Книговод

Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864-1909 гг.

Янжул Иван Иванович


Воспоминанія И. И. Янжула о пережитомъ и видѣнномъ въ 1864--1909 г.г.

Выпускъ первый.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Т-ва п. ф. "Электро-Типографія Н. Я. Стойковой". Знаменская, 27.
1910.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Вступленіе

ГЛАВА I.

   Московскій университетъ. Условное поступленіе въ 1864 г. на историко-филологическій факультетъ.-- Несчастія и неудачи перваго года.-- Смерть отца.-- Продолжительная борьба съ нуждой.-- Горькій опытъ жизни.-- Оставленіе на первомъ курсѣ.-- Исключеніе изъ университета за невзносъ платы. -- Урокъ въ отъѣздъ (въ г. Ржевъ) съ окончательнымъ переходомъ на юридическій факультетъ.-- Мое житье на урокѣ.-- Кеттле и отецъ Дмитрій.-- Статистическая разработка Ржевскихъ церковныхъ книгъ.-- Увлеченіе закономѣрностью соціальныхъ явленій и мечты.-- Успѣхъ экзаменовъ и двойныя неудачи съ проф. И. К. Бабстомъ.-- Студенческая жизнь въ Москвѣ (1865--67 г.г.) -- поворотъ къ худшему съ 3-го курса, кутежъ и бездѣлье.-- Значеніе товарищества.-- Выдающіеся профессора.-- Окончаніе университета и зачисленіе въ кандидаты на судебныя должности при прокурорѣ М. Ф. Громницкомъ.-- Проф. Ѳ. Б. Мильгаузенъ и мое оставленіе при Московскомъ университетѣ для усовершенствованія въ наукахъ
  

ГЛАВА II.

   Оставленіе при университетѣ для приготовленія къ профессорскому званію.-- Выборъ предмета и главнѣйшія занятія.-- Уроки.-- Писаніе въ газетахъ.-- "Всеобщая Газета" и "Русскія Вѣдомости".-- Описаніе характерныхъ чертъ А. Н. Чудрова.-- Магистерскій экзаменъ.-- Первоначальная неудача съ поѣздкой за границу.-- "Бесѣда".-- С. А. Юрьевъ, А. И. Кошелевъ, А. Н. Островскій, А. Ф. Писемскій, Н. М. Богомоловъ и другія встрѣчи и знакомства.-- Преподаваніе статистики въ Имп. Техническомъ училищѣ.-- Командировка за границу на два года.-- Дрезденъ.-- Лейпцигъ и слушаніе лекцій въ тамошнемъ университетѣ.-- Сближеніе съ А. И. Чупровымъ.-- Мой романъ въ Дрезденѣ и благополучное окончаніе его женитьбой
  

ГЛАВА III.

   Мое свадебное путешествіе, -- Гейдельбергъ.-- Цюрихъ.-- Поѣздка въ Англію.-- Горестныя приключенія.-- Лондонъ.-- Меблированныя комнаты г-жи Сиггерсъ.-- Первыя впечатлѣнія.-- Несчастіе съ моимъ содержаніемъ.-- Русское посольство -- не для русскихъ.-- Неисправность русскихъ друзей и редакціи.-- Британскій музей.-- Работа надъ диссертаціей.-- Неудачная поѣздка въ Мюнхенъ.-- Н. И. Стороженко.-- Возвращеніе въ Россію.-- Защита магистерекой диссертаціи и выборы въ доценты.-- Начало профессуры.-- Горе слѣдуетъ за радостью.-- Сильная болѣзнь жены и необходимость лѣченія за границей
  

ГЛАВА IV.

   Новая поѣздка въ Лондонъ лѣтомъ 1875 г. для занятія въ Британскомъ музеи.-- Знакомство съ В. С. Соловьевымъ и его характеристика: мистицизмъ и равнодушіе къ жизни и человѣческимъ интересамъ.-- М. М. Ковалевскій и его характеристика: удивительный образецъ трудолюбія и жизнерадостности.-- Мои профессора товарищи въ Москвѣ: В. А. Умовъ, А. C. Павловъ, С. А. Муромцевъ и др.-- Защита докторской диссертаціи въ 1876 году и выборы въ ординарные профессора.-- Двѣ новыхъ поѣздки въ Британскій музей.-- Моя переписка съ женой изъ Лондона въ Крейцнахъ въ 1877 г.-- Н. П. Боголѣповъ, Алисовъ, Яблочковъ и пр.-- Продолженіе работы надъ вторымъ выпускомъ "Англійской Свободной Торговли".-- Мои журнальныя статьи и изслѣдованія въ "Отечественныхъ запискахъ" и "Словѣ": 1 "Ливерпульская Ассоціація финансовыхъ реформъ". 2. "Дѣтскій и женскій фабричный трудъ въ Англіи и Россіи". 3. "Кто отвѣчаетъ за несчастія съ рабочими?". 4. "Промышленная статистика и фабричное законодательство". 5. "О Табачной монополіи въ Европѣ". 6. "Англійская политика въ Ирландіи". 7. "Англійскіе кабатчики". 8. Новый типъ англійскаго "радикализма". 9. "Возрожденіе мальтузіанства". 10. "Причины и послѣдствія отмѣны соляного налога въ Англіи и Россіи" -- и многія другія.....
  

ГЛАВА V.

   Русская учебная колонія въ Лондонѣ зимой 1880--81 г.г.-- Какъ мы труса праздновали.-- Приключенія одного молодого россіянина въ посольской церкви.-- Ужасная катастрофа 1 марта въ Петербургѣ, и какъ она была встрѣчена въ Лондонѣ.-- Окончаніе 6-ти лѣтняго труда надъ 2-мъ выпускомъ "Англійской Свободной Тарговли".-- Значеніе личнаго и моральнаго фактора въ исторіи экономическихъ идей.-- Примѣненіе къ практикѣ моихъ научныхъ книгъ и способностей.-- Моя фабрично-инспекторская служба.-- Очеркъ ея исторіи: Главнѣйшія условія и основные пункты моей инспекторской дѣятельности.-- Невозможность и безполезность дальнѣйшей службы.-- Отставка.-- Общіе выводы и заключенія
  

Воспоминанія И. И. Янжула о пережитомъ и видѣнномъ
(1864--1909 г.г.).

  
   Не безъ нѣкотораго смущенія приступаю я къ описанію главнѣйшихъ событій моей жизни и дѣятельности -- всего пережитого и видѣннаго, хорошаго и дурного, исторически замѣчательнаго и только для меня лишь лично интереснаго, серьезнаго и забавнаго, грустнаго и пріятнаго... Всѣ при этомъ разнообразныя воспоминанія, здѣсь излагаемыя, опираются на одинъ и тотъ же важнѣйшій источникъ -- память, поскольку на ней запечатлѣлись событія и факты жизни. Къ сожалѣнію, я никогда не велъ дневниковъ или записокъ и поэтому единственной помощью для памяти является въ данномъ случаѣ переписка, какъ мои уцѣлѣвшія и тщательно собранныя письма, особенно письма моей жены, цѣликомъ сбереженныя заботливой рукой любящей матери, -- такъ наконецъ, въ весьма ограниченномъ количествѣ, подходящія чужія письма, большею частью для иллюстрацій и дополненій къ описываемымъ событіямъ и приключеніямъ. Вотъ и весь почти наличный матеріалъ для настоящихъ моихъ записокъ.
   Сохраненію въ памяти многихъ даже мелкихъ событій за продолжительный періодъ моей жизни много способствовало, впрочемъ, то обстоятельство, что мнѣ уже приходилось заниматься и писать свою біографію, правда, въ очень сжатомъ и сокращенномъ видѣ, не менѣе четырехъ разъ для разныхъ русскихъ и иностранныхъ словарей, энциклопедій и затѣмъ два раза съ особыми цѣлями и для спеціальныхъ изданій ("Воспоминанія о дѣтской и школьной жизни" въ "Вѣстникѣ Воспитанія" Москва 1903 г., и изъ "Воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора перваго призыва". Спб. 1907 г.).
   Въ виду всѣхъ объясненныхъ причинъ я начинаю изложеніе моихъ настоящихъ мемуаровъ лишь съ 1864 г., года поступленія моего (юношей 18-ти лѣтъ) въ Московскій университетъ, по окончаніи курса въ Рязанской гимназіи весной того же года. Считаю, впрочемъ, долгомъ сдѣлать еще одну, можетъ быть не безполезную, оговорку: существуетъ довольно распространенное мнѣніе, что за длинный періодъ чьей-либо жизни довольно трудно сохранить должную безпристрастность и объективность при описаніи знакомыхъ и вообще дѣйствующихъ лицъ... всегда-де при описаніи несимпатичныхъ автору мемуаровъ лицъ или событій замѣчается, говорятъ, стремленіе отступить отъ истины и изобразить дѣло или самыхъ лицъ болѣе или менѣе въ ложномъ свѣтѣ. Разсказываютъ, напримѣръ, про извѣстнаго писателя Ал. Ѳеофилакт. Писемскаго, что на чей-то вопросъ, почему онъ не пишетъ и не издаетъ своихъ воспоминаній, изъ его разнообразной интересной жизни и при обладаніи большимъ даромъ наблюдательности, Писемскій, будто бы, рѣшительно отвѣчалъ: "не могу, душа моя, непремѣнно навру.... нѣсколько разъ уже пробовалъ изображать письменно собственную жизнь и каждый разъ чувствовалъ, что чѣмъ больше пишу, тѣмъ больше сочиняю и фантазирую"!!!..
   Если этотъ анекдотъ не составляетъ выдумки, и если только почтенный авторъ "Тысячи Душъ", "Горькой Судьбины" и проч. не преувеличилъ своего, ради краснаго словца, свойства отступать отъ истины, то во всякомъ случаѣ оно составляетъ лишь особенность Писемскаго, можетъ быть даже вызванную самой профессіей романиста и необходимостью прибѣгать часто къ фантазіи въ изображеніи истинныхъ событій своей жизни подъ вымышленными именами Іона-Циника, Тюфяка и проч. Нѣтъ сомнѣнія, каждый добросовѣстный бытописатель, знакомящій читателя серьезнаго органа печати съ фактами своей дѣйствительной жизни, а не сочиняющій обыкновенный романъ, не дозволять себѣ отступить отъ строгой правды въ изложеніи событій жизни, какъ ихъ сохранила его память... Всякія неточности или неправильности при передачѣ біографіи возможны здѣсь въ той же мѣрѣ и по той же причинѣ, какъ и при устномъ и личномъ разсказѣ и бесѣдѣ; рѣдкія погрѣшности или заблужденія памяти, когда авторъ, какъ было упомянуто раньше, владѣетъ отчасти письменнымъ матеріаломъ и опытомъ въ біографическихъ описаніяхъ, возможно исключительно по маловажнымъ поводамъ, вродѣ какой-нибудь даты, времени какого-либо свиданія или разговора и т. п., а не событія или факта самого по себѣ.
   Такимъ образомъ, поставивши себѣ за правило лишь точную передачу въ изложеніи всѣхъ важныхъ событій моей жизни въ той мѣрѣ, какъ ихъ сберегла моя память, постараюсь съ полною откровенностью относиться въ своихъ "Воспоминаніяхъ" одинаково объективно и безпристрастно и къ фактамъ и къ лицамъ, насколько это зависитъ отъ моихъ личныхъ усилій. При этомъ я совершенно опускаю событія моей жизни до поступленія въ университетъ, въ виду того, что они изложены были подробно раньше, какъ я говорилъ въ "Вѣстникѣ Воспитанія", а равно сокращая по возможности изложеніе всѣхъ событій, связанныхъ съ моею должностью московскаго фабричнаго инспектора (отъ 1882--1887 г.г.). На этомъ же основаніи вся учебная часть и сторона моей жизни въ университетѣ, не имѣющая спеціальнаго интереса для общаго читателя, будетъ сокращена до возможнаго минимума, а равно и изложеніе судьбы нашего рабочаго и фабричнаго законодательства, съ которымъ я нѣсколько разъ въ жизни соприкасался и усердно работалъ.
  

ГЛАВА I.

Московскій университетъ.

Условное поступленіе въ 1864 г. на историко-филологическій факультетъ.-- Несчастія и неудачи перваго года.-- Смерть отца.-- Продолжительная борьба съ нуждой.-- Горькій опытъ жизни.-- Оставленіе на первомъ курсѣ.-- Исключеніе изъ университета за невзносъ платы.-- Урокъ въ отъѣздъ (въ г. Ржевъ) съ окончательнымъ переходомъ на юридическій факультетъ.-- Мое житье на урокѣ.-- Кеттле и отецъ Дмитрій.-- Статистическая разработка .Ржевскихъ церковныхъ книгъ.-- Увлеченіе закономѣрностью соціальныхъ явленій и мечты.-- Успѣхъ экзаменовъ и двойныя неудачи съ проф. И. К. Бабстомъ.-- Студенческая жизнь въ Москвѣ (1865--1867 гг.).-- Поворотъ къ худшему съ 3-го курса, кутежъ и бездѣлье.-- Значеніе товарищества.-- Выдающіеся профессора.-- Окончаніе университета и зачисленіе въ кандидаты на судебныя должности при прокурорѣ М. Ф. Громницкомъ.-- Проф. Э. В. Мильгаузенъ и мое оставленіе при Московскомъ университетѣ для усовершенствованія въ наукахъ.

   Окончивши въ маѣ 1864 г. полный курсъ Рязанской дореформенной 7-ми- классной гимназіи съ однимъ латинскимъ языкомъ, въ качествѣ перваго ученика за все время ученія, я едва но получилъ медали и лишился ея только по случайнымъ, описаннымъ въ моихъ "Воспоминаніяхъ Дѣтства" поводамъ и несчастному для меня стеченію обстоятельствъ. Во всякомъ случаѣ я получилъ право на поступленіе въ университетъ безъ дальнѣйшей провѣрки и экзамена, за исключеніемъ греческаго языка, если вздумаю поступить на историко-филологическій факультетъ. Между тѣмъ именно объ этомъ факультетѣ и занятіи исторіей и древними языками -- моими любимыми предметами, я наиболѣе всего мечталъ и въ гимназіи приватнымъ образомъ бралъ уроки греческаго языка и прочиталъ Анабазисъ. Очень можетъ быть, что мои знанія, какъ я послѣ слышалъ, были бы почти достаточны, чтобы выдержать экзаменъ въ началѣ поступленія въ Московскій университетъ и обезпечить себѣ дальнѣйшее спокойствіе въ этомъ отношеніи, но я струсилъ и просилъ отложить, что часто дѣлалось, мои греческій экзаменъ на нѣсколько мѣсяцевъ.
   Когда въ августѣ 1864 г. я подалъ въ университетъ соотвѣтствующее прошеніе съ приложеніемъ документовъ, то меня направили къ тогдашнему декану историко-филологическаго факультета, къ нашему почтенному историку Серг. Мих. Соловьеву, котораго я тутъ увидалъ первый разъ и отнесся, какъ совсѣмъ зеленый юноша, къ такой знаменитости съ особымъ благоговѣніемъ. Серг. Мих. объяснилъ на мою письменную просьбу, сопровождаемую словесными дополненіями, что никакого особаго экзамена изъ греческаго языка позднѣе августа мнѣ не можетъ быть назначено и не будетъ. Обычный способъ, принятый въ университетѣ въ подобныхъ моему случаяхъ, и который мнѣ можетъ быть разрѣшенъ, это путь условнаго зачисленія. Я долженъ поступить немедленно на другой какой-нибудь факультетъ, кромѣ историко-филологическаго, напр., хоть на юридическій, ближайшій къ нему, а затѣмъ въ виду моего заявленія я буду допущенъ прямо къ экзаменамъ на филологическій факультетъ на второй курсъ и по выдержаніи ихъ, включая латинскій и греческій, буду переведенъ на вышеозначенный курсъ этого факультета. При этомъ я буду пользоваться одинаково съ филологами немедленно же свободнымъ доступомъ на ихъ лекціи и практическія занятія.
   Разумѣется, мнѣ ничего не оставалось иного, какъ согласиться съ рѣшеніемъ маститаго декана. Я записался тотчасъ на юридическій факультетъ, получилъ билетъ и въ то же время право доступа на свободное посѣщеніе всѣхъ лекцій вмѣстѣ съ филологами. Вскорѣ, однако, явились непредвидѣнныя обстоятельства, которыя совершенно измѣнили мои планы и дали другое направленіе и ходъ всей моей будущей жизни. Гимназистомъ я больше всего любилъ исторію и древніе языки; обратно съ моими товарищами, напр., я съ жаромъ занимался латинскимъ языкомъ, въ которомъ я достигъ въ свое время довольно большихъ успѣховъ; по всей вѣроятности изъ меня бы и вышелъ со временемъ спеціалистъ учитель или профессоръ до одному изъ этихъ предметовъ. Но вмѣсто того мнѣ пришлось -- увы, отказаться отъ филологіи и остаться навсегда съ юристами, куда я записался лишь временно до перваго экзамена. Здѣсь главной виной явились два обстоятельства, совершенно разнаго характера: во-первыхъ, сильная болѣзнь -- возвратный или брюшной тифъ, который случился со мною осенью того же года и на нѣсколько мѣсяцевъ оторвалъ меня отъ возможности всякихъ занятій и едва не унесъ на тотъ свѣтъ. Въ декабрѣ я нѣсколько оправился, началъ посѣщать лекціи филологическаго факультета и, къ своему ужасу, увидѣлъ ту огромную пропасть, которая образовалась для меня въ моихъ занятіяхъ, благодаря продолжительному отсутствію; особенно важны были пропуски для греческаго языка, изъ котораго я былъ слабѣе всего, и экзаменъ являлся для меня особенно серьезнымъ. Предстояло напречь усилія и усердно работать, чтобы нагнать товарищей и съ честью выдержать предстоящій въ маѣ экзаменъ, но тутъ какъ разъ съ начала слѣдующаго 1864 г. случилось событіе, которое разстроило мои планы и разбило въ прахъ мои филологическія мечтанія: въ моемъ настоящемъ возрастѣ и положеніи мнѣ особенно стыдно даже сознаться въ этой задержкѣ къ успѣшному ходу моихъ занятіи, опредѣлившихъ все мое будущее: я тогда всего лишь 18-ти лѣтній мальчикъ по возрасту, довольно развитой и начитанный, но совершенно невинный но своимъ чувствамъ и мыслямъ, въ первый разъ сильнѣйшимъ образомъ влюбился. И это перевернуло вверхъ дномъ всю мою дальнѣйшую жизнь и судьбу.
   Необходимы, однако, нѣкоторыя предварительныя объясненія о моемъ семейномъ положеніи и обстановкѣ, чтобы лучше понимать послѣдующее изложеніе моей біографіи. Я былъ сыномъ весьма бѣдныхъ родителей изъ мелкопомѣстныхъ дворянъ. Отецъ мой, капитанъ Иванъ Гавриловичъ Янжулъ, вѣрой и правдой прослужившій въ военной службѣ около 25 лѣтъ, человѣкъ для своего времени довольно замѣчательный и образованный (былъ на двухъ факультетахъ въ Кіевскомъ и Харьковскомъ университетахъ); у насъ было огромное семейство (не менѣе 8 человѣкъ живыхъ дѣтей, не говоря о ранѣе умершихъ); я -- одинъ изъ младшихъ; и позднѣе даже къ описанному періоду оставалось не менѣе 6 человѣкъ. Отецъ, и особенно мать, изъ кожи лѣзли дать намъ всѣмъ приличное образованіе. Между тѣмъ матеріальное положеніе семьи было довольно незавидно: отецъ за большую рану во время турецкой войны, въ которой участвовалъ, получалъ пенсію въ 700 p. acс., а мать владѣла небольшимъ, сто съ чѣмъ-то десятинъ, имѣньицемъ въ Коломенскомъ уѣздѣ Московской губ. Когда мы начали подростать и понадобилось намъ подыскивать учителей и учебныя заведенія, и для этого порядочныя средства, то выяснилось, что дальше жить въ деревнѣ невозможно и лишь съ трудомъ, кое-какъ, опредѣлили старшихъ сестеръ въ институтъ и пансіоны. Отцу пришлось оставить мѣсто по дворянскимъ выборамъ старшаго засѣдателя, которое онъ занималъ въ г. Коломнѣ и, продавши имѣньице матери, переселиться въ Москву въ поискахъ лучшаго будущаго для дѣтей и себя.
   Переселеніе нашего семейства въ Москву, что совершилось въ моемъ отсутствіи въ Рязани, гдѣ я обучался, не принесло, однако, ничего хорошаго. Года два или около года отецъ не могъ надти себѣ рѣшительно никакого занятія и несмотря на свое, повторяю, сравнительное образованіе и способности, получалъ отовсюду отказы и издерживалъ свои небольшія средства, привезенныя изъ деревни. Нѣкоторой какъ бы передышкой явилась случайная должность смотрителя казенной дачи Студенецъ въ Обществѣ садоводства, которую онъ занималъ нѣсколько лѣтъ; но эта должность почему-то сама по себѣ исчезла или была закрыта для соединена съ какой-то новою обязанностью, доставшейся новому лицу, и наша семья стала опять бѣдствовать, пока отецъ не нашелъ совсѣмъ скудно вознаграждаемую должность и непріятное занятіе надзирателя извѣстнаго въ Москвѣ Юсупова Дома или надзирателя "Работнаго Дома для лицъ просящихъ милостыню". Должность эта давала совсѣмъ ничтожное жалованье, что-то около 20 р. въ мѣсяцъ и небольшую казенную квартиру. Тифъ свилъ себѣ постоянное гнѣздо въ этомъ неблагоустроенномъ тогда общественномъ учрежденіи, благодаря чему я и всѣ члены семейства переболѣли тамъ жесточайшимъ образомъ, и затѣмъ въ апрѣлѣ 1864 г., какъ разъ наканунѣ моего окончанія въ гимназіи, умерла отъ этой же болѣзни моя мать, а ровно черезъ годъ и мой отецъ, до болѣзни котораго я выздоровѣлъ всего лишь за 3--4 мѣсяца. Но домъ былъ полонъ больныхъ почти постоянно въ лицѣ моихъ сестеръ.
   Само собой разумѣется, что при такой обстановкѣ и крайней нуждѣ часто въ простомъ обѣдѣ, я не могъ успѣшно заниматься греческимъ языкомъ, столь для меня важнымъ; но тутъ подоспѣло другое вышеупомянутое мною событіе, которое еще болѣе разстроило правильный ходъ моихъ занятій; въ предшествовавшее лѣто сестра ноя, нынѣ уже давно умершая, Евгенія, мною особенно любимая, какъ сверстница моихъ дѣтскихъ игръ, получила приглашеніе погостить въ деревнѣ у одной тетки Авдуловой, въ Коломенскомъ уѣздѣ Московской губ., гдѣ была для нея подруга въ лицѣ двоюродной или троюродной сестры. Я захотѣлъ ее проводить и по приглашенію доброй тетушки также остался временно на ея хлѣбахъ, утѣшаясь деревенскими удовольствіями. Въ это именно время я имѣлъ несчастіе въ деревнѣ встрѣтить одну молодую дѣвицу, соотвѣтствующаго юнаго возраста, нѣкую В. В., знакомство съ которой составило самую несчастную страницу моей жизни: я страстно и слѣпо, какъ можетъ только, вѣроятно, юноша, влюбился въ нее и забылъ обо всемъ на свѣтѣ.
   Въ качествѣ человѣка далекаго отъ желанія преувеличиватъ и стоя только на почвѣ правды, я не могу рѣшительно отвѣтить, были ли мои чувства къ ней обычны въ этомъ возрастѣ или нѣтъ, могу лишь сказать, что теперь даже черезъ 50 лѣтъ я не могу безъ душевнаго страданія вспомнить, что я тогда испытывалъ; всѣ занятія и науки у меня, чрезвычайно прилежнаго юноши, съ блескомъ шедшаго въ гимназіи, вылетѣли изъ головы, и я не въ состояніи былъ владѣть собой. Даже смерть матери меня не отрезвила, и на ея похоронахъ я почти не плакалъ, весь поглощенный мыслью о своей несчастной любви. Какъ разъ зимой 64--65 г.г., вскорѣ послѣ моей продолжительной и жестокой болѣзни, появилась въ Москвѣ эта фатальная для меня личность В. В. Греческій языкъ пошелъ на смарку, и я пересталъ надъ чѣмъ-либо работать и ничего не могъ сдѣлать надъ собой, несмотря на сильную волю, которой славился между товарищами и дѣйствительно, повидимому, обладалъ; напр., еще въ гимназіи я захотѣлъ и выучился въ 3 мѣсяца англійскому языку 13-лѣтнимъ мальчикомъ. Пользуясь знакомствомъ и близостью къ моимъ сестрамъ, В. В. бывала у насъ довольно часто, когда только бывало возможно и, кокетничая со мной, съ несчастнымъ мальчикомъ, она въ то же время устроила обширную и весьма выгодную атаку на сердце одного купеческаго дурня и большого милліонера Т. Увѣряя меня постоянно въ любви, она въ то же время такъ успѣшно, съ помощью и указаніемъ своей старшей сестры, вела свою марьяжную игру съ этимъ купцомъ, что черезъ какихъ-нибудь 3--4 мѣсяца она исчезла временно изъ Москвы и, какъ мы узнали стороной, чуть ли не изъ газетъ, сдѣлалась женой этого крупнаго капиталиста, несчастье котораго также составила: черезъ нѣсколько лѣтъ ея замужество кончилось огромнымъ скандаломъ, о которомъ оповѣстили всѣ газеты: она съ громомъ и шумомъ сначала развелась съ мужемъ, а затѣмъ затѣяла при помощи знакомыхъ адвокатовъ процессъ и едва не засадила своего бывшаго мужа и его матушку за лжесвидѣтельство и пр. въ тюрьму, но за то, конечно, и лишилась всего состоянія, пріобрѣтеннаго замужествомъ и новымъ положеніемъ, и сдѣлалась прямо авантюристкой.
   Весной 1865 г. отъ того же ужаснаго тифа, господствовавшаго въ Юсуповомъ Домѣ невозбранно, скончался мой отецъ послѣ продолжительной и тщетной борьбы съ жизнью, оставивши меня съ двумя малолѣтними сестрами на рукахъ и лишеннымъ всякихъ матеріальныхъ средствъ и умѣнія зарабатывать себѣ хлѣбъ. Въ теченіе всего перваго года студенчества я не могъ добыть себѣ ни одного урока и лишь какой-то несчастный переводъ, крайне неудачный. Сначала болѣзни, а затѣмъ описанное амурное дѣло и разбитое сердце мѣшали мнѣ думать и заниматься своимъ настоящимъ дѣломъ, между тѣмъ быстро приближалось время экзамена, а мнѣ въ буквальномъ смыслѣ нечего было ѣсть, и я распродавалъ по частямъ то жалкое имущество, которое осталось послѣ отца, чтобы прокормить себя и своихъ сестренокъ.
   Такимъ образомъ явилась настоятельная необходимость, на этотъ разъ вызванная тяжелыми условіями, отложить всѣ экзамены. Надо было устроить сначала такъ или иначе судьбу сестеръ и пріискать себѣ занятія. По правилу я явился къ ректору университета, тогда къ извѣстному Сергѣю Ив. Баршеву, холодному и безчувственному формалисту. Когда я ему разсказалъ о моемъ тяжеломъ положеніи и о невозможности готовиться къ экзамену, который долженъ былъ начаться черезъ двѣ недѣли, профессоръ Баршевъ отнесся къ моему разсказу болѣе чѣмъ хладнокровно и спросилъ только: "А отца Вы похоронили?" и на мой утвердительный отвѣтъ замѣтилъ: "ну чего вы въ такомъ случаѣ ко мнѣ лѣзете. Никакого основанія нѣтъ вамъ откладывать экзамены. Вотъ если бы вы обратились во время болѣзни и по болѣзни, тогда, можетъ быть, дѣло другое. Садитесь-ка лучше, заключилъ онъ, и пишите прошеніе объ оставленіи въ университетѣ на второй годъ..." Опѣшенный, сконфуженный и смущенный я сѣлъ и написалъ, что требовалъ отъ меня г. ректоръ, я такимъ образомъ остался на второй годъ въ Московскомъ университетѣ, числясь на юридическомъ факультетѣ, вмѣсто желаннаго историко-филологическаго.
   Такимъ образомъ съ весны 1865 г., со смерти отца, началась шт самостоятельная жизнь въ худомъ смыслѣ этого слова, а именно я самъ долженъ былъ заботиться о пропитаніи, какъ самого себя, такъ и двухъ сестеръ, что, разумѣется, являлось для меня, при тогдашней моей полной неопытности и незрѣлости, весьма затруднительной задачей. При отсутствіи личной работы или занятій, единственнымъ средствомъ существованія для меня служила распродажа того небольшого, можно сказать, жалкаго имущества, которое осталось послѣ родителей, въ видѣ домашней мебели и утвари. Правда, отецъ получалъ незначительную пенсію въ 700 руб. ассигнаціями въ годъ, за большую рану, какъ военный (еще на русско-турецкой войнѣ 1829--1830 г.). Я началъ хлопотать о продолженіи ея для сестеръ, но мнѣ заранѣе объявили, что хлопоты надо считать многими мѣсяцами. По совѣту кого-то изъ близкихъ знакомыхъ часть оставшихся вещей обѣщали мнѣ устроить и распродать въ формѣ лоттереи, но это вышло еще хуже, чѣмъ прямая распродажа: въ большинствѣ случаевъ я не получилъ ни денегъ, ни вещей... Для меня съ сестрами начались, тяжко вспомнить до сихъ поръ, истинныя бѣдствія отъ этой временной безработицы и нищеты... Наша нужда была такъ велика, что мы считали себя счастливыми, когда намъ присылали порцію обѣда изъ Работнаго Дома отъ стола заключенныхъ...
   Наконецъ, сестеръ удалось устроить: старшую -- Евгенію, немного моложе меня, пригласили къ себѣ въ деревню, въ Рузскомъ уѣздѣ Московской губ., дядя съ теткой, у которыхъ она поселилась до поры до времени, занимаясь немного съ своими маленькими кузенами. Съ другой сестрой -- Марьей, дѣвочкой 12 лѣтъ, мнѣ было гораздо труднѣе устроиться, и лишь благодаря вмѣшательству какихъ-то знакомыхъ удалось помѣстить, конечно временно, впредь до лучшаго, у одной богатой старой барыни, Бѣлавиной, гдѣ бѣдная дѣвочка присматривала за ея многочисленными и злыми собаченками и слушала воркотню старухи съ утра и до вечера... Позднѣе, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, пріѣхала въ Москву съ мужемъ замужняя моя сестра Снѣсарева и устроила дѣвочку на нѣсколько лѣтъ въ дѣтскій пріютъ, и такимъ образомъ я освободился отъ дальнѣйшихъ заботъ на время и могъ посвятить всѣ мои усилія на заботы о самомъ себѣ...
   Въ концѣ мая отъ меня потребовали очистить казенную квартиру въ Юсуповомъ Домѣ, гдѣ я продолжалъ еще жить, а потому, размѣстивши уже сестеръ, перекочевалъ, въ первый разъ одинъ-одинешенекъ, послѣ крушенія моей семьи, на Патріаршіе Пруды, гдѣ тогда (вмѣстѣ съ Живодеркой и Грузинами) большею частію проживала (рядомъ съ цыганами) студенческая бѣднота... Въ это же время, несмотря на всѣ поиски и просьбы товарищей, вообще сочувственно относившихся къ моему трудному положенію, никакихъ ресурсовъ, въ видѣ уроковъ или иной вознаграждаемой работы, я никакъ не могъ найти... Помню, тщетно я послѣдніе гроши употреблялъ на публикаціи въ Полицейскихъ Вѣдомостяхъ, ища какого угодно заработка и давая взятки газетнымъ разнощикамъ и наборщикамъ, чтобы они извѣщали меня раньше всѣхъ о спросѣ на трудъ... Изъ всѣхъ этихъ мѣръ ничего не выходило хорошаго: я оставался безъ заработка и задаромъ трепалъ свои старые и безъ того дырявые сапоги...
   Можно сказать, что этимъ открылся или начался самый жестокій кризисъ и непріятнѣйшій періодъ въ моей жизни, въ буквальномъ смыслѣ слова -- періодъ голодовки... Я распродалъ скоро рѣшительно все изъ моего имущества, что только можно было продавать, я заложилъ все, изъ болѣе необходимѣйшаго, что закладчики принимали подъ залогъ, при чемъ, пользуясь моею неопытностью, меня, конечно, со всѣхъ сторонъ обманывали... Тѣмъ не менѣе, я долго не доcтигалъ ничего путнаго и не могъ выбиться изъ когтей злой нужды, не находя ни уроковъ, ни другой работы, а между тѣмъ я, какъ человѣкъ сильный физически отъ природы, несомнѣнно взялся бы, кажется, охотно за всякую даже физическую работу, которую стали бы вознаграждать и мнѣ предложили бы...
   Цѣлое лѣто такимъ образомъ безъ опредѣленнаго занятія и средствъ для пропитанія я слонялся по опустѣвшей Москвѣ, откуда, какъ извѣстно, лѣтомъ выѣзжаетъ все, что только можетъ выѣхать... Я могъ платить только 5 руб. за квартиру въ мѣсяцъ и то рѣдко... добрые люди ждали отъ меня уплаты цѣлые мѣсяцы, совѣстясь и стѣсняясь очень притѣснить или прогнать студента, тѣмъ болѣе, что на первой моей квартирѣ дочка моей хозяйки вышла незадолго замужъ за моего товарища-студента... Главный вопросъ поэтому заключался для меня не въ помѣщеніи, а продовольствіи, гдѣ и что поѣсть... Въ этотъ періодъ безденежья я обѣдалъ случайно и гдѣ возможно и во всякой формѣ.... очень нерѣдко у товарищей, у того или другого, гдѣ было возможно получить ѣду, если не цѣлый обѣдъ. Нѣсколько недѣль мнѣ оказывалъ кредитъ одинъ мѣстный булочникъ, по рекомендаціи одного изъ друзей, французскими хлѣбами, которыми я и питался почти исключительно одно невеселое время, при чемъ съ товарищемъ, какъ-то раздѣлявшимъ со мной тогда такую строгую діэту воздержанія, утѣшались шуточками и прибаутками на тему извѣстнаго афоризма... "Науки юношей питаютъ, отраду старости даютъ..." Отвѣтъ: "Питаютъ и даютъ!??"
   Послѣдній годъ пребыванія въ Рязанской гимназіи я имѣлъ выгодный урокъ у одного портного и, пользуясь этимъ, какъ бы въ предчувствіи будущихъ бѣдствій, запасся у него въ кредитъ большимъ выборомъ носильнаго платья, которое въ данномъ случаѣ оказалось очень кстати, какъ объектъ залога, и помогало мнѣ частенько выходить изъ затрудненій, въ поискахъ за обѣдомъ... Я познакомился черезъ добрыхъ пріятелей весьма быстро, первый же годъ своего пребыванія въ университетѣ, съ извѣстнѣйшемъ тогда студенческимъ закладчикомъ въ Москвѣ -- Харлампіемъ Поліевктовичемъ Чистяковымъ, принимавшимъ въ закладъ рѣшительно все, начиная съ дырявыхъ носковъ и кончая золотыми часами "материнскимъ благословеніемъ", у кого изъ студентовъ таковое оказывалось, въ видѣ шейнаго образка или креста... Увы, мнѣ весьма рано и часто пришлось знакомиться съ этими финансовыми операціями, много раньше, чѣмъ я подступилъ въ томъ же университетѣ къ изученію моей будущей ученой спеціальности -- финансоваго права... Мнѣ пришлось это время (т. е. 1864 и 65 гг.) особенно часто посѣщать Чистякова, оставляя ту или иную вещь изъ моего туалета, въ обмѣнъ на нѣкоторое количество презрѣннаго металла... Особенно жутко пришлось мнѣ въ глухой сезонъ, въ самую середину лѣта, конецъ примѣрно іюля; всѣ товарищи давно разлетѣлись по своимъ палестинамъ и не къ кому было уже обращаться за помощью. Все имущество, имѣвшее какую-либо цѣнность, уже давно переселилось къ Чистякову... Мнѣ оставался лишь одинъ исходъ (о вредѣ котораго я часто сообщалъ впослѣдствіи, на своихъ профессорскихъ лекціяхъ о косвенныхъ налогахъ) сократить свои издержки, ограничивши свое потребленіе... Около трехъ недѣль именно, я припоминаю, мнѣ пришлось просуществовать на діэтѣ, нисколько не превосходящей продовольствіе завзятыхъ героевъ Максима Горькаго. Очень часто по своему разсчету, котораго, какъ утопающій, хватаясь за соломенку, я старался держаться, я могъ издерживать въ день на пропитаніе не болѣе 3 коп. въ день, при чемъ на двѣ -- покупалъ въ городѣ у разнощика 1 фунтъ печенки и на копѣйку чернаго хлѣба... Иногда эта діэта разнообразилась похожденіями въ "Обжорный рядъ", гдѣ я спрашивалъ, помнится мнѣ, за двѣ копѣйки порцію щей, а за копѣйку или двѣ отдѣльно кусочекъ мяса... Разумѣется, въ такія тяжкія времена правильное регулярное питье чаю прекращалось, если только Богъ не посылалъ добрыхъ людей, которые предлагали по знакомству угостить меня чашкой этого нектара; память сохранила у меня нѣсколько трогательныхъ случаевъ, о которыхъ я умолчу... Какъ правило я всегда предпочиталъ обѣдъ изъ одной печенки и только, когда продажа ея прекращалась по случаю поста, я уже обращался къ "Обжорному ряду", гдѣ, несмотря на сильный часто голодъ, было мнѣ очень противно ѣсть "купоросные щи", какъ ихъ называли между собой ихъ потребители.
   Въ августѣ мѣсяцѣ этого года пріѣхалъ въ Москву мой дядя И. Я. Колмаковъ, у котораго жила моя сестра Евгенія въ Рузскомъ уѣздѣ, чтобы лѣчиться у Захарьина (бравшаго въ тѣ времена всего 15 руб. за визитъ). Само собою разумѣется, я сталъ у него часто показываться съ цѣлью прикармливаться и усердно началъ просить его взять меня въ учителя къ его дѣтямъ, а моимъ кузенамъ. Но дядя мой, имѣвшій уже учителемъ одного хорошаго студента, нѣкоего Хайновскаго, не желая его обидѣть, не рѣшился на эту мѣру, несмотря на сожалѣніе къ моему бѣдственному положенію. Онъ обратился лишь къ Хайновскому съ просьбой, чтобы тотъ съ своей стороны, какъ старый студентъ, имѣвшій много уроковъ и знакомствъ, уступилъ одинъ мнѣ, или постарался пріискать. Хайновскій, дѣйствительно, чтобы сохранить свое мѣсто у дяди, вѣроятно для него выгодное, употребилъ всѣ усилія и въ короткое время нашелъ мнѣ сначала работу, а именно переводъ съ нѣмецкаго метеорологіи Шмидта, но работа эта оказалась для меня во всѣхъ отношеніяхъ неудачной: во-первыхъ я недостаточно хорошо зналъ нѣмецкій языкъ, особенно спеціальный, не имѣвшій никакого отношенія къ моей подготовкѣ, а затѣмъ работа и вознагражденіе были весьма длительными: нельзя было скоро получить вознагражденіе, мнѣ же естественно требовалось дѣло, которое прежде всего давало бы немедленно чредства на удовлетвореніе моего аппетита и пріисканіе пріюта...
   Вскорѣ же тотъ же учитель у моего дяди пріискалъ мнѣ и другое болѣе подходящее занятіе, а именно урокъ, но не въ Москвѣ, а въ отъѣздъ -- въ г. Ржевъ Тверской губ. Въ тѣ времена были весьма обычнымъ дѣломъ отлучки студентовъ изъ Москвы, чуть ли не на цѣлый годъ, кромѣ времени экзаменовъ, въ отъѣздъ на уроки ("на кондиціи"), особенно съ многолюдныхъ факультетовъ, какъ юридическій. Никто за этимъ не слѣдилъ и не сокрушался, тѣмъ болѣе, что лекціи почти безъ исключенія литографировались и юристу легко было готовиться къ экзамену, не посѣщая совсѣмъ университета и проживая гдѣ-нибудь въ дали отъ своей "Alma mater"...
   За неимѣніемъ лучшаго, я согласился въ принципѣ принять этотъ урокъ, дававшій 25 рублей въ мѣсяцъ у В. И. Кудрявцева, ржевскаго предводителя дворянства. Мой будущій хозяинъ мнѣ выслалъ вскорѣ задатокъ, спасшій меня во-время отъ дальнѣйшей голодовки; къ этому онъ увѣдомилъ, что я долженъ ждать до ноября пріѣзда въ Москву самой г-жи Кудрявцевой, супруги нанимателя, отъ которой я узнаю-де дальнѣйшія условія нашего договора, и вмѣстѣ съ ней долженъ и пріѣхать во Ржевъ.
   Между тѣмъ время шло и приносило съ собой событія для меня весьма непріятныя. Именно мое имя появилось на объявленіи, вывѣшенномъ на стѣнахъ, среди университета, въ спискѣ студентовъ, -- исключенныхъ изъ него за невзносъ платы. Далѣе, мнѣ давался льготный срокъ для взноса платы, иначе мнѣ предлагалось явиться и получить свои документы... Въ этомъ случаѣ задатокъ г. Кудрявцева -- 50 руб.-- меня спасъ и оказалъ важную услугу для моего пребыванія въ университетѣ. Я немедленно половину этой суммы, что было въ то время вполнѣ достаточно, внесъ въ университетъ, получилъ опять студенческій билетъ и водворился такимъ образомъ вновь тамъ на правахъ гражданства. Остальные 25 руб. были мной употреблены на нѣкоторое поновленіе и увеличеніе моего гардероба, сильно пострадавшаго во время безработицы. Помню, какъ теперь, смѣшныя и жалкія похожденія свои въ качествѣ неопытнаго мальчика (мнѣ было тогда около 18 лѣтъ) на Московскій Толкучій рынокъ для закупки разныхъ предметовъ одѣянія и обуви, по возможно дешевой цѣнѣ. Помню, какъ, въ виду рано наступившихъ въ томъ году сильныхъ морозовъ, я особенно заботился о пріобрѣтеніи глубокихъ и теплыхъ галошъ и купилъ таковыя по наружноcти хорошаго качества за 3 съ чѣмъ-то рубля... Но увы, раньше чѣмъ я дождался пріѣзда г-жи Кудрявцевой, черезъ какую-нибудь недѣлю, эти галоши оказались сдѣланными изъ маленькихъ кусочковъ кожи, искусно склеенныхъ и зачерненныхъ; поэтому ко времени своего путешествія во Ржевъ я опять очутился при жестокомъ морозѣ, безъ всякой обуви, кромѣ худыхъ сапогъ и въ бумажныхъ дырявыхъ носкахъ... Почти то же случилось и съ другими покупками для той же цѣли на Толкучкѣ...
   Наконецъ г-жа Кудрявцева пріѣхала; важно, но довольно любезно со мной поговорила въ гостиницѣ Челышова, въ номерѣ, который моимъ неопытнымъ глазамъ показался верхомъ роскоши и богатства. Она объявила мнѣ, что поѣдетъ лишь черезъ нѣсколько дней, назначила точно время, и чтобы я явился прямо на Николаевскій вокзалъ къ условленному поѣзду, на который мнѣ будетъ выданъ билетъ 3-го класса до Твери. Отъ Твери на Ржевъ тогда желѣзной дороги еще не существовало, и мы должны были въ Ржевъ ѣхать около 100 верстъ на перекладныхъ. Это первое мое путешествіе въ городъ Ржевъ, которое совершенно неожиданно для меня повторилось въ моей жизни много разъ, памятно мнѣ болѣе всего отъ тѣхъ страданій, которыя я терпѣлъ тогда отъ холода; я не понимаю причины, по которой въ тѣ времена или вагоны совсѣмъ не топились, или топились очень плохо... Разумѣется, бѣдный студентъ въ этотъ студеный морозный день былъ одѣтъ, несмотря на 20 слишкомъ градусовъ, въ тотъ же костюмъ, какъ и лѣтомъ, т. е. въ довольно легкой парѣ и въ "продувномъ", какъ острили въ Москвѣ нѣкоторые пріятели, пальто... Изъяны моего костюма сначала замѣтила сама г-жа Кудрявцева и дала мнѣ великодушно свою лишнюю ей кофту. Я завернулъ въ нее свои ноги, больше всего страдавшія отъ холода. Но это все-таки мало помогало дѣлу: морозъ былъ такъ великъ, я я такъ озябъ и дрожалъ, что, вѣроятно, было замѣтно и на моемъ лицѣ, что какая-то сострадательная купчиха, видимо старовѣрка, сидѣвшая недалеко отъ меня, сжалилась надъ молодымъ человѣкомъ и пожертвовала ему на дорогу свою лисью кацавейку, которую безцеремонно помогла мнѣ натянуть на себя къ забавѣ окружающей публики: несомнѣнно добрая душа спасла меня навѣрное, если не отъ замерзанія, то отъ сильной простуды... Въ Твери мы пробыли лишь короткое время, около часу. Напились чаю, немного закусили, отогрѣлись, и затѣмъ въ огромномъ возкѣ двинулись въ путь, при чемъ я заранѣе выпросилъ у кучера побольше наложить сѣна, чтобы было сидѣть теплѣе... Предварительно еще, въ комнатѣ, гдѣ мы пили чай, по совѣту кого-то изъ ѣхавшихъ, я досталъ большое количество газетной бумаги и обернулъ ею все тѣло... Такимъ образомъ я воевалъ съ дѣдушкой морозомъ и благополучно, главнымъ образомъ, вѣроятно, благодаря своей молодости одержалъ надъ нимъ побѣду и незамерзшимъ, въ лѣтнемъ пальто, доѣхалъ до Ржева...
   Въ Ржевъ мы пріѣхали поздно вечеромъ, такъ что о никакомъ впечатлѣніи города говорить нельзя было... Могу только сказать, что городъ, по которому мы ѣхали довольно долго, прежде чѣмъ добрались до квартиры Кудрявцевыхъ, показался мнѣ для уѣзднаго очень обширнымъ, что дѣйствительно и было... Какъ извѣстно, Ржевъ расположенъ довольно красиво на двухъ противоположныхъ берегахъ рѣки Волги. Мнѣ пришлось поселиться на нагорной сторонѣ рѣки и внутри города, въ квартирѣ Кудрявцевыхъ, въ отличномъ каменномъ 2-хъ этажномъ домѣ, на городской площади, при чемъ домъ былъ такъ великъ, что Кудрявцевы нѣсколько разъ въ году въ отдаленныя времена, еще неиздержавшіе, подобно другимъ помѣщикамъ, свои выкупныя, могли задавать многолюдные балы и приглашать для нихъ оркестры музыки. Помѣщеніе, предназначенное для моего жилья, было чрезвычайно удобно тѣмъ, что расположено было совершенно отдѣльно отъ остальной квартиры и съ особымъ ходомъ подъ воротами около улицы. Это избавляло меня отъ всякаго домашняго шума и отвлеченія отъ дѣла, когда я хотѣлъ заниматься. Ко мнѣ нельзя было никому изъ своихъ пройти или попасть мимоходомъ, а надо было спеціально для этого ко мнѣ идти... Впослѣдствіи обнаружилось однако, благодаря вороватости ржевскихъ жителей, одно неудобство моей комнаты: у меня нѣсколько разъ крали изъ корридора, прилегавшаго къ ней, мои сапоги, выставленные на ночь для чистки, и пришлось совсѣмъ прекратить этотъ обычай.
   Семья г-на Кудрявцева состояла изъ самого Василія Ивановича Кудрявцева, изъ его супруги, съ которой я пріѣхалъ изъ Москвы, двухъ довольно милыхъ, но шаловливыхъ мальчиковъ, моихъ будущихъ учениковъ, старшаго сына, уже юноши въ Москвѣ и наконецъ гувернантки (для французскаго языка), бывшей питомицы, кажется, Смольнаго института, къ сожалѣнію крайне несимпатичной, не только потому, что она была очень некрасива, но отличалась рѣзкостію въ обращеніи и непозволительнымъ ханжествомъ. Не пропуская, кажется, никакой церковной службы, не исключая, въ теченіе всего Великаго Поста -- даже заутреня въ ранніе часы, гувернантка эта безпрестанно пилила всегда кого-либо дома, или мальчиковъ (обязательно по-французски), или же прислугу (по-русски), а иногда даже подчасъ и меня (на обоихъ языкахъ) -- за отсутствіе набожности и неисполненіе какихъ-либо религіозныхъ обрядовъ или формальностей. Напримѣръ, она стучала сердито ко мнѣ въ окно, когда шла къ заутренѣ рано утромъ и видѣла у меня еще свѣтъ, -- я занимался или писалъ, -- объясняя на другой день съ жаромъ, совершенно мнѣ непонятнымъ, что разъ я такъ поздно сижу, я обязательно долженъ бы бросить все и идти молиться Богу, а не заниматься дальше своимъ грѣшнымъ дѣломъ... Разумѣется, это вело къ постояннымъ неудобнымъ объясненіямъ и столкновеніямъ.
   Собственно своими учениками, какъ и хозяевами, я, впрочемъ, былъ вполнѣ доволенъ: мальчики оказались довольно добрыми, хотя и очень шаловливыми. Я съ ними легко ладилъ, и они постепенно и изрядно подготовлялись къ гимназическому экзамену. Г. г. Кудрявцевы ни во что не вмѣшивались въ обученіи, какъ это у насъ въ русскихъ семействахъ имѣетъ мѣсто въ большинствѣ, и только формально справлялись, доволенъ ли я дѣтьми, или не надо ли мнѣ ихъ наказать, къ чему вообще не приходилось прибѣгать, такъ какъ они учились у меня довольно порядочно...
   У меня было впрочемъ другое горе во Ржевѣ, независимо до извѣстной степени отъ свойствъ того дома или семейства, гдѣ я проживалъ... Именно первое время моего пребыванія въ этомъ городѣ мнѣ недоставало общества и занятій, которыя бы меня интересовали и захватывали. Городъ Ржевъ того времени (т. е. безъ малаго около 50 лѣтъ тому назадъ) являлся типомъ довольно богатаго, отчасти торговаго, отчасти промышленнаго, но мало культурнаго, раскольничьяго города, съ весьма малымъ количествомъ образованныхъ жителей; такъ, мнѣ называли изъ университетскихъ лишь тогдашняго исправника, назовемъ его X., но въ то же время. аттестовали его, несмотря на обычную привычку того времени къ чиновничьимъ грѣхамъ, какъ самаго отчаяннаго взяточника и человѣка вообще неинтереснаго, почему знакомства съ нимъ я не искалъ -- в больше, въ домѣ Кудрявцева, мнѣ не могли назвать въ то время университетскихъ и часто ссылались для противоположности на сосѣдніе Зубцовскій и Новгородскій уѣзды, гдѣ многіе дворяне посѣщали университеты (Квашнины-Самарины, Ладыженскіе, Бакунины).
   Дѣло въ томъ, что въ г. Ржевѣ безвыходно простоялъ тогда, свыше 30 лѣтъ, какой-то кавалерійскій полкъ, и почти всѣ помѣщичьи дѣтки дѣлались кавалеристами, для чего, конечно, университетскаго образованія не требовалось. Вслѣдствіе этой причины, какъ мнѣ объясняли, до университета ржевскіе помѣщики очень рѣдко доводили своихъ дѣтей, ограничиваясь преимущественно или домашнимъ образованіемъ, или нѣсколькими классами гимназіи, или же наконецъ обучали дѣтей въ военно-учебныхъ заведеніяхъ. Позднѣе, когда я познакомился со многими лицами въ городѣ и уѣздѣ, мнѣ между прочимъ бросилась въ глаза огромная разница тогдашняго поколѣнія дворянства отъ предшествовавшаго ему 30-хъ и 40-хъ годовъ. Большая часть тогдашнихъ дворянъ стараго поколѣнія почему-то были часто моряками и служили въ морской службѣ и, вѣроятно, по этой причинѣ были гораздо образованнѣе своихъ дѣтей и внучатъ. Поэтому, посѣщая съ семьей Кудрявцевыхъ разныхъ родственниковъ и сосѣдей, я былъ немало удивленъ, найдя у многихъ отличныя старинныя библіотеки съ литературой 18 и начала 19 вѣковъ, на иностранныхъ отчасти языкахъ, при томъ не только французскомъ, но очень иного и на англійскомъ, -- языкѣ, къ которому я всегда имѣлъ особое пристрастіе еще съ гимназіи. Напротивъ, насколько богаты были библіотеки старыя въ дворянскихъ усадьбахъ, настолько скудны современныя, благодаря новымъ, пониженнымъ, умственнымъ интересамъ и новому уровню образованія г. г. дворянъ... Въ большинствѣ семействъ библіотеки состояли только изъ одного или двухъ журналовъ и нѣсколькихъ романовъ. У г. предводителя дворянства В. И. Кудрявцева, помѣщика въ то время еще сравнительно достаточнаго, даже и такой библіотеки, помнится, не было. Я буквально оставался безъ чтенія и тосковалъ, ко всѣмъ приставая за книгами, нельзя ли что-нибудь получить для чтенія?... Особенно это повальное невѣжество ржевскаго общества, несмотря на богатство дворянъ и купечества и роскошные пиры и балы, ими задаваемые, бросалось мнѣ сильно въ глаза, сравнительно даже съ моей милой Рязанью, гдѣ я провелъ свое дѣтство и отрочество.
   Кто-то изъ лицъ, посѣщавшихъ Кудрявцевыхъ, внезапно меня обрадовалъ извѣстіемъ, что въ Ржевѣ существуетъ городская библіотека, о чемъ я еще не слыхалъ отъ своихъ домашнихъ, и помѣщается-де при уѣздномъ училищѣ; я немедленно отправился на поиски и дѣйствительно нашелъ подъ этимъ именемъ библіотеку при квартирѣ смотрителя училища, весьма сухого и флегматичнаго человѣка, отъ котораго я долго же могъ получить никакихъ удовлетворительныхъ свѣдѣній о библіотекѣ. Увы, къ великому моему сожалѣнію, Ржевская городская библіотека меня сильно разочаровала и не могла удовлетворить моихъ стремленій къ чтенію. Почти исключительно она состояла изъ книгъ 18 и начала 19 в. в., напримѣръ, страшныхъ романовъ лэди Ратклиффъ, произведеній Сумарокова, Хемницера и пр.; впрочемъ, въ библіотекѣ имѣлось также и нѣсколько любопытныхъ ученыхъ книгъ, одинаково старыхъ и которыя вовсе не удовлетворяли мою пытливость, или не соотвѣтствовали моимъ вкусамъ и желаніямъ, напр., извѣстное сочиненіе академика Палласа "Народы Россіи" 18-го вѣка и нѣсколько другихъ имъ подобныхъ. Затѣмъ въ библіотекѣ получалось "Собраніе романовъ" Ахматовой, весьма бойкое, но безталантное изданіе, напичканное всякими, преимущественно французскими романами вродѣ "Похожденій Рокамболя", романовъ Густава Эмара и пр.... все очень занимательно при чтеніи и ничего не остается въ головѣ послѣ него... Но и изъ этого журнала новости получать было очень трудно, потому что единственный въ городѣ экземпляръ разбирался быстро и возвращался туго.
   Совершенно неожиданно для меня самого скоро явилось однако такое развлеченіе, которое поглотило все мое вниманіе и любознательность и гораздо болѣе благороднымъ, при томъ, я полезнымъ образомъ; мало того, это новое занятіе оказало широкое воздѣйствіе даже на всю мою жизнь. Передъ самымъ отъѣздомъ своимъ во Ржевъ на немногія оставшіяся у меня деньжонки, я соблазнился и на той же толкучкѣ купилъ за дешевую дѣну извѣстную "Соціальную Физику" знаменитаго бельгійскаго статистика Кеттле. Какъ извѣстно, въ данномъ трудѣ этотъ замѣчательный ученый, на основаніи цифръ по общественной статистикѣ населенія, констатируетъ и доказываетъ на всѣ лады закономѣрность всѣхъ соціальныхъ явленій, хотя бы повидимому самыхъ произвольныхъ по внѣшности, или неизмѣняемыхъ наоборотъ волей человѣка. Такъ, рождаемость, напр. или смертность, раздѣленіе того и другого по полу, степень смертности рождающихся, какъ въ брачныхъ союзахъ, такъ и внѣ ихъ и т. д. Точное время этихъ важныхъ соціальныхъ явленій, оказывается, подчинено какимъ-то намъ неизвѣстнымъ законамъ и совершается вовсе не случайно, а съ поразительной аккуратностію или регулярностью... Человѣкъ какъ бы обязательно платитъ извѣстную дань смерти и точно также производитъ извѣстное количество мальчиковъ и дѣвочекъ, изъ которыхъ опять таки опредѣленное количество съ удивительной устойчивостью или постоянствомъ должно умереть въ теченіе извѣстнаго времени, и всѣ эти явленія повторяются совершенно, повидимому, безъ вліянія свободной воли человѣка и на тѣхъ или иныхъ субъектахъ...
   Книга Кеттле оказала на меня болѣе глубокое вліяніе, чѣмъ какая-либо иная, прочитанная мною до тѣхъ поръ. Она поразила мое воображеніе, измѣнивши всѣ представленія о возможности для человѣка свободно распоряжаться своими дѣйствіями, несмотря на соотвѣтствующую въ этомъ случаѣ оговорку самого Кеттле. Я, можно такъ выразиться фигурально, помѣшался тогда на цѣлесобразности и закономѣрности соціальныхъ явленій и вполнѣ былъ поглощенъ этимъ вопросомъ, который лишалъ меня сна и мѣшалъ думать о чемъ-либо другомъ. Одно меня сокрушало въ особенности нѣкоторое время, это то, что мнѣ не съ кѣмъ было подѣлиться своими мыслями и интересами по данному поводу: прежде всего у меня не было слушателя... Умственная жизнь моя между тѣмъ оживилась, несмотря даже на полное одиночество. Занятый пробудившими мою мысль новыми для меня идеями, я уже болѣе не скучалъ въ скучномъ Ржевѣ и ни чуточки не жалѣлъ о товарищахъ и соблазнительныхъ развлеченіяхъ Москвы; я всецѣло это время былъ поглощенъ удивительной перспективой общественныхъ явленій, открывшихся передъ моими умственными очами благодаря великому произведенію Кеттле.
   Наконецъ я нашелъ и человѣка, который началъ снисходительно и сочувственно выслушивать всѣ моя толкованія и мечтанія, вызванныя трудомъ бельгійскаго ученаго, открывшаго передо мной такіе широкіе умственные горизонты... Этимъ лицомъ оказался соборный протоіерей въ городѣ Ржевѣ отецъ Димитрій (фамилію его забылъ). Онъ скоро явился повѣреннымъ моихъ интересовъ и даже непосредственнымъ помощникомъ для удовлетворенія моей любознательности и пытливости въ соціальныхъ законахъ. Отецъ протоіерей, сколько мнѣ помнится, состоялъ благочиннымъ для четырехъ церквей въ г. Ржевѣ, существовавшихъ подъ его ферулой; онъ былъ человѣкомъ весьма неглупымъ и добродушнымъ, а по своему развитію настолько выше окружающихъ, что при всякихъ затруднительныхъ для горожанъ случаяхъ, напримѣръ, послать изъ города Ржева какое-либо привѣтствіе властямъ или сказать пріѣзжему сановнику рѣчь, всегда въ этихъ случаяхъ вспоминали и обращались за помощью къ отцу Дмитрію: онъ всѣхъ лучше въ данномъ случаѣ могъ найтись и наилучшимъ образомъ исполнить желаемое... Въ семьѣ его, насколько помню, была молоденькая дѣвушка, дочь, которую онъ, видимо, заботился посильно развлекать, почему у него въ домѣ часто устраивались танцы, собиралась молодежь и веселыя непринужденныя вечеринки тянулись иногда за полночь, при чемъ я ихъ очень любилъ посѣщать, несмотря на опасность для меня изъ-за нихъ знакомиться ночью съ злыми ржевскими собаками, которыя самымъ энергичнымъ образомъ всегда нападали на пѣшеходовъ и провожали ихъ до воротъ дома, несмотря на всѣ отмахиванія палками...
   Я скоро полюбилъ отца Дмитрія и усердно его посѣщалъ, отчасти иногда танцуя съ дочкой, но еще болѣе сидя въ кабинетѣ, за стаканомъ чаю, и трактуя съ почтеннымъ папашей о достойныхъ удивленія соціальныхъ законахъ, открытыхъ Кеттле, при чемъ хозяинъ частенько прикладывался къ рюмочкѣ, а я за него закусывалъ копченой селедкой, какъ не пившій еще тогда никакихъ крѣпкихъ напитковъ. Наконецъ эти толки привели насъ съ отцомъ Дмитріемъ къ мысли попытаться самимъ провѣрить выводы Кеттле, по возможности на данныхъ ржевской статистики, насколько они закономѣрны и въ дѣйствительности повторяются... Отецъ Дмитрій немедленно предложилъ мнѣ, вѣроятно въ качествѣ благочиннаго, сдѣлать распоряженіе по церквамъ, чтобы мнѣ доставили, кажется, за 30 лѣтъ всѣ ржевскія церковныя книги для моего пользованія, я на нихъ-де могу испытывать и провѣрять всѣ хитроумныя открытія и выдумки Кеттле. Сказано, сдѣлано...
   Черезъ нѣсколько дней въ мою квартирку привезли цѣлый возъ толстыхъ книгъ, писанныхъ всевозможными почерками, о родившихся, умершихъ и брачащихся за длинный періодъ въ 30 лѣтъ въ г. Ржевѣ. Я почти немедленно отрѣшился отъ всѣхъ прочихъ интересовъ и весьма быстро вошелъ во вкусъ цифръ, одухотворенныхъ для меня сущностію великихъ законовъ Кеттле и до такой степени проникся ими и ихъ значеніемъ, что съ истинной досадой отвлекался отъ пыльныхъ книгъ и разныхъ выкладокъ надъ цифрами, чтобы идти на верхъ обѣдать или заниматься другимъ дѣломъ... Весьма скоро я привыкъ быстро считать, особенно когда на помощь призвалъ русскіе счеты и выучился ими пользоваться. За этой странной для молодого человѣка и по его доброй волѣ, работою, я буквально просидѣлъ всю зиму и весну, 6 или 7 мѣсяцевъ этого года (1865 г.), работая большую часть дня, за исключеніемъ 2 или 3 часовъ занятій съ мальчиками, или чрезвычайно рѣдкихъ отсутствій изъ дому, такъ, что отецъ Дмитрій началъ даже меня ревновать къ церковнымъ книгамъ, ибо я замѣтно рѣже сталъ посѣщать его собранія. Не довольствуясь однако днемъ, я занимался часто и ночью этимъ же цифирьемъ, къ особенному негодованію гувернантки, уличавшей меня въ позднемъ сидѣніи за писаніемъ во время заутрени... Я сдѣлался скоро совершенной "притчей во языцѣхъ" всѣхъ домашнихъ, которые не могли надивиться на мое чудачество и разсказывали о немъ со смѣхомъ всѣмъ посѣтителямъ, что ихъ студентъ проводитъ-де цѣлыя ночи надъ церковными книгами, отыскивая вѣрно какой-нибудь записанный въ нихъ кладъ или что-нибудь въ этомъ же родѣ...
   При сказанныхъ условіяхъ этой находки мною себѣ дѣла по душѣ, зима и частью весна того года промелькнули для меня совершенно незамѣтно. Я собралъ огромный письменный матеріалъ разныхъ цифръ и выкладокъ надъ ними, характеризующихъ со всевозможныхъ сторонъ рождаемость и смертность города Ржева, набилъ имъ половину своего чемодана и въ апрѣлѣ, по условію съ Кудрявцевымъ, отпущенный на два экзаменаціонныхъ мѣсяца въ Москву, я весело уѣхалъ въ Бѣлокаменную, довольный собой, своей судьбой и даже городомъ Ржевомъ...
   Мнѣ нетрудно было изъ массы собранныхъ цифръ состряпать цѣлое обширное изслѣдованіе "Статистика браковъ и рожденій" -- первое мое, подъ этимъ нѣсколько пышнымъ названіемъ, твореніе, которому суждено было, какъ мы узнаемъ послѣ, быть напечатаннымъ впослѣдствіи и привязать меня къ профессурѣ и дальнѣйшей научной дѣятельности всю мою жизнь. Могу сказать утвердительно, что безъ вышеописанныхъ условій этой первой моей ученой работы и слѣдовательно безъ отца Дмитрія и ржевскихъ церковныхъ книгъ этого, весьма вѣроятно, не было бы никогда... Я вкусилъ впервые любовь къ наукѣ на этомъ несовершенномъ и во многомъ еще ребяческомъ изслѣдованіи... Ни въ одну, вѣроятно, работу, я не вложилъ столько души и усердія, какъ въ это юное свое созданіе. Я мнилъ провѣрить законы Кеттле, а потому все мое изслѣдованіе состоитъ изъ сопоставленія положеній и условныхъ законовъ Кеттле (т. е. его обобщеній по разнымъ сторонамъ соціальной жизни) съ соотвѣтствующими явленіями на основаніи ржевской статистики, при чемъ я указывалъ по временамъ на удивительное совпаденіе моихъ выводовъ, или наоборотъ -- различіе, -- съ попытками объяснить это различіе тѣми или иными чисто мѣстными причинами. Это мое первое, такъ сказать, дѣвственное научное сочиненіе имѣло несомнѣнно много дѣтскаго, наивнаго и незрѣлаго, но, насколько я припоминаю (по тому, что цѣликомъ оно давно не существуетъ), оно въ то же время отличалось такой глубокой вѣрой и любовью въ силу науки, что несомнѣнно мой трудъ заслуживалъ, при юности автора, самой большой похвалы и поощренія его, въ интересахъ его будущихъ занятій и работъ.
   Такъ какъ я отличался всегда весьма дурнымъ почеркомъ, то меня озабочивала мысль, какъ въ тогдашнее время, когда не существовала еще нынѣшняя пишущая машина, мнѣ переписать приличнымъ образомъ свое твореніе. Я не имѣлъ, разумѣется, средствъ заплатить хорошему переписчику, но скоро благой случай вывелъ меня изъ затрудненія. Товарищъ мой по гимназіи P., отличавшійся превосходнымъ по качеству почеркомъ, полѣнился въ теченіе года написать сочиненіе, тогда обязательное на всѣхъ курсахъ юридическаго факультета ежегодно, и вотъ мы съ нимъ вошли въ обоюдную сдѣлку... я вызвался въ нѣсколько дней написать за него на столько хорошее курсовое сочиненіе, что ему дадутъ за него приличную отмѣтку, а онъ въ свою очередь перебѣлитъ мое огромное статистическое твореніе, что въ недѣли двѣ мы въ дѣйствительности добросовѣстно и исполнили. Я ему представилъ новое сочиненіе о рентѣ по Рикардо, а онъ прекрасно переписалъ мое объемистое произведеніе со всѣми приложеніями...
   Увы, однако авторская моя гордость въ концѣ концовъ жестоко пострадала... Я представилъ свое сочиненіе заблаговременно на его квартирѣ профессору статистики Ивану Кондратьевичу Бабсту, который обязанъ былъ его разсматривать и давать оцѣнку. Черезъ мѣсяцъ примѣрно, уже на экзаменѣ по статистикѣ, Бабстъ вынулъ мое сочиненіе изъ своего портфеля и возвратилъ мнѣ, не сказавши мнѣ ни одного слова по поводу его и видимо не прочтя его предварительно... перевернутый вверхъ ногами одинъ листъ такъ и остался незамѣченнымъ и перевернутымъ. Бабстъ не удостоилъ даже чести спросить что-нибудь объ условіяхъ или источникахъ моей работы, что было бы непремѣнно, если бы онъ ее даже немного прочелъ. Онъ только взвѣсилъ ее въ рукахъ и замѣтилъ: "Очевидно, Вы много трудились" и поставилъ мнѣ почти безъ экзамена 5, но такъ какъ онъ ставилъ почти всѣмъ желающимъ тотъ же баллъ, то, разумѣется, его 5 меня нисколько неудовлетворило. Я огорченный и раздосадованный на это почти полное равнодушіе профессора къ моей, во всякомъ случаѣ рѣдкой у студента, работѣ (около 50 кругомъ писанныхъ листовъ), ушелъ съ экзамена. Товарищи, на глазахъ у которыхъ все это совершалось, также не мало были удивлены такимъ неблаговиднымъ равнодушіемъ профессора къ своимъ обязанностямъ и всячески меня утѣшали.
   Въ концѣ мая всѣ мои экзамены покончились и при томъ самымъ наилучшимъ образомъ. Благодаря прилежному изученію литографскихъ тетрадокъ, аккуратно получаемыхъ мною черезъ товарищей во Ржевѣ, я настолько хорошо подготовился къ испытанію, что по всѣмъ, кажется, предметамъ получилъ круглое 5 и спокойно, кромѣ горечи отъ невниманія съ моему статистическому труду со стороны Бабста, возвратился во Ржевъ къ своимъ учительскимъ обязанностямъ у г.г. Кудрявцевыхъ. На этотъ разъ я нашелъ своихъ учениковъ и семью хозяина уже не въ городѣ, а въ ихъ имѣніи, прекрасной усадьбѣ, верстъ 5 отъ г. Ржева. Большой господскій домъ расположенъ былъ въ саду и недалеко отъ рощи, такъ что мы размѣстились еще удобнѣе городской квартиры; я, напримѣръ, получилъ въ свое владѣніе большую комнату, разгороженную на двѣ, въ нижнемъ этажѣ, въ двухъ шагахъ отъ выхода въ садъ, гдѣ я и проводилъ съ книгою большую часть дня.
   Моя жизнь лѣтомъ въ деревнѣ Кудрявцевыхъ текла одинаково по образцу городской съ той впрочемъ существенной разницей, конечно, что я уже не имѣлъ болѣе статистической работы, такъ поглощавшей мое время и интересы зимой. Присылка лекцій изъ Москвы, вмѣстѣ съ самими лекціями на лѣто, конечно также прекратились, и я по временамъ, имѣя массу свободнаго времени, началъ скучать и болѣе и болѣе искать въ городѣ книгъ, которыхъ недоставало для удовлетворенія моей любознательности...
   Случайно отъ кого-то изъ домашнихъ я узналъ, что много старыхъ книгъ валяется-де на чердакѣ, немедленно отправился туда и къ великому моему удовольствію открылъ въ пыли сложенные кучами и частію перевязанные веревками старые журналы (между прочимъ "Современникъ") за нѣсколько лѣтъ, которые въ свое время получались, частію читались, а затѣмъ за ненадобностію сосланы были на верхъ, иногда даже и въ неразрѣзанномъ видѣ... Между нѣсколькими журналами я открылъ настоящее для себя Эльдорадо, въ видѣ интересныхъ книжекъ "Современника" за цѣлыхъ три года, съ множествомъ любопытнѣйшихъ для того времени статей: такъ, сюда входила большая часть, напримѣръ, "Политической Экономіи" Д.-С. Милля съ примѣчаніями Чернышевскаго и многими другими интересными экономическими статьями, которыхъ я и зачитывался въ засосъ.
   Я помню живо всю мою радость, которая меня охватила при этой находкѣ внезапно, подъ большимъ ворохомъ пыли и всякой бумажной макулатуры въ углу обширнаго чердака. Я немедленно, конечно, перетащилъ цѣлые вороха этихъ книгъ внизъ къ себѣ въ комнату и съ жадностію принялся за чтеніе, одинаково какъ экономическихъ статей, такъ и романовъ. Съ Политической Экономіей въ изложеніи Чернышевскаго я уже былъ немного знакомъ еще въ гимназіи, но въ первый разъ принялся за чтеніе этой прекрасной книги съ надлежащимъ вниманіемъ и прилежаніемъ, стараясь отдавать себѣ отчетъ въ каждомъ прочитанномъ словѣ: она несомнѣнно оказала полезное вліяніе на мои вкусы и развитіе и пріохотѣла меня къ чтенію такого рода, которое у насъ называется "серьезнымъ чтеніемъ". Многія мысли въ прочитанномъ тогда меня сильно заинтриговали, возбуждая спеціальный интересъ и желаніе ихъ провѣрить и сопоставить съ нѣкоторыми мнѣ извѣстными болѣе писателями, но, увы! недостатокъ книгъ, наше всеобщее до сихъ поръ зло, дѣлало невозможнымъ подобныя сравненія и приходилось довольствоваться только тѣмъ, что было подъ руками или въ предѣлахъ достиженія.
   Деревенская жизнь того времени въ домѣ предводителя дворянства, у котораго я проживалъ, отличалась отъ городской тѣмъ только, что прекратились званые обѣды и вечера и въ деревнѣ, несмотря даже на близость имѣнія отъ городу, замѣтно наѣзжало меньше гостей, а съ ними прекратились почти и развлеченія вродѣ танцевъ, игръ и т. д. Два чрезвычайныхъ событія, впрочемъ, внесли на короткое время нѣкоторое разнообразіе въ нашу лѣтнюю деревенскую жизнь, съ ея монотонностію... Во-первыхъ, въ одно прекрасное утро появился у насъ, сначала у хозяйки дома Е. П. Кудрявцевой -- женщины вообще весьма набожной, какой-то заѣзжій изъ далека монахъ (собственно іеромонахъ). Онъ долго о чемъ-то совѣщался въ кабинетѣ хозяйки и, какъ я слышалъ потомъ, получилъ отъ нея, а также отъ благочестивой гувернантки -- нѣкоторые вклады для его будто бы монастыря, гдѣ-то въ Крыму... Затѣмъ монахъ зашелъ также къ хозяину Е. П. Кудрявцеву, откуда впрочемъ вышелъ скоро, какъ впослѣдствіи хвастался хозяинъ, что называется "несолоно хлебавши", т. е. не получилъ ничего и зашелъ по его твердому желанію въ комнату къ студенту, т. е. ко мнѣ. Здѣсь съ глазу на глазъ со мной монахъ оказался очень простымъ, общительнымъ я веселымъ человѣкомъ, сыпалъ каламбуры, анекдоты даже нескромнаго свойства и первымъ дѣломъ попросилъ курить, при чемъ, съ моего дозволенія, заперъ дверь, т. к. не хотѣлъ-де подавать соблазна... Проболтавши у меня съ четверть часа, онъ любезно простился и ушелъ, или уѣхалъ въ городъ...
   Вообразите огорченіе и конфузъ нашихъ дамъ, когда на другой день явился къ намъ на традиціонной тройкѣ съ бубенчиками, самъ ржевскій исправникъ, съ разспросами объ этомъ посѣтителѣ, что онъ у насъ дѣлалъ и говорилъ... По его словамъ, онъ только-что получилъ по телеграфу увѣдомленіе изъ Петербурга, что изъ Сибири бѣжалъ какой-то важный преступникъ и въ настоящее время разъѣзжаетъ по Россіи, одѣтый монахомъ, и собираетъ довольно щедрыя даянія на нужды якобы своего фиктивнаго монастыря, и что несомнѣнно по описанію и пр. нашъ монахъ былъ тотъ самый, о которомъ его увѣдомляли, но его слѣдъ уже простылъ... Разумѣется, монахъ исчезъ безслѣдно, мы объ немъ ничего больше не слыхали... Потомъ долго, однако, продолжали подсмѣиваться надъ дамами-благотворительницами и благочестіемъ, съ которымъ онѣ щедро надѣляли этого ловкаго плута своими даяніями на дорогу и съ благоговѣніемъ прикладывались къ ручкѣ... подходя подъ благословеніе...
   Другое приключеніе въ это же лѣто, взбудоражившее насъ въ имѣніи Кудрявцева, было болѣе плачевнаго свойства. Воры глубокой ночью забрались въ довольно богатую хозяйскую кладовую въ верхнемъ этажѣ обширнаго дома и очень основательно очистили ее отъ многихъ запасовъ разнообразныхъ снѣдей, тамъ хранившихся... Для меня лично это нашествіе воровъ сдѣлало большую непріятность, именно, ночью о присутствіи воровъ первый услышалъ камердинеръ хозяина Александръ, спавшій въ той части дома, гдѣ лежала кладовая, но, не имѣя храбрости самому поднять тревогу или проникнуть во взломанную кладовую, гдѣ натолкнулся бы на воровъ, онъ отправился предварительно ко мнѣ, разбудилъ меня и упросилъ сдѣлать экспедицію въ поискахъ воровъ сообща... Неодѣтый, въ одномъ бѣльѣ (а ночь была довольно холодная), я отправился съ нимъ вмѣстѣ на другую половину дома, оба вооруженные примитивнымъ образомъ -- кочергой и палкой. Въ результатѣ воры успѣли услыхать тревогу и скрылись съ частью награбленнаго, часть же бросили на дорогѣ около дома: въ кладовой воры оставили разнообразные непріятные слѣды своего пребыванія, напр., многочисленныя банки съ вареньемъ были вскрыты и изъ нихъ видимо черпали сладкое содержимое руками, которыя тутъ же и вытирали потомъ объ стѣну, покрытую къ нашему удивленію явными знаками утиранія пальцевъ съ сладкимъ сокомъ... Исчезли разнообразные предметы, которые только имъ лопались подъ руки, въ томъ числѣ, къ огорченію моихъ учениковъ, большое количество домашней яблочной пастилы. Всю пропажу хозяйка оцѣнивала, помнится, невысоко, около 100 руб., но для меня лично это приключеніе имѣло весьма непріятное послѣдствіе: я сильно простудился и заболѣлъ чѣмъ-то вродѣ горячки, отъ которой я промаялся, лежа въ постели, недѣли двѣ и сокрушался близостью экзаменовъ для моихъ учениковъ и опасеніемъ за ихъ участь...
   Но все прошло, слава Богу, благополучно... Съ маленькимъ опозданіемъ я успѣлъ ихъ подготовить достаточно въ требуемыхъ предметахъ и, торжественно простившись съ хозяевами, самолично отвезъ ребятъ въ Москву, гдѣ они и сдали свой экзамены вполнѣ удовлетворительно. Такимъ образомъ произошла лик

Воспоминанія И. И. Янжула о пережитомъ и видѣнномъ въ 1864--1909 г.г.

Выпускъ второй.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Т-ва п. ф. "Электро-Типографія Н. Я. Стойковой". Знаменская, 27.
1911.

  

ОГЛАВЛЕНІЕ

Второго выпуска "Воспоминаній И. И. Янжула".

  

ГЛАВА VI.

   Мои встрѣчи и знакомства съ нашими извѣстными писателями. Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ.-- Три встрѣчи съ нимъ и бесѣда въ Парижѣ объ относительномъ достоинствѣ русскихъ и французскихъ женщинъ.-- Примѣры нашей некультурности.-- Левъ Николаевичъ гр. Толстой.-- Первое съ нимъ знакомство и мои впечатлѣнія сравнительно съ Тургеневымъ.-- Его относительная оригинальность и рѣзкость.-- Порученіе Льва Николаевича въ Америку.-- "Царство Божіе внутри насъ" и г-жа Варвара Гэпгудъ (Hapgood).-- Г-жа Делано и развязка порученія.-- Статья Кеннана въ журналѣ "Century" o его посѣщеніи "Ясной Поляны" по просьбѣ политическихъ ссыльныхъ. -- Душевная доброта и сердечное отношеніе Льва Николаевича къ знакомымъ въ годину несчастья.-- Встрѣчи съ другими русскими писателями: М. E. Салтыковъ, Н. К. Михайловскій, Н. В. Шелгуновъ, Ѳ. М. Достоевскій, П. А. Гайдебуровъ, Я. П. Полонскій и др.-- Встрѣча съ К. П. Побѣдоносцевымъ.-- Отрицательный типъ русской журналистики: Евгеній Львовъ-Кочетовъ
  

ГЛАВА VII.

   Изъ воспоминаній o B. K. Плеве.-- Первая моя встрѣча съ Плеве, въ дни молодости, въ поѣздѣ желѣзной дороги. -- Дальнѣйшее знакомство въ Москвѣ и Петербургѣ.-- B. К. Плеве, какъ предсѣдатель Комиссіи по рабочему вопросу (Тов. Мин. В. Д.).-- Встрѣча съ В. К. П., какъ Государственнымъ Секретаремъ.-- Моя поѣздка въ Энчёпингъ въ Швеціи къ д-ру Вестерлунду.-- Назначеніе В. К. П. Министромъ Внутр. Дѣлъ и мои размышленія на одрѣ болѣзни по этому поводу.-- Возвращеніе въ Петербургъ и дѣловое свиданіе съ Плеве.-- Бесѣда о нѣкоторыхъ тревожныхъ общественныхъ симптомахъ и ея ближайшіе результаты.-- Рабочій, университетскій и еврейскій вопросы и предположенныя въ нихъ реформы.-- Порученіе мнѣ -- выработать планъ государственныхъ экзаменовъ, для чиновъ Министерства В. Дѣлъ.-- Проэктъ широкой реформы организаціи рабочаго вопроса и рабочей статистики въ Россіи.-- Печальный конецъ всѣхъ плановъ Плеве вмѣстѣ съ катастрофой его постигшей
  

ГЛАВА VIII.

   Три русскихъ экономиста: Константинъ Степановичъ Веселовскій.-- Николай Христіановичъ Бyнге.-- Александръ Ивановичъ Чупровъ.-- Ихъ отношенія ко мнѣ, и чѣмъ я имъ обязанъ.-- Ученые труды К. С. Веселовскаго и изъятіе (уничтоженіе) въ эпоху реакціи, начала 50-хъ годовъ XIX вѣка, главнѣйшаго изъ нихъ: "Статистики недвижимыхъ имуществъ г. С.-Петербурга".-- Переломъ характера всей его научной дѣятельности.-- Моя промоція въ члены Академіи Наукъ.-- Переписка съ Н. X. Бунге и К. С. Веселовскимъ. -- Проектъ изданія Академіей Экономическаго Словаря и крушеніе этого плана со скорой кончиной Бунге.-- А. И. Чупровъ, наша дружба и какъ она поддерживалась.-- Взаимныя услуги и одолженія: примѣры ихъ для обѣихъ сторонъ.-- Старанія напр. А. И. къ прекращенію моего конфликта со студентами 19 февраля и въ свою очередь мои хлопоты для устраненія горестнаго проекта Министерства Народнаго Просвѣщенія къ удаленію Чупрова изъ Московскаго Университета.-- Противоположность характеровъ А. И. Чупрова и Николая Павловича Боголѣпова
  

ГЛАВА IX.

   Практическій опытъ пробы моихъ научныхъ силъ и способностей.-- Изслѣдованіе фабрично-заводской промышленности въ Царствѣ Польскомъ.-- Программа изслѣдованія.-- Цѣли и задачи его, -- I. Внѣшняя исторія изслѣдованія.-- Пріѣздъ комиссіи въ Сосновицы.-- Изученіе фабрикъ вдоль Варшаво-Вѣнской желѣзной дороги.-- Изслѣдованіе пограничныхъ фабрикъ.-- Мирковская писчебумажная мануфактура.-- Калишъ.-- Корчемство или контрабанда на границѣ и на фабрикахъ.-- Лодзь, Томашово, Варшава и пр. промышленные пункты.-- Результаты всего изслѣдованія и общіе выводы.-- Тѣсная связь развитія польской промышленности съ присоединеніемъ къ Россіи.
  

ГЛАВА X.

   Соединенные Штаты Сѣверной Америки.-- Всемірная Выставка въ Чикаго 1S93 г.-- Вызовъ въ Петербургъ къ С. Ю. Витте и предложеніе ѣхать на Выставку.-- Осложненія и затрудненія къ рѣшенію вопроса.-- Подробная программа порученій, мнѣ данныхъ Министерствомъ Финансовъ. Бюрократическая сложность и тягость заданныхъ темъ для изслѣдованія.-- Письмо А. И. Чупрова противъ такого характера порученій.-- Переѣздъ черезъ Атлантическій океанъ, -- Первыя впечатлѣнія Америки и г-жа Гэпгудъ.-- Встрѣча на океанійскомъ пароходѣ съ г-жею Марсденъ, искоренительницею проказы, и ея Московскія приключенія.-- Исполненіе мелкихъ порученій Министерства.-- Вашингтовъ. -- Чикаго: впечатлѣнія города и Выставки.-- Безстыдство американской рекламы.-- Возвращеніе въ Европу
  

ГЛАВА XI.

   Новый плодъ экономической эволюціи: "синдикаты" или "картели". -- Происхожденіе ихъ, какъ ближайшій результатъ концентраціи капиталовъ и труда. -- общіе выводы изъ моего изслѣдованія о синдикатахъ, сдѣланнаго въ Америкѣ.-- Новое порученіе Министерства Финансовъ: изслѣдованіе Торговыхъ Музеевъ, Экспортныхъ Союзовъ и Товарныхъ Складовъ въ Европѣ.-- Трудность принятой мною на себя задачи и отсутствіе всякой литературы предмета.-- Главнѣйшіе типы Торговыхъ Музеевъ: Брюссель, Вѣна, Будапештъ.-- Экспортные Союзы въ Германіи и Австріи, -- Образцовая организація вывозной торговли въ Гамбургѣ.-- Борьба съ затрудненіями разнаго рода.-- Странная судьба Торговыхъ Музеевъ во Франціи.-- Отрицательное отношеніе въ Англіи.-- Конечный выводъ моего изслѣдованія о Торговыхъ Музеяхъ
  

ГЛАВА XII.

   Мои публичныя чтенія, доклады и рефераты.-- ихъ многочисленность и значеніе въ 80-хъ и 90-хъ годахъ прошлаго вѣка.-- "Соціальный миръ", какъ ихъ главное содержаніе.-- Лекція "Великаны промышленности", ея происхожденіе и сущность.-- Странное совпаденіе взглядовъ и послѣдствій: протестъ соціалистовъ и запрещеніе того же чтенія въ провинціи правительственными органами.-- Какъ это согласовать?..-- Лекція "Милліоны и что съ ними дѣлать?"; ея содержаніе, огромный успѣхъ и сборъ, одушевленіе слушателей и вызовъ пожертвованій на добрыя дѣла.-- Общее вниманіе, сочувствіе къ лекціи въ Москвѣ и провинціи.-- Просьбы о помощи и голоса изъ публики.-- Какъ заключеніе -- петербургская сатира
  

Воспоминанія И. И. Янжула о пережитомъ и видѣнномъ.
(1864--1909 г. г.).

ГЛАВА VI. 1)

Мои встрѣчи и знакомства съ нашими извѣстными писателями. Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ. -- Три встрѣчи съ нимъ и бесѣда въ Парижѣ объ относительномъ достоинствѣ русскихъ и французскихъ женщинъ.-- Примѣры нашей некультурности.-- Левъ Николаевичъ гр. Толстой.-- Первое съ нимъ знакомство и мои впечатлѣнія сравнительно съ Тургеневымъ.-- Его относительная оригинальность и рѣзкость.-- Порученіе Льва Николаевича въ Америку.-- "Царство Божіе внутри насъ и г-жа Варвара Гэпгудъ (Hapgood).-- Г-жа Делано и развязка порученія. -- Статья Кеннана въ журналѣ "Century" о его посѣщеніи "Ясной Поляны" по просьбѣ политическихъ ссыльныхъ.-- Душевная доброта и сердечное отношеніе Льва Николаевича къ знакомымъ въ годину несчастья.-- Встрѣчи съ другими русскими писателями: М. E. Салтыковъ, H. K. Михайловскій, H. B. Шелгуновъ, Ѳ. М. Достоевскій, П. А. Гайдебуровъ, Я. П. Полонскій и др.-- Отрицательный типъ русской журналистики: Евгеній Львовъ-Кочетовъ.

  
   1) До настоящей главы въ изложеніи моихъ "Воспоминаній" я слѣдовалъ исключительно хронологическому порядку, передавая, годъ за годомъ, важнѣйшіе факты изъ моей жизни, какъ они сохранились въ памяти; но съ приближеніемъ къ настоящему времени, къ сожалѣнію, память начинаетъ мнѣ болѣе и болѣе измѣнять, а потому съ настоящей главы шестой -- я рѣшилъ измѣнить этотъ порядокъ изложенія и передавать "Воспоминанія" уже по однороднымъ вопросамъ, группируя ихъ вмѣстѣ.
  
   Къ тѣмъ же семидесятымъ-восьмидесятымъ годамъ прошлаго вѣка, которымъ посвящены предшествующія главы моихъ воспоминаній, относится и время знакомства моего съ большинствомъ нашихъ писателей, указанныхъ выше въ оглавленіи. Съ И. С. Тургеневымъ, напримѣръ, я имѣлъ удовольствіе познакомиться именно въ семидесятыхъ годахъ, во время его пріѣзда въ Москву, еще до Пушкинскихъ празднествъ; Льва же Николаевича и прочихъ литераторовъ, кромѣ москвичей, я узналъ лично нѣсколько лѣтъ позднѣе, во время моихъ многочисленныхъ наѣздовъ въ С.-Петербургъ.
   Съ Иваномъ Сергѣевичемъ по странной игрѣ судьбы я встрѣчался въ трехъ различныхъ пунктахъ Европы: въ Москвѣ, Лондонѣ и Парижѣ, въ Петербургѣ лишь провожалъ его прахъ до Волкова кладбища.
   Въ Москвѣ, если не ошибаюсь, меня представилъ Ивану Сергѣевичу мой другъ М. М. Ковалевскій, кажется, въ квартирѣ г. Управляющаго Государственными имуществами или Удѣловъ Маслова, въ которой Иванъ Сергѣевичъ останавливался тогда. Затѣмъ онъ былъ нѣсколько разъ въ нашемъ домѣ (у Харитонія въ Огородникахъ д. Миллера), обѣдалъ у Максима Максимовича и провелъ одинъ.вечеръ у меня. Безполезно говорить, что онъ сразу завоевалъ наши симпатіи своимъ умомъ, живой и увлекательной рѣчью и необыкновенно мягкимъ характеромъ своей бесѣды: онъ никого не затрогивалъ, ни надъ кѣмъ не смѣялся, держалъ себя съ нами, молодыми профессорами, какъ добрый папаша или дѣдушка съ дѣтьми. На обѣдѣ у Ковалевскаго было много говорено, напримѣръ, рѣчей, но къ сожалѣнію у меня ничего не врѣзалось въ памяти. Конечно, старались говорить лишь пріятное нашему дорогому гостю: такъ П. Д. Боборыкинъ говорилъ, помнится, до его выраженію какъ "рядовой отъ литературы передъ генераломъ отъ литературы", желая выразить въ деликатной формѣ наши чувства уваженія къ почетному писателю.
   Въ антрактахъ между рѣчами, или когда была свобода отъ нихъ, обыкновенно Иванъ Сергѣевичъ притягивался къ разговору, и его заставляли что-нибудь разсказывать, при чемъ мнѣ припоминаются лишь два главные пункта его разсказовъ -- описаніе происхожденія типа Базарова, котораго онъ списалъ, въ главныхъ чертахъ, съ какого-то доктора, ѣхавшаго съ нимъ по Николаевской дорогѣ (почему-то, добавилъ онъ, по Новгородской губернія) и меня поразило его объясненіе, что онъ искренно полюбилъ и привязался къ Базарову послѣ его изображенія. не слѣдуетъ, впрочемъ, думать, чтобы Тургеневъ списывалъ какой-либо типъ, а въ томъ числѣ и Базарова, съ натуры цѣликомъ, какъ это дѣлаютъ неопытные и малоталантливые писатели... Нѣтъ, Тургеневъ, встрѣчая въ жизни нѣсколько схожихъ типовъ, такъ сказать, обобщалъ, создавалъ новое лицо, и этотъ вновь созданный типъ, объяснялъ Иванъ Сергѣевичъ, не давалъ ему покоя, стоялъ передъ его глазами... Это продолжалось до тѣхъ поръ, пока онъ не занесъ новый типъ на бумагу, написалъ произведеніе...
   Во-вторыхъ, я помню, какъ трогательно Иванъ Сергѣевичъ объяснялъ у меня на вечерѣ передъ обществомъ дамъ, на этотъ разъ преобладавшихъ (я изъ нихъ главнымъ образомъ дѣвицъ), что онъ къ сожалѣнію не свилъ себѣ гнѣзда у себя на родинѣ... Тамъ же Иванъ Сергѣевичъ заинтересовался личностью одной молоденькой дѣвушки, тогда еще гимназисткой П., и предсказалъ въ разговорѣ съ моей женой, что изъ нея должно выйти что-нибудь выдающееся. Предсказаніе это отчасти и оправдалось: изъ нея вышла не только хорошая мать семейства, но и очень изрядная художница-жанристка, къ сожалѣнію, мало пишущая.
   Осенью 1880 года, когда мы съ женой находились въ Лондонѣ, въ одно прекрасное утро, довольно рано, не позднѣе 11 часовъ, -- почему-то мы еще находились дома и не ушли въ Музей -- прибѣжала горничная предупредить, что къ намъ снизу идетъ какой-то Russian gentleman -- огромный. Скоро послышались шаги, и я увидалъ сверху по узенькой лѣстницѣ поднимающуюся къ намъ крупную фигуру Ивана Сергѣевича: онъ не безъ труда добрался до нашей маленькой комнаты и вывелъ насъ изъ смущенія своимъ добрымъ привѣтствіемъ. Оказалось, что онъ пріѣхалъ въ Англію изъ Парижа всего лишь на нѣсколько дней поохотиться въ имѣніи одного своего Англійскаго пріятеля и, узнавши нашъ адресъ у Ковалевскаго, еще въ Парижѣ, пожелалъ воспользоваться случаемъ, чтобы насъ видѣть. Онъ просидѣлъ у насъ съ полчаса, много разсказывая интереснаго, кажется, о Пушкинскомъ праздникѣ въ Москвѣ, въ коемъ участвовалъ, и о многомъ другомъ, говорилъ о болѣзни Ковалевскаго, котораго мы тогда поджидали въ Лондонъ. Мнѣ припоминается два факта изъ тогдашнихъ его разсказовъ: какъ на Пушкинскомъ праздникѣ къ нему обратился вдругъ, заискивая расположеніе, Катковъ, и онъ вынужденъ былъ отвернуться отъ этой назойливости. Затѣмъ въ этотъ же разъ, кажется, Иванъ Сергѣевичъ передалъ намъ случай изъ знакомства съ извѣстнымъ англійскимъ писателемъ и общественнымъ дѣятелемъ -- Ashton Dilke. Изъ этого разсказа Ивана Сергѣевича припоминается мнѣ слѣдующій случай, доказывающій необыкновенную энергію и настойчивость британскаго характера.
   "Нѣсколько лѣтъ назадъ", разсказывалъ Иванъ Сергѣевичъ, "когда я пріѣхалъ въ Англію, въ Оксфордъ и провелъ тамъ нѣсколько времени, мнѣ удалось посѣтить тамъ студенческое, такъ называемое "діалектическое общество" (Dialectical Society), гдѣ студенты упражняются въ краснорѣчіи на разныя трудныя темы, при чемъ одинъ студентъ разсматриваетъ вопросъ обыкновенно съ одной точки зрѣнія, а другой -- съ противоположной. Вѣроятно, ради моего посѣщенія была назначена какая-то русская тема: кажется, сближеніе Россіи съ Европой во время Петра; одинъ студентъ говорилъ за это сближеніе, другой противъ него. Послѣдній студентъ говорилъ чрезвычайно остроумно въ пользу своего очень труднаго положенія, и я попросилъ, чтобы меня съ нимъ познакомили и имѣлъ коротенькую съ нимъ бесѣду"... "Представьте себѣ мое удивленіе", закончилъ Иванъ Сергѣевичъ, "въ нынѣшнемъ году недавно прислуга передаетъ мнѣ русскую визитную карточку: "Антонъ Антоновичъ Дилькъ". Я, конечно, принялъ его: оказалось, это тотъ самый студентъ Ashton Dilke, который, окончивши Оксфордскій университетъ, выучился очень изрядно по-русски, чуть ли не побывалъ въ Россіи и захотѣлъ навѣстить меня, очень интересуясь всѣмъ русскимъ... и здѣсь я опять съ нимъ встрѣтился, почему и заговорилъ о немъ"...
   Наиболѣе всего, т. е. чаще всего я видѣлъ, однако, Ивана Сергѣевича на Рождествѣ 1880--81 года, когда вслѣдствіе давняго настойчиваго приглашенія М. М. Ковалевскаго пріѣхалъ къ нему въ Парижъ, вмѣстѣ съ женой, на двѣ недѣли погостить, повеселиться и посмотрѣть городъ, мало намъ знакомый. Безполезно говорить, что въ лицѣ М. М. мы нашли радушнаго хозяина, который старался всячески развлекать насъ и забыть, что такое скука, смѣняя одно развлеченіе другимъ и таская насъ по всѣмъ увеселеніямъ, какія давало спеціальное оживленное время Noël. Парижъ представилъ намъ полную противоположность серьезному и семейственному, хотя, можетъ быть, нѣсколько чопорному Лондону. Въ письмѣ моемъ къ родственникамъ въ Россію 1 января 1881 года я заключаю Парижскія впечатлѣнія мои слѣдующимъ рѣзкимъ сужденіемъ: "Общій мой выводъ, " пишу я, "это, что Парижъ -- городъ мотовства и кутежей par excellence; даже Ковалевскій сознается, что Парижъ во всякомъ безпутствѣ усовершенствовался со времени республики -- такъ что руками разведешь! Въ театрѣ, прессѣ и самой политикѣ -- все кокотки, да кокотки: французы, серьезно говоря, перестаютъ вѣрить въ существованіе честныхъ женщинъ!!!"
   Само собой понятно, что при такихъ поспѣшныхъ выводахъ и обобщеніяхъ я долженъ былъ часто спорить съ поклонниками Парижа и всего Парижскаго -- прежде всего съ моимъ другомъ М. М. Ковалевскимъ, и чаще всего наши споры вращались около вопроса о сравнительныхъ достоинствахъ, по понятнымъ причинамъ, французскихъ и русскихъ женщинъ; за первыхъ горой стоялъ М. М., за вторыхъ я. Каждый изъ насъ приписывалъ своей странѣ наибольшее количество добродѣтелей. На удивленье всѣхъ пѣшеходовъ и проѣзжихъ, помню я, мы съ Ковалевскимъ прогуливались цѣлые часы по Булонскому лѣсу, привлекая общее вниманіе громкими разговорами и маханьемъ рукъ по поводу добродѣтелей и недостатковъ женской половины двухъ великихъ націй. Наконецъ, когда наши аргументы истощились, а мы съ мѣста въ убѣжденіяхъ не сдвинулись и каждый стоялъ на защитѣ своихъ дамъ, то почти одновременно намъ пришла мысль обратиться къ посредничеству какъ третейскаго суда, Ивана Сергѣевича Тургенева. Сказано -- сдѣлано и мы чутъ не стремглавъ пѣшкомъ въ чудное, помню я, солнечное зимнее утро побѣжали, привлекая общее вниманіе своими крупными фигурами и смѣхомъ, въ квартиру Тургенева. При этомъ было заключено пари на двѣ бутылки шампанскаго.
   Необходимо сдѣлать однако одну оговорку: вышеозначенный споръ и рѣшеніе произошло уже въ концѣ нашего пребыванія въ Парижѣ; я же былъ у Тургенева тотчасъ же по пріѣздѣ въ Парижъ и былъ принятъ чрезвычайно радушно и сердечно. Иванъ Сергѣевичъ немедленно рѣшилъ, что я долженъ у него обѣдать съ Ковалевскимъ и все разспрашивалъ о нашихъ общихъ знакомыхъ, желая узнать, кого бы еще пригласить къ обѣду, чтобы мнѣ было пріятно. Какъ вдругъ на другой день Ковалевскій получилъ маленькую записочку отъ Ивана Сергѣевича, что онъ въ ночь заболѣлъ опять своей старой болѣзнью спины и ногъ, очень мучается и лежитъ вплотную въ постели, такъ что обѣдъ приходится отмѣнить, а если можно, чтобы мы посѣтили его на одрѣ болѣзни, запросто на короткое время. Разумѣется, мы были у него немедленно и нашли въ постели очень удрученнымъ; это была та самая болѣзнь, которая свела его черезъ непродолжительное время въ могилу: онъ лежалъ въ постели, не двигая корпусомъ, и малѣйшая попытка по мочь ему приподняться сопровождалась страшнѣйшими болями и стономъ, при чемъ М. М., несмотря на меньшую силу, производилъ эти манипуляціи -- поправлять подушки и поднимать больного гораздо болѣе ловко, нежели я. Мы просидѣли первый разъ у больного всего лишь четверть часа, потомъ повторили наше посѣщеніе еще раза два, такъ что нашъ внезапный визитъ съ просьбой посредничества по вопросу о женщинахъ былъ счетомъ четвертымъ моимъ посѣщеніемъ Тургенева въ этотъ разъ въ Парижѣ. Иванъ Сергѣевичъ былъ уже нѣсколько бодрѣе и выглядывалъ веселѣе, но когда мы, спорщики, къ нему появились, онъ все еще былъ въ по стели и только потомъ, при нашей совмѣстной помощи, приподнимался и сидѣлъ на постели, или въ креслѣ, обложенный подушками, выслушивая насъ и отвѣчая намъ.
   По соглашенію съ М. М. я первый обратился къ Ивану Сергѣевичу съ маленькимъ вступленіемъ и объясненіемъ по поводу нашей спеціальной цѣли посѣщенія. Я сначала разсказалъ въ сжатомъ видѣ предметъ нашего разговора и въ концѣ привелъ аргументы въ пользу и противъ женщинъ каждой изъ двухъ націй. Затѣмъ, обращаясь къ Ивану Сергѣевичу, я сказалъ ему, что такъ какъ мы съ моимъ другомъ находимся передъ лицомъ одного изъ лучшихъ знатоковъ женской души и авторомъ такихъ чудныхъ женскихъ типовъ, какъ Лиза въ "Дворянскомъ Гнѣздѣ", Ася и многія другія, то я убѣжденъ, что найду въ немъ искреннюю поддержку относительно достоинствъ русской женщины, и что онъ подастъ непремѣнно голосъ за меня, а не за Ковалевскаго съ его француженками... Добавлю къ этому сообщенію ручательство за точность моей памяти въ этомъ случаѣ, такъ какъ мнѣ слово въ слово припоминается все то, что говорилъ по этому поводу Тургеневъ, тогда какъ М. М., котораго я недавно объ этомъ спрашивалъ, половину бесѣды съ Тургеневымъ, повидимому, забылъ.
   Иванъ Сергѣевичъ, какъ я себѣ ясно представляю его физіономію, добродушно улыбаясь, нѣсколько минутъ какъ будто колебался отвѣтомъ, а затѣмъ своимъ тихимъ, ровнымъ голоскомъ сказалъ слѣдующее: "Конечно", началъ онъ, "я нѣсколько знакомъ съ этимъ вопросомъ и постараюсь отвѣтить вамъ вполнѣ безпристрастно. Нѣтъ сомнѣнія, чти француженки настоящаго времени имѣютъ за собой значительные недостатки: изъ нихъ самый главный, это клерикализмъ -- значительное вліяніе на нихъ поповъ, что отражается очень вредно. Но зато въ другихъ отношеніяхъ француженки обладаютъ большими достоинствами, отчасти, былъ можетъ, принятыми культурой. Француженка, которая любятъ, вѣрна своему слову и на нее можно вполнѣ полагаться"... "Съ другой стороны", перешелъ онъ, "русскія женщины -- кто же въ этомъ усумнится, несомнѣнно имѣютъ превосходныя качества: ни одна женщина въ мірѣ не можетъ быть способна на такое самопожертвованіе, на такую готовность отдать любимому человѣку все, что имѣетъ и чуть ли не больше того"... "Но въ то же время я долженъ сознаться, что нельзя поручиться за самую лучшую русскую женщину, что она въ каждую, серьезную минуту своей жизни неожиданно для всѣхъ вдругъ пер.... (здѣсь Тургеневъ употребилъ одно неприличное сравненіе, желая, очевидно, имъ выразить нелѣпый, легкомысленный въ моральномъ отношеніи поступокъ). "Это очень печально", сказалъ онъ, "но къ сожалѣнію правда. Въ то же время француженка, которая любитъ, никогда подобной неожиданностью не наградитъ, и на нее можно твердо разсчитывать"....
   "Такъ изрекъ нашъ почтенный судья по поводу предмета нашего спора съ М. М., который, конечно, торжествовалъ, утверждая, что онъ именно такого рѣшенія я ожидалъ отъ Ивана Сергѣевича -- этого наилучшаго, тѣмъ не менѣе, творца многихъ симпатичнѣйшихъ русскихъ типовъ женщины.
   Насколько я понялъ Ивана Сергѣевича, его рѣшеніе относительно превосходства французской женщины вмѣстѣ съ признаніемъ многихъ достоинствъ русской вызывалось, главнымъ образомъ, если не исключительно, признаніемъ нашей общей малокультурности. "Общая культура страны", говорилъ Тургеневъ, "отражается непремѣнно въ столь важныхъ вопросахъ, какъ легкомысленные поступки женщинъ (которые, очевидно, имѣлъ въ виду Тургеневъ, какъ въ самыхъ мелочахъ жизни). На нихъ можно видѣть разницу общественнаго просвѣщенія народовъ и взаимнаго уваженія людей и ихъ правъ. Тутъ я припоминаю длинный рядъ всевозможныхъ примѣровъ и иллюстрацій по данному поводу, приведенныхъ почтеннымъ Иваномъ Сергѣевичемъ; къ моему прискорбію я долженъ былъ согласиться съ тѣмъ, что описанные имъ образцы поведенія являются истинными выразителями нашей некультурности. Ограничусь двумя его примѣрами. "Вы говорите, обращаясь къ своему посѣтителю и пріятелю, положимъ, въ моментъ его ухода отъ васъ: вотъ у меня приготовлено письмо, которое необходимо поскорѣе отправить; будьте добры, возьмите его и отпустите въ почтовый ящикъ"... "Замѣчайте", говоритъ онъ, "какъ въ этомъ случаѣ поступитъ вашъ посѣтитель. Если онъ русскій, то онъ въ большинствѣ случаетъ посмотритъ, кому письмо адресовано, что написано на конвертѣ и затѣмъ спрячетъ письмо съ обѣщаніемъ его опустить въ ящикъ"... "Если вашъ посѣтитель французъ", добавилъ Иванъ Сергѣевичъ, "то можно положительно сказать, что онъ спрячетъ письмо въ карманъ, не взглянувши, кому оно адресовано..." Другой примѣръ: "Вы встрѣтили на улицѣ пріятеля съ кѣмъ-то вамъ незнакомымъ. Если вы русскій, то очень часто, хотя бы шепотомъ, спросите, съ кѣмъ онъ идетъ, или шелъ; что же касается француза, то подобное дѣйствіе онъ сочтетъ за неприличіе и никогда его не сдѣлаетъ".
   Въ обоихъ случаяхъ людьми культурными уважается право на интимность извѣстныхъ дѣйствій, тогда какъ малокультурный человѣкъ совсѣмъ этого не понимаетъ и безцеремонно залѣзаетъ иногда своими лапами въ чужую область, которой касаться ему не подобаетъ.

-----

   Мое знакомство съ Львомъ Николаевичемъ Толстымъ началось въ 1882 году во время статистической переписи г. Москвы. Какъ извѣстно, Левъ Николаевичъ захотѣлъ въ ней принять участіе, при чемъ былъ допущенъ въ качествѣ, такъ сказать, добровольца и посѣщалъ преимущественно пріюты городской нищеты, такъ называемые "ночлежные дома" и "коечныя квартиры". которымъ онъ и посвятилъ нѣсколько своихъ превосходныхъ очерковъ. Кромѣ лично самого Льва Николаевича былъ еще участникъ переписи изъ его семейства, а именно его старшій сынъ Сергѣй Львовичъ, въ то время студентъ-естественникъ Московскаго университета; какъ всѣ лица изъ молодежи, допущенныя до участія въ переписи, Сергѣи Львовичъ былъ записанъ въ такъ называемые "счетчики" -- низшій рангъ участниковъ въ цензѣ и совершенно случайно онъ былъ занесенъ въ списокъ Стрѣтенской части Москвы, гдѣ сосредоточены всевозможные вертепы порока и подонки населенія. Это послѣднее обстоятельство и послужило поводомъ къ нашему знакомству. Левъ Николаевичъ нашелъ неудобнымъ такую дѣятельность своего сына, въ его юномъ возрастѣ, въ части города, гдѣ онъ могъ видѣть лишь представителей порока и преступленія, поэтому онъ обратился къ кому-то изъ главныхъ распорядителей переписи (вѣроятно къ А. И. Чупрову), съ просьбой перенести своего сына для статистическихъ работъ въ другую, болѣе приличную часть города. Такъ какъ въ это время распредѣленіе "счетчиковъ" уже закончилось, то принятіе новаго вполнѣ зависѣло отъ воли "участковаго", и Льву Николаевичу указали тотчасъ же на меня, завѣдующаго Пречистенской частью, гдѣ проживалъ и самъ Левъ Николаевичъ, при томъ же недалеко отъ моей квартиры (оба жили тогда въ Денежномъ переулкѣ). Я, разумѣется, съ удовольствіемъ согласился принять такого счетчика и заявилъ ему, тотчасъ же, встрѣтившись случайно въ магазинѣ книгопродавца Васильева на Страстномъ бульварѣ; Левъ Николаевичъ нашелъ нужнымъ сдѣлать мнѣ визитъ, и наше знакомство началось.
   Мои посѣщенія Льва Николаевича относятся преимущественно къ нѣсколько болѣе позднему времени, когда онъ уже пріобрѣлъ собственный домъ въ Хамовникахъ и туда переѣхалъ изъ Денежнаго переулка; до переселенія моего на постоянное житье въ Петербургъ въ 1S98 году, мы видались съ нимъ, примѣрно, разъ десять каждую зиму, причемъ Левъ Николаевичъ заходилъ ко мнѣ за англійскими и американскими книгами, и по этому поводу возникали у насъ довольно длинные разговоры, если не споры. Жена моя вскорѣ также познакомилась съ графиней Софіей Андреевной и съ удовольствіемъ ее изрѣдка посѣщала. Ближайшимъ поводомъ къ нашимъ бесѣдамъ были преимущественно книги и книги, которыя всѣ мы одинаково любили и обмѣнивались новостями англо-американской литературы.
   Помимо взаимныхъ посѣщеній мы встрѣчались съ Львомъ Николаевичемъ на улицѣ, и наши встрѣчи превращались иногда, такъ какъ эти оба были: хорошими ходоками, въ длинныя безконечныя прогулки и проводы другъ друга по московскимъ бульварамъ и улицамъ, при чемъ Левъ Николаевичъ говорилъ и говорилъ, я же больше слушалъ и поучался, прерывая его изрѣдка своими пытливыми разспросами...
   Тихіе и спокойные Смоленскій и Зубовскій бульвары и Дѣвичье Поле нерѣдко превращались, такимъ образомъ, въ своего рода "Древне-греческія Академіи". Я живо помню, напримѣръ, въ одну изъ прогулокъ, его объясненіе о финалѣ "Анны Карениной". Онъ разсказалъ о дѣйствительномъ случаѣ, какъ одна барыня на его глазахъ бросилась подъ поѣздъ желѣзной дороги. Я припоминаю, во время прогулокъ на Дѣвичьемъ Полѣ, его интересныя разсужденія о важности полной свободы мысли и изслѣдованій и т. под. "Никогда не боитесь практическихъ возраженій", говорилъ онъ, "и особенно господствующихъ кружковъ противъ вашихъ логическихъ построеній, если исходная посылка вѣрна, и выводили правильно, иначе", добавлялъ Левъ Николаевичъ, "вы никогда не скажете и не создадите ничего оригинальнаго".
   Нашему дальнѣйшему сближенію способствовало, какъ извѣстно, не мало одно случайное событіе, а именно мой рефератъ въ "Обществѣ Естествознанія" объ островахъ Фиджи, гдѣ я сообщалъ нѣкоторыя данныя о вредномъ вліяніи денежныхъ сборовъ съ первобытныхъ жителей этихъ острововъ на ихъ благосостояніи. Какъ извѣстно, Левъ Николаевичъ воспользовался данными моего реферата, какъ примѣромъ или иллюстраціей о зловредности денегъ вообще въ своемъ остроумномъ очеркѣ о деньгахъ, гдѣ ссылается на мой рефератъ и дѣлаетъ изъ него выдержки.
   Далѣе, Левъ Николаевичъ сдѣлалъ у себя на квартирѣ маленькое засѣданіе изъ нѣсколькихъ лицъ, на которомъ и я присутствовалъ для обсужденія этого вопроса. Левъ Николаевичъ старался доказать, что деньги составляютъ существенное зло для человѣка, и ихъ надо уничтожить, но, какъ у насъ водится, большинство осталось при своихъ старыхъ мнѣніяхъ и всѣ присутствующіе, насколько мнѣ помнится, утверждали, что такое уничтоженіе денегъ, какъ знаковъ обращенія, не измѣнитъ ничего къ лучшему въ гражданскомъ оборотѣ и только затруднитъ его и поведетъ за собой большія неудобства безъ всякой пользы дѣлу и прогрессу человѣчества {См. подробности въ книгѣ "О Толстомъ". Международный Толстовскій Альманахъ. Составилъ П. Сергѣенко. 1909. "Мое знакомство съ Толстымъ". Академикъ И. И. Янжулъ. Стран. 409 и пр.}.
   Уже указанные примѣры достаточно даютъ понять, насколько мнѣнія Льва Николаевича отличаются, сравнительно съ мнѣніями Ивана Сергѣевича Тургенева своей оригинальностью и въ то же время рѣзкостью выраженій. Въ этомъ послѣднемъ отношеніи ихъ даже сравнивать невозможно. Все, что ни высказывалъ Иванъ Сергѣевичъ, хотя бы это было совершенно противно вашимъ убѣжденіямъ, какъ, напримѣръ, о сообщенномъ выше фактѣ его мнѣнія о русской женщинѣ съ моимъ, все это говорилось въ такой елейной формѣ, такъ мягко и кротко, что и не приходило въ голову Тургеневу настойчиво возражать и тѣмъ болѣе на него гнѣваться...
   Насколько припоминаю, всѣ "вечера съ Тургеневымъ", которые я проводилъ, т. е. въ присутствіи его, въ большомъ обществѣ, отношенія публики, окружавшей великаго писателя, всегда напоминали отношенія учениковъ къ своему уважаемому учителю; всѣ молча, или почти молча прислушивались съ напряженнымъ вниманіемъ къ тому, что говорилъ Иванъ Сергѣевичъ, вставляя лишь отдѣльныя реплики. Это настроеніе удерживалось въ теченіе всего, напримѣръ, обѣда или вечера, которые приходилось съ нимъ проводитъ, но едва Иванъ Сергѣевичъ удалятся, какъ бы "учитель ушелъ", немедленно поднимался общій говоръ, споръ, совершенно, какъ у дѣтей въ классную перемѣну. Таково было впечатлѣніе мое и вполнѣ согласное съ нимъ моей жены.
   Совершенно иначе обстоитъ, по моимъ наблюденіямъ, дѣло при встрѣчахъ въ многолюдномъ обществѣ, напримѣръ, на вечерахъ съ Львомъ Николаевичемъ Толстымъ. Несмотря на всю его рѣзкость (которой я дальше приведу еще примѣры) и на высокую степень уваженія къ нему; онъ почему-то, противно съ Тургеневымъ, совсѣмъ не импонируетъ, такъ сказать, не подавляетъ своимъ авторитетомъ -- всѣ держатъ себя какъ обыкновенно, какъ будто Толстой и не присутствуетъ, между тѣмъ его мнѣнія именно и поражаютъ своей замѣчательной оригинальностью и поддаются объясненію, лишь послѣ долгаго размышленія и продолжительнаго знакомства съ его взглядами.
   Приведу одинъ весьма наглядный примѣръ для подтвержденія своей мысли: мнѣ, однажды, пришлось посѣтить великаго писателя въ его гнѣздѣ, въ Ясной Полянѣ, и гуляя въ прекрасные зимніе дни по широкимъ полямъ и перелѣскамъ, мы проводили цѣлые дни въ нескончаемыхъ разговорахъ, наша бесѣда коснулась моихъ, недавно напечатанныхъ тогда статей въ "Вѣстникѣ Европы" о новомъ гуманитарномъ движеніи въ Англіи -- "въ народъ" и "для народа": какъ молодежь изъ богатыхъ классовъ, не исключая самыхъ аристократическихъ фамиліи, покидая домашній комфортъ и всѣ привычныя удобства жизни, поселялась въ Восточномъ Лондонѣ, посреди подонковъ общества, съ единой благородной цѣлью -- служить народу, учить народъ и даже развлекать народъ... Для выполненія этой высокой задачи англійская образованная молодежь жертвовала всѣмъ, чѣмъ люди обыкновенно такъ дорожатъ:-- матеріальными средствами, своими дѣловыми успѣхами, временемъ и даже безъ всякаго разсчета на благодарность...
   Разговоръ мой на эту тему велся, собственно, съ кѣмъ-то изъ старшихъ сыновей хозяина, тутъ присутствовавшихъ, -- Сергѣемъ или Львомъ Львовичами; самъ Левъ Николаевичъ сначала только терпѣливо слушалъ наши реплики и молчалъ, какъ вдругъ внезапно, къ моему великому смущенію, разразился такой рѣчью но адресу моихъ Англійскихъ героевъ...
   "Знаете ли, что я вамъ скажу; конечно, молодежь очень хорошо дѣлаетъ въ англійскихъ университетахъ, что вмѣсто пьянства, или чего-либо иного дурного устраиваетъ для народа разныя удовольствія, или обучаетъ рабочихъ съ ихъ ребятами. Но я, извините меня, не могу на это смотрѣть какъ на серьезное дѣло, и мнѣ лишь припоминаются наши гусары добраго стараго времени: вотъ какой-нибудь изъ нихъ, бывало, кутитъ безъ конца, а затѣмъ, напившись, лѣзетъ въ первую зеркальную или посудную лавку, вынетъ палашъ и давай рубить и сокрушать направо и налѣво... Въ заключеніе вытаскиваетъ кошелекъ и платитъ испуганному торговцу тысячи за побитое... "Ай, да молодцы, моему нраву не препятствуй!" "Чѣмъ въ сущности англійскіе джентльмены будутъ лучше этихъ гусаръ? Вѣдь подкладка въ сущности одна и та же -- игра тщеславія, лишь проявляемая въ разныхъ формахъ, у насъ пожалуй болѣе дико... И только".
   У меня на лицѣ, вѣроятно, ясно было написано великое огорченіе такимъ смѣлымъ сопоставленіемъ уважаемыхъ мною молодыхъ англичанъ съ дикими русскими кутилами, точно также Сергѣй Львовичъ запротестовалъ противъ этого сравненія, и Левъ Николаевичъ немедленно поспѣшилъ, если и не взять слова назадъ, то по крайней мѣрѣ старался всячески ихъ смыслъ смягчить, а меня утѣшить, но это, разумѣется, выходило уже неловко, и мы почти молча поспѣшили вернуться домой.
   Безполезно говорить, что Иванъ Сергѣевичъ не въ состояніи былъ бы высказать такое рѣзкое сужденіе о моихъ герояхъ Восточнаго Лондона, если бы мнѣ пришлось коснуться ихъ въ разговорѣ съ нимъ, причина вполнѣ понятная: міровоззрѣніе Ивана Сергѣевича Тургенева не отличалось и не отходило отъ господствующаго міровоззрѣнія лучшихъ людей буржуазной Европы, среди которыхъ онъ жилъ, воспринимая тѣ же мнѣнія и убѣжденія всей своей впечатлительно-воспріимчивой натурой; совсѣмъ иначе было и есть съ Львомъ Николаевичемъ Толстымъ, отчасти подъ воздѣйствіемъ и вліяніемъ Шопенгауера, отчасти его собственныхъ. самостоятельно выработанныхъ убѣжденій. Толстой всегда высказывался за широкое переустройство быта цѣлой вселенной, а таковое должно было послѣдовательно поглотить и уничтожитъ усилія и жертвы отдѣльныхъ лицъ, обществъ и государства... Кромѣ того къ существованію и дѣятельности государства онъ вообще относился отрицательно. Поэтому, разумѣется, несогласія или контроверзы во мнѣніяхъ должны были казаться великому писателю ничтожными и поверхностными сравнительно съ будущимъ въ выполненія всѣхъ его плановъ и мечтаній.
   Въ 1893 году, когда счастливая судьба, въ лицѣ С. Ю. Витте, дала мнѣ возможность посѣтить Америку для исполненія разныхъ научныхъ, экономическихъ и финансовыхъ порученій министерства, никто изъ моихъ знакомыхъ, кажется, такъ не обрадовался. вслѣдъ за мной этой доброй случайности, какъ именно Левъ Николаевичъ: Америка была всегда страной, гдѣ его имя гремѣло больше всѣхъ, а его сочиненія и ученія находили большое число учениковъ и послѣдователей. Постоянный обмѣнъ мыслей, книгъ и журналовъ и сочиненій доставляли, вмѣстѣ съ указанными причинами, Льву Николаевичу, такъ называемыхъ "знакомыхъ незнакомцевъ" или заочныхъ знакомыхъ, поэтому, когда зимой, въ 1892--93 году былъ уже окончательно рѣшенъ вопросъ о моей командировкѣ въ Америку, въ Чикаго на Колумбійскую выставку, Левъ Николаевичъ великодушно предложилъ меня снабдить въ разныя мѣста Америки своими рекомендаціями и указаніями къ тому за чѣмъ обратиться; зная хорошо уже, по примѣру, нѣсколько сходной страны Англіи, какую великую роль играетъ рекомендація такого человѣка, какъ Толстой, я, разумѣется, отвѣчалъ изъявленіемъ моей глубочайшей благодарности, заранѣе радуясь успѣху порученнаго мнѣ министерствомъ дѣла. Я надѣялся и не безъ основанія найти въ письмахъ и карточкахъ Льва Николаевича въ Америкѣ тотъ волшебный "Сезамъ, Сезамъ, отворись!", который откроетъ мнѣ всѣ нужныя двери, для интересовъ дѣла въ Америкѣ!..
   Въ свою очередь, я, разумѣется, предложилъ Льву Николаевичу и всему его почтенному семейству свои услуги, какія только въ состояніи выполнить, и они найдутъ нужными. Высокоуважаемая Софія Андреевна съ Татьяной Львовной поймали меня на словѣ и заявили желаніе воспользоваться ими, -- доставить въ Америку и передать въ цѣлости два набора простонародныхъ женскихъ костюма Тульской губерніи, праздничный и будничный. Сюда входили, такъ называемыя паневы, кацавейки, огромные платки и прочія части женскаго костюма. Я съ радостью обѣщалъ все это доставить, когда пріѣду въ Нью-Іоркъ г-жѣ Варварѣ Гэпгудъ. Но по правдѣ, пришелъ въ чистый ужасъ, когда получилъ огромный узелъ разныхъ бабьихъ тряпокъ и потребовалось очистить значительную часть нашего чемодана отъ собственныхъ вещей, чтобы уложить на днѣ эту рухлядь, перемѣшивая, по возможности, съ принадлежностями нашихъ костюмовъ, чтобы менѣе дразнить вниманіе таможенныхъ.
   Левъ Николаевичъ пожелалъ отъ меня имѣть другую болѣе легкую услугу, чтобы я свезъ въ Америку и передалъ той же Гэпгудъ, извѣстной переводчицѣ съ русскаго на англійскій языкъ, его новое сочиненіе; разумѣется, я обѣщалъ исполнить его просьбу, но зная хорошо, что воззрѣнія Льва Николаевича часто расходятся съ существующими у насъ цензурными, я рѣшилъ заранѣе просить передать мнѣ это сочиненіе закрытымъ пакетомъ для передачи Гэпгутъ, чтобы я могъ съ чистой совѣстью не знать, какое сочиненіе было привезено мною отъ Толстого въ Америку.
   Въ свою очередь я получилъ полезныя мнѣ отъ Льва Николаевича 20 писемъ и карточекъ во всевозможныя мѣста въ Америкѣ, такъ что, несомнѣнно, если бы мнѣ командировка была дана не на нѣсколько мѣсяцевъ, а на много лѣтъ, я бы могъ ее съ успѣхомъ вести! Значительной частью этихъ рекомендацій я даже не успѣлъ воспользоваться и привезъ ихъ назадъ.
   Мой отъѣздъ изъ Москвы въ началѣ апрѣля 1898 г. прямо въ Америку, черезъ Берлинъ и Гамбургъ, какъ я предполагалъ первоначально, совершился съ особенной неожиданной торжественностью. Всѣ панёвы и платки были давно уложены въ нашемъ сундучкѣ, но о рукописи было мнѣ сообщено, что ее пришлютъ прямо на Брестскій вокзалъ; къ моему великому удивленію и удовольствію, первое лицо, которое я увидѣлъ, было -- рано туда пріѣхавшій самъ Левъ Николаевичъ, пожелавшій лично проститься, вслѣдъ за нимъ явился одинъ изъ близкихъ знакомыхъ или учениковъ, котораго я изрѣдка встрѣчалъ у Толстого въ кабинетѣ, но фамилію не зналъ. Онъ держалъ большой толстый свертокъ какихъ-то бумагъ въ синей обложкѣ; оказалось, это и былъ столь желанный и стоившій столькихъ хлопотъ манускриптъ графа. Я хотѣлъ взять у него этотъ свертокъ, унести въ свой вагонъ къ вещамъ, но тотъ протестовалъ; желая передать мнѣ рукопись не иначе, какъ въ самомъ вагонѣ, такъ и было сдѣлано. Билеты были мною взяты заранѣе, спальное купэ перваго класса, и я потребовалъ отъ кондуктора показать мнѣ его, и тамъ уже я раскрылъ свой ручной чемоданчикъ или сакъ, отперъ его и освободилъ цѣлую половину для рукописи, которую туда и положилъ торжественно довѣренный Толстого, а я тщательно обложилъ всю рукопись, чтобы она менѣе привлекала вниманіе таможенныхъ, запасомъ своего бѣлья и увѣрилъ его, что до Америки эту половину чемодана открывать не буду.
   Левъ Николаевичъ ждалъ насъ на вокзалѣ и вмѣстѣ со мной вернулся въ вагонъ проститься съ моей женой, тамъ мы обмѣнялись взаимными пожеланіями всего лучшаго, я поблагодарилъ его еще разъ за рекомендательныя письма и обѣщался немедленно написать изъ Нью-Іорка, какъ только выполню порученіе графа и его почтенной супруги.
   Путь нашъ до Берлина совершили вполнѣ благополучно, тамъ я взялъ билеты на пароходъ "Нормандія", принадлежащій германскому гамбургскому обществу, соединяющему Гамбургъ съ Нью-Іоркомъ. До отхода парохода оставалась еще цѣлая недѣля, на которую падала въ томъ году Святая недѣля. Желая провести ее, по возможности, пріятнѣй, посреди знакомой обстановки, мы рѣшили съ женой немедленно, въ тотъ же день, переѣхать въ знакомый и близкій нашему сердцу Дрезденъ, гдѣ и встрѣтить праздникъ среди нашихъ соотечественниковъ. Такъ мы и сдѣлали.
   Черезъ недѣлю, проведя дѣйствительно пріятно время въ полуродномъ для насъ Дрезденѣ, гдѣ еще было порядочно знакомыхъ людей, начиная съ почтеннаго священника Іакова Григорьевича Смирнова, мы перенеслись быстро съ экспрессомъ въ Гамбургъ и представьте наше огорченіе!? Едва мы явились въ контору германскаго гамбургскаго пароходства, намъ объявили, что судно "Норманція" требуетъ починки и можетъ выйти лишь черезъ недѣлю, а ближайшее судно и гораздо болѣе тихоходное пойдетъ лишь черезъ три дня! Что намъ дѣлать и что предпринять? Послѣ короткихъ размышленій и справокъ въ путеводителяхъ, оказалось, что черезъ два дня вечеромъ идетъ изъ Ливерпуля въ Нью-Іоркъ одинъ изъ лучшихъ пароходовъ общества "Cunard Line", "Etruria", могущій вмѣстить болѣе 1.500 пассажировъ. Мы немедленно телеграфировали въ лондонское бюро общества -- оставить два мѣста и съ экспрессомъ выѣхали изъ Гамбурга въ Англію. Поспѣли во-время къ отходу парохода и 22 апрѣля новаго стиля благополучно прибыли въ Нью-Іоркъ, при чемъ строгіе, чуть не жестокіе, таможенные чиновники Соединенныхъ Штатовъ Заатлантической республики отнеслись милостиво къ тульскимъ панёвамъ, кацавейкамъ и платкамъ, принимая ихъ, вѣроятно, за нормальный костюмъ моей жены и вмѣстѣ съ манускриптомъ Льва Николаевича выпустили насъ на свободу на темныя, грязныя улицы Нью-Іорка.
   Одинъ изъ первыхъ моихъ визитовъ въ Нью-Іоркѣ, раньше, чѣмъ я успѣлъ что-нибудь осмотрѣть или кого-нибудь видѣть, былъ къ г-жѣ Гэпгудъ. Хотя я и засталъ ее дома, но она не могла меня принять, вѣроятно, была неодѣта; поэтому я оставилъ ей письмо Софіи Андреевны и обременяющіе мои руки узлы съ паневами и платками и съ объясненіемъ прислугѣ, что мнѣ необходимо видѣть г-жу Гэпгудъ по извѣстному ей дѣлу. Дня черезъ два Гэпгудъ появилась у насъ въ квартирѣ (кстати, я остановился въ Нью-Іоркѣ, по рекомендаціи моихъ русскихъ друзей, довольно центрально, въ пансіонѣ, содержимомъ г. Бѣляковымъ, нѣкогда предводителемъ дворянства Симбирской губерніи, сдѣлавшимся въ Америкѣ хорошимъ поваромъ).
   Г-жа Гэпгудъ, женщина, какъ мнѣ показалось, по крайней мѣрѣ, необыкновенно большого роста -- настоящій гренадеръ, говоритъ громкимъ, почти мужскимъ голосомъ и производитъ вообще сильное впечатлѣніе, какъ дама съ вѣсомъ и значеніемъ. Она очень благодарила насъ съ женой за трудъ доставить ей "эти прекрасные русскіе костюмы", какъ выразилась вѣжливо она про тульскія паневы. Кстати, говорила она все время на ломанномъ русскомъ языкѣ и отклоняла попытки моей жены, владѣющей совершенно свободно англійскимъ языкомъ, говорить по-англійски. По благородному американскому обычаю, какъ и всѣ другія рекомендованныя намъ лица, г-жа Гэпгудъ задала немедленно вопросъ, чѣмъ она можетъ быть намъ полезна? Я попросилъ ее, въ виду того, что имѣлъ уже много рекомендацій и безъ того, дать письмо, кажется, къ начальнику порта Нью-Іорка, чтобы собрать свѣдѣнія для Министерства Финансовъ о портовыхъ сборахъ; относительно же жены г-жа Гэпгудъ не ограничилась словомъ, но перешла прямо къ дѣлу. Узнавши, что она интересуется школами и благотворительными учрежденіями, взяла ее съ собой и немедленно повезла по разнымъ школамъ, пріютамъ и прочее; вездѣ ей не только показывали посѣщаемыя учрежденія, но Гэпгудъ, такъ сказать, авансомъ брала любезность и для будущаго, предупреждая, что г-жа Янжулъ появится еще не разъ и чтобы были готовы оказать ей всякое содѣйствіе къ ознакомленію съ учрежденіями. Эта любезность стѣсняла мою жену, такъ какъ, и въ данномъ случаѣ и въ будущихъ, насъ выдвигали какъ друзей Толстого, что немедленно обнаруживалось на любезности въ пріемѣ.
   Вообще мнѣ не разъ приходило въ голову извѣстное библейское выраженіе: "Нѣтъ пророка въ отечествѣ своемъ". Я воочію убѣдился, какъ высоко стоятъ имя Льва Николаевича и уваженіе къ нему въ Америкѣ, сравнительно съ Россіей и даже съ Европой. Иногда, являясь или обращаясь къ лицу безъ всякой рекомендаціи въ Америкѣ, достаточно было сказать, что мы знакомые Льва Николаевича и имѣемъ отъ него разныя рекомендаціи, чтобы немедленно заинтересовать собой и получить желаемыя свѣдѣнія, или помощь. Газетные интервьюеры не давали намъ скоро покоя, пронюхавши о насъ и являясь къ намъ на квартиру за разспросами о Толстомъ и его семействѣ. Всѣ эти разговоры, часто совсѣмъ не интересные, съ страшными искаженіями нашей фамиліи и сообщаемыхъ фактовъ, хотя видимо безъ всякаго злого умысла, появлялись потомъ въ газетахъ. Одна молоденькая газетная интервьюерша, которую, во время продолжительнаго у насъ сидѣнія, я вздумалъ угостить шоколадными конфетами, полученными нами отъ знакомыхъ въ Лондонѣ, нашла нужнымъ упомянуть въ газетѣ, какія прекрасныя конфеты приготовляются въ Россіи!
   Спустя нѣсколько дней, фигура огромной г-жи Гэпгудъ опять появилась на порогѣ нашего скромнаго жилища. Мы, разумѣется, ее привѣтствовали очень любезно, но на этотъ разъ, къ нашему удивленію, нашли ее въ самомъ дурномъ настроеніи духа. Съ большимъ раздраженіемъ, можно сказать съ гнѣвомъ, она бросила мнѣ на столъ огромный свертокъ рукописи, ей врученной ранѣе, и быстро заговорила: "Я удивляюсь, какъ мнѣ подобная рукопись могла быть прислана для перевода! Я хорошая христіанка и не могу сочувствовать распространенію этого анархическаго сочиненія: знаете ли вы, профессоръ, что въ немъ заключается? Читали ли вы его?" Я ей заявилъ, что не читалъ и даже не развертывалъ. "Ну, вотъ это и видно, иначе вы не рѣшились бы мнѣ передать такую рукопись, которая никѣмъ, уважающимъ себя, не можетъ быть одобрена. Она не должна быть переведена и не можетъ распространяться въ Америкѣ!!" кричала она рѣзкимъ, сердитымъ тономъ.
   Когда Гэпгудъ, наконецъ, немного успокоилась, остановилась и дала себѣ передышку, я ее увѣрилъ опять, что манускриптъ мною не только не читанъ, но что я умышленно передалъ ей завернутымъ пакетъ съ рукописью, не развертывая его, и зналъ только, что рукопись Льва Николаевича, не имѣя понятія о ея содержаніи, а потому и не могу входить въ критику произведенія Льва Николаевича. Теперь для меня является вопросъ, что мнѣ дѣлать съ рукописью, не отсылать же ее обратно въ Россію?! По словесному наставленію Льва Николаевича, я имѣю право передать ее для изданія желающему и компетентному лицу, если таковое найдется, у меня есть между прочимъ одно письмо къ г-жѣ Делано въ Бостонѣ (русской по происхожденію), которая издавала кое-что и переводила съ русскаго на англійскій. Г-жа Гэпгудъ не отвѣтила мнѣ ни да, ни нѣтъ и, послѣ моего заявленія, скоро простилась съ нами и ушла, и больше мы ее не видали. На прощанье я просилъ ее безъ нужды не распространяться о порученіи Льва Николаевича о моемъ посредничествѣ, что, впрочемъ, впосѣдствіи, какъ оказалось, Гэпгудъ рѣзко нарушила, разболтавъ всю эту исторію, подъ вліяніемъ, вѣроятно, обиженнаго самолюбія, въ американской газетѣ, когда появился чужой для нея переводъ новой книги Толстого.
   Немедленно послѣ сего инцидента я написалъ г-жѣ Делано письмо въ Бостонъ съ объясненіемъ всего дѣла и предложилъ, если она пожелаетъ, получить изъ рукъ въ руки или черезъ вѣрнаго человѣка рукопись. Очень скоро я получилъ отъ нея утвердительный отвѣтъ, что она съ удовольствіемъ согласна принять условія (помнится, очень немногія -- ничего не выбрасывать и не искажатъ въ переводѣ). Въ серединѣ мая 1893 года ко мнѣ явился, по рекомендаціи отъ г-жи Делано, Theodore М. Osborne of the Civil Superior Court of Boston. Этому г-ну Теодоръ Осборнъ, судьѣ изъ гражданскаго высшаго суда въ Бостонѣ, я и передалъ подъ росписку манускриптъ Толстого и на обратной сторонѣ той же росписки находилась русская надпись слѣдующаго содержанія: "Рукопись Льва Николаевича Толстого получила. условія его выслушала и на нихъ согласна Александра Делано".
   Разсчитывая на великодушіе Льва Николаевича, я приношу повинную, что и до настоящаго дня я еще не удосужился прочесть "Царство Божіе внутри насъ", которое отвезъ въ Америку, хотя, разумѣется, читалъ очень много отзывовъ и даже не менѣе гнѣвныхъ, чѣмъ выходка разсерженной Гэпгудъ. Какъ бы то ни было, порученіе такимъ образомъ было мной исполнено, и я благополучно сдалъ его съ рукъ.
   Разскажу еще одно любопытное приключеніе изъ моихъ воспоминаній и сношеній съ высокоуважаемымъ писателемъ. Однажды въ зимнее утро, гуляя по Смоленскому бульвару, я встрѣтилъ Льва Николаевича, какъ это было много разъ, я мы пошли вмѣстѣ усердно маршировать по обширнымъ пространствамъ города Москвы. "Вы, кажется, получаете журналъ: "Century?" -- "Точно такъ". "Есть ли у Васъ, и прочли ли Вы статью извѣстнаго Кеннана о поѣздкѣ ко мнѣ въ Ясную Поляну?" Опять утвердительный отвѣтъ. "Въ такомъ случаѣ, не одолжите ли Вы мнѣ ее прочитать, я обращался ко многимъ знакомымъ, но эта книжка, большею частью, или конфискована, или статья вырѣзана".-- "Съ великимъ удовольствіемъ", отвѣтилъ я, "мы находимся теперь недалеко отъ моей квартиры, если угодно зайти ко мнѣ на минутку, то я немедленно желаемую книжку передамъ". Такъ и произошло, и я тотчасъ вручилъ ее Льву Николаевичу; это происходило, сколько помнится, въ серединѣ 80-хъ годовъ, т. е. задолго до моей поѣздки на Чикагскую выставку, которая, какъ извѣстно, произошла въ 1893 году.
   Содержаніе статьи Кеннана, столь заинтересовавшее Льва Николаевича, было въ дѣйствительности чрезвычайно любопытно и даже не для одного Льва Николаевича. Кеннанъ, посѣщая Сибирскія тюрьмы и каторги, потомъ имъ описанныя въ его извѣстной книгѣ, получилъ отъ многихъ политическо-ссыльныхъ горячую и настойчивую просьбу передать, на обратномъ проѣздѣ въ Америку, посѣтивши спеціально для этого Ясную Поляну, Льву Николаевичу Толстому о тѣхъ якобы страданіяхъ и лишеніяхъ, которыя они выносятъ отъ произвола администраціи. Жестокіе приставники и строгость всѣхъ мѣръ, принимаемыхъ правительствомъ съ ссыльными, разжалобили Кеннана, и онъ согласился съ ними, что дѣйствительно Левъ Николаевичъ Толстой есть единственный человѣкъ въ Россія, который можетъ безопасно для себя вступиться за ссыльныхъ передъ высшимъ правительствомъ и просить для нихъ всякой милости.
   Въ этомъ собственно и заключалась цѣль поѣздки; статья, вообще, написана весьма живо и интересно; суть заключается въ слѣдующемъ: когда Кеннанъ уже пріѣхалъ въ Ясную Поляну и обратился, по порученію политическо-ссыльныхъ, съ ихъ просьбой къ Льву Николаевичу, то онъ долго во время его печальныхъ описаній молчалъ, а затѣмъ, когда Кеннанъ категорически сталъ спрашивать, окажетъ ли онъ имъ свою защиту, выскажетъ ли свое мощное слово въ ихъ пользу, то графъ Толстой отвѣчалъ отрицательно, что онъ-де ничего не можетъ для нихъ сдѣлать, ибо они сами силою зла боролись съ такой же другой силою и сами виноваты въ происходящемъ. "Кто подниметъ оружіе, тотъ отъ оружія и погибнетъ". Они только несутъ послѣдствія своего поведенія. Единственный правильный способъ дѣйствовать, по его мнѣнію, какъ всѣмъ извѣстно, въ непротивленіи злу, а они борются съ такимъ же зломъ и неправильными средствами насилія, онъ этому сочувствовать не можетъ, а потому и защищать ихъ не въ состояніи.
   Кеннанъ продолжалъ далѣе, что, слушая этотъ неутѣшительный для ссыльныхъ отвѣтъ Льва Николаевича, онъ употребилъ всѣ старанія -- склонить Толстого въ ихъ пользу; такъ онъ, напримѣръ, старался живо и наглядно описать ему столь обычное въ Россіи средство борьбы въ подобныхъ случаяхъ "Hunger Strike" ("голодная стачка"), какъ ее выносили и страдали ужасно, иногда даже женщины, чутъ не дѣти... Левъ Николаевичъ морщился, его передергивало, и, видимо, страдалъ, но упорно стоялъ на своемъ. "Мнѣ ихъ очень жалко по чувству, но я не могу ничего сдѣлать для людей, которые употребляютъ для защиты такое же насиліе". "Единственный допустимый способъ борьбы", твердилъ онъ, "это непротивленіе злу".-- "Но что же другое могутъ сдѣлать эти несчастные, чтобы помочь своему горю и облегчить участь, когда нѣтъ никакихъ другихъ способовъ?"
   "Такой способъ, какъ говорилъ я раньше -- въ непротивленіи злу. Власть и сила государства состоитъ: 1) въ солдатахъ, 2) въ собираніи путемъ налоговъ денегъ. Итакъ, чтобы бороться. единственное допустимое средство, по мнѣнію Толстого, заключается въ девизѣ: "не служить въ солдатахъ и не платить налоговъ". Этимъ будто бы способомъ они могутъ добиться своего, т. е. всякихъ уступокъ и снисхожденій отъ государства...
   -- "Я съ удивленіемъ выслушалъ предложеніе почтеннаго Льва Николаевича и скромно ему указалъ, что едва ли такой способъ можетъ принести къ благопріятному для политическо-ссыльныхъ результату, ибо невозможно ждать, чтобы сразу всѣ отказались отъ рекрутчины, и сразу всѣ согласились не платить налоговъ уже по весьма многимъ причинамъ. Левъ Николаевичъ съ нѣкоторымъ раздраженіемъ въ голосѣ повторилъ на это", говоритъ Кеннанъ, "что другихъ способовъ вполнѣ допустимыхъ и дѣйствительныхъ онъ не видитъ, что лишь этимъ способомъ можно и должно бороться съ насиліемъ, не усугубляя зла"; тогда, добавляетъ Кеннанъ, онъ оставилъ дальнѣйшія напрасныя старанія переубѣдить писателя и уѣхалъ изъ Ясной Поляны.
   Черезъ недѣлю или двѣ мы съ женой посѣтили Льва Николаевича въ обычный пріемный день (кажется, суббота), и онъ мнѣ вручилъ обратно съ благодарностью книжку журнала "Century" со статьей Кеннана. Я больше для вѣжливости, такъ какъ ожидалъ такого отвѣта, спросилъ: "Вѣрно ли Кеннанъ изобразилъ свое посѣщеніе въ вашу деревню, Левъ Николаевичъ?" "Конечно, вѣрно," отвѣчалъ онъ, "вѣдь Кеннанъ не какой-нибудь корреспондентъ русской газеты, который четверть часа проболтаетъ, а потомъ сообщитъ три короба разнаго вздора изъ головы. Кеннанъ истинный джентльменъ и человѣкъ своего слова". "Въ такомъ случаѣ, не позволите ли мнѣ, многоуважаемый Левъ Николаевичъ, спросить у васъ принціпально нѣкоторыхъ объясненій по поводу высказаннаго Вами въ разговорѣ съ нимъ девиза: "не служить въ солдатахъ и не платить налоговъ", не будетъ ли нѣсколько фантастически, я затруднился подобрать выраженіе болѣе приличное, "ожидать практическаго осуществленія отъ такого способа? Развѣ черезъ многія сотни лѣтъ, въ будущемъ, а тогда вѣдь и самый девизъ потеряетъ значеніе и смыслъ".-- "Я не знаю", отвѣчалъ мнѣ Левъ Николаевичъ замѣтно недовольнымъ тономъ, "другого дозволительнаго способа въ настоящемъ случаѣ, обратить вниманіе правительства на свое желаніе: только такой пассивный способъ не приноситъ зла и можетъ быть допустимъ". Я убѣдился отсюда, что спорить дальше безполезно, и оставилъ этотъ вопросъ безъ движенія, никакъ не ожидая, что въ будущемъ появится когда-либо такой неразумный шагъ, какъ буквальное примѣненіе вышеуказаннаго девиза въ пресловутомъ Выборгскомъ воззваніи я еще страннѣе, что въ немъ будетъ участвовать много несомнѣнно выдающихся, по своимъ умственнымъ силамъ, членовъ русскаго образованнаго общества!!? Весь вопросъ сводится къ тому, какъ надо понимать настоящій оригинальный девизъ изъ философіи непротивленія злу и многихъ иныхъ положеній, выраженныхъ въ многочисленныхъ произведеніяхъ Толстого, не менѣе оригинальныхъ.
   Многіе читатели Толстого наклонны нѣкоторыя положенія его міросозерцанія я нравственной философіи понимать и толковать прямо и непосредственно, какъ, напримѣръ, всецѣлое "непротивленіе злу", какъ основной тезисъ всей философіи Льва Николаевича,
   Между тѣмъ, изъ всѣхъ своихъ довольно многочисленныхъ бесѣдъ съ нимъ, болѣе нежели за 15 лѣтъ, и по многимъ однороднымъ вопросамъ, я пришелъ къ рѣшительному заключенію, что такая точка зрѣнія совершенно фальшива, я что всѣ подобныя положенія философіи Толстого надо понимать исключительно лишь условно, какъ тенденцію въ извѣстномъ направленіи и не болѣе, а вовсе не конечный выводъ... Напримѣръ, непротивленіе злу не значитъ вовсе подставлять лѣвую щеку, когда ударяли по правой, а означаетъ лишь тенденцію, т. е. стараніе всячески избѣгать съ людьми ссоръ и вражды и беречься безъ крайней необходимости прибѣгать къ насилію. Только принявши такое ограничительное толкованіе, мнѣ кажется, возможно устранить такъ часто встрѣчаемый упрекъ Толстому въ непослѣдовательности или невыдержанности многихъ его убѣжденій...
   Я уже сообщалъ выше, что Левъ Николаевичъ, вообще, кажется мнѣ, несмотря на нѣкоторую, по временамъ, рѣзкость -- проще, доступнѣе и болѣе вызываетъ къ себѣ довѣрія публики, чѣмъ Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ, несмотря на всю утонченную деликатность послѣдняго. Въ 1894 году, именно, у меня случилась непріятность во время лекцій, которая дала проявиться удивительно деликатной добротѣ ко мнѣ Льва Николаевича. Кучка студентовъ 19 февраля старалась устроить демонстрацію, сорвать лекціи профессоровъ. Я рѣшительно не согласился на просьбы студенческихъ депутатовъ, назвалъ положительною нелѣпостью праздновать великое событіе 19 февраля ничегонедѣланіемъ я не согласился пропускать въ этотъ день свою лекцію ради демонстраціи ввиду правительственнаго распоряженія. Я предложилъ вмѣсто этого собрать пожертвованіе на основаніе народной читальни: въ это время какъ разъ Императорское Вольно-экономическое Общество предлагало для такой цѣли свое посредничество, и я самъ первый заявилъ желаніе пожертвовать сто рублей, но все было тщетно, и въ результатѣ получился скандалъ на лекціи: небольшая часть слушателей шикала и свистала, другая аплодировала, пока свистуны не удалились. Студенты, конечно, понемногу образумились, и волненіе улеглось, но мой курсъ былъ прерванъ изъ-за этого на цѣлую недѣлю, и я въ первый разъ въ жизни былъ въ самомъ подавленномъ, угнетенномъ состояніи духа -- безъ вины виноватый...
   Большинство моихъ пріятелей и друзей относилось равнодушно къ случившейся со мной непріятности и несправедливости, и у многихъ я даже читалъ въ глазахъ неодобреніе моей настойчивоcти и корректности, я только два вліятельныхъ, среди молодежи, лица (покойный А. И. Чупровъ и Ф. Ф. Эрисманъ), по моей просьбѣ, говорили со студентами и старались всячески ихъ образумитъ.
   И вотъ въ эти тяжелые для меня дни, когда я мысленно уже рѣшилъ покинуть возможно скорѣй свою "alma mater" и скоро впослѣдствій это исполнилъ, уйдя въ Академію Наукъ, ко мнѣ внезапно явился Левъ Николаевичъ, чтобы выразитъ свое сочувствіе потерпѣвшему безъ вины, и онъ говорилъ обо всемъ этомъ смѣло, прямо и рѣзко безъ всякихъ обиняковъ. Изъ всѣхъ однихъ многочисленныхъ знакомыхъ онъ одинъ лишь, не связанный лживой рутиной, догадался это сдѣлать.
   "Вы мнѣ, пожалуйста, не трудитесь разсказывать эту печальную исторію", обратился онъ ко мнѣ, "я вѣдь знаю Васъ достаточно, чтобы вѣрить, что Вы были правы, да и было бы смѣшно на минутку допустить, что Вы менѣе, нежели студенты, цѣните день освобожденія крестьянъ...
   "Мы, общество, всячески избаловали, испортили молодежь и вселили въ нее духъ нестерпимаго самомнѣнія, на которое оно, конечно, никакого права не имѣетъ: вѣдь русская молодежь весьма не зрѣла и мало знаетъ... Мнѣ больше всего наша теперешняя молодежь", сказалъ графъ Толстой, "напоминаетъ ту анекдотическую дѣвицу, которая будто бы привыкла твердить, какъ попугай: "Ахъ, я -- невинна, я -- невинна, я -- невинна" и т. д. и т. д. А молодежь наша, обращаясь къ русскому обществу, точно также твердитъ: "Ахъ, вѣдь я -- молодежь, я -- молодежь, и т. д." Но что же, спрашивается, изъ этого?! Развѣ одна молодость или невинность даютъ открытый листъ на всѣ права и достоинства! Конечно, нѣтъ и нѣтъ!"
   Лишь въ годину несчастья узнается истинная доброта друзей, и откликъ добраго сердца къ непріятности, меня въ первый разъ поcтигшей, доказываетъ, что внѣшняя шероховатость и даже рѣзкость сужденія Л. Н. составляютъ лишь форму, а не содержаніе отношенія даннаго лица къ его ближнимъ, и подъ этой формой скрывается самое широкое добросердечіе и человѣколюбіе.

-----

   Изъ другихъ нашихъ писателей, исключительно Петербургскихъ (о знакомыхъ Московскихъ я говорилъ раньше въ первыхъ главахъ), я наиболѣе близко былъ знакомъ съ почтеннымъ Павломъ Александровичемъ Гайдебуровымъ, редакторомъ, если не основателемъ, за многіе годы извѣстной "Недѣли", одного изъ нашихъ распространенныхъ органовъ печати, погибшаго, къ сожалѣнію, въ полномъ расцвѣтѣ отъ злого рока, въ видѣ безжалостной цензуры. Меня познакомилъ съ Павломъ Александровичемъ человѣкъ совсѣмъ не литературный, мой добрый покровитель, Михаилъ Ѳедоровичъ Громницкій, московскій прокуроръ, извѣстный ораторъ, соперникъ князя Урусова и Плевако по многимъ процессамъ. Онъ гдѣ-то подцѣпилъ или познакомился случайно съ Гайдебуровымъ и привезъ его ко мнѣ, желая обоимъ сдѣлать одолженіе: мнѣ молодому и жаждавшему дѣла профессору и писателю дать полезное знакомство въ лицѣ редактора, а Гайдебурову доставить сотрудника.
   Когда я познакомился съ Павломъ Александровичемъ, онъ еще былъ вначалѣ своего литературнаго успѣха. "Недѣля" лишь начала распространяться, и онъ жилъ довольно бѣдно, гдѣ-то на Кузнечномъ, но затѣмъ быстро въ нѣсколько лѣтъ, особенно, когда явилось приложеніе, въ видѣ "Книжекъ Недѣли", журналъ и редакторъ великолѣпно расцвѣли и процвѣли. Они перешли въ хорошую квартиру на Кабинетской, завели прекрасную обстановку и расширили кругъ своихъ знакомствъ и сотрудниковъ. Я очень подружился и съ самимъ Гайдебуровымъ и съ его милой супругой Евгеніей Карловной, а впослѣдствіи и съ его дѣтьми и сдѣлался почти своимъ человѣкомъ въ ихъ домѣ. Пріѣзжая, напримѣръ, иногда лѣтомъ изъ Москвы, я останавливался у нихъ въ Теріокахъ на дачѣ и жилъ по нѣсколько дней, пользуясъ и полнымъ вниманіемъ и радушнымъ гостепріимствомъ.
   Вскорѣ, вначалѣ нашего знакомства я сталъ изрѣдка пописывать статьи въ "Недѣлѣ", первоначально очень робко и скромно, безъ имени или съ выдуманнымъ псевдонимомъ или подъ иниціалами, а потомъ мало-по-малу началъ и подписываться по просьбѣ редактора. Статьи касались всевозможныхъ предметовъ для меня интересныхъ. Сюда попадали не только экономическія замѣтки и разсужденія, но даже почему-либо интересныя или курьезныя встрѣчи за границей, или наблюденія дома: въ родѣ, напримѣръ, неподписанной статьи "Встрѣча съ курятникомъ изъ Апраксина двора, въ Лондонѣ и разговоръ съ нимъ". "Разговоръ въ Москвѣ съ хозяйкой-бѣлошвейкой о поставкѣ для раненыхъ бѣлья", и т. д. и т. д. Подобныя шалости пера особенно нравились П. А. Гайдебурову, который меня поощрялъ писать въ такомъ родѣ, но имени я не открывалъ. Къ такимъ шалостямъ пера я отношу въ настоящее время анонимную статью противъ Чичерина и Герье въ пользу общиннаго землевладѣнія, котораго тогда я былъ, къ сожалѣнію, сторонникомъ. Въ "Недѣлѣ" въ первый разъ, вѣроятно, съ роду была, помнится, также моя статейка о несчастьяхъ отъ машинъ въ московскихъ фабрикахъ, по тогдашней несовершенной статистикѣ, данныхъ собранныхъ, по карточной системѣ, доставленной мнѣ М. А. Саблинымъ; своей новостью содержанія она обратила вниманіе и вызвала даже правительственный запросъ, откуда могли попасть такія свѣдѣнія въ частныя руки -- показалось, вѣроятно, опаснымъ совать въ нихъ носъ!..
   Изъ болѣе серьезныхъ плодовъ моей литературной дѣятельности въ "Недѣлѣ", могу назвать помѣщенную въ "книжкахъ приложенія къ "Недѣлѣ" весьма любопытную статейку "Искусство писательства". Анкетъ или изслѣдованіе одного англійскаго писателя Джоржа Бентона, путемъ опроса многихъ авторовъ объ искусствѣ выработки стиля или хорошаго языка. Въ живомъ изложеніи маленькая статья знакомитъ съ способами, которые весьма многіе англійскіе, а отчасти иностранные авторы (176 человѣкъ) сообщили Вентону о наилучшихъ способахъ выучиться хорошо выражать свои мысли, или просто сочинять и что они сами дѣлали для этой цѣли? Тутъ приводятся любопытныя мнѣнія самыхъ разнообразныхъ и очень крупныхъ писателей, въ родѣ физика Тиндаля, нѣмецкаго эволюціониста Геккеля, многихъ англійскихъ романистовъ: Уильки Колинза, Миссъ Олифантъ, Марка Твэна, Крауфорда, Уильямъ Блэккъ и мн. др. Общіе выводы весьма поучительны: 1) хорошій стиль или языкъ составляетъ, прежде всего, природный даръ, 2) огромное большинство писатедей, повидимому, не довольствуясь такимъ даромъ, употребляли многіе годы на дальнѣйшее развитіе его путемъ чтенія, писанія, изученія иностранныхъ языковъ и т. д. Наконецъ, 3) важнѣйшій выводъ изслѣдованія Бентона заключается въ наблюденіи у большинства писателей и писательницъ важнаго вліянія ихъ матерей на образованіе (хорошаго стиля или языка у будущихъ литераторовъ) и лишь въ одномъ случаѣ замѣчено вліяніе отца -- крупная важность слѣд. женскаго образованія.
   Другая любопытная статья, помѣщенная мною въ "книжкахъ Недѣли", носитъ оригинальное названіе, вполнѣ опредѣляющее ея содержаніе: "Мы всѣ слишкомъ падки на даровщинку". Въ статьѣ этой на основаніи наблюденій каждодневной русской жизни и въ сравненіи съ хорошо мнѣ извѣстной жизнью Англіи, я утверждаю, что у насъ, у русскихъ, развита большая и зловредная слабость -- живиться на чужой счетъ, выпрашивать и канючить, и видація моего продолжительнаго урока у г.г. Кудрявцевыхъ, который, какъ было объяснено раньше, далъ мнѣ возможность, во-первыхъ, выйдти изъ весьма затруднительнаго экономическаго кризиса, равнаго полной нищетѣ, возвратилъ меня въ университетъ, временно утерянный, и доставилъ мнѣ косвенно возможность въ первый разъ съ роду испытать сладость научныхъ заяятій, при томъ занятій въ самой сухой формѣ, надъ масеами цифръ, извлечинныхъ изъ а#нн"льи - г?вшиныхъ книгъ г. Ржева за много лѣтъ. Объ этомъ результатѣ своей жизни во Ржевѣ я до сихъ поръ вспоминаю съ истняной благодарностію, такъ какъ трудъ мой во Ржевѣ послужилъ до нѣкоторой степени основаніемъ всей моей послѣдующей ученой дѣятельностя, несмотря даже на нелозволительное отношеніе къ своимъ прямымъ обязанностямъ г-на профессора Бабста. Съ окончаніемъ уроковъ у Кудрявцевыхъ, всякія мои отношенія со Ржевомъ, совершенно чуждымъ для меня городомъ, прекратились. Но волѣ судебъ угодно было, чтобы черезъ 6 лѣтъ спустя я вновь вступилъ въ сношенія со Ржевомъ и началъ его посѣщать, но уже не въ роли учителя: далеко собственно ото Ржева, за границей, какъ объ этомъ будетъ сообщаться дальше подробно, я нашелъ себѣ жену, ржевскую уроженку, и такимъ образомъ вновь у меня завязались связи со Ржевомъ, на другой почвѣ, но за то и болѣе прочно...
   Первое время моей возобновившейся московской жизни, осенью 1866 года, я устроился опять самостоятельно въ студенческомъ кварталѣ, т. е. на Патріаршихъ Прудахъ, я пользовался маленькими сбереженіями, уцѣлѣвшими отъ ржевской жизни; небольшой частью ихъ приходилось, впрочемъ, дѣлиться съ сестрами. Большій опытъ и знакомства доставили мнѣ однако возможность скоро найти уроки и вообще съ этого времени, можно считать, мой пролетарски-студенческій образъ жизни прекратился на продолжительное время, т. е. другими словами -- я уже получалъ далѣе такой изрядный заработокъ (и помимо того маленькую стипендію отъ университета, что-то около 8 руб. въ мѣсяцъ), что не только могъ существовать безъ нужды, но даже дозволять по временамъ нѣкоторую относительную роскошь, какъ, напр., обзавелся одно время золотыми часами, хорошимъ костюмомъ, которые въ трудные минуты жизни отправлялись вновь къ тому же Чистякову впредь до лучшихъ временъ "учиться закладному праву", какъ мы острили тогда надъ своей нуждой и безалаберностію... Лишь въ одинъ дальнѣйшій періодъ моей студенческой жизни, но гораздо позднѣе, незадолго передъ моей командировкой за границу, мнѣ опять пришлось нѣсколько мѣсяцевъ испытать нужду и бѣдность, но далеко уже не въ такихъ размѣрахъ, какъ въ раннее время университетской жизни...
   Если молодость, несмотря даже на случайныя лишенія и невзгоды, вродѣ мною описанныхъ выше, представляетъ лучшую пору жизни, то и воспоминанія о ней, въ свою очередь, невольно вызываютъ въ моемъ постарѣвшемъ сердцѣ лишь одну радость и умиленіе... Главный центръ и условія пріятности жизни въ это счастливое время, помимо здоровья, которымъ я вообще пользовался, въ видѣ цѣннаго подарка отъ природы, заключались въ обществѣ моихъ милыхъ товарищей... Какъ у рязанца по гимназіи, гдѣ я получилъ воспитаніе, естественно кругъ моихъ товарищей въ Московскомъ университетѣ, главнымъ образомъ, состоялъ также изъ рязанцевъ, до крайней мѣрѣ изъ пріятелей, наиболѣе короткихъ, хотя при той легкости, съ которой завязываются всѣ связи и знакомства между молодыми людьми, много тоже друзей и пріятелей было пріобрѣтено мною въ дни студенчества между лицами и изъ другихъ краевъ Россіи, какъ бывшими гимназистами, такъ и семинаристами... (напр. костромичъ М. О. Перфильевъ, тверитянинъ изъ семинаристовъ Д. Сиверцовъ, симбирецъ И. Е. Цвѣтковъ и мн. др., нѣсколько кавказцевъ-армянъ и грузинъ, черкесъ и нѣсколько поляковъ изъ Западнаго края и пр., не помню только евреевъ, которыхъ въ мое время вообще было въ университетѣ весьма мало).
   Въ Рязанскомъ кружкѣ студентовъ собственно сближенію сильно содѣйствовало такъ называемое "рязанское землячество", т. е. взаимно-благотворительное общество бывшихъ воспитанниковъ Рязанской гимназіи, ибо въ мое время рѣшительно никакой политикой мы не занимались, мало интересовались ею и не знали ее, обратно съ теперешней молодежью, которая изъ-за политики забываетъ свое настоящее дѣло и обязанности... Очень долго старостой или казначеемъ у насъ былъ высокоуважаемый нынѣ сенаторъ Вл. Ник. Варваринъ, извѣстный судебный дѣятель... Мы собирали деньги, добываемыя и присылаемыя изъ Рязани для бѣдныхъ товарищей, и дѣлали ихъ между собой, удовлетворяя наиболѣе насущной потребности, въ общемъ, на сколько помню, наиболѣе справедливымъ образомъ... Между прочимъ въ очень тяжелое время моего собственнаго пребыванія въ университетѣ первый годъ, я обязанъ былъ землячеству, въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, маленькой стипендіей, которая, можетъ быть, дала мнѣ возможность -- не умереть съ голоду...
   Назову имена моихъ ближайшихъ друзей и товарищей, преимущественно изъ Рязанской гимназіи въ первые годы моей студенческой жизни. На первомъ мѣстѣ надо поставить Николая Игнатьевича Родзевича, съ которымъ я былъ уже друженъ въ гимназіи и о которомъ иного говорилъ въ своихъ воспоминаніяхъ дѣтства ("Вѣст. Восп."). У него былъ братъ Игнатій, моложе насъ, съ которымъ я сблизился уже въ позднѣйшее время, на старшемъ курсѣ и во время приготовленія къ профессурѣ. Н. И. Родзевичъ очень рано сдѣлался достаточно прилежнымъ и исправнымъ юристомъ, не задаваясь, подобно мнѣ, какими-либо мечтаніями заниматься спеціально науками, или посвятить себя той или иной отрасли знанія; въ то время какъ я уже въ гимназіи въ шутку иногда именовался профессоромъ и часто питалъ дерзкія мысли впереди сдѣлаться таковымъ, Н. И. Родзевичъ усердно занимался профессорскими курсами и изучая преимущественно Судебные Уставы и X томъ, онъ отличался большой основательностію и знаніемъ статей закона по всѣмъ важнымъ поводамъ и случаямъ. Экзамены его сходили въ срокъ благополучно, и онъ кончилъ отлично кандидатомъ, съ надлежащей подготовкой для своей будущей практической дѣятельности въ качествѣ присяжнаго повѣреннаго (нынѣ онъ состоитъ, какъ извѣстно, по выборамъ городскимъ головой Рязани). Изъ другихъ товарищей назову Меркулова, Шубина, Рожественскаго, Поспѣлова и Алексѣевыхъ, которые въ большей или меньшей степени вращались въ нашемъ кружкѣ, или поддерживали пріятельскія отношенія.
   Михаилъ Моисеевичъ Меркуловъ, сынъ крестьянина, былъ вообще очень хорошимъ ученикомъ въ гимназіи и остался такимъ же студентомъ, но почему-то къ концу университетскаго курса отдалился отъ нашего кружка. Сначала онъ сдѣлалъ на службѣ быстро большую карьеру, за участіе свое въ политическихъ слѣдствіяхъ и процессахъ (подъ руководствомъ извѣстнаго Жихарева), очень быстро получилъ постъ саратовскаго прокурора, а затѣмъ почему-то покинулъ судебную службу и превратился въ администратора, сначала правителя дѣлъ канцеляріи кіевскаго генералъ-губернатора, а затѣмъ занялъ мѣсто, кажется, волынскаго губернатора и скоро скончался еще въ полной силѣ лѣтъ...
   Н. И. Шубинъ и Г. Г. Рожественскій (послѣдній кончилъ курсъ на математическомъ фак.) посвятили себя также практической службѣ и оба, кажется, принадлежали къ прокуратурѣ... Алексѣй Пи. Поспѣловъ, сынъ нашего гимназическаго и пансіонскаго врача, изучилъ основательно въ Москвѣ я за границей одинъ изъ отдѣловъ медицины и сдѣлался въ Москвѣ извѣстнѣйшимъ врачемъ -- практикомъ по накожнымъ болѣзнямъ и профессоромъ этой спеціальности... Изъ другихъ рязанцевъ, болѣе или менѣе соприкасавшихся съ нами, назову лишь двухъ Алексѣевыхъ: Семена Михайловича и Николая Петровича; первый Алексѣевъ былъ извѣстнымъ въ Москвѣ адвокатомъ-присяжнымъ повѣреннымъ, -- второй поступилъ на службу въ Министерство Государственныхъ Имуществъ и рано какъ-то потерялъ связь съ прочими товарищами... Изъ другихъ лицъ по Рязанской гимназіи, отчасти державшихся въ нашемъ кружкѣ, слѣдуетъ упомянуть также двухъ Соколовыхъ, Кочергина и Трескинскаго... Въ нашу же компанію случайно попалъ одинъ псковитянинъ, всѣми любимый за свое добродушіе, Александръ Петровичъ Квашнинъ-Самаринъ, юристъ (нынѣ членъ окружнаго суда въ Ригѣ), Кедровъ, изъ бывшихъ семинаристовъ, Богдановъ, Сакульскій, Джаксонъ (совершенно обрусѣвшій англичанинъ), одинъ вятячъ, Василій Ѳедоровичъ Клячинъ, особенно сблизившійся на послѣднихъ курсахъ съ Н. И. Родзевичемъ и мной, и мн. др. Къ числу моихъ товарищей по университету однокурсниковъ принадлежали также Н. П. Боголѣповъ, несчастный министръ народнаго просвѣщенія, и старше меня нѣсколькими курсами Вячеславъ Константиновичъ Плеве и Алек. Ив. Чупровъ." Въ университетѣ я съ ними однако не былъ знакомъ и сблизился, по крайней мѣрѣ съ первыми двумя, гораздо позднѣе, почему я буду говорить о нихъ много дальше.
   Всѣ выше переименованные мои товарищи жили между собой болѣе или менѣе согласно и почти никогда не ссорились серьезно. Кромѣ помянутаго раньше рязанскаго землячества, мы не имѣли болѣе какихъ-либо обществъ, или благотворительныхъ учрежденія, но охотно съ полной готовностію помогали другъ другу, такъ что критическое положеніе, въ которомъ я находился зеленымъ новичкомъ на первомъ курсѣ лѣтомъ 1865 г., уже сдѣлалось далѣе рѣдко возможнымъ, ибо почти всегда въ минуту жизни трудную представлялась вѣроятность перехватить что-либо у товарищей, если даже и истощились собственные денежные ресурсы. По мысли М. М. Меркулова, помнится, мы пытались образовать у себя "потребительное товарищество", но, вѣроятно, вслѣдствіе неудачнаго выбора предметовъ потребленія изъ этой затѣи не вышло ничего путнаго и ее скоро бросили: наша потребительская лавочка въ лицѣ завѣдующаго ею Меркулова, для перваго начала, выбрала три ходкихъ между студентовъ товара -- водка, колбаса и табакъ, на пріобрѣтеніи которыхъ по мелочамъ приходилось особенно сильно переплачивать... Въ результатѣ, однако, у насъ начался такой быстрый оборотъ торговли, и развилось скоропалительное пьянство, что мы испугались послѣдствій, а Меркуловъ отказался хозяйничать, и дѣла быстро ликвидировали...
   Очень въ ходу въ нашемъ студенческомъ кружкѣ между прочимъ былъ довольно странный способъ помощи ссуженіемъ подходящими закладами. Такъ я помню, напр. на урокѣ у одного зажиточнаго священника въ Замоскворѣчьѣ, я однажды получилъ въ подарокъ за успѣшные уроки и усердіе старинный золотой въ 10 рублей, который я очень берегъ за его рѣдкость... Золотой этотъ скоро сдѣлался, какъ говорится въ нашихъ сказкахъ, "неразмѣннымъ" на очень продолжительное время. Я его отпускалъ часто кому-либо изъ нуждавшихся товарищей, или пользовался самъ, отправляя его для временнаго обладанія Чистякову подъ вѣрную ссуду въ нѣсколько рублей. Другой случай заклада на моей памяти, болѣе непріятный, произошелъ относительно моего весьма цѣннаго имущества, случайно пріобрѣтеннаго уже на 4-мъ курсѣ. Я имѣлъ рѣдкое счастье, взявши за полтинникъ билетъ въ лотерею какихъ-то дѣтскихъ пріютовъ, выиграть на него одинъ билетъ внутренняго займа (стоимостью тогда уже болѣе 200 руб.). Этотъ билетъ немедленно почти поступилъ въ выше описанный кредитный оборотъ, т. е. добрые товарищи и я самъ начали при нуждѣ занимать подъ его залогъ деньги, на этотъ разъ даже у банкировъ, минуя посредничество Чистякова... Это продолжалось до тѣхъ поръ, пока одинъ мой пріятель, для котораго билетъ однажды былъ заложенъ, оказался несостоятельнымъ сразу внести сто съ чѣмъ-то рублей и сталъ расплачиваться со мною по мелочамъ, ну, а я, разумѣется, не могъ по частямъ его выкупать, и мой счастливый выигрышъ пропалъ въ залогѣ.
   Еще важнѣе была впрочемъ помощь отъ любезныхъ товарищей дѣломъ, чѣмъ деньгами; за немногими исключеніями, всѣ почти уроки, корректуры, переводы, которые я получалъ въ теченіе моей продолжительной борьбы съ бѣдностію, большею частію получались мной именно отъ товарищей или черезъ товарищей и только въ видѣ исключенія отъ лицъ постороннихъ.
   Наконецъ товарищи были для меня, сверхъ сказаннаго, главными поставщиками новыхъ книгъ и новыхъ журналовъ въ дни моего студенчества. Правда, это не исключало необходимости личныхъ заботъ и тратъ по этому поводу. Я между прочимъ отличался всегда большой жадностію къ чтенію и потому большею частію всегда былъ подписчикомъ какихъ-нибудь летучихъ библіотекъ я даже не одной (всегда Ушаковыхъ), а цѣлыхъ двухъ. Для залога въ обезпеченіе чтенія у меня служили обыкновенно мои подарочныя книги изъ гимназіи, выданныя мнѣ на актахъ заведенія за успѣхи и благонравіе, изъ которыхъ нѣкоторыя имѣли большую цѣну. Въ особенномъ ходу для этой надобности было два весьма толстыхъ фоліанта въ прекрасныхъ переплетахъ -- какое-то сочиненіе въ двухъ томахъ проф. Буслаева; это многоцѣнное сочиненіе вездѣ охотно принимали въ обезпеченіе, пока, наконецъ, къ моему великому сокрушенію, оно въ библіотекѣ Алалыкина пропало, и я такимъ образомъ теперь лишился сочиненія цѣннаго вдвойнѣ (хотя я даже его названіе забылъ -- "Очерки"), по воспоминанію и какъ, важнаго оборотнаго средства для полученія книгъ изъ частныхъ библіотекъ... Товарищи, впрочемъ, хотя и не всѣ, изрѣдка покупали особенно ходкія и модныя книги, или даже въ складчину выписывали журналы, или лично или ихъ родственники, а потому очень часто можно было пополнить заимствованіями у нихъ дефекты, недостающіе для чтенія изъ частныхъ библіотекъ, казенныя же библіотеки, спеціально университетская, всегда страдали худосочіемъ и отсутствіемъ нужныхъ руководствъ и общихъ сочиненій...
   Само собою разумѣется, что помимо своего рязанскаго кружка, котораго я преимущественно держался все время своего студенчества, мнѣ приходилось попадать и въ другіе кружки студентовъ, но большею частію лишь мимолетно, и долго я въ нихъ не оставался, не завязывая прочныхъ связей и симпатій. Такъ на первомъ еще курсѣ и на одной изъ первыхъ лекцій, мною посѣщенныхъ, извѣстнаго историка нашего Сергѣя Михайловича Соловьева, я познакомился съ маленькимъ студентомъ, мнѣ любезно уступившимъ мѣсто для сидѣнія, въ которомъ я нуждался. Это оказалось впослѣдствіи былъ нѣкто П. Г. Успенскій, получившій скоро широкую извѣстность, что по тогдашнимъ временамъ было еще рѣдкостію, какъ революціонный дѣятель (по извѣстному процессу Нечаева)... Наше знакомство, которое началось съ этой лекціи, поддерживалось нѣсколько лѣтъ, но въ сближеніе, къ счастію моему, не перешло... Г. Успенскій былъ любезенъ и милъ со мной всегда: такъ года черезъ два послѣ первой встрѣчи, я его случайно встрѣтилъ, къ моему удивленію, въ качествѣ приказчика въ книжной торговлѣ и библіотекѣ Черкесова, открывшейся въ Москвѣ на Лубянкѣ и очень бойкой по своему обороту и множеству книжныхъ новостей... Успенскій немедленно меня узналъ (обратно со мной), и тотчасъ предложилъ, какъ добрый товарищъ, брать книги изъ ихъ библіотеки безъ всякаго залога и на самыхъ льготныхъ условіяхъ... (а я въ это время уже лишился Буслаева и нуждался въ залогѣ, безъ котораго ни одна библіотека книгъ не довѣряла). Тутъ же онъ меня познакомилъ съ лицами, не помню точно, или служившими также у Черкесова, или имѣвшими только личное отношеніе къ Успенскому, именно: Волховскимъ, Прыжовымъ (котораго кстати я ни разу, кажется, вполнѣ трезвымъ не видѣлъ) и другими также попавшими черезъ нѣсколько лѣтъ въ крупный политическій процессъ, въ дѣло т. н. Нечаева, о тайной организаціи и убійствѣ студента Иванова въ Петровско-Разумовской академіи... Я началъ было изрѣдка по ихъ приглашенію посѣщать ихъ въ свободные вечера, но насколько мнѣ нравился лично самъ Успенскій, на столько же претилия его товарищи, напримѣръ, вѣчно пьяный Прыжовъ и особенно Волховской -- большой фатъ, который, усѣвшись на стулъ верхомъ среди комнаты, въ присутствіи молоденькихъ дѣвицъ, излагалъ съ паѳосомъ о фаланстерахъ французскихъ соціалистовъ, съ видомъ знатока сопровождая ихъ критикой, похвалами или замѣчаніями самаго общаго свойства; мнѣ, какъ лицу уже довольно начитанному въ подобной литературѣ и знавшему относительно порядочно французскій языкъ, всѣ его объясненія и выходки отдавали ложью и скоро дѣлались противными... Въ концѣ концовъ, несмотря на всѣ зазыванія и приглашенія Успенскаго, я черезъ нѣкоторое время совсѣмъ пересталъ къ нему ходить и даже кончилъ абонементъ у Черкесова, какъ разъ во время, вскорѣ оказалось, незадолго передъ арестомъ служащихъ книжной торговли Черкесова и закрытіемъ самой библіотеки...
   Другое знакомство и весьма пріятнаго для меня свойства, съ лицами изъ студентовъ-нерязанцевъ совершилось совсѣмъ при другой обстановкѣ. Также новичкомъ на первомъ курсѣ, я получилъ приглашеніе отъ своего старшаго товарища, такъ же рязанца, студента 4-го курса юрид. факультета Константина Дмитріевича Анциферова -- приглашеніе принять участіе въ юридической комедіи, которую затѣвало устроить недавно передъ тѣмъ учрежденное юридическое общество. Какъ извѣстно, въ 1864 году прошли наши Судебные уставы, и введенъ впервые судъ присяжныхъ... Московское юридическое общество, открывая свою дѣятельность, задумало познакомить публику, а кстати ближе познакомиться и самимъ со всей процедурой судоговоренія и новаго судебнаго порядка. Для этой дѣли оно назначило нѣсколько засѣданій и нѣсколько уголовныхъ дѣлъ, и вотъ въ первомъ изъ нихъ именно мнѣ и пришлось участвовать. Юридическое общество вытребовало или выпросило себѣ изъ архива стараго Сената, находившагося въ Москвѣ, нѣсколько уже совсѣмъ законченныхъ дѣлъ и одно изъ нихъ назначило для перваго раза. На сколько помню, это было дѣло объ ограбленіи какого-то злосчастнаго совѣтника въ городѣ Симферополѣ, въ собственномъ домѣ, при чемъ онъ былъ найденъ утромъ, связаннымъ по рукамъ и ногамъ на собственной его кровати и собственными веревками, взятыми на дворѣ изъ его собственной же старой палатки; въ то же самое время все цѣнное имущество изъ квартиры было унесено ворами, въ числѣ которыхъ между прочимъ сильно подозрѣвались въ соучастіи преступленію собственная же прислуга, или точнѣе служанка этого титулярнаго совѣтника, нѣкая Юлія Жадовская, одинъ изъ любовниковъ которой попался здѣсь съ поличнымъ...
   Дѣло это велось цѣлый длинный вечеръ подъ предсѣдательствомъ почтеннаго предсѣдателя общества Василія Николаевича Лешкова. Позднѣе, на другихъ засѣданіяхъ, какъ я слышалъ, предсѣдателемъ бывалъ также и проф. С. И. Баршевъ. Другими. главными дѣйствующими лицами въ этой оригинальной юридической комедіи были также разные господа изъ служащихъ юристовъ, но весь остальной персоналъ комедіи велся исключительно студентами, т. е. подсудимые, присяжные, свидѣтели, а равно и публика, однимъ словомъ, всѣ, кромѣ защиты и обвиненія. Мнѣ назначена была роль довольно легкая: свидѣтеля-дворника Ѳомы Кирюшкина. Уважаемый и извѣстный нынѣ всей Россіи, какъ почтенный судебный дѣятель и ученый -- Анатолій Ѳедоровичъ Кони, тогда московскій студентъ 4-го курса, выбралъ себѣ въ этой комедіи, почему и какъ -- не знаю, весьма неблагодарную роль, именно обвиняемой служанки Жадовской... Ему и пришлось все время говорить въ женскомъ родѣ, почему онъ безпрестанно ошибался, и путалъ съ мужскимъ "я видѣлъ", "я видѣла", "я говорилъ", "я говорила" и т. п. Кромѣ того бѣдному Анатолію Ѳедоровичу приходилось также отвѣчать на множество крайне неудобныхъ для мужчины разспросовъ, по поводу, напр., своего бѣлья, отношеніи къ одному изъ господъ подсудимыхъ, что прерывалось постояннымъ громкимъ хохотомъ публики, несмотря на усердный звонокъ предсѣдателя... Кто глядя на этого маленькаго студентика, серьезно игравшаго забавную роль Жадовской, могъ бы предсказать тогда, что онъ превратится со временемъ въ такого крупнаго общественнаго дѣятеля, талантливаго оратора и популярнѣйшаго публициста?!!
   Что очень характерно для нашего будущаго тогда суда присяжныхъ, что это фиктивное дѣло кончилось, несмотря на очевидныя улики и обвиненія, поголовнымъ оправданіемъ всѣхъ подсудимыхъ. Мнѣ лично пришлось въ немъ играть, какъ было уже упомянуто, небольшую, весьма наивную роль, отвѣчая почти на всѣ вопросы классическимъ "знать не знаю, вѣдать не вѣдаю"... Студентъ А. Ѳ. Кони, съ которымъ я познакомился наканунѣ этого судилища у К. Д. Анциферова, произвелъ на меня уже тогда глубоко-симпатичное впечатлѣніе своимъ умомъ, знаніями, живой рѣчью и наблюдательностію; онъ первый, напр., въ моей жизни познакомилъ меня съ содержаніемъ лекцій извѣстнаго историка Н. И. Костомарова, весьма почитаемаго тогда молодежью, въ Петербургѣ, въ Городской Думѣ и слышанныхъ имъ тамъ, послѣ временнаго закрытія университета. Кони былъ въ Петербургѣ собственно на математическомъ факультетѣ и потомъ въ Москвѣ уже, къ счастію, несомнѣнно, для Россіи, перешелъ на юридическій...
   Рядомъ съ товариществомъ важную роль въ жизни студентовъ играютъ (въ учебно-научномъ отношеній, конечно, еще выше) наставники, профессора, но такъ какъ я по просьбѣ редакціи обѣщалъ по возможности учебной части не касаться, то я ограничусь относительно своихъ преподавателей однимъ лишь переименованіемъ ихъ и краткими характеристиками лицъ, изъ нихъ особенно выдававшихся въ какую-либо сторону. Буду ихъ называть по времени ознакомленія съ ними, начиная съ перваго курса. Конечно, изъ профессоровъ на первомъ курсѣ первое мѣсто занимаетъ всеобщій профессоръ для всѣхъ четырехъ факультетовъ -- Богословія -- въ мое время почтенный протоіерей Семевскій, несомнѣнно человѣкъ весьма образованный и корректный, ровный, спокойный, съ хорошимъ даромъ слова, но который, къ сожалѣнію, не могъ справиться съ своей трудной задачей -- знакомить многочисленную молодежь, вовсе не проникнутую, какъ это встрѣчается за границей, хотя бы въ Англіи, религіознымъ чувствомъ и вовсе не желавшую учиться. Мнѣ неизвѣстно, какъ Богословіе преподается въ другихъ нашихъ университетахъ, но въ Московскомъ -- въ мое время оно преподавалось исключительно почти въ полемической формѣ. Въ виду безбожія, развитаго тогда особенно сильно въ русскомъ обществѣ и пропагандируемаго въ печати, московскій профессоръ взялъ на себя непосильную Сизифову работу воевать и опровергать не только противниковъ православія, но всякихъ безбожниковъ, гдѣ бы они ни оказались, -- въ философіи, естественныхъ наукахъ, наконецъ, въ русской журналистикѣ. Сегодня онъ воевалъ, напримѣръ, съ Шопенгауеромъ или Фихте, завтра съ Дарвиномъ или Геккелемъ, послѣ завтра съ Бюхнеромъ и Фенербахомъ и затѣмъ съ выходками "Современника" или "Русскаго Слова" и т. д. и пр. Отсюда получался понятный результатъ: почтенный нашъ богословъ не въ состояніи былъ справиться съ столькими противниками и лжеучителями, и въ концѣ концовъ "ослабъ и изнемогъ"... т. е. все оставалось незаконченнымъ, а собственно въ области Богословія, пройдя университетъ, мы не получали никакого понятія и только задавались тщетно вопросомъ -- зачѣмъ у насъ убито было столько времени безъ всякой существенной пользы для нашихъ знаній??..
   Собственно изъ юристовъ-профессоровъ на первомъ курсѣ (нѣсколько филологовъ, которые преподавали, каждогодно мѣняя отдѣльные курсы, какъ Соловьевъ, Тихонравовъ и пр.-- въ счетъ нейдутъ), важнѣйшее мѣсто по числу часовъ занятій и, пожалуй, своему вліянію занималъ добрѣйшій и милѣйшій старецъ Иванъ Дмитріевичъ Бѣляевъ, преподававшій Исторію Русскаго Права... Обладая крайне невзрачной наружностію и какъ бы изломаннымъ тѣломъ, онъ не ходилъ, а ковылялъ изъ стороны въ сторону, размахивая руками ("побывалъ подъ двумя жерновами", острили студенты). Иванъ Дмитріевичъ обладалъ такой теплой душой и искренной любовью къ своей наукѣ, что невольно, несмотря ни на что, привлекалъ симпатіи почти всѣхъ слушателей и сообщалъ имъ даже интересъ и расположеніе къ самой Исторіи Русскаго Законодательства, преимущественно въ ранній періодъ нашей исторіи.
   Главный трудъ Бѣляева, "Крестьяне на Руси", клалъ сильный отпечатокъ на его курсъ, гдѣ крестьяне, по крайней мѣрѣ, въ его изложеніи, играли всегда большую роль, имъ давалось много мѣста... Иванъ Дмитріевичъ былъ всегда дома для студентовъ и готовъ имъ помогать, чѣмъ можетъ. Позднѣе мнѣ придется говорить, какъ усердно эта добрая душа искала для меня лично заработка въ одинъ изъ позднѣйшихъ, временныхъ періодовъ безработицы, какъ онъ ввелъ меня въ Литературный кружокъ Юрьевской "Бесѣды"... Замѣчая, вѣроятно, у меня, во время разговоровъ съ нимъ, нѣкоторые проблески любви къ старинѣ, И. Д. Бѣляевъ, уговорилъ меня начать слушать курсъ профессора Анатолія Петровича Богданова, который предполагалъ читать въ университетѣ о своихъ курганныхъ раскопкахъ и результатахъ изученія найденныхъ череповъ. Я пріобрѣлъ немедленно черепъ и одно время усердно занялся краніологіей, чтобы лучше разбирать и понимать со словъ изслѣдователей "долихоцефальные", "брахицефальные" и другіе черепа разныхъ этнографическихъ особей. Самъ лично наконецъ я раскопалъ ближайшее лѣто, проживая на урокѣ въ Зарайскомъ уѣздѣ, одинъ курганъ. строго по наставленіямъ въ книжкѣ Богданова, изданной для этой цѣли (кажется, пер. Брока), въ деревнѣ Перевитской Зарайскаго у. Рязанской губ. (древнемъ городицѣ Перевитебскѣ по словамъ Ивана Дмитріевича) и все это, т. е. кости, доставилъ Бѣляеву, къ его величайшему удовольствію. Добрѣйшій старикъ всѣми мѣрами старался также сдѣлать меня археологомъ, но тщетно и, совѣтуя наиболѣе всего заняться исторіей старыхъ русскихъ финансовъ, подарилъ мнѣ нѣсколько своихъ тетрадей съ матеріаломъ по этому предмету и обѣщалъ впослѣдствіи передать и другія. Къ сожалѣнію, скоро наступившая смерть помѣшала ему выполнить благое намѣреніе: подаренныя тетради были вытребованы у меня обратно его братомъ и наслѣдникомъ, а затѣмъ разнородныя причины отвлекли меня на всю жизнь отъ выполненія его прекраснаго совѣта заняться исторіей русскихъ финансовъ...
   Самой крупной величиной на первомъ курсѣ Юридическаго факультета въ Москвѣ 1860-хъ годовъ являлся, по распространенному мнѣнію, знаменитый Никита Ивановичъ Крыловъ, "солнце", -- какъ его назвали въ рѣчахъ на его похоронахъ, -- Юридическаго факультета, но таковое, впрочемъ, далеко не безъ пятенъ во всѣхъ отношеніяхъ... Несомнѣнно, Н. И. Крыловъ, много лѣтъ занимавшій каѳедру римскаго права въ Москвѣ, былъ человѣкъ талантливый, весьма хорошо усвоилъ суть и духъ римскаго права и умѣлъ его хорошо передавать, ловкимъ, образнымъ языкомъ, уснащая множествомъ наглядныхъ примѣровъ, сопоставленій, смотря по характеру передаваемыхъ институтовъ. Его лекціи посѣщались охотно, какъ спектакль какой-нибудь хорошей комической труппы, съ цѣлью прежде всего посмѣяться, а мимоходомъ, глядишь, что-нибудь въ головѣ и останется...
   Въ своемъ стремленіи смѣшить Н. Н. очень часто, впрочемъ, переходилъ предѣлы дозволительнаго, не стѣсняясь скабрезными подчасъ примѣрами и произвольно неприличными сравненіями. Науку свою онъ давно уже оставилъ втунѣ, вѣроятно, еще задолго до знаменитыхъ статей Бай-Бороды въ "Русскомъ Вѣстникѣ", временъ Каткова-Леонтьева, доказавшимъ всю его отсталость и малознаніе... Когда старые ученики соберутся, вспоминая и говоря о Никитѣ, то непремѣнно на языкѣ ихъ прежде всего вертятся и припоминаются какіе-либо смѣшные анекдоты, а вовсе не пробужденіе любви и любознательности, какъ бы слѣдовало, подъ вліяніемъ его чтеній, къ этой болѣе точной и обработанной наукѣ на всемъ юридическомъ факультетѣ. Въ этомъ послѣднемъ, можетъ быть, заключаются главнымъ образомъ, какъ значеніе и цѣнность, такъ и причины большой популярности этого даровитаго, несомнѣнно, старца для Московскаго университета. Нельзя также не сказать правду, что Н. И. былъ съ давнихъ поръ морально грязноватъ, и эта сторона вовсе не составляла секрета для его слушателей моего времени. Не говоря о старыхъ, распространенныхъ разсказахъ о его будто-бы нѣкогда взяточничествѣ, подъ видомъ "нахлѣбниковъ" и прочее въ 40-хъ и 50-хъ годахъ, достаточно напомнить, а многіе еще изъ наличныхъ его учениковъ могутъ засвидѣтельствовать, его непозволительную нетерпимость и невѣжливость къ "жидамъ" и "армяшкамъ", какъ онъ безъ церемоній въ глаза, одинъ разъ въ моемъ присутствіи обзывалъ представителей этихъ расъ...
   Если не ограничиваться перечисленіемъ профессоровъ на первомъ курсѣ только, а называть всѣхъ болѣе извѣстныхъ, то нельзя, разумѣется, прежде всего не упомянуть о такомъ блестящемъ представителѣ науки, какъ былъ Борисъ Николаевичъ Чичеринъ, извѣстный столько же, какъ спеціалистъ по государственному праву, сколько и русскій историкъ. Ограничусь, согласно взятой мною программѣ, лишь немногими словами объ этомъ замѣчательномъ нашемъ ученомъ. Онъ читалъ, начиная со второго курса, государственное право и политическія ученія, и то и другое серьезно и увлекательно. Всегда щегольски одѣтый, въ лаковыхъ сапожкахъ, онъ поражалъ всегда насъ студентовъ, между прочимъ, своимъ джентльменствомъ, что особенно рѣзало глаза рядомъ съ такими великими неряхами, какъ И. Д. Бѣляевъ и Н. И. Крыловъ. Лекціи его какъ-бы соотвѣтствовали его внѣшности, были красиво отдѣланы и изобиловали множествомъ фактовъ и требовали значительнаго вниманія и вдумчивости, чтобы постигнуть духъ и цѣль излагаемаго имъ. Въ то либеральное время мы, юноши, были настроены на самый либеральный камертонъ. До нашего свѣдѣнія уже дошло извѣстіе, какъ Чичеринъ ѣздилъ въ Лондонъ къ Герцену и какъ онъ разошелся съ нимъ во взглядахъ, а такъ какъ А. И. Герценъ въ то время былъ еще полубогъ, то мы натурально относились къ Борису Николаевичу съ нѣкоторымъ предубѣжденіемъ, или по крайней мѣрѣ недовѣріемъ... Но вотъ онъ излагаетъ свой обширный и серьезный курсъ. Насколько мы при этомъ понимаемъ, онъ ничего не искажаетъ и не подводитъ непремѣнно подъ желательный ранжиръ, а въ каждомъ мнѣніи взвѣшиваетъ нелицепріятно доводы обѣихъ спорящихъ сторонъ, приводя ихъ часто къ извѣстному компромиссу и при томъ иногда вовсе не консервативнаго свойства. Такъ какъ Чичеринъ начиналъ читать со второго курса, а конституціонное право -- Дмитріевъ -- лишь на четвертомъ, то собственно мы довольно рано въ университетѣ знакомились тогда отъ Чичерина со всѣми выгодными сторонами и важностію для государства представительныхъ учрежденій; Чичеринъ своими серьезными и спокойными лекціями, idem per idem, повторяя множество разъ, сдѣлалъ гораздо больше для пропаганды и популярности между тогдашнихъ студентовъ -- конституціонализма, -- чѣмъ всѣ остальные -- въ университетѣ, не говоря уже о придавленной печати того времени, которая старательно, по неволѣ, подобныхъ вопросовъ избѣгала...
   Впослѣдствіи, много лѣтъ спустя, когда Б. Н., сдѣлавшійся, какъ извѣстно, московскимъ городскимъ головой, былъ внезапно и такъ несправедливо удаленъ отъ этой должности, которую съ честью занималъ, за невинные намеки на конституцію въ своей извѣстной рѣчи передъ пріѣзжими братьями славянами, мы, бывшіе ученики Чичерина, крайне соболѣзновали объ этомъ и тщетно надѣялись, что будутъ какіе-либо рѣзкіе протесты противъ этого отъ славянъ; но увы! тутъ мы ничего не дождались!.. и способный и дѣятельный Б. Н. вмѣсто московскаго благоустройства занялся въ деревнѣ химіей!..
   Изъ другихъ извѣстныхъ профессоровъ-юристовъ моего времени назову еще В. Н. Лешкова, С. И. Баршева, В. А. Легоннна, М. H. Капустина, Ф. Б. Мильгаузена и И. К. Бабста. Первый изъ переименованныхъ -- В. Н. Лешковъ -- извѣстнѣйшій по своему чрезвычайному добродушію и привязанноcти къ наукѣ, полицейскому праву, которое онъ до гроба не хотѣлъ называть такимъ противнымъ именемъ, обратно съ огромнымъ числомъ представителей этой науки въ Европѣ и Америкѣ, а именовалъ всегда "общественнымъ правомъ" и старался подвести подъ нее всю ту разнообразную дѣятельность (что, разумѣется, въ сущности представляло невозможную невыполнимую задачу), которая совершается въ странѣ не государственной властію и не исключительно частной иниціативой. Онъ былъ всю свою жизнь, вмѣстѣ съ Сергѣемъ Андреевичемъ Юрьевымъ, поклонникомъ "общественнаго духа" и "хорового начала" у русскаго народа и большой также защитникъ земельной общины, безъ которой видимо не могъ себѣ представить русскаго мужика. Можно не соглашаться со многими его взглядами, но отнюдь нельзя отказать ему въ послѣдовательности, въ стремленіи къ оригинальности и добрыхъ намѣреніяхъ, которыя оказывали вліяніе на его воззрѣнія и приводили иногда, можетъ быть, къ страннымъ заключеніямъ. Во всякомъ случаѣ я не могу соглашаться съ рѣзкимъ мнѣніемъ, которое громогласно и почти публично объ этомъ почтеннѣйшемъ старикѣ высказывалъ когда-то на раутѣ у Я. П. Полонскаго въ моемъ присутствіи Константинъ Петровичъ Побѣдоносцевъ, о чемъ я буду сообщать въ настоящихъ своихъ запискахъ позднѣе...
   Другой старецъ на нашемъ факультетѣ, современникъ Никиты Крылова и его сотоварищъ по происхожденію, Сергѣй Ивановичъ Баршевъ, довольно извѣстенъ во всей Россіи своею дѣятельностью, чтобы о немъ много распространяться; скажу только, что онъ никогда не принадлежалъ и не относился къ числу порядочныхъ профессоровъ Московскаго университета по своей узкости и ограниченности. Лекціи его въ мое время представляли собой довольно скудный и краткій курсъ изложенія немногихъ теоретическихъ началъ уголовнаго права, а главное уголовныхъ уложеній, и все это было обильно уснащено ради развлеченія анекдотами съ той разницей отъ пріемовъ и пристрастія къ анекдотамъ Никиты Крылова, что у того приводимыя имъ подчасъ остроумныя сопоставленія и исторійки были дѣйствительно смѣшны сами по себѣ, per se, тогда какъ анекдоты и остроты Баршева были лишь смѣшны по отношенію къ разсказчику, который былъ такъ наивенъ, что не замѣчалъ, что слушатели смѣются собственно надъ нимъ, а не отъ его разсказа, какъ напримѣръ, въ извѣстномъ и любимомъ его анекдотѣ о "тайномъ совѣтникѣ*', захваченномъ полиціей подъ воротами дома, когда онъ лѣзъ на любовное свиданіе (а когда подъ той же подворотней захваченъ "неизвѣстный подозрительный субъектъ" какого-либо низкаго званія, то можно заключить, что онъ лѣзъ для воровства!?!).
   Несмотря на добросовѣстное отношеніе къ его лекціямъ и интересъ къ самому предмету уголовнаго права, у меня съ окончаніемъ курса ровно ничего не осталось въ головѣ, кромѣ нѣсколькихъ подобныхъ анекдотовъ. Какъ смотрѣли на Баршева его товарищи-профессора, изъ которыхъ двое наилучшихъ были вынуждены удалиться изъ университета благодаря этому самому Баршеву во времена его ректорства, можно судить по остротѣ чрезвычайно популярной въ Москвѣ профессора Дмитріева, когда Баршевъ былъ назначенъ почетнымъ опекуномъ Воспитательнаго Дома: "наконецъ-то университетъ подвинулъ Баршева въ Воспитательный Домъ!!" Московскому университету Баршевъ оставилъ на память одно: упадокъ юридическаго факультета и портретъ Филарета, вывѣшенный въ Актовомъ залѣ по его иниціативѣ при шиканьѣ студентовъ.
   Михаилъ Николаевичъ Капустинъ, нашъ профессоръ энциклопедіи права и международнаго права, былъ впослѣдствіи директоромъ Ярославскаго лицея и попечителемъ сначала Юрьевскаго, а потомъ Петербургскаго учебнаго округа. Добрѣйшій Василій Николаевичъ Лешковъ, о которомъ мы говорили, неспособный, повидимому, убить мухи, при мнѣ, однако, два раза острилъ надъ тѣмъ, что фамилія М. Н. Капустина, нѣтъ сомнѣнія, происходитъ отъ двухъ русскихъ словъ "какъ пусто", и дѣйствительно нельзя по совѣсти не согласиться съ этимъ предположеніемъ. Изъ двухъ предметовъ юридическаго факультета, читанныхъ Капустинымъ, я рѣшительно не сохранилъ ничего въ головѣ ни въ то время, когда учился, ни впослѣдствіи, не усваивая также ничего изъ преподаваемаго имъ въ своихъ книжкахъ. Я нѣсколько разъ впадалъ въ отчаяніе, приписывая это обстоятельство собственному недомыслію, скажемъ -- тупости, но изъ разспросовъ всѣхъ моихъ товарищей, которыхъ я успѣлъ спросить, получалось въ отвѣтъ то же самое. Никто почти ничего изъ курса Капустина не могъ усвоитъ, и долженъ былъ, какъ и я, взять на память. И дѣйствительно, я помню, одолѣлъ настолько его курсъ энциклопедіи права, что цѣлыя страницы могъ говорить не останавливаясь, въ то же время, ничего не понимая. Собственно говоря, Михаилъ Николаевичъ, если оставить въ сторонѣ его ученую дѣятельность, былъ человѣкомъ весьма доброжелательнымъ, готовымъ, насколько отъ него зависитъ, быть полезнымъ всѣмъ и каждому. Онъ стоялъ въ Москвѣ весьма долго во главѣ разныхъ благотворительныхъ начинаній и учрежденій въ пользу студенчества, какъ-то: "частныхъ общежитій, кассъ, временныхъ пособій" и т. д. Каждый студентъ могъ смѣло къ нему явиться въ положенное время, съ надеждой, что онъ выслушаетъ или даже сдѣлаетъ что-нибудь. Впрочемъ, я долженъ сказать, что я нѣсколько разъ лично обращался къ нему съ просьбами, онъ всегда принималъ очень любезно и давалъ мнѣ рекомендацію уроковъ, но почему-то ни разу ни изъ одной рекомендаціи не вышло толку.
   Намъ остается охарактеризовать изъ болѣе видныхъ преподавателей, которыхъ пришлось слушать въ Московскомъ университетѣ, двухъ лицъ, до нѣкоторой степени соспеціалистовъ: профессора финансоваго права Мильгаузена, моего бывшаго патрона, Ивана Кондратьевича Бабста, профессора политической экономіи и статистики и В. А. Легонина, профессора судебной медицины.
   Ѳедоръ Богдановичъ Мильгаузенъ представлялъ собой весьма почтенный типъ профессора добраго, стараго времени. Человѣкъ безспорно очень умный, съ огромнымъ энциклопедическимъ образованіемъ, онъ могъ, кажется, читать по желанію любой предметъ юридическаго факультета и читалъ ихъ по временамъ въ своей жизни нѣсколько разъ, и въ то же время получилось какъ-то весьма мало видимыхъ результатовъ отъ всей его обширной энциклопедичности я учености. За исключеніемъ одной лишь актовой рѣчи о подоходныхъ налогахъ (но въ которой, я долженъ теперь сознаться, я ему нѣсколько помогалъ), онъ рѣшительно не написалъ ни одной печатной строки въ жизни. Его страшила даже самая мысль что-нибудь печатать. Когда-то, въ его молодости, кажется въ 40-хъ годахъ, профессоровъ преслѣдовали въ Россіи, если они много писали, и съ тѣхъ поръ почтенный Ѳедоръ Богдановичъ какъ бы выставилъ своимъ правиломъ: "учись, но не показывай, по возможности, своей учености, ничего не печатай!" -- что онъ и сдѣлалъ; между тѣмъ въ дѣйствительности Ѳедоръ Богдановичъ происходилъ изъ очень почтенной и образованной нѣмецкой семьи въ Москвѣ (отецъ его былъ извѣстный врачъ), родная сестра его, Елисавета Богдановна сдѣлалась супругой знаменитаго Грановскаго, въ домѣ котораго отчасти и проводилъ свою юность Ѳедоръ Богдановичъ; все вмѣстѣ, однимъ словомъ, предзнаменовало для него блестящую ученую будущность. Посланный за границу на нѣсколько лѣтъ, онъ объѣхалъ лучшіе германскіе университеты, учился довольно долго въ Англіи, но вернулся въ Москву и занялъ каѳедру, при чемъ никто и не подумалъ, какъ отъ насъ грѣшныхъ въ мое время потребовать диссертаціи, вообще видимыхъ знаковъ его работоспособности для замѣщенія должности профессора.
   Собственно въ области своей науки финансовъ Мильгаузенъ обладалъ весьма обширными свѣдѣніями и составилъ курсъ столь большой, что никогда не въ состояніи былъ прочесть его цѣликомъ, при чемъ курсъ этотъ годъ-отъ-году мѣнялся и обновлялся новыми отдѣлами или экскурсіями въ побочныя науки, хорошо знакомыя профессору. Такъ, одно время Ѳ. Б. читалъ студентамъ древнюю исторію, другое -- части науки полицейскаго права и т. д. Вообще, обратно, со многими изъ тогдашнихъ профессоровъ, Мильгаузенъ, подъ руководствомъ котораго пришлось мнѣ готовиться къ каѳедрѣ, отличался истинно нѣмецкимъ трудолюбіемъ, былъ занятъ постоянно и при томъ самымъ разнообразнымъ образомъ. Одно время, напримѣръ, онъ очень долго изучалъ новѣйшія путешествія по "Черному континенту" Африки и очень охотно любилъ бесѣдовать обо всѣхъ, въ этомъ отношеніяхъ, открытіяхъ. Большой помѣхой, впрочемъ, для его занятій въ университетѣ являлась одна извѣстная русская слабость, которой онъ былъ преданъ -- любилъ выпить и, къ сожалѣнію, много въ этомъ грѣшилъ. Но намъ придется о немъ говорить еще разъ далѣе по поводу оставленія моего при университетѣ и приготовленія къ профессурѣ.
   И. К. Бабстъ, извѣстный одинаково съ Мильгаузеномъ по своей слабости къ рюмочкѣ, отличался отъ него, къ своей невыгодѣ, очень многими качествами, которыя вовсе не окупались многими достоинствами прекраснаго курса и ученоcти Ѳедора Богдановича. Обратно съ нимъ Бабстъ заботился только видимо о томъ, чтобы поменьше дѣлать и побольше зарабатывать денегъ, потому все его время профессуры при мнѣ онъ весьма мало посвящалъ своимъ профессорскимъ обязанностямъ и очень много постороннимъ занятіямъ, дававшимъ ему, вѣроятно, больныя деньги. Курсъ политической экономіи и статистики, имъ читаемой, но моему убѣжденію, былъ крайне низкопробнымъ. Политическая экономія представляла собою какой-то скудный конспектъ науки, изложенный, правда, понятнымъ языкомъ, но безъ всякой попытки къ полнотѣ ея изложенія и къ оригинальности. Статистика же была отрывкомъ географіи съ большой примѣсью при томъ этнографическихъ свѣдѣній о народахъ, населяющихъ Россію, особенно вдоль Волги. Изъ этого курса отъ студентовъ требовалось самое легкое знаніе: достаточно было разинуть ротъ и сказать два слова, чтобы Бабстъ ставилъ уже 5 и отпускалъ. Сочиненія же, которыя писались, какъ мы говорили о личномъ примѣрѣ, имъ совершенно не читались, и всегда ставились безъ разговоровъ высшія отмѣтки, чтобы скорѣе сплавить экзаменующагося домой. Естественно поэтому, Бабстъ получалъ студенческихъ сочиненій больше всѣхъ другихъ профессоровъ юридическаго факультета.
   Перейдя на 2-й курсъ, я не оставилъ еще охоты добросовѣстно заниматься наукой, что, очевидно, въ то время не всѣми профессорами считалось за обязанность студентовъ. Я выбралъ другую тему для годичнаго сочиненія, которая мнѣ очень приглянулась, въ виду начавшихся тогда русскихъ военныхъ дѣйствіи въ Средней Азіи, предшественниковъ будущихъ завоеваній ея и присоединенія къ Россіи. Я намѣтилъ темой "Торговые пути Россіи съ Средней Азіей" и добросовѣстно сталъ изучать литературу, сюда относящуюся: главнымъ образомъ русскую историческую часть по Соловьеву и Карамзину, а географическую -- но многимъ русскимъ описаніямъ и путешествіямъ, отчасти и по послѣднимъ англійскимъ источникамъ. Къ концу года у меня составилась весьма изрядная работа, которая знакомила основательно съ этимъ вопросомъ со всѣхъ сторонъ, и я подалъ ее опять Бабсту. Повторилось то же, къ сожалѣнію, что и съ первымъ моимъ трудомъ: ни отвѣта, ни привѣта. Бабстъ, видимо, не прочелъ работы, не говорилъ со мной о ней ни полслова, спросилъ, кажется, только, въ какой гимназіи я воспитывался, и поставилъ мнѣ 5, что ставилъ и всѣмъ моимъ товарищамъ несомнѣнно ниже меня по знанію и своей работѣ. Этотъ индифферентизмъ и равнодушіе профессора къ прямой его обязанности, тѣмъ болѣе, что въ одно время со мной, насколько мнѣ извѣстно, никто ему такихъ большихъ и оригинальныхъ сочиненій не подавалъ, подѣйствовалъ на меня убійственно, -- у меня совершенно опустились руки къ продолженію моихъ дальнѣйшихъ занятій и штудій.
   Весьма рано, еще въ Рязанской гимназіи, когда я отличался своими отвѣтами на экзаменахъ, напримѣръ, или ученическими сочиненіями, и наставники серьезно поощряли меня къ дальнѣйшему труду и прилежанію, у меня уже мелькала въ головѣ гордая честолюбивая мысль, а почему бы мнѣ не сдѣлаться со временемъ профессоромъ, какъ шутя называли меня иногда товарищи и даже директоръ Ѳедюкъ?! Въ университетѣ эта мысль еще чаще и непрестаннѣе приходила мнѣ въ голову, когда я изучалъ иностранные языки, поглощалъ цѣлые ворохи книгъ и писалъ свои сочиненія; но дважды повторенный опытъ небрежности и недобросовѣстнаго отношенія И. К. Бабста ко всѣмъ моимъ трудамъ рѣшительно охладилъ всѣ мои планы и разбилъ надежды. Я невольно пришелъ къ заключенію, что ничего путнаго изъ моихъ мечтаній о профессурѣ быть не можетъ, и я никогда не добьюсь, при полной невнимательности профессора, этого высокаго положенія. Я въ заключеніи сложилъ руки, и переставъ заниматься, началъ понемногу, подражая другимъ товарищамъ, чаще вспоминать о хлѣбныхъ предметахъ и долбить X т. Гражданскихъ законовъ и Судебные Уставы. "Увы, прощайте, науки, вмѣстѣ съ мечтами о профессорствѣ, болѣе недостижимомъ!?!"
   Изъ старыхъ профессоровъ, еще заслуживающихъ вниманіе, назову лишь двухъ: Викторъ Алексѣевичъ Легонинъ, бывшій продолительные годы секретаремъ юридическаго факультета и вполнѣ добросовѣстно относившійся къ молодымъ людямъ вродѣ меня, впослѣдствіи сдѣлавшимся его товарищами; онъ помогалъ, гдѣ можетъ, словомъ и дѣломъ. Такое же значеніе имѣлъ и профессоръ каноническаго права Н. А. Соколовъ, который, къ сожалѣнію, пробылъ при мнѣ лишь короткое время и совершенно неожиданно, къ общему сожалѣнію, скончался.
   Что, наконецъ, касается, до такъ называемыхъ молодыхъ профессоровъ Московскаго университета 70-хъ и 80-хъ годовъ, моихъ сверстниковъ и товарищей, какъ А. И. Чупровъ, Сергѣй Андреевичъ Муромцевъ, Максимъ Максимовичъ Ковалевскій, и проч., то о нихъ будетъ мною упомянуто впереди, въ слѣдующихъ главахъ моихъ записокъ.
   Вторая половина моего студенчества, 3-ій и 4-ый курсъ не принесли мнѣ, къ сожалѣнію, ничего хорошаго. Надежды и вѣра въ затаенный планъ возможности посвятить себя наукѣ и сдѣлаться когда-нибудь профессоромъ были у меня разбиты объясненнымъ выше образомъ, и я не видѣлъ никакой возможности что-либо сдѣлать для ихъ осуществленія.
   Между тѣмъ мои ближайшіе товарищи замѣтно опережали меня въ знаніяхъ чисто юридическихъ предметовъ, необходимыхъ для будущей ихъ дѣятельности въ судѣ. И вотъ, подражая имъ, и я забросилъ политическую экономію со всѣми ея отраслями и началъ почитывать книги по юриспруденціи, вникать въ тонкія построенія римскаго права и критиковать съ важностью X томъ, въ то же время не имѣя болѣе никакихъ занятій, которыя бы захватывали мою умственную жизнь и возбуждали интересъ, я уменьшилъ значительно чтеніе, началъ чаще съ товарищами покучивать и усердно посѣщать театръ и разныя увеселительныя собранія и мѣста. То, что сначала претило, скоро вошло во вкусъ, и на третьемъ курсѣ я уже сдѣлался весьма изряднымъ кутилой, который часто шелъ впереди своихъ товарищей во всякихъ дурачествахъ, тѣмъ болѣе, что фортуна за это время мнѣ благопріятствовала, я имѣлъ хорошіе уроки и большіе заработки, получая въ мѣсяцъ доходу иногда болѣе ста рублей. Несмотря на всѣ хорошіе задатки моей прежней жизни, окружающая тина меня мало-по-малу, видимо, затягивала. Исчезли прежніе честолюбивые импульсы о профессурѣ въ будущемъ, а затѣмъ ослабѣло какъ-то самолюбіе и самоуваженіе. Я уже не стыдился скоро своей пустой безсодержательной жизни и въ товарищескихъ пирушкахъ не отставалъ отъ другихъ въ глупой похвальбѣ количеству выпитаго и разныхъ выходокъ!
   Весь третій курсъ прошелъ самымъ печальнымъ образомъ, безъ серьезныхъ занятій. Наступили экзамены, надо было опомниться и быстро наспѣхъ готовиться, чтобы не провалиться и не потерпѣть всѣхъ неудобныхъ отсюда послѣдствій. Но я уже давно убѣдился по опыту, что университетскіе экзамены несравненно, въ сотни разъ, легче и снисходительнѣе гимназическихъ и при моей хорошей памяти, изъ многихъ предметовъ мнѣ требовалось только нѣсколько часовъ для отвѣта на цѣлыхъ пять балловъ, но гораздо болѣе трудно рѣшить иной вопросъ относительно сочиненій, которыя продолжали требоваться и на третьемъ курсѣ. И вотъ, къ довершенію своего нравственнаго паденія, я рѣшился на прямой подлогъ -- обмануть профессора. Проф. Бабстъ, которому я подавалъ такъ неудачно раньше свои труды, въ этотъ годъ (1867 г.) съ Е. В. Наслѣдникомъ, Николаемъ Александровичемъ, у котораго былъ преподавателемъ, уѣхалъ, если не ошибаюсь, путешествовать по Россіи, поэтому всѣ сочиненія по политической экономіи уже поступали къ почтеннѣйшему Ѳедору Богдановичу Мильгаузену, мною упомянутому профессору финансоваго права. И вотъ, основавши на этомъ разсчетѣ свой обманъ, я старое сочиненіе "О Торговыхъ путяхъ въ Средней Азіи", разъ уже поданное Бабсту, предъявилъ вновь на третьемъ курсѣ профессору Мильгаузену. Но тутъ вышла совсѣмъ другая исторія, или какъ говоритъ поговорка "совсѣмъ изъ другой оперы"... Добросовѣстный нѣмецъ, обратно съ Бабетомъ, прочелъ мое сочиненіе, мало того, заинтересовался имъ и, когда я явился къ нему на экзаменъ, то, но окончаніи его, онъ вступилъ со мною въ длинный по поводу него разговоръ и изъявилъ желаніе, что бы я пришелъ къ нему на квартиру объясниться и для дальнѣйшей бесѣды. Разумѣется, крайне озадаченный я пріятно возбужденный, я поспѣшилъ исполнить его желаніе и немедленно явился къ профессору Мильгаузену въ назначенное время. Оказалось, дѣйствительно, Мильгаузенъ внимательно, слово за слово прочелъ довольно объемистый трудъ мой о торговыхъ путяхъ и испестрилъ рукопись разными замѣтками, ссылаясь на то, что будто бы онъ этимъ вопросомъ не занимался, требовалъ отъ меня разъясненій и подтвержденій того или иного моего мнѣнія. Я ему охотно, съ великимъ удовольствіемъ, какъ человѣкъ, влюбленный въ свое дѣло, давалъ требуемыя объясненія, и въ результатѣ Мильгаузенъ объявилъ мнѣ, что сочиненіе мое настолько выдается между студенческими, что я такъ добросовѣстно и сознательно изучилъ выбранный мною матеріалъ и во всемъ отдаю отчетъ, что онъ считаетъ своимъ долгомъ довести объ этомъ до свѣдѣнія юридическаго факультета и просить въ видѣ отличія и поощренія напечатать мое сочиненіе въ издаваемыхъ тогда "Университетскихъ извѣстіяхъ".
   Такъ, увы, оправдалось, къ сожалѣнію, іезуитское правило "ложь и "спасеніе" и благодаря моему обращенію къ Ѳедору Богдановичу, и сразу получилъ то, о чемъ такъ жадно мечталъ и чего не имѣлъ, вслѣдствіе недобросовѣстности профессора политической экономіи. Онъ обратилъ вниманіе на меня, на мой трудъ и просилъ меня, о чемъ ни разу даже не упомянулъ Бабстъ, если нужно, посѣщать его. чтобы брать книги изъ его библіотеки (особенно новыя нѣмецкія) и, если нужно, съ нимъ посовѣтоваться. При одномъ изъ слѣдующихъ свиданій онъ уже довольно непрозрачно намекалъ мнѣ, что "если я такъ буду заниматься до окончанія университета, то онъ охотно такого студента можетъ предложить для оставленія при университетѣ и приготовленія къ профессорскому званію". Вотъ что значитъ прямо "быка взять за рога!"
   Не буду описывать своего восторга послѣ этого приключенія, при воспоминанія о которомъ собственно я долженъ краснѣть... Этотъ случай подѣйствовалъ на меня отрезвляющимъ, въ буквальномъ и переносномъ смыслѣ, образомъ. Я задумался опять о необходимости возобновить свои занятія надъ политической экономіей и статистикой, началъ вновь усердно почитывать книги и особенно упражняться въ чтеніи по-нѣмецки, -- языкъ, который я зналъ всегда слабѣе французскаго съ англійскимъ. Все шло благополучно, и сближеніе съ Мильгаузеномъ, несмотря даже на упомянутую выше его слабость, дѣйствовали на меня благодѣтельно. Я опять началъ больше думать о наукѣ и своими недоумѣніями нерѣдко безпокоить Ѳедора Богдановича. Какъ всѣ молодые люди, напримѣръ, я, разумѣется, также имѣлъ большую склонность и симпатію къ соціализму и не разъ до этому вопросу бесѣдовалъ съ Мильгаузеномъ. Спокойно, самымъ объективнымъ образомъ Ѳ. Б. мнѣ объяснялъ и выставлялъ на видъ слабыя стороны и возраженія противъ обобщенія орудій труда и принудительнаго раздѣленія имущества. Марксъ тогда не существовалъ, какъ извѣстный писатель, и мы о немъ ничего не знали. Точно также, другой разъ припоминаю, у меня происходила съ Мильгаузеномъ длинная бесѣда, на модный нынѣ вопросъ съ легкой руки Генри Джоржа и гр. Толстого, о такъ называемой, "теоріи единаго налога", противъ котораго рѣшительно и остроумно Мильгаузенъ возражалъ, и подобныя бесѣды естественно поднимали мой духъ, бодрость и увѣренность въ себѣ.
   Между тѣмъ, перейдя на 4-й курсъ, я уже болѣе серьезно началъ думать о способахъ утвердить доброе мнѣніе Мильгаузена о моей персонѣ и написать что-нибудь хорошее для курсового сочиненія, которое на этотъ разъ являлось уже кандидатскимъ разсужденіемъ. Темой для своего труда я выбралъ сочиненіе "разсужденіе о незаконнорожденныхъ", для чего взялъ изъ своего стараго сочиненія, поданнаго на первомъ курсѣ Бабсту, ржевской статистики все, что относилось къ незаконнорожденнымъ, и написалъ совершенно вновь не существовавшій отдѣлъ, юридическій, о законахъ и правахъ незаконнорожденныхъ по международному и русскому законодательствамъ. Такимъ образомъ у меня образовалось совершенно новое, съ матеріаломъ отчасти старымъ, обширное "статистико-юридическое изслѣдованіе о незаконнорожденныхъ"; опять получилось что-то вродѣ 40 мелко исписанныхъ листовъ. Я уже смотрѣлъ свѣтлѣе на будущее и надѣялся, что Мильгаузенъ его одолѣетъ и заблаговременно подалъ ему въ концѣ мая, съ просьбой прочесть до августа, когда я явлюсь-де за отвѣтомъ, узнать о его достоинствѣ.
   Четвертый курсъ окончился благополучно, я опять получалъ все пятки, чѣмъ никакъ не могу гордиться, ибо считаю, что университетская оцѣнка успѣховъ ниже всякой критики и отличается такой снисходительностью, о которой среднія учебныя заведенія и не знаютъ. Какъ бы то ни было, я очутился на распутьи, чувствовалъ, что знаній у меня мало и опредѣленнаго пути не было. Лишь однѣ мечты и надежды на Мильгаузена, которыя могли рухнуть. И дѣйствительно ли обращеніе къ этому источнику за помощью? Не надо забывать, что я окончилъ курсъ въ 1869 г., когда сравнительно огромное количество молодыхъ людей требовалось во вновь открытые и преобразованные суды, поэтому мѣста давали сравнительно съ послѣдующимъ довольно скоро и легко, особенно, кто хотѣлъ годикъ потерпѣть и начать со старыхъ учрежденіи, гдѣ-нибудь въ провинціи. Мнѣ уже изрядно надоѣла бѣдность или вѣрнѣе необезпеченность заработка; то имѣешь много, то мало, и неизвѣстно, на что будешь обѣдать завтра. Правда, въ цѣломъ большая часть моего университетскаго курса прошла благополучно, я имѣлъ иногда заработокъ, даже превосходящій мои желанія и потребности, но были кратковременно и худыя времена. Помню, напримѣръ, какъ разъ мнѣ чрезвычайно нужно было скорѣе получить свой кандидатскій дипломъ, а для этого слѣдовало заплатить пошлины 6 p., и я очень долго затруднялся ихъ найти, пока внесъ и получилъ желанный дипломъ для поступленія на службу! У меня въ это время были опять до нѣкоторой степени сестры на рукахъ. Одна, младшая, должна была скоро окончить въ пріютѣ и надо было найти ей мѣсто или обезпеченіе, другая, старшая, была безъ занятій, проживала у другой старшей сестры и чрезвычайно тяготилась безработицей, своимъ неопредѣленнымъ положеніемъ и всячески заклинала меня поскорѣй взять мѣсто и взять ее къ себѣ отъ занятій у чужихъ людей.
   Я не могъ, конечно, оставаться глухъ ко всему этому и рѣшился одно время принести въ жертву мои мечты о профессурѣ и сдѣлаться практическимъ юристомъ. Почтенный прокуроръ окружнаго суда въ Москвѣ, въ это время извѣстный ораторъ, Михаилъ Ѳедоровичъ Громницкій, былъ мой добрый знакомый. Я обучалъ долго его племянника Сергѣя Михайловича Латышева (нынѣ помощникъ статсъ-секретаря). На мои просьбы помочь мнѣ пробить дорогу, М. Ѳ., всегда относившіися ко мнѣ очень добро, объявилъ, что охотно мнѣ можетъ обѣщать, что если я поступлю къ нему кандидатомъ, то въ концѣ года могу разсчитывать на мѣсто судебнаго слѣдователя, если же я хочу непремѣнно имѣть мѣсто немедленно, то это возможно только по старымъ учрежденіямъ и указалъ, между прочимъ, мнѣ на возможность совсѣмъ скоро занять мѣсто слѣдователя въ городѣ Астрахани. Я поблагодарилъ его, немедленно подалъ прошеніе о зачисленіи меня кандидатомъ при прокурорѣ Московскаго окружнаго суда, Громницкомъ. Я былъ утвержденъ кандидатомъ и поступилъ тотчасъ въ канцелярію прокурора для пріученія къ письмоводству, съ жалованіемъ въ 20 р. въ мѣсяцъ, которые къ несчастью тогда довольно долго были единственнымъ моимъ ресурсомъ.
   Новая моя должность и занятіе, какъ оказалось, частью были весьма пріятны, потому что давали мнѣ лишній поводъ часто видѣть такого умнаго и милаго человѣка, какъ мой главный начальникъ Михаилъ Ѳедоровичъ, котораго я посѣщалъ еженедѣльно по нѣскольку разъ. Съ другой стороны, однако, оказалось, что я самъ человѣкъ весьма мало пригодный для исполненія принятыхъ на меня обязанностей. Прежде всего я обладалъ такимъ отвратительнымъ почеркомъ, что мнѣ долго не могли придумать въ канцеляріи соотвѣтствующаго занятія. Наконецъ, я обладалъ такой большой разсѣянностью и вольностью въ обращеніи съ разными узаконенными канцелярскими словечками, что безпрестанно путалъ, напримѣръ, "представленіе" съ "предложеніемъ" и посылалъ ихъ совсѣмъ по несоотвѣтствующему адресу. Напримѣръ, однажды навлекъ непріятность и выговоръ на своего милѣйшаго начальника Миханла Ѳедоровича, потому что вмѣсто "представленія" его начальнику, прокурору судебной палаты Манасенну, я послалъ ему, ничто же сумняшеся, "предписаніе" и т. д.; другой разъ перепуталъ срокъ для товарища прокурора явиться на Торговую площадь для исполненія судебнаго приговора о лишеніи званія и пр. Онъ понапрасну пріѣхалъ туда, ничего тамъ не нашелъ и явился къ намъ въ канцелярію, разнося на всѣ корки виновника этой, какъ онъ увѣрялъ, мистификаціи!..
   Между тѣмъ какъ разъ въ это время моя любимая сестра Евгеніи, больше всего уговаривавшая меня взять судебное мѣсто, скоропостижно скончалась отъ холеры. Горе мое было очень велико, но я понималъ въ то же время, что я сразу получилъ возможность совершенно свободнаго распоряженія своей особой. Такъ какъ младшую сестру Марію пригласила совсѣмъ къ себѣ жить моя старшая сестра Ал. Ив. Булашевичъ, только-что переселившаяся въ это время въ Москву изъ Черниговской губерніи, мнѣ не было далѣе необходимости стѣсняться болѣе никакими матеріальными соображеніями. Дѣло, которымъ я временно, но нѣсколько мѣсяцевъ все-таки долженъ былъ заниматься въ канцеляріи прокурора, было въ высшей степени не интересно. Какъ я говорилъ, я наносилъ лишь добрымъ людямъ вредъ скорѣе, нежели пользу. Какъ разъ въ это время, въ августѣ я навѣстилъ Мильгаузена въ Богородскомъ подъ Москвой: онъ чрезвычайно расхвалилъ на словахъ мое кандидатское разсужденіе о незаконнорожденныхъ, о которомъ гораздо раньше далъ хорошій письменный отзывъ. Онъ вновь, уже на этотъ разъ съ требованіемъ серьезнаго отвѣта, повторялъ предложеніе быть оставленнымъ при университетѣ, посвятить себя наукѣ. Мнѣ было въ высшей степени пріятно это слышать, и въ то же время я колебался, какъ рѣшить, что лучше?!
   Впослѣдствіи и начиная съ даннаго момента, я научился во всѣхъ затруднительныхъ въ жизни случаяхъ, по рекомендаціи въ одной книгѣ примѣра и совѣта знаменитаго американца Франклина, рѣшать вопросъ послѣ предварительнаго его обсужденія для себя письменнымъ образомъ: загнуть вдвое листъ бумаги, на одной сторонѣ писать все, что говоритъ за данное предложеніе, на другой -- противъ, и въ результатѣ, взвѣсивъ обѣ стороны аргументацій, придти къ тому рѣшенію, на сторонѣ котораго больше вѣскихъ доводовъ.
   Я въ первый разъ попытался примѣнить этотъ методъ именно здѣсь по данному случаю, и всѣ важные доводы были за принятіе предложенія Мильгаузена. Не довольствуясь этимъ, я рѣшилъ еще обратиться за совѣтомъ къ наиболѣе мною уважаемому тогда человѣку, какимъ являлся мой почтенный начальникъ прокуроръ М. Ѳ. Громницкій.
   Едва я ему разсказалъ, въ чемъ дѣло, и спросилъ его мнѣніе, М. Ѳ., не колеблясь ни минуты, объявилъ мнѣ категорически, что тутъ и думать нечего, настолько выгодъ и преимуществъ имѣетъ предложеніе со стороны университета и университетская дорога передъ судебной. "Если бы даже, добавилъ онъ мнѣ, съ моимъ положеніемъ и семействомъ изъ нѣсколькихъ дѣтей, помимо жены, сдѣлали такое предложеніе, то я, очень можетъ быть, принялъ бы его безъ большихъ колебаній. Что же касается до Васъ, молодого человѣка, въ началѣ своей жизни, то я не могу себѣ представить, откровенно, болѣе лестнаго и выгоднаго предложенія, и -- бѣгите скорѣй!-- вотъ мое мнѣніе!"
   Послѣ бесѣды съ Громницкимъ и рѣшенія его, я уже далѣе не колебался и немедленно, какъ теперь помню, въ прекрасный августовскій день вечеромъ я поѣхалъ со своимъ пріятелемъ и товарищемъ В. Ф. Клячинымъ въ Богородское, гдѣ объявилъ Мильгаузену о своемъ желаніи принять его предложеніе, и по студенческой привычкѣ мы вспрыснули окончаніе этого важнаго вопроса полдюжиной пива.
   Вскорѣ же за этимъ рѣшеніемъ, какъ гласитъ одинъ оффиціальный документъ: "По ходатайству юридическаго факультета и Совѣта Московскаго университета 14 октября 1869 г. кандидатъ Иванъ Янжулъ оставленъ при университетѣ на 2 года для усовершенствованія въ наукахъ". Такимъ образомъ моя прокурорская служба въ министерствѣ юстиціи продолжалась менѣе 4-хъ мѣсяцевъ. Мой жребій былъ брошенъ, и я сдѣлался профессорскимъ кандидатомъ.
  

ГЛАВА II.

Оставленіе при университетѣ для приготовленія къ профессорскому званію.-- Выборъ предмета и главнѣйшія занятія.-- Уроки.-- Писаніе въ газетахъ.-- "Всеобщая Газета" и "Русскія Вѣдомости".-- Описаніе характерныхъ чертъ А. И. Чупрова.-- Магистерскій экзаменъ.-- Первоначальная неудача съ поѣздкой за границу.-- "Бесѣда".-- С. А. Юрьевъ, А. И. Кошелевъ, А.Н. Островскій, А. Ѳ. Писемскій, Н. М. Богомоловъ и другія встрѣчи и знакомства.-- Преподаваніе статистики въ Ими. Техническомъ Училищѣ.-- Командировка за границу на два года.-- Дрезденъ.-- Лейпцигъ и слушаніе лекцій въ тамошнемъ университетѣ.-- Сближеніе съ А. И. Чупровымъ.-- Мой романъ въ Дрезденѣ и благополучное окончаніе его женитьбой.

   Такимъ образомъ опредѣлилась моя будущая жизнь и рѣшился вопросъ о моемъ оставленіи при университетѣ и выборѣ мной педагогической, вмѣсто чисто-юридической профессіи.
   Я явился въ нашемъ университетѣ въ нѣкоторомъ родѣ послѣднимъ изъ могиканъ по размѣру вознагражденія. Мнѣ назначена была университетомъ стипендія по старому, 400 рублей въ годъ, что было уже въ послѣдній разъ, ибо позднѣе она была повышена до 600 рублей, и всѣ остальные профессорскіе стипендіаты начали получать эту послѣднюю цифру. Но скажу откровенно, что и 400 рублей для меня казались прекраснымъ пособіемъ для существованія, ибо ничего близкаго къ этому я до тѣхъ поръ безъ особеннаго труда или заработка не получалъ. Отъ университета, какъ говорилъ раньше, я имѣлъ ничтожную стипендію, сначала около шести, затѣмъ около восьми рублей въ мѣсяцъ и, по совѣту пріятелей, находилъ болѣе удобнымъ въ началѣ года писать довѣренность закладчику на полученіе за меня этой стипендіи; разумѣется, со значительной скидкой, но получаемой единовременно отъ него суммы было достаточно, чтобы, напримѣръ, хорошо въ началѣ года обмундироваться, на что она чаще всего и употреблялась. Тридцать два руб. съ коп., которые я началъ получать ежемѣсячно послѣ своего оставленія, дали мнѣ возможность оплачивать квартиру и столъ; предстояло, слѣдовательно, добывать деньги только на потребности второго разряда и на прихоти.
   Вообще, я держусь того мнѣнія въ вопросѣ о стипендіяхъ, что если малый размѣръ ихъ является нежелательнымъ явленіемъ, ибо на нихъ существовать нельзя, то въ свою очередь крупный размѣръ стипендіи, къ чему теперь такъ стремятся, является даже большимъ зломъ, такъ какъ лишаетъ стипендіатовъ необходимой энергіи для обезпеченія себѣ болѣе комфортабельнаго существованія. Знаменитый Робертъ Моль совершенно справедливо, мнѣ кажется, по вышеприведеннымъ соображеніямъ, рекомендуетъ умѣренность даже въ назначеніи вознагражденія всѣмъ университетскимъ преподавателямъ.
   По существу дѣла мое новое положеніе оставленнаго при университетѣ, для "усовершенствованія въ наукахъ", какъ объ этомъ оффиціально выражались, весьма мало разнилось отъ стараго студенческаго положенія. Оно означало собственно новыя занятія при старой обстановкѣ. Вмѣсто заботъ объ ежегодномъ писаніи сочиненія, какъ прежде, и приготовленія къ ежегоднымъ экзаменамъ, я долженъ былъ за два года сразу сдать свой магистерскій экзаменъ изъ двухъ предметовъ, финансоваго права и политической экономіи со статистикой вмѣсто того, чтобы разбрасываться по множеству наукъ, изъ которыхъ прежде готовился къ экзамену. Кстати я объясню здѣсь, какимъ образомъ и почему я избралъ финансы моимъ главнымъ и спеціальнымъ предметомъ занятій. Собственно, какъ я говорилъ раньше и, какъ это даже видно изъ воспоминаній моего дѣтства и отрочества, напечатанныхъ нѣкогда въ "Вѣстникѣ Воспитанія", у меня очень рано развились вкусы экономиста. Я съ одинаковымъ почти жаромъ читалъ и интересовался сочиненіями по аграрному вопросу, по свободной торговлѣ и по налогамъ, и по вопросу о рождаемости въ какомъ-нибудь городѣ или странѣ. Скорѣе всего и ближе было бы мнѣ избрать своимъ главнымъ предметомъ политическую экономію и статистику, а не одинъ лишь отдѣлъ первой науки, который у насъ помѣщенъ въ университетской программѣ особо, подъ отдѣльнымъ наименованіемъ финансоваго права или науки о финансахъ. Когда Ф. Б. Мильгаузенъ второй разъ, по подачѣ мной кандидатскаго разсужденія, повторилъ свое предложеніе, не желалъ ли бы я избрать себѣ профессуру и быть оставленнымъ при университетѣ, то я прямо заявилъ ему, послѣ тѣхъ колебаній, которыя выше были описаны, что желаю и готовъ это сдѣлать, по предмету политической экономіи и статистикѣ. На это получилъ отъ него отвѣтъ, что, къ сожалѣнію, такъ какъ онъ этихъ наукъ въ университетѣ не представляетъ, а финансовое право, то и не можетъ меня предлагать по нимъ. "Ранѣе сдѣланное предложеніе относится-де исключительно к это рѣшительно никого не возмущаетъ, въ то время, когда попрошайничество между англичанами презирается и терпится лишь, какъ непріятное исключеніе; "полагайся на самого себя, думай о самомъ себѣ, помогай самому себѣ" -- составляетъ тамъ общепринятое правило руководства житейской мудрости, а у насъ, у русскихъ вмѣсто того -- "помогите, подайте копеечку!"
   Вообще принципъ даровщинки составляетъ, по моему мнѣнію, характерную особенность русской жизни, проникающую одинаково черезъ всѣ слои русскаго народа и кладущую грань между нашей и западно-европейской жизнью. Конечно, и на западѣ много охотниковъ для дарового полученія разныхъ благъ, но тамъ этотъ способъ не одобряется, а представляется достойнымъ лишь трудовое, такъ "сказать, начало, которое проходитъ черезъ всю Европейскую жизнь и задаетъ господствующій тонъ... У насъ же наоборотъ -- всякая тяжесть, сплошь и рядомъ, сваливается, какъ бы съ общаго молчаливаго согласія на государство, общество, или частныхъ лицъ и во всѣхъ классахъ народа, подъ разными видами, одно и то же стремленіе -- къ даровщинкѣ {Настоящая статья о "Даровщинкѣ" была написана мною первоначально для перваго нумера новаго спеціальнаго журнала "Трудовая Помощь" при его основаніи... Но статья моя не понравилась Редакціи, потому что пристрастіе къ даровщинкѣ приписывается мною въ настоящей статьѣ одинаково всему русскому народу, т. е. помимо простого -- такъ же дворянству и купечеству... Мнѣ было предложено выкинуть мѣсто статьи, относящееся къ привилегированнымъ сословіямъ... Я не согласился, взялъ статью обратно и послалъ "Даровщинку" въ "Недѣлю", гдѣ она и была уже напечатана цѣликомъ, безъ купюровъ (см. сборникъ "Между дѣломъ"). И. Я.}!
   Очень можетъ быть, что въ маленькой журнальной статьѣ я не успѣлъ и не сумѣлъ обосновать и укрѣпить свои положенія, но во всякомъ случаѣ я руководствовался добрыми мотивами и желалъ только хорошаго русскому народу, поэтому я не могу не признавать рѣзкую критику Евгенія Маркова статьи моей "Даровщинка", появившуюся въ "Новомъ Времени" за тотъ годъ (1897) отчасти недоразумѣніемъ, отчасти большой несправедливостью и обвиненіе ad hominem меня самого въ стремленіи къ "Даровщинкѣ", было забавны для всѣхъ, кто знакомъ съ исторіей моей жизни, въ томъ числѣ, надѣюсь, и для читателей "Русской Старины".
   Очень скоро у Гаийебуровыхъ развелось множество знакомыхъ, какъ въ литературныхъ, такъ и ученыхъ кругахъ. Внимательный, любезный и разнообразно-свѣдущій хозяинъ привлекалъ всѣхъ. За прекрасными обѣдами и, наконецъ, на вечерахъ у Гайдебуровыхъ можно было одинаково встрѣтить и Н. С. Таганцева, и В. И. Сергѣевича, Н. В. Шелгунова, Ѳ. М. Достоевскаго, Я. П. Полонскаго и многихъ другихъ ученыхъ и литераторовъ и болѣе или менѣе лицъ, прикосновенныхъ къ литературѣ. Изъ упомянутыхъ литературныхъ именъ остановлюсь на Ѳ. М. Достоевскомъ; мнѣ его пришлось видѣть лишь 3 раза въ жизни, уже въ дни его славы! Изъ нихъ два раза на вечерѣ у Гайдебурова. Я былъ большимъ его почитателемъ, не только его произведеній отдѣльно печатаемыхъ или въ журналахъ, но особенно въ "Дневникѣ Писателя".
   Когда меня Гайдебуровъ подвелъ къ нему, я чрезвычайно обрадовался и отнесся къ нему, что называется, со всѣмъ сердцемъ. Съ сожалѣнію, мой невольный порывъ встрѣченъ былъ Достоевскимъ болѣе нежели холодно, почему-то ему не понравилось званіе профессора, которое прибавилъ при моей рекомендаціия Гайдебуровъ. Я пытался и даже нѣсколько разъ завести съ нимъ разговоръ, онъ уклонялся и вообще держалъ себя на вечерѣ букой или буддой, принимавшимъ поклоненіе отъ поклонниковъ и съ важностью молчавшимъ. Во время общаго чая за огромнымъ столомъ я усѣлся, помню, между Шелгуновымъ и поэтомъ Андреевскимъ и скоро завязалъ съ ними (дѣло, кажется, было весной) разговоръ о пріятности деревенской жизни, причемъ я разсказалъ своимъ сосѣдямъ, что въ деревнѣ Тверской губерніи (въ имѣніи моего тестя), гдѣ я провелъ тогда нѣсколько лѣтнихъ вакатовъ, я имѣлъ всегда два любимыхъ занятія, доставляющихъ мнѣ столько же удовольствія, сколько и здоровья:-- "ходить въ лѣсъ по грибы" и разводить овощи въ огородѣ. Я съ жаромъ описывалъ обѣ своя любимыя забавы! Какъ я слѣжу за проростаніемъ сѣмянъ въ огородѣ, какъ много въ этомъ поэзіи и интереса въ опытахъ разнаго рода, напримѣръ, въ искусственномъ ускореніи созрѣванія и т. п. Какъ, наконецъ, пріятно находить подъ кустами рыжики, какъ цѣлыми часами я просиживалъ на одной большой полянѣ съ своими близорукими глазами, болѣе раскапывая, нежели ища маленькіе грибки въ травѣ и мохѣ и т. д. и т. д. Моя сосѣди слушали меня съ видомъ сочувствія, иногда лишь вставляя свои реплики или замѣчанія.
   Какъ вдругъ раздался рѣзкій, нѣсколько визгливый голосъ Ѳ. М. Достоевскаго съ другого конца стола, гдѣ онъ сидѣлъ около милой хозяйки Евгеніи Карловны, -- "Профессоръ, а профессоръ!" воскликнулъ онъ, хотя ему хозяинъ я назвалъ мое имя съ отчествомъ! "Скажите, зачѣмъ вы занимаетесъ въ деревнѣ скучнымъ огородничествомъ, когда гораздо веселѣй и пріятнѣй садоводство?!"
   Меня очень поразило такое странное, если не сказать болѣе, замѣчаніе, я отвѣчалъ ему коротко и сухо: "Да потому, что я не имѣю счастья владѣть собственнымъ имѣніемъ, а проживаю, и то изрѣдка, на дачѣ, а въ 1--2 года разводятъ садъ и фруктовыя деревья невозможно". "Ну вотъ и неправда", выстрѣлилъ Достоевскій, "есть сорта яблонь, которыя въ два, три года даютъ фрукты". "Можетъ быть такъ и есть, но, во всякомъ случаѣ, это занятіе не по профессорскому карману и требуетъ слишкомъ много возни и хлопотъ!" -- "Напрасно, напрасно, попробуйте!" и все это говорилось самымъ раздраженнымъ злымъ тономъ. Присутствующіе переглянулись, а Шелгуновъ со свойственной ему прямотой, нисколько не стѣсняясь и глядя въ глаза Достоевскому, замѣтилъ мнѣ полу-смѣясь: "Ну, что какъ вамъ нравятся, Иванъ Ивановичъ, наши знаменитые писатели, не правда ли, мы ихъ очень избаловали, давая возможность говорить все, что прядетъ имъ въ голову?!" Хозяинъ Гайдебуровъ умоляющимъ образомъ взглянулъ на H. B. Шелгунова, тотъ понялъ, поднялся и пошелъ въ сосѣднюю комнату, туда же вслѣдъ за нимъ отправился и я.
   Другой разговоръ, который я велъ съ Ѳедоромъ Михайловичемъ, тоже былъ неудачный, или потому, что наши натуры не сошлись, или я ему не понравился; это было въ Александрнискомъ театрѣ, я встрѣтилъ его во время антракта. Онъ меня спросилъ, давно ли я пріѣхалъ изъ Москвы и давно ли видѣлъ Владиміра Соловьева, къ которому, очевидно, онъ былъ расположенъ. На дальнѣйшіе его разспросы о Соловьевѣ, какъ онъ поживаетъ, когда узналъ, что мы знакомы, я отвѣтилъ, что, повидимому, хорошо, что по слухамъ все больше обрѣтается около Каткова съ Леонтьевымъ и Любимовымъ, гдѣ ему тепло, и что въ Москвѣ это многимъ не нравится, начиная со старика-отца! Достоевскаго это передернуло, онъ бросилъ на меня довольно свирѣпый взглядъ и тотчасъ отошелъ, и больше я его не видалъ.
   Изъ другихъ литераторовъ, бывавшихъ въ домѣ Гайдебуровыхъ, мы больше всего сошлись съ Н. В. Шелгуновымъ, съ человѣкомъ въ высшей степени интереснымъ, наблюдательнымъ, съ запасомъ многихъ цѣнныхъ экономическихъ свѣдѣній и обширнымъ знакомствомъ съ хозяйственной жизнью народа на сѣверѣ, особенно Вологодской губерніи, мѣстѣ его продолжительной ссылки. Мы настолько съ нимъ сошлись, что, я помню, онъ даже подарилъ моей женѣ свою фотографію на прощанье въ одно изъ свиданій.
   Точно также на вечерахъ у Гайдебуровыхъ я встрѣтился и познакомился съ извѣстнымъ поэтомъ Я. П. Полонскимъ. Изъ разговоровъ съ нимъ я вскорѣ же узналъ о пунктѣ, насъ сближающемъ: оказалось, мы оба съ Я. П. были воспитанниками одной и той же Рязанской гимназіи, но, конечно, онъ гораздо старше меня и приблизительно лѣтъ на двадцать! Тѣмъ не менѣе нашлись учителя, надзиратели и даже сторожа, которые одинаково жили и дѣйствовали въ Рязанской гимназіи и во время Полонскаго, какъ и въ мое! И вотъ посыпались у насъ воспоминанія о шалостяхъ, забавныхъ приключеніяхъ гимназистовъ и т. д. Особо частую роль играли два лица: учитель французскаго языка Барбэ и швейцаръ "Камрадъ", исполнитель всякихъ секуцій и, несмотря на то, первый другъ гимназистовъ. Мы съ Полонскимъ встрѣтились у Гайдебуровыхъ раза три, и онъ усердно звалъ меня къ себѣ на пятницы, но я нѣсколько лѣтъ не могъ собраться.
   Однажды въ одинъ изъ своихъ частыхъ, но кратковременныхъ наѣздовъ въ Петербургъ, въ концѣ, помнится, 70-хъ годовъ, Гаицебуровъ мнѣ напомнилъ: "Сегодня именины Я. П. Полонскаго и какъ разъ пятница, поѣдемте къ нему, вы собирались много разъ, онъ человѣкъ нецеремонный и только обрадуется Вамъ, народу будетъ масса, и едва ли ему придется отвести душу съ Вами о Рязани и ея гимназіи".
   Въ тотъ же вечеръ довольно поздно по-московски, что-то часовъ въ десять, мы отправились съ Гайдебуровымъ къ Якову Петровичу; Полонскій встрѣтилъ насъ буквально съ распростертыми объятіями и очень, очень благодарилъ меня, что я вспомнилъ свое обѣщаніе и кстати именины, немедленно представилъ меня своей супругѣ и кое-кому изъ своихъ гостей я затѣмъ прочно меня усадилъ на весь вечеръ между двумя наиболѣе почетными гостями, и я, увы! почти не двигался до конца вечера, отданный, такъ сказать, имъ на жертву почету и при томъ при довольно оригинальной обстановкѣ: мнѣ припоминается небольшая комната и особаго вида, изогнутая какъ S софа, только съ тремя мѣстами, вблизи другихъ сидѣній не было, два крайнихъ мѣста на софѣ было уже занято, когда меня ввелъ въ эту комнату хозяинъ, и представивши сидѣвшимъ, предложилъ мнѣ занять мѣсто посрединѣ, что я и сдѣлалъ. Хозяинъ назвалъ имъ мое имя и званіе: "Московскій профессоръ Янжулъ", но забылъ назвать мнѣ ихъ, предполагая, что я долженъ знать этихъ знаменитостей, но я какъ разъ не зналъ ни одного! Между тѣмъ былъ посаженъ съ ними для почета и долженъ былъ бесѣдовать болѣе или менѣе долгое время.
   Одинъ изъ собесѣдниковъ -- высокая, длинная, сухощавая фигура, другой -- средняго роста, одѣтъ щеголевато и гораздо менѣе говорливый, нежели первый, который, едва меня хозяинъ представилъ и я усѣлся между ними, къ великому моему удивленію, что называется съ мѣста въ карьеръ, принялся бранятъ Московскій университетъ, представитель котораго сѣлъ съ нимъ рядомъ. Авторитетнымъ, не допускающимъ, повидимому, возраженій, рѣзкимъ тономъ, онъ осуждалъ я чуть ли не оплакивалъ упадокъ, будто бы, и разложеніе Московскаго университета (это въ періодъ одного изъ лучшихъ моментовъ его процвѣтанія!??). Преимущественно доставалось отъ моего сосѣда именно юридическому факультету, наиболѣе близкому моему сердцу. Къ моему негодованію, онъ позволилъ себѣ употребить такую фразу, говоря о старыхъ профессорахъ: "Всѣ старики или перемерли, или ушли, изъ старыхъ, хорошихъ профессоровъ въ Москвѣ" (и при этомъ слѣдуютъ имена) "остался одинъ и тотъ дуракъ!" Послѣднее ругательное выраженіе относилось къ моему любимому и почтенному декану Василію Николаевичу Лешкову, добрѣйшему оригиналу, но отнюдь не глупому человѣку. Я вспыхнулъ отъ такой крайней безцеремонности этого незнакомца и выступилъ въ горячую защиту милаго старика и всего юридическаго факультета, оговорившись, что, конечно, мнѣ не къ лицу защищать свое, своихъ товарищей, гораздо старше меня, но что я не могу хладнокровно слушать такіе отзывы о почтенныхъ людяхъ, особенно при столь рѣзкихъ обвиненіяхъ и осужденіяхъ. Тогда, не ограничиваясь сказаннымъ, мой собесѣдникъ напалъ спеціально на молодыхъ и наиболѣе всѣхъ на моего друга М. М. Ковалевскаго; предметомъ его выходокъ послужила незадолго передъ этимъ напечатанная книжка М. М. o старой французской финансовой администраціи съ большимъ количествомъ выписокъ и выдержекъ на старомъ французскомъ языкѣ. На это-то и обрушился желчный незнакомецъ, приписывая вполнѣ неосновательно ему лишь желаніе покрасоваться своей ученостью и многоязычіемъ, а вовсе не любовь къ наукѣ {Довольно любопытная, между прочимъ, иронія судьбы: въ настоящемъ, 1909, году Парижская Академія нравственныхъ я политическихъ наукъ, на мѣсто своего члена-корреспондента, освободившагося за смертію К. П. Побѣдоносцева, избрала именно М. М. Ковалевскаго.}?!. "Вотъ Забѣлинъ ни одного языка не знаетъ, а выше всего факультета"!
   Положеніе мое было довольно жалкое, онъ продолжалъ разносить Московскій университетъ, а я даже не зналъ, кто онъ такой, возражать же ему въ его тонѣ не считалъ себя въ правѣ, какъ молодой человѣкъ передъ стариками, тѣмъ болѣе я видѣлъ, что всѣ входящіе отвѣшивали ему низкіе поклоны и, прислушавшись нѣсколько минутъ къ нашей бесѣдѣ, удалялись. Я не могъ выдержать дольше такого измывательства надъ своими чувствами и, услышавъ пѣніе или музыкальное исполненіе и отговорившись любовью къ музыкѣ. направился въ сосѣднюю комнату. Тутъ лишь отъ кого-то изъ присутствующихъ, мнѣ раньше знакомыхъ (юристъ Неклюдовъ, или поэтъ Садовниковъ) я наконецъ узналъ, кто это былъ тотъ желчный старикъ, поносившій нашъ университетъ; оказалось, это былъ Константинъ Петровичъ Побѣдоносцевъ, а другой молчаливый собесѣдникъ, князь Волконскій, тогдашній попечитель Петербургскаго Учебнаго Округа!, .
   Но не долго продолжалось мое произвольное удаленіе отъ почетныхъ гостей: добрѣйшій хозяинъ Яковъ Петровичъ внезапно появился около меня въ комнатѣ, гдѣ я бесѣдовалъ съ кѣмъ-то изъ упомянутыхъ выше лицъ, и сообщилъ мнѣ на ухо: "Очень понравились Константину Петровичу, (!) проситъ Васъ вернуться, ему что-то надо Вамъ сказать о Добровольномъ флотѣ". Дѣлать было нечего, я вернулся и водворился на прежнемъ мѣстѣ на софѣ, между двумя сановниками. На этотъ разъ уже мягкимъ тономъ, безъ всякаго брюзжанья, Побѣдоносуевъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ, что онъ слышалъ отъ кого-то, что я по своей спеціальности финансиста интересуюсь портовыми и листовыми сборами и что даже дѣлаю какую-то работу по этому предмету или собираюсь дѣлать для Московскаго общества содѣйствія мореходства. К. П. выслушалъ внимательно мои объясненія и вдругъ любезно вызвался быть мнѣ даже полезнымъ по своей служебной дѣятельности при Добровольномъ флотѣ, имѣя не мало матеріаловъ но этому вопросу; затѣмъ завязалась у насъ интересная бесѣда, которая мнѣ наглядно въ нѣсколько минутъ показала, какой, все-таки, умный и свѣдущій человѣкъ былъ Побѣдоносцевъ, несмотря на извѣстный фанатизмъ и желчное отношеніе и брюзжаніе ко всему свѣжему, что не укладывалось по его привычнымъ старымъ мѣркамъ и трафаретамъ!..
   Я, конечно, очень благодарилъ его за предложеніе и обѣщалъ съ благодарностью воспользоваться всѣмъ, что онъ доставятъ мнѣ по этимъ сборамъ. На другой день, дѣйствительно, онъ мнѣ прислалъ съ курьеромъ въ гостиницу кучу печатныхъ и частью гектографическихъ матеріаловъ по указанному вопросу, собранныхъ, очевидно, въ дѣлахъ и въ архивахъ Добровольнаго флота. Такимъ образомъ, въ именинную пятницу у почтеннаго Якова Петровича я имѣлъ случай познакомиться съ новымъ для себя лицомъ въ видѣ будущаго оберъ-прокурора Синода, но зато упустилъ его для болѣе близкаго ознакомленія и сближенія съ симпатичнымъ поэтомъ и хозяиномъ: намъ ни разу не пришлось за этотъ вечеръ обмѣняться словомъ о дорогой Рязани.
   Зато мнѣ совершенно неожиданно пришлось чуть не въ тотъ же самый пріѣздъ въ Питеръ познакомяться съ нашимъ крупнымъ писателемъ-сатирикомъ Михаиломъ Евграфовичемъ Салтыковымъ, по литературѣ Щедринымъ. Я имѣлъ удовольствіе встрѣтиться съ почтеннымъ писателемъ лишь одинъ разъ въ жизни, на вечерѣ, можно оказать карточномъ, у Григорія Захарьевича Елисѣева, сотоварища Салтыкова по "Отечественнымъ Запискамъ". Я уже нѣсколько лѣтъ предварительно познакомился съ послѣднимъ, желая найти пріютъ для своихъ статей на страницахъ "Отечественныхъ Записокъ" и двѣ изъ моихъ статей были уже, кажется, тамъ напечатаны. На вечерѣ былъ лишь небольшой кружокъ, очевидно, лицъ пріятныхъ Михаилу Евграфовичу и дружественно-расположенныхъ, а именно: Алексѣй Михаиловичъ Унковскій, присяжный повѣренный, мнѣ уже хорошо знакомый, какъ большой другъ моего тестя Вельяшева, извѣстный юристъ Александръ Львовичъ Боровиковскій и, кажется, Лихачевъ, бывшій потомъ городскимъ головой и впослѣдствіи сенаторомъ. Хозяева, видимо, всячески старались угодить и ублажить нервнаго гостя; хозяйка прямо труса праздновала и всплескивала руками, если что-нибудь не такъ удавалось.
   Салтыковъ весь вечеръ проигралъ въ карты, я же переходилъ отъ одного къ другому свободному гостю и упражнялся въ разговорахъ, такъ какъ въ карты совсѣмъ не играю. По временамъ, впрочемъ, слышенъ былъ будто нѣсколько повышенный голосъ Михаила Евграфовича, но затѣмъ немедленно слѣдовала шутка остроумнаго Унковскаго, и все приходило опять въ порядокъ. За ужиномъ, или за чаемъ наступилъ большой антрактъ, въ теченіе котораго мнѣ и пришлось бесѣдовать съ Салтыковымъ. Я ему разсказалъ между прочимъ, какъ мы, воспитанники Рязанскаго т. п. Благороднаго пансіона, бѣгали когда-то тайкомъ отъ своихъ надзирателей смотрѣть несчастнаго повѣсившагося казачка, котораго Михаилъ Евграфовичъ описалъ въ одномъ своемъ разсказѣ во время его службы въ Рязани. Салтыковъ немедленно оживился при упоминаніи о Рязани и вступилъ со мной въ охотный и длинный разговоръ по поводу ея. Видимо, Рязань оставила на немъ глубокое впечатлѣніе, онъ разсказывалъ мнѣ довольно долго о своихъ рязанскихъ знакомыхъ и о тѣхъ господахъ помѣщикахъ, гдѣ служилъ вышеупомянутый казачекъ, и который подалъ поводъ къ его разсказу. Многое изъ того, что онъ разсказывалъ, къ сожалѣнію, ускользнуло изъ моей головы, тѣмъ болѣе, что скоро нашъ разговоръ перешелъ въ общій; между прочимъ припоминаю, что А. Л. Боровиковскій поднялъ вопросъ, почему-то, вѣроятно, придравшись къ какому-нибудь случаю того времени, объ адвокатской этикѣ: всякое ли дѣло имѣетъ право брать адвокатъ для защиты или нѣтъ? къ сожалѣнію, я не помню, что высказалъ по этому поводу Салтыковъ, и скоро споръ продолжался между нами двумя. А. Л. упорно держался мнѣнія, что адвокатъ долженъ брать всякое дѣло, если только оно соотвѣтствуетъ его личнымъ убѣжденіямъ. Я же старался ограничить этотъ слишкомъ обширный и неопредѣленный кругъ принимаемыхъ дѣлъ исключительно уголовными дѣлами, въ гражданскихъ же дѣлахъ я выражалъ мнѣніе: такъ какъ право писанное очень расходится нерѣдко съ правомъ моральнымъ, поэтому дѣла гражданскія должны съ особенною осторожностью приниматься къ разсмотрѣнію, исключительно лишь тѣ, при томъ, которыя оправдываются общими началами нравственности.
   Изъ состава редакціи "Отечественныя Записки" я чаще всего видался, кромѣ Елисѣева, съ Николаемъ Константиновичемъ Михайловскимъ; съ нимъ меня познакомилъ Николай Ивановичъ Зиберъ, постоянно проживавшій за границей, но въ этотъ разъ почему-то временно находившійся въ Петербургѣ. Мы безъ церемоніи явились къ нему съ Зиберомъ въ его пріемный день, не помню какой, и были очень любезно приняты. Николай Константиновичъ объявилъ мнѣ, что онъ уже обо мнѣ слыхалъ отъ своего пріятеля Глѣба Успенскаго, который видѣлъ меня какъ-то въ Москвѣ (и даже бывалъ у меня) и много ему разсказывалъ о моей личности, какъ новомъ-де типѣ профессоровъ, которые своимъ дѣломъ прилежно занимаются, а въ то же время и выпить при случаѣ не прочь, и который отлично фехтуетъ на всякихъ смертоносныхъ оружіяхъ, начиная съ рапиры и эспадрона и кончая штыкомъ (я дѣйствительно тогда усердно занимался фехтованьемъ по совѣту врачей)!..
   Впослѣдствіи нашему сближенію съ Н. К. Михайловскимъ много способствовала его милая племянница (дочь его сестры) Марія Геннадіевна Мягкова, ученица Московской Консерваторіи. Н. К. М., когда эта молодая особа поступила въ Консерваторію, просилъ насъ письменно изъ Петербурга позаботиться о ней, оказать возможное радушіе, что мы и сдѣлали: черезъ нее мы получали часто извѣстія о дядѣ.
   Вечера у Михайловскаго мнѣ очень нравились по своей непринужденности, интересной болтовнѣ и сообщенію всѣхъ литературныхъ и городскихъ новостей. главнаго украшенія общества -- дамъ, насколько я припоминаю, почти не бывало, можетъ быть, впрочемъ вслѣдствіе нелегальнаго положенія супруги хозяина. Съ Григоріемъ Захарьевичемъ Елисѣевымъ онъ былъ въ положительной ссорѣ по извѣстнымъ тогда въ Петербургѣ причинамъ, а o Салтыковѣ просто избѣгалъ почему-то говорить. Изъ его посѣтителей чаще всего я припоминаю Анненскаго и Кривенко, и въ пріятной бесѣдѣ съ хозяиномъ и ими двумя и за стаканомъ рейнвейна, почему-то тамъ любимаго, мы засиживались долго за полночь.
   Впослѣдствіи, моя пріязнь съ Михайловскимъ продолжалась довольно долго и, бывая въ Москвѣ, онъ посѣщалъ меня, а я въ свою очередь бывалъ у него, но, увы, уже долго спустя послѣ кончины "Отечественныхъ Записокъ" и перехода Михайловскаго въ "Русское Богатство" нашей дружбѣ суждено было покончиться. Николай Константиновичъ прежде всего былъ человѣкъ кружковый и строго смотрѣлъ, чтобы никто изъ его добрыхъ пріятелей не отступалъ отъ малѣйшей буквы правилъ и завѣтовъ, принятыхъ кружкомъ въ былое время; между тѣмъ вмѣстѣ съ годами шла, естественно, перемѣна взглядовъ въ русскомъ. обществѣ. Появлялись новыя направленія, новые писатели, переставшіе поклоняться старымъ богамъ. Какъ извѣстно, Михайловскій не переносилъ этого и немедленно вступилъ напр. въ борьбу съ народившимся въ 90-хъ годахъ поколѣніемъ ново-марксистовъ.
   Хотя я всегда считалъ себя противникомъ Маркса и Марксъ, мнѣ былъ крайне несимпатиченъ, тѣмъ не менѣе вновь созданное направленіе ново-марксистовъ вызвало немедленно мое сочувствіе и симпатіи въ одномъ отношеніи своимъ стремленіемъ освободиться отъ привычной рутины и здравыми взглядами во многихъ вопросахъ экономіи. Между прочимъ, въ нѣсколькихъ строкахъ своей новой книги "Промысловые синдикаты" я сказалъ комплиментъ талантливому и остроумному очерку г. П. В. Струве, и что съ главнѣйшими его выводами я вполнѣ-де согласенъ {См. "Промысловые синдикаты или предпринимательскіе союзы для регулированія производства преимущественно въ Соединенныхъ Штатахъ Сѣверной Америки". СПБ. 1895 г. И. И. Янжулъ, стр. 402.}. Моя книга о синдикатахъ положила конецъ нашей дружбѣ съ Михайловскимъ, онъ пересталъ у меня бывать, посѣщая Москву, а въ "Русскомъ Богатствѣ" появилась довольно нелѣпая, но рѣзкая критика о моей книгѣ, написанная, по слухамъ, моимъ товарищемъ и ученикомъ профессоромъ Карышевымъ.
   Sic transit gloria mundi!!!...
   До настоящаго времени я говорилъ лишь о положительныхъ типахъ нашей литературы, людяхъ вполнѣ добропорядочныхъ и въ большей или меньшей степени извѣстныхъ по своему таланту и той пользѣ для родной литературы, которую они посильно принесли. Въ заключеніе этого отдѣла моихъ воспоминаніи, я хочу хотя бы въ сжатой передачѣ разсказать то, что память моя сохранила о совершенно иного рода нашемъ литераторѣ, отрицательномъ типѣ журналистики, который принесъ ей очень сомнительную долю пользы, но въ личной жизни своей оказалъ русскому обществу несомнѣнно много вреда.
   Я разумѣю свое преходящее, но по сложности времени довольно продолжительное знакомство съ однимъ любопытнымъ субъектомъ, долго вращавшимся въ нашей литературной средѣ, -- это Евгеній Львовичъ Кочетовъ, корреспондентъ и фельетонистъ.
   Если память не измѣняетъ, наша встрѣча съ нимъ въ первый разъ произошла еще въ 1866 году. Я проживалъ тогда въ Москвѣ въ домѣ дьякона Покровскаго около Патріаршихъ Прудовъ, набитаго студентами, въ маленькой каморкѣ съ очень легкой стѣной или перегородкой, отдѣлявшей меня отъ сосѣдней большой комнаты, занятой какимъ-то корректоромъ изъ Синодальной типографіи Зубковымъ, женатымъ человѣкомъ, довольно смирнымъ малымъ, но по временамъ выпивавшимъ. Въ одну ночь, мы со студентомъ Павломъ Ивановичемъ Кедровымъ, моимъ хорошимъ пріятелемъ, сидя за чаемъ въ моей комнатѣ, услышали въ комнатѣ Зубковыхъ крупный разговоръ, который скоро перешелъ въ явную ссору, едва не драку: съ одной стороны слышались угрозы выгнать на морозъ (а морозъ былъ тогда сильный въ серединѣ зимы), съ другой стороны жалобы на судьбу и на жестокость людей. Поневолѣ прислушиваясь, мы поняли только одно, что хозяинъ комнаты Зубковъ, котораго мы знали, выгоняетъ какого-то господина, у него ночевавшаго за какое-то оскорбленіе, нанесенное имъ его женѣ, говорившаго все это довольно пьянымъ голосомъ. Молодой жалобный мужской голосъ умолялъ его о милосердіи, увѣрялъ въ своей невинности и больше всего ссылался на то, что у него вѣдь нѣтъ теплаго пальто, теперь холодно и онъ замерзнетъ и т. д. Но все было напрасно, скоро послышалась возня, изъ сосѣдней комнаты кого-то выталкивали въ общій корридоръ. Мы съ Кедровымъ немедленно бросились въ корридоръ и увидали плачущаго юношу лѣтъ двадцати съ чѣмъ-то, небольшого роста и одѣтаго очень налегкѣ.
   Возмущенные фактомъ безчеловѣчія, мы немедленно пригласили пострадавшаго ко мнѣ въ комнату, завѣряя, что мы не дадимъ ему замерзнуть; какъ бы заранѣе гарантируя его отъ такой случайности, напоили его чаемъ съ ромомъ, при чемъ поздно замѣтили, что онъ и такъ уже выпилъ изрядно. Этотъ молодой человѣкъ и былъ Евгеній Львовичъ Кочетовъ {Е. Л. Кочетовъ всегда подписывался, насколько мнѣ извѣстно, "Львовъ-Кочетовъ", -- его литературное имя.}, эстандартъ-юнкеръ какого-то кавалерійскаго полка ("штыкъ-юнкеръ" по студенческому прозвищу) впослѣдствіи же извѣстнѣйшій сотрудникъ "Московскихъ Вѣдомостей" и "Новаго Времени". Таково было начало нашего знакомства съ этимъ интереснымъ субъектомъ изъ литературнаго міра.
   Изъ его разсказовъ въ этотъ же вечеръ немедленно мы узнали, что Кочетовъ сынъ, будто бы, богатыхъ тульскихъ или орловскихъ помѣщиковъ, но въ ссорѣ съ отцомъ и что послѣ хорошей домашней подготовки и, кажется, какого-то кадетскаго корпуса онъ поступилъ на военную службу юнкеромъ въ кавалерійскій полкъ, стоявшій гдѣ-то около Вильны, тамъ послѣ непродолжительной службы, во время повстанія, онъ попалъ въ какую-то исторію, влюбился въ польку и въ чемъ-то ей проговорился, въ очень важномъ; за это онъ былъ заключенъ въ тюрьму и нѣсколько мѣсяцевъ сидѣлъ въ ожиданія надъ собою военнаго суда, будто бы, угрожавшаго ему смертной казнью; въ заключеніе по какому-то счастливому случаю онъ былъ освобожденъ отъ суда и выпущенъ на свободу. Послѣ этого онъ отправился въ Петербургъ, гдѣ имѣлъ разныя занятія, между прочимъ состоялъ, будто бы, переводчикомъ при Петербургскомъ Окружномъ судѣ, благодаря хорошему знанію языковъ, изученныхъ еще дома, а отчасти во время службы. Онъ, дѣйствительно, при насъ съ Кедровымъ говорилъ съ разными лицами довольно свободно по-нѣмецки, по-французски, по-польски и на еврейскомъ жаргонѣ. Въ Москву онъ былъ вызванъ (намъ извѣстно но слухамъ) магистрантомъ Ляпидевскимъ, пригласившимъ его для какого-то совмѣстнаго изданія не то журнала, не то книгъ, но Ляпидевскій, будто бы, въ концѣ концовъ обманулъ его и никакой работы ему не предоставилъ, и онъ, проживши скоро ранѣе сдѣланныя имъ сбереженія, уже болѣе мѣсяца жилъ, какъ мы, студенты, выражались, "закладнымъ правомъ" -- спустилъ все, что имѣлъ.
   Пріискивая средства къ существованію, онъ описывалъ тогда свои приключенія въ Западномъ краѣ въ сочиненіи, озаглавленномъ "Недавнее съ Недалекаго Запада" и теперь пріискивалъ издателя; при этомъ онъ намъ показалъ, вынувъ изъ кармана, небольшую засаленную рукопись, довольно дурно написанную, съ помарками и ошибками. Теперь-де онъ, для исправленія своихъ ошибокъ, въ виду литературной неопытноcти, познакомился съ нашимъ сосѣдомъ Зубковымъ и послѣдніе дня даже у него ночевалъ, но сегодня Зубковъ будто бы вообразилъ, что онъ ухаживаетъ за его женой и, наговоривши ему дерзостей, выгналъ его, какъ мы видѣли, и поставилъ въ ужасное положеніе. Мы немедленно съ Кедровымъ объявили ему, что мы не дадимъ ему замерзнуть и но можемъ, чѣмъ возможно. На эту ночь я предложилъ ему (на что молодость только способна!) раздѣлить со мною единственную постель, очень узкую и колченогую, а на завтра мы его устроимъ-де лучше и болѣе прочно; такъ и сдѣлали: эту ночь мы проспали съ нимъ не особенно удобно, а на другой день онъ помѣстился въ квартирѣ Кедрова, въ Спиридоновскомъ переулкѣ, въ такъ называемомъ студенческомъ вагонѣ Цемпша (большой деревянный длинный срубъ, стоявшій посреди большого двора и набитый студентами, какъ русская изба тараканами). Комната была побольше моей, и хозяйка Кедрова откуда-то притащила диванъ, и на немъ водворился Кочетовъ, предвкушая свою будущую знаменитость въ газетномъ дѣлѣ!..
   Прежде всего намъ съ Кедровымъ, такъ сказать, воспріемнымъ отцамъ этого злосчастнаго литератора, представлялось рѣшить вопросъ, какъ добыть ему средства къ существованію, которыхъ у насъ самихъ было мало?! Мы скоро убѣдились, при ближайшемъ съ нимъ знакомствѣ, что онъ самъ слишкомъ мало образованъ, чтобы быть путнымъ преподавателемъ, кромѣ развѣ разговорныхъ языковъ. Тутъ внезапно явился и созрѣлъ у насъ смѣлый финансовый планъ, такъ какъ по его словамъ имъ было заложено чуть ли не цѣлое большое имущество по разнымъ закладчикамъ; и вотъ до Стали нѣкоторую сумму денегъ и поѣхали съ господиномъ Кочетовымъ къ разнымъ евреямъ въ Зарядье отыскивать его имущество и, смотря по суммѣ залога или стоимости его, выкупать или продавать; оказалось, дѣйствительно, что имъ заложено довольно обширный на нашъ студенческій взглядъ гардеробъ и даже золотыя и серебряныя вещи; что стояло того, мы выкупали, перезакладывали и продавали, этимъ путемъ была выручена довольно порядочная. по нашимъ соображеніямъ, сумма, которая и была вручена Кочетову на прожитье и расплату съ нами. Мы прожили вмѣстѣ, помнится, еще два весеннихъ мѣсяца въ домѣ Цемпша, и только ближе къ лѣту, въ концѣ нашихъ экзаменовъ, нашли какой-то подходящій урокъ для Кочетова въ Смоленскую губернію, къ помѣщику Иванову, куда онъ и уѣхалъ.
   Изъ продолжительной довольно жизни его въ домѣ Цемпша, среди студенческой компаніи, для насъ выяснилась, какъ я сказалъ раньше, во-первыхъ, -- малая образованность г. Кочетова, тогда еще плохо владѣвшаго перомъ, и во-вторыхъ, -- удивительнѣйшая феноменальная лживость: можно сказать, каждый день онъ придумывалъ какой-нибудь слухъ или извѣстіе, которое въ скоромъ времени не подтверждалось; первоначально это ему сходило съ рукъ, но вскорѣ молодежь, не терпѣвшая надъ собой издѣвательства, начала его преслѣдовать за вранье. Онъ съежился и присмирѣлъ. Никому изъ насъ рѣшительно, несмотря на всѣ сдѣланныя ему любезности, онъ не доказалъ никакой благодарности и простился очень холодно, когда уѣхалъ на урокъ. Его сплетни не разъ служили поводомъ ссоръ между пріятелями.
   Примѣрно черезъ годъ, мы съ Кедровымъ, или кто-то изъ насъ, встрѣтилъ на улицѣ Евгенія Кочетова, на этотъ разъ уже вполнѣ прилично одѣтаго и гордо поднявшаго голову. На наши вопросы, что онъ дѣлаетъ и когда вернулся съ урока, Кочетовъ отвѣчалъ, что онъ покончилъ скандаломъ съ послѣднимъ хозяиномъ Ивановымъ, такъ какъ онъ невозможный человѣкъ и предъявлялъ ему неосновательныя, будто бы, требованія, что онъ теперь находится здѣсь въ Москвѣ не одинъ, а съ дѣвицей, которую привезъ изъ Смоленской губерніи и на которой собирается жениться. При этомъ просилъ къ себѣ зайти въ сравнительно очень приличные номера на Никитской. Кто-то изъ насъ зашелъ къ нему, и оказалось, дѣйствительно, онъ жилъ довольно зажиточно съ дѣвицей немолодой и некрасивой, племянницей одного изъ знаменитыхъ Севастопольскихъ адмираловъ (фамилію я забылъ), при чемъ Кочетовъ открыто хвасталъ золотыми и серебряными вещами, принадлежавшими родственнику его гражданской жены.
   Мое личное знакомство этотъ разъ съ Кочетовымъ возобновилось и продолжалось не долго. Квартира его превратилась совершенно въ игорный домъ и по временамъ, не стѣсняясь, очень грубо онъ помыкалъ этой несчастной дѣвушкой, которую съ собой привезъ. Я скоро прекратилъ свои посѣщенія, но извѣстія о немъ постоянно доходили до меня, сначала черезъ прислугу, потомъ разныхъ общихъ знакомыхъ. Прислуга разсказывала, напримѣръ, разные ужасы, какъ онъ обращается съ женой, при чемъ подъ конецъ онъ бросилъ или выгналъ ее и все ея наличное имущество осталось, будто бы, въ его собственности!..
   Прошелъ еще годъ, я, оставленный при университетѣ, жилъ въ деревнѣ на урокѣ у родителей своего товарища по университету графа Камаровскаго. Кто-то въ семьѣ прочелъ и обратилъ мое вниманіе и.а романтическое убійство. Дѣвица Тр. изъ хорошей семьи (сестра ея -- жена извѣстнаго тогда писателя Ф. Д. Нефедова), имѣла несчастье сблизиться съ тѣмъ же самымъ г. Кочетовымъ; въ какихъ-то номерахъ или меблированныхъ комнатахъ, гдѣ она жила, или очутилась, ночью однажды послышались громкіе, сердитые голоса, раздался выстрѣлъ, и когда явились прислуга и полиція, то оказались на-лицо: г. Кочетовъ и сильно раненая дѣвица Тр. Кочетовъ сначала показалъ, что онъ будто бы нечаянно ее ранилъ, а затѣмъ дѣвица заявила, со своей стороны, что никто не виноватъ, она сама стрѣляла въ себя, но къ сожалѣнію неудачно. Этотъ случай вызвалъ большіе толки въ Москвѣ, и всѣ утверждали довольно единогласно, что это было покушеніе на убійство, но несчастная дѣвушка приняла по любви на себя.
   Съ тѣхъ поръ въ продолженіе довольно многихъ лѣтъ мнѣ не приходилось встрѣчаться съ виновникомъ всѣхъ этихъ исторій, но изрѣдка слышалъ о разныхъ романическихъ приключеніяхъ въ томъ же родѣ. Любопытно во всемъ этомъ, что этотъ русскій Донъ-Жуанъ не обладалъ вовсе красивою наружностью; небольшого роста, довольно полный, круглая голова и торчащіе рыжіе усы, такъ что напоминалъ собою фигуру кота, но рѣшительность, назойливость и нахальство обнаруживалъ всегда въ достаточной степени; очевидно, что этихъ качествъ, вѣроятно, было довольно для его побѣдъ.
   Въ восьмидесятыхъ годахъ Кочетовъ уже состоялъ въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ", въ качествѣ извѣстнаго корреспондента, ѣздилъ во время Русско-Турецкой кампаніи на войну, а затѣмъ нѣсколько лѣтъ былъ корреспондентомъ "Новаго Времени". Приблизительно въ это же время онъ сдѣлалъ скандалъ въ редакціи "Русскихъ Вѣдомостей" и вызвалъ В. М. Соболевскаго и кого-то другого на дуэль. Позднѣе, уже въ девяностыхъ годахъ, къ моему великому удивленію, я узналъ изъ газетъ, что Кочетовъ поступилъ на государственную службу по министерству финансовъ и былъ назначенъ сразу на важную должность директора Русскаго Черноморско-Дунайскаго Пароходнаго Общества, послѣ закрытія котораго онъ скоро и умеръ. Мнѣ пришлось его видѣть послѣдній разъ въ жизни въ мѣстѣ, гдѣ я никакъ не ожидалъ, -- при посѣщеніи дома X Н. Толстого. Я тотчасъ же узналъ его сидящаго за чайнымъ столомъ въ кругу семьи Толстого, посреди дамъ. Отъ кого-то изъ лицъ семейства Льва Николаевича я узналъ тогда же, что это было чуть ли не первое его посѣщеніе и, разумѣется, я счелъ долгомъ немедленно разсказать, какую личность представлялъ изъ себя этотъ господинъ и какъ осторожно надо относиться къ его знакомству.
   Въ заключеніе разскажу одну нехорошую продѣлку, или шалость господина Кочетова, которая нанесла многимъ непріятности. Весной въ 1866 году, когда мы съ Кедровымъ открыли Кочетова и спасли его отъ замерзанія, случился извѣстный Каракозовскій выстрѣлъ въ Государя Александра II; послѣ него полиція, естественно, обнаружила усиленную дѣятельность въ многочисленныхъ обыскахъ и арестахъ у студентовъ; въ томъ числѣ былъ обыскъ въ знакомомъ намъ вагонѣ Цемпша. Спасаясь отъ будущихъ непріятностей, многіе студенты начали поэтому уничтожать или прятать свои письма или запрещенныя книги, чтобы себя не компрометтировать, на случай обыска, въ числѣ прочихъ и мы съ Кедровымъ; хотя мы и не имѣли ничего выдающагося, чтобы скрывать, но владѣли, конечно, немногими книгами, вродѣ Герцена, Фейербаха и т. д., и я, между прочимъ, имѣлъ свое гимназическое сочиненіе о французской революціи, казавшееся мнѣ весьма краснымъ. Мы начали думать, куда бы намъ скрыть всѣ эти творенія на время, какъ вдругъ наши совѣщанія прервалъ незадолго передъ тѣмъ спасенный нами Кочетовъ: "Да я вамъ, господа, отлично могу спрятать!" "Куда вы можете спрятать?" "Видите ли, вчера (хотя объ этомъ ничего не слыхали) я случайно нашелъ свою родственницу, старушку-тетушку, живущую въ Замоскворѣчьѣ, на церковномъ дворѣ въ маленькомъ домикѣ". Мы имѣли глупость съ Кедровымъ ему повѣрить, собрали все якобы запрещенное, что у насъ было, завернули въ толстую сахарную бумагу, перевязали крѣпкими бичевками и передали Кочетову. На другой день, на нашъ запросъ, онъ отвѣтилъ, что отнесъ къ тетушкѣ, и та съ удовольствіемъ согласилась беречь, сколько времени мы пожелаемъ. Затѣмъ, какъ это водится съ беззаботной молодостью, мы просто забыли всю эту исторію о нашихъ запретныхъ книгахъ.
   Черезъ полтора примѣрно года уже, кончивши, помнится, курсъ, лѣтомъ я, гуляя, встрѣтилъ гдѣ-то на Спиридоновкѣ добрѣйшую старушку Анну Ивановну, содержательницу комнатъ въ вагонѣ Цемпша, гдѣ жили раньше Кедровъ и Кочетовъ; естественно, разспросы о здоровьѣ и "какъ поживаете?". Старушка Анна Ивановна пользовалась большимъ расположеніемъ своихъ жильцовъ, ибо готовила вкусно и ждала долго деньги со студентовъ. Подѣлились общими воспоминаніями, какъ вдругъ она вспоминаетъ: "А знаете, прошлый годъ меня едва не уморили вы, господа студенты!" "Что же такое съ вами случилось?" "Представьте себѣ, изъ подъ нашего дома, собаки, которыхъ было всегда такъ много на дворѣ, вытащили къ лѣту какой-то свертокъ съ книгами и порядочно растрепали его, дворникъ отнялъ у нихъ этотъ свертокъ, увидавши книги -- нѣчто цѣнное, отнесъ хозяину, хозяинъ такъ и такъ передалъ въ участокъ -- запрещенное-де. Вотъ и пошла писать губернія!" Въ это время у генералъ-губернатора засѣдала особая комиссія но дѣлу о Каракозовѣ, -- производилось слѣдствіе. Бѣдную старушку Анну Ивановну начали таскать для допросовъ чуть не каждый день, кому принадлежали книги, бумаги, и кто у нея жилъ? "Ну, что же мнѣ было отвѣчать?!" возражала бѣдная Анна Ивановна. "почемъ же я знаю, кому эти книги понадобились. Да студенты, по правдѣ сказать, книгами мало и занимались". "А не было ли у васъ такихъ, которые занимались этими книжками и политикой?". Я имъ говорю: "больше господа занимались водкой, дѣвицами". Смѣются и пристаютъ ко мнѣ, а одинъ даже пригрозилъ. Спасибо, добрый жандармскій полковникъ подарилъ мнѣ 3 рубля и отпустилъ: "Ну, старушка, ступайте, больше къ вамъ приставать не будутъ!".
   Таковы оказались послѣдствія и слѣды бездѣльнаго вранья Евгенія Львовича Кочетова, безъ всякой личной надобности, для краснаго словца о какой-то несуществующей тетушкѣ, погубившаго наши рукописи и книги и надѣлавшаго кучу непріятностей невинной старухѣ!!!...
  

ГЛАВА VII.

Изъ воспоминаній о В. К. Плеве. Первая моя встрѣча съ Плеве, въ дни молодости, въ поѣздѣ желѣзной дороги, -- Дальнѣйшее знакомство въ Москвѣ и Петербургѣ.-- В. К. Плеве, какъ Предсѣдатель Комиссіи по рабочему вопросу (Тов. мин. В. Д.).-- Встрѣча съ В. К. И., какъ Государственнымъ Секретаремъ.-- Моя поѣздка въ Энчёпингъ въ Швеціи къ д-ру Вестерлунду.-- Назначеніе В. К. П. Министромъ Внутр. Дѣлъ и мои размышленія на одрѣ болѣзни по этому поводу.-- Возвращеніе въ Петербургъ и дѣловое свиданіе съ Плеве.-- Бесѣда о нѣкоторыхъ тревожныхъ общественныхъ симптомахъ и ея ближайшіе результаты.-- Рабочій, университетскій и еврейскій вопросы и предположенныя въ нихъ реформы.-- Порученіе мнѣ -- выработать планъ государственныхъ экзаменовъ для чиновъ Министерства В. Дѣлъ.-- Проектъ широкой реформы организаціи рабочаго вопроса и рабочей статистики въ Россіи.-- Печальный конецъ всѣхъ плановъ Плеве вмѣстѣ съ катастрофой, его постигшей.

   Въ концѣ 70-хъ или началѣ 80-хъ годовъ прошлаго вѣка я возвращался съ женой въ Москву на поѣздѣ Московско-Брестской дороги изъ Англіи, куда ѣздилъ почти ежегодно работать въ библіотекѣ Британскаго Музея надъ своими книгами. Въ большомъ отдѣленіи второго класса, какъ помнится, оригинальнаго устройства (теперь такихъ вагоновъ не встрѣчается) мы сидѣли всю дорогу до Москвы лишь втроемъ, такъ какъ въ послѣднюю минуту отхода поѣзда изъ Варшавы вошелъ къ намъ въ купэ какой-то господинъ весьма моложавый на видъ, съ сакомъ въ рукахъ. Онъ усѣлся въ одномъ углу обширнаго купэ, и скоро между нами завязался оживленный разговоръ, къ видимому удовольствію обѣихъ сторонъ. Оказалось, что нашъ спутникъ также русскій и даже, подобно мнѣ, бывшій питомецъ Московскаго университета -- юристъ по образованію и въ то время служилъ въ Варшавѣ товарищемъ прокурора, кажется, судебной палаты. Когда, въ свою очередь, я назвалъ ему свой родъ занятій -- профессорство въ Московскомъ университетѣ по финансовому праву, то онъ немедленно сообразилъ, кто я и даже назвалъ фамилію, которую встрѣчалъ въ газетахъ. Естественно, оставалось послѣ этого сдѣлать шагъ дальше -- взаимно другъ другу представиться, что мы и исполнили. Нашъ случайный спутникъ оказался моимъ товарищемъ по университету, старше выпускомъ на два года: это былъ Вячеславъ Константиновичъ Плеве.
   Такъ началось наше оригинальное знакомство съ Плеве, продолжавшееся, хотя съ большими перерывами, около тридцати лѣтъ; въ бытность мою студентомъ я его не встрѣчалъ и не зналъ. В. К. Плеве оказался весьма образованнымъ и пріятнымъ собесѣдникомъ, и наша длинная дорога отъ Варшавы до Москвы прошла большею частью въ оживленныхъ разговорахъ по самымъ разнообразнымъ вопросамъ. Онъ много читалъ, наблюдалъ и думалъ и къ моему большому удовольствію оказался очень начитаннымъ въ произведеніяхъ писателя, которому я тогда очень поклонялся -- Салтыкова-Щедрина. Мы частенько обмѣнивались воспоминаніями о сарказмахъ и насмѣшкахъ нашего сатирика и припоминали его острыя "словечки", никакъ, разумѣется, не предугадывая возможность, что одинъ изъ насъ сдѣлается въ будущемъ властителемъ судебъ той самой печати, объ одномъ изъ талантливыхъ представителей которой мы тогда вспоминали, прерывая разговоръ смѣхомъ...
   Лишь изрѣдка Вячеславъ Константиновичъ какъ-то внезапно задумывался во время нашего разговора и даже на время переходилъ въ сосѣднее купэ. Какъ выяснилось для меня впослѣдствіи, тутъ были двѣ причины: во-первыхъ, мои скверныя грошевыя нѣмецкія сигары, дыма которыхъ онъ не терпѣлъ и изъ деликатности мнѣ ни слова о томъ не сообщилъ, а во-вторыхъ (и всего, конечно, важнѣе), забота и дума о больной женѣ, къ которой, какъ оказалось, онъ ѣхалъ во Владиміръ, гдѣ она гостила у своихъ родственниковъ и сильно заболѣла.
   Къ концу нашего двухъ или трехдневнаго путешествія на очень скучномъ поѣздѣ. время на которомъ, впрочемъ, на этотъ разъ прошло незамѣтно, мы настолько подружились съ Плеве, что дали взаимное обѣщаніе отнюдь не прерывать начавшееся знакомство и при случаѣ навѣщать другъ друга, и дѣйствительно, спустя какую-нибудь недѣлю послѣ нашего пріѣзда въ Москву, онъ появился въ моей скромной квартирѣ на Малой Грузинской и извиняясь, что не могъ привезти съ собой къ намъ жену, которая еще не достаточно оправилась, сообщилъ намъ подробныя свѣдѣнія о ея болѣзни и просилъ не забывать о немъ, когда будемъ опять проѣзжать за границу черезъ Варшаву.
   Вмѣсто Варшавы, однако, мнѣ пришлось, черезъ нѣсколько лѣтъ видѣть и навѣстить его уже въ С.-Петербургѣ, гдѣ онъ быстро сдѣлался прокуроромъ судебной палаты. Тамъ я имѣлъ честь познакомиться съ его супругой и разными сослуживцами на довольно большомъ обѣдѣ, который онъ давалъ по какому-то семейному поводу. Затѣмъ, временно, наше знакомство какъ-то пріостановилось, и нѣсколько лѣтъ я его не видалъ. Онъ перешелъ на службу въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ я сдѣлался Директоромъ Департамента полиціи. Хотя я никогда и никакихъ политическихъ грѣховъ за собою не имѣлъ и былъ тѣмъ, что называется нынѣ строго-корректнымъ, но было какъ-то неловко въ то время, ради мнѣнія товарищей, продолжать съ нимъ частое общеніе, и я постепенно пересталъ заходить къ нему, посѣщая С.-Петербургъ. Обстоятельства скоро, однако, заставили явиться къ нему и при томъ полуоффиціальнымъ просителемъ: въ 1882 году, какъ я это сообщалъ въ другомъ мѣстѣ моихъ "Воспоминаній", въ тогдашнее Министерство Финансовъ Бунге я получилъ приглашеніе занять вновь учрежденную должность фабричнаго инспектора. Одинаково какъ мнѣ, такъ и Министерству, послѣ предварительныхъ и удовлетворительныхъ обо мнѣ справокъ въ надлежащихъ вѣдомствахъ, было желательно возможно ускоренное утвержденіе меня въ должности, дабы я могъ начать немедля объѣздъ своего округа для изученія фабрикъ и участвовать въ разныхъ комиссіяхъ. На обѣдѣ у H. X. Бунге, который выражалъ мнѣ но этому поводу свои желанія, я мелькомъ обмолвился о своемъ старомъ знакомствѣ съ Плеве. Бунге немедленно сталъ настаивать, что въ такомъ случаѣ я долженъ навѣститъ его и просить объ ускореніи, такъ какъ Департаментъ Полиціи -- единственная инстанція, справки отъ которой обо мнѣ не достаетъ!
   Разумѣется, я немедленно поспѣшилъ явиться къ Плеве, но два раза напрасно, не заставая его на квартирѣ я въ третій разъ отправился прямо въ Департаментъ, -- къ Цѣпному мосту -- гдѣ засталъ его, какъ сообщилъ мнѣ дежурный жандармъ, за дѣломъ. Я послалъ ему карточку и былъ принятъ весьма скоро, но видимо холодно и оффиціально, не такъ, какъ прежде, въ комнатѣ, гдѣ онъ производилъ, вѣроятно, какое-нибудь дознаніе или допросъ. На вопросительный его взглядъ я обстоятельно объяснилъ. причину визита я даже сказалъ, что дѣлаю его по совѣту Бунге. "Я надѣюсь", отвѣтилъ мнѣ Плеве, "что относительно Васъ никакихъ препятствій не встрѣтится... Но скажите мнѣ, пожалуйста, какимъ образомъ Вы думаете совмѣстить Вашу новую должность съ профессурой и совмѣстимы ли онѣ?" Я ему горячо и довольно длинно объяснилъ желаніе мое принести Россіи посильную пользу правильной постановкой фабричнаго и рабочаго законодательства у насъ и доказывалъ, что сверхъ того эта новая обязанность должна доставить мнѣ много полезныхъ экономическихъ свѣдѣній, которыхъ даже, какъ профессоръ и ученый, я инымъ способомъ и получить не въ состояніи, особенно въ Россіи и о Россіи.
   Плеве, повидимому, со мной согласился и сказалъ только: "Въ такомъ случаѣ желаю Вамъ успѣха и обѣщаю категорически завтра же послать въ Министерство Финансовъ о Васъ удовлетворительный отзывъ... Прощайте"!
   Слѣдующее мое свиданіе съ Вячеславомъ Константиновичемъ произошло черезъ два года въ комиссіи по пересмотру нашихъ фабричныхъ законовъ и уже было описано въ одной изъ предшествующихъ главъ. В. К. Плеве уже занималъ постъ Товарища Министра при графѣ Толстомъ, я ему поручено было Министромъ предсѣдательство междувѣдомственной комиссіи, созданной по поводу частыхъ въ то время волненій между рабочими. Все теченіе занятій этой комиссіи и важные результаты ея работы, положившей начало у насъ законодательству по этому предмету, описаны мною на своемъ мѣстѣ достаточно подробно, а потому я повторять ихъ и.е буду. Я принималъ участіе въ этой комиссіи весьма дѣятельное и видался съ Плеве очень часто въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, проведенныхъ въ С.-Петербургѣ. Относился онъ ко мнѣ сначала довольно холодно и сдержанно подъ вліяніемъ, очевидно, воспоминаній (какъ и сознался впослѣдствіи) о моемъ пренебреженіи его знакомствомъ въ бытность его въ Департаментѣ полиціи. Позднѣе, однако, постепенно ледъ растаялъ; работая совмѣстно и видя во мнѣ, какъ онъ не разъ замѣчалъ, незамѣнимаго помощника въ выработкѣ правилъ новаго промышленнаго и рабочаго законодательства, онъ сдѣлался любезнѣе. Нѣсколько разъ Вячеславъ Константиновичъ являлся ко мнѣ для посѣщенія и бесѣды въ скромнѣйшую Марьинскую гостиницу въ Апраксиномъ дворѣ, въ которой я останавливался, подшучивая даже надъ моимъ домашнимъ костюмомъ (жакетка съ прорвавными локтями) и простотой, съ которой я жилъ въ гостиницѣ, излюбленной лишь мелкими провинціальными купцами и торговцами!
   Послѣ окончанія фабрично-заводской коммиссіи, и затѣмъ опубликованія ея результатовъ въ видѣ новыхъ законовъ 1885--86 годовъ я видѣлъ въ ближайшее къ тому время Плеве всего раза три и изъ нихъ одинъ разъ по его личной иниціативѣ, а именно: онъ просилъ меня черезъ полгода сообщить ему письменно для будущихъ соображеній о разныхъ неудобствахъ и недосмотрахъ новыхъ фабричныхъ законовъ, обнаруженныхъ практикой, что я и сдѣлалъ въ особомъ довольно обширномъ докладѣ (напечатанномъ мною впослѣдствіи въ приложеніи къ моей книгѣ "Воспоминанія фабричнаго инспектора перваго призыва"). Затѣмъ, какъ сообщалось объ этомъ мною раньше, въ 1886 году, когда низменные представители печати вродѣ г. Шарапова и Гилярова-Платонова съ самими гг. фабрикантами начали противъ меня настойчивую травлю въ печати и засыпали доносами начальство, чтобы выкурить меня изъ фабричныхъ инспекторовъ, мнѣ пришлось вновь побезпокоить и обратиться къ Плеве съ просьбой о помощи и защитѣ противъ этихъ недостойныхъ преслѣдованій. Собственно одна ничтожная капля переполнила этотъ грязный бассейнъ доносовъ и сплетенъ. Въ расцѣнкахъ фабричныхъ лавокъ (спеціально Богородско-Глуховской фабрики Морозовыхъ) были вычеркнуты моимъ помощникомъ недозволенные къ продажѣ разные сорта дорогой рыбы: осетрины, семги и пр., отпускаемой въ лавкѣ въ кредитъ. Это сдѣлано было въ силу данныхъ намъ словесно инструкцій изъ Петербурга и вовсе не по моему личному желанію. Г. Шараповъ донесъ въ своей статьѣ, что эта мѣра инспекціи указываетъ на ея желаніе препятствовать и ограничивать рабочихъ-де отъ соблюденія постовъ, предписанныхъ нашею церковью... и вотъ, какъ выражается одинъ изъ героевъ Тургенева, "Бирюлевскимъ барышнямъ все сдѣлалось извѣстно!..."
   Изъ вполнѣ вѣрнаго источника, которыя назвать не могу, я получилъ извѣстіе изъ Петербурга, что эта гнусная выходка г. литератора, своимъ участіемъ до сихъ поръ срамящаго нашу печать, была доложена и сообщена К. П. Побѣдоносцеву, и мнѣ посовѣтовали частнымъ образомъ объясниться я устранить дальнѣйшій ходъ этой безчестной выдумки. Я поѣхалъ въ Петербургъ просить участія и заступничества Плеве; онъ переговорилъ, какъ объяснилъ мнѣ, съ кѣмъ надлежитъ, т. е. съ К. П. Побѣдоносцевымъ, я устранилъ всякія возможныя отсюда осложненія, предупреждая, однако, чтобы впредь я былъ "осторожнѣе"... но такъ какъ въ дѣйствительности, по моему искреннему убѣжденію, я никакой неосторожности себѣ не позволялъ, а дѣйствовалъ лишь согласно духу" и буквѣ закона, то мысленно тогда же рѣшилъ уйти изъ инспекторовъ, хотя свое намѣреніе никому пока не сообщалъ.
   Позднѣе, послѣ своего выхода изъ состава фабричной инспекціи въ сентябрѣ 1887 года, я утратилъ поводъ и возможность видѣть В. К. Плеве. Если не ошибаюсь, первый разъ послѣ этого инцидента -- борьбы съ доносами, я встрѣтился съ Плеве, гуляя на улицѣ осенью или зимою 1898--99 года, уже переселившись въ Петербургъ, въ качествѣ академика. Обратно съ послѣдующимъ временемъ въ обществѣ и печати о Плевѣ, какъ о женѣ Цезаря въ Римѣ, молчали или мало говорили: онъ былъ тогда Государственнымъ Секретаремъ; поэтому, естественно, разговоръ какъ-то сразу сосредоточился на мнѣ: онъ разспрашивалъ обо всемъ происходившемъ со мной за эти одиннадцать лѣтъ, которыя мы не видались, при чемъ къ моему пріятному удивленію обнаружилось, что онъ не только до извѣстной степени зналъ о разныхъ эпизодахъ моей жизни изъ газетъ и разсказовъ, но даже не прочь мнѣ былъ помочь, гдѣ дѣло соприкасалось съ его компетенціей. Такъ онъ зналъ и принималъ какое-то косвенное участіе, по своей должности, по поводу моей просьбы о сокращеніи срока моей профессорской пенсіи, ради скорѣйшаго переселенія въ Петербургъ. Я его проводилъ, при этой встрѣчѣ, помнится мнѣ, отъ Морской до его квартиры на Литейномъ. Въ заключеніе онъ любезно пригласилъ на минуту зайти къ нему отдохнуть, что я и сдѣлалъ. Черезъ нѣсколько дней онъ отплатилъ визитъ, но не засталъ меня на квартирѣ. Я, въ свою очередь, конечно вновь сдѣлалъ ему посѣщеніе, но также неудачно: не засталъ дома. Наше возобновленное знакомство какъ-то не клеилось, и я больше его не встрѣчалъ и только мелькомъ видѣлъ лотомъ одинъ разъ въ ресторанѣ Кюба, 12 января, въ Татьянинъ день -- праздникъ бывшихъ питомцевъ Московскаго университета. Здѣсь же былъ тогда (если не ошибаюсь, въ 1899 г.) Н. П. Боголѣповъ, который отвлекъ меня отъ Вячеслава Константиновича начавшимся съ нимъ какимъ-то любопытнымъ разговоромъ.
   Прошло опять нѣсколько лѣтъ, пока я увидалъ вновь Плеве и при томъ при совершенно особыхъ обстоятельствахъ и условіяхъ. Въ 1902 году мое здоровье опять пошатнулось настолько сильно, что пришлось подумать на этотъ разъ объ экстренномъ леченіи. Въ январѣ этого года, по совѣту нѣсколькихъ моихъ знакомыхъ и между прочимъ добраго Льва Львовича, графа Толстого, сына нашего писателя, я рѣшился обратиться за совѣтомъ къ знаменитому шведскому врачу, у насъ еще мало извѣстному доктору, Теодору Вестерлунду, проживающему зимой обычно въ маленькомъ городкѣ Энчёплигъ (Enkoping) въ Швеція, верстахъ въ шестидесяти отъ Стокгольма. Его паціентами являются преимущественно мѣстные жители, а также норвежцы, датчане, финляндцъ! и отчасти встрѣчаются и россіяне. Леченіе его отличается индивидуальнымъ характеромъ, смотря по болѣзни и личности больного, и не имѣетъ ничего шаблоннаго, какъ у многихъ другихъ знаменитыхъ врачей. главная суть леченья заключается отнюдь не въ лекарствахъ и стряпнѣ аптекарской кухни (хотя онъ и ихъ не отвергаетъ, обратно съ извѣстнымъ, напримѣръ, нѣмцемъ Ламаншъ), но въ соотвѣтствующемъ режимѣ, занятіяхъ и питаніи больного. Съ особеннымъ успѣхомъ, какъ слышно, почтенный докторъ помогаетъ въ болѣзняхъ сердца и нервовъ, при этомъ онъ сразу завоевываетъ симпатію и полное довѣріе своихъ паціентовъ своимъ удивительнымъ безкорыстіемъ, о которомъ всѣ знаютъ. Боже сохрани, Вестерлундъ не запрашиваетъ и не требуетъ ничего напередъ уговорнаго отъ паціента, да еще по таксѣ, какъ это дѣлаютъ всѣ знаменитые врачи: онъ довольствуется тѣмъ, что дадутъ, а если паціентъ бѣденъ, то пользуетъ и совсѣмъ даромъ. Чтобы лечить по его системѣ, и чтобы надзоръ за больными былъ удовлетворителенъ, онъ организовалъ въ Энчёпингѣ нѣсколько пунктовъ для больныхъ -- своего рода санаторіи -- sjukhuset. Лица, принимающія въ городкѣ этомъ больныхъ на свое иждивеніе за уговорную плату -- обычно дамы, поступаютъ добровольно подъ непосредственный надзоръ доктора Вестерлунда и точно слѣдуютъ всѣмъ его указаніямъ и только подъ этимъ непремѣннымъ условіемъ онъ разрѣшаетъ больнымъ жить въ данныхъ санаторіяхъ. Точно, по золотникамъ, взвѣшивается пища больного, которая ему отпускается, опредѣляется строго весь обиходъ дня, что больной долженъ дѣлать -- лежать или ходить и сколько времени до минуты, въ случаѣ предписанія, работать, напримѣръ, на ручномъ ткацкомъ станкѣ. Періодически больные взвѣшиваются, а жидкія отдѣленія ежедневно измѣряются; и все это дѣлается за весьма скромную плату!.. Фёркенъ Гильемо, хозяйка такой санаторіи, у которой мнѣ пришлось жить, была истинной сестрой милосердія, которая вошла во всѣ интересы моего здоровья я благополучія и была строга лишь относительно размѣровъ пищи, мнѣ докторомъ предписанныхъ. Она даже для моего развлеченія добыла гдѣ-то кипу русскихъ книгъ, не говоря уже о газетахъ я журналахъ на шведскомъ языкѣ, которому я началъ усердно учиться.
   Я пробылъ въ Энчёпнягѣ паціентомъ доктора Вестерлунда всего три мѣсяца слишкомъ, изъ коихъ около двухъ мѣсяцевъ леченіе заключалось въ лежаніи день и ночь на строгой, крайне умѣренной діэтѣ (въ питьѣ ограниченія не было, обратно другимъ системамъ, но пить дозволялось единственно искусственное Виши). Къ этому присоединялся пріемъ каждый вечеръ различнаго слабительнаго лекарства. Тщательное выслушиваніе сердца и постукиванье происходило при каждомъ посѣщеніи доктора не менѣе двухъ разъ въ недѣлю. "Вашему сердцу необходимо отдохнуть", говорилъ этотъ проницательный и въ то же время благороднѣйшій врачъ и человѣкъ, и въ этомъ направленіи построена была вся его система. Ритмъ моего сердца значительно улучшился, его біеніе сдѣлалось правильнымъ и ровнымъ, хотя и было сначала очень слабымъ. Постепенно сердце отдыхало, но я въ то же время благодаря діэтѣ значительно похудѣлъ, потерялъ въ вѣсѣ что-то около пуда; и вотъ послѣ этого продолжительнаго лежанія, докторъ разрѣшилъ мнѣ, наконецъ, встать и попробовать свои силы -- прогуляться съ помощью жены и опираясь сильно на палку около четверти часа; затѣмъ каждый день прогулка наша увеличивалась ровно на пять минутъ, пока не равнялась уже цѣлымъ двумъ часамъ. Тогда Вестерлундъ объявилъ мое леченіе оконченнымъ, разрѣшилъ вернуться домой, въ Россію, отдохнуть тамъ мѣсяцъ, другой и затѣмъ ѣхать въ какую-нибудь горную мѣстность Швейцаріи или Тироля съ цѣлью Terrainkur и пользованія живительнымъ горнымъ воздухомъ.
   Само собой разумѣется, что при продолжительномъ двухмѣсячномъ лежаньи, по предписанію доктора, безъ всякаго иного развлеченія кромѣ чтенія газетъ и старыхъ, мнѣ большею частью извѣстныхъ, произведеній, въ приложеніяхъ къ "Нивѣ" -- Тургенева, Достоевскаго и Боборыкина -- и несмотря даже на всѣ старанія добрѣйшей души моей хозяйки Гильемо занимать меня разговоромъ, не говоря о женѣ, которая, впрочемъ, сама сначала хворала, я не могъ, разумѣется, не скучать и искалъ утѣшенія прежде всего въ думахъ о родинѣ и ея политическихъ и экономическихъ затрудненіяхъ и задачахъ: вѣдь значительная часть моего тридцатилѣтняго курса чтенія въ университетѣ была имъ посвящена. Всѣмъ этимъ думамъ и мечтаньямъ скоро доставило хорошій и обильный матеріалъ и поводъ важное событіе для Россіи -- назначеніе Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ, съ широкими при томъ, какъ видно было, полномочіями и надеждами, столь хорошо и давно мнѣ знакомаго В. К. Плеве. Зная его лично за много лѣтъ и при томъ на дѣлѣ, при выработкѣ фабричнаго законодательства, за очень умнаго и способнаго человѣка и вовсе не такого прямолинейнаго консерватора, какимъ былъ мои почтенный товарищъ Н. П. Боголѣповъ, а способнаго на уступки, гдѣ это требовалось временемъ или вызывалось необходимостью, я надѣялся, что Плеве можетъ сдѣлать для Россіи много добра и пользы, если пойметъ свое положеніе и истинные пути, которые поведутъ Россію къ дальнѣйшему процвѣтанію, а не къ упадку, какъ видимо къ тому шли представители реакціоннаго элемента въ нашемъ обществѣ. Конечно, я отнюдь не тѣшилъ себя надеждой видѣть въ лицѣ новаго министра либеральнаго дѣятеля, но я ожидалъ, что Вячеславъ Константиновичъ съ его умомъ и способностями легко пойметъ, что нельзя идти старыми проторенными путями бюрократическихъ препонъ и препятствій, а надо попробовать новые способы достиженія благополучія Россіи. Я помнилъ хорошо, какъ внимательно выслушивалъ когда-то Плеве мои соображенія о разныхъ сторонахъ фабричнаго закона, извлеченныя изъ знакомства съ практикой жизни, и несогласныя съ его собственными взглядами, и въ концѣ концовъ охотно мѣнялъ иногда свое рѣшеніе и примыкалъ къ моему мнѣнію.
   Въ своихъ долгихъ размышленіяхъ и мечтаніяхъ, прикованный къ одру болѣзни, я отнюдь, впрочемъ, не задавался какими-нибудь широкими планами переустройства всѣхъ сторонъ русской жизни на новыхъ конституціонныхъ устояхъ и началахъ. Вообще, я совсѣмъ не занимался политической стороной вопроса (былъ равнодушенъ къ ней) и исключительно имѣлъ въ виду лишь нѣкоторыя стороны государственной жизни, мнѣ ближе знакомыя, и на которыя, по-моему, желательно было бы обратить вниманіе Плеве. Въ воздухѣ въ это время уже пахло революціей; чувствовалась близость большихъ смутъ, которыя вскорѣ и осуществились вслѣдъ за японской войной; правительство, думалось мнѣ, чтобы остановить и обезвредить эту грядущую бѣду, признаки которой были для всѣхъ ясны, должно было идти навстрѣчу народному недовольству, ослабить, устранить поводы къ смутѣ и тѣмъ предупредить ее.
   Изъ очень многихъ причинъ, питавшихъ революціонное настроеніе и вкусы въ обществѣ, я остановилъ свое вниманіе прежде всего не на общихъ формахъ управленія, а на крайне несовершенной у насъ постановкѣ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ сторонъ государственнаго быта. Такъ, работая когда-то вмѣстѣ съ Плеве надъ рабочимъ вопросомъ, я и остановилъ первое вниманіе на немъ. Цѣлыя недѣли невольнаго бездѣйствія моего въ Энчёпингѣ я посвятилъ прежде всего на размышленіе и взвѣшиваніе деталей, при разностороннемъ освѣщеніи, русскаго рабочаго вопроса. Для меня выкристаллизовалась вполнѣ ясно и опредѣленно необходимость поспѣшить съ возможно широкимъ развитіемъ правъ русскаго рабочаго и важность спѣшнаго созданія для него лучшихъ условій существованія: получивши незадолго передъ этимъ, въ началѣ моей инспекторской дѣятельности, права на голое существованіе, на свой заработокъ и время, рабочій естественно вошелъ во вкусъ новыхъ, лучшихъ условій; кстати этому были и другія стороннія благопріятствующія причины. Необходимо было дать ему то, чѣмъ всегда владѣли фактически его хозяева -- права на соглашеніе, союзъ и распоряженіе своею собственностью, у рабочаго же главная собственность -- его руки и трудъ. Короче, думалъ я, чтобы вырвать одинъ изъ зубовъ будущей революціи, завладѣть симпатіей рабочихъ и выдвинуть изъ нихъ болѣе тихіе, консервативные элементы, правительство обязано не останавливаться на распутьи, идти на встрѣчу ихъ законнымъ желаніямъ и, не дожидаясь ихъ просьбъ, наперекоръ всѣмъ вожделѣніямъ фабрикантовъ, дать рабочимъ право стачекъ и право союзовъ, съ необходимыми, конечно, ограниченіями на первыхъ шагахъ и высшимъ надзоромъ государства.
   Второй важный предметъ моихъ размышленій въ Энчёпингѣ, имѣющій крупное государственное значеніе въ моихъ глазахъ, это университетскій вопросъ или вопросъ объ организаціи высшаго образованія въ Россіи. Если фабрично-рабочій вопросъ можно сравнить послѣднее время съ естественнымъ питомникомъ у васъ частой смуты и недовольства въ нашемъ некультурномъ отечествѣ, то и университеты въ значительной степени, къ сожалѣнію, играютъ ту же роль. Необходима совершенная перемѣна постановки у насъ всего образовательнаго дѣла, чтобы оно приносило только пользу. Тридцатилѣтнее профессорство даетъ мнѣ право считать себя достаточно компетентнымъ судить о крайней непригодности нашего высшаго образованія, служащаго часто не для истиннаго просвѣщенія народа, а лишь для созданія опаснаго горючаго матеріала для всякаго рода безпорядковъ, существенно вредныхъ для страны.
   Третій важный государственный вопросъ, на который существенно надо было обратить вниманіе въ виду грядущихъ смутъ, по моему мнѣнію, былъ вопросъ еврейскій, или о ненормальномъ и несправедливомъ положеній у насъ евреевъ, что невольно создаетъ изъ этого способнаго народа готовый контингентъ для революціи, отвлекаетъ множество талантливыхъ людей изъ ихъ среды отъ службы общей родинѣ Россіи, которой они могли бы приносить несомнѣнную пользу во многихъ сферахъ народной дѣятельности, а не вредить только въ качествѣ, зачастую, недобросовѣстныхъ закладчиковъ, маклаковъ, коммиссіонеровъ, иниціаторовъ многихъ преступныхъ организацій, а послѣднее время и революціонныхъ смутъ. Мы, русскіе, сами виноваты, въ значительной степени, во вредной роли, которую евреи играютъ въ нашей народной жизни.
   Вотъ, собственно, три пункта, или вопроса, которые меня занимали въ длинныя ночи и дни моего тягостнаго лежанія въ Энчёпингѣ. Шведскія газеты, которыя мы съ женой глотали въ огромномъ количествѣ, были весной того года (1902) переполнены статьями о Плеве и его возможной будущей политикѣ. Большой портретъ Плеве и обстоятельная статья о его прошломъ были помѣщены въ извѣстнѣйшей Aftonbladet съ самыми мрачными предсказаніями для будущаго Финляндіи -- этого маленькаго, но злокачественнаго прироста къ обширному государственному тѣлу Россіи, которая является постояннымъ и злобнымъ источникомъ всякихъ клеветъ и вздорныхъ, часто незаслуженныхъ обвиненій противъ нашей несчастной родины {Удобнымъ примѣромъ можетъ служить слѣдующій случай. Въ городокъ Энчёпингъ, въ бытность мою тамъ, пріѣзжалъ какой-то финляндецъ (имя его я забылъ) прочесть двѣ лекціи о Россіи и финляндскихъ дѣлахъ. Узнавши изъ бесѣдъ съ публикой, что на его первой лекціи была русская дама (моя жена), онъ спеціально обратился съ просьбой къ милѣйшей нашей хозяйкѣ Гильемо, чтобы она уговорила русскую даму не приходить на его вторую лекцію, ибо ея присутствіе его стѣсняетъ, -- надо думать, хорошія и вѣрныя вещи онъ собирался сообщать о нашей родинѣ!?!}.
   Перечисленныя размышленія о судьбахъ Россіи въ указанныхъ трехъ пунктахъ буквально мнѣ не давали спать и лишали покоя. Къ счастью леченье мое уже подходило къ концу, и я сталъ понемногу двигаться по пустыннымъ улицамъ шведскаго городишки желая путемъ движенія пріобрѣсть недостающій сонъ. Впрочемъ мало-по-малу я успокоился на мысли, что я нравственно обязанъ, какъ лицо когда-то знакомое съ Плеве, сообщить ему свои соображенія. Сначала я собирался даже сдѣлать это письменно въ самомъ Энчепингѣ, но потомъ раздумалъ, придя къ заключенію, что трудно все выразить и мотивировать основательно на бумагѣ, тѣмъ болѣе попадетъ ли мое письмо еще прямо въ руки Министра?! Потому я окончательно рѣшилъ ждать своего возвращенія домой и постараться видѣть Вячеслава Константиновича и изложить ему свои мысли лично при свиданіи, путемъ живой рѣчи.
   Во второй половинѣ апрѣля, благословляя Вестерлунда за несомнѣнную помощь и пользу, которую онъ оказалъ моему здоровью, и распростившись нѣжно съ моей хозяйкой и благодѣтельницей госпожею ъ финансовому праву и финансовымъ наукамъ, но что мнѣ нѣтъ никакого основанія по этому поводу колебаться или измѣнять свое рѣшеніе, ибо финансовая наука въ сущности представляетъ лишь одинъ отдѣлъ политической экономіи я, за исключеніемъ нѣмцевъ, у большинства образованныхъ народовъ входитъ непосредственно, какъ часть цѣлаго въ общую науку политической экономіи и народнаго хозяйства; наконецъ, если мой предметъ будетъ оффиціально ограниченъ финансовымъ правомъ, то второй по важноcти предметъ, изъ котораго потребуются также экзаменъ и обязательныя занятія, будетъ также политическая экономія и, Богъ вѣсть, въ будущемъ, не придется ли мнѣ, можетъ быть, даже ее читать по той или иной причинѣ. Кромѣ того не надо упускать изъ виду, что онъ-де, Мильгаузенъ, уже старъ, ему остается только 2 года до пенсіи, за которой непремѣнно по слабости здоровья ему придется уйти въ отставку. Напротивъ, Бабстъ, относительно человѣкъ молодой, пробудетъ еще въ университетѣ долго и о преемникахъ для себя вовсе не думаетъ". Такъ былъ рѣшенъ вопросъ о выборѣ предмета, и я сдѣлался оффиціальнымъ финансистомъ, питая всегда больше симпатіи къ занятіямъ и чтенію, въ широкомъ размѣрѣ, по наукѣ народнаго хозяйства я особенно ея прикладной части (Volkswirtschaftspolitik). Главныя вопросъ, который впрочемъ мнѣ предстоялъ, это трудъ до изученію иностранныхъ языковъ, ибо, какъ мнѣ было хорошо извѣстно, согласно установившемуся обычаю въ нашемъ университетѣ, въ теченіе 2-хъ лѣтъ я обязанъ былъ приготовиться къ магистерскому экзамену, а затѣмъ, до успѣшной сдачѣ его, университетъ начиналъ обыкновенно, если не было своихъ личныхъ средствъ, хлопотать передъ Министерствомъ о командированіи за границу, съ большимъ, относительно, содержаніемъ въ полторы тысячи рублец, также на два года -- для приготовленія диссертаціи и полученія профессуры. Разумѣется, для этого путешествія я окончательной промоціи необходимо было знакомство съ иностранными языками, особенно съ нѣмецкимъ, такъ какъ мы всѣ ѣздили до преимуществу, если не исключительно, учиться къ нѣмцамъ въ Германскіе университеты, представляя полугодично, а сначала даже по 3 или 4 мѣсяца, отчетъ о своихъ занятіяхъ, -- крайне убійственная и обременительная формальность, не достигавшая никакой цѣли, кромѣ отнятія дорогого времени. Еще въ Рязанской гимназіи, раньше всѣхъ другихъ иностранныхъ языковъ, тринадцати съ небольшимъ лѣтъ, я имѣлъ довольно странный поводъ я случаи испытать себя, въ нѣсколько мѣсяцевъ выучившись довольно бойко читать по-англійски, не зная еще ни одного иностраннаго языка, какъ это подробно объяснено въ моихъ дѣтскихъ и отроческихъ воспоминаніяхъ. Это произошло слѣдующимъ образомъ. На мое дѣтское воображеніе сильно повліялъ въ Шекспировскихъ пьесахъ заѣзжій американскій актеръ негръ Айра Ольриджъ, который игралъ главнѣйшія пьесы Шекспира во многихъ русскихъ городахъ, въ томъ числѣ, кромѣ столицъ, также и въ городѣ Рязани, гдѣ я учился въ гимназіи. Посѣщая его въ Москвѣ во время вакацій и очарованный донельзя его игрой, я сокрушался тѣмъ, что ничего, конечно, изъ его игры не понимаю, и зная хорошо черезъ знакомыхъ, что тотъ же Ольриджъ приглашенъ играть въ рязанскомъ городскомъ театрѣ черезъ три или четыре мѣсяца, рѣшился за это сравнительно короткое время направить всѣ усилія и изучить англійскій языкъ, хотя бы настолько, чтобы понимать большую часть его рѣчи, съ помощью книги въ рукахъ. Упорнымъ трудомъ и настояніями и къ моему великому удовольствію достигъ этой дѣли и черезъ три мѣсяца, съ книжкой Шекспира въ миніатюрномъ изданіи, отъ слова до слова почти понималъ, что говорилъ Ольриджъ. Поэтому, естественно, и выборъ мой для чтенія помимо русской литературы преимущественно тяготѣлъ къ англійской; но какъ разъ, какъ всѣмъ извѣстно, наша наука "финансы" предмущественно германскаго происхожденія, и нуженъ былъ нѣмецкій языкъ, болѣе трудный, чѣмъ англійскій и который я зналъ сравнительно слабо. По-французски я выучился въ гимназіи относительно недурно, обмѣниваясь съ товарищемъ, съ которымъ вмѣстѣ уговорился брать уроки у нашего француза, а за это состоялъ его репетиторомъ по другимъ предметамъ; но по-нѣмецки я ничего не сдѣлалъ въ этомъ родѣ и, поступивши въ университетъ, могъ читать развѣ самыя элементарныя нѣмецкія книжки; вотъ поэтому и было преимущественно направлено на этотъ языкъ мое вниманіе. Я постарался завести у себя главнѣйшіе учебники по финансовой наукѣ и политической экономіи и старательно читалъ ихъ съ лексикономъ, измѣняя иногда чтеніе на романы, которые, по правдѣ сказать, не исключая Шиллера и особенно Гёте, я читалъ не слишкомъ охотно, несмотря на все мое желаніе поскорѣе изучить языкъ. Всѣ нѣмецкіе классики мнѣ представлялись слишкомъ тяжеловѣсными и отвлеченными сравнительно съ любимыми мной англійскими поэтами и романистами, начиная съ Шекспира и оканчивая моими любимѣйшими писателями, Диккенсомъ, Томасъ Муромъ и Бёрнсомъ; изъ послѣдняго я зналъ очень много наизусть. Хорошей практикой въ нѣмецкомъ языкѣ для меня былъ довольно легковѣсный нѣмецкій экономистъ, Максъ Виртъ, котораго я перечиталъ нѣсколько разъ за хорошій языкъ, и извѣстный учебникъ Рау, который я штудировалъ, постоянно конспектируя, чтобы отдавать себѣ отчетъ въ каждомъ положеніи и въ каждой отдѣльной мысли. По-французски я читалъ отрывочно, что придется, но языкъ этотъ всегда какъ-то давался особенно легко. Латинскій языкъ, въ которомъ я оказывалъ значительные успѣхи въ гимназіи, къ сожалѣнію, постепенно забывался, но тѣмъ не менѣе на своихъ экзаменахъ при отвѣтахъ по средневѣковой исторіи, гдѣ нерѣдко встрѣчались латинскія сентенціи, мнѣ приходилось поправлять ошибки студентовъ-классиковъ. Такимъ образомъ цѣль достигалась, и къ окончанію университетскаго курса я уже довольно свободно читалъ на нѣсколькихъ европейскихъ языкахъ, что и требовалось для занятій.
   Какъ нарочно, во время моего оставленія при университетѣ, можетъ быть, даже благодаря самому званію магистранта, шли предложенія тѣхъ или иныхъ очень выгодныхъ и хорошо оплачиваемыхъ уроковъ, хотя въ финансовомъ отношеніи они даже для меня не играли теперь большой роли при полученіи хорошей стипендіи, со важны были лишь потому, что расширяли кругъ моихъ знакомствъ и доставляли пищу для моей житейской опытности и развитія. Такимъ урокомъ, напримѣръ, были весьма продолжительныя и хорошо оплачиваемыя занятія съ сыномъ извѣстной въ Москвѣ Минодоры Карловны Мухановой, имѣвшей обширную родню въ аристократическомъ мірѣ, съ которой мнѣ пришлось тогда сблизиться. Ея мужъ нѣкогда, если не ошибаюсь, былъ московскимъ оберъ-полицеймейстеромъ, а братъ губернаторомъ. Въ домѣ послѣдняго (гр. Сиверсъ), между прочимъ (противъ Англійскаго Клуба на Тверской), мнѣ пришлось въ качествѣ учителя его племянника, временно почему-то у него проживавшаго, участвовать въ одномъ интересномъ по какому-то поводу завтракѣ, на который былъ приглашенъ знаменитый тогда артистъ Малаго театра Провъ Садовскій, который безподобно разсказывалъ свой извѣстный юмористическій разсказъ объ англичанинѣ и русской "смѣкалкѣ", вызывавшій непрерывный хохотъ присутствовавшихъ и памятный мнѣ до сихъ поръ. Урокъ этотъ былъ для меня очень труденъ, несмотря на всѣ его привлекательныя стороны, потому что ученикъ Я. Мухановъ, уже довольно великовозрастный, былъ малый не глупый, но очень лѣнивый и избалованный, и мнѣ нужно было очень сдерживаться и бороться съ собой, чтобы избѣжать вспышекъ гнѣва и заставить себя уважать. Любящая мать была слишкомъ слаба, чтобы съ нимъ справиться, и откровенно мнѣ заявляла, что Яшенька все-таки меня болѣе слушаетъ, потому что боится моей физической силы, очевидно, большей, чѣмъ его собственная!!..
   Изъ другихъ родственниковъ г-жи Мухановой мнѣ пришлось такъ же познакомиться съ вдовой ея умершаго сына, урожденной, если не ошибаюсь, княжной Голицыной, которая вышла второй разъ замужъ за извѣстнаго свѣтлѣйшаго князя Ливенъ, имѣя двухъ мальчиковъ отъ покойнаго Муханова, которыхъ мнѣ пришлось нѣсколько мѣсяцевъ обучать. Въ ея лицѣ я въ первый разъ увидѣлъ красивую и дѣйствительно свѣтскую даму, весьма умную и занимательную, которая умѣла очень интересно бесѣдовать. Двое ея мальчиковъ, имена которыхъ я забылъ, но помню -- въ семьѣ были извѣстны подъ греческими именами, или точнѣе прозвищами въ воспоминаніе о Константинополѣ, гдѣ ея покойный мужъ служилъ въ посольствѣ, -- Микро и Макро. Одинъ изъ нихъ умеръ отъ какой-то дѣтской болѣзни, и это положило конецъ моему уроку. Другой же выросъ и сдѣлался, если не ошибаюсь, черниговскимъ предводителемъ дворянства, который недавно сравнительно надѣлалъ столько шуму, сначала своими столкновеніями съ Плеве, а затѣмъ дѣятельностью въ политической партіи кадетъ. Вмѣстѣ съ ними принималъ участіе въ обученіи маленькій Ливенъ, сынъ второго супруга бывшей г-жи Мухановой, если не ошибаюсь, впослѣдствіи управлявшій крестьянскимъ и дворянскимъ земельными банками. Теперь всѣ они уже умерли и съ дѣтства мнѣ не пришлось больше никого изъ нихъ видѣть. Этотъ же случай далъ мнѣ возможность видѣть, хотя и мелькомъ, всю семью Ливенъ въ ихъ домѣ въ Москвѣ, гдѣ двое мальчиковъ изъ трехъ, по поводу какой-то эпидеміи, были отдѣлены и помѣщены у своего дѣдушки. Въ числѣ другихъ, я припоминаю, имѣлъ удовольствіе видѣть еще маленькую дѣвицу, одну изъ княженъ Ливенъ, Екатерину Александровну, впослѣдствіи супругу моего несчастнаго товарища Николая Павловича Боголѣпова, такъ фатально и рано кончившаго свою жизнь отъ руки убійцы.
   Въ началѣ 70-хъ годовъ немаловажнымъ факторомъ въ моей жизни можетъ считаться сближеніе съ Игнатіемъ Игнатіевичемъ Родзевичемъ, младшимъ братомъ уже вышеупомянутаго товарища и друга Николая Игнатіевича. Большой несчастливецъ въ своей жизни, Игнатій Игнатіевичъ былъ прирожденнымъ литераторомъ и видимо предназначенъ былъ рано сдѣлаться имъ, владѣя хорошо перомъ и даже стихомъ. Но всѣ попытки его въ этомъ отношеніи, встрѣчая китайскую стѣну цензурныхъ запрещеній и стѣсненій, терпѣли фіаско и кончились ничѣмъ. Ему пришлось относительно недавно скончаться, гдѣ-то подъ Петербургомъ, по слухамъ въ значительной бѣдности и съ разбитымъ отъ неудачъ сердцемъ. Между тѣмъ, я мало зналъ въ жизни столь веселыхъ, жизнерадостныхъ людей въ ихъ молодости, какъ сравнительно былъ Игнатій Игнатіевичъ. Мы съ нимъ сошлись и сблизились въ началѣ 70-хъ годовъ, именно на литературномъ поприщѣ. Я сдѣлалъ попытку пописывать статейки въ газетахъ; у меня начинался по временамъ какъ бы зудъ въ рукахъ попробовать, попытать свои силы. Какъ разъ въ это время я встрѣтился съ нимъ и настолько сблизился, что одно время, даже мы жили вмѣстѣ на Тверской въ большомъ домѣ надъ кондитерской Альбера. Онъ меня, между прочимъ, притянулъ впервые къ постоянному участію въ ежедневной, такъ называемой "Всеобщей Газетѣ", издаваемой редакторомъ Иваномъ Николаевичемъ Кушнеревымъ, который не пріобрѣлъ ни особенной славы, ни денегъ газетной дѣятельностью и обратно имѣлъ значительный успѣхъ впослѣдствіи въ качествѣ одного изъ крупныхъ нашихъ типографщиковъ, основателя извѣстной книгопечатни, до сихъ поръ существующей въ Москвѣ.
   Для меня имѣетъ интересъ воспоминаніе о Кушнеревской газетѣ потому именно, что я здѣсь познакомился впервые съ большимъ числомъ представителей литературной богемы, съ ихъ нравами и обычаями и образомъ жизни, которую пришлось бокъ о бокъ съ ними вести. Очень скоро по вступленіи въ редакцію этой газеты, гдѣ самъ почтенный Иванъ Николаевичъ Кушнеревъ ничего не писалъ, а Игнатій Игнатіевичъ писалъ наоборотъ очень много по литературнымъ вопросамъ и фельетону; мнѣ былъ предоставленъ экономическій отдѣлъ и статьи по разнымъ предметамъ, гдѣ я преимущественно и спеціализировался. Смѣшно теперь вспомнить, на какихъ условіяхъ мы тогда работали въ газетѣ, и какъ Иванъ Николаевичъ безцеремонно насъ прижималъ. Обоимъ, главнымъ одно время сотрудникамъ, Родзевичу и мнѣ, онъ платилъ, несмотря на довольно значительное распространенія его газеты, по 20 рублей въ мѣсяцъ и сверхъ того, впрочемъ, отъ 1 1/2 до коп. за строчку съ обязательствомъ въ теченіе недѣли поставить, если память не измѣняетъ, по четыре большихъ статьи. Я помню, какъ моя фантазія очутилась первый разъ въ сильныхъ тискахъ выжать изъ себя тему для будущей статьи, и какъ я такую тему разыскивалъ вездѣ, бросаясь съ газеты на газету и отъ одного лица къ другому. Это было тѣмъ труднѣе, что Иванъ Николаевичъ очень скупился и кромѣ русскихъ газетъ, въ обмѣнъ, не выписывалось въ редакціи ни одной иностранной. Слѣдовательно, и кругъ: заимствованій и компиляціи у насъ былъ съ Игнатіемъ Игнатіевичемъ весьма урѣзанъ и ограниченъ. Я помню, съ какой жадностью мы бросались на разрозненные NoNo иностранныхъ газетъ, которые какъ-либо случайно къ намъ попадали въ руки отъ постороннихъ лицъ.
   Газета Кушнерева издавалась съ перемѣннымъ счастьемъ, въ началѣ шла довольно бойко, но затѣмъ подписка и розничная продажа, которая давала хорошій доходъ, упали, можетъ быть отъ нашего неумѣлаго участія, а громовыя статьи по нѣкоторымъ вопросамъ, напримѣръ по университетскому, которыми отличался особенно Игнатій Игнатіевичъ, вызывали нѣсколько разъ административныя кары и предостереженія. Тогда Кушнеревъ, вмѣсто закрытой газеты, довольно быстро и ловко являлся на свѣтъ съ новой газетой и, помнится мнѣ, раза два просилъ Игнатія Игнатіевича и меня, когда дѣла болѣе и болѣе запутывались, писать прямо на предостереженіе!!
   "Всеобщая Газета" Кушнерева, и подъ другимъ названіемъ, которое она нѣсколько разъ мѣняла, несомнѣнно относительно была газетой честной, т. е. непродажной. Никакой умышленной лжи отъ насъ, молодыхъ сотрудниковъ, не могло выйти. Изъ другихъ сотрудниковъ припоминаю такихъ, напримѣръ, какъ покойный статистикъ Василій Ивановичъ Орловъ, московскій городской статистикъ Бочаровъ, мой рязанскій товарищъ Кочергинъ и другіе. Если газеты Кушнерева не были впрочемъ прямо не честны, то въ нихъ много было школьничества и молодого дурачества. Такъ во время франкопрусской войны, какъ я во всей почти русской печати, за исключеніемъ, кажется "Московскихъ Вѣдомостей", общія симпатіи газетъ вторили голосу публики и были на сторонѣ. французовъ. Съ нѣмцами мы поступали довольно безцеремонно. Такъ припоминаю я, напримѣръ, слѣдующій случай: разъ отъ г-жи Мухановой и принесъ послѣдній No Journal de St.-Pétersbourg. Не помню кто, Игнатій Родзевичъ или другой сотрудникъ, съ любопытствомъ набросились на него, нельзя ли что-нибудь извлечь изъ извѣстія помимо наскучившихъ русскихъ газетъ. И вотъ, какъ разъ, отыскивается тамъ мелкимъ шрифтомъ напечатанное сенсаціонное извѣстіе, заимствованное изъ какой-то маленькой мѣстной французской газеты, что при занятій прусскими войсками такой-то французской крѣпости, и вступленіи въ нее войскъ, послѣдовалъ страшный взрывъ. "Прусскія потери исчисляются до ста тысячъ человѣкъ"... Мы сами сомнѣвались въ точности этого извѣстія, разумѣется, но одинъ изъ сотрудниковъ довольно резонно замѣтилъ: "что же намъ жалѣть пруссаковъ, въ особенности на бумагѣ". На другой день Московскіе бульвары и улицы оглашались громкими криками: крѣпость такая-то занята пруссаками, сто тысячъ пруссаковъ взлетѣли на воздухъ!" Газета раскупалась на расхватъ, и къ 12-й часамъ продано было все изданіе!
   Наконецъ "Всеобщая Газета", подъ тѣмъ или инымъ названіемъ, я не помню, была пріостановлена уже на довольно продолжительное время, и мы съ Родзевичемъ остались такимъ образомъ вновь безъ литературной работы, къ которой привыкли. Я не помню, какъ поступилъ въ данномъ случаѣ Игнатій Игнатіевичъ, кажется, уѣхалъ въ Рязань, для меня же, до прекращенія моей магистрантской стипендіи, этотъ фактъ составлялъ еще полъ-бѣды. Я отнесся къ нему довольно легко, тѣмъ болѣе, что въ это время, черезъ посредство своего товарища Александра Сергѣевича Посникова (нынѣ профессора и директора Политехническаго Института въ Петербургѣ), я завелъ знакомство съ "Русскими Вѣдомостями" съ лицѣ ихъ редактора Николая Семеновича Скворцова. Многіе сторожилы въ Москвѣ, вѣроятно, еще помнятъ этого извѣстнаго общественнаго дѣятеля, несомнѣнно обладавшаго значительными достоинствами и набившаго руку на газетномъ дѣлѣ. Изъ маленькой незначительной газеты, какими были прежде, во времена Павлова, "Русскія Вѣдомости", онъ сумѣлъ первый сдѣлать весьма распространенный органъ съ извѣстной физіономіей, несмотря на всю трудность, благодаря цензурѣ, въ тогдашнемъ литературномъ дѣлѣ, и для его изданія была уже въ нѣкоторомъ смыслѣ проложена дорога для будущаго и навербованы привычные читатели. Но не отрицая этого достоинства почтеннаго редактора, нельзя не вспомнить также объ его извѣстныхъ всей Москвѣ недостаткахъ, какъ разсѣянность и безалаберность, вслѣдствіе которыхъ серьезно участвовать, какъ я слышалъ въ свое время, въ его газетѣ было дѣломъ весьма труднымъ. Онъ, какъ правило, напримѣръ, на письма никогда неотвѣчалъ, что я испыталъ на собственной своей шкурѣ въ бытность впослѣдствіи за границей сотрудникомъ этой газеты. Николай Семеновичъ, несомнѣнно, былъ человѣкъ честный, но что же толку въ этой добродѣтели, когда нельзя было, напримѣръ, вырвать изъ его кассы, часто впрочемъ, пустующей и помимо его вины, своего долга и иначе, какъ явившись къ нему по этому поводу нѣсколько разъ лично (я вернусь къ этому вопросу позднѣе еще разъ)!!?.
   "Русскія Вѣдомости", въ то время, когда я ихъ узналъ, уже вращались въ рукахъ приличной публики и издавались довольно порядочно, хотя еще очень скудно, по недостатку часто денегъ въ кассѣ. Къ постояннымъ сотрудникамъ принадлежалъ Александръ Петровичъ Лукинъ, которому впрочемъ редакторъ почему-то ходу не давалъ. Одно время, близкое участіе принималъ извѣстный экономистъ Митрофанъ Павловичъ Щепкинъ; довольно рано въ нихъ начали участвовать такіе сотрудники, какъ А. C. Посниковъ и Александръ Ивановичъ Чупровъ, хотя они пописывали лишь изрѣдка. Въ это время, именно привлеченъ также и я былъ ими къ сотрудничеству въ газетѣ. Не набивши еще руку, не умѣя схватить живыхъ темъ изъ хода современной жизни, я болѣе впрочемъ ограничивался разными компиляціями и статейками по личному указанію самого редактора. Обыкновенно я обращался къ самому Николаю Семеновичу съ просьбой, не будетъ ли какой-нибудь работы, и получалъ отъ него одинъ изъ многочисленныхъ отчетовъ, присланныхъ въ редакцію для разбора. Такъ первое время я написалъ, напримѣръ, тамъ нѣсколько извлеченій изъ извѣстнаго Военно-Статистическаго Сборника (т. V) и разныхъ отчетовъ Святѣйшаго Сѵнода и иныхъ правительственныхъ и особенно благотворительныхъ учрежденій. Собственно говоря лишь послѣ моего отбытія за границу я началъ присылать въ "Русскія Вѣдомости" самостоятельныя статьи по моему личному выбору; между прочимъ довольно много статеекъ по рабочему вопросу и государственному вмѣшательству -- изъ Германіи и очерковъ во модному позднѣе вопросу о спиритизмѣ -- изъ Лондона.
   Къ этому же времени, къ началу 70-хъ годовъ, относится мое знакомство съ моимъ почтеннымъ товарищемъ Василіемъ Михайловичемъ Соболевскимъ, нынѣ редакторомъ этихъ самыхъ "Русскихъ Вѣдомостей", а тогда онъ еще въ нихъ участія не принималъ, хотя знакомъ со Скворцовымъ, кажется, уже былъ, вѣроятно, черезъ того же Посникова. Василій Михайловичъ былъ моимъ однокашникомъ по курсу и факультету, но знакомы мы съ нимъ въ стѣнахъ университета не были, а только познакомились въ это время, т. е. скоро по окончаніи курса и оставленіи моемъ для приготовленія къ магистерскому испытанію. Съ этому же, примѣрно, времени, или нѣсколько мѣсяцевъ позднѣе, относится и начало моего знакомства съ моимъ будущимъ тогда уважаемымъ другомъ я сотоварищемъ по профессурѣ Александромъ Ивановичемъ Чупровымъ,
   А. Н. Чупровъ такая крупная личность въ жизни русскаго образованнаго общества и спеціально Московскаго университета и моей личной, что, конечно, заслуживаетъ описанія и сообщенія всего, что я о немъ помню. Мы съ нимъ переписывались при томъ вплоть до его кончины (послѣднее письмо отъ него ко мнѣ изъ Мюнхена пришло за недѣлю до его смерти), и мнѣ придется нѣсколько разъ о немъ говорить, конечно, чтобы исчерпать все то, что я считаю заслуживающимъ вниманія въ этомъ замѣчательномъ человѣкѣ. О немъ столько писали и говорили послѣ его внезапной кончины, что трудно, конечно, сказать что-либо новое дли неизвѣстное. По неволѣ приходится повторять многое раньше сказанное, добавляя обратно съ некрологами, указаніями рядомъ съ его высокими достоинствами и на тѣ маленькіе недостатки, которые и ему были не чужды, какъ всякому человѣку, хотя бы и самому совершенному.
   Странно сознаться, но я долженъ при всей моей искренней, глубокой любви и уваженіи къ покойному, заявить, что первое мое впечатлѣніе при первой нашей встрѣчѣ и знакомствѣ съ Александромъ Ивановичемъ было, обратно съ большинствомъ о немъ мнѣній, далеко и не всецѣло въ его пользу. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ или даже лѣтъ, прежде чѣмъ онъ завоевалъ прочно мою симпатію и затѣмъ, завладѣвая ею все болѣе и болѣе, сдѣлался мнѣ близкимъ и дорогимъ человѣкомъ, смерть котораго я оплакивалъ самымъ искреннимъ образомъ. Изложу вкратцѣ эти противорѣчія моихъ впечатлѣній. Александръ Ивановичъ, своимъ огромнымъ умомъ и умѣніемъ схватить каждый вопросъ съ его надлежащей и болѣе выгодной стороны, поражалъ, вѣроятно, всѣхъ рѣшительно. Для оцѣнки этого качества достаточно было самой небольшой бесѣды съ нимъ. Въ то уже время, благодаря своей опытности и наблюдательности, онъ умѣлъ, какъ самъ, помню, не однажды мнѣ сознавался, изъ каждаго своего собесѣдника обнаружить и извлечь его наиболѣе выгодныя стороны и свѣдѣнія. Этимъ онъ сразу, такъ сказать, по русской поговоркѣ, однимъ выстрѣломъ умѣлъ убивать двухъ зайцевъ и извлекалъ все наиболѣе интересное отъ лица, съ нимъ бесѣдующаго, въ то же время невольно этимъ привлекалъ. къ себѣ симпатіи говорившаго, который, поощряемый интересной встрѣчей, выкладывалъ обыкновенно болѣе или менѣе быстро все, что имѣлъ за душой, и съ большой симпатіей начиналъ уже въ свою очередь ухаживать за Александромъ Ивановичемъ.
   При множествѣ встрѣчъ Александра Ивановича съ различными людьми на моихъ глазахъ въ теченіе нашего продолжительнаго (почти 40-лѣтняго) знакомства и дружественной близости, я всегда замѣчалъ у него какъ бы одну и ту же тактику: для каждой особы былъ у него и особый разговоръ, и въ результатѣ онъ завоевывалъ; вполнѣ чужое расположеніе. Приведу конкретный случаи нашего послѣдняго съ нимъ свиданія въ 1906 году и прогулки (по моему приглашенію) изъ Висбадена на извѣстный Нидервальдъ, гдѣ находится знаменитая статуя "Германіи" на берегу Рейна. Въ прекрасный лѣтній день мы доѣхали съ нимъ изъ Висбадена до вершины Нидервальда, пообѣдали хорошо въ извѣстномъ Jagdschlosshotel и оттуда пѣшкомъ старчески-неторопливо, останавливаясь на всѣхъ лучшихъ видахъ и пунктахъ надъ Рейномъ, дошли (версты 3) до знаменитой статуи "Германіи", прослушали тамъ, подпѣвая извѣстный гимнъ "Die Wacht am Rhein" и спустились внизъ въ Рюдесгеймъ по зубчатой дорогѣ. При этой послѣдней пріятнѣшней прогулкѣ съ моимъ покойнымъ другомъ, я имѣлъ случаи сотый разъ наблюдать рельефно выдававшіяся особенности характера милаго Александра Ивановича. Во время обѣда, на терассѣ въ Jagdschlosshotel онъ такъ восторженно расхваливалъ знаменитый красный рейнвейнъ этой мѣстности Дсмансгейзеръ", что хозяинъ гостинницы, оказавшійся однимъ изъ крупныхъ владѣльцевъ виноградниковъ въ Асмансгаузенѣ, не могъ удержаться, чтобы не подойти къ нашему столу и почтительно представиться профессору Чупрову изъ благодарности за лестное мнѣніе, которое онъ понялъ безъ языка, по однимъ его жестамъ съ рюмкой въ рукахъ. Александръ Ивановичъ Чупровъ видимо обрадовался случаю побесѣдовать по этому вопросу и немедленно перевелъ свой разговоръ на нѣмецкій языкъ, расхвалилъ до небесъ вино, почему вынудилъ взять для пробы еще нѣсколько бутылокъ краснаго рейнвейна и началъ подробно выпытывать и разспрашивать хозяина, какъ онъ въ своемъ огромномъ, какъ оказалось скоро, виноградномъ хозяйствѣ, оборачивается, какъ поддерживаетъ культуру этихъ прекрасныхъ Бургундскихъ лозъ, не вырождаются ли онѣ, не приходится ли въ борьбѣ съ филлоксерой совсѣмъ ихъ уничтожать, замѣняя чужими лозами, какъ онъ выдерживаетъ вино, какъ вообще великъ весь оборотъ рѣдкаго краснаго рейнвейна, и т. д., и т. д. Хозяинъ былъ совершенно очарованъ и все время непрестанно около насъ вертѣлся и занималъ Александра Ивановича сообщеніемъ свѣдѣній, обѣщалъ ему выслать письменные и печатанные матеріалы по винодѣлію, спеціально Рейнгау и т. д., и долго провожалъ насъ по дорогѣ отъ гостинницы къ статуѣ "Германіи" съ снабженіемъ разныхъ свѣдѣній и указаніи, поклонами и просьбами не оставить и еще разъ когда-нибудь оказать честь посѣтить его погреба внизу въ Асменсгаузенѣ, гдѣ торжественно обѣщался самымъ наилучшимъ образомъ познакомить Александра Ивановича со всѣмъ своимъ дѣломъ и сдѣлать также распоряженіе на случай своего отсутствія.
   Слѣдующая наша остановка была въ башнѣ, въ искусственной руинѣ, недалеко отъ отеля, съ хорошимъ видомъ на Рюдесгеймъ и Рейнъ. И вотъ Александръ Ивановичъ немедленно, какъ пчела отыскиваетъ цвѣтокъ, находитъ себѣ интереснаго собесѣдника въ лицѣ сторожа этой башни, который оказался тоже владѣльцемъ маленькаго виноградника, какъ бы представляя собою другой полюсъ въ сравненіи съ хозяиномъ Jagdschlosshotel'я. И затѣмъ вновь сыплятся разспросы Александра Ивановича и охотная рѣчь расположеннаго уже къ нему нѣмца-крестьянина. Онъ подробно передалъ Александру Ивановичу свои радости и горе, сколько онъ получаетъ и въ чемъ опасность его занятія, какъ ихъ, мелкихъ виноградарей, притѣсняютъ при скупкѣ вина такіе крупные господа, какъ хозяинъ Jagdschlosshotel'я, какъ ему приходилось бѣдствовать, когда посѣтила его филлоксера, какъ онъ распредѣляетъ силы своей семьи единовременно на разработку виноградника и для пріема посѣтителей башни, которая тоже доставляетъ ему небольшой доходъ, и т. д. и т. д. Оба до такой степени дружественно погрузились въ обмѣнъ своихъ мыслей и интересовъ, что стоило мнѣ большихъ усилій, а нашимъ дамамъ -- смѣха, сдвинуть наконецъ Александра Ивановича съ мѣста, оторвать отъ собесѣдника, чтобы идти дальше...
   Скоро мы дошли до знаменитой статуи "Германіи" съ ея очаровательнымъ Aussichtspimkt'омъ, полюбовались видомъ, пропѣли своими старческими фальшивыми голосами, по возможноcти въ унисонъ съ большой толпой нѣмцевъ-пѣвцовъ, рейнскій гимнъ; говорить Александру Ивановичу не пришлось ни съ кѣмъ, но вотъ, прошли мы нѣсколько шаговъ до станціи зубчатой дороги, гдѣ пришлось нѣсколько минутъ дожидаться отхода поѣзда, и Чупровъ уже поймалъ сторожа, обходившаго свой участокъ линіи и, провожая его, сталъ съ нимъ горячо объясняться; затѣмъ, подойдя къ дамамъ, онъ привлекъ вниманіе передачей сообщеній дорожнаго сторожа. Оказалось, что сторожъ получаетъ какое-то самое скудное вознагражденіе за много часовъ службы, требующей большой внимательности. На зиму движеніе этой горной линіи для туристовъ прекращается, а съ нимъ и заработокъ сторожа, а тѣмъ не менѣе онъ мечтаетъ съ удовольствіемъ, если бы на будущій годъ ему пришлось поступить на эту же самую дорогу. Александръ Ивановичъ усердно взвѣшиваетъ и обсуждаетъ, какимъ образомъ можетъ существовать такая аномалія, такой ничтожный заработокъ, едва-ли не ниже нашего русскаго, который постоянно осуждается, какъ ничтожный, что заставляетъ примиряться съ его размѣрами, и можетъ ли этотъ требующій большой осторожности трудъ, отъ котораго зависитъ жизнь. многихъ пассажировъ, оплачиваться такъ низко?.. Сторожъ нѣсколько разъ кивалъ Александру Ивановичу, а тотъ привѣтливо ему что-то крикнулъ, когда мы усѣлись, наконецъ, въ открытые вагоны, и поѣздъ двинулся.
   Вотъ реальный образчикъ отношенія Александра Ивановича Чупрова къ каждому лицу, съ которымъ онъ только встрѣчался. Онъ какъ-то умѣлъ сразу выбрать истинный штандпунктъ и завоевать вниманіе и симпатіи слушателя. Такимъ онъ былъ со студентами, такимъ со своими друзьями и товарищами, такимъ онъ былъ и съ лицами, совсѣмъ незнакомыми, при случайныхъ встрѣчахъ.
   Эта черта характера Чупрова составляла его великую выгодную сторону въ отношеніи людей, а также и слабую; отыскивая въ обращеніи къ человѣку, что для него лично особенно важно и пріятно. Александръ Ивановичъ несомнѣнно проглядывалъ отрицательныя стороны своихъ слушателей и относился съ своей гуманной, неотразимо привлекательной искренностью и любовностью иногда къ людямъ, не стоющимъ такого довѣрія и искренности, а это въ свою очередь вызывало у другихъ лицъ, бывшихъ свидѣтелями и наблюдателями и недостаточно его знавшихъ, естественное сомнѣніе: "да полно, искренній ли Чупровъ человѣкъ, думаетъ ли онъ, дѣйствительно, то, что говоритъ"?!
   По этимъ именно причинамъ первое время знакомства съ Александромъ Ивановичемъ я не могъ его такъ цѣнить и любить, какъ впослѣдствіи, когда постепенно и вполнѣ убѣдился и увѣровалъ въ каждое его слово и полное благородство его души. Меня невольно смущали въ то время одинаковые почти восторженные отзывы о немъ отъ лицъ самаго разнаго нравственнаго калибра и сложенія. Александра Ивановича хвалилъ и восторгался имъ Николай Семеновичъ Скворцовъ, человѣкъ несомнѣнно порядочный, но довольно легкомысленный, Александра Ивановича хвалилъ восторженно милый, добрый, но недалекій А. П. Лукинъ, Александра Ивановича одинаково хвалилъ практически-неглупый, но очень въ нравственномъ отношеніи неопрятный и подозрительный Иванъ Николаевичъ Кушнеревъ, его восхвалялъ мнѣ также умный и благородный Василій Юрьевичъ Скалонъ, его наконецъ хвалилъ, постоянно о немъ разспрашивая и видимо къ нему расположенный, Вячеславъ Константиновичъ Плеве, въ дни своего величія!... Спрашивается, какъ могутъ столь различныя и разнохарактерныя лица пѣть такъ согласно вмѣстѣ одинъ и тотъ же гимнъ похвалы? Это невольно возбуждало нѣкоторое сомнѣніе, и потребовалось нѣсколько лѣтъ близкой, бокъ о бокъ жизни совмѣстной работы, напримѣръ для меня, чтобы убѣдиться въ истинѣ и правдѣ этого общаго наблюденія и такого отношенія къ незабвенному Александру Ивановичу, -- онъ умѣлъ побѣждать сердца всѣхъ людей!!...
   Кромѣ "Русскихъ Вѣдомостей" въ началѣ 70-хъ годовъ началось мое участіе и въ другомъ органѣ журналистики, къ сожалѣнію, скоро окончившееся съ моимъ отъѣздомъ за границу. Я разумѣю прекрасный народный журналъ того времени "Грамотей", Николая Ивановича Алябьева, который смогъ, при всѣхъ въ то время трудныхъ условіяхъ цензурнаго существованія журналовъ, издавать порядочное чтеніе для народа, давая въ журналѣ интересное и поучительное чтеніе и для большой публики. Въ этомъ журналѣ я познакомился со своимъ бывшимъ, какъ оказалось, по году поступленія въ университетъ, товарищемъ, вышеупомянутымъ В. Ю. Скалономъ, съ которымъ продолжалъ добрыя отношенія до самой его рановременной кончины. До какой степени были тогда трудны условія для печати, можетъ представлять примѣръ именно одна изъ первыхъ работъ Василія Юрьевича для "Грамотея". По порученію Алябьева онъ составилъ хорошую и вполнѣ невинную компилятивную статью объ артеляхъ, но, увы, несмотря на всѣ старанія почтеннаго редактора, статья эта никогда не появилась на свѣтъ и была по распоряженію начальства сожжена какъ вредная, хотя я бы затруднился въ настоящее время указать подобную ей по полной своей невинности въ литературѣ по этому предмету!'?..
   Какъ разъ въ описываемое время мнѣ пришлось, уже собственно не имѣя никакой надобности въ заработкѣ, воспользоваться однако чьей-то вѣской рекомендаціей и занять мѣсто учителя съ отличнымъ вознагражденіемъ у брата моего товарища по университету, графа Камаровскаго. Этотъ урокъ, продолжавшійся что-то около года, памятенъ мнѣ тѣмъ, что онъ доставилъ возможность близко сойтись съ почтенной зажиточной и образованной семьей Камаровскихъ поближе сдружиться и оцѣнить моего добрѣйшаго коллегу по университету Леонида Алексѣевича Камаровскаго. Это было первое семейство изъ знакомыхъ мнѣ, которое бывало нерѣдко за границей и своими разсказами о тамошней жизни и обычаяхъ поддерживало и косвенно развивало во мнѣ страстное желаніе поскорѣй попасть за границу родины и посмотрѣть иныхъ людей, иные порядки, иную природу: Dahin, dahin, wo die Citronen bltihen, что вскорѣ, какъ мы увидимъ, и удалось.
   Какъ разъ въ это время имѣлъ мѣсто извѣстный Нечаевскій политическій процессъ объ убійствѣ студента Иванова въ гротѣ Петровской Академія и тайной организаціи. Этотъ самый крупный политическій процессъ того времени на моей памяти замѣчателенъ былъ для меня еще тѣмъ, что въ него попало много моихъ знакомыхъ, о занятіи которыхъ политикой я не малѣйше не подозрѣвалъ, между прочимъ большинство служащихъ въ библіотекѣ Черкесова, начиная съ Успенскаго, Волховскаго и Прыжова. Мнѣ оставалось только благословлять судьбу, что я сравнительно задолго уже прекратилъ съ этой компаніей знакомство, и кое-что непонятное прежде изъ ихъ разговоровъ и дѣйствій явилось для меня уже теперь въ другомъ освѣщеніи, напримѣръ, видимое желаніе привлечь мои симпатіи къ ихъ кружку, что совершенно не удалось. За то, къ сожалѣнію, имъ удалось испортить судьбу все-таки многихъ изъ лицъ зеленой молодежи, совершенно случайно попавшихъ въ ихъ компанію. Помимо политической подкладки дѣло это было весьма гнусное само по себѣ: убійство молодого человѣка Иванова самымъ измѣнническимъ образомъ вслѣдствіе опасенія за его вѣрность тайному обществу. Я бы никогда не могъ счесть пригоднымъ для такого дѣла добраго Успенскаго и полагаю, что его воля въ этомъ случаѣ была совершенно атрофирована и поглощена политическимъ фанатизмомъ. Въ нашемъ обществѣ еще не привыкли тогда къ политическимъ дѣламъ, и господствовало убѣжденіе, что чистыя дѣла надо дѣлать чистыми средствами, а потому это убійство вызвало всеобщее отвращеніе и негодованіе противъ смѣшенія съ политикой обычной преступности, съ чему, обратно съ нынѣшнимъ, тогдашнее общество еще не привыкло.
   Между тѣмъ два года оставленія моего при университетѣ со стипендіей приближались къ окончанію. Осенью 1871 года я обязанъ былъ по обычаю держать экзаменъ на магистра. Первымъ предстояло испытаніе по финансовому праву, главному предмету, а вторымъ -- по политической экономіи и статистикѣ. Въ виду того, что все время я усердно занимался, прочелъ, дѣлая конспекты, самые главнѣйшіе, напримѣръ, учебники по финансамъ, и тоже самое продѣлывая по Рошеру, Рау и Джону Стюарту Миллю для политической экономіи, я нашелъ, что зналъ уже общія начала науки достаточно и былъ въ себѣ увѣренъ, такъ что прежней иногда трусливости и нервности передъ экзаменомъ, какъ во времена студенчества, у меня теперь совсѣмъ не было. Я явился на первый экзаменъ изъ финансовъ, который по обычаю происходилъ въ общемъ засѣданіи юридическаго факультета, совершенно спокойный. Мнѣ предложено было три вопроса, которые я, къ сожалѣнію, теперь забылъ. Помню только, что сюда входило положеніе бюджета главнѣйшихъ государствъ Европы, при чемъ я видимо импонировалъ и поразилъ, какъ они это откровенно заявили, членовъ факультета своей обширной памятью на цифры. Я приводилъ цѣлыя колонны сравнительныхъ цифръ по разнымъ источникамъ дохода и расхода въ разныхъ государствахъ и въ случаяхъ сомнѣнія давалъ нужныя объясненія. Ту же самую игру въ цифры, которая мнѣ давалась легко, благодаря тогда хорошей памяти, мнѣ пришлось до нѣкоторой степени повторить на экзаменѣ у Бабста по политической экономіи, по поводу, кажется, данныхъ о сравнительномъ населеніи по разнымъ державамъ. Въ обоихъ случаяхъ экзамены мои были признаны вполнѣ удовлетворительными, и я дождался наконецъ давно желаннаго вопроса, который формально въ этомъ случаѣ всегда повторяется: "Не желаю ли я для дальнѣйшаго усовершенствованія въ наукахъ и писанія диссертаціи отправиться за границу въ тамошніе университеты и библіотеки?" Само собою разумѣется, что я немедленно самымъ радостнымъ и, помню даже, отъ волненія дрожащимъ голосомъ заявилъ факультету, что именно этого я и желаю и возможно скорѣе, и получилъ тотчасъ отъ факультета обѣщаніе, въ виду отсутствія своихъ спеціальныхъ средствъ. хлопотать немедленно объ этомъ передъ Министромъ. Но, увы, я убѣдился скоро, что въ этомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, не надо забывать мудрой русской поговорки: "на всякое хотѣніе есть терпѣніе"!
   Черезъ два или три мѣсяца послѣ послѣдняго экзамена, секретарь факультета Соколовъ, съ которымъ я началъ часто видѣться по поводу печатанія своего кандидатскаго "разсужденія о незаконнорожденныхъ', сообщилъ мнѣ съ огорченіемъ неудовлетворительный отвѣтъ Министра Народнаго Просвѣщенія, что по неимѣнію и расходованію-де всѣхъ средствъ по смѣтѣ текущаго года ни одинъ кандидатъ изъ оставленныхъ университетомъ, по финансамъ (Янжулъ) и политической экономіи (Чупровъ) командированы въ будущемъ году за границу быть не могутъ. Излишне при этомъ описывать всю степень моего огорченія, достаточно напомнить, что отрицательный отвѣтъ Министерства былъ невыгоденъ для меня и даже опасенъ вдвойнѣ. Во-первыхъ, онъ задерживалъ мою дальнѣйшую, такъ сказать, промоцію въ профессорскомъ званіи и писаніи диссертаціи, необходимой для полученія ученой степени, и во-вторыхъ, съ прекращеніемъ содержанія, которое было во время оставленія назначено мнѣ лишь на 2 года, я остался неопредѣленное время безъ всякаго содержанія... Когда я толковалъ по этому вопросу съ профессорами и съ лицами изъ университетской канцеляріи, то мнѣ для утѣшенія сообщали, что мой случай не первый, и что на будущій годъ могутъ опять отказать, что вообще при тогдашнихъ порядкахъ никто не слѣдилъ за тѣмъ, чтобы профессорскіе кандидаты были непремѣнно обезпечены въ содержаніи, и всегда они могутъ разсчитывать на сюрпризъ подобно моему, т. е. выдержать экзаменъ, въ срокъ исполнить свою обязанность и остаться безъ всякихъ средствъ къ дальнѣйшему существованію; почему мнѣ назвали тогда, помнится, цѣлый рядъ очень почтенныхъ именъ изъ членовъ суда и адвокатовъ, которые подѣлались вполнѣ удачными магистрантами, оставленными при университетѣ, и лишились затѣмъ содержанія! Измѣна въ нѣкоторомъ родѣ наукѣ и университету была для нихъ необходимымъ средствомъ спастись отъ голодной смерти. Мнѣ тоже въ это время обѣщали протекцію для поступленія въ какой-то банкъ. Чупровъ, къ счастью для университета, лишь временно занялъ мѣсто секретаря отдѣленія мануфактурнаго совѣта...
   Между тѣмъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, отказъ мнѣ и Чупрову къ командировкѣ проистекалъ изъ чисто формальнаго, лишеннаго смысла основанія. Когда именно я пріѣхалъ черезъ годъ въ Петербургъ для полученія денегъ на командировку послѣ того, когда она состоялась, то одинъ изъ чиновъ, завѣдующихъ этимъ дѣломъ (г-нъ Икорниковъ), крайне любезный съ молодыми людьми, объяснилъ мнѣ запросто, что Министерство въ то время назначало командировки за границу для усовершенствованія молодыхъ людей, будущихъ профессоровъ, вовсе не по соображеніямъ необходимости и нуждамъ отдѣльныхъ университетовъ, но по общему числу каждой спеціальности для всѣхъ русскихъ университетовъвмѣстѣ взятыхъ. На мое несчастье, какъ разъ по такому странному подсчету, оказалось, что экономистовъ и финансистовъ въ Россіи было достаточно, хотя Московскій университетъ, въ виду престарѣлости профессоровъ, и нуждался въ таковыхъ вскорѣ, и вотъ деньги, которыя должны были быть отпущены на содержаніе экономистовъ, пошли на усиленіе цивилистовъ, а мы съ Чупровымъ должны были съ голоду едва не перемѣнить свою спеціальность и назначеніе!!
   И вотъ, съ прекращеніемъ стипендіи и отказомъ въ командировкѣ, начинается новая и, къ счастью, послѣдняя моя голодовка. Въ погонѣ за наукой и профессурой, какъ-то случайно, всѣ уроки отошли, можетъ быть, потому, что въ предшествующее время, въ виду экзаменовъ, я отъ нихъ отказывался, чтобы сосредоточиться на приготовленіи. Нѣсколько мѣсяцевъ всѣ мои поиски за оплачиваемымъ дѣломъ и занятіемъ были тщетны. Съ газетами, этимъ новымъ занятіемъ, тоже почему-то не ладилось и пришлось около полъ-года, вспоминая старину, заниматься лишь по-прежнему обученіемъ "закладному праву", т. е. спускать закладчику все то, что было пріобрѣтено въ эпоху прежняго благополучія, и доводить свой туалетъ и прихоти до возможнаго минимума. Помню какъ разъ въ это тяжелое время, мои новый знакомецъ, милый А. И. Чупровъ, нанесшій мнѣ визитъ, вѣроятно чутьемъ догадался о моемъ невзрачномъ тогда положеніи я потащилъ къ себѣ "ѣсть пироги съ морковью". По всей вѣроятности, я очень поразилъ тогда его почтенную супругу Ольгу Егоровну, меня усердно угощавшую, своимъ огромнымъ аппетитомъ!!.
   Неожиданно тогда меня выручилъ добрѣйшій профессоръ Иванъ Дмитріевичъ Бѣляевъ. Онъ слышалъ, вѣроятно, отъ товарищей о моемъ безденежномъ положеній, или я ему сказалъ, какъ бы то ни было, самъ лично сдѣлалъ мнѣ предложеніе, не хочу ли я съ нимъ отправиться къ извѣстному редактору новаго журнала "Бесѣда".
   Сергѣю Андреевичу Юрьеау, который его давно зазывалъ къ себѣ въ одну изъ его пятницъ, -- извѣстные всей Москвѣ журфиксы Юрьева; можетъ быть, тамъ найдется для меня какое-нибудь дѣло, добавлялъ Иванъ Дмитріевичъ. Само собою разумѣется, что я съ радостью ухватился за это предложеніе, во всѣхъ отношеніяхъ для меня выгодное и интересное, которое мнѣ доставляло, кстати, большое знакомство въ тогдашнемъ московскомъ литературномъ кружкѣ. Въ ближайшую пятницу я явился къ Ивану Дмитріевичу. Мы усѣлись съ нимъ на "Ваньку" и съ одного конца Москвы -- Новинскаго бульвара, потащились медленно на другой конецъ, на Мѣщанскую, близъ Сухаревой. Поэтому, вѣроятно, мы ѣхали довольно долго и опоздали, гостепріимные хоромы почтеннаго Сергѣя Андреевича были уже наполнены народомъ при нашемъ прибытіи, и мнѣ сразу пришлось познакомиться съ десятками мнѣ неизвѣстныхъ, но болѣе или менѣе интересныхъ лицъ. Хозяинъ съ лобызаніями принялъ профессора Бѣляева, съ радушной улыбкой протянулъ мнѣ руку и далъ сейчасъ же обѣщаніе, что постарается непремѣнно найти подходящее дѣло для молодого человѣка. Такимъ образомъ судьба моя, по крайней мѣрѣ на словахъ, была обезпечена, и я началъ каждую пятницу аккуратно посѣщать интереснѣйшіе для меня вечера Юрьева.
   С. А. Юрьевъ -- лицо столъ извѣстное въ нашей литературѣ и спеціально въ Московской жизни, кончая еще существующимъ изданіемъ "Русской Мысли", что едва-ли предстоитъ надобность его много описывать. Истинный человѣкъ 40-хъ годовъ, съ довольно широкимъ, хотя несвязнымъ образованіемъ и съ гуманной душой, Сергѣй Андреевичъ былъ болѣе или менѣе знакомъ, а иногда даже и близокъ со многими изъ лучшихъ людей -- своихъ современниковъ и пользовался всеобщимъ уваженіемъ и симпатіей. Великій защитникъ мира и гармоніи въ народѣ, или какъ онъ выражался, "хорового начала", дѣятельности общими объединенными силами, Сергѣй Андреевичъ даже у своихъ противниковъ вызывалъ симпатію, хотя бы и съ видомъ снисходительной улыбки, но любопытно было послушать и посмотрѣть, какъ онъ любовно бесѣдовалъ и таялъ съ натурами однородными съ нимъ, вродѣ Александра Ивановича Чупрова!!.. Всѣ свидѣтели ихъ, напримѣръ, встрѣчъ вспоминаютъ о нихъ одинаково растроганные, хотя всегда и подсмѣиваются надъ ихъ чрезвычайной у обоихъ разсѣянностью и отрѣшеніемъ отъ окружающихъ интересовъ. Этой послѣдней чертой, какъ извѣстно, разсѣянностью, славился Сергѣй Андреевичъ въ Москвѣ, какъ никто, и давилъ обильную пищу всѣмъ сатирическимъ листкамъ многочисленными анекдотами о своемъ недостаткѣ, какъ, напримѣръ, онъ искалъ въ своемъ письменномъ столѣ присланную статью рукопись, имъ же давно уже напечатанную; какъ онъ въ гостяхъ у Писемскаго въ кабинетѣ, вмѣсто своей мохнатой безобразной шапки, схватилъ мирно лежавшую на диванѣ кошку и хотѣлъ надѣть ее на голову, и т. д., и т. д. Онъ былъ очень близокъ и товарищъ по университету Алексѣя Ѳеофилактовича Писемскаго, преслѣдовавшаго всегда его за разсѣянность, а также съ А. H. Островскимъ, Александромъ Ив. Кошелевымъ и множествомъ разнообразныхъ лицъ изъ ученой и. пишущей братіи.
   Когда Бѣляевъ познакомилъ меня съ Сергѣемъ Андреевичемъ, тотъ состоялъ редакторомъ ежемѣсячнаго журнала "Бесѣда", незадолго основаннаго на средства бывшаго откупщика, а позднѣе министра Царства Польскаго, извѣстнаго Александра Ивановича Кошелева. Журналъ былъ либеральный, отчасти съ славянофильскимъ оттѣнкомъ. Въ числѣ сотрудниковъ состоялъ Л. Н. Толстой, Алексѣй Ѳеофилактовичъ Писемскій, Воропоновъ, Чаевъ, Веселовскій, одинъ изъ Майковыхъ и многіе другіе. Первоначально "Бесѣда" шла довольно гладко и пользовалась значительнымъ успѣхомъ, но столкновенія съ цензурой съ одной стороны и несогласованностію мнѣній лицъ, составлявшихъ редакціонное бюро между собой, приводили къ частымъ препирательствамъ и подготовляли будущій крахъ журнала.
   У Юрьева началось у меня знакомство, во-первыхъ съ Кошелевымъ, который немедленно пригласилъ меня на свои вторники, гдѣ чинно собирались разные литературныя силы того времени, и познакомилъ также съ Писемскимъ, чему, впрочемъ, впослѣдствіи былъ другой поводъ въ лицѣ его второго сына юриста, нѣсколькими годами моложе меня. Тамъ же я познакомился съ Алексѣемъ Николаевичемъ Веселовскимъ, будущимъ моимъ хорошимъ пріятелемъ, А. А. Майковымъ, С. И. Миропольскимъ, съ Николаемъ Владиміровичемъ Лысцевымъ и наконецъ съ столь извѣстнымъ нынѣ въ Петербургѣ, какъ предсѣдатель Ученаго Комитета Министерства Народнаго Просвѣщенія, Николаемъ Яковлевичемъ Сонинымъ, тогда подобно мнѣ молодымъ магистрантомъ, математикомъ, годомъ, кажется, кончившимъ раньше меня, и впослѣдствіи продолжительное время состоявшимъ профессоромъ Варшавскаго университета, изъ котораго очень желалъ уйти. Изъ всѣхъ этихъ лицъ особенно важно для меня было знакомство съ Писемскимъ, котораго я съ тѣхъ поръ началъ регулярно посѣщать я охотно съ нимъ бесѣдовалъ о разныхъ литературныхъ вопросахъ и его воспоминаніяхъ. У него же я нѣсколько разъ обѣдалъ съ А. H. Островскимъ, познакомился съ историкомъ Н. И. Костомаровымъ и извѣстной нашей дѣятельницей въ Лондонѣ г-жей Новиковой, которая, узнавши, что я навѣщаю часто Лондонъ, усердно къ себѣ зазывала, хотя я, къ сожалѣнію, этимъ приглашеніемъ не воспользовался.
   Какъ оказалось вскорѣ, во время Герцоговинскаго возстанія и сербской воины съ Турціей, у насъ явился довольно неожиданно съ Писемскимъ пунктъ сближенія. Обратно съ С. А. Юрьевымъ и съ компаніей Кошелева, Алексѣй Ѳеофилактовичъ очень усердно говорилъ противъ всякаго русскаго вмѣшательства въ славянскія дѣла, доказывая, что таковое составляетъ грубую опасную ошибку и можетъ принести Россію, какъ это впослѣдствіи и подтвердилось, лишь къ невыгоднымъ для нея войнѣ и большиимъ потерямъ. Я горячо всю свою жизнь стоялъ за такое же "laisser faire -- laisser aller" въ славянскихъ дѣлахъ и очень обрадовался, найдя въ сравнительно старомъ представителѣ литературы единомышленника. Но, какъ извѣстно, старыя ошибки не только очень часто имѣютъ свойство повторяться, но и приносятъ долго самые вредные плоды. Въ настоящее время на нашихъ глазахъ произошло присоединеніе Босніи и Герцоговины къ Австрійской Имперіи, т. е. одинъ изъ самыхъ для насъ постыдныхъ результатовъ ошибокъ нашего вмѣшательства въ чужія дѣла въ 70-хъ годахъ; и тѣмъ не менѣе въ прошломъ только году это не помѣшало забавному славянскому съѣзду въ Прагѣ съ братаніями и фантастическими, крайне опасными для насъ, ни на чемъ не обоснованными завѣреніями фиктивной славянской взаимности и несуществующей любви, которая ссоритъ насъ съ сосѣдями и вредитъ многимъ нашимъ существеннымъ интересамъ!!. Изъ-за славянъ до сихъ поръ мы ничего, кромѣ крупныхъ расходовъ деньгами и кровью, не имѣли, никакой же выгоды или пользы рѣшительно не получили!!. А. Ѳ. Писемскій въ то время, утверждаю я, былъ со мной солидаренъ, и это очень тѣшило молодого человѣка.
   Помимо моихъ знакомствъ, я получилъ также въ "Бесѣдѣ" работу и интересное знакомство съ самимъ С. А. Юрьевымъ, отъ котораго я узналъ и услышалъ весьма многое. Особенно памятны его собесѣдованія о Шекспирѣ, всегда близкомъ моему сердцу, и о игрѣ въ Шекспировскихъ пьесахъ особенно знаменитаго нѣкогда артиста Московскаго театра Мочалова. Здѣсь С. А. былъ незамѣнимымъ безцѣннымъ разсказчикомъ, трогалъ своими воспоминаніями до слезъ и хотя никакой фальши или ломки онъ себѣ не позволялъ, но описаніе его игры Мочалова въ "Гамлетѣ" глубоко потрясало слушателей.
   Кромѣ "Бесѣды" у меня какъ разъ въ это время образовалось весьма тѣсное знакомство съ однимъ интереснымъ человѣкомъ, именно Николаемъ Михайловичемъ Богомоловымъ, литераторомъ, замѣчательно способнымъ и энциклопедически образованнымъ. Мы съ нимъ сошлись, вѣроятно, черезъ Лысцева, сотрудника "Бесѣды" или черезъ извѣстнаго народника и разсказчика Нефедова, впослѣдствіи редактора "Русскаго Курьера". Знакомство съ Николаемъ Михайловичемъ изъ всѣхъ моихъ сближеній того времени едва-ли не являлось наиболѣе удачнымъ (не говоря о Чупровѣ, съ которымъ я сближался очень медленно). Н. М. былъ человѣкъ въ высшей степени интересный по своей наблюдательности и знанію жизни и всякихъ житейскихъ отношеній вмѣстѣ съ хорошей научной подготовкой въ своей молодости. Происходя изъ богатой купеческой семьи, онъ отлично былъ подготовленъ въ смыслѣ знанія языковъ и велъ довольно широкій образъ жизни, пока не постигла катастрофа его родителей.
   Они внезапно обанкротились, и онъ явился уже скромнымъ студентомъ Харьковскаго университета, но и тутъ горячая вспыльчивая натура, а можетъ быть и раннія привычки помѣшали покойной жизни; за какой-то скандалъ противъ попечителя онъ былъ изгнанъ изъ университета, а затѣмъ, какъ бывшій стипендіатъ, назначенъ въ маленькій захолустный городокъ Тамбовской губернія уѣзднымъ учителемъ. Нѣсколько лѣтъ пробывши въ этой должности, онъ возненавидѣлъ провинцію и свое занятіе и едва отъ него былъ освобожденъ, какъ отправился въ столицу и перемѣнилъ тамъ цѣлый рядъ профессій самыхъ разнообразныхъ, пока въ концѣ концовъ сосредоточился на одномъ, на журналистикѣ.
   Сдѣлавшись газетчикомъ, Богомоловъ скоро пріобрѣлъ въ этомъ званіи значительный успѣхъ и извѣстность. Онъ создалъ и долго велъ, напримѣръ, въ извѣстномъ "Голосѣ" спеціальный земскій отдѣлъ, для чего постоянно читалъ массу провиціальныхъ газетъ и поражалъ знаніемъ всякихъ безобразій, происходящихъ по широкому лицу Россіи. Въ общемъ онъ перемѣнилъ много редакцій и много газетъ, уже въ короткое время нѣсколькихъ немногихъ лѣтъ знакомства со мной, и умеръ относительно рано, оставивши по себѣ всеобщее сожалѣніе и хорошую память. Во время такъ называемой Политехнической выставки въ Москвѣ въ 1872 году H. М. Богомоловъ состоялъ въ созданной по его иниціативѣ первой народной читальнѣ на Лубянской площади около перваго народнаго театра покойнаго Ѳедотова. Разумѣется, теперь иниціатива и обязанности такого рода въ народной читальнѣ не представляютъ ровно ничего особеннаго, но тогда, въ то мрачное вообще время, которое Россія переживала, всеобщей боязни въ правительственныхъ кругахъ народнаго образованія, дѣятельность Н. М. по народной читальнѣ, стремленіе ее создать, улучшить, если возможно, превратить въ постоянную;-- несомнѣнно подтвердятъ всѣ знавшіе его, -- являлось до нѣкоторой степени подвигомъ.
   Участіе мое въ "Бесѣдѣ" Юрьева продолжалось всего только нѣсколько мѣсяцевъ, преимущественно весной 1872 года, такъ какъ я скоро нашелъ подходящій заработокъ и не могъ много посвящать времени и писанію статей. Главный мой трудъ въ "Бесѣдѣ" имѣлъ до нѣкоторой степени образовательное значеніе для меня самого; приводя нѣсколько въ порядокъ изложеніе и содержаніе очень солидной вышедшей тогда книги, "Прусскіе финансы" Заблоцскаго-Десятовскаго параллельно съ русскими финансами, при полномъ въ тѣ времена молчаніи большей частью обо всѣхъ серьезныхъ финансовыхъ и экономическихъ вопросахъ въ Россіи, мои экскурсіи по этому поводу были не безъ значенія и обращали въ свое время вниманіе, хотя большинство не знаетъ до сихъ поръ автора ихъ. Всѣ мои статьи въ "Бесѣдѣ" подписывались вмѣсто псевдонима именемъ "Всеволодъ Юргановъ", имя и фамилія мужа младшей сестры моей Маріи, въ это время только что вышедшей замужъ за лицо, съ которымъ я очень подружился и искренно полюбилъ. Это собственно и было моей наибольшей работой въ журналѣ; сверхъ того были помѣщены, помнится, нѣсколько статей по статистикѣ и по разнымъ вопросамъ болѣе мелкимъ.
   Но помимо развившихся литературныхъ связей и литературной работы, послѣдніе годы моего пребыванія въ Москвѣ передъ командировкой за границу, у меня неожиданно явилось чисто педагогическое дѣло, очень полезное для моей будущей дѣятельности въ качествѣ университетскаго профессора. Однажды въ началѣ 70-хъ годовъ, зашелъ ко мнѣ внезапно одинъ изъ моихъ пріятелей, студентъ естественнаго факультета Прокудинъ, хорошо знакомый съ проф. Архиповымъ, и передалъ мнѣ отъ него приглашеніе посѣтить его для бесѣды по одному дѣлу. Именно, слыша обо мнѣ съ разныхъ сторонъ, какъ объ юномъ начинающемъ экономистѣ, недурно знакомомъ съ статистикой, Архиповъ хотѣлъ предложить мнѣ отъ имени Московскаго Техническаго училища занять временно каѳедру по статистикѣ. Каѳедра эта хотя и существовала, но въ штатъ не входила, а лишь по вольному найму и оплачивалась очень умѣренно, что-то 300 или 400 рублей, что могло быть достаточно лишь для молодого человѣка, вродѣ меня.
   Я немедленно явился на приглашеніе я, видимо, понравился Архипову и посѣтилъ съ нимъ тотчасъ директора тогдашняго училища Де-ли-Воза, извѣстнаго ученаго техника. Оказалось, дѣла у меня тамъ предстояло собственно не много, лишь 2 часа въ недѣлю и при томъ на одинъ день, но надо было составить курсъ статистики, по возможности промышленной, и два раза, кажется не менѣе, въ годъ посвящать нѣсколько часовъ на репетиціи. Я принялъ предложенныя мнѣ условія вознагражденія я вскорѣ же открылъ свой курсъ въ послѣднемъ классѣ передъ маленькой сравнительно аудиторіей въ 10--15 человѣкъ, совершенно взрослыхъ юношей вродѣ меня самого, если не старше.
   Я оставался преподавателемъ, или, какъ для пышности называли, профессоромъ Техническаго училища вплоть до самой командировки во второй половинѣ 1872 года, что-то около 2-хъ лѣтъ. Я считаю, что принятіе на себя этихъ занятій въ Императорскомъ Техническомъ училищѣ оказалось въ высшей степени плодотворнымъ и полезнымъ для моей будущей роли университетскаго профессора и даже до нѣкоторой степени предопредѣлило характеръ моей спеціализаціи. Во-первыхъ, я выучился нѣсколько говорить и держать себя передъ публикой, что было очень удобно въ виду малаго количества въ училищѣ слушателей; во-вторыхъ, я научился вдумчиво относиться къ слушателямъ; по ихъ лицамъ и изъ бесѣдъ съ ними въ антрактахъ и на репетиціяхъ, я скоро и быстро узнавалъ, что для нихъ полезно и интересно и что нѣтъ, и сообразно съ этимъ передѣлывалъ, добавлялъ или измѣнялъ свое изложеніе и направленіе курса. Въ виду спеціальной цѣли Техническаго училища выпускать дѣятелей промышленности, за необходимымъ лишь сокращеннымъ изложеніемъ популиціонистики, преимущественно обратилъ вниманіе на промышленность въ строгомъ смыслѣ слова, сопровождая свое изложеніе изрѣдка картами и діаграммами. Въ цѣломъ, казалось мнѣ, мой курсъ имѣлъ у молодежи нѣкоторый успѣхъ, вызывая ихъ интересъ къ бесѣдамъ и объясненіямъ.
   Кромѣ того чтеніе лекцій статистики заставило меня для скудной тогда библіотеки училища покупать довольно много книгъ и самому читать ихъ, а черезъ это расширялась моя собственная спеціальность и общая подготовка и знаніе. Я болѣе и болѣе заинтересовывался вопросами промышленности и торговли и въ этомъ смыслѣ удержалъ соотвѣтствующіе вкусы въ области финансовъ и экономіи на цѣлую мою жизнь.
   Наконецъ, занятія мои въ Техническомъ училищѣ принесли мнѣ неожиданно извѣстную пользу въ моемъ будущемъ дѣлѣ, о которомъ я не могъ предвидѣть тогда, а именно, когда впослѣдствіи я сдѣлался московскимъ фабричнымъ инспекторомъ, то мнѣ пришлось нѣсколько разъ встрѣчать на разныхъ фабрикахъ своихъ бывшихъ учениковъ, которые добро ко мнѣ относились и тѣмъ облегчали исполненіе моихъ инспекторскихъ обязанностей и расширяли знакомство съ фабричнымъ бытомъ.
   Къ сожалѣнію, въ жизни часто оправдывается русская поговорка: "Не бывать бы счастью, да несчастье помогло", и несчастье другого лица совершенно измѣняетъ нерѣдко чужую судьбу! Какъ я упомянулъ раньше, мнѣ было отказано Министерствомъ въ стипендіи, потому что Министерство нашло желательнымъ употребить эту сумму на командировку цивилиста магистранта Умова по гражданскому праву, какъ внезапно въ Московскомъ университетѣ умеръ профессоръ этого предмета Никольскій, и по просьбѣ факультета и важности этого предмета, отнюдь невозможнымъ оказалась какая-либо манкировка и пропуски, почему Умовъ, получившій стипендію, отказался отъ нея ради немедленнаго вступленія исправляющимъ должность профессора и замѣщенія каѳедры; такимъ образомъ сумма, необходимая для командировки молодого человѣка за границу, освободилась этимъ путемъ, и университетъ опять по вторилъ свою просьбу и указаніе, во-первыхъ, на меня, а во-вторыхъ, Чупрова на какую-то другую подобнымъ образомъ освободившуюся стипендію. И вотъ благодаря такой случайности наконецъ Министерство Просвѣщенія было поставлено въ необходимость исполнить ходатайство университета, и въ августѣ 1872 г., мы оба, я и Чупровъ, однимъ указомъ, были командированы на два года за границу.
   Я помню, я сладко спалъ утромъ, когда меня разбудилъ внезапно мои пріятель, студентъ Макаровъ, наканунѣ поздно ночью гдѣ-то видѣвшій въ "Петербургскихъ Вѣдомостяхъ", случайно попавшихъ ему въ руки, объявленіе о моей командировкѣ. Рано утромъ онъ успѣлъ найти номеръ этой газеты и съ радостнымъ извѣстіемъ въ рукахъ появился въ моей квартиркѣ, въ Леонтьевскомъ переулкѣ. Это былъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ дней моей жизни, такъ какъ моя мечта о заграничномъ путешествіи и университетахъ волновала меня чуть не цѣлую жизнь. Удостовѣрившись черезъ секретаря факультета о всѣхъ тѣхъ формальностяхъ, "Сциллахъ" и "Харибдахъ", которыя предстояло мнѣ пройти, раньше, чѣмъ я получу заграничный паспортъ по случаю командировки и необходимыя деньги, я узналъ, что наилучшій способъ сократить хлопоты, "взять быка за рога", отправиться прямо въ Петербургъ и явиться въ Министерство. Такъ я и сдѣлалъ, устроивши весьма легко свое несложное студенческое имущество и ликвидировавши свои обязанности въ Техническомъ училищѣ (уроковъ въ это время у меня уже не было); я повидался съ Чупровымъ и условились, что встрѣтимся съ нимъ въ началѣ зимняго семестра, въ октябрѣ, въ Лейпцигѣ, гдѣ раньше пріѣхавшій долженъ отыскивать другого. Я отправился затѣмъ въ Петербургъ.
   Появленіе мое въ Министерствѣ оказалось по такому случаю довольно обычнымъ. Завѣдующій этимъ дѣломъ, помнится мнѣ, г. Икорниковъ, былъ добрѣйшимъ лицомъ, который съ большой охотой возился съ выполненіемъ всѣхъ формальностей, необходимыхъ для полученія третного жалованья впередъ (полторы тысячи въ годъ) и иностраннаго паспорта. Послѣднее мнѣ дало возможность, ради быстроты дѣла, представиться и просить ускоренія процедуры у Трепова, тогдашняго градоначальника, которыя отнесся ко мнѣ вполнѣ прилично и обязательно. Первое происходило, кажется, въ Государственномъ Казначействѣ, гдѣ я получалъ деньги, и гдѣ нашлись какіе-то, будто бы, мои товарищи, московскіе студенты между служащими помогавшіе и ускорявшіе также процедуру полученія. Тутъ произошло смѣшное "qui pro quo", вызванное разницей, очевидно, Петербургскихъ и Московскихъ нравовъ. На радостяхъ я пригласилъ бывшихъ товарищей въ ближайшій трактиръ выпить и закусить, предполагая до Московскому студенческому обычаю, что выпивка можетъ состоять только изъ водки или изъ пива. Вообразите же мое удивленіе и даже ужасъ, когда мои гости, вмѣсто невинныхъ студенческихъ напитковъ, стали преспокойно заказывать нѣсколько бутылокъ разнаго шампанскаго, котораго я никогда въ тѣ времена еще не пробовалъ, по крайней мѣрѣ, на собственныя деньги. Разумѣется, такое угощеніе сразу значительно сократило бы возможность моей командировки и полученныя маленькія деньжонки скоро растаяли бы. Мнѣ пришлось первый разъ съ роду быть настойчивымъ и рѣзкимъ съ подобными нахалами и отказаться отъ такихъ Петербургскихъ товарищей на чужой карманъ, и случай этотъ долго меня волновалъ.
   Окончивши въ нѣсколько дней всѣ своя хлопоты въ Петербургѣ и обдумавши заранѣе весь ходъ своего предстоящаго путешествія, я вернулся радостный и счастливый въ Москву. Согласно выданной мнѣ, да и Чупрову, кажется, инструкціи отъ факультета для нашей заграничной командировки, мы оба обязаны были начать наши занятія съ главы исторической школы Рошера въ Лейпцигѣ, затѣмъ на выборъ посѣтить еще одинъ изъ указанныхъ Германскихъ университетовъ, съ болѣе извѣстными профессорами, напримѣръ, Книса въ Гейдельбергѣ, Бемерта въ Цюрихѣ и т. д., заняться писаніемъ диссертаціи въ библіотекахъ и изученіемъ соотвѣтствующихъ учрежденій въ Лондонѣ и Парижѣ. Въ общемъ программа была весьма широкая я предоставляла намъ большую свободу. Первымъ этапомъ нашего путешествія необходимо былъ Лейпцигъ. Послѣднее имѣло для меня особенное удобство, хотя я тогда я не могъ предвидѣть, какое огромное вліяніе и значеніе на всю мою жизнь будетъ имѣть это путешествіе. Какъ извѣстно, Лейпйигъ находится въ 2-хъ, 3-хъ часахъ разстоянія отъ столицы Саксоніи, Дрездена, гдѣ у меня былъ мой знакомый по "Бесѣдѣ", упомянутый выше Лысцевъ, недавно туда уѣхавшій на урокъ. Онъ писалъ мнѣ самыя соблазнительныя письма съ восхваленіемъ "Сѣверныхъ Аѳинъ", какъ саксонцы называютъ иногда свою столицу, прелести ея окрестностей, богатыхъ собраній искусствъ, дешевизны жизни и разнородныхъ удобствъ.
   Всего лишь за мѣсяцъ до моей собственной поѣздки, я случайно встрѣтилъ на улицѣ одного моего знакомаго по Ржеву, помѣщика Клокачева, которому сдѣлалъ однажды маленькое одолженіе, напечатавъ въ защиту его противъ интригъ, поднятыхъ мѣстными ретроградами, небольшую корреспонденцію въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" по хорошо извѣстному мнѣ случаю и лицамъ. Николай Павловичъ Клокачевъ, пріѣхавши въ Москву, счелъ долгомъ вѣжливости мнѣ нанести визитъ въ моемъ скромномъ студенческомъ обиталищѣ, чтобы поблагодарить за эту помощь въ его дѣлѣ, я пригласилъ въ то же время сдѣлать честь, отобѣдать у него въ гостиницѣ. Я исполнилъ его желаніе и явился въ московскую гостиницу, гдѣ онъ остановился, гдѣ мы должны были обѣдать, и гдѣ нашелъ его вдвоемъ съ неизвѣстнымъ мнѣ пожилымъ господиномъ, который былъ мнѣ отрекомендованъ Клокачевымъ, какъ его хорошій пріятель, и землякъ, тверской помѣщикъ и адвокатъ Вельяшевъ. Мы вмѣстѣ отобѣдали и провели очень пріятно нѣсколько часовъ, бесѣдуя, при чемъ г. Вельяшевъ оказался лицомъ много путешествовавшимъ, разсказывалъ мнѣ за обѣдомъ много интереснаго о заграницѣ. Между прочимъ онъ сообщилъ, что его семья, ради болѣе удобнаго и хорошаго воспитанія дѣтей, проживаетъ постоянно въ Дрезденѣ, и очень восхвалялъ этотъ городъ, какъ оказалось, ему хорошо извѣстный. Послѣдствія показали, сколь для меня важнымъ оказалось это случайное знакомство!
   Вскорѣ же послѣ моего возвращенія въ Москву, я былъ готовъ съ ней опять проститься и отправиться въ свое двухлѣтнее путешествіе за границу, но тутъ случилось маленькое обстоятельство, которое задержало мой окончательный отъѣздъ, или скорѣе выѣздъ изъ Россіи. Вмѣстѣ съ моимъ братомъ Николаемъ (нынѣ отставной генералъ-лейтенантъ) я отказался незадолго до свадьбы моей младшей сестры Маріи съ г. Юргановымъ отъ своей доли въ наслѣдствѣ въ ея пользу, послѣ процесса, который велся много лѣтъ въ Малороссіи съ дядей и передъ этимъ закончился. Надо было вступить во владѣніе наслѣдствомъ, безъ чего нельзя было продать имѣнія; и вотъ по настоятельной просьбѣ Юргановыхъ я рѣшился пожертвовать нѣсколькими недѣлями своего времени и поѣхать первый разъ съ роду въ нашу "Дидовщину", Черниговской губернія, въ село Янжуловку, Новозыбковскаго уѣзда, по этому дѣлу.
   Я не буду описывать своихъ судебныхъ и дорожныхъ приключеній въ уголкѣ Малороссіи, которыя не представляютъ ничего особеннаго и для насъ русскихъ неизвѣстнаго, вродѣ мелкихъ взятокъ служащимъ, еврейскихъ корчемъ съ тараканами и клопами и ужасныхъ рытвинъ на дорогахъ, особенно въ Рославльскомъ уѣздѣ, черезъ который пришлось мнѣ проѣзжать продолжительное время. Прошло въ дѣйствительности не менѣе трехъ недѣль, пока я не продѣлалъ канцелярскихъ и иныхъ формальностей по вводу во владѣніе, по писанію довѣренностей и т. д., по распоряженію наличнымъ имуществомъ и вступилъ юридически во владѣніе своимъ наслѣдствомъ, чтобы передать всѣ права на хлопоты съ нимъ моему зятю В. И. Юрганову.
   Дальше я тронулся прямо въ путь, въ столь желанную заграницу, хотя изъ Малороссіи собственно путъ былъ вовсе не прямымъ. По какой-то причинѣ, мнѣ теперь неясной, вѣроятно, но несоотвѣтствію поѣздовъ изъ Рославля, вмѣсто того, чтобы ѣхать на Смоленскъ и по Варшавскои дорогѣ черезъ Варшаву въ Дрезденъ, куда я намѣревался отправиться, я поѣхалъ нѣсколько окружнымъ путемъ на Динабургъ и оттуда уже свернулъ на Варшавскую дорогу. Припоминаю, какъ уже въ Западномъ краѣ и Царствѣ Польскомъ многое меня поражало, особенно въ архитектурномъ отношеніи, постройка домовъ и черепичатыя крыши. Съ переѣздомъ русской границы, въ Сосновицахъ, гдѣ впослѣдствіи мнѣ пришлось бывать много разъ и даже временно проживать, особенно широко открылось поле для моей наблюдательности и первыхъ попытокъ объясняться по-нѣмецки, чему оказывали помощь всесвѣтные граждане Гильемо, я вернулся домой въ Петербургъ. Отдохнувши недѣли двѣ, я немедленно сталъ искать способа добиться аудіенціи у Плеве я при томъ заставить выслушать терпѣливо плоды всѣхъ моихъ Энчёпингскихъ размышленій. Послѣ нѣкоторыхъ колебаніи, я рѣшился обратиться за помощью къ моему товарищу по Московскому университету Н. А. Звѣреву, въ это время занимавшему должность, какъ извѣстно, Начальника главнаго управленія по дѣламъ печати. Я попросилъ его именно при одномъ изъ его докладовъ Министру, которые происходили по субботамъ, передать Вячеславу Константиновичу словесно мою просьбу дозволить мнѣ посѣтить его въ свободное для него время, примѣрно на полчаса, для бесѣды по нѣкоторымъ государственнымъ вопросамъ я просилъ Н. А. Звѣрева въ разговорѣ съ Министромъ, какъ на нѣкоторое право съ моей стороны сослаться на наше долголѣтнее знакомство, но при этомъ непремѣнно добавить, что я въ данной бесѣдѣ съ Министромъ отнюдь не преслѣдую никакихъ личныхъ цѣлей и ни о чемъ для себя не прошу. Понравится или не понравится Вячеславу Константиновичу предметъ моего сообщенія, я убѣдительнѣйше прошу его, во имя нашей старой пріязни, оставить мысль о какомъ-либо личномъ для меня удовольствіи. Мнѣ рѣшительно ничего отъ него не нужно: я хочу съ нимъ поговорить исключительно лишь въ общественныхъ интересахъ, какъ я ихъ понимаю.
   Н. А. Звѣревъ обѣщалъ буквально и точно, какъ я его о томъ просилъ, передать мою просьбу Плеве и въ субботу вечеромъ уже сообщилъ мнѣ, что Плеве принялъ мое предложеніе очень любезно, вспомнилъ съ похвалой мнѣ о томъ, какъ мы съ нимъ работали вмѣстѣ по фабричному законодательству, и обѣщалъ немедленно выбрать время для свиданія и сообщить мнѣ о немъ. Въ воскресенье я уже получилъ съ курьеромъ собственноручное любезное письмо отъ Министра, сообщавшее, что Вячеславъ Константиновичъ будетъ ждать меня для бесѣды на другой день въ понедѣльникъ, вечеромъ (это было въ началѣ мая 1902 года).
   Въ назначенное время, ровно въ 9 часовъ вечера, я явился въ квартиру Министра, близъ Цѣпного моста, H немедленно былъ принятъ въ его кабинетѣ. Прежде всего я счелъ нужнымъ извиниться за безпокойство, которое причиняю ему своимъ визитомъ, мною настойчиво истребованнымъ, и въ нѣсколькихъ словахъ объяснилъ поводъ своего посѣщенія; разсказалъ о своей недавней болѣзни и пребываніи въ Швеціи во время его назначенія на высокій постъ Министра, и какъ я постепенно пришелъ къ убѣжденію, въ качествѣ стараго его знакомаго, что я долженъ непремѣнно подѣлиться съ нимъ моими мыслями въ интересахъ Россіи: никакихъ личныхъ цѣлей я не преслѣдую и ничего отъ него не желаю, но питаю лишь надежду, что, можетъ быть, съ нѣкоторыми изъ моихъ идей Министръ согласится, онѣ найдутъ у него откликъ, или послужатъ по крайней мѣрѣ матеріаломъ какъ независиный голосъ изъ общества, что едва ли до него часто доходитъ...
   Вячеславъ Константиновичъ на это вступленіе отвѣтилъ мнѣ, какъ мнѣ показалось сначала, довольно сухо и рѣзко, что онъ всегда готовъ выслушать мнѣніе каждаго лица по государственному вопросу и принять къ свѣдѣнію, если съ мыслью согласится, и что я, спеціально, имѣлъ возможность благодаря продолжительному моему съ нимъ знакомству сообщать и передавать ему откровенно всѣ свои мысли и желанія, тѣмъ болѣе не преслѣдующія личныхъ цѣлей, но что онъ хорошо помнитъ, что я по своему собственному желанію замѣтно уклонялся и избѣгалъ прежняго знакомства и сближенія съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ перешелъ на службу въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ. "Вы представляли, мнѣ казалось, мнѣнія кружка "Русскихъ Вѣдомостей", которыя съ моими иногда не укладывались, а потому, надо думать, и удалялись меня".
   Такъ какъ въ послѣднемъ упрекѣ Плеве было много справедливаго, то мнѣ было бы очень трудно его отпарировать, и я постарался уклониться отъ прямого отвѣта одной лишь ссылкой на желаніе мое побесѣдовать о нѣкоторыхъ государственныхъ вопросахъ, лишь теперь, когда онъ получилъ прямую власть я при томъ опять таки безъ всякаго отношенія къ моимъ личнымъ интересамъ и прежнему образу дѣйствія. Какъ человѣкъ независимый по общественному и экономическому положенію, я просто желаю побесѣдовать съ нимъ, какъ съ лицомъ власть имущимъ, по нѣкоторымъ важнымъ вопросамъ, надѣясь, что авось онъ обратитъ на мои мысли. вниманіе, и изъ нихъ получится нѣкоторая польза для общественнаго дѣла... Затѣмъ, я прямо приступилъ къ дѣлу и остановилъ его вниманіе исключительно (при этомъ оговорился на первый разъ) -- на трехъ лишь пунктахъ, которые здѣсь съ точностью, по вкратцѣ и въ сжатомъ видѣ изложу. (Къ счастью, наканунѣ моего посѣщенія къ Министру, опасаясь, что во время бесѣды съ нимъ, если онъ меня будетъ прерывать какими-нибудь посторонними разспросами, то я пропущу что-нибудь важное, я набросалъ краткій конспектъ, моего, такъ-сказать, будущаго словеснаго доклада Министру. Совершенно неожиданно, во время писанія настоящихъ воспоминаній, я нашелъ этотъ набросокъ въ грудѣ своихъ бумагъ, а потому могу возстановить содержаніе самаго разговора вполнѣ правильно и точно, хотя можетъ быть слишкомъ кратко). Вся бесѣда, вмѣсто просимаго мною.у Министра "полчаса" въ дѣйствительности продолжалась до 10 1/2 часовъ вечера, т. е. цѣлые полтора часа, въ теченіе коихъ я все говорилъ и говорилъ. Плеве же внимательно слушалъ и лишь изрѣдка вставлялъ немногія фразы, вопросительнаго характера или одобрительнаго содержанія. Вотъ сущность бесѣды:
   Я указалъ прежде всего на развитіе въ Россіи революціоннаго духа и признаки приближенія революціи, что министръ едва ли отрицать будетъ. Я считаю всякую революцію или переворотъ, если онъ происходитъ насильственно, большимъ зломъ для страны, а потому опасаюсь катастрофы, гибели многихъ существенныхъ интересовъ и возможной передѣлки и переустройства всего государственнаго быта, вовсе не по указанію дѣйствительныхъ нуждъ я потребностей страны и, при томъ слишкомъ поспѣшно и мало обдумано... Въ виду разнообразнаго и трудно поправимаго зла, которое вообще революція можетъ принести Россіи, я считаю, какъ человѣкъ, любящій свою родину, необходимымъ всячески бороться и противодѣйствовать этому теченію, причинъ которому много и знать ихъ -- равносильно имѣть и самую возможность бороться съ революціоннымъ духомъ.
   Ограничиваясь указаніемъ лишь нѣкоторыхъ, ближе мнѣ знакомыхъ причинъ развитій грядущей революціи, я остановился сначала на первомъ планѣ на поводѣ. который предполагалъ обоимъ намъ съ Министромъ близкимъ къ сердцу -- на неустройствѣ фабрично-рабочаго вопроса въ Россіи. Какъ авторъ закона 8 іюня 1886 года и другихъ позднѣйшихъ узаконеній, давшихъ рабочимъ нѣкоторыя человѣческія права, Министръ долженъ за этимъ вопросомъ необходимо признавать крупное значеніе (Плеве кивалъ мнѣ утвердительно головой). Какъ всякой живой организмъ, человѣкъ съ теченіемъ времени измѣняется, и нашъ рабочій классъ, что бы ни говорили о его связи съ землей и съ крестьянскимъ бытомъ, растетъ и развивается; если онъ полусознательно доволенъ закономъ 1886 года, обезпечившимъ ему право на личный заработокъ и первыя попытки регуляціи противъ злоупотребленій хозяевъ и пр., то въ настоящее время этого слишкомъ мало русскій рабочій наслушался о классныхъ интересахъ и желаетъ попробовать собственныя силы въ защиту своихъ правъ противъ предпринимателей. Необходимы дальнѣйшіе шаги законодательства навстрѣчу этимъ потребностямъ и не дожидаясь ихъ бурнаго и насильственнаго проявленія.
   Короче, надо идти дальше, завершить начатое дѣло переустройства всего фабрично-рабочаго быта. Несмотря на надѣленіе помѣщичьихъ крестьянъ землей и пр., у насъ замѣтно создается и увеличивается свой собственный пролетаріатъ, такой же, какъ въ Западной Европѣ. По всѣмъ этимъ причинамъ однѣ силы правительства недостаточны для установленія мирнаго сколько-либо сожитія для интересовъ двухъ классовъ -- рабочихъ и капиталистовъ: необходимо допустить ихъ самодѣятельность, что отчасти, но очень односторонне и теперь проявляется, по крайней мѣрѣ для одной стороны -- предпринимателей. Въ этихъ видахъ я считаю, не касаясь вопросовъ общаго государственнаго устройства, безусловно необходимымъ:
  
   "1. Созданіе и веденіе рабочими ихъ союзовъ для защиты интересовъ и для улучшенія ихъ экономическихъ условій " труда и вообще быта".
   "2. Вслѣдъ за созданіемъ права союзовъ -- свободное разрѣшеніе рабочимъ стачекъ или забастовокъ кромѣ тѣхъ случаевъ, гдѣ этому противорѣчатъ иные болѣе важные государственные или экономическіе интересы".
   "3. Завѣдываніе фабрично-рабочимъ вопросомъ Министерствомъ Финансовъ противорѣчитъ существу дѣла и равносильно сидѣнію между двумя стульями, такъ какъ Министръ. Финансовъ долженъ заботиться о возможномъ удовлетвореніи интересовъ фабрично-промышленныхъ классовъ предпринимателей и въ то же время о наилучшемъ устройствѣ и удовлетвореніи интересовъ представителей труда, что къ сожалѣнію часто, хотя и не всегда, совершенно несовмѣстимо и противорѣчитъ одно другому. Единственнымъ выходомъ можетъ въ данномъ случаѣ служить раздѣленіе вѣдомствъ, и если Министръ Финансовъ заботится на-ряду съ фискальными интересами о наилучшемъ удовлетвореніи выгодъ торгово-промышленныхъ предпринимателей, то такая же забота о другой сторонѣ, гораздо болѣе многолюдной, о рабочихъ, должна быть перенесена и возложена на единственное вѣдомство, которому довѣрено созданіе и наблюденіе порядка я благополучіе цѣлаго народа -- Министерства Внутреннихъ Дѣлъ" {Считаю долгомъ намомнить читателямъ моихъ "Воспоминаній", что въ 1902 г., когда происходилъ мой разговоръ съ покойнымъ Плеве, Министерство Торговли и Промышленности, къ которому нынѣ отнесены и заботы о рабочемъ классѣ, еще не существовало, и оно учреждено позднѣе отчасти, можетъ быть, подъ вліяніемъ тѣхъ идей или возраженій, которыя мною выше указаны. Во всякомъ случаѣ, но моему мнѣнію, созданіе этого новаго министерства не уничтожаетъ силы моего соображенія.}.
  
   Все это я говорилъ, иллюстрируя вводными примѣрами и разсужденіями, здѣсь не сохранявшимися, и излагалъ съ большимъ жаромъ и убѣжденіемъ. Вячеславъ Константиновичъ во время всего изложенія моего доклада, если.его такъ назвать, или молчалъ или сочувственно кивалъ головой; когда же я покончилъ вышеуказанный абзацъ, министръ привсталъ я заявилъ мнѣ: "Съ существомъ всего, что Вы говорили, я вполнѣ согласенъ и готовъ даже отчасти немедленно приступить къ работѣ въ томъ смыслѣ, какъ вы желаете и прошу Васъ только не отказаться мнѣ помочь, когда понадобится. Затѣмъ прошу продолжать Ваше интересное сообщеніе".
   Другая важная причина, питающая революціонный духъ въ Россіи и подготовляющая въ будущемъ переворотъ, это -- неустройство университетскаго вопроса. Вмѣсто основательнаго изученія наукъ и дѣйствительнаго распространенія въ странѣ свѣта науки и высшаго. образованія, обученіе у насъ ведется крайне поверхностно и узко утилитарно: все направляется, главнымъ образомъ, къ полученію университетскаго диплома или доступа къ казенному и общественному пирогу, къ служебнымъ выгодамъ и преимуществамъ. Вмѣсто свѣдущихъ профессіональныхъ классовъ, всѣхъ видовъ, и подъема всеобщаго знанія и пытливости, у насъ вырабатывается образованный пролетаріатъ, который стремится по преимуществу лишь къ наилучшему устройству своихъ денежныхъ дѣлъ и стяжанію изъ всѣхъ общественныхъ источниковъ, а вовсе не къ полезной службѣ народу и обществу. Существующая система стипендій въ Россіи имѣетъ также одинъ неизбѣжный результатъ: притягиваетъ ко всѣмъ видамъ управленія и занятій въ странѣ преимущественно бѣдные классы съ хорошими аппетитами, но безъ соотвѣтствующихъ, нерѣдко умственныхъ и нравственныхъ качествъ. Надо не забывать, что не всѣ бѣдняки родятся Ломоносовыми и являются выдающимися людьми!.. Масса нежелательнаго полузнайства и низкій этическій уровень распространяется въ русскомъ обществѣ, и университетскія стѣны вмѣщаютъ въ себѣ вовсе не наилучшія силы Россіи, а часто наименѣе способныя дать хорошіе умственные и нравственные результаты!!..Вообще нравственный уровень въ нашихъ образованныхъ классахъ замѣтно понижается...
   Занятіе политикой или вмѣшательство ребятъ, учащихся въ университетахъ, въ посторонніе для нихъ государственные вопросы, обратно, напримѣръ, съ Германіей и Англіей, является, несмотря на утилитарныя цѣли поступленія въ университетъ, господствующимъ занятіемъ большинства русской молодежи; и къ стыду нашему, это привлеченіе учащихся въ нашихъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ къ политикѣ, не подлежащей ихъ вѣдѣнію, вмѣсто научныхъ занятій, всегда у насъ совершалось и ведется съ полнаго одобренія всего русскаго общества, взрослыхъ членовъ его, которые въ другихъ странахъ достаточно благоразумны, чтобы обуздывать и препятствовать вмѣшательству юношей въ неподлежащую ихъ вѣдѣнію область.
   Разумѣется, государство должно всѣми мѣрами стараться дать доступъ къ высшему образованію бѣднымъ классамъ, какъ и богатымъ, но это можетъ и должно совершаться лишь путемъ болѣе строгаго и тщательнаго выбора кандидатовъ на высшее образованіе и службу, нежели это дѣлается у насъ нынѣ, и какъ установлено въ большинствѣ за границей. Эгоизмъ русскаго общества и малая отвѣтственность молодежи за свои политическіе грѣхи, сравнительно съ взрослыми членами общества, которыхъ наоборотъ караютъ часто слишкомъ жестоко, толкаютъ и санкціонируютъ постоянные безпорядки въ университетахъ, которыми общество только и занимается, какъ невиннымъ развлеченіемъ съ одной стороны, а съ другой -- средствомъ показать правительству кулакъ сравнительно легко и безнаказанно!!!
   Что же дѣлать, какъ исправить длительное неустройство нашего университетскаго вопроса?.. Это средство проистекаетъ непосредственно изъ самаго источника указаннаго зла. Права и преимущества кончающихъ высшія учебныя заведенія должны относиться лишь къ ученію, а отнюдь не быть правами служебными или личными. Никакихъ правъ высшія заведенія, кромѣ учебныхъ, не должны давать, а для службы должны быть въ каждомъ вѣдомствѣ особые служебные- или государственные экзамены, совершенно отличные отъ настоящихъ, несправедливо носящихъ это названіе. Прямой непосредственной связи съ университетскимъ образованіемъ, кромѣ усиленія такъ называемыхъ практическихъ занятій, государственные экзамены не должны имѣть и должны быть такъ же разнообразны, какъ занятія разныхъ служебныхъ профессій и званій.
   Картина русскаго высшаго образованія значительно измѣнилась бы съ прекращеніемъ служебныхъ правъ и преимуществъ учащихся:
   1) Сильно уменьшилась бы, можетъ быть, въ результатѣ численность учащихся въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ (собственно въ началѣ), но и сравнительно зато усовершенствовалось бы обученіе и подготовка аспирантовъ въ чиновники, и слѣдовательно качество столъ порицаемой русской бюрократіи улучшилось бы.
   2) Матеріальные интересы учащихся, прикрываемые нынѣ пышными фразами о любви къ извѣстной отрасли наукъ, отошли бы на задній планъ, представители ихъ отдали бы отъ университетовъ, и получилась бы большая возможность регулировать весь строи занятій.
   3) Измѣнилось бы мнѣніе и взгляды общества на безнаказанность и невинность всякой политической пропаганды въ стѣнахъ университета, что способствуетъ нынѣ нескончаемымъ безпорядкамъ, отвлекающимъ отъ занятій.
   Черезъ рѣшительную отмѣну всякихъ правъ и преимуществъ, наконецъ, уменьшилось бы число поводовъ къ недовольству молодежи и общественное возбужденіе, постоянно реагирующее на всѣ эти безпорядки въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, а послѣднее время даже и въ среднихъ. Укажу, напримѣръ, на экзаменъ, нынѣ имѣющій важныя служебныя послѣдствія, какъ на таковой поводъ недовольства учащихся.
   Послѣ всего указаннаго и развитаго въ моей рѣчи гораздо подробнѣе, В. К. Плеве, выслушавши меня со вниманіемъ, заявилъ, что въ сущности или въ принципѣ, онъ вполнѣ со мной согласенъ и даже собирается просить меня объ одной работѣ въ связи съ этой темой, когда я покончу все мое сообщеніе. Онъ также, конечно, какъ я, твердо увѣренъ, что неустройство университетской жизни даетъ пищу развитію у насъ революціоннаго духа и подготовляетъ двигателей всѣхъ будущихъ смутъ, поддерживая и распространяя въ то же время въ народѣ недовольство чуть ли не каждой мѣрой правительства. Но, разумѣется, это не можетъ измѣниться скоро или сразу, а лишь постепеннымъ путемъ -- поднятіемъ образовательнаго ценза чиновниковъ и, какъ я правильно замѣтилъ, устройствомъ настоящихъ государственныхъ экзаменовъ для доступа на разнообразные виды государственной службы. На первый разу оказалъ Плеве, онъ хочетъ поднять образованіе чиновъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ устройствомъ для нихъ спеціальныхъ государственныхъ экзаменовъ разныхъ видовъ и вотъ по этому-то вопросу разъ я интересуюсь имъ, онъ и думаетъ въ скоромъ будущемъ попросить моей помощи...
   Послѣ этой части моего доклада или сообщенія послѣдовалъ маленькій антрактъ, во время котораго мы пили чаи, принесенный въ кабинетъ, и на нѣсколько минутъ отвлеклись отъ занятій воспоминаніями о разныхъ моментахъ нашихъ встрѣчъ и жизни. При этомъ неизбѣжно былъ помянутъ А. И. Чупровъ, и Министръ задалъ мнѣ самымъ дружелюбнымъ образомъ нѣсколько вопросовъ относительно т-ого, что мнѣ извѣстно о его тогдашней жизни и занятіяхъ. Затѣмъ, я перешелъ прямо, но приглашенію Министра, къ изложенію послѣдней части моего предположеннаго доклада -- о евреяхъ.
   Третью важную причину общаго неустройства въ Россіи и подготовки къ революціи, утверждалъ я, составляетъ неестественное, ненормальное, по моему крайнему убѣжденію, положеніе евреевъ въ Россійской Имперіи. Извѣстныя обязанности должны сопровождаться и соотвѣтствующими правами, и это банальное по своей общепризнанности правило у насъ совершенно не соблюдается въ примѣненіи евреямъ; они несутъ по отношенію государства почти тѣ же самыя обязанноcти и тягости, какъ и всѣ остальные русскіе подданные: платятъ, напримѣръ, налоги, въ томъ числѣ наиболѣе тяжелый видъ изъ нихъ -- налогъ крови, отправляютъ воинскую повинность, отвѣчаютъ такъ же по закону за всѣ свои дѣйствія и нарушенія, какъ и всѣ русскіе, а между тѣмъ ихъ гражданскія и личныя права во многихъ случаяхъ не только ограничены, но даже прямо урѣзаны, по сравненію даже съ низшими по культурѣ и религіи племенами, какъ язычники -- шаманисты и т. п. Самое важное право -- свобода передвиженія и свобода жизни на значительной части страны для нихъ ограничено мѣстностями "осѣдлости" и избѣгнуть этого ограниченія можно лишь обходомъ закона!.. Что же удивляться послѣ этого многочисленнымъ со стороны евреевъ нарушеніямъ законовъ, гдѣ это только возможно, и распространенному чувству обиды, зависти и даже злобы противъ своихъ согражданъ; несправедливо поощряемыхъ и награждаемыхъ государствомъ, которое для евреевъ большею частью является лишь сплошь злой мачихой! Всѣмъ, конечно, хорошо извѣстно, что вышеуказанныя, какъ и многія другія ограниченія и факты безправія у насъ евреевъ вызываются и оправдываются тѣмъ чрезвычайнымъ вредомъ и непосильной конкуренціей, которую евреи во всѣхъ отношеніяхъ и преимущественно экономическомъ, дѣлаютъ коренному населенію -- русскимъ и всѣмъ другимъ согражданамъ. По своимъ высшимъ-де практическимъ способностямъ, хитрости, изворотливости, коммерческому духу, а часто даже безчестности и духу солидарности, кагальности ихъ связующей, евреи вездѣ выигрываютъ и берутъ верхъ, утѣсняя простаковъ-русскихъ и выжимая изъ нихъ соки. Расширеніе правъ евреевъ, утверждаютъ, неминуемо уничтожило бы послѣднія препоны къ ихъ стяжанію и закабалило бы все русское населеніе въ пользу еврейскихъ эксплоататоровъ. Даже теперь, несмотря на всѣ ограниченія, значительная часть источниковъ богатства въ Россіи, не говоря о денежномъ капиталѣ, находится въ рукахъ сыновъ израиля. Уравненіе въ правахъ на жительство и пріобрѣтеніе земель немедленно перевело бы все, утверждаютъ, въ руки евреевъ и сдѣлало бы русскихъ ихъ покорными рабами...
   Находя даже всѣ указанныя возраженія противъ еврейскаго равноправія до сихъ поръ въ значительной степени не лишенными справедливости, я тѣмъ не менѣе считаю, сказалъ я Министру, что такое положеніе вещей никакъ не можетъ продолжаться вѣчно и ему долженъ быть положенъ конецъ прежде всего путемъ постепеннаго по возможности поднятія шансовъ экономической конкуренціи со стороны русскаго населенія, развитіемъ широкаго образованія и воспитанія народа!... Мы же поступаемъ, какъ разъ наоборотъ: ограничиваемъ всячески школьныя права евреевъ, а сами двигаемся по-черепашьи!!.. Самое святое право человѣка -- это его право на просвѣщеніе, на расширеніе его умственнаго кругозора. Если еврейскій народъ такъ рвется и стремится къ образованію (хотя и побуждаемый отчасти практическими соображеніями), и это почтенное качество вызываетъ съ нашей стороны ограниченія доступа для евреевъ въ школы лишь извѣстнымъ процентомъ, то такого рода государственная мѣра является въ сущноcти не только явной нелѣпостью, но даже вопіющей безсмыслицей!!? Стремленіе къ образованію всегда и вездѣ поощряеупся, а тутъ наоборотъ, въ нашемъ отечествѣ, оно самыми рѣшительными мѣрами одерживается!?.. Не было ли бы гораздо справедливѣе и дѣйствительнѣе, если бы государство всѣми возможными способами, своею властью и деньгами, содѣйствовало скорѣйшему расширенію и распространенію самаго большого спроса на образованіе со стороны русскаго народа, а не уничтожало подобное же стремленіе у другого народца, относительно немногочисленнаго? Подобная политика прежде всего самоубійственна, ибо, задерживая ограниченіями такого рода образованіе у евреевъ, она уменьшаетъ его косвенно и у русскихъ, ослабляя конкуренцію и лишая Россію многихъ способныхъ ученыхъ и профессоровъ и представителей другихъ занятій, которые могли бы у насъ получиться изъ лицъ Моисеева закона. Многія лица изъ моихъ учениковъ этой вѣры, которые были бы лучшимъ украшеніе ученыхъ силъ любого университета, нынѣ въ скудной умственными силами Россіи украшаютъ лишь банковыя конторы и всякіе гешефты!!!.. Евреи особенно опасны до настоящаго времени были въ такихъ профессіяхъ, какъ ростовщики, закладчики, торговые посредники и т. п.. и между тѣмъ всѣ эти профессіи остались въ рукахъ евреевъ; а цѣлый рядъ совершенно безвредныхъ занятій является для нихъ въ Россіи запрещенными или стѣсненными!.. Спрашивается, кто въ этомъ виноватъ?!..
   Всѣ подобнаго рода соображенія и аргументы мною приводились въ сообщеніи передъ Плеве въ пользу моей главной идеи -- о необходимости постепеннаго расширенія правъ евреевъ. Государство но можетъ остановиться на вѣчныя времена на теперешнемъ крайне несправедливомъ и невыгодномъ для евреевъ порядкѣ: оно обязано въ самыхъ существенныхъ своихъ интересахъ единовременно съ одной стороны стараться поднять образованіе и развитіе и способности русскаго народа (включая, конечно, сюда и другія народности. населяющія Россію), а съ другой единовременно снимать съ евреевъ тяжелыя ограниченія старыхъ законовъ, заставляющихъ насъ по справедливости бранить и ненавидѣть во всѣхъ пяти частяхъ свѣта. Лишь тогда можно разсчитывать на благоустройство и порядокъ въ странѣ, когда признается въ ней хоть элементарная справедливость, взаимоотношеніе правъ и обязанностей, и когда всѣ этнографически и религіозно различныя народности въ странѣ пользуются примѣрно одинаковыми гражданскими правами, а не являются, безъ всякаго положительнаго основанія, случайными пасынками своей родины!!..
   Слушая мою довольно горячую реплику въ пользу установленія равноправія евреевъ, я замѣтилъ, Плеве нѣсколько разъ улыбнулся, и и предположилъ въ своей головѣ, что это произошло вслѣдствіе нѣкоторой, можетъ быть, наивности или слабости моей аргументаціи бъ пользу защищаемаго вопроса. Но къ моему великому удовольствію, едва я кончилъ, Вячеславъ Константиновичъ немедленно замѣтилъ, что "я вполнѣ согласенъ со многимъ, что вы сказали о евреяхъ, и вы, вѣроятно, удивитесь, когда я вамъ скажу: всѣ меня почему-то считаютъ юдофобомъ, тогда какъ скорѣе меня слѣдуетъ назвать юдофиломъ; я съ дѣтства знаю евреевъ и уважаю ихъ за многія почтенныя качества. Когда я учился въ дѣтствѣ въ Варшавской гимназіи, то лучшими моими друзьями были евреи, и я о нихъ сохранилъ наилучшія воспоминанія... Если мнѣ, въ качествѣ Товарища Министра, въ нѣкоторыхъ комиссіяхъ пришлось дѣйствовать противъ евреевъ, то не надо забывать, что я былъ тогда тсполнителемъ чужихъ распоряженій, а затѣмъ законъ вообще не долженъ ломать жизни и опережать ее"...
   "Въ заключеніе", сказалъ Министръ, "я очень, очень благодаренъ вамъ, Иванъ Ивановичъ, за Вашу мысль побесѣдовать со мной по государственнымъ вопросамъ и сообщить мнѣ плоды Вашихъ интересныхъ думъ на чужбинѣ. Изъ трехъ тезисовъ, вами выставленныхъ въ Вашемъ сообщеніи, на первый планъ, по справедливости, Вы поставили рабочій вопросъ. Съ него я и приступлю къ дѣлу, сказалъ Министръ, "въ нашемъ союзѣ и оговорѣ" -- выразился онъ со смѣхомъ. Нельзя ничего сдѣлать изъ предположеннаго вами, пока всѣ рабочіе не будутъ въ моемъ вѣдомствѣ, а потому я приступило немедленно къ хлопотамъ о переводѣ фабричкой инспекціи изъ вѣдомства Министерства финансовъ въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ".
   "Кромѣ того вы, конечно, не должны остановиться въ началѣ столь интереснаго и существеннаго для Россіи дѣла и не откажетесь отъ помощи мнѣ въ будущемъ: надѣюсь, мы будемъ съ Вами но-прежнему друзьями. Начнемъ желательное преобразованіе чиновничества съ устройства настоящихъ государственныхъ экзаменовъ. для главнѣйшихъ отраслей службы Министерства Внутреннихъ Дѣлъ. Для этой дѣли я Вамъ сообщу кое-какой матеріалъ и въ другое наше свиданіе мои мысли. Постепенно Вы ихъ разработаете, совѣщаясь со мной: надѣюсь, Вы не откажетесь отъ этой первой работы. Очень, очень благодарю Васъ за посѣщеніе и бесѣду... Я хорошо знаю, какъ вы съ этого начали, что Вамъ никакого вознагражденія за Вашъ трудъ не надо, но мы будемъ трудиться изъ любви къ дѣлу... Еще разъ благодарю Васъ и до скораго свиданія!"
   Такъ закончилась моя первая бесѣда съ Министромъ по государственнымъ вопросамъ, относительно которыхъ мнѣ вздумалось съ нимъ подѣлиться мыслями...
   Со времени описаннаго посѣщенія и моего доклада, возобновились довольно дѣятельныя отношенія мои къ В. К. Плеве я довольно частыя свиданія. Нѣсколько мѣсяцевъ (всю зиму и весну 1902--8 г.) я видался съ нимъ нерѣдко ради совѣщанія и бесѣды по поводу приготовляемаго мною проекта государственныхъ экзаменовъ, вслѣдствіе его порученія. Вячеславъ Константиновичъ всегда принималъ меня немедленно, какъ только я появлялся, если былъ дома и свободенъ: иначе же поручалъ сказать, когда можетъ принять меня для бесѣды или заранѣе назначалъ для того время. Позднѣе, когда мы, такъ сказать, привыкли болѣе другъ къ другу, и онъ къ моимъ посѣщеніямъ, я обращался къ нему нерѣдко съ просьбами исключительно, такъ сказать, филантропическаго характера, т. е. просилъ или предстательствовалъ о какомъ-нибудь лицѣ, потерпѣвшемъ отъ тогдашняго стараго полицейскаго режима, напримѣръ, заключеннаго подъ стражу или высланнаго и т. п. Надо отдать полную справедливость, Министръ всегда очень снисходительно и любезно выслушивалъ мою просьбу и часто удовлетворялъ ее: были случаи, когда я самъ по болѣзни не могъ явиться для этой доброй цѣли, тогда за меня являлась моя жена, и онъ одинаково любезно принималъ и выслушивалъ ее, удовлетворяя нѣсколько разъ наши ходатайства за пострадавшихъ.
   Примѣрно въ мѣсяцъ или два времени я познакомился бѣгло по книгамъ и документамъ съ вопросомъ о государственныхъ экзаменахъ и составилъ краткій первоначальный планъ проекта экзаменовъ, при чемъ нѣсколько разъ видѣлся съ Плеве и измѣнялъ планъ въ ту или другую сторону. Наконецъ къ веснѣ 1903 года я приготовилъ этотъ проектъ, при чемъ въ отдѣльныхъ частяхъ, въ примѣненіи къ Россіи, по требованію Министра, онъ нѣсколько разъ передѣлывался и измѣнялся. Наконецъ, помнится мнѣ, въ мартѣ или апрѣлѣ мѣсяцѣ, при свиданіи со мной, Вячеславъ Константиновичъ объявилъ, что въ общихъ чертахъ проектъ, мною составленный, достаточенъ для его цѣлей, и я могу покончить свою работу въ виду своего скораго отъѣзда заграницу.-- При удобномъ случаѣ онъ воспользуется моей работой, чтобы пустить дѣло въ ходъ, и тогда, конечно, будетъ безпокоить меня опять.
   При одномъ изъ послѣднихъ въ этомъ году свиданій, Министръ просилъ указать или рекомендовать ему лицо, пригодное для статистическихъ работъ, которому онъ хотѣлъ бы поручить собраніе и обработку матеріала по фабрично-заводскому вопросу, необходимаго для будущихъ реформъ по этому вопросу. Почти не колеблясь, я ему указалъ какъ на такое лицо, на извѣстнаго автора многихъ книгъ по рабочему вопросу, доктора Александра Васильевича Погожева, который кстати былъ въ то время.безъ работы. Министръ просилъ его прислать къ себѣ, что въ скорѣйшемъ времени, переговоривши съ Погожевымъ, я и сдѣлалъ. Какъ извѣстно, онъ былъ принятъ на службу въ Центральный Статистическій Комитетъ, гдѣ исполнилъ свою обширную работу о подсчетѣ рабочихъ въ Россіи, впослѣдствіи напечатанную, по моей же рекомендаціи, Академіей Наукъ.
   Перейду теперь къ краткому изложенію моей важнѣйшей работы для Плеве -- краткаго проекта государственныхъ экзаменовъ для чиновъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, такъ какъ, если фактическая часть проекта, напримѣръ, всѣ справки по иностраннымъ законодательствамъ принадлежатъ мнѣ, то части его, относящіяся къ предполагаемому устройству экзаменовъ въ Россіи, въ значительной степени, принадлежатъ также и Министру. Перечитывая вмѣстѣ со мной этотъ проектъ. Плеве вставлялъ то ту, то другую мысль или просилъ объ измѣненіи, такъ что я по совѣсти въ настоящее время не знаю, какая мысль въ данномъ отдѣлѣ принадлежитъ мнѣ, какая ему, т. е. сообщена въ сущности имъ, а мною только изложена.
   Вотъ вкратцѣ, въ немногихъ словахъ, содержаніе этого любопытнаго проекта.
   Стараніе привлечь на службу въ вѣдомство Внутреннихъ Дѣлъ подготовленныхъ и пригодныхъ лицъ составляло всегда усиленную заботу Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, но къ сожалѣнію эта цѣль достигалась въ весьма малой степени, во-первыхъ, потому что въ Россіи вообще число лицъ, получившихъ высшее образованіе, незначительно, и во-вторыхъ, далеко не всѣ лица, имѣющія даже дипломъ высшаго учебнаго заведенія, въ сущности подготовлены достаточно для той разнообразной дѣятельности, которая входитъ въ кругъ заботъ Министерства и его компетенціи; наконецъ, юридическіе факультеты, поставляющіе главнымъ образомъ чиновниковъ для Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, вызываютъ послѣднее время неоднократныя нареканія, вмѣстѣ съ указаніемъ на необходимость желательныхъ измѣненій въ постановкѣ всего юридическаго образованія. Достаточно припомнить отвѣтъ Министра Юстиціи въ 1902 г. на запросъ бывшаго Министра Народнаго Просвѣщенія, генерала Ванновскаго.
   Наконецъ, сами требованія отъ чиновъ вѣдомства Внутреннихъ Дѣлъ, вмѣстѣ съ ходомъ жизни и разсмотрѣніемъ разнообразныхъ обязанностей и заботъ о народномъ благоустройствѣ и благосостояніи, не могутъ удовлетвориться существующими программами высшихъ учебныхъ заведеній, не говоря о чисто техническихъ и спеціальныхъ частяхъ управленія вѣдомства (какъ почтово-телеграфная служба. медицинскій департаментъ, жандармскій корпусъ, и т. д.) Какъ на общей службѣ въ центральномъ управленіи министерства, такъ и въ губернскихъ учрежденіяхъ, требуется отъ служащихъ столько разнообразныхъ свѣдѣній и познаній, которыя не укладываются въ однѣ и тѣ же рамки программы любого учебнаго заведенія. На юридическомъ факультетѣ, который наиболѣе соотвѣтствуетъ требованіямъ Министерства, отсутствуютъ многія научныя дисциплины, съ нужными для чиновника вѣдомства Внутреннихъ Дѣлъ свѣдѣніями и, наоборотъ, имѣется много излишнихъ. Напримѣръ, полицейское и административное право представлено въ университетахъ большей частью не съ должной полнотой и обстоятельностью, которыя желательны для чиновниковъ этого вѣдомства.
   Въ виду подобныхъ же соображеній когда-то были заведены особые, такъ называемые камеральные факультеты въ университетахъ, но по многимъ причинамъ, о которыхъ говорить здѣсь излишне, эти факультеты, за исключеніемъ немногихъ нѣмецкихъ университетовъ, повсюду закрылись, въ виду, главнымъ образомъ, разнородности требованій для слушателей и отдѣленій. Вмѣсто того, въ настоящее время, главный способъ рѣшенія вопроса улучшенія состава чиновниковъ вѣдомства Внутреннихъ Дѣлъ, всюду во всѣхъ странахъ, заключается въ установленіи спеціальныхъ государственныхъ экзаменовъ, которымъ вездѣ въ Европѣ должны подвергаться всѣ лица, за тѣми или иными исключеніями, желающія поступить на службу въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ. Эти спеціальные служебные экзамены даютъ возможность Министерству строго опредѣлить тотъ уровень и родъ познаніи, который оно желаетъ требовать отъ кандидатовъ на свои должности и общее образованіе которыхъ для данной дѣли оно считаетъ необходимымъ.
   Государственные экзамены въ разныхъ странахъ Европы достигли разной степени развитія, но вездѣ, гдѣ они имѣютъ мѣсто, существованіе такихъ экзаменовъ обыкновенно связано съ отсутствіемъ служебныхъ правъ путемъ одного лишь окончанія курса въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ. Каждый желающій служить обязанъ, по окончаніи курса, помимо. университетскаго экзамена, сдать этотъ государственный. Лишь одна Франція вмѣстѣ съ Россіей, за нѣкоторыми исключеніями (судебныхъ, дипломатическихъ, консульскихъ должностей), держатся иной политики довольствуясь однимъ университетскимъ экзаменомъ, и въ обѣихъ странахъ этотъ порядокъ вызываетъ большое осужденіе. Правда, у насъ въ Россіи, какъ извѣстно, существуетъ подъ именемъ государственнаго экзамена остатокъ испытаніи для нѣкоторыхъ предметовъ, введенныхъ университетскимъ уставомъ 1884 года, но онъ вовсе по существу не является экзаменомъ служебнымъ, а лишь представляетъ незначительное видоизмѣненіе формы прежнихъ испытаній. Особыя испытанія имѣются у насъ лишь въ Министерствѣ иностранныхъ Дѣлъ и для кандидатовъ на судебный должности въ Министерствѣ Юстиціи и нѣкоторыхъ иныхъ спеціальныхъ должностей. Въ истинномъ смыслѣ служебнаго государственнаго экзамена, какъ общее правило, у насъ нѣтъ, хотя потребность и давно созрѣла.
   Второй отдѣлъ моей записки о государственныхъ экзаменахъ, составленный для Плеве, содержитъ справку объ иностранныхъ законодательствахъ до данному предмету, т. е. о государственныхъ экзаменахъ, составленную мной, отчасти руководствуясь для того самими законами по этому поводу разныхъ странъ Германіи и въ Англіи, отчасти пользуясь спеціальнымъ изслѣдованіемъ профессора Н. О. Куплевасскаго {"Государственная служба въ теоріи и въ дѣйствительномъ правѣ Англіи, Франціи, Германіи и Цислейтанской Австріи". Н. О. Куплевасскій, Харьковъ, 1888.}.
   Опираясь напримѣръ или опытъ перечисленныхъ странъ и главнѣйшія особенности законодательствъ объ ихъ служебныхъ экзаменахъ, я выводилъ заключеніе о безусловной важности и необходимости организаціи такихъ же служебныхъ испытаній для чиновъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ и въ Россіи, приноравливаясь къ особенностямъ требованій русской жизни, такъ какъ новизна дѣла и отсутствіе у насъ, за немногими указанными исключеніями, служебныхъ экзаменовъ, прежде всего вынуждаютъ отнестись въ своихъ требованіяхъ къ экзаменующимся съ большей снисходительностью, чѣмъ это дѣлается въ другихъ странахъ Европы, особенно въ Германіи и Англіи. У насъ приходится ограничиваться, конечно, лишь немногими важнѣйшими науками, знаніе коихъ наиболѣе существенно для ближайшихъ задачъ и цѣлей вѣдомства, какъ въ теоретическомъ, такъ и въ практическомъ отношеніи; мало того, у насъ, но недостатку распространенности образованія, нельзя ограничивать доступъ служебнаго экзамена Министерства Внутреннихъ Дѣлъ лишь одними лицами высшаго образованія и желательно расширить этотъ. кругъ, предоставивъ доступъ также лицамъ съ среднимъ образованіемъ. Помимо вообще недостатка у насъ подготовленныхъ чиновниковъ для нуждъ Министерства, въ особенности въ провинціи, пониженіе требованій доступа на службу со среднимъ образованіемъ оправдывается у насъ и иными государственными соображеніями, а именно благодаря этой мѣрѣ, позволительно думать, уменьшится также и безполезный наплывъ и переполненіе нашихъ высшихъ учебныхъ заведеній, особенно университетовъ, разъ доступъ на службу окончившихъ ихъ будетъ уравненъ съ средними учебными заведеніями. Всѣмъ извѣстно, что причиной у насъ переполненія въ значительной степени является не столько жажда знаній, сколько простое желаніе получить необходимый для службы дипломъ и связанныя съ нимъ права. Точно также, въ силу отчасти указанныхъ условіи нашей государственной жизни, едва-ли у насъ является желательнымъ и необходимымъ двойной служебный экзаменъ, принятый во всѣхъ странахъ, напримѣръ, въ Германіи. У насъ, во-первыхъ, безъ того всѣ кончающіе въ университетахъ подвергаются экзамену, и повтореніе его въ формѣ второго, служебнаго экзамена, было бы очень затруднительно. Итакъ, экзаменъ для чиновъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, согласно проекту, долженъ быть въ Россіи лишь одинъ и по возможности въ срокъ не слишкомъ отдаленный отъ окончанія курса (напримѣръ, два года).
   Служебный или государственный экзаменъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ достаточно ограничить, кромѣ новыхъ иностранныхъ языковъ, обязательныхъ только для центральнаго управленія, лишь слѣдующими четырьмя предметами:
  
   1. Полицейское и административное право, какъ теорія, такъ и практика.
   2. Политическая экономія. Экономическая политика съ финансовымъ правомъ.
   3. Русское государственное право.
   4. Статистика.
  
   Знакомство съ иностранными языками для многихъ чиновниковъ очень желательно, но благодаря неудовлетворительности у насъ постановки ихъ преподаванія и трудности подготовки, проектъ ограничился требованіемъ ихъ исключительно лишь для Петербурга и центральнаго управленія и къ главнымъ иностраннымъ языкамъ я добавилъ еще два, шведскій и финскій, въ виду важности знакомства съ этими языками, какъ мѣстными для Финляндіи.
   Далѣе проектъ довольно подробно разрабатываетъ и установляетъ внѣшнюю организацію экзаменовъ, придерживаясь различныхъ требованіи и пріемовъ для Петербурга и губернскихъ учрежденій (провинціи). Для перваго, при одинаковыхъ по существу требованіяхъ, предположена была конкурсная система экзаменовъ, т. е. проходить должны были исключительно болѣе выдающіеся экзаменующіеся, и, наконецъ, для губернскихъ учрежденій и провинціи -- обыкновенный экзаменъ безъ состязанія и безъ обязательнаго знакомства съ какими-нибудь иностранными языками.
   Въ заключеніе проектъ содержитъ подробности, или детали организаціи экзаменаціонныхъ комиссій, устройство ихъ періодическихъ сессій, оцѣнки отвѣтовъ на экзаменахъ, и балльную систему для выраженія этой оцѣнки. Конкурсный экзаменъ опредѣляется суммой балловъ, простой же экзаменъ извѣстнымъ размѣромъ балла. Въ заключеніе, государственный экзаменъ существуетъ исключительно для среднихъ должностей, и именно для лицъ, занимающихъ должности съ IX по V классъ, при чемъ канцелярскіе чиновники данному испытанію не подвергаются, а равно и высшіе чины отъ нихъ избавлены. Назначенія выше V класса слѣдуютъ до достоинствамъ лица, опредѣляемымъ высшимъ начальствомъ, но не внѣшнимъ доказательствомъ извѣстныхъ познаній, или не по экзамену. Для техническихъ отдѣловъ Министерства, какъ почты, телеграфа и пр., устанавливается особый экзаменъ съ особыми требованіями, или временно ограничиваются для принятія на службу лишь дипломами соотвѣтствующихъ спеціальныхъ учебныхъ заведеній.
   Такова сущность составленнаго мной, совмѣстно съ указаніями Вячеслава Константиновяча, проекта. Послѣ нѣсколькихъ разъ его прочтенія по частямъ и въ цѣломъ, я его передалъ Министру, е уже болѣе мнѣ не пришлось о немъ слышать, хотя я видѣлся съ Плеве еще нѣсколько разъ по разнымъ доводамъ. По поводу его, на моя дальнѣйшіе вопросы онъ отвѣчалъ, что при ближайшей возможности дастъ ему ходъ, но теперь-де другія болѣе настойчивыя нужды мѣшаютъ имъ заниматься.
   Осенью 1908 года, вернувшись изъ продолжительной, почти полугодовой командировки за границу, я нашелъ записку отъ А. В. Погожева, что, по порученію Вячеслава Константиновича Плеве, онъ мнѣ спѣшитъ сообщить, что Министръ желаетъ со мной поговорятъ объ одномъ дѣлѣ, могу ли я его принять въ ближайшую среду, между 3--4-мя, у себя?.. Я, разумѣется, немедленно отвѣтилъ, что съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ его видѣть, и самъ собирался къ нему явиться, чтобы побесѣдовать о разныхъ вопросахъ, и что буду ждать его въ квартирѣ въ назначенное время. Когда въ указанное время пріѣхалъ Вячеславъ Константиновичъ, то его приняла моя жена и пригласила къ себѣ въ кабинетъ выпить чашку чая или кофе, на что онъ охотно согласился, такъ какъ это обычное наше время four o'clock tea. Онъ поблагодарилъ и пожелалъ именно кофе, питьемъ котораго и занялся, бесѣдуя съ нами о разныхъ матеріяхъ. Наконецъ, онъ послѣ кофе перешелъ къ причинѣ своего визита и сообщилъ намъ съ женой, потому что моя жена все время оставалась тутъ же по его желанію, слѣдующее:
   "Я задумалъ широкое преобразованіе моего вѣдомства, въ которомъ отчасти въ прошломъ году Вы приняли участіе выработкой экзаменаціонной программы. Между прочимъ я думаю измѣнить значительно положеніе вопроса о рабочемъ законодательствѣ. Во-первыхъ, всѣ свѣдѣнія и законодательства о рабочихъ всякаго рода сосредоточить исключительно въ одномъ вѣдомствѣ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ. Отъ Министерства Финансовъ и изъ другихъ вѣдомствъ все относящееся до рабочихъ должно перейти въ особый отдѣлъ, или Департаментъ Труда, который будетъ состоять при моемъ вѣдомствѣ внутренняго управленія. По причинамъ, которыя излишне объяснять, вѣдомство наше не пользуется отнюдь популярностью, а, потому этотъ будущій Департаментъ непремѣнно будетъ самостоятельнымъ; глава его будетъ хотя числиться по службѣ Министерства Внутреннихъ Дѣдъ, но получитъ право самостоятельнаго доклада Государю. Все, конечно, у насъ надо дѣлать постепенно, чтобы никого не пугать, а потому я предполагаю начать преобразованіе съ Центральнаго Статистическаго Комитета, который надо именно сдѣлать постепенно центральнымъ вѣдомствомъ для труда, но пока, безъ этого названія, а со старымъ его именемъ. Мало по малу, я думаю, возможно расширить права рабочихъ и удовлетворить многія ихъ требованія. Многое будетъ зависѣть отъ дѣятельности главы этого учрежденія, Центральнаго Комитета, который въ дѣйствительности будетъ -- Центральнымъ Бюро Труда. Я пріѣхалъ къ Вамъ, чтобы сдѣлать именно предложеніе, не хотите ли стать во главѣ этого учрежденія, предсѣдателемъ или директоромъ Бюро Труда, именуемаго до поры до времени Центральнымъ Статистическимъ Комитетомъ?! Вы, по моему мнѣнію, наиболѣе подходящее лицо для этой обязанности по своимъ знаніямъ и по прежней памяти о Вашей дѣятельности".
   Я поблагодарилъ Министра за доброе мнѣніе и заявилъ, что необходимо подумать, прежде чѣмъ дать рѣшительный отвѣтъ. Въ то же время, полушутя, полусерьезно я спросилъ его, извѣстна ли ему, какъ Министру Внутреннихъ Дѣлъ, та по истинѣ удивительная бумага московскаго генералъ-губернатора о моей будто бы конспиративной дѣятельности, въ качествѣ члена Московскаго Юридическаго Общества и Московскаго Профессора, которая взводитъ на меня цѣлую кучу небылицъ и обвиненій самаго крайняго свойства..?!
   В. К Плеве объявилъ, что онъ ничего не знаетъ объ этой бумагѣ (отношеніе московскаго генералъ-губернатора отъ 14 января 1903 г. за No 128), и поинтересовался на нее взглянуть. Тогда я подалъ ему номеръ извѣстнаго за границей изданія "Освобожденіе" 1903 г., No 6, гдѣ онъ со смѣхомъ и восклицаніями ироніи прочелъ статью по данному поводу и передалъ мнѣ ее обратно безъ всякихъ комментарій, но, какъ мнѣ показалось, нѣсколько смущенный. Затѣмъ мы простились, при чемъ онъ просилъ меня въ ближайшіе дни обдумать сдѣланное предложеніе и отвѣтить ему письменно, "да" или "нѣтъ" и ждать терпѣливо результата, въ виду многихъ чиновничьихъ волокитъ, не отъ него зависящихъ...
   Черезъ два дня я отвѣтилъ ему утвердительно, что я согласенъ принять его предложеніе въ интересахъ дѣла, а что размѣръ вознагражденія, о которомъ онъ упоминалъ во время свиданія, не играетъ для меня серьезной роли.
   Послѣ этого прошло продолжительное время, и я не видѣлъ и. не слышалъ ничего о Вячеславѣ Константиновичѣ, при чемъ онъ. нѣсколько разъ выѣзжалъ на продолжительные сроки изъ Петербурга. Наконецъ, уже въ концѣ декабря мѣсяца, я узналъ случайно о предполагаемомъ вскорѣ назначеніи совсѣмъ другого лица на должность, о которой со мной говорилъ Плеве, и что никакихъ. слуховъ о движеніи дѣла въ смыслѣ основанія у насъ Департамента Труда не имѣется, тогда я обратился уже письменно съ просьбой сообщить, въ какомъ смыслѣ рѣшился его планъ по рабочему вопросу? Я получилъ въ отвѣтъ короткое письмо, что къ сожалѣнію, внѣ его воли, дѣло приняло совсѣмъ другой оборотъ, и предложеніе его, сдѣланное мнѣ, приходится взять назадъ противъ его-де желанія...
   Такимъ образомъ, къ моему, можетъ быть, личному благополучію, не состоялся планъ, составленный Вячеславомъ Константиновичемъ, который въ принципѣ, мнѣ кажется, несомнѣнно оказался бы небезполезнымъ, при его осуществленіи, для предупрежденія многихъ эксцессовъ и крайностей въ эпоху освободительнаго движенія 1905 г. и ближайшаго къ тому времени. Мнѣ представляется, что если бы рабочіе въ то время, какъ думалъ и говорилъ объ этомъ Министръ, получили дѣйствительно нѣкоторыя права имъ желательныя, союзовъ, сговоровъ и т. п., то это явилось бы въ значительной степени предохранительнымъ клапаномъ противъ крайнихъ требованій ихъ послѣдующаго революціоннаго настроенія и способствовало бы болѣе мирному ходу и рѣшенію нашего рабочаго вопроса...
   Какъ бы ни толковать планъ, изложенный мнѣ покойнымъ Министромъ, считать ли его вполнѣ искреннимъ выраженіемъ мнѣній Вячеслава Константиновича, которое онъ не могъ осуществить по чисто независящимъ отъ него обстоятельствамъ, или же допустить предположеніе, какъ нѣкоторые мои пріятели дѣлаютъ, что, узнавши отъ меня же о неблагопріятныхъ обо мнѣ, хотя и очевидно ложныхъ сужденіяхъ въ извѣстныхъ кругахъ, Плеве не захотѣлъ рисковать и устранилъ самый планъ моей кандидатуры и вмѣстѣ основаніи Департамента Труда, въ самомъ же началѣ, и до его исполненія; все это можетъ быть, но нѣтъ сомнѣній также, что жестокая рука убійцы, положившая конецъ жизни и дѣятельности этого замѣчательнаго министра, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, привела къ послѣдствіямъ, совершенно противоположнымъ съ его ожиданіями: Россія, я убѣжденъ, лишилась черезъ это мирнаго и благополучнаго разрѣшенія многихъ трудныхъ вопросовъ, удручающихъ ее до сихъ поръ, какъ тѣ три вопроса, разбираемые мной въ присутствіи Министра и описанные при аудіенціи у него весной 1902 года. Вопросы -- рабочій, университетскій и еврейскій, какъ извѣстная тройка изъ басни Крылова -- "Лебедь, Ракъ и Щука", не подвинулись съ тѣхъ поръ вѣдь ни на іоту впередъ, благодаря ужасной катастрофѣ съ В. К. П., вызванной революціей!!... Мои дальнѣйшія сношенія съ Плеве исключительно вращались на помощи разнымъ лицамъ, пострадавшимъ отъ крутыхъ дѣйствіи полиціи, и я долженъ отдать справедливость, что во многихъ случаяхъ Плеве относился очень гуманно и добро съ моимъ. въ этихъ случаяхъ ходатайствамъ, хотя я нахожу неудобнымъ, разумѣется, называть по именамъ лицъ, о которыхъ мнѣ приходилось просить и предстательствовать. Затѣмъ, не смущаясь нисколько косыми взглядами многочисленныхъ недоброжелателей несчастнаго Министра, я, не получавшій отъ него лично никакихъ выгодъ, или пріобрѣтеніи, вполнѣ откровенно признаюсь, что съ глубокимъ прискорбіемъ вспоминаю о преждевременной кончинѣ этого способнаго и талантливаго государственнаго человѣка!.. Къ глубокой потерѣ для Россіи, онъ не успѣлъ принести ей той обширной пользы, которую былъ намѣренъ и могъ бы навѣрное .оказать, при другихъ болѣе благопріятныхъ условіяхъ.
  

ГЛАВА VIII.

Три русскихъ экономиста: Константинъ Степановичъ Веселовскій.-- Николай Христіановичъ Бунге.-- Александръ Ивановичъ Чупровъ.-- Ихъ отношенія ко мнѣ, и чѣмъ я имъ обязанъ.-- Ученые труды К. С. Веселовскаго и изъятіе (уничтоженіе) въ эпоху реакціи, начала 50-хъ годовъ XIX вѣка, главнѣйшаго изъ нихъ: "Статистики недвижимыхъ имуществъ г. С.-Петербурга".-- Переломъ характера всей его научной дѣятельности.-- Моя промоція въ члены Академіи Наукъ.-- Переписка съ Н. X. Бунге и К. С. Веселовскимъ.-- Проектъ изданія Академіей Экономическаго Словаря и крушеніе этого плана со скорой кончины Бунге.-- А. И. Чупровъ, наша дружба и какъ она поддерживалась.-- Взаимныя услуги и одолженія: примѣры ихъ для обѣихъ сторонъ.-- Старанія напр. А. И. къ прекращенію моего конфликта со студентами 19 февраля и въ свою очередь мои хлопоты для устраненія горестнаго проекта Министерства Народнаго Просвѣщенія къ удаленію Чупрова изъ Московскаго университета.-- Противоположность характеровъ А. И. Чупрова и Николая Павловича Боголѣпова.

   Въ 1901 году скончался одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей Россія, Константинъ Степановичъ Веселовскій. Въ его лицѣ Россія лишилась одного изъ своихъ скромныхъ, но даровитѣйшихъ ученыхъ, а наша Академія Наукъ одного изъ трудолюбивѣйшихъ и полезнѣйшихъ сочленовъ. Лишь немногіе наши ученые даже могутъ сравниться, по энциклопедичности своего образованія и своихъ трудовъ, съ покойнымъ академикомъ. Статистика, народное хозяйство, математика, сельское хозяйство, агрономія, астрономія, метеорологія, климатологія, составляли предметъ занятіи и серьезныхъ трудовъ этого ученаго, котораго я имѣлъ счастье узнать лишь въ. позднѣйшіе годы его жизни, и которому обязанъ въ значительной степени своимъ привлеченіемъ и выборомъ въ нашу Академію. Познакомимся сначала съ его научною дѣятельностью, а затѣмъ и съ личными ко мнѣ отношеніями и встрѣчами.
   Въ области экономическихъ наукъ, которыми К. С. Веселовскій наиболѣе занимался, онъ оставилъ, помимо нѣсколькихъ крупныхъ сочиненіи, поразительное количество журнальныхъ статей, небольшихъ, но важныхъ монографій и критическихъ работъ всякаго рода. Знакомясь съ его многолѣтней дѣятельностью и возстановляя въ памяти имъ сдѣланное, я не зналъ часто, чему болѣе удивляться, его неистощимому трудолюбію, или замѣчательной разносторонности и энциклопедичности его образованія. Въ области экономическихъ наукъ онъ былъ прежде всего, по своимъ вкусамъ и наклонностямъ, статистикъ съ хорошей экономической подготовкой, а потому вѣроятно его перу и принадлежитъ цѣлый рядъ очерковъ и біографій: Эйлера, Никиты Попова и другихъ математиковъ и членовъ Академіи XVIII и начала XIX вѣка.
   Интересуясь математикой и будучи статистикомъ; К. С. Веселовскій въ то же время былъ серьезнымъ финансистомъ и изслѣдователемъ разнообразнѣйшихъ экономическихъ и финансовыхъ вопросовъ, и русская наука обязана ему нѣсколькими прекрасными по этому вопросу монографіями. Едва-ли еще не больше его трудамъ обязана наука сельскаго хозяйства: его перу принадлежитъ нѣсколько огромныхъ работъ и обзоровъ сельскохозяйственной дѣятельности въ Россіи за сто лѣтъ, помимо множества разнообразныхъ монографій по разнымъ мелкимъ вопросамъ сельскаго хозяйства.
   Такова была разнообразная и научная продуктивность Константина Степановича до 50-хъ годовъ XIX вѣка. Съ этого времени, по причинамъ, которыя мы будемъ излагать отдѣльно, спеціальность Веселовскаго измѣнилась. Его труды, вмѣсто политической экономіи, посвященные климатологіи и метеорологіи Россіи, составили въ свое время единственныя капитальныя по этимъ вопросамъ изслѣдованія.
   Любопытно, что въ научныхъ вкусахъ и вліяніяхъ, которымъ подвергался почтенный русскій ученый въ 40-хъ и 50-хъ годахъ, замѣчается удивительное совпаденіе въ тѣхъ же самыхъ факторахъ, подъ вліяніемъ которыхъ началъ работать и я, какъ объ этомъ было мною описано въ первой главѣ моихъ "Воспоминаній" (см. "Русская Старина", октябрь, 1909 г.), а именно творенія великаго бельгійскаго ученаго Адольфа Кеттле, воззрѣнія котораго произвели цѣлый переворотъ въ облаети общественной статистики и статистики народонаселенія, за 25 лѣтъ еще до меня, остались не безъ сильнаго вліянія также на направленіе первыхъ трудовъ и научные вкусы Константина Степановича. Въ своихъ сочиненіяхъ, появившихся въ 30-хъ и 40-хъ годахъ, въ мірѣ личной жизни человѣка, его дѣйствій и всей общественной системы, гдѣ видимо все совершается по вкусу и капризу индивидовъ, Кеттле внесъ порядокъ и на мѣсто произвола выставилъ закономѣрность соціальныхъ явленіи. Въ его "Среднемъ человѣкѣ", онъ создалъ типъ человѣка, олицетворяющаго соціальное тѣло, которое сохраняется въ силу постоянныхъ или періодически дѣйствующихъ причинъ, отысканіе которыхъ и составляетъ главную задачу статистики, или соціальной физики, какъ онъ ее назвалъ, дѣйствія которой считались совершенно произвольными или же объяснялись неизвѣстными еще или неизслѣдованными законами природы. Его письма о теоріи вѣроятности представляютъ собою попытку примѣненія этой теоріи и явились первымъ пособіемъ къ изученію новой статистики, имъ установленной.
   Новыя идея Кеттле въ 40-хъ годахъ поразили молодое воображеніе почтеннаго академика, такъ же какъ сдѣлали это въ 60-хъ годахъ относительно меня, и Веселовскій съ жаромъ принялся за цифры и изученіе съ помощью ихъ различныхъ общественныхъ явленій. Къ этому именно періоду относятся два его замѣчательныхъ изслѣдованія подъ названіемъ: первое "О вліянія временъ года на здоровье и жизнь человѣка" и второе, еще болѣе важное, "Опыты нравственной статистики Россія". Въ нервомъ трудѣ онъ изслѣдуетъ, во всеоружіи европейскихъ знаніи, тогда еще мало затронутый у насъ вопросъ по медицинской статистикѣ, о заболѣваемости и смертности въ нашихъ городахъ, преимущественно въ Петербургѣ, Одессѣ, сравнительно съ Европой, особенно съ Берлиномъ и Парижемъ, при чемъ приходятъ ко многимъ самостоятельнымъ и новымъ для того времени выводамъ, яри своеобразности многихъ русскихъ условія городской жизни и при сопоставленія ихъ съ извѣстными по этому роду данными на Западѣ.
   Другой трудъ, "Опыты нравственной статистики" представляетъ собой самостоятельную провѣрку началъ гипотезы новаго статистическаго метода, созданнаго Кеттле, въ примѣненіи къ важному, совершенно новому тогда вопросу о самоубійствѣ, начало цѣлой серія изслѣдованіи по нравственной статистикѣ, къ сожалѣнію не доведенныхъ до конца по незавясящимъ отъ него обстоятельствамъ (вѣроятно, главнымъ образомъ, цензурнымъ).
   Не останавливаясь на многочисленныхъ, какъ мы упомянули, изслѣдованіяхъ Веселовскаго по сельскому хозяйству, мы перейдемъ прямо къ важнѣйшему труду академика, составляющему переломъ въ его дѣятельности и положившему начало совершенно новой его спеціальности -- въ области метеорологіи и климатологіи. Какъ извѣстно, конецъ 40-хъ годовъ, къ которому относится разгаръ статистической ученой дѣятельности К. С. Веселовскаго, принадлежитъ къ эпохамъ нашей исторіи, весьма неблагопріятнымъ для свободной научной дѣятельности въ области изслѣдованій какихъ-либо общественныхъ явленій, требовавшихъ свободнаго и самостоятельнаго анализа этихъ явленій. Въ это именно время, второй половины 40-хъ годовъ, было окончено тогда молодымъ авторомъ важнѣйшее экономическое изслѣдованіе его времени: "Статистика недвижимыхъ имуществъ въ Петербургѣ", основанное на результатахъ произведенной въ 1843 и 1844 годахъ оцѣнки домовъ и недвижимыхъ имуществъ въ Петербургѣ, для распредѣленія сборовъ съ этихъ имуществъ на городскія и общественныя надобности. Часть этихъ изслѣдованій гораздо позднѣе (на 10 лѣтъ) была прочитана авторомъ въ Географическомъ обществѣ, а небольшой кусокъ даже былъ напечатанъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" того времени (1848 г.); что же касается до этого замѣчательнаго изслѣдованія въ цѣломъ, то судьба его, какъ любилъ нѣкогда выражаться учебникъ русской исторія Кайданова, "покрыта мракомъ неизвѣстности", какъ видно изъ единственнаго полнаго экземпляра этого труда и замѣчанія, сдѣланнаго на его ноляхъ покойнымъ Константиномъ Степановичемъ. Нигдѣ болѣе цѣльнаго экземпляра не существуетъ, а свой единственный экземпляръ, подаренный мнѣ высокочтимымъ академикомъ, я счелъ долгомъ передать въ Академическую Библіотеку.
   По существу содержанія "Статистика недвижимыхъ имуществъ" представляетъ собою не только полный критическій разборъ добытыхъ указанными переписями данныхъ о недвижимыхъ имуществахъ Петербурга и интересъ съ финансовой точки зрѣнія, но еще болѣе представляетъ важности съ общественной -- для сужденія о зажиточности населенія того времени.
   Этотъ фактъ исчезновенія столь невинной по содержанію книги, съ большими непріятностями и послѣдствіями для автора, разсказанъ академикомъ Веселовскимъ въ двухъ мѣстахъ; во-первыхъ, когда-то кратко на страницахъ "Русской Старины" и затѣмъ въ подробномъ письмѣ со мнѣ лично, на мой запросъ объ этомъ произведеніи почтеннаго академика. Несомнѣнно, что "Статистика недвижимыхъ имуществъ", навлекла на голову молодого тогда автора крупную непріятность я угрожала прекратить его ученую дѣятельность въ началѣ самымъ рѣзкимъ образомъ, к только случайнымъ и счастливымъ для автора обстоятельствамъ нужно приписать благополучное для него окончаніе этой крупной экскурсіи въ область хозяйственной статистики города Петербурга.
   Въ 1893 году я имѣлъ честь познакомиться съ Константиномъ Степановичемъ на обѣдѣ у другого нашего знаменитаго ученаго и общественнаго дѣятеля Н. X. Бунге, гдѣ онъ отнесся ко мнѣ крайне любезно и дружелюбно, заявляя желаніе имѣть полное собраніе моихъ научныхъ работъ, такъ какъ лишь нѣкоторыя ему были знакомы. Я обѣщался ему немедленно собрать ихъ, еще прежде, чѣмъ вернусь въ Москву, въ петербургскихъ книжныхъ лавкахъ и у издателей, но внезапно простудился и заболѣлъ, почему поспѣшилъ домой въ Москву, и уже оттуда выслалъ ему все обѣщанное, хотя все-таки съ нѣкоторыми дефектами. Въ отвѣтъ получилъ обширное, на цѣломъ большомъ листѣ благодарственное письмо, съ приложеніемъ, въ свою очередь, разнообразныхъ трудовъ академика и въ томъ числѣ и единственный экземпляръ этого изслѣдованія о "недвижимыхъ имуществахъ Петербурга". Письмо это, съ объясненіемъ по поводу исчезновенія книги и сравненіемъ нынѣшняго времени со "старымъ добрымъ временемъ", я и привожу:
   "Взамѣнъ личной бесѣды, вы мнѣ дали щедрою рукою другое средство болѣе близкаго съ вами знакомства: по вашему распоряженію, я получилъ отъ Карбасникова, въ два пріема, богатое, почти полное собраніе вашихъ для меня въ высшей степени интересныхъ и поучительныхъ сочиненій -- плодъ цѣлой жизни, отданной наукѣ. Если справедливо, что всякій писатель вкладываетъ въ свои творенія лучшую часть своей души, то это особенно можно сказать именно о вашихъ сочиненіяхъ, которыя всѣ имѣютъ одинъ весьма замѣтный характеръ, -- служить на пользу человѣчества и, будучи взяты въ ихъ совокупности, выражаютъ весьма явственно альтруизмъ автора. Не знаю, какъ лучше выразить мою мысль. Нѣкоторыя изъ этихъ сочиненій были мнѣ извѣстны только по наслышкѣ, по газетнымъ статьямъ, -- но я теперь съ жадностью принялся за ихъ чтеніе, особенно обязали вы меня сообщеніемъ списка важнѣйшихъ ученыхъ трудовъ вашихъ; онъ мнѣ именно теперь понадобился, и если бы не ваше любезное сообщеніе, то я долженъ былъ бы употребить не мало времени на составленіе такого списка по библіографическимъ указателямъ и по каталогу Академической Библіотеки, которая не можетъ похвалиться порядкомъ".
   "Но получивъ отъ васъ такъ много вашихъ сочиненій, я остаюсь у васъ по уши въ долгу. Я послалъ вамъ кое-что изъ послѣдне напечатаннаго мною, но потому только, что это еще нашлось у меня подъ руками, а прочихъ моихъ трудовъ, -- однихъ у меня болѣе нѣтъ экземпляровъ, другіе не могли мы для васъ имѣть интереса, либо по предмету своему (по метеорологіи и климатологіи), либо какъ уже очень устарѣвшіе. Вы счастливы, что при той спеціальности, какую вы себѣ избрали, ваша ученая карьера протекаетъ въ эпоху благопріятную у насъ для политическихъ наукъ. Но не такова была моя судьба: избравъ въ пору неопытной юности эти именно науки, какъ такія, которыя давали возможность трудами въ ихъ области быть полезнымъ для соотечественниковъ ("къ учености для учености", къ бездушной эрудиціи -- я не чувствовалъ симпатіи), я работалъ, сколько позволяли мнѣ развѣ тогдашнія внѣшнія условія, но когда за статью, напечатанную мною въ 1848 году, въ "Отечественныхъ Запискахъ" (часть 57, отд. II, стр. 28) о "Статистикѣ недвижимыхъ имуществъ въ С.-Петербургѣ", я чуть было не подвергся административной ссылкѣ въ мѣста не столь отдаленныя обширнаго нашего отечества (подобно Салтыкову, Костомарову, Надеждину, Данилевскому et tutti quanti), то каюсь, не ощутилъ въ себѣ охоты разыграть роль мученика за идея и разомъ повернулъ на такія изслѣдованія, въ которыхъ можно было говорить безопасно всю правду, а именно, на изслѣдованіе климата Россіи и его вліянія на человѣка и его бытъ {Страшная кара постигла было за невинную книгу академика К. С Веселовскаго по настоянію такъ называемаго "Негласнаго (Бутурлинскаго) Комитета", учрежденнаго въ то мрачное время для сугубаго надзора за печатнымъ словомъ.}. Эти же самыя причины заставили меня потомъ принять предложенное мнѣ Академіею званіе ея Непремѣннаго Секретаря, тяготы котораго я несъ почти 35 лѣтъ и которое, если и налагало на меня необходимость почти совсѣмъ отказаться отъ собственныхъ ученыхъ трудовъ, но зато вполнѣ удовлетворяло моей душевной потребности -- быть полезнымъ вообще для науки въ нашемъ отечествѣ".
   Въ дѣйствительности ученые труды Константина Степановича, несмотря на описанную катастрофу, не остановились, а только видоизмѣнились, такъ какъ его деру принадлежитъ крупный трудъ до хозяйственной статистикѣ "Атласъ Европейской Россія", выдержавшій въ сравнительно короткое время три изданія. Сюда же относится его важная работа для изученія общаго хозяйства Россіи, именно "Почвенная карта Европейской Россія", которая представляетъ собою критически обработанный сводъ лучшихъ свѣдѣній, какія въ то время возможно было собрать, и служила долго единственнымъ источникомъ для почвопознанія Россіи. Ему же принадлежитъ "Очеркъ статистики Царства Польскаго", "Водныхъ путей сообщенія", "Коммерческая статистика Испаніи и Португаліи", множество критическихъ разборовъ и оцѣнокъ разнообразныхъ сочиненій, одно другого важнѣе, напримѣръ, "Историческое обозрѣніе трудовъ Академіи Наукъ въ прошломъ и текущемъ столѣтіе", "По поводу русской этнографіи", "Устройство эмеритальныхъ кассъ" и т. д., и т. д. Наконецъ, Константинъ Степановичъ, не говоря объ его заслугахъ по климатологіи, гдѣ долго его сочиненія были единственными въ. Россіи по этому предмету, былъ незаурядный художникъ-живописецъ и художественный критикъ. Онъ оставилъ послѣ себя не одну картину собственной кисти и нѣсколько рецензій и статей по художественнымъ вопросамъ.
   Подводя итоги всему, что я зналъ о личности и ученыхъ заслугахъ почтеннаго академика Веселовскаго, нельзя не придти къ заключенію, что его пытливому духу было какъ бы тѣсно въ предѣлахъ какой-нибудь одной спеціальности, какъ показываютъ всѣ указанныя нами работы. Во всѣхъ разнообразныхъ сферахъ науки и искусства и всѣхъ областяхъ ихъ, которыхъ касался его трудъ, Константинъ Степановичъ Веселовскій выступалъ съ честью и по истинѣ оставилъ доброе имя. Какъ бы памятуя и слѣдуя словамъ евангелія, онъ "таланта въ землю не зарывалъ" и пользовался съ выгодой для науки и окружающихъ всѣми разнообразными сторонами своего духа и способностей, не забывая я другого золотого правила, -- любить людей. Константинъ Степановичъ отличался истиннымъ доброжелательствомъ ко всѣмъ окружающимъ и имѣющимъ съ нимъ дѣло людямъ. Благодаря его ужу и наблюдательности, вмѣстѣ съ опытомъ его многолѣтней, долгой жизни, академикъ Веселовскій по истинѣ былъ "мудрымъ Улиссомъ", незамѣнимымъ и драгоцѣннымъ совѣтникомъ во всѣхъ вопросахъ, не только касающихся Академіи Наукъ, но и просто въ серьезныхъ вопросахъ практической жизни. Онъ умѣлъ сказать всякому лицу, которое того заслуживало, доброе, ободряющее слово и сообщить умный, вполнѣ идущій къ обстоятельствамъ дѣла, совѣтъ и указаніе. Въ добавокъ ко всему Константинъ Степановичъ вплоть до своей смерти сохранялъ полную ясность ума и даже воображенія. Это высокое качество, на-ряду съ многолѣтнимъ опытомъ, придавало необыкновенную привлекательность и мѣткость всѣмъ его сужденіямъ. Такъ, я припоминаю одинъ случай: однажды, исполняя его желаніе, я сообщилъ ему во время частной бесѣды объ одномъ у насъ соціальномъ движеніи, преимущественно у молодежи, вызывавшемъ со многихъ сторонъ значительную долю осужденія и антипатіи. Выслушавъ мою, можетъ быть, нѣсколько запальчивую рѣчь объ ихъ увлеченіяхъ и сумасбродныхъ фантазіяхъ, Ко евреи; попутчики, одинаково бѣгло говорившіе на обоихъ языкахъ. Помню, вечеромъ, въ августѣ, пріѣхалъ я въ Дрезденъ и остановился въ маленькой гостиницѣ, по указанію своего пріятеля Лысцева, съ которымъ предварительно списывался и затѣмъ, по привычкѣ къ экономіи, немедленно отыскавши его, принялся пріискивать болѣе прочное и дешевое помѣщеніе въ видѣ меблированныхъ комнатъ, что вскорѣ и нашелъ. Согласно данной мнѣ университетской инструкціи, я долженъ былъ, какъ упомянуто выше, штудировать первоначально въ Леипцигскомъ университетѣ, но съ августа по начало октября въ Германіи продолжаются феріи, т. е. университетскій вакатъ, и я, будучи свободенъ отъ университетскихъ занятій, хотѣлъ воспользоваться временемъ для наилучшаго усвоенія разговорнаго нѣмецкаго языка. Черезъ знакомство Лысуева, я скоро нашелъ себѣ учителя для нѣмецкихъ разговоровъ въ лицѣ одного познанскаго поляка студента Стычанскаго, который за какую-то очень скромную плату согласился приходить ко мнѣ ежедневно для упражненія въ нѣмецкомъ разговорѣ, часа на два или на три, и дѣло пошло довольно быстро.
   Въ то же самое время я началъ знакомиться въ Дрезденѣ, предполагая провести въ немъ до начала октября, съ тамошними россіянами, которыхъ въ то время жило въ Дрезденѣ большое количество. Какъ я слышалъ отъ мѣстнаго русскаго священника о. Розанова, что въ то время постоянно проживало русскихъ семействъ и числилось его прихожанами болѣе 600, т. е. постоянное русское населеніе въ Дрезденѣ простиралось до нѣсколькихъ тысячъ. Постоянной собственной русской церкви тогда еще не было, но была лишь наемная на одной изъ новыхъ улицъ города, но уже шли приготовленія къ постройкѣ постоянной церкви, которая вскорѣ и была начата и до сихъ поръ стоитъ въ Дрезденѣ, считаясь по красотѣ однимъ изъ украшеніи города. Въ высшей степени курьезно, что русское постоянное населеніе, столь значительное, какъ я говорилъ раньше, оставалось въ Дрезденѣ, какъ и во многихъ другихъ иностранныхъ городахъ, лишь сравнительно короткое время, какіе-нибудь два года. Съ 1674 года, вслѣдъ за установленіемъ въ Россіи всеобщей воинской повинности для всѣхъ сословій, масса русскихъ, постояннаго населенія за границей, въ томъ числѣ и въ Дрезденѣ, обратились вспять на родину, и русская рѣчь и русскія вывѣски и все русское сдѣлались въ Дрезденѣ относительно рѣдкостью, и все число проживающихъ, вмѣсто многихъ сотъ, ограничилось лишь нѣсколькими десятками и то большей частью уже значительно онѣмечившихся русскихъ пли прямо нѣмцевъ, остальные, ради участи своихъ дѣтей, поспѣшили вернуться восвояси и опредѣлить ихъ въ русскія казенныя заведенія, вмѣсто иностранныхъ, не имѣвшихъ, какъ извѣстно, правъ на льготу по воинской повинности. Но въ это, именно, время, когда надобность въ особенной постоянной русской церкви прекратилась, и частные рессурсы для ея поддержанія изсякли, какъ разъ въ 1874 году и явилась постоянная русская церковь, благополучно стоящая до настоящаго времени, и подержаніе клира которой обходится немало русскому государственному казначейству!..
   Между новыми моими знакомыми оказался одинъ юноша, сынъ Н. В, Вельяшева, ржевскаго адвоката, съ которымъ я обѣдалъ, какъ раньше говорилъ, однажды въ Москвѣ съ Клокачевымъ. Черезъ нѣсколько дней молодой человѣкъ принесъ мнѣ отъ отца, въ это время бывшаго въ Дрезденѣ, приглашеніе посѣтить его семейство, жившее постоянно, какъ упоминалось раньше, въ Дрезденѣ, для воспитанія дѣтей, говоря, что онъ радъ будетъ случаю, скоро возвращаясь въ Россію, познакомить меня лично съ семьей до отъѣзда. Я немедленно откликнулся на любезное приглашеніе, явился къ г-ну Вельяшеву и такимъ образомъ познакомился съ его семействомъ, довольно многолюднымъ, которое мнѣ чрезвычайно понравилось. Оно состояло изъ его жены, пожилой дамы и другой старушки, нѣкоей Пусторослевой, друга дома, постоянно у нихъ живущей, и четырехъ дѣтей: дочери, молодой дѣвушки и трехъ мальчиковъ разнаго возраста. Приняли меня просто и радушно. Семья ихъ, съ хорошими, интеллигентными вкусами, дѣти съ порядочнымъ, видимо, образованіемъ, и двѣ добрѣйшія старушки, напомнили мнѣ живо мою старую семейную жизнь, которой я къ сожалѣнію много лѣтъ своего студенчества и слѣдующее время былъ лишенъ, за смертью родителей. Особенно завоевала моя симпатіи старушка мать, Софія Константиновна, образецъ преданности и любви къ семейству. Цѣлый день усердно занятая своими дѣтьми, ихъ интересами; и затѣмъ, долженъ сознаться, мнѣ какъ-то сразу приглянулась юная дѣвица въ этой семьѣ, Екатерина Николаевна, которой судьбой суждено было впослѣдствіи сдѣлаться моей женой. Маленькій лукавый божокъ, играющій по греческой миѳологіи самую важную роль въ сближеніи особъ двухъ половъ, ранилъ мое сердце совершенно для меня неожиданно и незамѣтно. Весьма скоро, черезъ нѣсколько недѣль я началъ уже себя чувствовать не по себѣ, долго не видя и не бесѣдуя съ кѣмъ-либо изъ семьи Вельяшевыхъ, и во всѣхъ этихъ бесѣдахъ и свиданіяхъ, какъ-то противъ воли, главную роль стала играть маленькая фигурка этой дѣвицы.
   Черезъ два мѣсяца, однако, согласно своей инструкціи, я распрощался со своими Дрезденскими знакомыми съ обѣщаніемъ навѣщать ихъ почаще изъ Лейпцига, лежащаго всего въ 3 часахъ разстоянія, и отправился въ этотъ университетскій городъ, гдѣ долженъ былъ впервые предстать передъ очами представителей германской науки. Очень скоро ко мнѣ присоединились, сначала Макаровъ, русскій магистрантъ Московскаго университета. Молодой человѣкъ, моложе меня, затѣмъ пріѣхалъ уже, къ большому моему удовольствію, А. И. Чупровъ засталъ насъ съ Макаровымъ еще въ гостиницѣ, и мы совмѣстно пустились въ поиски помѣщенія. Мы скоро нашли себѣ двѣ чистенькія и комфортабельныя комнатки, и вмѣстѣ съ Макаровымъ у одного отставного учителя (Lehrer emeritus), Карла Лёшра (Loscher), котораго мы скоро переименовали по-русски м онъ отлично откликался на "Карла Михайловича", съ почтенной супругой, очень хорошей хозяйкой, иногда насъ кормившей, потому что постоянно мы предпочитали обѣдать въ ресторанѣ, а Чупровъ съ женой, очень почтенной дамой, нѣсколько строго относившейся къ намъ, сравнительно молодымъ людямъ, ко мнѣ и Макарову, Ольгой Егоровной, скоро переименованной нами просто въ Frau Professer, нашли помѣщеніе у одного музыканта, или какъ его заочно, нѣсколько презрительно, называлъ Лешеръ "музикусъ", какого-то мелкаго музыканта изъ театральнаго оркестра. Моя квартира съ Макаровымъ представляла нѣкоторыя преимущества, была обширнѣе, и хозяинъ добродушнѣе и образованнѣе. Почтенный старикъ, которому не было никакого дѣла, и который, для перваго начала, заполучивши добродушныхъ русскихъ юношей къ себѣ въ домъ, высказалъ желаніе подучиться по-русски, что по его мнѣнію представлялось ему легкимъ, въ виду будто бы его знакомства съ греческимъ языкомъ въ школѣ, и за это началъ изощрять насъ въ нѣмецкихъ разговорахъ! Чупровъ очень скоро также подружился съ нашимъ хозяиномъ, и мы проводили очень пріятно время сообща за бесѣдой и знакомились съ городомъ и со всѣмъ интереснымъ. "Музикусъ" же обратно съ Карломъ Михайловичемъ постоянно отсутствовалъ, его никто почти не видалъ.
   Вмѣстѣ также съ А. И, а можетъ быть онъ и раньше меня, мы запаслись университетскими программами и рѣшили сообща записаться для перваго начала на текущій семестръ на небольшое число курсовъ. Я записался вмѣстѣ съ Чупровымъ именно къ Рошеру на теорію политической экономіи и ученіе о финансахъ и Кнаппу, private, рабочій вопросъ. Чупровъ записался еще на какой то другой курсъ въ области экономической политики. Курсъ финансовъ Рошера, не-смотря на зимній семестръ, начинался поразительно рано, для русскихъ лѣнивыхъ привычекъ, въ семь часовъ утра, и требовалась большая, съ моей стороны, сила воли, чтобы являться такъ рано въ университетъ. Черезъ два часа, въ девять -- читался его же курсъ политической экономіи, на который обычно являлся Александръ Ивановичъ, я такимъ образомъ мы съ нимъ каждый день встрѣчались. Еще болѣе, впрочемъ, насъ, какъ русскихъ студентовъ, привлекалъ запретный тогда у насъ плодъ -- рабочій вопросъ. Кнаппъ вполнѣ хорошо знакомилъ насъ съ развитіемъ рабочаго вопроса въ главнѣйшихъ странахъ и прочими ученіями, такъ называемыхъ, соціалистовъ. Я уже слышалъ раньше имена Брентано и Шмоллера, но на лекціяхъ Кнаппа въ первый разъ познакомился съ нѣкоторыми ихъ изслѣдованіями и выводами я заинтересовался ими болѣе серьезно. Кнаппъ читалъ съ нѣкоторымъ жаромъ, очень живо и занимательно, несмотря на то, что имѣлъ лишь весьма ограниченную аудиторію, человѣкъ 50--70 слушателей, большею частью иностранцевъ, судя по языкамъ разговора. Мы нерѣдко у него передъ лекціей слышали всевозможные языки, начиная съ русскаго и оканчивая венгерскимъ и новогреческимъ. Какъ теперь помню, когда однажды Чупровъ выразилъ кому-то изъ товарищей студентовъ на этомъ курсѣ свое удивленіе, что такія интересныя лекціи, по такому любопытнѣйшему вопросу туго посѣщаются, и при томъ преимущественно иностранцами, то услышалъ отвѣтъ, который насъ русскихъ поразилъ. "Какой же особенный интересъ", отвѣтилъ студентъ нѣмецъ на это, рядомъ съ нами сидящій, "имѣетъ для насъ рабочій вопросъ, когда мы сами не рабочіе; вотъ если бы такъ хорошо, подобно Кнаппу, читался курсъ "о раздѣленіи церквей", напримѣръ, то навѣрное, потребовалась бы двойная аудиторія": настолько наши вкусы, слѣдовательно, разнились отъ тогдашнихъ европейскихъ!
   Обратно съ Кнаппомъ, почтенный старецъ Рошеръ читалъ въ огромной аудиторіи, самой большой въ тогдашнемъ зданіи Лейпцигскаго университета. У него было слушателей не менѣе навѣрно 4-хъ или 5-й сотъ человѣкъ. При скверной погодѣ тогда осенью и устройствѣ вѣшалокъ для студенческихъ пальто въ самыхъ аудиторіяхъ, гдѣ каждый студентъ вѣшалъ свое мокрое пальто и устанавливалъ свой мокрый зонтикъ непосредственно близъ той лавки, гдѣ онъ сидѣлъ (калошъ въ Германіи, какъ извѣстно, не полагается), аудиторія Рошера для моего воображенія представляется всегда какимъ-то обширнымъ болотомъ, но которому текутъ желтыя лужи и люди безцеремонно шагаютъ по этимъ лужамъ. Небольшой, но плотный я еще бодрый старичекъ-профессоръ читалъ звонко и отчетливо, при чемъ его чтеніе раздѣлялось всегда на двѣ совершенно противоположныя части. Главныя основныя положенія, то, что въ учебникахъ печатается крупнымъ шрифтомъ, Рошеръ прямо и очень медленно диктовалъ, гораздо медленнѣе, чѣмъ я, напримѣръ, диктовалъ свои настоящія воспоминанія. Какъ можно себѣ легко представить, слушать эту часть его лекцій, представлявшую гари томъ лишь самыя общія научныя понятія, намъ хорошо извѣстныя и давно сданныя на экзаменѣ въ своемъ университетѣ, было весьма и весьма скучно и въ значительной степени набило оскомину намъ съ Чупровымъ и заставило въ близкомъ будущемъ прекратить совсѣмъ посѣщеніе лекцій. Зато наиболѣе интересная часть, которую можно было намъ слушать съ пользой, лежала въ добавленіяхъ, разъясненіяхъ и иллюстраціяхъ къ этимъ основнымъ положеніямъ. Всѣ эти иллюстраціи произносились весьма быстро, скороговоркой, и каждый нѣмецкій студентъ обязательно складывалъ перо и карандашъ и слушалъ, ничего не нанося на бумагу. Частью дѣлали за нихъ это мы, иностранцы, когда приводился Рошеромъ какой-нибудь любопытный примѣръ или высказывалось стоящее вниманія предположеніе. Мы, напримѣръ, съ шутками и усмѣшками слушали тогда предположеніе добродушнаго профессора о зловредности русской общины и обязательнаго надѣленія крестьянъ землею. По словамъ Рошера, это обстоятельство непремѣнно должно пріучить русскихъ крестьянъ всегда въ земельной нуждѣ полагаться исключительно на даровой надѣлъ отъ Правительства, или принести къ погромамъ и захватамъ помѣщичьихъ земель!!?..
   Мирно и спокойно потекла наша жизнь въ качествѣ Лейпцигскихъ студентовъ. Сначала мы, какъ истинно русскіе люди, ходили на лекціи аккуратно, а затѣмъ соскучились и манкировали все чаще. Я до конца, помнится, довелъ лишь одинъ курсъ финансовъ, котораго составились у меня полныя записки. Чупровъ исчезъ еще раньше меня; да и мало могли мы поучиться тамъ, кромѣ приватныхъ курсовъ конечно, вродѣ Кнаппа, который посѣщался лучше. Обѣдали первоначально мы вмѣстѣ въ студенческомъ ресторанѣ, но тамъ очень непріятно для насъ и особенно для А. И. студенты назойливо взглядывали на его супругу, такъ какъ женщинъ кромѣ нея, мнѣ помнится. въ эту столовую не ходило, да и въ университетѣ мы долго женщинъ не видали, пока А. И. какимъ-то образомъ поймалъ и познакомился съ одной молодой красивой русской армянкой, Каргановой, сестрой извѣстной пѣвицы, которую, подсмѣивались мы надъ нимъ долго впослѣдствіи, онъ сосваталъ нашему лектору Кнаппу. Это случилось слѣдующимъ образомъ. Не берусь судить, по какой причинѣ, но армяне особенно часто обнаруживаютъ желаніе учиться именно финансовому праву. Я нерѣдко встрѣчалъ представителей этой націи, занимающихся со мной одной спеціальностью. Я былъ очень пріятно удивленъ, когда однажды, пришли навѣстить Чупрова, я нашелъ у него красивую барышню, бесѣдовавшую съ его женой, которая себя отрекомендовала вышеозначеннымъ именемъ, заявивши, что она пріѣхала въ Лейпцигъ именно изучать финансы. А. И., отличавшійся необыкновенной общительностью, встрѣтилъ ее какъ-то въ университетѣ, познакомился и привелъ къ своей супругѣ. Разумѣется, хорошенькая армянка нашла съ нашей стороны наилучшій пріемъ. Я съ ней немедленно подѣлился своими записями у Рошера, которыя, впрочемъ, ей были не настолько важны, ибо Рошеръ ее свободно допустилъ на свои лекціи, мало того, познакомился со своими дочерьми и поставилъ имъ въ примѣръ русскую барышню, занимающуюся его скучной наукой. Но иначе отнесся молодой Кнаппъ; онъ рѣшительно и строго отказался сначала допускать ее: вотъ, тутъ и понадобилась вся любезность и непосредственность А. И. Онъ не могъ выносить такой несправедливости и немедленно отправился къ Кнаппу. Не знаю, что и какъ онъ съ нимъ говорилъ, но на другой день я уже узналъ, что дѣвица Карганова допущена къ Кнаппу и начала вмѣстѣ съ нами появляться (это было весной 1874 года) къ концу его курса. Начала ни того, ни другого курса она собственно не слушала. Я ее снабдилъ бывшими у меня Московскими записками, лекціями Ф. Б. Мильгаузена и вызвалъ съ ея стороны восторженную благодарность. Вотъ что писала мнѣ тогда Карганова: "За записки Мильгаузена не знаю, какъ васъ отблагодарить, онѣ оказались настоящимъ сокровищемъ для меня. Если вы можете написать мнѣ, сколько времени я могу еще продержать ихъ, то будьте такъ добры сдѣлать это. Мнѣ хотѣлось бы ихъ проконспектировать, если Вы можете сообщитъ мнѣ, гдѣ и когда я могу добыть подобные литографированные листки, то этимъ очень обяжете меня".
   Не знаю, долго ли занималась г-жа Карганова курсомъ финансовъ (я ее скоро потерялъ изъ виду, занятый своимъ собственнымъ романомъ), но какъ намъ сдѣлалось извѣстно впослѣдствіи, занятія ея у Кнаппа въ результатѣ привели къ тому, что онъ совершенно примирился съ допущеніемъ женщинъ на лекціи и кончилъ тѣмъ, что женился на г-жѣ Каргановой при своемъ переходѣ въ качествѣ профессора Страсбургскаго университета. Съ тѣхъ поръ нерѣдко приходилось слушать и самому участвовать въ шуткахъ надъ А. П. по этому поводу, что онъ "во имя науки" сосваталъ профессору Кнаппу жену.
   Меня однажды посѣтилъ на нѣсколько дней Лысцевъ, пріѣхавшій изъ Дрездена, и привезъ съ собой разсказы обо всѣхъ общихъ римскихъ знакомыхъ, въ томъ числѣ и объ интересовавшемъ меня семействѣ Вельяшевыхъ. Это живо мнѣ напомнило оставившій сильное впечатлѣніе одинъ женскій образъ, но тѣмъ не менѣе я еще такъ мало сдѣлалъ въ Лейпцигѣ, что считалъ себя не въ правѣ пропустить хотя бы одинъ день на поѣздку въ Дрезденъ и сдѣлалъ это только гораздо позднѣе, когда уже не было Чупрова въ Лейпцигѣ. Я состоялъ одинаково въ дружбѣ, какъ съ А. И., такъ и съ его строгой супругой Ольгой Егоровной, и нѣсколько разъ невольно вспоминалъ извѣстную французскую поговорку: "les èxtrêmités se louchent", настолько казались противоположными оба супруга. На сколько А. И. былъ мягокъ, елеенъ и влюбленъ сверхъ мѣры въ человѣческое общество всякаго рода, настолько О. Е. представляла собой другой полюсъ, дабы сдерживать это любвеобиліе и ограничивать стремленія своего мужа къ новымъ и новымъ знакомствамъ, злоупотребленію его временемъ. Дѣйствительно, мы неоднократно удивлялись съ Макаровымъ, посѣщая очень часто, разумѣется, А. Н., какъ и онъ насъ, что дня почти не проходило, чтобы онъ не отыскивалъ и ни вылавливалъ гдѣ-нибудь новыхъ россіянъ или россіянокъ и не знакомился съ ними, при чемъ очень часто оказывалось, что они также раньше были мало ему знакомы, какъ и намъ! Къ этому времени относится, помню, напримѣръ, мое знакомство черезъ Чупрова съ Зеленогорскимъ, впослѣдствіи профессоромъ въ Харьковѣ и философомъ; Н. И. Зиберомъ, съ которымъ впослѣдствіи я самъ весьма сблизился, Ковалевымъ и многими другими. Практически-здравый и насмѣшливый умъ Ольги Егоровны дѣйствовалъ нерѣдко, какъ холодный душъ, на экспансивнаго увлекавшагося А. И., особенно ея обобщенія изъ области статистики, въ разговорахъ съ Зиберомъ. Недавнее тогда сатирическое произведеніе Щедрина о Статистическомъ Конгрессѣ въ Петербургѣ давало богатый матеріалъ для ея шутокъ надъ спорщиками.
   Прижившись къ Лейпцигу, мы перенесли въ него съ Чупровымъ нѣкоторые русскіе обычаи: такъ Frau Loscher открыла къ нашему удовольствію тамъ на рынкѣ гречневые блины (Blinzen), существующіе, будто бы, со времени постоя русскихъ войскъ въ 1815 году: она изрѣдка насъ ими угощала. Кромѣ того каждую субботу мы аккуратно съ Александромъ Ив. путешествовали въ русскую баню? (Russische Dampfbäder), при чемъ онъ такъ же аккуратно, благодаря своей разсѣянности, каждый разъ забывалъ свое грязное бѣлье! Дорога въ баню шла около моей квартиры и обыкновенно на обратномъ пути, дойдя до себя, я напоминалъ ему, что пора-де вернуться назадъ, и онъ до того упорно повторялъ туже разсѣянность, что совершенно хладнокровно подтверждалъ: "да, пора!", прощался со мной и шелъ обратно...
   Нѣмецкое Рождество или точнѣе Sylvesterabencl, мы справляли у Лешеръ, которые насъ очень радушно угощали классическимъ пуншемъ, и мы пѣли съ ними нѣмецкія пѣсни. За то, въ свою очередь, въ день Русскаго Рождества мы рѣшили угостить ихъ русскимъ обѣдомъ, при чемъ, разумѣется, надо было приготовить его собственноручно, по незнанію нѣмцами русскаго кулинарнаго искусства. Свои услуги для этого, по зрѣломъ обсужденіи, предложили двое: я вызвался научить на своихъ глазахъ фрау Лешеръ приготовить сибирскіе пельмени, въ издѣліи которыхъ въ Россіи была искусна одна знакомая родственница-старушка, и я неоднократно видѣлъ, какъ она готовитъ: Ольга Егоровна въ свою очередь вызвалась научить приготовленію русскихъ лѣнивыхъ щей съ говядиной. И вотъ, все утро, помню, мы усердно занимались въ кухнѣ фрау Лешеръ приготовленіемъ этихъ двухъ кушаній и затѣмъ сообща обѣдали всей наличной русско-нѣмецкой компаніей. Эффектъ нашъ русскій обѣдъ произвелъ чрезвычайный, но щи вызвали соболѣзнованіе экономныхъ нѣмокъ за огромную непроизводительную трату говядины. За то мои пельмени оказались настолько по нѣмецкому вкусу, что меня много разъ впослѣдствіи въ мои посѣщенія Лейпцига фрау Лешеръ угощала этими, какъ она называла "russische Pastetchen" и увѣряла, что многіе ея знакомые даже теперь готовятъ по рецепту, который она даетъ для ихъ изготовленія. Я охотно соглашался съ ней и одобрялъ ея пріятельницъ, такъ какъ несомнѣнно пельмени во всѣхъ отношеніяхъ выше того "Maikäfersuppe", которымъ меня однажды угощала фрау Лешеръ!
   Къ Новому Году я получилъ приглашеніе отъ Лысцева пріѣхать непремѣнно въ Дрезденъ, такъ такъ русская компанія-де собирается сообща весело отпраздновать русскій Новый Годъ. Передъ отправленіемъ пришлось проститься на нѣкоторое время съ А. И., который уже собирался уѣзжать въ Мюнхенъ. Немедленно, какъ я появился въ семьѣ Вельяшевыхъ, я почувствовалъ, какими тѣсными узами любовь привлекаетъ меня къ этому семейству. Для меня стало ясно, что вопросъ не могъ оставаться въ такомъ неопредѣленномъ положеніи, и что надо на что-нибудь рѣшиться. Постараться вырвать обнявшее меня чувство я уже не былъ въ состояніи. Все, что я по этому поводу приводилъ себѣ, скорѣе говорило въ пользу утвердительнаго рѣшенія, чѣмъ отрицательнаго... При моей юношеской незрѣлости и неопытности, я старался обсудить и рѣшилъ вопросъ путемъ наведенія... У такой превосходной матери, какою всѣ признавали С. К., Вельяшеву, и дочь должна, разсуждалъ я, имѣть выдающіяся нравственныя достоинства... Я хорошо понималъ отвѣтственность брачнаго шага, который собирался сдѣлать, но въ то же время, главная сторона -- экономическая, меня нисколько не смущала. Я хорошо зналъ, что невѣста моя не могла мнѣ принести никакой матеріальной помощи въ видѣ приданаго, но могла зато дать то, что дороже всего -- помощь своего труда и духъ товарищества, съ которыми я могъ продолжать работать болѣе дружно, даже если бы, сверхъ ожиданія, не сошлись характерами. Я видѣлъ это на примѣрѣ Чупровыхъ, которые жили въ то время бодрѣе и лучше меня, несмотря на то, что пропорціальной потребностью на двоихъ, получали денегъ меньше меня... Послѣ отъѣзда я сдѣлалъ письменно рѣшительный шагъ въ видѣ формальнаго предложенія руки. Предложеніе мое было принято -- лишь условно, съ одной стороны, съ указаніемъ необходимости ждать согласія отца изъ Россіи.
   Нѣсколько успокоенный своимъ рѣшеніемъ, я вернулся въ Лейпцигъ, гдѣ уже не засталъ Чупрова {Онъ уѣхалъ въ Мюнхенъ, откуда я вскорѣ получилъ отъ него письмо.}, а вслѣдъ за нимъ скоро уѣхалъ и Макаровъ. Я остался одинокъ въ Лейпцигѣ, чтобы предаваться моимъ мечтамъ о Дрезденѣ. Только вечеромъ, и то не каждый день, я сходился съ однимъ изъ моихъ настоящихъ товарищей по Академіи Наукъ, съ почтеннѣйшимъ Филиппомъ Ѳедоровичемъ Фортунатовымъ, жившимъ тогда въ Лейпцигѣ на противоположномъ со мной концѣ города, всегда отличавшимся малой общительностью. Мы сходились съ нимъ въ Universitätsgasse, въ извѣстной пивной "Zur Feuerkugel", молча выпивали по двѣ кружки пива и расходились до слѣдующаго вечера, какъ бы набравшись нѣсколько русскаго духа.
   Зато у меня явилось другое наслажденіе, мнѣ еще дотолѣ не извѣстдое, почти каждодневная переписка съ невѣстой. Я не буду, разумѣется, такъ какъ пишу не романъ, а лишь мемуары, касаться этой "Святая Святыхъ", но смѣло могу сказать, что такое блаженное время, которое въ это время испытываетъ человѣкъ, едва-ли въ жизни повторяется! При всемъ маломъ жизненномъ опытѣ, который я имѣлъ, я уже чувствовалъ сначала всю огромную разницу настоящей любви отъ перваго своего ребяческаго увлеченія. Вмѣсто того, чтобы вспоминать съ горечью и досадовать, какъ прежде на В. В. за ея отношеніе и поступки со мной, я теперь всю жизнь долженъ только быть ей благодарнымъ; какъ хорошо произошло, что эта легкомысленная дама подсмѣялась надъ любовью увлекавшагося юноши, которая лишь забавляла ее!! Я съ ужасомъ могу себѣ представить, сколько счастья меня лишило бы ея иное поведеніе. Какъ подтвердилъ мнѣ опытъ моей довольно продолжительной собственной жизни, зло въ этомъ случаѣ обратилось для меня въ великое благо. Я считаю себя въ высшей степени счастливымъ, что я былъ свободенъ и могъ съ чистымъ сердцемъ протянуть свою руку другой женщинѣ, сдѣлавшейся моей вѣрной подругой на всю жизнь.
   Къ сожалѣнію, всѣ важные моменты моей жизни, какъ и раньше было указано, начинались съ горя и несчастій. Такъ было и здѣсь. Я уже получилъ отъ моей невѣсты телеграфное извѣщеніе о согласія отца на бракъ, съѣздилъ вновь въ Дрезденъ и въ общихъ чертахъ уговорился о свадьбѣ, которой должна была предшествовать поѣздка моей невѣсты въ сопровожденіи брата ко мнѣ въ гости въ Лейпцигъ посмотрѣть этотъ городъ. Я же въ это время былъ дѣятельно занятъ писаніемъ очень скучнаго отчета о своихъ работахъ въ Министерство, согласно положенію, по этому предмету принятому. Не могу кстати не оговориться по поводу этого пункта, имѣющаго можетъ быть и теперь столь пагубное значеніе для молодыхъ людей, какъ въ мое время. Тогда требовался, не помню за сколько мѣсяцевъ, за треть, или за четверть года, отчетъ о занятіяхъ, прежде чѣмъ вексель или переводъ на полученіе соотвѣтствующаго жалованья посылался за границу профессорскому кандидату. Такимъ образомъ употреблялось оружіе, самое вѣрное въ полученіи Министерствомъ свѣдѣній о магистрантѣ, -- угроза голодомъ, если онъ не пришлетъ отчета въ положенное время. и вотъ мы посылали, ни какой это цѣной! Первый мой отчетъ совпалъ, вслѣдствіе поздней, вѣроятно, выдачи мнѣ первый разъ содержанія, съ моимъ пріѣздомъ въ Лейпцигъ и съ началомъ слушанія Рошера и Кнаппа. Стоя на почвѣ правды, я написалъ въ Министерство, что только-что пріѣхалъ и устроился въ Лейпцигѣ; а около двухъ мѣсяцевъ, поневолѣ, вслѣдствіе отсутствія этихъ лекцій, провелъ въ Дрезденѣ, а теперь началъ-де слушать такихъ-то профессоровъ и такіе-то курсы. Весь отчетъ такимъ образомъ былъ изложенъ на двухъ страницахъ вѣрно и правдиво. Вмѣстѣ съ получкой слѣдующаго жалованія, я получилъ отъ Министерства выговоръ отъ Ученаго Комитета за свою лаконическую правдивость. Ученый Комитетъ сдѣлалъ какое-то невыгодное для моего самолюбія заключеніе изъ моей краткоcти, и вотъ, слѣдующіе затѣмъ разы, наученный этимъ горькимъ опытомъ, я вынужденъ былъ настойчиво и умышленно Миннстеретву лгать. Началъ описывать занятія, которыхъ въ дѣйствительности не дѣлалъ, только, чтобы наполнить и раздуть побольше свой отчетъ. Одинъ разъ, напримѣръ, чуть-ли не буквально переписалъ, только кажется въ русскомъ переводѣ, всѣ свои записки по курсу Рошера, или безъ всякой цѣли и смысла излагалъ цѣликомъ содержаніе прочитанныхъ книгъ, хотя бы совсѣмъ не относящихся къ моимъ занятіямъ и прочитанныхъ Богъ знаетъ когда я т. д. и т. д. И вотъ какъ разъ я былъ занятъ наканунѣ своей свадьбы такимъ неблагодарнымъ дѣломъ, вызываемымъ нераціональнымъ требованіемъ Министерства!..
   Внезапно, наканунѣ нетерпѣливо мною жданнаго пріѣзда въ Лейпцигъ моей невѣсты съ братомъ, я получилъ грустное извѣстіе: она простудилась и сильно заболѣла. Поѣздка состояться не могла. Я немедленно едва сбылъ съ рукъ отчетъ, полетѣлъ въ Дрезденъ. Оказалось, что невѣста схватила серьезную простуду и тяжкую болѣзнь, вслѣдствіе которой важный и доброжелательный врачъ, которому я почелъ долгомъ представиться, сказалъ мнѣ, что долженъ отсрочить нашу свадьбу, по крайней мѣрѣ, на нѣсколько мѣсяцевъ. Такимъ образомъ, увы, началось новое, тяжкое для меня испытаніе. Меня едва допустили до свиданія съ невѣстой. Послѣ нѣкотораго пребыванія въ Дрезденѣ, грустный, разстроенный, съ туманомъ въ головѣ и съ горечью въ сердцѣ я вернулся въ Лейпцигъ къ старымъ Лешерамъ, женихъ, какъ они уже знали, но безъ невѣсты. Прошелъ апрѣльскій вакатъ, я вновь записался на будущій весенне-лѣтній семестръ. Лекціи плохо шли въ голову, и я безпрестанно думалъ о Дрезденѣ и бомбардировалъ всѣхъ тамошнихъ знакомыхъ своими письмами и запросами.
   Наконецъ начали получаться болѣе благопріятныя извѣстія. Моя милая невѣста стала по-немногу поправляться; только въ маѣ уже, я ликвидировалъ всѣ свои дѣла въ Лейпцигѣ и переселился совсѣмъ въ Дрезденъ, поближе къ невѣстѣ. Наконецъ, былъ назначенъ великій день вѣнчанія; приглашены были всѣ знакомые и происходило, послѣ свадьбы, общее ликованіе на Бастаѣ (Bastai) въ Саксонской Швейцаріи съ пѣснями и танцами. Отдать справедливость, всѣ трудности и формальности при бракѣ были облегчены до nec plus ultra. Я очень благодарилъ за эту любезность, зная, какъ это трудно дѣлается теперь, покойному настоятелю русской церкви, о. Розанову. Къ сожалѣнію, новая церковь не была еще готова, и я вѣнчался въ старой домашней церкви въ Дрезденѣ 11 іюня по новому стилю и 30 мая по русскому въ 1873 году. "Бракъ этотъ составляетъ важнѣйшее изъ событій, повліявшихъ на всю мою жизнь. Въ женѣ моей, Екатеринѣ Николаевнѣ, я получилъ не только добраго товарища, но и ближайшаго сотрудника для всего, что я съ тѣхъ поръ написалъ, начиная съ большихъ книгъ и кончая журнальными и газетными статьями. Ничего не дѣлалось и не писалось безъ ея помощи и совѣта и большею частью ея же рукой (иногда даже два раза), и я право затрудняюсь по временамъ опредѣлить, кому, напримѣръ, въ данной статьѣ принадлежитъ такая-то мысль, мнѣ или ей?!".. {См. Венгеровъ, С. А. Критико-Біографическій Словарь русскихъ писателей и ученыхъ. Т. VI, Спб. 1897--1904, стр. 55.}
  

ГЛАВА III.

Мое свадебное путешествіе.-- Гейдельбергъ.-- Цюрихъ.-- Поѣздка въ Англію.-- Горестныя приключенія.-- Лондонъ.-- Меблированныя комнаты г-жи Сиггерсъ.-- Первыя впечатлѣнія.-- Несчастіе съ моимъ содержаніемъ.-- Русское посольство -- не для русскихъ.-- Исправность русскихъ друзей и редакцій.-- Британскій Музей.-- Работа надъ диссертаціей.-- Неудачная поѣздка въ Мюнхенъ.-- Н. И. Стороженко.-- Возвращеніе въ Россію.-- Защита магистерской диссертаціи и выборы въ доценты. -- Начало профессуры.-- Горе слѣдуетъ за радостью.-- Сильная болѣзнь жены и необходимость лѣченія за границей.

   Послѣ свадьбы мы немедленно уѣхали окружнымъ длиннымъ путемъ въ Швейцарію, въ Цюрихъ, гдѣ я предполагалъ послушать профессора Бёмерта, представителя тогда довольно популярной школы свободной торговли, и сверхъ того, конечно. имѣть возможность проводить медовый мѣсяцъ среди красотъ швейцаркой природы. Дорогой мы остановились прежде всего на два дня въ Лейпцигѣ. Я познакомилъ свою молоденькую супругу съ этимъ городомъ, дорогимъ мнѣ по воспоминаніямъ, какъ начало моего знакомства съ Германіей и ея наукой. Другая остановка была въ Тюрингервальдѣ, въ знаменитомъ Вартбургѣ, гдѣ мы исходили не мало горъ и спускающихся долинъ. Погода все время благопріятствовала. Мы наслаждались живописными видами, какъ только можетъ наслаждаться счастливый смертный. Посѣтивши Кельнъ и Боннъ, на скоромъ пароходѣ поднялись по Рейну до Майнца, осмотрѣли историческую рѣку Германіи съ ея замками, преданіями и легендами и вновь остановились на болѣе продолжительное время въ Гейдельбергѣ, университетъ котораго я предполагалъ посѣтить и прежде. Въ это время въ Гейдельбергѣ сосредоточилось много русскихъ, которымъ предстояло сдѣлаться моими друзьями или знакомыми. Такъ, мы нашли въ Гейдельбергѣ Чупрова съ женой, магистранта Макарова, весьма интересныхъ дѣвицъ Шумовыхъ, допущенныхъ, какъ исключеніе, тогда, въ университетъ, одна изъ которыхъ впослѣдствіи вышла замужъ за моего пріятеля Зибера, сдѣлавшись сама докторомъ (нынѣ въ Институтѣ Елены Павловны), другая была замужемъ также за однимъ извѣстнымъ врачемъ. Также мы составили интересное знакомство, продолжавшееся еще много лѣтъ съ Мороховцемъ, впослѣдствіи профессоромъ Московскаго университета, нашимъ большимъ другомъ, съ математикомъ В. В. Преображенскимъ и двумя братьями профессорами Умовыми, одинъ юристъ, мой товарищъ, другой математикъ, оба женатыхъ. Мы провели на этотъ разъ въ Гейдельбергѣ съ недѣлю времени. Моя жена быстро вошла и очень понравились въ профессорскихъ кругахъ, какъ и самъ Гейдельбергъ понравился намъ, и дали слово его непремѣнно посѣтить еще разъ, а пока отправились дальше въ Швейцарію, въ Цюрихъ.
   Я не буду описывать этого красиваго города и университета, который мнѣ пришлось посѣщать. Къ сожалѣнію, на этотъ разъ я уже значительно опоздалъ къ началу семестра, который въ Цюрихѣ почему-то начался гораздо раньше обычнаго. Курсъ Бёдгерта еще меньше чѣмъ въ Лейпцигѣ соотвѣтствовалъ моимъ вкусамъ, тѣмъ болѣе, что мнѣнія почтеннаго профессора о безусловной пользѣ свободной торговли я далеко не раздѣлялъ и имѣлъ скорѣй влеченіе, навѣянное, можетъ быть, отчасти Рошеромъ и Кнаппомъ, къ исторической методѣ политической экономіи и соціальному характеру ея построеній. Мы пробыли съ женой, посѣщая изрѣдка университетъ, въ Цюрихѣ около двухъ мѣсяцевъ, затѣмъ объѣздили немножко главнѣйшіе пункты Швейцаріи и вернулись въ концѣ августа въ Гейдельбергъ. Тамъ мы нашли изъ прежнихъ поименованныхъ нами лицъ, какъ напримѣръ, Ковалева и Зибера, но Чупровы при насъ уѣхали въ Швейцарію, а позднѣе въ Вѣну, затѣмъ Мороховцы, мужъ съ женой, съ которыми мы весьма сблизились, мужъ усерднѣйшимъ образомъ работалъ на медицинскомъ факультетѣ, занимаясь преимущественно въ лабораторіяхъ, и много новыхъ пріѣзжихъ лицъ, изъ которыхъ упомяну о молодыхъ супругахъ Черемшанскихъ, впослѣдствіи извѣстный психіаторъ и врачъ въ Петербургѣ въ психіатрической больницѣ на 11-ой верстѣ. Подобно мнѣ они недавно поженились и ѣхали на короткое время за границу по командировкѣ, должно быть Военно-Медицинской академіею, при чемъ въ дѣйствительности провели времени за границею гораздо болѣе, чѣмъ предполагали. Мы очень съ ними сошлись, какъ съ людьми совершенно подходящими но вкусамъ и образованію. Онъ оказался, какъ и я, большой поклонникъ Англійской науки, хотя, конечно, разныхъ со мной отраслей и подобно же мнѣ изучившій рано Англійскій языкъ, любилъ читать книги на этомъ языкѣ, начиная съ общелюбимаго нами Диккенса Онъ не говорилъ однако ни слова по-англійски, и это останавливало, въ виду неблагопріятныхъ слуховъ, которые въ тѣ времена были распускаемы объ Англіи, отъ всякой попытки туда ѣхать. Встрѣча и знакомство съ нами подбавили къ старому желанію, такъ сказать, жару. Какъ нарочно, мы помѣстились съ Черемшанскими въ одномъ и томъ же домѣ у нѣкоего весьма почтеннаго еврея, ювелира Розенберга, у котораго послѣдовательно проживали въ Гейдельбергѣ нѣсколько литературно-извѣстныхъ русскихъ людей изъ учащихся, напримѣръ В. А. Гольцевъ, Н. П. Боголѣповъ и я съ Черемшанскимъ.
   Мы жили съ Черемшанскимъ вмѣстѣ, жоны наши также очень подружились; такъ какъ это былъ осенній закатъ 1873 года и времени свободнаго было много, то мы его и наполняли тѣмъ, что взаимно другъ друга взвинчивали и подкрѣпляли мысль о желательности совмѣстнаго путешествія въ страшный Лондонъ, о которомъ много слышали дурного вмѣстѣ съ хорошимъ. Кончилось это, разумѣется, тѣмъ, что и слѣдовало ожидать, что мечты постепенно начали переходить въ дѣйствительность. Мы во всемъ полагались на англійскій языкъ Екатерны Николаевны; для большей увѣренности, впрочемъ, прежде, чѣмъ ѣхать, рѣшили нѣсколько удостовѣриться и подкрѣпить ея знанія и умѣніе обращаться съ этимъ невозможнымъ птичьимъ языкомъ въ разговорѣ и пригласили англичанку. Оказалось, съ нею бойко объясняется наша переводчица, и въ свою очередь понимаетъ ее: послѣ чего, подбодрившись, мы уже болѣе рѣшительно начали думать о нашемъ путешествіи. Причиной поѣздки въ Лондонъ являлось, впрочемъ, не одно любопытство, но совѣтъ многихъ лицъ, какъ русскихъ, такъ и нѣмцевъ. Двое нашихъ москвичей (Посниковъ и Соболевскій) уже успѣли раньше побывать въ Лондонѣ и очень хвалили его. Знаменитый Рошеръ неоднократно изъявлялъ Чупрову свой рѣшительный совѣтъ ѣхать русскимъ въ Англію, чтобы изучить политическую экономію тамъ съ большей пользой, чѣмъ въ Германіи!..
   Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ колебаніи этотъ вопросъ былъ рѣшенъ окончательно. Совмѣстно, на нѣсколько недѣль мы рѣшили предпринять эту поѣздку, съ самыми малыми, при томъ, денежными средствами, которыя у насъ тогда были на рукахъ. Помню, я даже занялъ для этой дѣля у добраго Лешера что-то около ста талеровъ. 9-го ноября 1878 года я писалъ любимой мною матери моей жены слѣдующее, сохранившееся у меня письмо: "Жребій брошенъ, завтра или уже не далѣе, какъ въ воскресенье, мы отправляемся въ страшный Лондонъ съ господами Черемшанскими, о которыхъ вамъ Катя пишетъ. Вы ошибаетесь, думая, что насъ страшитъ этотъ городъ малымъ знаніемъ языка; это собственно не велика бѣда, съ голода не помремъ, да жена моя не такъ плохо его знаетъ, чтобы не объясниться для удовлетворенія первыхъ потребностей. Здѣсь къ намъ ходила нѣсколько дней англичанка, съ которой она такъ и рѣзала на этомъ птичьемъ языкѣ. Жаль, конечно, что я не предвидѣлъ, сначала, необходимости побывать въ Лондонѣ и раньше самъ не занялся разговорнымъ языкомъ. Насъ страшитъ совсѣмъ другое, дороговизна лондонской жизни и мошенничество, доведенное тамъ до артистичности, говорятъ, какъ нигдѣ"!
   Такимъ образомъ, наконецъ, состоялась эта желанная поѣздка въ Англію. Мы вечеромъ, въ третьемъ классѣ со скорымъ поѣздомъ, по Прирейнской дорогѣ направились на Антверпенъ въ Бельгію, чтобы тамъ сѣсть на пароходъ и прямо ѣхать до мѣста назначенія, т. е. до Лондона. Самые цѣнные пункты и остановки до тонкости изучены и выбраны по гидамъ. И такъ, съ Богомъ, въ путь! Такъ рѣшился одинъ изъ очень важныхъ въ моей жизни шаговъ къ дальнѣйшему моему усовершенствованію и занятію науками и должному ходу всей моей практической жизни.
   Увы, первый блинъ, по русской поговоркѣ, вышелъ комомъ! Наше путешествіе началось благополучно. Курьерскій поѣздъ мчался безъ удержку и почти безъ остановокъ. Мы размѣстились, какъ могли въ третьемъ классѣ, попавши въ отдѣльное купэ, довольно удобное и скоро заснули молодымъ здоровымъ сномъ. Глубокой ночью почувствовали, что поѣздъ остановился и стоитъ что-то неестественно долго; начали просыпаться, выглянули въ окна. Оказалось, упорно стоимъ гдѣ-то мезду университетскимъ городкомъ Бонномъ и Кельномъ. Изъ разспросовъ желѣзнодорожной прислуги, бѣгавшей на маленькомъ бангофѣ и отвѣчавшей неохотно, мы узнали только, что случилось около самой станціи какое-то несчастье; столкнулись два поѣзда, вслѣдствіе этого путь загороженъ, и намъ вѣроятно придется пересаживаться, чтобы ѣхать дальше. Наконецъ раздался звонокъ, и кондуктора пригласили всю ѣхавшую публику выйти изъ вагоновъ и пройти пѣшкомъ вдоль рельсовъ довольно длинное разстояніе, чтобы сѣсть въ новые вагоны и поѣздъ какъ ожидавшій дальше. Еще была глубокая ночь. Намъ пришлось перелѣзть черезъ дорогу и рѣшетку вдоль насыпи и идти по очень дурной дорогѣ, но какому-то огороду, безпрестанно спотыкаясь. Ручной багажъ оттягивалъ руки и очень затруднялъ. Я какъ-то случайно повредилъ себѣ палецъ и съ трудомъ тащилъ тяжести. Смоляные факелы освѣщали нашъ путь довольно мрачно, какъ на похоронахъ. По сторонамъ лежали разбитые вагоны въ довольно значительномъ количествѣ. На разспросы наши, были ли погибшіе людя, отвѣчали, однако, что пострадавшихъ будто бы не было, кромѣ одного раненаго кондуктора, хотя курьерскій поѣздъ столкнулся съ пассажирскимъ. Наконецъ дошли до цѣли, вскарабкались вновь въ вагоны и быстро доѣхали до огромнаго вокзала въ Кельнѣ, но лишь въ 9 часовъ утра, вмѣсто семи, какъ слѣдовало во расписанію. Поэтому поѣздъ, съ которымъ мы должны были ѣхать дальше къ границамъ Бельгіи и къ Антверпену, уже давно ушелъ, и намъ пришлось ждать слѣдующаго, вмѣсто скораго, простого пассажирскаго.
   Послѣ утомительнаго и скучнаго ожиданія въ Кельнѣ, мы отправились дальше и благополучью ѣхали нѣсколько часовъ до самой границы Бельгіи, которая отъ этой маленькой послѣдней станціи отдѣляется отъ Германій горой, съ довольно длиннымъ туннелемъ. Опять продолжительная остановка и послѣ нѣкотораго надоѣданія прислугѣ, услышали тоже роковое объясненіе: въ туннелѣ имѣло мѣсто столкновеніе двухъ поѣздовъ: скораго изъ Кельна, съ которымъ мы должны были ѣхать, если бы не опоздали ночью, съ бельгійскимъ товарнымъ. Пока не очистятъ туннель, да не разберутъ крушенія, отвѣчали, намъ нельзя-де двигаться дальше. Прошло еще часа два утомительнаго ожиданія, пока намъ скомандовали садиться. въ наши старые вагоны. Мы благословили небо и думали, что все приключеніе окончено и дальше поѣдемъ безъ остановокъ. Какъ бы не такъ! Проѣхавши съ версту съ чѣмъ-то до начала туннеля поѣздъ остановился. Намъ приказали выходить и пѣшкомъ пройти туннель до другого конца. Раздавались на всѣхъ языкахъ оханья и проклятія, потому что туннель, видимо, былъ длинный, его конца не видно, а отъ станціи отъѣхали уже порядочно; дѣлать было нечего.
   Мрачный туннель опять былъ освѣщенъ смоляными факелами и фонарями. Картина крушенія была гораздо ужаснѣе, чѣмъ предшествующую ночь. Вдоль всего туннеля лежали разбитые вагоны. Первые, только сошедшіе съ рельсовъ и отчасти поврежденные, но чѣмъ дальше, тѣмъ хуже. Большое число вагоновъ разбито на части. Половина вагона въ одной сторонѣ, другая въ другой и намъ приходилось лавировать, чтобы пройти между остатками. Особенно страшную картину представляло крушеніе при выходѣ изъ туннеля, на бельгійской сторонѣ. Нѣсколько вагоновъ смѣстились силою столкновенія другъ на друга, доставали передними колесами края выемки и висѣли какъ бы на воздухѣ. Днища были разбросаны по туннелю. Вѣроятно, въ силу той же системы молчанія при подобныхъ приключеніяхъ, намъ никто не хотѣлъ отвѣтить о результатѣ жертвъ или потерь людьми, хотя несомнѣнно по остаткамъ было разбито много именно пассажирскихъ вагоновъ.
   Когда мы наконецъ измученные и утомленные добрались до перваго ожидавшаго насъ бельгійскаго поѣзда, то непріятнымъ сюрпризомъ, вдобавокъ къ ужасамъ всей этой ночи, явилось требованіе съ насъ какой-то добавочной платы за экстренный поѣздъ, и только единодушный протестъ и возраженіе со стороны публики на ближайшей станціи всему мѣстному начальству заставили бельгійцевъ согласиться оставить насъ безъ этого штрафа за чужую вину.
   Вмѣсто ранняго утра мы пріѣхали въ Антверпенъ лишь въ половинѣ четвертаго, осмотрѣли немного городъ и приготовились на слѣдующій день сѣсть на пароходъ, чтобы ѣхать прямо въ Лондонъ. Черемшанскій, какъ медикъ, взялъ на себя хлопоты и заботы о нашемъ здоровьѣ. Часа въ четыре на слѣдующій день мы размѣстились въ каютахъ II класса и двинулись въ путь, сначала, конечно, благополучно, пока ѣхали по Шельдѣ, но едва выѣхали въ море, началась жестокая качка, которая постепенно усиливалась. Я тотчасъ обратился къ Черемшанскому за лѣкарствомъ, но, увы, при первомъ же пріемѣ самаго сильно дѣйствующаго, по его мнѣнію, чуть ли не танина, со мной сдѣлался сильнѣйшій припадокъ морской болѣзни. Моему примѣру немедленно послѣдовалъ самъ докторъ, мы поочередно ухаживали другъ за другомъ, слыша при томъ часто изъ дамской каюты голосокъ моей супруги, тоже чрезвычайно страдавшей этой болѣзнью. Единственной, по какой-то непостижимой прихоти судьбы, свободной все время отъ болѣзни, была m-me Черемшанская, какъ учено потомъ объяснялъ ея мужъ, въ виду того, что она въ отдаленномъ сибирскомъ городишкѣ, гдѣ выросла, привыкла упражняться чуть не ежедневно на качеляхъ и такимъ путемъ застраховала себя отъ этой ужасной морской болѣзни.
   Рано утромъ мы вошли въ Темзу, при чемъ почти всю ночь не спали. Лица у всѣхъ были блѣдныя, а желудки пусты, мы замѣтно ослабѣли и нѣсколько разъ подымали вопросъ, хорошо ли сдѣлали, что пустились въ такое проклятое путешествіе, но воротиться, увы, нельзя было. Довольно рано, что-то около восьми часовъ, наконецъ, доѣхали въ туманѣ до пароходной пристани въ центрѣ Лондонскаго City, такъ называемой "Катерининой верфи". Тамъ послѣдовалъ довольно длинный и обстоятельный таможенный досмотръ, при чемъ англійскіе таможенные, не ограничившись осмотромъ чемодановъ и мѣшковъ всякаго рода, вытряхали мои запасные русскіе сапоги;и ботинки m-me Черемшанской, чтобы удостовѣриться, что мы туда ничего запретнаго не запрятали. Наконецъ утомительная процедура окончилась, и мы по Бедекеру сказали носильщику, чтобы онъ привелъ кэбъ, т. е. извощичью карету, и настойчиво потребовали, ссылаясь на стоящаго полисмена, чтобы кэбъ везъ насъ именно въ выбранный нами Диккенсъ-отель, подкупившій насъ своимъ почтеннымъ названіемъ.
   Два дня прошли въ шатаніи по городу двухъ русскихъ парочекъ на удивлеліе всѣхъ зѣвакъ, подвергаясь иногда неожиданнымъ разспросамъ и приставанію отъ уличныхъ мальчишекъ и какихъ-то подозрительныхъ личностей, причемъ, слѣдуя наставленію Бедекера, мы немедленно говорили: "Police"! и некали глазами спасительнаго полисмена, при чемъ пристававшая личность быстро стушевывалась, оставляя васъ въ покоѣ. Вообще въ первый разъ въ жизни мы постигли вполнѣ ясно, что полицейскій долженъ быть самой пріятной персоной для всякаго благонамѣреннаго смертнаго, и привыкли взирать всегда на крупныхъ и необыкновенно здоровыхъ представителей въ Англіи этой службы со спокойной увѣренностью и даже удовольствіемъ.
   Вотъ что писала моя жена своей матушкѣ черезъ два дня нашего пребыванія въ Лондонѣ о своихъ общихъ впечатлѣніяхъ: "До того много самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній прошло", писала она, "въ эти два дня, что чувствуешь себя какъ бы во снѣ; а если кто спроситъ, что собственно я видѣла, что меня поражало, то право не сразу найдусь отвѣтить. Хотѣть описать вамъ свои ощущенія на клочкѣ бумаги и при томъ въ возбужденномъ настроеніи, было бы глупо. Скажу только, что дѣловое движеніе и промышленное развитіе обнаруживается здѣсь чуть ли не на всякой улицѣ и болѣе поражаетъ меня, чѣмъ самыя рѣдкости и прелести, которыя видѣли въ здѣшнихъ музеяхъ и другихъ подобныхъ учрежденіяхъ. Публичная жизнь не ограничивается, впрочемъ, въ Лондонѣ улицей, она пробивается подъ нее, она создаетъ новый міръ подземный, гдѣ движеніе такъ называемой подземной дороги уподобляется движенію во время грозы. Подобно шуму грома раздаются крики кондукторовъ на станціяхъ подземной желѣзной дороги. Вслѣдъ за ними промелькнетъ поѣздъ, чтобы черезъ секунду опять, при новомъ раздающемся крикѣ кондуктора летѣть дальше и дальше и быть замѣненнымъ другимъ и еще другимъ поѣздомъ..."
   "Не мудрено, что въ концѣ дня чувствуешь себя въ разстроенномъ положеніи, когда весь день глаза и уши напрягаются до такой степени. Здѣсь почти нѣтъ улицъ, гдѣ бы чувства могли отдохнуть, они постоянно находятся въ натянутомъ состояніи, и это переходитъ. даже въ сонъ"...
   "Самой не вѣрится", пишетъ она вскорѣ въ другомъ письмѣ, (отъ 13 октября 1873) "а вамъ можетъ показаться еще страннѣе, что ваша Катя попала въ ужасный Лондонъ, а вѣдь просто можно благодарить судьбу, что мы не погибли по дорогѣ сюда во цвѣтѣ лѣтъ! Два раза въ одну и ту же ночь были страшныя крушенія поѣздовъ, и чуть только не подъ нашимъ носомъ, потомъ бурный переѣздъ по морю"!...
   Черезъ нѣсколько дней мы устроились болѣе прочно. Наняли комнатки по болѣе дешевой цѣнѣ, нежели въ отеляхъ, въ Керреі-Street, вблизи Британскаго музея у Г-жи Siggers, которую намъ рекомендовали жившіе у нея прежде россіяне, гдѣ и получили въ наше распоряженіе двѣ комнаты рядомъ, съ огромными колымагами-постелями, занимавшими большую часть пространства, и на которыхъ въ случаѣ надобности можно было бы уложить цѣлое семейство. Оказалось, что г-жа Siggers старая и очень добродушная дама, далеко уступавшая по своему образованію и развитію любой, вѣроятно, хозяйкѣ меблированныхъ комнатъ Германіи. При этомъ она отличалась вдобавокъ двумя качествами, нестерпимой болтовней, отъ которой, страдала и даже жертвою была моя жена, единственная ее вполнѣ понимавшая. Она постоянно что-то разсказывала о какомъ-то своемъ добромъ двоюродномъ братѣ и о какомъ-то путешествіи, когда мы начали, наконецъ, понимать немного ея англо-ирландскій діалектъ. Сверхъ того mrs Siggers отличалась большой привязанностью къ джину и рому, что приводило ее часто въ веселое настроеніе, а щеки постоянно покрывало густымъ румянцемъ. Впрочемъ, при ея несомнѣнномъ добродушіи, ладить съ ней было вполнѣ возможно, хотя и не всегда пріятно.
   Недѣли двѣ быстро пролетѣли у насъ въ Лондонѣ въ осмотрѣ многочисленныхъ музеевъ, картинныхъ галлерей, Хрустальнаго дворца и другихъ достопримѣчательностей, которымъ тамъ нѣтъ конца. Наши спутники Черемшанскіе начали настойчиво говорить объ отъѣздѣ и возвращеніи въ милый Гейдельбергъ, гдѣ мы также, подобно имъ, оставили всѣ наши вещи, взявши съ собой только маленькій ручной чемоданъ съ парой бѣлья. Наконецъ, Черемшанскіе въ серьезъ собрались ѣхать во-свояси и при томъ окружной дорогой, черезъ Парижъ. Мы же съ женой, по зрѣломъ размышленіи, рѣшили еще остаться на пару недѣль, какъ выражаются нѣмцы, но двумъ причинамъ: во-первыхъ, Лондонъ намъ чрезвычайно понравился, и чѣмъ дальше, тѣмъ нравился больше и больше; я начиналъ мало-по-малу сознавать, что Англія наиболѣе подходящая страна, какъ для моего дальнѣйшаго развитія и усовершенствованія, такъ и занятій финансами, что особенно быстро и блистательно оправдалось послѣ личнаго ознакомленія съ библіотекой Британскаго музея.
   Была и вторая причина не спѣшить намъ изъ Лондона вслѣдъ за Черемшанскими. Тѣ небольшія деньжонки (сто талеровъ), съ которыми я пріѣхалъ, очень быстро подходили къ концу, а между тѣмъ присылки моего третного жалованія, падавшаго на это время, почему-то не послѣдовало. Я писалъ два раза справки въ Петербургъ, черезъ г. Икорникова въ Министерство, но никакого отвѣта не получилъ. Волей неволей приходилось запасаться терпѣніемъ.
   Первое время послѣ отъѣзда Черемшанскихъ прошло въ продолженіи тѣхъ же осмотровъ Лондона и разныхъ достопримѣчательностей, но скоро стало надоѣдать, и немного мучила совѣсть, когда же примемся наконецъ за дѣло? Главное дѣло для меня должно было заключаться, конечно, въ писанія диссертаціи, и я давно былъ озабоченъ вопросомъ о выборѣ подходящей темы для того. Два года моихъ занятій въ качествѣ преподавателя статистики въ Императорскомъ Техническомъ училищѣ оставили глубокій слѣдъ въ моихъ вкусахъ и наклонностяхъ въ выборѣ любимыхъ темъ для моихъ занятій въ области народнаго хозяйства: меня всегда особенно здѣсь интересовали вопросы науки, связанные такъ или иначе именно съ промышленностью и торговлей; въ этой же области я (находясь за границей въ такъ называемой профессорской командировкѣ) искалъ для себя темъ на финансовому нраву, по которому и долженъ былъ получить ученую степень. Очевидно, мнѣ лучше всего было сосредоточиться поэтому на косвенныхъ налогахъ, непосредственно соприкасающихся съ любимымъ отдѣломъ науки... Чтеніе извѣстной брошюры Лассаля, какъ разъ въ это время, о косвенныхъ налогахъ произвело на меня глубокое впечатлѣніе: я захотѣлъ выяснить и провѣрить, насколько Лассаль правъ, что эти налоги служатъ какъ бы средствомъ для богатыхъ классовъ перелагать свою финансовую тяжесть на бѣдные, или малоимущіе классы; я чувствовалъ уже смутно, что такая провѣрка можетъ быть сдѣлана лишь путемъ изученія соотвѣтствующей исторіи какого-либо народа, но какой народъ для этого выбрать и какъ приступить къ дѣлу? Съ нѣмецкой литературой по вопросу я познакомился изрядно, но никакихъ указаній на надлежащій путь въ работѣ я въ ней не нашелъ.
   Когда я пріѣхалъ въ Лондонъ и попалъ нѣсколько позднѣе (что опишу отдѣльно) въ книжную сокровищницу Британскаго музея, въ которомъ попытался ознакомиться по каталогамъ именно съ литературой о косвенныхъ налогахъ, то я былъ буквально пораженъ богатствомъ незнакомой мнѣ литературы, оригинальностью англійской мысли и учрежденій и скоро получилъ тамъ больше новыхъ идей о косвенныхъ налогахъ, нежели принесли мнѣ раньше всѣ лекціи и разговоры стараго Рошера. Я письменно устроился тогда съ Черемшанскими въ Гейдельбергѣ относительно сдачи своей квартиры и вещей, о которыхъ они тогда предложили позаботиться, и остался въ Лондонѣ всего, вмѣсто двухъ недѣль, около девяти мѣсяцевъ, съ малымъ перерывомъ для поѣздки позднѣе на короткое время въ Мюнхенъ.
   Помимо соображеній, такъ сказать, профессіональныхъ о диссертаціи, мои вкусы и симпатіи Лондонъ завоевалъ и по другимъ причинамъ. "Трудно себѣ представить, напримѣръ", писалъ я въ это время изъ Лондона родственникамъ, "всю затягивающую умственную атмосферу Лондона. Каждый день открываю, могу сказать безъ преувеличенія, новые запасы для мозговой дѣятельности, то книгу, то какое-нибудь наблюденіе, то просто газету. Газеты, писалъ я, "здѣсь замѣчательны. Можно сказать безъ всякаго парадокса, что тотъ, кто въ Англіи не пожилъ, газетъ не знаетъ и не понимаетъ. Прежде всего онѣ въ высшей степени разнообразны тамъ и богаты содержаніемъ. Есть особенные органы для всѣхъ спеціальныхъ вопросовъ. Напримѣръ, газета, преслѣдующая задачу уничтоженія одного какого-нибудь налога, газета для собирающихся жениться, газеты для нежелающихъ праздновать воскресенья, газеты для атеистовъ одного оттѣнка, газета, содержащая только свѣдѣнія объ ужасныхъ убійствахъ, и т. п. газеты, безъ конца. При ихъ множествѣ и богатствѣ содержанія, онѣ стоютъ неимовѣрно дешево; въ 10 огромныхъ страницъ газетина стоитъ часто лишь 3 копѣйки, и вы получаете извѣстія не только со всего міра, но преимущественно о тѣхъ вопросахъ, которыми интересуетесь и газета посвящена; нужно только взять спеціальную газету. На дняхъ моя жена вѣрно замѣтила, что здѣсь можно получить образованіе, читая только однѣ газеты. Въ воскресенье мы съ ней обыкновенно за газетами и проводимъ весь день, т. к., все заперто, удовольствій и развлеченій никакихъ по воскресеньямъ не допускается, даже почта не дѣйствуетъ, всѣ письма пріостанавливаются. Англичанами мы очень довольны, недавно посѣтили здѣсь двѣ коопераціи, одну земледѣльческую, другую -- типографію (производительная ассоціація въ огромныхъ размѣрахъ). Вездѣ принимали насъ чрезвычайно любезно, особенно въ первой, надавали книгъ, приложеніи, и т. д. Затѣяли переписку съ однимъ здѣшнимъ финансистомъ (ученымъ), который прислалъ немедленно свои сочиненія, и у насъ затѣялся письменный диспутъ о свободной торговлѣ и ея выгодахъ". На каждомъ его письмѣ стояло, какъ мотто или эпиграфъ, положеніе, выражавшее сущность его экономическихъ воззрѣній: "Universal Free-Trade is Universai Peace", (Всеобщая свободная торговля есть всеобщій миръ)".
   Все вмѣстѣ тянуло, конечно, насъ къ оставленію въ Лондонѣ на продолжительное время. Множество неизвѣстныхъ почти на континентѣ книгъ, особенно изданій разныхъ политическихъ обществъ, посвященныхъ спеціально финансовымъ вопросамъ, напримѣръ "ассоціація финансовыхъ реформъ", вмѣстѣ съ окружающимъ насъ оригинальнымъ складомъ англійской жизни и газетами, давало столько умственныхъ импульсовъ, что отъ продолжительнаго пребыванія можно было только ждать великой для себя пользы и еще раньше даже, чѣмъ я познакомился съ богатствомъ библіотеки Британскаго музея, этой лучшей сокровищницей знаніи, какую я видѣлъ первый разъ въ жизни.
   Но прежде чѣмъ описывать Британскій музей и водвореніе въ немъ, я долженъ вернуться къ одному постороннему, но очень характерному эпизоду моей жизни въ это время. Какъ я упоминалъ раньше, въ концѣ 1873 года мое жалованье или стипендія изъ Министерства не приходило къ сроку, несмотря на мои тщетныя письма и напоминанія Министерству: что была за причина, не понимаю до сихъ поръ, но опозданіе произошло не менѣе, чѣмъ на два мѣсяца, время достаточное, чтобы умереть въ Лондонѣ съ голоду безъ денегъ. Тутъ имѣли мѣсто два факта въ моей жизни, заслуживающіе вниманія. Мнѣ пришло въ голову, не могутъ ли деньги, мнѣ присланный въ Лондонъ, почему либо быть отправлены въ посольство, не нужно ли мнѣ тамъ справиться, чтобы добиться, наконецъ, полученія и высылки слѣдующаго мнѣ содержанія. И вотъ я ѣду въ посольство, въ которое собственно, по данной мной подпискѣ Министерству, я и обязанъ былъ являться, но первоначально занятъ былъ другимъ и не исполнилъ этого петербургскаго требованія.
   Когда я подошелъ къ роскошному дому Chasham House, въ аристократической части города, принадлежащему нашему послу, тогда, кажется, барону Бруннову и попробовалъ пройти мимо важнаго, колоссальнаго роста привратника въ вестибюлѣ посольства, то онъ меня немедленно остановилъ неожиданнымъ вопросомъ: "Вы русскій?" "Yes", отвѣтилъ я. "Въ такомъ случаѣ вамъ нельзя войти сюда".-- "Какъ нельзя, почему?" -- "Посолъ разъ навсегда; принялъ за правило русскихъ сюда не пускать. Если желаете имѣть какую-нибудь надобность до своего правительства, или даже до самого посла, то извольте прислать ваше желаніе письменно, или обратиться къ генеральному консулу въ City, въ другой части Лондона. Здѣсь же вы никоимъ образомъ не можете быть приняты, кромѣ по личному распоряженію посла". Я былъ въ большомъ затрудненіи. Сказалъ суровому привратнику, что мнѣ до консула, собственно, дѣла нѣтъ, потому что я не по торговой надобности и не по паспорту, показывалъ даже свой паспортъ, чтобы подтвердить это, но величавый англійскій представитель русскаго посольства отклонилъ рѣшительно всѣ переговоры и твердилъ мнѣ одно только слово: "No, no, no, no..."
   Дѣлать было нечего; тогда я отправился къ русскому священнику, съ которымъ имѣлъ удовольствіе познакомиться, къ извѣстному отцу Евгенію Ивановичу Попову, пользовавшемуся всеобщимъ уваженіемъ всѣхъ русскихъ, его видѣвшихъ и всѣхъ англичанъ. Я объяснилъ ему мои затрудненія. Онъ мнѣ только подтвердилъ такое распоряженіе. "Мы имѣемъ", говорилъ онъ, "весьма мало отношенія къ русскому посольству, можно оказать, почти чужды ему. За десятки лѣтъ моего пребыванія въ Лондонѣ были назначаемы главнѣшнимъ образомъ послы только изъ нѣмцевъ, протестантовъ, которые, разумѣется, не могли быть прихожанами нашей православной церкви и бывали у насъ только въ царскіе дни. Вотъ, другое дѣло, если бы вамъ была какая-либо надобность въ Турецкое посольство, я бы могъ легко доставить вамъ всякое въ этомъ случаѣ покровительство отъ моего почтеннаго прихожанина Музурусъ-Паши, родомъ грека, турецкаго наши, болѣе 30 лѣтъ посла въ Лондонѣ. Турецкое посольство и бываетъ у насъ въ церкви очень часто, впрочемъ, обращаясь ко мнѣ, "я знаю одно средство проникнуть вамъ въ настоящее русское посольство. Тамъ недавно получилъ занятіе нашъ причетникъ Орловъ, по письменной части, котораго вы, кажется, встрѣчали. Вотъ вамъ моя англійская карточка, отправляйтесь съ ней опять въ посольство и скажите грозному привратнику, что вы присланы мной по надобности церкви къ причетнику, занятому въ канцеляріи, вѣроятно, тогда онъ васъ пуститъ. Можете Орлову объяснить, что вамъ надо на счетъ вашего жалованья". Такъ я и сдѣлалъ. Былъ допущенъ, впрочемъ, не дальше вестибюля, поговорилъ съ Орловымъ, но, къ сожалѣній, все-таки, моихъ денегъ въ посольствѣ не оказалось, и мои хлопоты въ данномъ случаѣ оказались напрасны.
   Любопытно, что когда я разсказалъ хозяйкѣ нашей квартиры о своей неудачѣ проникнуть въ русское посольство и о рѣшительномъ отказѣ въ пріемѣ именно только русскимъ, простоватая и неразвитая Mrs Siggers впала въ настоящій ражъ и качала настойчиво мнѣ совѣтовать, чтобы я написалъ и пожаловался на посла своей королевѣ (?), что навѣрное, по ея мнѣнію, будетъ успѣшно -- такіе случаи уже бывали, говорила она. Смѣшная англичанка воображала, разумѣется, что всюду сидятъ королевы, одинаково съ королевой Викторіей, милостиво относящіяся къ жалобамъ своихъ подданныхъ!!.
   Единовременно, въ виду того, что у меня деньги вышли и послѣднюю недѣлю приходилось намъ уже жить въ долгъ у mrs Siggers, которая добродушно соглашалась ждать денегъ за квартиру, я хлопоталъ о средствахъ изъ разныхъ источниковъ, между прочимъ, тщетно требовалъ, написалъ цѣлыхъ девять писемъ редактору "Русскихъ Вѣдомостей" Скворцову, чтобы получить 98 рублей, которые мнѣ газета была должна за годъ корреспонденцій изъ Германіи и Швейцаріи въ разное время; письма писалъ сначала вѣжливо и любезно, затѣмъ грубо и невѣжливо, дерзко, настойчиво, просительно и съ угрозами, но рѣшительно ничего не дѣйствовало, и деньги не были присланы! Тогда я вспомнилъ о томъ, что у меня въ Москвѣ существуетъ одинъ близкій пріятель -- студентъ Сиверцевъ, и вотъ я послалъ ему письмо съ убѣдительнѣшней просьбой взыскать эти деньги, которыя не хочетъ, мнѣ казалось, выплатить редакторъ "Русскихъ Вѣдомостей". Прошло недѣли четыре безъ отвѣта. Наконецъ, я получилъ его отъ Сиверцева съ довольно страннымъ содержаніемъ (!!?) Во-первыхъ, онъ довольно энергично защищалъ Скворцова отъ упрековъ, увѣряя меня, что онъ вполнѣ честный человѣкъ, не отрицалъ долга и согласился немедленно его уплатить, когда онъ его засталъ, посѣтивши редакцію пять разъ, но что затѣмъ, онъ, Сиверцевъ, удивляется, какъ я могъ къ нему обратиться въ подобнымъ порученіемъ, ибо долженъ знать его неисправность и слабость въ денежномъ отношеніи и что онъ проситъ меня написать (хотя ему адресъ мой былъ извѣстенъ), что съ этими деньгами дѣлать, что онъ ихъ уже издержалъ, но что скоро получитъ и по моему распоряженію тогда вышлетъ куда я скажу (??!!).
   Такимъ образомъ, благодаря этой русской дружественной исправности, вновь прошло нѣсколько недѣль, пока я, наконецъ, дѣйствительно, несомнѣнно, имѣя дѣло съ честными русскими людьми, получилъ наконецъ свои деньги, но единовременно съ тѣмъ пришло наконецъ я мое запоздавшее жалованье и пришелъ заемъ или точнѣе ссуда, о которой я просилъ въ Россіи у родственниковъ моей жены, и такимъ образомъ наступило настоящее embarras de richesses;-- "не было полушки и вдругъ алтынъ!!!".
   Я успокоился наконецъ, получивши такимъ образомъ средства, необходимыя для существованія, и рѣшился первѣе всего приступить къ писанію диссертаціи. Однажды ко мнѣ зашелъ вышеупомянутый причетникъ H. B. Орловъ и предложилъ, если желаю, пойти съ нимъ въ читальню Британскаго музея, гдѣ я еще до тѣхъ поръ не былъ. Я охотно отправился: но насъ, какъ не имѣвшихъ входныхъ билетовъ, допустили лишь по заведенному тамъ порядку только "till Glass" (до стекла), т. е. до входа въ огромную круглую залу читальни, откуда мы могли видѣть черезъ большое стекло все это превосходное учрежденіе въ нѣсколько этажей, наполненныхъ сверху до низу книгами, со множествомъ столовъ, идущихъ отъ каталоговъ, разставленныхъ концентрическими кругами отъ середины зады, многочисленныхъ открытыхъ шкаповъ, въ уровень зала, для свободнаго, безъ всякаго спроса пользованія всевозможными справочными книгами. Огромный куполъ надъ залой бросалъ свѣта достаточно, несмотря даже на лондонскіе туманы. Зала была наполнена народомъ при относительной въ то же время тишинѣ, располагающей къ занятіямъ (полъ сплошь покрытъ толстымъ резиновымъ ковромъ). Я пришелъ въ восторгъ отъ вида одного только зала и немедленно отправился съ Орловымъ къ секретарю за полученіемъ билета, что, увы, оказалось, требовало длинной процедуры. Билетъ, дающій доступъ въ читальню, обязательно долженъ быть подписанъ какимъ-либо постояинымъ жителемъ Лондона, при чемъ не всѣмъ оказывалось довѣріе; наша пьяненькая mrs Siggers не пользовалась имъ, и мнѣ пришлось ради билета ѣздить къ консулу въ City за подписью. Женѣ же моей прямо было отказано въ выдачѣ билета по ея несовершеннолѣтію. Лица до 21 года доступа въ читальню Британскаго музея не имѣютъ, а ей было всего 18 лѣтъ. Предполагается у англичанъ, что такія лица читаютъ какіе-нибудь пустяки, вродѣ романовъ, наконецъ, вообще не достаточно серьезны, чтобы имъ довѣрить безконтрольно, какъ это дѣлается въ Музеѣ, массу книгъ въ свободное распоряженіе.
   И такъ мы были временно разлучены съ женой, я рано утромъ въ девять часовъ отправлялся въ Музей и оставался до закрытія его, что было зимой до 4-хъ часовъ, потому что до изобрѣтенія электричества въ Британскомъ музеѣ только работали при дневномъ свѣтѣ. За полчаса или часъ среди дня, я дѣлалъ перерывъ для обѣда, для котораго сходился у входа въ Музеи съ женой, а затѣмъ опять разлучался до вечера или точнѣе закрытія Музея. У меня быстро и незамѣтно въ работѣ проходило время. Оказалось, Британскій музей представляетъ такъ много благопріятныхъ условій для занятіи, какъ никакая другая библіотека на свѣтѣ. Несмотря на отсутствіе тогда систематическаго или предметнаго каталога, я находилъ, что искать нужныя и любопытныя сочиненія вовсе не затруднительно въ этой библіотекѣ. Каждый подобный поискъ былъ самъ по себѣ полезенъ, ибо всегда при этомъ встрѣчались названія новыхъ интересныхъ по заглавію или содержанію книгъ. Чтобы найти одну книгу, я всегда обращался съ пачкой "ticket"-овъ для требованія многихъ книгъ. Лишь найдя и собственноручно записавши необходимую книгу, гдѣ она стоитъ по каталогу, можно было ее потребовать. Но зато въ Британскомъ музеѣ дозволялось требовать неопредѣленное количество книгъ, а потомъ, при нѣкоторой привычкѣ къ обращенію съ книгами, работа тамъ является въ высшей степени интенсивной. Въ одинъ день можно просмотрѣть 10 или болѣе нужныхъ книгъ и случайно найти истинное сокровище между ними, чего, при старыхъ системахъ библіотечныхъ требованій только посредствомъ записи книгъ и при исканіи библіотекарями, сдѣлать нельзя.
   Огромную выгоду Британскаго музея составляетъ также множество, цѣлыя тысячи справочныхъ книгъ, подъ которыми весьма широко разумѣются всѣ наиважнѣйшія изданія по всѣмъ отраслямъ человѣческаго знанія. Сюда одинаково, расположенные систематически входятъ не только всѣ главные учебники всѣхъ наукъ, но и важнѣйшія монографіи, важнѣйшіе журналы и словари буквально всѣхъ языковъ. Всякая справка, требующая въ иныхъ библіотекахъ затраты многихъ дней, здѣсь дѣлается часто въ 10 минутъ или меньше, если только знакомы съ устройствомъ библіотеки достаточно хорошо.
   Я съ жаромъ принялся за работу, какъ никогда. Бьющійся около меня сильно пульсъ политической жизни, дебаты парламента, масса памфлетной и брошюрной литературы, изданія многочисленныхъ политическихъ обществъ и богатства, такъ называемыхъ, "Синихъ Книгъ", все это вмѣстѣ какъ бы объяснило и указало путь и способъ новой работы... Я долженъ, сказалъ я себѣ, изучать исторію англійскихъ косвенныхъ налоговъ, въ связи съ общей экономической исторіей страны, борьбой ея политическихъ партій и спеціально современную литературу предмета. За ранній періодъ я долженъ обратить главное вниманіе на памфлеты, занимавшіе до XVIII столѣтія мѣсто газетъ, а съ конца XVIII -- парламентскія пренія нстантинъ Степановичъ закончилъ, какъ добрый и умный предсѣдатель на судѣ, такимъ выводомъ: "А, вѣдь, несомнѣнно, у нихъ были все-таки добрыя намѣренія, но зачѣмъ они такъ торопятся, такъ спѣшатъ?!" Это въ высшей степени мѣткое и тонкое замѣчаніе покойнаго Константина Степановича мнѣ всегда теперь приходятъ въ голову, когда. я слышу или читаю о вѣрныхъ и быстрыхъ способахъ осчастливить человѣчество: "Да, да, зачѣмъ подобные реформаторы торопятся, зачѣмъ не хотятъ знать исторіи и, попирая время, перескакиваютъ черезъ столѣтія?!" какъ это вѣрно замѣтилъ почтенный академикъ Веселовскій.
   Въ моей личной жизни, какъ было упомянуто раньше, К. С. Веселовскій вмѣстѣ съ почтеннымъ Н. X. Бунге играли важную роль и.ъ моемъ привлеченіи въ Академію и выборѣ въ академики. Это событіе произошло слѣдующимъ образомъ: какъ я уже упоминалъ въ главѣ шестой моихъ записокъ, въ 90-хъ годахъ на моихъ лекціяхъ произошелъ такъ называемый безпорядокъ, вызванный моимъ несогласіемъ подчиниться желанію кучки студентовъ, даже большею частью не изъ моихъ слушателей, сорвать лекцію на 19 февраля, чтобы сдѣлать начальству демонстрацію. Я всячески первоначально убѣждалъ ихъ, если желаютъ отпраздновать память великаго освобожденія крестьянъ, употребить другой для этого способъ, путемъ, напримѣръ, складчины и основаніи читальни, къ чему какъ разъ въ это время призывали газеты отъ жмени Вольноэкономическаго Общества, но все было тщетно. Представители демонстрантовъ-студентовъ, ко мнѣ явившіеся, требовали рѣшительно и настаивали на одномъ, на отмѣнѣ чтенія. Въ то же время мои постоянные слушатели, и при томъ въ довольно большомъ количествѣ, изъявляли свое желаніе, чтобы чтеніе состоялось, и я не пропускалъ лекцій. Между этими двумя противорѣчивыми требованіями я предпочелъ наиболѣе правильный, законный путь -- читать въ этотъ день и этимъ вызвалъ безпорядокъ, прервавшій лекціи на цѣлую недѣлю, пока понемногу, при дружномъ содѣйствіи моихъ друзей, профессоровъ Эрисмана и Чупрова, студенты успокоились и лекціи опять пошли спокойно, своимъ ходомъ.
   Не имѣя никогда въ теченіе своего продолжительнаго профессорства подобныхъ столкновеній со студентами, безполезно говорить, я былъ глубоко огорченъ. Тѣмъ болѣе всѣ признаки для будущаго представлялись крайне неутѣшительными. Студенты, видимо, поднимали головы въ своихъ требованіяхъ и брали на себя права, имъ не принадлежащія, судить и рядить профессоровъ. Одновременно съ моей "исторіей" произошло въ университетѣ нѣсколько еще болѣе прискорбныхъ столкновеній у различныхъ лицъ изъ преподавателей; короче, будущее не предвѣщало ничего хорошаго. Можно было опасаться, что всевозможныя дурныя черты студенческаго своеволія разовьются въ будущемъ еще болѣе и принесутъ не мало огорченій, несмотря на всю мою корректность и доброжелательность къ учащимся. Я невольно задумался объ этомъ. Что же дѣлать? Тѣмъ болѣе, мнѣ оставалось: какихъ-либо 5 или 6 лѣтъ до выслуги полной пенсіи и столь желаннаго званія заслуженнаго профессора. Какъ разъ въ это время, въ 1893 году произошло чрезвычайно пріятное для меня событіе, а именно наша Академія Наукъ премировала мою книгу "Основныя начала финансовъ" преміей Грейга (которую я цѣликомъ пожертвовалъ въ литературный фондъ) и единовременно избрала меня, совершенно для меня неожиданно, "членомъ-корреспондентомъ."Двое моихъ почетныхъ друзей и покровителей Константинъ Степановичъ и Николай Христіановичъ, награждая меня описаннымъ образомъ, какъ бы желали изгладить то грустное, непріятное впечатлѣніе, которое я переживалъ еще подъ вліяніемъ студенческаго безпорядка. Они хорошо понимали, какъ мнѣ, одному изъ любимыхъ и уважаемыхъ профессоровъ (несмотря на мою экзаменаціонную строгость), было тяжко и грустно оказаться безъ вины виноватымъ и проглотить ничѣмъ не заслуженную обиду, по капризу юношей, отчасти даже вовсе не моихъ учениковъ. Поэтому въ письмахъ этихъ обоихъ лицъ уже прямо подсказывался мнѣ совѣтъ, для моего будущаго, уйти изъ университета и окончить свою жизнь болѣе покойно въ стѣнахъ Академіи, безъ дальнѣйшихъ помѣхъ продолжая свои научныя занятія.
   Привожу отрывки изъ современныхъ этому событію писемъ обоихъ уважаемыхъ академиковъ. Такъ К С. Веселовскій, отъ 5 декабря 1893 года, сообщая мнѣ о пріятномъ событіи избранія меня въ члены-корреспонденты, дополняетъ это слѣдующимъ поясненіемъ: "Званіе члена-корреспондента -- пишетъ онъ -- есть почетное и безвозмездное, не налагающее никакихъ прямыхъ или опредѣленныхъ обязанностей; это есть только признаніе ученыхъ заслугъ, но Академія очень цѣнитъ, если членъ-корреспондентъ сообщаетъ ей, когда признаетъ то для себя удобнымъ, что-нибудь изъ своихъ трудовъ, печатныхъ или рукописныхъ, этихъ послѣднихъ для напечатанія въ ея изданіяхъ. Такими сообщеніями вы бы могли установить и поддерживать ближайшую связь съ Академіей, съ моей точки зрѣнія весьма желательную и вотъ почему: я, Божіею милостью, дожилъ до тѣхъ лѣтъ, что долженъ быть какъ пассажиръ, ожидающій со своимъ багажемъ на станціи своего поѣзда, Недаромъ же я и самъ составлялъ "Таблицы смертности". Безпристрастное и нелицепріятное знакомство съ трудами русскихъ ученыхъ по политической экономіи и статистикѣ привело меня къ твердому убѣжденію, что вамъ именно принадлежитъ безспорно первое право быть моимъ пріемникомъ въ Академіи. Скажу вамъ откровенно, между нами, что въ прошломъ году я имѣлъ эти виды на профессора Ю. Э. Янсона, а онъ такъ былъ глупъ, что взялъ да и умеръ раньше меня. Его смерть была для меня острымъ ножемъ въ сердце: такъ я сжился съ надеждой, что онъ будетъ моимъ замѣстителемъ въ Академіи. Свое мнѣніе объ его ученыхъ заслугахъ я высказалъ публично въ томъ докладѣ о его "Теоріи статистики", котораго экземпляръ я, помнится, послалъ вамъ. Теперь между нашими статистиками нѣтъ никого, кто могъ бы быть поставленъ на-ряду съ Янсомомъ, но зато въ области государственнаго хозяйства есть равныя ему ученыя силы -- и это вы. Вѣдь ученыхъ нельзя дѣлать по заказу: нѣтъ статистика, такъ можно взять политико-эконома, благо, по допотопному уставу Академія, мое мѣсто академика по статистикѣ и политической экономіи... Я люблю Академію и желаю ей добра, а единственное добро, которое можно ей сдѣлать, состоятъ въ томъ, чтобы привлекать въ нее самыхъ выдающихся дѣятелей по наукѣ. Въ этихъ-то именно видахъ, думая о пользѣ Академія, я и считаю, что постольку важны въ настоящее время науки, какъ государственнаго хозяйства, важны именно съ точки зрѣнія современныхъ государственныхъ потребностей Россіи, въ высшей степени необходимо, чтобы Академія имѣла въ своей средѣ выдающагося представителя по этой наукѣ".
   "Вотъ вамъ, вмѣсто простого отвѣта, еще въ придачу и моя исповѣдь, которая, какъ это само собой понятно, должна остаться пока абсолютно между нами"...
   Единовременно съ этимъ отъ 30 декабря того же года Н. X. Бунге, въ отвѣтъ на письмо мое, въ которомъ я благодарилъ за оказанную мнѣ Академіею честь, очевидно по его старанію и содѣйствію, писалъ мнѣ слѣдующее: "Многоуважаемый Иванъ Ивановичъ, отъ души благодарю васъ за любезное ваше письмо. Вы, конечно, знаете, какъ я васъ уважаю, какъ высоко цѣню вашу дѣятельность ваши труды; но главнымъ дѣятелемъ и въ присужденіи преміи въ избраніи васъ корреспондентомъ былъ К. С. Веселовскій. Онъ написалъ и отзывъ о вашей книгѣ и представленіе. Я только подписался на послѣднемъ, и съ тѣмъ большимъ удовольствіемъ, то оно вполнѣ совпадало съ моими взглядами на ваши труды и съ мнѣніемъ о вашихъ "Основныхъ началахъ финансовой науки". Конечно, я могъ бы кое-что прибавить къ сказанному: ни одинъ изъ нашихъ экономистовъ, которые умѣютъ внести въ науку живую струю и умѣютъ это потому, что приступаютъ къ изслѣдованіямъ не во всеоружіи лишь "незыблемыхъ принциповъ", а съ запасомъ добытыхъ истинъ для дальнѣйшаго ихъ развитія. Изъ моей академической дѣятельности выходитъ мало толку. Я не только старъ, но и достаточно занятъ въ Государственномъ Совѣтѣ, Комитетѣ Министровъ и Комитетѣ Сибирской желѣзной дороги и въ этомъ году рѣдко могъ являться въ академическія засѣданія, которыя совпадали часто съ комитетскими... Какое же было бы благо для Академіи, если бы она увидѣла васъ со временемъ ординарнымъ академикомъ!?!? Крѣпко жму вашу руку, душевно преданный

Н. Бунге".

   Этихъ двухъ писемъ двухъ почтенныхъ ученыхъ старцевъ достаточно, чтобы видѣть, что я, собственно, не столько самъ стремился и думалъ объ Академіи и переселеніи въ Петербургъ, сколько меня толкали и подсказывали объ этомъ эти заслуженные дѣятели на научной почвѣ, при первой же наградѣ, мною полученной отъ Академіи, и сношеніяхъ, возникшихъ поданному поводу. Разумѣется, я сначала колебался передъ этой обольстительной перспективой, принять ее или нѣтъ? Мнѣ крайне жалко было покинуть преподавательское дѣло и доброе отношеніе, установившееся у меня въ цѣломъ съ большинствомъ молодежи, меня окружавшей въ Москвѣ, но надвигавшееся на Россію смутное время чувствовалось больше и больше въ разныхъ проявленіяхъ безпорядковъ, сомнѣній и заносчивости молодежи, болѣе и болѣе захватывавшей въ свои руки политику и не принадлежащія ей права распоряжаться судьбами русскаго просвѣщенія. Уже въ слѣдующемъ году, 4 декабря 1894 года, Н. X. Бунге обратился ко мнѣ съ рѣшительнымъ по этому предмету предложеніемъ: "Вскорѣ послѣ вашего отъѣзда изъ Петербурга, осенью сего года К. С. Веселовскій и я порѣшили просить Васъ позволить выставить вашу кандидатуру въ Академію, но треволненія по случаю кончины Государя, а затѣмъ наши недуги помѣшали намъ исполнить наше намѣреніе, и я дѣлаю это только въ настоящее время". Засимъ Н. X. сообщаетъ что онъ спрашивалъ мнѣніе Л. Н. Майкова вице-президента, а равно, и Великаго Князя и нѣсколькихъ коллегъ, академиковъ, и что всѣ рѣшительно сочувствуютъ моему переходу въ Академію и никакихъ препятствіи не предвидится, и именно въ ординарные академики. "Обрадуйте насъ", -- заключаетъ онъ письмо -- вашимъ согласіемъ и сообщите мнѣ списокъ вашихъ сочиненій... Съ нетерпѣніемъ буду ждать вашего отвѣта. Крѣпко жму вашу руку. Душевно преданный

Бунге".

   Въ то же время К. С. Веселовскій подробно излагалъ мнѣ и указывалъ всю матеріальную сторону вопроса. Обдумавши и сообразивши, такимъ образомъ, дѣло со всѣхъ сторонъ и взвѣсивши всѣ pro и contra опять по рецепту и способу американца Франклина, я пришелъ къ рѣшительному заключенію принять лестное предложеніе и пожертвовать университетомъ для Академіи. Довольно быстро, въ "какіе-нибудь три, четыре, мѣсяца, вопросъ о моемъ избраніи въ академики, въ мартѣ 1905 года, былъ рѣшенъ утвердительно. Выборы моя прошли вполнѣ удовлетворительно, и я былъ утвержденъ въ званіи ординарнаго академика; мнѣ представилось лишь одно затрудненіе: какъ поступить мнѣ, при переселеніи, съ моей огромной библіотекой, накопившейся въ теченіе всей моей жизни и достигавшей многихъ тысячъ номеровъ книгъ и разныхъ печатныхъ произведеній, отчасти даже рукописей? Оставитъ ее въ моихъ рукахъ, переселившись въ Петербургъ, немыслимымъ препятствіемъ являлся ея размѣръ. Уже нѣсколько лѣтъ до своего переселенія, я вынужденъ былъ имѣть постоянное лицо для ея регистрированія и записи. Переселившись въ Петербургъ, я долженъ былъ бы увеличитъ размѣръ квартиры, чтобы ее вмѣстить и опять держать лицо для записей вновь входящихъ книгъ и общаго порядка въ ней.
   Вообще мнѣ не разъ припоминалось замѣчаніе мудраго и опытнаго К. С. Веселовскаго: "Огромная библіотека ученаго, когда онъ не имѣетъ крупныхъ средствъ ее поддерживать, является какъ бы ядромъ на ногахъ каторжника"; поэтому самое естественное для меня, послѣ переселенія въ Петербургъ, было бы отдать ее въ то учрежденіе, при которомъ, предполагается, я долженъ кончить свои дни; но представьте мое удивленіе, увы! я получилъ отказъ въ моемъ желанія, за недостаткомъ мѣста. Академія Наукъ, несмотря на бѣдность своей библіотеки экономическими книгами, особенно иностранными, рѣшительно отказалась принять мой даръ, при томъ на указанныхъ условіяхъ, чтобы библіотека эта не смѣшивалась съ прочими книгами, а по возможности была бы изолирована. Примѣрная стожмость моей библіотеки была не менѣе 30.000 рублей по моему разсчету. Что было дѣлать въ данномъ случаѣ? Будучи очень друженъ съ главнымъ библіотекаремъ Московской библіотеки графа Румянцева, покойнымъ Н. И. Стороженко, я рѣшилъ было возвратить ее домой въ Москву и отдать въ эту Публичную библіотеку, но, увы! и тутъ, несмотря даже на личную дружбу, я встрѣтилъ рѣшительный отказъ но тѣмъ же мотивамъ. "Если, другъ, ты желаешь жертвовать намъ свою библіотеку, говорилъ покойный Николай Ильичъ, то сначала пожертвуй достаточно тысячъ выстроить эту библіотеку, а затѣмъ жертвуй и книги!" Къ моему счастью въ это время Московскій университетъ, много лѣтъ хлопотавшій о средствахъ для устройства своихъ зданій, наконецъ получилъ ихъ и воздвигъ, между прочимъ, новое помѣщеніе для своего книгохранилища. Я воспользовался этимъ и предложилъ свою библіотеку Московскому университету съ обѣщаніемъ отдать часть библіотеки моей немедленно, а остальное послѣ моей смерти, съ нѣсколькими тысячами для ея устройства; и только на этихъ условіяхъ я могъ добиться согласія принять и получить мой даръ, всю мою умственную жизнь, собранную въ этомъ книгохранилищѣ: такъ трудно у насъ не только работать, но даже жертвовать и даромъ отдавать!!!
   Итакъ, хотя не скоро, но вопросъ о судьбѣ моей библіотеки наконецъ устроился. Но слѣдовало позаботиться и о собственной своей судьбѣ. Я еще но выслужилъ 30 лѣтъ, необходимыхъ для полной профессорской пенсіи, когда былъ избранъ въ Академію, и лишился бы профессорской пенсіи, имѣющей, какъ извѣстно, волшебное свойство сохраняться при всякомъ содержаніи. По совѣту моихъ мудрыхъ старыхъ друзей Бунге и Веселовскаго, пришлось начать новыя хлопоты, которыя на этотъ разъ, благодаря доброму и просвѣщенному вниманію С. Ю. Витте, тогда Министра Финансовъ, и графа И. Д. Делянова, довольно быстро разрѣшились въ мою пользу. Мнѣ сначала было дозволено остаться въ Москвѣ до выслуги пенсіи, а за два съ чѣмъ-то года до этого, самый срокъ пенсіи былъ нѣсколько сокращенъ. Я получилъ возможность раньше срока переселиться въ Петербургъ, не подвергаясь долѣе непріятности постоянныхъ разъѣздовъ между двумя нашими столицами и городами, университетомъ и Академіей.
   Но помимо моихъ личныхъ интересовъ и соображеній мое избраніе въ академики и переселеніе въ Петербургъ имѣло и другое значеніе въ глазахъ обоихъ почтенныхъ старцевъ, проводившихъ меня въ это высшее ученое учрежденіе. Уже давно Н. X. Бунге, въ своихъ бесѣдахъ и свиданіяхъ съ К. С. Веселовскимъ, подѣлились общею мыслью и желаніемъ изданія въ Россіи политико-экономическаго словаря. По мнѣнію обоихъ ученыхъ, уже давно созрѣла необходимость намъ имѣть нѣчто въ этомъ родѣ, хотя въ опредѣленіи подробностей академики и расходились. Константинъ Степановичъ считалъ, что для Россіи нуженъ такой же, по возможности, сообразно научнымъ силамъ, ученый словарь, какъ знаменитый словарь государственныхъ наукъ Конрада ("Handwörterbuch der Staatswissensschaften, Herausgegeben von Dr. L Conrad u. a.). Напротивъ, Бунге думалъ, что на первый разъ достаточно будетъ, ежели словарь будетъ значительно сокращенныхъ размѣровъ и имѣть характеръ лишь справочный, въ родѣ извѣстнаго англійскаго словаря "Dictionnary of Political Economy by B. H. Inglis Pаlgrave", или еще короче. Въ 1895 году, когда рѣшился въ принципѣ вопросъ о моемъ избранія въ члены Академіи и переселеніи въ Петербургъ, оба почтенныхъ академика съ жаромъ ухватились за осуществленіе мысли о словарѣ, вслѣдъ за моимъ переселеніемъ. Преклонные годы и слабое здоровье мѣшали имъ обоимъ лично заняться сложнымъ дѣломъ изданія. Поэтому Николай Христіановичъ и Константинъ Степановичъ рѣшили, для осуществленія мысли, воспользоваться моимъ присутствіемъ и осуществить планъ о словарѣ подъ моей фактической редакціей я, разумѣется, при ихъ ближайшемъ и благосклонномъ къ этому дѣлу участіи. Такъ дѣло это между нами и было рѣшено. Я еще не былъ даже утвержденъ академикомъ послѣ выборовъ, а между нами шла довольно дѣятельная переписка по поводу предполагаемаго словаря. Оба старца были такъ дѣятельны, что, не откладывая дѣло въ долгій ящикъ, уже выработали записку по поводу словаря для внесенія ея въ историко-филологическое отдѣленіе Академіи и собрали всѣ необходимыя для этого справки. Министръ финансовъ С. Ю. Витте, у котораго по этому поводу зондировалъ почву Н. X Бунге, отозвался о планѣ очень сочувственно и обѣщалъ достатъ необходимыя для словаря деньги. Необходимо было, слѣдовательно, выработать подробности проекта и пустить дѣло на утвержденіе Академія. *Къ сожалѣнію, серьезной препоной къ успѣшному ходу дѣла явился я, противъ своей воли. Сначала, почему-то, утвержденіе мое, уже послѣ сдѣланныхъ выборовъ, сильно затянулось, затѣмъ къ маю я уже былъ утвержденъ, но вслѣдствіе серьезной болѣзни, которой страдалъ всю первую половину этого 1895 года, я, по настоянію врачей, вынужденъ былъ наскоро собраться и ѣхать за границу для серьезнаго леченія грязями въ Маріенбадъ, не заѣзжая въ Петербургъ. Тамъ я получилъ письмо отъ Николая Христіановича отъ 12 мая изъ Царскаго Села, гдѣ ожъ проживалъ, съ упоминаніемъ, во-первыхъ, о моемъ утвержденіи ординарнымъ академикомъ, и во-вторыхъ, что по поводу словаря послѣ совѣщанія съ сочувствовавшими этому предпріятію лицами, было рѣшено ждать моего возвращенія изъ-за границы, такъ какь рѣшеніе многихъ вопросовъ, съ этимъ связанныхъ, безъ меня было бы затруднительно. О томъ же самомъ увѣдомилъ меня скоро и Веселовскій, а сверхъ того Николай Христіановичъ переслалъ мнѣ записку, ими составленную, для внесенія въ конференцію Академіи. Вотъ ея содержаніе:
   "Въ послѣдніе годы въ русской политико-экономической литературѣ замѣтно значительное оживленіе. Объ интересѣ, пробудившемся въ читающемъ обществѣ къ этой отрасли знаніи, можно судить до числу издаваемыхъ книгъ и по числу статей политико-экономическаго содержанія, помѣщаемыхъ въ періодическихъ изданіяхъ. Въ этомъ движеніи, однако, болѣе замѣтно желаніе удовлетворять возникшія потребности, чѣмъ стремленіе къ серьезному изученію текущихъ вопросовъ. Съ одинаковою легкостью превозносятся и осуждаются развитіе или съуженіе финансовой дѣятельности государства, тѣ или другіе способы обезпеченія народнаго продовольствія, возстановленіе обращенія монеты, развитіе кредитныхъ операцій, тѣ или другія формы земельной собственности, начиная отъ маіоратовъ и оканчивая такъ называемою "націонализаціею" земли.
   Возникновеніе противоположныхъ мнѣній вызывается у насъ не столько служеніемъ извѣстнымъ интересамъ, какъ это часто бываетъ въ Западной Европѣ, сколько нѣкоторымъ незнакомствомъ съ исторіею экономическихъ явленій и съ основными положеніями, выработанными и жизнью и наукой.
   Поэтому казалось бы полезнымъ предпринять изданіе Словаря экономическихъ наукъ, заключающаго въ себѣ, по преимуществу, фактическую разработку важнѣйшихъ предметовъ, относящихся къ народному и государственному хозяйству. Само собою разумѣется, что безъидейнымъ такое изданіе быть не можетъ, но въ немъ необходимо устранить всякую односторонность въ направленіи. Въ этомъ отношеніи образцомъ могъ бы служить "Hanwörterbuch der Staatswissenschaften" Конрада.
   Подобный словарь могъ бы сдѣлаться настольною книжкою не только для многихъ служащихъ, нуждающихся въ теоретическихъ и фактическихъ справкахъ, но и для каждаго образованнаго человѣка, желающаго или разъяснить себѣ извѣстный вопросъ, или, приступая къ его изученію, найти также и указаніе литературы предмета.
   Предпринимая подобное изданіе, Академія, при даровомъ участія своихъ сочленовъ по политической экономіи и статистикѣ, могла бы пригласитъ сотрудниковъ за извѣстную плату изъ числа ученыхъ и служащихъ по Министерствамъ: Финансовъ, Земледѣлія и Государственныхъ Имуществъ, Внутреннихъ Дѣлъ, Путей Сообщенія и по Государственному Контролю. Участіе Академіи въ дѣлѣ послужило бы ручательствомъ относительно серьезнаго направленія, а также и того, что послѣднее будетъ доведено до конца.
   На изданіе двухъ томовъ, считая въ каждомъ по 50 листовъ въ 2 столбца, потребуется по прилагаемому разсчету круглымъ числомъ около 15.000 руб. Если бы эти деньги были отпущены въ теченіе двухъ лѣтъ по 7.000 р. на каждый томъ, то было бы обезпечено не только изданіе Словаря, но также его продолженіе и выпускъ новыхъ изданій, конечно, подъ условіемъ, что отпущенныя суммы будутъ отнесены къ спеціальнымъ средствамъ Академіи, имѣющимъ опредѣленное назначеніе".
   Двумя недѣлями позднѣе я получилъ еще письмо, увы, послѣднее, отъ почтеннаго Николая Христіановича, гдѣ онъ сообщаетъ о своемъ житьѣ-бытьѣ и о судьбѣ нашего общаго Словаря:
  

"Искренне уважаемый Иванъ Ивановичъ,

   "Очень обрадовало меня извѣстіе, что воды принесли вамъ пользу. Я тоже пью Киссингенъ. Встаю въ 5 часовъ и гуляю, но безъ музыки, только нѣтъ, увы, той жизни, которая прельщала меня на водахъ. Царское Село вообще городъ съ домами, но безъ жителей, а теперь, кажется, ихъ еще менѣе.
   "Императорская чета*ведетъ очень уединенную жизнь, пріемовъ нѣтъ, Александровскій паркъ закрытъ. такъ что отсутствіе оживленія совершенно естественно. Въ послѣднія двѣ недѣли я былъ замученъ работою.-- Витте притянулъ меня въ разныя засѣданія, въ томъ числѣ и сахарное, которое портитъ мнѣ много крови, потому что придется опять регламентировать, если не синдикатъ, то какой-нибудь способъ для ограниченія производства!!...
   "Въ сущности, никакой потери не произойдетъ отъ того, что дѣло объ изданіи Словаря будетъ отложено до Вашего возвращенія. Вѣдь все равно до сентября денегъ не потребуется, и ничего написано не будетъ.
   "Чѣмъ болѣе я вдумываюсь въ предположеніе К. С. Веселовскаго, тѣмъ болѣе отдаю справедливости его основной мысли, но тѣмъ болѣе сомнѣваюсь, чтобы она была легко осуществима. Я предпочелъ бы "справочный" Словарь -- ученому, но такая книга быть можетъ не для Академіи.

Искренне желаю вамъ полнаго выздоровленія
Сердечно преданный Вамъ
Н. Бунге".

   Затѣмъ наступила нѣкоторая заминка въ нашей корреспонденціи. Я довольно долго не получалъ никакихъ извѣстій, какъ внезапно прочелъ въ читальнѣ Курорта Маріенбада, въ русской газетѣ, печальную телеграмму о внезапной кончинѣ Николая Христіановича... Въ его лицѣ для Россіи умеръ одинъ изъ полезнѣйшихъ ея гражданъ, а для меня лично дорогой, можно сказать покровитель и другъ, расположеніемъ котораго я пользовался много лѣтъ безъ всякой съ моей стороны заслуги, и я даже не знаю, имѣлъ ли я право на такое доброе, истинно дружеское къ себѣ расположеніе и вниманіе!? Какъ относился Николай Христіановичъ ко всѣмъ моимъ научнымъ трудамъ, поддерживалъ во мнѣ бодрость духа, нужную энергію и чувство самоуваженія, можно судить по тѣмъ лестнымъ для меня похваламъ и снисходительному сужденію, которыя онъ высказывалъ всегда къ моимъ работамъ. Такъ, напримѣръ, еще въ 1890 году отъ 11 Іюня, я получилъ отъ него нижеслѣдующее письмо съ столь доброй оцѣнкой о моемъ "Курсѣ Финансовъ", только что передъ этимъ ему посланномъ. Письмо я получилъ, также находясь за границей, въ Цюрихѣ. Вотъ оно:
  

" Многоуважаемый Иванъ Ивановичъ!

   "Благодарю Васъ за "Основныя начала финансовой науки", которыя я получилъ на этихъ дняхъ и спѣшу поздравить тѣхъ, которые будутъ но нимъ учиться, -- съ возможностью быстро, легко и основательно ознакомиться съ предметомъ.
   "Мнѣ приходилось четыре раза приниматься за преподаваніе финансовъ. Я читалъ Финансовое Право въ Лицеѣ кн. Безбородко въ 1845--1850; потомъ года два въ Университетѣ, въ 60-хъ годахъ, и наконецъ составилъ два курса для моихъ Августѣйшихъ слушателей въ 1863--64 и 1888--89 годахъ. Поэтому вы не поставите мнѣ въ вину, если я отяесусь къ вашему труду критически.
   "Ваши "Основныя Начала* по ясности изложенія, по умѣнію связывать факты съ теоретическими соображеніями напоминаютъ Леруа Болье, но Леруа болѣе написалъ трактатъ, а не учебникъ.-- Вы избѣжали философствованія Штейна, абстрактности Вагнера (я не говорю объ его Исторіи налоговъ въ XIX вѣкѣ -- это образцовое изслѣдованіе) и нѣкоторой сухости Рошера.-- Я не сопоставлю Вашей книги съ "Steuerpolitik" Шеффле -- это не учебникъ, а изслѣдованіе, -- Вамъ, если я не ошибаюсь, можно поставить въ упрекъ только одно, что вы не остановились достаточно на тѣхъ финансовыхъ задачахъ, которыя пытались разрѣшить Вагнеръ, а въ особенности Шеффле.-- Я поклонникъ послѣдняго и ставлю очень высоко его попытки внести свѣтъ науки и общихъ началъ въ практическіе вопросы. Во всякомъ случаѣ Ваше сочиненіе одно изъ немногихъ, которымъ я искренне желаю возможно большаго успѣха, потому что успѣхъ его будетъ успѣхомъ финансовыхъ знаній въ Россіи.
   "Примите увѣреніе въ искреннемъ моемъ уваженіи и всегдашней преданности.

Н. Бунге".

   Также добро относился онъ, впрочемъ, и ко многимъ другимъ моимъ трудамъ, восхваляя ихъ выше достоинства, подъ вліяніемъ несомнѣнной симпатіи и чувства близости, которое имѣлъ ко мнѣ.
   Вскорѣ, послѣ кончины Николая Христіановича, повергшей меня въ большое уныніе и горе, я обратился немедленно къ К. С. Веселовскому съ выраженіями своихъ по этому поводу чувствъ, а также и съ вопросами о возможномъ будущемъ нашихъ общихъ плановъ. Отвѣтъ отъ Веселовскаго, подлинникъ котораго у меня затерялся, получился самый рѣшительный и прискорбный: "Разумѣется, на основаніи хорошихъ знаній нашихъ русскихъ условій, со смертью Буиге мы должны покончить и похоронить также и наши планы объ изданіи Словаря. Первый, конечно, вопросъ о деньгахъ, но если ихъ даже, въ виду категорическаго, хотя бы и словеснаго согласія Витте, намъ и дадутъ, то, вѣдь, предстоитъ гораздо болѣе серьезный вопросъ о цензурѣ. Несмотря ни на какія бумажныя изъятія и привилегіи, цензура насъ съѣстъ, -- буквально выразился почтенный старецъ -- "хотя бы на первой буквѣ А, за слово "анархія", или второй -- Б, за слово "богатство". Итакъ, оставимъ нынѣ тщетный я безполезный планъ, изъ котораго теперь ничего не выйдетъ, кромѣ сокращенія нашего бреннаго существованія"!!..
   Такимъ образомъ, увы! со смертью Николая Христіановича, чего я сначала не понималъ, и что мнѣ не входило въ голову, рушился въ самомъ зародышѣ планъ изданія Академическаго Словаря политико-экономическихъ и общественныхъ наукъ. Я сдѣлался съ 1905: года дѣйствительнымъ членомъ Академіи наукъ, но вопросъ объ Экономическомъ Словарѣ уже болѣе не поднимался.
   Я уже охарактеризовалъ въ одной изъ первыхъ главъ прекрасную личность Александра Ивановича Чулрова и тѣ сомнѣнія, которыя впрочемъ, имѣли мѣсто при первомъ знакомствѣ и изгладились при дальнѣйшемъ сближеніи, превратившись въ самую тѣсную дружбу. Несмотря на нѣкоторыя уже довольно раннія различія въ общемъ характерѣ міросозерцанія, мнѣнія наши съ Александромъ Ивановичемъ въ большинствѣ совпадали или болѣе или менѣе были близки другъ къ другу. Впрочемъ, -- онъ былъ наклоненъ больше къ оптимизму -- смотрѣть на все черезъ розовыя очки, -- я же -- скорѣе къ пессимизму. Онъ старался не видѣть зла даже тамъ, гдѣ оно было; я же, наоборотъ, прежде всего образцамъ вниманіе на дурную сторону предмета или лица. Поэтому онъ часто дружилъ тамъ, гдѣ я склонялся къ непріязни, или, по краняей мѣрѣ, къ полному равнодушію.
   Наша связь и дружба поддерживалась, конечно, взаимными одолженіями и услугами, которымъ нѣтъ числа и въ крупныхъ и мелкихъ случаяхъ обыденной жизни. Эти услуги дѣлались обыкновенно охотно, безъ особой даже просьбы и только при одномъ предположеніи или намекѣ, какъ увидимъ дальше на примѣрахъ, относительно желательности такой услуги. Трудно рѣшить, кто изъ насъ въ этомъ отношеніи остался должникомъ у другого. Приведу дальше перечисленіе нѣкоторыхъ выдающихся пунктовъ нашихъ взаимныхъ отношеній. Первая крупная услуга мнѣ со стороны Чупрова, насколько я припоминаю, были большія и удачныя хлопоты его объ опредѣленіи на службу моего зятя М. И. Шмуккера, земскаго врача въ Саратовской губерніи, только что лишившагося своего мѣста, съ огромной семьей на рукахъ, при губернаторствѣ въ Саратовской губерніи князя Мещерскаго. Такъ какъ возвращеніе на старую службу моему зятю было немыслимо, то надо было по возможности въ той же губерніи выхлопотать ему другое мѣсто. Благодаря усерднымъ стараніямъ Александра Ивановича и его обращенію къ лицамъ, власть имѣющимъ, Шмуккеръ вскорѣ нашелъ себѣ мѣсто въ качествѣ желѣзнодорожнаго врача на Рязанско-Козловской желѣзной дорогѣ въ г. Вольскѣ, гдѣ уже много лѣтъ пребываетъ благополучно и донынѣ.
   Вторая дружеская услуга покойнаго Александра Ивановича, которую я цѣню еще больше, это сердечное его отношеніе и участіе, которыя онъ выказалъ для успокоенія я смягченія послѣдствій нелѣпаго студенческаго безпорядка, бывшаго въ 1894 г. у меня на лекціяхъ (о которомъ я уже упоминалъ еще въ главѣ VI, говоря о Л. Толстомъ). Студенты потребовали отъ меня произвольно отмѣны лекція; я не согласился; вышло, какъ всегда въ этихъ случаяхъ бываетъ, раздѣленіе аудиторіи на двѣ части: половина студентовъ шикала, другая хлопала. Университетъ назначилъ слѣдствіе, съ недѣлю продолжалось броженіе и чтеніе лекцій временно пріостановилось. Чупровъ, одинаково съ Ф. Ф. Эрисманомъ собиралъ у себя студентовъ я черезъ знакомыхъ старался повліять на нихъ объясненіемъ истинныхъ ихъ обязанностей. Черезъ недѣлю, примѣрно, все благополучно кончилось, и курсъ возобновился безъ дальнѣйшихъ инцидентовъ. Вся эта исторія оставила во мнѣ лишь непріятныя воспоминанія и дала толчокъ рѣшенію моему покинуть Университетъ и принять предложеніе Петербургской Академіи Наукъ перейти къ ней на службу. Такъ какъ мною уже былъ подготовленъ достойный преемникъ И. X. Озеровъ, то я счелъ этотъ планъ удобопріемлемымъ для избѣжанія возможнаго въ будущемъ повторенія непріятностей, въ виду замѣтно возростающаго броженія между студентами и скоро сдѣлался академикомъ, о чемъ подробнѣе буду говорить въ другомъ мѣстѣ (въ перепискѣ съ Н. X. Бунге).
   Съ моей стороны выказывалось также полнѣйшее желаніе и стараніе помогать милому Александру Ивановичу во всѣхъ его затрудненіяхъ, насколько это было въ моихъ силахъ и средствахъ. Приведу также нѣсколько примѣровъ. Возвратившись изъ первой моей поѣздки въ Англію въ семидесятыхъ годахъ и познакомившись тамъ случайно и довольно близко съ страхованіемъ жизни и важностью его не только для государства, но и для личнаго семейнаго благополучія, я сдѣлался усерднымъ, ревностнымъ пропагандистомъ этого вида страхованія, застраховался немедленно самъ и даже два раза въ посильныя суммы, и на всѣхъ собраніяхъ и встрѣчахъ убѣждалъ усердно всѣхъ своихъ знакомыхъ и друзей, особенно семейныхъ, какъ Чупровъ, послѣдовать моему примѣру и застраховаться. Нѣкоторые дѣйствительно поддались моимъ внушеніямъ, но Чупровъ долго колебался, возражая, что бѣдность мѣшаетъ ому застраховаться въ солидную сумму, а въ малую-де не стоитъ. Но тутъ произошелъ на глазахъ наглядный случай всей важности страхованія, даже въ самыхъ незначительныхъ размѣрахъ: скоропостижно умеръ нашъ общій знакомый нѣкто Добросердовъ, болѣе всѣхъ поддерживавшій Александра Ивановича въ безполезности малыхъ страхованій. И какъ разъ черезъ нѣсколько дней послѣ его рѣчей, на одномъ изъ моихъ обычныхъ журфиксовъ я объявилъ горестное извѣстіе о кончинѣ Добросердова, проживавшаго въ одномъ со мной домѣ, и о необходимости сдѣлать сборъ на похороны и въ пользу голодавшей его семьи, въ чемъ великодушно принялъ конечно участіе и Александръ Ивановичъ. Этотъ случаи такъ сильно подѣйствовалъ на нервы Александра Ивановича, что онъ немедленно побѣжалъ къ врачу страхового общества, кажется "Якоря", и поспѣшилъ застраховаться. Много разъ въ жизни онъ вспоминалъ потомъ объ этомъ обстоятельствѣ, благодаря меня за уговоры мои и убѣжденія къ страхованію. Вѣроятно, немногія лица знаютъ, что Александръ Ивановичъ Чупровъ едва не прошелъ въ нашу Академію Наукѣ вмѣсто меня и гораздо раньше меня, и если этого не случилось, то это зависѣло не отъ нашей воли, а отъ слѣпого случая. Въ одно прекрасное утро въ концѣ восьмидесятыхъ или началѣ девяностыхъ годовъ ко мнѣ внезапно появился на квартиру въ Москвѣ мой товарищъ по профессурѣ Николай Яковлевичъ Гротъ, профессоръ философіи, нынѣ давно умершій. Такъ какъ мы домами съ нимъ не были знакомы и даже обычнаго визита при поступленіи въ Университетъ онъ не сдѣлалъ, и наши свиданія ограничивались лишь засѣданіями въ университетскомъ совѣтѣ и случайными встрѣчами, то я, разумѣется, былъ не мало удивленъ его визиту и сразу предположилъ, что его привело ко мнѣ какое-нибудь серьезное и важное дѣло.
   "Я только что получилъ", приступилъ прямо Николай Яковлевичъ, "важное, спѣшное письмо отъ отца моего, академика Грота въ Петербургѣ. Зная вѣроятно о Вашей близости я дружбѣ съ Александромъ Ивановичемъ Чупровымъ, онъ поручилъ мнѣ просить Васъ отъ Академіи, въ виду" того, что тамъ опросталась (кажется, за смертью Безобразова) каѳедра политической экономіи, написать мотивированный отчетъ о трудахъ и сочиненіяхъ А. И. Чупрова для предложенія его и промоція въ Академіи на это мѣсто. При этомъ необходимо два условія: спѣшность и полная скромность, т. е. молчаніе обо всемъ этомъ дѣлѣ до поры до времени... Если Вы согласитесь, въ чемъ я увѣренъ по дружбѣ къ Чупрову, то я немедленно телеграфирую отцу".-- "Извѣстно ли обо всемъ этомъ", спросилъ на это я, "самому А. И. Чупрову и изъявилъ ли онъ свое согласіе?" -- "Совершенно ничего не знаю", "но Вамъ рѣшительно ничего не мѣшаетъ и даже благоразумно, въ дѣйствительности, спросить самого Чупрова".
   Конечно послѣ этого я тотчасъ изъявилъ свое согласіе исполнять возможно скоро работу для своего друга, искренно порадовавшись за него. Затѣмъ я немедленно отправился къ Александру Ивановичу и объявилъ ему объ этомъ предложеніи и своемъ обѣщаніи. Къ моему удивленію, Александръ Ивановичъ отнесся къ этому дѣлу далеко, повидимому, не съ радостью и готовностью, какъ слѣдовало ожидать. Онъ указывалъ, главнымъ образомъ, на зависть и разныя сплетни и нареканія, которыя вызоветъ его избраніе въ академики; со свойственной ему скромностью онъ ссылался наиболѣе на малое количество своихъ трудовъ и указывалъ на то, что многіе русскіе экономисты работали-де гораздо больше я скорѣе заслуживаютъ этой чести. Я ему въ свою очередь указывалъ на тѣ преимущества, которыя онъ пріобрѣтетъ, и главное на болѣе прочное положеніе въ служебномъ отношеніи, въ особенности въ виду косыхъ взглядовъ на него министерства, которые могутъ помѣшать его утвержденію при ближайшихъ выборахъ (что въ дѣйствительности, какъ сейчасъ узнаемъ, вскорѣ я случилось).
   Послѣ этихъ довольно длинныхъ разговоровъ, Александръ Ивановичъ заявилъ, наконецъ, свое согласіе на дальнѣйшее движеніе этого дѣла я обѣщалъ мнѣ даже дать списокъ нѣкоторыхъ болѣе мелкихъ его трудовъ, которые я могъ упустить въ своемъ отзывѣ,
   Черезъ недѣлю мой отзывъ, разумѣется очень лестный, объ ученыхъ трудахъ и дѣятельности Александра Ивановича былъ готовъ я переданъ Н. Я. Гроту, который отправилъ его въ Петербургъ къ академику Гроту. По всему дѣлу соблюдалась нами полная скромность, т.-е. о немъ рѣшительно никто не зналъ, кромѣ заинтересованныхъ лицъ.
   Прошло, однако, нѣсколько мѣсяцевъ, и не было никакихъ слуховъ о нашемъ съ Гротомъ начинаніи, пока я, наконецъ, не узналъ, не помню лично ли отъ Грота, слѣдующія обстоятельства, которыя и поспѣшилъ сообщить Чупрову -- почему его промоція на этотъ разъ не удалась. Оказалось именно, что Н. X. Бунге, бывшій министръ Финансовъ, а тогда предсѣдатель Комитета Министровъ и почетный членъ Академіи Наукъ, вздумалъ это послѣднее званіе, въ виду освободившейся вакансіи, измѣнить въ дѣйствительные члены, но безъ содержанія, для чего и пожелалъ подвергнуться новому избранію Конференціи. Разумѣется, при такой конкурренція отпала всякая мысль о дальнѣйшемъ замѣщеніи каѳедры политической экономіи, въ виду почета, во-первыхъ, имѣть такого члена въ рядахъ Академіи и вслѣдствіе общей симпатіи и уваженія къ Николаю Христіановичу. Кромѣ того, Академія при этомъ планѣ выигрывала въ свою пользу, по закону, всѣ средства, освобождавшіяся отъ содержанія данной каѳедры. Такъ безрезультатно остался мой трудъ надъ отзывомъ о столь достойномъ кандидатѣ, какъ А. И. Чупровъ, и это тѣмъ болѣе было жаль, что онъ состоялъ уже въ это время членомъ-корреспондентомъ Академія и, слѣдовательно, имѣлъ извѣстныя права надѣяться на успѣхъ въ выборахъ, я же тогда былъ совершенно въ сторонѣ отъ Академіи и даже не мечталъ о чести попасть когда-либо въ ея ряды.
   Милый Александръ Ивановичъ не хотѣлъ остаться въ долгу за описанную услугу мою, хотя и безрезультатную, не по моей винѣ. Онъ уже былъ тогда членомъ Международнаго Статистическаго Института, одинъ изъ немногихъ тогдашнихъ русскихъ ученыхъ, носившихъ это почетное званіе. Не говоря мнѣ ни слова, онъ сдѣлалъ въ Институтѣ предложеніе объ избраніи меня также, что вскорѣ и состоялось, и я внезапно для себя получилъ увѣдомленіе, кажется изъ Лондона, объ избраніи меня въ члены этого почтеннаго учрежденія и предложеніе участвовать въ его трудахъ и выборахъ!..
   Подобный обмѣнъ услугъ, а еще больше того, совмѣстныя и общія дѣйствія мои съ Александромъ Ивановичемъ были очень часто выраженіемъ нашего общенія и дружбы, и перечислить ихъ всѣ цѣликомъ почти за тридцать лѣтъ совмѣстнаго профессорства совсѣмъ невозможно, -- приведу, пожалуй, лишь одинъ случай, который особенно ярко припоминается, благодаря печальной извѣстности того имени, котораго этотъ случай касается. Магистрантъ М. Я. Герценштейнъ, такъ трагически и несчастно покончившіи впослѣдствіи свои дни отъ руки убійцы, нѣсколько разъ представлялъ въ Юридическій Факультетъ Московскаго Университета заявленіе о своемъ желаніи открыть, въ качествѣ приватъ-доцента, чтеніе курса политической экономіи; но каждый разъ это ходатайство отклонялось по волѣ начальства и, по моему мнѣнію, безъ всякаго законнаго основанія. Въ самомъ дѣлѣ, Михаилъ Яковлевичъ имѣлъ всѣ основанія получить разрѣшеніе на открытіе курса въ качествѣ приватъ-доцента. Прежде формальнымъ препятствіемъ служило его еврейское вѣроисповѣданіе, но онъ давно уже, вмѣстѣ съ женитьбой на русской -- принялъ христіанство; отличью выдержалъ магистерскій экзаменъ и просилъ только допустить его до чтенія пробныхъ лекцій. Мы съ Чупровымъ посовѣтовали ему, поговоривши съ деканомъ и нѣкоторыми членами факультета, сдѣлать новую попытку для доcтиженія этого, вполнѣ легальнаго, желанія; мы оба съ Александромъ Ивановичемъ горячо ратовали въ засѣданіи факультета за безусловную необходимость исполнить его просьбу и, подробно разбирая положеніе дѣла съ разныхъ сторонъ, указывали, что нѣтъ никакихъ законныхъ препятствій кромѣ чистаго произвола къ допущенію г. Герценштейна въ приватъ-доценты... Помнится мнѣ, наши настойчивыя убѣжденія подѣйствовали на большинство факультета въ этомъ засѣданіи, и значительное число голосовъ, начиная (что намъ казалось особенно важнымъ) съ декана факультета В. А. Легонина, высказались за допущеніе М. Я. Герценштейна, при соблюденіи, конечно, извѣстныхъ требуемыхъ формальностей; но не согласился рѣшительно и говорилъ рѣзко и долго противъ допущенія Герценштейна на каѳедру лишь одинъ, собственно, вліятельный членъ факультета -- бывшій тогда ректоромъ Н. И. Боголѣповъ. Онъ соглашался вполнѣ съ формальными аргументами въ пользу допущенія Герценштейна на каѳедру, но ставилъ вопросъ широко и произвольно. Противно закону, онъ утверждалъ, что крещеный еврей остается все равно евреемъ и долженъ подвергаться-де тѣмъ же самымъ ограниченіямъ, т. е. никогда не допускаться въ университетъ, и что мы съ Чупровымъ, такъ горячо ратующіе за отступленіе отъ этого принципа, хотя бы въ силу формальнаго закона, непремѣнно когда-нибудь горько раскаемся!!? {Въ теченіе всей моей тридцатилѣтней профессорской жизни мнѣ не пришлось, однако, убѣдиться въ справедливости предсказанія Н. П. Б. по той простой причинѣ, что многократныя мои попытки провести на каѳедру изъ своихъ учениковъ вполнѣ достойныхъ кандидатовъ-евреевъ оказывались всегда тщетными и безрезультатными. До сихъ поръ еще я встрѣчаю часто служащими въ банкахъ и въ рядахъ адвокатуры такихъ евреевъ -- учениковъ, которые были бы гораздо умѣстнѣе и полезнѣе на университетскихъ каѳедрахъ!!.}. Поэтому онъ-де, Боголѣповъ, видя, что большинство склоняется благопріятно на просьбу Герценштейна, остается при особомъ мнѣніи и заявитъ его Попечителю...-- Въ результатѣ, Попечитель впослѣдствіи присоединился къ мнѣнію Боголѣпова, и мнѣніе большинства факультета провалилось, а Герценштейнъ и этотъ разъ не получилъ допущенія въ Университетъ и лишь добился его гораздо позднѣе, въ эпоху, кажется, такъ называемаго освободительнаго движенія.
   Возвращаясь къ обоюднымъ между мною и Чупровымъ услугамъ, я долженъ разсказать далѣе подробно о всѣхъ тѣхъ тревогахъ, которыя намъ обоимъ принесъ прямо или косвенно 1895 годъ, и о тѣхъ хлопотахъ и мѣрахъ, которыя пришлось принимать для устраненія возможныхъ крупныхъ непріятностей. Лучше всего выразить причину всѣхъ этихъ тревогъ простымъ и краткимъ словомъ моей жены въ ея современномъ событію письмѣ (отъ 31 октября 1895 г.). "Иванъ Ивановичъ", пишетъ она своимъ родителямъ, "вчера опять уѣхалъ въ Петербургъ на нѣсколько дней: тамъ у него два засѣданія въ Академіи. Тутъ долгое время переживали всѣ тревогу по поводу того, что Александра Ивановича Чупрова не приглашали къ чтенію лекцій послѣ окончанія имъ двадцатипятилѣтняго срока, и было даже опасеніе, что его хотятъ совсѣмъ устранить, такъ что Иванъ Ивановичъ хлопоталъ о немъ въ Петербургѣ. Теперь, слава Богу, все уладилось, и онъ уже началъ лекціи, а то студенты уже принимались волноваться"...
   Прежде чѣмъ разсказать подробно о моихъ хлопотахъ по этому крупному и тревожному дѣлу, я считаю полезнымъ принести справку изъ своего письма по этому поводу къ женѣ изъ Петербурга еще 19 сентября 1895 года: "Очень хлопочу", пишу я, "о бѣдномъ Чупровѣ: его хочетъ Деляновъ, кажется, серьезно вытѣснить изъ Университета. Надо серьезно же и похлопотать въ Москвѣ у генералъ-губернатора: думаю съѣздить къ Боголѣпову, лично, и его также попросить. Вчера я послалъ телеграммой по просьбѣ Чупрова печальную ему вѣсть о совѣтѣ Делянова -- подождать съ чтеніемъ лекцій"... "Потомъ, однако, стало какъ будто проясняться"... "Какое огромное лишеніе для насъ", добавляю я въ томъ же письмѣ, -- "смерть Бунге!.. Онъ бы навѣрное все устроилъ къ общему благополучію. Сегодня ѣздилъ даже къ нашему бывшему сотоварищу Плеве: хотѣлъ попросить хоть его заступиться за бѣдняжку, но увы! Плеве еще въ Костромской губерніи... Другихъ вліятельныхъ знакомцевъ Муравьева и Витте -- также нѣтъ въ Петербургѣ"... (Sic!)
   Двѣ мои поѣздки осенью 1895 года въ Петербургъ по просьбѣ самого Александра Ивановича я посвятилъ посѣщенію всѣхъ лицъ, отъ которыхъ зависѣла его дальнѣйшая судьба въ университетѣ, и болѣе или менѣе горячо говорилъ въ его пользу и защиту. Прежде всего я отнесся къ моему новому сотоварищу по Академіи и въ то же время вице-директору Департамента Министерства Народнаго Просвѣщенія В. В. Латышеву, чтобы констатировать положеніе дѣла. Съ основательностью, ему свойственной, почтенный академикъ подтвердилъ мнѣ, что А. И. Чупровъ считается серьезно скомпрометтированнымъ и тревожитъ своей дальнѣйшей участью Министерство, хотя оно ничего противъ него не имѣетъ и всѣ обвиненія текутъ изъ Москвы; онъ совѣтовалъ мнѣ хорошенько переговорить обо всемъ съ H. М. Аничковымъ -- директоромъ к самимъ графомъ Иваномъ Давидовичемъ, который, повидимому, очень занятъ дѣломъ Чупрова. Н. М. Аничковъ, который, надо отдать ему справедливость, все время относился къ моимъ хлопотамъ доброжелательно, объяснилъ мнѣ, что представленія и жалобы на извѣстную некорректность Чупрова въ его Университетскомъ поведеніи текутъ изъ Москвы и слѣдовало бы дѣйствовать на Боголѣпова, отъ котораго многое зависитъ; но само собой разумѣется, надо прежде всего серьезно побесѣдовать и узнать мнѣніе графа Ивана Давидовича и какъ онъ къ этому отнесется.
   Я немедленно отправился къ Делянову, принятъ имъ былъ, какъ всегда, любезно и, зная его привычку приглашать къ себѣ обѣдать профессоровъ, которые на болѣе долгое время пріѣзжали въ столицу, самъ подсказалъ такое ему приглашеніе, заявивши, что пріѣхалъ на продолжительное время по дѣламъ Академіи и желалъ бы побесѣдовать съ нимъ о многихъ вопросахъ. Добрѣйшій Иванъ Давидовичъ Деляновъ немедленно пригласилъ меня къ себѣ на другой день откушать, и мы на довольно продолжительное время очутились съ нимъ съ глазу на глазъ, вдвоемъ -- для желанныхъ мною разговоровъ о Чупровѣ.
   Я тотчасъ же, какъ называется, притянулъ быка за рога и на вопросы Ивана Давидовича, что у насъ дѣлается въ Москвѣ, отвѣтилъ. что въ Университетскихъ кругахъ теперь тревожатся участью Чупрова, что затянулось его дальнѣйшее оставленіе въ университетѣ и не приходитъ утвержденіе изъ Петербурга. "Да, да", съ нѣкоторой досадой отвѣчалъ мнѣ графъ Деляновъ, "что прикажете дѣлать?... Я знаю хорошо", перебилъ онъ меня, когда я хотѣлъ что-то пояснить, "что Александръ Ивановичъ умница и добрѣйшей души человѣкъ, но ведетъ себя неосторожно: говоритъ больше, чѣмъ надо и съ кѣмъ не слѣдуетъ!" -- "Помилуйте, многоуважаемый графъ", возразилъ я, "Александръ Ивановичъ корректный и скромный человѣкъ и ничего не законнаго дѣлать никогда не будетъ: за-что же такое рѣзкое осужденіе противъ него?" -- "Что же дѣлать, когда Московская администрація и прежде и нынѣ постоянно сообщаетъ о разныхъ неосторожностяхъ Чупрова? Вотъ теперь, напр., попечитель, новое лицо -- вашъ бывшій товарищъ -- Николай Павловичъ (Боголѣповъ), и ему уже не даютъ покоя съ Александромъ Ивановичемъ. Я боюсь, что если мы его пропустимъ дальше на пятилѣтіе, то, пожалуй, будутъ протестовать противъ нашего рѣшенія... Знаете, ему не слѣдуетъ торопиться прошеніемъ о дальнѣйшемъ оставленіи на службѣ; если вы съ нимъ дружны, то передайте ему это: можетъ выйти хуже"... Послѣ этого разговора съ Министромъ, я немедленно послалъ Александру Ивановичу ту телеграмму, о которой уже упомянулъ, и вслѣдъ затѣмъ большое письмо, которое постигла странная участь: оно дошло до Москвы лишь черезъ три дня, по словамъ Чупрова -- чуть ли не распечатанное.
   Въ концѣ обѣда я настойчиво присталъ къ доброму все-таки хозяину съ разспросами, въ чемъ же собственно обвиняютъ или подозрѣваютъ Александра Ивановича, что онъ такое сдѣлалъ, чтобы заслужить гнѣвъ начальства? Но Иванъ Давидовичъ на этотъ разъ отвѣчалъ уклончиво общими мѣстами и шутками, очевидно не желая мнѣ сказать точную правду -- или не считая ее достаточной. Между прочимъ тутъ подтвердился извѣстный любимый анекдотъ объ И. Д. Деляновѣ, который я слышалъ раньше нѣсколько разъ, а именно его сравненіе о строгости поведенія профессоровъ и архіереевъ, по господствующимъ воззрѣніямъ. "Вѣдь вотъ ничего нѣтъ, конечно, зазорнаго прогуляться по Невскому даже вечеркомъ; попробуй это сдѣлать архіерей -- въ результатѣ будетъ всеобщее осужденіе его поведенія!!. Также относится публика и къ профессорамъ: съ ихъ стороны требуется особая осторожность и благоразуміе въ каждомъ своемъ шагѣ. Ну вотъ Александръ Ивановичъ и въ данномъ случаѣ погрѣшаетъ: часто неосторожно дѣйствуетъ и говоритъ, откуда и являются нареканія при всѣхъ его достоинствахъ"... Такъ я и не добился точнаго и опредѣленнаго отвѣта о причинахъ предполагаемой угрозы изгнать моего милаго друга изъ стѣнъ Московскаго Университета. Отъ Делянова я, помню, поспѣшилъ для окончательнаго совѣта къ Н. М. Аничкову, отношенія котораго къ Чупрову мнѣ показались всѣхъ добрѣе. Я спросилъ его категорически, что мнѣ дѣлать дальше, чтобы спасти Чупрова и сберечь его для Университета, предварительно разсказавши, конечно, бесѣду съ графомъ. "Все дѣло въ Москвѣ", отвѣчалъ онъ, "я ближайшимъ образомъ въ Н. П. Боголѣловѣ. Я знаю, что онъ не любитъ Чунрова; но какъ относится къ вамъ?" -- "Я съ нимъ состою въ добрыхъ товарищескихъ отношеніяхъ", отвѣчалъ я, "несмотря на нѣкоторыя столкновенія по поводу евреевъ".-- "Ну и прекрасно, возвращайтесь въ Москву и убѣждайте его: участь Чупрова во многомъ зависитъ отъ мнѣній и желаній Николая Павловича"!..
   Я вернулся вскорѣ же въ Москву и лично подробно передалъ все Чупрову, который, разумѣется, согласился съ необходимостью мнѣ предварительно повидаться съ Боголѣповымъ и пощупать почву. Въ одинъ изъ ближайшихъ же дней я посѣтилъ Николая Павловича, довольно откровенно разсказалъ ему о всѣхъ своихъ хлопотахъ въ Петербургѣ и поставилъ ребромъ, что дальнѣйшая участь Чуирова, вѣроятно, зависитъ отъ его доброжеланія?.. Мнѣ пришлось вынести большую непріятность: выслушать нѣсколько разъ и при томъ безъ особой мотивировки и стараться-отпарировать обвиненіе Чупрова Боголѣповымъ, которое онъ не стѣснился разъ даже позднѣе высказать моей женѣ въ частной бесѣдѣ съ ней -- въ лицемѣріи А. И. Ч. "Онъ лицемѣръ", твердилъ Николай Павловичъ, одно говоритъ на языкѣ, а иногда и Въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ", а дѣлаетъ совершенно другое!" Конечно, я старался опровергнуть и оспоритъ это недостойное обвиненіе, какъ только было въ моихъ силахъ -- тѣмъ болѣе, что точной формулировки и приведенія отдѣльныхъ случаевъ онъ не давалъ, обвиняя Чупрова лишь, такъ сказать, огуломъ. Несмотря на все мое несогласіе съ мнѣніемъ Боголѣпова и мою любовь и уваженіе къ Александру Ивановичу, я долженъ, однако, сознаться, что считаю это странное, много разъ въ жизни повторенное Боголѣповымъ, мнѣніе хотя и совершенно ложнымъ, но высказаннымъ вполнѣ искренно: Н. П. Боголѣповъ былъ не менѣе искренній и честный, какъ А. И. Чупровъ, человѣкъ, только совершенно иного рода: они представляли собой слишкомъ противоположныя натуры, почему и не могли терпѣть и понимать другъ друга; это для меня обнаружилось ясно во всѣхъ крупныхъ и мелкихъ чертахъ ихъ жизни. Боголѣповъ былъ человѣкъ, прежде всего, крайне прямолинейный, не допускавшій и мысли объ отклоненіи отъ разъ принятаго пути, какъ бы это отклоненіе ни было справедливо и необходимо. Стоитъ только припомнить -- объяснять я теперь не имѣю нужды -- извѣстное отношеніе его къ евреямъ... Тутъ онъ былъ всегда неумолимъ и невозможно было убѣдить его къ уступкамъ. Совсѣмъ иной былъ Чупровъ: онъ былъ человѣкъ очень гибкій и уклончивый въ своихъ мнѣніяхъ и дѣйствіяхъ, насколько этого требовало его благородное сердце, гуманность и общій складъ его убѣжденій. Благодаря послѣдней причинѣ многія рѣшенія у него по одинаковымъ вопросамъ получались разныя, и это вело къ обвиненію его со стороны въ непослѣдовательности, а въ столкновеніяхъ съ совершенно противоположными людьми, какъ Боголѣповъ, не понимавшими иного поведенія, какъ свое -- прямолинейное -- даже и въ лицемѣріи...
   Я всячески старался примирить взглядъ Боголѣпова, какъ Попечителя, съ дѣятельностью моего незабвеннаго друга Александра Ивановича, какъ профессора. Я указалъ дальше Попечителю, наконецъ, на опасныя послѣдствія, которыя дальнѣйшее неутвержденіе Чупрова можетъ вызвать, на неизбѣжныя волненія между студентами, съ чѣмъ Боголѣповъ, разумѣется, не могъ не считаться. Боголѣповъ подумалъ и отвѣтилъ рѣшительно: "Ну что же, я ничего лично не скажу противъ Александра Ивановича. Передайте ему, что если онъ явится со мнѣ и заявитъ о болѣе корректномъ на будущее и прямомъ образѣ дѣйствій (!!?), то я употреблю всѣ старанія удержать его въ Университетѣ".-- Разумѣется, я немедленно посѣтилъ Чупрова и передалъ ему въ возможно деликатной формѣ все происходившее, предлагая отправиться къ Боголѣпову вмѣстѣ со мной, какъ посредникомъ, или безъ меня. По нѣкоторому размышленію, рѣшили, что лучше ему одному отправиться, что онъ и сдѣлалъ. На разспросы мои послѣ возвращенія отъ Попечителя, Чупровъ категорически замѣтилъ, что все окончилось-де благополучно: Боголѣповъ обѣщалъ употребить всѣ старанія на продленіе его службы, но вѣроятно, какъ я могъ замѣтить по разнымъ признакамъ, объясненіе это было не легко для бѣднаго Александра Ивановича, почему я, разумѣется, и не настаивалъ на разспрашиваніи.
   Какъ извѣстно, съ окончаніемъ своей профессорской тридцатилѣтней службы, Александръ Ивановичъ переселился, по причинамъ мнѣ не совсѣмъ яснымъ, за границу, гдѣ проживали нѣкоторые члены его семейства, и въ Россію уже не возвращался. Тѣмъ не менѣе связь наша далеко не прекратилась: мы во-первыхъ довольно часто переписывались, принимая во вниманіе русскую лѣнь, которая распространялась и на насъ грѣшныхъ, а затѣмъ видѣлись почти ежегодно за границей, гдѣ я проводилъ съ женой каждое лѣто. Такъ мы встрѣчались съ нимъ нѣсколько разъ въ Дрезденѣ, Мюнхенѣ, Гейдельбергѣ, Цюрихѣ я, наконецъ, послѣдній разъ въ Висбаденѣ, куда онъ пріѣзжалъ ко мнѣ погостить въ 1906 г. (Одна наша совмѣстная прогулка съ Чупровымъ на Нидервальдъ на Рейнѣ описала мною въ одной изъ первыхъ главъ настоящихъ "Воспоминаній"). Слѣдующее затѣмъ лѣто 1907 года мы опять были не далеко другъ отъ друга: я жилъ въ санаторій на Боденскомъ озерѣ, а онъ въ Hohenschwangau, въ Баварскихъ Альпахъ.. Къ сожалѣнію, я получилъ внезапно, въ результатѣ неудачнаго леченія въ санаторіи, новую мучительную болѣзнь -- карбункулъ, меня напугавшую: проектируемая поѣздка моя къ другу въ Баварію не состоялась, я мнѣ уже больше не пришлось его видѣть въ жизни. Но переписка между нами постоянно продолжалась по разнымъ текущимъ и интересующимъ насъ вопросамъ, кромѣ, конечно, политики, которою я никогда не занимался. Послѣднее его письмо онъ написалъ мнѣ за недѣлю до его внезапной кончины по поводу полученнаго отъ меня снимка съ портрета моего кисти В. Е. Маковскаго. Письмо это до того умно и мѣтко и такъ хорошо характеризуетъ покойнаго, понимавшаго толкъ въ живописи вслѣдствіе продолжительнаго пребыванія въ Италіи и свойственной ему во всемъ пытливости, что заслуживало гласности для публики, почему я его и напечаталъ въ газетѣ "Слово" {Вотъ содержаніе этого письма А. И. Чупрова изъ Мюнхена отъ 16/29 февраля 1908 года: "Дорогой мой Иванъ Ивановичъ, чрезвычайно утѣшилъ ты меня присылкой посткарты, представляющей, очевидно, копію съ портрета. Изображеніе твое вышло превосходно. Въ первую минуту показалось оно мнѣ черезъ чуръ солидно, но чѣмъ больше я смотрю на него, тѣмъ ярче встаютъ твои черты и тѣмъ больше начинаю я цѣнить великое искусство мастера. Это не фотографія, а именно воспроизведеніе такихъ чертъ, которыя можно назвать въ человѣкѣ самыми существенными. Портретъ, какъ мнѣ кажется, совершенно удовлетворяетъ тому требованію, которое предъявляетъ къ художественнымъ произведеніямъ такого рода Рескинъ. Здѣсь нѣтъ такого сходства, чтобы, увидя это изображеніе, твоя собака начала лаять; но когда оно попадетъ къ другу, послѣдній не оторвется отъ него, и чѣмъ больше будетъ смотрѣть, тѣмъ больше будетъ находить знакомыхъ и милыхъ сердцу чертъ. Одно можно сказать: Маковскій, не смотря на годы, остался большимъ художникомъ, и твой портретъ дѣлаетъ ему особую честь. Дай Богъ здоровья милой Екатеринѣ Николаевнѣ, что она любящимъ сердцемъ придумала увѣковѣчить твой образъ!
   "Удивительно хорошо снята посткарта. Гдѣ это нашелъ ты такого мастера? Стоило бы узнать, гдѣ дѣлаются такія копіи. Не только общіе контуры, какъ это бываетъ по большей части, но всѣ полутоны вышли совершенно отчетливо".}.
   Любопытно, что изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ лицъ никто такъ не интересовался постоянно, не имѣя никакихъ прямыхъ сношеній, судьбой Александра Ивановича, повидимому, какъ В. К. Плеве въ теченіе части его жизни, мнѣ извѣстной. Со времени переселенія моего въ Петербургъ, въ 1898 г., по должности члена Академіи Наукъ, я встрѣчался съ Плеве, тогда въ качествѣ Государственнаго секретаря, сравнительно довольно рѣдко, но гораздо чаще, когда онъ сдѣлался Министромъ В. Д., и каждый разъ онъ встрѣчалъ меня стереотипной фразой: "А какъ поживаетъ нашъ общій другъ, (our mutual friend), Александръ Ивановичъ?" при чемъ я передавалъ ему все извѣстное о Чупровѣ. Послѣднее, однако, время въ 1903 году наша переписка съ Чупровымъ какъ-то временно остановилась; Плеве, у котораго я былъ по дѣлу (что разсказано въ другой главѣ), провожая меня изъ своего кабинета, какъ любезный хозяинъ до своей пріемной, повторилъ этотъ обычный вопросъ объ общемъ другѣ. Я былъ не совсѣмъ въ хорошемъ настроенія я довольно невѣжливо отвѣтилъ хозяину (или впереди его въ полъ оборота), что онъ о Чупровѣ, навѣрное, можетъ получить болѣе точныя свѣдѣнія отъ одного изъ подчиненныхъ ему департаментовъ, нежели отъ меня... Мой рѣзкій отвѣтъ, видимо, непріятно затронулъ Министра, и онъ тоже довольно рѣзко же отвѣтилъ мнѣ: "Ошибаетесь, совершенно ошибаетесь! Александръ Ивановичъ теперь совершенно корректенъ и чистъ въ политическомъ отношеніи; намъ извѣстно только, что онъ проживаетъ за границей ни какимъ-то романтическимъ причинамъ" (!?). Таковъ полученный мною изъ устъ покойнаго Министра загадочный отвѣтъ о моемъ другѣ, который до сихъ поръ является для меня неразрѣшеннымъ, такъ какъ я не считалъ себя въ правѣ касаться этого вопроса при встрѣчахъ позднѣе съ Александромъ Ивановичемъ, или членами его семья.
   Извѣстіе о внезапной кончинѣ моего незабвеннаго друга я получилъ весьма быстро я одновременно изъ двухъ источниковъ: отъ одной изъ родственницъ Чупрова, извѣщенной изъ-за границы телеграммой, и отъ Мюнхенскаго профессора Лотца, въ домѣ котораго скончался Александръ Ивановичъ и который тотчасъ же мнѣ о томъ написалъ. Письмо его въ свое время помѣщено было мною также въ газетѣ "Слово".
   Изъ матеріаловъ, уцѣлѣвшихъ у меня отъ Александра Ивановича, навѣрное, найдется нѣсколько десятковъ писемъ разной цѣнности въ неразобранной еще грудѣ моей переписки. Изъ нихъ особенную важность имѣетъ бережно сохраняемое мною большое письмо Александра Ивановича, до сихъ поръ еще не опубликованное, по важному этико-экономическому вопросу -- "объ экономической цѣнности честности" -- вслѣдствіе моего анкетнаго запроса по этому предмету для одной изъ моихъ будущихъ работъ: ."Честность, какъ экономическій факторъ". Я надѣюсь, что судьба дозволитъ мнѣ опубликовать, хотя бы въ скромныхъ размѣрахъ, еще при моей жизни, эту учено-литературную работу, гдѣ увидитъ совѣтъ и упомянутое цѣнное письмо моего друга Александра Ивановича Чупрова.
  

ГЛАВА IX.

Практическій опытъ пробы моихъ научныхъ силъ и способностей.-- Изслѣдованіе фабрично-заводской промышленности въ Царствѣ Польскомъ, -- Программа изслѣдованія.-- Цѣли и задачи его -- I. Внѣшняя исторія изслѣдованія.-- Пріѣздъ комиссіи въ Сосновицы.-- Изученіе фабрикъ вдоль Варшаво-Вѣнской желѣзной дороги.-- Изслѣдованіе пограничныхъ фабрикъ.-- Мирковская писчебумажная мануфактура.-- Калишъ.-- Кормчество или контрабанда на границѣ и на фабрикахъ.-- Лодзь, Томашово, Варшава и пр. промышленные пункты.-- II. Результаты всего изслѣдованія и общіе выводы.-- Тѣсная связь развитія польской промышленности съ присоединеніемъ къ Россіи.

   Въ пятой главѣ настоящихъ воспоминаній была изложена въ краткихъ чертахъ моя фабрично-инспекторская служба и участіе въ выработкѣ и примѣненіи первыхъ въ Россіи, въ современномъ смыслѣ, фабрично-рабочихъ законовъ. Служба эта, продолжавшаяся. пять моихъ лучшихъ лѣтъ, являлась какъ бы практической пробой, моихъ силъ и дарованій.
   Въ настоящей главѣ, переходя къ другимъ видамъ временныхъ занятій и испытанія моихъ знаній и силъ въ теченіе жизни, я хочу отдать откровенный отчетъ читателю моей автобіографіи о моихъ. взглядахъ на практическіе результаты или полезность этой первой пробы моихъ силъ. Это тѣмъ болѣе необходимо, что, какъ извѣстно, ни одна сторона или проявленіе моей дѣятельности не вызывала столь сильныхъ похвалъ и въ то же почти время рѣзкихъ осужденій, какъ именно фабрично-инспекторская {См. по этому поводу многія указанія въ моей книгѣ: "Изъ воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора". Спб. 1907 г.}. Къ сожалѣнію, мнѣ приходится заявить, что въ тѣсно-практическомъ отношеніи, т. е. въ интересахъ благоустройства нашего фабричнаго быта и улучшенія законовъ, моя дѣятельность въ этой области, не смотря на всѣ мои добрыя намѣренія и мечтанія приносить но этому поводу добро, никакой собственно пользы, по всей вѣроятности, дѣлу не принесла, я все шло тѣмъ же рутиннымъ, черепашьимъ ходомъ, какъ было бы, навѣрное, я безъ меня. Конечно, я обладалъ, какъ фабричный инспекторъ, многими знаніями и свѣдѣніями, которыхъ послѣдующіе мои товарищи по инспекціи не имѣли и не имѣютъ. Помимо доступнаго мнѣ матерьяла по фабричному и рабочему вопросу, я имѣлъ счастіе изучать его и лично во время многочисленныхъ моихъ посѣщеній за-границы, особенно въ Англіи и Швейцаріи путемъ личнаго знакомства и разспросовъ выдающихся фабричныхъ инспекторовъ этихъ двухъ странъ. Результаты всѣхъ этихъ личныхъ наблюденій и опыта я неоднократно сообщалъ и передавалъ Министерству Финансовъ и своимъ ближайшимъ начальникамъ, главнымъ инспекторамъ Андрееву и Михайловскому. Такъ всевозможные бланки, важные административные акты и подробности инспекторскаго осмотра и практическаго примѣненія законовъ, инспекторскія дорожныя книги, разныя заявленія и т. п. привозились, припоминается мнѣ, въ большомъ количествѣ изъ Англіи и передавались для руководства и свѣдѣнія заинтересованнымъ лицамъ. Но увы! никакого практическаго толка . изъ всѣхъ моихъ попытокъ не вышло! Дѣло организаціи инспекторскаго контроля и самой инспекціи велось совершенно ощупью, безъ пользованія указаніями чужого опыта и одинаково безъ всякой попытки создать что-нибудь свое. Большинство всѣхъ этихъ важныхъ для условій хорошаго дѣйствія фабричной инспекціи вопросовъ осталось и донынѣ въ томъ же крайне несовершенномъ, такъ сказать зачаточномъ, видѣ, какъ было и во времена моей инспекціи. Укажу, для образца, на условія школьнаго обученія малолѣтнихъ рабочихъ и возможность его контроля и выполненія: у насъ до сихъ поръ не допущены въ фабричныхъ дѣлахъ формальныя доказательства, какъ это сдѣлано, напримѣръ, въ акцизномъ законодательствѣ; у насъ, наконецъ, не разрѣшенъ кардинальный вопросъ и не проведено сколько-нибудь точной и опредѣленной границы между фабрично-ремесленными и кустарными учрежденіями, о чемъ я усердно твердилъ на всѣ лады все время моей инспекторской службы (см. мою книгу "Изъ воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора 1907 г.").
   Итакъ, по моему искреннему убѣжденію и къ моему величайшему прискорбію, мое участіе въ фабрично-инспекторской дѣятельности никакой въ общественномъ смыслѣ пользы не принесло и по условіямъ у насъ существующимъ принести не могло, обратно всѣмъ ожиданіямъ. Другое дѣло въ отношеніи моихъ личныхъ интересовъ: здѣсь, нѣтъ сомнѣнія, инспекторская дѣятельность оказала мнѣ огромную службу и пользу. Фабрично-инспекторская дѣятельность, во-первыхъ, расширила и освѣтила мои знанія и пониманіе рабочаго вопроса, какъ никакая книга этого сдѣлать не можетъ. Множество бесѣдъ и разговоровъ съ фабрикантами, ихъ представителями и рабочими дали мнѣ такіе факты въ руки, которыхъ я нигдѣ бы не могъ найти. Напротивъ, многія теоретическія, абстрактныя положенія науки потерпѣли фіаско, благодаря практическому знакомству съ дѣломъ. Я убѣдился, напримѣръ, въ предвзятости и лживости многихъ ходячихъ положеній, напримѣръ, о противуположности, якобы, непремѣнно интересовъ капиталистовъ и рабочихъ, что является часто сущимъ и тенденціознымъ вздоромъ, не дающимъ права къ обобщенію. Многія, точно также, положенія и чуть не аксіомы финансовой науки по предмету обложенія косвенными налогами разныхъ видовъ потребленія не находятъ себѣ приложенія на практикѣ, какъ я убѣдился на основаніи различныхъ фабричныхъ расцѣнокъ и артельныхъ списковъ; пропорціональность, покрайней мѣрѣ, весьма часто нарушается и дважды два нерѣдко выходитъ какъ будто не четыре.
   Наконецъ огромная личная польза для меня практическихъ знаній и знакомства съ фабричнымъ бытомъ выразилась въ возможности съ успѣхомъ, впослѣдствіи, продѣлать другія изслѣдованія е работы, какъ опытъ моихъ силъ и познаній. Сюда относится, напримѣръ, новое изслѣдованіе, возложенное на меня, въ министерство того же Н. X. Бунге, объ условіяхъ конкурренціи фабрично заводской промышленности Царства Польскаго съ промышленностью Москвы или точнѣе Центральной Россіи.
   Восьмидесятые года прошлаго вѣка, какъ извѣстно, отличались въ Россіи продолжительнымъ промышленнымъ кризисомъ и застоемъ. Многія фабрики Центральной Россіи пріостановили работу или отпускали часть рабочихъ. Весьма естественно, что тяжкій фабричный кризисъ сдѣлалъ русскихъ фабрикантовъ болѣе нервными и чувствительными въ отношеніи вопроса о конкурренціи. Между промышленностью Центральной Россіи и ея окраины -- губерній Царства Польскаго завязалась постепенно упорная борьба изъ-за обладанія рынками. По настоянію главнымъ образомъ .
   Усердно просидѣвши съ утра до вечера въ Британскомъ музеѣ, почти 9 мѣсяцевъ, съ однимъ лишь перерывомъ для короткой поѣздки въ Мюнхенъ, о которой будетъ говориться дальше, я собралъ необходимый матеріалъ для первой части историческаго своего изслѣдованія, а для второй, содержащей современное описаніе организаціи англійскихъ акцизовъ и общіе выводы изъ всей работы вмѣстѣ съ критикой, была подготовлена большая часть.
   Къ сожалѣнію, мѣсяца два я вынужденъ былъ работать одинъ, жена мнѣ помогать, при всемъ ея добромъ желаніи, не могла, лишенная возможности посѣщать Музей и, по правдѣ сказать, настроеніе духа иногда у меня было не важное при воспоминаніи о томъ, какъ она, бѣдняжка, проводитъ время съ болтливой m-s Siggers и воюетъ съ мышами, которыхъ оказалось въ нашей комнатѣ, почти совершенной мансардѣ, огромное количество. Ихъ было такъ много, что онѣ безцеремонно днемъ бѣгали по комнатѣ и мебели, а ночью очень часто, какъ я убѣдился въ первый разъ, давали концертъ, испуская какой-то гармоничный пискъ, въ весьма значительномъ количествѣ. Вечеромъ или точнѣе часовъ въ пять, я возвращался домой въ высшей степени усталый отъ напряженнаго труда, такъ что пользоваться обществомъ или помощью жены могъ лишь весьма мало, и дѣло первоначально, слѣдовательно, не могло такъ спориться, какъ бы слѣдовало. Вотъ что, напримѣръ, пишетъ моя жена своимъ родителямъ 21 ноября 1873 года:
   "Пишу вамъ, дорогіе мои, пока И. И. легъ отдыхать послѣ долгихъ занятіи въ Музеѣ, куда онъ аккуратно ходитъ всякій день утромъ отъ 9 до часу, затѣмъ послѣ обѣда отъ 2 до 4, когда библіотека уже совсѣмъ запирается зимой. Дѣло въ томъ, что мы рѣшили остаться въ Лондонѣ на всю зиму; онъ сильно принялся за подготовку диссертаціи" (въ слѣдующемъ письмѣ она знакомитъ своихъ родныхъ съ самымъ характеромъ моей работы); "весь день почти мы съ нимъ не видимся, только обѣдать я захожу за нимъ, затѣмъ онъ опять меня покидаетъ и прямо съ обѣда идетъ въ Музей, и только вечеромъ уже сидимъ дома, но и тутъ все жалуется, занятый купленными книгами, что я его отвлекаю отъ чтенія, и собирается меня шутя "отослать къ родителямъ"!? Со вчерашняго дня мы наняли англійскаго учителя для практики языка мужу, который будетъ ходить три раза въ недѣлю. Что же касается меня, то я себя чувствую здѣсь столъ же дома, сколько въ Германіи; не имѣю рѣшительно никакого затрудненія въ языкѣ, объясняюсь порядочно, вполнѣ все понимаю. Я знала, что недоставало только пожить мѣсяцъ между англичанами, чтобы наторѣться въ говорѣ. Впрочемъ, теперь меньше имѣемъ дѣло съ англичанами, потому что ходимъ обѣдать въ нѣмецкій ресторанъ (клубъ нѣмецкихъ лакеевъ (!!?) -- Deutscher Kellner-Verein, по шиллингу обѣдъ въ пять блюдъ). Для меня хорошую практику составляетъ хозяйка, которой я потому и не посылаю лишь къ чорту, хотя иногда она такъ сильно надоѣдаетъ своей родословной, своими безконечными разсказами по поводу перваго встрѣчнаго предмета или человѣка!! Наша жизнь здѣсь, какъ Вы уже замѣтили изъ моихъ письменныхъ разсказовъ, очень оригинальна. Живемъ въ огромномъ городѣ, между тѣмъ занимаемъ крошечную мансарду, въ которой, что не повернуться, все что-нибудь задѣнешь. Ежедневно видимъ массу людей, между тѣмъ знакомыхъ ни души не имѣемъ, но я тѣмъ не менѣе полюбила и эту маленькую комнатку, и это людное уединеніе, потому что вяжу, какъ наше пребываніе здѣсь полезно мужу и интересно для меня. Моя цѣль познакомиться въ эти мѣсяцы поближе съ англійской литературой, почему все мое чтеніе исключительно на англійскомъ языкѣ"... "На дняхъ", пишетъ она дальше, "мы отправляемся на митингъ ассоціаціи рабочихъ, куда насъ обѣщалъ провести директоръ одного кооперативнаго общества m-r Greening, къ которому мы обращались за свѣдѣніями относительно устройства и положенія этого общества. Онъ милый очень человѣкъ, я такъ какъ пользуется большимъ значеніемъ въ своей партіи кооператоровъ, то всего лучше можетъ удовлетворить любопытство мужа. Замѣчательно, до какой степени здѣсь развита общественная и политическая жизнь, какъ она проникаетъ во всѣ скромные слои общества"...
   Написавъ эти строки своего письма о m-r Greening'ѣ и о посѣщеніи въ будущемъ конференціи рабочаго общества, жена не предвидѣла, какое великое удовольствіе и благо для нея скоро готовится отъ этого самого Грининга. Вслѣдствіе маленькаго ея нездоровья мы убоялись ѣхать очень далеко на другой конецъ Лондона на вышеозначенное засѣданіе и написали извиненіе Greening'у. На другой день во время моихъ занятій въ Музеѣ, къ моему удивленію, ко мнѣ подошелъ служитель библіотеки, уже знавшій мое имя, безобразно исковерканное въ m-r "Дженджель" и объявилъ, что меня спрашиваютъ какіе-то господа, желающіе меня видѣть, въ передней комнатѣ Музея. Я немедленно вышелъ и, къ великому моему изумленію, нашелъ свою супругу въ обществѣ m-ra Грининга, который былъ настолько любезенъ и обязателенъ, что, въ виду нашей ссылки на болѣзнь жены и отсутствія въ засѣданіи, пріѣхалъ лично узнать о ея здоровьѣ и выразить сочувствіе. Заставши ее совсѣмъ удрученной отъ нескончаемой болтовни m-s Siggers, онъ спасъ ее, предложивши отправиться съ визитомъ ко мнѣ въ Британскій музеи.
   Узнавши, что я еще не видалъ, откуда получаю заказанныя книги, онъ немедленно вызвалъ одного изъ главныхъ библіотекарей, своего, кажется, хорошаго пріятеля, и тотъ провелъ насъ по внутренности библіотеки, объясняя ясно и досканально все устройство и организацію размѣщенія книгъ, отпуска ихъ, разборки, и т. д. Въ заключеніе, насъ провели въ русскій отдѣлъ, гдѣ познакомили съ m-r Рольстеномъ, главнымъ библіотекаремъ славянскаго отдѣленія (котораго, впрочемъ, я видѣлъ одинъ разъ раньше, какъ объясню далѣе), m-г-омъ Накэ, его замѣнявшимъ впослѣдствіи, очень юркимъ польскимъ евреемъ и нѣсколькими другими библіотекарями изъ внутреннихъ отдѣленіи Музея.
   Когда m-r Greening съ нашихъ словъ передалъ имъ выраженіе нашего сожалѣнія, что мы съ женой разлучены цѣлый день, и она не можетъ мнѣ помогать, какъ бы хотѣла, благодаря строгому ригоризму правилъ, недопускающихъ несовершеннолѣтнихъ для работы, всѣ присутствующіе библіотекари. Немедленно вошли въ намъ интересъ, усѣлись вокругъ стола, сочинили и написали совмѣстно прошеніе со своими подписями и ручательствомъ, къ главному "Опекуну", какъ ихъ называютъ, -- "Trustée" Британскаго музея, о необходимости сдѣлать въ данномъ случаѣ изъятіе и жену не разлучать съ мужемъ. Благодаря такимъ образомъ любезности англичанъ, вовсе не формалистовъ, когда для этого есть достаточны вѣскія основанія и въ особенности, любезности Гриннига, такъ мало насъ знавшаго, мы опять соединились съ женой на цѣлый день и начали вмѣстѣ успѣшно работать, при чемъ работа пошла вдвое скорѣе и болѣе весело. По моему указанію, жена прочитывала и дѣлала конспекты разныхъ книгъ, выписки или переводы, смотря по спеціальности книги, часть же времени посвящала всецѣло на свое собственное чтеніе и образованіе; какъ увѣряла потомъ, въ нѣсколько мѣсяцевъ въ Британскомъ музеѣ она прочла больше, чѣмъ всю свою жизнь внѣ его.
   Вотъ образецъ ея описанія музея за первый день полученнаго разрѣшенія, въ ея письмѣ къ матеря отъ 16 января 1874 года: "Съ понедѣльника", пишетъ она, "я хожу съ мужемъ въ музей, гдѣ занимаюсь изученіемъ и краткимъ изложеніемъ дѣятельности Вальполя, англійскаго министра въ XVIII столѣтіи. Папашѣ интересно будетъ знать, что предметомъ своей диссертаціи И. И. избралъ исторію акциза въ Англіи (преимущественно акцизъ на вино и водку, такъ что я называю теперь его диссертацію диссертаціей о водкѣ или водочной диссертаціей). Матеріала куча; въ музеѣ можно найти всевозможныя книги, и старыя и новыя, заниматься тамъ отлично. Зала необычайна по своей величинѣ и красотѣ, все прекрасно приспособлено для занятій. Кромѣ тѣхъ книгъ, которыя заказываютъ, вся стѣна зала, которая имѣетъ круглую форму, уставлена разными справочными книгами, исторіями, атласами, всевозможные журналы, всѣ классическія литературныя произведенія и т. д. Въ промежутокъ времени стоитъ только сдѣлать два шага, можно безъ спросу брать любую изъ этихъ книгъ".
   "Позанявшись утромъ акцизомъ, я послѣ обѣда посвящаю обыкновенно на чтеніе журналовъ и книгъ общаго интереса. Въ эти нѣсколько дней я уже чтеніемъ пріобрѣла много свѣдѣній, не говоря уже о наслажденіи, которое испытывала, узнала, напримѣръ, о современномъ норвежскомъ писателѣ, о которомъ до сихъ поръ никогда не слыхала. Познакомилась съ португальской литературой эпохи возрожденія, прочла большой отдѣлъ книгъ по разнымъ соціальнымъ вопросамъ. Между прочимъ статьи объ образованіи дѣвочекъ, объ образованіи женщинъ, ихъ способность къ политической дѣятельности, написанныя очень интеллигентной женщиной, женой извѣстнаго политико-эконома, профессора Фоссета, которымъ теперь занимается мой мужъ, и т. д. и т. д. Дома я читаю свои книги, романы Вальтеръ-Скотта, какъ легкое чтеніе, а какъ занятіе, политическую экономію Милля, или перечитываю англійскую исторію, а въ воскресенье читаю съ мужемъ газету "Examiner" и "National Reformer", которыя всегда оставляютъ въ головѣ не только кучу новыхъ сведеній, но ясное пониманіе ихъ, возвышая умъ и душу своимъ благороднымъ направленіемъ: "какъ досадно", восклицаетъ она, "что вы не знаете англійскаго языка, а то пріятно было бы дать вамъ прочесть всѣ эти журналы въ Россіи. Даже въ самыхъ обыкновенныхъ газетахъ нерѣдко появляются замѣчательныя статьи, которыя мы обыкновенно вырѣзываемъ и сохраняемъ. Такимъ образомъ вы видите, все время у насъ проходитъ въ работы, а работается весело"!!.
   "Англичанами и Англійскими устройствами мы все больше и больше восхищаемся, если бы не дороговизна, которая заставляетъ насъ за хорошую цѣну имѣть скверную конурку, экономить, воздерживаться отъ лишняго стакана пива (почему И. И. вѣрно и выбралъ этотъ предметъ для диссертаціи; Вы увидите, онъ; нѣтъ сомнѣнія, будетъ сильно нападать на акцизъ спиртныхъ напитковъ, дѣлающихъ ихъ столь дорогими, что онъ отъ водки совсѣмъ отказался, пива же выпиваетъ лишь одинъ маленькій стаканъ за обѣдомъ); и такъ если бы не дороговизна, а также полный недостатокъ своего общества, что здѣсь было бы, право, какъ нельзя лучше жить!!?" Тотъ же вопросъ о недостаткѣ общества, часто конечно, несмотря на дѣятельную рабочую жизнь, приходилъ намъ въ голову и въ нѣсколькихъ нашихъ письмахъ къ роднымъ за это время встрѣчаются шутливыя выраженія, напримѣръ, при встрѣчѣ новаго 1874 года, что "мы тутъ, отшельникъ съ отшельницей, встрѣчаемъ новый годъ въ лондонской пустынѣ", и дѣйствительно это наше первое пребываніе въ Лондонѣ, съ начала сентября по конецъ марта, прошло всецѣло за трудной и спѣшной работой, безъ всякаго почти развлеченія и общества и самыми жалкими матеріальными средствами. Такъ какъ моя молодая супруга вела тогда счеты обратно съ послѣдующимъ чрезвычайно аккуратно, то вычислила и сообщила мнѣ, что въ январѣ мѣсяцѣ, напримѣръ 1874 года, при переводѣ на русскую валюту, мы издержали въ Лондонѣ вдвоемъ на все существованіе, включая покупку книгъ и газетъ, молоко для жены и табакъ для меня, всего лишь 71 рубль, что, конечно, нельзя не считать очень скромнымъ???!!!
   Все письма, которыя я получалъ въ это время изъ Москвы, сообщали мнѣ въ сущности одно и то же: необходимость возвращаться домой непремѣнно съ диссертаціей, если я хочу устроить свою университетскую участь должнымъ образомъ. "Пишите и пишите", что относилось къ диссертаціи, получалъ я отъ всѣхъ благопріятелей, почему и напрягалъ все силы свои, а жена свою помощь, чтобы довести работу до ближайшаго окончанія. Одно время меня обезпокоилъ слухъ изъ Москвы о новыхъ выборахъ на пять лѣтъ мѣста патрона Мильгаузена, который такъ категорически заявилъ мнѣ въ свое время, что онъ уже кончаетъ службу и будто бы выбираться не будетъ. Произошло какъ разъ наоборотъ. Молодой, относительно, Бабстъ вышелъ въ отставку, сдѣлавшись управляющимъ Московскаго купеческаго банка, и Чупровъ спѣшно былъ приглашенъ начать чтеніе лекцій въ 1874 году въ качествѣ преподавателя. Мильгаузенъ же наоборотъ остался еще на пять лѣтъ. Впрочемъ профессоръ Соколовъ, секретарь факультета, дружелюбно ко мнѣ расположенный, очень скоро, тоже въ ноябрѣ 1873 года, успокоилъ меня на счетъ этого обстоятельства. Вотъ выдержка изъ его письма по этому поводу:
   "Очень радъ слышать, что ваши занятія по диссертаціи идутъ успѣшно и къ августу будущаго года будутъ окончены. Это обстоятельство очень важное, и отъ него главнымъ образомъ будетъ зависѣть разрѣшеніе всѣхъ вопросовъ, которые васъ озабочиваютъ, и на которые я могу дать вамъ такой отвѣтъ, основываясь на соображеніи извѣстныхъ мнѣ обстоятельствъ:
   "Вопрось о мѣстѣ для васъ при нашемъ университетѣ главнымъ образомъ значитъ отъ васъ, т. е. отъ вашей диссертаціи, и рѣшается очень просто. Факультетъ въ настоящее время не имѣетъ недостатка въ свободныхъ вакансіяхъ профессуръ, и только бы имѣлись на лицо люди, признаваемые за достойныхъ и способныхъ, онъ не затруднится съ представленіемъ о назначеніи ихъ. Въ частности ваше положеніе, при наличности вышеуказанныхъ предположеній, но представляетъ на мой взглядъ никакихъ затрудненій. Пусть Камаровскій читаетъ съ осени международное право, пусть Мильгаузенъ продолжаетъ читать финансовое право; и при этихъ комбинаціяхъ для васъ можетъ найтись дѣло и мѣсто. Каѳедра финансоваго права, по уставу, подраздѣляется на двѣ части: а) теорія финансовъ и б) русское финансовое право, распредѣленіе ихъ между двумя лицами и возможно и желательно. Слѣдовательно, вамъ нужно только пріобрѣсти jus ad rem, т. е. изготовить и представить диссертацію, и тогда факультетъ получитъ возможность дѣйствовать для предоставленія Вамъ jus in ге. Я не говорилъ объ этомъ въ факультетѣ и въ настоящее время нахожу это совершенно излишнымъ, но когда придетъ нужное для того время я надобность, я буду говоритъ и увѣренъ, что никакихъ затрудненій въ существѣ вопроса не представится. И такъ, мой совѣтъ -- спокойно вести работу по диссертаціи, окончить ее къ августу и явиться съ нею къ намъ. Частнымъ образомъ я буду вскорѣ говорить о васъ съ Мильгаузеномъ, и каковы бы ни были его намѣренія относительно своей службы при Университетѣ (кажется, въ будущемъ году срокъ его пятилѣтія и новой баллотировки), въ нихъ, я полагаю, не найдется затрудненій для васъ. Пишите диссертацію"...
   "Вопросъ о печатаніи ея удобнѣй будетъ разрѣшить здѣсь на мѣстѣ, когда она уже изготовлена. Ваше личное здѣсь присутствіе съ диссертаціей будетъ всего важнѣй. Выводъ опять одинъ и тотъ же: пишите диссертацію! Была бы готова -- напечатаютъ".
   Къ этому времени упорнаго сидѣнія моего и работы въ Британскомъ музеѣ относится знакомство мое съ однимъ изъ моихъ дорогихъ друзей въ будущей жизни въ Московскомъ университетѣ, Николаемъ Ильичемъ Стороженко. Я его увидалъ въ первый день моего посѣщенія Музея вмѣстѣ съ причетникомъ Орловымъ, о чемъ говорилъ выше. Познакомился же съ нимъ черезъ нѣсколько дней по очень простои причинѣ. Встрѣтивши какія-то затрудненія вначалѣ въ поискахъ за книгами и въ расположеніи каталоговъ музея, я обратился, согласно обычаю, къ такъ называемому "суперинтенденту", т. е. старшему библіотекарю, надзирающему въ читальнѣ за всѣмъ порядкомъ и ходомъ дѣла. Тотъ, видя, что я еще плохо выражаюсь по-англійски, немедленно вызвалъ изъ внутренняго помѣщенія библіотеки извѣстнаго ученаго по славянскимъ языкамъ, мнѣ уже знакомаго Рольстона. Рольстонъ немедленно, со своей стороны, предложилъ меня познакомить, какъ онъ заявилъ, съ моимъ соотечественникомъ, здѣсь въ читальнѣ постоянно занимающимся и хорошо знакомымъ со всѣми порядками библіотеки, профессоромъ Стороженко, что немедленно и исполнилъ. Такимъ образомъ я познакомился впервые съ моимъ будущимъ товарищемъ и близкимъ другомъ, смерть котораго я до сихъ поръ оплакиваю, Николаемъ Ильичемъ Стороженко. Мало встрѣчается на свѣтѣ такихъ добрыхъ, жизнерадостныхъ, веселыхъ и остроумныхъ людей, какъ онъ. Въ его обществѣ и присутствіи нельзя было буквально скучать или, тѣмъ болѣе, грустить. Постоянныя шутки и остроты самаго безобиднаго характера сыпались у него какъ изъ рога изобилія. При этомъ огромномъ чисто малороссійскомъ юморѣ, Николай Ильичъ отличался большимъ умомъ, большими свѣдѣніями въ литературѣ и удивительной памятью, особенно на стихотворенія. При случаѣ онъ выпиливалъ цѣлыя страницы стихотвореній кого-либо изъ болѣе или менѣе извѣстныхъ поэтовъ и рѣшалъ этимъ, или давалъ извѣстную постановку тому или иному вопросу и при томъ въ такомъ блестящемъ видѣ, что уже дальнѣйшіе споры по этому поводу не могли имѣть мѣста.
   Въ концѣ 80-хъ годовъ я написалъ, напримѣръ, и прочелъ публичную лекцію сначала въ Москвѣ и повторилъ ее потомъ въ Петербургѣ, о новомъ гуманитарномъ движеніи въ Англіи среди молодого образованнаго университетскаго общества. Молодые люди во главѣ со стариками, вродѣ профессора Рёскина, и другими шли къ бѣднякамъ рабочимъ въ восточномъ Лондонѣ, поселялись между ними и своимъ усерднымъ трудомъ и примѣромъ старались поднять и улучшить положеніе бѣдныхъ классовъ и сдѣлать ихъ болѣе довольными своимъ существованіемъ. Эти лекціи впослѣдствіи были мною напечатаны въ "Вѣстникѣ Европы" подъ именемъ: "Практическая филантропія въ Англіи" и собраны вмѣстѣ въ моей книгѣ: "Въ поискахъ къ лучшему будущему" (2 изданіе 1908 г.): Н. И. Стороженко, присутствовавшій на этой лекдіи, видя и раздѣляя энтузіазмъ публики, очень довольный этимъ чтеніемъ, немедленно обратился ко мнѣ въ антрактѣ съ предложеніемъ къ этой лекціи избрать эпиграфомъ одно французское стихотвореніе въ русскомъ переводѣ, по его мнѣнію наиболѣе подходяще выражающее основныя мысли всего содержанія. Этотъ эпиграфъ, который, къ моему удивленію, черезъ много лѣтъ я встрѣтилъ нечаянно повтореннымъ въ "На днѣ" Максима Горькаго, былъ къ сожалѣнію выброшенъ редакторомъ по цензурнымъ соображеніямъ, и статья появилась безъ него. Стороженко цѣликомъ, тутъ же въ антрактѣ, продиктовалъ мнѣ въ нѣсколько минутъ этотъ любопытный и очень удачный эпиграфъ вступленія къ этой лекціи:
  
   "Если къ правдѣ святой
   Міръ дороги найти не умѣетъ,
   Честь безумцу, который навѣетъ
   Человѣчеству сонъ золотой.
   Если бъ завтра землѣ нашей путь
   Освѣтить наше солнце забыло,
   Завтра жъ цѣлый бы міръ освѣтила
   Мысль безумца какого-нибудь!.."
  
   Эта находчивость, остроуміе и постоянно почти веселое ровное настроеніе духа бодрило всѣхъ присутствующихъ и составляло исключительную особенность покойнаго Стороженки. Послѣ начала нашего знакомства черезъ Рольстона, надъ которымъ милый малороссъ немало подшучивалъ, увѣряя, что онъ потому къ нему имѣетъ большую симпатію, что одинаково съ нимъ обладаетъ краснымъ носомъ, указывающимъ на извѣстную будто бы слабость (хотя, наоборотъ, въ дѣйствительности Стороженко былъ человѣкъ очень умѣренный по части выпивки), мы начали весело, бокъ-о-бокъ работать въ музеѣ втроемъ (жена къ новому году -- въ 1874 году, -- была допущена въ читальный залъ), и время проходило совершенно незамѣтно, а результаты получились для работы самые плодотворные.
   Каждый лишній день открывалъ намъ прекрасную душу Николая Ильича и способствовалъ большему между нами сближенію. Вотъ что, напримѣръ, писала о немъ моя жена своимъ родителямъ, нѣсколько позднѣе, въ іюлѣ мѣсяцѣ 1874 года: "Мнѣ помѣшалъ немедленно вамъ писать своимъ приходомъ Стороженко, нашъ новый знакомый, московскій профессоръ исторіи и литературы: славный онъ человѣкъ, безконечно добрый и общительный, просидѣлъ въ нашей конуркѣ весь вечеръ, все болталъ о разныхъ матеріяхъ.
   Если придется удобный случай, я васъ непремѣнно съ нимъ познакомлю въ Москвѣ. Впрочѣмъ, тамъ его пожалуй не поймаешь, у него куча знакомыхъ и между ними много дамъ, которыя, я могу себѣ представить, не подѣлятъ его между собой. Какъ видите, мы теперь не такъ живемъ уединенно, какъ въ началѣ, хотя такъ же скромно въ отношеніи квартиры и ѣды. Небольшое знакомство, впрочемъ, которое у насъ началось, вовсе не служитъ помѣхой нашимъ занятіямъ: оно, напротивъ, лишь доставляетъ необходимую рекреацію для ума и сердца. Изъ музейскихъ часовъ, т. е. промежуткомъ между 9 часами утра и 6 вечера (съ начала весны) мы никогда не позволяемъ себѣ ничего просрочивать. Только вчера позволяли себѣ въ первый разъ пропустить цѣлый день и посвятили его на Хрустальный Дворецъ, который къ сожалѣнію, какъ большая часть музеевъ въ Лондонѣ, открытъ только въ будніе дни. Все это было бы ничего, лишь бы только поскорѣе устроиться...
   Чѣмъ болѣе времени проходило, и главная наша работа на диссертацію подвигалась, тѣмъ больше въ то же время закрадывалось невольно сомнѣніе о будущемъ и о томъ, какъ устроимся впереди.
   Въ письмѣ къ матери жена моя пишетъ, напримѣръ, въ это время, въ іюнѣ 1874 года: "Дѣло въ томъ, что мы начинаемъ сильно безпокоиться на счетъ мѣста, съ тѣхъ поръ какъ узнали отъ пріѣхавшаго сюда одного московскаго профессора, что Мильгаузенъ, котораго мужъ долженъ былъ замѣнить, снова выбранъ и остался еще на пять лѣтъ. Правда, намъ писалъ Соколовъ, что хотятъ учредить вторую финансовую каѳедру, но это еще не вѣрно, и во всякомъ случаѣ это будетъ каѳедра по русскимъ финансамъ, такъ-что И. И. придется читать предметъ, которымъ онъ мало занимался, а теперешніе его труды не получатъ непосредственнаго приложенія. Изъ всего этого, главное, обидно, что всѣ эти новости мы узнали со стороны, а что тѣ люди, которые должны были бы, кажется, чувствовать нѣкоторую отвѣтственность, такъ какъ сами обнадежили мужа, тѣ молчатъ, какъ ни въ чемъ не бывало... Мы, конечно, надежды вполнѣ не теряемъ, но обидно будетъ, если придется искать мѣста не въ Москвѣ. Я съ нетерпѣніемъ жду, какъ это все рѣшится? И. И. работаетъ, кажется, какъ нельзя больше, и за нимъ дѣло не должно бы постоять".
   Любопытно, что въ то же время у насъ начало появляться съ женой впервые, несмотря на. всю усердную работу и удовольствія и культуру англичанъ, нѣкоторое Heimweh, тоска но родинѣ, которая чаще и чаще сказываласъ въ нашихъ письмахъ, между прочимъ и въ письмахъ жены къ ея родителямъ, которая съ дѣтства (съ 12 лѣтъ) не видала Россіи, оставаясь безвыѣздно на воспитаніи въ Дрезденѣ. Такъ, въ вышеупомянутомъ письмѣ ея отъ 13 іюня 1874 г. она пишетъ по поводу извѣстія объ ея братьяхъ, уже вернувшихся домой, слѣдующія замѣчательныя строки: "Я по правдѣ сказать не вѣрю, чтобы мальчики", какъ она довольно смѣло называетъ братьевъ, изъ которыхъ одинъ былъ по крайней мѣрѣ гораздо старше ее, а другой былъ почти ровесникомъ, мало интересовались всѣмъ русскимъ. Мнѣ кажется, я, послѣ того какъ осмотрѣла нѣсколько европейскихъ столицъ, все-таки съ особеннымъ чувствомъ буду проходить черезъ простую русскую деревню. Оттого ли, что женская натура больше живетъ чувствомъ, я сохранила глубокое, хотя и смутное воспоминаніе о картинахъ дѣтства и боюсь, что расплачусь при первыхъ звукахъ русскаго народнаго языка (!). Много я видѣла хорошихъ странъ и вотъ теперь живу въ самомъ центрѣ цивилизаціи, гдѣ поминутно восхищаюсь успѣхами человѣчества, а внутреннее чувство все-таки тянетъ куда-то къ себѣ, въ свою родину, въ свой домъ, къ своимъ роднымъ. Чувство это такъ сильно, что когда предположишь возможность, что никогда не попадешь отсюда въ Россію, или, что какое-нибудь неожиданное обстоятельство задержитъ наше возвращеніе, то замираетъ сердце, и чувствуешь себя такъ же, какъ во снѣ, когда видишь близкаго человѣка, хочешь къ нему подойти, но увы, ноги окоченѣли и не можешь сдвинуться съ мѣста..."!! "Иногда мнѣ кажется, что я не переживу выѣзда въ Роенію и радостной встрѣчи со всѣми. Но вы, впрочемъ, пожалуй скажете, что я фантазирую, и я начинаю раскаиваться, что это написала"....
   Я долженъ въ настоящее время нѣсколько вернуться назадъ въ хронологическомъ отношенія, къ веснѣ 1874 года, къ общему ходу нашихъ съ женой занятій въ стѣнахъ Британскаго музея. Въ мартѣ значительная часть матеріала для диссертаціи была собрана, о чемъ я особенно и заботился, такъ какъ писать можно было бы вездѣ. Въ то же время лондонская дороговизна и особенно недостаточное питаніе и жизненная обстановка становились нестерпимы, послѣ полугодичнаго пребыванія. Иногда приходилось мнѣ прерывать свое куреніе, женѣ отказываться отъ молока къ чаю и все-таки не всегда удавалось сводить концы съ концами, какъ было въ январѣ. Кромѣ того нѣкоторыхъ важныхъ нѣмецкихъ книгъ для исторіи Англіи я не могъ найти въ Лондонѣ. Все это вмѣстѣ привело за собой мысль покинуть Лондонъ я дописывать диссертацію въ другомъ мѣстѣ. Списавшись, помню, по этому поводу съ А. И. Чупровымъ, который раньше меня былъ въ Мюнхенѣ, Вѣнѣ и Берлинѣ, я остановился на мысли переселиться въ Мюнхенъ, Hof-Bibliothek котораго Чупровъ особенно хвалилъ, отмѣчая также и тамошнюю дешевизну жизни. И вотъ мы рѣшили переселиться изъ Лондона въ Мюнхенъ и пробыть тамъ до августа, срока нашего возвращенія восвояси, на родину.
   Я не буду описывать нашей обратной дороги въ Германію, которая прошла благополучно, хотя была интереснѣе нашего стараго путешествія. Мы пріѣхали сначала въ тотъ же Гейдельбергъ съ нашими вещами, но только окружнымъ путемъ черезъ Парижъ, гдѣ пробыли всего нѣсколько дней, при чемъ послѣ продолжительной жизни въ Лондонѣ и нѣсколькихъ англійскихъ привычекъ къ нашему собственному удивленію, Парижъ намъ не понравился и показался вовсе не блестящимъ и шумнымъ городомъ, какъ приличествуетъ столицѣ. Насъ поразили, помню, въ это короткое пребываніе въ Парижѣ, лишь двѣ черты: необыкновенно изящный вкусъ французовъ во всемъ и про все, начиная съ украшеній лавокъ и магазиновъ и кончая костюмами женщинъ и затѣмъ сравнительная дешевизна съ Лондономъ, понятіе впрочемъ очень относительное, такъ какъ на дурно приготовленномъ англійскомъ продовольствіи я былъ сытъ, а на хорошемъ парижскомъ я все время чувствовалъ себя голоднымъ!!!
   Въ Гейдельбергѣ мы застали большую знакомую компанію русскихъ. встрѣтившихъ насъ съ распростертыми объятіями, и пробыли тамъ, при хорошей къ счастью погодѣ, въ серединѣ марта около недѣли, забрали весь свой обширный багажъ, хранившійся у Розенберга и Черемшанскихъ, и отправили его малой скоростью на Мюнхенъ. Большая компанія пріятелей провожала насъ на бангофъ съ наилучшими пожеланіями скорѣй видѣться, что къ сожалѣнію относительно многихъ не осуществилось на цѣлые годы.
   Выѣхавши вечеромъ изъ Гейдельберга при хорошей погодѣ, мы пріѣхали въ Мюнхенъ рано утромъ, при чемъ снѣгъ валилъ какъ среди зимы, и всѣ улицы наполнены были сугробами, что насъ очень сразу огорчило. Нашъ единственный пріятель, жившій въ Мюнхенѣ, Макаровъ подтвердилъ намъ свѣдѣнія Чупрова о дешевизнѣ Мюнхена, сравнивая съ Лондономъ, въ чемъ мы впрочемъ убѣдились скоро сами, а равно и въ томъ, что насколько начали лучше питаться, настолько же, увы, проиграли, оставивши Лондонъ, въ своихъ научныхъ интересахъ. На другой же день я отправился въ Государственную библіотеку, чтобы получить въ нее доступъ. Оказались, какъ намъ, впрочемъ, раньше говорилъ Макаровъ, что тамъ собственно заниматься нельзя, вслѣдствіе дурного и неприспособленнаго помѣщенія, въ это время при томъ очень холоднаго, и что надо брать книги на домъ, для чего обязательно требуется рекомендація. На мой запросъ въ библіотекѣ, какую рекомендацію могу представить, старшій библіотекарь отвѣтилъ мнѣ: "Конечно, вашего посольства". Отправился туда (посланникомъ нашимъ, на сколько помнится, былъ тогда г. Озеровъ). На мою просьбу дать мнѣ рекомендацію для полученія книгъ секретарь посольства отвѣтилъ рѣшительнымъ отказомъ: "Почемъ оно меня знаетъ?" При этомъ, какъ я слышалъ изъ громкаго разговора секретаря, очевидно, съ посломъ въ сосѣдней комнатѣ, поставленъ былъ вопросъ о .моей доброкачественности, съ какой стати они будутъ ручаться, когда я каждую минуту могу съ книгами уѣхать изъ Мюнхена, а имъ отвѣчать?! На всѣ мои настоянія и просьбы дать мнѣ возможность заниматься, отвѣчали рѣшительнымъ "нѣтъ" и выдали только свидѣтельство, что по паспорту я значусь такимъ-то, что было совершенно безполезно, ибо, какъ извѣстно, въ иностранномъ паспортѣ имѣется и безъ того страница на нѣмецкомъ языкѣ. Какъ и слѣдовало ожидать, главный библіотекарь Hofbibliothek отвѣчалъ мнѣ рѣшительнымъ отказомъ выдавать книги. "Не могу я", резонно говорилъ онъ, "вѣрить Вамъ, когда вамъ не вѣритъ ваше посольство"?!! Мнѣ оставалось отправляться назадъ въ Лондонъ. Вѣроятно по моему лицу было замѣтно большое огорченіе, если секретарь (посла я не видалъ все время въ глаза) спросилъ меня, нѣтъ ли у меня кого-нибудь знакомаго изъ мѣстныхъ жителей? На что я ему рѣшительно отвѣтилъ, что нѣтъ. Тогда библіотекарь, спасибо ему хоть за это, посовѣтовавшись съ кѣмъ-то, предложилъ мнѣ, какъ послѣднее средство, внести залогъ и вотъ, будучи въ весьма тѣсныхъ матеріальныхъ условіяхъ, я долженъ былъ внести что-то въ родѣ 30 гульденовъ, сумму для меня большую, которая должна была постоянно лежать въ библіотекѣ до отъѣзда, а мнѣ отпускалось за нее по рѣшенію библіотекаря всего лишь пять книгъ.
   При новыхъ условіяхъ очень неудобныхъ пришлось мнѣ продолжать свою работу надъ диссертаціей въ Мюнхенѣ. Я имѣлъ прекрасную, сравнительно съ Лондонской, комнату около англійскаго и общественнаго сада въ Мюнхенѣ. Съ хорошимъ воздухомъ, сытной, если не вкусной пищей, чрезвычайно дешевый напитокъ въ видѣ превосходнаго пива, и т. д., но, увы зато полное препятствіе къ успѣшному занятію. Вскорѣ оказалось, что система выдачи составляетъ въ библіотекѣ большое зло на практикѣ, что въ Британскомъ музеѣ было невозможно. Я получалъ часто отвѣты, что такой-то книги у нихъ нѣтъ, потому что она читается или совсѣмъ ея нѣтъ, чего я провѣрить былъ лишенъ возможности, а впослѣдствіи оказывалось, она есть и была не найдена лишь по небрежности библіотекаря. Двѣ, три недостававшихъ мнѣ нѣмецкихъ книги по исторіи XVII вѣка въ Англіи я, конечно, прочелъ очень быстро: затѣмъ пришлось обратиться къ тѣмъ же англійскимъ и особенно къ безконечному многотомному "Parlamentary Debates" изъ многихъ тысячей томовъ. Я уже просмотрѣлъ съ помощью жены въ Британскомъ музеѣ нѣсколько сотъ томовъ этого изданія и выписалъ изъ нихъ все важнѣйшее по акцизу, но у меня оставалось за XVIII--XIX вѣкъ еще болѣе сотни непросмотрѣнныхъ томовъ и, если въ Англіи я имѣлъ возможность, съ помощью жены, перелистовать въ одинъ день 20 томовъ, то въ Мюнхенѣ можно было это же сдѣлать, и то не всегда, съ двумя, тремя, при общемъ числѣ пяти забранныхъ книгъ. Слѣдовательно, для одного только Parliamentary Ніstories, принимая во вниманіе большія выписки изъ нея, мнѣ понадобилось бы, расчелъ я, нѣсколько мѣсяцевъ. Очевидно я не могъ долѣе при этихъ условіяхъ оставаться въ Мюнхенѣ и работать съ успѣхомъ, чтобы кончить диссертацію до августа. Что же дѣлать? Какъ быть? ѣхать въ Вѣну? Но тамъ библіотека была гораздо хуже, по словамъ Чупрова, и даже въ Берлинѣ въ то время библіотека была въ меньшихъ размѣрахъ, нежели въ Мюнхенѣ. Такимъ образомъ, послѣ нѣсколькихъ недѣль занятія и размышленія, я невольно пришелъ къ заключенію о необходимости покинуть Мюнхенъ, и какъ ни жалко, съ первыми пароходами по Рейну пришлось возвратиться въ Лондонъ съ его худыми матеріальными условіями.
   Послѣ всѣхъ этихъ неудачъ и полуторамѣсячнаго пребыванія въ Мюнхенѣ, я оставилъ цѣлый большой ящикъ своихъ книгъ, накопившихся за двухлѣтнее пребываніе за границей, у одного пріятеля въ Мюнхенѣ съ просьбой ихъ нѣсколько позднѣе выслать малой скоростью въ Москву на имя профессора Соколова, который на то согласился, дабы избѣжать всѣхъ мытарствъ и мукъ съ цензурой, увы, не предвидя, что къ этимъ мытарствамъ присоединятся еще совершенно неожиданно мытарства таможенныя, о которыхъ я не догадывался и въ свое время разскажу. Затѣмъ, самолично и довольно быстро перебрался въ Майцъ, гдѣ мы сѣли на пароходъ и за дешевую, помню, чрезвычайно цѣну во второмъ классѣ, вдоль по Рейну и черезъ Роттердамъ, вернулись въ милую нашему сердцу, если не карману, столицу Альбіона.
   Мы опять водворились у той же нестерпимой, но добродушной mrs Siggers, чуть не на чердакѣ, и избѣгали войны съ мышами тольки пребываніемъ большей части дня въ стѣнахъ Британскаго музея, открытаго лѣтомъ до 6 часовъ и, замѣчу въ скобкахъ, въ тѣ времена онъ позднѣе не открывался, ибо по старымъ законамъ занятія въ немъ возможны были только при солнечномъ свѣтѣ. Позднѣе, черезъ нѣсколько лѣтъ, во время одного изъ нашихъ многочисленныхъ посѣщеній Лондона, пріѣхалъ нашъ извѣстный изобрѣтатель Яблочковъ изъ Парижа, устроилъ электричество впервые на Ватерлосскомъ мосту и въ Британскомъ музеѣ, при чемъ мы, русскіе, конечно, торжествовали, что дали возможность какъ-бы отплатить англичанамъ за ихъ любезность и одолженія для нихъ ихъ библіотекой; Британскій музей съ тѣхъ поръ началъ круглый годъ работать до 7 или 8 часовъ, хотя очень скоро какія-по практическія несовершенства, а можетъ бытъ практическая неловкость русскихъ изобрѣтателей проявилась и у Яблочкова, какъ у многихъ другихъ россіянъ (помню, оно часто и внезапно потухало). Дальнѣйшее усовершенствованіе для электричества сдѣлала берлинская фирма Сименсъ и Гальске: къ ней перешло скоро поэтому освѣщеніе музея, такъ что мы, русскіе, гордились очень короткое время.
   Мы опять съ женой водворились на старыхъ столахъ, добродушно перездоровались со всѣми библіотекарями и служителями, какъ со старыми знакомыми, и усердно принялись на всѣхъ парахъ за дальнѣйшее приготовленіе диссертаціи. Писаніе пошло еще быстрѣе, чѣмъ прежде, несмотря на милое общество Стороженки, иногда насъ отвлекавшаго отъ работы.
   Планъ моей книги вскорѣ былъ совершенно выработанъ. Историческій отдѣлъ, это часть первая диссертаціи, была цѣликомъ написана: второй же отдѣлъ, гдѣ описывалось дѣйствующее законодательство, лишь набросанъ частями; матеріалы для него лишь въ значительной части были собраны, и требовалось лишь мѣсяца два легкой работы привести конспектъ и этотъ матеріалъ въ настоящую книгу, что я надѣялся сдѣлать уже въ Россіи, хотя бы во время самаго процесса печатанія. Главнѣйшимъ гвоздемъ моей работы являлась мысль или идея о борьбѣ классовыхъ интересовъ, которая отражается на государственномъ строѣ и характерѣ финансовыхъ учрежденій, -- идея, выработанная мною самостоятельно, безъ всякаго вліянія, напримѣръ Маркса, который хотя незадолго передъ тѣмъ вышелъ, но я не зналъ его даже по имени, работая съ нимъ, какъ впослѣдствіи оказалось, чуть не рядомъ и но тѣмъ же источникамъ Британскаго музея, главное щедро пользуясь матеріалами и указаніями въ извѣстномъ трудѣ прошлаго вѣка "Morton Eden: The State of the Poor", оригинальной книги, которой Марксъ обязанъ своими выводами больше, чѣмъ о томъ упомянулъ въ своихъ сочиненіяхъ.
   "Историческій очеркъ Англійскаго акциза", писалъ я, позднѣе, для словаря Венгерова, "доказываетъ несомнѣнный фактъ, что на формѣ обложенія въ Англіи всегда рѣзко отражалось, имущественное господство того или другого класса народа: борьба классовыхъ интересовъ опредѣляетъ характеръ финансовой системы. Такъ, акцизы, какъ форма выгодная для интересовъ землевладѣльческаго класса, введена въ Англіи въ XVII, а равно и въ XVIII вѣкахъ, во время именно преобладанія политическаго этого сословія въ странѣ: въ XIX вѣкѣ наоборотъ, съ ростомъ значенія высшей денежной аристократіи, огромное большинство акцизовъ, какъ и таможенныхъ пошлинъ, отмѣняется, потому что они препятствуютъ дальнѣйшему виду развитія британской промышленности и торговли: изъ нихъ остаются немногіе, но очень доходные налоги, а въ настоящее время, наконецъ, съ нѣкоторымъ развитіемъ политическаго значенія рабочаго класса, уже болѣе и болѣе раздаются голоса за расширеніе прямого оцѣночнаго обложенія съ доходовъ и отмѣну уцѣлѣвшихъ косвенныхъ налоговъ. Главнѣйшій выводъ всего изслѣдованія состоитъ въ томъ, что равномѣрность и пропорціональность податной способности въ англійской финансовой системѣ явно нарушается, и рабочій классъ въ два съ половиной раза обложенъ сильнѣе, нежели высшіе классы.
   "Добавлю къ этому, что Марксъ въ то время мнѣ былъ извѣстенъ лишь по имени и никакого вліянія на мои выводы оказать не могъ, и они получены совершенно самостоятельно на основаніи изученія англійской экономической исторіи, въ тѣхъ же залахъ Британскаго музея, гдѣ штудировалъ нѣмецкій соціалистъ (С. А. Венгеровъ. Критико-біографическій словарь русскихъ писателей и ученыхъ. т. VI СІІБ. 1904--1907, стр. 02).
   Главная идея моей книги чрезвычайно заинтересовала нѣмецкаго молодого экономиста Артура фонъ-Штудницъ, жившаго тогда въ Лондонѣ, въ качествѣ корреспондента извѣстной тогда Аугсбургской нынѣ Мюнхенской Allgemeine Zeitung. Нѣсколько лѣтъ спустя, по его просьбѣ, мой другъ М. М. Ковалевскій, о которомъ позднѣе буду много говорить, работавшій тогда въ музеѣ, сдѣлалъ для него большой конспектъ изъ моей книги. Штудницъ напечаталъ въ своей газетѣ цѣлыхъ двѣ о ней статьи, подавшія поводъ къ обсужденію (1876 годъ) и критикѣ въ нѣмецкой печати моихъ экономическихъ воззрѣніи, большею частью въ благопріятномъ смыслѣ.
   Наконецъ, приблизилось время, въ концѣ, примѣрно, поля, возвращаться намъ въ Россію и покинуть столь дорогой и полезный для нашей научной дѣятельности и развитія, Британскій музей и Лондонъ. Мы рѣшили вернуться тѣмъ самымъ путемъ, какъ первый разъ я вступилъ въ предѣлы Германіи, т. е. черезъ Дрезденъ, Сосновицы и Варшаву. Въ первомъ хотѣли повидать нѣкоторыхъ старыхъ знакомыхъ и этой дорогой, съ недѣльнымъ отдыхомъ въ Дрезденѣ, мы двинулись въ Москву; для моей жены совершенно не знакомую, которую, какъ приводилъ я раньше, она такъ жаждала видѣть вмѣстѣ со своей бѣдной необразованной родиной.
   Въ Дрезденѣ, какъ мы ожидали, уже нашли очень мало старыхъ знакомыхъ. Какъ я раньше объ этомъ разсказывалъ, въ 1874 году, вмѣстѣ съ опубликованіемъ устава о всеобщей воинской повинности, огромное число русскихъ, постоянно проживавшихъ въ Дрезденѣ, возвратилось домой, ради пользованія льготными правами для воинской службы. Тоже продѣлала и семья моего тестя, сыновья котораго, братья моей жены, уже давно вернулись въ Москву. Естественно, поэтому, что Дрезденъ произвелъ на насъ болѣе грустное, чѣмъ радостное впечатлѣніе. Знакомыя улицы и отсутствіе привычныхъ родственныхъ и дружественныхъ лицъ производило угнетающее впечатлѣніе, и мы не зажились долго, черезъ недѣлю уже собрались домой на родину, демократически, конечно, въ 3-мъ классѣ, и дня черезъ три жена моя въ первый разъ не безъ удивленія и сильнаго волненія увидала Москву. Дорогой никакихъ особенно заслуживающихъ вниманія впечатлѣній не было, кромѣ развѣ комическаго случая на самой границѣ при таможенномъ надзорѣ, о которомъ стоитъ упомянуть. Матушка моей жены, вернувшись въ Россію въ городъ Ржевъ, гдѣ проживалъ H. B. Вельяшевъ, не могла найти въ то время въ уѣздномъ городкѣ одинъ необходимый предметъ домашняго обихода, распространенный за границей, а именно каменное ведро для выливанія грязной воды послѣ умыванья. Жена моя, которой она жаловалась въ письмѣ на это маленькое горе, желая услужить милой мамашѣ, пріобрѣла въ Дрезденѣ такое именно ведро, при чемъ чрезвычайной тяжести, ничтоже сумняшеся набила его мягкимъ бѣльемъ и помѣстила на днѣ нашего большого чемодана. Я рѣзко протестовалъ противъ этого, указывая на чрезвычайную тяжесть ведра, а потому на высокій желѣзнодорожный тарифъ по которымъ придется платить за его перевозку, на огромное разстояніе до Твери (гдѣ ея мать тогда жила) вѣроятно дороже, чѣмъ ведро стоитъ, но все было тщетно. Тогда я пошелъ съ женой на компромиссъ, что я согласенъ взятъ это ужасное ведро, но съ тѣмъ, что, если на границѣ русской таможни, въ добавокъ ко всѣмъ расходамъ, объявятъ ведро подлежащимъ уплатѣ пошлины, то мы его выбрасываемъ (багажъ былъ сданъ только до границы). Когда мы пріѣхали въ Сосновицы, въ пограничную русскую таможню и чиновники обратились ко мнѣ съ вопросомъ: нѣтъ ли у васъ чего-нибудь подлежащаго оплатѣ пошлиною?" я имъ смѣло отвѣчалъ: "У меня ничего нѣтъ, у жены есть; она везетъ на днѣ своего сундука каменное ведро". Я, конечно, ожидалъ въ нихъ найти немедленно союзниковъ, что они потребуютъ высокую по нашему тарифу пошлину и ведро будетъ выброшено. Но, увы, эффектъ получился совершенно иной, даже съ противоположными послѣдствіями. Таможенные приняли мое заявленіе очевидно за шутку, громко разсмѣялись и тотчасъ же приказали артельщику запереть сундукъ и отправить его по назначенію. Жена моя торжествовала. Мнѣ вновь пришлось уплатить дорого за провозку ведра въ ущербъ для русской фаянсовой промышленности, къ интересу которой я отнесся такъ ригорозно и строго.
   Когда мы прибыли въ Москву и немного осмотрѣлись, дѣло мое оказалось въ довольно удовлетворительномъ положеніи. По предложенію Соколова установлено было, въ виду моего прибытія и при томъ почти съ диссертаціей, немедленно открылъ въ университетѣ другую каѳедру финансовъ -- исторію и поручить мнѣ, но печатать мою работу университетъ отказался, потому что "Университетскія Извѣстія", въ это время по недостатку средствъ были прекращены, а другого источника не было.
   Предстоялъ такимъ образомъ спѣхъ съ окончаніемъ диссертаціи. Матеріалъ для второй части у меня быль почти весь собранъ, и даже конспектъ набросанъ. Мнѣ недоставало для пользованія нѣсколькихъ книгъ, которыя были вмѣстѣ съ прочими высланы моимъ пріятелемъ за мѣсяцъ до возвращенія въ Москву на имя профессора Соколова, чтобы облегчить хлопоты съ цензурою. Когда я обратился съ запросомъ къ Н. К. Соколову, пріѣхавши въ Москву, при первомъ посѣщеніи я получилъ отъ нихъ отрицательный отвѣтъ, затѣмъ спрашивалъ еще два или три раза, но книгъ онъ все еще не получалъ. Между тѣмъ диспутъ мой непремѣнно долженъ былъ состояться какъ можно скорѣй, въ виду чего пожертвовавши отчасти качествомъ своего сочиненія, я долженъ былъ пропустить обработку тѣхъ вопросовъ второй части, по которымъ нужныхъ книгъ недоставало. Между тѣмъ время шло своимъ чередомъ. Н. К. Соколовъ въ это время серьезно заболѣлъ и волею Божіею скоро умеръ. Диссертація моя была написана окончательно и напечатана уже безъ помощи моей библіотеки, исчезнувшей неизвѣстно куда. Я наводилъ справки въ Мюнхенѣ, оказывалось безполезно. Книги были посланы давнымъ давно и слѣдовало имъ быть собственно еще при жизни Соколова у него на рукахъ.
   Наконецъ, по совѣту одного опытнаго практическаго человѣка, я явился къ одному нижнему чину въ таможнѣ и всучилъ ему напередъ въ благодарность рубль, если онъ найдетъ большой тюкъ съ книгами изъ Мюнхена. Представьте мое удивленіе и негодованіе, когда, черезъ нѣсколько времени, этотъ служащій увѣдомилъ меня открыткой, что дѣйствительно уже нѣсколько мѣсяцевъ книги мои прошли въ московскую таможню и лежатъ неполученныя, а сами книги записаны какъ старыя и удалены. Я вновь отправился за тридевять земель, потому что жилъ далеко, на Николаевскую станцію, гдѣ помѣщалась заграничная таможня. Провѣрили, -- извѣстіе оказалось вѣрнымъ. Но, вмѣсто того, чтобы поправить свою вину и поспѣшить выдать мнѣ книги, таможенные объявили, что я кругомъ виноватъ, не получая столько времени свою собственность, они же вовсе не обязаны доставлять по адресу, а адресатъ долженъ постоянно справляться въ таможнѣ. Теперь-де я долженъ заплатить большой штрафъ за неявку, а сверхъ того за все полежалое храненіе книгъ, помимо обычныхъ сборовъ на артель и проч.!!!
   Когда я заявилъ, что профессоръ Соколовъ успѣлъ скончаться, не получивши этихъ книгъ для меня, то мнѣ предъявили таможенные новую непріятность и осложненіе, отказались выдать мнѣ мой ящикъ съ книгами иначе, какъ я докажу судомъ свои права наслѣдства послѣ Соколова.
   Представьте все мое отчаяніе послѣ этихъ хлопотъ? Книги крайне нужны, мои собственныя, пріобрѣтены на послѣдніе гроши, собранныя за границей, и вдругъ и долженъ нести большія тягости, платить штрафъ, да еще судомъ доказывать на нихъ права наслѣдства! Послѣ большихъ хлопотъ, въ которыхъ принялъ участіе добрый С. М. Соловьевъ, написавшій отъ себя просительное письмо къ управляющему таможеннымъ округомъ, мнѣ рѣшили выдать книги безъ суда, но тѣмъ не менѣе таможня собрала экспертовъ изъ иностранныхъ книгопродавцевъ и опредѣлила стоимость книгъ, при чемъ я пострадалъ за честность, назвавши ихъ дѣйствительную стоимость. Книги эти, съ обычной процедурой пройдя черезъ горнила цензуры и утративши нѣсколько секвестрованныхъ книгъ (въ томъ числѣ "Примѣчанія къ политической экономіи Милля"!!!), были мнѣ вручены и доставлены въ Грузины, гдѣ уже надобность въ значительной части этихъ книгъ для меня миновала, а въ настоящее время онѣ пребываютъ въ стѣнахъ университета въ качествѣ его собственности, дорого оплаченныя мною за мою неопытность и дикую нелѣпую волокиту и порядки нашей таможни.
   Надо было принести въ порядокъ матеріалъ для второй части диссертаціи и хорошенько его изложить, для чего требовалось уединиться на нѣсколько недѣль. Сдѣлать это въ Москвѣ было мудрено при отсутствіи, съ окончаніемъ стипендіи, всякихъ средствъ и. дороговизнѣ жизни, а въ это время родители жены настойчиво звали насъ вмѣстѣ къ себѣ въ Ржевъ: и вотъ я во второй разъ въ моей жизни направился въ этотъ промышленный городокъ Тверской губерніи съ молодой супругой и съ недоконченной диссертаціей, для ея окончанія. Я не буду говорить болѣе о самомъ Ржевѣ, хотя нашелъ въ немъ много перемѣнъ. Во-первыхъ, къ нему проведена была желѣзная дорога, измѣнившая во многомъ экономическое положеніе. Въ немъ открылась гимназія, банкъ, и городокъ замѣтно оживился. На этотъ разъ недостатка въ обществѣ отнюдь не было, хотя старыхъ извѣстныхъ мнѣ лицъ не доставало. Увы, отецъ Дмитрій скончался, В. И. Кудрявцевъ обѣднѣлъ и переселился куда-то въ другое мѣсто и т. д. Но мнѣ, впрочемъ, на этотъ разъ общество и не нужно было. Необходимо было сосредоточиться на три или на четыре недѣли, чтобы поставить въ диссертаціи послѣднюю точку, что я собственно и сдѣлалъ. Уже въ концѣ сентября мое изслѣдованіе объ Англійскихъ акцизахъ было закончено. Надо было лишь позаботиться объ его напечатаніи.
   Такъ какъ университетъ отказывался мнѣ помочь въ этомъ дѣлѣ, а разумѣется, я не имѣлъ такой суммы, какъ 600 p., по вычисленію типографіи, необходимой для печатанія, то слѣдовало поискать издателя. Къ счастью тутъ помогли старые знакомые и нѣкоторыя добрыя души. Супруга издателя уже въ это время прекратившагося журнала "Грамотей" Ольга Ивановна Алябьева, съ которой я имѣлъ удовольствіе прежде встрѣчаться, вспомнила старую пріязнь, употребила нѣкоторое вліяніе на своего брата, извѣстнаго московскаго типографщика, Анатолія Ивановича Мамонтова, который и взялся напечатать мою диссертацію безъ всякихъ съ моей стороны расходовъ и на самыхъ льготныхъ для меня условіяхъ. Я воспользовался съ истинной благодарностью этимъ добрымъ предложеніемъ и послѣ нѣкотораго, довольно впрочемъ продолжительнаго срока, недѣль въ шесть, книга моя "Опытъ изслѣдованія англійскихъ косвенныхъ налоговъ. Акцизъ была напечатана, и я съ радостью держалъ ее въ своихъ рукахъ въ началѣ ноября. Немедленно затѣмъ она была роздана всѣмъ членамъ юридическаго факультета, и 28 ноября 1874 г. было торжественное публичное собраніе, на которомъ я выступилъ въ защиту тезисовъ своей работы для полученія степени магистра. Оппонентами на диспутъ явились два добро расположенныхъ ко мнѣ лица, самъ деканъ профессоръ Мильгаузенъ и другъ, профессоръ Чупровъ. Благодаря несомнѣнно отчасти этому обстоятельству, диспутъ мой былъ настоящимъ торжествомъ для меня и сошелъ вполнѣ благополучно, прерываемый постоянными рукоплесканіями. Въ заключеніе же, по нѣкоторомъ совѣщаніи очень краткомъ, Мильгаузенъ прочелъ слѣдующее о моей работѣ мнѣніе факультета и постановленіе его:
   "Диссертація кандидата Янжула: "Исторія косвенныхъ налоговъ въ Англіи" составляетъ трудъ совершенно самостоятельный, основанный на изученіи первоначальныхъ источниковъ, доступъ къ которымъ былъ открытъ ему въ Британскомъ музеѣ. Пользованіе этими источниками дало ему возможность не только пополнить, но и исправить нѣкоторыя свѣдѣнія, содержащіяся въ сочиненіяхъ ему предшествующихъ. Этого мало. Авторъ не ограничивается тѣсными предѣлами своей спеціальности, а разсматриваетъ исторію каждаго отдѣльнаго налога всегда въ связи съ общимъ политическимъ и экономическимъ состояніемъ страны, указываетъ на вліяніе господствующихъ политическихъ партій на сужденія и приговоръ общественнаго мнѣнія. Въ этомъ послѣднемъ отношеніи богатымъ матеріаломъ служила ему текущая литература за всѣ два -- три вѣка, которыхъ касается его сочиненіе, напримѣръ, памфлеты, газетныя статьи, петиціи разныхъ обществъ и т. д. На эту сторону предмета до него ни одинъ писатель не обращалъ надлежащаго вниманія, а между тѣмъ она-то сообщаетъ изложенію автора особенную живость и интересъ. По всѣмъ указаннымъ причинамъ Юридическій Факультетъ считаетъ диссертацію кандидата Янжула не только достойной искомой имъ степени, но удовлетворяющею и разнымъ строгимъ требованіямъ науки".

"Деканъ О. Мильгаузенъ".

   Послѣ обычныхъ поздравленій и лобызаній всѣ разъѣхались по домамъ. Увы, я былъ слишкомъ бѣденъ, чтобы предложить, по заведенному въ такихъ случаяхъ обычаю, своимъ товарищамъ обѣдъ. Помню, какъ теперь, послѣ диспута, я съ тремя изъ болѣе близкихъ своихъ закадыкъ, старыхъ пріятелей по студенчеству, вернулся къ себѣ въ маленькую комнатку въ номерахъ Андреева на Пречистенскомъ бульварѣ и послалъ жену впередъ распорядиться купить водки и закуски, чтобы угостить этимъ простымъ русскимъ образомъ почтившихъ посѣщеніемъ товарищей, но, увы, она оказалась при своемъ нѣмецкомъ воспитаніи такъ наивна, что купила водки и больше ничего, такъ что, когда мы явились въ номеръ, оказались на столѣ большая бутылка водки и большая банка съ вареньемъ, присланная мнѣ ея милой мамашей, и за неимѣніемъ другой закуски мои гости со смѣхомъ рѣшились пить водку съ вареньемъ. Вскорѣ же, какъ получившій степень магистра, я былъ избранъ совѣтомъ доцентомъ финансоваго права, со дня избранія т. е. съ декабря 14-го 1874 г. Такимъ образомъ скользкій и тернистый путь всей профессорской промоціи въ этотъ великій для меня день закончился полученіемъ перваго профессорскаго званія и мѣста, четыре года спустя послѣ моего оставленія при университетѣ, и нѣтъ сомнѣнія, повторяю опять, въ значительной степени благодаря благопріятнымъ обстоятельствамъ и, во главѣ ихъ, моей женитьбѣ и, слѣдовательно, двойной успѣшности въ ходѣ моихъ ученыхъ работъ и занятіи. Разница между мной въ декабрѣ 1874 г. послѣ диспута и въ іюнѣ 1870 г., когда я былъ причисленъ къ университету, огромная. Во всѣхъ отношеніяхъ я сдѣлался выше. Благодаря четыремъ благотворно проведеннымъ годамъ за границей, я не только былъ гораздо болѣе свѣдущъ въ своей финансовой наукѣ, но сдѣлался еще зрѣлѣе, ровнѣе по образованію и съ большимъ сознаніемъ относился къ окружающему и своимъ нравственнымъ и гражданскимъ обязанностямъ.
   Къ сожалѣнію, всякая радость въ моей жизни чередовалась немедленно съ горемъ. Такъ было и въ настоящее время. Едва я сдѣлался магистромъ и доцентомъ я причисленъ къ сонму профессоровъ, а въ концѣ этого мѣсяца наканунѣ новаго года моя молодая, неопытная супруга въ первый разъ обзаводилась разной рухлядью, мебелью, и мы устроили свое гнѣздо на далекой окраинѣ Москвы въ такъ называемыхъ Грузинахъ, а переселились туда лишь въ одинъ изъ первыхъ дней новаго 1875 года, какъ вдругъ разразилась надо мной гроза... Младшій братъ моей жены, мальчикъ 18 лѣтъ, Сережа, внезапно заболѣлъ злокачественной жабой, дифтеритомъ, въ то время болѣзнь страшная, ибо не знали еще способовъ борьбы съ ней. Онъ жилъ временно у насъ, и сестра за нимъ усердно ходила, частью не сознавая опасности болѣзни. Послѣ нѣсколькихъ недѣль страданія и колебанія то въ хорошую, то въ дурную сторону, несчастный мальчикъ скончался на ея рукахъ, когда уже приглашенъ былъ операторъ для совершенія извѣстной трахеотоміи. Жена моя была не только страшно потрясена этой первою смертью (отъ матери, которая находилась во Ржевѣ, скрывали эту болѣзнь), но сама заразилась дифтеритомъ и слегла вслѣдъ за похоронами брата. Увы, такимъ образомъ мое гнѣздо, о которомъ я такъ мечталъ съ женой, обратилось быстро въ очагъ заразы, отъ котораго бѣгали всѣ знакомые. Мѣсяца два жена моя боролась со смертью, при чемъ по тѣмъ временамъ добрый и хорошій докторъ, мой землякъ по Рязани, Константиновскій, не желая шарлатанить, не употреблялъ никакихъ лѣкарствъ. Приказалъ лишь постоянно освѣжать комнату. Я цѣлый день переносилъ больную изъ одной комнаты въ другую -- освѣжаемую, въ чемъ и состояло долго мое занятіе, вмѣсто чтенія лекцій. Наконецъ молодая природа побѣдила, жена начала понемногу очень медленно поправляться, и я лишь въ концѣ марта мѣсяца могъ открыть свой первый университетскій курсъ студентамъ 4-го курса по исторіи финансовъ, при чемъ успѣлъ ихъ познакомить, кажется, только съ исторіей бѣглаго очерка финансовъ двухъ или трехъ странъ, а главное, взялъ на себя тяжелую обузу я велъ за своего патрона Мильгаузена студенческіе экзамены.
  

ГЛАВА IV.

Новая поѣздка въ Лондонъ лѣтомъ 1575 г. для занятія въ Британскомъ музеѣ. Знакомство съ В. С. Соловьевымъ и его характеристика: мистицизмъ и равнодушіе къ жизни и человѣческимъ интересамъ.-- М. М. Ковалевскій и его характеристика: удивительный образецъ трудолюбія и жизнерадоcти.-- Мои профессора товарищи въ Москвѣ: В. А. Умовъ, А. О. Павловъ, С. А. Муромцевъ и др.-- Защита докторской диссертаціи въ 1876году и выборы въ ординарные профессора.-- Двѣ новыхъ поѣздки въ Британскій музей. -- Моя переписка съ женой изъ Лондона въ Крейцнахъ въ 1877 г. H. И. Боголѣповъ, Алисонъ, Яблочковъ и пр.-- Продолженіе работы надъ вторымъ выпускомъ "Англійской Свободной Торговли"'.-- Мои журнальныя статьи и изслѣдованія въ "Отечественныхъ Запискахъ" и "Словѣ": 1. "Ливерпульская Ассоціація финансовыхъ реформъ". 2. "Дѣтскій и Женскій фабричный трудъ въ Англіи и Россіи". 3. "Кто отвѣчаетъ за несчастія съ рабочими?". 4. "Промышленная статистика и фабричное законодательство". 5. "О табачной монополіи въ Европѣ". 6. "Англійская политика въ Ирландіи". 7. "Англійскіе кабатчики". 8. Новый типъ англійскаго "радикализма". 9. "Возрожденіе Мальтузіанства". 10. "Причины и послѣдствія отмѣны соляного налога въ Англіи и Россіи" -- и многія другія...

   Въ маѣ мѣсяцѣ предстояло рѣшить, какъ проводить лѣто 1875 г. Къ сожалѣнію, родители моей жены почему-то не могли въ это лѣто оставаться въ своемъ имѣніи, которымъ мы потомъ, позднѣе, нѣсколько разъ пользовались какъ дачей. Кромѣ того подъ самой Москвой врачи не рекомендовали особенно оставаться ради ослабѣвшаго организма такому некрѣпкому отъ природы человѣку, какъ моя жена. Съ другой стороны, успѣхъ моей магистерской диссертаціи, похвалы со всѣхъ сторонъ и собственное сознаніе говорили мнѣ о необходимости постараться ускорить писаніе докторской диссертаціи. Начавши съ исторіи косвенныхъ налоговъ въ Англіи и оцѣнивши по достоинству выгоды Британскаго музея, я естественно пришелъ къ выводу, что для докторской диссертаціи необходимо мнѣ избрать предметомъ другой косвенный налогъ -- таможенныя пошлины, но, какъ всѣмъ извѣстно, таможенныя пошлины имѣютъ двоякую задачу: во первыхъ, общую со всѣми налогами, -- удовлетвореніе госѵдарственныхъ потребностей, во-вторыхъ -- полицейскую цѣлъ. млѵчшеніе и поднятіе своей собственной промышленности. Я остановился на общей задачѣ, прослѣдить, пользуясь богатствами Британскаго музея, исторію развитія идеи свободной торговли и протекціонизма, оставляя разборъ изслѣдованій фискальныхъ цѣлей, впредь до будущаго, безъ вниманія.
   Остановившись такимъ образомъ на темѣ и обдумавши нѣсколько общій планъ труда, впослѣдствіи впрочемъ, нѣсколько разъ измѣненнаго, я пришелъ къ заключенію о необходимости, опять пользуясь длиннымъ вакатомъ, мѣсяца на четыре ѣхать въ Лондонъ, въ стѣны милаго Британскаго музея для собиранія матеріала и работы.
   Чтобы не нуждаться по-прежнему въ Лондонѣ, что было бы пагубно для слабаго организма только что вставшей съ одра болѣзни жены, я позаботился нѣсколько о расширеніи нашихъ матеріальныхъ средствъ. Во-первыхъ, намъ помогла одна добрая знакомая, большой другъ отца моей жены, ссудившая намъ нѣсколько сотъ рублей, а затѣмъ я обезпечилъ себѣ постоянную работу въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" у Скворцова, съ которымъ, безполезно говорить, вполнѣ примирился, кажется, черезъ посредство того же безцѣннаго А. И. Чупрова. Я разсчитывалъ, что и оправдалось на дѣлѣ, что работая нѣсколько меньше напряженно, перемежая трудъ прогулками и при лучшемъ питаніи, мы съ женой поправимся къ осени отъ всѣхъ болѣзней и напастей и вернемся, собравши значительный матеріалъ для будущей диссертаціи, восвояси, здоровые и веселые, что въ дѣйствительности и осуществилось.
   Незадолго передъ отъѣздомъ я былъ съ прощальнымъ визитомъ у почтеннаго ректора того времени Сергѣя Михайловича Соловьева, и противъ котораго какъ разъ въ это время строилъ ковы и интриги кружокъ "Московскихъ Вѣдомостей", Катковъ, Леонтьевъ и К®, что кончилось сверженіемъ его съ ректорства. С. М. въ концѣ вечера отвелъ меня въ сторону и сообщилъ мнѣ интимнымъ образомъ: "Вотъ вы теперь ѣдете въ Лондонъ, какъ сообщали, гдѣ скоро будетъ мои сынъ Володя. Знаете вы его?" Я сообщилъ, что видѣлъ лишь одинъ разъ. , Онъ мальчикъ хорошій", сообщилъ почтенный историкъ, "но жить еще не умѣетъ, проживаетъ очень много отъ неопытности; его обираютъ. Не будете ли вы такъ добры, ес-ли встрѣтитесь, а это навѣрное возможно, если пожелаете, позаботиться объ его устройствѣ и помочь ему, въ виду его неопытности. Вы меня очень обяжете, и я буду покойнѣе, зная, что около него будетъ человѣкъ, дружественно расположенный помочь ему въ случаѣ нужды,;. При этомъ онъ подозвалъ свою супругу, которая подтвердила его просьбу. Разумѣется, я обѣщалъ со своей стороны оказать возможную любезность В. С., на сколько это будетъ отъ меня зависѣть.
   Какъ я объяснилъ вполнѣ точно отцу, мое знакомство съ сыномъ, Владиміромъ Сергѣевичемъ, въ то время ограничивалось лишь однимъ какимъ-то мимолетнымъ свиданіемъ, при чемъ онъ меня заинтересовалъ своей обаятельной, симпатичной наружностью и веселымъ дѣтскимъ смѣхомъ, который впрочемъ раздавался изръді;а. Все;ке, что я о немъ слышалъ тогда въ томъ кружкѣ, гдѣ я вращался, скорѣе говорило противъ него, нежели за. Магистерская диссертація его "Противъ позитивизма" претила мнѣ уже потому, что я самъ былъ немного позитивистъ, а самое главное, въ Москвѣ всѣ открыто разсказывали, что В. С. пріятель Любимова и Леонтьева, явныхъ враговъ своего почтеннаго и уважаемаго родителя, и не стѣсняется де бывать тамъ, гдѣ на него (т. е. отца) открыто клевещутъ. Насколько это была правда, я конечно не знаю, но несомнѣнно, что уже дальше при встрѣчѣ своей со мной за границей, В. С. не скрывалъ своей близости съ кружкомъ, для меня крайне противнымъ -- "Московскихъ Вѣдомостей" -- и даже разъ, по какому-то не помню случаю, предлагалъ мнѣ наивно протекцію у Любимова!!!
   И такъ, я имѣлъ относительно личности и достоинства молодого Соловьева аргументы и за и противъ него, отношеніе весьма далекое отъ того обожанія всѣхъ его качествъ, которое образовалось въ послѣдніе годы его жизни въ кружкѣ "Вѣстника Европы", къ которому отчасти, пожалуй, примкнулъ и я, въ виду огромныхъ перемѣнъ, замѣтно въ немъ произшедшихъ, въ смыслѣ улучшенія всего его нравственнаго облика.
   Нужно было такъ пошутить судьбѣ. что первое знакомое лицо, которое мы съ женой увидѣли въ Лондонѣ, по пріѣздѣ, былъ именно Владиміръ Соловьевъ. Утромъ мы пріѣхали въ Лондонъ на этотъ разъ по желѣзной дорогѣ, черезъ Дувръ. Вечеромъ послѣ обѣда вышли съ женой прогуляться на одну изъ лучшихъ лондонскихъ улицъ "Piccadilly" и у одного изъ ближайшихъ магазиновъ увидали, почти одновременно, длинную меланхолическую фигуру В. С., задумчиво взиравшую на какой-то предметъ за стекломъ и около него юркую фигуру, несомнѣнно еврейскаго происхожденія, ныряющую во всѣ стороны. Мы окликнули, оказалось дѣйствительно онъ. Изъ разспросовъ, давно ли онъ пріѣхалъ, что подѣлываетъ, оказалось, что онъ тоже пріѣхалъ лишь сегодня, но въ отличіе отъ насъ, проживавшихъ въ дешевыхъ комнатахъ м-рсъ Сиггерсъ, онъ остановился въ дорогомъ аристократическомъ отелѣ, гдѣ къ нему немедленно заботливой администраціей при гостинницѣ былъ приставленъ, въ качествѣ новичка, чичероне, русскій еврей, чуть не за фунтъ въ день, который и не отпускалъ его ни на минутку изъ своихъ цѣпкихъ лапъ, сопровождая всюду въ ознакомленіи съ го родомъ. Я немедленно заявилъ просьбу отца, чтобы жить гдѣ-нибудь съ нимъ поближе, если не вмѣстѣ. В. С. безъ всякаго разговора на это согласился, упомянувши, что также имѣлъ объ этомъ увѣдомленіе. Такимъ образомъ въ тотъ же день онъ переселился по сосѣдству съ нами въ одну изъ свободныхъ комнатъ м-рсъ Сиггерсъ и сдѣлался постояннымъ нашимъ завсегдатаемъ и товарищемъ до самаго отъѣзда нашего изъ Лондона, мѣсяца три или четыре. Но прежде, чѣмъ приводить всевозможныя подробности всѣхъ тѣхъ воспоминаніи, которыя у насъ сохранились о Соловьевѣ, я долженъ разсказать о другомъ знакомствѣ, которое для меня нераздѣльно съ памятью о Соловьевѣ, такъ какъ мы жили и видались почти всегда вмѣстѣ. Я разумѣю моего настоящаго друга, многолѣтняго товарища по Московскому университету, профессора М. М. Ковалевскаго.
   Съ М. М. Ковалевскимъ я познакомился также лѣтомъ въ 1875 г., одновременно съ Соловьевымъ, но нѣсколько инымъ образомъ. Когда я собирался въ Лондонъ, то магистрантъ историко-филологическаго факультета, Высотскій, впослѣдствіи правитель дѣлъ попечителя графа Капниста, при какой-то случайной встрѣчѣ, началъ мнѣ расхваливать своего молодого пріятеля по Парижу, Ковалевскаго, при чемъ съ нѣкоторыми оговорками по поводу его слабости-де къ женскому обществу, очень хвалилъ его за добродушіе, остроуміе и вообще способности и рекомендовалъ мнѣ съ нимъ познакомиться, если хочу, увѣряя въ томъ, что я не раскаюсь. Я взялъ у Высотскаго карточку и адресъ я въ одинъ изъ первыхъ же дней пріѣзда, послѣ находки Соловьева, разыскалъ М. М., жившаго, помнится мнѣ, недалеко отъ меня, кажется, на Woburn Place. М. 1JL былъ совершенная противоположность во всѣхъ отношеніяхъ съ Соловьевымъ, сразу же завоевалъ всѣ мои симпатіи. Человѣкъ очень умный, живой, жизнерадостный чрезвычайно для его юнаго тогда возраста (ему было около 23 или 24 лѣтъ, если не меньше). Онъ отличался большими знаніями, общительностью, истиннымъ джентльмэнствомъ, которымъ немедленно завоевывалъ расположеніе всѣхъ людей, съ которыми вступалъ въ сношенія. Въ добавокъ къ этому онъ обладалъ, какъ зажиточный харьковскій помѣщикъ, сравнительно со мной и многими другими профессорскими кандидатами за границей, хорошими матеріальными средствами, которыя давали ему возможность пріобрѣтать множество книгъ; ими онъ щедро дѣлился со всѣми желающими и угощалъ своихъ пріятелей съ самымъ широкимъ гостепріимствомъ и радушіемъ.
   Разумѣется. Ковалевскій немедленно познакомился съ моей женой и В. Соловьевымъ. Всѣ мы очень сдружились, несмотря на значительную разницу вкусовъ, направленіи и состояній, относились взаимно дружелюбно и проводили все время сообща. Ковалевскій былъ рѣшительный позитивистъ, другъ Вырубова во Франціи и Гаррисона въ Англіи: Соловьевъ мистикъ и антипозитивистъ. Я ближе подходилъ по своимъ воззрѣніямъ къ Ковалевскому, но до нѣкоторой степени чуждался нѣкоторыхъ его выводовъ и спеціально всегда былъ равнодушенъ къ вопросамъ политики, придавая гораздо большее значеніе экономическому моменту въ жизни человѣка и общества. Въ этомъ пунктѣ, если угодно, снѣ кажется, Соловьевъ ближе стоялъ ко мнѣ, чѣмъ М. М. Онъ съ удовольствіемъ, какъ я убѣдился не разъ впослѣдствіи, читалъ соціалистовъ и другихъ фантазеровъ по экономической области, но всегда старался придавать всѣмъ ихъ построеніямъ религіозную подкладку. Мы не разъ съ нимъ, припоминается мнѣ, напримѣръ читая отца Ноэса и книгу Нордгофа объ Американскихъ коммунахъ и общинахъ, до нѣкоторой степени сходились съ Владиміромъ Сергѣевичемъ и различались только толкованіемъ. Онъ признавалъ будущее лишь за религіозными общинами Америки, въ родѣ "шекеровъ". "Онеида" его сильно интересовала, но, напримѣръ "Новую Гармонію" онъ рѣшительно отрицалъ, тогда какъ я за нее стоялъ и т. д. М. М., обратно съ нами обоими, былъ совершенно равнодушенъ къ подобнымъ вопросамъ, но придавалъ всегда огромное значеніе и любилъ поговорятъ по исторіи учрежденій, ихъ вліянія на нравы и обычномъ правѣ.
   Письма наши въ Россію этого времени наполнены главнымъ образомъ описаніями нашего общенія и приключеній съ этими двумя интересными знакомствами. Трактуется также, впрочемъ, часто модный вопросъ о спиритизмѣ, которымъ въ тотъ годъ было сильно заинтересовано все русское общество и по желанію, кажется, "Русскихъ Вѣдомостей" я тогда прислалъ нѣсколько корреспонденцій по спиритизму, сеансы котораго посѣщались мною какъ разъ въ веселой и пріятной компаніи Ковалевскаго и Соловьева. Вотъ что, напримѣръ, пишетъ моя жена своимъ родителямъ отъ 18/6 іюля 1875 года:
   "Я не знаю, разсказывала ли я вамъ, что мы были на спиритическомъ сеансѣ одного знаменитаго медіума здѣсь и остались очень недовольны фокусническими пріемами духовъ. Мы послали довольно интересную корреспонденцію въ "Рус московскихъ фабрикантовъ былъ уничтоженъ закавказскій транзитъ, но это не подняло русской промышленности и привозъ иностранныхъ товаровъ. хотя и уменьшился, но мѣсто ихъ въ значительной степени заняли произведенія не московской, а польской фабрикаціи. Харьковъ и Кіевъ сдѣлались хорошимъ рынкомъ для сбыта польскихъ произведеній и даже въ самой Москвѣ появились многочисленные склады польскихъ фирмъ, и многія ихъ издѣлія начали успѣшно конкуррировать на мѣстѣ съ московскими.
   Толки и неудовольствія противъ конкурренцій польскихъ фабрикъ начали раздаваться особенно сильно послѣ 1886 года, со времени появленія сенсаціонной брошюры г. Сергѣя Шарапова о Лодзи и Сосновицахъ и его публичныхъ лекцій по этому предмету. Г. Шараповъ имѣлъ предварительно, для изслѣдованія этого вопроса, спеціальную командировку московскими купцами въ Польшу и съ неразборчивостью, его отличающею, поднялъ сильную агитацію по этому поводу, исполняя волю его нанимателей, также какъ нынѣ противъ ограниченій автономій Финляндіи. Правительство наше всегда съ особымъ благоволеніемъ и снисхожденіемъ относилось къ желаніямъ и интересамъ московскаго купечества; поэтому, когда посыпались изъ Москвы жалобы отдѣльныхъ фабрикантовъ на вредъ для Россіи польской конкурренція, то Министерство Фянаясовъ немедленно откликнулось на эти ходатайства и рѣшило серьезно ими заняться. Вскорѣ затѣмъ Министръ Внутреннихъ Дѣлъ обратилъ вниманіе на ненормально быстрый ростъ и наплывъ иностраннаго населенія на нашихъ окраинахъ я спеціально увеличеніе иностраннаго землевладѣнія. Почти единовременно (немного позже) Министерство Финаисовъ (Н. X. Бунге) назначило спеціальную комиссію для изученія промышленности Царства Польскаго и особенно въ пограничной по лосѣ, куда вмѣстѣ съ ростомъ нашего таможеннаго тарифа переселялись цѣликомъ иностранные фабриканты съ своими рабочими и машинами, открывая все новое и новое соперничество съ русскими производителями. Отъ Министерства Финансовъ намѣчены были двое: по экономической части -- я, по технической -- директоръ Технологическаго Института Н. П. Ильинъ, впослѣдствіи въ качествѣ помощника ему Н. П. Ланговой, доцентъ того же Института; и кромѣ того двое лицъ -- статистовъ безъ рѣчей -- отъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ (по паспортному дѣлу) и отъ Горнаго Департамента.
   Въ одну изъ поѣздокъ моихъ въ Петербургъ тогдашній директоръ Департамента Торговля и Мануфактуры А. Б. Вэръ сообщилъ мнѣ намѣреніе Министерства, но мысля его и Николая Христіановяча, пригласить меня въ эту комиссію. Вслѣдъ за тѣмъ послѣдовало и оффиціальное письменное предложеніе по этому поводу, на которое я отвѣчалъ, сгорая тогда желаніемъ всякаго новаго интереснаго дѣла, моимъ полнымъ согласіемъ. Весьма долго тянулась канцелярская канитель и переписка изъ-за совершенныхъ, частью, пустяковъ, напримѣръ, изъ-за согласія на мою командировку Министерства Просвѣщенія, которое, конечно, въ вакаціонное время ничего не можетъ имѣть противъ тѣхъ или иныхъ полезныхъ занятіи университетскихъ профессоровъ. Вмѣсто мая мѣсяца поѣздка комиссіи состоялась лишь въ двадцатыхъ числахъ іюня. Всѣ члены съѣхались въ Варшавѣ, гдѣ, къ сожалѣнію, генералъ-губернаторъ Гурко отсутствовалъ, и мы его не могли видѣть; въ канцелярія же его узнали, что о назначеніи комиссіи и пріѣздѣ нашемъ фабриканты уже увѣдомлены и ждутъ-де насъ съ нетерпѣніемъ. Генералъ-губернаторъ прикомандированъ къ намъ, яко-бы на помощь при нашемъ изслѣдованіи, своего молодого чиновника по особымъ порученіямъ гр. А. А. Уварова, нынѣ столь извѣстнаго, по разнымъ доводамъ, члена Государственной Думы. Въ дѣйствительности гр. Уваровъ никакой пользы намъ не оказывалъ, ибо съ нашей комиссіей вовсе даже не ѣздилъ, а лишь показывался къ намъ всего два раза въ мѣстахъ нашего изслѣдованія на самое короткое время. Наша корреспонденція, но предложенію канцелярія, въ виду нашихъ постоянныхъ разъѣздовъ въ Царствѣ Польскомъ, должна была направляться въ нее для храненія и доставляться намъ по извѣстному ей всегда нашему адресу, часто мѣнявшемуся.
   Программа изслѣдованія заключала въ себѣ выясненіе тѣхъ условій я преимуществъ, которыя имѣетъ польская промышленность сравнительно съ внутренними губерніями Россія, въ особенности въ московскомъ промышленномъ округѣ. Сообразно этому надлежало выяснить, какія именно отрасли промышленности получили наибольшее развитіе въ губерніяхъ Царства Польскаго; какія мѣстныя условія способствовали этому развитію; какое вліяніе на него имѣли иностранные техники и рабочіе, заграничные капиталы и полученіе изъ-за границы матеріаловъ и орудій производства; каково было воздѣйствіе повышеннаго съ 1877 года таможеннаго тарифа, и какія мѣры могли бы быть приняты противъ дальнѣйшаго яскусственнаго развитія польской фабрично-заводской промышленности. При этомъ особенное вниманіе комиссіи должно было сосредоточиться именно на пограничныхъ губерніяхъ Царства Польскаго.
   Слѣдуя указаннымъ цѣлямъ и задачамъ изслѣдованія, я съ одобренія Министерства выработалъ двѣнадцать вопросныхъ пунктовъ для владѣльцевъ фабрикъ параллельно по-русски и по-нѣмецки и, для ускоренія нашей работы, они были разосланы по фабрикамъ Царства Польскаго еще раньше нашего прибытія туда черезъ по"средство генералъ-губернатора и мѣстнаго начальства. Такимъ образомъ къ нашему пріѣзду въ двадцатыхъ числахъ іюня мы уже имѣли отъ большинства мѣстныхъ фабрикъ довольно подробныя свѣдѣнія, которыя оставалось лишь дополнить и провѣрить личными осмотрами.
   Все изслѣдованіе мое промышленности Царства Польскаго можно изложить, собственно, въ двухъ частяхъ: во-первыхъ, такъ сказать, внѣшняя исторія или ходъ самаго изслѣдованія комиссіей польской промышленности; во-вторыхъ, результаты или данныя объ этой промышленности по экономическому отдѣлу задачи, мною собранныя. Начну съ внѣшней исторія, какъ наиболѣе интересной и подходящей для моей біографія и "Воспоминаній". Первоначально комиссія наша предполагала путешествовать по Польшѣ я собирать порученныя данныя цѣликомъ въ составѣ всѣхъ членовъ; но уже первые шаги совмѣстныхъ осмотровъ показали все неудобство подобной мѣры: каждый членъ нуждался въ свѣдѣніяхъ по своей спеціальности и, разумѣется, одинъ хозяинъ или завѣдующій фабрикой не могъ одновременно удовлетворять пытливость и отвѣчать нѣсколькимъ лицамъ. Въ этомъ мы убѣдились скоро въ первомъ промышленномъ пунктѣ Царства, куда пріѣхали совмѣстно -- въ Сосновицахъ. Я такъ описывалъ нашъ пріѣздъ въ Сосновицы моей женѣ: "Въѣздъ нашъ въ Сосновицы былъ "торжественный": весь вокзалъ былъ запруженъ народомъ и властями; кромѣ множесттва разныхъ чиновъ, было нѣсколько крупныхъ фабрикантовъ... Долго насъ разрывали на части, таможенные звали къ себѣ, фабриканты къ себѣ; но мы все съ достоинствомъ отвергли и устремились въ близъ лежащую корчму, гдѣ я помѣстились, впрочемъ, довольно удобно. На другой день встали въ 7 часовъ и вновь отвергли предложенія, присланныя разными фабрикантами, изящныхъ экипажей, и пѣшкомъ, въ сопровожденіи, однако, большой свиты, двинулись для начала на шерсто-прядильную фабрику Диттеля, полторы версты отъ границы. Къ обѣду Ильинъ уже окончилъ свою часть осмотра, а Писаревъ, членъ отъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, не знавшій нѣмецкаго языка, безполезно потолкался и потомъ куда-то исчезъ; я же свою программу выполнялъ "въ утра до 7 часовъ вечера, съ краткимъ перерывомъ на обѣдъ на станціи и усталый, разбитый, но нѣсколько ободренный духомъ, вернулся домой, т. е. въ корчму. Цѣлый день разговоръ шелъ преимущественно по-нѣмецки"... Какъ было выше упомянуто, послѣ первыхъ двухъ-трехъ осмотровъ члены комиссіи рѣшили осматривать фабрики отдѣльно, а вечеромъ сходиться для обсужденія плана дѣйствій для слѣдующаго дня.
   Послѣ Сосновицъ съ ея ближайшими окрестностями, гдѣ мы осмотрѣли 15 фабрикъ, мы начали посѣщать болѣе отдаленныя изъ нихъ, лежащія по Варшавско-Вѣнской дорогѣ (Домброво, Зембковица, Ченстохово и т. д.). Поѣздки вдоль самой границы, гдѣ только возникали фабрики, мы совершали въ разныхъ мѣстахъ Царства Польскаго. Мѣстность, напримѣръ, по границѣ всего Бендинскаго уѣзда съ Пруссіей, пустынная и большею частью заросшая лѣсомъ, перерѣзанная множествомъ тропинокъ и очень удобная, повидимому, для водворенія контрабанды, услѣдить которую на огромномъ протяженіи едва-ли было возможно. Проѣзжія дороги съ русской стороны повсюду были отвратительны, и путешествіе совершалось постоянно съ опасностью быть опрокинутымъ. Вообще вдоль русской границы хорошія шоссейныя дороги въ то время (восьмидесятые годы XIX вѣка) отсутствовали, а напротивъ вся прусская граница на протяженіи Познани изрѣзана была прекрасными шоссе и желѣзными дорогами; поэтому въ результатѣ нашего перваго же опыта оказался совершенныя абсурдъ, что по манная линія короче прямой, и что нашей комиссіи гораздо выгоднѣе было путешествовать въ русскія пограничныя фабрики, дѣлая большіе круговые объѣзды по прусскимъ цивилизованнымъ путямъ, нежели короткіе проѣзды по русской территорія.
   Первый такой наѣздъ мы совершили съ Ильинымъ на Мирковскую писчебумажную фабрику Велюнскаго уѣзда Калишской губерніи. Она лежитъ всего нѣсколько верстъ отъ прусской желѣзнодорожной станціи "Wilhelmsbrticke"; поэтому мы совершили это путешествіе большимъ объѣздомъ изъ Сосновицъ но Пруссіи и до ѣхали довольно скоро, тогда какъ съ Россіей она была связана плохой проселочной дорогой.
   Мирковская писчебумажная мануфактура возбуждала много толковъ и переписки у генералъ-губернатора, а равно и Министерства Финансовъ. Положеніе этой фабрики считали подозрительнымъ и даже опаснымъ для интересовъ Россіи по многимъ причинамъ. Прежде всего Мирковская фабрика лежитъ на пограничной рѣкѣ Проснѣ, отдѣляющей Россію отъ Пруссіи, и фабрика занимаетъ своими постройками оба берега рѣки, въ которой происходятъ часть процедуры производства -- мытье тряпки и пр. Всѣ рабочіе живутъ въ лежащей непосредственно за стѣной фабрики прусской деревушкѣ и два раза въ день приходятъ на работу, подвергаясь строгому таможенному осмотру. Противъ Мирковской фабрики были представлены два серьезныхъ, но одинаково безосновательныхъ, какъ оказалось изъ нашего тщательнаго осмотра, обвиненія: во-первыхъ, что несмотря на всѣ принятыя мѣры предупрежденія, эта фабрика является мѣстомъ сплава контрабанды; другой доносъ мѣстнаго жандармскаго ротмистра указывалъ, еще страшнѣе, на военную будто бы опасность для Россіи Мирковской фабрики, такъ какъ она очень легко въ случаѣ войны можетъ быть, будто бы, превращена въ крѣпость, а ея рабочіе -- въ нѣмецкихъ ландверистовъ; они всѣ-де отлично изучаютъ военное искусство на случай войны!!??...
   Мы съ Ильинымъ тщательно осмотрѣли эту фабрику, произвели настоящее слѣдствіе, выспрашивая въ подробности рабочихъ и администрацію, и провѣряя показанія книгами: никакой фиктивной, якобы, работы на этой фабрикѣ мы не нашли, а по осмотру Ильннымъ механизмовъ и аппаратовъ Мирковская мануфактура дѣйствительно перерабатывала въ бумагу все то тряпье, которое получала. Короче, мы обѣлили фабрику отъ всѣхъ доносовъ и обвиненій, на нее падавшихъ. Напротивъ, надо считать за большую выгоду для Россіи существованіе этой фабрики уже потому, что при отсутствіи ея, пограничное населеніе, не имѣя заработковъ, непремѣнно занялось бы болѣе выгоднымъ гешефтомъ-контрабандой. Наконецъ въ смыслѣ конкурренціи съ Россіей эта фабрика не представляла ничего угрожающаго по своимъ размѣрамъ, потребляя мѣстную тряпку, и производя бумагу для мѣстнаго употребленія.
   Далѣе, такимъ же точно образомъ, путемъ длиннаго объѣзда черезъ Пруссію, мы посѣтили губернскій городъ Калишъ, лежащій отъ границы всего въ семи верстахъ и тѣмъ не менѣе тогда не связанный еще желѣзной дорогой ни съ Пруссіей, ни съ Россіей. Въ Калишѣ мы пробыли довольно долго, осмотрѣли въ его окрестностяхъ знаменитыя суконныя фабрики, поставлявшія издавна сукно не только на всю Россію, но и въ Китай. Согласно нашему изслѣдованію шансы конкурренціи, опять таки противно московскимъ завистникамъ, вовсе не говорили въ пользу этихъ польскихъ или точнѣе нѣмецкихъ фабрикъ, такъ какъ топливо въ Калишѣ оказалось дороже многихъ другихъ частей въ Польшѣ, заработная плата выше, а шерсть едва ли не дороже, чѣмъ въ Россіи.
   Гораздо большаго вниманія съ нашей стороны въ Калишѣ потребовалъ осмотръ нѣсколькихъ фабрикъ и ремесленныхъ заведеній:, подозрѣваемыхъ въ сбытѣ контрабанды, которая прикрывается слѣдующимъ ловкимъ маневромъ; какое-нибудь лицо открываетъ въ предѣлахъ Россіи, но на границѣ, напримѣръ въ томъ же Калишѣ, для вида фабрику или мастерскую какого-либо ходкаго товара, напримѣръ, машинныхъ кружевъ, лентъ, тесемокъ, шляпъ, платковъ и т. д. Единовременно съ контрабанднымъ привозомъ этихъ товаровъ изъ-за границы разными неизвѣстными путями фабрика вырабатываетъ и свой подобный товаръ, только въ ничтожномъ количествѣ, по тѣмъ же иностраннымъ образцамъ и рисункамъ, но ставитъ на все свое клеймо. Въ результатѣ получается абсурдъ: въ данную часть Польши замѣтно усиливается ввозъ какого-нибудь товара, извѣстнаго рода, изъ-за границы, и мѣстное польское (въ большинствѣ, конечно, еврейское) производство этого предмета нисколько отъ этой конкурренціи не страдаетъ, но замѣтно растетъ и процвѣтаетъ. Такіе способы контрабанды мнѣ пришлось видѣть, по крайней мѣрѣ по подозрѣнію, кромѣ Калиша, въ Ченстоховѣ и самой Варшавѣ. Для отвода глазъ, весьма нерѣдко на подобныхъ фабрикахъ имѣются, яко-бы для образца, тѣ же самые товары иностраннаго происхожденія, но снабженные узаконенной пломбой и прошедшіе черезъ таможню.
   Какой-то жандармскій офицеръ въ Сосновицахъ заявлялъ мнѣ по секрету, что если~бы Министерство Финансовъ гарантировало ему извѣстную на то сумму, то онъ обязуется на дѣлѣ показать обширные размѣры правильно идущей контрабанды разными товарами при непосредственномъ, будто-бы, содѣйствіи или попустительствѣ самихъ чиновъ таможеннаго вѣдомства. Такъ какъ въ данномъ случаѣ я отказался принять на себя посредничество, то не знаю, насколько заявленіе это вѣрно; но несомнѣнно, всѣ обстоятельства видѣннаго и слышаннаго мною въ Польшѣ, во время изслѣдованія, говорили за громадные размѣры контрабанды -- гораздо больше, нежели многіе думали. Такъ, въ Познани, напримѣръ, вдоль всей русской границы, я видѣлъ нѣсколько разъ много вино куренныхъ заводовъ и другихъ фабрикъ въ непосредственной близости съ Россіей, иногда на нѣсколько саженъ, почему незамѣтный провозъ продуктовъ изъ Пруссіи черезъ нашу границу представлялся весьма легкимъ дѣломъ, несмотря ни на какую стражу. У меня невольно являлась мысль: эти заводы не существуютъ ли спеціально для доставки въ Россію контрабанднымъ способомъ спирта и пр.?... Затѣмъ одинъ разъ, близъ Калиша, въ виду нашего сторожевого поста и часового, я случайно зашелъ въ прусскую пивную и нашелъ сѣни ея снизу до верху наполненными какими-то странными металлическими ранцами, съ завинченными отверстіями и ремнями. Для всякаго было очевидно, что эти ранцы предназначались для наполненія жидкостью и скрытнаго переноса подъ платьемъ. Нѣмецкій еврей, хозяинъ пивной, видимо былъ очень смущенъ и что-то бормоталъ, но ничего не могъ отвѣтить на мои любознательные разспросы; русскій же таможенный чинъ, приставленный ко мнѣ Министерствомъ Финансовъ при разъѣздѣ по нѣкоторымъ фабрикамъ, якобы для содѣйствія изслѣдованію, по поводу вышеуказанныхъ ранцевъ, представилъ мнѣ какое-то нелѣпое объясненіе и всячески старался увести меня вонъ изъ этой пивной, очевидно, по моему убѣжденію, желая отвлечь мое вниманіе отъ этого нагляднаго доказательства регулярнаго кормчества {Никогда во всю мою жизнь мнѣ не приходилось столько слышать о взяточничествѣ и продажности чиновниковъ, какъ въ Царствѣ Польскомъ во время этого изслѣдованія. Одно вѣдомство всегда обвиняло другое, таможенно-полицейскихъ, полицейскіе, какъ мы сейчасъ видѣли, -- таможенныхъ въ подкупности и сдѣлкахъ съ съ совѣстью. Къ сожалѣнію, и новое вѣдомство -- фабричная инспекція -- пошло по избитой дорогѣ и навлекло на себя скоро тѣже обвиненія. Еще во время нашего изслѣдованія два инспектора въ Царствѣ Польскомъ были на этомъ основаній устранены отъ должности.}.
   Дольше всего изъ всѣхъ городовъ Царства Польскаго пришлось мнѣ пробыть въ Лодзи -- около трехъ недѣль, каждый день съ утра до вечера посѣщая фабрики, иногда даже по воскресеньямъ, когда случайно приходилось узнать о еврейскихъ заведеніяхъ, работавшихъ въ этотъ день. Свободные отъ посѣщеній антракты точно также были всецѣло посвящены разработкѣ писаннаго и печатнаго матеріала, собраннаго въ огромномъ количествѣ на фабрикахъ и долучаемаго со всѣхъ сторонъ. Этотъ главнѣйшій промышленный центръ Царства Польскаго, прокопченная, дымная Лодзь съ ея до-нельзя отравленной, вонючей рѣчкой Лудкой производила на насъ тяжелое, гнетущее впечатлѣніе. Впрочемъ я не имѣлъ времени скучать, поглощенный всецѣло осмотромъ фабрикъ и безчисленными разговорами и опросами на разныхъ языкахъ (преимущественно на нѣмецкомъ и русскомъ, а иногда черезъ переводчика и по-польски) съ ранняго утра до поздняго вечера. Жена моя, которая цѣлый день сидѣла въ номерѣ гостиницы за предварительнымъ разборомъ присылаемаго съ фабрикъ матеріала описательнаго и цифроваго характера -- занятіемъ, отъ котораго ее, впрочемъ, часто отрывали разные дѣловые посѣтители, вела, разумѣется, томительное существованіе и молила боговъ поскорѣе убраться изъ постылаго города. Здѣсь же, въ Лодзи, при постоянномъ жительствѣ, мы первый разъ (а потомъ при вторичномъ посѣщеніи Сосновицъ) перезнакомились съ разными представителями русскаго чиновничества и составили себѣ ясное представленіе, какими неудовлетворительными чиновниками Россія наполняетъ свои окраины, существовало вредя связи и объединенію интересовъ послѣднихъ съ остальной Россіей.
   Кромѣ Калиша, Лодзи, Томашова и фабрикъ вдоль Варшавско-Вѣнской дороги, я посѣтилъ нѣсколько механическихъ заводовъ Варшавы и стеклянныхъ и мебельныхъ фабрикъ въ Люблинской губерніи. Всего посѣщеній было много, болѣе ста промышленныхъ заведеній Царства Польскаго, и я изучилъ ихъ вполнѣ основательно, чтобы быть въ состояніи провести параллель съ условіями производства и быта московскихъ фабрикъ.
   Вслѣдъ за изученіемъ положенія польской промышленности путемъ указанныхъ осмотровъ фабрикъ, я собиралъ также въ Польшѣ данныя для исторіи возникновенія и развитія польской промышленности, что издалъ впослѣдствіи отдѣльной книгой {Историческій очеркъ развитія фабрично-заводской промышленности въ Царствѣ Польскомъ. Рѣчь, произнесенная въ торжественномъ собраніи Императорскаго Московскаго университета 12 января 1887 г. орд. проф. И. И. Янжуломъ. Москва 1887 г.}. Это изслѣдованіе по всѣмъ доступнымъ мнѣ источникамъ, преимущественно польскимъ, а отчасти русскимъ, ранѣе не затронутымъ (напримѣръ данныя Государственнаго Банка), установило несомнѣнный фактъ быстраго роста польской промышленности, сравнительно съ русской и особенно за позднѣйшее время, т. е. за періодъ полнаго присоединенія къ Россіи и объединенія съ ней. Отъ выгодъ, благодаря этому сліянію съ Россіей, обрабатывающая промышленность Царства Польскаго увеличивалась скачками на сотни и даже до тысячи процентовъ за короткій періодъ въ отдѣльныхъ отрасляхъ промышленности. Польская промышленность оказалась вообще моложе русской, и ея ростъ начинается именно -- со времени утраты политической самостоятельности Польши и на счетъ Россіи, къ которой она была присоединена.
   Первый благопріятный факторъ для развитія польской промышленности заключался, вмѣстѣ съ присоединеніемъ къ Россія, въ дѣломъ рядѣ поощрительныхъ административныхъ мѣръ, принятыхъ правительствомъ. Второй факторъ, благопріятствующій польской промышленности, заключался въ дѣятельности польскаго банка, истратившаго, опираясь на русскіе финансы, многіе милліоны денегъ. Наконецъ третій и важнѣйшій факторъ состоялъ въ разнообразныхъ экономическихъ выгодахъ, которыя Польша извлекла прямо изъ своего присоединенія къ Россіи и торговли съ нею, найдя въ ней богатый и постоянный рынокъ, какъ для своихъ собственныхъ продуктовъ, такъ и привозимыхъ иностранныхъ, при обильныхъ льготахъ и преимуществахъ на русскій счетъ въ пользу Польши. Достаточно привести тотъ фактъ, что до 1850 г., пока Царство Польское имѣло самостоятельный тарифъ и свой собственный таможенныя кордонъ по русской границѣ, Польша ввозила въ Россію свое сырье совсѣмъ безплатно, а обработанныя издѣлія, какъ собственныя, такъ и иностранныя, съ своимъ клеймомъ съ уплатою лишь одного процента (1%). Въ то же самое время русскія издѣлія, напримѣръ бумажныя, оплачивались до 15% стоимости польскими пошлинами. Такимъ образомъ присоединеніе къ Россіи создало для Полыми обширный, монополизированный рынокъ для всякихъ продуктовъ черезъ ея посредство, и великодушная Россія наложила на себя, слѣдовательно, огромную тяжесть въ пятнадцать разъ большую, нежели на присоединенную страну. Отъ всего остального свѣта Россія была ограждена высокой стѣной запретительнаго тарифа, и лишь Польша представляла изъ себя ворота въ этой сплошной стѣнѣ. (Нѣчто подобное представляетъ собою нынѣ, благодаря двойному тарифу и легкости контрабанды, Финляндія {Укажемъ на замѣчательную статью недавно въ "Голосѣ Москвы" на эту тему по доводу взаимныхъ отношеній Россіи съ Финляндіей въ писчебумажной промышленности. Благодаря, главнымъ образомъ, разности русско-финляндскаго тарифа отъ иностраннаго финляндскаго и нашего, Финляндія быстро и вѣрно завоевываетъ русскій рынокъ. Приведемъ нѣкоторыя выдержки изъ названной статьи.
   "Прогрессивный ходъ завоеванія русскаго рынка финляндской бумажной промышленностью явствуетъ изъ слѣдующихъ цифръ: 20 лѣтъ тому назадъ финляндскій привозъ составлялъ всего 6 проц. русскаго производства; еще 10 лѣтъ тому назадъ онъ не превышалъ 10 проц. нашея производительности, а въ настоящее время онъ составляетъ уже цѣлую треть. Финляндская бумага распространилась отнюдь не въ одной только сѣверной Россіи -- она получила, широкій сбытъ въ Варшавѣ, Лодзи, Ригѣ, Москвѣ, Одессѣ, Ростовѣ и т. д., не исключая и Сибири.
   За послѣдніе годы привозъ къ намъ финляндской бумаги обнаруживаетъ слѣдующую прогрессію: 1903 г.-- 18, 2 милл. марокъ, 1904 -- 20,1, 1905 -- 20,6, 1906 -- 20,4, 1907 -- 26,8 милл. марокъ. Въ среднемъ финляндскій привозъ увеличивается ежегодно на 15 проц., все финляндское бумажное производство возрастаетъ ежегодно на 25 проц., -- а наше бумажное дѣло увеличивается едва на 2 проц. Финляндская промышленность растетъ почти исключительно за счетъ развитія русскаго бумажнаго рынка, покрывая двѣ трети прироста нашей потребности въ бумагѣ".
   Указанное ненормальное явленіе авторъ объясняетъ тѣмъ, что "финляндскій привозъ мы облагаемъ самыми ничтожными пошлинами, а чтобы финляндцы могли сбывать у насъ свой товаръ съ хорошей выгодою, не тревожимые другими иностранными импортерами, мы облагаемъ бумажный товаръ другихъ странъ-производительницъ огромными, совершенно запретительными пошлинами. Вотъ сравнительная табличка таможенныхъ тарифовъ по финляндской границѣ и общихъ (въ рубляхъ съ пуда):

Бумага:

Для Финляндіи.

Общій тарифъ.

   Оберточная

0,50

4,00

   Бѣлая и цвѣтная

0,82

6,00

   Пергаментная

0,82

13,20

   Папиросная

1,60

16,00

   Отсюда явствуетъ, что Финляндія совершенно защищена на русскомъ бумажномъ рынкѣ отъ конкурренціи европейскихъ фабрикантовъ, обложенныхъ таможенною пошлиною въ 8--16 разъ выше, нежели финляндскій товаръ. Фактически это находитъ себѣ выраженіе въ томъ, что въ составѣ бумажнаго привоза къ намъ всѣ страны занимаютъ всего 5 проц., -- а 95 проц. привозитъ одна Финляндія! Другими словами, массовое импортное производство искусственно монополизировано тарифомъ за Финляндіей, а на всѣ прочія страны оставлены лишь крохи привоза (спеціальныхъ сортовъ бумаги).
   Мы охарактеризовали финляндскую привилегію по бумажному производству только какъ одну изъ наиболѣе яркихъ картинокъ въ области экономическихъ взаимоотношеній Финляндіи съ Имперіей. Но и весь вообще товарный обмѣнъ нашъ съ Финляндіей носитъ въ высшей степени ненормальный характеръ, закрѣпляющій льготное положеніе привоза къ намъ, финляндскихъ товаровъ и въ то же время ставящій судьбу нашего импорта въ Финляндію въ зависимость отъ доброй воли финляндцевъ".
   См. "Голосъ Москвы" отъ 26 іюня 1910 г. Экономическій отдѣлъ: статья подъ названіемъ "Вопіющая ненормальность". См. также "Голосъ Москвы" No 153 1910 года (отъ 6 іюля): "Финляндская конкурренція въ бумажномъ производствѣ".}.
   Въ 1850 году произошло таможенное объединеніе и уничтоженіе таможенной границы между Имперіей и Царствомъ, что, обратно съ ожиданіями, способствовало главнымъ образомъ дальнѣйшему развитію и росту лишь польскихъ интересовъ на счетъ русскихъ. Первоначально сдерживающей препоной были дурные пути сообщенія во внутренней Россіи; но съ улучшеніемъ ихъ я быстрой постройкой желѣзныхъ дорогъ сбытъ польскихъ издѣлій не только распространялся съ соотвѣтствующей быстротой на внутреннемъ рынкѣ, но вырывалъ у русской промышленности даже насиженные старые рынки въ Азіи.
   Но за быстрымъ развитіемъ польской промышленности, вслѣдствіе вышеуказанныхъ условій, явилось другое весьма нежелательное послѣдствіе этого быстраго роста вмѣстѣ съ увеличеніемъ также я нашего таможеннаго тарифа, а именно: желая пользоваться различіями тарифныхъ ставокъ на обработанные продукты и полуфабрикаты, иностранцы начали переносить свои фабрики или ихъ отдѣленія за русскую границу вмѣстѣ съ ихъ полнымъ обзаведеніемъ. Благодаря этому маневру, иностранное производство получило полный доступъ для конкурренціи съ русскими производителями. Появленіе подобныхъ фабрикъ одинаково невыгодно какъ для русской промышленности, такъ и для интересовъ самого фиска. Иностранный продуктъ получаетъ здѣсь фальшиво-русское обличіе и избѣгаетъ значительной части таможеннаго налога. Вотъ та сторона вопроса о польской промышленности, которая дѣйствительно заслуживала вниманія, вмѣсто преувеличенныхъ жалобъ московскихъ промышленниковъ на польскую конкурренцію, сильно раздутую.
   Въ заключеніе перейдемъ къ выводамъ или результатамъ, добытымъ нашей комиссіей о экономической сторонѣ дѣла. Само собой разумѣется, здѣсь оказались выводы pro и contra, т. е. за русскую, какъ и за польскую промышленность. Одни производства, какъ хлопчато-бумажное, выше въ Россіи, другія, какъ шерстяное, выше въ Польшѣ. То же, что о качествѣ, можно сказать и о шансѣ конкурренціи: въ однихъ отношеніяхъ преимущество за московскими, въ другихъ -- на сторонѣ промышленниковъ Привислянскаго Края. Очевидно, не ^можетъ быть вопроса о какихъ-либо насильственныхъ мѣропріятіяхъ правительства для уравненія шансовъ конкурренціи, и сами промышленники должны стремиться къ должному уравненію своихъ преимуществъ и недостатковъ въ интересахъ наилучшаго развитія своего дѣла.
   Основное положеніе мое, истекающее изъ всего изслѣдованія, это то, что промышленность Царства Польскаго представляетъ собой дитя правительственной опеки и многолѣтней заботливости русскаго государства, вспоенное и вскормленное въ значительной степени на русскихъ хлѣбахъ и на счетъ русскихъ потребителей (болѣе 50% польскихъ издѣлій вывозится въ Имперію).
   Такимъ образомъ, если бы зашла рѣчь объ автономіи или полномъ отдѣленіи Царства Польскаго отъ Россіи, то, естественно, мѣломъ справедливости является вытребовать и получить сначала многомилліонный долгъ Полыми Русской Имперіи за созданіе и столѣтнее поддержаніе ея промышленности. Возникновеніе пограничныхъ фабрикъ на счетъ иностранныхъ капиталовъ и отчасти, съ иностранными рабочими составляетъ прямое нарушеніе существующихъ правилъ и законовъ и обязательно должно быть уничтожено, какой бы то ни было цѣной.
   Согласно данной комиссіи программѣ, одинаковыя изслѣдованія и подъ однимъ и тѣмъ же пунктомъ должны были быть повторены и въ Московской губерніи, но по неизвѣстной мнѣ причинѣ московское изслѣдованіе не состоялось, а потому для сравненія добытыхъ въ Польшѣ результатовъ съ Москвой пришлось ограничиться мнѣ нѣкоторыми общими данными, добытыми много раньше, въ качествѣ московскаго фабричнаго инспектора, и немногими частными свѣдѣніями, гдѣ дѣло касается вопросовъ неподвижнаго или оборотнаго капитала. Первый -- основной капиталъ, т. е. затрачиваемый на землю, постройку зданія и машинъ на московскихъ фабрикахъ, вообще больше и выше, чѣмъ польскихъ, если сопоставить съ капиталомъ оборотнымъ. Вообще постройки, благодаря русскому обычаю помѣщать жилище рабочихъ въ зданіи фабрики и дороговизнѣ кирпича, гораздо дороже, нежели въ Царствѣ Польскомъ.
   Весьма разнообразны условія относительно оборотнаго капитала и на первомъ планѣ топлива. Здѣсь, во время изслѣдованія, расходъ на топливо оказался рѣшительно въ пользу Царства Польскаго, т. е. въ Москвѣ топливо гораздо было дороже въ то время, чѣмъ въ Царствѣ Польскомъ. Если взять сравнительный расходъ топлива, приходящійся на единицу продукта, то окажется, что въ общемъ фабричномъ оборотѣ Царства Польскаго топлива расходуется въ два раза меньше, чѣмъ на московскихъ фабрикахъ.
   Но главное мое вниманіе въ этомъ сравненіи условій производства сосредоточилось, естественно, главнымъ образомъ на заработной платѣ и рабочемъ вопросѣ, въ то время какъ до вопросамъ о капиталѣ, аналогичнымъ съ Польшей, мнѣ удалось произвести изслѣдованіе лишь на четырехъ мнѣ особенно дружественныхъ московскихъ фабрикахъ; по заработной платѣ я имѣлъ свѣдѣнія и данныя по многимъ сотнямъ фабрикъ, собранныя въ теченіе многихъ лѣтъ. На этой сторонѣ вопроса, на данномъ основаніи, мое изслѣдованіе и параллель Москвы съ Польшей отличаются особой подробностью
   Первое уже различіе заключалось въ наймѣ рабочихъ. До выхода въ свѣтъ закона о наймѣ фабричныхъ рабочихъ 3-го іюня 1886 года, всѣ условія фабричнаго быта отличались у насъ крайней неопредѣленностью и произволомъ, и нѣкоторое предписаніе закона и нѣкоторые русскіе фабричные обычаи являлись нерѣдко остаткомъ бывшихъ крѣпостныхъ отношеній. Наемъ совершался на самые разные сроки, и при томъ даже на одной и той-же фабрикѣ, но господствующимъ можно считать -- наемъ на срокъ паспорта, какъ наиболѣе употребительный и распространенный. Тѣмъ не менѣе, въ силу прямого дозволенія закона (ст. 54 уст. о пром. фабр. и зав.), хозяинъ фабрики могъ всегда отпустить отъ себя рабочаго и до истеченія договорнаго срока за дурное поведеніе или невыполненіе его обязанностей, но съ обязательнымъ предупрежденіемъ работника за двѣ недѣли до отпуска. Въ дѣйствительноcти послѣднее условіе настолько плохо соблюдалось, что было мало извѣстно не только рабочимъ, до и самимъ хозяевамъ.
   При неопредѣленности условій найма, время расплаты на нашихъ фабрикахъ закономъ не предусматривалось; оно предоставлялось, по теоріи, на волю сторонъ, заключающихъ договоръ найма, а въ дѣйствительности у большинства промышленныхъ заведеніи, кромѣ ремесленныхъ, плата заработанныхъ денегъ производилась, когда хозяинъ пожелаетъ и имѣетъ нужныя для того деньги.
   Законъ 3-го іюня 1886 г. сдѣлалъ важный переломъ въ жизни нашихъ фабричныхъ рабочихъ, установивъ точный порядокъ найма я расплаты тамъ, гдѣ его прежде не было. Этотъ важный законъ, составляющій эпоху въ русскомъ фабричномъ законодательствѣ, опредѣлилъ, во-первыхъ, способы найма и установилъ точно обязательные термины расплаты -- не менѣе раза въ мѣсяцъ, при срокѣ опредѣленномъ, -- и двухъ разъ въ мѣсяцъ, при срокѣ неопредѣленномъ, нарушеніе чего навлекаетъ на хозяина отвѣтственность въ случаѣ иска рабочаго.
   Во многомъ иначе та же часть промышленныхъ отношеній организована въ Царствѣ Польскомъ, для котораго, при томъ, законъ 3-го іюня 1886 г. былъ обязателенъ до послѣдняго времени лишь отчасти, такъ какъ въ цѣломъ составѣ этотъ законъ распространился сначала всего на три губерніи -- Московскую, Владимірскую и Петербургскую. Какъ общее правило, издавна существовавшее въ Царствѣ Польскомъ, кромѣ спеціальныхъ письменныхъ договоровъ съ отдѣльными рабочими (большею частью мастерами), рабочіе нанимались и нанимаются безъ срока, но съ обязательнымъ предупрежденіемъ за двѣ недѣля, для обѣихъ сторонъ, объ отходѣ или отпускѣ; и послѣднее условіе, совершенно непривычное въ остальной Россіи и лишь внесенное для подобнаго же найма закономъ 3-го іюня 1886 г., является тамъ повсемѣстно принятымъ обыкновеніемъ, гарантирующимъ интересы обѣихъ договаривающихся сторонъ. Обратно съ остальной Россіей, расплата съ рабочими является на фабрикахъ Привислянскаго края также правильной и твердо опредѣленной -- или еженедѣльной, или не рѣже двухъ разъ въ мѣсяцъ.
   Что касается до размѣровъ заработной платы, то сравненіе Имперіи съ Царствомъ Польскимъ вездѣ привело меня къ выводу о лучшемъ, болѣе высокомъ размѣрѣ вознагражденія польскихъ рабочихъ. У большинства ихъ плата превосходитъ русскую очень значительно, иногда на одну треть, на половину, вдвое, а въ одномъ производствѣ даже втрое. Женская плата въ Польшѣ выше почти на три четверти, а дѣтская болѣе, чѣмъ на половину. При этомъ, по разнымъ частямъ Польши плата рабочихъ весьма разнообразятся; но, какъ извѣстно, главное значеніе въ вопросѣ оплаты играетъ интенсивность труда, его энергія и успѣшность. Переведя полученныя данныя по этому пункту на единицу товара на тѣхъ фабрикахъ, о которыхъ свѣдѣнія имѣлись для бумагопрядильнаго производства, у меня получилось, что расходъ платы въ Царствѣ Польскомъ на фунтъ пряжи составляетъ 66 коп. и никакъ не выше 1 р. 20 к. въ Россіи же отъ 80 к. до 1 р. 50 е., т. е. въ общемъ гораздо выше; въ выработкѣ же ткани, разница къ выгодѣ польской промышленности еще значительнѣе, т. е. несмотря на абсолютную низкую заработную плату, выработокъ въ центральной Россіи по этому предмету обходится дороже.
   Вообще отношенія рабочихъ къ хозяевамъ въ Царствѣ Польскомъ гораздо были нормальнѣе, нежели въ Москвѣ того времени, несмотря на то, что въ общемъ населенія Полыми грамотность совсѣмъ не процвѣтала (по крайней мѣрѣ русская) и была ниже многихъ мѣстностей Россіи; польскіе фабричные рабочіе были гораздо выше и образованнѣе русскихъ очевидно потому, что наиболѣе развитая часть польскаго населенія шла на фабрику, и во-вторыхъ между рабочими Царства Польскаго была значительная часть иностранцевъ, преимущественно нѣмцевъ, прошедшихъ обязательную школу. Въ то время какъ у насъ, при томъ на лучшихъ фабрикахъ, грамотность не превосходила 31%, средняя въ Польшѣ давала 45%, а въ Варшавѣ даже 56%, т. е. больше половины (разумѣется, съ тѣхъ поръ крупный прогрессъ сдѣланъ повсюду).
   Точно также большинство другихъ условій промышленности поставлены были въ Польшѣ лучше, чѣмъ на русскихъ фабрикахъ. Такъ, средняя продолжительность рабочаго времени на польскихъ фабрикахъ была вообще короче -- отъ 10 до 12 часовъ въ день, тогда какъ въ Центральной Россіи работа продолжалась тогда, какъ правило, 12 часовъ и нерѣдко до безобразной суммы 14 часовъ въ сутки и даже больше. Годовая работа точно также была въ Москвѣ, если ее перевести на часы, гораздо длиннѣе Польши, несмотря на множество въ Центральной Россіи праздниковъ, не вездѣ, впрочемъ, одинаково соблюдаемыхъ.
   Кромѣ указанныхъ выгодъ польской промышленности, надо выставить также отсутствіе на польскихъ фабрикахъ фабричныхъ лавокъ, ведущихъ (по крайней мѣрѣ прежде) на московскихъ фабрикахъ къ эксплоатаціи или большимъ злоупотребленіямъ хозяевъ за счетъ рабочихъ, что и дало, собственно, главный толчокъ моимъ пререканіямъ съ фабрикантами въ Москвѣ и моему выходу въ отставку. Хотя во всей Россіи, какъ и Царствѣ Польскомъ, въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго вѣка благотворительныхъ учрежденій на фабрикахъ встрѣчалось очень мало, но все-таки чаще въ Польшѣ, нежели на московскихъ фабрикахъ; я повсюду на польскихъ фабрикахъ рабочіе были самодѣятельнѣе и выказывали большую заботу о своихъ интересахъ. Всѣ эти данныя указываютъ на лучшія во многихъ отношеніяхъ условія существованія польскаго фабричнаго рабочаго сравнительно съ русскимъ, что въ свою очередь способствовало лучшему подбору рабочихъ въ Польшѣ и оставалось. не безъ вліянія на взаимные шансы конкурренціи съ внутренней Россіей. Тогда какъ въ Россіи рабочій -- номадъ, и чуть не каждаго, вслѣдствіе частаго возвращенія къ земледѣльчеству, приходится опять учить вновь фабричному дѣлу, что разумѣется задерживаетъ его прогрессъ, въ Польшѣ, наоборотъ, большинство рабочихъ на фабрикахъ являются исключительно промышленными и никакого отношенія къ сельскому хозяйству не имѣютъ. Понятно, что это обстоятельство значительно облегчаетъ и улучшаетъ въ Польшѣ весь ходъ фабричной работы сравнительно съ Россіей. У насъ нерѣдко въ средней Россіи, по моимъ личнымъ наблюденіямъ и разспросамъ, мужикъ, который вчера разбрасывалъ вилами навозъ въ полѣ или косилъ сѣно, сегодня, можетъ быть, на извѣстной фабрикѣ Хлѣбникова чеканитъ дорогую художественную серебряную вазу или ткетъ у Caпожникова такую сложную дорогую парчу, что только за работу получаетъ по 3 рубля съ вершка! Очень можетъ быть, такіе факты, которые можно было встрѣтить при ежедневномъ посѣщеніи московскихъ фабрикъ, очень пріятны въ санитарномъ отношеніи, какъ здоровая работа для фабричнаго труженика, но несомнѣнно задерживаютъ развитіе ручной ловкости, навыка и усовершенствованія въ техническомъ отношеніи и мѣшаютъ русскому рабочему сравняться когда-либо съ иностраннымъ. Наша публика и печать часто весьма нелѣпа и считаетъ возможнымъ осуществлять все, что ей нравятся, тогда какъ дѣйствительность весьма нерѣдко противорѣчитъ подобнымъ вожделѣніямъ. Вообще нельзя съ одинаковымъ успѣхомъ въ одно и то же время заниматься совершенно различными занятіями, нельзя, какъ говоритъ пословица, "въ одно время двумъ богамъ молиться".
   Такимъ образомъ, фабричная промышленность Царства Польскаго отличается, сравнительно съ московской, большими разнообразными преимуществами, главнымъ образомъ природными или находящимися въ связи съ первыми, которыхъ человѣкъ не въ силахъ измѣнить, и затѣмъ гораздо лучшимъ положеніемъ рабочаго класса, болѣе грамотнаго, развитого и привыкшаго къ, самодѣятельности {См. И. И. Янжулъ: "Изъ воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора перваго призыва" Спб. 1907 г., стр. 161.}. Всѣмъ этимъ выгодамъ польская промышленность и обязана быстрымъ ростомъ и распространеніемъ товаровъ въ предѣлахъ старыхъ рынковъ московской и владимірской индустріи. Не имѣя возможности измѣнить природныя условія, московская промышленность, утверждалъ я въ концѣ своего изслѣдованія, должна сдѣлать возможное -- должна стремиться уравнять шансы конкурренціи въ качествахъ своего рабочаго класса,-- поднять его умственно и нравственно. То и другое возможно, предлагалъ я, какъ путемъ измѣненія законодательства, такъ и путемъ развитія самодѣятельности всего промышленнаго класса. Для другой стороны -- промышленности Царства Польскаго, я предлагалъ въ своемъ изслѣдованіи, собственно, двѣ мѣры: увеличеніе податного обложенія польскихъ фабрикъ (какъ разъ, кажется, отвергнутое недавно нашей Думой) и противодѣйствіе наплыву иностранцевъ или устройству пограничныхъ иностранныхъ фабрикъ, угрожающихъ нашимъ окраинамъ германизаціей и составляющихъ прямой обходъ нашихъ таможенныхъ законовъ, одинаково въ ущербъ русскимъ производителямъ и потребителямъ {См. "Отчетъ И. И. Янжула по изслѣдованію фабрично-заводской промышленности въ Царствѣ Польскомъ". Спб. 1888 г.}.
   Таково было содержаніе моего изслѣдованія промышленности Царства Польскаго, вызванное жалобами и агитаціей московскаго купечества. Никакого, какъ я уже раньше замѣчалъ, практическаго результата, однако, какъ изъ другихъ, болѣе раннихъ изслѣдованій, напримѣръ двухъ инспекторскихъ отчетовъ, не произошло, и правительство собранными данными и выводами, повидимому, совсѣмъ не воспользовалось. Какъ разъ къ концу моего вольскаго изслѣдованія, когда я вернулся въ Москву, началось примѣненіе только что вы:пущеннаго закона отъ 3-го іюня 1886 года (выработаннаго Комиссіей подъ предсѣдательствомъ Ф. Плеве); тогда у московскихъ промышленниковъ явились новыя непріятныя заботы, которыя заставили забыть наемную агитацію Г. Шарапова, да кромѣ того и самъ торгово-промышленный кризисъ постепенно кончился, и московскія фабрики начали работать скоро полнымъ составомъ. По этому же, вѣроятно, вторая половина изслѣдованія, подобнаго польскому, и по одинаковой программѣ въ московскомъ промышленномъ округѣ, была немедленно забыта, и мое изслѣдованіе осталось такимъ образомъ безъ конца. Впрочемъ, какъ я слышалъ частнымъ образомъ, раньше чѣмъ ушелъ отъ своей службы фабричнаго инспектора, въ министерство Вышнеградскаго, новый министръ, замѣнившій Бунге, былъ очень недоволенъ всѣмъ моимъ польскимъ изслѣдованіемъ и его программой, находя ее, говорили мнѣ, слишкомъ "соціалистической" (!!??), заботившейся только объ интересахъ рабочихъ. забывавшей бѣдныхъ капиталистовъ. Насколько общеизвѣстна политика И. А. Вышнеградскаго, эти слухи и сплетни имѣли несомнѣнное основаніе и привели, вслѣдъ за подачей отчета, къ ликвидаціи дальнѣйшей дѣятельности относительно польской промышленности и больного до сихъ поръ вопроса о пограничныхъ фабрикахъ въ Царствѣ Польскомъ, совершенно нерѣшеннаго и нынѣ къ огромному для Россіи экономическому ущербу.
   Съ окончаніемъ заданной мнѣ задачи и всего изслѣдованія, возвращаясь въ Москву, откуда меня торопили извѣстія о затрудненіяхъ по случаю примѣненія новаго закона, при проѣздѣ черезъ Варшаву, я наконецъ представился генералъ-губернатору Гурко. Кромѣ обязанности вѣжливости, я имѣлъ къ нему просьбу или точнѣе жалобу. Какъ я упомянулъ раньше, вся корреспонденція всѣхъ членовъ Комиссіи, въ томъ числѣ и моя, въ виду нашихъ постоянныхъ разъѣздовъ до фабрикамъ, доставлялась въ канцелярію генералъ-губернатора для врученія намъ по требованію и увѣдомленію. При пріѣздѣ въ Варшаву, корреспонденція была мнѣ доставлена отъ имени гр. А. А. Уварова, тогда чиновника генералъ-губернатора (а нынѣ члена Государственной Думы), которому почему-то канцелярія генералъ-губернатора передала для этой цѣли письма всѣхъ членовъ Комиссіи. Съ моему удивленію и негодованію, многія ко мнѣ письма отъ разныхъ чиновъ финансоваго вѣдомства и пр. оказались распечатанными, а отчасти отсутствующими. Я потребовалъ тотчасъ же въ вполнѣ вѣжливомъ и корректномъ письмѣ объясненія отъ гр. Уварова, во никакого отвѣта на мое законное заявленіе не получилъ; поэтому я счелъ долгомъ о прискорбномъ для меня фактѣ сообщить его начальнику генералъ-губернатору Гурко (отцу его товарища), но ни тогда (въ 1886 году), ни понынѣ (въ 1910 году) никакого объясненія этого страннаго со мною поступка точно также не дождался {См. объ этомъ непріятномъ случаѣ болѣе подробныя свѣдѣнія и объясненія, какъ текстъ самого письма, въ моей книжкѣ: "Изъ воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора перваго призыва". Спб. 1907 г. стр. 144-146..
  

ГЛАВА X.

Соединенные Штаты Сѣверной Америки.-- Всемірная Выставка въ Чикаго 1893 г.-- Вызовъ въ Петербургъ къ С. Ю. Витте и предложеніе ѣхать на Выставку.-- Осложненія и затрудненія вопроса.-- Подробная программа порученій, мнѣ данныхъ Министерствомъ Финансовъ. Бюрократическая сложность и тягость заданныхъ темъ для изслѣдованія.-- Письмо А. И. Чупрова противъ такого характера порученій.-- Переѣздъ черезъ Атлантическій океанъ.-- Первыя впечатлѣнія Америки и г-жа Гэпгудъ. -- Встрѣча на океанійскомъ пароходѣ съ г-жею Мареденъ, искоренительницею проказы, и ея московскія приключенія. Исполненіе мелкихъ порученій Министерства.-- Вашингтонъ.-- Чикaго: впечатлѣнія города и Выставки.-- Безстыдство американской рекламы.-- Возвращеніе въ Европу.

   Въ 1893 году Соединенные Штаты Сѣверной Америки въ первый разъ выступили на мирное экономическое состязаніе, объявивши у себя открытіе всемірной выставки въ г. Чикаго по всѣмъ отраслямъ народнаго хозяйства, искусства, техники и образованія въ память великаго Колумба, за 500 лѣтъ открывшаго Америку. Приглашались всѣ народы всѣхъ державъ почтить этотъ американскій праздникъ состязанія промышленности я культуры всѣхъ видовъ. На вызовъ охотно откликнулась и Россія, стремясь съ честью занять мѣсто среди культурныхъ народовъ на этомъ народномъ соревнованіи. Новый нашъ Министръ Финансовъ, незадолго передъ этимъ назначенный С. Ю. Витте, близко знакомый по своей прежней дѣятельности съ желѣзными дорогами и ясно сознавая великое будущее Заатлантической Республики и ея Выставки, хотѣлъ воспользоваться удобнымъ случаемъ и представить Россію какъ можно полнѣе и лучше со всѣми ея силами и богатствами, и въ то же время собрать на Выставкѣ данныя, необходимыя для русскаго хозяйства я промышленности въ широкомъ смыслѣ. Поэтому еще въ началѣ 1892 г. появились въ газетахъ слухи о предположеніи командировать на Выставку многихъ нашихъ ученыхъ для собранія тѣхъ или иныхъ свѣдѣній и данныхъ.
   Въ виду этихъ слуховъ, меня нисколько не удивило, когда, въ это время проживая въ Москвѣ за своимъ постояннымъ занятіемъ преподаванія въ Университетѣ, я получилъ въ концѣ октября 1892 г. телеграмму за подписью Министра Витте, приглашающую меня въ Петербургъ для переговоровъ по нѣкоторому важному дѣлу. Безполезно говорить, что этотъ вызовъ доставилъ мнѣ большое удовольствіе. До тѣхъ поръ я имѣлъ честь знать о С. Ю. Витте очень мало, лишь дважды обмѣнявшись съ нимъ письмами по поводу взаимной досылки своихъ ученыхъ трудовъ. Когда-то съ удовольствіемъ и интересомъ я прочелъ его сочиненіе о желѣзнодорожномъ тарифѣ и въ свою очередь послалъ ему нѣкоторыя свои работы. У меня сразу мелькнула естественная мысль, что его вызовъ связанъ со Всемірной Выставкой. Представлялся лишь нерѣшеннымъ вопросъ о подробностяхъ самаго предложенія и особенно цѣляхъ его.
   Въ ближайшій же день я отправился въ Петербургъ и явился сначала къ давно знакомому мнѣ почтенному В. И. Ковалевскому, Директору Департамента Торговли и Мануфактуры. Отъ него я узналъ подтвержденіе моей догадки о командировкѣ въ Чикаго на Выставку въ качествѣ одного изъ представителей отъ Министерства Финансовъ. Вслѣдъ затѣмъ, почти немедленно я представился г. управляющему Министерствомъ и былъ имъ принятъ отмѣнно любезно, выслушалъ нѣсколько комплиментовъ своимъ научнымъ трудамъ, съ которыми С. Ю. Витте былъ очевидно хорошо знакомъ, и желаніе Министра воспользоваться моими знаніями для цѣлей Министерства. Узнавши отъ меня, что я не особенно тороплюсь возвращеніемъ въ Москву и предполагаю остаться нѣсколько дней, Министръ настоятельно попросилъ меня въ такомъ случаѣ побывать у его товарища А. C. Ермолова и поговорить съ нимъ относительно одной бумаги, по которой желательно имѣть мое мнѣніе о предполагаемыхъ новыхъ налогахъ. Вскорѣ я посѣтилъ г. Ермолова и получилъ черезъ него проектъ возстановленія незадолго передъ этимъ (при Лорисъ-Меликовѣ) отмѣненнаго у насъ налога на соль. Послѣ бесѣды и нѣкоторыхъ своихъ замѣчаній относительно даннаго проекта, я поспѣшилъ возвратиться домой въ Москву.
   Положеніе мое по поводу желанія Министерства привлечь меня къ участію въ выработкѣ своего проекта было довольно щекотливое. Съ одной стороны, я былъ фактически противъ соляного налога и всегда говорилъ и писалъ противъ него, съ другой стороны, отмѣна его во время Министерства Лориса-Меликова совершилась настолько поспѣшно, а ожиданія отмѣны были такъ преувеличены и раздуты усердіемъ нашихъ мало-свѣдущихъ публицистовъ {Напр. Леонидъ Черняевъ, авторъ многочисленныхъ тенденціозныхъ статей о соляномъ налогѣ. См. мою книгу "Очерки и изслѣдованія", томъ II. Москва. 1884 г. Статья 6. "Причины и послѣдствія отмѣны соляного налога". Стр. 404 и далѣе.}, что легко было, конечно, принести много аргументовъ противъ этой отмѣны и указать на другіе изъяны нашего государственнаго хозяйства, гораздо болѣе крупные и требующіе болѣе настоятельной реформы.
   Прошло недѣли двѣ времени, и положеніе мое по данному вопросу затруднилось и осложнилось еще болѣе. Въ одно прекрасное утро ко мнѣ явился оберъ-кондукторъ Николаевской желѣзной дороги съ частнымъ письмомъ отъ В. И. Ковалевскаго и съ пакетомъ разныхъ оффиціальныхъ бумагъ и книжекъ. На этотъ разъ В. И. Ковалевскій уже прямо сообщалъ о просьбѣ Министра просмотрѣть присланныя бумаги и составить докладную записку о соляномъ налогѣ, въ томъ родѣ, какъ я высказывался когда-то противъ его отмѣны въ своихъ "Очеркахъ изслѣдованія".
   Становился такимъ образомъ какъ бы вопросъ: "То be or not to be?!" Съ одной стороны, я только что получилъ отъ Министра крайне для меня пріятное порученіе -- ѣхать въ Америку, что составляло одну изъ завѣтныхъ мыслей моей жизни, которую выполнить безъ этого предложенія я былъ не въ состояніи, но, съ другой, я былъ обязанъ за это выступить гласно съ изложеніемъ мнѣній, несогласныхъ съ моими печатно заявленными воззрѣніями на данный вопросъ... Я долженъ былъ рѣшить, между тѣмъ, этотъ вопросъ тотчасъ же. Письмо В. И. Ковалевскаго требовало немедленнаго отвѣта и возвращенія всѣхъ матеріаловъ въ случаѣ отрицательнаго отвѣта. Оберъ-кондукторъ въ свою очередь высказывалъ нетерпѣніе и торопилъ распиской. Какъ быть, согласиться или отказать?
   Послѣ короткаго колебанія и совѣщанія съ моимъ постояннымъ и дорогимъ совѣтникомъ -- женой, было рѣшено безусловно отказаться отъ составленія какой-либо бумаги и какого-либо мнѣнія по предложенному проекту возстановленія соляного налога, кромѣ тѣхъ замѣчаній, которыя я уже сдѣлалъ въ Петербургѣ. Сознаюсь откровенно, что мнѣ было очень тяжело отказать, тѣмъ не менѣе, Министерству Финансовъ въ услугѣ для меня, близко знакомаго съ вопросомъ, -- весьма легкой. Но этого требовала во-первыхъ моя авторская щепетильность, и затѣмъ увѣренность, что въ лицѣ С. Ю. Витте, обратившагося ко мнѣ въ первый разъ съ просьбой о подобной услугѣ, я имѣю дѣло не съ какимъ-либо ординарнымъ лицомъ, обыкновеннымъ петербургскимъ бюрократомъ. а съ человѣкомъ высокаго ума и дарованія, который оцѣнитъ мои побужденія въ отказѣ и отнесется къ нему съ должнымъ снисхожденіемъ. Наилучшимъ оправданіемъ моихъ ожиданій служитъ то, что въ дѣйствительности моя командировка въ Америку состоялась въ надлежащее время. Никакого вліянія мой отказъ Министру въ его желаніи въ этомъ случаѣ не оказалъ, и я впредь всегда встрѣчалъ отъ С. Ю. такое же доброе вниманіе и любезность, какъ при первомъ посѣщеніи. Обыденная, ежедневная мѣрка людей мелкихъ отнюдь не примѣнима и не прилагается къ людямъ крупнымъ и выдающагося государственнаго ума, какъ Витте, говоря переставленными словами латинской поговорки: "Quod licet bovi non licet Jovi".
   5-го февраля 1893 года я получилъ увѣдомленіе о командированіи меня въ Америку во время Выставки въ Чикаго делегатомъ отъ Министерства Финансовъ для изслѣдованія главнѣйшихъ явленіи экономической жизни Соединенныхъ Штатовъ и для участія на Выставкѣ въ экспертизѣ съ содержаніемъ на счетъ Министерства 3.200 р. металлическихъ въ четыре мѣсяца на всѣ могущія быть издержки на это путешествіе и изслѣдованіе.
   Единовременно съ этимъ Ковалевскій просилъ сообщить ему подробную программу моихъ предполагаемыхъ занятій и работъ въ Америкѣ, которую, послѣ обсужденія своего, онъ долженъ былъ представить для окончательнаго утвержденія Министру Финансовъ.
   Въ этой бумагѣ содержался уже для меня большой сюрпризъ, не входившій въ мои разсчеты, -- участіе въ экспертныхъ работахъ, что привязывало меня необходимо въ Чикаго, и во-вторыхъ въ данномъ отношеніи отъ 5-го февраля мнѣ сообщалось, что по указанію г. Министра Финансовъ въ программу моего изслѣдованія должно быть включено ознакомленіе съ постановкой въ Соединенныхъ Штатахъ элеваторнаго дѣла, организаціи хлѣбной торговли, внутренней и вывозной и правительственной за нею инспекціи.
   Можно себѣ представить, какъ я былъ непріятно удивленъ этой первой оффиціальной бумагой о своей командировкѣ въ Америку, которую дожидался, между тѣмъ, съ такимъ нетерпѣніемъ, Я уже составилъ себѣ планъ изслѣдованія въ Америкѣ по нѣкоторымъ вопросамъ, изъ коихъ первое мѣсто долженъ былъ занять огромной важности и развивавшійся въ то время вопросъ о синдикатахъ и трестахъ. По имѣвшимся уже тогда въ моемъ распоряженія даннымъ, мнѣ необходимо было побывать прежде всего въ Пенсильваніи, такъ какъ больше всего тресты, по слухамъ, развились тамъ, и заняться нѣсколько времени въ богатѣйшей библіотекѣ конгресса въ Вашингтонѣ, что трудно было, разумѣется, совмѣстить съ экспертизой и необходимостью все время торчать въ Чикаго на Выставкѣ! Мнѣ странно даже теперь вспомнить о своей наивности и полномъ незнаніи петербургской бюрократіи въ то время. Въ указанной выше бумагѣ Департамента Торговля мнѣ показалось крайне затруднительнымъ выполнить порученіе объ элеваторахъ, хлѣбной торговлѣ и надзорѣ за ней, -- вопросы, которыми я никогда въ жизни не занимался. Но я не ожидалъ даже, что къ этимъ темамъ я получу въ непродолжительномъ будущемъ еще десятки другихъ, изъ которыхъ каждая для добросовѣстнаго изслѣдованія потребовала бы многихъ мѣсяцевъ, а все въ цѣломъ многихъ годовъ, а никакъ не четырехъ мѣсяцевъ, всего предназначенныхъ для моей командировки въ Америку!.....
   Между тѣмъ, дѣло было уже рѣшеннымъ и отказаться отъ поѣздки въ Америку было бы поздно и неловко передъ Министерствомъ. Мы уже готовились въ дорогу раньше, чѣмъ это потомъ состоялось. Я забылъ обычную петербургскую волокиту. Еще въ ноябрѣ 1892 г. жена моя писала своей матери: "Иванъ Ивановичъ согласился ѣхать на Выставку и теперь надо дождаться утвержденія отъ Государственнаго Совѣта, чтобы этотъ вопросъ былъ окончательно рѣшенъ. Условія, которыя намъ предлагаютъ, такъ выгодны, что грѣшно было бы отказаться. На тѣ деньги, которыя даются на проѣздъ, можно воспользоваться самымъ комфортабельнымъ пароходомъ я, Богъ дастъ, мы не очень будемъ страдать отъ морской болѣзни. Другого такого случая повидать Америку не представятся, и потому мы рѣшились принять предложеніе. Къ Новому Году должна окончательно рѣшиться наша поѣздка. Теперь же мы начинаемъ почитывать все, касающееся Америки я даже для лучшей практики въ языкѣ, чтобы быть болѣе достойными представителями Россія, хотимъ пригласить англичанку или англичанина спеціально для болтовни. На-дняхъ къ намъ объявился иностранецъ: я обрадовалась, думаю англичанинъ, но оказалось нѣмецъ. Какъ нарочно, когда нужно инглшимена, его и нѣтъ, а въ другое время къ намъ и къ Стороженко постоянно появляются съ разными рекомендательными письмами изъ Англіи".
   "Выставка въ Чикаго, кажется, будетъ расположена очень красиво. Чикаго лежитъ на большомъ озерѣ Мичиганъ, а само пространство, занимаемое выставкой, перерѣзано многочисленными прудами, такъ что почти всякое зданіе одной своей стороной выходитъ на воду. Я никакъ не ожидала, когда лѣтомъ встрѣчала въ журналахъ картинки Выставки, что придется на ней быть. Ивана Ивановича имѣютъ вообще въ виду привлечь въ теченіе этой зимы къ разнаго рода работѣ при Министерствѣ, и я рада, потому что ему разнообразная дѣятельность очень полезна".
   Даже мудрый Улиссъ, мой милый другъ А. И. Чупровъ, который очень интересовался моей предстоящей поѣздкой къ заатлантическимъ друзьямъ, не могъ предвидѣть всей той нелѣпой тяжести многочисленныхъ порученій, которую на меня возложили петербургскіе бюрократы, руководствуясь желаніемъ "съ одного вола взять даже не двѣ, а цѣлыхъ десять шкуръ"!.....
   Въ февралѣ 1893 г. я ѣздилъ въ Петербургъ вырабатывать подробную программу моего изслѣдованія для утвержденія Министра и для личныхъ переговоровъ и доказательствъ, что "нельзя обнять необъятное"... Оттуда я написалъ подробное письмо своему другу А. И. Чупрову съ изложеніемъ всѣхъ происходившихъ переговоровъ и получилъ интересный отвѣтъ, къ счастью у меня уцѣлѣвшій, отъ 25-го февраля 1893 г. Вотъ это любопытнѣйшее письмо, показывающее взгляды на данный вопросъ безспорно умнаго человѣка: "Дорогой Иванъ Ивановичъ! Большое спасибо тебѣ за дружеское письмо. Мнѣ было весьма интересно и пріятно узнать, что твоя поѣздка налаживается и при томъ въ желательномъ для тебя и для дѣла смыслѣ. Я, впрочемъ, былъ вполнѣ увѣренъ, что такъ именно и выйдетъ: Владиміръ Ивановичъ Ковалевскій слишкомъ дѣльный человѣкъ для того, чтобы возлагать на тебя порученія, которыя тебѣ не симпатичны, и къ которымъ ты не чувствуешь себя достаточно подготовленнымъ. Всѣ вопросы, которые ты для себя взялъ, очень важны, но бѣда въ томъ, что ихъ много, я что они отнимутъ, пожалуй, у тебя все время. Между тѣмъ, какъ я уже говорилъ тебѣ при послѣдней бесѣдѣ, было бы существенно, чтобы у тебя оставался досугъ для общаго осмотра Выставки и изученія тѣхъ ея сторонъ, которыя представляются тебѣ особенно важными. Мы не -можемъ въ настоящую минуту предусмотрѣть, что именно будетъ на Выставкѣ и надъ чѣмъ придется доработать. Поэтому мой совѣтъ: отдѣлывайся по возможности отъ лишнихъ порученій, которыя нерѣдко предлагаются только потому, что нужно же что-нибудь поручить. Мнѣ не нравится, что начальство хочетъ все существенное взвалить на одного человѣка, тогда какъ слѣдовало бы командировать въ Америку и отдать въ помощь тебѣ нѣсколько человѣкъ, напримѣръ техника и агронома. Америка такъ важна для насъ въ смыслѣ образца во многихъ сферахъ экономической жизни, -- и Выставка въ Чикаго въ частности -- обѣщаетъ столько интереснаго, что на посылку спеціалистовъ скупиться не слѣдовало бы. Лучше съэкономить на отправкѣ предметовъ, которыми все равно не удивишь, но не жалѣть денегъ на отправку людей: новые идеи и пріемы, которые могутъ быть вывезены съ Выставки, съ избыткомъ возмѣстятъ издержки. А. И. Чупровъ".
   Эти простыя, здравыя мысли расходились, однако, съ обычной практикой петербургскихъ канцелярій даже при такомъ талантливомъ, выдающемся Министрѣ, какимъ былъ С. Ю. Витте. Никакого техника и агронома ко мнѣ не было, конечно, прикомандировано, и мнѣ пришлось въ Америкѣ изъ собственныхъ денегъ платить одному технику за посѣщеніе и рисунки элеваторовъ, а множество возложенныхъ на меня задачъ такъ меня подавляло, что я заранѣе на большинство изъ порученій, данныхъ мнѣ, долженъ былъ поставить крестъ.
   Вотъ въ краткихъ словахъ содержаніе подробнаго проекта программы экономическаго изслѣдованія, порученнаго мнѣ въ Америкѣ. Общая задача, на меня возложенная, распадается на двѣ части: I. Изслѣдованіе главнѣйшихъ явленій экономической жизни Соединенныхъ Штатовъ. II. Изученіе нѣкоторыхъ вопросовъ второстепенной важности. Къ первой части относится всецѣло предложенная мною тема -- вопросъ о синдикатахъ или стачкахъ предпринимателей, а ко второй принадлежатъ самые различные экономическіе и техническіе вопросы, рекомендуемые моему вниманію, помимо вопроса объ элеваторахъ (предложеннаго самимъ Министромъ), -- Департаментами торговли и мануфактуръ, окладныхъ, неокладныхъ и таможенныхъ сборовъ. Къ такимъ второстепеннымъ вопросамъ относится, напримѣръ, изученіе извѣстнаго билля Макъ-Кинлея и его вліяніе. Точно также значеніе для покровительственной системы техническаго образованія и его успѣховъ въ народѣ. Въ добавленіе къ этому Всемірная Выставка въ Чикаго должна была представить собой такое обширное зрѣлище соревнованія промышленныхъ и торговыхъ силъ всего свѣта, что внимательный наблюдатель-экономистъ самъ долженъ обратить вниманіе на многія явленія и мѣропріятія, которыя нельзя предусмотрѣть въ настоящей программѣ.
   Не ограничиваясь всѣми этими задачами, подробная программа отъ имени трехъ Департаментовъ (торговли и мануфактуръ, таможенныхъ и неокладныхъ сборовъ) рекомендовала обратить возможное вниманіе въ Соединенныхъ Штатахъ на слѣдующіе экономическіе пункты:
   "1-ое. Существуетъ ли въ Соединенныхъ Штатахъ бракованіе товаровъ съ цѣлью нормированія ихъ качества въ интересахъ покупателей, на какіе роды товаровъ распространяется правительственный надзоръ и какъ онъ организованъ"?
   "2-ое. Установленъ ли въ Соединенныхъ Штатахъ и, если существуетъ, то какъ организованъ правительственный надзоръ за крупными и мелкими промышленными учрежденіями въ отношеніяхъ санитарномъ, строительномъ и другихъ, исключая урегулированія отношенія фабрикантовъ къ рабочимъ, -- не представляющее интереса для изслѣдованія, въ виду несовершенства постановки этого дѣла въ Соединенныхъ Штатахъ и достаточнаго уже знакомства съ этою частью вопроса".
   "3-е. На чьи средства -- центральнаго правительства, штатовъ или городовъ относятся расходы по устройству и содержанію портовыхъ сооруженій, и не существуетъ ли для покрытія издержекъ на эти сооруженія особыхъ сборовъ, какихъ именно и каковъ способъ взиманія ихъ? Отвѣтъ желателенъ по 2-мъ или 3-мъ значительнымъ портовымъ городамъ".
   "4-ое. Какіе предметы обложены въ Соединенныхъ Штатахъ акцизнымъ въ пользу казны сборомъ изъ числа необложенныхъ у насъ, и если окажутся таковые, то каковъ размѣръ обложенія и каковы способы обложенія"?
   "5-ое. Какія существуютъ въ Соединенныхъ Штатахъ карантинныя правила, и каковъ общій характеръ ихъ примѣненія"?
   "6-ое. Не оказалъ ли билль Макъ-Кинлея вліянія на таможенную этику (т. е. вопросъ о взяточничествѣ и подкупѣ")?
   "7-ое. Занимаются ли американскіе элеваторы очисткою зерна, и если да, то какіе изъ нихъ именно (т. е. кому принадлежатъ")?
   "8-ое. Вывозится ли въ Европу зерно: "rejected" и зерно "unmerchentable"? Если не вывозится, то имѣется ли запрещеніе, общее для Соединенныхъ Штатовъ, или же мѣстное биржевое, или же вывозъ не происходитъ въ виду недопущенія этихъ хлѣбовъ на биржу? Въ случаѣ же вывоза -- въ какихъ количествахъ онъ происходитъ"?
   "9-ое. Хлѣбная инспекція въ городахъ Нью-Іоркѣ и Чикаго имѣетъ ли компетенцію исключительно въ предѣлахъ города или всего Штата"?
   "10-ое. Прослѣдить техническіе пріемы инспекціи и классификаціи хлѣбовъ. (Когда происходитъ классификація хлѣбовъ: до поступленія ихъ въ элеваторы или. послѣ? Какъ производится самая операція контроля надъ хлѣбами во время нахожденія ихъ въ элеваторѣ")?
   "11-ое. Не производились ли анализы засоренности американскихъ классифицируемыхъ хлѣбовъ съ опредѣленіемъ наличности % содержанія песка, сора и минеральныхъ примѣсей, и отдѣльно % питательныхъ примѣсей, -- и если производились, то каковы результаты анализовъ"?
   "Всѣ вышесказанные экономическіе и финансовые вопросы изучаются Г. Янжуломъ по мѣрѣ силъ съ возможной полнотой и обстоятельностью, какъ путемъ личныхъ разспросовъ, такъ и книжнымъ образомъ, а по возвращеніи въ Россію Г. Янжулъ обязанъ не позже одного года составить подробный отчетъ о своемъ изслѣдованіи и представить его въ Департаментъ торговли и мануфактуръ, что, конечно, не исключаетъ возможности представленія отвѣтовъ на перечисленные вопросы и ранѣе этого срока".
   Но этими многочисленными и подчасъ очень трудными для формулировки и отвѣта вопросами не ограничивались задачи, заданныя мнѣ Министерствомъ Финансовъ для американскаго путешествія. Когда уже общая программа была составлена, Г. Слободчиковъ, Директоръ Департамента Окладныхъ Сборовъ, прислалъ мнѣ еще болѣе сложную и трудную программу, выполняя которую я долженъ былъ бы написать для одного этого Департамента полный курсъ федеральныхъ и штатныхъ финансовъ, курсъ податной администраціи и курсъ экономической политики спеціально по землевладѣнію и землепользованію, и т. д. и т. д, цѣлый рядъ подобныхъ курсовъ.
   Вотъ эта умная программа указаннаго Департамента, которая произвела на меня нѣсколько комичное впечатлѣніе, и до сихъ поръ я скія Вѣдомоcти", постараюсь добыть номеръ. Она теперь навѣрное уже напечатана. Въ той же газетѣ будетъ вѣроятно помѣщенъ другой разсказъ уже Соловьева (?), который былъ у того же спирита вчера и пришелъ къ тому же самому заключенію, какъ и мы, хотя онъ, противно съ нами, сильно склоненъ вѣрить въ сверхъестественныя силы. Странный человѣкъ этотъ Соловьевъ; вы вѣрно о немъ слыхали", разсказываетъ о немъ жена, "это сынъ историка Соловьева, ректора Московскаго университета, молодой человѣкъ 22 лѣтъ, защитившій уже диссертацію по предмету философіи. Онъ очень слабый, болѣзненный человѣкъ, съ умомъ, необыкновенно рано развившійся, пожираемый скептицизмомъ и ищущій спасенія въ мистическихъ вѣрованіяхъ въ духовъ. Во мнѣ лично онъ возбуждаетъ симпатію и сожалѣніе; предполагаютъ, что онъ долженъ сойти съ ума, потому что слишкомъ много работалъ мозгомъ для своихъ лѣтъ. Когда я его увидала въ первый разъ, онъ меня поразилъ своимъ мрачнымъ аскетическимъ видомъ.
   "Совершенную противоположность съ нимъ составляетъ нашъ другой новый знакомый Ковалевскій. Однихъ лѣтъ съ нимъ, онъ однако представляетъ собой фигуру, равную моему супругу по размѣрамъ, и подаетъ надежду на дальнѣйшее усовершенствованіе. Его веселый характеръ и простыя развязныя манеры составляютъ тоже не меньшій контрастъ со сдержанностью погруженнаго въ себя философа. Эта простота въ обращеніи заставила двухъ толстяковъ очень скоро сойтись, тѣмъ болѣе, что толстякъ Ковалевскій, по мнѣнію толстяка Янжула, обладаетъ необыкновенными для своихъ лѣтъ свѣдѣніями и очень свѣтлымъ взглядомъ на вещи. Въ настоящее время обѣ эти персоны такъ заговорились другъ съ другомъ, что забыли о своемъ обѣщаніи зайти за мной, чтобы пойти вмѣстѣ гулять"!
   Всѣ письма жены того времени наполнены также описаніями разныхъ угощеній и обѣдовъ; такой большой контрастъ съ нашей прежней жизнью благодаря Ковалевскому съ Соловьевымъ! Отъ 6 августа 1875 г., напримѣръ, жена сообщаетъ между прочимъ въ письмѣ матери, что: "Сегодня у насъ будетъ кутежъ. Ковалевскій задумалъ угостить насъ, Соловьева и кое-кого изъ другихъ знакомыхъ обѣдомъ"... Дальше: "На-дняхъ (вѣроятно, 15 іюля) мы кутили по случаю именинъ Соловьева, который угощалъ насъ и Ковалевскаго обѣдомъ съ шампанскимъ. Теперь рѣдко проходитъ вечеръ, чтобы кто-нибудь къ намъ не зашелъ, такъ что И. И-чу есть съ кѣмъ болтать, не то что зимой. Впрочемъ все-таки мы живемъ дѣльно, хотя и весело, и собирая много матеріаловъ для будущихъ работъ"...
   "На-дняхъ я познакомилась съ очень милой нѣмкой, живущей здѣсь съ братомъ, которому она помогаетъ работать для разныхъ ученыхъ нѣмецкихъ журналовъ, и третьяго дня мы провели очень пріятно вечеръ въ большой компаніи, состоящей изъ насъ съ Иваномъ Ивановичемъ, Ковалевскаго, философа Соловьева, Орлова, Herr фонъ-Штудницъ и Frl. фонъ-Штудницъ. Первые, т. е. большая часть кавалеровъ, вели все время споръ о политической экономіи, при чемъ Ковалевскому нерѣдко приходилось исполнять должность толмача, а мы, остальные образовали особенный кружокъ и вели болѣе общій разговоръ, при чемъ Frl. фонъ-Штудницъ допрашивала философа о спиритизмѣ, который онъ, какъ вамъ извѣстно, признаетъ серьезно, и пришла къ заключенію, что онъ очень странный человѣкъ; она же сама очень умная и простая нѣмка, разговорчивая и пріятная" {Она въ настоящее время, насколько мнѣ извѣстно, живетъ въ Берлинѣ и занимается изданіемъ и редактированіемъ, вмѣстѣ со своимъ братомъ, весьма распpocтpaнeннаго журнала по домоводству т домашнему хозяйству.}.
   Кстати добавлю къ этому, что послѣднимъ особамъ, т. е. дѣвицѣ Штудницъ и моей женѣ, въ видѣ особаго или спеціальнаго знака довѣрія, В. С. не разъ серьезнѣйшимъ образомъ сообщалъ, что онъ во всѣхъ рѣшительныхъ и важныхъ случаяхъ своей жизни поступаетъ согласно указанію и совѣту духа одной "нормандки" XVI или XVII вѣка, которая является къ нему по желанію и даетъ надлежащія указанія, какъ дѣйствовать или чего ждать? Повторяю опять, что онъ это сообщалъ нѣсколько разъ и при томъ самымъ категорическомъ образомъ, сторонясь насъ, -- мужчинъ, которые поднимали его за подобныя сообщенія на смѣхъ. Вообще милый и симпатичный человѣкъ, особенно какимъ онъ сдѣлался послѣднюю половину своей жизни, В. С. представлялся нѣсколько ненормальнымъ въ ту эпоху, когда я съ нимъ встрѣтился въ Лондонѣ и работалъ вмѣстѣ въ Британскомъ музеѣ. Цѣлые часы, какъ я за нимъ иногда слѣдилъ въ Музеѣ, какъ онъ работаетъ, онъ сидѣлъ, по сосѣдству, надъ какой-то книгой о Кабалѣ съ курьезными, диковинными рисунками и значками, совершенно углубленный и забывающій, что дѣлается вокругъ. Сосредоточенный, печальный взглядъ, какая-то внутренняя борьба отражалась у него на лицѣ почти постоянно. Онъ сидѣлъ отъ меня настолько близко, что я имѣлъ возможность много разъ наблюдать эту картину. Когда я къ нему обращался съ вопросомъ: "Что, Владиміръ Сергѣевичъ, о чемъ задумались?!" -- или "какъ вамъ интересна ваша книга, которую вы такъ долго читаете? Почему вы ее не перемѣните"? и т. п., я получалъ отъ него такіе отвѣты: Я ничего... въ высшей степени интересно; въ одной строчкѣ этой книги больше ума, нежели во всей европейской наукѣ. Я очень доволенъ и счастливъ, что нашелъ это изданіе".
   Самоуглубленный В. С. нерѣдко буквально забывалъ обѣдать и когда моя жена, взявшая его подъ свое попеченіе, часто допрашивала: "Да вы обѣдали ли, Владиміръ Сергѣевичъ, сегодня?" -- "Нѣтъ, я забылъ, да, кажется, и вчера я не обѣдалъ!". Мы пробовали брать его съ нами обѣдать въ то время въ такъ называемыя "tea shops" или "tea house", гдѣ было только ограниченное число блюдъ, обыкновенно мясо и мясо, полу-свареное и полу-жареное, изрѣдка пудинги (съ тѣхъ поръ Лондонскія кухмистерскія значительно улучшились). Отъ подобныхъ обѣдовъ изъ одного мяса онъ рѣшительно отказывался, большею частью оно ему было противо; рыбу еще иногда ѣлъ, но ее не всегда можно было найти, кушаньевъ изъ плодовъ не было, а потому приходилось волей неволей, не мѣняя собственнаго режима, отказываться отъ его общества и предложить ему ходить въ болѣе дорогіе рестораны, съ лучшимъ и болѣе богатымъ выборомъ; тѣмъ не менѣе онъ часто забывалъ это сдѣлать, или лѣнился по отдаленности всѣхъ лучшихъ ресторановъ отъ Британскаго музея. Въ самомъ Музеѣ собственнаго ресторана тогда еще не было.
   Жена скоро замѣтила у него пристрастіе къ рыбному желе и начала пріобрѣтать его, спеціально для Соловьева, зазывая его каждый вечеръ къ себѣ послѣ Музея, и прикармливая этимъ желе. Обыкновенно въ это замѣчательное лѣто мы проводили время такимъ образомъ: послѣ Музея въ 6 часовъ шли втроемъ съ Соловьевымъ, иногда вчетверомъ съ Ковалевскимъ, закупать нашъ ужинъ въ колбасныя, рыбныя и фруктовыя лавки, гдѣ пріобрѣтали для себя немного мяса {Обыкновенно -- на два пенса "stuff* т. е. кусокъ мелко рубленнаго мяса ("stuff" собственно значитъ "дрянь") изъ отбросовъ и на 1/2 пенни тертаго гороха. Всего, слѣдовательно, около 10 копѣекъ стоимостью.}, раковъ, или крабовъ, рыбы, желе для Соловьева и фруктовъ, иногда масла и молока. У насъ дома, на этотъ разъ уже въ лучшей комнатѣ, чѣмъ прежде, всѣ усаживались за чай, который дѣлала жена, я ей помогалъ, Соловьевъ въ это время читалъ обыкновенно русскія газеты, только что пришедшія, а Ковалевскій весело со всѣми болталъ и послѣ легкой закуски у насъ, уходилъ къ себѣ обѣдать, что совершалось гораздо позднѣе нашего ужина.
   Помню я замѣчательную сцену одного вечера. Соловьевъ просматривалъ свѣжій No "Русскихъ Вѣдомостей", жена готовила чайную посуду, а я подогрѣвалъ воду, сидя около камина, какъ вдругъ Соловьевъ разразился неудержимымъ хохотомъ: "ха! ха! ха!" -- "Владиміръ Сергѣевичъ, что такое смѣшное, разскажите скорѣй намъ"! Въ отвѣтъ на это опять раздался его столь милый дѣтскій хохотъ, вызывавшій невольно такой же откликъ, но на этотъ разъ съ добавленіемъ нѣсколькихъ совсѣмъ не дѣтскихъ словъ: "Ахъ, какіе дураки... можно ли быть такими глупыми?!!" -- "Что такое, разскажите пожалуйста, въ чемъ дѣло?" повторяли мы съ женой. Я не помню, былъ ли тутъ Ковалевскій, или только мы втроемъ.-- "Представьте себѣ, въ хронику Московскихъ происшествіи занесенъ слѣдующій случай", отвѣчалъ онъ: "отходники пріѣхали очищать помойную яму въ одномъ домѣ, открыли люкъ очень глубокой ямы и колодца, которые давно не чистили, и туда сначала отправился одинъ рабочій, не долѣзъ, свалился и, конечно, пропалъ. На его мѣсто былъ отправленъ другой рабочій и повторилось то же самое: рабочій полѣзъ, упалъ отъ вредныхъ газовъ въ обморокъ и свалился; наконецъ, третій и только послѣ трехъ несчастій, люди образумились, остановили очистку, провѣтрили люкъ, бросили туда огонь и т. п., прежде чѣмъ принялись за чистку, и вытащили трехъ мертвыхъ товарищей изъ этой ужасной ямы. Не странные, не глупые ли это люди?!. ха! ха! ха!"
   Мы оба съ женой набросились на Соловьева: "Владиміръ СергЬевичъ, это такъ на васъ не похоже, на ваше доброе сердце; что вы находите тутъ смѣшного, что смѣетесь чуть не до истерики?.. Конечно, это дѣйствія нелѣпыя, но, вѣдь, рабочіе влѣзли въ зловонную ужасную яму не для своего удовольствія, а изъ-за куска хлѣба, который этимъ трудомъ добываютъ. Имъ приказали лѣзть, они были только исполнителями. Не правильнѣе ли вашихъ безсердечныхъ, глупыхъ хозяевъ, которые такъ неосмотрительно предпринимаютъ работы и, наконецъ, начальство, которое подобное веденіе очистки дозволяетъ". Я не помню точно, что намъ возражалъ на наше замѣчаніе В. С., но онъ все-таки стоялъ на своемъ, что это все очень глупо и смѣшно, и что во всякомъ случаѣ не стоитъ и не слѣдуетъ такъ много огорчаться этимъ происшествіемъ, когда увидалъ встревоженное и огорченное по данному поводу лицо моей жены. "Чѣмъ хуже, тѣмъ лучше* замѣтилъ Соловьевъ. "Какъ вы полагаете, что для этихъ рабочихъ лучше, что они умерли такой ужасной смертью?!" -- "Нѣтъ, я хочу сказать, что вообще здѣшняя жизнь на землѣ не составляетъ столь серьезнаго факта, за который стоило бы такъ держаться я дорожить, и чѣмъ человѣкъ испытываетъ больше непріятнаго и дурного въ этомъ мірѣ, онъ подучитъ сторицею въ томъ!!? Позвольте, я вамъ разскажу одну русскую народную легенду; подобнаго замѣчательнаго произведенія ни одинъ европейскій народъ не создалъ". Мы, конечно, попросили его разсказать и вотъ что онъ намъ въ с;катомъ видѣ передалъ изъ содержанія этой легенды:
   "Когда-то Христосъ съ учениками, путешествуя по землѣ, пришелъ въ одну деревню къ вечеру уже на ночлегъ. Постучался въ одну избу, его не пустили, прогнали; въ другую, третью -- тоже самое... Собаками травили... Наконецъ, пришелъ въ послѣднюю бѣдную избушку на концѣ деревни, гдѣ жилъ бѣднякъ, имѣвшій всего лишь одну коровенку. Бѣднякъ вышелъ изъ избы, когда подходилъ Христосъ съ учениками, поклонился ему до земли и обмылъ ему по тогдашнему обычаю ноги, принесъ чашку молока, ложку, краюху хлѣба, и сказалъ: "Кушайте съ Богомъ, что имѣю, простите, о мало, больше нѣтъ". Потомъ принесъ сѣна, постелилъ, гдѣ могъ и предложилъ гостямъ спокойно спать. На другое утро Христосъ съ учениками ушелъ отъ гостепріимнаго хозяина и изъ деревни. Вдругъ на выгонѣ, откуда ни возьмись, сѣрый волкъ и спрашиваетъ Христа: "Я голоденъ, Господи, гдѣ мнѣ поѣсть?" Тотъ говоритъ: "Ступай въ послѣднюю избу, на краю деревни тамъ у мужика одна корова, ты ее зарѣжь. Всѣ ученики въ негодованіи: "Господи, что Ты дѣлаешь?!! Одинъ добрый человѣкъ нашелся въ деревнѣ, насъ угостилъ, чѣмъ Богъ послалъ, а ты у него послѣднюю корову отнимаешь!!!" -- "Маловѣрные вы, маловѣрные" отвѣтилъ Господь, "чѣмъ здѣсь хуже, тѣмъ тамъ лучше. Чѣмъ тяжельше мужику будетъ здѣсь, тѣмъ съ большей сторицей онъ будетъ награжденъ на небесахъ!".
   Намъ съ женой оставалось, конечно, только пожать плечами отъ такой странной, своеобразной логики по данному поводу, мы рѣшительно протестовали, какъ противъ величія русскаго народа, благодаря сочиненію такой легенды, такъ и противъ системы оправданія самаго неумѣстнаго смѣха о людскомъ горѣ и несчастіи Владиміра Сергѣевича.
   Вообще довольно странныя выходки замѣчались въ то время за милымъ и симпатичнымъ, какимъ онъ сдѣлался впослѣдствіи, Соловьевымъ, которыя совсѣмъ какъ-то не вяжутся и трудно примирить съ его добрымъ, необыкновенно сострадательнымъ характеромъ второй, послѣдней половины его жизни, когда онъ попалъ въ кружокъ "Вѣстника Евроны". Какъ разъ, напримѣръ, въ то самое послѣднее время, прійдя однажды къ Соловьеву въ гостиницу Angleterre, противъ Исааковскаго собора, гдѣ онъ жилъ продолжительное время, я сдѣлался свидѣтелемъ такой трогательной сцены: небольшая комната Соловьева имѣла обыкновенную форточку, которая была отворена настежь и изъ нея валилъ холодный воздухъ морознаго утра. Это было зимой. Множество голубей летало по подоконнику взадъ и впередъ. В. С., легко одѣтый, въ накинутомъ ка ночной рубашкѣ пальто, щипалъ булку французскаго хлѣба и бросалъ голубямъ, которые безъ церемоніи вырывали хлѣбъ у него чуть не изъ рукъ. Комната быстро наполнилась холодомъ, и онъ, очевидно, простужался. На всѣ мои напоминанія объ опасности для его здоровья такой раздачи голубямъ продовольствія, онъ только смѣялся своимъ милымъ смѣхомъ и заперъ окно, выбросивши полъ-хлѣба прямо на подоконникъ, когда я наконецъ напомнилъ ему о моемъ личномъ опасеніи за собственное здоровье отъ такого голубинаго угощенія.
   Совершенно обратно съ этой сценой, молодой В. С., въ то по крайней мѣрѣ время, людей очень мало сожалѣлъ и мало придавалъ значенія, повидимому, самымъ важнымъ человѣческимъ интересамъ. Такъ, напримѣръ, во время нашаго совмѣстнаго пребыванія и житья въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ въ Лондонѣ, произошелъ крупный скандалъ съ нѣкіимъ мистеромъ Беккеръ, впослѣдствіи сдѣлавшимся извѣстнымъ Беккеръ-пашой въ Турціи. Капитанъ Беккеръ, адьютантъ тогдашняго принца Уэльскаго, нынѣ короля, путешествуя по Лондонской подземной дорогѣ (Underground Railway), сдѣлалъ покушеніе на честь одной молодой дѣвицы, съ нимъ ѣхавшей въ одномъ и томъ же купэ перваго класса (фамилію забылъ, что-то въ родѣ миссъ Дальтонъ). Въ одномъ туннелѣ, изъ котораго состоитъ большая часть дороги, испуганная дѣвушка было выскочила, съ большой опасностью для жизни, на приступку вагона и на слѣдующей станціи была найдена полиціей при открытыхъ дверяхъ, съ намѣреніемъ выскочить и подняла тревогу. Судъ обвинилъ Беккера, несмотря на всѣ его сильныя придворныя связи и вліянія, и приговорилъ къ какому-то наказанію. Вся печать, или точнѣе большая часть, съ чрезвычайнымъ негодованіемъ нападала и бранила Беккера. Одинъ только защитникъ нашелся между ними въ лицѣ В. С., который энергично доказывалъ намъ, что навѣрно эта дѣвица авантюристка и желала сорвать деньги и исключительно съ этой цѣлью устроила скандалъ, и что, если бы объ этомъ догадался Беккеръ, то ничего бы не вышло. Вообще въ отношеніи женщинъ В. С. всегда, даже и въ послѣднее время, какъ я помню нѣсколько разъ, а въ юности въ особенности, отличался значительной долей цинизма и большой также любовью къ скабрезнымъ анекдотамъ.
   Само собою разумѣется, что несогласіе съ подобными мнѣніями вызывало иногда въ нашемъ кружкѣ бурныя пренія и нѣкоторое раздраженіе, но надо отдать справедливость Соловьеву, онъ былъ такъ незлобивъ и незлопамятенъ, что на другой день всѣ подобныя столкновенія забывалъ и держалъ себя по-прежнему очень мило и любезно. Такъ, напримѣръ, припоминаю, какъ разъ у него на именинахъ, когда онъ угощалъ насъ съ Ковалевскимъ у Бодеги, въ испанскомъ погребѣ на Оксфордъ-стритъ, прекраснымъ ужиномъ съ большимъ количествомъ шампанскаго и, разумѣется, не безъ вліянія послѣдствій его, произошелъ очень рѣзкій споръ, гдѣ отчасти я долженъ признать себя виновнымъ за недостатокъ сдержанности. Я не помню, но какому предлогу рѣчь коснулась Бѣлинскаго, къ которому я всегда, особенно въ молодости, благоговѣлъ, какъ вдругъ В. С. воскликнулъ: "Что такое Бѣлинскій? Что онъ сдѣлалъ?.. Я уже теперь сдѣлалъ гораздо больше, чѣмъ онъ, и надѣюсь въ теченіе жизни уйти далеко отъ него и быть гораздо выше..." Хотя было уже очень выпито и можетъ быть поэтому я не удержался, слушая подобное самохвальство, и замѣтилъ Соловьеву, что "стыдно такъ говорить о самомъ себѣ, лучше подождать, когда другіе васъ признаютъ ему равнымъ!!!" Какъ вдругъ на мое замѣчаніе, къ вящему моему конфузу -- это происходило въ общемъ залѣ, очень наполненномъ публикой, -- В. С. разразился рыданіями, слезы потекли у него обильно изъ глазъ. Я немедленно попросилъ извиненія, Ковалевскій съ своей стороны всячески старался потушить его волненіе, но это намъ не скоро удалось. Праздникъ нашъ разстроился, и мы немедленно уѣхали домой. На другой день, однако, Соловьевъ встрѣтился съ нами въ Британскомъ музеѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, и когда я вновь извинялся за то, что вызвалъ вчерашнюю сцену, онъ только засмѣялся и тѣмъ и кончилось, повидимому, безъ вліянія на наши добрыя отношенія.
   Совершенную противоположность, какъ уже упомянуто, составлялъ другой мой новый знакомый, М. М. Ковалевскій. Будучи всегда жизнерадостнымъ и не чуждымъ всѣхъ удовольствій міра, онъ предпочиталъ всегда землю съ ея радостный небесамъ, но это не мѣшало ему жить и духовными интересами, не меньше, чѣмъ В. С. Уже тогда онъ поражалъ огромной и разнообразной своей начитанностью въ области сравнительной исторіи юриспруденціи. Очень часто рано утромъ, послѣ весело проведеннаго вечера, уже раздавался въ сосѣдней комнатѣ, когда мнѣ приходилось ночевать у Koвалевскаго, его веселый голосокъ съ напѣвомъ какого-нибудь романса, а между тѣмъ онъ въ это время былъ въ сущности за тысячи верстъ отъ веселаго времяпрепровожденія и если войти къ нему въ спальню, какъ это дѣлалъ нѣсколько разъ я, то очень часто при этомъ находилъ его со всѣхъ сторонъ обложеннымъ и углубленнымъ въ огромные фоліанты на старомъ французскомъ, или старомъ англійскомъ и латинскомъ языкахъ, самыхъ серьезнѣйшихъ, съ обычной точки зрѣнія, скучнѣйшаго содержанія о какихъ-то средневѣковыхъ институтахъ, книгъ.
   Прерванный въ этихъ занятіяхъ, Ковалевскій, немедленно, вслѣдствіе обращенія къ нему, пускался въ объясненія прочитаннаго, и оказывалось, что онъ только-что успѣлъ тонко подмѣтить какую-нибудь любопытную сторону и выводъ изъ сравненія нѣсколькихъ юридическихъ институтовъ и ихъ исторіи и поражалъ васъ одинаково, какъ остроуміемъ и глубиной своей анализа, такъ и необыкновенной своей памятью на разныя мелочи прочитаннаго. Вообще, если относительно В. С., въ его юности, 22 лѣтъ, когда мнѣ пришлось съ нимъ жить вмѣстѣ въ Лондонѣ, приходилось больше догадываться о его крупныхъ умственныхъ силахъ по его глазамъ, выраженію лица, отдѣльнымъ замѣчаніямъ и наконецъ репутаціи, установившейся со времени его диспута, то Ковалевскій немедленно завоевывалъ симпатію и уваженіе своего собесѣдника массою своихъ свѣдѣній и критикой всего подвергаемаго имъ обсужденію. В. С. въ то время выглядывалъ юношей, подававшимъ надежды, очень способнымъ, но и очень страннымъ, Ковалевскій же. несмотря на одинаковый съ нимъ возрастъ, внушалъ больше довѣрія и уваженія, какъ человѣкъ взрослый, зрѣлый и знающій, что онъ думаетъ и говоритъ.
   Было еще нѣсколько русскихъ въ Лондонѣ того времени, какъ напримѣръ, Фирсовъ, Н. Н., проживавшій тогда въ Англіи и часто бывавшій въ нашемъ кружкѣ, пока не вынужденъ былъ покинуть Англію; но по разнымъ обстоятельствамъ я позволю себѣ умолчать въ данномъ случаѣ о своихъ впечатлѣніяхъ и приключеніяхъ этого бывшаго земскаго дѣятеля. нѣтъ сомнѣнія, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ человѣка ума замѣчательнаго, нынѣ въ большой бѣдности и болѣзни проживающаго гдѣ-то въ уголкѣ Южной Италіи. Пособравши изрядное количество матеріаловъ для своей будущей диссертаціи объ "Англійской свободной торговлѣ", мы вернулись въ Москву, и для меня вновь началась моя профессорская дѣятельность. Передъ отъѣздомъ изъ Лондона М. М. Ковалевскаго, который хотя и былъ оставленъ при Харьковскомъ университетѣ, гдѣ онъ кончилъ курсъ подъ руководствомъ столь знаменитаго учителя, какъ профессоръ международнаго права Каченовскій, во мало цѣнился своими земляками въ силу общаго правила: "нѣсть пророка въ отечествѣ своемъ", я усердно зазывалъ его, во-первыхъ, поддерживать со мной переписку, давать о себѣ знать по временамъ, и во-вторыхъ, вмѣсто Харькова, пріѣзжать держать магистерскій экзаменъ къ намъ въ Москву и у насъ защищать диссертацію, когда онъ ее напишетъ, при чемъ я заранѣе пророчилъ ему блестящій успѣхъ въ томъ и другомъ. Что касается до перваго, т. е. корреспонденціи, насколько помню, М. М. прислалъ мнѣ всего лишь одно письмо, хотя довольно большое и интересное по содержанію, гдѣ между прочимъ увѣдомлялъ о новости "самой удивительной", какъ онъ ее называлъ, послѣ нашего отъѣзда изъ Лондона "Соловьевъ-де ѣдетъ въ Египетъ; духи сообщили ему о существованіи тамъ тайнаго кабалистическаго общества и обѣщали ему ввести въ него, т. е. въ общество. Соловьевъ не желаетъ, добавляетъ М. М., "чтобы его намѣреніе стало извѣстно отцу раньше исполненія" {Въ этомъ же письмѣ отъ 15 октября 1875 года содержится нѣсколько замѣчательныхъ строкъ М. М. о его посѣщеніи Карльсбада, куда онъ ѣздилъ этимъ лѣтомъ для здоровья и встрѣчи тамъ съ знаменитымъ Карломъ Марксомъ: "Въ Карльсбадѣ", пишетъ онъ, "я провелъ много пріятныхъ часовъ въ обществѣ Маркса. Это благороднѣйшая и даровитѣйшая натура. Жалъ только, что онъ былъ и остался гегельянцемъ, и что научныя положенія его написаны поэтому на пескѣ. Я прочелъ въ Карльсбадѣ болѣе половины его книги о капиталѣ, которую онъ подарилъ мнѣ, и нашелъ въ ней новое подтвержденіе тому, что всякое уклоненіе отъ позитивнаго метода и, больше всего, приложенное къ научнымъ изслѣдованіямъ положеніе:Les grandes idées viennent du coeur, неизбѣжно ведетъ къ частому безсознательному заблужденію"...}. Понятно поэтому, о сообщенномъ я умолчалъ передъ своими знакомыми.
   Что касается до второй моей просьбы, пріѣхать въ Москву, для исполненія своихъ магистерскихъ повинностей, то, какъ извѣстно, М. М. скоро это и исполнилъ. Въ одну изъ ближайшихъ зимъ онъ появился въ Москвѣ, немедленно мной былъ представленъ декану, тогда Мильгаузену, и другимъ болѣе виднымъ членамъ факультета; почти безъ всякаго приготовленія, блестящимъ образомъ, какъ рѣдко -- кто, сдалъ свой магистерскій экзаменъ и выслушалъ изъ устъ нашего престарѣлаго декана просьбу увѣнчать начатое прекрасно дѣло и, не ограничиваясь экзаменомъ, защитить въ будущемъ у насъ свою диссертацію, когда онъ ее напишетъ, и остаться на каѳедрѣ въ Москвѣ, вмѣсто возвращенія въ Харьковъ, гдѣ его видимо должнымъ образомъ не цѣнятъ. Маленькая рѣчь декана, вылившаяся искренно изъ его устъ, а Мильгаузенъ всегда отличался своей молчаливостью, вмѣстѣ съ добродушнымъ одушевленіемъ и просьбой присутствовавшихъ, подѣйствовали на юнаго М. М., и онъ немедленно далъ намъ обѣщаніе, что останется въ Москвѣ, и такимъ образомъ мы его пріобрѣли своимъ товарищемъ, пока жестокая воля судьбы, противъ нашего желанія, лишила насъ этого удовольствія!...
   Перехожу теперь къ бѣглому очерку лицъ изъ профессорскаго кружка, въ которомъ мы вращались. Раньше всего это были Умовы мужъ съ женой, Толстопятовы, Усовы, Легонины. Первый, профессоръ гражданскаго права, былъ уже нашимъ знакомымъ раньше, въ Гейдельбергѣ, гдѣ мы его встрѣтили вмѣстѣ съ его молоденькой женой, вскорѣ послѣ свадьбы. Этотъ несчастный человѣкъ, который очень скоро заболѣлъ какою-то странною простудой ногъ, и быстро обезножилъ, а это привело къ его отставкѣ и рано свело въ могилу, былъ очень добрымъ, милымъ и хорошимъ. Домъ его сдѣлался въ Москвѣ, въ эту эпоху нашего ранняго профессорскаго пребыванія, притягательнымъ центромъ, куда сходилось множество профессоровъ, особенно юридическаго факультета и пріятно проводили время за бесѣдами, пѣніемъ жены Умова, обладавшей хорошимъ голосомъ и бесѣдою съ ея мужемъ. Какъ я припоминаю, нѣкоторыя темы изъ моихъ будущихъ работъ, напримѣръ "Ливерпульская ассоціація финансовыхъ реформъ" прямо появилась на свѣтъ во время этихъ бесѣдъ и разговоровъ въ гостепріимномъ домѣ Умовыхъ. Къ сожалѣнію, это продолжалось не долго, всего лишь три, четыре года. Развившаяся болѣзнь могъ быстро усилилась у несчастнаго Владиміра Алексѣевича и заставила его даже экзаменъ и чтеніе лекцій производить у себя на дому, а затѣмъ выйти въ отставку, послѣ чего въ непродолжительномъ времени онъ умеръ при общемъ соболѣзнованіи всѣхъ товарищей. Изъ другихъ профессорскихъ семействъ и товарищей наиболѣе выдавалась семья Усова, одного изъ замѣчательныхъ людей 40-выхъ годовъ, большого пріятеля, если не товарища, Писемекаго и Юрьева, съ которыми онъ, кажется, былъ даже на "ты". Сергѣй Алексѣевичъ Усовъ былъ умный, очень разносторонне образованный, чрезвычайно живой и веселый русскій колоссъ, который, при огромномъ ростѣ, отличался большой подвижностью, веселостью, юморомъ и остроуміемъ. Цѣлый рядъ шутокъ С. А. по поводу отдѣльныхъ случаевъ и особенно лицъ, напримѣръ, одна по поводу М. М. Ковалевскаго, сдѣлалась, такъ сказать, традиціонною Московскаго университета и долго не забывалась, заслуживая этого по своей мѣткости. Почтенная и добрая супруга его являлась прекрасной хозяйкой и парою своего мужа, а потому ихъ вечера, кажется четверги, всегда были полны народомъ, особенно нами, молодежью, я были любимыми посѣщеніями. Разсѣвшись комфортабельно у себя на диванѣ, часто чуть не съ ногами, С. А. неутомимо что-то говорилъ и разсказывалъ для ради увеселенія присутствующихъ, кого-нибудь даже пыталъ своими разспросами, наводившими на комическія сопоставленія и отвѣты, какъ, напримѣръ, помню я теперь, покойникъ дѣлалъ это часто со своимъ племянникомъ, Н. Н. Усовымъ, тогда еще юнымъ студентомъ, впослѣдствіи губернаторомъ. Будучи зоологомъ до профессіи, С. А. имѣлъ въ тоже время большія симпатіи и большія познанія по археологіи, а потому былъ близокъ съ довольно обширному обществу въ Москвѣ археологовъ, и всѣ они посѣщали его и съ большимъ почтеніемъ выслушивали его остроумнѣйшія и неожиданныя догадки и объясненія разныхъ остатковъ старины, какія никому и въ голову не приходили.
   Изъ юристовъ, сдѣлавшихся нашими товарищами по профессурѣ, кромѣ Н. П. Боголѣпова, о которомъ будетъ говориться нѣсколько позднѣе, надо упомянуть двухъ лицъ: одного чужого, т. е. изъ другого университета, Павлова, Алексѣя Степановича, другого москвича, Сергѣя Андреевича Муромцова. А. C. Павловъ, перешедшій къ намъ, кажется, изъ Новороссійскаго университета, питомецъ нѣкогда духовной академіи, а затѣмъ нѣсколькихъ иностранныхъ университетовъ, спеціалистъ по каноническому и церковному праву, вѣроятно лучшій въ то время въ Россіи и наиболѣе авторитетный. Довольно интересный собесѣдникъ, неистощимый на анекдоты, какъ Усовъ, хотя въ другомъ родѣ, преимущественно изъ нравовъ и жизни духовенства и авторъ многихъ изслѣдованій но церковному праву, онъ являлся солиднымъ авторитетомъ въ глазахъ такихъ высокопоставленныхъ лицъ, какъ Побѣдоносцевъ и другіе. А. О. Павловъ, однако, былъ человѣкъ очень помятый жизнью, а потому привыкъ считаться съ обстоятельствами и приноравливаться къ нимъ и не могъ, вслѣдствіе этого, сходиться иногда въ пониманіяхъ и дѣйствіяхъ съ нѣсколько идеалистической по своимъ стремленіямъ молодежью, какую представляло большинство преподавателей тогдашняго юридическаго факультета въ Московскомъ университетѣ.
   Какъ разъ въ это самое время умерло или вышло въ отставку большинство старыхъ профессоровъ этого факультета: Крыловъ, Бѣляевъ, еще раньше Чичеринъ и Дмитріевъ, Соколовъ (мѣсто котораго занялъ Павловъ) и Баршевъ. Мильгаузенъ прожилъ лишь года три, читая одновременно со мной и даже представляя изъ себя декана, но въ 1S77 году сошелъ въ могилу, и другая каѳедра финансовъ, о которой я говорилъ, не была возстановлена.
   Кромѣ Ковалевскаго, изъ молодыхъ профессоровъ особеннаго упоминанія заслуживаютъ, впослѣдствіи получившіе такое громадное общественное значеніе по занятымъ имя постамъ, С. А. Муромцевъ и H. И. Боголѣповъ, несчастный министръ народнаго просвѣщенія, павшій отъ руки убійцы. С. А. Муромцевъ, впослѣдствіи занимавшій мѣсто предсѣдателя нашей первой Государственной Думы, вступилъ въ Московскій университетъ и занялъ профессуру еще въ очень, относительно, юномъ возрастѣ, примѣрно лѣтъ 26 или 27, если не моложе. Ученикъ знаменитаго Іеринга, котораго онъ слушалъ въ Іенѣ вмѣстѣ со своимъ другомъ княземъ Львомъ Голицынымъ, С., А. выдавался на каѳедрѣ цѣлымъ рядомъ завидныхъ качествъ. Онъ не только обладалъ серьезными свѣдѣніями по предмету своей спеціальности -- римскому праву -- который между прочимъ въ Москвѣ онъ слушалъ у Никиты Крылова, но всегда отличался хорошимъ даромъ слова, обладая привлекательной наружностью и замѣчательнымъ умѣніемъ собой управлять. Это послѣднее свойство, которое онъ развилъ впослѣдствіи, въ качествѣ многолѣтняго предсѣдателя юридическаго общества, выказалось у него прекрасно и въ одномъ изъ первыхъ засѣданій юридическаго факультета, на которомъ я лично не присутствовалъ, но слышалъ потомъ отъ товарищей. Незадолго передъ этимъ отъ насъ ушелъ въ отставку пресловутый ректоръ и профессоръ, Сергѣй Баршевъ. А. C. Павловъ. самъ только-что вошедшій въ факультетъ, не справляясь съ мнѣніемъ товарищей, вздумалъ угодить и подкурить Баршеву. Онъ предложилъ факультету именно Баршева избрать почетнымъ членомъ университета, но потерпѣлъ крушеніе. C. А. самый младшій, вѣроятно по возрасту членъ факультета, въ одномъ изъ своихъ первыхъ засѣданіи, такъ отпѣлъ за это приличнымъ, но рѣшительнымъ образомъ Павлова, что попытки эти превознести Баршева со срамомъ провалилась. Самъ А. С. на будущее время сдѣлался гораздо скромнѣе и чаще сталъ помнить и руководствоваться русской поговоркой: "Не спросясь броду, не суйся въ воду".
   С. А. Муромцевъ очень скоро попалъ въ юридическое общество, которое долго у насъ было мертворожденнымъ, особенно его органъ "Юридическій Вѣстникъ", который благодаря искусству и таланту С. А. и помощи такихъ лицъ, какъ Ковалевскій и многихъ другихъ, утратилъ свою мертвенность, ожилъ и сдѣлался серьезнымъ юридическимъ органомъ, со множествомъ интереснѣйшихъ статей и оставилъ несомнѣнно навсегда память о полезной и плодотворной дѣятельности С. А. въ Московскомъ университетѣ, не менѣе въ этой области, какъ и въ профессурѣ. Правда, было изрядное количество недовольныхъ О. А., вѣроятно большей частью изъ лицъ, завидовавшихъ его быстрому успѣху и имъ чѣмъ-нибудь затронутыхъ; такіе, напримѣръ, утверждали, что умственныя и научныя качества почтеннаго предсѣдателя юридическаго общества подвергаются-де многимъ сомнѣніямъ, и что въ дѣйствительности ого личность представляетъ-де собой въ сущности весьма посредственное явленіе, личность, которая никогда ничего оригинальнаго и выдающагося не дѣлала и не говорила и, что-де Муромцевъ, не болѣе, какъ, любили они употреблять прозвище, представляетъ будто бы собой "общее ходячее мѣсто" (?!). Разумѣется, такіе злые языки и отзывы можно объяснить лишь исключительно завистью или злопамятностью.
   Быстро, за работой, я помню, прошла зима 1875 и 1876 года. Этотъ послѣдній годъ принесъ мнѣ опять большое горе. Зимой 1876 года жена моя сильно заболѣла той самой болѣзнью воспалительнаго характера, отъ которой едва не умерла невѣстой. Перепробовавши разныхъ Московскихъ эскулаповъ, намъ пришлось рѣшиться зимой на нѣкоторую, мѣсячную примѣрно, разлуку. Жена моя ѣздила съ одной родственницей въ Петербургъ къ извѣстному тогда доктору Сусловой, женѣ моего впослѣдствіи друга Ф. Ф. Эрисмана, которая нѣсколько облегчила ея страданія, мы настоятельно совѣтовала ей, въ унисонъ, впрочемъ, съ Московскими врачами, непремѣнно ближайшимъ лѣтомъ (это уже 1877 года) ѣхать въ Крейцнахъ для лѣченія тамошними цѣлебными водами и ваннами.
   Еще раньше, лѣтомъ 1876 года, мы опять ѣздили въ Лондонъ собирать матеріалъ для моей диссертаціи. Я собралъ его въ значительныхъ размѣрахъ для первой части своей работы объ "Англійской свободной торговлѣ", и выпускъ первый представилъ, какъ диссертацію. Такимъ образомъ этотъ первый томъ появился черезъ два года послѣ "Акциза", т. е. осенью 1876 года, второй же много лѣтъ позднѣе, какъ мы дальше увидимъ. По внутренней связи, "Англійская свободная торговля" представляетъ собой непосредственное продолженіе магистерской диссертаціи о косвенныхъ налогахъ, но только лишь съ одной стороны, со стороны политики. Фискальныя пошлины я выбросилъ, изслѣдуя въ своемъ новомъ сочиненіи исторію идеи свободной торговли, въ связи съ ихъ практическими результатами, или отраженіемъ ихъ развитія на таможенномъ законодательствѣ Англіи и всей экономической жизни страны. Для этой новой работы, такимъ образомъ, я опять, какъ говорилось, совершилъ дважды (въ 1875 и 76 годахъ, во время ваката) паломничество въ стѣны Британскаго музея и успѣлъ въ эти два года покончить для выпуска первый томъ труда. Онъ обнималъ собой меркантильный періодъ исторіи идей свободной конкурренціи, при чемъ, согласно общей задачѣ сочиненія, я имѣлъ въ виду главнымъ образомъ лишь развитіе идеи собственно свободной торговли. Что же относится до свободы промышленности и труда, то я касался ихъ только въ нѣкоторыхъ случаяхъ, въ тѣсной связи съ главнымъ предметомъ изслѣдованія. Цѣль всей работы заключалась въ томъ, чтобы въ бѣгломъ историческомъ очеркѣ намѣтить тѣ условія, при которыхъ развились въ Англіи начала экономической политики, указать тѣ вліянія, при которыхъ появились на свѣтъ идеи свободной конкурренціи, а затѣмъ постараться опредѣлить ихъ относительное значеніе и самые результаты, къ которымъ привела страну система экономической свободы.
   Благодаря такому плану изслѣдованія. "Англійская свободная торговля", но своему содержанію, имѣетъ какъ бы двойственный характеръ: съ одной стороны она содержитъ въ себѣ иотсрико-литературный очеркъ воззрѣній различныхъ писателей на данный предметъ книги въ ихъ исторической послѣдовательности, съ другой, очеркъ самого англійскаго народнаго хозяйства и частью соотвѣтствующаго законодательства.
   Научный интересъ перваго тома главнымъ образомъ и заключается въ разработкѣ исторіи англійской экономической литературы и обстоятельномъ описаніи организаціи торговли въ меркантильный періодъ (проведеніе границъ между системой денежнаго и торговаго баланса), такъ какъ противно мнѣніямъ Макколоха, Рошера и другимъ, главой и типичнымъ представителемъ Англійскихъ меркантилистовъ долженъ считаться не Пэнъ, а Вильямъ Стаффордъ. Точно такъ же первая систематическая разработка экономическихъ понятій и въ то же время протестъ противъ нѣкоторыхъ крайнихъ меркантилистовъ принадлежитъ труду Э. Миссельдена, найденнаго мною въ Британскомъ музеѣ, и т. д. и т. д. Вообще сдѣланы нѣкоторыя болѣе или менѣе важныя поправки и добавленія къ существовавшимъ тогда (т. е. въ 1876 г.) свѣдѣніямъ по исторіи англійской экономической мысли въ меркантильный періодъ.
   И вотъ 9 октября 1870 года, я успѣшно защитилъ мою диссертацію и былъ объявленъ докторомъ финансоваго права, а вслѣдъ за тѣмъ, минуя промежуточную градацію экстраординарнаго профессора, былъ утвержденъ приказомъ министра народнаго просвѣщенія, отъ 30 октября, ординарнымъ профессоромъ но каѳедрѣ финансоваго нрава,
   Исполняя предписаніе врачей относительно моей болѣвшей жены, мы двинулись изъ Москвы въ маѣ мѣсяцѣ 1877 года, съ небольшой остановкой въ Петербургѣ, черезъ который ѣхали ради большаго удобства, черезъ Дрезденъ, въ Кренцнахъ. Намъ сопутствовала милая и добрая родственница и другъ моей жены, Елена Петровна Пусторослева, такъ какъ я не могъ рѣшиться оставить мою жену одну или на попеченіе чужихъ людей въ Крейцнахѣ, гдѣ она должна была пробыть примѣрно около шести недѣль. Пріѣхавши въ Крейцнахъ я устроившись довольно недурно въ одномъ изъ многочисленныхъ пансіоновъ, съ большою горечью въ сердцѣ, я оставилъ жену заботамъ доброй родственницы и врачей, а самъ уѣхалъ, на этотъ разъ одинокій, въ Лондонъ продолжать занятіе и собирать матеріалъ для второго тома или выпуска своей "Свободной Торговли". Это не было уже диссертаціей, а лишь продолженіе диссертаціи и оффиціально отъ меня не требовалось, и поэтому я могъ не торопиться. (Писаніе 2-го тома или, точнѣе, выпуска продолжалось 6 лѣтъ; онъ вышелъ лишь въ 1882 году). Тѣмъ не менѣе работа эта долго и тяжело лежала на моей совѣсти. Ибо первый томъ мною былъ выпущенъ, неожиданно для меня разросшійся въ размѣрахъ, лишь съ обязательной подпиской на второй. Такимъ образомъ я считалъ себя нравственно обязаннымъ спѣшить удовлетворить желаніе подписчиковъ на мой трудъ, которые неутомимо напоминали объ этомъ книгопродавцамъ. Изданіе "Свободной Торговли" вообще стоило не мало хлопотъ и расходовъ, для чего деньги мною занимались.
   Само собою разумѣется, мнѣ было чрезвычайно тяжко разстаться съ больной женой, да еще на продолжительный срокъ и въ первый разъ за границей, но утѣшеніе предстояло, помимо освобожденія отъ взятаго на себя неосторожно обязательства съ изданіемъ, и въ той пользѣ, которую приносило мнѣ каждое посѣщеніе этого драгоцѣннаго учрежденія -- Британскаго музея. Жена моя сама прежде всего понимала и сознавала эту пользу, а потому и уговорила меня настойчиво ѣхать, тѣмъ болѣе, что въ Крейцнахѣ, благодаря присутствію добрѣйшей Е. П. Пусторослевой, я былъ тогда совершенно безполезенъ для больной... Вотъ какъ, напримѣръ, моя жена описываетъ въ одномъ письмѣ къ своей крестной матери и теткѣ -- Лондонъ и его для насъ значеніе:
   "....милый нашему сердцу Лондонъ, гдѣ мы оба такъ сильно жили умственной жизнью, и гдѣ въ особенности мужъ работалъ такъ серьезно и такъ много сдѣлалъ для своего развитія... Британскій музей для насъ есть старый учитель, которому мы чувствуемъ себя обязанными за серьезное и плодотворное обученіе и къ которому обращаемся вновь и вновь за дальнѣйшимъ образованіемъ съ вѣрою въ успѣхъ"...
   3-го іюня 1877 года я пріѣхалъ благополучно въ Лондонъ и устроился, увы, уже одинъ въ той же самой Keppelstreet, хотя въ другомъ домѣ и у другой хозяйки. М-рсъ Сиггерсъ, по справкамъ, должно быть, умерла, или покинула Лондонъ, и я ея не нашелъ. Въ тотъ. же день, или не дальше, какъ на слѣдующій я успѣлъ получить или возобновить свой входной билетъ въ Британскій музей. Одновременно я былъ такъ счастливъ, что встрѣтился почти тотчасъ съ П. В. Макаровымъ, моимъ бывшимъ товарищемъ, который когда-то, т. е. въ 1874 году вмѣстѣ со мной пріѣхалъ въ Лондонъ писать диссертацію, но ее не написалъ, а остался безъ всякаго серьезнаго и убѣдительнаго повода, какъ русскій нерѣшительный человѣкъ, въ Лондонѣ, сдѣлавшись корреспондентомъ "Новаго Времени". Въ качествѣ такового онъ получалъ достаточно денегъ и съ прекращеніемъ стипендіи. Съ возвращеніемъ его никто не безпокоилъ, такъ какъ политически онъ былъ безусловно чистъ, и въ результатѣ онъ умудрился пробыть въ Англіи не менѣе десяти лѣтъ, прежде чѣмъ вернулся восвояси и поступилъ гдѣ-то на югѣ Россія на службу въ министеретво финансовъ. Макаровъ оказался какъ бы представителемъ русской колоніи въ Лондонѣ: немедленно свелъ меня въ свою квартиру, недалеко отъ того же Британскаго музея и тотчасъ познакомилъ съ большимъ числомъ россіянъ и россіянокъ, въ это время почему-либо пребывавшихъ въ Лондонѣ. Отъ него я узналъ, между прочимъ, впервые, что въ Лондонѣ только что былъ профессоръ Анучинъ и незадолго до меня уѣхалъ, и находился одесскій профессоръ Успенскій (нынѣ академикъ), Московскій ученый (тогда еще не профессоръ) Н. И. Боголѣповъ и еще нѣсколько русскихъ, въ томъ числѣ и дамъ, очень интересныхъ по его словамъ. Со всѣми ими я познакомился очень скоро.
   Уважая болѣе всего точность и своевременность, я позволю себѣ пребываніе этотъ разъ въ Лондонѣ описать собственными словами своего письма изъ Лондона, отъ 18 іюня того года, къ родителямъ моей жены: "Вотъ уже ровно двѣ недѣли, какъ я покинулъ Крейцнахъ и нахожусь въ Лондонѣ, и счелъ обязанностью дать вамъ о себѣ вѣсточку. Добрался сюда безъ особенно важныхъ приключеній и устроился на той же Keppelstreet, на которой постоянно проживалъ съ женой, недалеко отъ Британскаго музея".
   "Жизнь моя течетъ по прежнему образцу, хотя и съ нѣкоторыми немаловажными отступленіями психическаго свойства. Цѣлый день работаю въ Музеѣ, повидимому при той же обстановкѣ и даже надъ болѣе интересной темой, чѣмъ прежде, но увы, не имѣю около себя моего безцѣннаго помощника въ лицѣ жены, а потому работаю менѣе спорко. Вѣдь когда не имѣешь около себя своего другого я, которое съ сочувствіемъ откликается на всякій запросъ и съ которымъ дѣлишься каждымъ впечатлѣніемъ и наитіемъ мысли, то невольно въ душу закрадывается пустота и какъ-то скорѣй перестаешь думать, и дѣло идетъ вяло, какъ будто бы нѣсколько нехотя!! Особенно пусто и непріятно себя чувствуешь, когда возвращаешься въ свою одинокую каморку, садишься за чай и берешь газету для отдыха. Такъ и кажется, что жена сейчасъ войдетъ въ комнату и спроситъ: "что ты читалъ интереснаго?!!" Та же улица, тѣже магазины, выставки товаровъ напоминаютъ старыя сцены и разговоры и обращаютъ неотвязно мысль къ той же отсутствующей персонѣ".
   "Къ счастью, "продолжается въ моемъ письмѣ", или точнѣе къ моему спокойствію, съ перваго же дня пріѣзда моего начались встрѣчи съ русскими. Я встрѣтилъ здѣсь, напримѣръ, Орлова, Боголѣпова, Макарова и цѣлую кучу другихъ русскихъ, до тѣхъ поръ незнакомыхъ. Въ двухъ шагахъ отъ меня проживаетъ въ одномъ пансіонѣ цѣлая русская колонія, въ которой есть даже двѣ дамы, а одно семейство и съ дѣтьми. Все это нѣсколько развлекаетъ меня, наполняетъ свободное отъ занятій время. Эти двѣ дамы (обѣ молодыя и одна почти красавица), жены двухъ довольно интересныхъ субъектовъ. Первый -- самоучка механикъ, бывшій телеграфистъ, нѣкто Яблочковъ, изобрѣлъ удивительную вещь: электрическую свѣчу, которая должна собой замѣнить всякіе фонари и лампы для освѣщенія улицъ и большихъ зданій". (Значитъ, я еще и не мечталъ тогда объ освѣщеніи комнатъ электричествомъ?!!) "Онъ продалъ свою выдумку въ Парижѣ какой-то компаніи за значительный кушъ денегъ и сверхъ того постоянное жалованье въ двѣ тысячи франковъ въ мѣсяцъ. Сюда въ Лондонъ онъ пріѣхалъ по порученію компаніи распространять свое изобрѣтеніе и дѣлать опыты въ разныхъ мѣстахъ, и о немъ уже кричатъ здѣшнія газеты. Другой (мужъ красавицы, но самъ уже не молодой человѣкъ) по фамиліи Алисовъ, когда-то питомецъ Петербургскаго университета, изобрѣлъ особую печатную машину, величиной съ обыкновенную швейную: особенность ея заключается въ томъ, что не нуженъ наборъ, а только съ маленькимъ навыкомъ каждый человѣкъ можетъ прямо излагать свои мысли печатно, вмѣсто того, чтобы сначала писать, а затѣмъ уже нести въ типографію {Думаю, что тогдашняя машина Алисова, дальнѣйшая судьба котоpoй мнѣ совершенно неизвѣстна, и лично ее видѣть не пришлось, только много разъ слышать описаніе со словъ изобрѣтателя, представляетъ скорѣй форму не теперешней пишущей машины, а такъ называемую "линотипію", linotype, т. е. "пишущая наборная", какія мнѣ пришлось нѣсколько разъ видѣть въ новѣйшее время на выставкахъ въ Европѣ. Посредствомъ ихъ можно, по тому же способу, какъ пишущими машинами, дѣлать готовый наборъ и затѣмъ пускать его въ печать, что очень ускоряетъ газетное дѣло.}. Такимъ образомъ эта машина, на которую Алисовъ уже выхлопоталъ привилегію, должна уничтожить всѣхъ писцовъ и каждый дѣловой кабинетъ, напримѣръ, Николая Васильевича" (моего тестя), "превратить въ типографію, гдѣ мамаша будетъ печатать кассаціонныя жалобы и апелляціи!!... Алисовъ заказалъ въ Манчестерѣ сто своихъ машинъ и ждетъ ихъ выполненія. Здѣсь скоро будетъ выставка типографскихъ и печатныхъ принадлежностей и первое русское изобрѣтеніе, нужно думать, получить свою оцѣнку отъ знатоковъ дѣла".
   "Такимъ образомъ, но вечерамъ, мы, т. е. вся русская молодежь, къ которой и я вѣдь принадлежу пока, проводимъ время двояко: слушаемъ и смотримъ мужей изобрѣтателей и затѣмъ гуляемъ и любезничаемъ съ женами изобрѣтателей. особенно всѣ ухаживаютъ за m-me Алисовой, весьма милой болтушкой, готовой на всякую шалость, и возбуждающей чопорныхъ англичанокъ своимъ громкимъ дѣтскимъ смѣхомъ и рѣшительными манерами".
   Въ добавленіе къ этому письму, собственно нѣсколькими днями раньше, отъ 14 іюня, я писалъ по тому же поводу и моей супругѣ въ Крейцнахъ: "Въ томъ же домѣ, гдѣ живетъ Манаровъ, помѣщается много русскихъ, напримѣръ, профессоръ Одесскаго университета, Успенскій, нѣкто Яблочковъ, техникъ изобрѣтатель электрической свѣчи. Его находку пробуютъ въ настоящее время въ East India Docks и Waterloo Bridge, Кенсингтонскомъ, а позднѣе и въ Британскомъ музеяхъ. Съ нимъ молодая жена, или точнѣе госпожа, которую онъ выдаетъ за жену, затѣмъ тутъ же живетъ другой русскій техникъ Алисовъ, изобрѣтатель особой печатной машины. Онъ пріѣхалъ сюда брать привилегію и изготовляетъ въ Англіи эти машины. Его я еще не видалъ и знаю только по разсказамъ. Съ нимъ молоденькая жена, ему совсѣмъ не пара, -- 45 и 20 лѣтъ, -- очень, видимо, тѣмъ не менѣе влюбленная въ мужа (??) и въ его весьма разнообразныя техническія изобрѣтенія. Г-нъ Алисовъ теперь находится въ Манчестерѣ или Шеффильдѣ, и г-жа Алисова очень скучаетъ, особенно благодаря совершенному незнанію англійскаго языка. Понятно, вся наша русская молодежь всячески старается ее утѣшать и развлекать. Такъ въ пятницу ради нея вся наша компанія ѣдетъ въ Хрустальный Дворецъ. Со мной m-me Алисова очень мила и любезна, выражаетъ все свое сожалѣніе, видя, что я скучаю, не получая отъ тебя писемъ, и наконецъ настояла, чтобы вчера, находясь у ней въ гостяхъ, немедленно тебѣ отвѣтилъ, для чего даже ссудила меня своими письменными принадлежностями. Сама она также переживаетъ, видимо, какую-то тревогу". Нѣсколько позднѣе всѣ мужья, видимо, съѣхались, дамы утѣшились и стало еще веселѣе, хотя темы писемъ нѣсколько измѣлились.
   Большую роль въ моей тогдашней перепискѣ занимаетъ мой почтенныя товарищъ Н. П. Боголѣповъ, тогда всего-навсего частный преподаватель университета, командированный за границу (онъ, кажется, писалъ тогда свою докторскую диссертацію), которому суждено было впослѣдствіи сдѣлать такую блестящую карьеру, окончившуюся ужасной катастрофой. Я съ нимъ въ Москвѣ. въ теченіе двухъ лѣтъ профессорства успѣлъ только слегка познакомиться, но въ Лондонѣ я его засталъ совершенно одинокимъ, поселившимся Богъ знаетъ въ какой дали отъ центра и Британскаго музея, который онъ посѣщалъ, хотя и не особенно аккуратно, и видимо скучалъ безъ общества соотечественниковъ. Съ указанной выше компаніей онъ познакомился лишь во время моего пріѣзда и черезъ мое посредство. Вотъ что я, напримѣръ, писалъ моей женѣ въ то время отъ 6 іюня: "Только сейчасъ вернулся, милая жена, отъ Боголѣпова, котораго, Богъ вѣдаетъ, куды занесло! Онъ живетъ на самомъ сѣверѣ Лондона, въ окрестностяхъ города, близъ Alexandra Palace и ѣхать къ нему надо было за Euston Road, по конно-желѣзной дорогѣ цѣлый часъ, а потомъ пѣшкомъ идти минутъ десять. Тамъ было вечеромъ уже совершенно безлюдно и темно, какъ въ Московскихъ Грузинахъ, такъ что мнѣ было немного жутко возвращаться, пока не добрался до трамвая и болѣе цивилизованныхъ мѣстъ. Живетъ онъ въ семьѣ, дешево, за 35 шиллинговъ въ недѣлю. Выучился по неволѣ говорить по-англійски, не видя два мѣсяца ни одной русской души, на зато Лондона и здѣшней общественной жизни совсѣмъ не видалъ и не знаетъ, какъ будто въ Англіи и не былъ!! Онъ, видимо, радъ мнѣ чрезвычайно и безъ всякаго съ моей стороны вызова или нужды, разсказалъ мнѣ свои прерванный романъ, съ которымъ познакомлю тебя при свиданіи".
   Н. П. часто заходилъ ко мнѣ отводить душу и разныхъ матеріяхъ и, кажется, ему бѣдному очень тяжело было вспоминать вдали отъ родины Россію и своихъ близкихъ. Онъ безпрестанно, безъ всякаго напоминанія, возвращался на эту послѣднюю тему, видимо волнуемый мыслями и переживаніемъ стараго и дорогого ему. Вообще онъ охотно искалъ русской компаніи. Зная еще по Россіи, что онъ не особенный охотникъ до выпивки, я помню, напримѣръ, какъ разъ русская молодежь собиралась въ какой-то извѣстнѣйшій Gin-Palace, т. е. по-просту роскошный питейный домъ гдѣ-то на Tottenham Court Road, я забыли предложить компанію Н. П., онъ былъ очень обиженъ и настойчиво насъ упрекалъ, зачѣмъ мы его не включаемъ въ наше общество?? На дружескомъ обѣдѣ, который я давалъ тогда нѣсколькимъ россіянамъ по случаю дня рожденія моей жены, и гдѣ приглашенъ былъ также и Боголѣповъ, онъ былъ всѣхъ веселѣй и сказалъ очень милый и остроумный тостъ за мою жену, меня очень растрогавшій, и о которомъ я счелъ долгомъ подробно написать ей немедленно,
   Участвуя такимъ образомъ въ нашихъ увеселеніяхъ и прогулкахъ русской компаніи, Николай Павловичъ, какъ красивый молодой человѣкъ, видимо, очень понравился нашимъ дамамъ, которыя стали за нимъ ухаживать, а онъ въ свою очередь платить имъ удвоенной любезностью и разными услугами. Вотъ что я, напримѣръ, писалъ своей супругѣ, отъ 20 іюня, значитъ, не долго спустя послѣ выше разсказаннаго: "Всѣ послѣдніе вечера, кромѣ трехъ, каялся я передъ женой, "я ухаживалъ напропалую, вмѣстѣ съ остальной компаніей за m-me Алисовой, которая представляетъ собою, какъ тебѣ уже извѣстно, весьма милую, но до крайноcти мало развитую, кисейную бабенку. Боголѣповъ, тотъ дошелъ до того", пишу я, "что является къ ней чуть не съ утра, какъ на службу, а легкомысленная бабочка все мучаетъ его съ Макаровымъ разными порученіями и коміссіями, которыя тѣ наперерывъ стараются исполнять. Боголѣповъ по этому случаю даже сочинилъ особенную теорію: "Общество этой госпожи", говорятъ онъ, "для меня благодаря ея красотѣ, также пріятно, какъ иная итальянская опера, безъ внутренняго содержанія!" Конечно, о такихъ удачныхъ сравненіяхъ своихъ поклонниковъ, какъ настоящее Н. П. Боголѣпова, m-me Алисова не знаетъ. Ну, довольно болтать о пустякахъ!!!"
   Очень скоро, впрочемъ, мы всѣ замѣтили, какъ эта интересная дамочка начала отдавать всюду и всегда предпочтеніе, не стѣсняясь его выказывать, Николаю Павловичу, и тутъ же для насъ обнаружилось, насколько этотъ прекрасный человѣкъ, такъ несправедливо стертый съ лица земля рукой злой судьбы, стоялъ, по своимъ нравственнымъ понятіямъ, выше обыкновенной толпы {Судьба г-жи Алисовой весьма странная и романтичная. Какъ я слышалъ потомъ, она не была законной женой Алисова, и впослѣдствіи разошлась съ нимъ и вышла замужъ за извѣстнаго физика, профессора N. N. въ Петербургѣ, который вскорѣ перешелъ въ Варшавскій университетъ, но жена за нимъ въ теченіе года не хотѣла послѣдовать. и онъ, лишь съ большимъ трудимъ, съ помощью покойнаго Побѣдоносцева, съ ней развелся. Впослѣдствіи она вышла замужъ за присяжнаго повѣреннаго X. и умерла, относительно довольно молодая.}. Несмотря на настойчивую любезность со стороны г-жи Алисовой и всякіе авансы въ отношеніи къ Николаю Павловичу, онъ началъ замѣтно отъ нея удаляться, а скоро совсѣмъ пересталъ бывать въ ея квартирѣ (Woburn Place 39). На нашъ щекотливый вопросъ: почему онъ удаляется ея общества и пересталъ бывать? Николай Павловичъ съ достоинствомъ отвѣчалъ: "Почему вы такъ обо мнѣ дурно думаете?! Она меня забавляла и не болѣе того. Конечно, я не могу быть воромъ, и украсть жену у мужа никоимъ образомъ не рѣшусь". Таковы были нравственныя понятія этого замѣчательнаго человѣка; какіе бы недостатки онъ не имѣлъ, онъ ни на іоту не отступалъ отъ своихъ правилъ при всякомъ случаѣ и палъ на посту, какъ часовой, вѣрный своему долгу, за то, что онъ думалъ по-своему, не согласно съ толпой и не старался плыть по теченію!!
   Какъ ни пріятно мнѣ было имѣть свое подходящее общество въ Лондонѣ на этотъ разъ, но отсутствіе больной жены меня сильно безпокоило и тревожило, тѣмъ болѣе, что она писала далеко не такъ аккуратно, какъ я, и были дни, когда я не получалъ отъ нея совсѣмъ извѣстій. Поэтому, въ началѣ іюля, я отправился и при томъ кратчайшимъ путемъ, черезъ Флиссингенъ въ Голландіи, на Кельнъ и Крейцнахъ, куда я пріѣхалъ быстро, 4-го іюля, къ пріятному удивленію не ожидавшей еще меня жены. Я засталъ ее сильно ослабѣвшей отъ лѣченія, чѣмъ всегда отличается замѣчательное дѣйствіе Крейцнахскихъ ваннъ, отъ которыхъ вмѣстѣ со слабостью, вѣроятно благодаря радіоактивности этихъ водъ, проходитъ постепенно болѣзнь и потомъ быстро возвращаются силы и здоровье. Недѣли двѣ я усердно ухаживалъ за больной, которая не могла даже свободно двигаться, и возилъ ее постоянно въ креслахъ, а черезъ какія-нибудь двѣ недѣли, въ Швейцаріи, куда мы переселились, для Nachkur'a, она уже свободно ходила по горамъ и дѣлила со мной довольно большіе туры. Послѣ мѣсячнаго отдыха въ горахъ, по совѣту врачей, мы заѣхали въ Франценсбадъ взять нѣсколько грязевыхъ ваннъ и вернулись въ Москву съ легкимъ сердцемъ, къ счастью значительно поправивши здоровье.
   Въ Москвѣ меня ждала куча разнообразнаго дѣла; два съ половиной года до тѣхъ поръ, я читалъ исторію финансовъ, гдѣ попутно съ историческими свѣдѣніями передавалъ и нѣкоторыя теоретическія, но въ этомъ году внезапно скончался Мильгаузенъ и мнѣ пришлось временно занять его каѳедру, т. е. теорію финансовъ; исторія пока осталась за штатомъ. Такимъ образомъ понадобилось составлять собственно новый курсъ теоріи науки, что дѣлалось вовсе не быстро, и весь конецъ 70-хъ годовъ прошелъ у меня за этой работой, составленіемъ и переработкой университетскаго курса, впослѣдствіи напечатаннаго, и въ то же время цѣлаго ряда монографій по всевозможнымъ предметамъ и вопросамъ. Цѣлая масса, навѣрное, гораздо болѣе 20-и моихъ трудовъ, не считая переводовъ, напримѣръ, фабричныхъ законовъ, относятся именно къ этой эпохѣ моей жизни, къ концу 70-хъ и началу 80-хъ годовъ. Эти работы и изслѣдованія опредѣлили не только всю мою научную физіономію и вкусы -- достоинства и недостатки, но и дальнѣйшую судьбу моей жизни.
   Еще продолженіе моей докторской диссертаціи о "Свободной Торговлѣ" не было докончено, я все собиралъ матеріалъ и мѣнялъ планы, какъ уже начали появляться моя объемистыя изслѣдованія разнаго рода. Только въ періодъ времени между напечатаніемъ двухъ выпусковъ "Свободной Торговли" (1876--82 годовъ), я помѣстилъ цѣлый рядъ большихъ журнальныхъ статей, изъ которыхъ одна составила впослѣдствіи цѣлую книгу, имѣвшую два изданія, это "Ливерпульская ассоціація финансовыхъ реформъ. Опытъ критики государственныхъ расходовъ 1880 г.". Монографія эта, для которой я нашелъ матеріалъ, попутно собирая его для своей книги о "Свободной Торговлѣ", въ видѣ брошюръ и газетъ одного политическаго общества въ Ливерпулѣ, была напечатана первоначально въ 1878 году и помѣщена въ 1879 году въ "Отечественныхъ запискахъ", а на другой годъ вышла въ Москвѣ отдѣльной книгой; (перепечатанной въ С.-Петербургѣ въ 1908 году, вторымъ изданіемъ). Цѣль этого изслѣдованія состояла, во-первыхъ, въ томъ, чтобы обрисовать значеніе общественной самодѣятельности и частнаго почина для улучшенія государственныхъ финансовъ и управленія: во-вторыхъ, она заключалась въ томъ, чтобы дать образецъ критики англійскихъ государственныхъ расходовъ, такъ какъ соотвѣтствующая критика русскихъ расходовъ за то время была еще невозможна. Такъ понималъ задачу сочиненія Г. З. Елисѣевъ, предложившій ее мнѣ помѣстить въ "Отечественныхъ Запискахъ".
   Другая серія статей, вслѣдъ за тѣмъ, въ 1880 г. напечатанная въ томъ же журналѣ, имѣла своимъ предметомъ "Дѣтскій и женскій фабричный трудъ въ Англіи и Россіи". Исторія ея такова: въ качествѣ члена Комиссіи, учрежденной московскимъ генералъ-губернаторомъ Долгорукимъ, для послѣдованія фабрикъ и заводовъ, я очень заинтересовался положеніемъ нашихъ рабочихъ и неустройствомъ фабрикъ. Собирая по этому предмету всевозможныя сведенія для Россіи, я попутно знакомился съ соотвѣтственнымъ отдѣломъ общественнаго благоустройства въ Англіи, съ исторіей тамошняго фабричнаго законодательства и всѣхъ учрежденіи, которыя привели къ улучшенію и прогрессу фабричнаго санитарнаго дѣла и улучшенію экономическаго положенія рабочихъ. Какъ разъ въ это время нѣкоторыя случайныя обстоятельства способствовали моимъ стремленіямъ въ этомъ направленіи; именно мой другъ Ковалевскій началъ издавать съ В. Ф. Миллеромъ "Критическое Обозрѣніе", просуществовавшее, впрочемъ, короткое время, что-то около двухъ лѣтъ. Оно вступило немедленно въ обмѣнъ съ множествомъ, если не со всѣми русскими періодическими изданіями, которыя, однако, лежали въ редакціи "К. О." большею частью безъ употребленія. И вотъ, обѣщаясь дать за это посильную хронику и статейки, я выпросилъ ихъ себѣ и въ теченіе двухъ лѣтнихъ вакатовъ, проведенныхъ, благодаря нездоровью жены, въ деревнѣ у ея родителей въ Старицкомъ уѣздѣ, Тверской губерніи, я легко и удобно выбралъ изъ всѣхъ русскихъ изданій множество выписокъ и свѣдѣній, относящихся къ фабрикамъ. Переработавъ эти данныя, приведя въ порядокъ и сопоставивши должнымъ образомъ. съ соотвѣтствующими фактами англійской фабричной жизни, я составилъ цѣлый рядъ довольно интересныхъ и во всякомъ случай, поучительныхъ для того времени статей объ общемъ санитарномъ состояніи русскихъ фабрикъ. а также положеніи у насъ безправномъ и беззащитномъ дѣтей и женщинъ и вообще рабочихъ и, параллельно, объ успѣхахъ и постоянномъ прогрессѣ англійскаго фабричнаго законодательства. Статьи мои, благодаря интересу сообщаемыхъ данныхъ, имѣли несомнѣнно значительный успѣхъ, что и выказалось мнѣ разнообразнымъ образомъ. Между прочимъ, впослѣдствіи, въ 1882 году, извѣстный министръ Н. X. Бунге, пригласившій автора на только-что учрежденную должность фабричнаго инспектора, прямо мнѣ заявилъ, что въ значительной степени очерки мои остановили серьезно его вниманіе на этомъ вопросѣ, и что при предварительной законодательной работѣ, предшествовавшей выходу закона 1882 года, пришлось воспользоваться значительно этими трудами. Къ этой же категоріи относятся также и другія моя статьи, какъ напримѣръ: "Кто отвѣчаетъ за несчастіе съ рабочими"? напечатанная въ "Устояхъ", "Московскіе фабричные рабочіе", и "Промышленная статистика и фабричное законодательство" и т. д., слѣдовавшія довольно быстро другъ за другомъ, поддерживая и муссируя мысль въ обществѣ о необходимости пересмотра нашего устарѣвшаго фабричнаго и всего промышленнаго законодательства и большаго вниманія къ нуждамъ рабочихъ.
   Фабричная комиссія князя Долгорукова въ Москвѣ также много, при томъ раньше всѣхъ, работала на пользу русскихъ рабочихъ и между прочимъ, въ свою очередь, толкала меня къ занятію фабричнымъ вопросомъ. Такъ, по порученію ея, я, напримѣръ, посѣтилъ въ Англіи и Швейцаріи нѣсколько фабричныхъ инспекторовъ, съ ними знакомился и съ ихъ помощью составилъ докладъ объ инспекторатѣ въ этихъ странахъ, который былъ напечатанъ въ Московской Комиссіи и быстро разошелся до полнаго истощенія запасовъ книжекъ, что лучше всего указывало на созрѣвшую потребность устройства и въ Россіи хорошо организованной спеціальной инспекціи за фабриками и заводами {См. "Объ инспекторатѣ въ Швейцаріи и Англіи 1880". Въ "Трудахъ Комиссіи, учрежд. Московскимъ генералъ-губернаторомъ кн. В. А. Долгоруковымъ, для осмотра фабрикъ и заводовъ".}.
   Успѣхъ конечно вызываетъ энергію и успѣхъ моихъ первыхъ статей, преимущественно въ "Отечественныхъ Запискахъ", поощрялъ меня, несмотря на все усердіе занятій моихъ надъ продолженіемъ своей диссертаціи объ "Англійской Свободной Торговлѣ", къ работѣ для журналовъ и на другія темы. Такъ въ 1879 году появилась, напримѣръ, моя большая статья въ журналѣ "Слово" "О табачной монополіи въ Европѣ и вредныя послѣдствія ея введенія въ Россіи".
   Въ этомъ очеркѣ я откликался тогда на назрѣвшій у насъ вопросъ и предложеніе, если не ошибаюсь министра финансовъ Греціи, ввести у насъ табачную монополію. Я подробно разобралъ условія введенія этой монополіи, стоимость операціи и тѣ невыгодныя и даже вредныя послѣдствія, которыя мѣра должна за собой повлечь. Я старался доказывать, что при общемъ характерѣ русскаго экономическаго строя и широкомъ господствѣ монопольнаго принципа, слѣдуетъ естественно желать для Россіи, въ интересахъ поднятія благосостоянія цѣлаго народа, не введенія новой монополіи, а возможно большаго уничтоженія старыхъ; не развитія въ обществѣ духа монополіи, а искорененія его проявленій. Всякій шагъ въ этомъ смыслѣ, направленный къ свободной дѣятельности, утверждалъ я въ заключеніе, улучшитъ экономическое положеніе народа, а значитъ увеличитъ и средства самого Правительства, единственнымъ источникомъ котораго служитъ народное богатство. Въ заключеніе я напомнилъ, что можно считать почти аксіомой, что всякій налогъ и вообще источникъ государственнаго дохода, несомнѣнно легче установить, нежели уничтожить, почему и выборъ податныхъ источниковъ требуетъ особенной осторожности и крайней обдуманности.
   Единственнымъ девизомъ можетъ здѣсь служить практически мудрый совѣтъ Талейрана, обращенный къ юнымъ дипломатамъ: "Pas trop de zèle, messieurs, pas trop de zèle!"
   Статья эта имѣла несомнѣнный успѣхъ, что выразилось во многихъ ко мнѣ письмахъ отъ разныхъ лицъ, совершенно не знакомыхъ. Кромѣ того, если вѣрить извѣстному г-ну Воейкову, то на доводы этой статья было обращено вниманіе въ правительственныхъ кругахъ и она въ значительной степени способствовала оставленію втунѣ проекта ген.-ад. Грейга и замѣны монополіи лишь увеличеніемъ акциза. Еще въ 1877 году появилась моя большая статья въ "Юридическомъ Вѣстникѣ" "англійская торговая политика въ Ирландіи", посвященная изслѣдованію отношеніи Англіи или, точнѣе, эксплоатацій зависящей отъ нея Ирландіи и причинъ, частью, ея бѣдности; въ 1878 году появилось мое изслѣдованіе "Британскіе интересы на востокѣ", до поводу себялюбивой англійской политики на Балканскомъ полуостровѣ и объясненія экономическихъ причинъ ея вмѣшательства въ пользу турокъ. Въ 1878 году я прочелъ въ Москвѣ любопытный рефератъ о библіотечныхъ налогахъ и о возможномъ устройствѣ въ Россіи городскихъ общественныхъ библіотекъ, -- вопросъ, тогда у насъ совершенно заброшенный. Указывая и доказывая на всѣ лады важность для дѣла народнаго просвѣщенія устройства хорошаго веденія общественныхъ библіотекъ, я взывалъ обратить на этотъ вопросъ болѣе серьезное вниманіе и послѣдовать хотя бы до нѣкоторой степени примѣру англичанъ и американцевъ. Я признавалъ, что препятствія къ этому у насъ (въ тогдашній періодъ самой мрачной политической реакціи), конечно, очень велики, но отнюдь не непреодолимы, если только большинство публики согласится съ моими выводами и признаетъ важность и серьезность задачи. Вопросъ объ устройствѣ городскихъ общественныхъ библіотекъ на новыхъ началахъ и размноженіе ихъ, можетъ быть, является у насъ мечтой, но всѣ препятствія къ его осуществленію отнюдь нельзя считать непреодолимыми, требуется рядъ нѣкоторыхъ преобразованій въ законодательствѣ и развитіе общественной самодѣятельности и тогда мечта можетъ превратиться въ дѣйствительность: "Des utopies jamais, des reformes toujours!"
   Въ 1880 году на страницахъ "Недѣли" появился мой очеркъ: "Англійскіе кабатчики", описаніе силы и значенія всѣхъ питейныхъ торговцевъ, винокуровъ и пивоваровъ и вліяніе этой клики на внутреннюю жизнь и дѣятельность британскаго законодательства.
   Въ 1880 же году я помѣстилъ въ журналѣ "Слово" довольно любопытную статью о дѣятельности знаменитаго тогда Чарльса Брадло, подъ названіемъ "Новый типъ англійскаго радикализма" и о той пользѣ, которую приносилъ этотъ энергичный человѣкъ своему родному англійскому обществу, борьбой съ суевѣріемъ и злоупотребленіями, или точнѣе вреднымъ вліяніемъ въ Англіи ея духовенства, между прочимъ и окончательнымъ освобожденіемъ англійской печати, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, отъ связывавшихъ ее узъ и препятствій къ ея развитію. Отчасти въ связи съ этой статьей о Брадло, нѣсколько лѣтъ позднѣе, мной было написано большое изслѣдованіе, тоже помѣщенное въ "Отечественныхъ Запискахъ" и содержащее въ себѣ нѣсколько главъ подъ именемъ: "Возрожденіе мальтузіанства".
   Самое сильное, по моему мнѣнію, впрочемъ, по оригинальности нѣкоторыхъ мнѣній и множеству собранныхъ фактовъ, представляетъ изъ того періода мое, можно сказать, изслѣдованіе, сдѣланное цѣликомъ въ стѣнахъ Британскаго музея и стоившее мнѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ работы и отвлеченія отъ моего труда по собиранію матеріала для второго тома "Англійской Свободной Торговли". Я разумѣю свое изслѣдованіе объ отмѣнѣ соляного налога въ Англіи и Россіи, причемъ наибольшее значеніе и тяжесть лежитъ въ первой, т. е. въ Англіи.
   Единственная страна или государство, на исторіи котораго можно было тогда удобно изучить условія отмѣны соляного налога, была именно Англія, гдѣ съ 1325 года соляной налогъ уже былъ отмѣненъ. Надо было, слѣдовательно, лишь постараться опредѣлить послѣдствія и результаты этой отмѣны. Въ это самое время въ 1880 году извѣстны: нашъ почтенный экономистъ А. А. Головачевъ обратился ко мнѣ съ письмомъ, узнавши о моемъ предположеніи отправиться въ продолжительный заграничный отпускъ. Онъ предлагалъ мнѣ заняться, если буду въ Англіи, куда я и собирался, этимъ вопросомъ, постараться опредѣлить полезные результаты отмѣны соляного налога, чтобы этимъ до извѣстной ст не могу читать её безъ смѣха, въ виду крайней несообразности такого порученія съ наличными средствами и обстоятельствами.
   "I. Прямые налоги (установленные въ пользу Штатовъ и общинные мѣстные), ихъ система и особенности. Способы оцѣнки поземельной собственности для податныхъ цѣлей. Денежныя повинности".
   "II. Натуральныя повинности; виды ихъ и способы отбыванія. Финансовое и экономическое значеніе натуральныхъ повинностей".
   "III. Организація мѣстной податной администраціи".
   "IV. Различныя формы землепользованія".
   "V. Новѣйшія данныя о результатахъ примѣненія законоположеній о гомстетахъ (Homestead).
   И того, слѣдовательно, разные органы Министерства Финансовъ, отправляя меня въ Америку, возложили на меня 19 (девятнадцать), по меньшей мѣрѣ, самыхъ разнородныхъ порученій и самаго разнообразнаго характера, при чемъ многія изъ нихъ, какъ напримѣръ I. "Прямые налоги" (Департ. оклад. сборовъ), -- "II. Натуральныя повинности", -- "III. Организація мѣстной податной администрація" и т. д. представляютъ собой, какъ я уже раньше ихъ называлъ, цѣлые курсы, которые читаются въ университетахъ цѣлые семестры, если не цѣлые года. Другія изъ этихъ девятнадцати порученій представляли темы по изученію мало изслѣдованнаго матеріала, требующаго многіе мѣсяцы работы и личныхъ разспросовъ, какъ вопросы о синдикатахъ и торговыхъ учрежденіяхъ. Третья тема изъ данныхъ порученіи требовала большого числа справокъ и разъѣздовъ, какъ вопросъ объ акцизахъ, въ разныхъ штатахъ поставленный различно. Наконецъ нѣкоторыя другія темы и задачи, какъ напримѣръ тема о вліяніи билля Макъ-Кинлея на этику или взяточничество и продажность вызывали необходимость цѣлыхъ полицейскихъ и чуть не судейскихъ изслѣдованіи, къ которымъ иностранца, можетъ быть, совсѣмъ и не допустили бы... Къ этой программѣ присоединилось предложеніе, отъ Департамента Окладныхъ Сборовъ, привезти или доставить справочныя книги разнаго рода по изслѣдуемымъ вопросамъ и темамъ.
   Смѣю думать, что самъ С. Ю. Витте едва ли имѣлъ представленіе о всѣхъ этихъ геркулесовскихъ трудахъ на меня возложенныхъ на четыре, а если выкинуть время на дорогу, то на три мѣсяца моего изслѣдованія, -- иначе, думаю, онъ его значительно сократилъ бы. Большинство этихъ разнородныхъ темъ вызвано усердіемъ не по разуму многочисленныхъ представителей финансовой администраціи. Каждый старался перещеголять своего товарища, и если одинъ возложилъ на профессора, командируемаго на казенный счетъ такъ далеко, два порученія, то другой ("Чѣмъ онъ былъ хуже"!?), предлагалъ собрать свѣдѣнія по цѣлымъ шести темамъ и т. д. и т. д. Первоначально я пришелъ отъ всего этого въ полное отчаяніе и рѣшилъ, какъ ни зашло далеко дѣло, явиться къ Министру и отъ всего отказаться, но затѣмъ мудрые и опытные люди изъ того же Вѣдомства, съ которыми я подѣлился своими затрудненіями и намѣреніями, остановили меня отъ такого рѣшительнаго шага, объясняя мнѣ, что все это обычная казовая сторона петербургскаго бюрократическаго веденія дѣла, что я отнюдь не долженъ пугаться столькихъ задачъ и заниматься изъ многихъ, порученныхъ мнѣ темъ, исключительно вопросами мнѣ желательными и которые я считаю за наилучшіе и наиболѣе настоятельные. Въ концѣ концовъ для моихъ неопытныхъ силъ въ тайнахъ петербургскихъ канцелярій былъ разрѣшенъ обширный вопросъ о моей дѣятельности въ Америкѣ. Я успокоился я мирно началъ готовиться къ дальнему и трудному путешествію за Атлантическій океанъ.
   Былъ тщательно выбранъ день, чтобы по возможности поспѣть, если не къ открытію Выставки, то къ одному изъ первыхъ дней ея. На 20-ое марта взяты были билеты на Берлинъ съ тѣмъ, чтобы черезъ Гамбургъ ѣхать въ Америку. Многолюдная компанія друзей и пріятелей собралась 20-го числа на Брестскомъ вокзалѣ къ отходу почтоваго поѣзда, чтобы проводить насъ съ женой въ дальнюю дорогу. Въ числѣ провожавшихъ былъ нашъ знаменитый писатель Л. Н. гр. Толстой, отъ котораго вмѣстѣ съ супругой я имѣлъ порученіе въ Америку, подробно описанное въ VI главѣ "Моихъ воспоминаній" ("Русская Старина" май 11'10 г.). Разумѣется, общее вниманіе на вокзалѣ было привлечено фигурой Льва Николаевича, пока мы съ нимъ не простились, и поѣздъ не отправился въ путь.
   Благополучно, хотя убійственно медленно и однообразно на четвертый день утромъ доѣхали до Берлина. Почти тотчасъ же въ Берлинѣ взяты были билеты на огромномъ суднѣ "Normania", отправлявшемся въ Нью-Іоркъ 6-го апрѣля н. с. Около недѣля оставалось у насъ свободной, и такъ какъ на это время приходилась русская Святая, то мы рѣшились провести праздники въ Дрезденѣ, въ родномъ для насъ отчасти мѣстѣ, и гдѣ сохранились у насъ знакомства, куда и переѣхали. Къ назначенному сроку 12-го апрѣля и. е. мы пріѣхали скорымъ поѣздомъ въ Гамбургъ и, увы, узнали тамъ непріятную новость, что "Normania" по случаю какого-то недавняго несчастія поступила въ починку и въ назначенный срокъ отбыть не можетъ. Вмѣсто всякаго вознагражденія гамбургское американское общество предложило намъ на выборъ, -- еще подождать съ недѣлю и отплыть на своемъ самомъ огромномъ суднѣ "Fürst Bismark", или же черезъ три дня на небольшомъ пароходѣ "Servia", весьма тихоходномъ. Послѣ небольшого размышленія и колебанія мы рѣшили разсѣчь Гордіевъ узелъ -- совсѣмъ не ѣхать на гамбургскомъ суднѣ. Поэтому мы настоятельно потребовали возвратить намъ деньги, заплаченныя впередъ и вещи, также отправленныя впередъ, и поспѣшили съ экспрессомъ перенестись немедленно изъ Гамбурга въ Лондонъ, чтобы захватить тамъ мѣсто на одномъ изъ судовъ, имѣющихъ отправиться, какъ мы знали изъ расписанія, 15-го апрѣля изъ Ливерпуля въ Нью-Іоркъ.
   Въ назначенный срокъ, благодаря чрезвычайной быстротѣ сообщенія, мы въ два дня перенеслись изъ Гамбурга въ Ливерпулъ, при чемъ успѣли въ Лондонѣ захватить послѣднюю каюту въ двѣ койки на огромномъ и роскошномъ суднѣ "Etruria" и вечеромъ 15-го къ отходу парохода были въ гавани съ экспрессомъ, продѣлавшимъ безъ остановки весь длинный путь отъ Лондона до Ливерпуля.
   Я не буду описывать здѣсь нашъ длинный и интересный переѣздъ черезъ океанъ, какъ и "Этрурію", цѣлый городъ по своимъ размѣрамъ, такъ какъ сдѣлалъ это обстоятельно въ другомъ мѣстѣ {См. И. и Е. Янжулъ "Часы досуга". Москва 1896 г. Часть II "Американскіе очерки и картинки". (Большею частью напечатаны предварительно въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ").}. Утомительно тяжелая и небезопасная процедура съ таможенными кончилась; нашъ багажъ по американскому обычаю мы сдали въ транспортную контору для доставки намъ на домъ, а сами выбрались на набережную Нью-Іорка, весьма грязную и дурно освѣщенную и съ опасностью попасть подъ поѣзда, шнырявшіе не переставая вдоль берега, пробрались къ траму (особой канатной системы, еще не электрической) и отправились на 18-ую улицу, гдѣ было выбрано нами предварительно и списавшись пристаняще, въ домѣ одного россіянина (нѣкто Бѣляковъ), бывшаго нѣкогда предводителя дворянства въ Симбирской губернія и бѣжавшаго отъ долговъ въ Америку, гдѣ устроился, проѣвши, вѣроятно состояніе, хорошимъ поваромъ въ одномъ Нью-Іоркскомъ громадномъ универсальномъ магазинѣ, и сверхъ того съ помощью жены-ирландки содержавшимъ небольшой пансіонъ преимущественно для русскихъ.
   Въ пансіонѣ Бѣлякова мы устроились весьма комфортабельно и удобно; нашли своихъ знакомыхъ изъ Москвы, извѣстную пѣвицу Е. Э. Линеву (урожденную Покрицъ), которая знакомила съ русскимъ хоромъ и нашимъ національнымъ пѣніемъ американцевъ на Выставкѣ. Съ перваго же дня пріѣзда, благодаря хорошему ознакомленію съ городомъ по гидамъ и планамъ, мы вмѣстѣ съ женой и по-одиночкѣ не встрѣчали почти никакихъ препятствій разыскивать различныхъ рекомендованныхъ намъ лицъ и собирать нужныя свѣдѣнія, я -- въ сферѣ программы Министерства Финансовъ, жена до вопросамъ народнаго и спеціально женскаго образованія и труда. Особенно много, болѣе двадцати рекомендательныхъ писемъ, я получилъ отъ высокоуважаемаго Л. Н. гр. Толстого и, не успѣвши израсходовать ихъ въ Америкѣ, привезъ ему обратно. Для первыхъ впечатлѣніи американской жизни для насъ весь&а цѣнны, конечно, наши первыя письма домой на родину. Корреспонденція въ Америкѣ получалась крайне неаккуратно, и письма часто пропадали. Вотъ, напримѣръ, выдержка изъ письма жены къ матери въ одинъ изъ первыхъ дней нашего пребыванія въ Штатахъ.
   "Мы устроились, пишетъ она, очень хорошо у нашего русскаго хозяина Бѣлякова и принимаемся за работу. Ив. Ив. уже многое для себя узналъ въ послѣдніе дни; я же немножко задержалась зубной болью, впрочемъ теперь я уже почти избавилась отъ нея и съ завтрашняго дня тоже начну дѣйствовать..... Американцы очень любезный народъ и насъ забросали разными приглашеніями осматривать и то, и другое; иногда не разберешься даже въ разнаго рода рекомендаціяхъ и указаніяхъ, -- такое ихъ множество! Многіе американцы первые являются къ намъ на домъ, и хотя я еще не пускалась, продолжаетъ жена, въ ходъ, но передо мной прошелъ уже цѣлый калейдоскопъ лицъ, а Ив. Ив -- ча разыскиваютъ бывшіе его ученики изъ евреевъ, выгнанные изъ Москвы. Тяжелую имъ приходится испытывать долю, прежде чѣмъ они устроются здѣсь такъ или иначе, и всѣ почти начинаютъ съ самаго простого ручного труда; да и тотъ не всегда легко найти, потому что, хотя здѣсь платятъ хорошія цѣны (прачка поденщица получаетъ напр. 2 р. въ день), но и требуютъ интенсивнаго и упорнаго труда, а русскіе къ тому же пріѣзжаютъ почти всѣ безъ знанія языка. Сегодня, напримѣръ, приходитъ незнакомый юноша почему-то къ Ив. Ив -- чу просить помочь отыскать ему какое-нибудь мѣсто, хотя бы самое простое!..... Ив. Ив. въ свою очередь попросилъ хозяина, и тотъ обѣщалъ подумать".
   "Несмотря на то, что здѣсь временемъ дорожатъ столько же, какъ деньгами, тѣмъ не менѣе городъ по внѣшности не производитъ впечатлѣнія суетливости. Около нашей квартиры проходитъ воздушная желѣзная дорога, которою приходится часто пользоваться. Поѣзда проходятъ каждыя двѣ минуты, но тѣмъ не менѣе пассажиры сходятъ и садятся преспокойно, какъ мы садимся въ тарантасъ въ деревнѣ..... Американцы суетятся только, когда имъ предстоитъ какое-нибудь зрѣлище: тогда они приходятъ въ волненіе и готовы сбить другъ друга съ ногъ и забыть всѣ правила приличія".
   "Такъ недавно я видѣла очень хорошо одѣтыхъ дамъ, которыя влѣзали на высокую телѣгу и становились на положенную поперекъ нея доску посмотрѣть на шествіе войскъ всѣхъ народностей, собравшихся по случаю Колумбійскаго празднества".
   "Еще поражаетъ, при общей дѣловитости, та масса времени и энергіи, которая тратится американками на закупки. То, что происходитъ въ Москвѣ только во время дешевыхъ товаровъ, здѣсь происходитъ каждый день въ центрахъ торговли: дама, иногда съ младенцами на рукахъ, по цѣлымъ часамъ блуждаетъ по магазинамъ, которые всѣ устроены здѣсь по типу "Мюръ и Мерелизъ", и въ которыхъ можно гулять, даже ничего не покупая".
   "Мы съ С. Э. Линевой ходили разъ закупать разныя вещи для обмундировки ея хора, и вотъ я тогда насмотрѣлась на закупающихъ американокъ. Онѣ дѣлаютъ это съ такимъ ожесточеніемъ, какъ-будто всё счастье ихъ жизни зависитъ отъ удачной покупки.
   "Кромѣ этихъ центровъ торговли, городъ менѣе оживленъ, чѣмъ Лондонъ, а улицы до того грязны и плохо мощены, что превосходятъ Москву. На извощикахъ тутъ никто не ѣздитъ, такъ что, когда переходишь черезъ улицу, то надо беречься только конки, да фуръ. Надъ головой шумятъ проходящій поѣздъ, который первое время пугаетъ, но потомъ привыкаешь чувствовать себя подъ нимъ въ безопасности".
   Точно такого же содержанія были и мои первыя письма изъ Америки. "Ваше письмо (сегодня полученное) -- пишу я отъ 25-го апрѣля матери моей жены, -- несказанно насъ обрадовало: дѣло въ томъ, что первое Ваше письмо до насъ не дошло, очевидно пропало. Вообще почту здѣшнюю похвалить нельзя; "Русскія Вѣдомости", напримѣръ, я получаю съ большими пропусками; на пропажу писемъ также многіе жалуются.
   "Такъ какъ вы теперь, вѣроятно, получили хоть одно изъ двухъ нашихъ американскихъ писемъ, то намъ нѣтъ нужды повторятъ, что мы переѣхали океанъ благополучно, и право на сушѣ болѣе опасностей, нежели въ такихъ плавучихъ городахъ, какъ океанійскіе пароходы съ ихъ тысячнымъ населеніемъ (съ нами на "Этруріи" ѣхало около 1.300 человѣкъ вмѣстѣ съ экипажемъ). Морская болѣзнь очень непріятна, но также не опасна ничуть и при томъ не всегда бываетъ; со мной во всю недѣлю переѣзда не была ни разу, а если жена страдала, то по своей трусливости".
   "Американцы -- народъ очень любезный и обязательный, не только исполняютъ охотно просьбы, но стараются предупреждать ихъ, я даже по-русски любятъ зазывать обѣдать запросто: вотъ напр. сегодня я обѣдаю у здѣшняго университетскаго профессора Селигмана -- моего сотоварища по наукѣ. Жена понемногу также осматривается и завязываетъ свои школьныя знакомства; я же большею частью времени работаю въ библіотекахъ".
   Большое значеніе въ нашихъ первыхъ шагахъ по Нью-Іорку я осмотрахъ его учрежденій играла г-жа Варвара Гэпгудъ (Нарgood), о которой я упоминалъ во главѣ VI, разсказывая о порученіи гр. Л. Н. Толстого и его семейства. Графиня Софья Андреевна прислала ей два женскихъ костюма тульской крестьянки, графъ же Левъ Николаевичъ -- свою рукопись для перевода. Г-жа Гэпгудъ была очень признательна за доставленіе этихъ "прекрасныхъ" костюмовъ, какъ она вѣжливо назвала тульскія паневы и довольно безобразные платки; сначала упорно хотѣла мнѣ заплатить расходы провоза, но когда я также упорно отказался отъ этого, тѣмъ болѣе что провозъ отъ Европы почти ничего не стоилъ, г-жа Гэпгудъ немедленно обратилась къ практическому виду помощи -- чѣмъ она можетъ лично намъ служить? Я, помнится, попросилъ ее, перебирая свои многочисленныя порученія отъ Министерства, доставить мнѣ доступъ къ начальнику порта г. Нью-Іорка, чтобы добыть данныя о портовыхъ сборахъ для Министерства. Она немедленно сдѣлала надлежащую отмѣтку въ своей записной книжкѣ, обѣщалась доставить мнѣ рекомендацію отъ извѣстнаго лица къ начальнику порта и черезъ нѣсколько дней дѣйствительно это сдѣлала.
   Что же касается до моей жены, то узнавши изъ ея объясненія, что она интересуется разными сторонами народнаго образованія и знакомствомъ съ разными женскими благотворительными и образовательными учрежденіями, г-жа Гэпгудъ, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, немедленно взяла мою жену на буксиръ и повезла ее въ экскурсію по школамъ и другимъ учрежденіямъ, дабы познакомить лично съ нѣкоторыми руководителями и начальниками этихъ учрежденій. Предложивши прежде всего зайти въ одну недалеко кстатя отъ насъ лежавшую церковь, чтобы познакомиться съ ея священникомъ, г-жа Гэпгудъ объяснила, что подъ началомъ этого священника въ зданія, прилегающемъ непосредственно къ церкви, имѣется цѣлый рядъ просвѣтительно-благотворительныхъ учрежденій, начиная съ дѣтскаго сада, религіозныхъ бесѣдъ съ подростками, читальни для взрослыхъ и кончая шахматнымъ клубомъ для мужчинъ и вечеринками для рабочихъ женщинъ, именуемыми "митингами для матерей"... Впослѣдствіи при посѣщеніи одного подобнаго митинга, жена моя имѣла случай познакомиться съ нѣсколькими интересными типами женщинъ изъ рабочаго класса Новаго Свѣта, которыя, благодаря сохраняемому ею инкогнито, сочли ее также за ищущую заработка, только что пріѣхавшую эмигрантку, удивляясь однако, что она, въ пику всѣмъ новичкамъ, свободно владѣетъ англійскимъ языкомъ для того, чтобы не выдать своего инкогнито, женѣ принялось искать объясненія своего знанія языка; собесѣдницы ея, повидимому, удовлетворялись разсказомъ, что передъ переселеніемъ въ Америку, ихъ новая русская знакомая, которую руководительницы митинга рекомендовали ихъ вниманію и попеченію, прожила нѣкоторое время у знакомыхъ въ Англія. На этомъ недоумѣнія прекратились, но за то посыпались предложенія "мѣстечка" (т. е. ручного труда или занятія), что опять привело въ смущеніе жену и заставило ее придумывать предлоги, почему она не торопится обезпечить себя въ Америкѣ заработкомъ. Въ еще большее затрудненіе она была однажды поставлена въ другомъ изъ учрежденій при данной церкви во время религіозной бесѣды съ многочисленнымъ сборищемъ дѣтей, составляющимъ такъ называемую "воскресную" школу церкви. При входѣ ея въ обширный залъ, гдѣ расположилась по-праздничному одѣтая толпа дѣтей, священникъ рекомендовалъ ее своей аудиторіи какъ друга (а friend), пріѣхавшаго изъ Россіи и желающаго съ ними побесѣдовать, -- и тутъ жестомъ руки онъ указалъ на жену, предоставляя ей удовольствіе (по американскимъ понятіямъ) обратиться съ рѣчью къ юному собранію. Смущенная неожиданностью, не зная тогда еще объ этомъ чисто американскомъ угощеніи, обязательномъ при пріемѣ почетныхъ гостей, жена отказалась отъ этой чести, послѣ чего священникъ счелъ все-таки нужнымъ прежде всего высказать нетерпѣливо ожидавшимъ обращенія къ нимъ дѣтямъ, нѣсколько привѣтственныхъ словъ отъ имени "друга" изъ Россіи; лишь послѣ этого вступленія, онъ перешелъ къ предмету своей назначенной на данное воскресенье бесѣды.-- Но всё это происходило съ женой позднѣе уже, въ отсутствіе г.-жи Гэпгудъ; въ первое посѣщеніе она едва успѣла поблагодарить священника за его готовность во всякое время показать свои учрежденія, какъ г-жа Гэпгудъ потащила ее въ другое мѣсто -- въ большой дѣтскій пріютъ, гдѣ спѣшно опять рекомендовала начальницѣ; затѣмъ онѣ полетѣли въ третье учрежденіе дѣтскій садъ, гдѣ повторилось то же самое. Въ одно утро, пользуясь кэблями (замѣняющими въ Нью-Іоркѣ трамваи) и городской желѣзной дорогой, онѣ объѣздили массу мѣстъ и несмотря на то, что всякій разъ г-жа Гэпгудъ успѣвала, такъ сказать, лишь всунуть жену въ извѣстное учрежденіе и тотчасъ же ее оттуда извлекала, эта спѣшная экскурсія, стремглавъ продѣланная, открыла двери многихъ интересныхъ учрежденій, которыя затѣмъ и посѣщены были женою повторно на досугѣ. Ознакомленіемъ съ цѣлымъ рядомъ характерныхъ сторонъ американской жизни жена обязана была, такимъ образомъ, любезности и энергіи нашея новой знакомой.
   Имя той же Варвары Гэпгудъ невольно мнѣ приводятъ въ голову воспоминаніе о весьма оригинальномъ событіи, случившемся собственно со мною еще въ Россіи до отъѣзда, а окончившемся въ Америкѣ, благодаря той же энергичной переводчицѣ Льва Толстого. Примѣрно за годъ до моей поѣздки въ Америку въ моей квартирѣ въ Москвѣ прислуга жены моей разбудила меня однажды довольно рано утромъ совсѣмъ необычнымъ образомъ.-- "Баринъ, баринъ, вставайте, генералъ сидитъ въ кабинетѣ и Васъ ждетъ"!-- "Какой генералъ, и что ему нужно"?-- "Настоящій генералъ, -- отвѣчаетъ моя наивная горничная, -- въ эполетахъ и со звѣздой, давно сидитъ, Васъ дожидается". Съ удивленіемъ и досадой я поднялся съ постели, наскоро одѣлся и вышелъ въ кабинетъ. Тамъ, дѣйствительно, оказался неизвѣстный мнѣ господинъ въ военной формѣ, густыхъ эполетахъ и при регаліяхъ, который однако отрекомендовался мнѣ какъ дѣйствительный статскія совѣтникъ и какой-то военно-медицинскій или врачебный инспекторъ. На мой послѣдующій вопросъ, чѣмъ могу служить и какую онъ имѣетъ надобность до меня, г. военный докторъ отвѣчалъ, что явился ко мнѣ по приказанію и порученію Его Высокопревосходительства Московскаго Генералъ-Губернатора Костанды, что генералъ свидѣтельствуетъ мнѣ свое почтеніе и проситъ извинить, что не можетъ самъ явиться по данному дѣлу, потому что нездоровъ и ему запрещено выходить -- "я же самъ запретилъ -- объяснилъ докторъ, -- ему выходить, сильно простуженъ".-- "Чѣмъ же я могу служить Его Высокопревосходительству"?-- повторилъ я свой вопросъ. Къ величайшему моему изумленію докторъ съ самымъ серьезнымъ видомъ отвѣтилъ: "Генералъ покорнѣишее проситъ Васъ прочесть на дняхъ публичную лекцію о проказѣ съ благотворительной цѣлью"!
   Я нѣсколько разъ повторилъ вопросъ о предметѣ лекціи и опять услышалъ отвѣтъ г. военнаго доктора: "Да, о проказѣ, именно о проказѣ"! Придя нѣсколько въ себя отъ удивленія, я просилъ доктора разсказать мнѣ обстоятельно и опредѣленно, что значитъ эта нелѣпая просьба о лекція по предмету -- проказы, -- такъ какъ я совершенно далекъ отъ предмета чтенія и по своему образованію ничего не знаю о проказѣ, кромѣ упоминанія въ Евангеліи и бѣглыхъ замѣткахъ въ газетахъ. "Я самъ это хорошо понимаю" -- отвѣчалъ докторъ, -- "и докладывалъ Его Высокопревосходительству, по генералъ повторилъ мнѣ строго приказъ, такъ какъ самъ не можетъ ѣхать къ Вамъ и проситъ прочесть лекцію, хотя по образованію, намъ извѣстно, что Вы не врачъ".
   Затѣмъ съ обиняками и оговорками почтенный врачъ, исполнявшій волю пославшаго его, передалъ мнѣ закулисную сторону этой забавной, но весьма характерной исторіи изъ современной жизни нашего high-life. Оказалось слѣдующее. Въ Англіи, незадолго передъ временемъ разсказа, появилась какая-то неизвѣстная лично никому американка Miss Marsden, которая ополчилась новымъ крестовымъ доходомъ противъ страшнаго бѣдствія, вновь усилившагося въ наши дни -- болѣзни проказы, случаи которой приходится встрѣчать все больше и больше!!... Она призывала всѣхъ добрыхъ людей примкнуть и поддержать ея намѣреніе пробраться въ тундры Сибири, гдѣ у шамановъ какого-то дикаго племени (кажется, якутовъ) скрывается секретъ вѣрнаго излеченія этой ужасной болѣзни. Ловкая и вѣроятно убѣдительно дѣйствовавшая госпожа, запасшись многими сильными вліяніями въ Англіи, проникла даже, говорятъ, къ тамошнему двору и явилась съ усиленными рекомендаціями въ Петербургъ, гдѣ была принята весьма сочувственно; тѣмъ не менѣе въ Петербургѣ ей дали денегъ немного и рѣшили, что если нужны деньги, то надо ѣхать въ богатую Москву, куда ее и сплавили опять-таки съ наилучшей аттестаціей ея гуманному и самоотверженному предпріятію.
   Все высшее московское общество, по словамъ доктора съ семействомъ генерала Костанды во главѣ, принимаетъ въ Miss Marsden сильнѣйшее участіе. и хотѣло бы ей помочь. "По слухамъ въ Москвѣ и особенно отъ знакомой супруги и дочери генерала -- графини Уваровой, -- слышалъ, что вы весьма успѣшно читаете лекціи съ благотворительной цѣлью и много собираете денегъ. Поэтому генералъ и рѣшился, по просьбѣ своихъ дамъ, послать меня къ вамъ съ указанной просьбой, а такъ какъ деньги предназначаются для борьбы съ проказой, то дамы и предложили тему о проказѣ, не разбирая, можете ли вы или нѣтъ читать о ней, считая, что вы въ состояніи говорить обо всемъ"...!!??
   Разумѣется, я отказался отъ столь лестнаго для меня генералъ-губернаторскаго предложенія, прося доктора засвидѣтельствовать въ свою очередь мое почтеніе генералу Костанда и объяснить, что я, не зная Miss Marsdeti и ея компетентности въ поискахъ леченія проказы, вообще бы не взялся читать лекціи въ ея пользу, а на тему о проказѣ тѣмъ болѣе! Докторъ мнѣ отвѣтилъ, что онъ вполнѣ согласенъ со мной, ибо сомнѣвается, чтобы г-жа Марсденъ нашла въ тундрахъ Сибири что-нибудь новое, наукѣ неизвѣстное, ибо были даже спеціальныя медицинскія изслѣдованія на мѣстѣ этого вопроса, но что онъ-де (военно-медицинскій инспекторъ) творитъ волю по славшаго его; затѣмъ онъ извинился и раскланялся.
   Послѣ этого страннаго визита, я слышалъ въ Москвѣ о Марсденъ очень мало, но все не въ ея пользу. Аристократическія дамы, посовѣтовавшись, въ виду моего отказа, рѣшили достать денегъ инымъ, болѣе дѣйствительнымъ способомъ, мнѣ точно не извѣстнымъ, у купцовъ; было получено нѣсколько тысячъ, которыя и были вручены Miss Marsden съ открытымъ листомъ и самыми широкими полномочіями вмѣстѣ съ рекомендаціями сибирскому начальству. Затѣмъ дали ей въ провожатые русскаго врача, говорящаго по-англійски и которому, говорили послѣ бъ Москвѣ, Марсденъ забыла заплатить обѣщанныя деньги, взявши всю собранную сумму въ личное свое распоряженіе. Марсденъ пышно проѣхалась по Якутской области, въ сопровожденіи начальника, поговорила черезъ переводчиковъ, мало понимая другъ друга, съ шаманами, и затѣмъ вернулась въ Америку, -- вотъ все, что мнѣ было въ то время извѣстно.
   Вообразите мое удивленіе, когда въ началѣ моего путешествія въ Америку на пароходѣ "Etruria", я увидалъ въ спискѣ ѣдущихъ пассажировъ, который какъ-то успѣли напечатать въ первые же дни отплытія, имя Miss Marsden. Но недѣльный переѣздъ нашъ въ Нью-Іоркъ былъ очень бурный; все время судно болѣе или менѣе трепало и повально всѣ были больны. Я еще въ числѣ немногихъ счастливцевъ перенесъ бурю спокойно и уже совсѣмъ въ концѣ переѣзда въ виду Нью-Іорка познакомился съ ѣдущей тутъ же нѣмкой изъ Петербурга, хорошо говорившей по-русски, компаньонкой, какъ она объявила, Miss Marsden и издали видѣлъ эту госпожу, возвращавшуюся въ Америку послѣ своихъ русскихъ приключеній, надо думать, не безъ денегъ, ибо "Etruria" былъ пароходъ дорогой и роскошный.
   Когда мы съ женой познакомились съ Варварой Гэпгудъ и случайно во время разговора обмолвились, что пріѣхали на одномъ пароходѣ съ извѣстной Марсденъ, то она быстро впала въ свойственный ей ражъ, весьма непочтительно обзывая Марсденъ плутовкой, воровкой и т. д. На наше удивленіе, протесты и разсказы о томъ, какъ ее у насъ принимали высокопоставленные аристократы, какъ съ нею няньчились, какъ вѣрили въ то, что она пріѣхала спасать человѣчество отъ проказы и проч. и проч., гнѣвъ г-жи Гэпгудъ усилился еще болѣе.-- "А, когда такъ, то я открою вамъ на нее глаза!" -- и обѣщалась это сдѣлать черезъ нѣсколько дней. Спустя три или четыре дня мы, дѣйствительно, получили отъ нея пачку вырѣзокъ изъ американскихъ газетъ за нѣсколько лѣтъ до того времени съ описаніемъ процесса и разныхъ продѣлокъ г-жя Марсденъ: случаевъ воровства или мошенничества, вообще грѣховъ противъ восьмой заповѣди. Въ одной газетѣ, мнѣ помнится, упоминалось, что она еще сидитъ въ тюрьмѣ, отбывая наказаніе за какой-то проступокъ, а въ другой газетѣ, другого штата, сообщалось, что она бѣжала въ Европу!...
   Само собой разумѣется, что я отнюдь не могу ручаться за точность газетныхъ выдержекъ и даже за рѣшительное обвиненіе Марсденъ почтенною г-жею Гэпгудъ, но все это вмѣстѣ мнѣ представляется достаточнымъ, дабы показать, какъ велико легковѣріе въ Европѣ къ американскимъ авантюристамъ и какъ въ бѣдной Россіи легко отыскиваются тысячи денегъ для уроженцевъ богатой Америки, которые, пользуясь нашей простотой, запускаютъ умѣлую руку въ нашъ податливый, гдѣ не нужно, карманъ!!...
   Возвратимся, однако, къ цѣли моего прибытія въ Америку, -- выполненію разныхъ сложныхъ задачъ, возложенныхъ на меня Департаментами Министерства Финансовъ. Какъ было выше упомянуто, изъ массы разнородныхъ задачъ я рѣшилъ, изучая Всемірную выставку и незнакомую, столь интересную страну, какъ Соединенные Штаты, ограничиться наиболѣе для меня любопытными и поучительными темами, которыя хронологичесіки по времени моего ознакомленія съ ними и писанія соотвѣтствующихъ отчетовъ распредѣлялись слѣдуюдщимъ образомъ:
   1-е Портовые сборы.
   2-е Регулированіе торговли; элеваторы и хлѣбная инспекція.
   3-е Маргариновый акцизъ.
   4-е Организація Американскаго Министерства Земледѣлія.
   5-е Синдикаты.
   Къ сожалѣнію моему, слѣдуя указанію программы, мнѣ данной передъ отъѣздомъ, что въ случаѣ возможности я могу представить отчетъ объ исполненіи данныхъ мнѣ порученій ранѣе годичнаго срока, назначеннаго мнѣ для моего американскаго порученія, для первыхъ трехъ задачъ я написалъ краткіе отчеты еще въ Америкѣ и отослалъ ихъ на имя Влад. Ив. Ковалевскаго въ Департаментъ Торговли, предполагая, что онъ ихъ распредѣлитъ по принадлежности. Четвертая тема, о Министерствѣ Земледѣлія, принадлежала къ тѣмъ порученіямъ, которыя относились къ изученію явленій американской жизни, т. е. предмету, намѣченному мною по личному усмотрѣнію (4 п. программы). Данныя для этого вопроса мною были собраны, но не обработаны и не отосланы въ Петербургъ, потому что я не имѣлъ никакого увѣдомленія о полученіи первыхъ трехъ отчетовъ. Наконецъ была пятая работа -- Синдикаты -- обширная и огромная тема, но которой я собиралъ свѣдѣнія разнороднымъ способомъ въ теченіе всего своего пребыванія въ Америкѣ, писалъ же, возвратясь въ Россію, въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ упорной работы. Единственно этотъ отчетъ, въ результатѣ былъ напечатанъ на счетъ Министерства {Министерство Финансовъ, Торговли и Мануфактуръ. И. И. Янжулъ. "Промысловые синдикаты или предпринимательскіе союзы для регулированія производства, преимущественно въ Соединенныхъ Штатахъ Сѣверной Америки, Спб. 1895 г.}. Въ то же время, довольно странная и печальная судьба постигла первые три отчета, посланные по почтѣ изъ Америки: они своевременно пришли въ Департаментъ Торговли и были имъ приняты, но что съ ними сдѣлалось дальше, никому не извѣстно.
   Когда я вернулся въ Россію и увидалъ г. Директора Департамента Ковалевскаго, прося мнѣ возвратить временно эти небольшія работы для того, чтобы ими воспользоваться для печати, такъ какъ черновыхъ или не было, или я ихъ во всякомъ случаѣ не сберегъ, -- къ сожалѣнію, я получилъ отъ Департамента одинъ рѣшительный отвѣтъ, что мои отчеты не сохранились, хотя и были въ свое время получены, такъ же, какъ и образцы хлѣба для характеристики хлѣбной инспекціи, пересылка которыхъ дорого стоила мнѣ. Три раза я черезъ разныхъ лицъ хлопоталъ о поискахъ въ Департаментѣ моихъ отчетовъ, но всѣ разы безуспѣшно, такъ что въ настоящее время, не имѣя копіи, я лишенъ возможности въ своихъ "Воспоминаніяхъ" познакомить съ ихъ содержаніемъ и могу лишь разсказать ихъ суть въ немногихъ словахъ.
   Первая работа о портовыхъ сборахъ -- совершенно кабинетная: на мою просьбу познакомить меня съ ними, начальникъ Нью-Іоркскаго порта прислалъ мнѣ всѣ дѣйствующіе регламенты и табели, и этимъ ограничился. Составленная мною по этому предмету краткая записка и была представлена какъ отчетъ въ Департаментъ Торговли, касаясь исключительно въ предѣлахъ программы портовыхъ сборовъ одного лишь г. Нью-Іорка.
   Второй отчетъ, -- объ элеваторахъ, хлѣбной торговлѣ и инспекціи, обратно съ портовыми сборами, вызвалъ съ моей стороны довольно много разъѣздовъ по окрестностямъ Нью-Іорка и Чикаго, гдѣ лежали элеваторы, и значительный трудъ для меня вникнуть и усвоить совершенно неизвѣстныя до тѣхъ поръ условія и подробности многихъ сельско-хозяйственныхъ и техническихъ данныхъ, не говоря о пріемахъ и способахъ контроля, воочію мнѣ показанныхъ лично инспекторами съ образцами хлѣба разнаго качества и засоренности. Мало того, въ Чикаго я пригласилъ русскаго техника г. Линева, по своей спеціальности ближе стоящаго къ дѣлу, продолжить мое изслѣдованіе, снять рисунки нѣкоторыхъ элеваторовъ, а также пріобрѣсти для отсылки въ Петербургъ образцы инспектированнаго хлѣбнаго товара. Печальная судьба, говорили, постигла и этотъ основательный отчетъ и лишила меня плодовъ труда и стараній. Я даже забылъ съ теченіемъ времени тѣ свѣдѣнія, которыя собралъ путемъ разспросовъ г.г. хлѣбныхъ инспекторовъ и торговцевъ по этому дѣлу. Министръ С. Ю. Витте, насколько мнѣ извѣстно, этого моего отчета не получалъ, и мнѣ очень досадно: для чего же я трудился, но цѣлымъ днямъ ѣздилъ въ жару по пыльнымъ и небезопаснымъ задворкамъ Нью-Іоркскихъ желѣзныхъ дорогъ и разбиралъ цѣлые часы незнакомые мнѣ сорта хлѣба. Для чего всё сіе?!
   Еще болѣе мнѣ прискорбна продажа моей работы по третьему вопросу, -- маргариновому акцизу, написанному не только по программѣ, но и по личной просьбѣ г. Маркова, -- тогда Директора Департамента Неокладныхъ Сборовъ или косвенныхъ налоговъ. "Если Вы встрѣтите въ Америкѣ" -- объяснялъ онъ мнѣ скромно при прощаніи, -- "какой-нибудь акцизъ, у насъ не существующій и въ то же время противъ принятія котораго у насъ не имѣется серьезныхъ возраженій по Вашему мнѣнію, то потрудитесь его пообстоятельнѣе описать и прислать отчетъ намъ". Я такъ и сдѣлалъ, согласно просьбѣ г. Маркова; случайно увидавши въ числѣ мелкихъ сборовъ американскаго казначейства налогъ на маргаринъ, я познакомился съ его исторіей по одной журнальной работѣ, сдѣлалъ надлежащія справки въ федеральномъ законодательствѣ Соединенныхъ Штатовъ и побесѣдовалъ объ этомъ налогѣ съ инспекторомъ косвенныхъ сборовъ, кажется въ штатѣ Нью-Іорка. Въ результатѣ у меня получилась не особенно объемистая, во весьма интересная и поучительная экономическая работа. Всѣмъ извѣстно, какая борьба противъ маргарина безпрерывно ведется во многихъ странахъ Европы, въ томъ числѣ и у насъ, ради, главнымъ образомъ, выгодъ сельскихъ хозяевъ. Для этого сильно преувеличивается санитарная вредоносность искусственнаго масла, иногда представляется, напримѣръ, обязательная окраска въ какой-нибудь яркій цвѣтъ и вообще разными мѣрами стѣсняется сбытъ его, хотя мало имущіе классы населенія вынуждаются этой создаваемой путемъ закона дороговизной маргарина. столь важнаго питательнаго продукта, обращаться къ гораздо болѣе вреднымъ суррогатамъ, какъ наше "кашное" сало, нерѣдко съ примѣсью минеральнаго масла, т. е. совершенно неудобоваримый продуктъ, тѣмъ болѣе, что въ немъ, помимо того же маргарина, заключается олеинъ и стеаринъ, удобные для освѣщенія, но не для питанія. При этомъ надзоръ за маргариновымъ производствомъ безъ спеціальнаго налога требуетъ расходовъ, падающихъ на тѣхъ же плательщиковъ налоговъ безъ всякой. пользы государству и странѣ и къ рѣшительному вреду даже для здоровья населенія.
   Американцы, мнѣ казалось во время моего изслѣдованія (въ 1893 г.), очень удачно разрѣшили эту задачу въ духѣ нашей пословицы "и овцы цѣлы, и волки сыты". Они не убили, какъ мы старались сдѣлать, маргариновое производство, и оно въ Штатахъ очень развито, существуя съ очень маленькимъ акцизомъ и тщательнымъ надзоромъ за ходомъ производства. Но въ то же время этотъ акцизъ доставляетъ государству доходъ вродѣ полутора милліоновъ долларовъ, хотя лишь умѣренно облагаетъ дешевый сортъ масла; его потребленіе съ другой стороны не вредитъ интересамъ молочныхъ хозяевъ или маслодѣловъ, отнюдь не задерживая фабрикацію дорогихъ сортовъ масла. По всѣмъ этимъ причинамъ маргариновый акцизъ вызвалъ тогда мое полное сочувствіе, какъ мѣра, могущая быть удачно повторенною, какъ мнѣ представлялось, и у насъ; но мой отчетъ по этому предмету достигла одинаковая участь съ первыми двумя, т. е. онъ дѣлся въ Департаментѣ Торговли неизвѣстно куда и во всякомъ случаѣ не былъ препровожденъ въ надлежащее мѣсто, -- въ Департаментъ Неокладныхъ Сборовъ (sic!).
   Въ четвертыхъ, какъ было упомянуто, я собралъ матеріалъ при посѣщеніи Вашингтона, въ силу даннаго мнѣ программой права, объ организаціи многочисленныхъ лабораторій и полезнѣйшей дѣятельности тамошняго Министерства Земледѣлія. Изъ этого матеріала я составилъ большую статью для "Русскихъ Вѣдомостей", которая потомъ перепечатана была въ сборникѣ моихъ статей "Часы досуга"; Министерству же Финансовъ, какъ тему не подходящую, я совсѣмъ этой работы не послалъ, удовлетворивши ею лишь собственную пытливость.
   Наконецъ моя главная и серьезная работа, до сихъ поръ не потерявшая значенія, -- о промысловыхъ синдикатахъ въ Соединенныхъ Штатахъ, составила (помимо газетныхъ и журнальныхъ статей) единственный печатныя и общедоступный результатъ моей американской поѣздки. Для этой работы я знакомился и бесѣдовалъ со многими лицами въ Америкѣ, перечиталъ много всякихъ юридическихъ фоліантовъ и просмотрѣлъ много справочныхъ книгъ, спорилъ до хрипоты съ лицами, связанными ходячими предразсудками и рутиннымъ доктринерствомъ, уничтожающимъ свободу мысли и смѣлость думать по-своему, и этою работою, наконецъ, я вызвалъ въ Россіи кучу брани и помоевъ на свою голову отъ органовъ нашей печати самаго разнообразнаго направленія и характера. Въ концѣ концовъ, однако, истина восторжествовала. Нынѣ можно считать общепризнанной главнѣйшую мысль моего изслѣдованія о синдикатахъ, что во-первыхъ надо допустить легальное существованіе этихъ предпринимательскихъ союзовъ, разъ уничтожить и задержать ихъ невозможно, и во-вторыхъ надо регламентировать и нормировать, въ интересахъ общаго блага, существованіе синдикатовъ, обставляя ихъ надлежащими условіями.
   Въ виду значительныхъ размѣровъ самаго сжатаго даже описанія содержанія моего изслѣдованія о синдикатахъ, я рѣшилъ изъять его изъ настоящей главы и помѣстить въ слѣдующую главу, гдѣ читатель найдетъ его вмѣстѣ съ изслѣдованіемъ о торговыхъ музеяхъ, которое примѣрно относится къ тому же времени (1893--1896 г.г.). Затѣмъ продолжаю дальше описаніе нашего американскаго путешествія.
   Изъ Нью-Іорка черезъ мѣсяцъ тамъ пребыванія и кончивши мелкіе отчеты по различнымъ вопросамъ, выше перечисленнымъ, мы отправились на Выставку въ Чикаго (по свѣдѣніямъ газетъ уже открытую, хотя далеко еще не полную) нѣсколько окружной дорогой черезъ Филадельфію и Вашингтонъ. Недѣльное пребываніе въ Вашингтонѣ, помимо знакомства съ любопытными зданіями этой столицы Новаго Свѣта, заключалось въ изученіи разныхъ учрежденій, особенно Министерства Земледѣлія, меня поразившаго стройностью и цѣлесообразностью многочисленныхъ своихъ лабораторій. Вездѣ я встрѣчалъ самый любезный пріемъ, готовность раскрыть и объяснить мнѣ организацію этихъ учрежденій и даже до сихъ поръ получаю интересныя изданія этого Министерства.
   Изъ личныхъ знакомствъ въ Вашингтонѣ, которыя произвели на меня впечатлѣніе, могу упомянуть о знакомствѣ съ знаменитымъ американскимъ статистикомъ Каролль Райтъ (Caroll Wright), въ то время директоромъ Департамента Труда (Director of the Department of Labor), который держалъ себя любезно, но съ большимъ достоинствомъ и обѣщалъ меня снабжать постоянно всѣми изданіями своего вѣдомства. Къ моему удивленію онъ, повидимому, иностранныхъ языковъ не знаетъ и, напримѣръ, нѣмецкой и французской литературой совсѣмъ не пользуется. Мнѣ удалось впослѣдствіи, во вниманіе къ его тѣмъ не менѣе многочисленнымъ трудамъ, возвести его въ званіе почетнаго члена нашей Академіи Наукъ, чѣмъ онъ былъ очень доволенъ {Съ нимъ произошло у меня въ Вашингтонѣ чисто американское qui pro quo, которое даетъ понять, какъ низко въ общественномъ мнѣніи Соединенныхъ Штатовъ стоятъ люди, занимающіеся политикой. Передъ моимъ отъѣздомъ Каролль Райтъ справился, гдѣ я остановился въ Вашингтонѣ, и былъ видимо очень удивленъ, если не пораженъ, когда я сказалъ ему названіе гостиницы, случайно выбранной мною по извѣстному гиду Бедэкера, только что вышедшему въ томъ году по случаю Выставки для Америки. Почему-то Райтъ не отдалъ мнѣ визита, но я много не придалъ этому значенія и скоро забылъ, пока мнѣ не напомнилъ о томъ мой пріятель проф. Селигманъ (Колумбійскаго Университета въ г. Нью-Іоркѣ). Онъ объяснилъ мнѣ, что у американцевъ, напротивъ, строго соблюдается правило отдачи визита, и если онъ не отплатилъ его, то, навѣрное, причина заключается въ отелѣ, о которомъ справлялся, что этотъ отель (къ сожалѣнію названіе его я забылъ) есть обычное мѣстопребываніе всѣхъ городскихъ политиковъ -- politicians -- и мѣсто ихъ митинговъ, и что Райтъ не посѣтилъ меня, дабы себя не скомпрометтировать, какъ извѣстное лицо, знакомствомъ съ politicians. Какъ истинный типичный американецъ, онъ, конечно, не могъ знать, что такой американскій взглядъ или обычай мнѣ совсѣмъ не извѣстенъ!}.
   "Въ первый разъ въ жизни, -- пишетъ жена моя матери своей въ письмѣ отъ 20-го мая 1893 г., -- въ Вашингтонѣ мы оказались окруженными неграми, которыхъ въ этомъ городѣ очень много еще со временъ рабства; они въ большомъ количествѣ служатъ за столомъ, какъ половые въ нашихъ трактирахъ. Куда ни посмотришь, вездѣ въ отелѣ снуютъ чумазыя рожи, лоснящіяся, какъ хорошо вычищенный сапогъ, и такія же руки подаютъ намъ хлѣбъ и другія кушанья, такъ что съ непривычки кажется даже, что онѣ не могутъ быть чисты. При этомъ, однако, черные служители отличаются большимъ добродушіемъ, обратно съ бѣлой прислугой, которая здѣсь въ Америкѣ очень задираетъ носъ, получая минимумъ 30 рублей въ мѣсяцъ".
   Прибывши въ Чикаго, мы одинаково были поражены какъ неблагоустройствомъ и грязью этого обширнаго города, выстроеннаго кое-какъ, съ чрезвычайной быстротой и заключающаго гораздо болѣе жалкихъ маленькихъ лачугъ, нежели дворцовъ, такъ въ то же время превосходной красотой и богатствомъ Всемірной Выставки, въ немъ устроенной. "Чикаго -- городъ весьма странный, -- пишетъ моя жена матери отъ 7-го іюня -- съ одной стороны, улицы въ родѣ г. Ржева въ худшихъ его частяхъ, съ другой -- дома такой вышины, что шляпа валится съ головы, когда хочешь пересчитать всѣ этажи: грязь неимовѣрная, и въ этой грязи кишитъ народъ"...
   Нѣтъ сомнѣнія, американцы перещеголяли всѣхъ своихъ предшественниковъ по выставкамъ, включая предпослѣднюю Парижскую. Прежде всего, они первые отбросили казенную форму выставокъ, напоминающихъ нѣчто въ родѣ огромныхъ оранжерей. Американцы дали міру, въ этой выставкѣ, по истинѣ волшебный бѣлый городъ -- White City -- который уносилъ воображеніе въ отдаленныя времена древней Эллады, при видѣ длиннаго ряда ярко залитыхъ жгучимъ солнцемъ бѣлыхъ стройныхъ колоннъ и портиковъ, сквозь которые виднѣлось безбрежное озеро Мичлганъ, вполнѣ дающее иллюзію моря. Вторая разница въ пользу Чикагской Выставки состояла въ томъ, что она была гораздо обширнѣе напр. Парижской, занимая не менѣе чѣмъ въ четыре раза большую площадь, хотя расположеніе въ видѣ усѣченнаго трехугольника съ широкимъ основаніемъ, облегчающее переходъ изъ одной части въ другую, скрадывало для неопытнаго наблюдателя чрезвычайные ея размѣры.
   Въ смыслѣ богатства Чикагская Выставка не имѣла себѣ раньше ничего подобнаго, и хотя она не представляла крупнаго техническаго значенія, какъ многія предшествовавшія Выставки, но это не умаляло ни на іоту ея по истинѣ громаднаго образовательнаго и воспитательнаго значенія. Чикагская Выставка являлась временнымъ, но богатѣйшимъ и разнообразнѣйшимъ музеемъ, въ которомъ были представлены всѣ науки, всѣ знанія такъ же, какъ и всѣ націи міра, и который могъ оказаться подъ силу лишь такому способному и богатому народу, не только своимъ настоящимъ, но и будущимъ, какъ сѣверо-американцы.
   Изъ недостатковъ Чикагской Выставки можно указать лишь два: во-первыхъ, чрезвычайную безсистемность и безтолковость каталогизаціи и разстановки предметовъ, что затрудняло самое изученіе Выставки, и во-вторыхъ, отсутствіе свѣдѣній о цѣнахъ выставленныхъ предметовъ, что точно также, въ свою очередь, умаляло экономическое значеніе этой "Всемірной Ярмарки" (World's Fair), какъ американцы, не совсѣмъ-правильно, назвали свою первую крупнѣйшую международную Выставку {См. мои "Часы досуга". 1896 г.}.
   Точно такое же сильное впечатлѣніе произвела Выставка и на мою жену. "Выставка, -- пишетъ она отъ 14-го іюня матери -- очень хороша и красива, такъ же, какъ безобразенъ самый г. Чикаго, который своею грязью превосходитъ нашу Москву и даже, пожалуй, губернскіе города.-- Выставка такъ богата, что я даже боюсь, что не успѣю осмотрѣть хорошенько одинъ отдѣлъ образованія, тѣмъ болѣе, что въ жару очень устаешь отъ осмотровъ. Русскій отдѣлъ очень хорошъ и привлекаетъ всеобщее вниманіе; его торжественное открытіе совершалось съ архіерейскимъ служеніемъ (епископъ Николай, нынѣ въ Госуд. Совѣтѣ), и оказалось въ общемъ очень много русскихъ, все больше пріѣхавшихъ на казенныя счетъ. Центральнымъ сходбищемъ нашихъ соотечественниковъ является маленькая комнатка, -- русская контора, -- гдѣ русскій матросъ съ Дмитрія Донского" ставитъ самоваръ я угощаетъ чаемъ всякаго русскаго пришельца. Мой мужъ говоритъ, что этому чаю и. русскому матросу больше всего обязанъ, что въ состояніи выдержать каждодневный осмотръ Выставки въ такую адскую жару, которая стоитъ здѣсь"...
   Обратно съ Вашингтономъ, гдѣ мы жили въ чисто американскомъ отелѣ, да еще являвшимся политическимъ центромъ, какъ мы видѣли, въ Чикаго мы устроились также, какъ въ Нью-Іоркѣ, въ частномъ домѣ, на этотъ разъ въ семьѣ поляковъ (отчасти евреевъ), которые еще не вполнѣ даже свыклись съ американской жизнью, часто вздыхали по Варшавѣ и все время кормили насъ вкусными польскими кушаньями, при чемъ хозяйка не разъ высказывала удивленіе и негодованіе на американскихъ хозяекъ, которыя до минимума доводятъ трудъ я заботы но кухнѣ и, цѣлый день прогуливаясь по лавкамъ, какъ она утверждала, только за часъ до возвращенія мужей со службы (обыкновенно въ 6 ч. вечера) принимаются жарить къ обѣду какой-нибудь бифштексъ, не заботясь о приготовленіи супа, который, по ихъ понятіямъ, отнялъ бы у нихъ слишкомъ много времени... "Мы же, напротивъ, -- какъ сообщала моя жена въ письмѣ своей матери -- возвращаясь съ Выставки и освѣжившись первымъ дѣломъ ванной, которая, по американскимъ обычаямъ, имѣется въ каждой квартирѣ, получали у нашей польской хозяйки полный обѣдъ съ борщомъ, которымъ и удовлетворяли накопившійся за день аппетитъ".
   Послѣ шести недѣль пребыванія въ Чикаго и усерднаго каждодневнаго посѣщенія выставки, собравши весь матерьялъ, какой только было возможно, для выполненія нѣкоторыхъ задачъ или темъ, предложенныхъ мнѣ Министерствомъ Финансовъ, мы и физически, и морально были въ высшей степени утомлены. Въ это время, какъ разъ, со мной произошло крайне курьезное событіе въ чисто-американскомъ вкусѣ, которое заслуживаетъ передачи. Въ "Chicago Times" и другихъ крупныхъ чикагскихъ газетахъ появилось перечисленіе всевозможныхъ конгрессовъ, назначенныхъ на августъ мѣсяцъ, и тѣхъ докладовъ, которые на нихъ будутъ дѣлаться. Въ числѣ ихъ упоминалось мое имя съ утвержденіемъ, что такого-то и такого числа делегатъ русскаго Министерства Финансовъ сдѣлаетъ докладъ о состояніи русскаго государственнаго кредита въ одинъ день, въ другой же день, въ такой-то часъ онъ же, Янжулъ, сдѣлаетъ докладъ по другому финансовому вопросу, касающемуся Россія (тему я забылъ)...
   Я немедленно полетѣлъ къ нашему генеральному коммиссару и заявилъ объ этомъ явно ложномъ и при томъ оффиціальномъ отъ Выставки оповѣщеніи. Г. генеральный коммиссаръ отвѣтилъ мнѣ, категорически, что онъ ничего не знаетъ объ этомъ оповѣщеніи и никакого отношенія къ докладамъ или конгрессамъ не имѣетъ, что мнѣ надо обратиться по этому вопросу въ главное американское Бюро Выставки и тамъ искать объясненій, и что онъ, разумѣется, поддержитъ мой допросъ, если тамъ не захотятъ со мной говорятъ. Я немедленно полетѣлъ въ главное американское Бюро Выставки и тамъ, обратно съ ожиданіями, безъ всякихъ отлыниваній и отговорокъ сейчасъ же получилъ объясненіе. Главный секретарь главнаго Бюро, какъ онъ назвался, на заявленіе мое отвѣтилъ, къ удивленію, утвердительно: "Да мы, дѣйствительно, сдѣлали рядъ такихъ газетныхъ объявленій о всевозможныхъ странахъ и делегатахъ, въ видѣ какъ бы вызова или предложенія съ нашей стороны, что намъ интересно было бы послушать, но Вы къ этому вѣдь отнюдь не приневоливаетесь, да и многихъ конгрессовъ совсѣмъ не будетъ, а реклама свое дѣло сдѣлаетъ и привлечетъ многихъ посѣтителей къ Чикаго и нашей Выставкѣ"!..
   Послѣ такого безстыднаго объясненія и такого широкаго американскаго толкованія своихъ правъ и обязанностей администраціи, мнѣ не оставалось ничего иного дѣлать, какъ, по выраженію восточныхъ народовъ, "палецъ удивленія положить на ротъ изумленія"! и отправиться домой, что я и сдѣлалъ...
   По окончаніи изученія Чикагской выставки, я возвратился въ Нью-Іоркъ къ своему Бѣлякову, черезъ нѣсколько дней взялъ билетъ на этотъ разъ на французскомъ пароходѣ "La Touraine" и черезъ Гавръ вернулся въ Европу, а оттуда, послѣ основательнаго курса леченія холодной водой въ горахъ Швейцарія, пріѣхалъ на родину, гдѣ слѣдующее за тѣмъ лѣто (1894 г.), въ тиши Саратовской деревни, написалъ свою книгу о синдикатахъ, о которой будетъ рѣчь въ ближайшей главѣ "Воспоминаній".
   Кромѣ вышеуказанныхъ уже отчетовъ, книги о синдикатахъ и статей моихъ, которыя породила моя американская командировка, слѣдуетъ впрочемъ упомянуть еще рядъ статей моихъ въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" о Выставкѣ, большую статью объ американской прессѣ въ "Вѣстникѣ Европы" и двѣ статьи моей жены: "Американскія женщины" и "Поклоненіе деревьямъ", изъ коихъ послѣдняя дала толчокъ у насъ къ подобному же движенію, т. п. "Праздникамъ Древонасажденія", которые впрочемъ, какъ все въ Россіи, скоро вышло изъ моды {См. также наши общіе съ женой "Американскіе очерки и картинки" въ нашей книгѣ "Часы досуга" Москва 1896.}.
  

ГЛАВА XI.

Новый плодъ экономической эволюціи: "синдикаты" или "картели".-- Происхожденіе ихъ, какъ ближайшій результатъ концентраціи капиталовъ и труда.-- Общіе выводы изъ моего изслѣдованія о синдикатахъ, сдѣланнаго въ Америкѣ.-- Новое порученіе Министерства Финансовъ: изслѣдованіе Торговыхъ Музеевъ, Экспортныхъ Союзовъ и Товарныхъ Складовъ въ Европѣ.-- Трудность принятой мною на себя задачи и отсутствіе всякой литературы предмета.-- Главнѣйшіе типы торговыхъ музеевъ: Брюссель, Вѣна, Будапештъ, -- Экспортные союзы въ Германіи и Австріи.-- Образцовая организація вывозной торговли въ Гамбургѣ.-- Борьба съ затрудненіями разнаго рода.-- Странная судьба торговыхъ музеевъ во Франціи, -- Отрицательное отношеніе въ Англіи.-- Конечный выводъ моего изслѣдованія о торговыхъ музеяхъ.

   Путешествіе въ Америку, предпринятое въ 1893 г. по порученію Министерства Финансовъ, описанное въ предыдущей X главѣ моихъ "Воспоминаній", помимо собранныхъ тамъ различныхъ свѣдѣній, произвело на меня глубокое впечатлѣніе во многихъ отношеніяхъ и даже существенно измѣнило нѣкоторые мои экономическіе воззрѣнія и взгляды. Такъ, хотя я, обратно многимъ европейскимъ экономистамъ (напр. когда-то изучаемому мною Максу Вирту и лекціямъ Бёмерта въ Цюрихѣ) не вѣрилъ уже въ гармонію существующихъ интересовъ и всеисцѣляющую силу конкурренція, но тотъ не менѣе я, согласно съ Адамомъ Смитомъ и всей классической школой, считалъ соперничество въ промышленности и торговлѣ, какъ главный и свободный регуляторъ возможныхъ золъ и крайностей индивидуальной дѣятельности. О страшной вновь возникшей силѣ объединенія капиталистическихъ предпріятій въ новѣйшее время, подъ именемъ синдикатовъ, я имѣлъ до своей поѣздки въ Америку лишь весьма туманное и неопредѣленное представленіе. Лишь тамъ, въ Соединенныхъ Штатахъ, я увидалъ и оцѣнилъ изъ разговоровъ съ множествомъ лицъ и чтенія многихъ анкетъ и законодательныхъ попытокъ все значеніе синдикатовъ -- этой новой формы ликвидаціи старыхъ экономическихъ понятій о свободной конкурренціи.
   Въ виду той чрезвычайной важности, которую я придаю съ теченіемъ времени этому моему изслѣдованію о революціонныхъ (sui generis) капиталистическихъ союзахъ, я считаю нужнымъ, хотя въ самыхъ краткихъ и сжатыхъ размѣрахъ, познакомить читателей моихъ "Воспоминаній" съ этой существенной работой, явившейся важнѣйшимъ результатомъ моей поѣздки въ Америку.
   "Синдикаты" или по-нѣмецки "картели", у американцевъ "тресты", составляютъ видъ предпринимательскихъ или капиталистическихъ союзовъ новѣйшаго времени. Быстрѣе всего и раньше они развились именно въ Соединенныхъ Штатахъ, почему я самолично выбралъ ихъ предметомъ главнѣйшаго изслѣдованія въ моей американской командировкѣ я нашелъ полное сочувствіе со стороны пославшаго меня въ Америку Министерства. Теперь спрашивается, почему синдикаты появились на свѣтъ, и почему они растутъ до всюду какъ грибы, несмотря на всѣ внѣшнія противодѣйствія, которыя часто встрѣчаются въ правительственныхъ и частныхъ мѣрахъ?-- Какъ извѣстно, въ старину все промышленное производство покоилось исключительно на ремесленныхъ формахъ, при чемъ капиталъ игралъ ничтожную роль и главную -- трудъ; орудія производства были крайне несложны и стоили дешево, и сбытъ приготовленныхъ товаровъ былъ предназначенъ для немногихъ извѣстныхъ потребителей. Вся экономическая картина существенно измѣнилась въ настоящее время: въ промышленности господствуетъ крупное производство -- фабрики и заводы, гдѣ значительно преобладаетъ относительное значеніе капитала; огромныя зданія для работы, сложныя дорогія машины замѣняютъ прежнюю простоту всего дѣла, и доля работника въ общемъ производствѣ сравнительно умаляется, а значеніе основного или неподвижнаго капитала растетъ и увеличивается. Отсюда, отъ этой важной перемѣны произошло и измѣненіе единственнаго регулятора производства и торговли -- конкурренціи. Прежде, въ былое старое время, соперничество промышленниковъ и торговцевъ устанавливало весь ходъ экономическаго процесса; нынѣ же, при огромныхъ затратахъ на неподвижный или основной капиталъ, значеніе соперничества дошло до минимума и во многихъ случаяхъ совсѣмъ исчезаетъ. Вообще можно считать за правило, что тамъ, гдѣ вложенъ большой основной капиталъ и имѣютъ мѣсто опредѣленные твердые платежи (напр. до займамъ, заключеннымъ для основанія большого предпріятія), конкурренція легко спускаетъ цѣны ниже стоимости производства или дѣла; и въ концѣ концовъ промышленнымъ предпріятіямъ угрожаетъ банкротство, а странѣ промышленный или торговый кризисъ. Единственнымъ выходомъ для спасенія конкуррирующимъ сторонамъ является лишь остановка экономической борьбы путемъ соглашеній, а результатомъ послѣднихъ -- возникновеніе новыхъ промысловыхъ синдикатовъ к предпринимательскихъ союзовъ съ цѣлью тѣмъ или инымъ способомъ задержать паденіе цѣнъ и вообще найти выходъ изъ крайне неудовлетворительнаго нынѣ экономическаго положенія. Отсюда, слѣдовательно, свободная конкурренція не только теряетъ нынѣ свое значеніе, но родитъ монополію или точнѣе монополизацію производства, ибо сокращаетъ число соперниковъ.
   Вотъ въ чемъ лежитъ и заключается главная суть и основаніе современнаго синдикатнаго движенія. Такъ какъ съ ходомъ времени безпомощность конкурренціи увеличивается, то наоборотъ возрастаетъ все больше и больше значеніе соединенія силъ или союза. Предпріятія нерѣдко даютъ лишь убытокъ, ибо прибыль спускается ниже стоимости производства, и конкурренція не только не спасаетъ слабой стороны, но напротивъ слабаго давитъ, а сильнаго поднимаетъ. Прямой выводъ отсюда, что спасеніе для производства заключается единственно въ концентраціи капиталовъ и промысловъ, т. е. другими словами въ ходѣ развитія промышленности крупныя предпріятія должны становиться еще крупнѣе, соединяться съ другими, развиваясь быстро до гигантскихъ размѣровъ. Изъ всякой борьбы побѣдителемъ, конечно, выходитъ тотъ, кто сильнѣе, а въ торгово-промышленной конкурренціи, разумѣется, побѣда должна остаться за представителями крупнаго капитала, выразителемъ которыхъ и являются синдикаты.
   Разнообразныя выгоды крупнаго предпріятія легко объясняютъ значеніе и причины выше указаннаго явленія. Эти огромныя преимущества крупныхъ производствъ передъ мелкими заключаются одинаково, какъ въ уменьшеніи расходовъ (на покупкѣ и сортировкѣ сырья и экономіи управленія, напр.), такъ и въ увеличеніи доходовъ (улучшеніе механизмовъ и пріемовъ производства), въ возможности добавочныхъ промысловъ и доходовъ и утилизаціи отбросовъ.
   Само собой разумѣется, что описанное соединеніе силъ или концентрація производства должна непремѣнно повести за собой новыя разнообразныя послѣдствія и изъ нихъ на первомъ мѣстѣ, несмотря на общій ростъ промышленности -- уменьшеніе относительнаго числа промышленниковъ и затѣмъ обезличеніе ихъ, т. е. превращеніе въ акціонерныя компанія и товарищества или новое сліяніе обществъ въ общества, которое и извѣстно подъ общимъ названіемъ синдикатовъ, картелей и трестовъ. Промысловый союзъ или синдикатъ есть союзъ промышленниковъ, заключенный главнымъ образомъ съ цѣлью предупрежденія паденія цѣнъ на товары ниже стоимости производства. Настоящій вѣкъ можетъ считаться преимущественно временемъ возникновенія и распространенія этой странной формы созданія экономическихъ союзовъ. Промысловые синдикаты разсѣяны повсюду, и чѣмъ болѣе производство и торговля страны отличаются высокой формой развитія, тѣмъ большее распространеніе имѣютъ синдикаты. Быстрый ростъ и размноженіе такихъ капиталистическихъ союзовъ какъ синдикаты не можетъ, конечно, не вызывать страха и опасенія; люди, помня старыя монополіи и откупа съ ихъ злоупотребленіями, невольно ожидаютъ ихъ повторенія отъ синдикатовъ. Особенно много нареканій и жалобъ вызываютъ такъ называемые торговые синдикаты, имѣющіе до существу я своимъ цѣлямъ большое различіе отъ промысловыхъ; они прежде всего отличаются спекулятивнымъ характеромъ, имѣя назначеніе регулировать не производство, а лишь одну торговлю, т. е. соблюдаются интересы только посредниковъ. Кромѣ цѣли, и но своимъ свойствамъ торговые синдикаты значительно отличаются отъ промысловыхъ краткосрочностью своего существованія. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ и, самое большое, лѣтъ скупки и борьбы за монополію какого-нибудь товара, существованіе такого союза обыкновенно оканчивается.
   Изложивши обстоятельно въ девяти главахъ (причисляя сюда Введеніе и за исключеніемъ Приложенія) все происхожденіе, теорію и исторію синдикатовъ въ Соединенныхъ Штатахъ, вмѣстѣ съ описаніемъ ихъ различныхъ видовъ въ нѣкоторыхъ странахъ современной Европы, я прихожу, въ заключеніи, къ изложенію слѣдующаго отношенія государственной власти къ синдикатамъ. Во-первыхъ, я выясняю, что государство должно дѣлать по отношенію къ синдикатамъ и, во-вторыхъ, что можетъ дѣлать для правильной постановки даннаго вопроса? Первое должно выразиться въ томъ, чтобы государство разобралось въ ихъ видахъ и формахъ: устройство, цѣль, способы и пріемы различныхъ синдикатовъ весьма отличаются другъ отъ друга и, нѣтъ сомнѣнія, заслуживаютъ разнаго къ себѣ отношенія. Первый, главнѣйшій видъ синдикатовъ, согласно моему изслѣдованію, это -- промысловые синдикаты, т. е. направленные въ области промышленности къ предупрежденію паденія цѣнъ ниже стоимости; вторые синдикаты -- торговые, т. е. соглашенія торговцевъ или посредниковъ, которые собственно новыхъ цѣнностей не создаютъ, а перемѣщаютъ ихъ изъ рукъ въ руки. Наконецъ къ третьему виду синдикатовъ можно отнести чисто краткотечные виды крупныхъ соглашеній -- порожденіе биржевыхъ спекуляцій, которыя питаются преимущественно на торговыхъ биржахъ продажей на будущее или на срокъ (rings, corners, Schwänze). Публика, къ сожалѣнію, очень часто ихъ смѣшиваетъ со всѣми прочими предпринимательскими союзами.
   Въ результатѣ своего изслѣдованія я предлагаю, согласно числу категорій синдикатовъ, троякое къ нимъ и отношеніе. Союзы перваго рода, промысловые, должны быть признаны государствомъ какъ полезная и даже желательная форма ассоціаціи, такъ или иначе предназначенная для предупрежденія въ странѣ крупнаго народнаго бѣдствія, называемаго промышленнымъ кризисомъ. Синдикаты второго рода, торговые, могутъ быть терпимы и допускаемы подъ строгимъ контролемъ государства въ случаѣ, если главныя ихъ цѣли дозволяются закономъ, напримѣръ, благотворительныя, для взаимнаго общенія и проч. я не обнаруживаютъ вредныхъ для общества злоупотребленій. Наконецъ, третій видъ, временные торгово-спекулятивные синдикаты, являющіеся уже чистымъ зломъ, подлежатъ преслѣдованію уголовными карами, вмѣстѣ съ необходимостью измѣненія и передѣлки всѣхъ тѣхъ биржевыхъ правилъ и условій, которыя ведутъ къ столь вреднымъ общественнымъ явленіямъ.
   Государство не имѣетъ ни возможности, ни надобности вызывать искусственно на свѣтъ возникновеніе промысловыхъ синдикатовъ; точно также нѣтъ нужды государству требовать непремѣнно заявленія о его составленіи и разрѣшенія. Какъ дѣло сложное я новое -- весьма трудно его регулировать, и часто, по наличнымъ условіямъ, достаточно будетъ, если государство признаетъ дозволительнымъ составленіе всякихъ союзовъ промышленниковъ лишь не противныхъ закону.
   Разрѣшеніе или признаніе закономъ синдиката и утвержденіе договора, имъ составленнаго, влечетъ за собой 5 слѣдующихъ послѣдствій:
   1-ое Обязательность условій договора для членовъ синдиката.
   2-ое Охрана матеріальныхъ интересовъ синдикатовъ и признаніе его юридическимъ лицомъ.
   3-ье Ежегодная отчетность промышленныхъ и торговыхъ операцій всѣхъ предпріятій, въ него входящихъ, съ правомъ государства на фактическій контроль и регулированіе цѣнъ.
   4-ое Гласность въ дѣятельности синдикатовъ, т. е. обязательность, обратно съ примѣромъ нѣкоторыхъ американскихъ трестовъ, веденія подробныхъ протоколовъ всѣхъ засѣданій, какъ общаго собранія членовъ, такъ и правленія синдиката, и публикація выдержекъ изъ нихъ въ оффиціальныхъ изданіяхъ.
   5-ое Полное обезпеченіе участи рабочихъ на фабрикахъ синдиката.
   Разумѣется, давая право новому явленію экономической жизни, государство въ свою очередь можетъ возложить на синдикаты новыя и немалыя обязанности: прежде всего ежегодную отчетность гораздо обширнѣе той, которая нынѣ обязательна для акціонерныхъ обществъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ данныя о продажныхъ цѣнахъ и о заработной платѣ, уплаченной въ дѣйствительности по книгамъ.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ правительство получаетъ и право контроля продажныхъ цѣнъ синдиката и слѣдитъ, дабы онѣ не перешли за назначенный заранѣе того максимальный предѣлъ.
   Въ заключеніе государство требуетъ гласности въ дѣятельности синдиката, по крайней мѣрѣ въ формѣ сообщенія всѣхъ необходимыхъ статистическихъ данныхъ о коммерческой сторонѣ дѣла. Конечно, такъ какъ синдикаты доставляютъ капиталистамъ лучшіе барыши, то государство возлагаетъ на нихъ и больше обезпеченности въ той или иной формѣ участи рабочихъ, а ежели сочтетъ нужнымъ, то вводитъ спеціальныя положенія синдикатовъ съ цѣлью полученныя такимъ образомъ средства употребить на пользу тѣхъ же самыхъ рабочихъ.
   Такова, въ немногихъ строкахъ, сущность содержанія и главнѣйшихъ выводовъ моего американскаго изслѣдованія о синдикатахъ. Изслѣдованіе это явилось первой русской книгой по данному вопросу, подвергшею его оцѣнкѣ съ разныхъ сторонъ. Не мнѣ, конечно, судитъ, повліяли ли мнѣнія, высказанныя въ изслѣдованіи, на воззрѣнія въ нашихъ правящихъ сферахъ, но несомнѣнно господствующія воззрѣнія на синдикаты съ того времени (1895 г.) подверглись коренному измѣненію, какъ въ Европѣ, такъ и у насъ въ Россіи. Въ-настоящее же время мало по малу завоевываютъ себѣ право на признаніе основныя положенія моего изслѣдованія. Никто теперь, изъ болѣе или менѣе серьезныхъ ученыхъ, не стоитъ болѣе за простое уничтоженіе синдикатовъ, какъ вредной экономической формы; всѣ уже поняли, что это невозможно. Расходятся мнѣнія лишь на томъ, какъ узаконитъ, легализировать синдикаты, какія дать имъ права и обязательства. Все это, конечно, вопросы спорные и должны въ разное время устанавливаться различно, смотря по степени экономическаго развитія страны и всѣмъ ея условіямъ. Только въ нынѣшнемъ году (1910), кажется, правительство наше намѣрено впервые серьезно заняться составленіемъ законопроекта о синдикатахъ и внесеніемъ его въ Думу и Государственный Совѣтъ для законодательнаго разрѣшенія.
   Очень возможно, что твердая постановка вопроса о синдикатахъ въ Россіи еще затянется на многіе годы, тѣмъ болѣе, что и въ Европѣ онъ далеко еще не разрѣшенъ. Во всякомъ случаѣ даже временный пробный законъ несравненно лучше отсутствія всякаго закона, какъ нынѣ, что ведетъ къ многочисленнымъ и различнымъ злоупотребленіямъ.
   Перейдемъ, затѣмъ, къ другой моей работѣ опять-таки по порученію Министерства Финансовъ, тѣсно связанной по внутреннему содержанію, какъ и по времени, съ первой -- о синдикатахъ.
   Весной 1895 года, направляясь черезъ Петербургъ за границу для леченія отъ серьезной болѣзни, меня постигшей (болѣзнь сердца и ишіасъ), я получилъ отъ В. и. Ковалевскаго черезъ короткое время послѣ представленія работы о синдикатахъ, которою Министерство было очень довольно, новое порученіе: заняться во время пребыванія моего въ Западной Европѣ изслѣдованіемъ и изученіемъ торговыхъ музеевъ, складовъ товарныхъ образцовъ и вообще различныхъ государственныхъ и общественныхъ учрежденій, предназначенныхъ содѣйствовать или поощрять заграничный сбытъ или отпускъ національныхъ продуктовъ. При этомъ мнѣ было любезно предоставлено заниматься вопросомъ, въ виду моей болѣзни, лниль въ предѣлахъ, которые я найду для себя удобными, и не стѣсняясь временемъ и мѣстомъ изслѣдованія.
   Послѣ двухмѣсячнаго отдыха и леченья въ Маріенбадѣ, въ то же лѣто я принялся за посѣщеніе и собираніе свѣдѣній о торговыхъ музеяхъ, начиная первоначально съ Австріи, въ которой находился. Совершенно неожиданно для меня работа оказалась гораздо труднѣе, чѣмъ предполагалось сначала. Литературы вопроса, можно сказать, почти не существовало. Если по только что законченной мною работѣ о синдикатахъ сколько-нибудь серьезныхъ предшественниковъ въ видѣ изслѣдователей этого вопроса я почти не имѣлъ ни въ Америкѣ, ни въ Европѣ и они начали появляться лишь въ послѣдующее за тѣмъ время, то это тѣмъ болѣе относилось къ торговымъ музеямъ и экспортнымъ союзамъ и вообще, какъ правительственнымъ, такъ и частнымъ способами развитія сбыта товаровъ и экспорта.
   Вся литература этого вопроса, если не считать труды, косвенно касавшіеся предмета, состояла лишь въ устарѣвшей уже книгѣ Губера {F. С. Huber: "Die Ausstellungen und unsere Export-Indusirie". Stuttgart 1886.}, немногихъ оффиціальныхъ отчетахъ, брошюрахъ, бѣглыхъ описаніяхъ въ консульскихъ д епени дать толчекъ къ окончательной ликвидаціи у насъ нежелательнаго обложенія важнаго предмета народнаго питанія и не менѣе важнаго предмета для промышленности, скотоводства и т. д. Я охотно обѣщалъ Головачеву въ ближайшій же разъ своей поѣздки въ Англію серьезно заняться этимъ вопросомъ, для написанія ряда очерковъ, какъ онъ предлагалъ мнѣ, въ журналѣ "Слово" (въ которомъ я уже участвовалъ раньше) при первой возможности.
   Въ началѣ апрѣля 1880 года, я отправился съ женой за границу, въ продолжительный годичный отпускъ и на этотъ разъ, благодаря усердному писанію нѣсколько лѣтъ цѣлаго ряда крупныхъ статей въ "Отечественныхъ Запискахъ" и "Словѣ", гонораръ за который былъ сберегаемъ, съ хорошимъ матеріальнымъ достаткомъ, мы въ первый разъ рѣшились съ женой на дерзкую прежде для насъ мысль -- посѣтить и объѣхать Италію, что въ этотъ разъ и сдѣлали. Мы пробыли тамъ довольно продолжительное время (жена моя даже научилась говорить по-итальянски), осмотрѣли всѣ важнѣйшіе пункты страны, всѣ чудеса искусства и древняго міра, затѣмъ перебрались черезъ горный хребетъ Шилюгенъ въ мирную долину "Wallensee" въ Швейцарія, отдохнули отъ всѣхъ пріятныхъ впечатлѣній и духовныхъ наслажденій, столько же, сколько отъ итальянской жары и пыли, и къ концу лѣта кончили тѣмъ же привычнымъ паломничествомъ въ стѣны милаго Британскаго музея. Конецъ моего изслѣдованія о "Свободной Торговлѣ", совершенно передѣланный по новому плану, уже былъ видимо близокъ, но все-таки требовалъ очевидно еще порядочной, упорной работы, оставалось многое передумать и многое передѣлать, къ чему я и приступилъ въ привычныхъ стѣнахъ читальни Британскаго музея, гдѣ опять остался на цѣлую зиму, до будущаго лѣта, надѣясь за это время покончить предпринятую задачу съ "Свободной Торговлей", но какъ разъ именно въ это время я получилъ новое письмо отъ Головачева съ напоминаніемъ о необходимости спѣшить, въ виду ходящихъ въ обществѣ слуховъ, съ работой о соляномъ налогѣ и по русской поговоркѣ, которой, къ сожалѣнію, нѣсколько разъ мнѣ приходилось слѣдовать "Дѣло не волкъ, въ лѣсъ не убѣжитъ", я опять оставилъ второй выпускъ "Свободной Торговли" и занялся, сначала равнодушно, потомъ постепенно съ истиннымъ увлеченіемъ изученіемъ вопроса о причинахъ и послѣдствіяхъ отмѣны соляного налога въ Англіи, чѣмъ я занимался почти непрерывно, начиная, примѣрно, съ ноября 1880 года до марта 1881 года.
   Я спѣшилъ ознакомиться, благодаря каталогу Британскаго музея, съ обширной литературой этого вопроса. Оказалось, во-первыхъ, необходимымъ для этой цѣли просмотрѣть извѣстнаго "Cobbet'а" "Парламентскую исторію и дебаты", за нѣсколько десятилѣтій, гдѣ были разбросаны различные запросы и проекты реформированнаго соляного налога и описывалась исторія его отмѣны, затѣмъ выступали противники и защитники этой формы обложенія въ первой половинѣ XIX вѣка и еще раньше. Вообще, оказалось, его изслѣдовали уже съ самыхъ разнообразныхъ сторонъ. Цѣлый рядъ сочиненій, за много при томъ лѣтъ, по соляному налогу и вопросамъ, сюда относящимся, существовалъ въ отношеніи интересовъ земледѣлія, въ отношеніи интересовъ человѣческаго здравія, въ отношеніи интересовъ скотоводства, въ отношеніи интересовъ разнообразныхъ отраслей промышленности. По этому обѣ стороны, часто одинаково увлекаясь, приводили явныя несообразности, требовавшія непремѣнно строгой провѣрки. Мнѣ припоминается, напримѣръ, одинъ врачъ, чуть не посвятившій всю жизнь на доказательства разнообразнаго вреда для человѣка употребленія соли, при томъ для разныхъ болѣзней и при разныхъ случаяхъ. Чуть не большинство болѣзней онъ приписывалъ употребленію этой необходимой приправы къ пищѣ человѣка. Въ земледѣліи одни извѣстные агрономы защищали значеніе соли въ сельскомъ хозяйствѣ, другіе ничего не видѣли, кромѣ вреда. Въ промышленности, нѣкоторые вопросъ о соляномъ налогѣ въ Англіи дѣлали совершенно безразличнымъ для развитія и прогресса даннаго промысла, другіе, напротивъ, существованіе налога считали вѣчнымъ тормозомъ и препятствіемъ. Все это меня чрезвычайно интриговало и тянуло къ тому, чтобы наилучше разобраться въ вопросѣ. Съ другой стороны это оттягивало время окончанія взятой иной работы и вынуждало къ экскурсіямъ въ новыя области неизвѣстныхъ мнѣ знаній. Я долженъ былъ продѣлать массу справокъ и въ химіи, и въ технологіи, и въ агрономіи, и въ лѣсномъ хозяйствѣ, и въ ого родничествѣ, и въ гигіенѣ и т. д.
   Наконецъ первая часть "Причины отмѣны соляного налога въ Англіи" была кончена, но, увы, въ это время отъ пріѣхавшихъ въ Лондонъ соотечественниковъ я узналъ печальную новость, что Головачевъ успѣлъ поссориться съ радикальной редакціей "Слова", въ которую онъ вошелъ, и долженъ былъ покинуть редакцію. Такимъ образомъ мнѣ предстояло подвергнуться, можетъ быть, непріятному отказу, въ случаѣ обращенія къ новой редакціи "Слова", для которой, конечно, старые заказы и условія прежней редакціи могли быть не только не обязательны, но даже прямо нежелательны къ исполненію. Послѣ нѣкотораго колебанія, я написалъ къ извѣстному мнѣ лично Г. З. Елисѣеву, одному изъ членовъ редакціи "Отечественныхъ Записокъ", и онъ напечаталъ первую статью о если въ своемъ журналѣ. Но въ это время произошло давно желаемое въ Россіи событіе: Лорисъ-Меликовъ, находившійся тогда во главѣ правленія, идя навстрѣчу единодушно выражаемому желанію общества, отмѣнялъ соляной налогъ съ 1881 года, и такимъ образомъ работа моя потеряла, если не ученый, то публицистическій смыслъ и оправданіе: нечего бороться съ тѣмъ, съ чѣмъ не надо бороться. Это немедленно отразилось на судьбѣ моей статьи. Вслѣдъ за первой статьей должна была бы идти вторая о послѣдствіяхъ или результатахъ отмѣны, но, увы, она не появилась въ журналѣ. На запросъ мой у Елисѣева я получилъ печальный отвѣтъ, что Салтыковъ рѣшительно возсталъ, послѣ отмѣны налога, противъ помѣщенія моей статьи, какъ совершенно безполезной и не нужной для интересовъ читающей публики, такъ какъ она сама увидитъ эти послѣдствія. Я остался такимъ образомъ съ продолженіемъ и окончаніемъ своей статьи у себя на рукахъ. Не знаю, что пришлось бы мнѣ дѣлать съ этой работой, стоившей мнѣ многихъ мѣсяцевъ прилежнаго труда, если бы добрѣйшій М. М. Стасюлевичъ не заявилъ о своемъ согласіи пріютить мою изгнанную изъ "Отечественныхъ Записокъ" статью на страницахъ "Вѣстника Европы". Съ этого именно времени и началось мое участіе въ этомъ послѣднемъ журналѣ. Покончивъ съ солянымъ вопросомъ, я, разумѣется, опять обратился къ продолженію прерванныхъ занятій надъ исторіей идеи свободной торговля и конкурренціи.
  

ГЛАВА V.

Русская учебная колонія въ Лондонѣ зимой 1880--81 г.г.-- Какъ мы труса праздновали.-- Приключенія одного молодого россіянина въ посольской церкви.-- Ужасная катастрофа 1 марта въ Петербургъ, и какъ она была встрѣчена въ Лондонѣ.-- Окончаніе 6-ти лѣтняго труда надъ 2-мъ выпускомъ "Англійской Свободной Торговли".-- Значеніе личнаго и моральнаго фактора въ исторіи экономическихъ идей.-- Примѣненіе къ практикѣ моихъ научныхъ силъ и способностей.-- Моя фабрично-инспекторская служба.-- Очеркъ ея исторіи: Главнѣйшія условія и основные пункты мной инспекторской дѣятельности.-- Невозможность и безполезность дальнѣйшей службы. -- Отставка.-- Общіе выводы и заключенія.

   Работа надъ солянымъ налогомъ отвлекла меня отъ изложенія моихъ личныхъ впечатлѣній и приключеній въ это время моего пребыванія въ Лондонѣ, зимой 1880--81 гг., когда я такъ усердно, но не совсѣмъ благодарно, работалъ надъ солянымъ налогомъ, а далѣе собиралъ факты по "Свободной Торговлѣ", безъ возможности довести ее до желаемаго окончанія. Эта зима мнѣ очень памятна по тому оживленію, съ которымъ она прошла, незаурядъ всѣмъ многочисленнымъ мною сдѣланнымъ раньше посѣщеніямъ Англіи и жизни тамъ. Во-первыхъ, ни разу больше мнѣ не пришлось работать въ Англіи при такомъ большомъ и интересномъ русскомъ обществѣ, главнымъ образомъ изъ числа нашихъ экономистовъ. Въ эту зиму 1880--81 г., русская колонія въ Лондонѣ, работавшая въ Британскомъ музеѣ, состояла изъ слѣдующихъ лицъ: Н. А. Каблуковъ, нынѣ профессоръ Московскаго университета, В. Г. Яроцкій, Н. И. Зиберъ, умершій экономистъ, мой старый пріятель (и еще болѣе А. И. Чупрова), H. А. Русановъ, В. Т. Судейкинъ, впослѣдствіи магистръ политической экономіи, писатель-экономистъ, Даневскій, профессоръ международнаго и уголовнаго права въ Харьковѣ (умершій) и т. д., не говоря о лицахъ, появлявшихся, такъ сказать, на нашемъ горизонтѣ въ Лондонѣ пролетомъ, на короткое время. Большинство экономистовъ были люди молодые, во всякомъ случаѣ моложе меня, а потому, само собой, занятія ихъ устроились какъ бы рядомъ со мной и отчасти съ помощью моей. Работали мы дружно, весело, помогая другъ другу и совѣтами и указаніями и въ то же время, посвящая много времени на дѣло, не забывали и удовольствія, хотя въ большинствѣ самыя невинныя, вродѣ прогулокъ я поѣздокъ по окрестностямъ Лондона и похожденіи по разнымъ учрежденіямъ. Почти ежедневно мы сходились къ вечеру за чаемъ, или у меня чаще всего, или въ какомъ-нибудь пунктѣ, назначенномъ заранѣе для экскурсіи.
   Не говоря о чисто личныхъ приключеніяхъ за эту зиму, вродѣ болѣзни, могу разсказать о двухъ заслуживающихъ вниманія событіяхъ. Въ домѣ, гдѣ я жилъ, у одной довольно милой, но нѣсколько странной хозяйки, мало, видимо, занимавшейся своимъ хозяйствомъ. произошло весьма непріятное событіе: мнѣ и Зиберу, жившему также въ это время въ одномъ со мной домѣ, пришлось быть его свидѣтелемъ. По англійскому закону, частный домъ, собственный или квартира, въ истинномъ смыслѣ представляется замкомъ: "My house is my castle" и кредиторъ не можетъ приникнуть въ домъ своего должника раньше судебнаго рѣшенія и постановленія, законнымъ образомъ вошедшаго въ силу, безъ чего, разумѣется. должникъ можетъ десять разъ обезпеченіе, въ формѣ, положимъ, мебели, или другого движимаго имущества, спустить съ рукъ, или скрыть. Для этого необходимость заставила англичанъ придумать слѣдующій обходъ закона: кредиторъ, въ случаѣ неисправности должника, и имѣя въ виду наложить свои руки на его имущество, нанимаетъ такъ называемаго broker'а, т. е. "маклера" или "маклака", обыкновенно изъ очень низкихъ и низменныхъ слоевъ народа, забулдыгу. который, за небольшое вознагражденіе, готовъ исполнить все, что ему прикажутъ. Broker, подъ какимъ-нибудь ложнымъ предлогомъ, напримѣръ найма квартиры, проникаетъ въ намѣченное помѣщеніе, и тамъ уже предъявивши хозяйкѣ письменное удостовѣреніе, что онъ такой-то и нанятъ такимъ-то кредиторомъ этой хозяйки, остается, какъ у себя въ домѣ. Всѣ комнаты должны быть для него открыты, онъ безвыходно пребываетъ въ домѣ день и ночь, слѣдя за тѣлъ, чтобы хозяйка не стащила какую-нибудь часть имущества вонъ изъ дома, и полиція совершенно безсильна и не имѣетъ никакого нрава въ это мѣшаться. Broker, или маклакъ вполнѣ такимъ образомъ замѣняетъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ хозяйку. Начинается какъ бы междуцарствіе: въ одной и той же квартирѣ два хозяина; broker, который занимаетъ любую комнату, и можетъ, какъ мы видѣли, валяться въ грязныхъ сапогахъ на шелковомъ диванѣ и пить цѣлый день водку и осматривать чуть не съ ногъ до головы всѣхъ уходящихъ изъ квартиры, не уносятъ ли они съ собой часть имущества.
   Какъ разъ въ такую непріятную минуту попали мы съ женой въ нашу квартиру, и безсильная хозяйка, будучи не въ состояній уплатить долга и прогнать, слѣдовательно, маклака, подчинилась его строгому, назойливому, нахальному надзору. Расположившись произвольно въ одной изъ лучшихъ комнатъ, маклакъ пилъ съ утра до вечера, большею частью съ нашей кухаркой, пьяницей-ирландкой, приносившей ему водку и пищу, иначе онъ умеръ бы съ голоду, ибо не могъ выходить. Хозяйка же, несчастная, сидѣла въ своей комнатѣ и съ утра до вечера плакала, пытаясь нѣсколько разъ переселиться, увозя необходимѣйшее, но встрѣчала усиленный протестъ со стороны broker'а съ пьяной кухаркой, перешедшей совершенно на его сторону, и мы, связанные срокомъ найма, должны были оставаться въ этомъ домѣ очень долго, несмотря на все безобразіе, потому уже, что никто не могъ и не хотѣлъ принять отъ насъ денегъ; хозяйка возражала справедливо, что квартира уже больше не ея, broker, что онъ не хозяинъ, что хозяинъ живетъ гдѣ-то далеко и сносится съ нимъ письменно!!!
   Въ это время съ нами произошелъ очень смѣшной случай, который, однако, насъ очень напугалъ, но къ счастью и заставилъ избавиться скорѣй отъ пьяной компаніи и перейти на другую квартиру. Поздно ночью, когда мы уже спали, мы услышали сначала грубые мужскіе голоса, внизу въ кухнѣ, затѣмъ раздался стукъ въ нашу дверь и голосъ Н. И. Зибера, который энергично; стучалъ, взывая къ намъ. Мы пробудились и встали, впустили его въ комнату и спросили, что все это значитъ?! Оказывается, онъ изъ своей комнаты, ближе лежащей къ кухнѣ подвальнаго этажа, услышалъ шумъ, нѣсколько разъ окликался: кто кричитъ, шумитъ? чего мы сонные не слыхали, и затѣмъ отправился будить насъ, увѣряя, что какіе-то, вѣроятно мошенники, или разбойники забрались въ нашъ подвальный этажъ. Я забылъ упомянуть, что кромѣ насъ всѣ остальные жильцы успѣли уже сбѣжать съ квартиры, и вотъ подъ вліяніемъ энергическаго заявленія Зибера, съ нами съ женой произошла настоящая паника: мы дѣйствительно увѣрились, что тамъ внизу ходятъ какіе-то злые люди, угрожающіе намъ опасностью, и вооружившись, кто чѣмъ могъ, преимущественно каминными принадлежностями, гуськомъ, осторожно со свѣчами въ рукахъ спустились внизъ въ кухню, держась другъ за друга. Оказалось внизу нѣтъ ни души, но дѣйствительно всѣ двери наружу открыты. Въ такъ называемомъ Parlour, гостиной, которую самовольно занялъ broker, слышался его пьяный храпъ на диванѣ.
   Маргарита, ирландская кухарка, исчезла. Мы составили тогда военный совѣтъ -- что же дѣлать? Такъ домъ оставить нельзя, съ открытою дверью. Маргариты нѣтъ. Наконецъ, что сдѣлаетъ этотъ владѣлецъ, безсловесный broker? Вотъ, мы въ рѣшительный моментъ вспомнили о единственной надеждѣ и упованіи всякаго иностранца, какъ и мѣстнаго жителя Англіи, о полисменѣ.
   Кое-какъ наскоро одѣлись, и оставивши въ запертой комнатѣ Екатерину Николаевну, отправились вдвоемъ съ Зиберомъ отыскивать полисмена. Не безъ труда мы нашли такового, объяснили въ чемъ дѣло, но лишь съ большой неохотой, отговариваясь неимѣніемъ права безъ особенныхъ обстоятельствъ входить въ частное жилище, полисменъ рѣшился войти къ намъ въ домъ, въ переднюю комнату. Тамъ онъ убѣдился въ полной безпомощности пьянаго broker'а, котораго не могъ даже дотолкаться и разбудить, по отсутствію кого-либо изъ людей въ квартирѣ, кромѣ насъ, и предложилъ квартиру запереть, увѣряя, что при малѣйшей тревогъ, онъ немедленно появится, такъ какъ у него есть ключъ отъ всѣхъ наружныхъ дверей околотка, и что мы не должны безпокоиться о кухаркѣ, какъ она войдетъ, она сама должна объ этомъ позаботиться, если уходитъ, и имѣть ключъ. Въ этотъ самый моментъ появилась пьяная Маргарита съ двумя бутылками водки и грозно запротестовала противъ вторженія полисмена въ квартиру, ссылаясь на то, что мы, какъ иностранцы, не знаемъ обычаевъ, а онъ не долженъ никого слушать, кромѣ ея и broker'а. Полисменъ раскланялся съ нами, развелъ руками и ушелъ изъ квартиры, оставивши насъ въ пріятной компаніи пьяныхъ людей.
   Разумѣется, на другой же день мы, наконецъ, принялись за розыски хозяевъ, сдѣлали соотвѣтственное недѣльное заявленіе (notice) и черезъ недѣлю переѣхали въ болѣе приличное мѣсто обитанія.
   Хотя во второй половинѣ 1881 года русская колонія понемногу начала рѣдѣть -- сначала уѣхалъ Каблуковъ, за нимъ Даневскій, -- но все-таки оставалась довольно многочисленной, ибо появлялись вновь-пріѣзжіе, менѣе усидчивые россіяне, которые, пробывши недѣлю, другую, въ туманномъ Альбіонѣ, начинали скучать о Парижскихъ бульварахъ и о нѣмецкихъ Kneip'ахъ и покидали Лондонъ, съ тѣмъ, чтобы дать мѣсто другимъ новопріѣзжимъ, и т. д. Въ это время произошло одно нѣсколько странное и на этотъ разъ болѣе серьезное приключеніе съ однимъ изъ молодыхъ россіянъ, имя котораго я не хочу называть. Приключеніе это серьезно взбудоражило насъ, ибо наводило невольно на очень грустныя мысли о томъ, что никто изъ насъ, ищущихъ свѣта, знаній и науки за границей, не гарантированъ отъ подобнаго приключенія и возможности крупнаго несчастья.
   Одинъ молодой человѣкъ, N., занимавшійся также въ Британскомъ музеѣ, соскучился, не видѣвши русскихъ, кромѣ нашего ограниченнаго кружка, и не слышавши долго русской церковной службы, къ аккуратному посѣщенію которой привыкъ съ дѣтства, отправился въ русскую церковь. Онъ родился въ очень благочестивой дворянской: семьѣ, воспитанъ былъ въ Москвѣ въ Лицеѣ Цесаревича Николая, и привыкъ, поэтому, съ аккуратностью и исправностью посѣщать въ положенное время церковь, чего былъ давно уже лишенъ во время своихъ странствованій по нѣмецкимъ университетамъ и проживанія въ Лондонѣ. Когда N. вернулся изъ русской церкви и былъ вечеромъ у насъ, пилъ чай, то, на разспросы наши, какъ ему понравилась русская посольская церковь, и какія онъ вынесъ впечатлѣнія изъ перваго посѣщенія, отвѣтилъ намъ, что ничего особеннаго, церковь была пуста, и что онъ попалъ въ церковь слишкомъ рано. Была какая-то знатная, расфранченая дама, сидѣвшая въ корридорѣ, около церкви, мимо которой онъ прошелъ, которая почему-то на него подозрительно посмотрѣла, и около нея нѣсколько человѣкъ, вѣроятно ея свиты, больше никого въ церкви не было.
   Прошло недѣли двѣ времени, въ одно прекрасное утро X. прибѣгаетъ къ намъ блѣдный съ вытянутымъ лицомъ и стучитъ въ дверь, такъ какъ мы чуть успѣли съ женой встать. На разспросы: "Что съ вами? Что такое случилось?" онъ сильно взволнованный, прерывающимся голосомъ, разсказалъ намъ слѣдующее, что онъ изъ дома своего дяди, заступающаго ему мѣсто отца, только что получилъ крайне тревожащее его письмо, чрезвычайнаго содержанія. Любящій и милый дядя, во-первыхъ, бранитъ его, во-вторыхъ, сообщаетъ, что у нихъ, или у близкихъ родственниковъ былъ обыскъ, вызванный будто бы его гнуснымъ поведеніемъ за границей, что онъ пренебрегъ всѣми наставленіями и примѣромъ всей семьи. нарушая ея добрыя традиціи и вмѣсто того, чтобы заниматься дѣломъ за границей, учиться, очевидно началъ заниматься политикой, ибо благодаря его дурному поведенію въ этомъ случаѣ былъ обыскъ, какъ по объясненію полиція, прямо вызванный сообщеніемъ изъ-за границы о немъ, о его будто-бы неблагонадежноcти. Письмо наполнено выраженіями самаго глубокаго отчаянія и сожалѣнія о всемъ случившемся, шлетъ упреки и укоризны на голову юноши, заклинаетъ его всѣми святыми не скрывать своихъ грѣховъ, буде таковые есть, немедленно возвращаться въ Москву, какъ дядя уже обѣщалъ полиціи, что онъ явится на отвѣтъ лично и смѣло, какъ подобаетъ порядочному человѣку, сознается, что онъ такое надѣлалъ за границей и чѣмъ вызвалъ такой гнѣвъ и такія мѣры противъ себя государственной власти и полиціи, въ чемъ же заключаются сіи проступки и не можетъ ли, не въ состояніи ли онъ загладитъ ихъ искреннимъ раскаяніемъ?!
   Бѣдный юноша, мирно занимавшійся въ Британскомъ музеѣ, отчасти подъ моимъ руководствомъ, изученіемъ разныхъ кредитныхъ формъ и банковъ, очень далекій отъ какихъ-либо помышленій о политикѣ и тѣмъ болѣе отъ сношенія съ людьми неблагонадежными, подозрительными или опасными, былъ, разумѣется, крайне пораженъ и огорченъ. Всѣ, мы -- небольшая кучка оставшихся русскихъ, посѣщавшихъ Британскій музей, приняли въ его горѣ самое близкое участіе и выражали ему свое горячее сочувствіе, не жалѣя разныхъ добрыхъ совѣтовъ и пожеланіи. X. имѣлъ въ Лондонѣ, только одинъ бросающійся въ глаза недостатокъ, возбуждающій преслѣдованіе его на улицѣ со стороны уличныхъ мальчишекъ: противно всякому англійскому приличію и понятію о джентльменствѣ, онъ носилъ огромную войлочную шляпу въ родѣ того фасона, который приписывается, по слуху, калабрійскимъ разбойникамъ, съ широкими полями. Шляпа эта у чопорныхъ англичанъ вызывала улыбки и перемигиванія, -- чего, вѣроятно, онъ самъ не замѣчалъ. Мальчишки бѣжали за нимъ иногда на улицѣ, показывали языкъ и кричали: "clergyman!" и болѣе ничего. Мы, конечно, подшучивали надъ нимъ и всячески убѣждали его завести цилиндръ, но онъ былъ упрямъ и насъ не слушался. Наконецъ, въ своихъ манерахъ X., какъ истинный россіянинъ, изъ хорошей дворянской семьи, отличался большой развязностью и не всегда сдержанностью, вотъ все, что можно было сказать противъ него.
   Общее недоумѣніе, такимъ образомъ, относительно возможной или вѣроятной причины его бѣды, сводилось, однако, къ общимъ совѣтамъ: немедленно возвращаться въ Россію и объясниться, постараться выслушать, въ чемъ же его обвиняютъ? Нѣтъ ли тутъ просто ошибки въ имени, что иногда въ жизни бываетъ. Разстроенные, съ горячими объятіями, мы проводили его на вокзалъ, въ дорогу, въ нашу далекую, не всегда любезную, какъ изъ этого примѣра видно, къ своимъ сынамъ, родину. Прошло недѣли три безъ всякихъ извѣстіи, какъ вдругъ, въ одно утро, или вечеръ, не помню хорошо, X., веселый, смѣющійся, развязный, въ томъ же самомъ невозможномъ калабрійскомъ шлыкѣ появляется опять у насъ въ комнатѣ, какъ разъ въ присутствіи еще нѣсколькихъ россіянъ-сотоварищей. Естественно, съ нашей стороны посыпались градомъ вопросы: "Что? Какимъ образомъ? Почему? Зачѣмъ васъ вызывали? Что такое случилось?!!!"
   Оказалось, произошла слѣдующая, можно было бы сказать -- комическая, исторія, если бы она не заключала въ себѣ зерно большого трагизма. Причина заключалась въ томъ самомъ вышеупомянутомъ неудачномъ, оказывается, посѣщеніи русской церкви, когда сердце молодого человѣка стосковалось по родинѣ и родной православной службѣ; какъ уже онъ разсказывалъ выше, въ церкви была при немъ какая-то очень знатная особа, герцогиня со свитой и болѣе никого. Онъ прошелъ мимо нея по узкому корридору, въ своемъ невозможномъ калабрійскомъ колпакѣ, надвинутомъ низко на лобъ, съ весьма дерзкой, отважной манерой, и въ томъ широкомъ, безъ рукавовъ плащѣ англійскаго образца (Haveloc), который у насъ въ Россіи получилъ характерное названіе "размахайки", при чемъ, благодаря широкимъ размѣрамъ этого костюма задѣлъ, можетъ быть, нѣсколько неосторожно, самъ того не зная, въ узкомъ проходѣ сидящую даму. Когда онъ прошелъ въ церковь, то немедленно завязался разговоръ о немъ: "Кто этотъ нигилистъ, невѣжа, не раскланиваясь, въ такой ужасной шляпѣ, прошелъ мимо?" Услужливые люди немедленно добились точныхъ свѣдѣній, узнали черезъ священника, который видѣлъ его раньше, его имя, при чемъ ему было приписано, якобы, очевидное намѣреніе чуть ли не нанести оскорбленіе дѣйствіемъ высокой особѣ, здѣсь присутствующей, своимъ неприличнымъ поведеніемъ. И вотъ немедленно, въ Петербургъ, куда слѣдуетъ, полетѣло, безъ дальнѣйшаго разбора дѣла, извѣщеніе о дерзкой, якобы, выходкѣ, этого, невиннаго по своему поведенію, младенца и, что называется по-русски, сыръ боръ загорѣлся!!!"
   Когда N. вернулся въ Москву, то онъ узналъ тотчасъ же, что обсыскъ и запросъ о немъ сдѣланы вслѣдствіе телеграфнаго требованія изъ Петербурга, куда онъ и долженъ направиться, чтобы съ этимъ дѣломъ познакомиться поближе. И вотъ, собравши всѣ необходимыя данныя о высокой доброкачественности и благонадежности, какъ своей лично, такъ и всей его семьи, пользующейся всеобщимъ уваженіемъ и далекой отъ какихъ-либо превратныхъ мыслей, въ томъ числѣ и захвативши аттестатъ отъ Катковскаго Лицея, N. немедленно отправился въ Канцелярію всемогущаго тогда министра Лорисъ-Меликова, гдѣ все дѣло очень быстро объяснилось поспѣшнымъ и непровѣреннымъ сообщеніемъ изъ Лондона, Юноша, который уже приготовился ѣхать въ мѣста не столь отдаленныя и, какъ онъ намъ разсказывалъ, уже боялся за свой арестъ на самой границѣ, былъ, наконецъ, совершенно обѣленный, мирно отпущенъ на всѣ четыре стороны, съ совѣтомъ, впрочемъ, быть осторожнѣе въ будущемъ.
   Насколько вся эта печальная и смѣшная тревога, грозившая, въ случаѣ меньшей энергіи и настойчивоcти, самыми серьезными послѣдствіями, была напрасна, можно судить уже потому, что этотъ претерпѣвшій юноша въ настоящее время, черезъ 28 лѣтъ, занимаетъ высокій постъ сенатора, чѣмъ наглядно доказываетъ, какая великая осторожность требуется при обвиненіи человѣка и осужденіи его въ проступкахъ, которые онъ и не думалъ совершать!? Во истину "всѣ мы подъ Богомъ ходимъ", какъ говоритъ русская народная поговорка!!!
   Кромѣ этого непріятнаго происшествія, нарушившаго нашъ душевный миръ и спокойствіе, маленькая кучка русскихъ, занятая всецѣло книгами и диссертаціями, жила весьма мирно, каждый занятый своимъ дѣломъ. Какъ извѣстно, 1-го марта 1881 года, къ истинному горю всего мыслящаго человѣчества и вѣрныхъ подданныхъ Русскаго Государя, совершилась ужасная катастрофа цареубійства. Одинъ изъ великихъ Императоровъ Россіи, Царь-Освободитель, погибъ отъ руки кучки фанатиковъ. Мы какъ разъ въ это время проживали въ Лондонѣ. Интересно, можетъ быть, будетъ знать, что и какъ по этому поводу намъ сдѣлалось извѣстно о страшномъ событіи? Жена моя отъ 14 марта, 1881 года, пишетъ, напримѣръ, своимъ родителямъ слѣдующее: "Мамаша проситъ написать, когда мы узнали о страшной катастрофѣ и смерти Государя. Мы узнали это" отвѣчаетъ она, "на другой день, такъ какъ, наканунѣ, въ день убійства было воскресенье и газетъ не выходило. Утромъ въ понедѣльникъ, въ половинѣ девятаго, какъ только встали, узнали одновременно изъ англійской газеты "Daily News", гдѣ уже появилась обширная телеграмма о печальномъ событіи, и изъ циркулярнаго письма здѣшняго русскаго священника, приглашавшаго насъ на панихиду. Мы отправились въ церковь, гдѣ отслужено было краткое и печальное молебствіе, на которомъ присутствовала масса знатнаго народа; полный комплектъ, конечно, русскаго посольства, а также и представители иностранныхъ державъ, включая турецкую, китайскую и японскую миссіи и т. д., кромѣ того многіе члены англійской королевской фамиліи, принцъ Уэльскій и принцесса Уэльская (настоящій король Эдуардъ съ супругой), которая очень похожа на свою сестру, нашу нынѣшнюю Императрицу", пишетъ жена, "и также пользуется здѣсь большой любовью народа. О подробностяхъ этого страшнаго дѣла мы здѣсь изъ англійскихъ газетъ узнали гораздо больше, чѣмъ Вы въ Россіи; черезъ нѣсколько дней, впрочемъ, мы имѣли также возможность получить весь русскій матеріалъ, потому что выписываемъ массу газетъ изъ Россіи. Англичане очень сочувственно отнеслись къ нашему національному несчастью, и первые дни послѣ происшествія, пресса почти единственно толковала здѣсь о немъ. До сихъ поръ, собственно, публика сильно интересуется подробностями дѣла и его послѣдствіями..."
   Впрочемъ, я долженъ пополнить письмо жены одной, нѣсколько курьезной подробностью, смутившей нашъ духъ наканунѣ этого событія. Перваго марта, по русскому исчисленію, въ воскресенье, знаменитый Англійскій проповѣдникъ лордъ Редстокъ говорилъ публичную проповѣдь. Входъ былъ свободенъ, и мы съ женой захотѣли какъ разъ послушать, что такое за Редстокъ и что онъ говоритъ? Проповѣдь назначена была и началась ровно въ четыре часа по полудни. Къ общему удивленію, Редстокъ началъ проповѣдь съ какихъ-то таинственныхъ и странныхъ намековъ на какое-то печальное событіе въ родѣ слѣдующихъ: "Завтра, христіане, вы встанете утромъ и узнаете, можетъ быть, какую-нибудь страшную новость о внезапной насильственной смерти какого-нибудь монарха могущественнаго государства, но это событіе отнюдь не должно смущать вашу совѣсть: будьте увѣрены, что какъ бы печаленъ этотъ фактъ ни былъ, но Богу было такъ угодно. Мы должны смириться передъ Его волей и молить Его, чтобы такихъ несчастій было на свѣтѣ поменьше" и т. д. въ этомъ родѣ.... Мы были, разумѣется, удивлены, но пропустили сказанное мимо ушей. На другой же день все сдѣлалось ясно изъ чтенія газетъ: наканунѣ, въ два часа съ чѣмъ-то, герцогъ Эдинбургскій съ супругой Маріей Александровной получили извѣстіе о смерти покойнаго Александра II, немедленно заказали экстренный поѣздъ въ Дувръ и въ три часа съ минутами уѣхали на континентъ по дорогѣ въ Россію. Очевидно, въ придворныхъ кругахъ былъ извѣстенъ фактъ катастрофы, еще, въ воскресенье днемъ, но Редстокъ не хотѣлъ нарушать святости воскресенія и смущать совѣсть слушателей этимъ извѣстіемъ и въ то же время не утерпѣлъ, чтобы на него не намекнуть и тѣмъ привлечь наше вниманіе, изобразитъ мысленно знаки вопроса, кто и что такое? Предсказаніе вышло не мудреное!
   Тяжело было весной, послѣ довольно продолжительной холодной зимы этого года, оставаться въ городѣ. Весь, повидимому, или большая часть матеріала, необходимаго для второго желаннаго, тома моей "Англійской Свободной Торговли", былъ уже собранъ и мы смѣло могли на этотъ разъ, послѣ продолжительнаго сожительства съ Британскимъ музеемъ, покинуть Лондонъ и переселиться въ другое, болѣе веселое, если не поучительное мѣстопребываніе. Такъ мы и сдѣлали. Въ началѣ мая весь нашъ довольно не малый, благодаря росту книгъ, багажъ, послали впередъ, въ Гейдельбергъ, а вслѣдъ затѣмъ переселились въ этотъ прелестный, тогда еще покойный и мало объангличаненный, "nicht verengländerr" городокъ Германіи. Я имѣлъ пріятелей между профессорами и при томъ одного владѣльца богатой экономической библіотеки, профессора Эмануила Лезера, такъ что могъ смѣло разсчитывать на возможную помощь въ смыслѣ снабженія книгами. Мы поселились очень уютно и комфортабельно, въ хорошемъ не дорогомъ пансіонѣ Ланга, распредѣлили правильно свой день занятій и незамѣтно, одновременно пріятно и полезно, за писаніемъ сочиненія и прогулками, по составленной заранѣе программѣ, проводили свое время. Сначала насъ смутило одно непріятное приключеніе: сундуки и чемоданы, посланные нами впередъ, съ нашими вещами и книгами, долго не приходили въ Гейдельбергъ. Въ теченіе цѣлаго мѣсяца по пріѣздѣ, живя при томъ около самой станціи желѣзной дороги, я непрестанно наводилъ справки, но все было тщетно; нашихъ вещей нѣтъ какъ нѣтъ! По совѣту нашего хозяина, черезъ мѣсяцъ мы уже поставили крестъ на наши вещи и хотѣли рекламировать, т. е. требовать отъ желѣзной дороги, или отъ правительства, то жалкое вознагражденіе, которое приходится отправителю за пропавшую кладъ, какъ вдругъ нашъ багажъ нашелся на станціи и оказалось, мы столько разъ получали отрицательный отвѣтъ, благодаря необычайной несообразительности нѣмецкаго конторщика на желѣзной дорогѣ.
   Жена моя по этому поводу писала матери изъ Гейдельберга, отъ 24--12 іюня 1881 года: "Я вамъ могу сообщить наконецъ веселое извѣстіе: мы добились своихъ вещей. Скучно и досадно разсказывать всѣ наши хлопоты о нихъ и странный пассажъ съ ними. Пока мы посылали запросы, даже телеграфные, въ разныя мѣста пути слѣдованія багажа, начиная съ Лондона, онъ преспокойно лежалъ около насъ здѣсь и былъ налицо... Совершенно случайно мы до него добрались... Во всякомъ случаѣ день, когда мы получили вещи, былъ для насъ праздникомъ, мы точно получили подарокъ. Еще раньше мы начали заниматься по книгамъ, которыя сейчасъ нашлись или въ университетской библіотекѣ или у профессора Лезера и въ другихъ книжныхъ учрежденіяхъ города. Книгописаніе наше идетъ очень успѣшно, у насъ уже написано свыше ста страницъ" (жена ошиблась, въ дѣйствительности было гораздо больше). "Матеріалы такъ разрослись, что книга грозитъ выйти больше, чѣмъ слѣдовало. Работать здѣсь очень хорошо; день правильно расположенъ; заботъ, напримѣръ, о ѣдѣ, ни малѣйшихъ, какъ въ Лондонѣ. Недавно, впрочемъ, простояло нѣсколько дней такихъ жаркихъ, что нападала на насъ нѣкоторая вялость, работа шла какъ бы хуже. Теперь же чудная, не слишкомъ жаркая погода, и я мъ утра сѣла вамъ писать въ нашемъ саду, гдѣ въ другое время бываетъ невыносимо жарко. Мы купаемся въ Неккарѣ и чувствуемъ себя совсѣмъ хорошо. Жизнь привольная, заниматься удобно, погулять есть гдѣ..."
   "Письмо это", говорится далѣе, "продолжаю вечеромъ. И. И. пошелъ съ нѣсколькими русскими гулять въ довольно отдаленный пунктъ, а я нынче отказалась отъ прогулки, потому что во время купанья передъ ужиномъ много плавала и устала. Да и рано здѣсь хочется спать, потому что сравнительно рано встаемъ, мужъ къ половинѣ восьмого, и даже въ семь, я полчаса позднѣе; до часу такимъ образомъ, до времени нашего ранняго обѣда, у насъ много часовъ для занятій, и мы, если диктовка мужа идетъ гладко, успѣваемъ написать довольно много. Послѣ обѣда мы занимаемся какимъ-нибудь легкимъ чтеніемъ и не спимъ ни тотъ, ни другой, потому что часа въ четыре пьемъ кофе уже не дома, а въ кондитерской, а послѣдніе жаркіе дни передъ этимъ обязательно купаемся въ прохладномъ Неккарѣ. Отъ 5--7 часовъ, большею частью, мы опять усердно пишемъ, въ восьмомъ часу получаемъ ужинъ и чай и затѣмъ вновь отправляемся въ вечернюю прогулку, которая единственно возможна при такой жарѣ, которая здѣсь наступила лѣтомъ. Каждый вечеръ, почти регулярно, заходятъ за нами кто-нибудь изъ здѣшнихъ русскихъ"... Я умышленно привелъ это безыскусственное письмо, чтобы точнѣе представить идиллическую картину нашей новой жизни, столь не схожей съ лондонской, надъ той же работой, усердно подвигавшейся впередъ. Наконецъ послѣ всѣхъ шестилѣтнихъ стараній, передѣлокъ, перемѣнъ и измѣненій плана, совсѣмъ не похожаго на первый, моя работа надъ "Свободной Торговлей", или, точнѣе, "Развитіемъ идеи свободной торговли", видимо, приближалась къ благополучному окончанію. Въ началѣ августа работа настолько подошла къ концу, что мы рѣшили сдѣлать себѣ нѣкоторый отдыхъ и удовольствіе мѣсячной поѣздкой въ Швейцарію, и я взялъ круговой билетъ III-го класса на это время. (Большей роскоши я себѣ тогда еще не могъ позволять).
   У насъ сохранилось одно интересное письмецо жены объ этомъ важномъ для насъ событіи долго желаннаго окончанія второго тома. Жена моя пишетъ объ этомъ изъ Берна своей матушкѣ въ слѣдующихъ словахъ: "Имѣю сообщить новость, мы вчера кончили послѣднюю главу книги; теперь И. И. хочетъ только дополнить нѣсколько ту главу, которая уже давно написана, и для этого мы остались въ Бернѣ собственно на нѣсколько дней. Кстати погода дождливая и все равно нигдѣ въ Швейцаріи гулять еще нельзя. Даже по слухамъ рѣки разлились отъ дождей. По случаю нашей общей радоcти, окончанія работы, я получила отъ мужа сюрпризъ, о которомъ вамъ теперь не скажу, чтобы лучше поразить при свиданіи. Чѣмъ ближе придвигается время отъѣзда, тѣмъ невольно чаще вспоминается, какъ будетъ пріятно обнять васъ, послѣ долгаго скитанія по бѣлому свѣту... Намъ только хочется воспользоваться своимъ круговымъ билетомъ, насмотрѣться напослѣдяхъ чудесами природы, которая потомъ надолго оставитъ наслажденіе своими воспоминаніями, а затѣмъ уже восвояси, опять за трудовую жизнь въ Россіи. Веселья тамъ теперь ждать нельзя, все кругомъ очень грустно. Одно утѣшеніе -- дѣлать, по возможности, свое дѣло. Мнѣ по пріѣздѣ надо будетъ, кромѣ устройства квартиры, за полтора года отсутствія, измарать порядочно много бумаги, продолжая переписку, и книга даетъ намъ обоимъ еще достаточно работы въ Москвѣ: мнѣ переписки, а И. И. просмотра сначала, а потомъ корректуры при печатаніи. За то какое блаженное чувство мы ощущаемъ при окончаніи этой работы, которая тяжелымъ бременемъ лежала на нашей совѣсти и сначала давалась очень трудно, вслѣдствіе измѣненій нѣкоторыхъ воззрѣній и расширенія матеріала со времени писанія перваго выпуска?!! Мораль, которую И. И. вынесъ отсюда: въ умственныхъ работахъ никогда не связывать себя и не гадать за будущее. "Все хорошо, что кончается хорошо", говоритъ пословица, поэтому теперь нечего ворчать на судьбу, но было тяжелое время, когда И. И. долго не могъ приняться въ Британскомъ музеѣ за эту обязательную работу, которая, напоминая о себѣ постоянно, не давала намъ свободы вполнѣ предаться тѣмъ занятіямъ, которыя болѣе привлекали въ данное время его интересы, какъ, напримѣръ, фабричное законодательство. Теперь мужъ ромписался, и книга, кажется, выйдетъ недурная, но она далась труднѣе всѣхъ прежнихъ его сочиненіи. Но, однако, довольно объ этомъ"...
   Къ осени мы благополучно вернулись изъ продолжительнаго полуторогодового отсутствія изъ Россіи, на этотъ разъ съ новой и давно желанной книгой, вторымъ выпускомъ "Свободной Торговли", съ новымъ большимъ трудомъ, готовымъ для печати. Немедленно она отдана была въ типографію, въ томъ же домѣ, гдѣ я прежде проживалъ съ Ковалевскимъ (Миллера): теперь я уже поселился въ другой части города Москвы, на Арбатѣ, гдѣ и оставался до окончательной ликвидаціи моей московской жизни.
   Такъ какъ второй томъ или выпускъ этого сочиненія, обнимающій періодъ свободной торговли, представляетъ для того времени главную мою работу, потребовавшую большихъ усилій, то я считаю долгомъ нѣсколько долѣе на ней остановиться. Сначала я хотѣлъ во второмъ выпускѣ этой книги ограничиться лишь выясненіемъ торжества принциповъ свободной торговли, но, продолжая работать, я не могъ не замѣтить сильной перемѣны въ воззрѣніяхъ англійскаго общества на политическую экономію и упадка стараго престижа самой экономической науки. Вѣра во многіе наиболѣе существенные положенія и принципы политической экономіи, какъ они были установлены въ XVIII и XIX вѣкахъ ея первыми основателями, вѣра эта явилась уже давно, въ значительной степени подорванной и поколебленной, и въ то же время новые законы, новые принципы, которые могли бы замѣнить собой старые, потерявшіе довѣріе, еще не созданы и составляютъ лишь pium desiderium.
   Это послѣднее обстоятельство заставило меня всмотрѣться ближе въ данное явленіе и подвергнуть его спеціальному изслѣдованію. Чѣмъ же объясняется эта громадная перемѣна относительно значенія и важности политической экономіи? Какъ, какимъ образомъ, подъ какимъ вліяніемъ и благодаря какой обстановкѣ дѣйствительной жизни могло образоваться и развиться это столь распространенное нынѣ недовѣріе къ вѣрности, правильности, къ цѣлесообразности выработанныхъ политической экономіей началъ, а также убѣжденіе въ практической непригодности большею частью ихъ законодательнаго примѣненія къ жизни?!!
   Прослѣживая, шагъ за шагомъ, съ конца 20-хъ годовъ прошлаго вѣка англійскую экономическую литературу, я пришелъ къ заключенію, что главное вліяніе на измѣненіе общественнаго мнѣнія въ отношеніи къ этой наукѣ оказали слѣдующіе четыре фактора: 1) альтруизмъ, 2) соціализмъ, 3) индуктивизмъ, 4) протекціонизмъ. Въ этомъ построеніи, которое я дальше вкратцѣ изложу, я ставлю себѣ въ заслугу, что до сихъ поръ привыкли въ наукѣ бороться лишь логическими способами, путемъ доводовъ, добываемыхъ разсужденіемъ и фактами, а я постарался показать въ своемъ изслѣдованіи, что помимо логическихъ доводовъ, въ построеніяхъ разныхъ экономическихъ воззрѣній и прямомъ воздѣйствія ихъ на законодательство и государственную жизнь имѣютъ мѣсто, помимо: доказательствъ разсудка, доводы простого чувства и экономическая наука развивалась, видоизмѣнялась и распространялась въ такой же мѣрѣ, благодаря аргументамъ холоднаго разсудка, сколько и горячаго, можетъ быть, чувства человѣческой симпатіи къ несчастнымъ и обездоленнымъ въ жизни; поэтому-то я на первомъ мѣстѣ и поставилъ альтруизмъ и его значеніе и воздѣйствіе на науку.
   Это положеніе я старался доказать на основаніи, болѣе всего, біографіи Джона Стюарта Милля, а также, впрочемъ, и другихъ многихъ писателей (Коббетъ, Уэкфильда, Джона Рэ, Самуила Ленга и мн. др.). Каждый, кто, напримѣръ, читалъ автобіографію Джона Стюарта Милля, навѣрное припомнитъ прекрасныя страницы, которыя онъ посвящаетъ описанію того медленнаго, но сильнаго вліянія, которое оказала на укладъ его всѣхъ убѣжденій м-рсъ Тейлоръ, сдѣлавшаяся впослѣдствіи его женой. Вліяніе это, судя по всему, имѣло характеръ гуманизирующій и выразилось въ томъ, что Милль началъ больше обращать вниманія на положеніе рабочихъ классовъ, на вопросы, съ ними связанные, и уже отсюда во многомъ измѣнилъ свои экономическія убѣжденія на этотъ предметъ, какъ въ этомъ легко убѣдиться, если даже сопоставить его раннія экономическія произведенія съ позднѣйшими, не говоря о личномъ сознаніи автора. Достаточно было этой причины, т. е. возбужденія большого сочувствія Милля къ положенію бѣдныхъ массъ народа, большого развитія чувства альтруизма, чтобы это личное обстоятельство постепенно, но прочно, выразилось въ несогласіи, съ его стороны, съ нѣкоторыми положеніями господствовавшей школы политической экономіи и стремленія построить науку (напримѣръ, ученіе о распредѣленіи, ассоціаціи и др.) на иныхъ новыхъ началахъ, нежели дѣлали предшественники, болѣе независимо, широко. Такимъ образомъ, повторяю, не одни лишь голые аргументы логики воздѣйствовали на экономическія убѣжденія Милля, но и доводы чувства, предрасполагавшаго его къ оппозиціи противъ нѣкоторыхъ положеній суровой абстрактной науки и толкавшаго его къ изслѣдованію иныхъ возможныхъ формъ человѣческаго существованія и иного разрѣшенія насущныхъ вопросовъ.
   Къ альтруизму примыкаетъ непосредственно другой факторъ означенной оппозиціи, -- соціализмъ, дальнѣйшее развитіе и возведеніе перваго въ нѣкоторую систему. Значеніе его въ этомъ случаѣ, если признать существованіе перваго фактора -- альтруизма, въ томъ смыслѣ, какъ я его выставилъ, доказаннымъ, становится понятнымъ само собой и не требуетъ особеннаго объясненія.
   Ученіе протекціонизма, хотя исходитъ, обратно съ предыдущимъ факторомъ, изъ своекорыстныхъ началъ и побужденій, тѣмъ не менѣе также сыграло роль въ исторіи экономическихъ идей: хотя протекціонисты еще чаще, чѣмъ фридредеры, являются защитниками не принципа счѵбетвенно, а лишь интереса извѣстной категоріи лицъ и класса, тѣмъ не менѣе, защищая вмѣшательство правительства относительно ввозной торговли, протекціонисты, уже въ силу логики, должны были допускать и даже защищать и права государственнаго вмѣшательства, вообще, въ экономическую жизнь, гдѣ это требуется общимъ благомъ, подкапываясь, такимъ образомъ, подъ тотъ же самый фундаментальный принципъ политической экономіи -- свободу конкурренціи.
   Наконецъ, индуктивная провѣрка или наблюденіе хозяйственной жизни другихъ странъ и народовъ также не осталась безъ вліянія на измѣненіе многихъ воззрѣній на солидность и пригодность иныхъ выводовъ экономической науки. Однимъ словомъ, индуктивизмъ привелъ къ заключенію, что большая часть принциповъ политической экономіи имѣетъ лишь условное, относительное значеніе, а отнюдь не общее и абсолютное, какъ толковали тогда многіе изъ экономистовъ въ Англіи. Сверхъ того, моя книга, кромѣ указанной, имѣла еще другую цѣль: выяснять причины, по которымъ Англія приняла въ своей политикѣ систему именно свободной торговли. изслѣдованіе показало въ этомъ случаѣ, что Англія должна была принять эту систему по особеннымъ условіямъ своего экономическаго быта, что она являлась для нея тогда наиболѣе выгодной и безопасной. Въ заключеніе я выражаю, что новая перестройка политической экономіи должна покоиться по преимуществу на индуктивномъ методѣ, съ наибольшими шансами на ея продолжительное существованіе, что въ этомъ смыслѣ политическая экономія является болѣе наукою будущаго, нежели настоящаго, и что эта перестройка не кончится на многіе годы.
   Таковы вкратцѣ главнѣйшіе выводы изъ 2-го выпуска моего труда до исторіи идеи англійской свободной торговли, поглотившей столько лѣтъ моей жизни и столько времени разнообразныхъ занятій въ стѣнахъ Британскаго музея и внѣ его. Интересъ для экономической науки этой книги, по моему мнѣнію, заключается прежде всего въ томъ, какъ упомянуто уже, что я обратилъ вниманіе въ исторія доктринъ на личные факторы, т. е. условія жизни и дѣятельности даннаго писателя: обыкновенно предполагается, что сила аргументаціи тѣхъ или иныхъ положеній опредѣляетъ принятіе или отрицаніе тѣмъ или другимъ лицомъ; между тѣмъ въ дѣйствительности любовь, напримѣръ, Джона Стюарта Милля къ м-рсъ Тейлоръ, и дружба съ нѣкоторыми представителями "христіанскаго соціализма" непосредственно отразились на его воззрѣніяхъ и способствовали ихъ перемѣнѣ. Точно также у цѣлаго ряда писателей, мною приводимыхъ въ сочиненіи, горячее сочувствіе бѣднымъ классамъ народа, при самой различной степени умственнаго здоровья и интеллекта, немедленно и одинаково у всѣхъ экономистовъ отражалось въ формѣ оппозиціи тѣмъ или инымъ принципамъ классической экономіи, а главнѣе всего противъ невмѣшательства государственной власти. Въ фактическомъ отношеніи значеніе моей книги заключалось въ томъ, также, что я первый изъ европейскихъ экономистовъ объяснилъ и сдѣлалъ очеркъ ученія "англійскихъ христіанскихъ соціалистовъ". Нѣмцы, профессора Нейманъ и Гельдъ выступили лишь вскорѣ послѣ меня и, благодаря рецензіи Альфонса Туна (въ Тюбингенскомъ журналѣ), они уже знали о моемъ сочиненія, а Нейманъ даже со мной списывался по этому поводу...
   Тотъ же самый 1882 годъ, въ которомъ появился на свѣтъ второй выпускъ моей "Свободной Торговли", завершившій большую работу, ознаменовался для меня, собственно, другимъ великимъ событіемъ, первой пробой моихъ силъ на практическомъ поприщѣ, попыткой приложенія моихъ книжныхъ теоретическихъ свѣдѣній къ дѣйствительной жизни. Я разумѣю мою фабрично-инспекторскую дѣятельность, продолжавшуюся цѣлыхъ 5 лѣтъ, съ перваго дня созданія этого новаго института въ Россіи для регулированія взаимныхъ отношеній хозяевъ и рабочихъ въ промышленномъ производствѣ. Вслѣдъ за этой пробой практики имѣли мѣсто въ моей профессорской жизни и еще нѣсколько весьма важныхъ, хотя и кратковременныхъ изслѣдованій по порученію правительства въ разныхъ отрасляхъ государственной жизни. Въ настоящее время я постараюсь ихъ лишь кратко намѣтить и перечислить.
   Моя научная, теоретическая дѣятельность нашла себѣ практическій исходъ и примѣненіе:
   1) Фабрично-инспекторская служба (1882--1887). (Фабричные законы 1882 года, введеніе инспекціи, краткая исторія инспекціи и законовъ).
   2) Изслѣдованіе фабрично-заводской промышленности въ Царствѣ Польскомъ.
   3) Промысловые синдикаты, преимущественно въ Соединенныхъ Штатахъ Сѣверной Америки.
   4) Отпускная торговля и нѣкоторыя мѣры для ея развитія. Торговые музеи, экспортные союзы и склады товарныхъ образцовъ.
   5) Отчетъ о практическихъ занятіяхъ на юридическихъ факультетахъ восьми русскихъ университетовъ.
   Начну съ краткаго изложенія воспоминаній о моей фабрично-инспекторской дѣятельности.
   Лѣто 1882 года я проводилъ на дачѣ въ Соколовѣ близъ станціи Химки по Николаевской желѣзной дорогѣ, мѣстечко, извѣстное своей живописностью я нѣкогда принадлежавшее генералу Дивову, а теперь купеческой семьѣ Мазуриныхъ. П. Д. Боборыкинъ удачно назвалъ когда-то Соколово маленькимъ Московскимъ Шварцвальдомъ. По преданію въ немъ нѣкогда проживали лѣтомъ Бѣлинскій, Грановскій и Герценъ; послѣдній даже не разъ упоминаетъ о немъ въ своихъ произведеніяхъ.
   25 іюня 1882 года. проживая мирно въ Соколовѣ, я получилъ письмо отъ извѣстнаго профессора технологіи и дѣятеля но кустарному образованію, Евгенія Николаевича Андреева, котораго я встрѣтилъ раньше лишь однажды; онъ просилъ меня, для переговоровъ по одному дѣлу, если я въ принципѣ ничего не имѣю противъ, -- явиться къ нему въ гостиницу, или на промышленную выставку. тогда происходившую въ Москвѣ, гдѣ могу найти его всегда въ извѣстные часы, на извѣстномъ мѣстѣ.
   Послѣ краткаго размышленія, я поѣхалъ въ назначенное время въ Москву, встрѣтился съ Андреевымъ на выставкѣ и бесѣдовалъ болѣе двухъ часовъ. Отъ него я узналъ, что законъ о малолѣтнихъ находится уже въ Государственномъ Совѣтѣ, что самъ Андреевъ ждетъ со дня на день утвержденія себя въ должности главнаго лица по этому закону. Меня же съ полнаго согласія министра онъ желаетъ притянуть къ новымъ обязанностямъ въ роли инспектора Московскаго округа, которому будутъ подлежать шесть центральныхъ губерній. Я принялъ предложеніе Андреева и по совѣту его поѣхалъ въ Петербургъ представляться моимъ будущимъ властямъ. Представленіе началось съ министра, почтеннѣйшаго Н. X. Бунге, покровительство и симпатіи котораго я очень скоро и прочно завоевалъ. Онъ принялъ меня крайне любезно и не какъ министръ, и какъ профессоръ профессора, какъ старшій товарищъ младшаго; мило, добро и участливо разспрашивалъ меня о послѣдней моей работѣ по финансамъ и о будущихъ предположеніяхъ въ смыслѣ научныхъ занятій. Затѣмъ перешелъ къ рабочему вопросу и благодарилъ меня за то, что я рѣшилъ принять на себя создаваемое мѣсто фабричнаго инспектора, "Рабочій вопросъ", говорилъ Н. X., -- "важный государственный вопросъ, правильная постановка котораго необходима. Поэтому особенно дорого привлеченіе къ дѣлу столь свѣдущихъ людей, какъ вы... Мнѣ хорошо извѣстны всѣ ваши труды но рабочему вопросу; мы должны проситъ вашего извиненія, что, какъ онъ выразился, "мы васъ нѣсколько обобрали по этому предмету". Въ этомъ шутливомъ замѣчаніи Н. X. Бунге, очевидно, разумѣлъ представленіе въ Государственныя Совѣтъ и мотивы къ новому фабричному закону, для которыхъ пользовался матеріаломъ изъ моихъ сочиненій по фабричнымъ вопросамъ нерѣдко ссылаясь на нихъ... "Само собою разумѣется", продолжалъ министръ, "мы не можемъ сдѣлать сразу много для рабочихъ, надо дѣйствовать осторожно, чтобы не раздражать заинтересованные предубѣжденные круги, -- но я убѣжденъ, что постепенно возможно будетъ ввести надлежащій порядокъ въ этотъ вопросъ и сдѣлать все, что можно, для его измѣненія къ лучшему". Счастливый и довольный имѣть такого главнаго начальника. я оставилъ министра, полагая, что я его больше этотъ разъ не увижу, но уже въ тотъ же день получилъ съ курьеромъ маленькую записку, радушно приглашавшую съ нимъ запросто отобѣдать, что мнѣ дало немедленно возможность еще болѣе сблизиться и обмѣняться мыслями съ этимъ замѣчательно благороднымъ русскимъ дѣятелемъ, собственно мало оцѣненнымъ своими современниками.
   Другое впечатлѣніе впервые произвелъ на меня директоръ Департамента Торговли и Мануфактуръ въ то время, Н. А. Ермаковъ. Онъ не имѣлъ большого образованія и даже не скрывалъ этого (кажется, не пошелъ дальше духовнаго училища), но это не помѣшало ему быть очень умнымъ и практически хорошо свѣдущимъ человѣкомъ во всѣхъ чиновничьихъ путяхъ и дорогахъ. Мнѣ заранѣе о немъ много разсказывалъ А. И. Чупровъ, когда-то его хорошо знавшій. Между прочимъ А. И. говорилъ, что Ермаковъ ему энергически нѣсколько разъ рекомендовалъ, какъ лучшій способъ имѣть въ жизни успѣхъ, принять за правило всѣмъ нравиться и со всѣми быть въ мирѣ. "Пчела", иллюстрировалъ онъ свою "Молчалинскую" философію, "одинаково собираетъ свой медъ со всѣхъ цвѣтовъ"!!!...
   Ермаковъ принялъ меня отечески ласково, говоря, что "они", т. е. Министерство финансовъ, "задумали новое дѣло, заняться судьбой рабочихъ, начиная съ малаго возраста. А для новаго дѣла", добавилъ онъ, "нужны и новые ученые люди", и онъ очень-де радъ видѣть такихъ у себя на службѣ, "тѣмъ болѣе, что министръ-то у насъ ученый". Поэтому онъ только проситъ объ одномъ, заботиться о рабочихъ, но быть осторожнѣе, осторожнѣе. "Разумѣется", добавилъ онъ, смѣясь, "вы имъ соціализмъ проповѣдывать не будете?" Тамъ же у Ермакова я познакомился съ моимъ будущимъ ближайшимъ начальникомъ (Промышленнаго Отдѣленія) А. Г. Неболсинымъ, моимъ дорогимъ до настоящаго времени другомъ.
   30 августа 1882 года всѣ длинныя формальноcти у меня были окончены, и я былъ утвержденъ въ должности, какъ тогда наименовали ее, "Московскаго инспектора надъ занятіями малолѣтнихъ рабочихъ". Я получилъ затѣмъ, вскорѣ же, самыя общія указанія отъ Андреева на свои обязанности и предложеніе возможно усерднѣе посѣщать фабрики для ознакомленія съ ними и собиранія разнообразныхъ свѣдѣній по всѣмъ родамъ производства о положеніи рабочихъ, о числѣ малолѣтнихъ, ихъ возрастѣ, школахъ, гигіеническихъ условіяхъ, занятіяхъ и т. д. и наконецъ о школьномъ обученіи. Вскорѣ затѣмъ былъ выданъ мнѣ открытый листъ, дающій право входа во всѣ промышленныя учрежденія. Я получилъ такимъ путемъ широкій просторъ для удовлетворенія своей любознательности, для знакомства, одинаково, какъ съ фабричнымъ бытомъ, такъ и съ условіями, необходимыми для подготовки меня къ новымъ обязанностямъ, когда законъ вступитъ въ силу. Предварительно же законъ о работѣ малолѣтнихъ былъ уже изданъ 1-го іюня 1882 года, въ то же время законъ этотъ оставался совершенно бумажнымъ и въ началѣ же было объявлено, что онъ не вступитъ въ силу до 1 мая 1883 года, данныхъ намъ, инспекторамъ, такъ сказать, для подготовки. Позднѣе, однако, вслѣдствіе извѣстной медленности нашей государственной колесницы, вступленіе закона въ силу было отсрочено еще на годъ, т. е. до 1-го мая 1884 года.
   Итакъ, я имѣлъ цѣлыхъ два законныхъ года въ своемъ распоряженіи для практическаго знакомства съ фабриками и промышленностью. Само собой разумѣется, что и раньше московскія фабрики не были для меня совершенно terra incognita: я перечиталъ большую часть того, что о нихъ существовало тогда въ литературѣ. Мнѣ были хорошо извѣстны прекрасныя изслѣдованія московскихъ земскихъ врачей, и, наконецъ, я былъ освѣдомленъ относительно фабрикъ изъ личныхъ разсказовъ какъ этихъ врачей, такъ и земскихъ статистиковъ, изъ которыхъ съ В. И. Орловымъ я былъ особенно хорошо знакомъ. Тѣмъ не менѣе первые шаги сдѣлали для меня очевиднымъ такіе факты изъ фабричной жизни, которые по чужимъ сообщеніямъ не производятъ никакого дѣйствія и не оставляютъ глубокаго слѣда. Меня больше всего поражало у большинства посѣщаемыхъ фабрикъ, очень долгое время, крайнее невѣжество и незнаніе тамъ о намѣреніяхъ правительства относительно предполагаемаго вмѣшательства въ фабричную жизнь: и объ изданныхъ фабричныхъ законахъ. Много мѣсяцевъ спустя въ Москвѣ и нѣсколько лѣтъ спусти въ провинціи, ли мои вопросы фабрикантамъ или управляющимъ и довѣреннымъ, слыхали ли они что-либо о намѣреніяхъ правительства установить новыя правила и ограничить работу малолѣтнихъ, обычно я получалъ отвѣтъ: "Нѣтъ, ничего не слыхали". И говорилось это искренно: нѣкоторые, видимо, даже посмѣивались надо мной, не довѣряя этому факту, и я долженъ былъ вынимать изъ кармана печатный текстъ закона: тогда только начинали слушать внимательно. Большинство привыкло даже относиться ко всякимъ толкамъ о законѣ какъ къ самой пустой вещи, не стоющей вниманія.
   Я помню, напримѣръ, какъ одинъ изъ крупныхъ Московскихъ фабрикантовъ, въ первый разъ, но его словамъ, услыхавшій отъ меня о новомъ законѣ о малолѣтнихъ, повидимому для него крайне важномъ, въ самомъ же началѣ объясненія прервалъ меня словами: "Вы меня извините, господинъ, мнѣ пора въ городъ, въ амбаръ ѣхать (какъ будто я къ нему пришелъ съ пустяками!). Вы разскажите лучше свое какому-нибудь молодцу въ конторѣ, они мнѣ потомъ все передадутъ, будьте спокойны"... Другой фабрикантъ былъ еще наивнѣе и, не ссылаясь даже на дѣловой предлогъ, при первомъ объясненіи твердилъ, чтобы, молъ, такъ и такъ, "пріѣхали бы въ другое время, что ему-де пора червячка заморить, жена, знаете, ждетъ къ обѣду, чтобы лучше объ этомъ я зашелъ въ другое время потолковать, коль охота".
   Самыя смѣшныя предположенія и толкованія возникали обыкновенно, когда я заявлялъ, по пріѣздѣ на фабрику, о своемъ новомъ званіи я, даже, когда вынималъ и предъявлялъ открытый листъ. Въ большинствѣ случаевъ (за исключеніемъ, нужно сознаться, иностранцевъ) никто изъ русскихъ фабрикантовъ открытаго листа обыкновенно не читалъ, какъ бы считая это неприличнымъ, и немедленно возвращалъ мнѣ его назадъ, но, принимая меня при этомъ, какъ къ моему негодованію оказывалось, совсѣмъ не за того, кто я былъ и т. д.
   Наконецъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ обнаруживалась и другая, еще болѣе непріятная сторона русской чиновничьей дѣятельности и приходилось считаться со зломъ нашего подмазыванія. Всякій старался всучить взятку и очень, видимо, удивлялся, иногда наивно это выражая, отказу. Даже запросто спрашивали, не мало ли? Словомъ, въ такой откровенной формѣ взятка предлагалась неизвѣстно за что, потому что и законъ-то не дѣйствовалъ. Очень трудно было убѣдить, что я не беру, и что это совсѣмъ не хорошо: сердиться было прямо смѣшно, такъ какъ видимо было обычно. Одинъ разъ, напримѣръ, помнится, на Московскомъ Даниловскомъ сахарномъ заводѣ, я нашелъ, садясь, по окончаніи осмотра фабрики, на своего извозчика, что-то въ ногахъ санокъ твердое; къ моему удивленію, я нащупалъ цѣлую голову сахара. Тогда я вызвалъ вновь, черезъ кого-то изъ служителей, управляющаго фабрикою изъ конторы, указалъ на эту сахарную голову и попросилъ ее убрать и никогда впредь этого не дѣлать. Онъ рѣшительно мнѣ отвѣчалъ: "Я не понимаю, почему Вы, милостивый государь, отказываетесь, -- это просто обычай, и тутъ дурного нѣтъ ничего, всѣ и вездѣ такъ дѣлаютъ, и намъ это ничего не стоитъ." Чтобы избѣжать безполезнаго спора, и для интересовъ будущаго, я ему объявилъ: "Я сейчасъ записывалъ у васъ въ конторѣ размѣръ заработной платы, и записалъ, что вы получаете жалованія пять тысячъ рублей, вѣрно это, или нѣтъ?" -- "Конечно, вѣрно, если я вамъ показалъ это".-- "А я получаю шесть тысячъ рублей, -- какъ же вы хотите, чтобы я бралъ взятки, за которыя меня могутъ завтра же прогнать со службы?!" Такой аргументъ его, видимо, удивилъ и подѣйствовалъ. Онъ отвѣтилъ: "Ну, если бы всѣ такъ хорошо оплачивались, какъ вы, ваше превосходительство, тогда бы мы головъ въ экипажъ не клали" (я считалъ свое инспекторское жалованіе, плюсъ профессорское).
   Еще противнѣе было мое положеніе, когда фабрика отличалась, видимо, какими-нибудь большими недочетами, напримѣръ, дурнымъ санитарнымъ положеніемъ, массою больныхъ лицъ, съ печатью вреднаго вліянія производства на нихъ, какъ, напримѣръ, на спичечныхъ фабрикахъ, гдѣ макальщики фосфора, иногда молодые здоровые люди, -- безъ признаковъ зубовъ, и т. п. Въ этихъ случаяхъ подмазываніе совершалось особенно часто и назойливо и практиковались самые разные способы. Напримѣръ, я имѣлъ съ собою нѣсколько экземпляровъ новыхъ законовъ, и нѣкоторые промышленники или ихъ довѣренные просили, послѣ моихъ объясненій, посмотрѣть законы, пока я остаюсь на фабрикѣ; къ моему негодованію, нѣсколько разъ, когда возвращали мнѣ книжку, изъ нихъ выпадали или я находилъ страницы переложенныя бумажками, такъ что я принялъ за правило вначалѣ тщательно осматривать каждую возвращаемую мнѣ книжку. Иные безцеремонно разспрашивали моего извозчика (къ счастью, кромѣ наемныхъ лошадей, я другихъ не имѣлъ), не знаетъ ли онъ, какъ къ барину лучше подъѣхать? Скоро, впрочемъ, разнеслось по губерніи, что на новой должности не берутъ, и мало-помалу оставили меня въ покоѣ и, позднѣе, случаевъ даянія я уже припоминаю сравнительно мало и рѣдко. Но волей неволей, при огромныхъ разстояніяхъ отдаленныхъ фабрикъ, и это надо принять и нынѣ для соображенія высшаго начальства, приходится пріѣзжимъ инспекторамъ пользоваться для ночлега фабричнымъ помѣщеніемъ и фабричнымъ продовольствіемъ, что можетъ легко, разумѣется, переходить, да такъ и дѣлается, въ прямой подкупъ.
   Вслѣдъ за описанными послѣдствіями нашихъ дурныхъ чиновничьихъ нравовъ, тормозомъ къ спокойному исполненію фабрично-инспекторскихъ обязанностей, даже раньше вступленія закона въ силу, явилось тоже наше полное невѣжество и незнаніе о самыхъ важныхъ фактахъ существованія фабрикъ. Обладая самой широкой возможностью, и какъ профессоръ университета и лицо видное и извѣстное въ Москвѣ, сравнительно съ обыкновеннымъ чиновникомъ получитъ должныя свѣдѣнія, и имѣя довольно широкое довѣріе всѣхъ, для данной цѣли, ученыхъ учрежденіи, я не могъ, однако, и не въ состояніи былъ иногда добиться точнаго списка фабрикъ, даже въ предѣлахъ города Москвы. Почти въ каждую мою поѣздку по губерніи, или пѣшее хожденіе въ городѣ, я открывалъ новыя Америки. То на дворѣ большой фабрики ютится какая-нибудь маленькая, которая совсѣмъ другого рода, и которая ни въ какіе списки не занесена, то сзади извѣстной крупной фабрики лежитъ другая тоже изрядныхъ размѣровъ, которая по небрежности числится за тѣмъ же владѣльцемъ, ибо выстроена на арендованной землѣ, но больше ничего общаго съ первой фабрикой не имѣетъ, и т. д. Пропуски фабрикъ повторялись постоянно, что же послѣ этого говорить о числѣ рабочихъ, о двигателяхъ и другихъ свѣдѣніяхъ? Всѣ эти данныя въ мое время, на фабрикахъ, кромѣ нѣкоторыхъ образцовыхъ заведеній, рѣшительно никуда не годились.
   Я помню, нѣсколько разъ въ теченіе своей дѣятельности я встрѣчалъ такой удивительный фактъ, который заявлялся мнѣ даже не безъ гордости, -- когда я высказывалъ сомнѣніе по поводу того или иного статистическаго свѣдѣнія, сообщаемаго мнѣ администраціей фабрики: "Помилуйте, да у насъ всѣ эти свѣдѣнія, напримѣръ, о двигателяхъ, о числѣ рабочихъ, о распредѣленіи по родамъ труда, о заработной платѣ, даже на печатныхъ листкахъ разсылаются по начальству, когда требуется, какія же тутъ могутъ быть ошибки!" т. е. это означало, что измѣняющіяся очень быстро свѣдѣнія, какъ, напримѣръ, послѣднія, печатались разъ на нѣсколько лѣтъ и затѣмъ разсылались и предъявлялись разнымъ чинамъ и вѣдомствамъ; какъ будто бы въ это время все замерзало, рабочіе не принимались и не отпускались, заработная плата не измѣнялась и т. п., что разумѣется, чистый вздоръ, и такимъ образомъ свѣдѣнія съ подобныхъ фабрикъ сообщались не о дѣйствительномъ положеніи дѣла, а совершенно ложныя и случайныя?!!?
   Еще большей помѣхой и препятствіемъ, очень долго, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ послѣ вступленія нашего въ должность къ надлежащему исполненію закона служило отсутствіе такъ называемыхъ "Правилъ исполненія законовъ для фабрикантовъ" и "Инструкцій чинамъ инспекціи по надзору за занятіями малолѣтнихъ". Безъ этихъ двухъ важныхъ документовъ и при самыхъ общихъ выраженіяхъ статей закона, мы не знали, какъ намъ дѣйствовать, какъ поступать въ самыхъ мало-мальски затруднительныхъ случаяхъ, а фабриканты -- какъ относиться къ предписаніямъ закона и какъ его примѣнять? Десятки писемъ и оффиціальныхъ представленій писались инспекторами по этому поводу, но впередъ однако дѣло не двигалось. По этой причинѣ законъ съ 1 мая 1883 года былъ отложенъ собственно на годъ, но и съ 1884 года подмѣненіе закона не могло имѣть мѣста, потому что оба документа еще не вышли въ свѣтъ, и всѣ наши мольбы и настоянія игнорировались какъ министерствомъ, такъ и главнымъ инспекторомъ.
   Всякаго рода тренія и несогласія между главнымъ инспекторомъ и Департаментомъ усилились въ это время настолько, что Андреева попросили выйти въ отставку въ концѣ 1884 года. Назначенный на его мѣсто другой главный инспекторъ былъ на этотъ разъ уже не техникъ, а даже преподаватель въ женскихъ учебныхъ заведеніяхъ Я. Т. Михайловскій, человѣкъ очень почтенный, добрый и любезный, но къ фабричному дѣлу, конечно, не имѣвшій никакого отношенія и начавшій только ему учиться. Новый инспекторъ во многихъ отношеніяхъ былъ покладистѣе и сговорчивѣе, нежели Андреевъ, и обладалъ многими благими намѣреніями. Напримѣръ, онъ, обратно съ Андреевымъ, охотно и быстро отвѣчалъ на всякій письменный запросъ, но не иначе, какъ въ формѣ частныхъ писемъ и очень часто весьма уклончиво; очевидно, что всѣ его настоянія и просьбы на первомъ же шагу разбивались о бюрократическія препоны, и благія намѣренія не приводили ни къ чему положительному.
   Благодаря отсутствію "Правилъ для фабрикантовъ" и "Инструкцій для инспекторовъ", инспекторъ являлся на фабрикѣ, при мало-мальски умномъ хозяинѣ или его довѣренномъ, истиннымъ мученикомъ, который на многіе естественные и вполнѣ умѣстные вопросы ихъ вынужденъ былъ отвѣчать лишь междометіями или ничего не значащими фразами!!!
   Въ январѣ 1884 года появился мой первый инспекторскій отчетъ о свѣдѣніяхъ, собранныхъ мной, не по исполненію, разумѣется, закона, который не дѣйствовалъ, а по описанію фабричнаго быта. Отчетъ этотъ представляетъ собой довольно полную картину описанія положенія рабочихъ центральнаго района съ разныхъ сторонъ и большое количество фактовъ, относящихся какъ спеціально къ малолѣтнимъ рабочимъ, такъ я вообще къ рабочимъ всякаго возраста. Онъ рисовалъ вообще всю картину фабричнаго быта въ довольно черныхъ краскахъ, такъ что, если въ нѣкоторыхъ кругахъ даже фабриканты дѣлали мнѣ комплименты за безпристрастіе и точность сообщаемыхъ свѣдѣній, то другіе подъ шумокъ дѣлали и намеки, что описательная часть моего отчета страдаетъ преувеличеніями, что содержаніе его пахнетъ-де "соціализмомъ", и что "автора его слѣдовало бы сократить!!!"...
   Какъ бы то ни было, отчетомъ въ большинствѣ были довольны, и картина печальнаго быта русскихъ рабочихъ, нарисованная мной, вѣроятно въ первый разъ получила оффиціальное одобреніе со стороны начальства, начиная съ министра и кончая особенно Михайловскимъ, который въ своемъ отвѣтѣ назвалъ его образцовымъ и по содержанію и по изложенію. Н. X. Бунге, въ разговорѣ съ однимъ лицомъ, выразился такъ: что такой отчетъ, конечно, не могъ бы быть написанъ чиновникомъ (!?). Черезъ годъ, совершенно неожиданно для себя, вовсе не представляя своей книги для конкурренціи, я получилъ отъ Географическаго Общества золотую медаль за свой трудъ. Въ русскихъ и иностранныхъ журналахъ появлялось множество лестныхъ разборовъ и рецензій. Въ англійскихъ "Синихъ книгахъ" было сдѣлано извлеченіе изъ моего отчета in ext онесеніяхъ, особенно американскихъ, и нѣкоторыхъ журнальныхъ статьяхъ, преимущественно мелкихъ. Такимъ образомъ мнѣ предстояло, при скудости печатныхъ источниковъ, объѣхать главнѣйшіе пункты Европы, знакомясь съ важнѣйшими учрежденіями этого рода, посѣтить и ознакомиться съ ними лично я путемъ разспроса и бесѣды со свѣдущими людьми, собрать недостающій матеріалъ по данному вопросу и затѣмъ уже принести его въ порядокъ и разработать. Однимъ словомъ, необходимо было, за отсутствіемъ литературы о музеяхъ и союзахъ, создать ее я уже потомъ дѣлать свои выводы. Эта важнѣйшая часть труда поглотила у меня два лѣта 1895 и 1896 г. и слѣдующую зиму, такъ что книга моя появилась лишь въ началѣ 1897 года и была посвящена незабвенной для меня памяти человѣка, которому я много обязанъ, -- Н. X. Бунге.
   Но сказаннымъ не ограничивается еще трудность возложеннаго на меня изслѣдованія: мнѣ пришлось еще столкнуться съ такимъ затрудненіемъ, котораго я не могъ раньше должнымъ образомъ взвѣсить и оцѣнить. Оказалось, что за немногими исключеніями торговые музеи и особенно помѣщенные при купеческихъ союзахъ и проч. вовсе не публичны и не открыты для всякаго желающаго, а тѣмъ болѣе иностранца. Въ каждомъ посѣтителѣ подобной выставки или склада всегда подозрѣвается торговый или промышленный конкуррентъ или просто соглядатаи, который желаетъ высмотрѣть какой-либо профессіональный или техническій секретъ, или вывѣдать, напримѣръ, цѣны... Поэтому всѣмъ лицамъ, завѣдующимъ въ Европѣ подобными учрежденіями, вмѣняется часто въ прямую обязанность не допускать въ склады иныхъ лицъ, кромѣ настоящихъ покупателей и то съ разборомъ, т. е. хорошо зарекомендованныхъ. Но, вѣдь, мнѣ, разумѣется, недостаточно было видѣть складъ, а необходимо было получить о немъ возможно большее количество свѣдѣній, что связано было, конечно, съ еще большими препятствіями. Если мнѣ удалось во многихъ случаяхъ преодолѣть эту огромную трудность я вызвать довѣріе при разспросахъ я бесѣдахъ, то я этимъ обязанъ двумъ обстоятельствамъ: во-первыхъ, своему званію университетскаго профессора и тому уваженію, которымъ на Западѣ и особенно въ Германія это званіе пользуется, и затѣмъ любезности и дружелюбію моихъ добрыхъ знакомыхъ между чешскими и нѣмецкими учеными, меня щедро снабжавшими письмами и просьбами къ лицамъ, завѣдующимъ учрежденіями или имѣющимъ къ нимъ касательство. Безъ этихъ двухъ условій мнѣ бы не удалось получить свѣдѣнія отъ многихъ музеевъ или учрежденій, наиболѣе интересныхъ, напримѣръ имѣющихъ основаніе что-нибудь скрывать отъ публики. Укажу для примѣра на Штутгартскій музей образцовъ (Export-Musterlager), посѣщенный мною два раза -- въ 1887 и въ 1895 г. Д-ръ Циллингъ, директоръ музея, допустилъ меня въ первый разъ съ большой неохотой и подозрительностью и то лишь потому, что на моей нѣмецкой карточкѣ стояло кромѣ университетскаго профессора, еще московскій фабричный инспекторъ. Второй разъ я уже запасся хорошей рекомендаціей отъ банкира Ильриха въ г. Ульмѣ, и кромѣ того старый д-ръ Циллингъ отсутствовалъ временно и его замѣнялъ его молодой сынъ, оказавшійся болѣе довѣрчивымъ. Въ одномъ даже случаѣ, кажется во Франкфуртѣ, мнѣ пришлось назваться промышленникомъ, чтобы получить доступъ въ складъ. Ссылки на нашихъ дипломатическихъ представителей или мое правительственное порученіе прямо могли часто повредитъ дѣлу. Такъ, въ Лондонѣ я потерпѣлъ неудачу и совершенно былъ недопущенъ въ контору знаменитой "Bradstreet Company", когда сослался на рекомендацію, полученную въ нашемъ посольствѣ. Всего мною было посѣщено по порученію Министерства Финансовъ и осмотрѣно въ разныхъ концахъ Европы 12 музеевъ, экспортныхъ союзовъ или складовъ образцовъ общественнаго характера, 10 частныхъ складовъ товарныхъ образцовъ для вывоза (въ Гамбургѣ) и 2 справочныя конторы по кредитоспособности въ виду ихъ подсобнаго значенія для дѣла экспорта и вообще торговля и, по той же причинѣ, 1 адресное бюро въ Берлинѣ.
   Изслѣдованіе мое торговыхъ музеевъ началось съ Вѣны -- города, ближайшаго къ тогдашнему мѣсту моего пребыванія -- Маріенбаду, гдѣ я лечился. Въ Вѣнскомъ Торговомъ Музеѣ, съ которымъ я былъ раньше знакомъ по издаваемому имъ журналу его имени "Das Handelsmuseum", не встрѣтилось никакихъ препятствій къ моему ознакомленію. Любезные чиновники музея меня снабдили всѣми отчетами, какіе у нихъ имѣлись о дѣятельности музея, нѣкоторыя же изданія я пріобрѣлъ за деньги; но мало того, одинъ изъ служащихъ музея, крайне опытный и свѣдущій человѣкъ Юліусъ Бёмъ, незадолго передъ тѣмъ посѣтившій Россію для оцѣнки ея значенія, какъ мѣста сбыта австрійскихъ товаровъ, подарилъ мнѣ недавно вышедшую свою брошюру по этому вопросу, крайне интересную, собствешо распространяемую конфиденціально (vertraulich) лишь между членами Export-verein'а. Я съ благодарностью воспользовался ею для своего труда о музеяхъ, какъ оцѣнкой со стороны свѣдущаго иностранца важности русскаго рынка и въ то же время косности и неподвижности русскаго купечества.
   Въ Вѣнѣ мы пробыли довольно долго, что-то около двухъ недѣль, при чемъ получили важное извѣстіе изъ Петербурга, которое чуть не измѣнило всѣ наши дальнѣйшіе планы и путешествіе до Европѣ. Когда мнѣ было предложено изслѣдованіе объ экспортѣ и торговыхъ музеяхъ, то обѣщали, по совѣщанію со мной, извѣстную сумму. Въ виду именно, какъ я предполагалъ и какъ случилось, необходимости затратить по крайней мѣрѣ два лѣта на поѣздки по главнѣйшимъ городамъ Европы, гдѣ находятся музеи или торговые центры, я опредѣлилъ на расходы 3.000 рублей, и Министерство вполнѣ и охотно на то согласилось. Какъ обстоятельства потомъ показали, я назначилъ скорѣе мало, чѣмъ много, и два лѣта разъѣздовъ поглотили у меня всю эту сумму съ избыткомъ.
   Къ моему великому удивленію я получилъ въ Вѣнѣ пересланное мнѣ изъ Маріенбада письмо изъ Департамента Торговли и Мануфактуръ, не помню кѣмъ именно подписанное, увѣдомляющее меня, что Департаментъ, соображая свои расходы, не имѣетъ возможности платить мнѣ первоначально обѣщанную сумму 3.000 рублей и покорнѣйше проситъ меня удовольствоваться двумя тысячами, при чемъ Департаментъ указывалъ, что я могу соотвѣтственно сократить и размѣры моего труда на изслѣдованіе!
   Сильно разсерженный такимъ торговымъ отношеніемъ къ моимъ ученымъ трудамъ, я, не колеблясь, отвѣтилъ, что такъ какъ цифра вознагражденія опредѣлена мною по разсчету расходовъ, необходимыхъ въ теченіе двухъ лѣтъ на разъѣзды по цѣлой Европѣ, съ неопредѣленнымъ при томъ пребываніемъ въ разныхъ пунктахъ, я считаю для себя невозможнымъ, безъ всякаго основанія, отказаться отъ своего разсчета, и не имѣя привычки исполнять какую-либо работу иначе, какъ во всей ея цѣлости, а не на половину или двѣ трети, я долженъ при новыхъ условіяхъ отказаться отъ предложенной мнѣ командировки, несмотря ка то, что уже началъ работы по ней...
   Не знаю, конечно, по чьей иниціативѣ возникъ этотъ инцидентъ, но во всякомъ случаѣ убѣжденъ, что онъ произошелъ безъ вѣдома Министра, иначе онъ остановилъ бы эту курьезную торговлю по предложенію, сдѣланному мнѣ по его собственной иниціативѣ, безъ всякой съ моей стороны просьбы или даже намека. Между тѣмъ я еще изъ Маріенбада списался по поводу моего изслѣдованія съ извѣстнымъ географомъ и знатокомъ вывозной торговли д-ръ Яннашъ (издателемъ экспортнаго журнала), получилъ отъ него нѣкоторые. совѣты и пріобрѣлъ чрезвычайно интересную и важную брошюру объ основаніи спеціальнаго Экспортъ-банка со статутами его (als Manusсгірѣ gedruckt, streng vertraulich). Въ то же время я встрѣтилъ въ Вѣнѣ извѣстнаго чешскаго дѣятеля д-ра Крамаржа, который сообщилъ мнѣ о только что основанномъ у нихъ въ Прагѣ "Торговомъ Музеѣ" при тамошнемъ Экспортномъ Обществѣ и совѣтоваль мнѣ обязательно его посѣтить, предлагая свои рекомендаціи {Я съ д-мъ Крамаржемъ былъ знакомъ давно, еще по Россіи: когда-то ко мнѣ на квартиру въ Москвѣ его привезъ Влад. Соловьевъ; кромѣ того у насъ былъ общій знакомый проф. Мазарикъ, почтеннѣйшій и достойнѣйшій представитель науки у славянъ, какого только я знаю.}. (Vyvozni spolek pro Cechy, Moravu а Slezske v Praze).
   Для меня возникалъ лично вопросъ, какъ поступить, послѣ отказа отъ министерской командировки и связанной съ нимъ субсидіи?! Послѣ небольшого размышленія и совѣщанія съ женой, я рѣшился продолжать командировку на свой собственный страхъ и рискъ, какъ можно скромнѣе и не торопясь временемъ, какъ и слѣдовало, въ виду болѣзненнаго состоянія.
   Послѣ такого рѣшенія я началъ спокойно продолжать изслѣдованіе въ Вѣнѣ, усердно посѣщая сначала "Handelmuseum", выпытывая всякія свѣдѣнія о подробностяхъ его организаціи; потомъ перешелъ къ изученію тамошняго Экспортнаго Союза (Der Oesterreichоsche-Ungarische Export-Verein). Пo словамъ секретаря его Шварца, съ которымъ я немедленно познакомился, этотъ ферейнъ -- самый старый въ Европѣ и основанъ Вѣнской Торговой Камерой. Сначала онъ имѣлъ постоянную выставку образцовъ товаровъ, а позднѣе она была уничтожена, ибо признана безполезной въ виду полной возможности для пріѣзжаго покупателя или доставить по первому требованію необходимый ассортиментъ товара, или свести его прямо на фабрику. Ферейнъ сбываетъ товары исключительно своихъ членовъ съ помощью многочисленныхъ агентовъ, постоянныхъ и подвижныхъ во всемъ свѣтѣ.
   Сверхъ этихъ двухъ учрежденій я познакомился, также въ Вѣнѣ, съ спеціальнымъ "Клубомъ Промышленниковъ" (Industrieller Klub), дѣятельно занятымъ содѣйствіемъ всякаго рода вывозу австрійскихъ товаровъ, между прочимъ издающимъ различныя полезныя для торговли статистическія изслѣдованія и справочныя книги.
   Изъ Вѣны мы отправились скоро въ Венгерскую столицу -- Будапештъ, гдѣ ко мнѣ отнеслись крайне подозрительно, сообщая свѣдѣнія неохотно и даже непріязненно, съ явнымъ желаніемъ меня сбить съ толку въ моемъ изслѣдованіи. Между тѣмъ, самъ Венгерскій музеи представляетъ крайне интересный тѣмъ и, по обширной своей дѣятельности, весьма поучительный. Во главѣ его Справочнаго Бюро стоялъ нѣкто Шашвари, вѣроятно венгерскій ренегатъ изъ славянъ, говорящій на массѣ языковъ (въ томъ числѣ но-русски весьма изрядно); онъ же состоялъ редакторомъ "Revue de l'orient", газеты на французскомъ языкѣ для иностранцевъ и маджарской торговой газеты для венгерцевъ (Magyar Kerezkedelimi Muzeum) и былъ авторомъ многихъ статистическихъ трудовъ. Газеты эти проникнуты были, насколько я успѣлъ съ ними ознакомиться, большою ненавистью къ нашему отечеству. При осмотрѣ съ нимъ разныхъ частей музея, онъ видимо старался мнѣ всегда изъ разныхъ правилъ, объясненій и объявленій, изданныхъ на разныхъ языкахъ, всучить тѣ экземпляры, которые были изданы по-венгерски, какъ бы избѣгая болѣе легкихъ и понятныхъ языковъ. Въ мою тогдашнюю записную книжку по желанію самого Шашвари помѣщено слѣдующее оригинальное замѣчаніе: "Informations--Bureau даетъ охотно справки иностранцамъ, насколько это не вредитъ интересамъ венгерской торговли" ("Т. е. поворотъ отъ воротъ", прибавлено уже отъ меня замѣчаніе въ той же книжкѣ, "или убирайтесь къ чорту")! Изслѣдованіе въ Будапештѣ, такъ же какъ и подъ конецъ въ Вѣнѣ, я производилъ, въ силу изложеннаго выше, какъ совершенно самостоятельную, лично для себя предпринятую работу; но по окончаніи ея, проживая въ Рейхенгаллѣ, куда я уѣхалъ брать ванны, я совершенно неожиданно для себя получилъ чекъ отъ Департамента Торговли въ 3.000 рублей, который, хотя и не сопровождался никакимъ объясненіемъ, но явно свидѣтельствовалъ о томъ, что Департаментъ отказывается отъ желанія уменьшить сумму моего вознагражденія и вполнѣ согласенъ на мои условія, т. е. сумму первоначально назначенной оплаты моего труда. Послѣ этого мнѣ ничего не оставалось дѣлать, какъ тотчасъ послѣ окончанія курса леченья въ Рейхенгаллѣ продолжать начатый объѣздъ европейскихъ торговыхъ музеевъ въ задуманномъ ранѣе размѣрѣ, что и производилось мною въ теченіе двухъ лѣтнихъ поѣздокъ моихъ за границу.
   Считаю нужнымъ изложить, хотя вкратцѣ, сущность всего моего изслѣдованія вмѣстѣ съ главнѣйшими выводами.
   Очень долго въ Европѣ чуть не единственнымъ способомъ, но крайней мѣрѣ въ большинствѣ случаевъ, поощренія промышленному сбыту служили покровительственныя пошлины и разныя преміи; затѣмъ, въ началѣ прошлаго года появляются мѣстныя выставки своихъ продуктовъ для поощренія туземной производительности наградами. Въ серединѣ XIX вѣка (въ 1851 г. въ Лондонѣ) была открыта первая всемірная выставка для мирнаго промышленнаго состязанія всѣхъ народовъ. Число ихъ все болѣе и болѣе увеличивается, и всемірныя выставки повторяются въ разныхъ странахъ съ многомилліонными затратами и роскошной обстановкой. Наконецъ вниманіе публики какъ бы утомляется выставками, и онѣ все болѣе и болѣе изъ орудій промышленной политики обращаются въ мѣста и средства всевозможныхъ увеселеній и сенсацій. Самообразовательное значеніе ихъ весьма слабѣетъ, и онѣ становятся средствомъ поощренія выгоды отдѣльныхъ производителей, а не содѣйствія всей промышленности и торговли. Такъ какъ, однако, никто не отрицаетъ и хорошихъ сторонъ выставокъ, заключающихся въ наглядномъ способѣ ознакомленія съ результатами международной производительности, то явилось желаніе закрѣпить указанную хорошую сторону временныхъ выставокъ, а въ то же время ослабить въ нихъ элементъ случайности. Для этого выставки постепенно изъ временныхъ превращаются въ постоянныя, или находящіяся твердо на одномъ мѣстѣ или даже передвижныя.
   Начиная съ семидесятыхъ годовъ прошлаго вѣка особенно умножается въ Европѣ число подобныхъ постоянныхъ выставокъ, въ свою очередь происходящихъ, во многихъ случаяхъ, непосредственно изъ временныхъ. Первоначально такія выставки носятъ характеръ лишь образовательный, какъ Политехническій Музей, напримѣръ, въ Москвѣ, и съ ними совершается новая эволюція: имъ придается болѣе купеческій характеръ и ближайшей цѣлью всѣхъ такихъ выставокъ к учрежденій становится всевозможное поощреніе сбыта товаровъ и такъ сказать облегченіе въ этомъ отношеніи трудовъ отдѣльныхъ производителей и торговцевъ. Замѣчается стремленіе устранить характеръ строго-временныхъ выставокъ, давъ возможность публикѣ посѣщать ихъ постоянно, заинтересовать лицъ, знакомить ихъ съ качествомъ и родомъ товаровъ, что лучше всего именно и достигается превращеніемъ временныхъ выставокъ въ постоянныя или т. п. "торговые музеи".
   Торговые музеи одинаково по своему происхожденію учреждаются на правительственный, общественный и частный счетъ; но рядомъ съ ними, нерѣдко въ тѣхъ же странахъ и городахъ, въ силу импульса самоинтереса, возникаютъ разнаго рода и характера экспортные союзы исключительно на счетъ заинтересованныхъ лицъ и классовъ.
   Подъ именемъ "торговыхъ музеевъ" разумѣются учрежденія новѣйшаго времени, гдѣ собираются коллекціи всевозможныхъ товаровъ для ознакомленія съ ними лицъ, заинтересованныхъ какъ въ ввозѣ, такъ и въ вывозѣ различныхъ произведеніи. Задачей такого музея является практическое обученіе или освѣдомленіе торговцевъ, занимающихся ввозомъ и вывозомъ, при чемъ такой музей, посредствомъ постояннаго дополненія съ помощью консуловъ и другихъ заграничныхъ агентовъ, находится всегда на уровнѣ новѣйшаго положенія торговаго дѣла.
   Изъ такихъ музеевъ наиболѣе извѣстны Брюссельскій, Вѣнскій и Будапештскій, почему мнѣ и пришлось объѣхать три города, гдѣ они находятся, съ осмотромъ и изученіемъ музеевъ на мѣстѣ путемъ личныхъ разспросовъ и печатнаго матеріала. При общихъ задачахъ всѣ эти три типа торговыхъ музеевъ въ Европѣ имѣютъ и свои различія.
   Брюссельскій Музей, согласно его программѣ, долженъ занять въ области коммерческихъ наукъ мѣсто, принадлежащее, въ области наукъ естественныхъ, коллекціямъ минералогическимъ, геологическимъ и т. д. Онъ долженъ снабжать средствами для практическаго изученія торговаго дѣла; онъ долженъ "дать", -- говоритъ программа, "производителямъ оружіе противъ конкурренціи и вообще ограждать отъ неудачъ..." Эти обширныя задачи достигаются посредствомъ слѣдующихъ способовъ, состоящихъ прежде всего въ обширныхъ коллекціяхъ троякаго рода: 1-ое выставка образцовъ произведеній вывоза, т. е. фабрикаты разнаго рода, продаваемые иностранными конкуррентами Бельгіи на различныхъ рынкахъ свѣта; 2-ое образцы произведеній ввоза, которые заключаютъ въ себѣ сырье и съѣстные продукты, которые могутъ быть ввозимы въ Бельгію и пригодные для продажи въ другія страны; 3-е важнымъ отдѣленіемъ музея является выставка образцовъ или способовъ упаковки, что имѣетъ цѣлью указать экспортеру, какъ онъ долженъ укладывать и въ какую обложку завертывать товаръ (faire lа toilette), принимая въ соображеніе какъ климатъ извѣстной страны, такъ и пути сообщенія, вкусы, требованія и даже предразсудки покупателей. Цвѣтъ, напримѣръ, товара (бумаги, матеріи и проч.) играетъ большую роль на китайскомъ рынкѣ, свойство обложки -- подъ тропиками и т. д.
   Брюссельскія торговый музей состоитъ въ самой тѣсной связи съ Консульскимъ Институтомъ Государства и подчиняется потому Вѣдомству Иностранныхъ Дѣлъ. Въ инструкціи консуламъ Бельгіи указывается на ихъ содѣйствіе цѣлямъ Музея для развитія торговли, какъ на главную ихъ задачу и обязанности; соотвѣтственно и приноровлена къ этой цѣли вся ихъ служба. До извѣстной степени консулъ является ближайшимъ совѣтникомъ, чуть не слугой каждаго торговца въ его дѣлѣ, особенно въ отношеніи доставленія всякихъ свѣдѣній и справокъ. Для этого важнымъ пособіемъ, доступнымъ каждому торговцу, даже иностранцу, является существующее при Брюссельскомъ Музеѣ прекрасное Справочное Бюро для доставленія всевозможныхъ справокъ по любому любопытному для торговца вопросу, начиная съ путей сообщенія, напримѣръ, въ данной странѣ, и кончая обычаями и нравами. Справочное Бюро издаетъ, между прочимъ, подробный каталогъ всѣхъ коллекцій, часто перепечатываемый и къ услугамъ всякаго желающаго справиться.
   Весьма близокъ къ Брюссельскому Музею, но и съ значительными отличіями, Вѣнскій Музей: первоначально возникшій какъ Восточный Музей, онъ лишь впослѣдствіи принялъ болѣе широкую задачу и превратился въ обще-торговый съ болѣе общими задачами для австрійской монархіи -- заботиться о поддержаніи и дальнѣйшемъ развитіи всей австрійской промышленности и торговли. Въ первомъ, именно, въ заботахъ о промышленности, лежитъ различіе Вѣнскаго Музея отъ Брюссельскаго; послѣдній исключительно заботится только объ одной торговлѣ или обмѣнѣ, а не о производствѣ. Точно также, обратно съ Брюсселемъ, Вѣнскій Музей постоянно устраиваетъ выставки разнаго рода, то своихъ, то иностранныхъ товаровъ, смотря по цѣли, которую выставка преслѣдуетъ; наконецъ Вѣнскій Музей прямо занимается политикой въ смыслѣ поиска сбыта для австрійскихъ товаровъ, что совершенно внѣ дѣятельности Брюсселя. Такъ, напримѣръ, въ 1893 г., во времена т. п. швейцарско-французской таможенной войны, Вѣнскій Музей постарался воспользоваться ссорой сосѣдей: съ помощью Вѣнской Торговой Палаты австрійскія фирмы были поставлены въ прямыя сношенія съ швейцарскими и въ результатѣ Франція потеряла въ значительной степени свой швейцарскій рынокъ, а Австрія выиграла его для своихъ производителей и торговцевъ.
   Подобно Брюссельскому Музею, Вѣнскій точно также имѣетъ Справочное Бюро и вообще охотно исполняетъ всевозможныя порученія своихъ промышленниковъ и торговцевъ. Мало того, онъ даже беретъ на себя такую сложную задачу, какъ производство анализа разныхъ товарныхъ образцовъ и всячески поощряетъ художественно промышленное развитіе въ странѣ драгоцѣнными для этой цѣли изданіями, которыя не подъ силу частнымъ издателямъ.
   Третій типичный музей, Венгерски въ Будапештѣ, представляетъ по своей организаціи еще большее различіе отъ первыхъ двухъ. Въ то время, когда первые два торговые музеи лишь учатъ торговцевъ и даютъ знать "какъ продавать и какіе товары нужны на рынкѣ", Венгерскій Музей въ Будапештѣ "прямо торгуетъ товарами" или принимаетъ на комиссію продажу любого продукта своего сочлена. Съ этой торговой цѣлью Венгерскій Музей получилъ исключительное право непосредственно сноситься со всѣми австро-венгерскими дипломатическими чиновниками и устроилъ, преимущественно на Востокѣ, двѣнадцать отдѣленій или филій, которыя въ свою очередь имѣютъ постоянныхъ агентовъ и устраиваютъ самостоятельныя выставки. Мало того, Будапештскій Музей имѣетъ даже на Балканскомъ полуостровѣ своихъ странствующихъ приказчиковъ, commis-voyageurs. Обширной дѣятельности Венгерскаго Музея и его торговымъ предпріятіямъ долго не доставало своего кредитнаго учрежденія, но теперь этотъ недостатокъ устраненъ черезъ устройство Венгріей на Балканскомъ полуостровѣ спеціальнаго Банка для этой цѣли подъ именемъ Анонимнаго Венгерскаго Торговаго Общества. Благодаря обширной и успѣшной дѣятельности Венгерскаго Музея съ его отдѣленіями, Балканскій полуостровъ экономически переходитъ постепенно въ руки Австріи, которая весьма старательно наблюдаетъ также за нашимъ рынкомъ, желая подобрать его въ свои руки. Одинъ изъ видныхъ промышленныхъ дѣятелей въ Вѣнѣ, Юліусъ Бёмъ, уже давно совѣтовалъ австрійскимъ промышленникамъ составить торговый синдикатъ для ввоза въ Россію и заняться вопросомъ -- "gemeinsame Bearbeitnng des russischen Markts" (совмѣстная обработка русскаго рынка!..).
   Помимо этихъ трехъ важнѣйшихъ представителей торговыхъ учрежденіи, устраиваемыхъ правительствами соотвѣтствующихъ странъ и при ихъ ближайшемъ участіи, одинаковую роль поощренія и содѣйствія экспортной торговлѣ играютъ въ Европѣ такъ называемые экспортные союзы или общества. Они преслѣдуютъ собственно ту же цѣль, какъ и музеи, и большею частью имѣютъ при себѣ также коллекціи товаровъ, т. е. доставляютъ свѣдѣнія о торговлѣ и способствуютъ увеличенію сбыта, хотя и иными путями. Обратно съ первой категоріей торговыхъ союзовъ, экспортные союзы являются лишь выраженіемъ самодѣятельности самихъ торговцевъ и промышленниковъ, и если изрѣдка имѣютъ связь съ правительствомъ или государствомъ, то лишь, большею частью, слабую, какъ въ Дрезденѣ, Франкфуртѣ, Штутгартѣ, или совсѣмъ никакой связи съ государствомъ не.имѣютъ (богатѣйшіе и важнѣйшіе въ Германіи экспортные склады Гамбурга).
   Первое мѣсто между нѣмецкими экспортными складами перваго же рода имѣетъ несомнѣнно Саксонскій союзъ въ Дрезденѣ, принесшій огромную пользу всей германской торговлѣ. Средствами для достиженія его цѣлей являются: 1-ое -- агенты или представители, разсѣянные буквально по всему міру; 2-ое -- устройство путешествій или поѣздокъ торговыхъ лицъ въ разныя страны свѣта; 3-ье -- посылка спеціальныхъ агентовъ для завязыванія торговыхъ сношеній ли разныхъ концахъ міра; и наконецъ 4-ое -- ознакомленіе покупателей съ нѣмецкими продуктами со стороны Саксонскаго союза печатаніемъ въ огромномъ количествѣ каталоговъ или прейсъ-курантовъ и различныхъ справочныхъ книгъ, знакомящихъ всѣхъ и каждаго съ товарами нѣмецкаго производства и торговля. Всякій важный случаи узаконенія, измѣненіе таможенныхъ или законодательныхъ правилъ, гдѣ бы ни было, немедленно сообщается всѣмъ членамъ экспортнаго союза посредствомъ подробныхъ циркуляровъ. Этотъ союзъ доставляетъ сочленамъ всякія справки о фрахтахъ, тарифахъ, данныя о кредитоспособности, выдаетъ письма или рекомендаціи и сносится для члена съ представителями и агентами почти гдѣ угодно и проч. и проч.
   Всѣ свѣдущіе иностранцы высоко ставятъ заслугу этого и подобныхъ ему экспортныхъ союзовъ для прочнаго успѣха германской промышленности и торговли. "Эти союзы, -- пишетъ о нихъ извѣстный американскій консулъ Монаганъ, -- являются дѣятельнымъ агентомъ Германіи для завоеванія иностранныхъ рынковъ. Ихъ методы просты и въ то же время весьма успѣшны; они поддерживаются прессой, правительствомъ и всѣмъ народомъ...." Другой экономическій писатель французъ Schwob также рѣшительно говоритъ за экспортные союзы, какъ орудіе для послѣднихъ торгово-промышленныхъ побѣдъ Германіи.... "Великій секретъ германскаго успѣха", -- по его словамъ, -- "это -- развитіе духа ассоціаціи, союзъ. общихъ усилій для цѣля общей. Вся Германія покрыта всевозможными союзами всякаго рода...." -- "Если Соединенные Штаты, -- замѣчаетъ онъ въ заключеніе, -- являются союзомъ государствъ, то Германія является государствомъ союзовъ!..." {"Между дѣломъ". Стр. 257 и проч.}.
   Изъ всѣхъ германскихъ экспортныхъ союзовъ, однако, сверхъ упомянутыхъ выше, главнѣйшую роль для интересовъ, даже не одной нѣмецкой, торговля играетъ Гамбургъ съ его извѣстнымъ портомъ и оригинальной организаціей международной мѣны товаровъ. Безъ нея невозможны были бы настоящіе успѣхи германской промышленности, и огромная важность Гамбурга, какъ экспортныхъ воротъ для всѣхъ прилегающихъ даже странъ, заслуживаетъ нашего особаго вниманія. Нѣмецкая экономическая литература новѣйшаго времени направила меня на этотъ пунктъ и, снабженный: многими рекомендаціями отъ своихъ нѣмецкихъ ученыхъ друзей (проф. Шульце, Геверницъ, Вальтеръ Лоцъ, Губеръ, д-ра Юргенсъ" и Зоетберъ), я отправился въ Гамбургъ, гдѣ успѣлъ познакомиться какъ слѣдуетъ съ организаціей этого величайшаго въ настоящее время экспортнаго пункта и его складами товарныхъ образцовъ. Но, чтобы оцѣнить какъ слѣдуетъ важность Гамбурга, необходимо познакомиться, хотя вкратцѣ, съ сущностью его экспортной системы..
   Дѣло въ томъ, что при настоящемъ состояніи промышленно-торговыхъ отношеній между производителемъ товара и его покупателемъ, по необходимости, вдвигается иногда цѣлый рядъ посредниковъ, и это въ особенности касается внѣшней торговли странъ; лишь въ очень рѣдкихъ случаяхъ производитель или фабрикантъ. самъ находитъ себѣ за границею покупателя и непосредственно сбываетъ ему свой товаръ. Относительно нѣмецкой внѣшней торговли, мною выясненъ былъ, при посѣщеніи Гамбурга, слѣдующій общій порядокъ: всякій товаръ, предназначенный для вывоза изъ Германіи, проходитъ черезъ руки двоякаго рода посредниковъ: такъ называемаго "экспортера" и "экспортнаго агента". Съ перваго взгляда существованіе такихъ посредниковъ является излишней прибавкой къ цѣнѣ товара; между тѣмъ, въ дѣйствительности, только подобной организація Гамбургъ, а съ нимъ и вся Германія, обязаны развитіемъ огромныхъ размѣровъ своей торговли. Благодаря широкому распространенію сбыта и поискамъ рынковъ по всему міру, нѣмецкій фабрикантъ лишенъ возможности входить въ личныя сношенія съ потребителемъ его произведенія; онъ совсѣмъ, часто, не знаетъ страны, въ которую попадаетъ изготовленный имъ товаръ: ему не знакомы ни условія торговли въ ней, ни пути сообщенія, ни языкъ. Въ виду этого создался на помощь фабрикантамъ особый классъ людей, такъ называемыхъ экспортеровъ, спеціально ознакомленныхъ съ разными мѣстами сбыта германскихъ продуктовъ. Такіе экспортеры являются людьми не только образованными, бывавшими въ разныхъ странахъ, но и очень богатыми: они пользуются обширнымъ кредитомъ въ банкахъ и, избавляя фабрикантовъ отъ риска и неудобствъ далекаго кредита, уплачиваютъ за все наличными деньгами, сами получая отъ заморскихъ покупателей лишь векселя и уплату, можетъ быть не раньше, какъ черезъ годъ. Каждый изъ заморскихъ покупателей, ведущихъ торговлю съ Европой, обязательно имѣетъ въ Гамбургѣ своего экспортера. черезъ котораго получаетъ нѣмецкій товаръ, а на-ряду съ нимъ иногда и товаръ другого происхожденія, которымъ экспортеръ не пренебрегаетъ, если онъ нуженъ его покупателю.
   Но въ свою очередь экспортеръ, доставляя для покупателей отдаленныхъ странъ часто самые разнообразные товары, не можетъ быть спеціалистомъ въ товарѣ, и таковымъ является представитель второй стадіи въ организаціи Гамбургской торговли -- экспортный агентъ. Это -- лицо уже нѣсколько иного пошиба, чѣмъ первый. Многіе изъ гамбургскихъ агентовъ по экспорту сами изъ фабрикантовъ или долго торговали извѣстнаго рода товаромъ, почему являются хорошими знатоками тѣхъ или иныхъ спеціальностей; они часто устраиваютъ при своихъ конторахъ выставку образцовъ этихъ товаровъ, т. п. "Export-Musterlager". Подобно тому, какъ каждый иностранный покупатель имѣетъ своего экспортера въ Гамбургѣ, точно также всякій производитель или фабрикантъ имѣетъ тамъ своего экспортнаго агента, черезъ посредство котораго исключительно продаетъ свои продукты. Въ большинствѣ случаевъ отъ каждой фабрики выставлены лишь образцы, и торговля ведется за счетъ фабриканта, т. е. экспортный агентъ по заказу экспортера, какъ спеціалистъ, нѣсколько знакомый со вкусомъ по данному товару всѣхъ отдаленныхъ заморскихъ покупателей, дѣлаетъ подборъ товара или показываетъ его самъ покупателю, если тотъ лично прибылъ въ Гамбургъ, сводитъ, такъ сказать, двѣ стороны, а иногда даже и торгуетъ прямо за собственный счетъ. Та же черта, которая поражаетъ относительно экспортеровъ, высокое знаніе и образованіе, не въ меньшей степени, только въ спеціальномъ родѣ, примѣняется и къ экспортнымъ агентамъ г. Гамбурга. Обладая также обширнымъ знаніемъ заграничныхъ рынковъ по своимъ спеціальностямъ, они руководятъ поискомъ новыхъ мѣстъ сбыта для данныхъ товаровъ, вызываютъ на свѣтъ новыя формы производства, и направляя ихъ на удовлетвореніе различныхъ вкусовъ и потребностей отдаленныхъ странъ, тѣмъ способствуютъ широкому развитію нѣмецкой торговли и промышленности.
   Занятіе экспортнаго агента, какъ мнѣ объясняли въ Гамбургѣ, имѣетъ большое значеніе въ смыслѣ указанія фабриканту на тотъ товаръ, тотъ способъ его выдѣлки и ту упаковку, которая необходима для экспорта. Находясь постоянно въ сношеніи черезъ экспортеровъ, а часто и лично, съ заморскими покупателями, экспортный агентъ обладаетъ большою опытностью въ товарахъ, имѣющихъ ходкій сбытъ, и понимаетъ вкусъ и требованія той мѣстности, куда товары предназначены, и тѣхъ пріемовъ, путемъ которыхъ можно распространить сбытъ извѣстнаго товара. Ограничусь двумя примѣрами дѣятельности агентовъ и богатствомъ ихъ свѣдѣній. Экспортный агентъ металлическихъ издѣлій -- Фоссъ, напримѣръ, поражалъ меня своими разнообразными этнографическими и естественно-научными свѣдѣніями. Указывая, напримѣръ, мнѣ рядъ вывѣшенныхъ на стѣнѣ образцовъ ножей для дикарей внутренней Африки, Фоссъ не только перечислялъ племена своихъ покупателей, но и почему ножи, имъ пріобрѣтаемые, такой или иной формы, смотря по цѣли, для которой они употребляются. Точно также Фоссу знакомы хорошо разныя почвы во всемъ мірѣ для посѣва сахарнаго тростника и, сообразно съ ними, фабрикантъ приготовляетъ разныя мотыги или сѣчки, дѣлая болѣе острыми или тупыми, сообразно почвѣ или свойству произрастанія. Другой экспортный агентъ, Бродерсенъ, представитель фабрикъ крупной посуды, преимущественно кувшиновъ и блюдъ фарфоровыхъ и фаянсовыхъ, наоборотъ, самъ вліяетъ на вкусы и, такъ сказать, дѣлаетъ спросъ на свой товаръ. Смотря по модѣ и спросу, въ контору Бродерсена художники и фотографы присылаютъ со всего міра изображенія, то птицъ, то иныхъ животныхъ, то пейзажи, то портреты разныхъ героевъ и знаменитостей. По его заказу художники въ Мюнхенѣ и Цюрихѣ идеализируютъ эти сюжеты, а промышленники переводятъ на посуду. Въ результатѣ отъ моды на пейзажи онъ заработалъ въ одной Южной Америкѣ, какъ сообщалъ мнѣ, 100.000 марокъ, благодаря своей выдумкѣ и т. д. и т. д. Такимъ образомъ, если экспортеръ является знатокомъ -- въ людяхъ для заграничнаго сбыта товаровъ, то экспортный агентъ является знатокомъ -- въ товарахъ.
   Такова суть организаціи Гамбургской вывозной торговли, которой Германія, а отчасти и Австрія обязана въ значительной степени своимъ экспортомъ и богатствомъ. Я видѣлъ въ складахъ Гамбурга товары буквально со всей Европы. напримѣръ, французскіе шелка и французское вино, англійскую сталь и посуду, шведскій хлѣбъ и норвежскую рыбу, но къ сожалѣнію я не видѣлъ въ богатѣйшихъ Гамбургскихъ складахъ ничего русскаго (впрочемъ, кажется, видѣлъ мѣшокъ Ростовскаго горошка въ складѣ пищевыхъ продуктовъ), хотя многіе наши продукты съ честью могли бы фигурировать, по моему мнѣнію, въ международной торговлѣ.
   Какъ я упоминалъ раньше, вездѣ въ Германіи, какъ и въ Австріи, я проникалъ въ склады и выставки экспортныхъ товаровъ часто съ немалыми затрудненіями и каждый разъ лишь по чьей-нибудь рекомендаціи, въ большинствѣ случаевъ отъ моихъ знакомыхъ -- профессоровъ въ разныхъ нѣмецкихъ университетахъ, или даже случайныхъ знакомыхъ, напримѣръ, банкировъ, съ которыми имѣлъ дѣло; два раза отъ библіотекарей, въ томъ числѣ отъ г. Патера въ Чешскомъ Національномъ Музеѣ; въ Саксонскій экспортный складъ проникъ благодаря г. Петерманну, библіотекарю Дрезденскаго учрежденія "Gehe-Stift"; въ Гамбургѣ, въ богатѣйшій складъ "Deurer и. Kaufmann" я проникъ благодаря знакомству съ однимъ газетчикомъ и т. д. и т. д. Тамъ, гдѣ являлся безъ рекомендаціи, ничего, кромѣ общедоступнаго для публики, узнать не могъ или долженъ былъ разными путями бороться съ различными затрудненіями и предубѣжденіями. Въ Будапештѣ, гдѣ, какъ выше объяснено, было встрѣчено прямо недоброжелательное отношеніе къ моей любознательности и разспросамъ, я вынужденъ былъ прибѣгнуть, долженъ покаяться, даже къ лести или маленькой хитрости. Я увѣрилъ г. Шашвари (Saszwari), секретаря, черезъ посредство котораго велись всѣ мои разспросы и знакомство съ Венгерскимъ Торговымъ Музеемъ и его обширной дѣятельностью. что я много наслышался въ Россіи объ его журналѣ ("Revue de l'Orient), подъ который нарочно подписался у него и много толковалъ объ его двухъ брошюрахъ" которыя заранѣе купилъ и прочелъ на понятныхъ для меня языкахъ; этимъ я сдѣлалъ его какъ будто нѣсколько разговорчивѣй и любезнѣе въ бесѣдахъ со мною. Наконецъ, въ двухъ случаяхъ, гдѣ я не встрѣчалъ никакихъ препятствій къ возможнымъ осмотрамъ и разспросамъ, собственно нечего было, какъ оказалось, смотрѣть, по незначительности складовъ. Такъ, напримѣръ, въ Прагѣ, гдѣ чехи принимали меня въ высшей степени любезно, экспортный союзъ оказался крайне незначительнымъ и неважнымъ по своей дѣятельности, существовалъ лишь три года, въ то же время не имѣлъ въ Прагѣ никакого склада и крайне ничтожное число агентовъ на Балканскомъ полуостровѣ.
   Весьма странная судьба торговыхъ складовъ и музеевъ -- во Франціи, гдѣ ихъ собираются завести, но не трогаются съ мѣста. И до времени моего изслѣдованія появлялись извѣстія объ открытіи въ двадцати городахъ подобныхъ учрежденій, но оказалось въ конечномъ результатѣ, что они существуютъ лишь номинально, такъ какъ сами французы какъ бы забыли о нихъ или сомнѣваются въ ихъ существованіи. Въ виду этого я обратился единовременно въ Парижъ къ г. Шарлю Соломону, Товарищу Предсѣдателя Общества Соціальнаго музея (Société du Musée Social) и г. Артуру Раффаловичу, агенту нашего Министерства Финансовъ, съ просьбой сообщить мнѣ, существуютъ ли во Франціи въ дѣйствительности торговые музеи и гдѣ именно. Оба компетентныя лица отвѣчали, собственно, отрицательно, ссылаясь лишь на попытки и старанія и на единственный музей въ г. Лиллѣ (Lille), но болѣе старательныя мои собственныя справки обнаружили совершенное ничтожество этого музея, такъ что едва-ли возможно было его принимать даже въ разсчетъ (напр. на его содержаніе изъ двухъ источниковъ отпускалось всего лишь 600 франковъ! И никакихъ статутовъ или правилъ они не имѣли). Такимъ образомъ во Франціи въ то время не могло быть и рѣчи о дѣйствительномъ существованіи торговыхъ музеевъ.
   Та же судьба относительно торговыхъ музеевъ и содѣйствія вывозной торговлѣ постигла и другое великое государство -- Великобританію или Англію. Въ ней, обратно съ Франціей, можно утвердительно сказать, существуетъ зданіе торговаго музея (London Imperial Institute) и при томъ роскошное, стоившее болѣе трехъ съ половиной милліоновъ, съ обширной администраціей, около 150 правителей или губернаторовъ, назначаемыхъ королевской властью. Цѣль этого Имперскаго Института, согласно первоначальному плану, должна была состоять во всемъ томъ, что имѣетъ мѣсто и въ трехъ указанныхъ типичныхъ европейскихъ музеяхъ, Брюсселя, Вѣны и Будапешта. Между тѣмъ, въ дѣйствительности, во время моего осмотра, по крайней мѣрѣ (до 1895 г.) Имперскій
   Институтъ былъ богато обставленъ, въ немъ происходили ежедневныя собранія, много ѣли, пили и забавлялись музыкой, но никакихъ усилій и мѣръ для содѣйствія торговлѣ самая торговая страна въ Европѣ не проявляла. Хотя Институтъ пытался даже издавать экономическій журналъ, но безъ всякаго серьезнаго содержанія я "не имѣлъ денегъ" на устройство справочнаго отдѣла. Вообще онъ производилъ впечатлѣніе чего-то дѣланнаго напоказъ, безжизненнаго и не отвѣчающаго своему прямому назначенію. Онъ болѣе напоминалъ, на мой взглядъ, клубъ для развлеченія и увеселенія зажиточныхъ людей, нежели серьезный органъ государства для содѣйствія своей торговлѣ.
   Я изложилъ здѣсь въ своихъ "Воспоминаніяхъ" главную суть результатовъ моихъ разъѣздовъ по Европѣ въ 1895 и 1896 г.г. Изъ этихъ собранныхъ и старательно, гдѣ возможно, провѣренныхъ данныхъ слѣдуетъ заключить, во-первыхъ, что торговые музеи или даже экспортные союзы не составляютъ чего-либо безусловно необходимаго для роста промышленности въ данной странѣ, если такія богатыя я промышленныя государства, какъ два послѣднія -- Англія и Франція, могутъ безъ нихъ обходиться. Но, во-вторыхъ, общій выводъ моего изслѣдованія заключается въ той огромной и разнообразной пользѣ, которую приносятъ эти музеи и союзы въ тѣхъ государствахъ, гдѣ таковые имѣются. При теперешнемъ развитіи торговли она достигла такого высокаго положенія и сложности, что стала почти на степень науки, требующей большого и разнообразнаго изученія. На этомъ основаніи полезнѣйшая задача всѣхъ торговыхъ музеевъ всякаго вида, какъ и экспортныхъ союзовъ, состоитъ именно въ томъ, что они всѣ являются орудіемъ знанія или распространителемъ знанія въ торговомъ классѣ и торговомъ дѣлѣ. Между тѣмъ, какъ справедливо утверждаетъ одинъ англійскій писатель: "If knowledge is not power, it shows the way to power" ("Если знаніе не составляетъ само силы, то оно во всякомъ случаѣ указываетъ путь къ силѣ").
   Съ этой точки зрѣнія государство, желающее содѣйствовать и развивать свою торговлю и промышленность и спеціально усилить сбытъ, обязано, сообразно въ каждой странѣ своимъ экономическимъ условіямъ, основывать или поощрять эти благотворительныя для экономическихъ интересовъ учрежденія. Таковъ конечный выводъ моего изслѣдованія о торговыхъ музеяхъ {Подробное изложеніе моихъ выводовъ можно найти, конечно, въ самомъ отчетѣ: "Министерство Финансовъ, Департаментъ Торговли и Мануфактуръ. Отпускная торговля и нѣкоторыя мѣры для ея развитія. "Торговые музеи, экспортные союзы и складъ товарныхъ образцовъ". Изслѣдованіе И. И. Янжула. Москва 1897 г.".}.
   Въ заключеніе спрашивается, вышелъ ли какой-нибудь практическій толкъ изъ моего изслѣдованія? Я смотрю на свои "Воспоминанія" какъ, до нѣкоторой степени, на дѣло моей совѣсти и болѣе всего боюсь и стараюсь избѣгнуть какой-нибудь умышленной неправды; я сообщаю здѣсь bona fide по совѣсти только то, во что вѣрю; если читатель увидитъ явную ошибку, то утверждаю, что она не умышленна. Поэтому, если поставить ребромъ вопросъ о какой-либо пользѣ отъ моего настоящаго изслѣдованія, то я могу только добросовѣстно отвѣтить, что одинаково съ прежними изслѣдованіями и порученіями правительства (о польской промышленности, о синдикатахъ и проч.), никакой пользы, убѣжденъ я, изъ моего труда Россія не извлекла, и правительство имъ не воспользовалось. Деньги, мнѣ данныя, были истрачены зря, если не считать мою личную выгоду, -- написать интересную книгу, доступную, впрочемъ, не для всякаго. Въ настоящее время эта книга о торговыхъ музеяхъ уже давно вышла изъ продажи, но увы! Я не могу указать даже на маленькую черточку какихъ-либо правительственныхъ мѣропріятій или пробужденія самодѣятельности у нашихъ промышленно-торговыхъ классовъ, благодаря тѣмъ образцамъ и урокамъ, которые изложены понятнымъ языкомъ въ моей работѣ! Послѣ всѣхъ этихъ достовѣрныхъ наблюденій невольно изслѣдователемъ овладѣваетъ духъ унынія и пессимизма. Неужели русская жизнь такъ мало подвижна или тяжела на подъемъ, что на нее не дѣйствуютъ никакіе примѣры, добытые опытомъ чужой жизни; неужели ей суждено оставаться всегда тѣмъ самымъ "лежачимъ камнемъ", по нашей же поговоркѣ "подъ который вода не течетъ"?!.
  

ГЛАВА XII.

Мои публичныя чтенія, доклады и рефераты.-- Ихъ многочисленность и значеніе въ 80-хъ и 90-хъ годахъ прошлаго вѣка.-- "Соціальный миръ", какъ ихъ главное содержаніе.-- Лекція "Великаны промышленности", ея происхожденіе и сущность.-- Странное совпаденіе противоположныхъ послѣдствій: протестъ соціалистовъ и запрещеніе того же чтенія въ провинціи правительственными органами.-- Какъ это согласовать?...-- Лекція "Милліоны и что съ ними дѣлать?", ея содержаніе, огромный успѣхъ и сборъ, одушевленіе слушателей и вызовъ пожертвованій на добрыя дѣла.-- Общее вниманіе, сочувствіе въ Москвѣ и провинціи.-- Просьбы о помощи и голоса изъ публики.-- Какъ заключеніе. Петербургская сатира...

   Послѣднія четыре главы моихъ "Воспоминаній" посвящены разнымъ видамъ практической пробы моихъ силъ и знаній въ формѣ тѣхъ или иныхъ изслѣдованіи. Мнѣ кажется, по справедливости, къ такимъ же пробамъ этихъ силъ надо причислить и мои многочисленныя чтенія, рефераты, доклады въ ученыхъ обществахъ и, наконецъ, публичныя лекціи въ чемъ я особенно часто упражнялся и несомнѣнно заслужилъ большое сочувствіе въ московской публикѣ, выразившееся наглядно въ многихъ тысячахъ рублей, мною собранныхъ для разныхъ благо творительныхъ цѣлей. Многіе изъ моихъ избранныхъ трудовъ имѣютъ въ сущности одинаковое происхожденіе и были публично прочитаны {Перечислю лишь важнѣйшіе:
   1) "Очерки и изслѣдованія" въ двухъ томахъ. 1884.
   2) "Часы досуга". Москва. 1896 г.
   3) "Экономическая оцѣнка народнаго образованія". 2-е изд. 1899 г. Спб. (разныхъ авторовъ).
   4) "Въ поискахъ лучшаго будущаго". Спб. 1893 и 2-е изд. въ 1908 г.
   5) "Между дѣломъ." 1904 г.}.
   Само собой разумѣется, что я не сразу приспособился къ публичтному чтенію, которое гораздо труднѣе университетскаго и требуетъ больше искусства, пріобрѣтаемаго лишь постепенно, путемъ практики. Каждому профессору, усердно занятому обработкой своихъ лекціи, весьма скоро становится знакомымъ уровень развитія и требованій своихъ обычныхъ слушателей -- студентовъ и слѣдовательно онъ можетъ, коли пожелаетъ, къ нимъ въ достаточной степени приспособиться своимъ изложеніемъ, тѣмъ болѣе, что въ среднемъ этотъ уровень довольно однообразный и примѣрно одинаковый. По лицамъ своихъ слушателей внимательный профессоръ немедленно можетъ опредѣлить, хорошо ли понимаютъ его слушатели или нѣтъ; если онъ замѣчаетъ хоть одинъ недоумѣвающій взглядъ, это означаетъ, что данный абзацъ изложенъ неясно или неопредѣленно и надо его разъяснить по возможности быстро, какимъ-нибудь вставнымъ предложеніемъ или примѣромъ, не отрываясь замѣтно отъ общаго хода чтенія, чтобы слушатели не потеряли нить изложенія.
   Гораздо труднѣе является рѣшеніе того же самаго вопроса на публичномъ чтеніи, передъ разношерстной публикой, а не студентами, примѣрно одной степени развитія и образованія. Тутъ невозможно и даже не должно обращать вниманіе на каждаго слушателя, а приходится приспособиться, такъ сказать, къ среднему слушателю, что дѣлается лишь путемъ извѣстнаго опыта, болѣе или менѣе продолжительнаго. Я замѣтилъ, напримѣръ, что если вниманіе публики утомлено, то надо его поднять какимъ-либо вводнымъ предложеніемъ или эпизодомъ: слушатели видимо настораживаются и начинаютъ прислушиваться внимательнѣе. Намеки на интересы минуты или политики замѣтно также оживляютъ аудиторію, особенно если взятый примѣръ производитъ нѣкоторую сенсацію. Я съ успѣхомъ много разъ пользовался этимъ пріемомъ, при чемъ даже двухчасовая длина лекцій не вызывала видимой скуки, и чтеніе дослушивалось внимательно до конца. При этомъ непремѣнно соблюдалось одно условіе рѣчи -- говорить viva voce, а отнюдь не читать; лишь единственный случай, мнѣ извѣстный у насъ, составляетъ исключеніе, это -- В. О. Ключевскій, который читаетъ свои лекціи, какъ бы говоритъ; но этотъ пріемъ, вѣроятно, требуетъ продолжительной и упорной подготовки.
   Наибольшее число публичныхъ лекцій было прочитано мною въ 80-хъ и 90-хъ годахъ на самыя различныя темы и съ разными цѣлями. ихъ такъ много, что я рѣшительно не нахожу возможнымъ перечислять ихъ, тѣмъ болѣе, что многія не вошли даже въ сборники моихъ статей и небылиперепечатаны. Назову лишь нѣкоторыя, имѣвшія особенно выдающійся успѣхъ или чѣмъ-нибудь отличавшіяся. Главной моей заботои передъ публичной лекціеи былъ прискорбный вопросъ, разрѣшатъ ли ее; требовалась длинная предварительная процедура хлопотъ о разрѣшеніи съ представленіемъ нетолько программы, но иногда даже подлиннаго текста лекціи и обязательства читать по нему.
   Слава Богу, меня лично нѣкоторыя изъ этихъ безсмысленныхъ. формальностей миновали, хотя тѣмъ не менѣе, какъ я передамъ. дальше, и я дождался запрещенія или недопущенія моихъ лекцій въ цѣломъ рядѣ городовъ, которые хотѣли ихъ послушать. Въ высшей степени комично, если бы это не было въ то же время жалко, то обстоятельство, что относительно одной моей лекціи -- "Великаны промышленности" -- въ 1898 г. выступила рядомъ съ. администраціей провинціальныхъ городовъ или, можетъ быть, распоряженіемъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, какая-то подпольная партія соціалистовъ, которая съ точки зрѣнія своихъ интересовъ. выпускала пасквили противъ меня и моихъ чтеній, всячески предостерегая публику отъ ихъ посѣщенія. "Les beaux esprits se rencontrent!..." Чтобы въ достаточной степени понимать этотъ странный случай, необходимо хоть вкратцѣ ознакомиться съ сущностью содержанія самихъ лекцій послѣдняго времени, передъ уходомъ моимъ изъ Московскаго университета и переселеніемъ въ Петербургъ.
   Особый успѣхъ въ 90-хъ годахъ имѣли слѣдующія лекціи, повторенныя по нѣскольку разъ и въ разныхъ городахъ: "Народный Дворецъ въ Лондонѣ", "Поселенія въ Восточномъ Лондонѣ", "Великаны Промышленности" и "Милліоны"... Послѣднія лекціи были моей своего рода "Лебединой" пѣснею. Больше я ничего публично не читалъ, и переселившись въ это время въ Петербургъ, лишь повторилъ послѣднія двѣ лекціи съ благотворительной цѣлью и даже два раза, но, конечно, далеко не съ такимъ успѣхомъ, какъ въ Москвѣ.
   Общее содержаніе указанныхъ чтеніи -- соціальный миръ, т. е. установленіе мира и согласія, вмѣсто борьбы и раздора съ различными, якобы классовыми интересами въ промышленныхъ классахъ: я всегда думалъ и глубоко былъ убѣжденъ, что періодъ классовой борьбы въ значительной степени миновалъ и отжилъ свой вѣкъ; на всякомъ случаѣ уже кончается, если не кончился, и его мѣсто должны заступить соглашеніе интересовъ, т. е. попытки и пріемы къ возможному примиренію выгодъ классовъ предпринимателей и рабочихъ.Въ этой основной посылкѣ заключается сходство всѣхъ моихъ послѣднихъ лекцій въ данномъ отношеніи; но судьба лекцій была совершенно различна. "Великаны Промышленности" въ сущности того же самаго содержанія, настроенія и духа, какъ и прочія указанныя лекція, вмѣстѣ съ апплодисментами и большимъ денежнымъ сборомъ въ филантропическихъ цѣляхъ, навлекли на мою голову ругань московскихъ соціалистовъ и даже пасквили, распространяемые въ Москвѣ; но всего комичнѣе -- административное запрещеніе этой лекціи въ нѣсколькихъ городахъ, въ унисонъ съ желаніемъ авторовъ пасквилей и, несмотря на то, что лекція эта уже нѣсколько разъ предварительно была прочитана публично въ Москвѣ и Рязани и не вызвала тамъ никакихъ недоумѣній {Лекція эта, помѣщена цѣликомъ въ сборникѣ "Между дѣломъ". Спб., 1904 г., стр. 304.}.
   Содержаніе "Великановъ Промышленности" вкратцѣ состоитъ въ слѣдующемъ. Департаментъ Труда Соединенныхъ Штатовъ въ Вашингтонѣ, находящихся подъ руководствомъ знаменитаго статистика Карроль Райта (о которомъ я упоминалъ въ главѣ X моихъ "Воспоминаній"), рѣшилъ произнести спеціальное изслѣдованіе въ Европѣ положенія рабочихъ или точнѣе обезпеченія рабочихъ въ нѣкоторыхъ странахъ и на крупнѣйшихъ фабрикахъ. Для этой цѣли посланъ былъ туда одинъ изъ лучшихъ помощниковъ Райта -- статистикъ Уилогби (Willoughby). Изложеніе его доклада, нѣсколько въ иномъ порядкѣ и составляло собственно сущность моей лекціи, вызвавшей для меня неожиданно много брани на мою голову. Уилогби изслѣдовалъ въ Европѣ относительно небольшое число фабрикъ во Франціи, Бельгіи и Германіи, но зато весьма типичныхъ и характерныхъ и при томъ самыхъ крупныхъ, поистинѣ "великановъ" промышленности. Онъ знакомилъ своихъ соотечественниковъ въ докладѣ исключительно съ одной стороной -- обезпеченіемъ рабочихъ всякихъ видовъ, начиная съ заработной платы и страхованія и кончая разными видами даяній и подарковъ со стороны хозяевъ и, наконецъ, плодами собственной самодѣятельности рабочихъ.
   Въ общемъ докладъ Уилогби, положенный въ основаніи моей лекціи, выставляетъ положеніе рабочихъ изслѣдуемыхъ фабрикъ правдиво, по можетъ быть нѣсколько въ розовомъ свѣтѣ, съ свойственной американцамъ слабостью отдавать всегда преимущество крупнымъ формамъ производства передъ всякими малыми, Особенно долго останавливался Уилогби на описанія громадныхъ предпріятій Круппа, "короля пушекъ" въ Германіи, гдѣ съ вызывающимъ тономъ спрашивали Уилогби, можетъ ли онъ гдѣ-нибудь найти лучшихъ рабочихъ, чѣмъ тѣ, которые подготовлялись на предпріятіяхъ Круппа щедрыми пожертвованіями хозяина на ихъ образованіе и обезпеченіе?!
   Еще выше чѣмъ обычныя, какъ бы онѣ велики ни были, заботы предпринимателя, Уилогби ставитъ участіе рабочихъ въ прибыляхъ, при чемъ приводитъ характерную исторію знаменитаго фамилистера Годэна въ Гизѣ во Франціи, гдѣ филантропъ, стоявшій во главѣ заведенія принудительнымъ образомъ облагодѣтельствовалъ своихъ рабочихъ постепенно, путемъ постоянныхъ вычетовъ превративши рабочихъ въ единственныхъ собственниковъ всего громаднаго многомилліоннаго фабричнаго заведенія. М-ръ Гринингъ, извѣстный англійскій кооператоръ, лично мнѣ знакомый и пользующійся огромнымъ уваженіемъ и авторитетомъ въ Англіи (см. о немъ упоминаніе въ главѣ III "Воспоминаній" I вып. стр. 104), крайне высоко ставитъ благотворное вліяніе системы Годэна и результаты, имъ полученные.-- "Превосходство производства", говоритъ онъ въ своей книгѣ по этому предмету, "взятое въ цѣломъ, обязано всегда людямъ, т. е. качеству рабочихъ, поднятыхъ экономически, а черезъ то поднятыхъ нравственно и духовно {См. The Cooperative Traveller Abroad, by Edward Owen Greening, London 1888 г., стр. 98.}!"
   Въ этомъ, въ сущности, заключается въ краткихъ словахъ, моя лекція о "Великанахъ Промышленности". Выгоды одинаковы для хозяевъ и рабочихъ въ мирномъ улаживаніи всѣхъ ихъ споровъ въ соглашеніи интересовъ. Докладъ Уилогби, который легъ въ основаніе моей лекціи, даетъ множество для того указаній и фактовъ, изъ которыхъ наиболѣе типичнымъ и сильнымъ является только что приведенная исторія предпріятія Годэна. Успѣхъ его кооперацій такъ поразилъ многихъ слушателей, что ко мнѣ обращались незнакомыя лица съ письмами, даже не только въ Москвѣ, но и въ Рязани, гдѣ я успѣлъ прочесть эту лекцію до ея запрещенія.
   Вскорѣ, черезъ какой-нибудь мѣсяцъ по прочтеніи лекціи "Великаны Промышленности" появились въ Москвѣ гектографированные экземпляры пасквиля, распространяемаго въ образованной публикѣ, который разносилъ мою лекцію и меня лично за ея содержаніе. Обрушиваясь на мою голову избитыми фразами о буржуазіи и классовыхъ интересахъ, пасквиль этотъ состоялъ собственно не въ аргументахъ или желаніи опровергнуть необходимость приведенныхъ мною идей -- мира и соглашенія, вмѣсто безцѣльной и вредной борьбы хозяевъ съ рабочими, а выражался лишь въ ругательствахъ и голословныхъ утвержденіяхъ: очевидно, больше всего фиктивнымъ друзьямъ рабочихъ, представленнымъ пасквилемъ, противенъ миръ и мирный исходъ и хочется борьбы, не зная о ея результатахъ и забывая, что проигрываетъ всегда слабый. Въ своихъ лекціяхъ того времени, посѣщаемыхъ одинаково, какъ богатыми классами, такъ и рабочими, я имѣлъ двѣ цѣли: 1) смягчить сердца предпринимателей, 2 разсѣять предразсудки противъ выгодности всякихъ затратъ на обезпеченіе рабочихъ, и 3) привлечь правительство къ его обязанности заботиться и думать объ интересахъ рабочихъ, а не однихъ предпринимателей.
   "Все это вздоръ, -- утверждаетъ памфлетъ, -- "мѣднолобіе и скрытое проявленіе "вражды къ рабочимъ!!" Нѣтъ тѣхъ бранныхъ словъ, которыми авторы пасквиля далѣе не награждали бы меня за желаніе водворить соціальный миръ въ Россія: "современный фарисей"; "тайный врагъ рабочихъ", "наемный защитникъ интересовъ фабрикантовъ и заводчиковъ", "поддѣлываетъ науку въ продолженіе двухъ или трехъ часовъ", "прихвостень капиталистовъ", и т. д. и т. д.-- "Усилія и старанія профессора не увѣнчались успѣхомъ"... "Все -- наглая и откровенная ложь"!!.. "Профессоръ и академикъ Янжулъ", говоритъ пасквиль въ заключеніе, "съ высоты каѳедры приглашаетъ русскую буржуазію не бояться пролетаріата, не отмахиваться отъ рабочаго вопроса. Не вѣрьте, г.г. русскіе буржуа, вашему профессору, который въ розовомъ цвѣтѣ и сладкихъ словахъ рисуетъ передъ вами ближайшее будущее! Онъ лжетъ, вашъ великолѣпный фарисей, онъ обманываетъ васъ и себя! (!?) Нѣтъ, если кого и надо бояться русскимъ кровопійцамъ-фабрикантамъ, землевладѣльцамъ... я всякимъ лябераламъ, то именно русскаго пролетаріата, и пр. и пр..!" (!!!???).
   Этотъ бредъ сумасшедшаго, какъ видно отсюда, еще раньше, чѣмъ онъ забрался въ лѣвое отдѣленіе нашей Госуд. Думы, раздавался въ Москвѣ по поводу невинной профессорской лекціи, продиктованной преклоненіемъ передъ самой широкой филантропіей и любовью къ человѣчеству и основанной на оффиціальныхъ данныхъ самой свободной изъ странъ міра -- Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ!!!...
   Самый странный результатъ получился въ концѣ концовъ: наша администрація, которая естественно должна была бы помогать мнѣ въ борьбѣ съ врагами порядка, наоборотъ выступила противъ меня и начала систематически воспрещать прочтеніе этой лекціи публично въ цѣломъ рядѣ русскихъ городовъ, куда я былъ приглашенъ и уже выразилъ на то свое согласіе. Такъ, въ Нижнемъ Новгородѣ, гдѣ я общался прочесть въ началѣ 1898 г. "Великаны Промышленности" въ пользу Общества Взаимнаго Вспомоществованія учителямъ и учительницамъ, и чтеніе было законнымъ образомъ сначала разрѣшено, оно было запрещено далѣе распоряженіемъ Нижегородскаго Губернатора и вслѣдствіе телеграммы изъ Москвы отъ управляющаго Учебнымъ Округомъ отъ 28 февраля, который призналъ невозможнымъ допустить публичное чтеніе профессоромъ Янжуломъ лекціи "Великаны Европейской промышленности"... Всякое объясненіе причинъ въ обоихъ случаяхъ отсутствуетъ.
   Прис. пов. П. А. Рождественскій, замѣнявшій тогда въ этомъ Обществѣ больного предсѣдателя, извѣщая меня въ письмѣ отъ 3 марта 1898 г. объ этомъ печальномъ инцидентѣ и сожалѣніи всѣхъ представителей благотворительнаго общества, потерявшаго лишь деньги на расходы приготовленія, добавляетъ къ своему письму: "Комментаріи, надѣюсь, излишни; сообщаемые матеріалы современемъ найдутъ себѣ достойное мѣсто на страницахъ "Русской Старины" (что мною въ настоящее время отчасти и исполняется) и будутъ достаточнымъ образомъ оцѣнены историкомъ нашего просвѣщенія"... (!!!).
   Единовременно съ Нижнимъ Новгородомъ ко мнѣ начали поступать просьбы о прочтеніи той же публичной лекціи -- "Великаны Промышленности" со всѣхъ концовъ Россіи: такъ изъ Саратова, Тамбова, Тулы (нѣсколько просьбъ), изъ Харькова, Ростова на-Дону -- и все это почти въ теченіе одного мѣсяца! Всѣ эти просьбы о лекціяхъ присылались или непосредственно ко мнѣ лично, или черезъ знакомыхъ, или, наконецъ, черезъ только что устроенное спеціальное отдѣленіе Комиссіи по организаціи домашняго чтенія. (Черезъ посредство проф. Новгородцева и Е. Н. Орлову). Съ нѣкоторыми изъ приглашавшихъ, напримѣръ въ Харьковѣ профессорами Багалѣемъ и Данилевскимъ, я уже условился о подробностяхъ, давши согласіе, относительно двухъ лекцій, и сдѣланы были всѣ соотвѣтствующія распоряженія, кончая наймомъ залы, фиксированнымъ днемъ и проч. Точно также все было слажено относительно Тулы и Тамбова, гдѣ энергично дѣйствовали мои бывшіе ученики, желавшіе меня послушать.
   Но внезапно полученная мною 2-го марта телеграмма, а затѣмъ письмо отъ Правленія Общества Попеченія объ учителяхъ и учительницахъ въ Нижнемъ-Новгородѣ, сразу сокрушили всѣ эти благія начинанія по распространенію идей соціальнаго мира: въ Тулѣ уже получено было увѣдомленіе о неразрѣшеніи мнѣ тамъ чтенія лекцій, а такъ какъ источникомъ этого распоряженія являлось само Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, какъ я убѣдился немедленно справкой въ канцеляріи попечителя Московскаго округа, то дальнѣйшія хлопоты и намѣренія предположеннаго чтенія во многихъ городахъ становились безполезными и тщетными: пришлось лишь списаться съ устроителями лекцій въ разныхъ городахъ и сообщить имъ печальное и неожиданное извѣстіе. Особенно прискорбно мнѣ это было относительно Харькова, Тулы и Тамбова, гдѣ дѣло зашло уже далеко, и произведены были всѣ предварительныя формальности, включая назначенія дней моего пріѣзда. Изъ какого-то города даже присланы были деньги на желѣзнодорожный билетъ!..
   Такъ покончилась первая моя попытка выступить съ моими чтеніями, т. е. во всеобщее обращеніе съ самыми невинными мечтаніями о соціальномъ мирѣ и лекціей по своему содержанію столь же противной для вкусовъ подпольныхъ агитаторовъ, какъ ладонъ для чорта!.. Но увы! всякое невинное дѣйствіе у насъ можетъ быть признано опаснымъ для спокойствія и порядка и, наоборотъ, бездѣйствіе и ничегонедѣланье объявлено желательнымъ!
   Близко по времени къ лекція "Великаны Промышленности", была прочитана мною въ Москвѣ и новая лекція также въ пользу соціальнаго мира, удачно составленная, благодаря хорошему матеріалу -- "Милліоны и что съ ними дѣлать"? Слухъ объ этой лекціи до провинціи, большею частью, дошелъ вмѣстѣ съ "Великанами", и предполагалось читать обѣ лекціи, единовременно, почему эта лекція, имѣвшая огромный успѣхъ въ Москвѣ и затѣмъ въ Петербургѣ, въ провинцію не попала, несмотря на всѣ ожиданія я желанія, которыми меня осаждали. Въ виду особаго успѣха и чрезвычайнаго денежнаго тиража, который "Милліоны" за собой повели для нашихъ благотворительныхъ учрежденій, я долженъ ознакомить читателя моихъ "Воспоминаній" хоть вкратцѣ съ содержаніемъ этой любопытной лекціи.
   Знаменитый американскій милліардеръ Андрью Кэрнеджи или Карнеги написалъ небольшую, но очень сильную книжку о богатствѣ и о способахъ распоряженія имъ {Wealth and the Best Fields fof Philanthropy, by Andrew Carnegie, the American Millionnaire. London. The Victoria Publishing Company.}. Главная идея этого человѣка, имѣвшаго счастіе въ теченіе жизни нажить много, много милліоновъ, заключается съ одной стороны въ защитѣ существующаго экономическаго порядка и восхваленіи накопленія богатствъ, чѣмъ онъ занимался всю жизнь, съ другой же -- въ организаціи настоящей господствующей системы передачи богатства послѣ смерти путемъ наслѣдства; доказывая необходимость коренной реформы въ этомъ послѣднемъ отношеніи путемъ раздачи состоянія богатыми людьми на добрыя общественныя цѣли, но еще при жизни ихъ. "Всемогущій долларъ.-- говоритъ Кэрнеджи въ своемъ оригинальномъ "Евангеліи Богатства", какъ прозвана его замѣчательная книжка, -- часто является истиннымъ проклятіемъ, которое ведетъ дѣтей къ несчастію, пріучая ихъ къ лѣни и роскоши, и если крайняя бѣдность часто ухудшаетъ нравственность человѣка, то нерѣдко, и даже чаще то же самое дѣлаетъ богатство, не нажитое трудомъ"... "Вообще наслѣдства дѣлаютъ", -- по его заключенію, -- "чаще вредъ, чѣмъ добро", вслѣдствіе чего Кэрнеджи рекомендуетъ родителямъ оставлять своимъ дѣтямъ лишь умѣренный достатокъ, необходимый для безбѣднаго существованія, остальнымъ же имуществомъ распорядиться иначе, раздавая его еще при жизни на добрыя дѣла.
   Затѣмъ Кэрнеджи внушаетъ своимъ собратьямъ -- милліонерамъ, что богатства, ими составленныя, въ дѣйствительности являются лишь фондомъ, временно довѣреннымъ судьбою ихъ попеченію. Милліоны составляютъ, утверждаетъ онъ, предметъ лишь временнаго пользованія богачей и должны неиремѣнно быть возвращены народу. Единственное условіе, -- чтобы эти богатства затрачивались отнюдь не на личную филантропію, не въ формѣ милостыни, которая развращаетъ и берущаго и дающаго... "Милостыня, большею частію, наслѣдіе порока, а не помощь добродѣтели"... Поэтому Кэрнеджи, осуждая такое употребленіе денегъ, дѣлаетъ попытку указать или пересчитать тѣ важнѣйшія общественныя нужды, которыя, по условіямъ американской жизни, могутъ въ ней наичаще имѣть примѣненіе. Онъ называетъ шесть такихъ способовъ пожертвованія: основаніе общественныхъ библіотекъ, университетовъ, госпиталей, зданій для собранія и увеселенія народа, общественныхъ парковъ, бань и купаленъ, церквей и часовенъ разнаго вѣроисповѣданія. Сверхъ того цѣли употребленія милліоновъ разнообразятся по странамъ и по времени {Какъ извѣстно, въ настоящее время Кэрнеджи до какой-то причинѣ, не совсѣмъ ясной, только что пожертвовалъ шести европейскимъ государствамъ, въ томъ числѣ Россіи, модели съ гигантскаго ископаемаго, очевидно по совѣту какого-либо геолога, увлеченнаго спеціальными интересами своей науки. Разумѣется, согласно русской поговоркѣ "дареному коню въ зубы не смотрятъ", но я смѣю думать, что для нуждъ нашего отечества, по крайней мѣрѣ, можно было бы найти много иныхъ, гораздо болѣе полезныхъ и цѣлесообразныхъ способовъ пожертвованія.}.
   "Евангеліе Богатства" (еще въ корректурѣ пересланное знаменитому Гладстону, тогда еще жившему) встрѣтило полное и искреннее сочувствіе мастистаго государственнаго человѣка и филантропа. Въ томъ же 1890 году появилось обширное открытое письмо этого почтеннаго лица къ Кэрнеджи. Въ качествѣ компетентнаго судьи, какъ бывшаго нѣсколько разъ министромъ финансовъ Великобританіи, богатѣйшаго государства Европы, Гладстонъ подтверждаетъ быстрый ростъ и увеличеніе въ современномъ мірѣ чрезмѣрныхъ богатствъ, которыя онъ остроумно называетъ терминомъ "безъотвѣтственныя богатства", которыя, по его мнѣнію, безъотвѣтственны въ томъ смыслѣ, что, въ большинствѣ, они не несутъ никакой тягости и не оказываютъ пользы, уклоняясь часто отъ налоговъ и не возвращаясь къ тѣмъ классамъ, которые трудились надъ ихъ созданіемъ.
   Далѣе, дѣлая обзоръ, шагъ за шагомъ, указанной книжки американскаго милліонера, Гладстонъ цѣликомъ присоединяется къ важнѣйшей идеѣ Кэрнеджи -- раздачѣ богатства лишь при жизни собственника и дѣлаетъ лишь нѣкоторыя поправки и дополненія по другимъ, большею частью, второстепеннымъ пунктамъ. Гладстонъ оспариваетъ самое названіе добродѣтели у акта пожертвованія путемъ завѣщанія послѣ смерти: "Уже имущество отнято", -- говоритъ онъ, -- "у насъ смертью; слѣдовательно, мы лично не можемъ. имъ пользоваться, также какъ не можемъ прогуливаться по Bond-street или Hyde-Park"... Мало того, такой способъ распоряженія богатствами деморализируетъ людей при ихъ жизни, давая какъ бы оправданіе въ собственныхъ глазахъ, чтобы быть жаднымъ и скупымъ при жизни. Наконецъ этотъ способъ посмертныхъ пожертвованій является какъ бы уклоненіемъ изъ подъ цѣлительнаго и свободнаго дѣйствія общественнаго мнѣнія.
   Наконецъ въ заключеніе "великій старецъ", какъ прозвали Гладстона еще при жизни, примыкаетъ всецѣло къ критикѣ американцемъ современныхъ формъ благотворительности, т. е. милостыни и даровщинки. Мало того, онъ объявляетъ задачей своего письма именно наибольшее распространеніе главнѣйшихъ идей Кэрнеджи; онъ надѣется, что если сѣмя, посѣянное имъ (т. е. Кэрнеджи), не дастъ самъ-шестьдесятъ, или самъ-сто, то, надѣется мастистый министръ, оно дастъ по крайней мѣрѣ самъ-тридцать. Дѣло серьезное и касается всѣхъ. "Во всякомъ случаѣ въ формѣ личнаго ли добровольнаго пожертвованія или спеціальлаго для того обложенія", -- говоритъ Гладстолъ, -- "богатые обязаны будутъ возвратить часть своихъ богатствъ народу"... Такъ сказалъ и рѣшилъ по столь важному вопросу великій Гладстонъ!
   Статья Гладстона обратила всеобщее вниманіе: о ней заговорили во всѣхъ углахъ Англіи, и появились сочувственные отзывы и отклики въ формѣ открытыхъ писемъ отъ высшихъ духовныхъ лицъ трехъ разныхъ вѣроисповѣданій. Отклики эти были напечатаны въ слѣдующей же за Гладстономъ книжкѣ журнала "Nineteenth Century" подъ общимъ заглавіемъ "Безъотвѣтственное богатство", какъ окрестилъ Гладстонъ тѣ милліоны, которые должны быть возвращены богатыми непремѣнно народу. Эти духовныя лица, подавшія свой голосъ по данному важному филантропическому вопросу, были: извѣ enso. Все это вмѣстѣ, разумѣется, давало мнѣ силу и бодрость съ надежду смотрѣть на будущее и стоять такъ же твердо при исполненіи фабричныхъ законовъ, какъ и до тѣхъ поръ, при ознакомленіи съ фабричной жизнью и бытомъ рабочихъ {Фабричный бытъ Московской губерніи. Отчетъ за 1882--83 гг. фабричнаго инспектора надъ занятіями малолѣтнихъ рабочихъ Московскаго округа. И. И. Янжуль. С.-Петербургъ. 1884.}.
   Наконецъ, въ концѣ декабря 1884 года появились давно желанныя "Правила" и "Инструкціи", которыя сдѣлали наконецъ возможнымъ приступить менѣе ощупью и рѣшительнѣе къ осмотру фабрикъ и заводовъ и обратить болѣе вниманія на замѣчаемыя злоупотребленія; но и тутъ явилось одно крупное неудобство: "Инструкціи" и "Правила" не были разосланы по фабрикамъ, а потому дѣлались крайне медленно извѣстными заинтересованнымъ лицамъ; кромѣ того огромныя разногласія, неясность и неопредѣленность существовали въ толкованіяхъ отдѣльныхъ положеній. Каждый молодецъ толковалъ на свои образецъ, главнымъ образомъ на словахъ, и Департаментъ дѣлалъ къ сожалѣнію очень мало или почти ничего для объединенія толкованій. Я безпрестанно обращался по этому поводу къ г. Михайловскому, но онъ относился отрицательно къ моему предложенію сдѣлать запросъ и попытаться установить нѣкоторое единство въ этомъ случаѣ. Очевидно, онъ не желалъ взять на себя отвѣтственности, а потому такіе крупные факты, какъ различеніе фабрикъ отъ ремесленныхъ и домашнихъ заведеній, предоставлялось на произволъ заинтересованныхъ лицъ и толковалось разно, въ различныхъ мѣстностяхъ, иногда даже въ одной. Все это вело къ чрезвычайной путаницѣ, неравенству и несправедливости, бросающимся въ глаза. Очевидно, сверху недоставало ни рѣшимости вести дѣло, какъ слѣдуетъ, ни желанія, или мѣшала та же вѣчная боязнь кого-либо раздразнить, или кому-нибудь не понравиться!!!
   Оба вышеупомянутые важные государственные документы, -- "Инструкція чинамъ фабричной инспекціи" и "Правила для фабрикантовъ" были обнародованы 26 февраля 1885 года и, слѣдовательно, къ концѣ февраля инспекція могла бы покинуть свою пассивную роль изслѣдователя фабричной жизни и перейти къ активной и отвѣтственной дѣятельности въ качествѣ блюстителя законовъ и распоряженій, изданныхъ съ цѣлью регулировать занятія и обученіе малолѣтнихъ. Къ моему глубокому, однако, сожалѣнію, я именно лично былъ лишенъ возможности дѣйствовать, когда эта возможность наконецъ настала. Какъ разъ одновременно съ выходомъ двухъ желанныхъ законовъ, изъ Петербурга пришла телеграмма отъ директора департамента, съ вызовомъ къ участію въ занятіяхъ Высочайше утвержденной комиссія подъ предсѣдательствомъ товарища министра внутреннихъ дѣлъ, сенатора Плеве, для пересмотра отношеній хозяевъ къ рабочимъ. Комиссія эта, выработавшая первые важные законы, внесшіе нѣкоторый распорядокъ въ фабричный бытъ (опубликованные впослѣдствіи въ 1886 году 3 іюля), установила въ первый разъ человѣческія права русскихъ рабочихъ на ихъ заработокъ. Выработка этихъ законовъ, повторяю, для меня лично послужила новымъ поводомъ къ перерыву или откладыванію моей инспекторской дѣятельности.
   Изъ постороннихъ въ комиссіи участвовали: П. Н. Дурново, H. В. Ермаковъ, Н. С. Таганцевъ и нѣсколько другихъ человѣкъ. Въ основу работы были положены сначала Московскія правила для хозяевъ и рабочихъ, выработанныя тамъ когда-то при моемъ участіи, а потому мнѣ близко знакомыя. Въ обѣихъ комиссіяхъ, естественно, благодаря этому обстоятельству, я оказался въ курсѣ дѣла и въ состояніи былъ давать объясненія и мотивировки къ каждой статьѣ и параграфу правилъ. Плеве былъ вполнѣ доволенъ этимъ обстоятельствомъ и просилъ меня приходить къ нему каждый вечеръ, послѣ засѣданія комиссіи, бывшей наканунѣ, для совмѣстной работы. Мы просматривали сдѣланное утромъ и приводили все въ порядокъ. Въ отдѣльныхъ случаяхъ я прямо по его порученію составлялъ нѣкоторыя важныя статьи и въ заключеніе, при сводкѣ проекта, Плеве поручилъ мнѣ проредактировать окончательно все сдѣланное и представить ему проектъ такъ же, какъ и прочее, внѣ комиссіи. Особенно много возложилъ онъ въ этомъ случаѣ на меня обязанностей при пріѣздѣ фабрикантовъ и выработкѣ вопросныхъ пунктовъ, которые были представлены на ихъ усмотрѣніе.
   Засѣданія комиссіи съ фабрикантами происходили нѣсколько вечеровъ и вызывали иногда довольно горячія пренія. Со стороны правительственной говорилъ преимущественно я, какъ болѣе свѣдущій въ фабричномъ дѣлѣ человѣкъ, изъ фабрикантовъ Найденовъ, -- но теперешнему языку можно было бы его назвать крайне правымъ -- извѣстные молодые тогда фабриканты, Четвериковъ и Алексѣевъ, московскій городской голова, болѣе лѣвый, т. е. не забывавшій объ интересахъ рабочихъ, помимо своихъ личныхъ фабрикантскихъ выгодъ. Странно въ настоящее время даже вспомнитъ, что особенно настойчиво держались фабриканты, хотя не всѣ, вычетовъ изъ содержанія на фабрикахъ, неограниченныхъ штрафовъ на рабочихъ. Столь справедливое желаніе со стороны правительства ввести нѣкоторый порядокъ въ это дѣло наказанія рублемъ вызывало наиболѣе протестовъ. Самое удовлетворительное рѣшеніе этого вопроса принадлежитъ извѣстному ученому H. С. Таганцеву, а затѣмъ фабриканту, московскому городскому головѣ Н. А. Алексѣеву. Почтенный ученый Н. С. выражалъ главнымъ образомъ общія сужденія по поводу юридической несостоятельности и произвола фабричныхъ штрафовъ, но встрѣтилъ рѣзкую оппозицію со стороны Найденова, котораго поддерживали нѣсколько человѣкъ фабрикантовъ, защищавшихъ штрафы, какъ вознагражденіе хозяевъ будто бы за разные ущербы отъ дурныхъ рабочихъ и средство удержанія должной дисециплины на фабрикахъ.
   Вотъ тогда-то Н. А. Алексѣевъ обратился къ предсѣдателю и, вставши во весь свой огромный ростъ, произнесъ блестящую рѣчь, которая рѣшила судьбу штрафовъ въ русскомъ фабричномъ законодательствѣ. Указывая рукой на потолокъ, Алексѣевъ, послѣ всѣхъ іереміадъ Найденова въ пользу штрафовъ, началъ ихъ опровергать съ такого рода напоминанія: "Здѣсь, въ этомъ самомъ зданіи, наверху, подъ предсѣдательствомъ также Вашего Превосходительства (т. е. Плеве) происходили засѣданія комиссіи по иниціативѣ военнаго вѣдомства о замѣтномъ физическомъ вырожденіи и ухудшеніи силъ и здоровья населенія нашихъ промышленныхъ губерній. Какъ ростъ, такъ и объемъ груди рекрутовъ въ промышленныхъ мѣстностяхъ замѣтно и быстро уменьшается, населеніе, видимо, хирѣетъ и даетъ все большій и большій % забракованныхъ для военной служебы; очевидно, патріархальныя, якобы, условія нашего фабричнаго труда не такъ безвредны, какъ ихъ пытался защищать г-нъ предсѣдатель биржевого комитета, Найденовъ". Въ заключеніе г-нъ Алексѣевъ, указывая на себя, какъ на представителя нѣсколькихъ отраслей промышленности и лично съ ними знакомый, рѣшительно высказывался за сильное ограниченіе штрафовъ на фабрикахъ и необходимость вообще упорядоченія и оздоровленія фабричной жизни и быта.
   Какъ извѣстно, въ результатѣ работъ этой комиссіи получился проектъ совершенію новаго фабричнаго закона, Высочайше утвержденнаго 3 іюня 1886 года. Онъ представляетъ собой первый важнѣйшій памятникъ нашего рабочаго законодательства, ибо въ первый разъ установилъ и упорядочилъ важнѣйшія стороны взаимныхъ договорныхъ отношеній рабочихъ съ ихъ нанимателями или хозяевами. Такъ, законъ 3 іюня опредѣлилъ: 1) срокъ расплаты, котораго ее существовало раньше; 2) право рабочаго на цѣлый его заработокъ и ограничилъ штрафованіе и другіе вычеты, чего опять-таки раньше не было, и рабочіе очень часто прежде, уходя съ фабрикъ, благодаря вычетамъ, не только не получали ничего, но иногда оставались даже должны фабрикантамъ. Наконецъ, 3) законъ 3 іюня 1886 года переименовалъ насъ, "инспекторовъ по надзору за занятіями малолѣтнихъ рабочихъ", просто въ фабричныхъ инспекторовъ и возложилъ на насъ обязанность наблюдать за исполненіемъ новаго закона, изслѣдуя возникающія между сторонами неудовольствія и наказывая виновныхъ судомъ: такимъ образомъ, онъ стремился создать порядокъ и контроль, гдѣ его прежде не было.
   Послѣ поѣздки въ Петербургъ для участія въ комиссіи Плеве, я возвратился въ Москву съ тѣмъ, чтобы дѣятельнымъ образомъ заняться объѣздами фабрикъ и примѣненіемъ закона, для чего уже существовала возможность съ созданіемъ "Инструкціи инспекторамъ" и "Правилъ для фабрикантовъ", но, увы, тутъ я обнаружилъ многія препятствія другого рода. Оказалось, что эти "правила" на огромномъ большинствѣ фабрикъ совершенно неизвѣстны, такъ какъ ихъ въ свое время не разсылали и не распространяли и пришлись опять повторять ту же вѣчную при нашихъ начинаніяхъ сказку и бѣломъ бычкѣ. "Слыхали вы о такомъ законѣ? Знаете ли о такомъ распоряженіи?" сыпались вопросы по адресу фабрикантовъ. "Нѣтъ, мы не слыхали о такомъ законѣ; нѣтъ, мы не знаемъ его"!!..
   Кромѣ того оказалось, что законъ понимается и толкуется самими представителями его, инспекторами, помимо фабрикантовъ, въ разныхъ частяхъ Россіи и часто въ одномъ округѣ, весьма различно. Главный инспекторъ ничего не дѣлалъ для объединенія закона. Я много разъ приставалъ къ нему съ своими письмами, потому что отъ оффиціальныхъ отношеній этого рода онъ уклонялся, но тщетно; до всей вѣроятности, онъ не хотѣлъ взять на себѣ отвѣтственности, Тогда я обращался самъ къ начальнику отдѣленія Неболсину, съ убѣдительной просьбой оказывать, какъ выражался я "напоръ на Я. T.", т. е. главнаго инспектора, но и отсюда не выходило ничего: законъ вездѣ примѣнялся очень плохо, или совсѣмъ не примѣнялся.
   Наконецъ началась и наша, такъ сказать, кульминаціонная дѣятельность инспекціи. Стали привлекать единицы изъ тысячъ виновныхъ фабрикантовъ къ суду, при чемъ встрѣчали новыя препятствія къ улучшенію дѣла и исполненію закона. Такъ, напримѣръ, первая фабрика, на которой я составилъ законный протоколъ и привлекъ фабриканта къ судебной отвѣтственности, была спичечная фабрика Захарова въ Клинскомъ уѣздѣ Московской губерніи. Я въ ней нашелъ, помимо полнаго и совершеннаго неисполненія всѣхъ фабричныхъ законовъ, массу малолѣтокъ, работавшихъ одинаково со взрослыми въ самыхъ опасныхъ частяхъ производства, и видѣлъ молодыхъ рабочихъ съ совершенно провалившимися челюстями и безъ зубовъ, и вообще фабрику въ страшно дурныхъ санитарныхъ условіяхъ. Въ результатѣ съ этой первой попытки моей творить судъ и правду въ фабричномъ дѣлѣ вышелъ совершенный курьезъ: Захаровъ волею Божіею, до дня судебнаго разбирательства и даже до врученія ему повѣстки, скончался, и я отъ мирового судьи Клинскаго уѣзда получилъ извѣщеніе, что, по случаю смерти отвѣтчика, дѣло прекращено!!!
   Другое дѣло, которое я началъ, кончилось иначе и не менѣе печально, -- большимъ скандаломъ. Оно едва не породило даже новаго дѣла о клеветѣ и диффамація. Второй протоколъ, мое судебное дѣло по обвиненію о нарушеніи закона о малолѣтнихъ имѣло мѣсто въ громкомъ процессѣ Н. П. Ланина, фабриканта минеральныхъ водъ и русскаго шампанскаго и издателя газеты "Русскій Курьеръ" въ Москвѣ. Это дѣло прошло всѣ инстанціи, вплоть до Сената, попало въ Сборникъ Кассаціонныхъ Рѣшеніи и испортило мнѣ не мало крови безъ всякой моей вины. Сущность его слѣдующая: всѣмъ извѣстна въ Москвѣ эта фабрика минеральныхъ водъ Ланина, либеральнаго въ то время издателя либеральной же газеты "Русскій Курьеръ". Разумѣется, мы давно знали другъ друга, я даже помѣстилъ нѣсколько статей въ его газетѣ. Я нѣсколько разъ иредварительно посѣтилъ его заводъ, хорошо познакомился съ положеніемъ у него рабочихъ, а между ними много было малолѣтнихъ, и предупреждалъ его и управляющаго о необходимости позаботиться о будущемъ. Наконецъ, 2 сентября 1885 года я пріѣхалъ къ нему въ четвертый разъ я всѣ замѣченные мною недостатки и невыполненія закона нашелъ вполнѣ на своемъ мѣстѣ нетронутыми, и не было ничего сдѣлано для того, чтобы исполнить законъ. Мнѣ было въ высшей степени непріятно предавать это дѣло огласкѣ и приступать къ составленію протокола, именно о лицѣ, какъ Ланинъ, который относительно пользовался уваженіемъ, какъ издатель довольно хорошей газеты. Поэтому прежде составленія протокола, я явился къ нему на квартиру и, выставляя на видъ все неудобство для него составленія протокола въ собственной его типографіи, по нарушенію гуманнаго закона, у редактора-издателя гуманной же газеты, я убѣдительно просилъ его исправить указанные недостатки и отступленія отъ закона, обѣщая оставить безъ всякаго взысканія. Вмѣсто того, чтобы идти навстрѣчу моему предложенію, Ланинъ вспылилъ, наговорилъ мнѣ грубостей и даже намековъ самаго ней приличнаго свойства, будто бы я хочу съ него стянуть!? Всякая снисходительность далѣе становилась преступной, и я отправился въ участокъ за полиціей и понятыми. Былъ составленъ протоколъ, подписать который Ланинъ отказался, чисто изъ самодурства, но это было засвидѣтельствовано, и протоколъ врученъ мировому судьѣ, который приговорилъ Ланина къ высшему наказанію, къ сожалѣнію, лишь денежному, 100 рублямъ штрафу и, несмотря на хлопоты Ланина, то же наказаніе было утверждено Мировымъ Съѣздомъ, и Сенатъ, отвергнувши просьбу о кассаціи, подтвердилъ лишь первоначальный приговоръ.
   Болѣе никакихъ судебныхъ преслѣдованій я не велъ, и всѣ мои усилія въ инспекторской дѣятельности, помимо писанія двухъ отчетовъ, были сосредоточены въ двухъ присутствіяхъ -- губернскомъ и столичномъ, гдѣ мнѣ приходилось вести упорную борьбу въ защиту рабочихъ отъ фабрикантовъ, тамъ сидѣвшихъ. Многочисленныя мой жалобы на фабрикантовъ и указанные закономъ случаи понеисполненію оныхъ правилъ закона 3 іюня были обжалованы въ Петербургѣ и лежали тамъ подъ сукномъ, не двигаясь и только три раза, -- два по моей личной иниціативѣ, какъ указано, и одинъ моего помощника, были оштрафованы фабриканты по 100 рублей. Поэтому для меня въ настоящее время является трудно-объяснимой загадкой, какимъ образомъ, по какому поводу и вслѣдствіе чего именно сложилась обо мнѣ легенда въ Москвѣ, какъ о неумолимо строгомъ исполнителѣ закона и фабричномъ инспекторѣ, которыя чуть не съ пристрастіемъ притѣснялъ бѣдныхъ промышленниковъ, и они много разъ приносили на меня спеціальныя коллективныя жалобы и убѣдительныя просьбы къ правительству объ обузданіи инспекціи?! Побуждаемое ими министерство начало вызывать меня безпрестанно въ Петербургъ подъ пустыми предлогами, выказывая видимое неудовольствіе моей фиктивной строгостью.
   Я могу лишь предположить слѣдующее объясненіе этой, ничѣмъ не вызванной, репутаціи своей фабрично-инспекторской строгости. Наши промышленники искони привыкли къ неисполненію всякихъ законовъ, регулирующихъ ихъ дѣйствія. Всякое выполненіе новаго закона для нихъ всегда имѣло лишь одно значеніе: надо ли платить и сколько?! Въ лицѣ же фабричнаго инспектора вдругъ появился передъ очами промышленниковъ совсѣмъ особенный начальникъ, не похожій ни на полицію, ни на губернскихъ техниковъ: денегъ ни подъ какимъ предлогомъ не беретъ, угощеній не принимаетъ, вина не пьетъ и т. д. и т. д., мало того, даже H. А. Найденову визитовъ не дѣлаетъ!! И вотъ отсюда вытекла необходимость такихъ инспекторовъ сплавить съ рукъ долой. На собраніи фабрикантовъ серьезно, говорятъ, обсуждался этотъ вопросъ. На помощь былъ приглашенъ извѣстный борзописецъ Сергѣй Шараповъ, который за умѣренную плату, цифру которой онъ иногда самъ выставлялъ, взялся помогать фабрикантамъ это дѣло исполнить наилучшимъ образомъ въ своей газетѣ, которая кстати называлась "Русское дѣло". И вотъ въ "Русскомъ дѣлѣ" начинается форменная атака на инспекцію вообще и на меня въ особенности. Не проходитъ номера газеты, чтобы не было какой-нибудь клеветы или выдумки самаго невѣроятнаго сорта. Такъ въ нѣкоторыхъ номерахъ г-нъ Шараповъ прибѣгалъ прямо къ доносу, доказывая, напримѣръ, по поводу права инспекторовъ утверждать харчевыя расцѣнки припасовъ, продаваемыхъ въ фабричныхъ лавкахъ, что г-нъ Янжулъ, какъ инспекторъ, старательно на фабрикахъ въ Великій постъ разрѣшаетъ все скоромное и по возможности запрещаетъ все постное!!!
   Въ то же самое время, помимо постояннаго нервнаго напряженія, со всѣхъ сторонъ, даже отъ нѣкоторыхъ близкихъ лицъ, я встрѣчалъ сомнѣнія и неожиданныя препятствія къ выполненію гуманныхъ предначертаній правительства въ фабричномъ дѣлѣ и въ самомъ введеніи закона и его распоряженій. Законы издавались, а дополненій необходимыхъ и существенныхъ -- нѣтъ! Правила появлялись на свѣтъ, а толкованій ихъ -- нѣтъ, и сумбуръ этотъ часто вносился на мѣсто какой-нибудь разумной и твердой постановки вопроса! Всѣ мои отчеты переполнены жалобами и настояніями о необходимости тѣхъ или иныхъ мѣръ, которыя не приводились никогда въ исполненіе, а многія и до сихъ поръ не осуществлены. Лишь въ 1886 году появился первый мой отчетъ послѣ вступленія закона въ силу, имѣвшій характеръ уже не статистическаго упражненія, какъ прежній такъ называемый отчетъ, подъ именемъ "Фабричный опытъ Московской губерніи за 1882 годъ": онъ весь, кратко сказать, заключалъ въ себѣ описанія тѣхъ многочисленныхъ препонъ и препятствій, которыя я встрѣчалъ, испытывалъ и ежеминутно чувствовалъ при выполненіи новаго закона съ самымъ чистосердечнымъ желаніемъ видѣть его исполненнымъ {VII. Московскій Фабричный Округъ. Отчетъ за 1885 годъ фабричнаго инспектора профессора И. И. Янжула, СПБ. 1886 г.}.
   Положеніе мое, какъ фабричнаго инспектора, въ виду всѣхъ объясненныхъ выше причинъ, становилось нестерпимымъ, а дѣятельность между тѣмъ, обратно съ моими мечтами объ общемъ благѣ и улучшеніи быта рабочихъ, видимо, улетала въ трубу, и я оказался безсильнымъ. Естественно, все это способствовало тому, что я постепенно болѣе и болѣе, скрѣпя сердце, примирялся съ мыслью о необходимости покинуть любимое начатое дѣло и уйти отъ инспекціи, но происходило и многое иное, что переполнило чашу моего терпѣнія и вызвало необходимость такого рѣшенія. Такъ, опишу одну сцену и разговоръ. Замѣчу при этомъ, что ] 1-го января 1887 года Н. X. Бунге вышелъ въ отставку, и его I мѣсто занялъ извѣстный "дѣлецъ" И. А. Вишнеградскій. 12 января 1887 года происходилъ обычный торжественный актъ въ Московскомъ университетѣ. Множество народу едва помѣщалось въ огромной круглой залѣ университета... Еще во время чтенія я замѣтилъ запоздавшую и прошедшую въ первые ряды грузную фигуру почтеннѣйшаго городского головы, H. А. Алексѣева, съ которымъ я былъ всегда въ наилучшихъ отношеніяхъ, какъ съ наиболѣе корректнымъ, по своимъ образцовымъ отношеніямъ къ рабочимъ, изъ фабрикантовъ Московской губерніи. Когда рѣчь кончилась, Алексѣевъ, подойдя ко мнѣ, поздравилъ, по обычаю, съ праздникомъ (Татьянинъ день) и шепнулъ, чтобы я не торопился уходить, что ему надо со мной поговорить.
   "Мнѣ очень Васъ прискорбно огорчать въ день Вашего праздника и послѣ торжества Вашей рѣчи", сказалъ Алексѣевъ, когда мы съ нимъ отошли въ сторону, "но я считаю долгомъ Васъ предупредить, чтобы Вы приняли это къ свѣдѣнію: новый Министръ Финансовъ сильно предубѣжденъ противъ фабрично-инспекторской дѣятельности вообще, и противъ Васъ въ особенности. Онъ мнѣ прямо и откровенно заявилъ при недавнемъ свиданіи: "Я постараюсь передать инспекцію въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, и пусть изъ инспекторовъ сдѣлаютъ становыхъ приставовъ"... "И такъ, вотъ что вамъ предстоитъ", закончилъ свое сообщеніе Алексѣевъ...
   Никакого сомнѣнія въ искренности и правдивости Алексѣева не могло быть, и послѣ такого рѣшительнаго заявленія новаго министра о судьбѣ инспекціи не было дальше смысла оставаться на службѣ безполезному и непріятному дѣлу, какимъ сдѣлалось отправленіе обязанностей инспектора, но я не могъ уйти немедленно, потому что министерство предшествовавшимъ лѣтомъ, какъ это будетъ дальше изложено, еще при Н. X. Бунге, дало мнѣ спеціальное порученіе объ осмотрѣ польскихъ фабрикъ, и я долженъ былъ представить отчетъ, который еще не былъ готовъ. Всю весну 1887 года я усиленно работалъ именно надъ своимъ польскимъ отчетомъ, ускоренія котораго потребовалъ новый министръ Вышнеградскій, вѣроятно, въ свою очередь понукаемый изъ Варшавы. Время, между тѣмъ, усиленнымъ темпомъ приближалось къ кризису. Всѣ извѣстія изъ Петербурга подтверждали первоначальный планъ Вишнеградскаго передать инспекцію въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, но тутъ, къ его удивленію, онъ встрѣтилъ внезапно нѣкоторое противодѣйствіе въ самихъ фабричныхъ кругахъ, ибо фабриканты вполнѣ здраво разсуждали, что отъ хорошаго лучшаго не ищутъ, и предпочитали поэтому оставаться за Министерствомъ Финансовъ, имъ угодливымъ, нежели рисковать получить какого-нибудь самостоятельнаго министра вродѣ Плеве, который вѣдь при случаѣ могъ ихъ "согнуть въ баравій рогъ"...
   Между тѣмъ время въ фабричномъ мірѣ было очень смутное, происходили забастовки, сопровождаемыя, такъ называемыми, безпорядками, т. е. разграбленіями и драками, то въ той, то въ другой фабрикѣ. Меня очень часто будили но ночамъ звонки телеграфистовъ, надо было ѣхать немедленно самому, или кому-нибудь изъ помощниковъ на фабрику, гдѣ происходили волненія {Какъ разъ, въ это серьезное время, произошелъ слѣдующій смѣшной случай, вызванный всѣми этими тревогами и спѣхомъ: въ одну прекрасную ночь мѣстный военный начальникъ въ Москвѣ дѣлалъ распоряженіе, запоздавшее по какой-го причинѣ, о порядкѣ чествованія на слѣдующій день юбилея короля Даніи, Христіана, родителя нашей Государыни Императрицы Маріи Ѳеодоровны; онъ состоялъ, если не ошибаюсь, въ Перновскомъ пилку шефомъ, и на другой день представители всѣхъ, стоявшихъ въ Москвѣ, полковъ и всѣ наличные офицеры Перновскаго полка должны были явиться на другой день утромъ къ генеральному консулу Даніи, съ поздравленіемъ по случаю юбилея Августѣйшаго родителя Государыни. Когда уже весь предварительный распорядокъ былъ конченъ, вспомнили о томъ, какъ точно фамилія консула и гдѣ онъ живетъ? Немедленно по телефону, ночью, обратились въ адресный столъ, откуда потомъ мнѣ сообщили эготъ курьезный случай, а тамъ впопыхахъ сонные чиновники на этотъ вопросъ канцеляріи командующаго войсками, отвѣчали: "фамилія Янжулъ, живетъ -- Арбатъ, домъ Рахманова" (вмѣсто фамиліи консула Лангъ и адресъ тотъ же Арбатъ). И вотъ немедленно ночью же было гектографировано распоряженіе но войскамъ, чтобы на другой день утромъ, въ 12 часовъ, такъ и такъ, явились къ Датскому консулу Янжулу съ поздравленіемъ! Къ счастью, нашелся одинъ адьютантъ въ полку по фамиліи Соколовъ, меня знавшій лично и встрѣчавшій, который объяснилъ, что это какая-то странная, очевидно, ошибка, такъ какъ его дядя вмѣстѣ съ Янжуломъ въ университетѣ, и онъ наверно знаетъ, что онъ русскій и никакого отношенія къ Даніи не имѣетъ! Произошла провѣрка, показанія оказались справедливы, и я такимъ образомъ остался безъ поздравленія!!!...}. Вообще положеніе инспектора становилось все болѣе и болѣе нестерпимымъ, и я выхлопоталъ себѣ мѣсячный отпускъ за границу, а затѣмъ на лѣто, гдѣ написалъ польскій отчетъ, сдалъ его съ рукъ и въ сентябрѣ мѣсяцѣ, наконецъ, покинулъ тяжкую, по безполезную обязанность инспектора, говоря проще, вышелъ въ отставку, или, какъ злорадный Шараповъ объявилъ въ своей газетѣ: "Янжулъ возвратился въ первобытное состояніе", т. е. опять сдѣлался только профессоромъ!..
   Подводя итоги моимъ фабрично-инспекторскимъ воспоминаніямъ, въ сжатомъ и краткомъ видѣ переданнымъ выше, болѣе подробно, съ ними можно познакомиться въ полной книгѣ: "И. И. Янжулъ. Изъ воспоминаній и переписки фабричнаго инспектора перваго призыва. Матеріалы для исторіи русскаго рабочаго вопроса и фабричнаго законодательства. С.-Петербургъ, 1907 г., я перехожу къ слѣдующимъ заключеніямъ, которыя считаю долгомъ здѣсь передать:
   1) Своевременная, хорошо задуманная и хорошо проведенная государственная и общественная реформа фабричнаго быта и рабочаго вопроса въ Россія, о которой толкуется тщетно до сихъ поръ, я не сомнѣваюсь, ослабила бы зло настоящей продолжительной смуты и революціоннаго періода нашей русской жизни. Если бы еще въ 80-хъ годахъ прошлаго столѣтія были удовлетворительно разрѣшены вопросы объ упорядоченія вообще фабричнаго быта, о чемъ такъ мечталъ когда-то Бунге при первомъ моемъ представлявшему, о дѣтской и женской работѣ и продолжительности работъ, о правѣ собраній и т д., и т. д., несомнѣнно, мы имѣли бы теперь въ Россіи рабочихъ во всѣхъ отношеніяхъ разумнѣе и умѣреннѣе въ своихъ желаніяхъ и требованіяхъ, умѣющихъ не только управлять собой, но и уважать чужія права, отъ чего они такъ далеки. Рабочіе, подготовленные нѣкоторымъ самоуправленіемъ и уваженіемъ къ своимъ правамъ, не составляли бы такую невѣжественную и необузданную толпу, которую легко направить на самое сильное нарушеніе собственныхъ интересовъ (какъ недавняя выборка изъ сберегательныхъ кассъ собственныхъ денегъ). Крайностями и эксцессами всегда и вездѣ отличаются люди, которые не имѣютъ законнаго и естественнаго выхода своимъ желаніямъ.
   2) Другое заключеніе, которое неизбѣжно вытекаетъ изъ моихъ настоящихъ воспоминаній, состоитъ въ томъ несомнѣнномъ вредѣ, который эта, дурно проведенная, незаконченною брошенная реформа фабричнаго законодательства принесла дѣлу русскаго народнаго просвѣщенія. Она не только не способствовала распространенію грамотности и образованія между рабочими (какъ это было напр. въ Англіи), но привела къ противоположному результату, т. е., нѣтъ сомнѣнія, уменьшила число обучающихся въ промышленныхъ заведеніяхъ, а не увеличила ихъ и способствовала, слѣдовательно, совершенно противному положенію.
   3) Наконецъ, важное заключеніе, которое можно сдѣлать на основаніи моихъ воспоминаній, состоитъ въ томъ, что у насъ, русскихъ, въ противоположность старымъ европейскимъ странамъ, какъ Англія и Франція, всегда отсутствуетъ чувство мѣры. Мы, русскіе, представляемъ, вѣроятно, большею частью чрезвычайно экспансивныя, увлекающіяся натуры и разъ пришли къ необходимости совершенія извѣстной реформы, перемѣна слѣдуетъ быстрымъ шагомъ одна за другой. Законы растутъ у насъ, какъ грибы, часто безъ всякой нужды мѣняются и гораздо раньше, чѣмъ старый законъ съумѣлъ пустить корни и привиться къ русской почвѣ. Особенно это прилагается къ фабрично-заводскому, именно, законодательству.
   Любопытно сюда добавить, что у насъ, въ Россіи, самыя лучшія дѣйствія и побужденія, сознанныя лучшими людьми, имѣютъ всегда тенденцію перетолковываться почему-то въ другую сторону и авторамъ приписывается желаніе демонстрировать, сдѣлать протестъ, или, выражаясь просто по-русски, показать кому-нибудь кукишъ, чаще всего правительству. Такъ, напримѣръ, произошло и съ моей вынужденной отставкой изъ фабричныхъ инспекторовъ и возвращеніемъ исключительно къ профессурѣ и писательству. Какъ я нѣсколько разъ объяснялъ выше, причина моего поступка очень проста и не заслуживаетъ, кажется, рѣшительно никакого упрека. Во-первыхъ, я убѣдился, что никакой пользы дѣлу принести не могу, оставаясь инспекторомъ, ибо это дѣло ведется и совершается не такъ, какъ по моему доброму разумѣнію, bona fide, должно совершаться, во-вторыхъ, потому что самое занятіе, служба сдѣлалась нестерпимо тяжела и непріятію. Я началъ серьезно страдать, будучи отъ природы очень здоровымъ человѣкомъ, въ первый разъ разными болями и хворостями, узналъ, что такое нервы, и, напримѣръ, смѣшно даже вспомнить, вынужденъ былъ въ первый разъ въ жизни завести даже револьверъ и носитъ его постоянно въ карманѣ. Такъ ставится ближайшій поводъ къ моей отставкѣ и уходу отъ инспекціи. Между тѣмъ такой добрѣйшій и любившій меня человѣкъ, какъ, напримѣръ, бывшій мой министръ Н. X. Бунге, какъ я достовѣрно знаю, былъ въ высшей степени удивленъ и раздраженъ моей отставкой, черезъ полгода послѣ его собственной. Онъ приписывалъ какъ бы желанію съ моей стороны этимъ именно моимъ поступкомъ демонстрировать, служа лишь съ нимъ, "а другого министра знать-де не хочу!" я въ этомъ видѣ онъ, довольно рѣзко для такого добряка, обвинялъ меня за скорую отставку... Понадобилось убѣдительное, горячее слово моего милѣйшаго друга А. И. Чупрова, который съ нимъ объ этомъ спеціально объяснялся, по моей просьбѣ, чтобы растолковать ему и, кажется, убѣдить, судя по послѣдующему его ко мнѣ доброму опять отношенію, что никакой демонстраціи съ моей стороны не было, а просто я не могъ остаться дольше на этой обязанности по физическимъ и по нравственнымъ основаніямъ, иначе быстро, безъ пользы дѣлу, свелъ бы себя въ могилу!!!
  
  
  
  
стный ученый кардиналъ и католическій архіепископъ Маннингъ, нынѣ уже давно умершій, главный раввинъ въ Лондонѣ Адлеръ и извѣстный протестантскій проповѣдникъ въ Англіи Гюгъ Прайсъ Юзъ. Всѣ три открытыхъ письма этихъ духовныхъ лицъ или статьи ихъ были напечатаны, какъ выраженіе англійской вѣротерпимости, рядомъ на страницахъ одного и того же журнала -- "Девятнадцатаго Вѣка" (ноябрь 1890 г.). Всѣ три почтенныхъ автора совершенно одинаково, въ сущности, сочувственно относятся ь;ъ предложенію Кэрнеджи пожизненно распоряжаться "безъотвѣтственными богатствами". Лишь нѣсколько отступаетъ отъ своихъ сотоварищей досточтимый Юзъ, признавая существующій экономическій порядокъ, который создаетъ милліонера, самъ по себѣ ненормальнымъ. Маннингъ всего ближе подходитъ къ мнѣнію Кэрнеджи и Гладстона и, анализируя ихъ подробно, приходитъ къ рѣшительному заключенію о необходимости въ нашъ вѣкъ принять твердыя мѣры, "дабы уничтожить бѣдность и возмутительную нищету". Ключъ для этой реформы -- говоритъ кардиналъ, -- "заключается вовсе не въ новомъ законодательствѣ, а въ усиліяхъ отдѣльныхъ лицъ сдѣлать себя лучше, въ личномъ самопожертвованіи, въ развитіи духа благотворительной гуманности и самоотреченія"... Предложеніе милліонера распоряжаться богатствами лишь при жизни, вмѣсто системы наслѣдства, находитъ полное сочувствіе этого замѣчательнаго католическаго архіепископа. "Эта мысль -- говоритъ онъ -- совершенно согласна съ духомъ христіанскаго ученія и, если бы люди такъ поступали, то измѣнилась бы наружность всего міра"... Итакъ, развитіе личной симпатіи между людьми, требуемой для широкой филантропической реформы, можетъ явиться лишь результатомъ самопожертвованія и одно лишь въ состояніи спасти міръ.
   Еврейскій раввинъ Адлеръ совершенно примыкаетъ къ этимъ требованіямъ филантропіи и реформѣ наслѣдства. По его словамъ, эта мысль даже не новая, составляя повтореніе того, что было санкціонировано Библіей; онъ приводитъ изъ нея образцы и примѣры. Моисеево законодательство вообще узаконяетъ, по словамъ Адлера, что десятая часть всего производства должна идти на святыя дѣла, и онъ самъ знаетъ многихъ единовѣрцевъ, которые самымъ строгимъ образомъ исполняютъ предписаніе объ обязательной раздачѣ "десятины", и записи своихъ расходовъ на благотворительность ведутъ не менѣе строго, чѣмъ свои торговыя книги. Кэрнеджи и Гладстонъ, по словамъ почтеннаго раввина, повторяютъ такимъ образомъ старый урокъ, но пригодный по своему качеству и къ новымъ условіямъ. "Никогда не было, -- заключаетъ онъ, -- большей надобности проповѣдывать обязанности богатства и права бѣдности, какъ именно въ настоящее время, ибо никогда пропасть между бѣдностью и богатствомъ не была такъ велика, какъ именно теперь!!"...
   Изложивши во всей подробности "Евангеліе Богатства", Кэрнеджи съ его выводами, и обширную статью по поводу него Гладстона съ добавленіями трехъ духовныхъ лицъ о "безъотвѣтственныхъ богатствахъ", я перешелъ въ своей лекціи о "Милліонахъ" къ иллюстраціямъ на эту тему филантроническихъ учрежденій и подробно ознакомилъ слушателей съ однимъ подобнымъ учрежденіемъ, основаннымъ лишь въ концѣ восьмидееятыхъ годовъ -- Институтомъ Геэ (Gehe stift). Хотя, обратно съ ученіемъ Кэрнеджи, Институтъ этотъ, имѣющій широкія образовательныя цѣли на родинѣ основателя Саксоніи, основанъ послѣ смерти жертвователя, но по точной мысли, къ выполненію которой онъ готовился всю жизнь и также на деньги, нажитыя собственнымъ трудомъ..
   Наковецъ въ заключеніе я обратился къ нашему отечеству -- къ Россіи -- и задался вопросомъ, насколько всѣ мнѣнія и выводы Кэрнеджи и Гладстона могутъ имѣть примѣненіе къ Россіи? На это я рѣшительно отвѣтилъ, что хотя у насъ, сравнительно со многими странами, можетъ быть богатства еще относительно мало, но это не мѣшаетъ тому факту, что у насъ имѣется также, и при томъ въ весьма значительной степени, развитіе богатствъ, принадлежащихъ къ категоріи "безъотвѣтственныхъ", при чемъ я привелъ примѣры неудовлетворительной организаціи нашей налоговои системы, способствующей именно развитію у насъ такихъ богатствъ, которыя не несутъ никакой своей доли на общественныя нужды или несутъ слишкомъ мало. Этому же обстоятельству, т. е. развитію у насъ, въ относительно небогатой странѣ, значительнаго количества "безъотвѣтственнаго богатства", много способствуетъ и другая причина: это -- вѣковая привычка всего нашего общества, какъ можно болѣе ожидать отъ государства и какъ можно меньше ему давать, при отсутствіи развитія личной и частной иниціативы и безъ привычки обходиться собственными силами я собственнымъ разумомъ. У насъ во всемъ надѣются получить помощь отъ правительства и вообще ждутъ ее лишь сверху.
   Лекція эта "о милліонахъ", прочтенная въ Москвѣ 21 февраля 1898 года (въ пользу голодающихъ крестьянъ разныхъ губерніи), имѣла громадный успѣхъ, гораздо большій, чѣмъ я могъ мечтать. Обширная аудиторія Историческаго музея была набита народомъ сверху донизу. Многимъ недостало билетовъ, и устроители (во главѣ ихъ г-жа Самарина) рѣшили пускать публику безъ билетовъ, съ правомъ стоятъ въ проходахъ. Общій сборъ превысилъ 800 руб., при наличности слушателей примѣрно около 900 человѣкъ. На лекціи присутствовали многія очень извѣстныя лица изъ общественныхъ дѣятелей и капиталистовъ. Такъ, на первомъ мѣстѣ, противъ самой каѳедры сидѣлъ извѣстный К. Т. Солдатенковъ, рядомъ съ нимъ адвокатъ Шевако, много извѣстныхъ мнѣ лично банковыхъ дѣятелей и лицъ изъ торговаго и фабрикантскаго міра, Лекція окончилась поздно, около 12 часовъ ночи. Вызовамъ и оваціямъ не было конца.
   Но главный, пріятнѣйшій результатъ готовился мнѣ на слѣдующій день. Утромъ почта принесла съ собой цѣлый рядъ увѣдомленій отъ извѣстныхъ лицъ и безъ подписей, о пожертвованіяхъ въ мое распоряженіе для благотворительныхъ цѣлей большихъ или меньшихъ суммъ, какъ внѣшній знакъ выраженія благодарности и сочувствія къ моему чтенію и проводимымъ въ немъ мыслямъ. Первое по времени письмо гласило слѣдующее:
   "Побуждаемые чувствомъ благодарности къ Вамъ за вчерашнюю лекцію Вашу "о милліонахъ", мы просимъ Васъ, по полученіи этихъ строкъ, почтить насъ указаніемъ наиболѣе симпатичнаго Вамъ дѣла для образовательныхъ цѣлей бѣднѣйшаго народа, на что мы рѣшили предоставить сумму, не менѣе той, какую составилъ сборъ со вчерашней лекціи. Покорнѣйше просимъ Васъ въ прилагаемомъ конвертѣ съ адресомъ, сообщитъ намъ такое дѣло, мѣсто или учрежденіе, куда для того адресоваться, а также и сумму сбора съ Вашей лекціи. Искренне уважающіе Васъ слушатели лекціи "о милліонахъ".

"М. 22 февраля 1898".

   Я сдѣлалъ немедленно справку у распорядительницы лекціи и послалъ ее по означенному адресу, прося всѣ возможныя въ этомъ случаѣ пожертвованія направлять не прямо ко мнѣ, а въ Редакцію "Русскихъ Вѣдомостей".
   За этимъ крупнымъ пожертвованіемъ послѣдовало немедленно таковое же въ тысячу рублей прямо въ мое распоряженіе, на тѣ цѣли, которыя я сочту нужными, затѣмъ 500 рублей, съ просьбой удѣлить часть на нуждающихся крестьянъ Орловской и Тульской губерній. Далѣе 300 рублей опять въ мое распоряженіе, съ просьбою 100 рублей выдѣлить на раздачу вспомоществованія крестьянамъ Воронежской губерніи, жертвователь не извѣстенъ. Далѣе 235 рублей, присланныхъ при письмѣ, на помощь "нуждающимся отъ неурожая" Орловской губерніи, подписано: "отъ усерднаго слушателя Вашихъ публичныхъ лекцій". Затѣмъ, отъ неизвѣстныхъ прислана тысяча рублей, изъ коихъ, по моему указанію, 500 р. употреблено въ пользу Пречистенскихъ классовъ для рабочихъ Техническаго Общества и 500 -- на устройство подвижныхъ игръ для дѣтей при Гимнастическомъ Обществѣ.
   Итого, слѣдовательно, моя лекція "о милліонахъ" принесла для разныхъ благотворительныхъ цѣлей, включая 800 рублей по первому письму, свыше 3.800 рублей, а включая сборъ со слушателей болѣе 4% тысячъ рублей.
   Если бы я не имѣлъ для большей части этихъ денегъ росписокъ изъ конторы "Русскихъ Вѣдомостей", то я самъ бы не повѣрилъ такому небывалому успѣху своего чтенія на пользу благотворятельности, тѣмъ болѣе. что я раньше настоящаго -- итоговъ не подводилъ, не имѣя въ томъ надобности.
   Помимо денегъ посыпались со всѣхъ сторонъ въ этотъ послѣдній, счастливыя годъ моей профессорской дѣятельности въ Москвѣ, во-первыхъ, многочисленныя справки и просьбы о помощи отъ разныхъ лицъ и учрежденій, во-вторыхъ, просьбы объ указаніи печатныхъ матеріаловъ, употребленныхъ для приготовленія моей лекціи. Такъ, одно письмо проситъ указать, гдѣ моя лекція будетъ напечатана, к существуетъ ли на русскомъ языкѣ книга Кэрнеджи? Другое письмо, -- въ какомъ журналѣ она будетъ напечатана, я, наконецъ, К. Т. Солдатенковъ мнѣ до тѣхъ поръ извѣстный только въ лицо, подошелъ ко мнѣ съ убѣдительной просьбой дать лекцію для его изданія, но мнѣ пришлось отклонить эту просьбу, объяснивъ ему ничтожные размѣры брошюры "Евангеліе богатства" и желаніе свою лекцію видѣть первоначально въ журналѣ, что и сдѣлалъ вскорѣ "Вѣстникъ Европы".
   Госпожа Кувшинникова, мнѣ совершенно не знакомая, просила у меня денегъ (въ Старомъ Осколѣ Тульской губерніи) да устройство аудиторіи въ какой-то слободѣ я на школу.
   Казаки Рамодяновскаго хутора Полтавской губерній и учительница ихъ школы просили меня оказать имъ помощь при устройствѣ школы я библіотеки, при чемъ ходатайство носило совершенно оффиціальный характеръ, съ приложеніемъ казенной печати, и въ заключеніе также просьба повторить въ ихъ пользу мою лекцію "о милліонахъ".
   Священникъ Могилевской губерніи (станція Краснополье), прочтя отчетъ объ этой лекціи, обратился также съ почтительной просьбой и "дерзновеніемъ", какъ онъ выразился, удѣлить часть собранныхъ денегъ на устройство и обновленіе его бѣдной церкви, иконостаса и утвари. "Если же возможно", пишетъ онъ, "то взять даже на себя роль ходатая о его нуждахъ въ Москвѣ передъ богатыми москвичами, мнѣ лично вѣроятно извѣстными". "Изъ газетныхъ отзывовъ", пишетъ онъ, "о Вашей прекрасной лекція, видно, что слушателей, и въ числѣ ихъ владѣтелей милліоновъ, у Васъ было не мало, нельзя ли поэтому Вамъ предложить о нашихъ нуждахъ?".
   Другой неизвѣстный мнѣ почитатель моихъ лекцій обратился ко мнѣ съ цѣлымъ рядомъ совѣтовъ, куда употреблять нужно собираемыя деньги. "Очень Вамъ благодаренъ", пишетъ онъ, "за лекцію о милліонахъ, и что Вы предаете гласноcти тѣхъ милліонеровъ (будто бы?), которые умерли, ничего не сдѣлавши для ближнихъ, и которые и сейчасъ живутъ, но также глухи и безучастны къ нуждѣ ближняго. Кромѣ Вашихъ сказанныхъ полезныхъ дѣлъ, у насъ не достаетъ дешевыхъ квартиръ, работныхъ домовъ, гдѣ могъ бы бѣдный заработать хлѣбъ и ночлегъ, недостаетъ также пріютовъ для подкидышей, за неимѣніемъ возможности заплатить въ воспитательный домъ установленной платы, поэтому часто бросаютъ дѣтей на улицу на явную гибель, какъ видно изъ газетъ. А еще сколько мы не видимъ и не знаемъ. На многихъ углахъ и папертяхъ стоятъ нищіе: не подавать -- грѣхъ да и жалко, сказано, просящему дай, а давая копѣйку, дѣлаемъ пользу кабаку, котораго, если бы не было, то было бы меньше бѣдности и преступленій. А въ провинціи сколько голодающихъ отъ неурожаевъ, безработицы, сколько нищеты у переселенцевъ, сколько бѣдности отъ пожаровъ. На всѣ эти необходимости у насъ нѣтъ ни одного учрежденія, куда бы могли направлять жертвованія. Когда все это будетъ предано гласности, то несомнѣнно найдутся добрые люди. У насъ, вѣдь, много личностей и товариществъ, имѣющихъ капиталы, а также дохода болѣе милліона въ годъ, какъ видно изъ отчетовъ. Не вредно, пишетъ онъ, отъ такихъ доходовъ, кромѣ 5%, брать еще 10% за нужды ближняго, въ пользу города", и т. д. и т. д., слѣдуютъ такіе же совѣты, не стѣсняясь предлагать съ богатыхъ больше брать въ пользу бѣдныхъ!!!...
   Я получалъ запросы о своей лекціи даже изъ-за границы, напримѣръ одно любопытное письмо изъ Швейцаріи (изъ Женевы), отъ одной молодой дамы, которую я зналъ ребенкомъ и которая успѣла выйти замужъ за иностранца, но не потеряла, очевидно, связи и памяти о Россіи, Она спрашиваетъ меня, гдѣ будутъ напечатаны мои публичныя лекція этого года (т. е. 1888 г.) и въ какомъ журналѣ? "Мнѣ особенно интересно", пишетъ она, "прочесть лекціи, такъ затронувшія человѣческія сердца; будьте добры сообщить, если онѣ будутъ напечатаны, то какимъ путемъ мнѣ ихъ достать. Мой мужъ страшно также заинтересованъ человѣкомъ, читающимъ такія замѣчательныя лекціи"!..
   Но самое крупное, какъ по содержанію, такъ и по размѣрамъ, я получилъ письмо 18 марта, безъ подписи и по всей вѣроятности написанное женщиной и по профессіи учительницей, или гувернанткой. Оно занимаетъ собой цѣлый большой листъ почтовой бумаги, мелко исписанный. Я позволю себѣ принести только нѣкоторыя, болѣе характерныя выдержки изъ этого любопытнаго письма:
   "Позвольте Васъ отъ всей души благодарить", такъ начинается оно, "за истинно христіанское дѣло и храбрость, съ которой Вы такъ прямодушно высказались передъ нашими невѣжественными купцами-милліонерами, которые Великимъ постомъ (лекція читалась именно въ Великомъ посту, на первой недѣлѣ въ воскресенье, на сколько мнѣ помнится) дѣлаются иногда будто бы добрѣе и милостивѣе къ бѣднымъ, и даже къ образованнымъ, надъ которыми они всегда готовы издѣваться, говоря съ ядовитой улыбкой: "Вольно же вамъ коптѣть надъ книгами, когда можно разбогатѣть безъ всякой науки, одними кабаками, одной лишь бездушной сноровкой умѣть обманывать своего брата". "Вотъ почему давно надо обратить строгое вниманіе на это вопіющее зло, которое теперь еще болѣе усилилось по милости нашихъ очень и очень сомнительныхъ друзей французовъ, которые начали совсѣмъ переселяться въ Россію для своего обогащенія и для вреда нашему народу. Даже въ деревняхъ начали проявляться никуда уже негодныя француженки, которымъ ни почемъ портить глупыхъ нашихъ бабъ, научая ихъ разнымъ мерзостямъ, о которыхъ и писать совѣстно"... По словамъ автора, "деревенскія дѣвицы покидаютъ будто бы деревни для того только, чтобы развратничать въ Москвѣ по меблированнымъ комнатамъ, гдѣ онѣ, не желая честно служить, лишь пьянствуютъ съ дворниками и швейцарами(!!). Давно надо бы смотрѣть за всѣми этими непорядками и стремиться ихъ искоренить. Прежде всего надо начать съ того, чтобы строго слѣдить за купцами -- богачами, научившимися разъѣзжатъ по за-границамъ и тамъ срамить Россію своими дикими безобразіями. Этихъ богачей нечего щадить, ихъ давно надо подвергать штрафу не менѣе 25 тысячъ въ годъ съ каждаго живущаго за границей и тратящаго свои милліоны на одинъ лишь развратъ и кутежи, при чемъ возвращаются домой совершенно негодными, да еще притащутъ съ собой цѣлый штатъ дармоѣдовъ, подъ предлогомъ учителей. А развѣ французъ можетъ быть учителемъ?" -- спрашиваетъ она, "кромѣ однихъ кривляній онъ ничего не понимаетъ, какъ это видно до обществу, находящемуся у развратника и безбожника Омона (извѣстный въ Москвѣ кафе-шантанъ, кажется уже теперь закрытый), которому дозволено забавлять нашихъ скучающихъ бездѣльниковъ, а купцы оттуда начали даже приглашать въ домъ француженокъ гувернантками..." (!!!?)
   Далѣе продолжаются такія же сильныя реплики противъ француженокъ-гувернантокъ, которыя пріѣзжаютъ въ Россію только наживаться и портить своихъ питомцевъ.
   "Вотъ почему многіе купцы богачи сами за свои деньги погубили своихъ саврасовъ, воспитавъ ихъ рысканіемъ по за-границамъ, а въ Москвѣ они не могутъ до сихъ поръ построитъ пріютъ для престарѣлыхъ труженицъ, которымъ приходится мучиться съ ихъ тупоумными ребятишками, грубыми и привыкшими своевольничать съ своими дурами няньками, старающимися вооружать ихъ противъ гувернантокъ, твердя постоянно: "Да къ чему Вамъ, батюшка, учиться, и слушать Вашу мамзель... Вашъ отецъ ничему не учился, а нажилъ себѣ милліоны". Вотъ каковы наши купцы и какъ трудно у нихъ жить честнымъ, нравственнымъ гувернанткамъ. Между тѣмъ какъ теперь самыя лучшія мѣста по выгодѣ считаются купеческія, ихъ очень мало, потому что купцы воображаютъ, что можно довѣрять дѣтей такимъ иностраннымъ бездушнымъ развратницамъ. Для чего же у насъ существуютъ институты, гдѣ воспитываются сироты высшаго сословія, чтобы быть учительницами, какъ это было при великомъ и мудромъ Государѣ Николаѣ Павловичѣ"... и пр. и пр... "а теперь купчики лишь катаются заграницей и возвращаются оттуда съ пустыми головами и съ дырявыми карманами. Вы бы могли, г-нъ профессоръ", обращается почтенный авторъ ко мнѣ, "посовѣтовать этимъ упитаннымъ тѣльцамъ уступить домъ для московскихъ тружениковъ, назначивъ Васъ управляющимъ этимъ домомъ (?!), какъ честнаго и дѣльнаго чиновника, всегда готоваго войти въ положеніе трудящихся и не могущихъ пріискать себѣ спокойное помѣщеніе въ Москвѣ! Какое же Вы сдѣлали бы также великое дѣло, уговоривъ г-жу Алексѣеву достроить пріютъ для престарѣлыхъ тружениковъ близъ Іерусалимскаго подворья" и т. д. "Да вразумитъ Васъ Всевышній, какъ достигнуть этой благородной и честной цѣли и пробудить отъ преступной спячки нашихъ толстопузовъ, спасти ихъ отъ смерти, привлекая на добрыя дѣла, за которыя имъ будутъ прощены ихъ великіе грѣхи, а Вамъ бы досталась слава быть честнымъ направителемъ этихъ бездушныхъ богачей, не умѣющихъ съ пользой употреблять свои милліоны. Аминь." (!!?..)
   Это любопытное письмо, какъ откликъ и неожиданный результатъ моей лекціи, не требуетъ многихъ коментаріевъ и во всякомъ случаѣ указываетъ, какъ содержаніе горячо мною изложенныхъ моихъ "милліоновъ и что съ ними дѣлать" взбудоражило московскіе умы въ самыхъ далекихъ даже углахъ и у самыхъ разныхъ представителей московскаго и вообще русскаго населенія.
   Любопытно, насколько Петербургъ отличается отъ Москвы. Разница двухъ нашихъ столицъ рѣзко сказалась по поводу моего чтенія. Переселившись въ томъ же 1898 году въ Петербургъ, я дважды, какъ и въ Москвѣ, прочелъ свою лекцію "о милліонахъ", но далеко не съ такими уже результатами. Въ Петербургѣ, во-первыхъ, не пришлось и половины слушателей противъ Москвы. Залъ Соляного Городка втрое меньше, вѣроятно, чѣмъ Историческій Музей, имѣлъ много пустыхъ мѣстъ, особенно при повтореніи лекціи. Разумѣется, въ чиновничьемъ Петербургѣ я не получилъ никакихъ денегъ на благотворительныя цѣли какъ это было въ богатой купеческой Москвѣ, Какъ говорили мнѣ друзья, на второй лекціи слышали даже попытки отдѣльныхъ лицъ шикать за тѣ самыя мѣста (какъ, напримѣръ, письмо Гладстона и Адлера и пр.), которыя вызывали въ Москвѣ неудержимые апплодисменты!!
   Мало того, я удостоился въ Петербургѣ получить даже сатиру на свою лекцію, написанную въ стихахъ, которой и заключу свои настоящія воспоминанія объ этомъ поучительномъ эпизодѣ изъ моей профессорской жизни:
  

29 ноября 1898 года.

"Преуважаемый профессоръ!

   Узнавъ, что Вы для школъ
   Гроши собрать хотите,"
   (Что не соръ)
   Вамъ русской шлю рефлексъ души,
   Вотъ онъ:
   Давнымъ давно я излагалъ,
   Что безъ свободы въ людяхъ мысли,
   Свобода слова лишь бурьянъ,
   Не выростетъ приволье въ жизни.
   Давно я также вопрошалъ,
   Бесѣдуя о благахъ мира,
   Какой законъ бы я издалъ,
   Когда бы былъ Владыкой Міра
   И отвѣчалъ лишь "вертопрахамъ"
   Милліоны можно настяжать,
   И въ лучшемъ случаѣ, съ бахвальствомъ,
   Ихъ дѣлу доброму отдать.
   А потому, пусть всякій смертный,
   Милліонъ коль франковъ наживетъ,
   Несетъ избытокъ въ храмъ народный,
   "Меньшая братья" гдѣ живетъ.
   Не принесетъ кто -- отобрать!!!
   Тогда "Ротшильды" невозможны
   И "Дрейфусары" улетятъ,
   Тогда о мирѣ въ мірѣ можно
   И "слово Царское" понять!!!
  
   Эта странная сатира даже подписана, и авторъ ея просилъ сообщить объ его письмѣ на моей лекціи, параллельно съ другими открытыми письмами, чего, натурально, я сдѣлать въ свое время не могъ и исполняю его желаніе лишь теперь (и то лишь отчасти), предавая гласности его произведеніе, но изъ скромности умалчиваю его имя...
  
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов