Лонгинов Михаил Николаевич - Из современных записок

ИЗЪ СОВРЕМЕННЫХЪ ЗАПИСОКЪ 1.

1 См. Литературное обозрѣніе и замѣтки Русскаго Вѣстника, 1861 кн. 4, стр. 106.

Толки и недоразумѣнія.

Статья моя о князѣ П. А. Вяземскомъ, напечатанная въ No 4 Русскаго Вѣстника за нынѣшній годъ, вызвала, какъ слѣдовала ожидать, нѣсколько возраженій въ нашей журналистикѣ. Споръ о заслугахъ князя Вяземскаго и его дарованіи еще продолжается.

По моему мнѣнію, почтенный авторъ самъ будетъ лучшимъ адвокатомъ въ своемъ дѣлѣ, и готовящееся собраніе избранныхъ его стихотвореній само будетъ говорить за себя передъ судомъ публики, на которомъ онъ предстанетъ и съ нѣкоторыми уже извѣстными своими произведеніями, и еще съ большимъ числомъ такихъ, которыя знакомы лишь немногимъ. Мнѣ хочется только разъяснить кое-какія недоразумѣнія и отвѣчать на нѣкоторые главные вопросы, выраженные въ статьяхъ, противорѣчащихъ мнѣніямъ, высказаннымъ мною. Несмотря на это, я спѣшу отдать справедливость этимъ статьямъ въ томъ, что они чужды всякой враждебности къ противнику и написаны по большей части съ соблюденіемъ столь рѣдкой у насъ литературной учтивости.

Авторъ статьи въ Искрѣ спрашиваетъ, отчего я такъ возстаю на хулителей князя Вяземскаго, и такъ мало нападаю на графа Соллогуба? Отвѣтъ на это очень простъ: я писалъ противъ несправедливыхъ нападеній на князя Вяземскаго, а о восхваленіяхъ графа Соллогуба говорилъ только мимоходомъ, слѣдя за статьей Сѣверной Пчелы. Но и ту гъ я не разъ упоминалъ, что не раздѣляю его мнѣній и согласенъ съ моими противниками насчетъ преувеличеній въ его стихахъ, которымъ впрочемъ придаютъ, кажется, болѣе значенія чѣмъ стоятъ праздничные куплегы, пропѣтые на пиру, которому сами они придаютъ характеръ болѣе частный. Далѣе авторъ дѣлаетъ какой-то непонятный для меня намекъ на какія-то таинственныя причины, которыя могутъ будто бы побуждать кого-либо къ тому, чтобы щадить графа Соллогуба. Я не имѣю никакихъ поводовъ ни щадить его, ни наgадать на него. Первое я уже доказалъ въ моей статьѣ, высказавъ свое мнѣніе безъ всякихъ обиняковъ. Что же касается до нападокъ, то если онѣ будутъ несправедливы, я не только не соглашусь съ ними, но готовъ напередъ объявить, что буду протестовать и противъ нихъ. Если напримѣръ скажутъ, что у графа Соллогуба не было никогда никакого таланта, я, несмотря на то, что имя и повѣсти его теперь не въ модѣ, скажу во всеуслышаніе, что это неправда; что теперь онъ выписался, а что Исторія двухъ галошъ, Большой свѣтъ, Аптекарша принадлежали къ числу немногихъ лучшихъ повѣстей своего времени и прочесть ихъ даже гораздо пріятнѣе чѣмъ читать многія современныя имъ "психологическія развитія", какъ говорили тогда. Если будутъ говорить, что графъ Соллогубъ не игралъ роли въ литературѣ, я возражу, что довольно пожилъ на свѣтѣ, чтобы помнить какое впечатлѣніе производили его повѣсти и какъ за нимъ бывало ухаживали журналисты. А все это нисколько не помѣшаетъ мнѣ потѣшаться надъ Фразами его Чиновника и надъ его Французскимъ авторствомъ не менѣе всякаго другаго, или сказать, какъ я и сдѣлалъ, что "закланіе настоящаго во славу прошлаго" есть нелѣпость, если только оно совершено не для краснаго словца.

Статья Русской Рѣчи, болѣе благопріятная, слегка коснулась къ сожалѣнію такихъ вопросовъ, разъясненіе которыхъ очень затруднительно у насъ. Еслибы такое разъясненіе было возможно, то очень вѣроятно, что вопросы эти не повторились бы болѣе въ печати. Мнѣ остается только выразить мнѣніе, что одно изъ положеній автора очевидно не обнимаетъ сущности дѣла вполнѣ, и упускаетъ изъ виду главный пунктъ полемики, то-есть мысль мою о томъ, что нигдѣ такъ рѣшительно какъ у насъ не отрицаютъ дарованій и заслугъ человѣка, который по какимъ-либо причинамъ не пріобрѣлъ симпатіи современныхъ журналовъ. Авторъ спрашиваетъ: неужели же и во Франціи напримѣръ г. Дюпенъ, несмотря на свои прежнія заслуги, не былъ бы встрѣченъ холодно, еслибы вздумать теперь искать сочувствія между писателями новаго поколѣнія? Положимъ, что сочувствія этого и не оказалось бы ни въ насъ и нигдѣ. Но дѣло не въ томъ. Поставьте вопросъ такъ, чтобъ онъ прямо относился къ предмету моей статьи, то-есть такимъ образомъ: неужели г. Дюпенъ и пр. не былъ бы объявленъ во Франціи человѣкомъ безъ познаній, безъ талантовъ, не принесшимъ никакой пользы, не игравшимъ никакой роли, не бывшимъ въ числѣ передовыхъ гражданъ Франціи? Тогда я прямо отвѣчу: нѣтъ. Сочувствія г. Дюпенъ не возбудилъ бы, но всякій сказалъ бы, что это ученѣйшій юристъ, славный адвокатъ, краснорѣчивый ораторъ, образцовый писатель, что онъ защищалъ въ теченіи многихъ лѣтъ права своихъ согражданъ, и что онъ былъ однимъ изъ передовыхъ политическихъ дѣятелей. Всего этого не забыли бы Французы, хотя бы и не любили и не уважали болѣе г. Дюпена. Противное этому рѣшились бы пропищать или прогорланить только голоса, имѣющіе значеніе не болѣе "кимвала бряцающаго и мѣди звенящей", напримѣръ нѣкоторые жалкіе Хлестаковы и Ноздревы, попавшіе въ члены законодательнаго собранія 1849--1851 годовъ, благодаря всеобщей подачѣ голосовъ, и съ которыми г. Дюпенъ, какъ постоянный президентъ этого собранія, поневолѣ долженъ былъ иногда обращаться почти какъ съ школьниками, какими они и въ самомъ дѣлѣ были. Но вѣдь до нихъ нѣтъ никакого дѣла ни обществу, ни литературѣ. А у насъ, пожалуй, все это высказалось бы и во многихъ органахъ, считающихся серіозными, и при этомъ нагородили бы безъ конца пустозвонныхъ вразъ, какими изобилуетъ всякая эпоха на потребу каждому, кто желаетъ показать публикѣ, что вотъ молъ мы каковы!

