Которыхъ не свезутъ и тысяча ословъ --
                       Уменъ или дуракъ?
   Кто хвалитъ самъ себя, а прочихъ всѣхъ ругаетъ
   И въ семъ одномъ свое искусство полагаетъ --
                       Уменъ или дуракъ?.. и проч. (2).
   (1) Намёкъ на стихотворенія Чулкова "О гуляньѣ подъ качелями и во время семика", напечатанныя въ журналѣ: "И то и сё".
   (2) 1769 г. стр. 111--112.
   
   Такова была полемика въ 1769 году. Никакъ нельзя сказать, чтобъ она отличалась мягкостью и соблюденіемъ приличій.
   Если взглядъ "Всячины", а еще болѣе взглядъ журнала "И то и сё", далеко не былъ безукоризненъ, то и Праздолюбовъ, ратовавшій въ "Трутнѣ" за сатиру, перешелъ въ крайность; въ одномъ изъ писемъ своихъ онъ слишкомъ расширяетъ значеніе сатиры и вмѣсто изображенія общихъ типическихъ недостатковъ разныхъ классовъ общества требовалъ, чтобъ въ сатирическихъ изображеніяхъ были допускаемы и намёки на отдѣльныя личности. Онъ утверждалъ, что должно "критиковать" порочнаго на лицо, а не вообще порокъ; надобно только, чтобъ сатира не совсѣмъ была открыта, потому-что въ такомъ случаѣ она, вмѣсто раскаянія, произведетъ въ порочномъ злобу. Но "критика на лицо -- безъ имени, удаленная сколько возможно и потребно, производитъ въ порочномъ раскаяніе" {Тамъ же, стр. 193--196.}. Такой взглядъ, конечно, ошибоченъ; литература не должна допускать личностей и браней.
   Толки ли, указанные нами, или недостатокъ матеріаловъ были тому причиною, но "Трутень" 1770 года былъ менѣе откровененъ и менѣе занимателенъ, нежели "Трутень" предъидущаго года. То же случилось и со "Всячиною": "Барышекъ" ея гораздо-слабѣе прежде изданныхъ листовъ. Публика не могла не замѣтить этой перемѣны; издатель "Трутня" получилъ по этому случаю нѣсколько писемъ, которыя и напечатаны имъ въ собственномъ же изданіи. Изъ этихъ писемъ любопытны слѣдующія два:
   "Господинъ "Трутень"! что тебѣ сдѣлалося? ты совсѣмъ сталъ не тотъ; развѣ тебѣ наскучило, что мы тебя хвалили и захотѣлося послушать, какъ станемъ бранить?.. Пожалуй, скажи, для какой причины перемѣнилъ ты прошлогодній свой планъ, чтобы издавать свои сатирическія сочиненія? Ежели для того, какъ ты самъ жаловался, что тебя бранили; такъ знай, что ты превеликую сдѣлалъ ошибку. Послушай, нынѣ тебя не бранятъ, но говорятъ, что нынѣшній "Трутень" прошлогоднему негодится и въ слуги, и что ты нынѣ также бредишь, какъ и другіе. Подобно знать, что хулы есть разныя: одни произходятъ отъ зависти, а другія отъ истины; итакъ я совѣтую лучше терпѣть первыя, нежели послѣднія... Послушай, г. новый "Трутень", преобразись въ стараго... ты увидишь, что и тебѣ отъ того больше будетъ пользы; а то вѣть, я чаю, ты бѣдненькой останешься въ накладѣ. Мнѣ сказывалъ твой книгопродавецъ, что нынѣшняго года листовъ не покупаютъ и въ десятую долю противъ прежняго". Другое письмо начинается такъ: "Мнѣ кажется, что тебя избаловали похвалами, почему ты и вздумалъ, что всякой вздоръ, да лишь бы напечатанъ былъ подъ заглавіемъ "Трутня", то примется читателями, равно какъ и хорошія сочиненія, въ немъ напечатанныя. Ежели ты такъ думаешь, такъ повѣрь, что ты много ошибаешься"... {1770 г. стр. 102, 113 115, 118.} Новиковъ жаловался, что изданіемъ его недовольны, хотя онъ и старается избѣгать того, въ чемъ прошлаго года видѣли брань, и предполагалъ, что "Трутень" 1769 года имѣлъ успѣхъ болѣе по своей новости. По несправедливость такого заключенія засвидѣтельствована успѣхомъ послѣдующихъ сатирическихъ изданій.
   Въ журналѣ "И то и сё" встрѣчаемъ еще полемику, направленную противъ "Поденьшины", которая въ первомъ своемъ выпускѣ имѣла неосторожность затронуть это изданіе. Разъ, говоритъ издатель "Поденьшины", я встрѣтился съ мальчикомъ, который, кривляясь и махая руками, поднесъ ко мнѣ печатные листы: "дядюшка! не хочешь ли купить листочки?" Я посмотрѣлъ и увидѣлъ въ началѣ крупными буквами написано: "И то и сё". "Почемъ они продаются?" -- "По алтыну".-- "Мнѣ надо на полушку, отрѣжь мнѣ".-- Это не гороховой кисель, этого на полушку не рѣжутъ";-- "послѣ за одни латинскія строчки давалъ я ему денежку -- не взялъ. Случилось мнѣ спросить нѣкогда у ученаго человѣка, для чего бы ставились въ русскихъ книгахъ латинскіе рѣчи въ заглавіяхъ {"И то и сё" имѣло эпиграфъ: "Concordia res parvae crescunt, discordia niagnae dilabuntur". (Отъ согласія малыя вещи возрастаютъ, а отъ несогласія и великія разрушаются.)}... Причина тому та, отвѣчалъ онъ мнѣ, что если иного сочинителя вся книга ничего не будетъ значить, то, по-крайней-мѣрѣ, хотя бы тѣ стишки, которые обыкновенно берутся изъ хорошихъ авторовъ, со смысломъ остаться могли" {Стр. 17--18.}. Надо, однако, замѣтить, что полемическія статьи журнала "И то и сё" лишены остроумія и касаются только наружнаго вида "Поденьшины", которая сначала выходила на листкахъ нѣсколько большаго формата, чѣмъ послѣ. Приведемъ выписку, какъ образчикъ тогдашней критики. "Нѣкто изъ моихъ пріятелей (говоритъ "И то и сё") принесъ мнѣ нѣсколько бумажекъ, на которыхъ напечатана "Поденьшина"... Сочинялъ ее маляръ {Издатель "Поденьшины" выдаетъ себя на первыхъ листахъ своего журнала за живописца.}, такъ я разсудилъ за благо переплести ее въ разноцвѣтную мраморную кожу. Пріятель мой и переплетчикъ принуждены были цѣлыя сутки ни ѣсть, ни спать; я приказалъ заперетъ вороты и не пускать никого, чтобъ не помѣшали намъ приладить страницу къ страницѣ, потому-что первые номера "Поденьшины" были напечатаны на осьмушкахъ, а остальные на "лоскуточкахъ"; сіи то лоскуточки помѣшали нашъ разумъ... Переплетчикъ прикладывалъ тѣ лоскуточки къ первымъ осьмушкамъ и къ верху, и къ низу, и въ головы, и въ ноги, и сзади, и спереди, и по бокамъ, и наконецъ къ каждому углу; однако ни куда не приставали. Отчего помѣшался мозгъ во всей его столицѣ, ошибъ его обморокъ, и былъ я принужденъ пустить ему два раза кровь". Признаваясь въ желаніи нѣсколько разсердить издателя "Поденьщины", "И то и сё" не задумалось прибавить, что только "критика со вкусомъ" приноситъ пользу.
   "Поденьщина" не оставалась безотвѣтною противъ хуленій Чулкова: "Не прискорбно бъ мнѣ было (говоритъ она) еслибъ хуленія эти были написаны въ другомъ изданіи; но господинъ "И то и сё" -- нѣтъ господиномъ нельзя назвать; госпожа -- и госпожею нельзя, хотя нѣсколько и ближе. "И то и сё" рода средняго, а къ вещамъ средняго рода господства въ русскомъ языкѣ не придаютъ; ибо не можно сказать: ни господинъ дерево, ни госпожа безуміе. Итакъ скажу я просто: "И то и сё", какъ нѣчто сумасшедшее, не стоило бы и "отвѣта, да не отвѣчать нельзя: назовутъ трусомъ". Отвѣтъ свой "Поденьщина" скрѣпляетъ словами, что ея противнику законъ не писанъ {Стр. 71--73.}. Чулковъ съ своей стороны просилъ "Поденьщину" уняться и не отягощать читателей несносною вздорливостію, а дать ему время продолжать начатое предпріятіе {Недѣли 9, 10 и 11-ая.}.
   Кромѣ "Барышка Всячины" и "Трутня" въ 1770 году появились два новые журнала: "Парнасской Щепетильникъ" (съ мая) и "Пустомеля" (съ іюня). "Щепетильникъ" заступилъ мѣсто періодическаго изданія: "И то и сё". Чулковъ объявилъ, что въ новомъ своемъ журналѣ онъ постарается избѣгать всего, что можетъ быть непріятно для нѣжнаго слуха и способно показаться кому-либо подозрительнымъ; что перо его будетъ справедливо, ибо оно ни льстить, ни потворствовать не умѣетъ {Стр. 10--11.}. Онъ напечаталъ здѣсь нѣсколько статей, касающихся отечественной исторіи; но главная цѣль, при изданіи въ свѣтъ "Парнасскаго Щепетильника", была осмѣять непризванныхъ и бездарныхъ стихотворцевъ, которыхъ расплодилось тогда слишкомъ-много: всѣ, умѣющіе писать, бросились за сочиненіе одъ торжественныхъ и громкихъ. На плохихъ стихотворцевъ нападали Сумароковъ, Нахимовъ, Петровъ; журналы 1769 года также не пощадили ихъ. "Всячина" смѣется, что люди, познакомившіеся съ реторикою и піитикою, дѣлаются заносчивыми; они во всякое время готовы браниться и читать всякому что-то такое, отъ чего непремѣнно зазѣваешься {Стр. 177--178.}. "Адская Почта" увѣряла, что Парнасъ осѣлъ глубоко въ землю и сдѣлался доступенъ всякому; что Мильціадъ и Аннибалъ не были столько смѣлы, какъ наши стихотворцы, которые льютъ чернила потоками на бѣлое поле бумаги и называютъ сами себя питомицами Минервы; такова-то ихъ licentia poёtica {Стр. 174, 346--347.}. "Трутень" утверждалъ, что кто "можетъ на риѳмахъ сказать: байка, лайка, фуфайка; тотъ ужь печатаетъ оды, "трагедіи, елегіи и проч., которыя... полезно читать развѣ тому, кто принималъ рвотное и оно не подѣйствовало". По словамъ этого журнала, стихомаратели въ тогдашнее время расплодились, какъ крапива въ пустомъ саду, почему не однихъ подъячихъ, но и стихомарателей надо бы называть крапивнымъ сѣменемъ. Такое размноженіе стихотворцевъ заставило наконецъ Пегаса подать Аполлону челобитную объ отставкѣ {1769 года стр. 95, 137, 139, 151. 1770 года стр. 91.}. Тоже свидѣтельствуетъ и журналъ "И то и сё". Болѣзнь стихоманіи, по его мнѣнію, весьма-прилипчива и до того распространилась въ Петербургѣ, что всякій, кто только умѣетъ держать въ рукахъ перо, уже спѣшитъ отдавать свое маранье въ печать. Оттого на Парнасѣ сдѣлалась великая тѣснота, и скоро дойдетъ до того, что риѳмачи начнутъ спихивать другъ друга съ этой крутой горы: тогда-то будетъ плачъ неутѣшный и драка неописанная {Недѣли 18, 29, 41, 49. Насмѣхаясь надъ стихотворцами, "И то и сё" говоритъ, что они такъ опредѣляютъ любовь: "любовь есть пчела, которая за маленькую крошку взятаго у нее меду весьма больно жалить; любовь есть тайно жгучій огонь, пріятная язва, сладостный ядъ и весьма вкусная горесть; любовь есть милая болѣзнь, забавная мука и веселая смерть".}!
