Розанов Василий Васильевич - "Дон-Кихот" в Народном доме

В.В. Розанов

"Дон-Кихот" в Народном доме

Ф.И. Шаляпин очень хорошо сделал не только в художественном смысле, но и в педагогическом, воспитательном смысле, взяв на себя роль Дон-Кихота в опере Массне и побудив дирекцию театра двинуть на сцену эту оперу. Музыка ее не сложна, всем понятна; опера вообще очень уместна именно в Народном доме... А сам Шаляпин и несравненный Санчо-Панча дали великолепное зрелище благородного и героического. Как жалко, что дороговизна цен не допускает туда бедноты, -- не допускает студентов, гимназистов, курсисток, гимназисток. Вот бы кому место здесь... Я видел в публике "чету Грузенбергов", как живыми схваченных на портрете В.А. Серова на недавней выставке; видел Н.А. Хомякова, А.И. Гучкова, бар. И.В. Дризена... "Ах, не то, не те", -- думалось, глядя на них, "любимцев лени и изящного". -- Сюда бы -- юнцов, подростков глядеть на старого Дон-Кихота, на забытое рыцарство; выслушать в великолепном пении Шаляпина святые слова, написанные Сервантесом"...

Это, действительно, святые слова, -- и Шаляпин дал превосходный образ рыцаря, простого, чистого, немного безумного, ни на одну минуту не смешного и в каждую минуту и во всяком движении только трогательного. Зрелище и слова особенно волнуют теперешнего зрителя, так как с утра до ночи и каждую неделю, и каждый месяц он чувствует, как прет в него спереди и сзади мещанинишка, холуй, плоскость и пошлость...

Боже, куда то девалось! Боже, в этом ли состоит "прогресс"?.. Какие-то воды, мистические воды, подмыли и размыли древний материк великих чувств, великих мыслей и вытекших отсюда великих слов! Все -- размыто, раздроблено, обращено в куски, обращено в песок. Скажем с Шиллером, рыцарем в поэтах:

Нет великого Патрокла,

Жив презрительный Терсит...

Боже, как потускла фигура человека! И как понятно, что этот "маленький человек" в фигуре не умеет более ни строить великих храмов, ни писать великих картин; и только еще умеет иногда плакать в музыке о смерти и гибели всего благородного... Умер рыцарь: знаете ли, что в нем умер и великий писатель, и великий архитектор; может быть, умер даже великий политик и законодатель... Ибо, ей-ей, нельзя быть и великим законодателем, не имея чего-то рыцарского в груди, не нося своей "Дульцинеи законодательства" в душе...

Умерла мечта, вот в чем дело; умерло мечтательное в душе человеческой... Что такое человек без мечты? "Полено дров" в геенну преисподнюю...

Сидя в опере, я все думал о профессорах истории... Ах, профессора! Ну, вот вы напишете о Дон-Кихоте длинную диссертацию, где деревянным языком соберете все комментарии, напишете сто ученых примечаний и заставите студента, курсистку и гимназиста учить на память ваши "примечания"... Умер последний историк-рыцарь, Карамзин, с великим чувством отечества, с великим чувством истории. Никто не оглянется на тот разительный факт, что ведь теперь историю пишут или, вернее, "составляют" и компилируют люди с тупым пониманием своего предмета, этих рыцарей, этих королей, этих первосвященников, -- и всего решительно, что занимало их, волновало, раздирало души их и кидало в борьбу и войны... Что понимает современный историк в святых крестовых походах, в рыцарских и духовных орденах, в тамплиерах, в иоаннитах?.. Ему бы добраться до "подушной подати перед французской революцией", до "пауперизма в последней четверти XVIII века" и до милых санкюлотов, которые пошли с кулаками, палками и кочергами рвать картины, разрушать замки и вообще основывать "блузу и пиджак"...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бедный Дон-Кихот вовремя умер. Он стал "не нужен и непонятен" среди блузников и профессоров...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вся история, -- опять, когда я сидел в театре, -- мне представилась возможным безумием, но гениальным и благородным безумием, которое долго не пускало в дверь "истины в пиджаке". Но может быть, "истина" действительно ходит в пиджаке? Может быть, "истина" -- соплявая; может быть, "истина" -- слюнявая; может быть, она с выпавшими гнилыми зубами, с провалившимся ртом? Может быть, "истина" -- именно этот профессор, который мне кажется таким тупым и неинтересным?

"Мне кажется..." Кто такой "я"? Ничто.

А "они" -- ученые. Все языки знают и прочее. В самом деле, может быть, санкюлот, профессор и "заработная плата" -- венец мудрости?..

Может быть, может быть... Чтобы сказать, надо знать "все языки", а я обладаю одним... Но у меня есть мой бедный вкус, который говорит, что даже горничная Дульцинея, принимаемая за герцогиню Тобосскую, все-таки есть что-то более кровное и более сочное, чем их пыльные диссертации с "истиной". И "роман с горничной" интереснее "разговора с профессором"... В конце концов, или в конце веков, я думаю, и "пролетарии" с этим согласятся.

Когда-нибудь гг. профессоров заколотят в хороший гроб, а пролетарии, горничные, монахи и аббаты, особенно аббатисы и игуменьи, позовут из гроба умершего рыцаря и скажут:

-- Давайте играть жизнь... И немного сумасшествовать... И вечно любить...

-- И строить безумные соборы, и предпринимать ненужные походы как самые нужные.

Рациональность -- конечно, в разуме. Но мудрость всегда немножко сумасшедшая. Потому-то она должна быть смела, -- и потому, что она должна быть прекрасна, и потому, что она должна творить, т.е. видеть, гореть, а не только "продолжать существование", к чему способен даже профессор...

Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 4 марта. No 13641.