Розанов Василий Васильевич - Д. С. Мережковский. Вечные спутники

Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. -- Статьи и очерки 1898--1901 гг.

М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.

Д. С. МЕРЕЖКОВСКИЙ. ВЕЧНЫЕ СПУТНИКИ. ПОРТРЕТЫ ИЗ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Издание второе. СПб., 1899. Стр. 552.

Имя г. Мережковского окружено в нашей литературе некоторым предубеждением. Темный писатель, неясный писатель. С тем вместе имя это занимает видное и независимое положение, и, наприм., сказав Мережковский, нельзя ожидать, что слушатель спутает это имя с бездною однородных, как он может смешать Южакова с Протопоповым или какие-нибудь другие крупинки некоторой общей литературной каши. Мережковский -- не в каше, а лежит особо. И эта "особенность", и связанная с нею малораспространенность, дает, может быть, и лучшую сладость, и худшие терны его сердцу. Наиболее удачною его вещью следует, кажется, считать перевод древнегреческого романа Лонгуса -- "Дафнис и Хлоя", с критическою вступительною статьею об авторе романа, самом романе и той интересной эпохе, на рубеже христианского и языческого мира, когда появился роман. Шумную минуту в литературе создали появившиеся в 1893 году критические его очерки "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы". Тут есть кой-что верное в наблюдениях; вся книга написана с большою вдумчивостью, но нам не представляется, в этом труде, перо его твердым и вся книжка -- зрелою. Скорей это задорный опыт, но опыт без особого значения. Роман "Отверженный" есть только первая часть романической трилогии (продолжение ее -- Леонардо да Винчи, а окончание -- Петр Великий), и только впоследствии можно сказать что-нибудь определенное об окончательно определившейся мысли автора. Самый сложный труд -- вышедшие теперь вторым изданием "Вечные спутники". Заманчиво самое заглавие: "Вечные спутники" -- это умершие герои мысли, это -- выразители целых культурных эпох, которые, "от тлена убежав", бессмертною частью своего существа стали "спутниками" нашими, и будут спутниками человеческими в третьем тысячелетии нашей эры, как и в истекших двух. Впрочем, это можно сказать только о древнейших именах, и лишь надеяться на это относительно других, новейших. Книжка содержит впечатления от Акрополя и этюды о Лонгусе, Марке Аврелии, Плинии младшем, Кальдероне, Сервантесе, Монтане, Флобере, Ибсене, Достоевском, Гончарове, Майкове, Пушкине. Как видит читатель, для любителя критики -- пищи много. Лучшим из всех этюдов нам представляются -- о Лонгусе, Плинии младшем и Монтане; вероятно, недурен этюд о Марке Аврелии, но, признаемся, несмотря на все подшпориванья души своей, мы никак не можем извлечь из нее того восторга к знаменитому императору, который все чувствуют. Он как будто вечно философически умирал -- и это производит крайне тягостное впечатление на живого человека, быть может тем более тягостное, чем глубже чувствуешь, что такое смерть. Далее: его мораль -- это болеющая мораль, это рахитическая мораль, хоть она и извлекла столько восторгов к себе. Добродетельным человеком надо быть весело; надо делать добродетельные дела незаметно. Но давиться добродетелью, но вечно унывать под добродетелью, но вечно нести эту "добродетельную ношу" -- значит прежде всего не быть добродетельным человеком и, так сказать, походить на того апокрифического святого, который, когда у него срубили голову -- то он "взяв, целовал ее".

Но Плиний -- прекрасен; вот Гёте Рима, хотя и гораздо меньший размером, чем новейший! И что за эпоха была, что за люди! До чего много света, солнца, спокойствия и добра! Переходя от него к Кальдерону или Сервантесу, точно попадаем в какое-то моральное пекло, с знойным и удушливым воздухом. Монтань -- это опять отдых. Вообще замечательна потребность Европы отдыхать от самое себя: так XV и XVIII век явно были веками отдыха Европы от себя. И пусть бы так, если бы после отдыха Европа шла далее по тому пути, который раз избрала: нет, она скорей топчется на одном месте. Потолчется -- и сядет; отдохнет -- и опять толчется, но в цикле в сущности одних идей, и нисколько их не раздвигая, равно как и сама не подвигаясь к совершеннейшему их исполнению. Утомляющие идеи, обессиливающие идеи: как будто механические и безжизненные, или внежизненные идеи...

Наибольшую цену собственно для историка критики представляет обширное рассуждение г. Мережковского о Пушкине, и более краткие, но довольно проницательные замечания о Достоевском. Книга издана изящно, и, как "спутник" размышляющего читателя -- есть прежде всего очень опрятный спутник.

КОММЕНТАРИИ

НВип. 1899. 31 марта. No 8291. С. 7.

"Дафнис и Хлоя" -- издание перевода романа Лонга вышел в Петербурге в 1896 г.

"О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" -- 26 октября 1892 г. Мережковский прочел в Русском литературном обществе в Петербурге лекцию "О причинах упадка русской литературы". Опубликована отдельным изданием (СПб., 1893).

"Отверженный" -- роман Мережковского "Отверженный" ("Юлиан Отступник"), печатался в "Северном Вестнике" (1895. No 1-6); отд. изд.: СПб., 1896.

"Простая речь о мудрых вещах" (1873) -- книга М. П. Погодина о таинственных явлениях обыденной жизни.