   Еще сильнѣе нападалъ на плохихъ стихотворцевъ Чулковъ въ "Парнасскомъ Щепетильникѣ". Вотъ что онъ говоритъ о цѣли этого изданія: "Нѣкоторымъ сочинителямъ не знаніе и науки, но одно слѣпое счастіе доставило титло людей разумныхъ и ученыхъ. Всякое ихъ сочиненіе и выдумка похвалены бывали всѣмъ городомъ публично, а мы, убогая братія, со страхомъ и трепетомъ взирали на дѣла сихъ преузорочныхъ и высокосмысленныхъ особъ, и не токмо, что всенародно не осмѣливалися находить въ нихъ погрѣшности, но ужасалися и наединѣ имѣть о нихъ толь злое помышленіе. Отъ сей робости и раболѣпствія нашего набилось ихъ столько на Парнасъ, что по послѣдней ревизіи оказалося болѣе 100,000 человѣкъ. Толикое множество жадныхъ писателей Ипокренскій и Кастальскій источники и рѣка Пермессъ не могли удовольствовать врачебными своими водами, и начали ужь изсыхать: чего ради покровитель и богъ наукъ великій Аполлонъ, предупреждая толикое зло, по общему съ музами согласію, опредѣлилъ нѣкоторыхъ изъ нихъ послать въ дальные города въ рангахъ переводчиковъ и сочинителей рацеи и другихъ кантовъ, к которые весьма часто припѣваются въ подъяческихъ бесѣдахъ; нѣкоторыхъ для сочиненія элегіи и любовныхъ пѣсенъ; другихъ по селамъ и деревнямъ старостами и выборными и такъ далѣе; а оставшееся число на Парнасѣ, сдѣлавъ (меня) аукціонистомъ и нарекши щепетильникомъ {Щепетильникъ -- продавецъ мелкихъ товаровъ}, а негодныхъ стихотворцевъ наименовавъ парнасскою ветошью, приказалъ распродать здѣсь съ молотка, и со" бранную за нихъ сумму велѣно мнѣ употребить на пропитаніе такихъ людей, которые, весьма многому учася, ничего не разумѣютъ". Приступая къ аукціонной продажѣ, "Щепетильникъ" объявилъ, что стихотворцы эти, кромѣ производства стиховъ, ни къ чему другому неспособны {Стр. 8.}, и потомъ сталъ выкрикивать:
   "ПРОДАЕТСЯ СТИХОТВОРЕЦЪ ДРАМАТИЧЕСКІЙ: сей человѣкъ живетъ въ такомъ домѣ, который наполненъ безграмотными людьми и тунеядцами, а изъ принужденія носитъ и онъ на себѣ всѣ сіи достоинства... Сочиняетъ стихи изъ однихъ односложныхъ словъ, а многосложныя ненавидитъ, и отъ того-то стихи его ни остры, ни замысловаты, и таковы точно, какъ итальянскія ноты, проигрываемыя на россійскомъ гудкѣ. Впрочемъ не соглашается онъ вѣрить, что труды его негодны; удобнѣе принудить его проплясать на площади, нежели, что нибудь въ стихахъ его поправить, и кто ему о томъ выговоритъ, того почитаетъ онъ такимъ злодѣемъ, съ которымъ не должно и на дорогѣ встрѣчаться. Сколько онъ малосмысленъ, столько, или еще больше, желаетъ казаться людямъ ученымъ... Часто шатается по улицамъ единственно только для того, что поправляетъ грамматическія погрѣшности въ мужицкихъ разговорахъ... За всѣ его книги и за него самого возьму я рубль восемь гривенъ".
   "ПРОДАЕТСЯ СТИХОТВОРЕЦЪ ЛИРИЧЕСКІЙ: онъ, какъ древній законникъ, ожидаетъ отъ народа въ честь себѣ статуи, не изъ дикаго камня, но изъ найденнаго здѣсь на озерахъ мрамора, и желаетъ, чтобъ сохраняли стихи его въ нарочно сдѣланныхъ къ тому золотыхъ сосудахъ. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ узналъ онъ премудрость и могъ очинить перо, страдаетъ парнасскою горячкою, и будучи въ великомъ жару, такъ высоко бредилъ, что нерѣдко карабкается на облака... Судьба одѣваетъ его теперь въ новую одежду, а купеческая рука насыпаетъ полные карманы денегъ. Многимъ покажется удивительно, что стихотворецъ имѣетъ участіе въ богатствѣ, но надобно каждому разумѣть, что не стихи его питаютъ... Сего стихотворца, господа, извольте оцѣнить сами, или возьмите его безъ денегъ; я васъ охотно онымъ подарю" {12--17.}.
   Затѣмъ выставлены были "Щепетильникомъ" и другіе продажные стихотворцы; изъ нихъ вотъ:
   Сочинитель нѣжныхъ, любовныхъ стиховъ: "онъ влюбленъ въ одну дѣвушку. Въ началѣ его страсти приступалъ онъ къ сердцу ея -- стихами и сочинялъ посредственно-хорошія пѣсни, клалъ ихъ на ноты и пропѣвалъ передъ нею; но, по несчастію его, былъ хуже музыкантъ, нежели стихотворецъ, и такъ пѣніемъ своимъ отнималъ у нихъ и послѣднюю красоту; слѣдовательно симъ родомъ стихотворства не могъ онъ понравиться такой красавицѣ, которая ни одной минуты не хочетъ потратить на безполезные вздохи; да и на что оно, "когда и безъ вздоховъ вершится нынѣ любовное дѣло". Любовные же стихи годятся развѣ на подвивку волосъ или на подстилку подъ пироги {Стр. 26--27, 106.}. Очень-вѣроятно, что въ этихъ портретахъ были намеки на современныхъ писателей, но разгадать ихъ едва-ли возможно въ настоящее время.
   Всѣ эти бездарные стихотворцы, по словамъ "Щепетильника", народъ ужасно-гордый и самолюбивый; разсуждая печатно о томъ, въ чемъ не смыслятъ ни уха, ни рыла, они требуютъ, чтобъ публика была ко всему безчувственна, кромѣ ихъ риѳмосплетеній. Тотъ же самый стихотворецъ, который терпѣливо снесетъ названіе неряхи и не совсѣмъ честнаго человѣка, взбѣсится, если (чего Боже сохрани!) кто-нибудь назоветъ его безмозглымъ риѳмачемъ {Стр. 99, 107.}. Точно также опасно при одномъ стихотворцѣ похвалить другаго: тутъ подымется буря злословія, достанется и роду и племени, и произнесется строгій судъ, если окажется хоть одна ошибка въ падежѣ или строчномъ препинаніи {"Вечера" ч. I. стр. 99--100.}. Не терпя чужихъ сочиненій, парнасскіе витязи любили восхищаться своими собственными, и готовы были во всякое время и всякому читать ихъ "со всѣми украшеніями и возвышеніями голоса" { "Щепетильникъ" стр. 28--29.}.
   Сатира на расплодившихся непризнанныхъ "піитовъ", не безполезная по своему вліянію на литературу и вкусъ публики, нашла сочувствіе въ господинѣ И. Л., который писалъ къ Чулкову: "Хвалю васъ, господинъ сочинитель! что предпріяли вы исправлять происходящія отъ самолюбія пороки стихоплетущихъ риѳмачей... Я напередъ предъузналъ, что это сочиненіе ("Щепетильникъ") обсѣчетъ крылья многимъ и у насъ (близъ Днѣпра) проявившимся недавно стихобродамъ, которые скажу по просту съ вами, не смысля ни уха, ни рыла и намаравши нѣсколько стиховъ, стремятся вскарабкаться на Парнасъ и самовластно обладать онымъ, называя всѣ правила совершеннаго стихотворства ученымъ вздоромъ, пустотою и враками, причиняющими излишнее лишь и совсѣмъ ненадобное затрудненіе... Твердо надѣюсь я, что если не престанете вы продолженіемъ вашего "Щепетильника" обличать ихъ; по-крайней-мѣрѣ, хотя наши стихомаратели, какъ твари, не совсѣмъ еще въ разсужденіи вашихъ упившіеся безуміемъ, современемъ перестанутъ проявлять скаредные плоды онаго. И больше скажу, я съ восхищеніемъ вижу въ нѣкоторыхъ головахъ цѣлительное дѣйствіе, ибо многіе, донынѣ присматриваясь пристально къ описаннымъ весьма худыми красками лицамъ и находя въ нихъ не знаю какое-то съ собою подобіе, совершенно бросили юродствовать и принялись за разумъ". При этомъ письмѣ И. Л. прислалъ "Похвальные стихи полустихотворцамъ", которые и были напечатаны въ "Щепетильникѣ". Содержаніе стиховъ таково: скажите, спрашиваетъ авторъ, отчего хлѣбъ родится плохо? и небо не посылаетъ дождя?-- Небеса прогнѣваны; потому-что къ ихъ высотамъ отовсюду возносятся несносные и нестерпимыя враки въ безчисленныхъ поэмахъ, одахъ, стансахъ, сонетахъ и пѣсняхъ. Плохіе піиты размножились; для нихъ Ипокрена впадаетъ въ Неглинную, а Спартанская Елена живетъ въ Валдаѣ, словомъ, сонную мечту они принимаютъ за восторгъ {Стр. 275--277, 280--286.}.
   И послѣ "Щепетильника" долго слышались въ нашей литературѣ жалобы на плохихъ стихотворцевъ, такъ зло осмѣянныхъ впослѣдствіи въ "Чужомъ толкѣ" Дмитріева. Въ "Вечерахъ" было напечатано стихотвореніе, подъ заглавіемъ Мысли:
   
   Воззри, усмотришь ты здѣсь многіе примѣры:
   Здѣсь школьники уже считаются Гомеры;
   Кто нѣсколько стиховъ негодныхъ издалъ въ свѣтъ,
   Уже межъ многими Виргиліемъ слыветъ;
   Кто портитъ только слогъ пѣвцевъ преславныхъ Россовъ,
   Уже считается второй здѣсь Ломоносовъ...
   А если хочешь ты плѣнить умы людскіе,
   Старайся только въ стихъ сбирать слова такія,
   Которыхъ бы никто совсѣмъ не разумѣлъ.
   Чтобъ стихъ твой у тебя безъ разума гремѣлъ.
   Такіе-то у насъ писцы въ великой модѣ,
   Которые совсѣмъ впреки идутъ природѣ!..
   Пиши поэмы ты и оды пухлымъ слогомъ,
   То будешь возглашенъ межъ всѣхъ парнаскимъ богомъ.
   Чѣмъ будетъ болѣе затмѣнныхъ мыслей въ ней,
   Тѣмъ болѣе хвалы услышишь отъ людей.
   Лишь только подражать Хераскову блюдися,
   А Майкову во слѣдъ совсѣмъ идти стыдися:
   Не въ модѣ между всѣхъ невѣждъ писатель сей --
   Какой превздорный имъ въ свѣтя, изданъ Елисей. (*)
   (*) Ч. 1, стр. 19, ч. 2, стр. 27--41.
   
   Судьба стихотворцевъ въ эпоху 1770-хъ годовъ была несовсѣмъ блистательная. "Вечера", говоря о піитахъ, которые пишутъ стихи по подряду и свой бездѣльный трудъ продаютъ, будто лапти, приводятъ разсказъ о томъ, какъ одинъ богатый человѣкъ нанялъ стихотворца сочинить оду на его свадебное торжество:
   
   Уже вспѣвака мой тащится на Парнасъ,
   Варитъ для жениха стихи онъ, какъ ушное,
   Кладетъ въ уху сію чеснокъ и ананасъ,
   И подлинно сварилъ онъ кушанье смѣшное...
   Помчался мой пѣвецъ въ селенія небесны,
   Венеру съ облаковъ на свадьбу притащилъ;
   Не думавъ жениху содѣлать тѣмъ обиды,
   Не пожалѣлъ стащить оттолѣ и купиды... (*)
   (*) Ч. 1, стр. 77--78.
   
   Въ журналѣ "И то и сё" есть разсказъ о барынѣ, которая приглашала стихотворца воспѣть въ плачевной элегіи смерть ея постельной собачки {Недѣля 42.}.
   "Парнасскій Щепетильникъ", однако, не имѣлъ большаго успѣха. Еще въ октябрскомъ выпускѣ издатель жаловался, что общество потеряло охоту къ повременнымъ изданіямъ {Стр. 264.}, а въ декабрскомъ онъ объявилъ: "Сочиненіе сіе ("Щепетильникъ") продолжалось до конца сего года по обѣщанію издателеву, хотя и съ великимъ ему убыткомъ; "онъ хотѣлъ лучше устоять въ своемъ словѣ, нежели солгать передъ всею публикою... Не хотѣлъ онъ послѣдовать тѣмъ премудрымъ авторамъ, кои, напечатавъ первый листъ, роздали билеты и обобрали съ желающихъ деньги, а на второмъ листѣ прервали свое сочиненіе". Въ "Щепетильникѣ" участвовалъ знакомый намъ Рубанъ.
