Розанов Василий Васильевич - Педагогика как самодействующий автомат

Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)

М.: Республика, Алгоритм, 2006.

ПЕДАГОГИКА КАК САМОДЕЙСТВУЮЩИЙ АВТОМАТ

(К съезду директоров и преподавателей гимназий)

Директора средних учебных заведений и преподаватели древних языков, которые съезжались в Петербург для обсуждения предметов своих занятий, -- настолько почтенные лица, что как-то больно и страшно перечить им и тем более вставлять "палку" в колесо, которое они с огромным и ежедневным напряжением катят для пользы семьи и отчасти взамен семьи (по слабости ее средств и по неумению) всех русских людей. Следовало бы всем пишущим давно взять в привычку говорить об "армии учителей" так же осторожно и взвешивая каждое слово, как обычно принято у всех порядочных людей говорить об армии -- страдалице-защитнице Родины.

Но рассуждения съезда директоров о проекте высшего городского училища, доклад о коем был прочитан почтенным С. Л. Степановым, окружным инспектором Петербургского учебного округа, вынуждает взяться за перо. Обсуждалась недостаточность программы городских училищ; шел вопрос о пополнении ее одним новым языком; о том, чтобы курс этот вообще довести до уровня приблизительно гимназий, дабы способнейшие из учеников городских училищ могли быть принимаемы в университет, так как, вообще говоря, желательно, чтобы "дети народа имели доступ в университет". Я только привожу канву суждений, но в дальнейшем не буду нисколько критиковать проекта, к которому, так сказать, "единолично" не питаю ни расположения, ни нерасположенности. Он -- точка; а буду я рассматривать целое "туманное пятно" подобных точек; в сущности, буду рассматривать всю практическую педагогику текущих наших дней.

Собравшиеся -- превосходные педагоги; иначе, конечно, и не претендовали бы читать доклады, говорить с кафедры и проч., и проч.!.. Только самосознание может дать твердость тона перед лицом десятков видных педагогов, притом не одного Петербурга. Итак, это дело твердое: люди лучшие по мастерству обучать наукам юношество и отрочество, дать урок, разъяснить заданное и проч., и проч., и проч.

Однако ведь это может случиться: человек, ну даже старик, в темной ночи превосходно нащупывающий палкой почву и смело идущий вперед по тротуару и даже по лесу, уверенный в каждом своем шаге, -- тем не менее слеп и совершенно не видит, куда он идет и откуда вышел, и не замечает очень близкой опасности, даже угрожающей его жизни, в 2-3 саженях расстояния от него! Той опасности, которую может увидать совершенно легкомысленный мальчик со стороны, но у которого просто -- два свежих, зрячих глаза!

Сразу же выскажу всю свою мысль.

1) Виртуозы в технике преподавания совершенно естественно и до известной степени неодолимо, фатально и роковым образом, будут вечно и нетерпеливо, жадно и настойчиво расширять и удлинять программы вообще всяких учебных заведений, о коих когда-либо и где-либо зайдет у них с кем-нибудь речь. Они будут просить. Они будут доказывать. Они будут иллюстрировать примерами всего света. Плакать, стонать, выть, -- пока не "удлинят"; конкретно -- пока "правительство не удлинит". "Правительство", -- видя, что просят такие почтенные люди, в конце концов "удлинит".

Будьте уверены, что за "одним новым языком" лет через 15-20 попросят и "второго нового языка", а к "курсу приблизительно гимназий" упросят прибавить "немножко и высшей алгебры"... "Германская культура", можно ли обойтись без немецкого языка", -- обойтись "русскому даровитому мальчику, из которого, может быть, со временем выйдет Ломоносов или Менделеев"...

Директора или учителя так красноречивы, благодеяния их России, на самом деле благодеяния -- так твердо установлены, что и рта не посмеет открыть какой-нибудь "регистратор", лавочник, швейцар, дворник, обыватель "вообще", вообще "просвирня", вообще "салопница", и сказать:

-- Нам это совсем не нужно.

"Не нужно" -- и шабаш. Директорам в высшей степени "нужно", "легко устроить", "счастливо" будут талантливые преподаватели преподавать, и вообще "все по маслу", если глядеть сверху. Но если взглянуть снизу, то: "горько, тяжело, несносно"; и, сквозь зубы и затаенно: "Они -- мучители наши, эти просвещенные директора с такими добрыми лицами и благородным сердцем"... "Мучители, потому что слепы"... "Мучители, -- оттого, что ничего не видят кругом".

Теоретически эту коллизию между требованием сверху и отказом (или бессильным негодованием) снизу можно выразить так:

Педагогика у нас совершенно как-то автономировалась... Она летит вдохновенно в безвоздушном пространстве... Она, как "Демон" Лермонтова, "пролетает" скорее "над вершинами Кавказа", нежели над болотной Петербургской губернией... Вообще, она не нужна России, потому что нисколько не сообразуется с Россией. И есть вдохновение гения, ну или таланта, наконец, хоть учености: но -- автоматической, и сообразующейся только с законами своей автономности.

Разумеется, Эйфелева башня есть "сооружение более совершенное", чем колокольня Ивана Великого; или "чем вон та, у нас на Покрове, что почти разрушилась". И вот, представьте, "совет педагогов" обсуждает, решает и постановляет:

1) заключить договор с Батиньолем, чтобы через пять лет он сломал все колокольни на Руси и на месте их построил бы Эйфелевы башни, с колоколом на каждой.

2) Впрочем, и звон колоколов -- плохая музыка. Посему постановить, чтобы колоколов не вешали, но перед обедней и всенощной пусть на Эйфелеву башню взбираются любители с инструментами и мелодично играют: "Коль славен Бог"...

Конечно, это "лучше"...

И техника, и высота колокольни, и все.

Музыка, прогресс...

Но в то же время это совершенно глупо. "Глупо" -- и короткий сказ. Больше нечего прибавить. И так очевидно, что нечего объяснять.

Педагоги забыли про Россию. Они помнят, что состоят в министерстве просвещения. Но в какой стране находится это министерство просвещения, они... конечно, помнят, но таким глухим и "ненужным" им помненьем, как бы и не помнят вовсе. Так, каждый помнит жену, детей; помнит друзей; наконец, помнит и знает по имени и отчеству знакомых своих друзей... Наконец, случайно помнит -- "тетушку" отдаленного знакомого, которую видел раз в жизни и слышал о ней смешной рассказ. "Запомнилась" -- и баста. Но -- никакого дела нет. Такую "отдаленную тетушку" тоже "далекого знакомого" напоминает "Россия" в знании педагогов, в их, так сказать, мозговом сверкании. Темно. Глухо. Ничего не слышно. И, среди темноты, в ярком сиянии, в самом центре мозга:

1) Эйфелева башня.

2) "Коль славен Бог", наигрываемый любителями.

* * *

Прежде, чем ожидать к себе "Ломоносова" в училище, которому "понадобится немецкий язык" и "не сострадательно было бы не довести его до университета", следует подумать:

1) Что же, будут 80 лет ожидать "такого мальчика" в ста петербургских и ста московских училищах, по 200 мальчиков в каждом; и все они будут "подгоняться по программе" к тому светлому часу, когда вот придет и сядет рядом с ними светлый мальчик?

А вдруг он не придет?

А и придет -- то непременно в одну школу!

А ждали 200 школ; учеников же ждущих и приноровляющихся -- 200x200=40 000!!

Сорок тысяч мальчиков ради одного мальчика: тянутся, стараются, осиливают непосильное, задерживаются лишних два года в училище, а самое главное: преотвратительно знают даже дроби и тройные правила, ибо поспешно перешли к алгебре ради возможности одному послушать лекции в университете... Мамаши же их все стоят за корытом и стирают рубашечки и штанишки мальчуганам, а девочкам нашивают на юбки какое-нибудь кружевцо, чтобы быть "не хуже других"... Отец же все маячит в швейцарской, метет двор как дворник или продает изюм и папиросы в лавочке... Все -- обывательщина, мелкая обывательщина, для которой городское училище и существует.

-- Сынок, скоро ли ты кончишь?

-- Нельзя "скоро": ждем Ломоносова.

-- Доченька, ты бы помогла подмести полы. Мать измаялась.

-- Я, мамаша, не горничная. Мне надо учить мелкие княжества Германии да реки и горы в Шотландии.

-- Ты, доченька, какого "Ломоносова" ждешь?..

-- Начальство нам не говорило, что "придет Ломоносов", так как он придет в мужское училище. Но промеж себя мы толкуем, что каждую из нас возьмет не меньше как унтер-офицер, а то и коллежский регистратор...

* * *

Во всяком случае, сорок тысяч мальчиков, учение которых приноровлено к неприноровляемым силам возможного гипотетического "Ломоносова", являются такою "жертвою Молоху" из детских головок, на которую не отваживалось и самое мужественное, кровавое язычество. Совершенно очевидно, что "Ломоносов" ли или кто другой, именно по обладанию чрезвычайными силами, дополнит сам за себя недостающую программу... Просто, возьмет книжки и усвоит; найдет учителя и пройдет с ним. Уж если в безучилищное время XVIII века это возможно было сделать, то нет никакого сомнения, что не только Ломоносов, но и десятая или сотая часть Ломоносова теперь не затеривается и не пропадает, никогда не затеряется и не пропадет. Риторика с "Ломоносовым", которая решительно играет роль в мысленных накидываниях "школьной сети", в организации учебной системы, в установлении программ учебных заведений, -- эта риторика должна быть оставлена или, по возможности, забыта. Нужно считать просто неприличием подобную мотивировку учебного дела. Это ultimum argumentum {последний довод (лат.).} разума, бессильного доказать правоту свою.

* * *

Учебная система, в каждом ярусе своем, во всяком этаже, должна неупустительно иметь в виду обстоятельства и условия этого яруса, и только. Т. е. прежде всего -- имущественное состояние родителей и то время, на которое родители могут выпустить детей, как бы на гульбу, в сторону от дома, без зова их обратно в дом для физической помощи имущественно-мало-- мощным родителям.

Вот педагогика и имеет право распорядиться только этим временем, приблизительно от 9 до 14 лет; и ни в каком случае не позднее 16, когда всякий отрок "мещанского быта", если он не собирается выйти в хулиганы или альфонсы, становится нормально "на работу", "в услужение", в мелкоконторскую или в магазинную "службу".

И время это -- большое для великолепного усвоения некоторого тесного круга необходимейших сведений. Но вся русская педагогика, "и с одним новым языком", похожа на широченную реку, разлившуюся по пескам и потерявшуюся в песках, потерявшуюся до того, что по ней не только плавать нельзя, но нельзя и испить тут воды. Все потеряно, все исчезло. Никакого правильного обучения нет, не только в области "и нового языка", но и арифметики: ибо все загромождено, как в мебельном магазине, все перегружено, как в потопающих броненосцах при Цусиме, все качается в бедной голове ученика, -- фундамент разлезается под давлением непомерно высокой колонны знаний, наук на нем. Педагогика не разрешила самого первого вопроса: как устроить голову ученика.

Если вы копнете "голову русского ученика", все равно в городском училище, в гимназии, в реальном училище, -- то вы будете совершенно поражены странным зрелищем, которое вам откроется. "Головы расстроены" -- вот зрелище; "настроенной головы" совершенно нет; вот факт.

В самом деле, какая же это "голова", которая:

1) безграмотна,

2) зачитывается Мопасаном.

Или которая:

1) обсуждает будущий социальный строй,

2) не знает пород рыб, водящихся в Волге.

Или еще:

1) безумеет от Надсона и Некрасова,

2) презирает Пушкина, как дворянского поэта и камер-юнкера.

И наконец, последнее:

1) ругает губернатора,

2) сидит на шее родителей без дела до двадцати лет.

Но ведь это же общее зрелище "поучившихся в училищах" русских мальчиков и девочек... и другого зрелища мы не видим иначе, как редчайшего исключения. В виде таких разреженных пылинок, которых и принимать во внимание нечего!

Училище должно организовать голову; а система училищ должна организовать национальную душу. Говоря "организовать голову", мы выражаем кратко и грубо задачу, для которой нашлись бы и более возвышенные термины, но их страшно здесь произносить, чтобы не испугать читателя ужасающим расстоянием между задачею школы и тем, что школа осуществляет. И не ссылайтесь на "будущий прогресс"; на то, что "еще не успели"... И никогда не успеют. Дело в том, что подъем должен быть гармоническим. Если душу ребенка вы подняли на вершок, то в пределах этого вершка она все-таки не потеряла своего плана и представляет вершковую гармонию. Или -- аршинная гармония, саженная гармония, верстовая гармония. Но если, уже подняв на вершок, вы все расстроили, то, подняв на сажень, вы никак не "устроите", а тоже саженно расстроите! И собственно это такое "расстройство голов", которого избегают или скорее из которого выкарабкиваются кое-как лишь редчайшие единицы, единицы исключительно хорошей первоначально заложенной гармонии души!

Да, Ломоносов "выцарапается" и станет нормальным русским человеком; но 40 000 мальчиков исказятся и выйдут, "с одним новым языком", в тысячную часть Гилевича, в тысячную часть Елизаветы Кусковой, в тысячную часть Аладьина, в тысячную часть "господина NN", который обо всем болтает, ничего не знает и является тысячною частью кандидата в самоубийцы или тысячною частью кандидата в плуты; ибо что же ему и делать, когда он состоит из двух психик:

1) Жадность аппетитов, ибо горизонт расширился до шотландских гор и рек.

2) Отсутствие жалости к чему-нибудь, к кому-нибудь, ибо он от всего прежнего отвязался, а к другому ничему не привязался горячо и глубоко. Потому, что он есть болтушка, потому что он пустой человек, разрешающий квадратные уравнения и не помнящий тройного правила.

В голове его, как в пустом котле, плещется мутная вода; а сердце полно ядовитых, изъязвляющих паров, объединяемых в одном имени: зависть и бессилие.

1) Знаю шотландские горы, 2) а нужно отпускать покупателю керосин.

1) Мать мыла полы, но я не хочу; 2) однако и коллежский регистратор замуж не взял; 3) куда приклоню бедную головушку?

* * *

Школа проходит по стране каким-то гребнем, который чешет волосы "наоборот тому, как они лежат от природы": и все "из школы" выходят всклоченные, с диким видом и в каком-то неловком положении. Ибо оттого, что они "все-таки до университета не дошли", -- их все презирают полутайно и полутайно над ними иронизируют, "мнений" их в расчет не принимают. Какие же "мнения" у "не окончившего курс в университете"?.. Видя себя в таком действительно диком положении, "интеллигент-демократ" с "одним новым языком" разъяряется и спрашивает: "Да для чего же ему давали мнения", которых никак нельзя "принять во внимание"?! "Зачем меня учили?!" Но, однако же, учили; и тогда он, с Надсоном и без Пушкина, просто начинает оперировать собою и сотнями тысяч таких, как он (об этом-то он знает, что они численно превосходят всех), просто как известным весом, как удельною тяжестью, как массою и числом.

-- Шире дорогу, задавим! Ползет червь: берегись сады!

"Школьная демократия", которую и вырабатывает "сеть училищ", и единственно ее одну только и может она вырабатывать, по существу автоматического самодействия, -- естественно пошла войною, и войною победною, на школьную же аристократию, будем говорить тоже резко и грубо: на университетскую аристократию, на академическую аристократию, на европейски-духовную аристократию. Это пока язык дипломов. Утонченнее: "сеть училищ" дает перевес бездарности над дарованием, недоучке над выучившимся; возвращаясь к истории: она вдруг и неожиданно дает опять перевес "недорослю Митрофану" над Правдиным и Стародумом. Ибо их -- много, а этих -- естественно мало. Завершился circulus vitiosus {порочный круг, заколдованный круг (лат.).}: дальнейшее "распространение просвещения", вот именно при этой автоматичности его, переходит и уже явно для всех перешло в распространение мрака, во всеобщее огрубление нравов, в понижение решительно всех понятий: эстетических, гражданских, политических, нравственных, философских, религиозных, всяких, всяких!

Утро.

Потом прошел день.

Теперь -- опять вечер. И "школьная сеть" надвигает на землю какую-то чудовищную ночь. С совами, с хищниками, с квакающими лягушками. И сырость, туман кругом.

* * *

-- Не надо Пушкина. Подавай "Ваньку Ключника". Это всем понятно, это демократично.

-- Кому нужна церковь? Эксплуатация попов. Запоем -- "Во лузях" -- и утешимся. Помрет кто: единодушно "встанем" ("почтим покойника вставанием").

-- Зачем "Россия"? Пусть будет улица к улице, город к городу и уезд к уезду. Глеб Успенский писал только "Нравы Растеряевой улицы", а "Нравов всероссийской державы" не писал. Значит, и не нужно.

"Цивилизация" рассеивается в хорошие мостовые, во множество "первоначальных школ", в то, что всякий сапожник будет знать "le père" и "la mère" {отец и мать (фр.).}, улицы будут освещаться везде газом, и будут по ним бегать в шляпках по вечерам "бывшие ученицы первоначальных училищ", которым "не полы же мести". В каждом индивидууме вырастет крошечный-крошечный барин, барин в две копейки, с его крошечным чванством, крошечным самолюбием, в котелке вместо картуза, с "песней Шаляпина" в граммофоне вместо гармонии и с пятикопеечными папиросами "Зефир". Кроме "le père" и "la mère" он будет произносить суждения о разнице между Вербицкой и Леонидом Андреевым и важничать, что он уже "шагнул вперед" Горького.

И эти папиросы "Зефир" затянут своим дымом всю цивилизацию: потому что "папиросы Зефир" будут курить десять миллионов человек, все "с первоначальным обязательным обучением".

* * *

Вот к созиданию этого "малого с папиросой Зефир" на место "Пушкина", а в сущности, и на место "Ломоносова", и направляется единственно школа, вдохновляемая "прецедентом Ломоносова", его "священною памятью в истории", и обсуждаемая съехавшимися и собравшимися директорами и учителями.

Ничего выше "Зефира". Ни на один вершок. Выше -- невозможно, недосягаемо. По крайней мере недосягаемо для директоров гимназий, автономировавшихся от России и ее условий.

* * *

Да в сущности, к элементарной работе "Зефир" сводится и работа их самих, директоров. Они тоже немножечко "Зефиры", только причесанные под Аполлона. Посмотрите: что за упрощенные суждения, что за деревянные темы, также лекции, как бы с "дезорганизацией души"?..

Ну, да: после целых чисел -- дроби, после дробей -- тройные правила, потом -- алгебра, а еще дальше -- тригонометрия и анализ. И если "еще реформить городские училища", то прибавляй к дробям тройные правила, а потом алгебру и "нельзя ли анализ".

По другим предметам -- то же и подобное.

Это предмет доклада г. Степанова, который был выслушан даже в присутствии попечителя округа Мусин-Пушкина. Но ведь все это рассуждение и, наконец, весь этот "проект дальнейшего преобразования" могли составить просто сторожа гимназий потолковее. Резина. И она тянется. "Тяни резину" -- вот и вся реформа. Конечно, -- "тяни". И программу -- "тяни". Но непонятно, зачем тут собираться директорам?

Нет, уж хочешь "анализа" в городские училища, то не отказывайся сам разрешить хоть одну задачку "на анализ": вместо вытягивания "резины", т. е. программы, отчего съезд директоров не занялся вот этой темой, которою действительно волнуется вся Россия:

-- Да зачем тянуть эту "резину", когда в результате получается "зефир" и 10 миллионов закуренных папирос зефира, зачадивших всю Россию? Т. е., почему школьное образование не повышает типа ученика, не повышает в нем Человеческого образа, духовного образа, не возвышает русской души? Отчего село "со школою" не трезвее, не благороднее, не трудолюбивее, не добропорядочнее села "без школы"? Закон ли это или случай, и если закон, то какою же духовною нитью "школьное обучение" связывается как бы с "дезорганизацией души".

Вот это "анализ"; это уж не "именованные числа", в пределах которых директора да, кажется, и попечитель решали свои бедные задачки.

Статистика показывает это.

Так сказать, художественное наблюдение показывает это.

Голос обывателей, голос родителей говорит это.

Наступает лень. Разгильдяйство. Падение чувства ответственности и долга. Меньший стыд, меньшая совесть. И только одна прибавка: умеют множить десятичные числа да знают мелкие княжества Германии. Котелок (на голове) вырос, душа убавилась. Но ведь это же такая ужасная мена, что, зажав глаза и уши, -- каждый, кто взглянет, завопит благим матом.

А директора ничего не видят и не слышат. Не слышат тоски России. Не понимают недоуменья России.

И все оттого, что они -- таланты своей техники. Талант "смотрит в одну точку" и не замечает окружающего. "Талант -- это внимание", -- сказал кто-то. И -- безвнимательность ко всему прочему. Конечно, "история педагогики" сложена была усилиями громадных талантов. И педагогика забыла цивилизацию. Подобно тому, как если кто смотрит в подзорную трубу на одну звезду, то он естественно перестает видеть небо. "Небо", т. е. целый мир, вся вот цивилизация, с ее неодолимыми течениями "вниз" и "вверх", "аристократическими" и "демократическими", численно-малыми и численно-огромными, совершенно ускользнуло от внимания педагогов: и, мня быть благодетелями и помощниками цивилизации, они сделались неодолимыми ее врагами и злодеями.

Они служат худшему виду мрака -- грязному мраку.

КОММЕНТАРИИ

НВ. 1912. 18 янв. No 12878.

...дает опять перевес "недорослю Митрофану" над Правдиным и Стародумом. -- Речь идет о персонажах комедии Д. И. Фонвизина "Недоросль" (1781).