Розанов Василий Васильевич - "По причине оставления одним супругом другого..."

В.В. Розанов

"По причине оставления одним супругом другого..."

-- Изложите, почему сие важно в-четвертых.
На уроке закона Божия

Пожилой, но не старый еще генерал встал и хотел попрощаться.

-- Подождите, что вам минут пять-десять, -- остановил я его. -- Сядьте. Я не могу еще собраться с умом в вашем деле.

Я выслушал его получасовой рассказ о семейной жизни. Сейчас он не несет правительственной службы, а занимает частную должность, хотя холит в мундире и вообще "как следует генерал". Он занимал большие должности в Привислинском крае при Черткове и на Кавказе при Воронцове-Дашкове. Был обоим близок, был обоими любим и уважаем, нужен делу, нужен и государству. И от всего бежал, чтобы скрыться в безвестность частной службы.

Двадцать два года тянется его дело о разводе... Вскоре после брака жена его оставила, и через 2-3 года он получил осязаемые, документальные доказательства ее измены, т.е. что она живет с другим. Начал дело о разводе. По обычаю, оно затянулось. Прошло года два, и его жена подала встречный иск о прелюбодеянии и с другой стороны, т.е. также об его измене. У нее не было осязательных доказательств, а только голословные, "по слухам". Но интимно он мне сказал, что, действительно, через немного лет после оставления его женою он полюбил одну девушку и вступил с нею в связь, которая тянется до сих пор, восемнадцать лет. Детей от второго сожития нет, а от первого брака остались две дочери, которых жена его оставила у него на руках малютками. Обе они не помнят своей матери и относятся к теперешней его сожительнице хорошо, как к родной матери. Из дочерей этих одна вышла замуж, -- отлично и видно; другая -- еще в девушках. Обе они воспитаны его сожительницею-полуженою.

Дом как следует. Полон тишины и всего, что следует. Только он... не легален, "не узаконен".

Это и встретилось острою встречею с его видною, открытою, притом военною службою, где так строги "требования чести". Нужно было видеть сжатое, измученное лицо рассказчика, когда в изложении обстоятельств жизни и службы он доходил до момента, когда наместник или генерал-губернатор приглашал его "познакомиться с женою", и затем эта жена говорила: "Привезите ко мне ваших дочерей и жену: я слышала, ваши дочери такие воспитанные". Спина и плечи генерала в эти моменты рассказа так поводились, точно из него тянули жилы, и сейчас вся боль этого вытягивания снова чувствовалась.

-- Страх, что кто-нибудь из присутствующих знает, что она -- не жена мне...

-- Нет, ее, бедной, вашей теперешней жены или любовницы, страх, что кто-нибудь знает, что она не жена вам...

В движении души мы почти обнялись. А он такой сильный, красивый. Я вижу его в первый раз...

Он выбирал поэтому службы не прямые; именно, чтобы "его документы", где прописаны имя и отчество другой его жены, -- бежавшей, -- находились или в "делах" канцелярии, у него самого на руках, или (не помню подробности рассказа) в другом месте, чуть ли даже не в другом городе. Но, во всяком случае, служба была вся сообразована с вопросом, где будут находиться его "бумаги" и чтобы в них никто не заглянул из его сослуживцев или непосредственного начальства. От этого он нес не прямую военную службу, а инженерно-военную, или стратегически-военную: именно -- распоряжался передвижением войск по железным дорогам. Подробностей я не помню. Помню только страх и стыд, что он постоянно "скрывал свои документы".

-- Черт знает что, -- проговорил я. -- Как беглый с каторги... Опасаясь, что схватят за руку и спросят: "Вы кто?"

"Кто" ваша семья? "Где ваша жена?" "Вы обманываете: его высокопревосходительство обманываете, да и всех нас". "Это -- вам посторонняя женщина, а вы ее вывозите как жену и выдаете за жену". "Вы все, вся ваша семья, -- беглые, безыменные, невесть кто и, в сущности, шушера и лжецы". "А носите эполеты и занимаете должность".

В этом кошмаре, среди этих слышащихся душевным ухом вопросов, вечно ожидая их, ожидая "разоблачения" и скандала, прожил восемнадцать лет, -- восемнадцать, читатель! -- красивый, сильный, служебный, вполне благородный человек.

-- Да, ведь, это шантаж, -- прошептал я. -- Что такое "шантаж"? Угроза разоблачения какой-нибудь тайны и вымогательство денег путем этой угрозы. Тут только требования денег нет... Да, в сущности, и это есть, ибо из рассказа вашего видно, что вы отказывались "из страха быть изобличенным" от предложения более выгодных и видных служб, ближе к наместникам.

-- Да, в сущности, вся служба моя разбита. И тогда была, восемнадцать лет. И нервы не вынесли, и я, еще в силах, вовсе оставил государственную службу.

-- Шантаж полный. Ужас шантажа, психология шантажа -- налицо. Но он идет не от лица, а от закона. Жена ваша пользуется законом, который налицо, и закон этот, в сущности, ничем не наказав ее за то, что она вас кинула, не помешав ей вас кинуть, не вмешавшись в это дело хотя бы расспросом или советом в момент, когда вы остались одни, с двумя малютками на руках, -- вдруг властно вмешивается в тот другой момент, когда вы исправляете свою судьбу, когда вы из лежачего, неестественного положения встали, поднялись, выпрямились, как следует нормальному человеку. Буквально, черт знает что такое, хуже, чем в цирке, несправедливее, глупее. Вас уронила, толкнула жена: полное молчание, "не мое дело", -- говорит закон, власть... "Умываю руки", -- говорит духовная власть. Но вы встали, попросту -- женились, обзавелись семьей, которую любите, к которой чувствуете потребность, ибо семья есть потребность не только физическая, но и, еще гораздо больше, духовная, поэтическая, художественная: "не могу быть без семьи", "не могу жить холостяком", -- это говорят лучшие люди, стойкие граждане и обыватели. Но едва вы стали "полным человеком", как закон вам кричит:

-- Каторжник! Ты каторжник за это! Как ты смел подняться, когда тебя уронила жена, законная жена твоя, обвенчанная в церкви и которая, имея все права на тебя, бросила эти права и живет с любовником, но это все равно; ты обязан был лежать и смотреть лежа, как она счастлива с возлюбленным. А когда она кончит удовольствие и вернется к тебе... то ты собственно для того и должен лежать, чтобы вот в эту блаженную минуту протянуть к ней объятия и повторить трогательную сцену Евангелия: отца, принимающего блудного сына. Мы же, судьи, закон, духовенство, церковь вкупе с государством, полюбовались бы на это зрелище, воистину христианское и воистину евангельское! Но теперь все расстроено, ужасно расстроено: ты не захотел дожидаться восемнадцать лет, "претерпеть до конца" и дождаться "торжества", а прозаическим и обыкновенным образом встал и снова женился... Не формально, но все-таки. Лишил нас зрелища, умиления. Так за это, ехидна, ты будешь есть землю до конца жизни, как проклятый змий, как Каин. Нет тебе благословения нашего, и проклинаем тебя, и твою женщину, и твоих выродков, если они у тебя родятся, всею силой закона и всеобщественного, всенародного презрения...

-- Черт знает что такое... Тут "Каин" не тот, кто в самом деле "трясется" и боится, как бы кто не увидел его "документов", а кто его проклял и убил проклятием, тот и есть братоубийца Каин. Но оставим... Голова болит от подробностей вашего дела, которые вы и так быстро рассказываете, ибо мозг ваш навертелся в его перипетиях, а я никак их не могу запомнить и даже уловить. Мне ясен один смысл, -- общий смысл. Восемнадцать лет тянется "дело", а в сущности -- безделье. 1) Жене вашей ни лучше, ни хуже от "дела". Живет она с другим, и пресчастливо, -- кроме того, что у ней есть забота -- не дать вам развестись с нею. Но забота эта чисто из злобы ее вытекает, ибо как муж вы ей не нужны, и, в сущности, она только рассчитывает пережить вас и получить после вас пенсию на воспитание детей от возлюбленного своего. Далее, 2) вы совершенно измучены, служба ваша испорчена, вы изломаны как слуга государства и как член общества. 3) Измучена донельзя та женщина, с которою вы живете. И почти главное и самое бессмысленное: 4) целая орава чиновников, светских и духовных лиц, секретари консистории, столоначальники, протоиерей, архиерей ваш местный и вот здесь, в Петербурге, большие лица, вместо того чтобы думать о государстве и народе, приносить пользу государству и народу, -- ну, хоть пахать поле и делать хлеб или прясть лен, делать полотно, -- надев мундиры и ордена, копаются ручищами и умишками в каком-то, черт его дери, никому не интересном деле, в ссоре вашей с женой, -- черт бы побрал эту ссору, -- ни клеят, ни расклеивают, ни сшивают, ни расшивают... Да это черт знает что такое: ведь им всем деньги платят! Пребольшущие жалованья. А за что? Разбирают вас с супругою!.. Баба надурила, не хочет жить с мужем. Чем сказать бы: "Не хочешь, -- уходи: муж свободен, ты его освободила", -- так заместо этого они... восемнадцать лет пишут! Бедлам!! Караул!! Да сам Гоголь в "Мертвых душах" не выдумывал такой бессмыслицы, чудовищности и идиотизма. Никому в голову, никому даже в фантазии в голову не приходило построить такую ахинею, какая существует в действительности и называется "бракоразводным процессом у христианских народов". Восемнадцать лет кляузы! Замучено двое! Торжествует бессовестная! И всем этим занято сто лиц! С жалованьем! Господи, с нами крестная сила! Зачитаешь "Да воскреснет Бог", потому что мы в явном бесовском наваждении, во власти дьявола, который закружил нам головы и издевается над нами невыносимым издевательством. Спасибо за рассказанную историю. Идите. Ваше дело скоро уже кончится. Так и вы говорите. Вас наконец выслушал и обещал все сделать человек в силе и с ясным суждением. Но 18 лет жизни отравлены, а России этот чудовищный бракоразводный процесс испортил восемь веков жизни! Но скоро всему конец... конец этой сатанинской гоголевщине, именуемой "бракоразводным нашим процессом"... Вот уж поистине гоголевская ведьма в гробу, которая ловит живых...

Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 27 янв. No 21.