   "Пустомеля" издавалась помѣсячно и продолжалась недолго: іюнь и іюль. Имя издателя ея неизвѣстно. Обращаясь къ читателю, онъ самъ говоритъ: "Можетъ-быть, захочешь ты прежде всего узнать мое имя, однакожь не жди, чтобы я тебя объ ономъ увѣдомилъ. Сколько хочешь думай, отгадывай, развѣдывай и трудись, мнѣ до того нужды нѣтъ... Вы часто о сочиненіяхъ судите по сочинителямъ, а нѣкоторые изъ васъ и не читавши, по по одному только слуху дѣлаютъ неправильныя заключенія. Итакъ польза моя требуетъ, чтобы я имя свое утаилъ. Не знавши онаго, какъ скоро прочтешь ты десять строкъ "моего сочиненія, то навѣрно заключишь, что я писатель не третьей статьи; слѣдовательно критиковать не осмѣлишься" {Стр. 11--12.}. Названіе "Пустомели", вѣроятно, дано въ подражаніе англійскому періодическому изданію "The Tattler" (Болтунъ), которое съ 1709 до 1711 года выходило подъ редакціею Стиля. Въ "Пустомелѣ" напечатано, между-прочимъ, Фонвизиново "Посланіе къ слугамъ моимъ: Шумилову, Ванькѣ и Петрушкѣ", и, судя по тону замѣтки, сдѣланной при этомъ отъ редакціи, напечатано здѣсь впервые {Показаніе митрополита Евгенія, что "Посланіе къ слугамъ" явилось въ первый разъ въ Москвѣ, во время публичнаго маскарада въ 1763 году, едва-ли вѣрно (Слов. Св. Пис. т. 1, стр. 80, или въ "Другѣ Просвѣщен." ч. 3, стр. 252), тѣмъ болѣе, что всѣ старанія удостовѣриться въ существованіи тѣхъ литературныхъ сатурналіи, о которыхъ говоритъ митрополитъ Евгеній, оставались доселѣ безъуспѣшными ("Фонвизинъ", соч. Вяземскаго стр. 47.}. Кромѣ этого посланія, въ "Пустомелѣ" нѣтъ статей сатирическаго содержанія, но за-то въ ней есть интересныя свидѣтельства о современной литературѣ и театрѣ, на которыя укажемъ въ своемъ мѣстѣ. "Я боюсь обѣщать море, чтобъ не вылилась намъ лужа", говоритъ въ предисловіи осторожный издатель, и потому, умалчивая о направленіи и цѣли своего журнала, онъ высказываетъ только свой взглядъ на литературныя требованія и по этому поводу дѣлаетъ нѣсколько критическихъ замѣчаній о современныхъ писателяхъ; между этими замѣчаніями нельзя не замѣтить нападенія на "Парнасскій Щепетильникъ" Чулкова.
   "Пустаго (говоритъ издатель "Пустомели") писать не хочется, а хорошее скоро ли придумаешь? Мнѣ и самому несносны тѣ авторы, которые сочиненія свои начинаютъ вздоромъ, вздоромъ наполняютъ и оканчиваютъ вздоромъ; пишутъ все, что ни попадется, спорятъ, критикуютъ, рѣшатъ, а запутавшись въ мысляхъ изъясняются весьма не ясно: тутъ слѣдуютъ у нихъ сухія шутки, будто оставляютъ темныя мѣста на догадку читателя; но ежели сочинитель по чистой совѣсти захочетъ признаться, то скажетъ, "что и самъ онъ того не понимаетъ... Многіе нынѣ принимаются писать, думая, что хорошо сочинять также легко, какъ продавать шнурки, серьги, запонки, наперстки, иголки и прочіе мелочные товары, коими щепетильники торгуютъ въ деревняхъ и мѣняютъ оныя, на лапти и яицы; но они обманываются. Чтобы хорошо писать, надо образованіе, острота, здравый умъ, хорошій вкусъ, знаніе языка и понятіе о вещахъ; иначе будешь не писателемъ, а бумагомарателемъ. По несчастію у насъ много такихъ сочинителей, которые пишутъ все, что съ ними ни повстрѣчается, хватаются за все, начинаютъ и никогда не оканчиваютъ" {Стр. 5--8.}. Вѣроятно, Чулковъ не оставилъ этотъ вызовъ безъ отвѣта; по трудно отгадать, какая изъ его сатирическихъ выходокъ направлена противъ "Пустомели".
   Затѣмъ издатель "Пустомели", обращаясь къ самому себѣ, продолжаетъ: "Пускай бѣдные писатели со слезами просятъ, чтобы ихъ изъ милосердія не критиковали и пусть испрашиваютъ они у читателей благосклоннаго принятія трудовъ своихъ; тебя не такая ожидаетъ участь, и для того поступай съ читателями отмѣнно. Прими на себя важный видъ, подобно тѣмъ авторамъ, которые, не больше десяти строкъ написавъ, отнимаютъ первенство у всѣхъ, прежде ихъ прославившихся творцовъ". Съ первыхъ строкъ изуми своихъ читателей и, не давая имъ опомниться, заставь гоняться за летучими мыслями твоего парящаго разума. Если жь ты самъ устанешь, то осѣдлай Пегаса, мучь его сколько угодно: онъ будетъ тебѣ покоренъ. "Но если паче чаянія онъ попротивится и тебя не пуститъ сѣсть, то... по этому быть не можно. Когда всѣ несмысленные риѳмотворцы сего бѣдняка мучатъ, то какъ онъ осмѣлится противиться тебѣ?... Забудь, что не умѣешь ты ни одного соплесть стишка; что нужды, что не знаешь ты правилъ стихотворства? Пиши прозу и научись только прибирать риѳмы, ты и тѣмъ себя прославить можешь. Многіе въ стихотворствѣ не больше твоего знанія имѣютъ, но совсѣмъ тѣмъ пишутъ трагедіи, оды, элегіи, поэмы и все, что имъ вздумается" {На стран. 84 "Пустомели" читаемъ: "ежели посмотрѣть на молодыхъ нынѣшнихъ писцовъ (писателей), то можно подумать, что труднѣе быть посредственнымъ сапожникомъ, нежели авторомъ".}. Короче сказать, поймай Пегаса за гриву, оборви ему крылья, сядь насильно и поѣзжай прямо на Парнасъ; Аполлона за худое правленіе накажи, сдѣлай его парнасскимъ коммиссаромъ для пріема новыхъ стихотвореній, а самъ садись на его мѣсто и греми на лирѣ, складно или нѣтъ -- все равно, только погромче -- и тебѣ станутъ удивляться. Музамъ издатель "Пустомели" назначаетъ столь же характеристичныя должности, какъ и Аполлону {Стр. 9--22.}, но объ этимъ будетъ сказало ниже.
   Кромѣ статей чисто-литературныхъ, въ "Пустомелѣ" печатались еще статьи политическаго содержанія, проникнутыя легкой ироніей и для насъ любопытныя, какъ отголосокъ тогдашняго общественнаго мнѣнія. Подобныя статьи встрѣчались и въ "Адской Почтѣ"; но въ "Пустомелѣ" онѣ отличаются большей живостью. Здѣсь находимъ насмѣшливые отзывы о туркахъ и французахъ, по поводу современной войны Россіи съ Портою. Отзывы эти печатались подъ особеннымъ заглавіемъ: "Вѣдомостей изъ Константинополя". Интересны -- "Тайныя серальскія извѣстія": "На мѣсто стараго выбранъ новый муфти, который меньше прежняго къ войнѣ имѣетъ склонности. Онъ, собравши всѣхъ толкователей Алкорана, предложилъ имъ для рѣшенія самую трудную задачу, а именно: отчего Русскіе солдаты несравненно превосходятъ храбростію Турокъ? Толкователи пришли отъ сего вопроса въ недоумѣніе; они очень долго потѣли, пріискивая приличное сему въ "Алкоранѣ; наконецъ заключили, что храбрость сія и неустрашимость происходятъ отъ завиванія и пудренія волосовъ. Муфти предложилъ сіе султану, и давалъ свое разрѣшеніе, чтобы всѣмъ янычарамъ обрить бороды и завивать волосы. Султанъ приказалъ немедленно требовать у министра нѣкоторой доброжелательной намъ державы (Франціи), чтобы онъ для Турецкой арміи выписалъ парикмахеровъ, пудры и помады... сіе почитаютъ вдохновеніемъ Магомета, почему и великую на сіе полагаютъ надежду". Къ этой статьѣ присоединено извѣстіе изъ нѣкотораго европейскаго города" (Парижа): "Дружелюбіе нашего двора съ Оттоманскою Портою всему свѣту извѣстно... по требованію Порты набираются у насъ по всѣмъ мѣстамъ парикмахеры и заготовляется безчисленное множество пудры и помады, что въ скоромъ времени къ блистательной Портѣ и отправится. Вспоможеніе сіе немалой важности; ибо всѣ жители нашего города не безпричинно опасаются, чтобы не ходить имъ съ незавитыми и непудренными волосами до того времени, пока заведутся новые парикмахеры... Поговариваютъ, что министерство наше вознамѣрилось къ Портѣ отправить нѣсколько тысячъ книгъ о парикмахерскомъ искусствѣ" {Стр. 43--49.}. Въ новомъ выпускѣ "Пустомели" въ извѣстіяхъ изъ Константинополя объявлено: "Почти никакого не водимъ мы средства къ нашему избавленію; ужь и парикмахеры намъ не помогаютъ!... Повседневно приходящія къ намъ извѣстія о успѣхахъ непріятельскаго противъ насъ оружія умножаютъ народное смятеніе. До какого несчастій Порта дошла! Ужь и Греки подъ предводительствомъ Россіянъ насъ побѣждаютъ... повсюду въ Турецкихъ областяхъ Россійскій летаетъ орелъ, неся съ собою ужасъ и "смерть... Нѣкто на сихъ дняхъ подалъ Султану выдумку о наборѣ войскъ въ сераляхъ, которая, какъ сказываютъ и утверждена" {Стр. 106--108. Въ "Вечерахъ" (ч. 1, стр. 41--47) было помѣщено письмо изъ Сатурна, въ которомъ аллегорически говорится о современныхъ отношеніяхъ Россіи, Турціи и Франціи.}.
   

БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

   1) "Всякая Всячина", съ такимъ объявленіемъ на первомъ листкѣ: "Симъ листомъ бью челомъ, а слѣдующія впредь изволь покупать", еженедѣльное изданіе, выходило листами по пятницамъ (за листъ 1 1/2 коп.), Спб., 1769 г., въ 8-ю долю листа. Въ объявленіи объ изданіи "Барышка Всякія Всячины" на 1770 годъ сказано было, что изданіе это будетъ продолжаться, пока станетъ матеріаловъ прошлогодняго запасу (стр. 4-08). Краткія свѣдѣнія объ этомъ журналѣ были сообщены М. Макаровымъ въ "Отеч. Запискахъ" 1839 года, No 4, Смѣсь, стр. 22--30. Во "Всячинѣ" помѣщались прозаическія статьи и оригинальныя и переводныя; издатель самъ замѣчаетъ, что переводы въ его журналѣ слабѣе оригинальныхъ сочиненій (стр. 295). Кромѣ статей сатирическихъ, здѣсь напечатаны: Слово Монтескьё, говоренное имъ въ 1728 году, при избраніи его въ члены Французской Академіи; переводы изъ Анакреона, Овидіевыхъ превращеній, Тита Ливія, Еліана и Валерія Максима, письмо Плинія-младшаго къ Тациту о смерти дяди его, естествоиспытателя Плинія-старшаго, и нѣсколько стихотвореніи; между ними: "Надпись къ статуѣ Государя Петра-Великаго" соч. А. Сумарокова (стр. 138). Имена двухъ сотрудниковъ "Всячины" на стр. 380 и 381 напечатаны навыворотъ -- это: Григорій Кушалевъ и Михайло Жуковъ; г. Буличъ догадывается еще о двухъ сотрудникахъ этого журнала: И. Елагинѣ и А. Лобысѣвичѣ (См. Сумароковъ и соврем. ему критика стр. 215--6.) Объ издателѣ "Всячины", Г В. Козицкомъ смотри: Essai sur la littérature russe стр. 9; Опытъ историческаго Словаря росс. писат. Новикова стр, 101--2, Словарь русс. свѣтск. писателей, митрополита Евгенія, т. I, стр. 295--7 и Москов. городск. листокъ стр. 112 (анекдотъ).
   2) "И то и сё", съ объявленіемъ на первомъ листѣ: "строками служу, бумагой бью челомъ, а обое вообще извольте покупать; купивъ же считайте за подарокъ для того, что не большаго оное стоитъ", еженедѣльное изданіе, выходило полулистами по вторникамъ; всѣхъ полулистовъ 52, Спб. 1769 г., 8 д. л., стоило 1 р. 4 коп. Статьи, вошедшія въ этотъ журналъ, преимущественно сатирическія; кромѣ-того, здѣсь напечатаны стихотворенія (элегіи, эпиграммы, мадригалы, загадки, эпитафіи), переводы изъ нѣмецкаго стихотворца Даніила Каспера Логенстейна и Геллерта, краткое исчисленіе именъ боговъ, богинь, полубоговъ и героевъ (въ томъ числѣ указаны и божества славянскія) и списокъ иностранныхъ словъ, употребляемыхъ русскими. "Трутень" (1769 г. на стр. 95--96) указываетъ на заимствованія журнала "И то и сё" изъ итальянской венероніевой грамматики. Издателемъ этого журнала въ Московск. Телеграфѣ (1827 г. XVIII стр. 82. Журналистика) и въ росписи книгъ Смирдина ошибочно показанъ Семенъ Башиловъ; въ Опытѣ историческаго Словаря Новикова (стр. 17--18) и въ Словарѣ рус. свѣтск. писател. митрополита Евгенія (т. 1. стр. 31 -- 32) сказано только, что Башиловъ написалъ нѣсколько сатирическихъ писемъ, напечатанныхъ въ журналѣ: "Ни то ни сё". Настоящимъ издателемъ журнала: "И то и сё" былъ М. Д. Чулковъ (надв. совѣтв., скончался 1793 г.), о которомъ смотри: "Опытъ истор. Слов." стр. 243--4, Словарь митроп. Евгенія т. 2. стр. 242--5 и Булича "Сумароковъ" стр. 253, примѣчаніе. Мнѣніе это мы основываемъ на положительномъ показаніи Новикова и на собственныхъ словахъ издателя журнала "И то и сё", который самъ о себѣ говоритъ, что онъ приготовляетъ поэму: "Плачевное паденіе стихотворцевъ" (недѣля 41). Сверхъ-того, въ этомъ періодическомъ изданіи встрѣчаемъ описанія простонародныхъ обрядовъ и повѣрій, а Чулковъ извѣстенъ, какъ первый собиратель этнографическихъ матеріаловъ. Въ журналѣ Чулкова участвовалъ Михайло Поповъ, помѣстившій здѣсь (недѣли 7, 12, 18--20, 21, 31) разныя стихотворенія; сличи съ первою частью "Досуговъ или Собр. сочин. и переводъ М. Попова Спб. 1772." О Поповѣ см. "Опытъ истор. Слов." стр. 170 -- Іи Слов. митрополита Евгенія т. 2. стр. 133--4.