Отечественныя Записки сознаются, что мы плохо знаемъ прошедшее нашей литературы и спрашиваютъ: да въ чемъ же заслуги князя Вяземскаго въ литературѣ и вліяніе его на нее? Я указаль для рѣшенія этихъ вопросовъ данныя, которыя слѣдовательно не стоитъ повторять. Тутъ же заявилъ я, что не имѣю притязаній выводить изъ нихъ окончательную оцѣнку дѣятельности князя Вяземскаго. Я привелъ нѣкоторыя его стихотворенія. Авторъ статьи не находитъ въ нихъ поэзіи. На вкусъ товарища нѣтъ. Недавно Время готово было проливать слезы надъ незначительною строфой любезнаго поэта г. Полонскаго, млѣло передъ пластическими стихами талантливаго стихотворца г. Мея, признало истинною поэзіей мысли умнаго человѣка, умѣющаго высказывать ихъ риѳмованными строчками, надѣлило граціозную музу г. Фета цѣлою отдѣльною областію поэзіи и затѣмъ объявило, что Хомяковъ лишенъ всякаго значенія, какъ поэтъ. Я же дерзаю "смѣть свое сужденіе имѣть" и вижу въ стихотвореніяхъ Хомякова не стихоплетство, такъ же какъ смѣю думать, что въ нѣсколько лѣтъ у насъ не появилось стихотворенія, въ которомъ было бы болѣе великолѣпной и вмѣстѣ съ тѣмъ умиляющей поэзіи чѣмъ въ Палестинѣ князя Вяземскаго. Но я уже сказалъ, что довольно скоро самъ онъ выступитъ своимъ адвокатомъ съ книгой своихъ стихотвореній. Пусть прочтутъ ее безъ предвзятой мысли, безъ предубѣжденія, пусть не сердятся за то, что въ ней не понравится по личнымъ взглядамъ и отношеніямъ, а смотрятъ преимущественно на достоинства, стоящія выше или внѣ такихъ частныхъ воззрѣній, и тогда безпристрастные цѣнители отдадутъ ей справедливость. Неужели такъ трудно отдѣлаться отъ предубѣжденій? Что же касается до тѣхъ, которые въ самомъ дѣлѣ не понимаютъ поэзіи, то о нихъ не можетъ и быть рѣчи; только бы ужь сами-то о ней не судили.

Страннымъ показался мнѣ упрекъ, сдѣланный князю Вяземскому въ той же статьѣ за то, что онъ ни въ одномъ журналѣ не игралъ роли сотрудника и слѣдовательно общественнаго дѣятеля. Вопервыхъ это не справедливо. Телеграфъ въ лучшее свое время, когда онъ такъ рѣзко и ярко отдѣлялся отъ всѣхъ выходившихъ въ то время журналовъ, обязанъ своимъ успѣхомъ дѣятельнѣйшему участію князя Вяземскаго, который былъ болѣе чѣмъ сотрудникомъ, соредакторомъ Полеваго. А заслуги Телеграфа того времени не подвергаются сомнѣнію. Кромѣ того князь Вяземскій еще гораздо прежде игралъ одну изъ первыхъ ролей въ войнѣ Арзамасцевъ съ Шишковистами, которая была литературнымъ событіемъ, потомъ толковалъ Кавказскаго Плѣнника и Бахчисарайскій фонтанъ публикѣ, взятой врасплохъ новостію и смѣлостію такихъ явленій; позднѣе онъ первый написалъ дѣльный разборъ Гоголевскаго Ревизора въ Пушкинскомъ Современникѣ. Можно сказать напротивъ, что мало кто изъ людей его поколѣнія затрогивалъ столько живыхъ и разнообразныхъ стоявшихъ на очереди вопросовъ и принималъ большее участіе въ ихъ рѣшеніи, чѣмъ князь Вяземскій. Неужели же онъ не общественный дѣятель, потому что не былъ всю свою жизнь журнальнымъ сотрудникомъ, то-есть не являлся каждую недѣлю или каждый мѣсяцъ въ смѣси или фельетонѣ того или другаго журнала или газеты? Такимъ образомъ наши X., Y., Z, или NN, упражняющіеся въ этомъ родѣ, пожалуй, будутъ общественные дѣятели, а князь Вяземскій никогда таковымъ не бывалъ. Признавая вполнѣ значеніе журналистики въ Россіи, все-таки можно" усомнихься въ томъ, что нельзя быть общественнымъ дѣятелемъ, не будучи журнальнымъ сотрудникомъ.

Еще одно слово. Въ статьѣ Отечественныхъ Записокъ сказано, что стихи князя Вяземскаго слѣдовало бы помѣщать въ какомъ-нибудь французскомъ, а не русскомъ журналѣ. Князь Вяземскій, даже въ стихотвореніяхъ такого содержанія, которое наиболѣе доступно пониманію иностранцевъ, отличается удачнымъ употребленіемъ въ дѣло поговорокъ, пословицъ, сравненій, оборотовъ, выраженій, остротъ, чисто-русскихъ, народныхъ, составляющихъ одно изъ отличительныхъ достоинствъ его произведеній и непереводимыхъ ни на какой языкъ. Весь этотъ міръ народныхъ представленій и выраженій такъ присущъ ему, что врывается въ его думы и вдохновенія вездѣ, всегда, и онъ не можетъ отъ него отрѣшиться ни при видѣ живописныхъ ландшафтовъ Германіи, ни на вершинахъ Альповъ, ни въ шумѣ парижской жизни. А что сказать о такихъ піесахъ, какъ напримѣръ Зимнія карикатуры, На церковное строеніе, Память живописца Орловскаго и пр.? Они непереводимѣе чѣмъ самыя народныя изъ басенъ Крылова. Неужели же это не чисто-русскія произведенія? Сказать, что имъ слѣдовало бы являться въ Французскихъ журналахъ -- гораздо страннѣе чѣмъ высказать мысль, что рисунки Орловскаго приличнѣе всего издавать при англійскихъ кипсекахъ.

Бѣлинскій и его лже-ученики.

Та же статья Отечественныхъ Записокъ замѣчательна слѣдующимъ сознаніемъ: мы мало знаемъ свою собственную литературу, мы не уважаемъ бывшихъ дѣятелей ея; все такъ, но мы уважаемъ ихъ теперь все-таки больше, нежели уважали двадцать лѣтъ назадъ; исторія взяла свое, выставила свои требованія, и по этимъ требованіямъ сдѣлана болѣе справедливая оцѣнка нежели какъ это было двадцать лѣтъ назадъ. Мысль справедливая; однако желательно, чтобы прошедшее нашей литературы узнали и оцѣнили не только болѣе прежняго, но и вполнѣ удовлетворительно. А для этого исполненія требованій исторіи нужно именно, чтобы занятія по изученію литературы были чужды всякаго предубѣжденія, которое ведетъ къ заключеніямъ въ родѣ мысли о печатаніи стиховъ князя Вяземскаго во французскихъ журналахъ. Въ дѣлѣ такого изученія ничто не замѣнитъ преданія, особенно у насъ, гдѣ область литературной гласности была такъ ограничена и по недостатку наличныхъ силъ въ немногочисленной Фалангѣ писателей, и по нравамъ и привычкамъ самаго общества, которое сдерживалось условіями и часто ложными понятіями о приличіи,-- наконецъ по причинѣ множества обстоятельствъ, понятныхъ и извѣстныхъ всякому. Безъ этихъ преданій вы не поймете вполнѣ характера писателей и нѣкоторыхъ существенныхъ сторонъ литературныхъ явленій; вы не доберетесь до подробностей и смысла событій въ мірѣ литературы, важныхъ и знаменательныхъ въ ходѣ ея развитія. Читайте старые журналы и старинныя книги -- они будутъ для васъ мертвою буквой, вамъ надоѣстъ такое занятіе, и вы скажете, иногда съ полнымъ убѣжденіемъ, что оно вовсе безполезно. Вы не отыщете Факта въ намекѣ, намекъ примете за выраженіе, не имѣющее значенія и тѣмъ менѣе успѣете связать ихъ или статью съ цѣлою партіей, съ цѣлымъ направленіемъ. Цѣлые кружки, игравшіе роль, цѣлые оттѣнки направленій будутъ вамъ незнакомы, а безъ этого вы можете получить только смутное и невѣрное представленіе о картинѣ литературы въ то или другое время. Поэтому-то нужно ловить достовѣрныя преданія, дополняющія и объясняющія печатное слово прежняго времени и сохранять ихъ въ цѣлости. Какъ же не возставать на явленія, подобныя обстоятельству, выведенному на свѣжую воду Я. К. Гротомъ, который доказалъ, что разные крикуны, выдающіе себя послѣдователями и учениками Бѣлинскаго, не читали хорошенько даже и его сочиненій? Чего же ждать отъ этихъ господъ, когда они заговорятъ о болѣе отдаленномъ времени?

Между тѣмъ главный источникъ недостатковъ Бѣлинскаго заключается именно въ томъ, что, по ложно ли понятому чувству собственнаго достоинства, по убѣжденію ли въ томъ, что заявляемыя въ наше время требованія историческихъ изученій не такъ важны, по увѣренности ли, что достаточно собственной его проницательно сти, чтобъ объяснить вполнѣ то или другое явленіе, онъ считалъ какъ бы обязанностію держать себя совершенно внѣ круга литературныхъ преданій. Если скажутъ, что это доказываетъ независимость его характера, то все-таки нельзя не пожалѣть въ интересѣ литературы, что человѣкъ, весь посвятившій себя ей и имѣвшій такое сильное вліяніе, добровольно отказался отъ путеводной нити въ области, темной для его поколѣнія и вообще мало-изслѣдованной. Если скажутъ, что онъ не могъ бы ужиться съ людьми, отъ которыхъ могъ бы узнать многое, для него важное и любопытное, то и на это можно отвѣчать, что ему совсѣмъ не нужно было бы поступаться своими убѣжденіями, а только пользоваться отъ нихъ тѣмъ, чего узнать онъ не могъ ни отъ кого, кромѣ нихъ. Но Бѣлинскій рѣшительно сталъ внѣ преданій, даже и тѣхъ, которыя, хотя и не соотвѣтствовали его воззрѣніямъ, все-таки были и остаются и всегда будутъ хорошими преданіями литературы и никогда не заслуживали того, чтобъ отъ нихъ отворачиваться съ презрѣніемъ. Уединившись такимъ образомъ, замкнувшись навсегда въ тѣсный кружокъ, Бѣлинскій доказалъ цѣльность своей натуры, но въ ущербъ пользамъ литературы. Ему оставались почти вовсе незнакомы факты, гораздо болѣе крупные чѣмъ многое, что онъ однако считалъ достойнымъ примѣчанія и что онъ могъ узнать изъ книгъ, помимо литературныхъ старожиловь. Онъ многое вѣрно угадывалъ своимъ проницательнымъ умомъ; общій смыслъ главныхъ явленій часто характеризировалъ онъ съ изумительною ясностію. Когда же дѣло доходило до непрерывнаго, будничнаго, закулиснаго, но тѣмъ не менѣе столь важнаго хода литературной жизни, до оттѣнковъ, до характеристики дѣятелей, особенно второстепенныхъ, но бывшихъ когда-то вліятельными, до работы, происходившей въ обществѣ и готовившей тотъ или другой Фазисъ развитія литературы, до отношеній писателей между собою, объясняющихъ столь многое и т. д.,-- Бѣлинскій, говоря обо всемъ этомъ, впадалъ въ безпрерывныя ошибки и въ анахронизмы, или же долженъ былъ обходить такіе предметы, потому что ничего не зналъ о нихъ. Чтобы не уходить далеко въ древность, возьмите хоть то, что онъ говорилъ о Пушкинѣ, который былъ еще живъ, когда Бѣлинскій выступилъ на литературное поприще. Кромѣ многочисленныхъ сужденій о славномъ поэтѣ, разсѣянныхъ въ разныхъ статьяхъ, Бѣлинскій написалъ о немъ цѣлый томъ. Въ немъ вы найдете множество страницъ не только дѣльной критики, но и вообще взглядовъ свѣтлыхъ и глубокихъ. Но вмѣстѣ съ этимъ, не говоря уже объ отступленіяхъ, вовсе не нужныхъ, и о блестящихъ тирадахъ публициста, которыя онъ внесъ сюда, только придравшись къ удобному случаю,-- сколько несообразностей, ошибокъ, невѣдѣнія исторіи прежней литературы! Какое полное отсутствіе знакомства съ обстановкою семейною, общественною, дружескою, литературною, офиціальною и т. д., окружавшею поэта, на жизнь котораго все это имѣло такое вліяніе и образовало его характеръ! Какое незнаніе вообще обстоятельствъ самой жизни Пушкина, которая до такой степени связана съ его поэзіей, что понять послѣднюю безъ знанія первой совершенно невозможно критику, который не ограничивается ея эстетическою оцѣнкой, а разсматриваетъ ее, какъ Бѣлинскій, также со стороны философскихъ и политическихъ убѣжденій!

Незнакомый съ такимъ множествомъ необходимыхъ предметовъ, Бѣлинскій не только лишилъ публику многихъ полезныхъ статей, но часто и портилъ прекрасныя статьи, наполняя ихъ ненужными отступленіями и обходя многое существенное. Затѣмъ онъ впадалъ въ ошибки и вовлекалъ въ нихъ читателей, между большинствомъ которыхъ авторитетъ его былъ несокрушимъ. И они вѣрили на слово созданнымъ въ его воображеніи призракамъ, которые никогда не существовали на дѣлѣ и опровергались малѣйшими Фактами такъ же легко, какъ карточные домики первымъ дуновеніемъ. Нельзя, напримѣръ, не посмѣяться, читая какъ докторально и подробно описываетъ Бѣлинскій искусъ и церемоніи, черезъ которые будто бы должны были проходить литературные дебютанты во время оно, чтобы добиться чести попасть въ печать. Онъ хотѣлъ характеризировать вѣкъ вельможества, меценатства, поклоненія кумирамъ. Онъ съ полною добросовѣстностію увѣрилъ себя, а слѣдовательно и читателей, что новичокъ долженъ былъ льстить и кланяться авторитетамъ, если не тридцать, то двадцать лѣтъ, пока они одобрятъ его стихи къ напечатанію, и подробно разказывалъ, какія "степени злодѣйства" проходилъ въ это время насчастный. Кто-то еще въ то время возразилъ на это въ какомъ-то журналѣ очень просто: онъ сличилъ годы рожденія и появленія въ печати первыхъ опытовъ, старшихъ изъ живыхъ писателей. Оказалось, что такой-то сталъ печататься въ 18 лѣтъ, другой -- въ 17, третій -- даже въ 16, такъ что еслибы Бѣлинскій былъ правъ, то представленіе меценату первыхъ стиховъ едва бы могло совпадать съ рожденіемъ автора. А Бѣлинскій такою чертой думалъ лучше всего дать понятіе о нравахъ цѣлаго періода нашей литературы!

Можно предположить, что изолированіе Бѣлинскаго въ тѣсномъ кружкѣ друзей, въ которомъ онъ по справедливости пользовался особеннымъ ихъ почетомъ, не мало способствовало развитію его исключительности до громадныхъ размѣровъ. Оно доводило его, уже и безъ того склоннаго по натурѣ къ пристрастію, до явныхъ несправедливостей. Извѣстно, что онъ, прочитавъ Бѣдныхъ Людей г. Достоевскаго, объявилъ Гоголя побѣжденнымъ, и восторгался тѣми юношескими грѣхами г. Тургенева которые теперь не признаются самимъ авторомъ ихъ. При извѣстныхъ условіяхъ онъ готовъ былъ безгранично увлекаться въ ту или другую сторону. Такъ, напримѣръ, отрицалъ онъ всякій талантъ въ Хомяковѣ. И таково обаяніе имени Бѣлинскаго, что недавно въ журналѣ Время было сказано, что онъ умышленно иногда не понималъ Хомякова, что въ разборѣ его стихотвореній у него встрѣчаются цѣлыя страницы придирокъ, что Бѣлинскій ошибался, считая Хомякова неискренно-убѣжденнымъ (шутка сказать!), а въ заключеніе говорится, что въ эстетическомъ отношеніи мнѣніе Бѣлинскаго все-гаки справедливо, и Хомяковъ лишенъ всякаго таланта.

Рѣзкость приговоровъ Бѣлинскаго совершенно гармонируетъ съ рѣзкостью его образа мыслей. Онъ былъ искрененъ. Онъ не могъ видѣть, какъ это дѣлали многіе изъ друзей его, не менѣе честные чѣмъ онъ, достоинства въ своихъ противникахъ. Живи онъ теперь, онъ не сталъ бы отдавать имъ той доли справедливости, до которой они довоевались даже во мнѣніи враждебнаго имъ лагеря.

Иногда одно проскользнувшее слово, повидимому незначительное, ведетъ къ открытію цѣлаго ряда фактовъ очень знаменательныхъ. Это случилось недавно со мною, когда я просматривалъ вновь статью Бѣлинскаго о Пушкинѣ, въ 8-мъ томѣ его сочиненій. Въ обозрѣніи русской литературы до Пушкина, Бѣлинскій приводитъ (стр. 109) отрывокъ изъ предисловія Хераскова къ повѣсти его Полидоръ, вышедшей въ 1794 году. Въ этомъ предисловіи авторъ обращается къ извѣстнымъ русскимъ писателямъ. У Хераскова имена ихъ обозначены первыми буквами ихъ Фамилій. Бѣлинскій выставляетъ полныя имена Ломоносова, Державина, Карамзина, Нелединскаго, Дмитріева, Богдановича и Петрова. Но тутъ же вышло и загрудненіё. Послѣ обращенія къ Л. (Ломносовуі, Херасковъ говоритъ: Можетъ ли кто не плѣниться нѣжными и пріятными звуками С? Очевидно, что Херасковъ разумѣлъ тутъ А. П. Сумарокова, съ которымъ много лѣтъ шелъ по одному пути, какъ лирикъ и драматургъ, и сочиненіями котораго продолжалъ плѣняться до своей смерти, подобно многимъ современникамъ. Но Бѣлинскій дѣлаетъ при буквѣ С. слѣдующую выноску: Должно-быть дѣло идетъ о Евстафіи Станевичѣ, весьма плохомъ піитѣ того времени.

Въ наше время занимающіеся русскою литературой знаютъ, кто быльстаневичъи когда онъ жилъ. Но лѣтъ около двадцати тому назадъ никто изъ новѣйшихъ литераторовъ и не слыхалъ вѣроятно этого имени, которое мало интересно само по себѣ. Тутъ, такъ какъ и во многихъ мѣстахъ сочиненій Бѣлинскаго, видно, что онъ считалъ нужнымъ для себя, какъ для критика, заглядывать въ старыя книги и знать имена забытыхъ авторовъ. Но тугъ же видно, что онъ дѣлалъ это безъ системы, не зналъ послѣдовательно событій исторіи литературы, отношеній писателей между собою, и что ему почти вовсе неизвѣстны любопытныя стороны ея исторіи.

Въ 1794 году, когда Херасковъ писалъ предисловіе къ Полидору, о Станевичѣ не было и слуху въ литературномъ мірѣ. Еслибъ онъ и напечаталъ тогда что-нибудь въ журналахъ, Херасковъ не поставилъ бы его рядомъ съ Ломоносовымъ и Державинымъ. Такой промахъ обличаетъ совершенное отсутствіе пониманія литературныхъ нравовъ и отношеній въ данную эпоху. Появленіе книгъ Станевича въ печати относится къ 1804 году, и съ перваго же раза поставило его въ антагонизмъ съ московскими писателями Карамзинымъ, Дмитріевымъ и пр., бывшими въ лучшихъ отношеніяхъ къ старику Хераскову. Станевичъ, такъ же какъ и многіе другіе плохіе писатели, Палицынъ, Карабановъ и т. п., явился на литературной аренѣ клевретомъ Шишкова и восхвалялъ въ прозѣ и въ стихахъ его книгу О старомъ и новомъ слогѣ, вышедшую въ 1803 году, послѣ чего она и сдѣлалась знаменемъ, подъ которое стеклись подобные ему писаки, составившіе въ |1811 году Бесѣду любителей русскаго слова. Собраніе сочиненій Станевича подверглось въ 1806 году безпощадной критикѣ Вp3;стника Европы, который издавался Каченовскимъ при участіи самого Хераскова, Державина, Дмитріева, В. Пушкина, Мерзлякова, В. Измайлова, Воейкова и Жуковскаго. Кругъ этотъ составляетъ совсѣмъ другой міръ. Въ немъ соединяются уже прежнія знаменитости съ молодымъ поколѣніемъ, которое сейчасъ такъ блистательно выступитъ на сцену и поведетъ войну противъ готовящейся, а въ послѣдствіи и учредившейся Бесѣды. Станевичъ игралъ въ ней значительную роль и неоднократно былъ осмѣянъ въ сатирическихъ стихахъ Батюшкова, Жуковскаго, Измайлова, въ рѣчахъ Арзамаса, и исчезъ со сцены около 1820 года, когда кончилась эта долголѣтняя тяжба между бездарностію и талантомъ, рутиной и оригинальностію, безвкусіемъ и вкусомъ. Если вы не знаете стиховъ, статей и рѣчей, гдѣ говорится о Станевичѣ, и того, когда и почему они были написаны, то вы не узнаете настоящихъ литературныхъ портретовъ Жуковскаго, Батюшкова, вы незнакомы съ подробностями движенія, даннаго литературѣ Арзамасомъ, исторія котораго слилась съ дебютами Пушкина и положила на него свою неизгладимую печать. Вотъ вамъ и связь преданій. Могу ли я послѣ этого ждать отъ васъ полной характеристики Пушкина? Если вы не слыхали имени Прадона, я не жду отъ васъ точной біографіи Расина.

Вообще исторія литературы самая слабая сторона въ сочиненіяхъ Бѣлинскаго. Въ ней то и дѣло пробѣлы и ошибки. Онъ введетъ васъ въ заблужденіе тамъ, гдѣ инстинктъ его даровитой натуры не могъ дать ему угадать истинную связь событій, тамъ, гдѣ требуется воспитаніе на живой почвѣ преданія и познаніе тѣхъ оттѣнковъ и подробностей, безъ которыхъ нѣтъ настоящей картины. Обо многомъ онъ вамъ ничего не скажетъ, потому что ему негдѣ было узнать того или другаго.

Все это нисколько не мѣшаетъ тому, что это былъ талантливѣйшій человѣкъ, лучшій журнальный критикъ своего поколѣнія, замѣчательный въ своемъ родѣ публицистъ. Это былъ неутомимый боецъ за то, что считалъ правымъ, будившій лѣнивыхъ, подстрекавшій даже бойкихъ. Это была натура отважная, честная и неподкупная ничѣмъ... кромѣ увлеченія собственныхъ страстей и пристрастій.

Поэтому нельзя принимать безусловно всѣхъ его литературныхъ приговоровъ, писанныхъ иногда въ ослѣпленіи пристрастія. Это могутъ дѣлать только нѣкоторые рьяные фельетонные витязи, о которыхъ сказано въ одномъ неизданномъ стихотвореніи:

Затѣмъ на скопищѣ клевретовъ

Рѣшилъ верховный ихъ совѣтъ,

Что, такъ какъ нѣтъ авторитетовъ,

Бѣлинскій будь авторитетъ.

Они умѣли занять у Бѣлинскаго только его недостатки и довести ихъ до крайностей, не имѣя и тысячной доли не только его таланта, но даже познаній.

Итакъ, спросите вы, Бѣлинскій принесъ вредъ литературѣ? Да, отвѣчу я, хотя отрицать его дарованія и заслуги конечно буду не я. Отчего бы и не такъ? Даже всякое благо можетъ принести съ собою вредъ при легкомысліи и неразуміи, которыя не сумѣютъ извлечь изъ него одной пользы. Поставьте Бѣлинскаго въ примѣръ людямъ, самонадѣяннымъ и невѣжественнымъ, они дойдутъ до нелѣпости, парадируя и преувеличивая именно его темныя стороны. За эти недостатки подлежитъ и Бѣлинскій нелицепріятному суду, какого онъ самъ требовалъ для всѣхъ и который такъ же безпристрастно отдастъ справедливость его заслугамъ и достоинствамъ. Остается желать, чтобы чаще приходилось говорить о пользѣ, имъ принесенной, чѣмъ о вредѣ, котораго онъ былъ причиною, и состоящемъ въ распложеніи самодовольныхъ и пустозвонныхъ горлановъ, думающихъ заставить человѣчество забыть все, что было до появленія ихъ на журнальное поприще, вотъ родоначальства которыхъ, конечно, отказался бы самъ Бѣлинскій.

Михаилъ Лонгиновъ.

28 іюня 1861 г.

"Русскій Вѣстникъ", No 6, 1861