Лонгинов Михаил Николаевич - В. Н. Татищев и его время. Эпизод из истории государственной, общественной и частной жизни в России, первой половины прошедшего столетия. Сочинение Нила Попова

В. Н. Татищевъ и его время. Эпизодъ изъ исторіи государственной, общественной и частной жизни въ Россіи, первой половины прошедшаго столѣтія. Сочиненіе Нила Попова. Изданіе К. Солдатенкова и Н. Щепкина. Москва. 1861. In 8. Стр. 803.

Русская Исторія, написанная Татищевымъ, пользовалась при его жизни и нѣсколько времени послѣ его смерти большою извѣстностью и вмѣстѣ съ тѣмъ репутаціей творенія, исполненнаго вольнодумства. Этому способствовала преимущественно наклонность автора осуждать притязанія духовенства на власть, стремленія его къ обогащенію и укоренившіеся въ немъ пороки. Понятно, что при Елизаветѣ, которая съ особеннымъ усердіемъ покровительствовала этому сословію, Исторія Татищева не могла быть обнародована. Но при Екатеринѣ, послѣ отобранія въ казну монастырскихъ и церковныхъ имѣній, послѣ заточенія Арсевія Мацѣевича, не могло уже быть подобныхъ соображеніи, и Миллеръ, по повелѣнію императрицы, приступилъ къ изданію Исторіи Татищева, которой четыре тома и были напечатаны съ 1768 по 1784 годъ. Однако предубѣжденія противъ нея были еще такъ сильны, что Миллеръ долженъ былъ исключить нѣкоторыя сужденія автора (Исторія Россіи Татищева 1774, кн. 3, предисл., стр. 2). Тѣмъ не менѣе, трудъ Татищева явился на оцѣнку всѣхъ и каждаго. До тѣхъ же поръ одни любители могли имѣть исторію Татищева въ рукописяхъ, и онъ былъ "оракуломъ всѣхъ читателей лѣтописей" (Несторъ Шлецера, пер. Языкова, 1809, ч. 1, стр. рмд).

Для многихъ читателей Татищевъ оставался долгое время авторитетомъ. Они уважали его не только какъ составителя хорошаго свода лѣтописей, чѣмъ собственно и должна была бы называться книга Татищева, но вѣрили даже тѣмъ его показаніямъ, которыя очевидно должны были подрывать кредитъ автора. Извѣстно, что главное обвиненіе на него заключается въ упрекахъ за распространеніе басень, заимствованныхъ изъ Іоакимовской лѣтописи, писанной будто бы еще въ X вѣкѣ. Татищевъ утверждалъ, что въ 1748 году архимандритъ Мельхиседекъ Борщовъ доставилъ ему три тетради, заключавшія въ себѣ отрывокъ изъ этой лѣтописи, авторъ которой Іоакимъ былъ первымъ епископомъ въ Новгородѣ, куда былъ присланъ изъ Кіева въ 992 году. Мельхиседекъ увѣрялъ иногда, что списалъ лѣтопись въ Сибири, иногда, что получилъ тетради отъ какого-то монаха Веніамина и т. д. По смерти его, Татищевъ не могъ отыскать продолженіе рукописи и объявилъ, что имя монаха вымышленное, "для закрытія," что письмо присланныхъ тетрадей "новое и худое" и пр. (Исторія Россіи Татищева, 1768, кн. 1, стр. 29--51). Все это заставило положительно думать, что лѣтопись, никому, ни прежде ни послѣ того времени не бывшая извѣстною, была подложною. Но Татищевъ считалъ ее важнѣйшимъ документомъ, и всѣ показанія Іоакима, противорѣчащія Несторовымъ, уважалъ болѣе послѣднихъ, несмотря на то, что сказаніе Нестора признано достовѣрнѣйшимъ памятникомъ древней исторіи Сѣвера.

Ломоносовъ, даже Эминъ, не сочли за нужное упоминать о Іоакимовской лѣтописи. Щербатовъ опровергалъ ея существованіе. Издатель Татищева, Миллеръ, выразилъ свое недовѣріе къ ея подлинности (Россійская Исторія Татищева, 1768, ч. 1, пред. стр. 2). Но Болтинъ былъ въ числѣ вѣрующихъ въ нее, что и не разъ показалъ въ своихъ историческихъ трудахъ и основалъ на ней примѣчанія къ Историческому представленію изъ жизни Рюрика (1792), написанному Екатериною. Сама Екатерина внесла сказанія Іоакима не только въ эту піесу, но и въ свои Записки касательно Русской Исторіи. Фелькнеръ, переведя на нѣмецкій языкъ драму Екатерины, объявилъ въ предисловіи, что Крекшинъ нашелъ уже послѣ смерти Татищева древнюю рукопись Іоакимовой лѣтописи. Это было подтверждено и Елагинымъ. Но Крекшинъ былъ уже тогда покойникомъ, и ни одинъ экземпляръ этой рукописи не могъ быть отысканъ. Авторитетъ Шлецера сильнѣе всего поколебалъ вѣру въ существованіе и достовѣрность Іоакимова сказанія. Онъ объявилъ, что отъ доказательствъ Фелькнера "можно испугаться", а лѣтопись назвалъ "глупостью" и "пустою выдумкой какого-нибудь монаха" (Несторъ, Шлецера, пер. Языкова, 1809, ч. 1, стр. 20 и 21.) Несмотря на то, нѣкоторые любители исторіи, хотя не защищая уже подлинности Іоакимовой лѣтописи, не рѣшались однако признавать свѣдѣнія, ею сообщаемыя, за совершенный вымыселъ. Такъ думалъ между прочимъ Брусиловъ (Вѣстникъ Европы 1811, No 4, стр. 296). Карамзинъ на первой страницѣ своей Исторіи назвалъ Іоакима "мнимымъ древнѣйшимъ лѣтописцемъ", а разказъ Татищева "шуткою". Съ тѣхъ поръ уже мало занимались этимъ вопросомъ и о самомъ Татищевѣ вновь почти уже не заходило рѣчи. Только въ 1848 году Общество Исторіи и Древностей напечатало, какъ матеріалъ, неизданный еще 5 томъ Исторіи Татищева, гдѣ повѣствуются событія съ 1462 по 1584 годъ, по рукописи, найденной М. П. Погодинымъ.

Долгое время имя Татищева уважалось только какъ имя человѣка, составившаго хорошіе сводъ лѣтописей, заслужившій даже похвалу строгаго Шлецера. Одни библіографы помнили другіе труды его: Лексиконъ Россійскій, Завѣщаніе сыну; знали, что онъ много трудился надъ другими сборниками и произведеніями. Но въ послѣднее время число любителей старины увеличилось, разработка и обнародованіе разныхъ матеріаловъ приняли болѣе обширные размѣры, и въ числѣ ихъ особенное вниманіе обратили на себя записки Татищева, сочиненныя имъ во время борьбы поднятой дворянствомъ и гвардіей противъ верховнаго тайнаго совѣта въ началѣ 1730 года. (Утро, 1869, стр. 369).

Личность Татищева всегда очень интересовала пишущаго эти строки. Мы всячески старались по возможности познакомиться съ его характеромъ и дѣятельностію, на которыхъ, несмотря на скудость матеріяловъ, видна печать необыкновенной оригинальности. Татищевъ, ученикъ Петра, переносящій вынесенные изъ его школы пріемы и воззрѣнія на служебное поприще, при обстоятельствахъ, уже перемѣнившихся по смерти учителя, былъ по преимуществу натура живая, пытливая, которая высказывала себя вездѣ и не могла нигдѣ ограничиться ролью участника въ общемъ хорѣ, не заявляя своего независимаго и оригинальнаго голоса. Въ то время, какъ взяточники, которыми наполнялись всѣ суда и административныя мѣста, подвергались безмолвно ударамъ Петровой дубинки и даже истязаніямъ и смерти рукой палача, Татищевъ озадачиваетъ царя разсужденіями о законности подарковъ за понесенные труды, и избѣгаетъ наказанія. Не имѣя еще голоса въ дѣлахъ государственныхъ, не высказавшись всенародно какъ писатель, онъ уже добивается чести нажить себѣ враговъ за свой образъ мыслей, быть оклеветаннымъ передъ Петромъ, и знакомится съ его дубинкой за свое вольнодумство. Онъ не боится ссориться съ сильными міра сего, надѣясь на себя. По спеціальности своей службы, онъ не ограничивается однимъ исполненіемъ обязанностей, но хлопочетъ о томъ, чтобъ обобщить улучшенія по цѣлой отрасли управленія, знакомится съ новѣйшими успѣхами горнаго дѣла, и связываетъ свою службу съ занятіями географіей и исторіей Россіи. Въ то время, какъ знатные и богатые люди: Черкасскіе, Трубецкой, Солтыковъ, Юсуповъ и пр., оспариваютъ у Долгорукихъ и Голицыныхъ самовольный захватъ власти, Татищевъ не довольствуется, подобно другимъ, второстепеннымъ по своему положенію лицамъ, подписью чужихъ записокъ противъ образа дѣйствій верховниковъ, которыхъ побаивались не только Остерманъ, но и Головкинъ и Черкасскій. Онъ самъ сочиняетъ контръ-проектъ, внося въ него важныя историческія свидѣтельства, разъѣзжаетъ ночью къ Барятинскому, Черкасскому, Трубецкому, по возможности соглашаетъ между собой несогласныхъ, собираетъ подписи, и въ знаменательный день 25 февраля 1730 года самъ читаетъ передъ Анной Іоанновной извѣстное прошеніе на верховниковъ, написанное Кантеміромъ. Далѣе Татищевъ навлекаетъ на себя страшное неблаговоленіе Бирона, наживаетъ враговъ, ссорится, не разъ подвергается суду, и все-таки его держатъ на службѣ, въ которой онъ такъ полезенъ. При Елизаветѣ, не принадлежа ни къ родству Скавронскихъ, ни къ поколѣнію новыхъ любимцевъ счастія, какъ Разумовскіе, Воронцовы, Шуваловы и пр., ни къ кругу людей, уже заслуженныхъ при Петрѣ, а потому взысканныхъ милостью его дочери, какъ Румянцевъ, Чернышевъ, Ушаковъ и т. п., Татищевъ остается на второмъ планѣ. Но и тутъ служебной его дѣятельности суждено развиваться на поприщѣ важномъ и любопытномъ, хотя и не бросающемся въ глаза блескомъ, сопряженнымъ съ службой дипломата при европейскихъ державахъ, военачальника въ сраженіяхъ съ европейскими войсками, или знатнаго придворнаго на пирахъ и среди интригъ петербургскаго двора. Послѣ оренбургской экспедиціи и сибирскихъ горныхъ заводовъ и возни съ Башкирцами, ему приходится управлять Астраханью, имѣть дѣло съ безпрерывно-волнующимися Калмыками, хлопотать о порядкѣ на Волгѣ и на Кубани, сноситься съ безпокойными сосѣдями Россіи отъ степей средней Азіи до границъ персидскихъ, словомъ -- вести ту темную работу, которая однако много содѣйствовала исполненію одного изъ важнѣйшихъ призваній Россіи: колонизаціи и водворенію порядка въ восточныхъ краяхъ, сопредѣльныхъ ей, и которые до сихъ поръ въ точности съ нею не разграничены. Наконецъ Татищевъ выходитъ въ отставку и проводитъ послѣдніе годы своей жизни въ обработкѣ матеріаловъ, собранныхъ имъ тщательно для трудовъ историческихъ и географическихъ, которыми занимался усердно болѣе двадцати пяти лѣтъ. Ученикъ славнаго Брюса, сблизившійся потомъ съ просвѣщеннымъ вельможей, княземъ Д. М. Голицынымъ и другими образованными людьми того времени, оказывался постоянно достойнымъ такихъ почтенныхъ пріязненныхъ связей. Безъ предшественниковъ, при помощи однихъ собственныхъ изученій и скопленныхъ своими руками матеріаловъ, совершаетъ онъ обширные труды, не потерявшіе извѣстной доли цѣны даже теперь, по прошествіи цѣлаго вѣка, въ продолженіе котораго пользовались ими болѣе счастливые послѣдователи его. Самая смерть Татищева очень оригинальна по своимъ обстоятельствамъ, я свидѣтельствуетъ о его религіозности, доказывая, что обвиванія его въ вольнодумствѣ были только слѣпымъ или пристрастнымъ приговоромъ тѣхъ, кто не могъ терпѣть его убѣжденій, противныхъ исключительной обрядности и недостаткамъ церковнаго управленія въ его время. Голосу Татищева суждено было раздаться даже изъ-за могилы: черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ его смерти было напечатано его завѣщаніе сыну, драгоцѣнное какъ изображеніе его личности, какъ сводъ убѣжденіи, вынесенныхъ однимъ изъ лучшихъ людей своего вѣка изъ опытовъ жизни, исполненной разнообразной дѣятельности и безпрерывныхъ тревогъ.

Ученые труды Татищева, его исторія и изданія памятниковъ стариннаго нашего законодательства, не были сухими работами, въ которыхъ могутъ найдти пищу одни спеціялисты. Примѣчанія и объясненія Татищева, по преимуществу практическія, представляютъ читателю любопытныя данныя о взглядахъ его на законодательство, администрацію и пр. Они подтверждаются разказами о разнороднѣйшихъ случаяхъ собственной его служебной карьеры, особенно изъ числа бывшихъ во времена Петра, который самъ выводится на сцену очевидцемъ описываемыхъ событіи. Во всѣхъ этихъ трудахъ, относящихся до предметовъ, принадлежащихъ къ области давно-прошедшаго, безпрестанно выступаетъ живая современная личность, пытливая и слѣдящая за всѣмъ, что кажется ей достойнымъ вниманія. Даже сомнительное и необъясненное появленіе у Татищева отрывковъ изъ мнимой Іоакимовои лѣтописи отличается характеромъ какой-то оригинальности и свидѣтельствуетъ, если не въ пользу способности его къ исторической критикѣ, то въ пользу его желанія подробнѣе разъяснить первоначальную исторію Руси, и доказываетъ его любознательность и трудолюбіе въ дѣлѣ собиранія матеріяловъ. Надобно же, чтобъ эта лѣтопись была приведена именно Татищевымъ, этимъ неутомимымъ искателемъ всего любопытнаго и мало-извѣстнаго! Онъ предчувствовалъ какъ бы безсознательно важность статистики и этнографіи прежде чѣмъ создались эти науки и когда у насъ мало кто понималъ пользу свѣдѣній, имъ собиравшихся; онъ цѣнилъ важность сводовъ лѣтописей гораздо ранѣе чѣмъ появились у насъ первыя попытки историческихъ трудовъ. Во всѣ работы свои вносилъ онъ элементъ живой, доказывающій, что бы могъ онъ совершить въ болѣе благопріятную эпоху, при другихъ обстоятельствахъ, еслибъ онъ имѣлъ досугъ предаться весь ученымъ трудамъ и воспользоваться научными пособіями, которыя дали бы систематическіе пріемы и стройность его изслѣдованіямъ.

Сказаннаго нами, кажется, довольно для того, чтобъ объяснить симпатію нашу къ Татищеву. Нечего говорить послѣ всего этого, что мы привѣтствуемъ отъ души книгу г. Попова и отдаемъ полную справедливость такту, побудившему его избрать жизнь труды такого замѣчательнаго человѣка предметами своей магистерской диссертаціи.

Книга г. Попова замѣчательна не только по выбору предмета, но и по достоинствамъ, доказывающимъ трудолюбіе и дарованіе автора. Г. Поповъ отыскалъ, сличилъ и изучилъ тщательно всѣ документы, печатные и рукописные, которые были доступны его любознательности, и очень искусно сгруппировалъ ихъ въ VIII главахъ, принявъ за основаніе такого дѣленія разныя эпохи поприща Татищева или роды его дѣятельности.

Въ первой главѣ Татищевъ является питомцемъ школы Петра и начинаетъ свое служеніе рядовымъ дѣятелемъ эпохи преобразованія, ѣздитъ заграницу и начинаетъ трудиться по горному и монетному дѣлу, которое будетъ главнымъ занятіемъ многихъ лѣтъ его служебной карьеры.

Во второй главѣ описанъ переворотъ 1730 года и участіе въ немъ Татищева.

Третья глава посвящена разказу объ управленіи Татищевымъ сибирскими горными заводами и оренбургскою экспедиціей.

Глава четвертая заключаетъ въ себѣ взглядъ на общественныя отношенія Татищева и личную его характеристику.

Къ пятой главѣ отнесены труды Татищева по калмыцкой коммиссіи, порученной ему послѣ паденія Бирона.

Шестая глава разказываетъ объ управленіи Татищева Астраханскою губерніей.

Въ седьмой главѣ помѣщенъ разборъ ученыхъ и литературныхъ трудовъ Татищева.

Въ осьмой главѣ разказаны вкратцѣ послѣдніе годы жизни Татищева въ отставкѣ и кончина его.

Трудъ г. Попова снабженъ учеными примѣчаніями (числомъ 208) и 19-ю номерами приложеній, въ числѣ которыхъ напечатаны нѣкоторые неизданные прежде документы.

Не всѣ названныя нами рубрики разработаны г. Поповымъ одинаково подробно. Особенною полнотой отличаются главы III, V и VI, въ которыхъ говорится о служебной дѣятельности Татищева. Скажемъ прежде всего, что такая несоразмѣрность частей происходитъ не отъ вины автора, но отъ числа и достоинства бывшихъ въ его распоряженіи матеріаловъ, которыхъ большая часть взята изъ офиціальныхъ дѣлъ и изданій, естественнымъ образомъ относящихся до служебной карьеры Татищева. Г. Поповъ сдѣлалъ все, что только могъ: онъ воспользовался документами Московскаго Архива, Академіи Наукъ, собраніями книгъ и рукописей Публичной Библіотеки, Румянцевскаго музея, не говоря уже о свѣдѣніяхъ, заключающихся въ книжкахъ Горнаго журнала и другихъ ученыхъ изданіяхъ. Онъ самъ признается, что трудъ его не имѣетъ той полноты, которую онъ желалъ бы придать ему, и сожалѣетъ, что архивы Екатеринбурга, Оренбурга, Ставрополя, Астрахани, бумаги по суднымъ коммиссіямъ надъ Татищевымъ, переписка его съ академіей не могли сдѣлаться ему извѣстными. Г. Поповъ не могъ даже найдти Разговора о пользѣ наукъ, написаннаго Татищевымъ и, по свидѣтельству Сопикова, напечатаннаго. Принимая въ соображеніе такіе пробѣлы, мы еще болѣе цѣнимъ трудъ г. Попова, умѣвшаго составить интересную монографію, которую можно смѣло рекомендовать читателямъ. Они найдутъ въ ней живой и обстоятельный очеркъ дѣлъ нашихъ въ отдаленныхъ краяхъ Россіи и сношеній съ нашими сосѣдями, въ эпоху любопытную, свѣдѣнія о дѣлахъ важныхъ и еще очень мало извѣстныхъ. Оцѣнка ученыхъ и литературныхъ трудовъ Татищева составляетъ VII главу сочиненія г. Попова. Въ основаніе ея положена справедливая мысль, что Татищевъ, какъ человѣкъ, принадлежавшій къ первому поколѣнію людей, начавшихъ играть роль по смерти Петра, и ученикъ его школы, гдѣ надо было учиться и работать скоро и неутомимо, для исполненія задуманныхъ плановъ преобразованія, не могъ прежде всего не "дорожить научными свѣдѣніями, по скольку они могли принести пользу для рѣшенія жизненныхъ вопросовъ времени" (стр. 812). Но втянувшись въ ученыя занятія, Татищевъ, "какъ человѣкъ, жизнь котораго вся отдана была наукѣ и который искалъ въ занятіяхъ успокоенія отъ жизненныхъ невзгодъ, не могъ искать въ наукѣ однѣхъ только матеріальныхъ выгодъ, которыхъ добивались современники его" (стр. 526). Татищевъ жилъ при началѣ той эпохи, когда "со временъ преобразованія Петра, трудъ, особенно умственный, сталъ пріобрѣтать себѣ право гражданства во всѣхъ слояхъ русскаго общества, сдѣлался нравственнымъ убѣжищемъ для многихъ людей въ минуты ихъ общественныхъ неудачъ и домашнихъ тревогъ" (сгр. 531).

Главы II и IV, въ которыхъ говорится о событіяхъ 1730 года и общественныхъ отношеніяхъ Татищева, менѣе всего удовлетворительны. Четвертая глава представляетъ возможно-полную характеристику его на столько, на сколько онъ самъ рисуетъ ее въ своихъ ученыхъ трудахъ, что, какъ мы уже сказали, бывало съ нимъ нерѣдко, благодаря живости и впечатлительности его натуры. Но какъ далеко недостаточны такіе источники! Преданія у насъ почти вовсе не существуютъ, а современныя записки или пропали, или скрыты гдѣ-нибудь подъ спудомъ. Участь мемуаровъ самого Татищева еще не разъяснена, и даже существованіе ихъ не доказано. А безъ такого рода пособій отъ насъ ускользаютъ тѣ сочетанія случайностей жизни, та игра интересовъ и страстей, тѣ неуловимыя отношенія людей между собой, словомъ всѣ тѣ черты, которыя даютъ возможность изобразить полную и вѣрную картину эпохи. Мы сказали уже, что скудость матеріаловъ оправдываетъ г. Попова въ неполнотѣ этого отдѣла. Прибавимъ только, что вслѣдствіе такого недостатка подобнаго рода историческихъ документовъ у насъ еще не возможно притязаніе называть монографію "эпизодомъ изъ исторіи государственной, общественной и частной жизни Россіи." Увы! мы можемъ только завидовать другимъ народамъ, которые обладаютъ такимъ богатствомъ источниковъ для воспроизведенія своего прошедшаго, что ученые могутъ озаглавливать такъ свои труды и ставить ихъ интересъ въ уровень съ тѣми ожиданіями, которыя возбуждаетъ заглавіе.

Глава вторая, о событіяхъ 1730 года, изложена хорошо, но все-таки мы желали бы видѣть болѣе ясности и подробности въ разказѣ объ одномъ изъ важнѣйшихъ моментовъ новой русской исторіи. Повѣствованіе о восшествіи на престолъ Анны до очень недавняго времени было столь же коротко, сколько и ложно; сужденія о дѣятеляхъ, думавшихъ завести новый порядокъ,-- близоруки и невѣрны. Дѣло разказывалось въ слѣдующемъ видѣ; По смерти Петра II четверо князей Долгорукихъ и двое князей Голицыныхъ, пользуясь робостію сотоварищей своихъ въ Верховномъ Тайномъ Совѣтѣ, Головкина и Остермана, провозгласили императрицей Анну Іоанновну, надѣясь управлять государствомъ исключительно въ виду личныхъ интересовъ и выгодъ своихъ родственниковъ, при помощи сочиненныхъ условій, которыя были предложены новой государынѣ и ею приняты въ Митавѣ. Прочіе придворные и вообще всѣ военные и дворяне побоялись олигарховъ и особенно не желали никакой перемѣны въ ходѣ дѣлъ, которымъ были очень довольны. По пріѣздѣ Анны въ Москву, они согласились разстроить интригу верховниковъ, явились толпой во дворецъ и прочли ей прошеніе, въ которомъ просили, чтобы все оставалось постарому. Видя такое общее желаніе, государыня изорвала подписанное ею условіе; ничто не измѣнилось, кромѣ того что Верховный Совѣтъ былъ уничтоженъ; члены же его, кромѣ Головкина и Остермана, впали въ немилость и потомъ пострадали за свою дерзкую попытку.

Опубликованные не такъ давно документы, иностранные и русскіе, особенно послѣдніе, разработанные г. Щебальскимъ (Русскій Вѣстникъ 1869, No 1, стр. 1--67) и еще недавно г. Соловьевымъ (Русскій Вѣстникъ 1861, No 5, стр. 41--49), даютъ возможность возстановить дѣло въ истинномъ видѣ, который оказывается совершенно инымъ чѣмъ прежде и заставляетъ призадуматься надъ легкомысленнымъ приговоромъ, такъ долго произносившимся безъ дальнихъ справокъ надъ историческими дѣятелями 1730 года.

Странно было бы утверждать, что Долгорукіе и Голицыны не были честолюбивы. Но честолюбіе не есть еще порокъ; вопросъ только въ томъ, къ чему оно клонится, къ общей ли пользѣ и добру. Нельзя отвергать, что въ ихъ честолюбивыхъ замыслахъ многое основывалось на честолюбивыхъ разчетахъ. Но были ли эти разчеты единственнымъ двигателемъ, побуждавшимъ ихъ дѣйствовать по смерти Петра 11 въ томъ духѣ, которымъ ознаменованы ихъ дѣянія? Чтобъ отвѣчать на этотъ вопросъ, стоитъ только припомнить ихъ біографіи. Князь Михаилъ Владиміровичъ Долгорукій былъ человѣкъ довольно обыкновенныхъ способностей, это правда. Правда и то, что князь Алексѣй Григорьевичъ Долгорукій былъ не что иное, какъ глупый гордецъ, обязанный своимъ возвышеніемъ только милостямъ Петра II къ его сыну и будущему родству своему съ молодымъ государемъ. Но что скажете вы о карьерѣ ихъ однофамильцевъ, князя Василія Владиміровича и князя Василія Лукича? Они были отличены, уважены, возвышены Петромъ 1, который умѣлъ выбирать способныхъ людей и не ошибся въ Долгорукихъ, потому что они оказали Россіи множество самыхъ разнородныхъ услугъ и обнаружили не только способности людей государственныхъ, но и качества отличныхъ патріотовъ. А неустрашимый, великодушный, общелюбимый фельдшаршалъ князь Михаилъ Михайловичъ Голицынъ, эта чистая слава русской арміи, человѣкъ, употреблявшій получаемыя имъ денежныя награжденія на теплую обувь для своихъ солдатъ, успѣвшій пріобрѣсть имя отца отъ жителей непріятельской земли, занятой русскимъ войскомъ? А старшій брать его князь Дмитрій Михайловичъ, одинъ изъ умнѣйшихъ и просвѣщеннѣйшихъ государственныхъ людей своего вѣка, державшій себя довольно долго далеко отъ двора, до тѣхъ поръ пока, по его мнѣнію, не наступила минута сдѣлаться полезнымъ отечеству, и показавшій стоическую твердость характера, когда планы его разстроились и надъ нимъ разразилась грозная бѣда? Неужели же это большинство Верховнаго Совѣта состояло изъ людей, сдѣлавшихся внезапно черствыми эгоистами изъ отличныхъ патріотовъ? Неужели оно не имѣло возможности обсуждать дѣла государственныя лучше чѣмъ напримѣръ князь А. М. Черкасскій или князь Н. Ю. Трубецкой, много лѣтъ послѣ паденія Верховонаго Совѣта гордо выставлявшіе свою чванную и надутую ничтожность на высшихъ государственныхъ мѣстахъ, раболѣпно пресмыкаясь передъ каждымъ новымъ свѣтиломъ, выводимымъ на горизонтъ интригами и насиліемъ, въ которыхъ имъ даже не дѣлали чести предлагать видное участіе?

Таковы были эти люди, которыхъ замысламъ не было суждемо состояться. Успѣхъ, одинъ успѣхъ, хотя бы и случайный, берется въ разчетъ при оцѣнкѣ политическихъ дѣятелей. Онъ до времени оправдываетъ и коварство, и пролитіе крови, и всѣ ужасы, отвергаемые человѣчествомъ. Да будетъ такъ. Но не отнимайте, по крайней мѣрѣ, достоинствъ у побѣжденныхъ во славу побѣдителей. Иначе вамъ придется принести на закланіе напримѣръ Гизо и провозглашать величіе передъ нимъ маршала Сентъ-Арно.

Первыя дѣйствія Долгорукихъ и Голицыныхъ по смерти Петра II были самовольны и доказываютъ, что они слишкомъ были увѣрены въ своей силѣ. Они избираютъ Анну и общее согласіе подтверждаетъ ихъ выборъ. Но когда дѣло доходитъ до того, что условія, посланныя въ Митаву, дѣлаются извѣстными въ публикѣ, то она начинаетъ высказывать свое неудовольствіе. Постараемся разъяснить себѣ кѣмъ и чѣмъ было оно возбуждено.

Первые разсердились тузы, вельможи, богачи: Черкасскій, Трубецкіе, Юсуповъ, Барятинскій, Солтыковы, Чернышевъ, Ушаковъ, обиженные тѣмъ, что верховники мало поцеремонились съ ними, и увидѣвшіе себя исключенными изъ числа тѣхъ, которые, по крайней мѣрѣ надолго, имѣли шансы играть въ управленіи государствомъ первую роль. Главные изъ нихъ составляютъ центры, около которыхъ группируются люди менѣе знатные, родственники ихъ и клевреты -- тѣ служебныя лица, которыя не видѣли выгодъ въ какихъ-либо перемѣнахъ, могшихъ напротивъ того угрожать нарушеніемъ ихъ блаженнаго состоянія во времена Екатерины I и Петра II;-- люди, не имѣвшіе своего мнѣнія и легко увлекавшіеся первымъ впечатлѣніемъ;-- опасавшіеся власти верховниковъ, а также и убѣжденные искренно, что такая власть причинятъ только вредъ. Вотъ разнородные элементы оппозиціи верховникамъ, собиравшейся кружками около своихъ предводителей и дѣйствовавшей противъ верховниковъ съ 19 января по 25 февраля 1830 года.

Въ какомъ же смыслѣ велась оппозиція? Прежде писали у насъ объ этомъ такъ, что можно было подумать, что она требовала просто сохраненія "statu quo", желая только уничтоженія Верховнаго Совѣта и возстановленія Петровскаго сената. Однако такое заключеніе просто обидно для цѣлой массы людей, изъ которыхъ очень многіе были не такъ же просты, чтобы не желать создать средства для прекращенія неурядицы, господствовавшей со смерти Петра I, въ теченіи царствованій Екатерины I и Петра II. (Русскій Вѣстникъ, 1859, No 1, стр. 29).

Обнародованные документы доказываютъ наше мнѣніе о томъ, что перемѣнъ желали всѣ, даже противники верховниковъ, но желали ихъ съ нѣкоторыми измѣненіями противъ ихъ плана, и особенно старались, вида самовольный дѣйствія Верховнаго Совѣта, чтобы онъ въ настоящемъ его составѣ не слишкомъ усилился. Записка Татищева (Утро, 1859, стр. 369--379) была главнымъ resume мнѣній оппозиціи. Что же мы видимъ въ этой запискѣ, подписанной главными противниками верховниковъ? Прежде всего протестъ противъ способа избранія ими Анны, хотя и угодной лично народу. Потомъ требованіе сочиненія закона для подобнаго случая. Затѣмъ обвиненіе верховниковъ въ томъ, что они "отставили единовластительство" образомъ своихъ дѣйствій (а не сущностью отправленныхъ въ Митаву пунктовъ), въ ущербъ "достоинству и преимуществу всего шляхетства и другихъ сановъ". Потомъ идутъ разсужденія о 4-хъ пунктахъ. Изъ нихъ для насъ особенно важенъ третій, въ которомъ Татищевъ разбираетъ три рода правленія: единодержаніе, аристократію и демократію. Доказавъ вредъ для Россіи двухъ послѣднихъ и опровергнувъ неудобства, приписываемыя первому нѣкоторыми публицистами, какіе же результаты вывелъ изъ всего этого Татищевъ и что было признано справедливымъ всѣми присутствовавшими и подписано ими, въ томъ числѣ Головкинымъ, Черкасскимъ, Барятинскимъ, Трубецкимъ и пр. и пр.? Вотъ что: Анна Іоанновна "есть персона женская", притомъ "знанія законовъ ей не достаетъ, а потому впредь, пока Всевышній мужскую персону на престолъ даруетъ", "великое собраніе шляхетства" постановило, такъ же какъ и Верховный Совѣтъ, свои пункты, изъ которыхъ особенно важны слѣдующіе: Члены Совѣта дѣлаются впредь сенаторами. Учреждается кромѣ сената другое правительство изъ ста персонъ, изъ котораго треть всегда будетъ на лицо, а общее собраніе имѣетъ сходиться четыре раза въ годъ на мѣсяцъ, для разсмотрѣнія важныхъ дѣлъ и всегда, когда будетъ война и т. п. Оба эти правительства избираютъ баллотированіемъ сенаторовъ, губернаторовъ, вице-губернаторовъ, главнокомандующихъ войсками и пр. Новосочиняемые законы, прежде обнародованія, разсматриваются во всѣхъ коллегіяхъ. Въ высшемъ правительствѣ не быть членами болѣе двухъ лицъ одной фамиліи. При тайной канцеляріи поочередно находятся депутаты отъ сената для наблюденія за справедливостію. Кромѣ того, въ этихъ пунктахъ заключаются распоряженія о заведеніи училищъ, о порядкѣ поступленія на службу, о составленіи росписи всему шляхетству, о доходахъ духовенства, объ облегченіи торговаго класса и о сочиненіи закона о наслѣдствѣ.

Замѣтимъ кстати, что этотъ проектъ, принятый столь многими и который, съ согласія самой Анны Іоановнны, долженъ былъ разсматриваться и слѣдовательно имѣлъ многіе шансы для своего осуществленія, повредилъ Татищеву, когда обстоятельства перемѣнилась вслѣдствіе недостатка единодушія между противниками верховниковъ, и Татищевъ никогда не былъ выведенъ на первый планъ. Нельзя не замѣтить также, что проектъ былъ предложенъ на то время, пока не "окажется мужеская персона" для вступленія на престолъ, и что съ тѣхъ поръ, въ теченіи почти 67 лѣтъ, за исключеніемъ шести-мѣсячнаго слабаго правленія Петра III, Россія была именно въ томъ положеніи, на случай котораго сдѣланы распоряженія въ проектѣ, безспорно имѣвшемъ вѣроятіе развиться и укорениться, еслибъ онъ былъ осуществленъ въ свое время.

Другіе, извѣстные намъ два проекта (Русскій Вѣстникъ 1861, No 5; стр. 46) также предлагаютъ мнѣнія о новой формѣ правленія. Одинъ изъ нихъ требуетъ: 1) Увеличенія числа членовъ Верховнаго Совѣта до 12 или 15 человѣкъ; 2) Избранія впредь новыхъ членовъ совѣта изъ кандидатовъ, представляемыхъ ему генералитетомъ и шляхетствомъ, или же баллотированія сими послѣдними изъ кандидатовъ, предлагаемыхъ имъ совѣтомъ. Въ другомъ проектѣ предлагалось: 1) Учредить высшее правительство изъ 21 персоны; 2) сенатъ образовать изъ 11-ти лицъ; 3) Въ высшее правительство, въ сенатъ, въ губернаторы и въ президенты коллегій выбирать баллотированіемъ генералитету и шляхетству изъ кандидатовъ, въ числѣ которыхъ не быть больше одного лица изъ какой-либо фамиліи; и 4) Впредь не быть въ высшемъ правительствѣ и въ сенатѣ болѣе двухъ лицъ одной фамиліи, за исключеніемъ тѣхъ членовъ, которые уже носили это названіе.

Во всѣхъ этихъ проектахъ проведены двѣ мысли, общія имъ, несмотря на несогласія ихъ по другимъ предметамъ: 1) Забота о предупрежденіи захвата власти немногими сильнѣйшими фамиліями, и 2) желаніе, чтобы классы, наиболѣе способные понимать дѣла государственныя, рѣшали посредствомъ выборовъ: кому занятія ими должны быть поручены.

Ни одинъ документъ не свидѣтельствуетъ того, чтобы кто-нибудь рѣшился сказать просто: "надо уничтожить Верховный Совѣтъ и затѣмъ оставить все по-старому".

Что касается пунктовъ, посланныхъ верховниками въ Митаву, то они такъ извѣстны, что о нихъ нечего распространяться. Но при общемъ почти обвиненіи верховниковъ въ исключительномъ честолюбіи, нельзя въ оправданіе ихъ не упомянуть о двухъ пунктахъ, которыми: 1) уничтожалась конфискація имѣній, и 2) поставлялось правиломъ, чтобы впредь не были раздаваемы государственныя имущества частнымъ лицамъ.

Отправивъ эти пункты въ Митаву, верховники увидѣли противъ себя оппозицію и рѣшились вступить съ ней въ сдѣлку. (Русскій Вѣстники 1861, No 5, стр. 47.) Она согласились на увеличеніе числа членовъ совѣта, на введеніе выборнаго начала въ опредѣленіе сенаторовъ, членовъ коллегій и пр., на утвержденіе служебныхъ преимуществъ шляхетства и т. д. Но при этомъ они показали и болѣе широкое пониманіе дѣла чѣмъ ихъ противники,-- они позаботились о другихъ классахъ народа. Они хотѣли уничтоженія всякой торговой монополіи и облегченія сколько возможно крестьянъ.

Двукратными заботами о послѣднихъ верховники должны были бы заслужить хотя нѣкоторую пощаду за свой аристократизмъ со стороны нашихъ современниковъ, которые провозгласили освобожденіе крестьянъ и улучшеніе ихъ быта. Эти богачи, эти владѣльцы десятковъ тысячъ душъ, когда еще и нигдѣ не являлась мысль о томъ, первые заговорили о вредѣ раздавать крестьянъ въ крѣпость и тѣмъ пресѣкали себѣ и своимъ родамъ путь къ такому способу обогащенія, который былъ и обыкновененъ, и сподручнѣе всякаго другаго. Верховники пали, планы ихъ рушились, и еще семьдесятъ лѣтъ продолжалась раздача крестьянъ въ крѣпость. Любопытно было бы исчислить хоть приблизительно на сколько было бы меньше крѣпостныхъ въ Россіи къ 19 февраля 1861 года, еслибы такая раздача прекратилась въ 1730, а не въ 1801 году, не говоря уже о томъ, сколькихъ притомъ затрудненій всякаго рода теперь бы не существовало.

Какъ бы то ни было, противники верховниковъ не могли, по новости дѣла, согласиться между собою, и верховники съ ними не сошлись. Послѣдніе пали, но чего же окончательно желали первые?

Судя по прежнимъ разказамъ, они явились въ одно прекрасное утро (25 февраля) къ Аннѣ Іоанновнѣ и подали прошеніе объ уничтоженіи пунктовъ, посланныхъ ей въ Митаву и о томъ, чтобы все оставалось по старому. Она разорвала эти пункты, и дѣло кончилось.

Но теперь мы знаемъ положительно и подробно, что все это было не такъ.

Утромъ 25 февраля собраніе генералитета и шляхетства подало государынѣ первое прошеніе, въ которомъ: 1) Жаловалось на то, что Верховный Совѣтъ не уважилъ общаго желанія, чтобы "для блага и спокойствія имперіи, была установлена, по большинству голосовъ форма правленія надежная и твердая" и 2) Просило, чтобы всѣ различныя мнѣнія, представленныя по этому предмету, разсмотрѣны были въ собраніи, составленномъ изъ членовъ, выбранныхъ по двое изъ каждаго семейства, и чтобы "по обсужденіи всѣхъ статей, была установлена такая форма правленія, которая наберется большинствомъ голосовъ." (Записки Дюка Лирійскаго, пер. Языкова, стр. 86.)

Прошеніе это было сочинено Кантеміромъ, подано Трубецкимъ прочитано Татищевымъ.

Тогда началась та смутная сцена, которой подробности трудно описать. В. А. Долгорукій хотѣлъ увезти государыню, но ея сестра удержала ее. Императрица, подготовленная своими родственниками и друзьями, приказала военнымъ слушаться только родственника своего Солтыкова. Офицеры кричали и изъявляли готовность истребить ея "злодѣевъ". Такія слова могли принять на свой счетъ не одни верховники, и дѣйствительно ясно, что между военными успѣли уже въ это утро составить партію, одинаково враждебную и верховникамъ, и просителямъ. Эта партія стала грозить всѣмъ безъ разбора, и если была малочисленна, то имѣла вліяніе на гвардію. Во время этой сумятицы Анна Іоанновна, выжидая дальнѣйшихъ событій, однако написала на прочитанномъ прошеніи: "быть по сему." Собраніе стало расходиться.

Но тутъ же, въ залахъ дворца, начался второй актъ драмы. Тѣ руководители движенія, которые имѣли въ виду преимущественно обуздать верховниковъ, думали, что достигли своей цѣли. Вѣроятно, болѣе всего послужило въ пользу реакціи убѣжденіе, что чрезвычайно трудно согласить въ скорости разнородныя мнѣнія партій, между тѣмъ какъ при отсрочкѣ окончательнаго рѣшенія можно ожидать раздоровъ, важныхъ безпорядковъ и даже бѣдствій.

Тогда-то, въ этомъ хаосѣ, рѣшено было, какъ единственное средство выйдти изъ него, испросить новую аудіенцію, и написано было второе прошеніе, прочитанное Кантеміромъ уже послѣ обѣда, за которымъ государыня удержала верховниковъ, какъ бы подъ почетнымъ арестомъ. Прежніе разказы сбивали эти два, совершенно разныя событія, въ одно, и втѣсняли ихъ въ тѣсную раму одного утра, отчего весь ходъ дѣла представлялся темнымъ и сбивчивымъ.

Во второмъ прошеніи изъявлено уже было желаніе, чтобы прерогативы власти оставались прежнія. Но и при этомъ подписчики выразили нѣкоторыя оговорки, а именно предлагали: 1) Верховный Совѣтъ уничтожить, 2) возстановить сенатъ изъ 21 особы, 3) сенаторовъ, губернаторовъ, президентовъ коллегій избирать дворянству и 4) принять мѣры къ уменьшенію налоговъ" (Русск. Вѣстн., 1859 г., No 1, стр. 60.)

Анна Іоанновна утвердила это прошеніе, приказала принести митавскіе пункты и изорвала ихъ. Верховники пали, но и противники ихъ не получили послѣ обѣда того, чего просили утромъ.

Въ тотъ же вечеръ народъ пораженъ былъ видомъ кроваваго зарева великаго сѣвернаго сіянія. (Записки Манштейна, пер. Мальгина, ч I, стр. 53). Предвѣщаніе казалось роковымъ, и на этотъ разъ было справедливо. Первымъ дѣломъ Анны Іоанновны было приблизить къ себѣ Барона, котораго не призывать въ Россію она обѣщала согласно требованію верховниковъ, видно и въ этомъ случаѣ доказавшихъ нѣкоторый государственный тактъ...

Не знаемъ, что бы случилось, еслибъ они восторжествовали. Но очень хорошо знаемъ, что вышло послѣ паденія. Не распространяясь о всѣмъ извѣстныхъ подробностяхъ, напомнимъ только о томъ, что сталось даже съ тѣми ріа desideria, которыя выражались во второмъ прошенія, писанномъ, можно сказать, in extremis. 1) Верховный Совѣтъ былъ уничтоженъ, но учрежденъ кабинетъ, по поговоркѣ bonnet blanc и blanc bonnet, да еще съ прибавкою всемогущества Бирона. 2) Сенатъ возстановленъ, но не изъ членовъ выборныхъ. 3) О баллотированіи губернаторовъ и президентовъ коллегій не было и помину, и 4) По части налоговъ заведенъ знаменитый доимочный приказъ, который истязаніями "выбивалъ" подати, а подати эти воровалъ Биронъ изъ секретной казны, почему денегъ въ казнѣ не доставало и приходилось отягощать новыми податями народъ, бѣжавшій въ большомъ числѣ за границу, и недоимка все росла и росла...

Мы вкратцѣ высказали наше мнѣніе относительно событія, конечно принадлежащаго къ самымъ крупнымъ изъ числа тѣхъ, въ которыхъ довелось Татищеву играть дѣятельную роль. Намъ кажется, что, озаглавивъ свою книгу словами: "такой-то и его время", авторъ долженъ по возможности рельефно выставить лица и событія, къ которымъ герой ея былъ соприкосновененъ, и характеризовать эти событія, на основаніи воззрѣній, вынесенныхъ имъ изъ изученія данной эпохи. Мы высказали нѣсколько такихъ данныхъ, по нашему убѣжденію вѣрныхъ. Другой можетъ взглянуть на дѣло иначе и представить соображенія, не бывшія у насъ въ виду. Во всякомъ случаѣ, въ трудѣ спеціяльномъ предметъ долженъ, конечно, быть разработанъ глубже и подробнѣе чѣмъ въ рецензіи. Мы хотѣли только указать на то, какіе предметы желательно было бы встрѣчать подвергнутыми критической оцѣнкѣ въ монографіяхъ, подобныхъ книгѣ г. Попова, и кстати высказали мысли, на которыя навело насъ знакомство съ документами, касающимися происшествій 1730 года.

Какъ бы то ни было, если г. Поповъ и не счелъ нужнымъ или удобнымъ внести въ свою книгу такого рода предметы, которые оправдали бы вполнѣ ея заглавіе, за нимъ все-таки остается честь тщательной и дѣятельной разработки другихъ предметовъ, которые и разнообразны и любопытны. Мы говорили уже о томъ, какъ добросовѣстно и усердно воспользовался онъ доступны мы ему документами и какую полную картину служебной дѣятельности Татищева представилъ онъ тамъ, гдѣ ихъ было достаточно въ его распоряженіи. Изъ этого легко заключить, что книга почтеннаго автора стоитъ искреннихъ похвалъ и достойна того, чтобы ей нашлось какъ можно больше читателей.

Михаилъ Лонгиновъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 8, 1861