   3) "Ни то ни сё", въ прозѣ и стихахъ, ежесубботное изданіе на 1769 г. съ эпиграфомъ: "maxima de nihilo nascitur historia. Propertius. Пространнѣйшая изъ ничего родится повѣсть. Проперцій". Выходило полулистами съ 21 февраля по 11 іюля включительно, Спб., въ 8-ю д. л., всѣхъ полулистовъ было 20. Здѣсь напечатаны: 1) въ переводахъ: LXXXII-e письмо Сенеки о суетахъ сего міра и смерти, и его же разсужденіе: "О Провидѣніи", перевелъ С. Б. (Семенъ Башиловъ?), изъ Овидіевыхъ превращеніи и элегіи (одна подписана буквою Р.-- Рубанъ?), разговоръ дикаго съ баккалавромъ изъ Вольтера, "Должности общежитія", ода Томаса, переведена В. П. (Василіемъ Петровымъ; смотр. въ "Сочиненіяхъ В. Петрова. Спб. 1811, ч. I, изд. 2-го стр. 194; послѣдняя строфа здѣсь передѣлана); 2) Ода: "Деньги", переводъ изъ Горація (въ стихахъ) о серебрѣ и золотѣ, и соглашеніе этихъ двухъ стихотвореній; 3) стихотворенія: "Рокъ", изъ "Амстердамскаго гонца" (курьера) надписи, эпиграммы и другія; нѣкоторыя изъ нихъ подписаны буквами В. Р. (Рубанъ); иныя принадлежатъ М. Попову. Одна эпиграмма заимствована изъ "Голландской Пчелы". 4) разсказы: "Покрывало, скинутое вѣтромъ съ лица одной женщины, было причиною смерти одного султанскаго сына", "Зависть одной женщины противъ своей сестры, открываетъ путь къ консульству", и проч. (съ француз. Ил. Дебольцовъ), "Омаръ, восточная повѣсть" (перев. Ѳ. Лозинскій), "Великодушіе дикаго человѣка" (пер. съ нѣмецкаго, изъ "Берлинскаго магазина" Ѳ. Л. Лазинскій?); два письма (о вспыльчивости), съ нѣмецкаго студентъ Яковъ Хорошкевичъ, и сатирическія вѣдомости, съ нѣмецк. И. Пырскій. Въ 1771 году вышло въ Сп-бургѣ второе изданіе журнала "Ни то ни сё", въ 8 д. л.; на заглавномъ листѣ сказано: "съ исправленіемъ противъ прежняго"; но всѣ исправленія состоятъ въ томъ, что на первомъ листѣ втораго изданія выкинугы названія журнала на другихъ языкахъ и слѣдующее стихотворное объявленіе. Болѣе исправленій нѣтъ; напротивъ, второе изданіе перепечатано съ перваго строка въ строку. Объ издателѣ В. Г. Рубанъ (кол. сов.) смотри Опытъ Истор. Слов. Новикова, стр. 191 -- 2 и Словарь митрополита Евгенія, т. 2 стр. 151--3; о Петровѣ -- въ Опытѣ Новикова, стр. 162--3, у м. Евгенія, т. 2, стр. 117--9. По свидѣтельству Новикова (Опытъ, стр. 17--18) и митрополита Евгенія (т. I, стр. 31--32) въ журналѣ "Ни то ни сё" помѣстилъ нѣсколько сатирическихъ (развѣ полемическихъ? потому-что собственно сатирическихъ статей здѣсь не встрѣчаемъ) Семенъ Башиловъ.
   4) "Смѣсь, новое еженедѣльное изданіе", началось 1-го апрѣля 1769 года, Санктпетербургъ, въ 8-ю д. л., всѣхъ листовъ 4-0, цѣна I рубль. Второе изданіе подъ заглавіемъ: "Смѣсь или собраніе разныхъ философическихъ и критическихъ сочиненій и переводовъ, въ стихахъ и въ прозѣ, еженедѣльное изданіе на 1769 годъ" напечатано было въ 1771 году, въ 8 д. л., въ Спб. На заглавномъ листѣ сказано, что это изданіе "со многими прибавленіями"; въ самомъ же дѣлѣ ко второму изданію прибавленъ только одинъ листъ, заключающій въ себѣ переводъ "Письма Каина къ Мегалѣ, его супругѣ, соч. Костарда" и стихи: "Несчастный"; другихъ прибавленіи нѣтъ. Напротивъ, второе изданіе перепечатано съ перваго страница въ страницу, съ опущеніемъ только "Предувѣдомленія", въ которомъ читаемъ: "Я, набравшись чужихъ мыслей и видя нынѣ много періодическихъ изданій, вздумалъ писать Смѣсь, о которой вольно всячески судить" и проч. Между переводами встрѣчаемъ здѣсь статьи изъ сочиненія "Portraits et caractиres". Въ числѣ стихотвореній, помѣщенныхъ въ "Смѣси" отмѣтимъ здѣсь: "Оду на побѣду, одержанную Россійскимъ воинствомъ надъ Турками подъ Хотиномъ 19 апрѣля" (листъ 7, стр. 49). Изданіе "Смѣси" приписываютъ Новикову, но едва-ли справедливо.
   5) "Трутень", еженедѣльное изданіе на 1769--1770 года, Спб., въ 8-ю д. л. "Трутень" на 1769 годъ былъ посвященъ шталмейстеру Льву Александровичу Нарышкину и заключаетъ въ себѣ 36 листовъ (цѣна 1 р. 25 к.), а "Трутень" на 1770 годъ, посвященный оберпрокурору Сената Всеволоду Александровичу Всеволодскому, состоитъ изъ 17 листовъ, потому-что журналъ продолжался только по май мѣсяцъ; стоилъ 75 коп. "Трутень" имѣлъ большой успѣхъ и покупался болѣе другихъ періодическихъ листовъ, почему вслѣдъ за первымъ вышло второе его изданіе; сверхъ-того, многія статьи были впослѣдствіи перепечатаны отсюда въ "живописецъ". Между прочими сатирическими сочиненіями въ "Трутнѣ" 1769 года находимъ: "Надпись къ рощѣ Его Превосходительства Льва Александровича Нарышкина" (листъ XIV стр. 105), "Надгробную Ломоносову" (л. XX, стр. 160), "Стихи Александру Андреевичу Беклешову на смерть брата его подполковника Арсенія, убитаго при одержанной Россійскимъ войскомъ надъ Турками побѣдѣ у Хотина Августа 29-го дня" (л. XXII, стр. 169), соч. Василія Майковаего же стихи: "Примѣръ (Примьеръ)-маіору Юрью Богдановичу г. Бибикову" (л. XXIII, стр. 171); а въ "Трутнѣ" 1770 года: "Стихи на смерть Ѳедора Александровича Эмина, Россійской Исторіи писателя, послѣдовавшую въ Санктпетербургѣ 18 Апрѣля 1770 года, писанные къ его другу" (л. XVI, стр. 126) и извѣстіе о мраморномъ памятникѣ, воздвигнутомъ въ честь Ломоносова канцлеромъ графомъ М. Л. Воронцовымъ. Объ издателѣ "Трутня" II. И. Новиковѣ, смотри въ Словарѣ митр. Евгенія т. 2, стр. 103--6, въ "Словарѣ достопамят. людей русск. земли", Д. Бантыша-Каменскаго (1836 г. М. ч. IV, стр. 26--29), въ сочиненіи Вейдемейера: "Дворъ и замѣчат. люди во второй половинѣ XVIII столѣт." (ч. 2 стр. 115--9) и въ "Московскомъ городск. листкѣ (1847, NoNo 43--46) статью подъ заглавіемъ: "Николай Ивановичъ Новиковъ", составленную Н. Билевичемъ. Свѣдѣнія, сообщаемыя этими статьями, кратки и недостаточны. И Бантышъ-Каменскій, и Вейдемейеръ годъ перваго изданія "живописца" указываютъ ошибочно; о другихъ же изданіяхъ Новикова вовсе умалчиваютъ. Г. Билевичъ ограничился указаніемъ на то вліяніе, какое имѣлъ Новиковъ въ литературно-общественномъ отношеніи на современное ему общество; по выполнилъ эту задачу неудовлетворительно. Въ его статьѣ слишкомъ-много ошибокъ; такъ журналъ "И то и сё" приписанъ Башилову; "Поденыпина" переименована въ "Поденщика"; "Ежемѣсячныя сочиненія", окончившіяся 1764годомъ, показаны изданіемъ одновременнымъ "Трутню"; "Всякая Всячина" названа жалкимъ изданіемъ, тогда-какъ это былъ одинъ изъ лучшихъ журналовъ своего времени; о "Трутнѣ" также несправедливо сказано, что онъ издавался отъ нечего дѣлать. "Парнасскій Щепетильникъ", издававшійся Чулковымъ, приписанъ Новикову; объ "Адской Почтѣ" сдѣлано замѣчаніе, что въ полемическихъ состязаніяхъ журналовъ она нападала на "Трутня", тогда-какъ напротивъ, она защищаетъ его положенія; статья о городѣ Солунѣ, напечатанная въ "Щепетильникѣ", отнесена къ "Трутню", и проч. Въ "Трутнѣ" участвовали В. Майковъ, Аблесимовъ (см. "Сумароковъ" Булича стр. 235) и Мих. Поповъ, эпиграмму котораго находимъ въ "Трутнѣ" 1769 года на стр. 27--29 (сличи: "Досуги" ч. I. стр. 27). О Майковѣ смотри: Essai sur la littérature russe стр. 8, "Словарь митрополита Евгенія" т. 2, стр. 41--2 и Опытъ историческаго словаря" стр. 133--5; объ Аблесимовѣ -- въ тѣхъ же изданіяхъ. О "Трутнѣ" были сообщены краткія свѣдѣнія М. Макаровымъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1839 года (No 8 смѣсь стр. 26--32).
   6) "Адская Почта или переписка хромоногаго бѣса съ кривымъ, ежемѣсячное изданіе 1769 года. Издалъ въ свѣтъ я, напечатано здѣсь". Спб. въ 8-ю д. л. Журналъ этотъ начался съ іюля и продолжался до окончанія года; всѣхъ выпусковъ шесть; у Сопикова и Смирдина ошибочно показано: семь. Каждый мѣсяцъ "Почты" продавался по 20 коп. и заключалъ въ себѣ нѣсколько писемъ бѣсовъ, а въ концѣ адскія вѣдомости, въ которыхъ, между-прочимъ, встрѣчаемъ любопытныя статьи касательно тогдашней политики (о Турціи, Франціи и Польшѣ). Вѣроятно, въ томъ же 1769 году "Адская Почта" или по-крайней-мѣрѣ первый ея выпускъ имѣлъ второе изданіе, въ чемъ убѣждаетъ насъ слѣдующая видѣнная нами на одномъ экземплярѣ "Почты" за іюль мѣсяцъ прибавка: напечатано здѣсь вторымъ тисненіемъ. Кромѣ-того, было еще одно изданіе этого журнала, безъ раздѣленія на мѣсяцы, подъ новымъ заглавіемъ: "Курьеръ изъ ада съ письмами, сочиненіе Ѳедора Эмина" -- вышло въ Спб. 1788 года, въ 12-ю д. л. Но въ это послѣднее изданіе многихъ писемъ не вошло; другія сокращены (именно письма подъ NoNo 39, 43, 51, 69, 83, 90, 91, 94, 100 и 103); самый слогъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нѣсколько измѣненъ, а статьямъ адскихъ вѣдомостей придана форма писемъ. Изъ статей "Адской Почты" въ "Курьеръ" не вошли: обращенія издателя ко "Всякой Всячинѣ" и читателямъ, всѣ полемическія статьи противъ другихъ журналовъ, цѣлый выпускъ за мѣсяцъ августъ, да и другихъ выпусковъ письма подъ NoNo 1, 5, 40, 41, 52, 53, 55, 81, 88, 89, 95, 96, 100, 112; извѣстія "изъ за рѣки Косита" (въ іюльской и сентябрской книжкахъ) и замѣтки объ адскихъ вѣдомостяхъ въ октябрьской и декабрьской книжкахъ. Объ издателѣ этого журнала, Эминѣ, смотри Опытъ истор. слов. стр. 253--8 и Словарь митрополита Евгенія т. 2. стр. 214-- 225. По примѣру "Адской Почты" Крыловъ выдавалъ въ 1789 г. "Почту Духовъ"; въ 1792 г. была издана въ Москвѣ: "Переписка двухъ адскихъ вельможь Алгабека и Алгамека, находящихся по разнымъ должностямъ въ старомъ и новомъ свѣтѣ, содержащая въ себѣ сатирическія, критическія и забавныя произшествія, повѣсти и проч., переведенныя съ арапоеврейскаго'языка грекояпонскимъ переводчикомъ въ 1791000 году". Г. Буличъ въ своемъ сочиненіи: "Сумароковъ и современная ему критика" говоритъ о вліяніи на "Почту" Эмина сочиненія: "Lettres persanes" и о сходствѣ ея съ "Lettres Juives" (стр. 101 и 247).
   7) "Поденьшина, или ежедневныя изданія", съ эпиграфомъ: "Labor omnia vincit. Im жъ долга.} довольно обширное поле, для искуснѣйшаго пера, а не для такова, каковымъ я свое почитаю. Что до меня "касается, я никакихъ ни требованій, ни желаній не имѣю. Пишу для собственной своей забавы; и если малыя сочиненія мои пріобрѣтутъ успѣхъ и принесутъ удовольствіе разумнымъ людямъ, то я тѣмъ весьма награжденъ буду. Напротивъ того, если услышу, что нѣтъ въ нихъ никому увеселенія, то хотя тѣмъ, ненавидя праздность, отъ писанія и не воздержуся, однако жь выдавать ихъ болѣ не стану. Имени "своего я не скрываю, но и не напишу его, дабы въ первый разъ не явилось оно въ свѣтѣ въ заглавіи комедій, что для меня самаго было бы комедіею; а прибыли въ томъ никому нѣтъ -- Карстомъ ли или Сидоромъ меня зовутъ. Итакъ, оставя сіе, позвольте мнѣ включить здѣсь нѣкоторое примѣчаніе на недавно сочиненную мною комедію, названую Имянины госпожи Ворчалкиной. Дошло до меня, что нѣкоторые критики за непристойно поставляютъ, что г. Фирлифюшковъ за безстыдное словонесдержаніе наказанъ палкою. Я не стану приводить здѣсь бывало ль таковое гдѣ-нибудь дѣйствіе или нѣтъ, ниже хочу извинять поступокъ Геркулова {Императрица Екатерина II написала въ бытность свою въ 1772 году въ Ярославлѣ три комедіи: "О время!", "Имянины госпожи Ворчалкиной" и "Госпожа Вѣстникова съ семьею". "Живописецъ (ibid стр. 45--46.) напечаталъ извѣстіе изъ Ярославля "Въ нашемъ городѣ сочиненныя комедіи представляются въ С. Петербургѣ на придворномъ Россійскомъ театрѣ, принимаются съ превеликою похвалою и почитаются лучшими комедіями въ Россійскомъ театрѣ. И мы можемъ хвалиться, что Ярославль первый изъ городовъ Россійскихъ обогатилъ Русской театръ тремя комедіями въ нашихъ нравахъ".}. Онъ дѣйствительно въ обыкновенномъ общежитіи жестокъ. Но себя я легко оправдать могу, сославшись на самое уложеніе. Въ немъ господа критики найдутъ, чему за несдержаніе слова и за бездѣльство люди подвергаются." Письмо это подписано такъ: "вашъ охотный слуга, сочинитель комедіи: О время" {Ч. 1. стр. 49--51. (1-го изд.)}!
   Такъ защищала Екатерина Великая свои произведенія отъ неудачныхъ критическихъ замѣчаній, какія позволяли себѣ высказывать близорукіе представители тогдашняго моднаго свѣта. Одностороннія мнѣнія современныхъ петиметровъ и щеголихъ, приверженцевъ французской литературы, ловко осмѣялъ "Живописецъ" въ своихъ сатирическихъ письмахъ.
   Требуя отъ драматическихъ произведеній народности, журналы 1769--1774 годовъ, вѣрные своему сатирическому направленію, желали, чтобъ комедія выставляла на общій смѣхъ дѣйствительные недостатки и пороки общества, чтобы она была вѣрною картиною современныхъ нравовъ и чтобъ нападала на все забавное и лишенное нравственныхъ основъ, но щадя даже и тѣхъ людей, которымъ покровительствуетъ само счастіе. Такая комедія должна была затронуть многихъ, сознававшихъ за собой различныя слабости. "Важный Менандръ, говоритъ "Смѣсь", презираетъ всѣ театральные зрѣлища, говоря, что они служатъ только къ развращенію разума несмысленныхъ людей. Иной подумаетъ, что онъ углубился въ высокія науки; напротивъ, онъ цѣлый день сидитъ подъ окномъ, смотритъ на проѣзжихъ, ловить мухъ и играетъ съ своею собакою" {Стр. 117--8.}.
   Прежде, нежели представимъ содержаніе журнальной сатиры, скажемъ нѣсколько словъ о внѣшнихъ формахъ сатирическихъ статей, наполнявшихъ собою періодическія изданія. Формы эти были довольно-однообразны. Самою обыкновенною и любимою формою было письмо. Отъ имени неизвѣстныхъ или вымышленныхъ лицъ печатались въ журналахъ къ ихъ издателямъ письма, въ которыхъ мнимые авторы, оправдывая свои одностороннія и достойныя осмѣянія мнѣнія или несправедливые и безнравственные поступки, какъ-будто ненарочно, но ярко обнаруживаетъ ихъ смѣшную и вредную стороны. Нѣкоторыя изъ этихъ писемъ написаны перомъ мастерскимъ, съ соблюденіемъ вѣрнаго художническаго такта; таковы помѣщенныя въ "Живописцѣ" и "Трутнѣ" письма къ Ѳалалею отъ его отца, матери и дяди, и другія, живонапоминающія манеру и остроуміе Фонвизина въ его сатирическихъ письмахъ {Письмо Взятника къ покойному Его Превосходительству, письма Дурыкина и др.}. Здѣсь нѣтъ тѣхъ преувеличеній, которыми такъ легко могутъ увлекаться сатирики, и которыя замѣтны въ другихъ журнальныхъ статьяхъ того времени, напротивъ, все дышетъ неподдѣльною естественностью. Невѣжество, суевѣріе и порокъ разоблачаютъ себя съ необыкновенною наивностью, сами того не подозрѣвая. Иногда неизвѣстные сочинители писемъ прибѣгаютъ къ издателю журнала за совѣтами, и тотъ, давая отвѣты, пользуется случаемъ посмѣяться и дать наставленіе въ "Вечерахъ" были напечатаны три сатирическія письма съ Сатурна; авторъ описываетъ однако землю и земныя страсти и увлеченія, хотя и прикрываетъ свои намёки именемъ другой планеты. Набрасывать такой кажущійся покровъ на свои сатирическія описанія было тогда въ модѣ. Рисуя темныя стороны дѣйствительной жизни, любили выставлять ихъ на-показъ подъ чуждыми именами лицъ и мѣстностей, или придавать имъ фантастической характеръ: появились повѣсти восточныя, и сказки волшебныя, Разговоры въ царствѣ мертвыхъ, разсказы о видѣнномъ во снѣ; Эминъ даже заставилъ переписываться бѣсовъ. Но всѣ знали, куда мѣтили эти восточныя повѣсти и волшебныя сказки; всѣ легко догадывались, что видѣнное во снѣ весьма-часто случалось на-яву, въ обыкновенной жизни, а въ царствѣ мертвыхъ разговариваютъ о слабостяхъ, свойственныхъ живымъ людямъ; таковы разговоры: между рогоносцемъ и соблазнителемъ, скупымъ и должникомъ и другіе.
   Сатирическія вѣдомости также были одною изъ наиболѣе-употребительныхъ формъ въ нашихъ журналахъ. Въ этихъ вѣдомостяхъ, подъ рубриками извѣстіи изъ разныхъ городовъ и мѣстъ, подрядовъ, поставокъ, объявленій о куплѣ и продажѣ, различныхъ вызововъ и проч. печатались злыя насмѣшки надъ взяточничествомъ приказныхъ, волокитствомъ, и мотовствомъ щеголихъ и франтовъ, жестокостью, суевѣріемъ и невѣжествомъ противниковъ просвѣщенія. Въ формѣ этой однако замѣчается искусственность, условливаемая несбыточностью многихъ торговыхъ и другихъ сдѣлокъ, о которыхъ публикуютъ вѣдомости: здѣсь судья продаетъ, за ненадобностью, свою совѣсть, а тамъ какому-нибудь спѣсивцу понадобилось нѣсколько пудовъ здраваго смысла! Такая искусственность, которая отчасти лишала сатиру ея меткости, неразлучна и съ другими формами журнальныхъ статей, съ такъ называемыми сатирическими портретами или картинами, изображающими разные порочные характеры, и сатирическимъ лечебникомъ, въ которомъ описывались нравственные недуги и цѣлебныя противъ нихъ лекарства, напримѣръ: "Глупомыслъ желаетъ невозможнаго и "для него вреднаго. Сіе произошло отъ худыхъ мокротъ, усилившихся въ немъ при его воспитаніи. Для очищенія его отъ сихъ мокротъ, надлежитъ ему привить благоразуміе, такъ-какъ оно обыкновенно прививается въ Сухопутномъ Шляхетскомъ Кадетскомъ Корпусѣ" {"Трутень" 1769 г. стр. 216.}.
   Кромѣ указанныхъ формъ, въ журналахъ встрѣчаемъ еще: вопросы и отвѣты и сатирическія словарь. Вопросы и отвѣты -- форма, замѣчательная въ нашей литературѣ, потому-что ею воспользовался Фонвизинъ, обратившійся съ любопытными вопросами къ Императрицѣ Екатеринѣ II.
   Въ журналахъ "Трудолюбивая Пчела", и "И то и сё" были помѣщены извлеченія изъ сатирическаго словаря Рабенера. Словарь этотъ объясняетъ слова въ томъ переносномъ смыслѣ, какой приданъ имъ условными общественными мнѣніями и приличіями, напримѣръ: "Радуюсь, что васъ вижу, значитъ: мнѣ все-равно, что вижу или нѣтъ" {"И то и её", недѣля 10. Подобный же Словарь смотри въ сочиненіяхъ Княжнина.},
   Таковы были формы сатирическихъ статей, помѣщавшихся въ журналахъ XVIII-го столѣтія. Если формы эти и не давали творческой фантазіи того простора, какой возможенъ въ повѣсти и романѣ, тѣмъ не менѣе въ нихъ легко и свободно вкладывалось горячее слово сатиры, сохранившее для насъ яркія, характеристическія свидѣтельства о тогдашнемъ общественномъ бытѣ, обозрѣнію котораго мы посвятимъ слѣдующую статью.
   

БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

   1) "Трудолюбивый Муравей, еженедѣльное изданіе 1771 года съ послѣдней половины", издавалъ Василій Рубанъ, Сактетербургъ, въ 8-ю д. л.; всѣхъ нумеровъ 26; продавался, вмѣстѣ съ другими журналами, у переплетчика Миллера, за листъ по 4 коп. Здѣсь напечатаны переводы -- изъ Вольтера: "Жапотъ и Колинъ", "о украшеніи города Кашемира, разговоръ въ царствѣ мертвыхъ" (Периклъ, Грекъ и Россіянинъ); изъ Ѳеофрастовыхъ характеровъ, изъ Лукана ("Діогенъ и Александръ", разговоръ въ царствѣ мертвыхъ, пер. Рубана); "Разговоръ разсудка и любви" о противорѣчіи ихъ между собою (съ Французскаго), прощальное письмо Константій къ Ѳеодосію (съ нѣмецкаго), эклога изъ сочиненій Сепстона, повѣсть о султанѣ Кудбединѣ и о прекрасной дѣвицѣ Журлулѣ (съ нѣмецкаго); о жертвоприношеніяхъ древнихъ язычниковъ, Балакиревы вѣдомости, извѣстіе о Карлѣ безрукомъ (въ Лубнахъ) и др. Для насъ болѣе любопытны теперь слѣдующія статьи и стихотворенія. 1) Мадригалъ на прибытіе графа Алексѣя Григорьевича Орлова изъ Архипелага въ Санктпетербургъ въ 1771 году, соч. В. Майкова (No стр. 8); 2) Похвальное слово Петру I. Императору и Самодержцу Всероссійскому въ достоинствѣ члена Парижской Академіи Наукъ, говоренное г. Фонтенелемъ 1725 года (No 2. стр. 9. No 3 стр. 17. No 4 стр. 25. No 5. стр. 33. No. стр. 41): краткія свѣдѣнія о заслугахъ Петра I. Переводъ съ французскаго; подлинникъ можно читать въ "Description de l'empire Russien" Страненберга т. I. стр. 335 (изд. въ Амстердамѣ MDCCLVII.) 3) Извѣстія польскихъ историковъ о Валахіи и Молдавіи, бывшихъ нѣкогда во владѣніи польскомъ (No 7. стр. 49), переводъ съ польскаго. 4) Елегія къ библіотекѣ преосвященнаго Стефана Яворскаго, митрополита Рязанскаго и Муромскаго, сочиненная имъ самимъ предъ кончиною своею, переводъ съ латинскаго. (No 7, стр. 54). 5). (Два стихотворенія на прибытіе преосвященнаго Гавріила Кременецкаго, митрополита Кіевскаго, Галицкаго и малыя Россіи въ предписанную епархію въ 1771 году, сочинены Кіевской Академіи студентомъ у. Свапо. Михайловскимъ. (No 7. стр. 56). 6). Описаніе мѣстоположенія и разстоянія городовъ полуострова Крыма (No 8. стр. 57). 7) О крымской коммерціи, соч. Р. (Рубанъ?) Содержаніе: инородцы, торгующій въ Крыму; отправленіе Петромъ Великимъ посла Емельяна Украпицова въ Царьградъ по вопросу о крымской коммерціи; покореніе Крыма (No 8. стр. 59). 8) О старинномъ русскомъ платьѣ бояръ, дворянъ, подъячихъ, купцовъ и женщинъ (No 13. стр. 97). 9) Вседневное моленіе московскихъ жителей о прекращеніи язвы (No 14. стр. 104) -- стихи. 10) Письмо его сіятельству графу Григорью Григорьевичу Орлову, на отбытіе его изъ Санктербурга въ Москву, во время заразительной въ ней болѣзни, для истребленія оныя -- стихи Майкова (No 14. стр. 106). 11) Стихи на день поминовенія православныхъ воиновъ и всѣхъ за вѣру и отечество на брани убіенныхъ, чинимаго ежегодно августа 29 числа въ православныхъ церквахъ во всей Россіи (No 18 стр. 142). 12) Надгробная надпись преосвященнымъ московскимъ: архіепископу Платону Малиновскому и митрополиту Тимоѳею Щербацкому, погребеннымъ въ Москвѣ въ Чудовѣ монастырѣ, изъ которыхъ первой 74 іюля 1754, а второй 18 апрѣля 1767 года преселилися на вѣчную жизнь, соч. архимандрита Дмитрія Грознискаго. (No 18. стр. 144). 13). Надпись на благополучное возвращеніе его сіятельства графа Григорія Григорьевича Орлова изъ Москвы въ Санктпетербургъ декабря 1771 года, соч. В. Р. (Василій Рубанъ). Въ это время въ Москвѣ была чума. (No 20. стр. 160). 14) Письма люборуссова о произхожденіи нѣкоторыхъ словъ (No 22. стр. 168. No 26. стр. 201). 15) Рѣчь Императора Петра Неликаго къ Россійскимъ генераламъ, произнесенная послѣ торжества за морскую побѣду и по принятіи имъ на себя адмиральскаго чина въ /7/4 году (No 25. стр. 199). Сличи съ стр. 372 -- 4 т. IV. "Дѣян. Петра В." Голикова. 16) (Двѣ) надписи на покореніе Крыма и другихъ татарскихъ ордъ 11-й арміи главнымъ предводителемъ генераломъ и кавалеромъ княземъ Насильемъ Михайловичемъ Долгоруковымъ Россійской державѣ въ 1771 году (No 25. стр. 200).
   2) "Вечера", еженедѣльное изданіе, 2 части: 1-я 1772 года (цѣна 1 р.), 2-я 1773 г., Санктпетербургъ, въ 8-ю д. листа, съ изображеніемъ на заглавномъ листѣ сатира. Изданіе 2-ое, безъ перемѣнъ, въ Москвѣ, въ типографіи компаніи типографической, 1788 г. (1-я часть) и 1789 (ч. 2-я), въ 12-ью д. листа. 1-ое изданіе выходило полулистами, которые назывались вечерами; такихъ вечеровъ въ 1-ой части было 26. Здѣсь находимъ статьи: -1) О Россійскихъ предкахъ (ч. I, стр. 97 перваго изд. и 105 2-го изд.) то-есть о произхожденіи русскаго народа, о разселеніи Славянъ и призваніи Варяговъ. 2) Стихи графу Ѳедору Григорьевичу Орлову /772 года февраля 3-го дня (ч. 1, стр. 4-8 1 -- то изд. и 53, 2-го изд.). 3) Стихи къ дачѣ Его Сіятельства Князя Александра Алексѣевича Вяземскаго (ч. 2., стр. 70 2-го изд.) 4) Стихи на дачу Александра Александровича Нарышкина, которая состоитъ изъ многихъ островковъ (ч. 2., стр. 72 2-го изд.). 5) Стихи на Крестовскій Островъ Кирила Григорьевича Разумовскаго (ч. 2, стр. 73. 2-го изд.). 6) Переводы изъ Овидіевыхъ превращеніи, идилій Геспера и Юнговымъ Ночей, поэмы Фетри? "Гробницы", стихотвореніи Іоанна II Еврарда ("Поцѣлуи" -- съ латинск.), одного мѣста изъ "Ромео и Юлія" и монолога изъ трагедіи Аддисона: "Катонъ"; изъ Волтера: "Колинъ и Лиза"; изысканіе объ амазонкахъ и ихъ республикѣ; путешествіе въ города Глупость и Роскошь и мѣстечко Пустословіе; героида: "Електра къ Оресту"; "Несчастная Португалка" (письмо въ стихахъ); "Подражаніе царству Зазиридовъ или геніевъ; письмо (въ стихахъ) "Габріеллы де-Вержи къ графинѣ де Рауль, сестрѣ Гауля-де Куси", въ которомъ говорится о любовницѣ, накормленной сердцемъ милаго, и др. Кромѣ-того, въ "Вечерахъ" печатались многія эпиграммы, эпитафіи, эклоги, стансы, мадригалы, сонеты, анакреоническія оды, загадки, басни и переложенія псалмовъ. Въ этомъ изданіи принимала участіе жена Хераскова (урожденная Перонова Елизавета Васильевна); ей принадлежитъ стихотвореніе "Потопъ", напечатанное въ первой части "Вечеровъ" (на стр. 175).-- Смотри: Москвит. 1844 г. No 1. "Записки II. И. Дмитріева" стр. 252). О Херасковой находимъ краткія извѣстія въ словаряхъ Новикова стр. 235 и м. Евгенія т. 2 стр. 235. Въ "Вечерахъ" встрѣчаемъ еще стихи князя Ѳедора Козловскаго (о которомъ смотри. Опытъ Ист. Словаря Новикова стр. 102--6. и Словарь Евгенія т. I. стр. 279.) и переводъ г-жи Звѣнигородской.
   3) "Живописецъ", еженедѣльное изданіе, Санктпетербургъ, въ 8-ю д. л., 1772 года, 2 части, каждая въ 26 листовъ; послѣдніе листы второй части были выпущены уже въ 1773 году, потому-что въ лихъ находимъ статьи, вызванныя событіями этого года. Первая часть имѣла въ 1773 году второе изданіе въ Санктпетербургѣ, въ 8-ю д. л.; изданіе это перепечатано съ перваго, съ опущеніемъ письма подъ No XXX (стр.. 133 перваго изд.) и стиховъ подъ No XLVI и LI (ст. 185 и 208 перваго изд.) Въ 1775 году въ Санктпетербургѣ явилось новое (третье) изданіе обѣихъ частей подъ заглавіемъ "Живописецъ, еженедѣльное сатирическое сочиненіе, вновь пересмотрѣнное, исправленное и умноженное", въ 12 д. листа; въ предисловіи издатель замѣтилъ: "я въ журналѣ моемъ многое перемѣнилъ, иное исправилъ, другое выключилъ и многое прибавилъ изъ прежде-выданныхъ моихъ сочиненіи". Изданіе четвертое вышло въ Москвѣ, въ Университетской типографіи у Н. Новикова, 1781 года, въ 8-ю д. л. Третье и четвертое изданія -- лучшія; они совершенно сходны. Пятое вышло въ Санктпетербургѣ, при Императорской Академіи Наукъ 1793 года, въ 12-ю д. л.; оно перепечатано съ третьяго или четвертаго изданія, по хуже ихъ, потому-что въ немъ исключены нѣкоторыя мѣста изъ "Сатирическихъ Вѣдомостей". Въ третье, четвертое и пятое изданія вошли многія наиболѣе интересныя сатирическія статьи изъ "Трутня", именно: Письма къ племяннику, Лѣчебникъ, Смѣющійся Демокритъ, Сатирическія Вѣдомости и разсказъ объ украденныхъ у судьи часахъ. Показанія Сопикова о двухъ первыхъ изданіяхъ -- невѣрны. Наконецъ первая часть "Живописца" вышла шестымъ изданіемъ въ Москвѣ, въ вольной типографіи Пономарева, 1829 года, въ 12-ю д. л. Изданіе это перепечатано съ перваго, съ весьма большими пропусками. Нѣсколько статей изъ "Живописца" были потомъ перепечатаны въ Московскомъ Собесѣдникѣ, ежемѣсячномъ изданіи на 1806 годъ, нменно: письма отъ отца, матери и дяди къ Фалалею (ч. 1., стр. 475, 189, 197, 203.), "Отрывокъ путешествія въ *** И. T. "(И. П. Тургенева?) Ч. 2 стр. 163.) и "Слѣдствія худаго воспитанія" (ч. 2 стр. 4-56). Журналъ "Живописецъ" былъ посвященъ Екатеринѣ Великой. Первоначально продавался онъ по 4 коп. за листъ. Въ первомъ, второмъ и шестомъ изданіяхъ "Живописца" встрѣчаемъ слѣдующія сочиненія, невошедшія въ остальныя изданія: 1) Письмо о пользѣ наукъ и о воспитаніи во оныхъ юношества, писанное покойнымъ профессоромъ Поповскимъ къ Его Превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову при случаѣ заведенія Московскаго Университета, въ 1156 году (ч. 1. листъ 8, стр. 57. (перваго изд.) и 53 (втораго изд.); въ шестомъ изд. стр. 72). 2) Переводъ съ письма господина Доминика Діодати, изъ Неаполя /77/ года октября 7-го дня, писаннаго къ Россіянину, пославшему къ нему въ подарокъ Наказъ Ея Императорскаго Величества, данный коммисіи о сочиненіи проэкта новаго уложенія (ч. I.) л. 12. стр. 90 перваго изд. и 84 втораго изд., въ шестомъ изд. стр. 116). 3) Письмо къ Ея Сіятельству графинѣ Прасковьѣ Александровнѣ Брюсовой -- стихи (ч. 1., л. 14. стр. 111 1-го изд. и 103 2-го изд., въ шестомъ изд. стр. 143). 4) Письмо къ Его Сіятельству Графу Григорью Григорьевичу Орлову, отъ нѣкотораго духовнаго лица изъ Москвы поздравительное съ новымъ 1772 годомъ, и благодарительное за его ревность и усердіе, принятое къ отвращенію бывшей въ Москвѣ моровой язвы 1771 года (ч. 1., л. 16 стр. 127. 1-го изд. и 118 2-го изд.) 5) Переводъ съ письма Его Величества Короля Прусскаго, писаннаго къ Ея Императорскому Величеству Екатеринѣ Великой изъ Потсдама отъ 26 ноября 1767 года -- о Наказѣ (ч. 1., л. 22. стр. 170. 1-го изд. я 157 2-го изд., въ 6-мъ изд. стр. 148). 6) Переводъ съ письма графа Сольмса къ Его Сіятельству Графу Панину отъ 5 декабря 1767 года (ч. 1. л. 22, стр. 175 1-го изд. и 160 2-го изд.). 7) Надпись на положеніе Екатериною Великою предъ надгробіе Петра 1-го флага, взятаго у Турокъ въ архипелагѣ августа 29 дня 1772 года (ч. 1., л. 23. стр. 177 1-го изд. и 161 2-го изд.). 8) На день рожденія Его Императорскаго Высочества 20 сентября 1772 года -- стихи В. P. (Вас. Рубанъ.), (чл 1. л. 24. стр. 185 1-го изд.). 9) Ея Величеству Государынѣ Императрицѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ Самодержицѣ Всероссійской на пріобрѣтеніе Бѣлыя Россіи 1772 года -- ода, соч. П. И. (ч. 1. л. 26, стр. 201, 1-го изд. и 182, 2-го изд.). 10) На день коронованія Ея Императорскаго Величества Екатерины II, Императрицы и. Самодержицы Всероссійскія 22 сентября 1112 г.-- стихи В. Р. (Рубанъ;), (ч. I. л. 26, стр. 208 изд. 1-го). II) Рѣчь къ Ея Императорскому Величеству, говоренная епископомъ Анатоліемъ, возвратившимся изъ архипелага 1112 года октября 7-го дня (1-го изданія: ч. 2. л. 1. стр. 211). 12) Слово на выздоровленіе Его Императорскаго Высочества Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича 1771 г., сочиненіе Фонвизина (ч. 2. л. 3. стр. 226). Смотри въ "Полн. Собр. сочин. Фонвизина" изд. Смирдина стр. 688 -- 699. Въ предисловіи къ этому "Слову" приведены слова цесаревича: "мнѣ мучительно, что народъ безпокоится моею болѣзнею". 13) Надпись къ рѣкѣ Волгѣ, сочиненная въ Вѣнѣ на латинскомъ языкѣ г. Колларомъ, вивліотекаремъ книгохранительницы Цесарской 1172. (ч. 2. л., 4. стр. 240). 14) Рѣчь къ Ея Императорскому Величеству, говоренная преосвященнымъ Георгіемъ, епископомъ Могилевскимъ, Мстиславскимъ и Оршанскимъ марта 10 дня 1113 года въ Санктпетербургѣ, въ придворной церквѣ (ч. 2., л. 19 стр. 357). 15) Стихи Его Сіятельству Графу Петру Александровичу Румянцеву на воздвиженіе въ честь побѣдъ его обелиска предъ Императорскимъ долгомъ въ Царскомъ селѣ, соч. В. Р. (Рубанъ), и ему же стихи на новый годъ, соч. В. Р. (ч. 2., л. 19. стр. 363). 16) Письмо въ отвѣтъ къ господину генералъ-маіору и кавалеру Евдокиму Алексѣевичу Щербинину, находящемуся со властію губернатора въ Слободской губерніи о заведеніи типографіи гражданской при Харьковскихъ"училищахъ (можетъ-быть Новикова; ч. 2., л. 20., стр. 365). 17) Надгробная надпись іеромонаху Симеону Полоцкому, именовавшемуся въ жизни Петровскимъ, сочиненная іеромонахомъ Заиконоспасскаго монастыря строителемъ Сильвестромъ Медвѣдевымъ, и на камнѣ надъ гробомъ его въ Заиконоспасскомъ монастырѣ вырѣзанная (ч. 2., л. 20., стр. 368). 18) Переводъ съ письма Его Величества Короля Прусскаго къ генералъ-поручику Бибикову, командующему въ Польшѣ (ч' 2., л. 20, стр. 371). 19) Стихи, сочиненные на случай, когда благородныя дѣвицы 1-го возраста, воспитывающіяся въ Новодѣвичьемъ Воскресенскомъ монастырѣ, по дѣвятилѣтнемъ своемъ пребываніи въ до.изъ воспитанія, въ первый разъ явилися въ общество и гуляли въ саду лѣтняго Ея Императорскаго Величества дворца 1173 года мая 20 дня (ч. 2 л., 24., стр. 397). 20) Стихи госпожамъ дѣвицамъ 1-го возраста, воспитываемымъ въ Новодѣвичьемъ монастырѣ, на присутствіе ихъ въ первый разъ въ саду лѣтняго Ея Императорскаго Величества дома сего 1773 года мая 20 числа, (ч. 2., л. 24 стр., 402). 21) Ода Ея Величеству Екатеринѣ Великой Императрицѣ и Самодержицѣ Всероссійской (ч. 2., л. 25 и 26., стр. 408). Сверхъ того въ первыхъ двухъ изданіяхъ находимъ переводъ изъ "Утреннихъ размышленій", соч. Короля Прусскаго; переводъ VIII-й сатиры Буало на человѣка (эта сатира помѣщена и въ 6-мъ изд.) и Х-іі сатиры на женщинъ; переводъ отрывка изъ второй части III-го тома Энциклопедическихъ Записокъ, въ которомъ говорится объ Императрицѣ Екатеринѣ II (ч. 2., л. 25 и 26., стр. 406--7.), передѣлка поэмы: "Торгъ семи музъ" и пѣсня, соч. архангелогородскимъ купцомъ Алекс. Ѳоминымъ, о которомъ смотри Словарь митр. Евгенія т. 2. стр. 289--290. (Пѣсня эта напечатана и въ 6-мъ изд.).
   4) Митрополитъ Евгеніи въ Словарѣ Свѣтск. Писат. (г. 2, стр. 151) говоритъ, что В. Рубанъ въ 1772--3 годахъ издавалъ еженедѣльникъ: "Старина и Новизна", но такое показаніе несовсѣмъ-вѣрно. "Старина и Новизна, состоящая изъ сочиненіи и переводовъ прозаическихъ и стихотворныхъ", издавалась В. Рубиномъ почастно, то-есть частями, которыхъ выпью двѣ первыя въ 1772 г., а вторая въ 1773 г. въ С. Петербургѣ, въ 8 ю д. л. Хотя это изданіе въ каталогахъ и называется журналомъ, однако оно не имѣло журнальнаго характера, а представляло альманахъ или сборникъ различныхъ статей для чтенія. Въ первой части "Старины и Новизны" помѣщены слѣдующія статьи: 1) Выпись изъ дневныхъ записокъ одного россійскаго путешественника изъ Балтійскаго въ Средиземное моря въ 1769 и 1770 году -- краткое обозначеніе переѣздовъ (стр. 18). 2) Слово въ похвалу Санктпетербурга и его основателя Государя Императора Петра Веиікаго, говоренное предъ лицемъ сего монарха преосвященнымъ Гавріиломъ Бужинскимъ, епископомъ Рязанскимъ и Муромскимъ, бывшимъ тогда префектомъ и обер-іеромонахомъ флота, при поднесеніи Его Величеству первовырѣзаннаго на мѣди плана и фасада Петербурга (стр. 49). Здѣсь кратко упоминается о стрѣлецкомъ бунтѣ, путешествіи Петра В., его побѣдахъ, учрежденіи Флота и о важности основанія С. Петербурга и его укрѣпленіи. Слово это напечатано и въ собраніи поучительныхъ словъ Гавріила Бужинскаго. 3) Письмо поздравительное со взятіемъ Турецкаго города Бендеръ къ Его Сіятельству Генералу-аншефу и разныхъ орденовъ кавалеру, Графу Петру Ивановичу Панину отъ нѣкотораго духовнаго лица изъ Бѣлагорода, отъ 24-го сентября 1780 года (стр. 75). 4) Увѣщаніе отъ Святѣйшаго Правительствующаго Синода члена, Преосвященнаго Гавріила, Архіепископа С. Петербургскаго и Ревельскаго, къ народу по причинѣ установленныхъ молитвъ о утоленіи тлетворнаго недуга въ Москвѣ 1771 года (стр. 78). 5) Надгробная надпись Преосвященному Амвросію, архіепископу московскому и калужскому, умершему 6-го сентября 1771 года въ Москвѣ и погребенному въ Донскомъ монастырѣ, октября 4-го числа (стр. 80) -- стихи Рубана. 6) Вычисленіе, сколько находится народу въ знатнѣйшихъ городахъ Европы и во всемъ свѣтѣ, учиненное примѣрно въ Варшавскомъ Адрессъ-календарѣ /772 года (стр. 107). Во второй, части "Старины и Новизны", посвященной генерал-прокурору князю Александру Алексѣевичу Вяземскому, напечатаны: 1) Историческія извѣстія о первыхъ Славяно-Греко-Латинскихъ въ Россіи: Кіевскомъ и Московскомъ училищахъ (стр. 107). Въ этой любопытной статьѣ говорится: "О первоначальномъ основаніи кіевскихъ училищъ", "о привилегіяхъ королевскихъ въ бытность Кіева подъ Польшею, и о граматахъ государскихъ по возвращеніи его подъ Россію, данныхъ Кіевскимъ училищамъ" (съ 1629 по 1766 г. включительно); заимствовано изъ кіевскихъ земскихъ книгъ и урядной выписки; "точная копія сочиненной въ 1726 году отъ справщика Ѳедора Поликарпова вѣдомости о начатіи Греко-Латинской (Заиконоспаской) академіи въ Москвѣ" (время основанія, учители, братья Лихуды, типографія, число учениковъ, вражда противъ Лихудовъ Ѳедора Шакловигаго и Сильвестра Медвѣдева, "или паче рещи лѣснаго медвѣдя"). Затѣмъ слѣдовало "дополненіе, учиненное преосвящсн. епископомъ смоленскимъ Гедеономъ Вишневскимъ" объ академіи съ 1701 по 1728 г. Обѣщано было продолженіе статьи, по обѣщаніе это осталось безъ исполненія. 2) Рѣчь Преосвященнаго Ѳеофана Прокоповича, говоренная при бракосочетаніи Ихъ Высочествъ, Голстейнъ-готторискаго Герцога Карла Фридерика съ Россійскою Цесаревною Анною Петровною, дщерію Петра Великаго 2!-го мая П25 года (стр. 130). 3) Списокъ бояръ, окольничихъ, думныхъ дворянъ, дьяковъ, стряпчихъ съ клюнемъ, и другихъ государственныхъ чиновъ съ 1548 по 1707 годъ, взятый изъ книгохранительницы Его Сіятельства Дѣйствительнаго Тайнаго Совѣтника, Сенатора и кавалера Князя Петра Никитича Трубецкого (стр. 133). 4) Духовное завѣщаніе, учиненное покойнымъ генерал-адмираломъ и кавалеромъ Графомъ Ѳедоромъ Матвѣевичемъ Апраксинымъ въ 1728 году (стр. 156) -- актъ весьма-любопытный, въ которомъ упоминаются многія извѣстныя фамиліи: Голицыныхъ, Долгорукихъ, Головнина, Остермана, Сиверса и друг. 5) Чинъ облаченій и прочихъ принадлежностей по сану патріарховъ, архіереевъ и другихъ духовныхъ лицъ (стр. 173). 6) Письмо генерал-фельдмарінала Графа Петра Александровича Румянцева къ генерал-поручику Евдокиму Алексѣевичу Щербинину о смерти его сына, гвардіи Измайловскаго полку поручика, убитаго на сраженіи съ Турками при Силистріи 18-го іюня 1773 года (стр. 177). 7) Списокъ грамоты, какова послана съ Аѳанасьемъ Порусуковымъ въ 185 (1677) году къ цареградскому патріарху о смерти царя Алексѣя Михайловича, и о возшествіи на престолъ царя Ѳеодора Алексѣевича (стр. 4 80). 8) Рѣчь къ пресвѣтлѣнінему Польскому Королю Станиславу Августу, говоренная на Латинскомъ языкѣ епископомъ бѣлорусскимъ Грекороссійскаго исповѣданія Георгіемъ Конискимъ въ Варшавѣ Іюля-7/16 дня 1765 года (сгр. 185), любопытна по смѣлому тону и сказана въ защиту православія. 9) Рѣчь Государынѣ Императрицѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ, говоренная преосвященнымъ Георгіемъ Конискимъ, епископомъ Бѣлорусскимъ, сентября 29 дня /762 года въ Москвѣ (стр. 182.) -- произнесена по случаю коронованія императрицы и любопытна по отношенію къ событіямъ того времени. 10) На обрученіе Ихъ Императорскихъ Высочествъ Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича и благовѣрныя Государыни Великія Княжны Наталіи Алексѣевны 16 августа /779 года (стр. 210). 11) На день рожденія Его Императорскаго Высочества благовѣрнаго Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича 20 сентября /773 года (стр. 2II). 12) На день коронованія Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Екатерины II, Самодержицы Всероссійской, 22 сентября /773 года -- стихи (стр. 212). 13) Двадцать-одна надпись -- къ портретамъ: Гавріила, архіеписк. Санктпетербургскаго; Иннокентія, архіеписк. Псковскаго; Платона, архіеписк. Тверскаго; П. Д. Еропкина, князя В. В. Долгорукаго, княгини Е. Н. Вяземской; по случаю тезоименитствѣ: М. Г. Спиридова, Д. А. Чичерина, архіеписк. Платона; на рожденіе: Фельдмаршала князя А. М. Голицына и княжны В. А. Вяземской; на возвращеніе графа Ѳ. Г. Орлова изъ Архипелага въ Санктпетербургъ 1772 г.; на пожалованіе чинами, орденами и званіями: графа Г. Г. Орлова, князя А. А. Вяземскаго, 1. А. и Д. Л. Нарышкиныхъ, князя Д. М. Голицына и Н. И. Неплюева; на смерть гвардіи поручика Щербинина, и "къ рѣкѣ Волгѣ" по случаю путешествія Екатерины В. (сгр. 179, 193, 213). 11') Стихи Спиридова: "На смерть Академіи Наукъ проповѣдника катехизиса, учителя и цензора іеромонаха Корила 1773 г. 29 августа" (стр. 207). 15) Стихи княжнѣ Катеринѣ Сергѣевнѣ Урусовой и Михаилу Матвѣевичу Хераскову и проч. Кромѣ-того, въ "Старинѣ и Новизнѣ" печатались различные переводы: "О древнихъ и новыхъ титулахъ европейскихъ, изъ сочиненіи славнѣйшаго нынѣшняго времени писателя"; преданіе объ индѣйскомъ браминѣ, "о церемоніяхъ или обрядахъ" и "исторія путешествіи Скармантадовыхъ, писанная имъ самимъ" (изъ Вольтера), разныя краткія и нравоучительныя повѣсти и анекдоты, переведенные съ Французскаго, гимны изъ Омира, разговоръ Ариста и Акроталя въ защиту философовъ, и др. надъ переводами для "Старины и Новизны" трудились Спиридовы (Матвѣи и Алексѣи), а стихотвореніе: "Торжество дурачества надъ любовью", по указанію Макарова, сочинялъ комикъ Михаилъ Веревкинъ, о которомъ смотри въ "Опытѣ" Новикова стр. 30--31 и словарь м. Евгенія т. 1 стр. 73--74; о М. Спиридовѣ смотри у м. Евгенія т. 2. стр. 176. О "Старинѣ и Новизнѣ" Макаровъ напечаталъ статью, съ значительными выписками, въ Московскомъ Наблюдателѣ (1837 г. сентябрь кн. 2 стр. 201' -- 233) подъ громкимъ заглавіемъ: "жизнь и "приключенія всѣхъ россійскихъ періодическихъ изданій отъ самаго начала ихъ появленія на землѣ русской и до нашего времени".
   5) "Мѣшанина" на 1773 годъ, Санктпетербургъ, въ 12-ю д. л., весьма-рѣдка. Въ Московскомъ Телегр. 1828 г. ч. XVIII стр. 181' ("журналистика") изданіе это переименовано "Мѣщаниномъ"; вѣроятно къ такому измѣненію подала поводъ опечатка, встрѣчаемая у Сопикова, гдѣ вмѣсто: "Мѣшанина" напечатано "Мѣщанина".
   6) "Кошелекъ, еженедѣльное сочиненіе 1771' года", Санктпетербургь, въ 12-ю д. листа, стоило 90 коп. Журналъ этотъ быль посвященъ Отечеству и издавался листами: всѣхъ листовъ -- девять. Въ статьѣ, напечатанной въ Московскомъ городскомъ листкѣ (стр. 178) сказано, что "Кошелекъ" былъ прекращенъ за рѣзкія сужденія, но едва ли это справедливо; "Кошелекъ" возставалъ только противъ Французскаго вліянія и представлялъ изданіе вполнѣ-патріотическое. Редакторомъ журнала былъ Новиковъ. Въ самомъ "Кошелькѣ" на стр. 62 упоминается о немъ, какъ объ издателѣ "Вивліоѳики". Кромѣ статей сатирическаго содержанія, здѣсь напечатаны: 1) комедія въ одномъ дѣйствіи: "Народное игрище"; Макаровъ приписываетъ ее и Новикову, и Шувалову, но безъ всякихъ доказательствъ; комедія весьма слаба; лучшее мѣсто въ ней слѣдующій монологъ слуги Василія: "Право перестану пить... (взглянувъ на бутылку) эту бутылку пожаловалъ мнѣ самъ господинъ, такъ ее не грѣшно выпить... Ну быть такъ... Напьюсь въ послѣдній разъ. (Подходитъ къ столу и говоритъ, какъ-будто бы былъ самъ-другъ). Василій Кондратьевичъ, пожалуй, садись безъ чиновъ, я подчивать не люблю...-- Со всею охотою, государь мой, я и самъ люблю по-просту обходиться. (Садится) -- Это очень хорошо: въ деревнѣ какіе чины. Пожалуйка, налей рюмку...-- Со всею охотою (наливаетъ) -- вы палили, такъ вамъ и выпить должно...-- А! нѣтъ, я этого не сдѣлаю: вы хозяинъ, такъ вы прежде должны выпить...-- Опять пошли чины; ну, имъ, я выпью безъ чиновъ: ваше здоровье! (выпиваетъ, потомъ наливаетъ другую и говоритъ): выпиваіне же и вы...-- Со всею охотою: покорно благодарствую. (Выпивъ за другаго, потомъ наливаетъ еще и говоритъ): -- А вы человѣкъ благодарный, я люблю благодарныхъ. Выпьемъ за здоровье благодарныхъ людей (выпиваеть двѣ рюмки, одну за себя, а другую за другаго)" (сгр. 100--2). 2) Ода Россіи на одержанныя ею въ 1770 году побѣды, на совершенное истребленіе Турецкаго флота, на разбитіе Татарскаго хана и нашей, а потомъ и самаго верховнаго визиря и на взятіе Бендеръ и прочіихъ городовъ, сочиненная А. Б. (стр. 115--164). Въ примѣчаніяхъ къ этой одѣ разсказаны два анекдота о графѣ П. А. Румянцевѣ. У Сопикова этотъ журналъ означенъ неправильно. О "Кошелькѣ" напечаталъ свѣдѣніе Макаровъ въ "Отечественныхъ Запискахъ 1839 г. No 1 (смѣсь, стр. 28--39.), но въ вѣрности нѣкоторыхъ его указаній можно сомнѣваться.

А. АѲАНАСЬЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 4, 1855

   
probus et duris urgens in rebus egestas". Virg. (Трудами все преодолѣвается. Непріятенъ и къ труднымъ вещамъ понуждаетъ недостатокъ Вирг.) Спб. 1769 года, въ 12-ю д. л., всѣхъ страницъ 134. Первыя 22 страницы были выпущены 1-го марта, потомъ, черезъ недѣлю, съ 8-го марта "Поденьшина" выходила ежедневно по 4 апрѣля включительно, выдавая каждый разъ по два листка. Въ предисловіи къ этому журналу читаемъ: "Пользуясь блаженствомъ настоявшаго времени, предпріялъ я издавать гражданству сіи ежедневные листочки... Въ нихъ описываны будутъ мои собственныя и заемныя мысли" (стр. 3--4). Здѣсь помѣщены: разсужденія о магіи, живописи, архитектурѣ и музыкѣ, переводъ изъ мнѣніи графа Оксенштерна "О смѣхѣ", переводъ двухъ басень ("Волкъ и Барашекъ" и "Двѣ Лисицы") и "Искусство украшать лицо изъ дѣлъ (твореніи) Овидіевыхъ"; листокъ "Поденьшины", выпущенный 1-го апрѣля, наполненъ рѣченіями изъ разныхъ восточныхъ языковъ, которыя на слѣдующихъ листкахъ были сравнены съ русскими словами, по въ сближеніяхъ этихъ много произвольнаго, напримѣръ счастіе, авторъ производитъ отъ щи ястъ, а нищета отъ выраженія: нечего считать. Въ Словарѣ митрополита Евгенія этотъ журналъ неправильно названъ: "Поденьщикъ". Объ издателѣ В. Тузовѣ смотри Опытъ истор. словаря стр. 228 и Словарь митроп. Евгенія т. 2. стр. 227.
   8) "Полезное съ Пріятнымъ, полумѣсячное упражненіе" 1769 года, издавалось при Императорскомъ Сухопутномъ Шляхетскомъ Кадетскомъ Корпусѣ, Спб. въ 8-ю д. л. Всѣхъ полумѣсяцевъ или, книжекъ, 12. У Сопикова этотъ журналъ обозначенъ неправильно.
   Продажа журнальныхъ листовъ 1769--1775 годовъ производилась у переплетчика Веге.
   9) "Парнасской Щепетильникъ", ежемѣсячное изданіе 1770 г. Спб. въ 12-ю д. л., всѣхъ выпусковъ восемь. Журналъ этотъ издавался съ мая по декабрь включительно, по 25 коп. за выпускъ. У Сопикова, Плавильщикова, Смирдина и въ "Московск. Телеграфѣ" (1827 г. ч. XVIII. стр. 83 и 1828 г. ч. XXIV стр. 227), издателемъ "Щепетильника" несправедливо названъ Новиковъ. Митрополитъ Евгеній издателемъ этого журнала называетъ Чулкова (Словарь свѣтск. писат. т. 2 стр. 243., сличи съ "Опытомъ словаря русс. писат." Новикова стр. 243).; справедливость этого показанія засвидѣтельствована въ самомъ "Щепетильникѣ". Здѣсь напечатано письмо, адресованное къ издателю, въ которомъ неизвѣстный авторъ говоритъ: "земляки мои прошлаго года получали ваше еженедѣльное "И то и сё" (стр. 271 -- 3). Итакъ "Щепетильникъ" имѣлъ одного редактора съ журналомъ: "И то и сё". Вмѣстѣ съ сатирическими статьями на стихотворцевъ въ "Щепетильникѣ" находимъ: переводы изъ Овидіевыхъ превращеній и элегій; переводъ о децемвирахъ въ Римѣ (изъ книги: "Essai sur les grands événemens par les petites auses"); разсужденія Агриппы Фон-Нетсгейма о стихотворствѣ (изъ книги "о Суетѣ Наукъ") и о картежной игрѣ; статьи объ упражненіяхъ древняго римскаго гражданства, о разности между любовью и дружбою; Мемнонъ или премудрость человѣческая (изъ Вольтера); экономическія примѣчанія о пользѣ огородныхъ кореньевъ, и мелкія стихотворенія. Кромѣ того, здѣсь находимъ слѣдующія статьи: 1) Древнія русскія простонародныя загадки (стр. 46--8): всѣхъ 15, безъ отгадокъ; 2) Описаніе города Солуня, называемаго именемъ Салоники (по лат. Thessalonika), учиненное тамо бывшимъ Россійскимъ путешественникомъ Василіемъ Григоровичемъ, гражданиномъ кіевскимъ во время странствованія его по свѣту чрезъ 25 лѣтъ, которое имъ описано и у многихъ въ манускриптѣ хранится (стр. 119 -- 130). Путешествіе это относится къ 1725--6 годамъ. Здѣсь описаны: мѣстоположеніе, зданія, пристань, произведенія и проч. Къ "Описанію" присоединены имена архипелажскихъ острововъ, на которыхъ живутъ христіане, и указаніе на разстоянія нѣкоторыхъ мѣстъ. О Григоровичѣ смотри "Опытъ истор. словаря" стр. 53. Любопытенъ фактъ, передаваемый Григоровичемъ, что греки питали надежду съ помощью Петра В. избавиться отъ турецкаго ига. 3) Надгробная надпись Россійской исторіи писателю Никитѣ Иванову, умершему генваря 26 дня 1770 года въ Москвѣ (стр. 143--4). 4) Открытіе соли въ Азіи случилось при ханѣ Татарскомъ, который уронилъ кусокъ мяса на землю (стр. 152--3). 5) Описаніе рощи, находящейся при приморской Его Превосходительства. Льва Александровича Нарышкина мызѣ, именуемой Девендаль, въ одиннадцати верстахъ отъ Санктпетербурга по Петергофской дорогѣ, въ стихахъ, соч. В. Р. (Василія Рубана) (стр. 183--5). 6) Побѣдительная пѣснь на торжественное двукратное пораженіе и разогнаніе многочисленныхъ оттоманскихъ силъ, собравшихся на сей сторонѣ Дуная, Россійскими Императорскими войсками, подъ предводительствомъ главнокомандующаго генерал-фельдмаршала и разныхъ орденовъ кавалера графа Петра Александровича Румянцева іюля 7 и 21 дней 1110 года, соч. Василія Рубана (стр. 186--196). 7) Эпитафія обер-егермейстера и кавалера Семена Кириловгіча Нарышкина сыну, конной гвардіи вахмистру Петру Семеновичу Нарышкину, соч. студентъ Иванъ Носниковъ (стр. 288). 8) Историческія извѣстія польскихъ писателей о провинціяхъ и городахъ Россійскихъ, бывшихъ нѣкогда во владѣніи Польскомъ, и потомъ опятъ Россіянами взятыхъ, принадлежащія къ Россійской Исторіи (о Финляндіи, Княжествахъ Сѣверскомъ и Кіевскомъ, Смоленскѣ и Запорожскихъ Казакахъ), переводъ съ польскаго (стр. 290 -- 319). 9) а) О изображеніи монеты Россійской временъ царя Ивана Васильевгіча (московской, новгородской, тверской и псковской) (стр. 319--321); б) государственные чины тогожъ времени (стр. 321--2); с) О думномъ боярскомъ совѣтѣ, бывшемъ при дворѣ царя Ивана Васильевича (стр. 322), переведено съ латинскаго.
   10) "Пустомеля", ежемѣсячное сочиненіе на 1770 годъ Санктпетербургъ, въ 16-ю д. л., весьма-рѣдко. Журналъ этотъ продолжался два мѣсяца: іюнь и іюль; первый выпускъ посвященъ Николаю Алексѣевичу Ладыженскому, а второй -- Никитѣ Акинфовичу Демидову, о которомъ въ посвященіи сказано: "Есть люди богатствомъ васъ превышающіе, но они душевными свойствами передъ вами толико бѣдны, колико богаты стяжаніемъ... Не я это говорю, а вопіютъ тѣ юноши, которые по причинѣ ихъ бѣдности лишены были толико нужнаго человѣчеству и полезнаго обществу воспитанія, но по счастію содержатся и воспитываются вашимъ иждивеніемъ" (стр. 62--64). Имя издателя неизвѣстно. Г. Буличъ говоритъ: "есть извѣстіе, что издателемъ "Пустомели" былъ Аблесимовъ" ("Сумароковъ" стр. 272), но откуда это извѣстіе -- не сказано. Всѣхъ страницъ въ обоихъ выпускахъ 112; цѣна за экземпляръ была 25 коп. Между-прочимъ, въ этомъ журналѣ помѣщены слѣдующія статьи: 1) Историческое приключеніе, неоконченная повѣсть, въ которой встрѣчаются Доброправъ, Добросердъ, Миловида, Осторожна; Въ ней есть нѣкоторые намёки на тогдашніе модные нравы (стр. 25, 30, 31--2, 35); 2) Загадки (сатирическаго содержанія); 3) Завѣщаніе Юнджена китайскаго хана къ его сыну (1735 г); 4) Епиграмма г. Кондратовича къ г. издателю "Трутня", по поводу напечатаннаго въ "Трутнѣ" 1769 года (стр. 48) объявленія о воеводѣ, продающемъ свою совѣсть. Эпиграмма написана тяжелыми стихами; на кого она была направлена -- мы не знаемъ.

А. АѲАНАСЬЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 3, 1885

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов