Книговод

Зеленые яблоки

Борисов Николай Андреевич


Зеленые яблоки

Коллективный роман

Перевод с американского Николая Борисова

Посвящается Иосифу Григорьевичу КУПЕРМАНУ

  

Часть первая

Дневник Джона Бертона

   Главы:
   I. Посетительница Джеральда Марча (М. Арлен).
   II. Красные слоны задвигались!.. (М. Арлен).
   III. Знакомство под фонарем (В. Бридже).
   IV. Пью за здоровье потерявших себя...(В. Бридже).
   V. Будьте моей женой, Айрис! (В. Бридже, К. Крок и Ф. Келлер).
   VI. Неожиданный гонорар (Марк Твен).
  

Глава I
Посетительница Джеральда Марча

   Я глянул вниз и там у. самых дверей увидел зеленую шляпу. Свет единственного фонаря на Шип-стрит как раз падал на нее, и я мог рассмотреть, что это была ярко-зеленая шляпа, -- фетровая и задорно изогнутая: из числа тех, какие у женщин, имеющих много шляп, предназначаются якобы pour le sport.
   -- Вы не знаете, м-р Марч дома? -- спросила зеленая шляпа. Но тень, отбрасываемая полями, мешала мне видеть лицо. Это были пиратские поля, которые могли бросить вызов палящему солнцу Эльдорадо.
   Я сказал, что наверное, не знаю. Я был крайне удивлен.
   -- Если посмотреть наверх, то можно легко увидеть, дома ли он, по свету в его окнах, Я вышел на середину переулка, и зеленая шляпа вместе со мной уставилась на верхние окна невзрачного домика.
   -- Там нет света. Свет ниже. Это, вероятно, в ваших комнатах.
   -- Свет есть, но очень слабый, -- ответил я. -- Он, несомненно, дома.
   Она продолжала задумчиво смотреть вверх. Она была высокого роста, не слишком высокого, но настолько, насколько это идет женщине. Волосы в тени широкополой шляпы могли быть любого цвета, но я готов был поклясться что в них есть легкий оттенок золота. Они выбивались из-под шляпы и танцевали удивительно чинный танец на ее щеках. Чувствовалось, что в ее присутствии нужно соблюдать приличие и что она только что сыграла шесть сетов в теннис.
   -- Мой изумленный вид объясняется тем, -- сказал я, -- что за все время вы первый гость, явившийся к Джеральду Марчу.
   Мне показалось, что она улыбается, едва заметно, как это делают иногда из любезности; вообще же она, по-видимому, редко улыбалась.
   -- Я его сестра, -- сказала она, как бы объясняя этим свое появление в поздний час и все остальное. -- С вашей стороны очень мило, что вы открыли мне дверь...
   -- Да, Джеральд не отворил бы вам дверей! -- сказал я. -- Он никогда не отворяет дверей.
   Она рассеянно смотрела вдоль переулка. В этот миг я гордился нашим переулком, так как он удивительно оттенял цвет ее шляпы. Наконец ее взгляд упал на автомобиль с летящим аистом.
   -- Я думаю, этот автомобиль... его можно оставить тут?
   Мне показалось, что она недостаточно гордится своим автомобилем. Я ответил, что, по-моему, его смело можно оставить, с таким видом, будто "Испано-Суиза" был самым обычным явлением у дверей моего дома; затем я предложил проводить ее до квартиры брата, так как он живет на самом верху, а лестница у нас никогда не освещается. Но она, видимо, не спешила. Она все время казалась погруженной в свои мысли. Она вяло промолвила:
   -- Вы очень любезны...
   По ее голосу каким-то образом можно было догадаться, что у нее миленькое лицо.
   -- У меня часто являлось желание, -- тихо произнесла она, -- поселиться здесь. Вы понимаете, какое-то непонятное желание...
   -- Конечно, непонятное, -- ответил я.
   Она взглянула на меня, словно впервые заметив мое присутствие, как бы пораженная тем, что стоит и разговаривает со мной. Я тоже был поражен. Она стояла непринужденно, как женщины из журнала Джорджа Барбье "Falbalas et Fanfreliolies", умеющие стоять непринужденно; руки она держала в карманах светло-коричневого жакета le sport, ярко блестевшего при свете фонаря; жакет был сильно открыт у шеи, и на нем красовался высокий воротник из меха выдры. Я знал это потому, что когда-то у Меня был приятель, занимавшийся набивкой чучел. Маленький красный слон шествовал по тому кусочку платья, который я мог видеть; платье было темного цвета и не pour le sport.
   -- Может быть, вы правы, -- неуверенно сказала она.
   Должен сознаться, у меня не было ни малейшего представления, о чем она говорит.
   Я пошел впереди нее по темной узкой лестнице, держась одной стороны, зажигая и бросая спички, как я привык делать за последние шесть лет. В нашем доме было три этажа, но в первом никто не жил, если не считать мышей.
   Вероятно, она только что Возвратилась из чужих краев; вокруг нее совершенно явственно веяла атмосфера многочисленных приключений. Но я смотрел на нее братскими глазами, интересуясь ею только потому, что она была сестрой Джеральда Марча. Ибо во всех других отношениях он был человек, исполненный недостатков. Кто бы мог это подумать; Она сказала:
   -- Однако и темно же здесь!
   -- Да, -- сказал я, зажигая о стену еще одну спичку.
   Я знал, что, у Джеральда есть сестра, но почему-то думал, что она еще учится в школе..
   -- Мне кажется, -- сказала она любезно -- она слегка споткнулись, и я поддержал ее, -- что никто не может знать всего. Что это, мыши в нижнем этаже? Крысы? Неужели?.. Когда-то мы с Джеральдом обнаружили сильную тенденцию быть близнецами, хотя говорят, между нами был промежуток целый час. Я пришла к концу этого часа, -- c трудом, медленно поднимаясь по мрачной, узкой и затхлой лестнице, она сообщала эти ненужные сведения бесстрастным и слегка хриплым голосом. Когда мы достигли моей площадки, я спросил, видела ли она Джеральда за последнее время?
   -- Нет, -- шепотом ответила она, -- не видела уже много-много лет. Вероятно, около десяти. Не думаете ли вы, что это объясняется тем, что когда-то мы чуть было не стали близнецами?
   Я ничего не сказал, так как в это время напряженно думал.
   Мы продолжали стоять на моей площадке, размером четыре фута на три; она -- одной ногой на ступеньке, ведущей вниз, опершись одним плечом о стену. И опять я почувствовал необходимость в ее присутствии соблюдать приличие.
   -- Вы о чем-то думаете, -- упрекнула она меня. -- Интересно бы знать, о чем...
   Свет, вырывавшийся из полуоткрытых дверей моей гостиной, вступил в длительную борьбу с тенью, которую отбрасывала ее шляпа, и осветил ее лицо таинственным светом. Она была красива. И она была серьезна, страшно серьезна. Грустная леди, подумал я, красивая и грустная... была ли она вместе с тем умна? Кроме того, она была бледная, очень бледная, и ее накрашенные губы в тусклом свете выглядели ярко-красными. А глаза ее, казавшиеся широко расставленными, были бесстрастные, разумные и пламенно-синие. Даже при этом освещении они были пламенно-синие, как две огромные капли, взятые из Средиземного моря ранним утром в яркий солнечный день. Сирены, должно быть, имели такие глаза, когда пели о лучших мирах. Но она не была Сиреной. Это была серьезная леди и очень грустная. И ее золотистые волосы все время продолжали танцевать свой чинный танец на бледных маленьких щеках.
   Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась:
   -- Я знаю, о чем вы думаете.
   -- Любопытно?
   -- Да. Вы... ведь любите Джеральда, не правда ли? -- Она немного помедлила. -- Ну вот, вы и думаете о том, хорошо ли будет по отношению к Джеральду, если вы проведете меня к нему, в то время когда он... быть может, пьян...
   -- Если бы я мог думать, что только "быть может", ответил я. -- Понимаете?
   -- Бедный Джеральд! -- прошептала она. -- Какой позор!
   -- Боюсь, что тут ничего нельзя поделать.
   -- О, я знаю.
   Она как будто сердцем постигала это. Я не мог понять, почему они не виделись десять лет. Нельзя было допустить, чтобы она не любила Джеральда ребячливого, неистового Джеральда. Наверное, следовало винить его, и я спрашивал себя, есть ли вообще в жизни Джеральда что-либо, за что его нельзя было бы винить. Бедный Джеральд!
   -- Видите ли, -- продолжала она своим слегка хриплым голосом, -- я приехала сегодня, следуя внезапному порыву...
   Ее голос замер. Мы помолчали, и она вознаградила меня за терпение очаровательной улыбкой.
   -- Мне вдруг захотелось сегодня ночью увидеть его. Пожалуйста, -- она так серьезно умоляла меня. -- Позвольте мне! Я хочу только взглянуть на него!.. Но если вы думаете...
   -- Ах нет, -- ответил я. -- Пойдемте...
   Она рассмеялась несколько нервно, отрывисто. Комната Джеральда была этажом выше и, по обыкновению, дверь стояла раскрытой настежь. Она сделала несколько шагов вперед и вошла в комнату, устремив в потолок глаза, неподвижные, как лампы. Да, у нее действительно были разумные глаза. Она не глядела на Джеральда.
   -- Что это такое? -- неопределенно спросила она.
   -- Виски, -- сказал я. Это было так очевидно.
   -- Но помимо того? Виски само собой, но...
   -- "Мокрые ботинки".
   -- Слишком уж буквально! О конечно!
   Было нетрудно видеть, что она говорит, желая обмануть свои глаза Теперь, когда она была здесь, ей больше не хотелось видеть Джеральда. Она старалась отсрочить момент, когда ее глазам придется остановиться на Джеральде. Все же она продолжала осматривать мрачную комнату, стараясь смотреть на все, кроме Джеральда.
   -- Сколько книг!.. -- сказала она.
   Я сделал движение к двери, но она еле заметно вздрогнула, и это удержало меня. Ее движения были едва уловимы. Удивительно спокойная леди. Она не старалась использовать свое женское преимущество. Женщины часто делают это бессознательно. Она бессознательно не делала этого. Она противостояла мужчине как равная. В этой женщине было много благородства.
   -- О! -- сказала она. -- О, о!
   -- Можно смело уйти отсюда, -- пробормотал я.
   Я привык к Джеральду, но в этот миг ее тихое восклицание пробудило во мне желание убить его. В течение шестнадцати месяцев ни единая душа не приходила сюда навестить его, и вот теперь, перед своей сестрой, которая к тому же была его близнецом, он предстал в таком отвратительном обличье. Но она настаивала на том, чтобы увидеть его. Что я мог сделать? Я обещал себе на завтра прочитать Джеральду хорошую нотацию. На завтра он должен был принять более или менее человеческий образ, так как обладал феноменальной восстановительной способностью, столь характерной для тощих пьяниц.
   -- Болезненный период у него продолжается три дня, -- объяснил я. -- В первый день он меланхоличен, на второй -- беззаботен, на третий -- лишается языка.
   Я не мог видеть ее лица, она стояла ко мне спиной.
   Я видел лишь кожаный жакет, славную зеленую шляпу и задумчивую позу. Но я слышал, как она прошептала имя бесчувственного предмета, распростертого частью на стуле с высокой спинкой и частью поперек заваленного бумагами стола. В ее шепоте мне послышалась улыбка, и я подумал, что эти двое близнецов когда-то в детстве, вероятно, были большими друзьями.
   -- Джеральд! -- прошептала она. -- Джеральд! Джеральд!
   -- Убирайтесь вы к черту! -- пробормотал он, не открывая глаз и не просыпаясь, и при этом, порывисто склонив голову набок, опрокинул чашку, наполовину наполненную виски.
   -- Он думает, что это я, -- объяснил я и вдруг заметил, что она задумчиво смотрит на меня через плечо. Как сейчас вижу этот взгляд, внезапно устремившийся на меня поверх кожаного плеча; она думала о чем то, -- о чем, не знаю, -- держа правую руку на рукаве брата. На третьем пальце ее правой руки искрился чудесный изумруд, сиявший на темном фоне одежды Джеральда Марча.
   -- Нам только двадцать девять лет, -- с важностью сказала она. -- Джеральду и мне.
   -- А., а, вот как! -- сказал я. -- Что еще можно было сказать?
   -- Да, нехорошо, -- пробормотала она. -- Странно, большое сходство.
   Интересно было бы знать, к кому она обращалась. Во всяком случае, не ко мне.
   -- Он славный парень, -- сказал я.
   Она погрузилась в такое неподвижное молчание, что мне стало неуютно. О чем она думала? Она пристально смотрела на распростертое тело, которое было ее братом, и изумруд продолжал ярко блестеть на фоне его рукава.
   Ах, эти погруженные в себя, пламенные синие глаза!
   В них светилось море и слышался шепот безграничного простора; волшебство моря было в ее глазах, обвеянных солью и ветром.
   -- Никаких друзей? -- неясно спросила она. -- Никаких женщин? Никого?
   Я сообщил ей, что Джеральд был самым одиноким человеком из всех, кого я знал. Я полагал, что у него есть небольшая рента, так как он ухитрялся каким-то образом жить. Он был застенчив, бессмысленно застенчив, мучительно застенчив.
   Она задумчиво кивнула головой, и я продолжал объяснять, что застенчивость Джеральд -- серьезная, мучительная болезнь; застенчивость, не имеющая очарования для посторонних, так как он никогда не обнаруживал ее.
   Благодаря своей застенчивости он не мог ужиться с людьми и в конце концов стал к этому равнодушен, стал равнодушен ко всему, кроме спиртных напитков.
   -- Пожалуйста.
   Я сообразил, что держу в руках пустой портсигар и что она предлагает мне свой. Это была продолговатая вещица из нефрита, и к ней была прикреплена на двойной золотой цепочке восьмиугольная черная ониксовая коробочка, которая могла быть, а могла и не быть пудреницей.
   В одном углу восьмиугольного оникса были инициалы из крошечных бриллиантиков: А. С.
   -- Айрис, -- сказала она. -- Айрис Стром. -- Она улыбнулась по-детски принужденно и продолжала: -- Вы были так милы, что я забыла, что мы с вами незнакомы.
   Я назвал себя с тем чувством неловкости, которое всегда испытываешь, когда представляешься; затем мы некоторое время молча курили. Вдруг со стороны взлохмаченной темной головы на столе раздалась сумбурная, нечленораздельная речь. Она напряженно прислушивалась.
   Джеральд вздрогнул, но лицо его оставалось скрытым между руками.
   -- Ему снится что-то, -- сказал я.
   Она посмотрела на меня, и мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы, но так как они не скатились, то я в этом не уверен.
   -- Почему бог допускает такие вещи? -- спросила она неожиданно ясным и сильным голосом, который чрезвычайно поразил меня; но я ничего не ответил, так как ничего не мог сказать о боге.
   -- Пойдемте, -- сказала она.
   -- Рассказать ему, что вы были здесь?
   Она смотрела на меня и некоторое время размышляла.
   -- Да, пожалуйста. Скажите только, что я была. Видите ли, Джеральд меня... -- где-то в глубине ее глаз пробежала улыбка, -- ну одним словом, он настроен против меня...
   Мы стояли на пороге неряшливой комнаты пьяницы.
   Я собирался потушить свет.
   -- Джеральд, -- вдруг сказала она тем же ясным голосом, который напоминал мне голос надзирателя в коридоре школьного пансиона. -- Прощай, Джеральд.
   -- Вы понимаете, -- обратилась она ко мне, -- мы с Джеральдом последние Марчи, так что нам надо поддерживать друг друга; не правда ли?
   -- Да, конечно, надо, -- серьезно ответил я.
   Одна ее рука с большим изумрудом висела вдоль кожаного жакета.
   -- Конечно, надо, -- повторил я и поднес ее руку к губам. Рука слегка пахла бензином и табаком и еще каким-то ароматом, название которого я теперь никогда уже не узнаю.
   -- Как она мила, эта дерзкая нежность, -- сказала она задумчиво. -- Я всегда полагала...
  

Глава II
Красные слоны задвигались!

   Мы медленно спускались вниз, она впереди, а я сзади, по узкой лестнице к моей площадке! Зажженная спичка неожиданно осветила маленький кружок тела на ее левой ноге, как раз над каблуком, и я имел случай упрекнуть Себя в свойственной человеку испорченности.
   Мы снова очутились на моей площадке, освещенные светом, проникавшим из полуоткрытой двери моей гостиной: она стояла одной ногой на ступеньке, ведущей вниз.
   -- До свидания, -- сказала она. -- Вы, право, были очень любезны.
   Я подумал: какая она славная и нежная. Именно славная. И в ее нежности чувствовался скрытый огонь. Она шествовала так спокойно, освещенная собственным пламенем. Я был как будто на другой планете.
   -- Прощайте...
   Я смотрел не на нее, а через полуоткрытую дверь в свою комнату. Передо мной был весь беспорядок моей жизни, ее безалаберность, отсутствие целей, вся пустота и неудачливость моего существования.
   Здесь я подхожу к самому трудному месту в моем повествовании. Среди его многочисленных пробелов этот представляется мне самым серьезным и самым непростительным. Следует всегда излагать события если не изящно, то, по крайней мере, ясно. Но в данном случае я не могу писать ясно, так как сам не знаю, как это произошло. Я имею в виду, что не знаю, как она очутилась у меня в комнате и уселась на стул. Я не приглашал ее. Пришло ли это в голову ей самой? М-с Стром была дамой, в присутствии которой всякий почувствовал бы необходимость соблюдать приличие. М-с Стром была... и все же., я ничего не знал о ней.
   Наши глаза сошлись на изумрудном кольце, лежавшем на полу, как эхо нашего поцелуя. Она слегка вздрогнула, выпрямилась и приняла гордый вид. Теперь она казалась далекой, как вечерняя звезда и очень гордой. Глаза ее были темны, как склеп, глаза ее глядели растерянно, как будто она заблудилась в лабиринте. Я закурил папиросу и почувствовал, что в горле у меня пересохло.
   Ей было трудно говорить. Я недоумевал.
   -- Нет, -- сказала она и покачала головой. -- Конечно же, нет. Дайте мне, пожалуйста, кольцо.
   Ее палец повелительно указывал на пол, но глаза были жалкие, как у монахини, случайно забредшей в ад. И для того чтобы я мог последовать за ней туда, я снова прикоснулся к ее руке иудиным поцелуем; она задрожала всем телом, как в пытке, и казалось, что она изнутри кусает, губы.
   -- Это ничего не означает, -- холодно сказала она.
   -- Я знаю, -- ответил я.
   Она дышала глубоко, прижимая рукой одну грудь, как если бы она у нее болела. Она покачала головой, как зверь в клетке, затем стала неподвижной, как срезанный цветок. Поля ее шляпы отделяли от меня ее лицо, мы оба были страшно одиноки. Ее голая правая рука, как мертвая, свисала со спинки кресла, и я нагнулся, чтобы поднять изумруд и водворить его обратно на средний палец. В это время внизу раздался осторожный стук.
   Стучали уже во второй или в третий раз, и с каждым разом стук становился все смелее. Я знал, что это постовой полисмен, пришедший сказать, что улица -- не надлежащее место для стоянки желтого автомобиля, и потребовать, -- чтобы его убрали. Интересно, слышала ли она; но я не мог видеть ее лица. Выходя, я потушил огонь, и рассвет через окно прыгнул на зеленую шляпу. Но ее обладательница продолжала свою борьбу, неподвижная как статуя. Она что-то сказала, что именно -- я не разобрал, и я спустился вниз и переговорил с полисменом. Это был любезный, средних лет человек, с которым я был знаком.
   -- У меня сидит брат, -- сказал я, -- но он скоро уйдет.
   Шеперд-Маркет медленно вползал в полутьму начинающегося утра, все еще окутанный таинственным покровом ночи. Тут и там в окнах виднелись огоньки. Громадный автомобиль выделялся темным пятном, преграждая путь к вечности; рассвет стремился овладеть им, ночь окутывала его своей тенью, и летящего серебряного аиста не было видно. Маленькие шорохи рассвета остро прорезывали тишину ночи, и у фонарей были усталые бледные лица.
   -- Настоящее лето, -- произнес полисмен.
   Я вернулся в гостиную и сказал безразличным тоном:
   -- Я думаю, вам надо итти, потому что...
   Комната была пуста. Каменная статуя растаяла в воздухе, беспорядок комнаты глумился надо мной в полумраке рассвета.
   Я был охвачен безграничным негодованием по отношению к этой женщине. Через все разочарования юности, несмотря на соприкосновение с грязью действительности, вопреки всем преступлениям против любви, которые мы называем любовью, я сохранил романтизм постоянным спутником своей жизни. Романтизм -- это нечто большее, чем маленькая стройная богиня, сошедшая с мраморного пьедестала. Романтизм -- это нечто большее, чем свобода предаваться разврату, закрыв глаза. Романтизм не проникает в сердце через врата плоти, не дрожит от иудина поцелуя. Романтизм объемлет собой все это, но он настолько же больше этого, насколько религия больше церкви. Для романтизма, являющегося высшим достижением здравого смысла, пол как таковой представляется ужасным балластом, мешающим человеку достигнуть своего истинного назначения. И вот она хочет обманным образом навязать мне частицу этого балласта. Она хочет заставить меня покинуть моего призрачного спутника ради упавшего на пол изумруда, она хочет заполнить мои мысли, быть может всю мою жизнь, в обмен на ничтожное наслаждение, нуждающееся в любви, для того чтобы возвысить его над неподражаемой бессмысленностью, которое цивилизованный мир с его непомерным пристрастием к точной классификации именует половым актом.
   Я поднял с пола изумруд, и он сверкнул веселым смехом у меня на ладони.
   В полутьме моей спальни она, свернувшись, лежала у меня на кровати. Шум ее дыхания был лишь трепетным рабом окружающей тишины. Затем она слегка кашлянула кашлем курильщика. Это был самый обыкновенный кашель, и он вернул мне самообладание.
   -- Айрис Стром, -- сказал я.
   Но я не уверен, что действительно сказал это, так как хрупкая тишина оставалась ненарушенной. Она спала.
   Может быть, именно тогда я понял, что она прекрасна.
   Она спала. Только воплощенная красота может позволить себе такую смелость. Она лежала на боку, как легла, зеленая шляпа исчезла.
   -- Айрис, -- сказал я.
   Волосы ее были густые и золотистые, они струились как музыка, и сама ночь вплелась в волны ее волос.
   Я решил, что не знаю, как поступить. И я подумал, что это не беда. "Буду ждать, что из этого выйдет", -- подумал я и закурил папиросу. Ночь, как обещание, вплелась в ее золотистые волосы, и аромат их был как благоухание травы в царстве фей. Ее рот поник как цветок, и в ложбинке между щекой и носом появилась маленькая блестящая полоска. Я приложил немного пудры "Quelques Fleurs" на носовом платке, для того чтобы, проснувшись, она не подумала о себе так дурно, как думал о ней я. У нее был небольшой прямой нос с едва заметной кривизной, вполне допустимой для прямой линии, и кончик его едва колебался при дыхании. Кожаный жакет "pour le sporf" c высоким воротником из меха выдры был распахнут, и поперек груди по ее темному платью пять маленьких красных слонов двигались к неизвестной цели. У ее ног, рядом с моей шляпой, лежала ее шляпа.
   Нежно-нежно, как мой собственный призрак, -- ибо разве не был я в тот момент лучше самого себя? -- я хотел возвратить изумруд среднему пальцу ее правой руки.
   Я хотел... Но в это время волосы, которые не были моими волосами, коснулись моего уха, и пальцы, которые не были моими пальцами, вынули у меня изо рта папиросу, и зубы, которые не были моими зубами, впились в мои губы, и там где красные слоны двигались к неведомой цели, шевельнулась полная таинственная грудь, и голос ясный и властный как солнце произнес:
   -- Не хочу больше этого ада!
  

Глава III
Знакомство под фонарем

   Стоя под фонарем, прислонившись к парапету набережной, я следил за огнями маленького пароходика, который, старательно пыхтя, бежал вниз по Темзе. С непреодолимой силой охватило меня желание вырваться из этой отвратительной атмосферы. Я уже чувствовал вкус морской соли на губах и запах нежного, теплого воздуха широких пампас.
   Я жаждал моря, солнца, простора, а больше всего -- жизни с ее смехом и борьбой. Я закинул руки назад и глубоко вздохнул.
   -- Слава богу, с этим покончено раз и навсегда...
   -- С чем вас и поздравляю! -- послышалось в ответ.
   Я хорошо справляюсь со своими нервами, но все же невольно вздрогнул. Обернувшись, я очутился лицом к лицу с широкоплечим высоким человеком во фраке, полузакрытом длинным бурым пальто. В первую минуту черты его лица показались мне страшно знакомыми. Я внимательно всматривался в него, стараясь припомнить, где я его в последний раз видел. И вдруг меня осенило.
   -- Что это? -- сказал я, -- разве вы зеркало?
   Если бы не одежда, этот человек был бы моей точной копией. Он улыбнулся странной улыбкой, игравшей только на губах и совершенно не соответствовавшей его холодным, стальным, голубым глазам, которые тщательно изучали мою внешность.
   -- Весьма примечательное сходство, -- заметил он спокойно. -- Никогда не думал, что я так красив.
   Я поклонился.
   -- А я никогда не видал себя так хорошо одетым.
   -- И даже наши голоса... -- пробормотал он. -- Кто тот безумец, который сказал, что на свете чудес не бывает?
   -- Наше сходство, -- сказал я, -- распространяется весьма далеко: мы оба одинаковые невежи.
   Наступило короткое молчание, в течение которого мы все еще оглядывали друг друга с головы до ног. Затем он сунул руку в карман и вынул маленький золотой футляр с визитными карточками.
   -- Меня зовут Стром. Может быть, вам знакомо это имя?
   Он протянул мне визитную карточку.
   Я, конечно, слышал о Строме. И трудно было бы не слыхать о нем, когда газеты только и трубили, что о его делах и богатстве. Он таинственно появился неизвестно откуда в начале сезона и снял дом лорда Ламмерсфильда в Парк-Лэйне [Улица лондонских богачей близ Гайд-парка.].
   Но я принял карточку без дальнейших объяснений, как будто встреча с двойником-миллионером самое повседневное явление в моей жизни.
   -- Меня зовут Джон Бертон. Но, признаюсь, футляр для карточек не входит в программу моей жизни.
   Он поклонился и сказал очень развязно:
   -- Ну, мистер Бертон, если судьба столкнула нас таким странным образом, то было бы обидно не воспользоваться этим случаем чтобы познакомиться поближе... Если вы никуда не спешите, может быть, вы доставите мне удовольствие поужинать со мной?
   Мне почудилось, что ему страстно хочется, чтоб я принял его предложение. Я решил испытать его и сказал с улыбкой:
   -- Это очень любезно с вашей стороны, но я только что обедал.
   Он отстранил это возражение.
   -- Хорошо, хорошо! Ну, в таком случае, хоть бутылку вина? Ведь не каждый день встречаем мы своих двойников!
   Как раз мимо нас по набережной медленно проезжал кэб. Не дожидаясь ответа, м-р Стром поднял руку и подозвал кучера.
   Когда экипаж остановился, какая-то фигура в лохмотьях, до сих пор сидевшая в ожидании чего-то на одной из ближайших скамеек, поспешно прошмыгнула вперед, как бы желая открыть дверцы экипажа. Случайно взглянув на своего нового знакомого, я был поражен неожиданной переменой, исказившей его лицо. Он похож был на человека, которому грозит неминуемая опасность. Мгновенно его правая рука опустилась в карман с совершенно недвусмысленным намерением.
   -- Назад! -- крикнул он резко.
   Бродяга, пораженный этим тоном, тотчас же остановился в полосе света от фонаря.
   -- Простите, ваша милость, -- взвизгнул он, -- я хотел только открыть вам дверцу, ваша милость!
   Голубые глаза м-ра Строма смело пронзили его.
   -- Ладно, ладно, старик! -- сказал он другим тоном. -- Вот получите!..
   Он швырнул на панель серебряную монету, -- кажется полкроны, и бродяга, совершенно ошеломленный, бросился ее поднимать.
   Стром все время следил за ним, затем подошел к экипажу и широко раскрыл дверцу.
   -- Угодно вам войти, м-р Бертон? -- сказал он, и, когда я поднялся в кэб, он обернулся к кучеру и крикнул ему: -- В ресторан "Милан"!
   Когда мы отъезжали, я заметил бледное лицо бродяги, по-видимому, нашедшего свою монету: стоя в тени, он не спускал с нас глаз.
   Стром понял, что его волнение было мной замечено, и натянуто засмеялся.
   -- Не люблю таких субъектов, -- сказал он, -- это, конечно, глупо, их следует только жалеть. Но я не выношу, когда они подходят ко мне.
   Его слова были просты и естественны, но нисколько меня не убедили. Мне доводилось видеть людей, застигнутых большой опасностью, и я не мог ошибиться в симптомах.
   Впрочем, я воздержался от всяких объяснений, решив, что будет тактичнее переменить тему разговора.
   -- Боюсь, что мой туалет не подходит для "Милана", -- сказал я. -- Не знаю, удобно ли это?
   Он пожал плечами.
   -- Мы возьмем отдельный кабинет -- так будет гораздо приятнее.
   Экипаж повернул на Стрэнд. Выглянув из окна, Стром дал кучеру некоторые указания. Свернув вправо и не доезжая до ярко освещенного подъезда известного ресторана, кучер остановился перед боковым незаметным входом.
   Уплатив кучеру, он провел меня в большую залу, где вежливый, очень почтительный метрдотель вышел нам навстречу.
   -- Пожалуйста, отдельный кабинет и что-нибудь легкое к ужину, -- сказал Стром.
   -- Слушаю, сэр, слушаю, -- ответил тот. -- Не угодно ли пожаловать сюда?
   Он провел нас через длинный, блестяще освещенный коридор и, остановившись перед последней дверью налево, открыл ее.
   Мы очутились в маленькой, но роскошно меблированной комнате, в которой стоял стол, накрытый для ужина, дивно убранный цветами.
   Стром просмотрел меню и заказал пару блюд, название которых мне было неизвестно, а затем прибавил:
   -- Принесите бутылку "Гейдсика 98 года" и немного старого бренди.
   Человек поклонился и, выдвинув стулья, бесшумно покинул комнату. Я не мог понять, заметил ли он наше поразительное сходство или нет. Во всяком случае, он не показал вида.
   -- Я всегда думал, что хороший лакей -- самое замечательное произведение природы!
   -- Да, -- сказал Стром, садясь за стол, -- ...а следовательно, и самое презренное.
   -- Это определение кажется мне несправедливым.
   Стром посмотрел мне прямо в глаза.
   -- Можете ли вы не презирать человека, который ради легкого заработка превращает себя в машину для рабского исполнения чужих прихотей? Вора я гораздо больше уважаю, чем хорошего лакея.
   Я засмеялся.
   -- Вы, пожалуй, правы! Во всяком случае, если бы мне предстоял выбор, я бы скорее согласился стать вором.
   -- Кто вы? -- спросил неожиданно Стром и прибавил: -- Я ставлю вам этот вопрос не из пустого любопытства.
   -- Я был далек от этой мысли, -- возразил я любезно. -- Потому-то я и не решаюсь ответить вам сразу.
   Он улыбнулся, устремив на меня любопытный, смущающий взгляд.
   -- Будем откровенны, -- сказал он вдруг. -- Кажется, вы имеете возможность оказать мне значительную услугу, м-р Бертон.
   -- В самом деле? -- отозвался я, закуривая папироску.
   -- С другой стороны, -- продолжал он, -- весьма вероятно, что и я вам мог бы пригодиться.
   -- Это вполне возможно.
   Он облокотился на стол. Я заметил, что руки у него мускулистые и загорелые, руки человека, привыкшего к тяжелому физическому труду.
   -- Но я должен о вас знать несколько больше, -- сказал он. -- Кто вы? Откуда вы? Чего вы добиваетесь в жизни?
   В этот момент открылась дверь, и вошел лакей. Он принес ужин. Пока он расставлял блюда и наливал вино, восхитительное вино, кстати сказать, Стром легко и остроумно говорил о разных незначительных предметах. Я отвечал наугад, в том же небрежном тоне. Мой ум был целиком занят тем таинственным намеком, который он мне бросил. Мне хотелось знать, какого рода услугу могу я ему оказать. Что она связана с нашим поразительным сходством, в этом я был убежден. Но дальше этого я не мог идти в своих догадках. Наша встреча на набережной, его приглашение к ужину и смущающая мысль о том, что он преследует какую-то, мне неизвестную, цель, -- все это было так внезапно и странно, что мне казалось, будто я попал в арабскую сказку на современный лад.
   Однако не было никакой беды в том, чтобы ознакомить его с моим невинным прошлым и затруднительным настоящим. Инстинктивно я чувствовал, что предложения мистера Строма окажутся весьма занятными. А потому, как только вышел лакей, я снова наполнил свой стакан и, глядя с улыбкой на собеседника, начал рассказывать ему о себе.
   -- Начну с того, что мне тридцать четыре года.
   Он посмотрел на меня внимательно.
   -- Вы кажетесь лет на пять старше.
   -- Да, -- заметил я, -- если бы вы пятнадцать лет пошатались по Южной Америке, вы тоже не показались бы моложе.
   Некоторое удивление промелькнуло у него на лице.
   Он сухо засмеялся.
   Последовало краткое молчание. Стром встал со стула, пересек комнату и запер дверь на ключ. Я следил за ним с любопытством. Он снова сел к столу и закурил.
   -- Мистер Бертон, -- сказал он, -- во сколько вы оцениваете вашу жизнь? Я хочу сказать, за какую сумму согласны вы рискнуть ею.
   Он сказал это таким деловитым и спокойным тоном, что я не мог удержаться от улыбки.
   -- Не знаю. Если бы я знал, что она имеет некоторую ценность, я пустил бы ее с публичного торга.
   Он перегнулся через стол и в упор посмотрел на меня.
   -- Если вы сделаете то, чего я хочу, я вам заплачу десять тысяч фунтов.
  

Глава IV
"...Пью за потерявших самих себя!.."

   Я достаточно привык к неожиданностям, но это предложение было похоже на чудо. У меня на минуту захватило дыхание. Я откинулся На спинку стула и смотрел на своего двойника с подлинным восхищением.
   -- Вы ставите дело на широкую ногу, мистер Стром! А платите вы наличными?
   Вместо ответа он сунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда кожаный портфель. Вынув из него несколько банковых билетов, он положил их на стол.
   -- Здесь две тысячи фунтов, -- сказал он спокойно. -- Если вы принимаете мое предложение, я выпишу вам чек на остальные деньги.
   Я посмотрел на билеты с тем почтительным интересом, с которым обычно смотрят на знатных чужестранцев. Я не сомневался в том, что они подлинные. Затем, после некоторого размышления, я закурил папироску.
   -- Это должно быть весьма неприятное дело, -- сказал я с некоторым сожалением.
   При этих словах мой собеседник впервые засмеялся.
   Это был ужасный, безрадостный смех.
   -- Да, -- сказал он сухо, -- если бы я объявил конкурс, то запись была бы невелика. Раньше чем говорить о дальнейшем, -- прибавил он, -- я хочу взять с вас честное слово, что все, что я вам скажу, останется между нами, -- примете вы мое предложение или нет.
   -- Безусловно, -- ответил я без малейшего колебания.
   -- Великолепно!..
   -- Весьма возможно, что через несколько дней, если мне не удастся принять некоторые меры, меня больше не будет в живых...
   Я вспомнил о маленьком инциденте на набережной и понял, что он говорит правду.
   -- Короче говоря, -- сказал он, -- я должен исчезнуть. Если я буду жить в Лондоне под своим именем, я непременно буду убит. Это дело дней, недель и даже месяцев, -- это зависит от меня, но исход верный и совершенно неизбежный.
   Я налил себе сам стакан бренди и поднял его на свет.
   -- Ситуация хороша, по крайней мере, тем, что она весьма проста.
   Та же холодная усмешка заиграла у него на губах.
   -- Это не так просто, как вы думаете. Господа, которые хотят ускорить мой переход на небеса, делают мне честь своим тонким и скрытным вниманием. Я, быть может, могу их избегнуть. Сегодня вечером, например, мне это удалось.
   Он кивнул головой, словно отвечая на мой невысказанный вопрос.
   -- Да, меня осенила эта мысль, когда я заметил вас под фонарем. Если бы я верил в сверхъестественное, то сказал бы, что вы мне посланы самим дьяволом. Я не думаю, чтоб какая-нибудь другая сила могла принимать во мне участие.
   -- Ну что ж, -- сказал я шутливо, -- если меня послал к вам дьявол, то я, по крайней мере, обязан ему хорошим ужином. Чего вы от меня хотите?
   -- Я хочу, чтобы вы заняли мое место в мире. Я хочу, чтобы вы сегодня же вечером переоделись в мое платье и вышли из этого ресторана как Стром.
   Я глубоко вздохнул и перегнулся над столом, ухватившись за его края обеими руками.
   -- Хорошо, -- сказал я, -- а потом?..
   -- Я хочу, чтобы вы вернулись в мой дом в Парк-Лэйне и три недели жили бы там вместо меня. А затем, если вы после этого срока останетесь в живых, что мало вероятно, -- вы можете делать все, что вам угодно.
   Мне вдруг показалось, что вся эта история только шутка, результат какого-нибудь дурацкого пари или мимолетная причуда сумасбродного миллионера. Но блеск его стальных голубых глаз, испытующе смотрящих на меня, внезапно прогнал эту мысль.
   -- Это невозможно. Если даже прислуга не заметит разницы -- меня моментально уличит любой из ваших друзей.
   -- Почему? -- спросил он. -- Они могут подумать, что я стал забывчив или эксцентричен. Что же другое может прийти им в голову?
   -- Но подумайте, сколько незнакомого встретится мне: имена людей, ваши дела и даже ваш дом. Ведь я сам себя выдам!..
   -- Обо всем этом я уже подумал, -- ответил он коротко. -- Если бы я не мог предупредить все обстоятельства, я бы вам не сделал такого предложения.
   Я взглянул на него с любопытством.
   -- А кто может мне помешать взять ваши деньги и думать только о себе.
   -- Никто, кроме вашего честного слова, -- сказал он.
   На минуту наступило молчание.
   -- Ладно, -- сказал я с коротким смехом. -- Гарантии не равны для обеих сторон: Но если вас это удовлетворяет... -- я пожал плечами. -- Теперь посмотрим, правильно ли я понял ваше интересное предложение. За десять тысяч фунтов стерлингов, из коих две тысячи наличными, остальное чеком, -- я должен стать на три недели мистером Стромом. Весьма вероятно, что за это время меня убьют. Если этого не случится, я буду свободен и могу снова стать самим собой...
   Стром поклонился -- полунасмешливо, как показалось мне.
   -- Вы прекрасно выразили мою мысль.
   Я налил себе второй стакан бренди и выпил его небольшими глотками. Передо мной стояла перспектива стать миллионером, хотя бы на три недели. Но кроме того, это дело привлекало меня своей фантастичностью. Всего несколько часов назад я жаловался на тоскливую однообразную жизнь, и вдруг судьба посылает мне необъятную возможность всяких приключений и волнений. От одной этой мысли мое сердце забилось сильнее.
   -- Если это не слишком Нескромный вопрос, -- сказал я спокойно, -- мне хотелось бы знать, почему так интересует кого-то ваш переход в лучший мир?
   Стром сощурил глаза, губы его сложились в неприятную усмешку, и он холодно ответил:
   -- Это мое личное дело, таким оно и должно остаться. Могу вас все же уверить, что, став на мое место, вы рискуете только быть убитым. Никакого преступления я не совершил, -- он засмеялся, -- по крайней мере, в прекрасных глазах английского закона...
   -- Это весьма утешительно, -- заметил я, -- но все же я охотнее принял бы ваше предложение, если бы знал, кто именно так старается всадить в вас нож.
   -- К сожалению, мне это самому неизвестно. Если бы я знал... -- его лицо стало на минуту похоже на жесткую маску. -- Впрочем, есть какая-то пословица относительно двоих, исполняющих одну и ту же роль. Могу вам только сказать, что опасность реальна и очень близка. У меня достаточно оснований думать, что моя собственная прислуга вполне верна мне, но, помимо ее, я не стал бы доверять никому.
   -- Видимо, мне придется сидеть все время дома, сказал горько я.
   Стром сунул руку в карман и вынул маленькую записную книжку из красной кожи.
   -- После первых десяти дней вы можете поступать как вам угодно. Но вначале вам придется выполнить некоторые обстоятельства. Они записаны в этой книжке.
   -- И вам кажется, что я могу все это успешно выполнить?
   Стром кивнул головой.
   -- Ваши нервы в прекрасном состоянии, и вы обладаете большой долей здравого смысла. Но если вы даете слово, что употребите все ваше старание, то я могу вам довериться. Если же вам не удастся, -- он пожал плечами, -- то ведь меня, во всяком случае, тут не будет.
   Чувство злорадства вдруг наполнило меня при одной мысли о всех предстоящих мне волнениях. Я протянул ему через стол руку.
   -- Хорошо, обещаю вам приложить все свои старания.
   Он схватил мою руку, и минуту мы так сидели по обе стороны стола, не проронив ни слова.
   Стром первый прервал молчание.
   -- Я завидую вашим нервам, мистер Бертон, -- заметил он спокойно.
   -- Прежде они были куда лучше, -- сказал я с сожалением.
   Стром оторвал листок из записной книжки и, положив его на стол, стал чертить карандашом какой-то план. Я придвинул стул, чтобы следить за его работой.
   -- Я вам даю грубую схему внутреннего расположения моего дома, -- сказал он, -- это нижний этаж; здесь столовая и биллиардная. Кабинет и спальня как раз над ними, в первом этаже. Они сообщаются вот так. -- Он ловко и ясно очертил различные комнаты и надписал их названия посредине каждого квадратика.
   -- Это очень понятно, -- сказал я, взяв бумагу. -- Что вы скажете относительно прислуги?
   -- Слуг у меня всего трое: две женщины и Мильфорд, лакей. Я избавился от всех остальных за последние две недели. Эти же были со мною с тех пор, как я нанял дом, и мне кажется, им можно доверять. Мильфорду -- уж наверное. Я к нему всегда относился хорошо, и он мне как будто благодарен.
   -- Так вот, -- сказал я, -- если он меня примет за Строма, то я надеюсь довести дело до конца.
   -- Да, -- заметил Стром, -- единственное лицо еще, которое вас может беспокоить, это моя жена. Она, кажется, обещала поехать на несколько дней в Суффольк. Во всяком случае, следите за тем, чтобы не сделать ни одного промаха в ее присутствии.
   -- Что она за человек? -- спросил я.
   Стром сдвинул брови.
   -- Не знаю. Иногда мне кажется... Если бы я знал... Его брови еще больше сдвинулись и руки нервно сжались так, что кожа на суставах побелела.
   -- Полнота ваших сведений изумительна, Стром, -- заметил я.
   -- Если бы я останавливался на пустяках, -- сказал угрюмо Стром, -- меня бы не было здесь.
   Он вынул чековую книжку и выписал чек на восемь тысяч фунтов.
   -- Вот деньги и чек, -- сказал он. -- Я вложу их в конверт. Кроме того, вам необходимо научиться подделывать мою подпись, -- как вы думаете, вы сумеете это сделать? -- сказал Стром, вкладывая чек и деньги в конверт.
   -- У меня, правду сказать, опыт в этом направлении небольшой. Но, надеюсь, при некоторой практике я с этим справлюсь. А как у вас у самих обстоит дело с деньгами?
   -- Я уже заранее принял все меры и только ждал случая, чтобы применить их на деле.
   Вдруг постучали в дверь. Стром сунул чековую книжку и деньги обратно в карман, встал, прошел через комнату и отвернул ключ.
   Вошел лакей и с виноватым видом остановился на пороге.
   -- Я пришел узнать, не требуется ли вам чего-нибудь, сэр?
   -- Кажется, ничего, -- спокойно сказал Стром. -- Впрочем, подайте мне счет. Думаю, что с вашей стороны нет препятствий к тому, чтоб мы еще на некоторое время задержали эту комнату. Мы говорим о делах.
   Лакей поклонился.
   Стром вынул пятифунтовый билет, протянул его лакею и движением руки отказался от сдачи. Лакей оставил нас, бормоча слова благодарности. Стром закрыл за ним дверь на ключ и подошел опять к столу.
   -- Я готов, -- сказал он учтиво.
   В одно мгновение я снял свой костюм и положил на стул.
   Наше полное переодевание длилось приблизительно четверть часа. Вся одежда Строма вполне подошла для моей фигуры, только его лакированные ботинки были на пол-номера меньше, чем нужно. Кончив одеваться, я с чувством некоторого удовлетворения посмотрел в зеркало.
   Иллюзия была полная.
   В моем старом синем костюме Стром превратился в совершенно другого человека. Он казался в точности тем изображением, которое я ежедневно видел в зеркале моей меблированной комнаты. Приблизившись к столу, я наполнил оба стакана остатком превосходного бренди.
   -- Пью за нас, потерявших самих себя, -- сказал я.
   Стром поддержал тост, а затем, поставив стакан на стол, вынул конверт и ключ от дверей и передал их мне.
   Я положил их к себе в карман вместе с записной книжкой.
   Внезапно мне пришли на ум последние слова Вольтера: "А теперь вперед, в мир приключений".
   -- Нам лучше не выходить вместе, -- сказал Стром. Прощайте. Не думаю, чтобы нам пришлось еще раз встретиться, разве только в аду, если таковой существует.
   -- Вероятно, я первый выясню этот вопрос... -- ответил я.
   Я взял коричневое пальто, лежавшее на диване, и, пройдя через комнату, открыл дверь, закрытую на ключ.
   Стром стоял на месте, сложив руки, и следил за мной все с той же странной улыбкой.
   -- Прощайте, -- сказал я, -- желаю вам счастья!..
   Затем я вышел и захлопнул за собой дверь.
   Пройдя через длинный коридор гостиницы, я дошел до бокового входа, в который мы вошли. Дежурный лакей в ливрее быстро подошел ко мне.
   -- Угодно автомобиль, сэр.
   -- Да, -- сказал я, -- позовите.
   Мне было холодно, хотя мое сердце билось несколько чаще обыкновенного. Когда автомобиль подкатил, я дал шиллинг любезному джентльмену в ливрее, крикнул шоферу адрес Строма в Парк-Лэйне, затем вошел в автомобиль и с приятным чувством удовлетворения опустился на удобное сиденье.
   Дело пущено в ход, -- теперь в этом не было ни малейшего сомнения. Если я не изменю слову, мне предстоит целая вереница таких интересных переживаний, о которых не мог бы мечтать самый смелый ум.
   Кроме приятной перспективы почувствовать нож между ребрами в любой час дня или ночи, мне еще предстояла громадная задача -- разыгрывать чужую роль в течение трех недель. Я снова усомнился, не сумасброд ли этот Стром, желающий поиздеваться за мой счет. Я старался возобновить в памяти весь наш разговор с момента нашей встречи, но не нашел в нем никаких признаков безумия. Но если это просто шутка, она дорого обойдется автору. Я вынул бумагу, которую мне дал он, зажег восковую спичку и стал изучать план его дома. План был в достаточной степени ясен. Мне стоило только подняться по лестнице, чтобы оказаться перед дверьми спальни, окна которой, по-видимому, выходили в Гайд-парк. Этих сведений, во всяком случае, было достаточно для нынешней ночи.
   Остальное можно изучить на следующий день.
   Я вздрогнул от неожиданности, когда мы внезапно остановились перед величественным домом, недалеко от Эпсли.
   -- Черт возьми, -- пробормотал я, -- надеюсь, что тут нет ошибки.
   Взяв себя в руки, я вышел на тротуар и дал шоферу пол-кроны.
  

Глава V
"Будьте моей женой, Айрис..."

   С полминуты я колебался, а затем, поднявшись по широкой каменной лестнице, всунул ключ в дверь. Она открылась довольно легко, и, глубоко вздохнув, я переступил через порог.
   Я очутился в большом круглом вестибюле с колоннадой вокруг, освещенном электрическим канделябром. Множество пальм в горшках и висячие корзины с тепличными цветами придавали этой комнате роскошный и комфортабельный вид. По углам были расставлены глубокие вольтеровские кресла из красной кожи. Пока у меня не было оснований быть недовольным новым жилищем.
   Не успел я захлопнуть входную дверь и вступить на мягкий турецкий ковер, как послышался звук сдержанных шагов, и из-за драпировки в конце вестибюля появился человек. Это был спокойный приятный малый лет сорока пяти, с живым, чисто выбритым лицом и начинающейся сединой.
   Одет он был, как полагается английскому лакею.
   "Это Мильфорд", -- подумал я.
   Я снял шляпу, так, что свет упал на мое лицо.
   -- Есть письма? -- спросил я свободно.
   Я хорошо следил за ним, пока говорил, стараясь уловить малейший признак удивления или иной знак, указывающий на то, что он заметил нечто необычайное в моей наружности. Но он совершенно просто подошел ко мне и снял с меня пальто и шляпу.
   -- Были письма с последней почтой, сэр, -- я их отнес в кабинет.
   -- Спасибо, -- и я направился к лестнице.
   -- Вам угодно сейчас бренди и содовую, сэр? -- спросил он.
   У меня не было никакого желания пить бренди, так как я слишком много выпил в "Милане", но, по-видимому, Стром имел обыкновение каждый вечер пить этот напиток, и я счел необходимым не изменять этой привычке.
   -- Хорошо, подайте наверх...
   Я поднялся по широкой лестнице, покрытой таким же роскошным ковром, как в вестибюле, прошел площадку и открыл дверь в комнату, отмеченную Стромом как мой кабинет. Выключатель находился внутри комнаты, и, повернув его, я залил ее мягким, обильным светом ламп, скрытых где-то за карнизом. Это была большая, богато меблированная комната. Каковы бы ни были недостатки Строма, нельзя сказать, что пренебрежение своим комфортом относилось к их числу. Начиная с резных, дубовых книжных полок и больших вольтеровских кресел и кончая двумя-тремя маленькими кабинетными лампами, стоящими на разных столах, -- здесь было все, чего может требовать роскошь и придумать находчивый ум человека.
   Послышался стук в дверь, и вошел Мильфорд с подносом, на котором стояли графин, сифон и стакан. Он поставил поднос на столик у камина и удалился так же бесшумно, как вошел.
   В другом конце комнаты стояло красивое дубовое бюро, за которым Стром, вероятно, вел свою деловую и личную корреспонденцию. Я подошел к нему и сел.
   До сих пор все шло поразительно гладко. Чувство дикой радости, вызванное новизной положения, наполнило все мое существо. Мне хотелось разразиться громким смехом. Но мысль о том, что сейчас может войти Мильфорд, помешала мне осуществить мое желание. Вынув записную книжку Строма и открыв ее на той странице, где были записаны неотложные дела, я стал ее просматривать. В то же время моя левая рука бессознательно играла серебряным зеркальцем, стоявшим на краю стола.
   Едва слышный звук привлек мое внимание. Звук был такой слабый, что только мой чрезвычайно острый слух мог его уловить. Я взглянул в зеркало, не делая ни одного движения.
   Длинная портьера, скрывающая нишу около камина, слегка отодвигалась в сторону. Все мускулы мои напряглись, пока я следил за происходящим, и сердце билось сильно и быстро.
   Вдруг, к моему великому удивлению, в комнату бесшумно вошла молодая женщина. Она была бледна. Спущенные поля шляпы наполовину скрывали ее лицо, но даже в зеркале я мог заметить, что она поразительно хороша. Она на миг остановилась, а затем очень осторожно вынула из-под длинного плаща маленький револьвер и прицелилась мне прямо в затылок.
   Я, очевидно, упал в тот самый момент, когда она выстрелила. Звука не последовало, но я почувствовал колебание воздуха от сильного взрыва. Пуля вошла в доску бюро, как раз на той линии, где секунду назад находилась моя голова.
   Это было проделано весьма ловко, но я совсем не жаждал повторения. Вмиг я перебежал комнату и схватил ее за руку. Она и не пыталась сопротивляться. Она выронила револьвер, как только я до нее дотронулся, и стояла передо мной с широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Свободной рукой я поднял оружие: это был воздушный пистолет, которым можно на расстоянии двадцати ярдов убить человека. Пистолет я положил в карман и, выпустив ее руку, отошел на несколько шагов.
   -- Не угодно ли присесть? -- сказал я любезно.
   На мое предложение она реагировала совершенно неожиданно: с тихим стоном закрыла руками лицо и, покачнувшись, мягко упала на пол.
   "Вот это уж скверная история", -- подумал я.
   Все же я не мог ее так оставить, нагнулся, поднял и на руках отнес на диван.
   До сих пор действие разыгрывалось так быстро, что у меня не было времени на размышления. Но тут вдруг мне пришло в голову, что лучше запереть дверь, на тот случай если Мильфорд или кто другой из прислуги услышали выстрел. Я подошел к двери, повернул ключ в замочной скважине и вернулся к тому месту, где лежала моя неожиданная гостья. Это была Айрис...
   Мой жизненный опыт был достаточно разнообразен, но данное положение казалось из ряда вон выходящим.
   Я решил, что прежде всего нужно привести ее в сознание.
   Налив немного бренди в стакан, я приподнял ее и влил несколько капель сквозь ее сжатые зубы. Крепкий напиток оказал почти мгновенное действие. Легкая краска появилась у нее на лице, и, глубоко вздохнув, она открыла глаза.
   Когда она увидела, что я ее поддерживаю, она сильно вздрогнула и откинулась назад на диван.
   Нельзя сказать, чтобы это было особенно лестно для меня, но я решил не обращать внимания.
   -- Надеюсь, вам теперь лучше? -- спросил я с ободряющей улыбкой.
   В ответ она взглянула на меня с такой ненавистью и презрением, что я инстинктивно встал с дивана.
   -- Ну, -- сказала она, -- что же вы не звоните и не передаете меня полиции.
   Она говорила низким и страстным голосом.
   Я посмотрел в упор в ее возмущенные глаза.
   -- Я принципиально против полиции. Кроме того, я не знаю, что ей тут делать. В конце концов, вы только испортили бюро.
   Не успела она ответить, как послышались шаги на площадке, а затем кто-то тихо постучал в дверь.
   -- Кто там? -- вскрикнул я.
   Айрис схватила меня за руку.
   Из-за дверей раздался извиняющийся голос Мильфорда.
   -- Это я, сэр. Мне послышалось, что в вашей комнате что-то упало. Я пришел посмотреть, не могу ли быть полезен.
   Сперва я колебался, затем подошел к двери вместе с Айрис, которая все еще не выпускала моей руки, и открыл ее так, чтобы он не мог видеть происходящего в комнате.
   Айрис прижалась ко мне.
   -- Спасибо, Мильфорд, это пустяки. Я чинил воздушный пистолет, курок неожиданно спустился, и попорчена доска бюро. Вы посмотрите ее завтра утром. Кстати, был здесь кто-нибудь в мое отсутствие?
   -- Никак нет, сэр.
   -- Возможно, что я выйду опустить письмо, -- так что если вы услышите шаги, не подумайте, что это грабитель. Спокойной ночи!..
   С легким вздохом облегчения выпустила она мою руку и нервно осмотрелась.
   -- Спокойной ночи, -- сказал я, протянув руку.
   Последовало мгновенное молчание. Затем она торопливо нагнулась и вложила свою руку в мою.
   -- Спокойной ночи, -- сказала она кротко.
   Я почувствовал легкое пожатие ее пальчиков, тех самых нежных пальчиков, которые были так близки к тому, чтобы оборвать мою многообещающую карьеру, и странное чувство удовлетворения наполнило меня.
   -- Будьте моей женой, Айрис... -- прошептал я.
   Она с удивлением взглянула на мое умоляющее лицо...
   -- Вашей...?
   -- Женой, Айрис...
   -- Да вы?..
   -- Да, я... Я помню нашу встречу, когда вы заблудились в моей комнате... Да... Да... Не протестуйте... когда вы посетили вашего брата Марча...
   -- Как... Так это вы... вы, -- и она схватила меня за руку и в упор разглядывала меня... -- Какое ужасное сходство... А вдруг это не вы. Вы притворяетесь другим... Я знаю, вы Стром... знаю... -- и, вырвав руку, выскочила из комнаты...
   Я все понял... Да, так вот почему мне была так знакома фамилия Строма. Айрис его жена...
   Подойдя к своему столу, я первым делом приготовил себе крепкую смесь бренди с содовой. Я чувствовал в ней сильную потребность.
   "Если так будет продолжаться все три недели, -- подумал я, -- кончится тем, что я стану настоящим алкоголиком".
   Но свойственное мне хорошее расположение духа мало-помалу возвращалось. В конце концов я все еще был жив, и обстоятельства складывались, вне всякого ожидания, самым благоприятным для меня образом.
   Стром был честен, когда говорил, что найдется мало охотников принять его предложение. Все мои приключения за этот вечер были только началом всего того, что мне предстояло пережить, -- а при этих условиях мои шансы на жизнь стояли не очень-то высоко.
   Размышляя таким образом, я вдруг почувствовал, что меня сильно клонит ко сну.
   Я встал, смеясь и сладко зевая, выключил свет и вошел в спальню.
   Это была огромная комната, даже больше гостиной.
   Роскошная кровать с четырьмя колоннами вполне соответствовала ее размерам.
   Я прошелся по комнате, чтобы убедиться, что в ней нет больше ни прекрасных молодых женщин, ни другого рода посетителей, ожидающих меня.
   Затем тщательно запер дверь на ключ, разделся и влез в шелковую пижаму мистера Строма, приготовленную преданным Мильфордом.
   Перед тем как лечь спать, я, словно по вдохновению, подошел к окну и осторожно посмотрел сквозь отверстие венецианской шторы.
   Как раз в этот момент из тени деревьев вышла темная мужская фигура и быстро пошла по улице.
   Я лег в кровать и потушил свет.
   Но сон все же не овладел мною. Лег на спину и закурил папиросу. Докурив ее, я подумал о том, что не мешает заснуть.
   Повернулся на бок и увидел, что занавеска отодвинулась в сторону и прямоугольник окна закрыла фигура человека.
   Прежде чем я успел что-нибудь предпринять, человек одним скачком очутился возле кровати и погрузил свои пальцы в мое горло.
   -- Не кричите, а то...
   Он сделал иллюстрирующий жест.
   Поворачивая голову, он подставил под лунный луч свое лицо, и я с изумлением узнал странного посетителя.
   -- Джеральд, это ты, Джеральд?!
   -- Да, я Марч, я рад, что ты узнал меня, негодяй!
   -- Но Джеральд! -- с ужасом закричал я, видя, как мой друг, которого я считал наиболее близким и верным, с большой охотой вынимал из кармана револьвер. -- Джеральд! -- и мой голос приобрел ласкающие ноты, -- ты меня путаешь, ведь я твой друг с улицы Шип-стрит!..
   -- Что?!
   -- Ну, Джеральд, ты вспомни тот вечер, когда ты был пьян и я заходил к тебе в комнату с сестрой, твоей сестрой Айрис...
   Джеральд глубокомысленно посмотрел на меня. Он, правду сказать, не отличался большой сообразительностью и очень медленно соображал. Наконец его лицо прояснилось, и он недоверчиво произнес:
   -- Неужели это ты, Джон?
   -- Я, я твой Джон! Джон Бертон!
   -- Ну хорошо, если ты Джон, то идем к нам, я там на месте выясню тебя сразу. Идем!
   Рассказывать ему ничего не пришлось, и я, подгоняемый жаром Джеральда, а также зловещим блеском револьвера, который все же был направлен на меня, был одет в одну минуту.
   -- Ну, хорошо, лезь в окно. Я за тобой.
   Это было смелое предприятие, но нас никто не заметил.
   Всю дорогу Джеральд мрачно молчал и совсем недвусмысленно иногда толкал меня в бок револьвером.
   Его подозрения рассеялись, когда он увидел, как я с полным знанием расположения дома вошел к себе в комнату.
   Но Джеральд все еще недоверчиво рассматривал меня и только тогда, когда я привычным жестом достал из шкафчика бутылку виски, хлопнул меня по плечу.
   -- Ну, теперь я верю, дружище, это ты!..
   Ловко набросив на плечи мое элегантное пальто и забрав виски, он ни слова не говоря вышел из комнаты.
   Первым моим желанием было броситься за ним и отобрать пальто. Оно так прекрасно гармонировало с моим лицом. Но, вспомнив, что Джеральд был не особенно обходительным малым, я остановился.
   -- Черт... Он унес с собой записную книжку и ключ, вскрикнул я, вспомнив, что положил их в пальто, унесенное Джеральдом. -- Как же я теперь смогу вернуться туда?
   Но, вспомнив двойное покушение, почувствовал усталость, а привычная кровать мило приглашала, меня прилечь...
   Ощутив в кармане конверт, врученный мне Стромом, я успокоился. Со вздохом облегчения, ложась в свою постель, я положил его под подушку.
   Я заснул легким сном...
  

Глава VI
Неожиданный гонорар

   Утром, проснувшись, я долго не мог решить, снились ли мне приключения вчерашней ночи или нет, и только конверт, вынутый из-под подушки, уверил меня в том, что все пережитое мной было действительностью.
   С утра всякий человек бывает холоднее и критичнее и поэтому свой вчерашний договор с мистером Стромом я подверг беспощадной статистике: во-первых, два покушения в ночь составляют четырнадцать в неделю, а в три будет сорок два. Итого, покушение расценивается приблизительно в двести сорок фунтов, а если предположить, что покушения могут быть и в течение дня, то гонорар за каждое падает до ста двадцати фунтов, из коих верными к получению -- только двадцать процентов, а остальные -- чеком!..
   Подобное рассуждение плюс отсутствие книжки и ключа значительно охладили мое желание вернуться в особняк Строма.
   Я почти с облегчением вздохнул, решив воздержаться от выполнения договора. Одевшись в один из своих стареньких костюмов, я шикарный костюм Строма повесил в гардероб в ожидании лучших времен.
   Покончив с этим, я почувствовал сильный голод. Переживания прошедшей ночи отразились в первую очередь на моем желудке. Я не стал терять ни минуты, вынул из конверта новенький банковый билет, сунул его, не рассматривая, в карман жилетки, а конверт -- в другой и устремился в ближайшую дешевую столовую.
   Господи, и как же я ел! Когда наконец кусок уже не шел мне в горло, я достал деньги, развернул билет, взглянул на него и чуть не лишился чувств. Один миллион фунтов стерлингов!.. У меня закружилась голова. Я не знал, что подумать об этом эксцентричном миллионере, бросающемся такими бумажками. Конечно, за такой гонорар я готов играть свою роль даже в течение года!
   Но трезвый ум вовремя остановил мой восторг. Я вспомнил замешательство Строма, когда вошедший в наш кабинет лакей помешал ему передать мне конверт с чеком и деньгами. Я вспомнил, как Стром быстро спрятал конверт в карман...
   -- Значит, он дал мне другой конверт. Он ошибся!..
   Первой моей мыслью было бежать и отдать обратно не принадлежавший мне банковый билет, но я не мог пошевелиться.
   Должно быть, я сидел и смотрел на этот билет не меньше минуты, прежде чем как следует пришел в себя.
   И первое, что я тогда увидел, был хозяин. Глаза его были устремлены на билет, и он окаменел. Все тело и душа его были преисполнены благоговения, но, по-видимому, он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. В одно мгновение я взвесил положение и сделал единственную разумную вещь, какую можно было сделать. Я протянул ему билет и небрежно сказал:
   -- Пожалуйста, дайте мне сдачи.
   Тогда он пришел в нормальное состояние и рассыпался в извинениях, что не может разменять билет.
   Он не отрывал глаз от билета, и я не мог заставить его к нему прикоснуться. Он не мог достаточно насмотреться на него, чтобы утолить жажду своих глаз, но не решался дотронуться до него, как будто это был слишком священный предмет для руки бедного простого смертного.
   -- Мне очень жаль, если это вас затруднит, -- сказал я. -- Но я принужден настаивать на своей просьбе. Пожалуйста, разменяйте этот билет, у меня нет никаких других денег.
   Но он ответил, что это неважно: он готов оставить эту безделицу до следующего раза.
   Я возразил, что, может быть, не попаду в эти места в течение довольно долгого времени; но он сказал, что это все равно, он может подождать, и даже более того, я могу требовать в любое время все, что мне угодно и отложить уплату на срок, который мне будет удобен. Он добавил, что не боится оказать доверие такому богатому джентльмену, как я, только потому, что у меня веселый нрав и мне нравится дурачить людей своим костюмом. Между тем в зал вошел другой посетитель.
   Хозяин подмигнул мне, чтобы я прибрал свой диковинный билет. Затем он с поклонами проводил меня до самой двери, и я поспешил прямо к дому Строма, чтобы исправить ошибку, прежде чем мне в этом поможет полиция. Я был очень взволнован и даже довольно-таки напутан, хотя, конечно, ни в чем не был виноват. Но я достаточно хорошо знал людей и понимал, что когда они дают нищему билет в миллион фунтов, думая, что они дали всего один фунт, то они приходят в неистовую ярость против этого нищего, вместо того чтобы бранить самих себя за собственную близорукость, как бы по справедливости следовало. Когда я подходил к дому, волнение мое начало утихать, потому что все было спокойно, и это внушило мне уверенность, что ошибка еще не замечена. Я позвонил. Появился Мильфорд. Я спросил, надвинув глубже шляпу, о Строме.
   -- Он уехал. -- Это было сказано надменным, холодным тоном, свойственным этой породе людей. Видимо, он меня не узнал.
   -- Уехал? Куда?
   -- В путешествие.
   -- Но куда же именно?
   -- Кажется, на континент.
   -- На континент?
   -- Да, сэр.
   -- А каким путем -- по какому маршруту?
   -- Не могу сказать, сэр.
   -- Когда же он вернется?
   -- Сказал, что через месяц.
   -- Через месяц?! О, это ужасно. Укажите мне, каким образом войти с ним в сношения, куда написать ему. Это крайне важно.
   -- Не могу, не имею понятия, куда он поехал, сэр.
   -- Тогда я должен видеть кого-нибудь из членов семьи.
   -- Это невозможно, жена вчера уехала...
   Мне осталось сдаться и уйти. Что это за загадка? Я чуть не лишился рассудка. И ко всему я не могу сделаться опять Стромом, противный Джеральд пропил костюм. Ах, да, может быть, в конверте есть письмо. Оно объяснит все.
   Я достал конверт, но сколько ни исследовал его, в нем письма не оказалось.
   Да, тут было над чем поломать голову. Я не имел ни малейшего представления, в чем заключалась игра Строма.
   Я отправился в парк, сел и стал пытаться разрешить, в чем же тут суть и что мне делать.
   Через час размышления мои вылились в следующее решение.
   Он затеял игру, план или какой-то опыт; я не могу этого разрешить оставим и это. За меня держали пари: угадать, в чем оно заключается, невозможно -- оставим и это. На этом неопределенные величины кончаются, остальная часть дела осязаема, конкретна и может быть определена с совершенной точностью. Если я попрошу Английский Банк принять этот билет на счет человека, которому он принадлежит, то банк это сделает, потому что знает его, хотя мне он и неизвестен. Но меня спросят, каким образом билет попал ко мне; если я скажу правду, меня посадят в сумасшедший дом, если я солгу -- в тюрьму. То же самое последует, если я попробую где-нибудь разменять этот билет или занять под него денег. Я должен нести эту огромную тяжесть вплоть до того времени, когда он вернется, хочу я этого или нет. Для меня этот билет бесполезен, как горсть золы, но я должен заботиться о нем, хранить его. Я не могу отдать его, если б даже и захотел, потому что ни один честный гражданин, ни один разбойник с большой дороги не возьмет его и не пожелает с ним возиться.
   Я продолжал обдумывать положение. Надежды мои стали расти. В это время я уже шел по улицам. Вид магазина готового платья внушил мне страстное желание сбросить мой потертый костюм и снова одеться прилично. Мог ли я это сделать? Нет. У меня не было ни гроша, кроме этого билета в миллион фунтов стерлингов. Я сделал над собой усилие и прошел мимо. Но вскоре повернул назад. Искушение было чересчур сильно. Должно быть, я прошел мимо этого магазина раз пять или шесть, мужественно борясь с собой. Наконец я сдался не мог не сдаться. Я спросил, нет ли у них какого-нибудь забракованного платья, оставшегося у них на руках. Приказчик, к которому я обратился, ничего не ответив, кивком головы направил меня к другому. Я подошел к указанному приказчику, и тот отправил меня к третьему, тоже -- головой, без слов. Я добрался до него, и он сказал:
   -- Сейчас буду к вашим услугам.
   Я подождал, покуда он покончил с своим делом, потом он повел меня в заднюю комнату, перерыл кучу забракованного платья и выбрал для меня самое дешевое. Я надел его. Оно было не впору и отнюдь не соблазнительно, но оно было ново, и я очень желал приобрести его. Поэтому я не нашел в нем никаких недостатков и сказал с некоторой застенчивостью: -- Я был бы вам очень благодарен, если бы вы подождали деньги несколько дней. У меня нет при себе мелочи.
   Приказчик изобразил на своем лице самое саркастическое выражение и сказал:
   -- Ах, у вас нет мелочи? Конечно, я этого и ожидал.
   Я знаю, что джентльмены, подобные вам, носят при себе только крупные купюры...
   Я был уязвлен и ответил:
   -- Друг мой, не всегда следует судить о незнакомом человеке по одежде. Я вполне могу заплатить за это платье: я просто не хотел утруждать вас разменом крупного билета.
   Он несколько изменил выражение лица, но тон его остался почти таким же высокомерным.
   -- Я не хотел вас обидеть, но уж если на то пошло-должен сказать, что вы напрасно беретесь решать, можем ли мы разменять ваш билет. Разумеется можем.
   Я передал ему билет и сказал:
   -- А, в таком случае, отлично. Прошу извинить меня.
   Он взял билет с улыбкой, с одной из тех широких улыбок, которые расплываются по всему лицу, собирают его в складки, морщины, спирали и делают его похожим на поверхность пруда, когда в него брошен камень. Когда же, беря билет, он бросил на него взгляд, лицо его как-то сразу пожелтело, улыбка застыла и стала похожа на волнистые, червеобразные потоки лавы, которые встречаются в затверделом виде на небольшой высоте по склонам Везувия. Я никогда до сих пор не видел, чтобы улыбка была так закреплена, так сказать, увековечена. Но человек этот стоял именно с таким видом, держа в руке билет, так что хозяин подбежал узнать, в чем дело, и с живостью спросил:
   -- Ну что тут такое? В чем недоразумение? Что нужно?
   -- Никакого недоразумения нет, -- ответил я, -- жду сдачи.
   -- Ну, так скорее давайте же ему сдачу, Тод. Дайте сдачу.
   -- Дать сдачи, -- возразил Тод, -- это легко сказать, сэр. Посмотрите сами.
   Хозяин взял билет, тихонько, но выразительно свистнул, потом бросился к куче бракованного платья и стал торопливо раскидывать его, взволнованно бормоча:
   -- Продать эксцентричному миллионеру такой невозможный костюм. Тод дурак, набитый дурак. Постоянно выкинет что-нибудь в этом роде. Отпугивает от нас всех миллионеров, потому что не умеет отличить миллионера от бродяги. Ага, вот то, что я ищу. Пожалуйста, сэр, снимите это тряпье и бросьте его в печку. Сделайте мне одолжение, наденьте эту сорочку и этот костюм. Это как раз то, что вам нужно, -- просто, богато, скромно и прямо герцогски благородно. Сделано по заказу для одного иностранного принца -- может быть, вы с ним знакомы, сэр, -- господарь Галифакса. Ему пришлось оставить этот костюм у нас и взять траурный, потому что его мать была при смерти -- но, впрочем, не умерла. Но это все равно: мы не можем держать вещи до бесконечности... Вот. Брюки сидят превосходно, они божественно сидят на вас, сэр. Теперь жилет. Ага, тоже превосходно. Теперь -- пиджак. Господи. Взгляните сами. Чудесно, весь ансамбль бесподобен. За всю свою жизнь мне не случалось делать лучшего костюма.
   Я выразил полное удовольствие.
   -- Прекрасно, сэр, прекрасно. Это вполне годится на время, должен сказать. Но вы увидите, что я сделаю для вас по вашей собственной мерке. Скорее, Тод, перо и бумагу, записывайте. Длина -- 32... -- И так далее.
   Не успел я вымолвить слова, как он уже обмерил меня со всех сторон и отдавал распоряжение о всяких фраках, утренних костюмах, сорочках и тому подобных вещах.
   Улучив минуту, я сказал:
   -- Но, дорогой сэр, я не могу сделать вам этого заказа, если вы не согласитесь ждать неопределенно или не раз -- меняете мне этого билета.
   -- Неопределенно? Это слабое слово, сэр, слабое. Вечно -- вот настоящее выражение, сэр. Тод, присмотрите, чтоб эти вещи приготовили поскорее, и отошлите их не теряя времени по адресу этого джентльмена. Пусть менее важные клиенты подождут. Запишите адрес этого джентльмена, я...
   -- Я переезжаю со старой квартиры. Я зайду и оставлю адрес.
   -- Очень хорошо, сэр, как вам угодно. Одну минуту, разрешите мне проводить вас, сэр. Пожалуйте, до свиданья, сэр, до свиданья...
  
   На этом записки Джона Бертона обрываются, но это и понятно. Он попал в колесо приключений. Все завертелось в неожиданном калейдоскопе встреч, похождений, приключений, и ему безусловно не хватало времени на ведение дневника.
   Как-то, собравшись в небольшой кружок, авторы известных романов решили записать все его похождения, придав им стройность и цельность.
   Как им это удалось, будет судить читатель.
   На последней странице дневника Джона Бертона стояли подписи известных писателей: Майкла Арлена, В. Бриджса, Франка Хеллера, Марка Твена, Георга Германа, Роберта Стивенсона, Жюля Ромэна, Норберта Жака, Р. Кауфмана, Виктора Маргерита, Эдгара Уоллеса, Роберта Сервиса, Мориса Магра, Стефана Цвейга, Герберта Уэльса, Джека Лондона, Якоба Вассермана.
  

Часть вторая

Шестнадцатый автомобиль

   Главы:
   I. Письмо от Айрис (Г. Герман).
   II. Прежде чем покончить с собой (Р. Стивенсон и Ж. Ромэн).
   III. Айрис у профессора Мигеля Рюфиска (Жюль Ромэн).
   IV. Три газетных строчки (Норберт Жак).
   V. Шестнадцатый автомобиль (Корнелиус Крок и Р. Кауфман).
   VI. (Корнелиус Крок, В. Маргерит и Франк Хеллер).
   VII. Пробуждение (Р. Кауфман).
   VIII. Утро мистера Строма (Эдгар Уоллес).
   IX. Желтая лихорадка (Ф. Хеллер и Р. Сервис).
   X. Римский вечер (Морис Магр).
   XI. Марч отдает визит Строму (Эдгар Уоллес и Ф. Хеллер).
  

Глава I
Письмо от Айрис

   Когда Джон Бертон приковылял домой, он не хотел зажигать свет, хотя уже наступали сумерки и был пасмурный октябрьский день. Он встал у окна и нашел письмо.
   "Милый икс, -- читал он при меркнувшем свете, -- милый икс, ты, может быть, с трудом поймешь эти строки и все-таки ты должен будешь им поверить... Я сама едва понимаю, как я пишу это, но я слышу слова эти над ухом, и мне кажется, что сзади меня стоит темная фигура, на которую я не смею оглянуться. Мы все умираем, сомкнув уста; но я хочу говорить, пока ее рука еще не схватит меня за горло. Я знаю, что, может быть, через час я не смогу говорить. Люди часто говорили мне, что я красива, так часто говорили, что я сама этому верила. Но никогда ни один человек не назвал меня счастливой, и, может быть, действительно, красота и счастье не уживаются вместе.
   И вот тогда, сидя на постели, я сразу поняла, что никогда не буду твоею, хотя уже была твоею.
   Прости меня, что я делаю тебе больно, но для каждого из нас наступает такой час, когда нельзя спрашивать...
   Ты не должен думать, что я пишу эти строки в большом волнении. Я никогда не была спокойнее, чем теперь, потому что я знаю, что нужно делать. Но раньше, давно уже, все время я сильно страдала; никогда не думала я, что человек может так страдать. Я всегда хотела идти иными дорогами, чем все другие, и вот заблудилась. Когда я еще ребенком пускала, бывало, мыльные пузыри, я всегда плакала, видя, как самые пестрые из них раньше всех лопаются, в то время как бесцветные поднимаются высоко, под самую крышу. И теперь я начинаю плакать, потому что самые красивые из моих пузырей раньше всех должны лопнуть.
   "Будьте моей женой, Айрис", -- шептал ты. И я эти слова унесу с собой... Я запуталась, я не знаю, кто ты, милый икс с Шип-стрит, не знаю, но, кажется, что я могла бы полюбить тебя... Могла... Но... Ты сам знаешь это но...
   Не забывай, я очень хотела бы теперь, чтобы хоть один вспомнил, как я ему только раз дала радость...
   Не показывай этого письма никому и не говори о нем Марчу -- обещай мне это. Потому что он очень любил меня при жизни. Прощай, икс! Начинает уже светать, прощай!

Айрис".

   Когда Джон Бертон с трудом дочитывал эти слова, за окном погас последний отблеск света.
   Джон Бертон стоял один в глубокой тьме.
  

Глава II
Прежде чем покончить с собою

   Таверна была полна посетителями и посетительницами, из которых многие заговаривали с Айрис, но, не находя ее интересной, отставали.
   Написав письмо Бертону, смутившему ее жизнь, нарушившему накопившуюся ненависть к тому, кого хотела убить, Айрис машинально наблюдала апашей, сутенеров, кокоток и не могла себе дать отчет, где, как и каким образом покончить с собой...
   Вдруг дверь сильно распахнулась, и в таверну вошел молодой человек в сопровождении двух посыльных. В руках посыльных было по блюду сливочных пирожных, прикрытых крышками, которые они тотчас же сняли. Молодой же человек обходил всех присутствующих и с преувеличенно любезностью угощал пирожными. Иногда угощение его со смехом принималось, а иногда от него решительно и даже грубо отказывались. В последнем случае молодой человек с более или менее смешным замечанием съедал пирожное сам.
   Наконец он подошел к Айрис.
   -- Мисс, -- сказал он, низко кланяясь и взяв в руку пирожное, -- не окажете ли вы честь совершенно незнакомому вам человеку? За достоинство этого печенья я могу отвечать, так как съел его две дюжины и три штуки с пяти часов.
   -- Я имею обыкновение, -- ответила Айрис, -- не столько обращать внимание на предлагаемое, сколько на цель, с которой угощают.
   -- Цель, мисс, -- снова кланяясь, отвечал молодой человек, -- насмешка.
   -- Насмешка?! Над кем же вы хотите насмехаться?
   -- Я пришел сюда не для того, чтобы объяснять философию, -- отвечал молодой человек, -- а для того, чтобы раздать пирожные. Если я скажу, что искренно включаю себя в предметы насмешки, то, надеюсь, что вы сочтете себя удовлетворенной и успокоенной. Если же нет, то вы принудите меня съесть двадцать восьмое пирожное, а они, право, мне уж надоели.
   -- Вы трогаете меня, -- сказала Айрис, -- и мне очень хочется избавить вас от неприятности, но я сделаю это только при одном условии. Если я съем ваше пирожное, к которому я не чувствую ни малейшей склонности, то в виде вознаграждения прошу вас отужинать со мной.
   Молодой человек точно соображал что-то.
   -- У меня еще. на руках несколько дюжин пирожных, -- сказал он наконец. -- И вследствие этого мне необходимо обойти еще несколько таверн, чтобы окончить свою великую задачу. На это уйдет немало времени, и если вы голодны...
   Айрис вежливым движением прервала его.
   -- Я пойду с вами, -- сказала она, -- так я сильно заинтересована вашим приятным способом препровождения времени. И теперь, раз предварительные условия мира заключены, позвольте мне подписать их за нас обоих.
   И Айрис с самым довольным видом съела пирожное.
   -- Превосходное! -- сказала она.
   -- Я вижу, что вы знаток, -- отвечал молодой человек.
   И так как в таверне все или приняли, или отказались от угощения, молодой человек со сливочными пирожными, под руку с Айрис, пошел в другую такую же таверну.
   Оба посыльных, по-видимому, привыкших к такому глупейшему занятию, последовали за ним. Общество в таком порядке посетило еще две таверны, где ничто не отличалось от того, что было в первой таверне: кто отказывался, а кто принимал предлагаемое странное бродячее угощение, и молодой человек сам съедал то, от чего другие отказывались.
   Выйдя из третьей таверны, молодой человек пересчитал свои оставшиеся запасы. Осталось девять пирожных: три на одном блюде и шесть на другом.
   -- Мисс, -- сказал он, обращаясь к своей новой знакомой, -- мне не хотелось бы задерживать наш ужин. Я уверен, что вы голодны, и я считаю себя обязанным быть к вам внимательным. В нынешний великий для меня день, когда я заканчиваю безобразную жизнь самой безобразнейшей глупостью, я желаю быть особенно любезным с людьми, почтившими меня своим вниманием. Вам, мисс, более ждать не придется. Хотя организм мой расшатан прежними излишествами, но я, рискуя своей жизнью, устраняю дальнейшие препятствия.
   С этими словами он препроводил в рот оставшиеся девять пирожных, глотая их сразу по одному. Затем, обратившись к посыльным, он дал каждому по соверену.
   -- Мне следует поблагодарить вас, -- сказал он, -- за ваше необыкновенное терпение.
   И, поклонившись каждому, он отпустил их. Затем он в продолжение нескольких секунд смотрел на кошелек, из которого только что расплатился с посыльными, и потом, швырнув его на середину улицы, выразил готовность идти ужинать.
   В маленьком французском ресторанчике в Сохо, пользовавшемся когда-то незаслуженной репутацией, но затем скоро забытом, в небольшом отдельном кабинете, во втором этаже, они сидели за отличным ужином, разговаривая о всяких пустяках. Молодой человек был разговорчив и весел, но смеялся слишком громко для благовоспитанного человека, руки его сильно дрожали и голос внезапно принимал резкие оттенки, ясно показывавшие, что он ему не повинуется. Когда десерт был убран со стола и он закурил сигару, Айрис обратилась к нему с такими словами:
   -- Вы, я уверена, извините меня за мое любопытство. Все в вас мне нравится, но еще более того удивляет меня, и я, рискуя даже показаться вам неделикатной, все-таки скажу вам, что я стою вашего доверия. У меня самой много тайн, которые я постоянно доверяю недостойным лицам. И если, как я предполагаю, тайна ваша не из умных, то вам нечего стесняться меня, так как глупее меня нет людей в Англии. Я провожу жизнь, отыскивая приключения, и нет такой глупости, которой бы я не сочувствовала.
   -- Вы мне нравитесь, мисс, -- отвечал молодой человек, -- вы внушаете мне доверие, и я ничего не имею против вас... -- Молодой человек продолжал, все более и более воодушевляясь: -- По-настоящему я не должен был бы рассказывать вам свою историю, но вследствие этого я именно и желаю рассказать вам ее. По-видимому, вы совсем приготовились услышать какую-нибудь дурацкую историю, и у меня не достает духа разочаровать вас. Годы мои не играют никакой роли в рассказе. Я самым обыкновенным образом происхожу от своих предков и от них я наследовал триста фунтов годового дохода и очень порядочный дом, который я и теперь еще занимаю. Я полагаю, что они же передали мне легкомысленный характер, которому я с наслаждением предавался. Воспитание я получил хорошее. Я играю на скрипке так, что мог бы играть в плохоньком оркестре, впрочем, и в этом я не совсем уверен. То же самое я могу сказать и о своей игре на флейте и на валторне... Относительно виста могу сказать, что в эту ученую игру проиграл сто восемь фунтов в год. Французский язык я знаю настолько, что мог мотать деньги в Париже так же легко, как и в Лондоне. Одним словом, я обладаю всеми мужскими совершенствами. Я пережил всевозможные приключения, не исключая и дуэли из-за пустяков. Только два месяца тому назад я встретил девушку и по наружности и по. душе совершенно в моем вкусе, сердце у меня совершенно растаяло: я почувствовал, что судьба моя решена и что я готов влюбиться. Но когда я принялся пересчитывать свои деньги, то увидал, что капитала у меня осталось немного менее четырехсот фунтов. Спрашиваю вас, может ли порядочный человек влюбиться, имея за душой только четыреста фунтов. Я решил, что не может, удалился от очаровательной девушки, сделавшись расточительнее прежнего, к сегодняшнему утру остался с восьмьюдесятью фунтами стерлингов. Эти деньги я разделил на две равные части. Сорок фунтов я оставил на одно особенное дело, а другие сорок фунтов я решил истратить сегодня же до вечера. Я провел день прекрасно, выкинул несколько штук, в том числе и последняя глупость с пирожными доставила мне удовольствие вашего знакомства; я, как говорил вам, решился привести свою бестолковую жизнь к еще более бестолковому концу: и когда я вышвырнул кошелек свой на улицу, мои сорок фунтов были истрачены. Теперь вы знаете меня так же хорошо, как я сам себя знаю: я сумасшедший, сознательный сумасшедший, но при этом я прошу вас верить, что никогда не был нюней и трусом.
   По тону и манерам молодого человека было ясно видно, что он с презрением и с горечью думал о себе. Айрис пришла к заключению, что любовь его была глубже, чем он сознавался, и что он намеревался посягнуть на свою жизнь. Фарс с пирожными начинал принимать трагический оттенок.
   -- Не странно ли, -- воскликнула Айрис, -- что мы встретились совершенно случайно в таком громадном омуте как Лондон и находимся почти в одинаковом положении.
   -- Как? -- вскричал молодой человек, -- разве и вы тоже разорены? Неужели этот ужин такое же сумасбродство, как и мои пирожные? Неужели дьявол свел своих сторонников для последней попойки?
   -- Да, -- прошептала Айрис, -- это моя последняя ночь...
   -- Нет... Нет... Вы еще не пробовали последнего средства, -- и молодой человек стал искать что-то по своим карманам.
   Достав солидный бумажник, долго в нем рылся, наконец извлек оттуда карточку и махнул ею перед носом Айрис

ПРОФЕССОР МИГЕЛЬ РЮФИСК
Кавалер португальского ордена Христа
ДИРЕКТОР Института биометрической психотерапии
Понедельник, среда, пятница с 2 до 6 час.
Лондонская ул., 117.

   Из другого кармана он вытащил другой, не менее туго набитый бумажник, а из бумажника сложенное вдвое объявление.
   На первой странице было написано:

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЮ...

   не откажите перевернуть эту страницу, и дальше, на следующей странице:
   ПРОФЕССОР МИГЕЛЬ РЮФИСК 117, Лондонская ул., 117
   СПЕЦИАЛИСТ ПО САМОУБИЙСТВУ в течение одной недели внушает вам страстную любовь к жизни.
  
   -- Кто же вы?.. Кто? -- удивленно спросила Айрис.
   -- Агент профессора, -- с поклоном произнес молодой человек. -- Он меня вылечил и вылечит вас, мисс... Ваше здоровье! -- и он залпом выпил стакан вина...
  

Глава III
Айрис у профессора Мигеля Рюфиска

   Стоя на тротуаре улицы, Айрис разглядывает фасад Института биометрической психотерапии, на который указывает большая вывеска.
   Это дом пышной архитектуры, с оттенком вычурности.
   Экипажи дожидаются, вытянувшись в ряд.
   Айрис появляется в вестибюле. Ее встречает разряженный портье, осведомляется, что ей угодно, и ведет ее к лифту.
   Лифт кубической формы, весь из граненых стекол, кажется огромным ящиком для драгоценностей.
   Подъем во второй этаж. Другой вестибюль. Лакей в белых чулках. Айрис обращается к нему. Лакей принимает важный вид. Очень трудно увидеть профессора лично. У профессора чересчур много клиентов, а принимает он только по одному. Чтобы подтвердить свои слова, лакей открывает дверь в обширную приемную. Видна целая перспектива клиентов: они дожидаются сидя, стоя, присев на корточки, прислонившись к стене, спиною друг к другу, словом, в самых разнообразных положениях, но своей позой, выражением лица и манерой одеваться показывая неуравновешенность своих умственных способностей.
   Айрис подходит к двери, во взгляде ее какая-то пристальность, а походка не очень свободна.
   Вот она на пороге, она прислоняется к косяку двери; она нагибает голову в сторону приемной.
   На экране появляется все то, что она схватила своим взглядом: огромный зал, круглый столик и несколько стульев.
   Бессмысленность, испаряемая таким множеством мозгов, становится видимой. Можно различить нечто вроде очень тонкого пара, который исходит от человеческих тел и постепенно насыщает воздух. Особенно одна женщина, сидящая на пуфе посреди комнаты и одетая как старая картежница в Монте-Карло, похожа на огромную вулканическую трещину.
   От этого даже предметы меняют форму. Ножки круглого стола выворачиваются, и поверхность его выгибается.
   Стены отступают, и кажется, что они вот-вот закружатся.
   Теперь на экране появляется лицо Айрис.
   Сначала оно выражает глубокое и явное изумление; потом неловкость и подавленность; потом какое-то улыбающееся ошеломление; потом загадочное удовлетворение, смягчающее ее рот и довольно глупо сияющее в ее зрачках; потом слепое опьянение.
   Но лакей трогает ее за плечо.
   Айрис поворачивается всем телом, приходит в себя, ощупывает карманы и наконец вынимает карточку.
  
   Г. П. БЕНЭН совершенно особенно рекомендует своего дорогого старого друга Айрис мудрому вниманию Проф. Кав. Мигеля Рюфиска.
   Улица Ив, д. 4
  
   Лакей рассматривает карточку, качает головой, затем скрывается за маленькой дверью. Айрис возвращается к созерцанию приемной.
   Лакей возвращается и украдкой делает знак. Айрис вдет за ним. Узкий коридор; потом кабинет профессора.
   Это большая высокая комната, заставленная странными предметами: приборы с градуированными шкалами; измерительные цилиндры разной величины; батареи пробирок, соединенных проволокой; большие стеклянные диски с одним серебряным и одним золотым сектором; какие-то весы; индукционные катушки.
   Отдельно -- широкое кресло на подставке, с медным обручем для головы, медными ручками и педалями из того же металла.
   От сиденья, спинки, ручек, подножки и обруча идет проволока или гибкие трубочки, которые соединяются с различными измерительными приборами.
   Недалеко от кресла на подставке помещается большая черная доска. Маленький грум-негр, одетый в красное, стоит слева от доски, держа в руке влажную губку и чашку, наполненную кусочками мела.
   Направо у стены что-то вроде огромного шкафа, составленного из сотен нумерованных ящиков.
   Профессор Мигель Рюфиск, во фраке, с орденской лентой и крестом переливчатого блеска на шее, любезно встречает Айрис и задает ей несколько вопросов.
   Затем он приглашает ее сесть в кресло. Айрис повинуется, но обнаруживает некоторое беспокойство. Осматривая, все ли в порядке, профессор произносит пять-шесть фраз насчет своих принципов и метода.
   Он поправляет положение рук и ног пациентки, укрепляет обруч на голове.
   -- Закройте глаза. Напряженно думайте и не обращайте на меня внимания.
   Айрис закрывает глаза, делает сосредоточенное лицо.
   Видно, как понемногу стрелки различных шкал начинают вздрагивать, двигаться. Они сверкают, колеблются и довольно долго не останавливаются. Профессор наблюдает за ними, потом, не теряя их из виду, принимается делать на доске головокружительные вычисления над уравнениями. Он пишет так быстро, что доска в одно мгновение покрывается цифрами; но грум тут как тут и не менее быстро стирает их; а когда в руках профессора ломается кусочек мела, то он поспешно сует ему другой. Время от времени Айрис тяжело вздыхает. Стрелки тотчас же вздрагивают и опускаются к той части шкалы, которая в барометре называется "Сильный дождь. Буря". Наконец профессор переводит дух и посредине доски пишет крупными буквами: Ро = 337 с остатком Он предлагает Айрис открыть глаза и показывает ей результат, на который Айрис взирает с довольно-таки глупым видом; потом направляется к подобию шкафа, из ящика 337 вынимает запечатанный конверт и подает его посетительнице.
   Они обмениваются приветствиями. Айрис покидает кабинет, держа конверт.
   Предписание профессора Кавалера Мигеля Рюфиска.
   На тротуаре Айрис распечатывает конверт и вынимает оттуда предписание.

ИНСТИТУТ БИОМЕТРИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ

   КАБИНЕТ проф. Мигеля Рюфиска
   ПРЕДПИСЫВАЮ: Будьте сегодня же на перекрестке Бюси в 17 ч. 15 м.
   С этой минуты внимательно наблюдайте за всеми экипажами, которые появляются на перекрестке со стороны улицы Болингбрака.
   Отсчитайте пятнадцать экипажей с седоками (пустые -- не в счет).
   Как только покажется шестнадцатый -- бросайтесь к нему; каким бы то ни было способом усядьтесь в него; но по возможности вежливо и не употребляя насилия.
   Объясните седоку или главному из седоков, что протесты бесполезны, что вы будете сопровождать его против его желания; но что, во всяком случае, ему нечего опасаться.
   Когда он успокоится, дайте ему понять, что вы отдаете себя всецело в его руки, что вы умоляете его, что вы прямо-таки приказываете ему распоряжаться вами и вашей жизнью, все равно до каких пределов и вполне как ему заблагорассудится.
   Дайте ему понять, что самое простое для него -- это согласиться.
   Настаивайте с возрастающею решимостью до полного удовлетворения.

Проф. Кав. Мигель Рюфиск.

   Текст предписания появляется на экране, фраза за фразой, и мы можем судить по лицу Айрис о произведенном им впечатлении.
  

Глава IV
Три газетных строчки

   Долго блуждал по улицам Бертон, никак не могший осознать письма Айрис... Он не хотел верить в ее смерть, он не мог этого допустить.
   Какая-то боковая улица, на которую он свернул, привела его к Темзе.
   Он услышал глухой шум и плеск воды.
   Ему стало жутко... Быть может, по этим мутным волнам плывет труп его Айрис. Кружилась голова, и он с трудом оторвал взгляд от воды.
   В темноте перед ним вырисовывались силуэты судов. По набережной проходили какие-то тени...
   Но чем дальше он шел, тем безлюднее становилась улица, и ему пришло в голову, что он идет совсем не по той дороге, по которой надо идти к Шип-стрит. Его все сильней и сильней охватывало жгучее нетерпение как можно скорей слиться с людьми.
   Он быстро пошел вверх по набережной, торопясь достигнуть более людных улиц. Несколько человек прошли мимо него. Он внимательно смотрел на них. Почти безотчетно он свернул в первый попавшийся переулок. Навстречу ему шли два парня. Один из них остановился и сказал:
   -- Вы совсем одни?!
   Бертон давно уже привык обмениваться с людьми лишь самыми необходимыми словами, и это случайное, необыкновенное обращение к нему не по делу, а просто так, заставило его вздрогнуть от удовольствия.
   -- Я совсем один, -- ответил он, улыбаясь. -- Я люблю ходить один по улицам.
   -- Я мог бы предложить вам кое-что получше, -- сказал парень, а другой добавил: -- Еще бы?! Для такого шикарного кавалера найдется много получше темных улиц.
   -- Видно по всему, что вы лорд, -- продолжал парень. -- Фрак, лакированные ботинки. Такого господина мы можем свести кое-куда.
   -- Ведите, -- ответил Бертон, смеясь.
   -- Да мы уже почти пришли... Пожалуйста. Мы покажем вам Марту, сэр... За мной милорд, за мной...
   Один из парней, поддерживая Бертона под локоть, ввел его во двор и оттуда через арку во второй. Запах помойной ямы ударил в нос.
   Парень зажег спичку и осветил вход в длинную узкую лестницу. Его товарищ тихо позвал:
   -- Марта, Марта!..
   Дверь одной из площадок приоткрылась, и в пролет упала полоса света.
   Бертон пошел вперед на свет. Почти сейчас же его руку схватила чья-то твердая рука и увлекла за собой сперва в переднюю, затем в комнату. Оба парня остались на площадке и тщательно заложили дверь засовом.
   Девушка, схватившая его за руку, придвинула ему стул.
   Большая комната слабо освещалась одной лампочкой. Стол, пара стульев, неприбранная кровать, красный платок, повешенный вместо шторы на окно, все было неряшливо и небрежно, вплоть до грязного потолка и рваных обоев.
   Углы комнаты тонули в тени.
   Марта была одета как будто для выхода: длинный жакет и тюлевая шляпа.
   Она была блондинкой и казалась еще молодой, но уже с изношенным лицом. Лишь глаза ее остались светлыми и детскими. Бертон удивленно посмотрел на них и сказал:
   -- Какие у вас глаза?!
   -- Ну что там глаза? Ты пришел сюда ради глаз, что ли, -- грубо крикнула девушка.
   -- Кажется, да, -- строго ответил он.
   -- Не разводи антимоний. Как бы не так. Иди лучше сюда... Что ты мне подаришь?
   Она прижалась к нему. Бертон мягко отстранил ее и спросил:
   -- Почему вы так грубы?
   -- Каждый таков, каков он есть, -- ответила девушка, -- или ты хочешь, чтобы я сперва сказала тебе что-нибудь сладенькое... Может быть, о любви? О сахарных пастилках? Ну, ладно. Ты кто такой? Лорд?
   -- Я тот, кто я есть.
   Девушка расхохоталась.
   -- Он тот, кто он есть!.. Да ведь ты носишь какое-нибудь имя. Или ты такой необыкновенный, что тебе при крещении даже не дали имени?
   -- Меня зовут Джон.
   -- Вот так штука. Map... та, Джон -- Марта... Джон. Ты и он. Это похоже на припев. Что ты подаришь мне?
   -- А что я должен подарить вам?
   -- Не притворяйся. Нечего корчить из себя невинного. Иди сюда. Ближе.
   Она снова подошла к нему, стараясь пробудить в нем страсть. Бертон крепко схватил ее за руки и несколько секунд не отпускал. Это прикосновение как будто отрезвило девушку. Она сразу притихла.
   -- Ну, теперь поговорим, -- сказал он, -- расскажите мне что-нибудь о себе.
   -- Нет, -- воскликнула Марта.
   Бертон, удивленный испугом, прозвучавшим в этом возгласе, отпустил ее руки и осмотрелся вокруг. Глаза девушки были прикованы к двери, и она как будто старалась силою своего взгляда повернуть ключ в замке.
   А за дверью, в темной дыре вонючей лестницы, стояли два парня.
   -- Это карась, -- пробормотал один.
   -- И жирный, -- подтвердил второй.
   -- Но если ты промажешь и на этот раз, то я выпущу кишки тебе самому.
   -- Будь спокоен.
   Они вытащили оружие. У одного был кинжал, у другого топор, который он только что вынул из деревянного шкафчика, вделанного в стену.
   -- Готово.
   -- Подожди. Покажи мне еще раз, как ты будешь орудовать этой штукой.
   -- Смотри, давай сюда свою лапу, ну. -- Он схватил руку, державшую кинжал, взмахнул ее в воздухе и остановился так, чтобы лезвие кинжала приходилось против груди.
   -- Видишь, а я нападу сзади. В тот самый момент, когда ты пырнешь его в грудь. Сзади, спереди одновременно -- это не выдержит даже такой мускулистый кавалер. Он пикнет у нас не громче, чем муха под пальцем.
   Бертон в это время подошел к девушке и опять взял ее за руки.
   -- Почему вы так несчастны? -- спросил он. -- У вас нет денег, я могу дать вам.
   Девушка отвела глаза от двери. Но теперь она изо всех сил напрягала свой слух, чтобы уловить какой-нибудь шорох извне.
   Невыносимый страх потряс все ее существо, как будто кто-то волшебным пальцем нажал кнопку электрического звонка.
   Кто этот человек? Этот человек с руками горячими, как печь, затопленная в зимнюю стужу, и нежными, как первая любовь шестнадцатилетней девушки.
   Ей. хотелось вырваться от него, чтобы повернуть ключ в замке и крикнуть:
   -- Они хотят вас убить! Убить! Простите меня. Спасайтесь!..
   Ее слух не улавливал ни звука, но чутьем зато она улавливала то, что происходило там, за дверью.
   -- Вам не место здесь, -- сказал Бертон. -- У вас молодые светлые глаза и больное лицо. Вам надо на воздух. Я помогу вам. Ваше лицо должно стать таким же, как ваши глаза.
   Марта упала перед ним на колени, плача и умоляя:
   -- Так помогите же мне!..
   В этот миг Бертон ощутил гнет какого-то странного беспокойства.
   Сперва он не обратил на это внимания, но новая тревожная волна пробежала по нем и отдалась тихой дрожью.
   "Что это такое?", -- спрашивал он себя. Ему захотелось обратиться к девушке с вопросом: "Тут происходит что-нибудь?" -- но голос отказывался служить ему, как в кошмаре.
   Он выпустил руки девушки, еще раз осмотрел комнату и подошел к одному из углов.
   -- Постойте! -- тихо вскрикнула девушка. Она услыхала легкий шум снаружи, в страхе метнулась к дверям и только что хотела взяться за ручку двери, как почувствовала, что рука убийцы уже опередила ее, и дверь сейчас откроется, чтобы пропустить тех, двоих...
   Но она не успела повернуть ключ в замке. Бертон отодвинул ее в сторону и, совершенно ясно сознавая, для чего завлекли его встретившиеся парни в эту ловушку, спокойно отворил дверь и вышел навстречу убийцам.
   -- Бросьте это! -- сказал он повелительно. Рука, державшая кинжал, опустилась и разжалась, тихонько уронив кинжал на пол. Но рука с топором продолжала держать оружие.
   -- Бросьте это, -- еще раз приказал он, угрожающе касаясь этой руки.
   Топор взвился. Но в этот же миг Бертон с размаху ударил нападавшего между глаз. Парень упал без сознания. Топор покатился по полу, а человек, выронивший кинжал, рванул дверь на лестницу и скрылся впотьмах.
   Бертон увел девушку из дома. Они вместе прошли квартал, пересеченный узкими улицами. Они шли рядом, и никто из них не говорил ни слова. Девушка робко и неуверенно ступала по тротуару. Бертон шел с пылающим сердцем, поглощенный новой вспышкой тоски по Айрис.
   Они дошли до стоянки авто. Бертон остановил девушку и сказал:
   -- Марта, вы спасены. Вот вам деньги. Спокойной ночи!..
   Он тепло пожал ей руку. Марта не хотела брать денег, но он засунул их ей за перчатку. Он подозвал мотор, стоявший поблизости.
   Девушка побежала следом за ним.
   -- Я... я не знаю вашего имени... Как мне благодарить вас...
   -- Вспомните Айрис, и только...
   Мимо промчался газетчик, крича во все горло:

УБИЙСТВО МИЛЛИОНЕРА СТРОМА!..

   Разыскивают того, который ужинал с миллионером в последнюю ночь в "Милане". Убийцей похищена колоссальная сумма денег...
   -- Но это имя женщины, -- продолжала девушка. -- Я хочу отблагодарить вас!..
   Бертон улыбнулся и сказал:
   -- Пусть вашей благодарностью будет ваша будущая жизнь. Это достаточно.
   Он обратился к шоферу:
   -- Казино.
   Чары демонов, карауливших его, были сломлены.
  

Глава V
Шестнадцатый автомобиль

   Айрис, стоя на перекрестке, считала экипажи и автомобили, слепившие ее глаза своими круглыми прожекторами. Она считала по пальцам.
   -- Пятый... шестой... восьмой... десятый...
   "Скоро ее судьба, и, быть может, она полюбит жизнь", -- проносилось у нее в уме.
   -- Тринадцатый, а в нем довольно симпатичный, с портфелем... Четырнадцатый... Господи, только бы не дама... Пятнадцатый... -- Айрис рванулась вперед и вскочила в шестнадцатый автомобиль.
   Молодой человек галантно приподнял шляпу и помог ей опуститься на сиденье.
   -- Меня зовут Макс... только Макс... А вас?
   -- Айрис... -- прошептала она.
   Макс вздрогнул и с удовольствием уставился на нее...
   -- Вот как... А я давно мечтал познакомиться с вами...
   -- Познакомила судьба... -- прошептала Айрис. -- Судьба -- шестнадцатый автомобиль...
   -- All right.
   Затор кончился, и автомобиль помчался.
   Оглядев ее с ног до головы, молодой человек наклонился к шоферу и дал адрес, которого она не расслышала.
   Проехав некоторое время под грохочущим воздушным трамваем, они свернули на более темную спокойную улицу. Он выскочил, сунул шоферу банкнот и быстро проговорил:
   -- Сдачи не надо.
   Айрис едва успела сойти, как автомобиль, пыхтя, исчез во тьме ночи.
   Она ничего не могла разглядеть. Она лишь заметила как бы погруженные в сон темные ряды домов. Более того, усталые глаза Айрис ничего не успели разглядеть, а он, крепко держа ее под руку, быстро вел ее наверх по ступеням, ведущим ко входу одного из глухих домов.
   Он нажал скрытую где-то в стене кнопку, и дверь немедленно открылась перед ними.
   Из уличной тьмы они вошли в розовые сумерки. В бледно-розовом освещении лестницы еле видны были очертания чьей-то полной фигуры.
   -- Халло! Рози! -- крикнул он, быстро захлопнув за собой дверь, и, обойдя свою спутницу, схватил почти не -- видимую руку. -- Вы ждали нас и сами вышли к дверям. Как это мило с вашей стороны!..
   Несмотря на французское имя мисс Роза ответила на чисто американском наречии:
   -- Понятно, ждала вас, но не говорите так громко, а то разбудите всю семью. А, это и есть новенькая барышня, Макс?!
   Преодолевая легкое сопротивление Айрис, Макс тихонько втолкнул ее, и тотчас она потонула в чьих-то объемистых, странно надушенных объятиях, и горячие губы коснулись ее свежей молодой щеки.
   -- Пойдемте в заднюю гостиную, -- сказала Роза, легонько взяв девушку за руку. -- Я хочу хорошенько разглядеть вас.
   Пройдя мимо закрытых двустворчатых дверей передней, они вошли в комнату, освещенную если не очень ярко, то, во всяком случае, лучше прихожей.
   Такой комнаты Айрис никогда еще не видала: она отливала всеми цветами радуги. На красных обоях висели картины в блестящих золотых рамах. На столе, накрытом голубой скатертью, стояла высокая лампа с красным абажуром. Ковер сверкал пестрыми цветами, глубокие кресла были бледно-коричневого цвета, а широкий диван, на который мисс Роза уселась со своей гостьей, исчезал под мягкими подушками изумительных цветов. Да и хозяйка была по обстановке, как показалось Айрис, когда она наконец, решилась взглянуть на нее. На ней было длинное развевающееся бледно-голубое кимоно, расшитое белыми драконами, из-под широких рукавов видны были обнаженные жирные белые руки с толстыми пальцами и миндалевидными ногтями, напоминавшими острия кинжалов. По полу, шурша кружевами, волочился длинный шлейф.
   Все это прежде всего бросилось Айрис в глаза.
   Затем, переведя взгляд к верху фигуры, подавлявшей девушку своими размерами, она увидела большое круглое, довольно добродушное лицо, с двойным, очень белым подбородком. Волосы, цвета колосьев, причудливо нагромождались на голове. Лоб низкий, а фиолетовые глаза, блестевшие неестественным блеском, с морщинками в углах и чуть заметными при свете лампы мешками под ними. Черные брови и ресницы резко отличались от волос; кожа была частью бела, как снег, частью румяна, как роза; а полный добродушный рот -- красен, как рана.
   -- Рада видеть вас, -- вкрадчиво сказала миссис Роза.
   Она сняла с гостьи накидку и шляпу, живо унесла их в прихожую и, усевшись рядом с девушкой, ласково взяла ее руку в свои большие холеные ладони.
   Макс уселся напротив на оранжевой оттоманке.
   -- Он, видно, без ума от вас, -- сказала миссис Роза и добавила: -- я не виню его за это. Но слушайте, -- она довернула к себе покрасневшее лицо Айрис. -- Смотрите, как она бедняжка устала. Макс, вы так рассеяны, что, наверно, забыли дать ей винца после всех ваших скитаний.
   -- Я не пью, -- заявила Айрис.
   -- Конечно, нет, но выпить рюмку, другую после путешествия не называется пить, -- пояснила миссис Роза. А теперь вы нуждаетесь в нем, вы совершенно изнурены. Вы ведь знаете, до завтра вы здесь как у себя дома. Выпейте немного со мной, я по своим летам могла бы быть вашей матерью.
   Она говорила так быстро, что девушка слова произнести не могла. С той же быстротой она крикнула приказание через дверь в коридор и снова заняла прежнее место на диване.
   -- Это вино лучше всего для вас. Мне оно предписано доктором, и потому я всегда держу его наготове на льду.
   Дверь отворилась, и, держа поднос с бутылкой шампанского и двумя бокалами, в комнату вошла высокая, угрюмая девушка.
   -- Поставьте туда, Кэсси, -- сказала миссис Роза, указывая на стол.
   Макс откупорил бутылку, и миссис Роза взяла два полных стакана, сунула один в не сопротивляющуюся руку Айрис, которая поднесла его к губам, но все еще не решалась отведать содержимого.
   -- Что это такое? -- спросила она.
   -- Вино.
   -- Но какое вино.
   -- Шампанское -- и стоит восемь долларов бутылка, внушительным тоном ответил; Макс.
   Айрис сделала глоток и поперхнулась. Но шампанское вызвало в ее усталом теле приятное ощущение тепла, и она от удовольствия подняла глаза, слегка раскрыв алые губы.
   -- Ну, разве я не права? Разве вы не чувствуете себя лучше?
   -- Да... да... кажется, -- ответила Айрис.
  

Глава VI
Faites vos jeux

   Автомобиль плавно подкатил к подъезду казино. Эта улица была сплошь усеяна огнями всевозможных шикарных ресторанов, отелей. И по ней всегда катилась толпа разношерстная, пестрая, веселая.
   У подъездов увеселительных ресторанов, где швейцары в зеленых с золотыми галунами ливреях подзывают извозчиков и подбегают к их дверям приветствовать прибывшую повеселиться пару, высокие блестящие цилиндры, шуршание белоснежных юбок...
   Глядя на этих ночных бабочек, возбуждавших себя танцами при свете электрических ламп, Бертон не возмущался. Бессознательные узы роднили его с этой толпою убогих и нарядных. Не были ли они все в известной степени жертвами? И кто знает, в каком положении могут очутиться завтра самые удачливые из них.
   Единственными существами, которых он ненавидел так же, как и полицейских, были отвратительные создания, бессовестная конкуренция которых захватила даже улицу, эти циничные, бледные оборванцы, в коротких куртках и обтянутых панталонах, кишевшие на бульварах, около ресторанов, на набережных, вечно торчавшие в известных кафе и притонах... Безработные подмастерья, мелкие телеграфные чиновники, лакеи из ресторанов и кабаков в рваных передниках, жирные уличные торговцы, дети, испорченные школой, целое полчище вырождающихся и развращенных людей, порочность которых нельзя было даже оправдать необходимостью и которые каждому прохожему двусмысленно улыбались бритой физиономией, делая выразительные жесты и подергивали бедрами, презрительно поджав губы. Джон вошел в подъезд.
   "Последняя ночь! -- думал он, -- Чем хуже, тем лучше. Ах, Айрис, зачем ты..." И не кончив, вошел в залу. Казино помещалось выше, а здесь внизу устраивались балы, пьянки, ужины.
   Любители, похабных зрелищ в весенних нарядах смешивались с мелкими коммерсантами соседнего участка, проходившими в обыкновенных пиджаках, чтобы выпить кружку пива и угостить девушку. Содержательницы богатых притонов держались начеку, пронюхивали, нельзя ли заполучить какого-то пресыщенного клиента. Царицы бала в пастушеских костюмах или римских тюниках, открывавших их бюсты и ноги, с гордостью расхаживали в густой толпе, наполнявшей громадный зал. В первом и в бельэтаже образовалось два течения в противоположные стороны, стремившиеся по боковым галереям и между столами, где сидели мужчины, которые тянули вино, пиво, ликеры, отравлялись спиртом со смехом и криками. Вокруг электрических фонарей плавали облака густой пыли.
   Директор подошел к нему под охраной нескольких человек.
   -- Сэр...
   -- Я хочу получить входную карточку, -- сказал Джон Бертон.
   -- Вы хотите получить входную карточку? Простите, но мы пускаем только состоятельных людей.
   -- Мое имя, маркиз, лорд дьявол, и я хочу получить входную карточку!.. Скорее, я хочу играть.
   -- У вас, вероятно, есть бумаги, которыми вы можете доказать ваши слова.
   Ни слова не говоря, Джон вынул и протянул директору свой билет в 1.000.000 фунтов стерлингов.
   У директора боролись два чувства. Он раздумывал, но билет, шуршавший в руках Бертона, был очень реальным.
   Директор превзошел себя в любезности.
   -- О сэр, ваша карточка будет готова через две секунды (пусть он проиграет свои деньги, прежде чем полиция упрячет его в лечебницу). Подождите минутку, господин маркиз.
   Все низко кланялись ему. Карточку выписали, и Джон прошел в зал игры. В глубине царил зеленый стол с рулеткой, которая почти все время вертелась.
   Жадная толпа нервно, лихорадочно сгрудилась вокруг стола.
   Подошел к буфету. На эстраде играл цыганский оркестр в красных фраках, а рядом расположились танцовщицы, ожидая добычу.
   Джон сел за пустой стол и потребовал шампанского и сигар.
   Слуга почтительно налил бокал, поставил бутылку в лед и ушел.
   Немного погодя Джон начал объясняться знаками с полуголой танцовщицей; она была довольно интересная, с остриженной по-мальчишески головой. Джон издали выпил за ее здоровье, и вскоре они уж сидели вместе и пили на брудершафт.
   Принесли еще бутылку, которую они тоже выпили.
   Маленькая танцовщица проголодалась и просила устриц и ужин, к большому удовольствию слуги.
   Принесли третью бутылку.
   Маленькая танцовщица начала танцевать, шевеля бедрами испанский танец. Джон вдруг почувствовал легкое отвращение к ней. Танец окончился, и она подошла к нему.
   -- Faut me donner quelque Shose [Надо дать немного денег.], -- сказала она.
   Джон вынул фунт и положил ей в сумочку.
   -- C'est pas assez, -- сказала она, -- apres m'avoir engagee pour toute la nuit [Еще... это мало, после того как ты занял у меня всю ночь.].
   Джон бросил ей еще и подозвал лакея.
   -- Счет!..
   -- Вот, сэр, восемьдесят три шиллинга, сэр.
   -- Получите.
   И Джон ушел, бросив лакею пять фунтов.
   Подошел к столу. К нему наклонился один из тех марафонов, паразитов жизни, живущих подачками и кражей со стола.
   -- Сэр, вот видите, там слева у третьей дюжины...
   -- Ну... -- машинально ответил Джон, невольно всматриваясь в продолговатое, тонкое, неврастеническое лицо.
   -- В шесть дней он проиграл свои деньги и дал телеграфный приказ заложить за высшую цену два из своих имений. В тот же самый день, когда получились эти деньги, он выиграл в полтора миллиона, купил своим любовницам три совершенно одинаковых собаки и нанял им в качестве метрдотелей трех изголодавшихся арабов из Алжира, которые продавали разный хлам. По прошествии двух месяцев он проиграл в рулетку как весь свой выигрыш, так и те деньги, которые получил за имения. Он заложил по телеграфу свое третье имение. К концу третьего месяца, когда он потребовал заклада своего четвертого и последнего имения, он получил известие, что его собираются взять под опеку и что в несколько дней это будет сделано.
   У него самого осталась только тысяча франков. После этого он пошел в игорный зал к столу No 4, где всегда играл в рулетку, поставил сто восемьдесят франков и остальное на черное и выиграл. Он поставил 180 на No 13 -- это, как вам известно, максимальная ставка на номер, а остальной выигрыш поставил: половину на черное (цвет номер 13) и половину нечет -- и выиграл.
   Джон отошел от собеседника и стал напротив лорда...
   Он играл как в трансе.
   Он выиграл, помимо имевшейся у него тысячи, восемнадцать тысяч пятьсот двадцать франков. Поставил на черное и нечет максимум -- по шесть тысяч франков, столько же на manque, сто восемьдесят франков на No 13 -- и тринадцать вышло еще раз. Он оставил сто восемьдесят франков на этом номере и поставил максимумы на все возможные шансы: a cheval, transversale, pleine et aimple, carre, колонну, дюжину, черное, нечет и passe.
   Вышел ноль. Все, кроме ставок на черное, нечет, было проиграно, а эти ставки остались в плену.
   После ноля вышло 36 -- красное, четное и passe.
   Лорд проиграл все.
   Тогда он спокойно вынул револьвер и сказал ясным голосом:
   -- Пусть тому, кто в своей жизни был так же глуп, как я здесь, так же повезет, как мне не везло.
   После этого он приставил дуло револьвера к своему виску и, прежде чем сторожа могли ему помешать, застрелился.
   Мозг его обрызгал стол No 4, и какая-то американка громко выругала людей, которые стреляются и портят новые туалеты, -- a hooting themselves all over ladies, dresses!
   Джон вздрогнул.
   -- Скоро и я последую... Скоро... -- и, воспользовавшись тем, что от стола отскочил один из игроков, спокойно сел на освободившееся место.
   В две секунды труп игрока был убран, и снова бесстрастный голос крупье раздался уверенно и громко: Faites vos joux.
   Было ли то действие шампанского, усталости или нервов, но на Джона точно что-то нашло. Ему вдруг показалось, что он борется с рулеткой, как с хищным животным.
   Когда шарик катился по матовому кругу, шум его казался шипением маленькой бледной гремучей змеи, которую он должен был победить. "Шт...внутренне шептал он, -- я убью тебя". Его пальцы ставили на стол золото и бумажки точно во сне, не зная куда.
   Одиннадцать, черное, нечет и manque, на все поставил он максимум. Вышел одиннадцать, и вдруг точно какой-то голос прокричал в его мозгу: двадцать четыре. Двадцать четыре было завалено деньгами, пока не осталось ни одного незакрытого места, и голос крупье объявил, -- конечно, он так и знал, -- vingt quatre, noire, pair et passe.
   Прошло несколько времени, -- сколько, он не мог бы сказать, так как был точно в лихорадке, -- в течение которого он, по-видимому, выиграл неслыханно много, так как толстые пачки денег вздымались перед ним и золотые стояли колонками, как вдруг его мозг точно остановился, и в голове у него огненными буквами зажглась цифра 13.
   Он горячей рукой, ни минуты не сомневавшись, поставил по максимуму на все шансы 13, огромные пачки золота и бумажек и смотрел на рулетку с одной мыслью в голове: должно выйти 13, должно выйти, должно выйти, выйдет на этот раз.
   Вышло 13. Снова максимум повсюду, снова и еще много, много раз, без сомнения 13.
   Снова вышло 13. Снова он взял выигрыш и оставил всюду максимум. Его мозг горел. 13 выйдет! Это было единственное, что он чувствовал и знал.
   Третий раз вышло 13. Конечно, он это знал и не обращал ни на что внимания. Он только говорил: "Оставьте ставки".
   Снова шарик пустился в путь, и четвертый раз вышел 13, которого застрелившийся игрок тщетно ожидал.
   Внезапно ему показалось, что в его голове раздался револьверный выстрел. Джон встал, шатаясь, точно после долгой болезни, и отошел от стола с одной отчетливой мыслью в мозгу: виски.
   Крупье и сторожа провожали его изумленными взглядами.
   Ежедневная касса каждого стола была 200.000 фунтов стерлингов. Если они проигрывались, то банк считался сорванным, и игра на тот день прекращалась.
   И когда Джон, спотыкаясь, отходил от стола No 4, он услышал, почти не соображая, в чем дело, как chef the table сообщал спокойным голосом:
   -- Messieurs, банк сорван, на сегодня игра прекращается.
   После трех или четырех больших стаканов виски мозг Джона Бертона начал соображать. Он почувствовал себя прозрачным и свежим, как весеннее утро. У стойки он подсчитал свою кассу и увидел, что выиграл от 200 до 300.000 фунтов стерлингов. Что ему теперь делать?
   -- Вот он...
   Как сквозь сон услышал Джон голоса. Поднял голову и увидел перед собой двух констеблей...
   -- Вы арестованы, сэр...
   -- За что?..
   -- За убийство Строма!..
   Джон пожал плечами и последовал за ними... Ему было все равно... Он победил рулетку... Увы, он не победил жизни и не мог задушить воспоминания о красных слонах мисс Айрис...
  

Глава VII
Пробуждение

   Из черной бездны беспамятства, как бы цепляясь за гигантский маятник, Айрис вихрем понеслась вверх и очутилась на грани сознания. Несмотря на занавесы и шторы, луч полуденного солнца падал ей прямо в глаза. Дрожащей рукой она натянула что-то между собой и лучами.
   Сначала она не была в состоянии ни думать, ни вспоминать. Ей казалось, что голова у нее раскалывается на части. В горле пересохло. Она задыхалась, чувствовала тошноту и какое-то движение в желудке. Беспрерывная нервная дрожь потрясала ее с головы до ног. Все мышцы были напряжены и болели.
   Сознание настоящего приходило медленно, но предшествовало восстановлению в памяти прошлого. Она увидела что-то, чем она защитила глаза от света -- простыня, и что она находится на большой медной кровати с несколькими матрацами. Ничего нельзя было разглядеть, так как кровать в ногах была высока и на ней висело розовое с зеленым стеганое одеяло, но между обоими окнами она увидела письменный стол, а налево -- умывальник.
   Это была не та комната, в которой она заснула.
   Она вдруг села в постели, и, как предвестник несчастья, промелькнула у нее в голове мысль: комната, все окружающие ее предметы раскачивались из стороны в сторону.
   Ей сделалось тошно, и она упала навзничь на сильно надушенные подушки.
   Грудь вздымалась, в горле клокотало, но слез не было.
   С болью, медленно, хотя и решительно, она опять заставила себя сесть в постели. Напротив висело зеркало. Из него смотрело на нее незнакомое чужое лицо.
   Одно желание охватило ее: найти свои вещи, одеться и бежать, вернуться по мере возможности к прежнему.
   Несмотря на головную боль и трясущиеся руки, она завернулась в простыню и с бесконечной осторожностью встала с постели.
   Она искала комод или шкап, но ни того, ни другого не оказалось. Других дверей, кроме входных, не было. На ближайшем стуле ее вещей не оказалось. На другом лежало длинное малиновое кимоно.
   Приподняв его, она нашла аккуратно сложенное белье, черные шелковые чулки, вышитые малиновым, и башмаки на высоких каблуках с медными пряжками. По непонятной причине один вид этих вещей был ей противен. Ее вещи, очевидно, унесли.
   В порыве стыда она ощупью нашла дверь. Надо было позвать миссис Розу. Взявшись за ручку, она нажала ее.
   Дверь была заперта.
   Забывая тошноту и боль, обезумев от страха, не задумываясь, она кинулась к окнам: закрытые ставни-жалюзи пропускали свет, но не открывались. Выглянув в узкую щель между ними, она увидела улицу.
   Айрис старалась убедить себя, что ключ случайно упал на пол, но тщетно искала его и не находила. Она начала дергать ручку и колотить кулаками в дверь, а тихий зов ее мало-помалу перешел в громкий, истерический, безумный крик о помощи.
   Затем внезапно остановилась, ударилась о дверь и, обессилев, упала на пол.
   Айрис казалось, что она утратила всякую возможность двигаться, но когда она услышала приближавшиеся тяжелые шаги и в двери скрипнул ключ, она, как нагальванизированная, вскочила и бросилась на кровать.
   Дверь открылась и закрылась за Розой Лежер, быстро повернувшей ключ, который она спрятала в свой пышный корсаж.
   -- Черт возьми, что случилось с вами? -- спросила она.
   Хотя при дневном свете она казалась старше, и еще более отчетливо выступали румяна и пудра, все же она была пышна и красива, как плакат пивоваренного завода.
   Но теперь лоб ее был покрыт сердитыми морщинами, а в глазах играла злобная усмешка.
   Айрис запряталась еще глубже в подушки.
   -- Чего орете? -- настаивала Роза. -- Что с вами, я ведь спрашиваю вас!..
   Толстой рукой она схватила Айрис за голое плечо и начала трясти ее так, что у той зубы застучали.
   -- Не потерплю в своем доме такого скандала, и, если вы не научитесь прежде всего молчать, я прибью вас, так и знайте!..
   Отбросив Айрис, как если бы ее жертва был пучком соломы, она подбоченилась и дышала спокойно, как всегда.
   -- Ступайте к ним, а я устрою так, что вас схватят и засадят за то, что вы есть.
   Айрис попятилась от разразившейся бури, но мощный кулак Розы угодил ей под подбородок и повалил навзничь на постель.
   -- С такими шутками ко мне не приходите, -- продолжал кричать тюремщик. Перед вами выбор: либо оставайтесь здесь и живите спокойно, либо убирайтесь и попадете в кутузку. Что представляет собой этот дом -- вы знаете так же хорошо, как и я. Оставайтесь здесь и отрабатывайте свое содержание. Только пикните, и я позову полицию. Не хотите есть? Что? Не будете есть! Лежите здесь и умирайте с голоду. А постучите в дверь и получите прекраснейший завтрак. Как знаете. Но пикните только разок -- до смерти прибью!..
   Роза повернулась и вышла, шумно захлопнув за собой дверь. Айрис в полусне показалось, будто все как в вихре закружилось вокруг нее. Но она расслышала, что та заперла дверь на ключ.
  

Глава VIII
Утро мистера Строма

   Обменявшись с Бертоном костюмом и бумагами, Стром скрылся в одной из третьесортных гостиниц, носившей громкое название "Астория".
   Он с нетерпением ждал известий от Мильфорда. Необычайное сходство с ним Бертона сразу натолкнуло его на мысль обменяться ролями и точнее выяснить отношение к нему Айрис.
   Ее поведение в последнее время вызвало подозрение, а ее визит к брату эти подозрения укрепил. Конечно, он имел основание бояться своей жены, тем более, что он разорил ее отца, засадил его в сумасшедший дом, пустил брата нищим и запрещал жене вести и поддерживать с ними связь.
   Учитывая каждый шаг, он не учел только того, что Бертон был связан узами дружбы с Джеральдом Марчем, а также любил его жену Айрис.
   Часы бежали медленно. Мистер Стром скучал и иногда звонил по телефону Мидьфорду.
   -- Что нового?
   -- Сегодня ночью, сэр, ваша жена стреляла в вас, но вы были очень корректны, чем совершенно поразили ее, она думает, сэр, что вы начали изменять свой характер.
   -- Молодец Мильфорд, следи дальше.
   А сам думал и радовался, что благодаря своевременной замене он избежал смерти.
   -- Кто знает, -- думал он вслух, -- в меня, может быть, она не промазала бы. Я, признаться, не пошел бы на этот риск за такую малую сумму.
   Сообщение Мильфорда о том, что Бертон сбежал и не явился более в дом, вызвало у него подозрение, раздражение и горечь. Он подумал о том, что "профессиональная часть" становится фикцией даже в их жульнической корпорации.
   Просматривая свои капиталы, он убедился в том, что перепутал конверты и дал Бертону билет в один миллион фунтов стерлингов. Это его разозлило, и он сделал распоряжение Мильфорду известить полицию и Скотленд-Ярд о своем ограблении.
   На другой день он получил известие о том, что его жена Айрис скрылась.
   По телефону были даны все распоряжения о поимке ее, а также были сделаны приготовления к ее полной изоляции от общества, тем более, что она сама развязывала ему руки, так как оставила записку с просьбой в ее смерти никого не винить.
   Это освобождало мистера Строма от многого, и у него на пути оставался только один враг -- сын старика Марча, Джеральд.
   -- Ну, с этим пьяницей я всегда справлюсь, -- думал он. Но тучи набегали на его лицо, когда он вспоминал старика Марча.
   -- Не старик -- железо, -- скрежетал он зубами, -- даже бедлам не сломил его здоровья.
   В это утро мистер Стром вышел из ванной комнаты в пижаме и шелковой сорочке, рельефно облегавшей мускулатуру его сильного тела. В этом виде он походил не на миллионера, а на авантюриста, добившегося в конце концов удачи и приобретшего роскошный особняк в Парк-Лэйне.
   Он подошел к окну и уставился на площадь. Ночной туман к утру сменился, как водится, утренним туманом, и он с тоской вспоминал о залитом солнцем Мойзенбурге, широкой бухте и голубых озерах, о своем винограднике на склонах холма.
   В дверь мягко постучали.
   -- Войдите.
   Дверь распахнулась, и в комнату вошел бочком с хитрой усмешкой его слуга Мильфорд.
   -- Почта получена, вас разыскивают, -- сказал он запросто и положил пачку писем на письменный столик.
   -- Добавляй "сэр", -- проворчал Стром. -- Опять разучился говорить как полагается.
   Мильфорд косо осклабился.
   -- Ладно, так и быть, уж подучусь снова.
   -- Я бы тебе настоятельно рекомендовал. Я могу иметь сто слуг за четверть того, что ты получаешь, и моложе тебя, и в десять раз работоспособнее.
   -- Возможно, только они не согласятся для вас делать то, что делаю я, и доверять им вы тоже не могли бы. "Преданность за деньги купить нельзя", я на днях вычитал эту фразу.
   Стром выбрал одно письмо в простом синем конверте и распечатал его. В письме значилось: "Все в порядке. Он арестован, она заперта у Розы Лежер". Подписи не было. Стром пробормотал что-то и передал письмо слуге.
   Мильфорд пробежал глазами клочок бумаги без малейшего изумления.
   -- Арестован... -- процедил он сквозь зубы. -- Заперта, хм... а остался еще брат...
   Стром резко обернулся.
   -- Что ты хочешь этим сказать? -- спросил он. -- Само собой разумеется, остался, -- продолжал Стром, -- надолго ли. В чем дело?
   -- Так себе, ничего.
   Стром взглянул на него в упор.
   -- Мне кажется, что временами на тебя находит дурь.
   -- Может быть, -- заметил Мильфорд.
   -- Одеваться, Мильфорд, ну!..
   -- Вы собираетесь воскреснуть. Не рано ли, ведь газеты вас уже убили?..
   -- Да, да, воскресну. Все в порядке, все. А брат безопасен и пьяница.
   Говоря это, Стром одевался. Тон его голоса возбудил внимание Мильфорда.
   -- Знаете, что я вам скажу, мистер Стром, страх порождает ненависть...
   Стром уставился на него.
   -- Потрудись объяснить.
   -- Я хочу сказать, что невозможно ненавидеть человека, не боясь его. Страх превращает боязнь в ненависть. Отнимите страх и останется... презрение, все что хотите, только не ненависть.
   -- Это ты тоже из книжки вычитал? -- спросил Стром, стоя перед зеркалом.
   -- Нет, это мой собственный котелок сварил, -- ответил Мильфорд, взяв платяную щетку и принимаясь чистить жилет хозяина.
   -- Ну, поскорей.
   -- Сейчас кончу. А вы не знаете, сэр, что это за личность живет по соседству с вами на Шип-стрит? кажется, это Марч.
   -- Что, Марч рядом!
   -- Я говорил на днях с одним полисменом, он его считает свихнувшимся. Живет он, как говорят, в одиночестве. Пьет, и здорово пьет...
   -- Ты хорошо осведомлен, ты знаешь сам, что делать, проворчал Стром через плечо.
   Мильфорд задумчиво тер лицо.
   -- А вдруг он все знает, -- сказал он, помолчав.
   Стром обернулся.
   -- А не потрудишься ли ты отсюда убраться, старый болтун?!
   Мильфорд ничуть не смутился и спокойно повесил жилет на спинку стула. Потом подошел к двери и выглянул в нее.
   -- Вас дожидается Макс, -- сказал он. -- Он сидит в коридоре.
   -- Что? Макс ждет, позови его!..
   Мильфорд привел Мак са, который подобострастно поклонился Строму.
   -- Можешь идти, Мильфорд, -- сказал Стром.
   Мильфорд неторопливо удалился.
   -- Докладывайте! -- сказал Стром.
   -- Я выследил ее, она заперта у Розы Лежер, -- заявил Макс, извлекая из своей записной книжки моментальный снимок и протянув его миллионеру.
   -- Это она, -- подтвердил Стром. -- Наверно, отыскать ее было не трудно.
   -- Сама вскочила в авто.
   -- Good!
   -- Лежер ее вышколит.
   -- Я уверен в этом, -- процедил Стром, стоя у окна в своей любимой позе, уставив взор куда-то в пространство без малейшего выражения на лице.
   "Страх порождает ненависть", -- прозвучали в его ушах слова Мильфорда. Передернув широкими плечами, он отогнал воспоминания.
   -- Она хорошенькая, Макс, верно?
   -- По-моему, очаровательна, -- сказал Макс. -- Я не знаток по этой части, но мне кажется, что такие не часто попадают туда.
   -- Правильно, -- пробормотал Стром. -- Такие не часто попадают. Я у ней сегодня буду как гость.
   -- Это чрезвычайно оригинально, -- засмеялся Макс. -- У вас большая фантазия.
   -- Ну, довольно, надо покончить с Марчем.
   -- Он остался последний.
   -- Да.
   -- Вы здорово округлили состояние, присвоив кассу его отца.
   -- Довольно! -- резко сказал Стром, -- я не люблю лишних слов.
   Он извлек из бумажника полдюжины билетов и сунул Максу в протянутую руку.
   Макс оживился.
   -- Шесть сотенных. Ну ладно, хватит.
   Элегантно поклонившись, Макс, насвистывая шансонетку, вышел.
   Оставшись один, Стром повернулся к окну и уставился на площадь, над которой висела пелена тумана.
   Он гордился своим бесстрашием. Безжалостно, без угрызений совести шагал он по людям к поставленной цели и не испытывал страха.
   В трех частях света женщины проклинали его имя и память о нем. Враги его день и ночь лелеяли планы отмщения, но он не знал страха.
   Вспомнив Марча, он успокоил себя, но в глубине души угнездилась тревога.
   Он боялся старика Марча, запрятанного в бедлам.
  

Глава IX
Желтая лихорадка Джеральд

   Марч стал очень беспокоиться, когда он заметил отсутствие Бертона. Не доверяя себе, он обошел все комнаты, но нигде не было видно ни его, ни записки, адресованной к нему.
   Подставив голову под кран, немного освежив себя, он решил первым долгом броситься к особняку Строма, но остановился. Его поразила мысль:
   -- Бертона никогда не было. Есть только один Строи, только один, живущий двойной жизнью.
   Но эта мысль никак не укладывалась в рамки реальности. Никак. Веря и не веря себе, он выскочил на улицу.
   Улица тонула в тумане, и огни автомобилей, прохожие, казалось, плыли навстречу.
   Остановившись у витрины, он купил вечерний выпуск.
   Тайна разъясняется.
   Убийца миллионера Строма арестован. При нем найден билет в 1.000.000 фунтов стерлингов. Убийца отрицает все и старается запутать следы правосудия. На следствии удалось выяснить, что его зовут Джон Бертон.
   Газета выпала из рук.
   -- Значит, все-таки Бертон существует самостоятельно...
   И Марч устремился по улице в толпу, шум, грохот, чтобы найти себя, чтобы, слившись с толпой, облегчить свое настроение и, успокоившись, в динамике движения обдумать все.
   Кажется, он, -- прошептал Макс Мильфорду.
   -- Да, это он. Голову на отсечение -- он, -- подтвердил Мильфорд.
   И оба бросились за ним.
   Догнали Джеральда Марча при повороте на Стрэнд.
   -- Сэр, -- приподнял шляпу Мильфорд, -- разрешите представить вам одинокого лорда.
   -- Лерд Пью.
   -- Джеральд Марч.
   -- Сэр, я оставлю вас одних и желаю хорошей ночи, -- и, нахлобучив быстро шляпу, Мильфорд растаял в тумане.
   -- Нас познакомили вовремя, -- любезно сказал Макс, -- и если вы ничего не имеете против, то прошу поужинать со мной.
   -- Спасибо, лорд, -- угрюмо ответил Джеральд, -- ужинать не буду, а выпью с удовольствием.
   -- Идет, тем лучше.
   Шли долго, зигзагами. Из улицы в переулок, из переулка в улицу.
   -- Уф, -- прошептал Марч, -- я никогда так долго не ходил за стаканом виски.
   -- Подождите немножко, подождите, -- успокаивающе сказал Макс и повел его мимо дворцового фасада, через маленькие ворота. Он остановился у старинного дома, в одном из самых узких переулков, вошел в дверь, которая была не заперта, и показал путь вниз в погреб.
   -- Вот здесь, если не ошибаюсь.
   -- Разве вы никогда не бывали тут раньше?
   -- Нет, мне только говорили об этом месте.
   -- А что тут такое?
   -- Сейчас увидите.
   -- Есть у него какое-нибудь название?
   -- Даже очень замечательное -- "Желтая лихорадка".
   Он открыл дверь и потянул его за собой. Марч вскрикнул.
   Он очутился в подвале со сводами, подпираемыми толстыми столбами. На стенах, естественно сочившихся сыростью, были намалеваны в стиле самого крайнего экспрессионизма целые полчища слизистых водяных животных -- угри, стенные клещи, водяные пауки, бациллы.
   Здесь же было изображено, чем питалась вся эта тварь.
   Столбы разделяли все помещение на своего рода пещеры.
   В одну из таких пещер, у входа в которую извивался пучок огромных щупальцев каракатицы, Макс ввел своего спутника, предварительно бросив осторожный взгляд в другие пещеры.
   -- Да что же это за место? -- спросил Марч.
   -- В сущности говоря, в высшей степени банальное учреждение. Несколько неудовлетворительных последователей Ван-Гога пожелали иметь такое пристанище, где они чувствовали бы себя как дома, и вот они сляпали это в стиле лучших парижских образцов. Посмотрите-ка на здешних официантов. Дайте-ка нам бутылочку белого бургундского.
   Кельнер в одежде, похожей на костюм водолаза, принял заказ.
   Некоторое время Марч осматривал ресторан, но затем постепенно начал нервничать.
   -- Для чего мы, собственно, здесь? -- нетерпеливо спросил он.
   В пещере рядом с ним вдруг послышались шумные голоса. По всей вероятности, это были гости, пришедшие сюда каким-либо задним ходом, но не подлежало сомнению, что это были постоянные посетители.
   Они. говорили наперебой, но один голос, голос человека по имени Макару, покрывал все остальные.
   -- Хорошо, черт побери, я согласен. Я его уничтожу за сто фунтов.
   -- Плачу, получи аванс!
   -- Это здорово, черт побери, давай!
   Джеральд встал.
   -- Не вмешивайтесь в их дела, -- прошептал Макс, -- не надо, если вам дорога жизнь.
   -- Я проучу этих гадин! -- крикнул Джеральд и, оттолкнув Макса, лицемерно старавшегося его удержать, вскочил в соседнюю пещеру.
   При его входе группа лиц поднялась из-за стола, закрывая своими спинами Мильфорда.
   -- Кого это собираетесь убить? -- вскричал Джеральд.
   -- Тебя, -- свирепо, подходя к нему, сказал огромный, обросший волосами человек. -- Я тебя раздавлю как муху.
   -- Правильно, -- подхватил один из этой группы.
   -- Оглуши его по коробке, Макару, -- крикнул другой.
   В следующий же момент, казалось, подошедшего к Марчу поразил удар грома. Он стремглав полетел и, опрокинув по пути стул, упал наземь.
   Кругом все засуетились и бросились Макару на помощь.
   Мильфорд, прячась за спины, кричал: -- В круг, драться!..
   Один только Марч безучастно и спокойно сказал:
   -- Драться? Ладно, станьте в круг!
   -- Как будете драться? -- спросил Макс.
   -- Как угодно, -- ответил Марч.
   -- Я проучу этого щенка! -- закричал вставший Макару.
   Все повернулись к задыхавшемуся от злобы Макару, который сорвал с себя рубашку и приготовился к бою.
   -- Как угодно! -- заорал он, -- и пусть не жалеет побежденный.
   Схватка началась.
   Марч с невозмутимым спокойствием вошел в круг. В его глазах светился радостный огонек. Для него было вполне ясно, что как бы Макару не был силен, он никакого понятия не имел о боксе.
   С ревом, как взбесившийся зверь, Макару ринулся на своего противника и направил на его голову два оглушительных удара. Но как-то вышло так, что головы не оказалось там, куда он метил, и его огромные кулаки рассекли лишь воздух. Несколько раз он проделывал то же, но все безуспешно, а потому раз, сделав движение, как будто намеревался нанести те же удары, он вдруг остановился, нанес бешеный удар в живот и подставил ногу Марчу.
   Тот пошатнулся.
   -- Прибей его!
   -- Лупи!
   Марч был мертвенно бледен. От тяжело перевел дыхание, застонал и затем медленно сделал шаг вперед. Он совершенно оправился, как будто с ним ничего не случилось.
   Макару еще раз замахнулся, но теперь ударил Марч.
   Несмотря на легкость удара в правый глаз, последний через минуту превратился в распухшую массу.
   После этого Макару стал осторожнее и попытался ногой ударить незнакомца в живот. Но Марч схватил его ногу, и тот, повернувшись и упав на голову, едва поднялся.
   Противники еще несколько раз сцепились, и в результате у Макару губа оказалась рассеченной, щеки были окровавлены, а нос совершенно разбит.
   Но он не сдавался. Несмотря на сыпавшиеся на него удары, он ухитрился обхватить Марча и думал, что победа за ним. Но Марч сумел как-то освободить свои руки и стал наносить Макару в ребра такие удары, что каждый из них мог вышибить из него дух. Он не выдержал этого и, подавшись назад, вытянул ногу вперед, чтобы нанести ужасный удар.
   Удар не миновал Марча. Нога не попала в живот и задела лишь голень, содрав с нее кожу.
   Марч нагнулся, потирая голень и корчась от боли.
   Затем он взглянул туда, где стоял его противник, оглушенный, весь измазанный кровью, жадно вдыхая воздух.
   -- Ну, ладно, -- сказал он, -- надо кончать эту забаву.
   Он слегка прищурил глаза, и в них засветился холодный злой огонек.
   -- А теперь... -- произнес он медлительно, -- я хочу угостить тебя моим любимым ударом. Он затуманит тебе голову на некоторое время. Гляди -- вот он!..
   Марч размахнулся и правой рукой ударил Макару по лицу. Послышался треск. Макару свалился как мертвый.
   -- Итак, -- воскликнул Марч, -- мое представление окончено. Разумеется, при условии, что никто из вас не захочет быть следующим.
   Все сумрачно глядели на него. Мильфорд, прячась за спинами, выбрался из пещеры, уронив на пороге свою шляпу.
   -- Ступай прочь! -- крикнул вдруг Марч.
   Он заметил, что один подкрался к нему сзади и собирался железной палкой размозжить ему голову, но остановился, ибо увидел перед собой дуло револьвера.
   -- Не старайся хитрить, -- с насмешкой продолжал Марч, -- я всегда ношу с собой заряженный револьвер и стреляю без промаха. Смотрите!..
   Он выстрелил. Ножка бокала разлетелась вдребезги, а бокал беспомощно упал на стол, жалобно звякнув.
   -- Помните, -- проговорил Марч внушительно, -- что я пристрелю каждого так же просто, как отстрелил ножку бокала. На место, собаки!..
   Эти отчаянные люди не были трусами, револьвер не был им страшен, однако сейчас они смутились и украдкой глядели друг на друга. Броситься ли им на него, он может убить одного-двух, но зато остальные восторжествуют.
   И вот они приготовились.
   Но вдруг удар гонга прервал безмолвие. Бродяги обернулись и бросились вон из пещеры.
   -- Констебли, -- закричал Макс и сразу же бросился вслед за побежавшими.
   Но Марч, бросив на распростертого Макару презрительный взгляд, спокойно вышел из пещеры.
   На этот раз он не заболел желтой лихорадкой. При выходе под ноги попалась измятая шляпа. Подняв и вывернув ее подкладку, Марч прочел: "Мильфорд". Он наморщил лоб, стараясь вспомнить фамилию, и чуть не вскрикнул.
   -- Мильфорд, да это лакей Строма. -- И ярость овладела им. -- Ах так? Ему мало отца, мало сестры, купленной по сходной цене, мало Бертона... -- и он бросился из кабачка, пылая ненавистью.
  

Глава X
Римский вечер

   Сообщение по телефону Строма к Лежер вызвало панику среди всего женского населения "Девятки треф".
   Это было событие.
   -- Сам Строи посетит нас... -- благоговейно шептались по углам.
   Вытаскивали спешно дорогие ковры, устраивались уютные уголки. Лежер сбилась с ног, наводя всюду лоск и красоту.
   Новый звонок по телефону... Короткий разговор.
   -- Ему нужен римский вечер! -- вскрикнула Лежер.
   -- Римский вечер?!
   -- И он сам, подумайте, барышни, будет одет преторианцем.
   -- Нет, нет, римским папой!..
   -- Что вы говорите? Папа святой!..
   -- Вы ничего не понимаете, ничего...
   И снова суета. Целый вечер швейцар отказывал посетителям по случаю учета.
   Все женщины должны были надеть свои лучшие туники, цветные котурны и выстроиться вокруг столов в нижнем зале как на параде.
   Избитую Айрис, одетую в легкую тунику, поставили в ряду других.
   Мысль о самоубийстве у нее совершенно прошла, и было только одно желание -- убежать из этого парадиза.
   -- Я не позволю ему подняться к ней, если на новенькую упадет выбор, сказала Дебора, указывая окружающим ее женщинам на Айрис.
   И она с ненавистью оскалила зубы.
   Рука Айрис опиралась о стол. Быстро, прежде чем кто-либо смог ее удержать, Дебора, вытащив свой нож, нанесла сильный удар, желая пригвоздить к столу белую руку Айрис.
   Клинок попал между пальцев Айрис, которая почувствовала холодное прикосновение, и вонзился, задрожав, в дерево.
   Лежер сорвалась с места.
   Женщины подбежали и окружили Айрис, лицо которой побелело.
   В эту минуту сторожившая у входа крикнула, что прибыл Стром.
   Он с шумом ворвался в зал в сопровождении трех друзей по кутежам. Он был уже пьян.
   -- Приготовлены ли венки из роз? -- спросил он.
   Лежер даже и в голову не пришло об этом подумать.
   Стром пришел в негодование, после чего расхохотался.
   -- Обнажить всех женщин! -- приказал он.
   Большинство женщин приготовилось повиноваться, но украдкой они наблюдали за Айрис.
   У Айрис зуб на зуб не попадал, и она вся тряслась от бешенства.
   Стром, раскачиваясь вправо и влево, наклонился вперед. Его маленькие глазки мигали, он разглядывал Айрис с безграничным вниманием.
   А Айрис, оцепенев от ужаса, узнала Строма.
   -- Как зовут эту женщину? -- спросил он, заикаясь.
   -- Айрис, -- ответила Лежер.
   Стром повторил несколько раз это имя.
   Казалось, на него нашло затмение.
   Вдруг он поднялся. Он готов был танцевать от радости, видя, что Айрис силится узнать, кто перед ней, он или Бертон. Он упал на грудь одного из своих товарищей, которого обнял и поцеловал, повторяя:
   -- Она похожа на нее! Как она похожа на нее!
   Айрис рассчитала, сколько времени ей понадобится, чтобы прыгнуть к двери и выбежать на улицу. Она рванулась с места, но не успела привести свой план в исполнение.
   Широкие влажные ладони Строма схватили ее за подмышки, он стиснул ее, приподняв с пола, и понес к лестнице.
   -- Сию же минуту! -- кричал он. -- Я хочу ее сию же минуту!
   Стром втолкнул ее в комнату, перевернул дощечку, запер дверь. Он хрюкал от удовольствия как свинья и повторял про себя:
   -- Как она похожа на нее. Как она похожа на нее!..
   Новый приступ ужасной радости охватил его. Он сел, смеясь, в кресло.
   Айрис воспользовалась этим, чтобы броситься к двери.
   Она успела уже ее открыть, когда он схватил ее за шею и грубо отбросил в глубь комнаты.
   Он задыхался от гнева.
   -- Я как будто тебе не нравлюсь? -- сказал он.
   И он с силой встряхнул ее.
   Айрис почувствовала, что ее энергия исчезает и уступает место страху, ужасному страху существа, отданного во власть дикого зверя, страху, который заставляет кричать и призывать на помощь.
   -- Раздевайся! -- крикнул Стром.
   Она продолжала стоять неподвижно, дрожа от рыданий, и тогда он разорвал надвое ее длинную полотняную сорочку.
   -- Негодяй!
   -- Браво, Айрис, браво...
   -- Кто вы? -- шептала она.
   -- Не все ли равно, кто. Стром ли будет тебя ласкать или я...
   Айрис побледнела, она не могла узнать ни мужа, ни Бертона в этом мечущемся звере.
   Стром снова начал смеяться оглушительным смехом и упал на кровать, не выпуская, однако, из рук ее волос, в которые он вцепился изо всей силы. Он говорил, потому что нуждался в том, чтобы излить в словах свое удовольствие, и, продолжая говорить, все время склонялся головой к голове Айрис, дыша ей в лицо винным перегаром.
   -- Ты мне нравишься. Почему ты хотела уйти? Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь. Ты девка по имени Айрис, не так ли? Откуда ты?
   Одной рукой он все время держал ее за волосы, а другой ласкал ее тело, оставляя на нем влажные следы своей липкой ладони, и говорил, погружаясь в воспоминания:
   -- Ты хочешь меня обмануть? Тебя зовут не Айрис... Айрис жена Строма, а ты другая, та которая была у меня. Помнишь... Как нельзя ничего знать заранее? Я не знал, что в конце концов буду тебя иметь. И я сейчас возьму тебя. Ляг со мной рядом.
   Айрис снова рванулась, но он со смехом опрокинул ее на кровать и ударил.
   За одну секунду Айрис поняла, что этот человек Стром, настоящий Стром, которого она ненавидела, которого она собиралась убить, но не Бертон, этот ласковый культурный человек...
   Стром, сжавши руками ее бедра, прижал ее к себе и раздавил. Он овладел ею, осыпая бранью, и она претерпела его, как претерпевала не раз. Но это было уже слишком.
   Это превышало меру ужаса, какую душа может вместить.
   В то время как его ласки распинали ее, душа ее кричала.
   Получив наслаждение, Стром уснул или притворился спящим.
   Айрис медленно отстранилась от него, чтобы не чувствовать больше прикосновение его кожи. Она лежала у стены и не могла думать о том, чтобы встать с постели, не разбудив его. Но это ей даже не пришло в голову.
   Она была совершенно обессилена и погрузилась в дремоту.
   Красные слоны топтали ее тело, и их вереница шла бесконечной лентой...
   Красные слоны...
   И на нее сыпалось золото...
   Она очнулась от своего полусна, и ей показалось, что комната, которую освещала только чадящая лампа, привешенная к стене, наполнилась красным светом. Она ясно видела, как перед нею развертываются все события ее жизни, и перед ней предстало все ничтожество, вся бессмыслица ее существования.
   Она приподнялась на локте. Но нет. Не надо торопиться. У нее есть достаточно времени. Она знала по опыту продолжительность подобного тяжелого сна у Строма. Надо было обдумать. Надо было щадить свою жизнь.
   Она чувствовала себя сильной, деятельной, полной хитрости. Она представила себе в воображении все, что должно было произойти. Все ей удастся. Она была непобедима.
   С предосторожностью она засунула обнаженную руку под матрац. Она схватила нож, который был там спрятан, и вытащила его из кожаных ножен. Он был удивительно острый.
   О, как бы ей хотелось заставить Строма страдать!
   Она не спрашивала себя, не выколоть ли ему глаза, или, может быть, лучше его оскопить. Но он станет кричать, сбегутся люди. Ей не удастся убежать. А она решила сберечь обязательно жизнь. Ведь где-то там, там Бертон шептал ей:
   -- Будьте моей женой, Айрис...
   Она искала место его сердца. Складки приподнявшейся далматики закрывали его.
   Тогда она нанесла ему страшный удар в шею, ибо считала его тело более крепким, чем оно казалось на самом деле. Железо вошло по рукоятку в подушку, и клинок оцарапал шею Строма, который в этот момент отвернулся...
   -- Вы делаете успехи, Айрис...
   Он быстро соскочил с кровати... Но с удесятеренной силой Айрис, схватив его за. шею, опрокинула на кровать.
   Стром сильно ударился затылком о спинку кровати и потерял сознание; тогда Айрис схватила край позолоченной далматики и всунула ее в рот Строма.
   Затем спрыгнула с кровати поразительно спокойная, с ясной головой.
   Никто не видел, как она проскользнула по коридору и открыла дверь, выходящую на улицу. Снаружи на бульваре было пустынно. В кабаках погасли огни. Только окна квадратных домов среди громад крепостных стен бросали отсветы на далекое расстояние. Это был тот неопределенный час, когда ночь уже кончилась, но солнце еще не встало.
   Эта картина показалась Айрис новой, таинственной, полной многообразного богатства жизни. Никогда она не смотрела на мир, в котором жила. Дома впервые предстали пред ней как выражение силы и воинственности. Бродяга, поспешно удалившийся направо, похож был на преступника, а силуэт другого человека, бродившего в противоположном направлении, выражал отчаяние. Дома, земля и небо были полны значения. Со всех сторон ее окружала опасность, ненависть и любовь. Но она ничего не боялась.
   Не была ли она ангелом-мстителем?..
   Сзади упали две точки света, и она, успев скрыться в подъезд дома, видела, как промчался автомобиль Строма.
   Она пустилась бежать по направлению порта.
  

Глава XI
Марч отдает визит Строму

   Город был окутан серой дымкой, дело было к утру, и уличные фонари горели мутными пятнами, когда Марч, пошатываясь, вышел на Парк-Лэйн. У дома мистера Строма он остановился, окинул взором темные окна, и горестную складку его губ скривила злобная усмешка.
   В хмелю основные черты характера выступают особенно резко. Добродушный начинает еще более любить своих близких, нелюдимый еще более ожесточается. Человек же в трезвом состоянии, питающий к кому-нибудь неприязнь, напившись, приходит в неистовство, которое толкает его на убийство. Марч питал такую неприязнь и был к тому же в изрядном опьянении.
   Он решил проучить мистера Строма, показать ему, что нельзя безнаказанно грабить и убивать людей.
   У дверей он на мгновение замялся. Затем поднялся по ступенькам и тихо постучал. Тотчас же изнутри донесся голос, спрашивавший:
   -- Кто там?..
   Марч на мгновение задумался, но, вспомнив бой в "Желтой лихорадке", сказал громко:
   -- Макару здесь, -- вот кто...
   Короткая пауза, затем дверь бесшумно отворилась, и он прошел внутрь. Его никто не встречал, да он и не ожидал встретить слугу. Пройдя пустой вестибюль, он поднялся по лестнице и через небольшой коридор, дверь которого была открыта, шагнул в комнату, погруженную во мрак. В глубине ее за письменным столом, слабо освещенным лампой с зеленым абажуром, сидел Стром с повязкой на шее. Марч остановился, переступив порог, и услыхал, как дверь позади него закрылась.
   -- Садитесь, -- сказал Стром.
   Посетитель не нуждался в позволении и, не говоря ни слова, занял свое место. Злобная гримаса вновь исказила его физиономию, но Стром не мог видеть выражения лица Марча.
   -- Зачем вы пришли сюда?
   -- Мне нужны деньги, Стром, и в срочном порядке, на ремонт после дела с Марчем.
   -- Потрудитесь помолчать, -- оборвал его Стром, -- и уходите. Через полчаса можете вернуться -- деньги будут приготовлены.
   -- Как бы не так! Гоните монету немедленно, -- заявил Марч упрямо.
   Физиономия Строма на мгновение вынырнула из мрака, и он произнес раздельно скрипучим голосом:
   -- В этом доме действительны только мои распоряжения. Не соглашаетесь не надо. Я вижу -- вы пьяны, Макару, а в пьяном виде вы всегда дурака ломаете.
   -- Согласен, что звезд с неба я не хватаю, но не такой я дурак, чтобы вновь рисковать ради вас. Заметьте себе, Стром, вы тоже рискуете. -- Последнее он сказал, вспомнив обрывок разговора, случайно, подслушанного в этот день.
   Стром запахнул плотно свой ватный халат и пожал плечами.
   -- Разрешите указать вам, что это дело касается только меня, -- вежливо ответил Стром. -- Оставьте этот вопрос. Я вас не задерживаю.
   -- Ошибаетесь, теперь мы этого вопроса не оставим, -- вскричал Марч, грозно подымаясь. -- И я отсюда не уйду, пока не выведу вас на чистую воду. Теперь я доберусь до вашей гнусной физиономии. Советую вам сидеть смирненько. Может быть, вы и не видите револьвера в моей руке, но я его держу наготове, смею вас уверить.
   Марч сделал два шага вперед, но что-то задержало его и отбросило назад. Он напоролся на проволоку, протянутую от стены к стене на высоте груди и невидимую в темноте. Не успел он прийти в себя от неожиданности, как свет погас.
   Неистовое бешенство охватило Марча. Он с ревом бросился вперед, вытянув руки навстречу проволоке. На этот раз он запутался в ней руками и ногами и свалился.
   -- Клянусь "Смит и Вессоном", я убью тебя, Стром!
   -- Это уже третья по счету угроза, -- сказал голос позади него. Марч в бешенстве обернулся и выстрелил.
   Толстая драпировка стен ослабила выстрел, но мгновенная вспышка позволила Марчу различить человеческую фигуру, уползавшую к дверям. Окончательно потеряв самообладание, Марч выстрелил вновь. За стеной послышались шаги и крик Мильфорда.
   -- Зажги свет! Дай свет!
   Дверь в коридор приоткрылась, и Марч успел заметить, как темная фигура выскользнула из комнаты. В мгновение ока он последовал за ней, но Стром бесшумно исчез. В коридор выходила еще одна дверь. Марч навалился на нее всем телом.
   -- Выходи, -- заревел он. -- Выходи, Иуда!..
   За его спиной щелкнул замок, это закрылась дверь, через которую он выбежал в коридор. С площадки коридора начиналась лестница во второй этаж. Марч занес было ногу, но остановился, услышав хорошо знакомый смех. Марч принялся колотить руками в дверь, за которой, по его мнению, скрывался Стром.
   -- Эй вы, Стром, выходите! Я погорячился. Пожалуй, я действительно хватил лишнего...
   Ответа не было.
   -- Стром, -- сказал он, -- вылазьте немедленно.
   -- Мы еще встретимся, Марч, -- раздалось сверху,
   -- Стром! -- закричал Марч, и эхо ответило ему из вестибюля. Бормоча ругательства, Марч стал подниматься вверх. На полпути к первой площадке он услыхал над головой смех. Взглянув наверх, Марч увидел над собой ненавистное лицо и успел заметить падение тяжелой гири... Он поспешил посторониться, -- но было поздно. Через секунду он уже полумёртвым катился по лестнице.
   -- Готово, Мильфорд, выбрось падаль...
   -- Есть, сэр...
   Взвалив на спину полумертвого Марча, Мильфорд потонул в тумане. Он нес его к Темзе, чтобы сбросить труп в холодные воды. Не доходя до моста, он услышал шум и, бросив Марча на подъезд ближайшего дома, бросился бежать.
   Пробежав квартал, Мильфорд остановился, выстрелил и побежал снова.
   Спасшись из "Девятки треф", Айрис большими глотками жадно впивала в себя воздух, но мертвящая тишина спящего города ее давила.
   И как раз в то мгновение, когда она это подумала, кристально-чистая тишина внезапно нарушилась. Где то совсем близко, в каких-нибудь ста метрах, прогремел выстрел. Бум!.. -- повторило эхо среди спящих домов, -- бум... бум... пронеслось невидимыми кругами над дремлющими водами Темзы и унеслось дальше с ветерком, ласкающим своды нежной листвы. Выстрел. Револьверный выстрел.
   Еще несколько мгновений царила тишина, затем раздались какие-то непонятные звуки: дверь, что ли, затворилась, были ли это убегающие шаги. Айрис, стоявшая на мосту, пришла в себя.
   -- Кто мог стрелять этой ночью?.. Надо посмотреть, надо действовать.
   Она оставила перила моста, за которые держалась, и поспешила в тот переулок, из которого, как ей показалось, раздался выстрел.
   Но как она ни искала, она ничего не могла найти.
   Переулки, извивающиеся по направлению к центру, мирно спали, и выстрел, разбудивший эхо, не разбудил больше никого. Айрис прошла один переулок за другим, но все они были пустынны. Неужели ей приснилось. Она бросила поиски и из лабиринта переулков вышла к мосту.
   Прямо на ступеньках лестницы одного из домов перед ней лежал человек. Он лежал и судя по всему был мертв.
   Айрис провела рукой по лбу.
   Дом был как раз против того места, на котором она за несколько минут до того стояла. Дом спал тогда, он спал и теперь. Откуда бы выстрел ни раздался, но только не из этого дома, -- в этом Айрис готова была поклясться.
   Но кем мог быть неизвестный, лежавший перед ней? И жив он или умер?
   Он был жив.
   Когда она положила руку ему на сердце, она ясно почувствовала, что оно бьется. Кроме того, из горла у него вырывался тяжелый хрип. Но почему он лежал?
   Достаточно было поверхностного осмотра, чтобы выяснить причину. На виске зияла длинная рана, точно борозда в кроваво-красной земле. Волосы слиплись от крови, и кровь залила весь правый глаз, так что он производил впечатление кровоточащей раны.
   -- Джеральд! -- вскрикнула Айрис. -- Джеральд!..
   Она только хотела подняться, чтобы позвать на помощь, как на плечо легла тяжелая рука:
   -- Вам следовало бы действовать попроворнее, если вы принялись грабить. Вы арестованы!..
   Очень кстати явился полисмен. Не слушая объяснений Айрис, он поднес к губам свисток и засвистел.
   -- Не тратьте зря ваших слов. Они вам очень скоро пригодятся. Это вы, Керкинк? Скорей вызовите карету "скорой помощи", а я тем временем присмотрю за ней. Но только скорей!..
   Айрис не успела опомниться, как очутилась в тюремном автомобиле, который умчал ее в тюремный замок...
  

Часть третья

Happy end!

   Главы:
   I. Полуночная свадьба (Стефан Цвейг).
   II. Бегство старого Марча (Герберт Уэльс).
   III. Эффект, который производит бомба (Джек Лондон).
   IV. Very good! (К. Крок, Р. Стивенс, Я. Вассерман).

Глава I
Полуночная свадьба

   Шестьдесят четыре человека осужденных, мужчин и женщин, сидели, забитые в беспорядке, под низкими сводами погреба, в темноте, с запахом винных бочек и гнили.
   Жалкий огонь в камине скорее тускло освещал, чем согревал.
   Большинство в оцепенении лежало на соломенных матрацах.
   Некоторые писали на единственно разрешенном деревянном столе, при колеблющемся свете восковой свечи, прощальные письма.
   Они знали, что жизнь их прекратится, раньше чем угаснет в этом холодном месте синеватый, дрожащий огонек свечи.
   Неподвижно и безмолвно уставились они в темноту, как в преддверии могилы, ничего больше не ожидая и ни с чем не обращаясь больше к живущим.
   Вдруг послышались тяжелые твердые шаги, загремели ружейные приклады и заскрипел ржавый засов.
   Все вздрогнули.
   -- Неужели за нами?
   От притока холодного воздуха через открытую дверь всколыхнулось синее пламя свечи.
   Но скоро улеглась внезапно вспыхнувшая тревога.
   Тюремщик только что доставил дополнительную партию человек в двадцать осужденных и безмолвно, не указывая места в переполненном помещении, свел их вниз по лестнице.
   И снова застонала тяжелая железная дверь.
   Только что доставленные почувствовали враждебность своих предшественников.
   И раньше под сводами царила ужасная тишина, теперь она стала еще мрачней.
   И звонкий, ясный, как будто из другого мира попавший, внезапно прорезал эту тишину крик, светлый, сверкающий крик, который непреодолимо разрушал безучастность, подавленность этого покоя.
   Айрис, прибывшая вместе с другими, вдруг встрепенулась вся, протянула руки и с восторженным криком:
   -- Джон, Джон, -- бросилась к молодому человеку, который в стороне от других стоял, прислонившись к решетке окна и, в свою очередь, рванулся навстречу к ней.
   И как два пламени одного огня горели они телом к телу, губами к губам, так тесно сжимая друг друга, что, когда внезапно слезы восторга полились по их щекам, рыдание, казалось, рвалось из одного горла.
   На одно мгновение отделились, не веря, что в действительности чувствуют друг друга, и, испуганные избытком невероятности, снова сжали один другого в еще более пламенном объятии.
   Они плакали, говорили, рыдали, кричали, одним общим дыханием потонув в бесконечности своего чувства, совершенно не обращая внимания на присутствовавших изумленных, и изумление это вернуло их к жизни и заставило приблизиться к действительности.
   -- Ты, это ты, Айрис, не умерла, ты жива!..
   -- Я измучилась, Джон, от двойственности вас... измучилась. Один ненавистный, нелюбимый, враг семьи, другой любимый. Помнишь, Джон, когда я пришла в первый раз?..
   -- Ты была тогда в платье с красными слонами...
   -- Милый!..
   И снова слились в объятии.
   -- За что арестовали тебя, Айрис, за что?
   -- Это все он. Он измучил меня, издевался, как над кокоткой, я его ударила, Джон, кинжалом, жаль, не убила, но мне казалось, Джон, что, быть может, это ты. Я терялась, я бежала. На улице натолкнулась на труп. Это был мой брат Джеральд.
   -- Убит?!
   -- Нет, он дышал, но я не знаю, ничего не знаю. Меня арестовали сейчас же, обвинили в братоубийстве и теперь...
   -- Нас ждет казнь, Айрис.
   -- Джон, мы вдвоем сейчас, вместе живем в этот час, не будем думать о казни. Расскажи, Джон, как ты попал сюда?!
   -- Я бежал из дома, Айрис, а на другой день твоя записка, твоя записка, Айрис, свела меня с ума. Я бродил по городу, играл в казино, выиграл бездну денег, и тут меня арестовали за убийство Строма, за грабеж, и меня то же, как и всех здесь находящихся, ждет казнь.
   -- Так это вы, Бертон, -- подошел к нему старик с глубокой белой бородой, трясущийся от старости.
   -- Да, это я, Джон Бертон.
   -- Прошу вас, мистер Бертон, только на пару слов.
   И они отошли вдвоем в угол и о чем-то тихо разговаривали.
   Айрис видела, как изумление поразило Джона, она видела, что старик сунул ему в руку какие-то бумаги.
   Она вся в напряжении ждала, ждала, когда Джон, ее Джон, подойдет к ней.
   Джон подошел, еще полный впечатления от разговора со стариком. Айрис пристально глядела на него, как бы еще не веря в его присутствие, и снова прижималась к нему, не покидая его объятия. И этот трогательный вид молодой искренности странным образом потрясал их товарищей по несчастью.
   Недавно еще все оцепенелые, усталые, равнодушные, недоступные никакому ощущению, обступили они так странно со страстным пылом соединившуюся пару.
   При этих чрезвычайных обстоятельствах каждый забыл про свою собственную семью, каждый чувствовал потребность выразить им свое сочувствие или сострадание.
   С гордым видом пылкая Айрис не допустила никаких соболезнований.
   -- Нет, что вы, я счастлива. Бесконечно счастлива только от одного сознания, что умру в один и тот же час вместе с ним. Не надо печалиться, не надо, только жаль, что я не жена его.
   Айрис сказала это простодушно, без всякого намерения и, почти уже забыв сказанное, снова отдалась объятию любимого, но высказанное желание глубоко растрогало ее. Между тем старик, говоривший с Джоном, скользнул к какому-то пожилому человеку и тихо начал шептаться с ним. Того сказанные шепотом слова очень смутили, он быстро поднялся и направился к Айрис и Джону.
   -- Леди и джентльмены, мое крестьянское платье скрывает патера, и если у меня отсутствует одежда, то я чувствую, что пастырское достоинство и сила не изменились. Я готов совершить обряд.
   -- Но я замужем.
   Старик, посмотрев ласковыми глазами на Джона, сказал:
   -- Мисс, вы не правда ли замужем за человеком, похожим на нашего товарища? Это верно, Вы юридически жена Строма, но, как мне кажется, церковного брака у вас не было.
   -- Да, церковного обряда не было. Но, мистер, я замужем за Стромом.
   -- Стром -- это я, -- сказал Джон.
   -- Значит, мисс, церковь осветит ваш брак с мистером Стромом и только.
   -- Айрис, помнишь, я сказал: "Будьте моей женой, Айрис". Я жду твоего решения, жду.
   Айрис беспомощно оглянулась вокруг.
   -- Вы не бойтесь, Айрис, вы правы. И церковь должна осветить вашу любовь к этому человеку, -- сказал Старик.
   Айрис с любовью и тоской взглянула на Джона.
   -- Я согласна! -- сказала она.
   Она преклонила колени на твердых плитах и поцеловала руку патера.
   -- Прошу вас в этом недостойном месте совершить венчание.
   Остальные, глубоко потрясенные, что это глухое место смерти в одно мгновение будет обращено в храм, невольно были растроганы возбуждением невесты и с трудом скрывали это разнообразной торопливой деятельностью.
   Мужчины поставили в ряд немногочисленные стулья, зажгли восковые свечи вокруг железного распятия и таким образом обратили стол в алтарь.
   Женщины быстро сплели жалкий венок из тех немногих цветов, что были у них.
   Между тем патер с нареченным супругом Айрис вошел в соседнее помещение и сначала исповедовал его, а затем ее. После этого они подошли к импровизированному алтарю, и на несколько минут воцарилась необыкновенная тишина, как вдруг караульный солдат, охваченный каким-то подозрением, открыл дверь и вошел.
   Когда он заметил странные приготовления, невольно его темное лицо сделалось серьезным и благоговейным.
   Он остался стоять у. дверей, никого не беспокоя, и сделался сам молчаливым свидетелем необыкновенного венчания.
   Настала такая тишина, что, казалось, слабое пламя свечей не колебалось.
   И этим церемония закончилась.
   Айрис поцеловала руку патера, а каждый из осужденных старался сказать им особенно сердечные слова. В это мгновение никто не думал о смерти и те, кто боялись ее, не ощущали больше страха. Когда поздравления окончились, Джон с любовью взглянул на Айрис.
   -- На жизнь...
   -- И смерть! -- прибавила Айрис, целуя его и прошептала: -- Красные слоны принесли мне счастье.
   Джон еще крепче прижал ее к себе.
   Между тем старик стал шептаться с некоторыми другими, и скоро можно было заметить, как началась какая-то особенная деятельность.
   Мужчины выносили соломенные матрацы из соседнего маленького помещения. Старик подошел к ним, и, улыбаясь, сказал:
   -- Я и все товарищи по заключению охотно по случаю бракосочетания преподнесли бы вам подарок, но какой земной дар может иметь значение для тех, кто не в силах удержать собственную жизнь! Так вот, мы все предлагаем вам то, что имеет для вас ценность и радость -- тишину отдельного помещения в последнюю брачную ночь.
   Айрис не выдержала, крепко и звонко расцеловала старика.
  

Глава II
Бегство старого Марча

   Ночью перед самым рассветом старый Марч проснулся.
   Как тихо кругом...
   Странная необычайная тишина! Такое отсутствие шума было редкостью для этого места. Было темно, но не совсем.
   Палата была тускло освещена лампой с синим абажуром...
   Три ближайших кровати были не заняты, а за ними человек, метавшийся и бормотавший почти беспрерывно, затих на время.
   Человек, который бредил, умер три дня тому назад.
   Человека, который внезапно ужасно вскрикивал, перевели в другую палату.
   Через открытую дверь можно было видеть площадку и маленькую, слабо освещенную комнатку за ней, где надзиратель Бранд сидел, скрестив руки и уткнув подбородок в грудь, и спал перед разложенным пасьянсом. У ног валялась газета. Он, по-видимому, был один, он мог так спать.
   В незавешенные окна заглядывала ночь: во мраке были видны полоска очень черной тучи и пять бледных звезд.
   Под ними можно было неясно разглядеть очертания ветвей и большую верхушку молодого дуба, еще сохранившего свои листья, и деревья вдоль, первой изгороди.
   Эти очертания становились отчетливее по мере того, как он вглядывался. Это было похоже на медленное проявление фотографической пластинки в темной камере.
   Звезды расплывались. Их было пять. Теперь их осталось только три; две другие растворились в бледном разливающемся свете.
   Не рискнуть ли выйти на площадку? Если Бранд проснется, он сошлется на какую-нибудь естественную надобность. Он был с Брандом в хороших отношениях. "Действуй не медля -- мудрейшее из правил".
   Марч быстро выскользнул из постели и набросил халат и туфли. Тише! Что это? Это просто кто-то храпит. Больше ничего. Он вышел и постоял на площадке. Бранд спал как бревно. Поднял газету.
   Каменная лестница была освещена и пуста, а из открытой двери налево, внизу, доносилось громкое дыхание спящего. Казалось, весь мир спал, кроме Марча.
   Где-то вдали неистово кто-то кричал, но эти звуки ослаблялись расстоянием и дверьми. Они делали тишину вокруг еще более ощутимой.
   Что-то зашевелилось, раздался легкий треск, от которого сердце Марча бешено забилось. Затем звучный удар...
   Ничего, это часы внизу били шесть.
   Очень спокойно, но очень решительно он спустился вниз. Какая-то интуиция, какой-то инстинкт влек его. Он нащупал дверь, взглянул, она была приоткрыта. Не заперта.
   Ни на ключ, ни на засов. Коллега Бранда отправился куда-то по своим личным делам. В лицо Марчу пахнул холодный воздух свободы.
   Дверь тихо открылась и закрылась, и Марч очутился на крыльце левого флигеля дома умалишенных, созерцая тусклый мир, освещенный ноябрьской зарей.
   Было темно, но ясно -- мир черных очертаний и бесцветных форм. Все выглядело так, как будто только что вытерто мокрой тряпкой. Было хотя и холодно, но без резкого пронизывающего ветра.
   Он пересек усыпанную песком аллею, остановился и прислушался. Нигде ни звука... Что ему надо было вспомнить?..
   -- Ах, да, газета... прочту потом...
   Он перешел на траву потому, что его шаги гулко отдавались на песке. Трава зашуршала. Она была покрыта инеем, и его ноги оставляли черные пятна на влажной серебристо-серой поверхности.
   Он торопился уйти от тяжелой черной массы зданий дома умалишенных на открытое место, в холодный воздух свободы. Он откинул щеколду и прошел через маленькую железную калитку в железной ограде, отделявшей нарядную лужайку фасада от капустного поля. Калитка слегка завизжала на петлях, и он открыл и закрыл ее очень осторожно. Он двинулся через поле. Тропинка скрывалась перед ним в тумане. Она как будто проходила мимо него, между тем как он отбивал такт. Он не мог вспомнить, куда шла это тропинка, ни ее направления по отношению к месту, которое он искал. Но с каждой минутой становилось светлее.
   С каждой минутой становилась светлее. В небе было что-то темное и неподвижное, нависшее над ним, казалось, наблюдавшее за ним. Он изо всех сил старался игнорировать это смутное нечто, потому что боялся своего собственного воображения. Но вдруг он ясно увидел, что это были только верхушки деревьев, выступавшие над мглой.
   Очевидно, это был ряд деревьев вдоль ограды, параллельной фасаду дома умалишенных. Он должен был пройти между ними, если хотел спуститься вниз по откосу.
   Он оставил тропинку и медленно двинулся по замершему краю канавы. Он шел вдоль длинных рядов стеблей капусты, черных, съежившихся в растрепанных, похожих на спешившихся казаков, стоящих на часах. Все они склонялись к нему и точно прислушивались к звуку его шагов.
   Ему было довольно трудно перебраться через плетень, и терновник расцарапал ему щиколотку. За изгородью участок шел вниз по откосу, и туман стал белее и гуще. Он совершенно окутывал ручей. Марч шел медленно. Он не боялся преследования.
   Бранд войдет в палату не раньше чем через час; они еще не скоро хватятся его.
   Он глубже и глубже уходил в мягкую мглу. Теперь он шел по высокой влажной съежившейся траве. Он обернулся посмотреть на дом умалишенных, но его уже не было видно.
   Что это, кто-то разговаривает или это бьется сердце какого-то неугомонного, волшебного механизма?..
   Это был ручей. Теперь все было просто и легко.
   Он пошел вдоль ручья. Сухая трава была здесь гуще.
   А что это такое, точно более густой и плотный туман внутри тумана? Это была стена.
   Марч долго. стоял неподвижно у ручья под стеной.
   Наконец он встряхнулся и с большим трудом, цепляясь за плющ, вскарабкался на верхушку стены.
   Наступил уже день, и туман рассеялся. Над холмом теперь виднелись крыши строений Кэммердоун-Хилла, лишенные всякого очарования, мрачные, банальные. Откуда-то с той стороны доносился собачий лай.
   Развернул газету и стал быстро проглядывать ее... Как давно он не читал этих строк, этих столбцов с объявлениями, среди которых когда-то постоянно было на одном и том же месте его объявление...
   И тут сердце Марча забилось... Он вспомнил Строма...
   Вспомнил его, и его кулаки злобно сжались.
   -- Наконец-то я рассчитаюсь с ним...
   Но вот его взгляд остановился:
   "Казнь братоубийцы... Айрис, урожденная Марч, пойманная на месте преступления, приговорена к казни. На этих днях приговор будет приведен в исполнение..."
   Старик побледнел, сжавши газету. Что делать... Что...
   Теперь холод пробирал его насквозь, и он так устал, что вся его энергия исчезла. Вдруг он вздрогнул: на холме, с которого открывался вид на парк, стоял какой-то человек.
   Кровь снова бурно заструилась в его жилах. Этот человек стоял совершенно неподвижно, глядя вниз на дом умалишенных. Может быть, кто-нибудь из служащих, ищущих его, Марч не был так спокоен и апатичен, как предполагал.
   Он дрожал с головы до ног. Он дрожал не от холода, а от волнения. Он чувствовал, что должен так или иначе положить конец этому сомнению. Не сможет ли он обратить на себя внимание этого человека. Он помахал рукой. Затем вынул из кармана халата маленький грязный платок и стал махать им. Вот-вот, человек смотрит прямо на Марча. Он соскочил со стены и медленно, точно не веря, он двинулся по направлению к нему. Затем пустился бегом, делая знаки.
   -- Вы пришли за мной? Спасите, спасите!!
   -- Дайте подумать, что же нам теперь делать. Это великолепно... Моя мотоциклетка в гостинице. Досадно. Ну идемте. Я должен спрятать вас где-нибудь и пойти за ней. Тогда мы удерем. Жаль, что вы не одеты, ну, ничего, никто этого не заметит. Холодно. Да, возможно. Я достану одеяло. В прицепной коляске есть одеяло.
   Он снова поднялся на холм, время от времени оглядываясь на дом умалишенных. Марч бежал мелкой рысцой вслед за ним, спокойно, с безграничной покорностью человека, доверяющего своему слуге.
   Взять Марча в гостиницу и напоить его там кофе было невозможно. Как только отсутствие его будет замечено, его наверно начнут искать в деревне.
   Всякий обратит внимание на эту странную фигуру в халате, туфлях и с исцарапанными щиколотками. Он должен спрятать маленького человечка где-нибудь поблизости.
   В этой буковой рощице за ближайшим холмом. (Какая жалость; что он так плохо одет.).
   Затем надо как можно скорее пойти и вернуться с мотоциклеткой.
   Марч был полон доверия и беспрекословно послушен.
   -- Вы только поскорей возвращайтесь, -- сказал Марч.
   -- Не уходите отсюда ни на шаг! -- сказал незнакомец.
   Это было не, самое совершенное убежище в мире -- канава и группа остролистника на опушке редкой буковой рода, -- но это было лучшее, что можно было найти.
   И незнакомец пустился почти бегом к гостинице за мотоциклеткой. Он пришел туда раскрасневшийся и растрепанный. Когда он объявил, что желает немедленно получить счет, отказался от завтрака, кроме чашки чая и ломтика хлеба с маслом, и сейчас же стал укладывать свои мешок, к нему отнеслись с подозрением и делали все нехотя. Откуда-то взялось бесконечное множество дел, отнявших бесконечно много времени. В довершение всех досадных задержек в гостинице не оказалось сдачи, и пришлось послать в деревенскую лавку. Мотоциклетка, всегда капризная, задала много хлопот, прежде чем сдвинулась с места.
   Было почти восемь часов, когда он завидел маленькую буковую рощу, и сердце его всколыхнулось, когда он заметил двух приближавшихся к нему тяжеловесных людей.
   Он сейчас же узнал в них надзирателей из дома умалишенных; от них веяло той угодливостью и вместе с тем авторитетностью, которая отличает тюремных надзирателей, бывших полицейских и сторожей из дома умалишенных. Когда он, подпрыгивая, проносился мимо них, они вышли на середину дороги и сделали ему знак остановиться.
   -- Черт! -- сказал он и остановился.
   Они подошли без видимой враждебности.
   -- Извините меня, сэр... -- сказал один, и он почувствовал себя лучше.
   -- Этот большой дом, что вы видите там, сэр, дом умалишенных. Может быть, вы это знаете, сэр?
   -- Нет, Который из них дом умалишенных? Все вместе? -- он почувствовал, что в самом деле умен, и его настроение поднялось.
   -- Да, сэр.
   -- Чертовски большое помещение, -- сказал незнакомец.
   -- Один из наших жильцов сегодня утром исчез. Безобидный человечек, сэр, и мы взяли на себя смелость остановить вас и спросить, не видели ли вы его...
   На незнакомца снизошло вдохновение.
   -- Как будто видел. Он в коричневом халате и в туфлях, с непокрытой головой.
   -- Это он, сэр. Где, вы его видели?
   Незнакомец повернулся в сторону, откуда приехал.
   -- Он бежал вдоль края поля, -- сказал, -- Я видел его меньше... меньше, пяти минут тому назад. С милю или чуть побольше отсюда. Он бежал. Вдоль плетня направо... я хочу сказать -- налево... недалеко от каштановой рощи.
   -- Это он, Джим. Где, вы сказали, сэр?
   Находчивость его возрастала.
   -- Если один из вас сядет сзади меня, а другой в это сооружение немножко тяжело, но мы справимся, -- я отвезу вас на то самое местом Сейчас же. -- И не долго думая, он повернул мотоциклетку.
   -- Это большая подмога для нас, сэр, -- сказал Джим.
   -- Не стоит об этом говорить.
   Незнакомец был теперь на высоте положения. Он помог им втиснуться, подбадривая их любезными словами даже тот, что потоньше, только-только уместился в прицепной коляске, а другой сидел, точно мешок, на месте для багажа, и отвез их обратно за полторы мили, пока не нашел подходящего плетня у каштанового дерева. Он заботливо высадил их, великодушно отмахнулся от их сердечной, но торопливой благодарности и подождал, пока они быстрым шагом двинулись по полю.
   -- Он не мог пройти больше мили. И он шел не особенно быстро. Немножко как будто прихрамывая.
   -- Это он, -- сказал один из служителей.
   Незнакомец послал их удалявшимся спинам воздушный поцелуй.
   Он помчался обратно к тому месту, где оставил Марча, опять повернул свою машину и посмотрел по направлению уголка леса у группы остролистника, где должен был ждать маленький человечек. Но там не было и следа выглядывающей головы. "Странно", -- сказал он и побежал к тому месту, где оставил Марча притаившимся в канаве. Там не было и признаков его.
   -- Эй, вы, где вы...
   Ни звука, ни шороха в ответ.
   -- Он спрятался или, может быть, он уполз подальше и потерял сознание. Что ж, это возможно он так истощен.
   Он пошел вдоль канавы до угла леса и за углом в канаве, направо, вдруг увидел маленькую старушку -- маленькую старушку, сидевшую согнувшись на подстилке из сухой соломы и крепко спавшую. На ней была погнувшаяся черная соломенная шляпа, украшенная сломанным черным пером, и коротенький черный жакет; на ее ноги был натянут мешок, и другой мешок наброшен в виде шали на плечи. Она так съежилась, что лицо было спрятано целиком, за исключением одного ярко-красного уха, а за ее спиной, на краю канавы, лежали две широкие жерди, связанные в форме креста. Она показалась ему самым удивительным из явлений.
   С минуту он стоял в нерешительности. Разбудить ему старушку и расспросить ее о Марче или убраться потихоньку? Расспросы, решил он, ничему не мешают.
   Он подошел к ней вплотную и кашлянул.
   -- Простите, сударыня, -- сказал он.
   Спящая не просыпалась.
   Он зашелестел листьями, кашлянул сильней и еще раз извинился. Спящая всхрапнула, вздрогнула и проснулась; она подняла глаза и обнаружила лицо Марча.
   Он на мгновение уставился на незнакомца, не узнавая его, а затем зевнул во весь рот. Пока он зевал, к голубым глазам возвращалось соображение и понимание.
   -- Мне было так холодно, -- сказал он. -- Я снял эти вещи с пугала. А на соломе было сухо и удобно сидеть. Положим все это на место.
   -- О, великолепная идея! -- воскликнул незнакомец, к которому вернулось его хорошее настроение. -- Это де -- лает из вас почтенную женщину. Вы сможете идти в этом мешке. Нет, нам некогда класть его на место. Стряхните мешок с ног и берите его с собой. Мотоциклетка меньше чем в двухстах ярдах отсюда. Вы сможете там опять надеть его. Это великолепно. Чудесно. Мы, конечно, не положим всего этого на место, и, когда между нами и этим местом будет добрых десять миль, мы остановимся и поедим чего-нибудь, и напьемся горячего кофе.
   Незнакомец подсадил Марча, поднял верх, поставил ширмы от ветра и таким образом укупорил его. Он превратился в очень сносно-смутную видимую тетушку. А еще через минуту он нетерпеливо завел мотор и вскочил в седло.
   Маленькая старая мотоциклетка шла великолепно.
  

Глава III
Эффект, который производит бомба

   Джеральд Марч оглянулся и долгое время не мог понять, где он находится. Он никак не мог сопоставить вместе чистую постель и себя.
   -- Это слишком, -- подумал он вслух и ущипнул себя, но, к сожалению, все оставалось по-прежнему на месте.
   Голова немного болела, когда он приподнялся, но тем не менее, накинув на себя халат, он встал с постели.
   В этот момент вошла сестра милосердия.
   -- Что вы, ложитесь... ложитесь.
   -- Черт возьми, я здоров совершенно, и, кроме того, я хотел бы знать, кого это угораздило догадаться положить меня в постель.
   -- Вы были больны, мистер. И находитесь в больнице имени ордена святой Урсулы.
   -- Ну... Что вы говорите... Так вот... прошу, выдайте мне мою одежду и возьмите ваши халаты...
   -- Но, мистер...
   -- Никаких но... Я сейчас ухожу.
   Сестра вышла опрометью из комнаты, а Марч принялся приводить в порядок мысли, и к моменту, когда ему принесли одежду, он уже все вспомнил.
   Быстро одевшись, не сказав даже "до свиданья", он вышел из лечебницы. Ему было нельзя медлить. О, еще бы, он знает, что правосудие не медлит.
   Было далеко за полдень, и Джон, обняв Айрис, смотрел из своего решетчатого окошка на улицу. Улица перед его глазами была пыльной и грязной -- потому что с тех пор, как столетия тому назад был основан этот город, питающиеся падалью собаки и сарычи были единственными его ассенизаторами.
   Джон отошел бы от окна, если бы несколько оборванцев, дремавших в воротах напротив, не вскочили внезапно и не начали с интересом глазеть вверх по улице. Айрис, поцеловав Джона, отошла в глубь камеры, которая любезно была предоставлена им товарищами по заключению.
   Джон ничего не видел, но он слышал грохотание какого-то экипажа, быстро приближавшегося к тюрьме. Затем в поле его зрения ворвалась повозка, увлекаемая вперед закусившей удила лошадью. Седовласый, седобородый субъект, сидевший в повозке, тщетно пытался сдержать животное.
   Джон улыбался, удивляясь, как старая повозка еще не рассыпалась -- до такой степени подбрасывало ее на выбоинах дороги. Каждое из колес, которые едва держались на осях, подпрыгивало и вращалось в полном разногласии с остальными. Но если экипаж еще кое-как держался, рассуждал Джон, -- то уж совершенно загадочно, почему не разлетелась в клочья нелепая сбруя. Как раз в тот момент, когда экипаж поравнялся с тюремным мостом, старик сделал последнюю попытку сдержать лошадь, приподнявшись со своего сиденья и натягивая вожжи. Одна из них была изношена до такой степени, что тут же порвалась. В то время как старик грохнулся обратно на сиденье, он невольно натянул уцелевшую вожжу, и от этого лошадь резко бросилась вправо: Что случилось затем, сломалось ли колесо или только слетело, -- Джон не мог определить. Ясно было только одно, что на этот раз экипаж потерпел окончательное крушение. Старик, волочась по пыльной земле, но упрямо не выпуская из рук уцелевшей вожжи, заставил лошадь описать круг и стать перед ним, брыкаясь и фыркая.
   В этот момент, когда злосчастный старик вскочил на ноги, толпа оборванцев уже окружила его. Но их грубо отогнали жандармы, выскочившие из тюрьмы. Джон продолжал стоять у окна, и по тому любопытству, с которым он смотрел и прислушивался к происходившей на улице сценке, трудно было сказать, что ему оставалось всего несколько часов жизни.
   Передав повод лошади одному из жандармов, даже не очищая приставшей к его одежде грязи, старик поспешно заковылял к повозке и принялся осматривать большие и маленькие ящики, составлявшие ее груз. Об одном из ящиков он особенно беспокоился: даже попытался его приподнять и стал прислушиваться к тому, не разбилось ли что внутри.
   Когда один из жандармов обратился к нему, он выпрямился и заговорил поспешно и многословно:
   -- Я, увы, джентльмены, я старый человек, и мой дом далеко. Меня зовут Леопольде Нарваец. Что правда, то правда, моя мать была немка, да сохранят покой ее души все святые, но отец мой был Балтазар де-Иезус-и-Серваллос-э-Нарваец, сын доблестной памяти генерала Нарваеца, который сражался под начальством самого великого Боливара. А теперь я почти разорен и далеко от дома.
   Поощряемый вопросами, ободренный выражениями сочувствия, в которых не бывает недостатка даже у самых презренных оборванцев, он был преисполнен благодарности и охотно продолжал свой рассказ:
   -- Я еду со своей фермы. Это отняло у меня пять дней, а дела теперь очень плохие. Но даже благородный Нарваец может стать торгашом, и даже торгаш должен жить, разве это не так, джентльмены? Скажите мне, нет ли здесь Томаса Ленча, в этом прекрасном городе?
   -- У нас Томасы Ленчи так же многочисленны, как песок морской, расхохотался помощник смотрителя тюрьмы, -- опишите его подробнее.
   -- Он двоюродный брат моей жены по второму браку, -- с надеждой ответил старикашка и был изумлен тем, что толпа ответила на это громовым хохотом.
   -- В самом городе и его окрестностях живет добрая дюжина Томасов, продолжал помощник смотрителя. -- Любой из них может быть двоюродным братом вашей второй жены, мистер. У нас есть Томас -- пьяница, у нас есть Томас вор. У нас есть Томас -- впрочем, нет, его повесили месяц тому назад за грабеж и убийство. Еще есть богатей Томас, собственник двух домов. Еще есть...
   При каждом из называемых Томасов Леопольде Нарваец отрицательно качал головой. Но когда был упомянут домовладелец, надежда ожила в сердце старика, и он перебил:
   -- Извините меня, сэр, но это, вероятно, он. Я разыщу его. Если бы мой драгоценный груз мог быть где-нибудь сложен в безопасности, я отправился бы на поиски сию же минуту. Я, конечно, смогу доверить его вам, ибо вы, это можно видеть и с закрытыми глазами, -- человек честности и чести.
   Говоря так, он вынул из кармана две серебряных монеты и передал их тюремщику.
   -- Вот, я хотел бы, чтобы вы и ваши люди получили немного удовольствия за то, что поможете мне.
   Джон ухмыльнулся про себя, когда заметил, что интерес и уважение к старикашке заметно увеличились в жандармах после денежного подарка. Они отогнали наиболее любопытных из толпы от разбитой повозки и начали переносить ящики в помещение тюрьмы.
   -- Осторожно, осторожно, -- умолял старикашка, страшно забеспокоившись, когда они взялись за большой ящик. -- Несите его бережнее. Он очень ценен и хрупок, чрезвычайно хрупок.
   В то время как содержимое повозки переносилось в тюрьму, старик снял с лошади всю сбрую, оставив только уздечку, и перенес ее в экипаж. Но смотритель приказал внести внутрь и сбрую, объяснив, указывая на толпу оборванцев:
   -- Здесь не останется ни одного ремешка через минуту после того, как мы повернемся спиной к повозке.
   Взобравшись на развалины экипажа и поддерживаемый тюремщиком и его людьми, старый торгаш кое-как влез на спину своей лошади.
   -- Так, хорошо, -- сказал он, добавив с признательностью, -- бесконечно благодарен вам. Мне посчастливилось встретиться с хорошими людьми, в чьих руках мои товары останутся целы. Это ничтожные товары, товары, вы понимаете, которыми торгуют вразнос, но для меня это все. Я чрезвычайно рад, что встретил вас. Завтра я вернусь с моим родичем, которого я, конечно, найду, и сниму с вас тяжесть оберегания моего ничтожного имущества.
   Он приподнял свою шляпу.
   Он начал удаляться, давая животному идти только шагом, опасаясь его как виновника только что происшедшей катастрофы.
   Вдруг смотритель окликнул его. Старик остановился и повернул голову.
   -- Поищите на кладбище, мистер Наваец, -- посоветовал тюремщик. -- Добрая сотня Томасов лежит там.
   -- Особенно будьте осторожны, прошу вас, мистер, с большим ящиком, -- отозвался торгаш.
   Джон увидел-затем, как улица снова опустела, потому что и жандармы и оборванцы поспешили скрыться. "Удивительно", -- думал Джон, -- какие-то интонации в голосе старого торгаша смутно показались ему знакомыми.
   Сделав это заключение, Джон перестал думать дальше об инциденте, отошел от окна и подсел к Айрис.
   В комнате сторожа, в каких-нибудь пятидесяти футах от камеры Джона, происходила сцена ограбления Леопольда Нарваеца.
   Началось это с того, что смотритель произвел внимательный и всесторонний осмотр большого ящика. Он приподнял один конец, чтобы судить о содержимом по весу, и понюхал, как нюхает след ищейка в тщетной попытке разрешить загадку обонянием.
   -- Оставь его в покое, -- засмеялся один из жандармов, -- тебе заплатили два шиллинга за то, чтобы ты был честен.
   Помощник смотрителя вздохнул, отошел, сел, продолжая оглядываться на ящик, и снова вздохнул. Разговор пресекся, но глаза жандармов неизбежно обращались в сторону ящика. Засаленная колода карт оказалась бессильной отвлечь от него их внимание. Игра была скоро брошена. Жандарм, который надсмехался над смотрителем, сам подошел к ящику и понюхал.
   -- Ничем не пахнет, -- объявил он. -- В ящике абсолютно нет ничего такого, что имело бы запах. Кто может там быть?..
   -- Вот идет Вильсон, -- указал смотритель на входящего в эту минуту привратника, чьи заспанные глаза говорили о только что прерванной сиесте. Ему не платили за то, чтоб он был честен. Эй, Вильсон, удовлетвори наше любопытство и скажи нам, что в этом ящике.
   -- Откуда я могу знать, -- сказал Вильсон, глядя мигающими глазами на интересующий их предмет. -- Я только сейчас проснулся.
   -- Но ведь тебе не было заплачено за то, чтобы ты был честен? -- спросил смотритель.
   -- Но ведь, матерь божия, где есть такой человек, который мог бы мне заплатить за то, чтобы я был честен? -- воскликнул привратник.
   -- В таком случае возьми вон там топор и вскрой ящик, -- округлил свою мысль смотритель. -- Мы не имеем права. Вскрой ящик, Вильсон, или мы помрем от любопытства.
   -- Мы поглядим, мы только поглядим, -- нервозно пробормотал жандарм, пока привратник отрывал доску с помощью лезвия топора. -- Затем мы снова забьем ящик и... сунь туда руку, Вильсон, что там такое? А, на что оно похоже? Ах!..
   Рука Вильсона нырнула в ящик, зацепила что-то и появилась вновь, вытянув какой-то предмет цилиндрической формы, обернутый картоном.
   -- Сними покрышку осторожно, ее нужно будет снова поставить на место, -- предупредил его тюремщик.
   И, когда сначала картонная, а потом бумажная оболочки были сняты, глазам всех присутствующих представилась большая бутыль виски.
   -- Как изумительно она упакована, -- пробормотал смотритель тоном священного ужаса. -- Напиток, очевидно, очень высокого качества, если его так бережно пакуют:
   -- Это виски-американо, -- вздохнул один из жандармов. -- Лишь один раз в своей жизни пил я виски-американо!..
   Жандарм взял бутылку и приготовился, отбить ей горлышко.
   -- Стой! -- закричал смотритель. -- Тебе заплатили за честность!
   -- Мне заплатил человек, который сам был бесчестен, -- был ответ. -- Эта штука -- контрабанда. Пошлина за нее никогда не была заплачена. Старикашка торгует запрещенными товарами. Мы можем не только с признательностью, но и с чистой совестью завладеть ими. Мы их конфискуем, мы примем меры к их уничтожению.
   Не ожидая продолжения, Вильсон и жандарм распаковали две новых бутылки и отбили им горлышки.
   -- Три звездочки -- высший сорт, -- возгласил Вильсон, при всеобщем молчании указывая на марку. -- Видите ли, все сорта виски, вырабатываемые янки, хороши. Одна звездочка показывает, что сорт очень хорош. Две звездочки, что он превосходен. Три звездочки -- что он великолепен, божествен, лучше всего лучшего и даже еще лучше. Ах, я знаю это, янки очень крепки на крепкие напитки.
   -- А четыре звездочки? -- спросил смотритель, у которого результаты пробы уже сказывались в блестящей влажности его глаз.
   -- Ч етыре звездочки, друг? Четыре звездочки означают или же немедленную смерть, или же вознесение живьем на небо...
   Уже через четверть часа смотритель, обняв другого жандарма, называл его братом и заявил, что очень мало нужно для того, чтобы люди на этом свете были счастливы.
   -- Старикашка круглый дурак, трижды круглый дурак и еще трижды, -- выпалил вдруг угрюмый жандарм, который во все время до того не произнес ни слова.
   -- Старикашка просто бродяга, -- сказал смотритель. И когда он вернется завтра за своими тремя звездочками, я арестую его как контрабандиста. Это только даст нам повышение.
   -- Но ведь мы уничтожаем вещественные доказательства -- вот так, -- спросил Вильсон, отбивая горлышко у новой бутылки.
   -- Мы сохраняем вещественные доказательства -- вот так, -- ответил смотритель, бросая пустую бутылку на каменный пол и разбивая ее на тысячу кусочков. -- Слушайте, товарищи, ящик был очень тяжел -- это все подтвердят, Он упал. Бутылки сломались. Жидкость вылилась, и таким образом мы узнали о контрабанде. Ящик и разбитые бутылки будут достаточным вещественным доказательством.
   По мере того как уменьшались запасы виски, увеличивались шум и гам. Один жандарм поссорился с Вильсоном, вспомнив давно забытый долг в десять долларов.
   Двое других, сидя на полу и обнимая друг друга за шеи, горько оплакивали свою несчастную семейную жизнь.
   А смотритель сентиментально рыдал о том, что все люди братья.
   -- Даже мои арестанты! -- вопил он плаксиво. -- Я люблю их как братьев. Жизнь так печальна...
   Поток слез заставил его сделать паузу, и ему пришлось глотнуть немного виски, чтобы осушить слезы.
   -- Мои арестанты все равно что мои дети. Мое сердце обливается кровью из-за них. Видите, я плачу. Давайте поделимся с ними. Дадим им хоть минуту счастья. Вильсон, брат моего сердца, окажи мне услугу. Видишь, я рыдаю у тебя на плече. Снеси бутылку этого эликсира, новобрачным. Скажи им, что горюю о том, что их должны завтра казнить. Передай им мой привет, и пусть они пьют и будут счастливы хоть сегодня.
   Внимание Джона было вдруг привлечено насвистыванием за окном знакомого мотива. Он вскочил и быстро бросился к окну. Но в дверях раздался звук вставляемого в замочную скважину ключа, и это заставило его опуститься на пол и притвориться спящим.
   В камеру вошел нетвердым шагом Вильсон и протянул Айрис с самым серьезным и торжественным видом бутылку.
   -- Привет от нашего доброго смотрителя, -- прошептал он. -- Он хочет, чтобы вы выпили и постарались забыть, что завтра вам придется умереть.
   -- Мой почтительнейший привет смотрителю, и передайте ему от меня, чтобы он убирался к черту вместе со своим виски, -- отвечал Джон, резко становясь между Айрис и Вильсоном. Привратник выпрямился и перестал шататься, словно внезапно отрезвившись.
   -- Очень хорошо, сэр, -- сказал он, оставил камеру и замкнул за собою дверь.
   Одним прыжком Джон достиг окна и нос к носу столкнулся с Марчем, просовывавшим ему револьвер через решетку.
   -- Привет, -- сказал Марч. -- Я вытащу вас отсюда, как дважды два -- четыре.
   Он показал два динамитных патрона с прикрепленными к ним фитилями.
   -- Я захватил с собой эту милую игрушку. Стань с Айрис в самом дальнем конце камеры, потому что через момент в этой стене будет дыра таких размеров, что через нее сможет проплыть сам "Титаник". Теперь отходи. Я зажигаю. Фитиль очень короток.
   Едва Джон прижался с Айрис к самому дальнему углу камеры, как чьи-то нетрезвые руки с трудом отомкнули дверь и в нее ворвался гул криков и проклятий.
   -- Бей проклятых!..
   В руках у них были ружья, а сзади напирала на них пьяная толпа, вооруженная чем попало -- от кортиков и карабинов до пустых бутылок включительно. При виде револьвера в руках Джона они остановились.
   Но Вильсон не стал ждать. Он выстрелил наобум из шатающегося в пьяных руках ружья, промахнулся на добрые пять ярдов и в ту же секунду свалился под пулей Джона.
   Остальные быстро улетучились в тюремный коридор, откуда, оставаясь невидимыми, открыли ожесточенный обстрел камеры.
   Благодаря свою счастливую звезду за толщину тюремных стен и надеясь, что они не станут жертвой случайного рикошета, Джон оставался в указанном ему углу и с минуты на минуту ждал взрыва, пряча за своей спиной Айрис.
   И он пришел. Окно и примыкающая к нему стена обратились в одно громадное отверстие. Осколок ударил Джона в голову, и он упал почти без чувств. Когда осела поднятая взрывом пыль и рассеялся пороховой дым, его затуманенный взгляд заметил фигуру Марча, входившую через образовавшуюся дыру в камеру. Как сквозь сон он видел, как тот вывел испуганную Айрис. Но лишь только его выволокли на воздух, Джон быстро пришел в себя.
   -- Где Айрис? -- прошептал он.
   -- Айрис, да я ее вывел... -- Марч обернулся, но не увидел никого. Айрис! -- крикнул он, -- Айрис...
   Джон вскочил.
   -- Айрис...
   -- Вот она... Ее несут...
   Джон увидел, как мистер Строи с Мильфордом укладывали в автомобиль Айрис... Бросились к ним... Но мистер Строи, вскочив в авто, насмешливо раскланялся с ними, исчезая за поворотом улицы... Оба бросились бежать, спотыкаясь об обломки обрушившейся стены... На углу, увидев автомобиль, они вскочили в него и совсем затолкали шофера, объясняя ему, кого надо преследовать.
   Навстречу им к тюрьме скакали конные жандармы.
  

Глава IV
"Very good!"

   Джону пришлось скрыться в одном из бесчисленных домов на окраине, так как он не мог поместиться с Марчем, чтобы не подвести его под ответ. Скотленд-Ярд сбился с ног, разыскивая неуловимого преступника.
   Джон скитался как дикий волк по улицам, тщетно желая увидеть хоть мельком Айрис или где-нибудь встретиться с Джеральдом.
   Но увы! Он не мог нигде с ними встретиться. Он не знал того, что целые дни Джеральд Марч хлопотал около своего отца, ухаживая за ним и приводя его в человеческий вид.
   Он не знал того, что Айрис была заперта Стромом в его особняке и целые дни томилась в одиночестве.
   -- Айрис... Айрис... -- шептал он при виде какой-нибудь женщины, похожей на нее.
   Его сердце начинало трепетно биться, и он принужден был останавливаться, чтобы прийти в себя.
   Но с каждым днем образ Айрис постепенно тускнел, и другой занял его место -- голод. Терпя неудачи за неудачами, в поисках работы и денег Джон переживал душевную драму, уныние перешло в отчаяние, досада в возмущение.
   При долгом истощении организма рассудок обычно возбуждается до крайней степени. Так было и с Джоном. В его мозгу зарождались разнообразные мысли.
   Пробовал даже писать книгу, но не мог. Мечты об Айрис мешали работать, и он наконец решил идти напролом, прямо, чтобы занять свое место рядом с ней, ведь они обвенчались в тюрьме.
   Так думал измученный Джон, когда узнал, что мистер Стром снова занял свое место в фешенебельных кругах Лондона.
   С большой осторожностью, избегая полисменов, он пробрался к особняку Строма.
   В течение нескольких часов он пытался разузнать, находится ли Стром в доме, но все было тщетно.
   Опущенные шторы на окнах не давали возможности разглядеть обитателей особняка. Там царила тишина.
   Лишь раз заметил, что из дома Строма торопливо вышел Макс. Это подсказало Джону, что в доме должен быть сам Стром, и он продолжал выжидать.
   Через некоторое время подъехал грузовик, с которого возчики стали снимать небольшой зеленый несгораемый шкаф. По-видимому, спустить шкаф на землю было не легко возчикам, а потому он подошел к ним и стал помогать.
   Вид несгораемого шкафа, принадлежавшего его заклятому врагу, толкнул Джона на отчаянное решение.
   Он решил во что бы то ни стало пробраться в дом.
   В ту же ночь Джон пробрался в дом. Вооруженный инструментами для вскрытия несгораемого шкафа, он осторожно пробирался по знакомым комнатам кабинета Строма.
   -- Я ограблю грабителя, -- думал он, -- и убегу с Айрис.
   Стоя за тяжелой портьерой у окна, он направил электрический луч фонаря в комнату. Яркий луч прорезал мрак комнаты и, быстро описав круг, на секунду остановился у двери и погас.
   Наступил мрак и тишина.
   Бесшумно отделившись от портьеры, он осторожно ощупью направился через комнату туда, где при свете заметил несгораемый шкаф. Добравшись до него, он осветил потайным фонарем диск комбинации и приступил к вскрытию кассы.
   Время от времени он прекращал работу и чутко прислушивался.
   Потом снова приступал к работе. Через несколько минут все было сделано. Легкое щелкание затвора -- и дверь несгораемой кассы бесшумно открылась.
   Направляя свет то в одно отделение кассы, то в другое, он лихорадочно стал все просматривать.
   -- Я так и думал, ящик с драгоценностями, французские акции на предъявителя, как раз то, что мне нужно, а вот еще лучше -- пачка тысячефранковых банкнот. Тут, должно быть, не менее ста тысяч.
   Свет потайного фонаря играл на шуршащих бумагах.
   Из мрака протянулась рука и легла на плечо Джона.
   В тот же момент холодная сталь дула револьвера коснулась его правого виска.
   -- Руки вверх!.. -- раздался приказ.
   Он поднял руки кверху и в темноте старался разглядеть своего врага.
   -- Держи руки кверху, иначе отправишься к своим праотцам!.. Встань и повернись лицом ко мне!..
   Комната сразу осветилась. Джон осторожно повиновался приказу и обратился лицом к тому, кто приказывал.
   Он узнал Строма в фрачном костюме, угрожавшего ему браунингом. В его глазах играла дьявольская улыбка, и среди громовой тишины Стром заговорил трескучим протяжным голосом:
   -- Рассчитывал на легкую поживу, не так ли? Мне едва удалось спрятаться за шкаф. Как тебя зовут?
   Джон мрачно стиснул зубы и пристально смотрел на Строма. Потом вскрикнул:
   -- Стреляй же, подлец!..
   Стром указательным пальцем коснулся курка, но не выстрелил и, отойдя за дубовый стол, стал у стены.
   -- Ты мне нравишься, Бертон, -- иронически произнес он, -- я не хочу убивать тебя, а...
   Рука Строма что-то нащупывала на столе. Взор Джона сразу же увидел там кнопку звонка, которым Стром, по-видимому, собирался созвать слуг. Быстро сообразив, что делать, Джон незаметно и ловко опрокинул ногой стол на Строма. Тот выстрелил.
   С криком ярости и боли Джон бросился вперед и навалился на Строма. Между ними началась отчаянная борьба. Стром все же как-то ухитрился выскользнуть из-под Джона и отскочил в сторону.
   Джон с молниеносной быстротой успел погасить электричество. Борьба продолжалась во мраке, но преимущество было на стороне Строма. Дважды успел он выстрелить, и одна пуля попала в Джона.
   Джон почувствовал удар в плечо, и по его руке потекло что-то теплое. Ему казалось, что он в состоянии продержаться еще только несколько минут. Он старался придумать что-нибудь такое, что могло бы спасти его. Случайно он натолкнулся рукой на бронзового Будду.
   Схвативши эту вазу, он размахнулся и бросил ее в том направлении, где по его расчету стоял Стром. Раздался глухой удар, стон, звук падающего тела -- и потом снова тишина.
   С трепетом душевным Джон прислушался. Ни звука. Слуги, по-видимому, спали в отдаленной части дома и ничего не слыхали. Дом был погружен в гробовую тишину.
   Не считаясь с опасностью промедления, Джон нагнулся над лежащим на полу телом. Ни движения... ни звука. Сердце не билось, Стром был мертв.
   Схватив бездыханное тело Строма, он потащил его по ковру.
   Очутившись против окна, Джон замер.
   Из-за портьеры выскочила черная тень. Напряжение нервов Джона достигло крайних пределов, ему хотелось громко крикнуть, но в горле у него пересохло, и с глухим хрипом он высоко поднял труп и бросил его на таинственную тень.
   -- Руки вверх, Стром!.. -- произнесла тень, зажигая свет.
   Перед Джоном стоял Джеральд Марч, направив на него револьвер.
   -- Джеральд!..
   -- Молись богу, Стром, отец уже у Айрис и, наверное, звонит в Скотленд-Ярд, чтобы...
   -- Джеральд, это я, Джон, Джон Бертон...
   -- В чем дело, Джеральд? -- раздался звучный голос Айрис, вошедшей в комнату обнимающей своего отца.
   Джон метнулся к ней.
   -- Айрис...
   -- Ни звука, Стром, сейчас мы тебя будем судить, сказала она и, увидя распростертый. на полу труп, испуганно вскрикнула: -- Джеральд, Джеральд, он убил Джона.
   -- Айрис, -- воскликнул в отчаянии Джон, -- я жив, вспомни свадьбу в камере, вспомни, ты шептала мне: "Красные слоны принесли мне..."
   -- ...счастье, -- докончила Айрис и бросилась в объятия Джона.
   Джеральд в недоумении опустил револьвер.
   -- Неужели это Джон?
   -- Что случилось? -- спросил вошедший в комнату полисмен. -- Я слышал выстрелы...
   Джон, оторвавшись от Айрис, повернулся к полисмену.
   -- Прошу вас составить акт о новой попытке ограбления меня знаменитым Джоном Бертоном. Я его, кажется, убил.
   -- Тем лучше, сэр, нам меньше будет возни.
   Старый Марч, Джеральд и Айрис переглянулись.
   Джон резко позвонил Мильфорду и, не глядя на него, сказал:
   -- Приготовьте, Мильфорд, ужин полисмену.
   -- Есть, сэр, -- и Мильфорд исчез в дверях.
   -- Мы вам не нужны? -- обратился Джон к полисмену.
   -- Нет, сэр, вы только потом подпишите акт.
   Все вышли в гостиную.
   -- Милый, -- прошептала Айрис, -- сколько у тебя находчивости.
   -- Айрис, я должен сказать, что я от рождения ношу имя Строма, и Джон протянул Айрис бумагу, полученную от старика в тюрьме. -- Вот прочти!
   Айрис взяла бумагу.
  
   "Находясь перед лицом смерти, я не могу унести в могилу тайну, которая мучит меня всю жизнь. В 1890 году, в октябре месяце, я подменил сына мистера Строма своим, желая дать ему возможность сделаться человеком. Но когда моя жена ушла, бросив меня одного с ребенком, она, издеваясь, сказала, что я подменил ее сына, прижитого с ее любовником. Шли годы. Отдав сына Строма, носившего имя Джон Бертон, в колледж, я потерял его из виду. Кончая свои счеты с жизнью, прошу вернуть Джону Бертону его имя, т. е. Стром.

Джонатан Бертон.

   Удостоверяем подлинность показания

Мер города Гейдельбурга Саркациус. Цайли.
Секретарь"

   -- Так, значит, ты все-таки Стром?
   -- Да, дорогая!
   -- И наша свадьба в тюрьме не шутка?..
   -- Нет, дорогая, она поистине законна!
   Их объятия прервал вошедший полисмен.
   -- Подпишите, сэр!
   -- С удовольствием, -- сказал Джон, подписывая акт. -- Джеральд, дай, пожалуйста, ему за труды пару билетов из кассы.
   -- Very good, спасибо, -- пробормотал полисмен, пряча вместе с актом деньги.
   Мудрое и великодушное время доказало прочность всего: свободно избирающего чувства любви, возвышенной честности, которая должна жить и в страсти, и благородного самоопределения, которое подобно соку в живом стволе дерева, из слепого стихийного побуждения несет жизнь к радостным лучам солнца.
   Створки экрана закрываются, медленно удаляя перспективу общего плана вдаль, до того момента, когда фигуры действующих лиц обращаются в силуэты...
   В силуэты на знойном небе...
   Вот они, красивая парочка, идут дружно под руку, радостно смотря вперед, а за ними катит детскую колясочку старый Марч, который стал совсем дряхлым, а за дедушкой такую же колясочку катит Джеральд. А позади Джеральда расстроганно бережно катит детскую колясочку раскаявшийся на старости лет Мильфорд.
   Коляска Мильфорда прокатилась, створки закрылись, и только через мгновение можно видеть два молодых лица, молодых супругов, горящих любовью, пылко и нежно смыкающих губы в поцелуе...
   Но мы не увидим поцелуя, этого последнего кадра, начала любви и конца этого романа.
   -- Happy end!.. -- шепчут губы раскаявшегося Мильфорда, -- happy end!

Вместо послесловия

I

Уважаемый мистер Крок!

   Ваш гениальный роман, с, которым я имел честь ознакомить мир в 1925 г., выдержал до настоящего времени 625 изданий. Около 2.000.000 экземпляров его во всевозможных видах, от editions de luxe [Роскошные издания.] до самых дешевых, разошлись по всему свету. Я счастлив, что я не сделал ошибки, приняв через ваше уважаемое посредство к изданию этот коллективный роман. Гонорар, согласно отчета экспедиции, вам послан.
   Подготовляя ваш роман к новому изданию, я хотел бы получить от вас или ваших соавторов послесловие к нему. Это во многом способствовало бы разъяснению целого ряда вопросов, и, я бы сказал, совершенно основательных запросов, которые в массе поступают в издательство.
   Меня, как и большинство читателей, интересует:
   а) Каким образом соавторами романа оказались современные писатели наряду с давно умершими, как, например, Стивенсоном, Марк Твеном и Джеком Лондоном,
   б) Каким образом было достигнуто коллективное сотрудничество наших американских авторов с авторами немецкими, французскими и шведскими,
   в) Чем объяснить то обстоятельство, что почти все главы напоминают читателю тот или другой роман, имевший в свое время успех,
   г) Удивительное единство стиля романа заставляет предполагать, что автором его является один человек, и что этот человек -- вы, а если это так, то в недалеком будущем общество поставит перед вами вопрос о плагиате.
   Прошу вас не замедлить присылкой послесловия, которое бы исчерпывающе рассеяло все сомнения и подтвердило истинность титульной страницы романа.

Готовый к услугам,

Ваш Доран Сквайр.

II

   Сэру Дорану Сквайру.
   Между строк вашего письма, при всей деликатности и утонченности его формы, я читаю неуверенность вашу в том, что роман, изданный вами, действительно подлинный. И я, Корнелиус Крок, прославленный автор, не написавший в жизни ни единой строчки, сделал будто бы плагиат.
   Проще говоря, мистер Доран, вы думаете, что я его украл. Но ведь если бы это и было так, литературный скандал доставил бы вам лишь удовольствие продать еще пару миллионов экземпляров.
   Отвечаю, однако, по пунктам. Роман -- подлинный.
   Каждая глава в нем написана именно тем автором, который под ней обозначен, хотя бы он и умер давно, или принадлежит к числу граждан какой-либо другой страны. По этому самому и плагиата здесь нет, так как ни один из авторов не присвоил себе чужого произведения и каждый подписался только под тем, что писал сам.
   Вы удовлетворены?
   И все же скандал здесь есть, и я рад, что первый его устроил, что я первый расписался в своем неуважении к нашим авторам. Этот роман -- пощечина и вам, издателям, засадившим литературу в тюрьму. Вам, требующим фигового листка для художественного произведения, вам, подстригающим под машинку всех и нивелирующим все. Роман -- пощечина также и обществу, "кушающему, что дают", не желающему действительности и ищущему только брачного ложа в конце романа.
   Да здравствует happy end!
   Вот, мистер Доран, предпосылка. Можете считать ее послесловием к моему роману, носящему эффектное заглавие "Зеленые яблоки".
   Я удивляюсь тому, что никто из читателей не закричал о том, что заглавие не имеет никакого отношения к роману.
   Я и сам готов сказать -- никакого. Впрочем, нет, виноват, отношение есть -- герой романа купил в лавочке несколько яблок (я мог бы вставить это), и поэтому, если хотите, для вашего 626-го издания я предлагаю следующие заглавия взамен зеленых яблок, например: "Красные слоны" (они были вышиты на платье героини), "Дохлая луна" (в одной из глав фигурирует луна), "Роковой чек" и т. д... и т. д.
   Я счастлив констатировать, что в нашей машинизированной стране есть миллионы людей, проглотивших с удовольствием мой винегрет, мою работу ножниц и клея. Но я честно поступил, я не выдавал эту работу за свою, как это делают сотни авторов. Роман приняли за чистую монету, я доволен, значит, я в совершенстве овладел техникой "фигового листка" и могу войти в литературу, получать гонорары, через несколько лет стать маститым и каждый год издавать собрания своих сочинений.
   Готовый к новому преступлению.

Корнелиус Крок.

III

   ТЕЛЕГРАММА.
   СРОЧНО ДАЙТЕ ПОЛНЫЙ ОТЧЕТ КАК НАПИСАЛИ ГЕНИАЛЬНЫЙ РОМАН ТЕЛЕГРАФНО ПЕРЕВЕДЕНО ТРИСТА ДОРАН.

IV

   Сэру Дорану Сквайру.
   Вы спрашиваете меня, как я создал такой замечательный роман: это и очень просто, и очень сложно. Как вам известно, я был заключен в тюрьму. И сидя долгие дни в одиночной камере, был лишен всего -- и газет, и книг, и бумаги.
   Я изнывал от тоски.
   Наконец надо мной сжалились и дали мне груду романов, без начала и конца и, по-видимому, разных авторов.
   Я пробовал читать их, но это оказалось невозможным. Все эти герои, откуда-то появлявшиеся, исчезали как раз тогда, когда у меня возникал интерес к ним. Я напрасно тратил время, хотя, правду сказать, времени-то у меня было много.
   Но читая все эти романы, я был поражен тем обстоятельством, что ни по стилю, ни по манере описания героев они совершенно не отличались один от другого. Никакой оригинальности в форме языка, ни даже в построении сюжета. Все романы вышли из-под одного штампа. Один шаблон.
   Это меня взорвало. Я забросил книги, но скука побудила меня заняться созданием своего сюжета, который являлся бы плотью от плоти, кровью от крови всех этих неизвестных мне романов, неизвестных авторов.
   Сюжет был создан, не очень остроумный, но довольно интересный, а главное, являющийся ходким товаром для книжного рынка. Правда, конец романа у меня получился очень оригинальный -- герой и героиня целуются, впиваясь губами в губы, одним словом, форменный happy end. Я был счастлив, что фиговый листок был найден. Я уже подсчитывал будущие гонорары, но, увы, я вспомнил, что у меня нет ни бумаги, ни карандаша и написать свой роман я не смогу.
   И вот тогда я ухватился за мои романы неизвестных авторов, я вырывал страницы из разных книг и соединял их в порядке развертывания моего сюжета. Клянусь честью, что только в некоторых местах я связал отдельные главы несколькими десятками строчек и, кроме того, перекрестил героев и героинь, дав им имена по первым страницам романа.
   Это все.
   Роман создан, издан, и вы, уважаемый сэр Доран, на нем составили себе состояние. Я доволен. Я рад, что явился новатором, открывшим новый способ создания блестящих произведений, romans de succes*.
   Только ножницы и клей! В этом душа всей нашей западной литературы. Я сказал!

Корнелиус Крок.

  
   P. S. На всякий случай если вы интересуетесь вопросом, какие книги легли в основу "Зеленых яблок", я прилагаю при сем перечень романов с указанием, откуда взяты страницы для тех или других глав моего романа.
  
   Часть первая.
   Зеленая шляпа. -- М. Арлена (гл. I и II).
   Человек ниоткуда. -- В. Бридже (гл. III, IV, и V).
   Безумный в эту ночь. -- Ф. Хеллер (взято 15 строк для главы V).
   1.000.000 фунтов стерлингов. -- М. Твен (глава VI).
  
   Часть вторая.
   Генриетта Якоби. -- Георг Герман (глава I).
   Романы, пользующиеся большим успехом.
   Клуб самоубийц. -- Р. Стивенсон (глава II).
   Доного Тонка. -- Жюль Ромэн (гл. II и III).
   Инженер Марс. -- Норберт Жак (глава IV).
   Дщери Измаила. -- Р. Кауфман (гл. V и VII).
   Проститутка. -- В. Маргерит (2 страницы для фона главы VI).
   В столице азарта. -- Ф. Хеллер (глава VI).
   Таинственный сосед миллионера Маршалта. -- Э. Уоллес (гл. VIII и XI).
   Доктор Ц. -- Ф. Хеллер (глава IX).
   Скиталец. -- Р. Сервис (глава IX).
   Присцилла из Александрии. -- Морис Магр (глава X).
  
   Часть третья.
   Лионская свадьба. -- Стефан Цвейг (глава I).
   Отец Христины Альберты. -- Г. Уэльс (глава II).
   Сердца трех. -- Джек Лондон (глава III).
   Скиталец. -- Р. Сервис (глава IV).
   Маски Эрвина Райнера. -- Я. Вассерман (15 стр. из конца этого романа как последние строки "Зеленых яблок").
  
   Вот и все, вот все специи, нашедшие себе место в моем романе. Я еще раз подчеркиваю в моем, потому что все же этот роман мой и сделан по мною задуманному сюжету.

Корнелиус Крок

  
   1927
  

Примечание

   БОРИСОВ Николай Андреевич представлен в настоящем сборнике как автор пародийного романа-монтажа "Зеленые яблоки". Опубликовал в двадцатые годы еще два произведения авантюрного характера: кинороманы "Укразия" (М.-Л., Молодая гвардия, 1925) и "Четверги мистера Дройда" (М.-Л., ЗИФ, 1929). Оба произведения -- головокружительные боевики, напоминающие "Месс-менд" М. Шагинян. Им не чужда ироническая интонация. Правда ее гасит бурный темп повествования, о коем свидетельствуют, например, такие характерные фразы из "Укразии": "Выселенный из первоклассной гостиницы на шестой чердачный этаж журналист страдал". Это -- самое начало киноромана. А вот чуть ли не самый его конец: "В это время Дройд без шляпы влетел в порт и с размаху бросился в море".
   В обоих кинороманах упоминается Харьков. Поскольку в этом городе были выпущены "Зеленые яблоки", можно предположить, что жизнь (и, возможно, творческая судьба) не идентифицированного нами литератора связаны именно с этим городом.
  

-----------------------------------------------------

   Зеленые яблоки. -- Впервые: Зеленые яблоки. Коллективный роман. Перевод с американского Н. Борисова. Харьков, Космос, 1927.
   (Кстати, с издательством "Космос" связан и другой примечательный факт в истории советской сатиры: в 1925 г. впервые, а в 1927 в четвертый раз здесь была выпущена знаменитая книга пародий "Парнас дыбом").
  
   Источник текста: Повелитель железа (сборник). Ташкент, Шарк, 1993
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов