Розанов Василий Васильевич - Π. Перцов. Венеция и венецианская живопись. Издание второе, пересмотренное и исправленное. Москва, 1912 г

В.В. Розанов

. Перцов. Венеция и венецианская живопись. Издание второе, пересмотренное и исправленное. Москва, 1912 г.

Счастливейшие из соотечественников поднимаются сейчас и уже отчасти поднялись, чтобы ехать в Италию. Когда-то это было удовольствием, доступным только для богатых; но теперь, благодаря "Обществу образовательных экскурсий", это поистине драгоценное наслаждение доступно и разной учебной мелкоте. Почему-то всегда мне воображается среди русской толпы, входящей в собор св. Марка, в Колизей, в Замок Св. Ангела или в галереи Питти и Уффици, -- один исключительно косолапый, раскосый, неповоротливый юноша, лет 18-ти, в наибеднейшем пиджаке и совсем не причесанный, в душу которого все эти "святые старые камни" Европы (Достоевский) западут с особенною глубиною, зажгут там неугасимую искру; и в художестве, в литературе, в науке он лет через 20 разом оплатит стоимость всех экскурсий и всех стараний "Общества экскурсий" и их трудолюбивых проводников-наставников... "Первая метла хорошо метет": почему-то именно от теперешних экскурсий, пока они новы и свежи, ожидается много впечатления и, следовательно, результата...

Как раз к сезону экскурсий П. П. Перцов напечатал вторым изданием свою хорошенькую "Венецию и венецианскую живопись", придав ей, в отличие от первого издания (1905 года), совершенно карманный вид. К счастью, многочисленные снимки с картин, украшающие первое издание, все сохранены и во втором. Перцов -- пассивный созерцатель-художник; не ждите в нем живого сочувствия и живого понимания "современности". В нем нет самого внимания ко всему этому. Греза каждого его дня есть о вчерашнем дне. Поэтому, если бы он вздумал давать "Впечатления об Англии", а еже паче -- о Соединенных Штатах, ничего бы не вышло, или вышел бы один комизм. Но к Италии и вот особенно к Венеции, которая и не имеет "сегодняшнего дня", в высшей степени идут его способности и самые недостатки. Вся Италия есть "первая аристократка" вчера и "последняя мещанка" сегодня; "сегодня" там -- ничего интересного, важного, всемирного. Но почти тысячу лет Италия была (простите за грубость) каким-то "радием" Европы, дававшим во все стороны, во все страны тогдашнего цивилизованного мира -- идеи, импульсы, толчки, зовы, призывы, исцеления... Да, исцеления, оживотворения: чем была бы Европа без католицизма? чем была бы она без Возрождения? Европа вся бы потускнела, вынь из нее этот дражайший алмазов "радий".

В основе -- чудный итальянский человек, чудный итальянец, помесь римлян, осков, этрусков, готов, арабов, славян... Кто там ни воевал, ни "завоевывал" в эпоху "падения Западной Римской империи"? Но когда ее окончательно "завоевали" или завоеватели куда-то ушли или вымерли, -- на месте всемирной толчеи остались драгоценные частицы всех племен земного шара (тогдашнего), отложившиеся там. как золотоносный песок на дне горных речек или как плодородный ил Египта в дельте Нила. Необыкновенный гений, необыкновенная изобретательность, необыкновенная подвижность -- вот суть итальянца. Ничего -- сонливого; ничего -- косного; именно "радий", вечно действующий, в Гильдебрандте (папа Григорий VII), в Микель-Анджело, в Пьетро-Аретино (удивительная характеристика у Перцова этой фигуры "Возрождения"), в Колумбе, в Галилее, в шутах и великанах, в трагедии и комедии. Вся Италия -- застывшие формы какого-то чудовищного извержения из недр земли, чудовищного переворота в недрах земли... Но он кончился, и теперь все замерло.

Но возвратимся к Венеции. Отчего она вся так цветиста, красочна, фигурна, точно "нарочно", -- что и составляет ее "личную особенность"? Мне думается, -- от камня без растительности, на котором она построена. Можно ли представить другой город, где нет ни деревца, ни клумбы цветов, ни "бульвара", ни "сада", ничего!! И все -- невозможно! Вода и камень. А солнце и воздух южные. Тогда "цветы" полезли на фасады домов, на стены и выступы церквей, -- но цветы из мрамора, гранита, золота, бронзы, из всевозможных мозаик. Нищета, нет, -- убитость природы вызвала роскошнейшую в мире архитектуру, и именно -- в раскрашиваниях роскошную! А затем это перешло "на все", -- на дух, на быт, на жизнь дня, века и веков.

В течение многих лет, т. с. нескольких поездок по Италии, П. П. Перцов изучал, вернее, всматривался и залюбовывался искусством Италии; и лучшие страницы его книги посвящены описанию и истолковыванию фаз итальянской, в частности -- венецианской, живописи и скульптуры. Но он смотрит на искусство не как техник-живописец, с целью подсмотреть и научиться, а как историк культуры, который живопись объясняет через человека и, в свою очередь, постигает человека через живопись. Этот "радий" Италии вечно перед его глазами, и в сущности им одним и занята его книга; им и его "эманациями". "Римлянин", "человек Возрождения", "венецианский патриций" и "патрицианка" -- вот главное; небо, соборы, пьяцетта перед св. Марком, Canale Grande -- только аксессуары. Так ведь это и есть... Ах, что мир, -- важен тот, кто на него смотрит.

Наслаждение и труд суть "боги" мира. Труд -- в пыли дневной, в морщинах и мозолях. Но вот закатывается солнце... Я помню эту раннюю ночь на пьяцетте Венеции. Все молчали. Пьяцетта была точно голубая, и вся Венеция была залита каким-то голубым светом, шедшим от неба или от звезд или луны. Повторяю -- все молчали. Витал великий "бог" наслаждения, главный бог земли. И человек забыл мозоли, труд, пот. Все, что он делал днем. -- он позабыл легким забвением. Днем он работал, снискивал хлеб, пропитание. -- не для пропитания и самого хлеба, ибо если бы для них работать, то лучше убить себя, -- а чтобы все забыть ввечеру и отдаться наслаждению. Наслаждение есть великий бог, главный бог. У него чудовищные глаза, чудовищные ноздри, чудовищное ухо, чудовищный язык и, увы. -- чрево. Все чудовищно и, увы, -- прекрасно. И этот страшный "бог", вот когда взойдут звезды, тянет в себя все ароматы мира, все звуки мира, все краски его, все его сладости... как и мы тогда безмолвно тянули каждый свою "ниточку удовольствия".

-- Хочу! живу! и для Меня живет все... А я обратно уже даю всему жизнь, -- говорит великий Бог Ночи.

Так чередуются день и ночь, фабрика и храм, "обыкновенное" и божественное.

1912 г.