Катрфаж Жан-Луи-Арман - Естественная история человека

ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРІЯ ЧЕЛОВѢКА ЕДИНСТВО РОДА ЧЕЛОВѢЧЕСКАГО1.

1 Статья Катрфажа. См. Русск. Вѣстн. NoNo 5 и 6.

II.
ПОРОДЫ РАСТИТЕЛЬНЫЯ И ЖИВОТНЫЯ.

Мы видѣли, что порода происходитъ отъ вида, и есть не болѣе какъ простое видоизмѣненіе первоначальнаго типа. А всякому извѣстно, какъ много вліянія оказываетъ на эти видоизмѣненія дѣйствіе человѣка, когда они происходятъ въ растеніяхъ и животныхъ. Въ послѣдствіи, мы разсмотримъ этотъ важный фактъ подробно; здѣсь же намъ необходимо доказать только то, что, съ этой точки зрѣнія, породы образуются подъ вліяніемъ троякаго рода условій, весьма различныхъ между собою.

Могутъ быть растенія никогда никѣмъ не воздѣланныя, и животныя никогда не бывавшія въ порабощеніи. Наслѣдственныя видоизмѣненія, происходящія въ нихъ при этихъ обстоятельствахъ, зависятъ единственно отъ дѣятелей естественныхъ, и породы, которыя образуются при этомъ, суть, по нашему, настоящія естественныя или дикія породы. Могло быть, напротивъ, что въ теченіи болѣе или менѣе значительнаго числа генерацій, растенія подвергались дѣйствію культуры, а животныя -- дѣйствію прирученія; въ этомъ послѣднемъ случаѣ, породы составляются подъ прямымъ вліяніемъ человѣка; онѣ въ сущности суть породы искусственныя, и съ давнихъ временъ означались именемъ породъ домашнихъ. Наконецъ, довольно часто случается, что, состоявъ, даже въ продолженіе цѣлыхъ столѣтій, подъ властію человѣка, животныя или растенія возвращаются въ состояніе естественное, и подвергаются новымъ видоизмѣненіямъ, слѣдствіямъ своего новаго состоянія. Эти породы, происходящія отъ растеній воздѣланныхъ или отъ животныхъ порабощенныхъ, но получившія первоначальную свободу вида, суть, по нашему, породы свободныя или одичалыя {Это тѣ породы, которыя г. Ришаръ (изъ Канталя) называетъ породами естественными.}. Эти три сорта породъ должно изслѣдовать отдѣльно; но сперва нужно съ точностію опредѣлить значеніе одного слова, которое было нами разъ уже употреблено и которое весьма часто будетъ повторяться Въ продолженіи нашего изложенія; это слово -- среда.

По моему мнѣнію, словомъ среда означается совокупность всякаго рода условій или вліяній физическихъ, умственныхъ или нравственныхъ, которыя могутъ дѣйствовать на органическія существа. Итакъ, это слово имѣетъ здѣсь болѣе обширный смыслъ чѣмъ въ сочиненіяхъ Гиппократа и Бюффонэ, (послѣдній, въ этомъ пунктѣ, можетъ быть признаваемъ ученикомъ отца медицины). Климату, теплотѣ и холоду, сухости и влажности, качествамъ пищи и большему или меньшему ея изобилію,-- вотъ чему въ особенности эти два знаменитые естествоиспытателя приписываютъ власть видоизмѣнять человѣка и животныхъ. Я иду гораздо дальше, и къ объясненію моей мысли послужитъ мнѣ ученіе другаго славнаго мыслителя, который самъ, какъ это весьма хорошо доказалъ г. Мишель Леви {Для этихъ весьма вѣрныхъ сближеній см. превосходное сочиненіе Traité d'Hygiene, обнародованное ученымъ директоромъ Валь-де-грасскаго госпиталя.}, былъ также ученикомъ Гиппократа. Монтескьё требуетъ, чтобъ учрежденія государственныя согласовались съ тѣмъ, что онъ называетъ нравственнымъ темпераментомъ народовъ; но первоначальный источникъ этого темперамента онъ видитъ только во внѣшнихъ физическихъ условіяхъ. Наравнѣ съ Гиппократомъ, допускаетъ онъ, что, напримѣръ, тихій и однообразный климатъ Азіи предрасполагаетъ обитателей этихъ странъ подчиняться тиранніи. Это ученіе въ извѣстной мѣрѣ справедливо, но неполно. Объ руку съ климатомъ, дѣйствуютъ учрежденія и нравы, -- многоженство и гаремы. Благодаря разказамъ княгини Бельджойозо, мы хорошо знаемъ теперь какъ слѣдуетъ смотрѣть на эту внутреннюю жизнь, которую поэзія изображала столь ложными красками; мы знаемъ, что такое эти женщины, которыя живутъ тамъ, сваленныя въ кучу и погрязшія въ совершеннѣйшей праздности, въ полнѣйшемъ невѣжествѣ. И однако на нихъ возложена обязанность первоначальнаго воспитанія дѣтей. Каковы же эти первыя наставницы! И можно ли удивляться, что люди, вышедшіе изъ подобныхъ школъ, истощены и разслаблены какъ физически, такъ и нравственно? Эти разрушительныя вліянія, дѣйствуя на длинный рядъ поколѣній, могли ли не оказать нѣкотораго дѣйствія на цѣлую породу? Очевидно, должны были оказать,-- и вотъ какимъ образомъ многоженство и гаремъ становятся частію среды. Какъ многоженство, такъ и гаремъ, будучи невозможны въ странѣ христіянской, освящаются исламизмомъ. Итакъ, отвѣтственность за роковыя послѣдствія, указанныя выше, восходитъ до религіи. Такимъ образомъ, и религія становится частію среды, и въ значительной мѣрѣ содѣйствуетъ иногда образованію человѣческихъ породъ.

Нѣтъ сомнѣнія, что если понимать среду въ такомъ смыслѣ, то она является чѣмъ-то весьма сложнымъ, такъ что часто мы не можемъ различить всѣ ея элементы. Часто также, дѣйствіе, оказываемое ими, бываетъ до того косвенно, что даже при увѣренности въ ихъ существованіи, мы не распознаемъ, въ чемъ заключается ихъ вліяніе, и такимъ образомъ отношенія причины къ слѣдствію ускользаютъ отъ васъ. Наконецъ, такъ какъ всѣ элементы среды дѣйствуютъ одновременно, то ихъ дѣйствіе, по необходимости, даетъ очень сложный результатъ, и никогда почти не бываетъ возможно указать съ точностію каждому элементу ту долю участія, какая ему принадлежитъ въ совокупномъ слѣдствіи. Развѣ одинъ изъ этихъ элементовъ будетъ преобладать замѣтнымъ образомъ, тогда только мы можемъ уловить его. Въ такомъ случаѣ, бываетъ иногда возможно, основываясь на законахъ ои8Іологіи, истолковать явленія и связать послѣдствія съ причинами; такъ напримѣръ, эти законы объясняютъ, почему шерсть животныхъ становится гуще въ странахъ холодныхъ, и рѣже въ странахъ теплыхъ. Но, тѣмъ не менѣе, на ряду съ этими "актами, которые объясняетъ физіологія, она встрѣчаетъ много другихъ, которые объяснить не можетъ. Станемъ ли мы поэтому отвергать ихъ? Это значило бы поступать не совсѣмъ научно. Нашъ долгъ собирать эти факты, записывать и ожидать, что будущее время восполнитъ недостатки нашего знанія. Удовольствуемся покамѣстъ признаніемъ того, что вліяніе среды не можетъ быть отвергаемо, и что общій способъ ея дѣйствія входитъ въ предѣлы нашего теперешняго знанія.

Въ самомъ дѣлѣ, всякая особь только тогда можетъ вполнѣ развиться, когда будетъ въ совершенной гармоніи съ условіями своего существованія, съ средой, гдѣ она живетъ; точно также и всякій видъ, лишь при такой гармоніи можетъ размножаться и распространяться. Отъ малѣйшаго несоотвѣтствія происходитъ страданіе для особи, ущербъ для вида. Особь, хотя и страдая въ извѣстныхъ границахъ, можетъ еще совершить свое поприще; но видъ не можетъ безконечно продолжаться въ средѣ хоть нѣсколько противной ему, ибо дѣйствія несоотвѣтствія накопляются съ каждымъ поколѣніемъ и (въ чемъ убѣдимся далѣе) усиливаются фактомъ наслѣдственности. Съ видомъ будетъ то же что со скалою, которая, когда безпрестанно падаютъ на нее слабыя капли воды, мало-по-малу наконецъ продалбливается. Еслибы видъ былъ безусловно неизмѣняемъ, онъ необходимо погибъ бы въ этой продолжительной борьбѣ, гдѣ могущество неблагопріятныхъ условій увеличивалось бы его потерями и возрастающею слабостію. Итакъ, когда какое-нибудь обстоятельство проиведетъ несоотвѣтствіе, о которомъ идетъ рѣчь, тогда необходимо или видъ долженъ будетъ исчезнуть къ концу извѣстнаго времени, или гармонія должна возстановиться. Предполагаемыя въ послѣднемъ случаѣ видоизмѣненія естественно отзовутся на видѣ; будучи, какъ мы видѣли, измѣняемъ, онъ станетъ оказывать воздѣйствіе, чтобы приспособиться къ новымъ условіямъ. И такимъ-то образомъ, подъ вліяніемъ множества обстоятельствъ, образуются породы, къ разсмотрѣнію которыхъ мы приступаемъ.

Породы дикія, или естественныя. Существованіе дикихъ породъ, какъ между растеніями, такъ и между животными, было отвергаемо нѣкоторыми, слишкомъ увлекавшимися защитниками неподвижности вида. Дѣйствительно, трудно оставаться при теоріи безусловной неизмѣняемости, какъ скоро признаешь, что между представителями одного и того же видоваго типа, вслѣдствіе условій даже нормальныхъ, могутъ произойдти различія, которыя становятся наслѣдственными,-- и различія иногда очень большія. Съ другой стороны, весьма важно доказать существованіе этихъ породъ. Оно одно устраняетъ многія затрудненія, ибо даетъ средства разрѣшить ихъ; впрочемъ не трудно доказать его.

Чтобъ убѣдиться въ существованіи растительныхъ естественныхъ породъ, достаточно обратить вниманіе на общіе факты. Каждую минуту ботаникамъ приходится пересматривать свои каталоги растительныхъ видовъ. Между двумя растеніями, на взглядъ весьма несходными, которыя признавались за совершенно отдѣльныя, ботаникамъ ежеминутно открываются новыя; въ этихъ новыхъ оказывается переходъ отъ одного изъ прежде извѣстныхъ растеній къ другому, и переходъ столь нечувствительный, что становится невозможнымъ даже различить оттѣнки; а потому, приходится соединять подъ однимъ видовымъ именемъ не только двѣ крайнія формы, первоначально признанныя, но и всѣ промежуточныя, пополнившія между ними пробѣлъ, -- пробѣлъ мнимый. И крайнія и промежуточныя, впрочемъ, одинаково плодятся и передаютъ потомкамъ свой отличительные признаки. Если разсматривать эти потомки отдѣльно одинъ отъ другаго, то каждый изъ нихъ, съ полнымъ правомъ, можно было бы принять за видъ; только сличеніе показываетъ, что это не болѣе какъ породы. Часто даже различеніе бываетъ трудно, и самый опытный изслѣдователь находится въ тягостной неизвѣстности. Эти факты, умножающіеся съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ того какъ наука пополняется и уясняется, по мѣрѣ того какъ разузнаютъ все болѣе и болѣе флоръ, повергли наконецъ, ботаниковъ въ совершенное безпокойство, которое высказалъ графъ Жоберъ при одномъ торжественномъ случаѣ {Въ одномъ изъ торжественныхъ засѣданій Ботаническаго Общества.}, и которое раздѣлаетъ всѣ серіозно изучавшіе этотъ вопросъ.

Приведу здѣсь нѣсколько примѣровъ; я заимствую ихъ изъ записки, благосклонно сообщенной мнѣ моимъ собратомъ по Институту и товарищемъ по Музею, г. Декеномъ. Съ давняго времени предпочтительно занятый всѣмъ что касается вопроса о видѣ, самъ производившій многочисленные опыты и видѣвшій передъ собою опыты другихъ, этотъ ученый вдвойнѣ авторитетъ по этому вопросу. Линней различалъ только два вида очитка, а теперь ботаники принимаютъ около тридцати; но всѣ ли они дѣйствительно хорошо установлены? Въ этомъ очень позволительно сомнѣваться. Декандоль описалъ, въ Flort franèaise, семь видовъ терновника, а г. Мюллеръ насчитываетъ ихъ двѣсти тридцать шесть; но всѣ эти формы, разведенныя въ Музеѣ г. Декеномъ, подчиненныя одинаковымъ условіямъ существованія и посаженныя одна подлѣ другой, до такой степени сливаются между собою, что самый зоркій глазъ не сумѣетъ различить ихъ. При этихъ фактахъ, можно ли, заодно съ защитниками неизмѣняемости, допустить, что видовые признаки дикихъ растеній остались постоянными, отъ начала нынѣшней геологической эпохи? Можно ли допустить такое ученіе, въ особенности, когда передъ нами сочиненія тѣхъ же самыхъ ботаниковъ, гдѣ достовѣрно утверждается существованіе постоянныхъ разновидностей, состоящихъ въ связи съ мѣстонахожденіемъ растеній, и называемыхъ поэтому разновидностями альпійскими, разновидностями тѣнистыми?

Но, говорятъ писатели, противъ которыхъ мы здѣсь ратуемъ, различія между этими разновидностями {Почти нѣтъ нужды объяснять, что слово разновидность здѣсь принято въ смыслѣ породы.} незначительны; они относятся только къ неважнымъ частностямъ, напримѣръ къ росту, цвѣту и проч. Еслибъ это было даже и такъ, еслибъ эти различія были такъ незначительны, какъ желаютъ выставить ихъ -- что до того? Коль скоро они сдѣлались постоянными и переходятъ по наслѣдству, они уже по тому самому становятся породами. По крайней мѣрѣ такъ стали бы судить о нихъ въ промышленности, которая имѣетъ особенный интересъ изучать и съ точностію рѣшать эти вопросы. Ни одинъ скотоводъ не станетъ сомнѣваться, что два семейства быковъ или барановъ, изъ которыхъ одно постоянно бываетъ бѣлой масти или малаго роста, а другое также постоянно отличается черною мастью или крупнымъ ростомъ, принадлежатъ къ отдѣльнымъ породамъ; нельзя не примѣнять того же правила и къ растеніямъ. Но кромѣ того, мы видѣли, что видоизмѣненія идутъ гораздо дальше чѣмъ хотѣлось бы нѣкоторымъ; мы видѣли, что видоизмѣненія касаются признаковъ, которые опытными ботаниками принимаются за видовые; общій "актъ и факты частные, указанные нами, не оставляютъ сомнѣнія въ этомъ отношеніи.

Приведемъ однакоже еще одинъ примѣръ, снова опираясь на авторитетъ того же ученаго. Даже не занимавшись много ботаникой, большая часть нашихъ читателей, конечно, знаютъ подорожникъ; это растеніе столь обыкновенно, что сдѣлалось типомъ цѣлаго рода, называемаго этимъ именемъ, и цѣлаго особаго семейства. Число видовъ, заключающихся въ этомъ родѣ, во времена Линнея доходило только до 20; съ того времени оно достигло уже цифры отъ 115 до 130, и двадцать изъ этихъ видовъ отнесены разными авторами къ европейской флорѣ. Декенъ, выбравъ одинъ изъ этихъ видовъ, принимаемыхъ всѣми ботаниками за виды весьма хорошо отличенные, посѣялъ и возрастилъ въ Музеѣ сѣмена, которыя собралъ въ деревнѣ. Вскорѣ онъ увидѣлъ на своихъ грядахъ по крайней мѣрѣ семь такихъ формъ, которыя до него признавались за видовыя. И пусть не думаютъ, что здѣсь рѣчь идетъ о разницахъ незначительныхъ: напротивъ, всѣ части растенія разнятся на столько, что объясняютъ и извиняютъ ошибку Линнея и его преемниковъ. Скажемъ хотя о листьяхъ: они являются то овальными и почти закругленными, то на столько длинными, что могутъ служить отличнымъ кормомъ; здѣсь они расположены розетками, въ нѣсколько центиметровъ въ діаметрѣ, тамъ образуютъ собою стоячій и густой пукъ. Цѣлое растеніе иногда гладко и безъ волосковъ, иногда же до того мохнато, что вызвало особое знаменательное прозвище шерстистою подорожника. Наконецъ, корень иногда только годиченъ, то-есть все растеніе родится, взростаетъ и умираетъ въ продолженіи одного года, а иногда живучъ, то-есть растеніе, переживъ зиму, весной снова производитъ листья, цвѣты и сѣмена. Отъ всѣхъ этихъ формъ, когда онѣ оставляются на мѣстѣ, тамъ гдѣ родились, или ставятся въ тѣ же условія существованія, отличительные ихъ признаки переходятъ къ потомкамъ. Если же пересадить ихъ въ другое мѣсто, и поставить въ новыя условія существованія, тогда потомки ихъ начинаютъ терять съ ними сходство, и сближаются болѣе и болѣе между собою; ихъ природа, такимъ образомъ, обнаруживается, и кто до сихъ поръ принималъ ихъ за настоящіе виды, принужденъ признать ихъ только за простыя породы.

Къ сожалѣнію, столь убѣдительный пріемъ, употребленный Декеномъ для доказательства видовой тождественности его подорожниковъ, не всегда удобенъ къ примѣненію. Не всегда, на примѣръ, можно достать сѣмена растеній экзотическихъ, да они плохо и развивались бы въ нашемъ климатѣ. Часто также породы твердо установившіяся, несмотря на перемѣну среды, сохраняютъ въ той или другой степени, чрезъ длинный рядъ поколѣній, свои отличительные признаки. Въ такихъ случаяхъ, чтобъ отличить виды отъ породъ, сравниваютъ какъ можно болѣе образцовъ. Каждый разъ, какъ только между двумя нормами, даже весьма различными, можно установить постепенную послѣдовательность особей, между которыми переходъ отъ одной къ другой будетъ сопровождаться нечувствительными оттѣнками, въ особенности каждый разъ, какъ только видимъ, что отличительные признаки перекрещиваются между собою въ членахъ этого послѣдовательнаго ряда, можемъ мы утверждать, что обѣ формы принадлежатъ къ одному и тому же виду. Въ самомъ дѣлѣ, между двумя видами, даже совершенно смежными, никогда не бываетъ обмѣна или смѣшенія признаковъ, которые свойственны только одному изъ нихъ; между породами одного и того же вида, напротивъ, это ежедневно встрѣчается; поэтому, вышеуказанный способъ часто даетъ возможность дойдти до истины. Существованіе этихъ посредствующихъ членовъ было приводимо въ подтвержденіе ученія, отвергающаго дикія породы, но я не понимаю почему. Какъ бы ни былъ многочисленъ и богатъ оттѣнками рядъ между двумя крайними членами, различіе этихъ послѣднихъ между собою тѣмъ не менѣе существуетъ, и передается наслѣдственно; а какъ это происходитъ именно съ такими растеніями, которыя человѣкъ никогда не разводилъ, то нужно признать, что видъ, подъ вліяніемъ естественныхъ условій, можетъ измѣняться и давать происхожденіе породамъ.

Исторія зоологіи представляетъ факты совершенно подобные тѣмъ, которые мы встрѣтили въ ботаникѣ. Тамъ также, когда группа представляетъ множество видовъ, мало разнящихся одинъ отъ другаго, различеніе иногда бываетъ затруднительно. Тамъ также породы и разновидности часто были принимаемы за особые виды; но и тамъ также, по мѣрѣ того какъ умножалось число членовъ для сравненія, явилась возможность составить послѣдовательные ряды, о которыхъ я сейчасъ говорилъ, и съ тѣмъ вмѣстѣ возможность привести всѣхъ этихъ представителей, болѣе или менѣе уклонившихся отъ первоначальнаго типа, къ ихъ общему родоначальнику. Для примѣра мы возьмемъ здѣсь то, что случилось съ изученіемъ слизняковъ. Это одна изъ тѣхъ частей зоологіи, съ которыми весьма многіе считаютъ себя вполнѣ знакомыми. Она удобна для составленія частныхъ коллекцій, и немного найдется любителей, которые не думали бы, что у нихъ есть какая-нибудь раковина еще неизвѣстная, и не описывали бы ее какъ неизвѣстную, а все лишь потому что не владѣли достаточнымъ числомъ членовъ для сравненія. Число конхиліологическихъ видовъ увеличилось такимъ образомъ черезмѣрно, когда Валансьенъ предпринялъ свой великій трудъ пересмотра. Пользуясь сокровищами, собранными съ давнихъ временъ въ Музеѣ, съ постоянствомъ и усердіемъ, которымъ не всегда отдавали справедливость, Валансьенъ соединилъ и сгруппировалъ всѣ тѣ раковины, которыя отличались только незначительными оттѣнками. Такимъ образомъ онъ составилъ большое число рядовъ, подобныхъ тѣмъ, о которыхъ мы сказали выше, и нашелъ, что почти во всѣхъ этихъ рядахъ сливается множество такихъ формъ, которыя прежде описывались какъ особые виды, даже иногда какъ новые роды, а теперь низводились на степень породъ или разновидностей.

Нѣтъ класса между животными, который бы не представлялъ подобныхъ примѣровъ; и самыя млекопитающія, то-есть классъ, въ которомъ видовые признаки преимущественно выяснены, не ускользаютъ отъ этого закона. Тамъ также существуютъ рѣзко отмѣченныя дикія породы. Это фактъ, на которомъ настаивалъ Исидоръ Жоффруа съ 1848 года. Самъ Кювье признавалъ это относительно лисицы. Начиная съ сѣвера Европы и до Египта, онъ нашелъ семь или восемь видоизмѣненій этого типа, которые такъ вяжутся одно съ другимъ, что нельзя раздѣлить ихъ; а между тѣмъ крайніе члены этого ряда были на столько различны между собою, что еслибы разсматривать ихъ отдѣльно, они могли бы подать поводъ къ серіознымъ недоумѣніямъ. Здѣсь послѣдовательный рядъ могъ быть вполнѣ установленъ. Но относительно шакала не было еще сдѣлано того же. Между шакаломъ Индіи и шакаломъ Сенегамбіи различія весьма крупныя, и потому Фредерикъ Кювье составилъ изъ нихъ два вида; но съ того времени открыты были посредствующіе члены, и Исидоръ Жоффруа нисколько не усумнился соединить прежніе два вида въ одинъ, давая замѣтить, какъ много этою, впрочемъ извинительною, ошибкой даровитаго его предшественника подтверждаются прочіе факты, говорящіе въ пользу существованія породъ, называемыхъ дикими, или естественными.

Объ обширности и дѣйствительномъ значеніи различій, которыми отдѣляются породы одна отъ другой, мы скажемъ въ послѣдствіи; ограничимся здѣсь утвержденіемъ, что эти различія бываютъ иногда очень значительны, и прибавимъ къ этому одно важное замѣчаніе. Когда двѣ дикія породы столько несходны между собою, что ихъ признавали даже за отдѣльные виды, эти породы обыкновенное бываютъ очень удалены одна отъ другой по своему мѣстожительству. Въ одной мѣстности, или въ мѣстностяхъ смежныхъ, чаще всего встрѣчаются только такія разновидности или породы, которыя отличаются несомнѣннымъ сходствомъ съ своимъ видовымъ типомъ. Такимъ образомъ, значительныя измѣненія въ видѣ всегда соединены съ значительнымъ отдаленіемъ мѣстностей. А это отдаленіе само собою предполагаетъ большія разности въ климатѣ, въ свойствахъ и произведеніяхъ почвы, ели, другими словами, въ условіяхъ существованія, въ средѣ. Трудно однако предположить, чтобы между измѣненіемъ условій и образованіемъ породъ существовало только простое совпаденіе. Итакъ, уже на одномъ этомъ основаніи дозволительно было бы утверждать, что тутъ, скрываются отношенія причины къ дѣйствію; далѣе мы въ этомъ убѣдимся несомнѣннымъ образомъ.

Домашнія, или искусственныя породы. Когда идетъ рѣчь о домашнихъ породахъ, мы не имѣемъ нужды доказывать ихъ существованіе; всякое несогласіе между естествоиспытателями прекращается здѣсь; всѣ знаютъ, что, подъ вліяніемъ человѣка, какъ растенія, такъ и животныя, могутъ подвергаться измѣненіямъ, вырожденіямъ и всякаго рода видоизмѣненіямъ, которыя иногда до такой степени закрываютъ первоначальный типъ, что мы съ трудомъ узнаемъ его. Всѣ признаютъ, что эти видоизмѣненія передаются наслѣдственно. Но какимъ образомъ человѣкъ пріобрѣтаетъ это вліяніе, и производитъ дѣйствіе на окружающихъ его животныхъ? Не останавливаясь на этомъ вопросѣ, который заслуживаетъ болѣе подробнаго разсмотрѣнія, достаточно мимоходомъ замѣтить, что человѣкъ достигаетъ этого результата всегда только посредствомъ измѣненія въ условіяхъ существованія, что слѣдовательно и здѣсь мы встрѣчаемся также съ дѣйствіями среды. Вмѣшательство человѣка только умножаетъ, разнообразитъ эти условія, даетъ имъ болѣе силы, и потому они производятъ болѣе многочисленныя и болѣе замѣчательныя послѣдствія. Этимъ объясняется для насъ и то, почему изъ одного домашняго вида образуется иногда много породъ, и то, почему представители этихъ породъ такъ мало сходны между собою.

Изъ тысячи примѣровъ возьмемъ нѣсколько, и начнемъ съ растеній {Большая часть подробностей, относящихся къ растеніямъ воздѣланнымъ, заимствованы изъ сочиненій г. Годрона о видѣ, равно какъ и изъ статей г. Дюшартра, помѣщенныхъ въ Dictionnaire universel d'histoire naturelle.}. Всякій знаетъ, какъ мало сходны между собою разновидности нашихъ плодовъ. Ихъ насчитываютъ болѣе пятидесяти для персиковъ, болѣе ста для сливъ, нѣсколько сотъ для яблокъ,-- и все это разныя формы, которыя уже добыты, но сверхъ того, съ каждымъ днемъ, производится еще какая-нибудь новая. Дюгамель, въ половинѣ прошлаго столѣтія, насчитывалъ уже до ста сортовъ извѣстныхъ грушъ, а одинъ изъ послѣднихъ каталоговъ Лондонскаго земледѣльческаго общества доводитъ эту цнору до шести сотъ. Графъ Одаръ, въ своей Липелофа^ш, допускаетъ около тысячи сортовъ винограду. Правда, что не всѣ эти формы я сорты плодовъ -- отдѣльныя породы; большая часть ихъ только разновидности, умноженныя прививкою и другими генеагенетичеокими пріемами, какіе употребляются садоводами. Однако, вопреки довольно распространенному мнѣнію, истинныя породы существуютъ и между нашими плодовыми деревьями. Севеннскіе пассегры (passègres), дофинейскіе тюлины (tullins) представляютъ намъ примѣръ персиковъ, очень хорошихъ на вкусъ, которые воспроизводятся сѣменами. Г. Сажере доказалъ, что тоже самое бываетъ и со сливами, напримѣръ, съ реньклодъ, (reine-Claude), съ сливами Св. Екатерины, съ красновато-бѣлыми (perdrigon), съ красными дамасскими. Но тотъ же наблюдатель испыталъ полную неудачу на различныхъ грушахъ, которыя онъ пробовалъ сѣять; растенія, которыя онъ получалъ, принимали опять признаки, свойственные ихъ виду въ дикомъ состояніи. Но за то, черезъ посѣвку, онъ получалъ настоящій столовый виноградъ, и г. Виберъ подтвердилъ этотъ результатъ. Впрочемъ, различныя наблюденія, которыя сдѣлалъ Рохасъ Клементе, уже доказали, что существуютъ дѣйствительныя породы виноградныхъ лозъ. Этотъ знаменитый испанскій ампелографъ, между прочимъ, описалъ одну мѣстность въ Андалузіи, извѣстную подъ названіемъ Algaida de San Lucar. Это небольшая полоса земли, двѣ мили въ длину и полмили въ ширину, совершенно покрытая одичавшими виноградными лозами. Тамъ каждая лоза сохраняетъ всѣ свои признаки, хотя и предоставлена самой себѣ и сама собою воспроизводится посредствомъ сѣменъ. Изъ этого факта г. Клементе заключалъ, что нашъ виноградъ представляетъ нѣсколько отдѣльныхъ видовъ; но большая часть ботаниковъ относятъ, тѣмъ не менѣе, всѣ наши виноградныя лозы только къ одному виду {Въ донесеніи, которое мы уже нѣсколько разъ приводили, г. Шеврёль говоритъ, что еще нельзя положительно сказать что-нибудь во этому вопросу.}.

Наши плодовыя деревья, наши кустарники и многолѣтнія растенія, сажаемыя для украшенія нашихъ цвѣтниковъ и обогащающія садовниковъ, допускаютъ употребленіе прививки, посадку отводковъ и черенковъ. Растенія годичныя не терпятъ этого; они иначе не разводятся, какъ только чрезъ посѣвку. Итакъ, разновидности исчезаютъ ежегодно; однакожъ мы можемъ также утвердительно сказать, что формы и этихъ растеній чрезвычайно видоизмѣнились подъ рукой человѣка. Одно и то же растеніе, Cynara cardunculus, дало происхожденіе нашимъ кардонамъ (огородная щетка) и нашимъ артишокамъ; отъ другаго, Raphanиs sativus, произошли всѣ наши разнообразныя породы паровой (радисъ) и простой рѣдки и хрѣна. Отъ Brassica oleracea, или отъ дикой капусты нашихъ странъ, произошли пять большихъ семействъ, а именно: кочанная или вилковая капуста, нѣкоторыя породы которой, по своему цвѣту, носятъ названіе красной; миланская или съ завитками, къ которой относится и брюссельская; зеленая капуста, которой одна порода, капуста кавалерская, замѣчательная своими размѣрами и прозванная колоссальною, нѣсколько лѣтъ тому назадъ послужила къ злоупотребленію легковѣріемъ публики; далѣе, рѣпная капуста, выпуклый корень которой идетъ въ кушанья; наконецъ, цвѣтная или кудрявая капуста, отъ которой наоборотъ употребляется самый цвѣтъ. Къ каждому изъ этихъ семействъ принадлежитъ извѣстное число главныхъ породъ, которыя въ свою очередь подраздѣляются на второстепенныя, отличающіяся одна отъ другой какимъ-нибудь особымъ качествомъ, такъ что, говоря безъ преувеличенія, число этихъ различныхъ сортовъ капусты, происшедшихъ отъ одного вида, простирается до сотни. Почти всѣ овощи (а извѣстно, какъ число ихъ велико) могли бы представить намъ подобные факты.

Число животныхъ видовъ, обращенныхъ въ состояніе домашнихъ, не такъ велико, какъ число воздѣланныхъ растительныхъ видовъ. Исидоръ Жоффруа, который въ послѣднемъ своемъ сочиненіи представилъ окончательный выводъ изъ всѣхъ прежнихъ своихъ трудовъ по этому предмету, насчитываетъ домашнихъ животныхъ на всей землѣ не болѣе сорока семи видовъ, а именно: двадцать одинъ видъ изъ млекопитающихъ, семнадцать изъ птицъ, два вида изъ рыбъ и семь изъ насѣкомыхъ {Я буду много заимствовать изъ этого сочиненія, которому обширныя знанія автора и особые спеціальные труды, посвященные имъ въ теченіи многихъ лѣтъ изученію предмета, придаютъ двойной авторитетъ. Считаю въ особенности нужнымъ замѣтить здѣсь, что, за исключеніемъ одного свѣдѣнія, заимствованнаго изъ Дарвина, всѣ ссылки на Библію, на Веды, на Шу-кингъ и на Зендъ-Авесту, относящіяся до прирученія животныхъ, сдѣланы мною по г. Жоффруа.}. Но за то, эти виды, по отношенію къ занимающему насъ вопросу, представляютъ совсѣмъ иной интересъ чѣмъ растенія. Не одни уже общіе законы, свойственные всѣмъ органическимъ существамъ, приближаютъ къ намъ животныхъ; самыя отправленія у нихъ, въ сущности тѣ же что и у насъ; а у животныхъ высшихъ, сходство въ органахъ и въ физіологическихъ отправленіяхъ доходитъ иногда даже до тождества. Войдемъ въ болѣе обстоятельныя подробности относительно тѣхъ животныхъ, которыя могутъ быть здѣсь изслѣдованіи. Опираясь постоянно на ихъ исторію, будемъ разыскивать въ особенности, до какой степени легко въ дѣйствительности приводится къ одному виду совокупность породъ, означаемыхъ однимъ, общимъ ды всѣхъ видовымъ именемъ.

Оставляя въ сторонѣ насѣкомыхъ и рыбъ, приступимъ прямо хъ клаесу птицъ. Здѣсь, прежде всего представляется одинъ видъ, не важный самъ по себѣ, но весьма интересный тѣмъ, что эпоха его прирученія, очень недавняя, хорошо извѣстна, такъ что мы можемъ измѣрить всю обширность измѣненій, какія испытаны имъ въ періодъ времени, относительно очень короткій. Я говорю о канарейкѣ. Этотъ "маленькій комнатный музыкантъ", какъ его называетъ Бюффонъ, проникъ въ Европу со времени завоеванія Канарскихъ острововъ Бетанкурами, то-есть около половины XV столѣтія. Въ XVI вѣкѣ, торговля вывезла оттуда въ Европу большое количество канареекъ, какъ вывозитъ она нынѣ другіе виды птицъ. Въ скоромъ времени канарейка акклиматизировалась во всей Европѣ, стала воспроизводиться и все болѣе и болѣе распространяться, не переставая однако быть предметомъ большаго спроса. Переходя такимъ образомъ въ весьма разнообразныя среды, канарейка испытывала на себѣ ихъ дѣйствіе, и не замедлила видоизмѣниться. У Бюффона мы находимъ списокъ, съ означеніемъ двадцати девяти разновидностей и восьми отдѣльныхъ породъ, получившихъ особыя названія еще въ началѣ XVIII вѣка; онъ прибавляетъ, что съ того времени образовалось много новыхъ породъ. Безъ сомнѣнія, нынѣ число ихъ еще болѣе возрасло. Птицы всѣхъ этихъ породъ очень отличаются отъ своихъ собратій, оставшихся въ дикомъ состояніи. Эти послѣднія имѣютъ сѣро-зеленоватый цвѣтъ съ темными пятнами, а каждому извѣстно, какъ мало эти признаки свойственны большей части нашихъ канареекъ. Напомнимъ хоть то, что у нашихъ канареекъ ростъ вообще крупнѣе, что перья ихъ либо бываютъ всѣ однообразнаго цвѣта, который видоизмѣняется, переходя изъ желтаго, почти бѣлаго у однихъ, въ зеленоватый и въ зеленовато-сѣрый у другихъ,-- либо испещрены полосками болѣе или менѣе темными, доходящими иногда до совершенной черноты. Прибавимъ къ этому, что между канарейками извѣстны породы хохлатыя, другія съ удлиненными ногами, и каждая изъ этихъ породъ, въ сущности сохраняя первоначальный напѣвъ вида, прибавляетъ къ нему еще свои особенныя интонаціи, пріемы, переливы. Вотъ какимъ превращеніямъ, въ теченіи трехъ вѣковъ неволи, успѣла подвергнуться эта птичка, вывезенная къ намъ сперва для удовлетворенія прихоти вельможъ, а теперь увеселяющая и обитателей бѣдныхъ, чердаковъ.

Индѣйскій пѣтухъ, ввезенный въ Европу почти одновременно съ канарейкой; утка, которую во времена Колумеллы и Варрона еще принуждены были ловить не иначе какъ раскидывая сѣти надъ бассейнами, въ которыхъ ее разводили; гусь, прирученный Греками, какъ думаетъ Исидоръ Жофоруа, или Азіятцами, какъ предполагаетъ г. Пикте: всѣ эти птицы не оставляютъ никакого сомнѣнія насчетъ своего происхожденія. При всей многочисленности и разнообразіи породъ какія добыты отъ этихъ птицъ, никому не приходило въ голову предполагать, чтобы въ образованіи ихъ участвовали многіе виды. Эти породы, впрочемъ, еще не такъ многочисленны, какъ могли бы онѣ быть, еслибы не мѣшало одно обстоятельство, на которое, мнѣ кажется не всегда обращалось должное вниманіе. Три вида, сейчасъ названные нами, -- виды существенно полезные; прихоть и мода вообще оставили ихъ въ пренебреженіи. Самая индѣйка, первоначально вывезенная какъ птица годная на украшеніе, очень скоро сдѣлалась простою столовою птицей, и пополнила собою только птичій дворъ. Съ тѣхъ поръ отъ ней стали уже требовать только, чтобъ она доставляла какъ можно болѣе вкуснаго мяса. Ни одинъ любитель не былъ озабоченъ тѣмъ, чтобы сохранить у нея блескъ ея первоначальнаго пера или оразнообразить его оттѣнки, и несмотря на то, какія измѣненія, какія разности въ цвѣтахъ являются даже у тѣхъ индѣекъ, которыя, въ нашихъ фермахъ, разводятся вмѣстѣ съ нашими древними галльскими курами! Вотъ одинъ изъ тѣхъ примѣровъ, которые показываютъ, какъ возникаютъ породы около человѣка, безъ его вмѣшательства, почти можно сказать, безъ его вѣдома, только благодаря дѣйствію тысячи различныхъ условій, которыя онъ создаетъ вокругъ себя. Этого примѣра достаточно, чтобы понять, на сколько эти породы должны умножиться и отмѣтиться еще болѣе отличительными признаками, когда въ этомъ приметъ участіе воля, которая поставитъ себѣ цѣлію безпрестанно видоизмѣнять ихъ; достаточно этого примѣра, чтобы понять также, до какой степени трудно будетъ въ такомъ случаѣ добраться до первоначальнаго источника, и удостовѣриться въ единствѣ вида, среди всѣхъ этихъ производныхъ формъ, иногда весьма отдаленныхъ между собой. Это именно случилось съ голубями, что и даетъ имъ право на особенное упоминаніе.

Голубиный видъ, безъ сомнѣнія, есть одинъ изъ тѣхъ, которые обращены въ домашнее состояніе съ самыхъ древнихъ временъ. Дарвинъ приводить по этому предмету изслѣдованія гг. Бирха и Лепсіуса, и изъ этихъ изслѣдованій открывается, что голуби были подаваемы на пиршествахъ Египтянъ, еще въ царствованіе пятой или даже четвертой династіи. Въ Европѣ, разводились эти птицы Греками, можетъ быть еще со временъ Троянской войны; потомъ они перешли въ Римъ, гдѣ и освоились, благодаря модѣ и роскоши. Во времена Плинія, голубямъ кампанскимъ велись родословныя, такъ какъ это дѣлается теперь у насъ относительно кровныхъ лошадей. Голландцы, въ XVI вѣкѣ, стали подражать въ этомъ Римлянамъ, а Акбаръ-ханъ, около тѣхъ же временъ, вмѣсто отдыха отъ своихъ завоевательныхъ походовъ, собиралъ въ огромныя голубятни болѣе нежели по двадцати тысячъ голубей, отыскивалъ въ нихъ самыя рѣдкія разновидности, стараясь потомъ умножать эти разновидности посредствомъ повторяемыхъ скрещиваній. Наконецъ, и въ наше время, голуби остаются въ большой милости у любителей. Въ Англіи насчитывается много голубиныхъ клубовъ, члены которыхъ не щадятъ ни заботъ, ни издержекъ для воспитанія своихъ любимыхъ птицъ. При подобныхъ условіяхъ, понятно, что этотъ видъ птицъ долженъ былъ подвергнуться многимъ и сильнымъ измѣненіямъ. Такъ Бюффонъ насчитывалъ въ одной Европѣ одиннадцать большихъ группъ, изъ которыхъ каждая содержитъ извѣстное число главныхъ породъ, не говоря уже о породахъ второстепенныхъ и представляющихъ меньшій интересъ. Но эти цифры для настоящаго времени уже потеряли значеніе: нынче породы голубей, безъ сомнѣнія, нужно считать уже сотнями. Такимъ образомъ, здѣсь представляется во всемъ своемъ интересѣ, со всѣми своими дѣйствительными трудностями, вопросъ, который можетъ быть выраженъ въ общихъ словахъ слѣдующимъ образомъ: исходятъ ли всѣ эти породы отъ одного вида?

Бюффонъ отвѣчалъ на этотъ вопросъ сперва утвердительно, и дикаго голубя (Columba Iwia) признавалъ за общаго родоначальника всѣхъ домашнихъ голубей. Въ послѣдствія, разнаго рода соображенія привели его къ тому мнѣнію, что въ производствѣ нашихъ лучшихъ породъ могли нѣсколько участвовать вяхирь (Columba palumbus) и европейская горлица (Columba lurtur). Большая часть естествоиспытателей пристали къ этому послѣднему мнѣнію Бюффона, и самъ Кювье полагалъ возможнымъ, что нѣсколько смежныхъ видовъ дикаго голубя содѣйствовали къ произведенію нашихъ домашнихъ городъ. Впрочемъ, ни Кювье, ни Бюффонъ не приводятъ ни одного факта въ подтвержденіе своего мнѣнія. Читая ихъ, видишь, что они поражены этимъ безконечнымъ разнообразіемъ формъ, и колеблются отнести всѣ эти формы къ одному первоначальному типу, вотъ и все; но Исидоръ Жоффруа открылъ одинъ фактъ, прямо противорѣчащій рѣшенію, предложенному его знаменитыми предшественниками. Онъ показалъ, что потомки наиболѣе видоизмѣненныхъ породъ представляютъ, иногда въ цѣломъ, а иногда въ частяхъ, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ сполна всѣ признаки, свойственные дикому голубю, но никогда не обнаруживаютъ признаковъ какого нибудь другаго вида. Изъ этого онъ заключилъ, что тутъ довольно вѣроятности въ пользу единства происхожденія, тогда какъ ничто не говоритъ въ защиту множественности. Дарвинъ пошелъ еще далѣе. Приведенный своими общими занятіями къ спеціальному изслѣдованію вопроса о голубяхъ, онъ захотѣлъ исчерпать его до дна. Онъ разсмотрѣлъ всѣ свѣдѣнія объ этомъ предметѣ, собранныя до него; досталъ себѣ всѣ породы голубей, свойственныя Европѣ и англійскимъ колоніямъ; вошелъ въ сношенія съ главными голубиными охотниками въ Лондонѣ; записался членомъ въ двухъ спеціальныхъ по этой части клубахъ, и началъ производить, во множествѣ, опыты. Не прежде, какъ употребивъ такимъ образомъ всевозможныя средства къ отысканію истины, онъ счелъ себя въ правѣ сдѣлать окончательное заключеніе, и это заключеніе оказалось самымъ рѣшительнымъ образомъ въ пользу единства вида. По его мнѣнію, дикій голубь есть единственный родоначальникъ всѣхъ домашнихъ голубей.

Въ подтвержденіе своего мнѣнія, Дарвинъ приводитъ множество фактовъ, которые всѣ ведутъ къ одному результату. Какъ ни велики различія, которыми отдѣляются крайнія породы дикаго голубя, однакожъ всегда можно подмѣтить между этими двумя крайними членами постепенные ряды, которые тѣсно связываютъ ихъ. Нигдѣ не встрѣчается тѣхъ точныхъ признаковъ, какими обыкновенно различаются другъ отъ друга два вида, хотя бы самые смежные. Скрещивая особей, принадлежащихъ къ самымъ несходнымъ породамъ, разрушая одни отличительные признаки другими, получаемъ, иногда начиная съ третьяго поколѣнія, особей совершенно сходныхъ съ дикимъ голубемъ. Первоначальный типъ выступаетъ наружу какъ бы самъ собою. Еслибъ объяснять существованіе всѣхъ голубиныхъ породъ различіемъ и множественностью первоначальныхъ видовъ, тогда слѣдовало бы допустить существованіе, по крайней мѣрѣ, семи или восьми видовъ, въ которыхъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми признаками, свойственными дикому голубю, соединяются другіе, совершенно чуждые всѣмъ извѣстнымъ голубинымъ породамъ; слѣдовало бы предположить, что всѣ эти виды либо неизвѣстны, хотя и существуютъ еще въ дикомъ состояніи, либо совсѣмъ перевелись,-- два мнѣнія равно недопустимыя; слѣдовало бы еще предположить, что однажды прирученные, эти виды неспособны возвратиться въ состояніе свободное. Всѣ эти предположенія самымъ очевиднымъ образомъ противорѣчатъ дознаннымъ фактамъ. Наконецъ, послѣднее доказательство того, что всѣ голубиныя породы одного происхожденія, авторъ извлекаетъ изъ слѣдующаго факта: самыя отдаленныя изъ голубиныхъ породъ могутъ скрещиваться между собою и давать происхожденіе метисамъ (ублюдкамъ), способнымъ плодиться въ свою очередь безконечно. Этимъ вполнѣ подтверждается заключеніе, вытекающее изъ всего, нами сказаннаго.

Не останавливаясь на другихъ видахъ птицъ, исторія которыхъ не такъ полна, какъ исторія предыдущихъ, и потому не можетъ представить ничего особенно важнаго, мы займемся млекопитающими. Эта группа представляетъ для насъ болѣе интереса чѣмъ всякая другая. Въ ней-то преимущественно встрѣчаются тѣ органическія аналогіи и физіологическія сходства съ человѣкомъ, о которыхъ мы упомянули выше. Сверхъ того, естественно, на высшей степени здѣсь стоитъ и смышленность. Развитая и иногда преобразованная вліяніемъ человѣка, она представляетъ факты, столько же важные, какъ и тѣ, которые вытекаютъ изъ изслѣдованія чисто-физическаго, и столько же способные служить отличительною примѣтой породы. Притомъ же, самые древніе и самые полные опыты власти человѣка надъ животными, оказываются именно на классѣ млекопитающихъ. Къ сожалѣнію, изъ этого самаго обстоятельства проистекаютъ и весьма большія затрудненія для рѣшенія вопроса, который занимаетъ насъ предпочтительно передъ всѣми другими. Чѣмъ прямѣе, общѣе и постояннѣе было вліяніе человѣка на какой-нибудь видъ, тѣмъ многочисленнѣе и сильнѣе происходили измѣненія, а слѣдовательно и тѣмъ труднѣе дойдти до первоначальнаго источника. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже, этотъ источникъ остается для насъ и теперь еще неизвѣстенъ. Такъ напримѣръ, можно сказать это относительно быка. Нѣтъ другаго животнаго, которое бы такъ издавна служило помощникомъ и товарищемъ человѣку: оно сопровождало древнихъ Арійцевъ, еще при выходѣ ихъ изъ ихъ первоначальной родины; въ Китаѣ, съ первыхъ вѣковъ, оно является животнымъ, служащимъ человѣку и въ мирѣ, и на войнѣ; Зендъ-Авеста говоритъ о немъ, какъ о животномъ священномъ; въ Египтѣ оно изображено на самыхъ древнихъ памятникахъ. Оно слѣдовало за человѣкомъ почти повсюду, гдѣ только почва могла доставлять ему пищу; въ продолженіе этихъ путешествій, отъ него произошло множество породъ, большая часть которыхъ тщательно описаны и изображены; и при всемъ томъ, намъ еще остается доискиваться, что такое быкъ первоначальный, и гдѣ его родина; намъ приходится даже спрашивать себя, существуетъ ли онъ еще, или уже исчезъ совершенно съ поверхности земнаго шара {Бюффонъ, Палласъ и нѣкоторые другіе естествоиспытатели признавали европейскаго бизона, или зубра, за родоначальника нашихъ домашнихъ быковъ; разсмотрѣніе скелета заставило отказаться отъ этого мнѣнія. Кювье приписалъ ту же роль быку торфяниковъ, виду нынѣ уже исчезнувшему. Это сближеніе было оставлено даже Лориларомъ, столь усерднымъ послѣдователемъ Кювье; но мы еще и теперь не знаемъ никакого дикаго вида, который съ большею или меньшею вѣроятностію могъ бы быть признанъ за первоначальнаго домашняго быка.}.

Къ счастію, мы имѣемъ гораздо болѣе свѣдѣній о другихъ видахъ, столько же для насъ важныхъ. Относительно осла, напримѣръ, нѣтъ никакого сомнѣнія, ни въ единствѣ его вида, ни въ его происхожденіи. Дикій типъ его, онагръ, еще и нынѣ водится во всей юго-западной Азіи и сѣверо-восточной Африкѣ. Онъ былъ домашнимъ животнымъ въ этихъ странахъ, со временъ первыхъ патріарховъ, и оттуда уже распространился по всему свѣту. При этихъ переселеніяхъ, и онъ также замѣчательно измѣнился; но и здѣсь, какъ во всемъ, бѣдный оселъ испыталъ несчастье. Его породы никогда не находили себѣ историка. Путешественники говорятъ намъ, мѣстами, по нѣскольку словъ о мараттскихъ ослахъ, ростъ которыхъ они сравниваютъ съ ростомъ собаки на Новой Землѣ, развязываютъ также о рослыхъ ослахъ, которыхъ посылаютъ изъ Аравіи въ Персію, гдѣ они считаются превосходными животными для верховой ѣзды, потому что, при своей иноходи, бѣгаютъ рысью такъ скоро, что не отстаютъ отъ лошади, пущенной въ галопъ; но эти путешественники всегда очень скупы на подробности. Даже наши европейскія породы едва извѣстны. Наконецъ, самъ Бюффонъ, который такъ справедливо взялъ подъ свою защиту нашихъ скромныхъ ословъ, ничего не сказалъ о рослыхъ братьяхъ ихъ въ Пуату; ихъ даже забыли пригласить на послѣднюю выставку, и тѣмъ лишили большую часть читателей возможности составить себѣ понятіе объ ихъ высокомъ ростѣ, объ ихъ длинныхъ ушахъ, объ ихъ особенной шерсти. Во всякомъ случаѣ, легко убѣдиться, что у осла, какъ и у голубей, породы незамѣтно переходятъ изъ одной въ другую, и всѣ стремятся, чрезъ постепенное ослабленіе пріобрѣтенныхъ признаковъ, возвратиться къ своему первому родоначальнику, котораго главныя черты сохраняются ими, то-есть къ онагру.

Лошадь, животное служащее намъ вмѣстѣ и на пользу и для роскоши, извѣстна гораздо болѣе. Однакожъ и ея первоначальная исторія представляетъ не мало значительныхъ затрудненій. Существованіе дикихъ лошадей въ центральной Азіи несомнѣнно дознано только въ послѣднее время; за то, лишь только былъ доказанъ этотъ фактъ, какъ съ тѣмъ вмѣстѣ уничтожились почти и всѣ затрудненія. Онъ дѣйствительно объясняетъ, какимъ образомъ лошадь могла сопутствовать Арійцамъ въ ту эпоху, когда еще слагались гимны Ршъ-Веды; дѣлаетъ понятнымъ для насъ, почему книга Шу-Кингъ говоритъ о лошади, но указываетъ однакожь на нее какъ на животное, еще недавно введенное; равнымъ образомъ объясняетъ, почему въ Египтѣ лошадь должна была сдѣлаться извѣстною гораздо позже чѣмъ оселъ. Съ другой стороны, сходство дикихъ лошадей съ тарпанами, или лошадьми, снова перешедшими въ вольное состояніе въ Азіи, доказываетъ тождество происхожденія. Уже одно это обстоятельство даетъ отвѣтъ на всѣ теоріи, которыя налагались еще такъ недавно, и которыя въ нашихъ лошадиныхъ породахъ находили отъ шести до семи первоначальныхъ видовъ: эти теоріи опровергаются именно тѣмъ, что всѣ лошадиныя породы переходятъ однѣ къ другимъ тѣми постепенными рядами, о какихъ говорено выше. Извѣстно, какъ многочисленны эти породы: можетъ-быть, нѣтъ страны, которая бы не производила ихъ по нѣскольку, и въ одной Франціи можно насчитать ихъ почти столько же, сколько было у насъ прежде провинцій. А между тѣмъ, человѣкъ вездѣ и всегда требовалъ отъ лошади почти одного и того же: онъ всегда видѣлъ въ ней только животное, годное для верховой ѣзды или для перевозки тяжестей. Поэтому, онъ старался развить въ ней силу мускуловъ, продолжительность, легкость и безопасность движеній; заботился также возвысить и облагородить ея формы; но тѣмъ все и ограничивалось. Слѣдовательно, если видъ представляетъ измѣненія, не имѣющія отношенія къ цѣли, которую поставлялъ себѣ его господинъ, человѣкъ, то эти измѣненія, очевидно, суть результаты уже того невольнаго вліянія, которое, какъ мы говорили выше, человѣкъ, самъ того не зная, оказываетъ на окружающихъ животныхъ,

Если хотимъ составить себѣ полное понятіе о томъ вліяніи, какое можетъ произвести своею властью человѣкъ на живое существо, если хотимъ вполнѣ понять, до какой степени онъ можетъ преобразовывать, комбинировать и перемѣшивать организмы, то для этого нужно изучить именно собаку. Объ этомъ видѣ можно сказать, что человѣкъ всего потребовалъ отъ него, и что тотъ все далъ ему. Человѣкъ сдѣлалъ изъ собаки рабочую скотину, пользуется ею въ ѣздѣ и въ охотѣ, сдѣлалъ изъ нея и сторожа и бойца; онъ воспользовался ея понятливостью, ея инстинктомъ, такъ же какъ и тѣлесными силами; все существо ея изгибалось, соотвѣтственно требованіямъ человѣка; вмѣшались сюда мода и прихоть, и тѣ были удовлетворены, наравнѣ съ дѣйствительными нуждами человѣка, и все это идетъ съ самой глубокой древности. Библія и Веды, Шу-Кингъ и Зендъ-Авеста говорятъ о собакѣ; самые древніе египетскіе памятники представляютъ намъ ея изображеніе и доказываютъ, что она тогда уже дала отъ себя многія породы, между прочимъ одну съ висячими ушами, а это -- несомнѣнный признакъ весьма давняго прирученія. И какое потому безконечное разнообразіе, какіе контрасты въ этихъ породахъ! Поставьте рядомъ съ огромною филиппинскою собакой, которая ростомъ выше всѣхъ нашихъ европейскихъ породъ, болонку, которую наши бабушки прятали въ своихъ муфтахъ; рядомъ съ борзою собакой, у которой ноги такъ длинны и такъ тонки, что заяцъ спѣшитъ бѣжать отъ нея, поставьте барсучью собаку съ ея кривыми ногами, со всѣмъ ея устройствомъ, такъ приноровленнымъ къ тому, чтобы проползти въ какую-нибудь нору; подлѣ турецкой собаки, съ совершенно голою кожей, поставьте пуделя, у котораго шерсть похожа на руно; сравните пиренейскую собаку съ бульдогомъ, померанскую съ рѣдкошерстнымъ грифономъ, ньюфаундлендскую съ гончею,-- и вы составите еще не полное понятіе объ этомъ мірѣ собакъ, въ которомъ совмѣщаются самыя разнообразныя формы и самые различные инстинкты. Да еще то, что мы видимъ теперь, составляетъ, можетъ-быть, только самую малую часть всего того, что существовало. Животныя породы исчезаютъ вмѣстѣ съ потребностью или прихотью, которая вызвала ихъ къ бытію, и сколько собачьихъ формъ, безъ сомнѣнія, исчезло со временъ Ведъ! Нѣтъ нужды выходить за предѣлы Франціи или восходить очень далеко по времени, чтобы привести примѣры на это. Вѣроятно, въ Сентонжѣ нынче не найдется уже ни одной изъ тѣхъ большихъ борзыхъ собакъ, которыхъ такъ добивались въ средніе вѣка для охоты на краснаго звѣря, и за которыхъ промѣнивали боеваго коня. Кто можетъ также сказать, что сдѣлалось съ породой мопсовъ, этихъ Медіоланскихъ собакъ въ миніатюрѣ, которыхъ въ наши дѣтскіе годы видывали мы у старыхъ вдовушекъ?

Хотя довольно много мнѣній высказано было въ объясненіе этого множества собачьихъ породъ, всѣ онѣ однако могутъ быть приведены къ двумъ главнымъ. По мнѣнію нѣкоторыхъ естествоиспытателей, наши домашнія собаки наслѣдственно произошли отъ нѣсколькихъ различныхъ видовъ; большая же часть ученыхъ производятъ ихъ отъ одного вида. Впрочемъ, эти общія положенія выражаемы были далеко не одинаково. Нѣкоторые изъ сторонниковъ перваго мнѣнія допускаютъ, что дикіе родоначальники нашихъ собакъ исчезли; другіе же полагаютъ, что возможно еще отыскать этихъ родоначальниковъ въ дикомъ состояніи. Но въ отвѣтъ первымъ можно сказать, что палеонтологія никогда не встрѣтила ни одного ископаемаго остатка, который бы подтверждалъ ихъ предположеніе; а послѣднимъ отвѣтимъ, что предположеніемъ трехъ или четырехъ различныхъ родоначальниковъ, чрезвычайное разнообразіе породъ объясняется нисколько не лучше, какъ еслибы допускался и одинъ родоначальникъ, и что ко всѣмъ тѣмъ, кого признаютъ за родоначальниковъ, нисколько не подходятъ именно породы наиболѣе исключительныя, напримѣръ, барсучьи, болонки и проч.; этимъ послѣднимъ мы не находимъ ничего подобнаго между животными дикими. Вообще, и тѣмъ и другимъ естествоиспытателямъ, основательно можно возразить, что у собакъ, какъ и у голубей, "самыя рѣзкія видоизмѣненія доходятъ до послѣдней степени развитія не иначе какъ посредствомъ нечувствительной постепенности; что мы видимъ, какъ дѣйствительно возникаютъ эти видоизмѣненія, и что слѣдовательно невозможно и предположить ихъ существованіе въ какомъ-либо предшествующемъ видѣ {Слова Фредерика Кювье. Извѣстно, до какой степени этотъ натуралистъ былъ сторонникомъ неизмѣняемости вида; и потому столь ясное свидѣтельство съ его стороны имѣетъ чрезвычайно большое значеніе.}." Этотъ фактъ не ускользнулъ отъ Бюффона, вслѣдствіе чего онъ и рѣшился составить генеалогическую карту различныхъ собачьихъ породъ, принявъ исходною точкой собаку пастушью. Фредерикъ Кювье, въ свою очередь, сдѣлалъ этотъ фактъ несомнѣннымъ, послѣ того какъ подвергъ подробному сличенію уже не только внѣшніе и общіе признаки собачьихъ породъ, но и чувствительные и воспроизводительные органы, самый скелетъ, даже въ особенности голову, члены и хвостъ собаки. Такое изученіе вопроса привело его къ заключенію, что, если кто хочетъ объяснять существованіе всѣхъ нашихъ собачьихъ породъ различіемъ происхожденія, тотъ долженъ предположить по крайней мѣрѣ пятьдесятъ первоначальныхъ видовъ (espèces souches). Прибавимъ еще, что во всѣхъ этихъ видахъ (которыхъ и слѣда не отыскивается въ дѣйствительности) основные инстинкты тождественны, тогда какъ ихъ зоологическіе признаки весьма различны и весьма сходны въ то же время. Полагаемъ" сказаннаго достаточно, чтобы, согласно съ Бюффономъ, Линнеемъ, двумя Кювье, Исидоромъ Жоффруа и другими, читатель пришелъ къ заключенію, что всѣ наши собаки принадлежатъ къ одному виду.

Но гдѣ искать этотъ видъ? Согласиться ли съ мнѣніемъ нѣкоторыхъ естествоиспытателей, что онъ былъ прирученъ въ цѣломъ своемъ составѣ, и что потому никакъ нельзя отыскать дикій типъ его? или же этотъ типъ еще существуетъ въ естественномъ состояніи, и потому можно опредѣлить его? Перваго изъ этихъ двухъ мнѣній нельзя поддерживать, несмотря на авторитетъ знаменитыхъ людей, которые высказали его. Въ самомъ дѣлѣ, мы видимъ, что вездѣ, гдѣ только общія условія тому благопріятствуютъ, собаки покидаютъ человѣка и возвращаются въ свободное состояніе: такъ, напримѣръ, одичалыя собаки расплодились въ Америкѣ, со времени ея завоеванія, и прибавили собою еще одно свирѣпое животное къ тѣмъ, которыхъ производитъ Новый Свѣтъ. При существованіи такого "акта, можно ли думать, чтобы въ извѣстное время, когда еще цѣлый видъ находился въ дикомъ состояніи, человѣкъ успѣлъ обратить его весь на службу себѣ? Очевидно, слѣдуетъ допустить, что первоначальная собака еще живетъ въ своей прежней формѣ; нужно только умѣть узнать ее. Нѣкоторые изъ числа истинно заслуженныхъ людей, слѣдуя весьма древнему мнѣнію, думали найдти ее въ волкѣ; но это воззрѣніе, вслѣдствіе изученія болѣе серіознаго, было оставлено, и теперь все болѣе и болѣе примыкаютъ къ тому мнѣнію, которое высказано было въ первый разъ Гюльденштедтомъ, обнародовавшимъ въ "776 году очень основательную брошюру объ этомъ вопросѣ. Этотъ натуралистъ-путешественникъ наблюдалъ въ Азіи собакъ и шакаловъ; онъ былъ пораженъ множествомъ сходствъ между ними, и заключилъ о тождествѣ вида. Наблюденія Палласа, Эренберга, Эмириха и другихъ, всѣ подтвердили это заключеніе, которое и мы не колеблемся принять. Для того чтобы показать основательность нашего выбора, считаемъ за лучшее привести буквально тотъ отрывокъ, гдѣ г. Исидоръ Жоффруа вкратцѣ перечисляетъ основанія, почему именно такъ должна быть рѣшена эта задача, занимавшая почти всѣхъ натуралистовъ. "Собака, говоритъ онъ. имѣетъ такое же анатомическое устройство какъ и шакалъ; между ними нельзя открыть ни одного постояннаго различія. Наружныя формы шакала, самый цвѣтъ шерсти, до мелкихъ оттѣнковъ, иногда точь въ точь воспроизводится въ собакѣ. Во многихъ мѣстностяхъ Азіи, восточной Европы и Африки, гдѣ находятъ въ одно и то же время шакаловъ въ состояніи свободномъ и собакъ въ домашнемъ состояніи, гдѣ, слѣдовательно, родоначальники и потомки живутъ пока въ одномъ мѣстѣ, и представляютъ изъ себя какъ бы два отпрыска, еще сидящіе на одномъ стволѣ, тѣ и другіе весьма сходны между собою, такъ сходны, что трудно бываетъ даже различить ихъ, какъ говорятъ путешественники." Противъ ученія Гюльденштедта были разныя возраженія. Но Исидоръ Жоффруа постепенно опровергъ большую часть ихъ, и притомъ не разсужденіями, а фактами, которые почти всѣ собраны имъ въ звѣринцѣ Музея. Такъ напримѣръ, у собакъ, кормившихся мясомъ, онъ нашелъ запахъ, отличительно свойственный шакаламъ; далѣе, вопреки принятому мнѣнію, онъ доказалъ, что шакалъ носитъ дѣтей столько же времени, сколько и собака. Чрезъ повтореніе же скрещиваній, Жоффруа, равно какъ и Флурансъ, открыли, что сообщеніе шакала и собаки совершенію плодуще, и что ублюдки ихъ также плодущи, въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній; сверхъ того, Жоффруа и самъ слушалъ и своихъ учениковъ заставлялъ слушать, какъ лаяли въ звѣринцѣ шакалы; онъ удостовѣряетъ, что шакалъ лаялъ точь въ точь такъ, какъ собаки помѣщенныя по сосѣдству, чего однако никакъ не могъ достигнуть волкъ, при всѣхъ очевидныхъ усиліяхъ своихъ. Такимъ образомъ, Жоффруа восполнилъ свѣдѣнія, которыми мы обязаны еще Палласу, что шакалъ владѣетъ всѣми собачьими голосами. Наконецъ, тотъ же естествоиспытатель имѣлъ возможность лично удостовѣриться въ фактѣ, о которомъ разказываютъ многіе путешественники: онъ въ Греноблѣ видѣлъ собаку, какъ всѣ ее тамъ называли, а между тѣмъ въ сущности это было не что иное, какъ алжирскій шакалъ. Этотъ шакалъ былъ "смиренъ, предамъ своему хозяину, ко всѣмъ ласкался, ходилъ совершенно на волѣ, и пользуясь ею, бѣгалъ на городскія улицы и площади, играть съ другими собаками". Это наблюденіе довершаетъ рядъ приведенныхъ доказательствъ: оно доказываетъ, что вопреки мнѣнію нѣкоторыхъ, шакалъ вовсе не такой досконально дикій звѣрь, чтобы нельзя было никогда пускать его на волю, -- даже прирученнаго. Оно свидѣтельствуетъ о совершенномъ сходствѣ мминъ собакъ съ шакаломъ, тѣмъ самымъ, что люди и животныя безъ всякаго опасенія подпускали его къ себѣ; око подтверждаетъ слова Далласа объ этомъ животномъ, котораго описываетъ онъ, какъ естественнаго друга человѣку; оно объясняетъ, какъ много должно было подѣйствовать на этотъ видъ порабощенное состояніе въ теченіи сорока или пятидесяти вѣковъ, когда онъ уже съ перваго раза способенъ давать подобные результаты.

Эти немногіе примѣры достаточно доказываютъ, что внимательное изученіе нашихъ домашнихъ породъ привадитъ, все болѣе и болѣе, къ тому заключенію, что всѣ породы, извѣстныя подъ однимъ именемъ, должны быть относимы къ одному виду, какъ бы ни были онѣ различны. Теорія, допускающая, что эти породы образованы содѣйствіемъ многихъ видовъ, становится все менѣе и менѣе состоятельною, даже оря объясненіи такихъ видовъ, первый родоначальникъ которыхъ намъ еще неизвѣстенъ. Въ самомъ дѣлѣ, она никогда не устоитъ противъ одного простаго наблюденія, которое хотя относятся къ частному случаю, но имѣетъ общее примѣненіе; а именно,-- что самыя замѣчательныя изъ нашихъ породъ не имѣютъ представителей ни въ живущихъ еще видахъ, ни въ видахъ ископаемыхъ. Такъ напримѣръ, мы развели безрогихъ быковъ, овецъ, козъ. Но всѣ дикіе виды, принадлежащіе не только къ этимъ, но и ко всѣмъ смежнымъ родамъ, имѣли и теперь имѣютъ рога. Мы развели барановъ съ тремя, четырьмя, даже съ пятью рогами. Но всѣ дикіе бараны, и живые и ископаемые, имѣютъ только по два рога. Ни въ томъ, ни въ другомъ изъ этихъ случаевъ, появленіе новыхъ признаковъ ее можетъ быть объяснено содѣйствіемъ разныхъ видовъ; развитіе ихъ, слѣдовательно, должно быть приписано вліянію человѣка. Если же это вліяніе могло произвесть самое большое измѣненіе, то какъ отказать ему въ возможности произвести маленькое? Уклоненія столь значительныя, что извѣстныя породы удаляются отъ всѣхъ извѣстныхъ видовъ и становятся существами исключительными, объясняются только вліяніемъ человѣка; какъ же, послѣ того, не согласиться, что въ этомъ же вліяніе заключается причина и другихъ видоизмѣненій, которыя гораздо слабѣе и которыя обнаруживаются въ непостоянныхъ сходствахъ съ нѣкоторыми изъ извѣстныхъ видовъ? Не соглашаться съ этимъ тѣмъ менѣе возможно, что несогласіе не могло бы привести за себя никакого факта, никакого опыта, и для того чтобы поддержать себя, должно было бы отвергнуть всѣ аналогіи, заимствованныя изъ исторіи такихъ породъ, которыхъ первоначальный родоначальникъ открытъ или всегда былъ извѣстенъ. Итакъ, при изученіи домашнихъ породъ, все ведетъ къ заключенію о единствѣ начала, о единствѣ вида. При всемъ томъ, мы далеки отъ всякаго преувеличенія, мы не рѣшаемся утверждать, что скрещиванья одного вида съ другимъ не было никогда, что никогда, напримѣръ, у нашихъ домашнихъ собакъ первоначальная кровь шакала не принимала въ себя нѣсколькихъ капель посторонней крова, отъ волка ли то, или, можетъ-быть, отъ какого-нибудь другаго смежнаго вида; но отъ этихъ случайныхъ соединеній и отъ ихъ результатовъ весьма еще далеко до смѣси видовъ, до образованія помѣсныхъ породъ (hybrides). Впрочемъ, этотъ капитальный вопросъ ниже будетъ разсмотрѣнъ со всею подробностію, которой онъ заслуживаетъ. Тогда наши читатели увидятъ, какъ нерѣдко возводимы были, въ ущербъ истинѣ, нѣсколько одинокихъ фактовъ на степень общаго правила, и какъ часто преувеличивались вытекающія изъ нихъ послѣдствія.

Породы вольныя, или одичалыя. Послѣ того какъ мы разсмотрѣли исторію породъ дикихъ и домашнихъ, намъ остается сказать нѣсколько словъ о тѣхъ породахъ, которыя образовались подъ преемственнымъ вліяніемъ, сперва -- порабощенія, а потомъ -- возвращенной свободы. Къ сожалѣнію, эти породы были очень мало изучаемы. Опыты дѣлались слишкомъ рѣдко, оттого что по доброй волѣ человѣкъ не лишаетъ себя слугъ, которыхъ пріобрѣлъ подъ свою власть, и когда случай или особенныя обстоятельства возвращаютъ разведенныя имъ растенія или прирученныхъ имъ животныхъ въ естественное состояніе, тогда ему горя мало что потомъ съ ними дѣлается; такимъ образомъ, мы вообще лишены точныхъ подробностей о темъ, какими признаками отличаются свободныя породы отъ ихъ родоначальника, находящагося еще въ порабощеніи.

Во всякомъ случаѣ, изъ того немногаго, что собрано объ этомъ предметѣ, выводитъ одинъ общій важный фактъ. Кода растительная или животная порода освобождается отъ культуры или прирученія, она теряетъ извѣстное число признаковъ, которыми была обдана своему порабощенію; каждая изъ нихъ приближается тогда къ типу дикому. Когда нашей огородной моркови предоставляется самовольно расти на какой-нибудь необработанной почвѣ, она принимаетъ снова, въ теченіи нѣсколькихъ поколѣній, тонкій, сухой и волокнистый корень, свойственный особямъ дикимъ. Такія же измѣненія обнаруживаетъ брюква, когда ставятъ ее въ подобныя условія; она воспроизводитъ тогда корень дикой рѣпы, которая есть не что иное, какъ особая порода того же вида. Когда дичаютъ наши кустарники, наши растенія съ махровыми цвѣтами, они производятъ уже только простые цвѣты; фрукты нашихъ лучшихъ плодовыхъ деревьевъ, дичая, теряютъ свои качества, и яблонь, въ особенности груша, вновь покрываются шипами. Точно также и у голубей, когда улетаютъ они изъ нашихъ гулу бятень вить себѣ гнѣзда, подобно своихъ предкамъ, въ скалахъ, очень скоро являются потомки, у которымъ вновь показываются признаки, свойственные дикому голубю. Одичалыя лошади, живущія въ пампасахъ Южной Америки, или въ степяхъ Сибири, отчасти потеряли прежнія красивыя формы, которыя придалъ имъ человѣкъ. Ростъ ихъ уменьшился, ноги и голова сдѣлались толще, уши стали длиннѣе и отклонились назадъ, шерсть сдѣлалась жестка, масть отчасти стала однообразною, а масти особенно выдающіяся цвѣтомъ, напримѣръ, вороныя и пѣгія, совершенно исчезли.

Эти факты, многократно подтвержденные, подали поводъ къ мнѣнію, пользующемуся довольно общимъ довѣріемъ, что вольныя породы воспроизводятъ первоначальный дикій типъ. Это -- преувеличеніе; если не всегда, то по крайней мѣрѣ во многихъ случаяхъ, одичалыя породы только приближаются къ первоначальному типу. Такъ персикъ, растущій на свободѣ среди Севанскихъ горъ, конечно потерялъ часть качествъ, которыми отличаются наши превосходные садовые персики: онъ уменьшался въ объемѣ, мясо его измѣнилось и уже не имѣетъ прежняго аромата, но все же онъ и теперь крупнѣе первоначальнаго плода; онъ остался сочнымъ, свѣжимъ, окислѣлъ, но не сдѣлался сухимъ и терпкимъ, какъ этотъ послѣдній. Впрочемъ, въ этихъ вольныхъ персикахъ воспроизводятся признаки двухъ главныхъ породъ, принадлежащихъ нашимъ плодовымъ садамъ. У нѣкоторыхъ изъ садовыхъ персиковъ мясо отдѣляется отъ косточки, у другихъ, напротивъ, сростается съ ней. Этотъ пріобрѣтенный признакъ остался, по крайней мѣрѣ, у одной изъ двухъ породъ послѣ того какъ перестали за ней ходить, и когда она снова стала подъ вліяніе естественныхъ условій {Этотъ фактъ таковъ, что имъ, мнѣ кажется, естественно объясняется другой, указанный Ванъ-Монсомъ. Этотъ знаменитый помологъ увѣряетъ, что имъ найдены въ Арденскихъ горахъ, въ дикомъ состояніи и съ весьма переродившимися лодами, представители всѣхъ главныхъ разновидностей грушъ, разводимыхъ въ Бельгіи. Въ этихъ особяхъ онъ видитъ перваго родоначальника нашихъ съѣдомыхъ грушъ. По моему мнѣнію, было бы основательнѣе признать ихъ за потомство послѣднихъ. Во всякомъ случаѣ, если и можно оставаться въ нѣкоторомъ сомнѣніи, относительно какого-либо плодоваго дерева, дикій типъ котораго произрастаетъ въ нашихъ лѣсахъ, то невозможно сомнѣваться касательно дерева акклиматизованнаго, напримѣръ, персиковаго.}. Достовѣрно извѣстны подобные же факты и въ животныхъ. Одичалая собака въ Азіи весьма близка къ шакалу; а въ Новой Голландіи сходна съ динго. Въ Южной Америкѣ, въ стаяхъ дикихъ собакъ, несмотря на извѣстную общность признаковъ, зависящую отъ одинаковаго образа жизни, можно еще различить породы, отъ которыхъ онѣ происходятъ {Этотъ важный фактъ былъ сообщенъ Парижскому антропологическому обществу, въ одномъ изъ недавнихъ засѣданій, г-мъ Маршъ-де-Мюсси.}.

По отношенію къ вопросу, который насъ теперь занимаетъ, не безполезно остановиться немного на исторіи кабана, этого общаго родоначальника всѣхъ нашихъ свиней. Кабанъ живетъ и въ Европѣ, и въ Азіи. Онъ представляетъ нѣсколько естественныхъ породъ, но и самъ Бленвиль не усомнился признать, что всѣ онѣ составляютъ одинъ только видъ. Прирученный съ незапамятныхъ временъ, кабанъ далъ происхожденіе множеству породъ, часто весьма различныхъ между, собою. Между прочимъ, шерсть его получила разнообразные цвѣта, переходящіе отъ чернаго до бѣлаго; не рѣдки породы совершенно черныя, а между тѣмъ первоначальный цвѣтъ есть сѣро-черноватый. Завезенная въ Америку, свинья, какъ и собака, дала происхожденіе одичалымъ породамъ. Надъ этими породами были сдѣланы наблюденія на островахъ Мексиканскаго залива доминиканскимъ миссіонеромъ Лаба и въ Колумбіи г. Руленомъ. Эти два наблюдателя, согласно между собою, говорятъ, что въ обѣихъ мѣстностяхъ у одичалыхъ свиней голова гораздо толще, болѣе расширена и болѣе приподнята кверху, уши выпрямились, клыки удлинились. Въ то же время, цвѣтъ шерсти сдѣлался у нихъ одно образенъ. Всѣми этими признаками одичалыя свиньи приблизились къ кабану; но въ обѣихъ сказанныхъ странахъ, шерсть у нихъ оказалась совершенно черною,-- признакъ, который нигдѣ не встрѣчается въ дикомъ видѣ. Сверхъ того, въ Парамосахъ, на высотѣ 2.500 метровъ, г. Руленъ видѣлъ свободныхъ свиней, покрытыхъ жирною, курчавою шерстью и какъ бы нѣкотораго рода руномъ. Итакъ, сдѣлавшись въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ похожими на кабановъ Стараго Свѣта, эти одичалыя свиньи, вмѣстѣ съ тѣмъ, сохранили нѣкоторыя черты домашнихъ свиней или пріобрѣли какой-нибудь новый признакъ, наложенный на нихъ условіями, въ которыхъ имъ пришлось жить.

Такимъ образомъ, соединяя всѣ данныя касательно од

ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРІЯ ЧЕЛОВѢКА ЕДИНСТВО РОДА ЧЕЛОВѢЧЕСКАГО 1.

1 Этотъ новый трудъ извѣстнаго французскаго натуралиста А. де-Катрфажа составлялъ содержаніе читанныхъ имъ публичныхъ лекцій, и печатается въ Revue des deux Mondes.

Человѣческія группы, разсѣянныя по поверхности земнаго шара, различаются между собою многими физическими, умственными и нравственными особенностями; но, спрашивается, указываютъ ли эти особенности на коренныя различія между группами, или не вездѣ ли, несмотря на кажущіяся противорѣчія, человѣкъ въ сущности одинъ и тотъ же? Другими словами, существуетъ ли одинъ, или нѣсколько родовъ человѣческихъ?

Вопросъ этотъ принадлежитъ новѣйшему времени. Философы и географы древности, ученые среднихъ вѣковъ и эпохи возрожденія, по причинѣ недостаточности своихъ свѣдѣній въ зоологіи и ботаникѣ, не могли даже и задать его; тѣмъ не менѣе можно сказать, что какъ тѣ, такъ и другіе отвѣчали на него заранѣе и почти въ одномъ и томъ же смыслѣ. Изъ немногаго, написаннаго объ этомъ предметѣ первыми, можно заключить, что, по ихъ мнѣнію, природа человѣческая вездѣ одна и та же, и что одни только внѣшнія условія, холодъ и жаръ въ особенности, разнообразятъ ихъ физическіе признаки; при всемъ этомъ, однако, они повидимому производятъ людей изъ разныхъ мѣстъ. Что касается до ученыхъ среднихъ вѣковъ, то мнѣніе ихъ объ этомъ предметѣ истекало изъ религіозныхъ вѣрованій, общихъ всѣмъ народамъ, занимавшимся въ то время наукою. Христіане, евреи, магометане, одинаково видѣли въ Адамѣ отца всего рода человѣческаго. Единство рода человѣческаго было для нихъ религіознымъ догматомъ, принятымъ ими наравнѣ съ прочими изъ книги одинаково священной для всѣхъ, изъ Библіи.

Пришло однако время, когда стали посягать на вѣковой авторитетъ этой книги и отвергать его, часто съ такимъ же слѣпымъ упрямствомъ, съ какимъ прежде искали въ Библіи безусловнаго разрѣшенія всѣхъ вопросовъ, даже и такихъ, которые совершенно не входятъ въ сферу религіозныхъ ученій. Этотъ недостатокъ просвѣщенной критики, общій обѣимъ сторонамъ, долженъ былъ тамъ и тутъ сопровождаться одинаковыми результатами. Безусловное отрицаніе и безусловное утвержденіе, одинаково лишенныя основанія, часто приводили обѣ партіи къ нелѣпымъ заключеніямъ, тамъ гдѣ шло дѣло о научныхъ вопросахъ. Такимъ образомъ, если богословы среднихъ вѣковъ, чтобъ остаться въ согласіи съ буквальнымъ смысломъ текста книги Іисуса Навина, утверждали, что земля неподвижна и солнце движется, то антибиблейскіе философы, чтобъ имѣть возможность отвергнуть существованіе всемірнаго потопа, въ громадномъ множествѣ раковинъ, составляющихъ цѣлыя горы, хотѣли видѣть лишь слѣдъ нѣсколькихъ пилигримовъ, обронившихъ на пути свои раковины. Въ области научныхъ толкованій, вольнодумцы не много въ чемъ имѣютъ право упрекнуть богословъ.

Эти факты, равно какъ и многіе другіе, которые я могу припомнить, обильны поученіями. Съ одной стороны, они показываютъ, какъ опасно связывать слишкомъ тѣсно догматъ съ какимъ-либо научнымъ толкованіемъ. Догматъ прежде всего держится вѣрою; онъ по природѣ своей безусловенъ и полагаетъ свою силу въ своей непреложности. Наука же есть дочь опыта и мысли; у ней есть свои сомнѣнія, она многое оставляетъ для будущаго, она по природѣ своей прогрессивна, то есть измѣнчива, и подлежитъ преобразованіямъ. А потому всякая тѣсная связь между ею и догматомъ готовитъ только неизбѣжные и прискорбные разрывы. Священные тексты не всегда допускаютъ толкованія, принимаемыя теперь съ такою легкостью. Самыя эти толкованія, кажущіяся удачными сегодня, часто на другой день опровергаются какимъ-нибудь новымъ успѣхомъ науки, и противорѣчіе, которое хотѣли мы замаскировать, выступаетъ вслѣдствіе того еще явственнѣе. Оставимъ же за каждымъ его область,-- какъ за натуралистомъ, такъ и за богословомъ.

Безъ сомнѣнія, выражаясь такимъ образомъ, я вовсе не хочу сказать, что между наукой и религіей существуетъ антагонизмъ. Я неоднократно высказывалъ убѣжденіе противоположное. Нѣтъ, вѣра имѣетъ самую твердую опору въ возможно-полнѣйшемъ познаніи этой вселенной, ея явленій, ея законовъ. Въ случаѣ нужды я могу доказать справедливость словъ моихъ многими славными примѣрами, примѣрами, которые мы можемъ встрѣтить во всѣхъ вѣроисповѣданіяхъ. Религія и наука, удовлетворяя каждая въ своей сферѣ самымъ высшимъ потребностямъ нашимъ и самымъ благороднымъ нашимъ побужденіямъ, сходятся и соединяются между собою въ томъ, что онѣ имѣютъ между собою самаго общаго и самаго великаго. Въ этихъ высшихъ областяхъ сердца и разума спорные пункты исчезаютъ передъ непреложными и вѣчными истинами. Вотъ почему католикъ и протестантъ, еврей и магометанинъ, каждый въ наукѣ нашелъ опору для своихъ вѣрованій, сходныхъ между собою по крайней мѣрѣ въ томъ, что всѣ они признаютъ за Творцомъ славу Его творенія.

Съ другой стороны, мы видимъ также, на сколько люди, имѣющіе притязаніе говорить единственно во имя философіи и разума, на сколько такъ-называемые вольнодумцы, должны остерегаться инстинктивнаго отвращенія, которое возбуждается въ нихъ всякимъ фактомъ, всякимъ свидѣтельствомъ, всякимъ ученіемъ, являющимся имъ въ сочетаніи съ какою-нибудь догматическою идеей. Подчиняясь легко этому необдуманному чувству, они часто заслуживали такіе же упреки, какъ и ихъ противники. Они обнаруживали такую же нетерпимость, такое же упорство; они возводили въ догматъ свои самые неосновательныя отрицанія и тѣмъ безславили и то дѣло, во имя котораго говорили. Имъ также наука этотъ единственный призванный и неотводный судья, дала строгіе уроки, которыми они не всегда умѣли пользоваться.

Эти размышленія прямо прилагаются къ преніямъ объ единственномъ или множественномъ происхожденіи человѣческихъ группъ. Послѣ столь долгаго безспорнаго владычества, древній догматъ объ Адамѣ встрѣтилъ многочисленныхъ противниковъ. Замѣчательно, что догматъ этотъ сталъ впервые предметомъ нападеній во имя самой же Библіи; поэтому не безполезно будетъ коснуться тѣхъ доводовъ, которые, начиная съ XVII столѣтія, выставлялись противъ этого догмата. Въ 1655 году Ла-Пейреръ, протестантскій дворянинъ, состоявшій при принцѣ Конде, напечаталъ трактатъ богословія, весь основанный на предположеніи существованія людей до Адама {Systиme theologicum ex praeadamitariim hypothesi. Pars prima.-- Вторая часть этого сочиненія не вышла въ свѣтъ, вѣроятно вслѣдствіе преслѣдованій, вызванныхъ первою противъ автора.}. Въ книгѣ этой, очень любопытной и замѣчательной для тогдашней эпохи, Ла-Пейреръ старается доказать, что исторія Адама и его потомковъ есть только начало исторіи однихъ Іудеевъ, а не всего рода человѣческаго. Основываясь на извѣстномъ двойственномъ повѣствованіи книги Бытія о сотвореніи человѣка, онъ считаетъ первое повѣствованіе относящимся къ сотворенію язычниковъ, а второе -- къ происхожденію праотца народа, избраннаго Богомъ. Язычники, созданные Богомъ прежде, въ шестой день творенія, вмѣстѣ съ животными, принадлежатъ нѣкоторымъ образомъ, по его мнѣнію, къ общему творенію. Они, будто бы, вмѣстѣ съ прочими существами, были извлечены изъ матеріи хаоса, и явились въ одно и то же время на всей землѣ, но ни одинъ изъ нихъ никогда не проникалъ въ земной рай. Адамъ же, первый Іудей, произведенный изъ персти, и Ева, созданная изъ ребра Адамова, явились уже на землю послѣ седьмаго дня, въ который Богъ почилъ отъ всѣхъ дѣлъ своихъ. Одни они обитали въ саду Едема, и одни слѣдовательно провинились передъ Богомъ, преступивъ заповѣдь Божію. Другіе люди, не виновные въ этомъ отношеніи, тѣмъ не менѣе были виновны въ естественныхъ грѣхахъ. Авторъ находитъ подтвержденіе этого различія въ одномъ изъ посланій апостола Павла {Посланіе къ Римлянамъ, глава V, стихи 12, 13 и 14.}.

Для доказательства своей основной гипотезы, Ла-Пейреръ опирается не на одинъ только тотъ текстъ Св. Писанія, который относится къ первымъ днямъ міра; свои спеціальнѣйшіе доводы почерпаетъ онъ въ особенности изъ исторіи Адама и его семейства. Изъ книги Бытія видно, что у Адама до ста-тридцатилѣтняго возраста было только три сына, и самыя слова его при рожденіи Сиѳа не оставляютъ никакого въ этомъ сомнѣнія. Уже позже у него раждаются сыновья и дочери. Такимъ образомъ, послѣ убіенія Авеля, когда Сиѳа еще не было на свѣтѣ, семейство Адама состояло только изъ трехъ человѣкъ. Однако же Каинъ, изгнанный Богомъ и обреченный блуждать по лицу земли, изъявляетъ боязнь быть убиту кѣмъ-нибудь встрѣчнымъ. А потому Богъ полагаетъ знакъ на Каина и объявляетъ, что кто убьетъ его, тотъ будетъ наказанъ седмерицею. Слѣдовательно. Каинъ могъ встрѣтить враговъ, Удаляясь, Каинъ увелъ съ собою и жену свою. Откуда же взялась она? До этого времени Адамъ не имѣлъ другихъ дѣтей, кромѣ того, который бѣжалъ послѣ преступленія, и того, который былъ его жертвою. Слѣдовательно должны же были быть другія семьи, кромѣ Адамовой. Наконецъ, какъ только у Каина родился сынъ, то онъ выстроилъ городъ; слѣдовательно долженъ же онъ былъ найдти себѣ товарищей, чтобы выстроить его и потомъ населить. Изъ всѣхъ этихъ фактовъ, авторъ заключаетъ, что кромѣ Адамова, еврейскаго семейства, существовали еще другіе люди, и что люди эти, разсѣянные по всей землѣ, были не что иное какъ язычники, эти первыя существа человѣческія, созданныя Богомъ, и всегда рѣзко отличавшіяся отъ народа Божія, Іудеевъ.

Ла Пейреръ, съ той же точки зрѣнія, истолковываетъ многія общія выраженія, встрѣчающіяся въ Библіи. Земля, о которой такъ часто говорится въ ней, не есть для него поверхность всего земнаго шара, но только та святая земля, которую Богъ опредѣлилъ для своего народа. Онъ означаетъ даже ея границы и даетъ ея карту, хотя не очень подробную, однако довольно вѣрную для того времени. Къ ней одной относитъ онъ повѣствованіе о библейскомъ потопѣ,-- потопѣ, который онъ сравниваетъ съ другими большими мѣстными наводненіями, сохранившимися въ воспоминаніи многихъ народовъ. Поэтому исторія Ноя совершенно соотвѣтствуетъ у него исторіи Адама. Патріархъ этотъ остался единственнымъ представителемъ -- не всего человѣчества, а однихъ Іудеевъ. Противъ нихъ однихъ возгорѣлся небесный гнѣвъ. Богъ никогда не имѣлъ намѣренія истребить первоначально созданныхъ Имъ язычниковъ.

Трудно не видѣть сходства, и часто даже тождественности ученія Ла-Пейрера съ мнѣніями, которыя высказывались такъ часто и еще недавно; но не слѣдуетъ ошибаться въ характерѣ ихъ: Ла-Пейреръ нисколько не вольнодумецъ; онъ богословъ, принимающій за непреложную истину все, о чемъ говорится въ Библіи, и въ особенности чудеса. Только онъ къ нимъ, какъ и ко всему прочему, прикладываетъ свою теорію. По его мнѣнію, чудеса эти были нѣкоторымъ образомъ личныя, и тогда даже, когда текстъ Священнаго Писанія повидимому положительно утверждаетъ, что общіе законы природы были нарушены, онъ допускаетъ, что законы эти были пріостановлены только мѣстнымъ образомъ. Всегда въ книгѣ, на которой онъ основывается, находитъ онъ какой-нибудь фактъ въ подтвержденіе своего толкованія {Такъ напримѣръ, если для того, чтобъ увѣрить царя Езекію, тѣнь отошла на 10 градусовъ назадъ на солнечныхъ часахъ Ахаза, то чудо это было чисто-мѣстное, и солнце вовсе не обращалось вспять. Доказательствомъ тому можетъ служить то, что царь вавилонскій нарочно отправлялъ пословъ, чтобъ удостовѣриться (въ этомъ чудѣ, чего не нужно было бы ему дѣлать, еслибы теченіе солнце дѣйствительно измѣнилось для всей земли. "Звѣзда маговъ, говоритъ также Ла-Пейреръ, была не что иное какъ блистаніе, какъ бы свѣточъ, видимый только для однихъ благочестивыхъ волхвовъ"; въ доказательство этого онъ приводитъ тотъ Фактъ, что звѣзда остановилась надъ вертепомъ, гдѣ былъ Новорожденный, чтобъ указать Его волхвамъ, а это безъ сомнѣнія было бы невозможно, еслибы здѣсь дѣло шло о настоящемъ свѣтилѣ небесномъ, имѣющемъ опредѣленное мѣсто въ небѣ.}. Однимъ словомъ, вездѣ у Ла-Пейрера видна смѣсь полной вѣры съ свободною критикой. Книга его впрочемъ не убѣдила никого, и ученіе ея автора было забыто до настоящаго времени. Лишь нѣсколько лѣтъ тому назадъ ученіе это было вновь поднято изъ забвенія, и имѣло довольно неожиданный успѣхъ, въ особенности въ Америкѣ.

Попытка Ла-Нейрера была единственная въ этомъ родѣ; она почти и не вышла изъ области богословія, и адамическій догматъ одержалъ надъ нею верхъ почти безъ всякой борьбы. Но война, объявленная противъ этого догмата философами XVIII вѣка, имѣла совершенно другой результатъ. Послѣдніе были многочисленны и могущественны: они опирались на науку своего времени; они приводили нѣкоторые Факты, доступные поверхностному наблюденію. И вотъ все, что только имѣло претензію на философскій смыслъ, начало утверждать, что негръ и бѣлый, Лапландецъ и Готтентотъ, составляютъ особые виды. Впрочемъ и ученіе объ единствѣ человѣческаго рода имѣло не мало защитниковъ. Съ одной стороны поборники за религію, оспариваемые энциклопедистами, не могли покинуть безъ борьбы догматъ, считаемый ими за одинъ изъ основныхъ; съ другой стороны, большая часть натуралистовъ, и во главѣ ихъ Линней и Бюффонъ, ясно высказывались въ смыслѣ единства. Послѣдній въ особенности, не колеблясь, усматривалъ въ разности признаковъ, которыми отличаются группы человѣческія одна отъ другой, только модификацію единаго специфическаго типа. Это мнѣніе великаго натуралиста имѣетъ еще тѣмъ большее значеніе, что Бюффонъ съ замѣчательнымъ превосходствомъ изучилъ вопросы, относящіеся къ значенію вида вообще, потому сужденіе его нельзя считать въ этомъ частномъ случаѣ за внушеніе догматическихъ предразсудковъ.

Съ этой-то эпохи, собственно говоря, получили свое начало тѣ двѣ антропологическія школы, которыя въ новѣйшее время стали называться моногенистами и полигенистами. Обстоятельства, при которыхъ эти школы образовались, объясняютъ главнымъ образомъ характеръ, который онѣ приняли при своемъ началѣ и такъ долго сохраняли. Еще въ наше время, защищать или опровергать единство рода человѣческаго, по мнѣнію многихъ писателей и большей части читателей, все равно, что защищать или опровергать Библію и религію. Мало того, что эти богословскія предубѣжденія, съ одной стороны, и философскія съ другой, уже достаточно осложнили вопросъ, самъ по себѣ въ такой степени трудный: политическія и соціальныя причины ввели въ этотъ споръ еще страсти, столь мало согласныя съ тою полною умственною свободой, какой прежде всего требуютъ изслѣдованія науки. Этотъ новый видъ борьба приняла въ особенности въ Соединенныхъ Штатахъ. Г-ну Нотту мы обязаны разказомъ въ одномъ случаѣ {Types of Mankind. Introduction.}, о которомъ не мѣшаетъ сказать нѣсколько слонъ, потому что онъ характеризуетъ особенное положеніе антропологовъ американскихъ.

Извѣстно, какимъ образомъ невольничество, бывъ допущено всѣми христіянскими націями какъ учрежденіе правильное, въ послѣдствіи было осуждено большею частію ихъ. Извѣстно, какъ Англія стала во главѣ противоневольническаго движенія, и какъ вскорѣ почти всѣ государства присоединились къ трактатамъ, предложеннымъ ею, чтобы положить конецъ торговлѣ неграми и эманципировать черную породу. Извѣстно также, какъ были приняты эти предложенія Соединенными Штатами, гдѣ невольническій вопросъ связанъ съ громадными интересами. Еще въ 1844' г. Англія, при содѣйствіи на этотъ разъ Франціи, возобновила свою атаку, и г. Кальгаунъ, бывшій тогда министромъ иностранныхъ дѣлъ Соединенныхъ Штатовъ, не зналъ что отвѣчать на ноты, адресованныя къ нему державами-защитницами негровъ, когда онъ услышалъ о трудахъ г. Глиддона по предмету африканскихъ племенъ. Онъ тотчасъ же пригласилъ къ себѣ этого автора и, по его совѣту, вступилъ въ сношенія съ г. Мортономъ, корифеемъ американскихъ антропологовъ. Между министромъ и авторомъ Crania americana завязалась переписка, и результатомъ ея было то, что г. Кальгаунъ отвергъ всякое измѣненіе въ порядкѣ вещей, существовавшемъ въ Соединенныхъ Штатахъ, основываясь на коренныхъ различіяхъ, раздѣляющихъ группы человѣческія. Этого рода доводы смутили англійскаго министра, и онъ поспѣшилъ отвѣчать, что нисколько не желаетъ вмѣшиваться въ домашнія учрежденія иностранныхъ государствъ. Разказавь этотъ анекдотъ, г. Ноттъ въ восхищеніи отъ затрудненій, произведенныхъ въ филантропической дипломатіи введеніемъ въ международныя отношенія истинной этнологіи.

Такимъ образомъ въ Америкѣ антропологическій вопросъ осложняется, еще вопросомъ невольническимъ, и изъ большей части американскихъ сочиненій объ этомъ предметѣ мы видимъ, что въ Америкѣ прежде всего надобно быть либо защитникомъ, либо противникомъ невольничества, но съ тѣмъ вмѣстѣ надобно непремѣнно быть и библистомъ, и отсюда-то происходятъ тѣ особенные оттѣнки, которыми отличаются нѣкоторыя сочиненія американскихъ антропологовъ. Противники невольничества -- обыкновенно моногеннеты, и принимаютъ догматъ объ Адамѣ въ общепринятомъ смыслѣ. Тотъ же догматъ принимаютъ и нѣкоторые защитники невольничества; но только, чтобъ оправдать свое, обхожденіе съ своими черными братьями, они прибѣгаютъ къ исторіи Ноя и его сыновей. Хамъ, говорятъ они, былъ проклятъ отцомъ своимъ и обреченъ имъ на рабство у братьевъ своихъ; негры происходятъ отъ Хама: слѣдовательно, обращать ихъ въ невольничество значитъ поступать совершенно согласно съ Священнымъ Писаніемъ. Но кромѣ этого въ Америкѣ есть защитники невольничества и изъ полигенистовъ. Эти послѣдніе опираются на ученіе Ла-Пейрера, подновляя его современными свѣдѣніями. Открыто признавая боговдохновенность Ветхаго и Новаго Завѣта, они старались доказать лингвистическими, географическими и историческими изысканіями, что библейскія повѣствованія о началѣ и продолженіи человѣческаго рода исключительно относятся къ бѣлымъ народамъ. При такомъ взглядѣ, они смотрѣли на различныя группы человѣческія какъ на отдѣльные виды, и, приблизивъ сколько возможно негра къ обезьянѣ, пришли къ тому же заключенію, какъ и г. Кальгаунъ.

Мы видимъ отсюда, что интересы вовсе не научнаго свойства вмѣшивались въ разсмотрѣніе вопроса, который подлежитъ теперь нашему изученію. Нельзя не пожалѣть объ этомъ обстоятельствѣ, и мы не могли не указать на него въ самомъ началѣ. Оно одно можетъ объяснить нѣкоторыя преувеличенія и нѣкоторыя ошибки, столь поразительныя, что нельзя не считать ихъ въ извѣстной степени намѣренными; имъ однимъ также объясняется тонъ, въ которомъ писались и теперь еще пишутся сочиненія большей части антропологовъ обѣихъ школъ. Съ той и другой стороны гремѣла анаѳема, и если въ наше время нѣсколько болѣе смягченные литературные нравы не дозволяютъ уже употреблять тѣ слишкомъ крупныя слова, какими перебрасывались наши предшественники, тѣмъ не менѣе у нѣкоторыхъ изъ нихъ, даже самыхъ недавнихъ и самыхъ серіозныхъ, попадаются мѣста, сильно сбивающіяся на богословскій диспутъ или на политическій памфлетъ. Къ чему всѣ эти гнѣвы? Приговоры инквизиціи не могли ни землю остановить въ ея движеніи, ни солнце заставить обращаться вокругъ земнаго шара; точно также и шутки Вольтера не уничтожили окаменѣлостей. Ни рѣзкія^выходки, ни злые намеки, ни насмѣшки не измѣнятъ нисколько отношеній, существующихъ между человѣческими группами.

Опредѣлить эти отношенія и есть именно та задача, которую мы предложили себѣ въ этомъ трудѣ. Извѣстно, что ежедневно натуралисты, и одни только натуралисты, рѣшаютъ подобнаго рода задачи; имъ слѣдовательно принадлежитъ по праву и та, которая занимаетъ насъ теперь. Если же мы на вопросъ этотъ будемъ смотрѣть исключительно съ точки зрѣнія естественной исторій, то, кажется, было бы не возможно не согласиться съ мнѣніемъ моногенистовъ. Безъ сомнѣнія, ученіе ихъ не отвѣчаетъ на всѣ вопросы: почему и какъ, возбуждаемые тысячью антропологическихъ задачъ. Напротивъ, съ перваго взгляда, и въ особенности для умовъ, хотя и очень развитыхъ, но не посвящавшихъ себя нѣкоторымъ спеціяльнымъ изученіямъ, теорія моногенистовъ повидимому только увеличиваетъ и осложняетъ трудности. Здѣсь происходитъ нѣчто подобно этому, что бываетъ въ зоологіи и ботаникѣ при приложеніи системъ, противоположномъ употребленію метода. Системы несравненно легче схватываются и удобнѣе въ практикѣ. Было время, когда онѣ приносили дѣйствительную пользу и имѣли ревностныхъ защитниковъ; но истинные ученые, даже самые изобрѣтатели ихъ, скоро увидѣли въ нихъ важные недостатки. Они поняли, что самая лучшая система часто скрываетъ существующія затрудненія, не разрѣшая ихъ, а иногда сама создаетъ затрудненія, не имѣющія никакого основанія, и такимъ образомъ ведетъ только къ заблужденіямъ. Естественный методъ, напротивъ, ставитъ ботаника и зоолога лицомъ къ лицу съ каждою задачей, и заставляетъ ихъ обозрѣть ее со всѣхъ сторонъ. Вслѣдствіе этого, онъ иногда доказываетъ имъ безсиліе рѣшить задачу, но по крайней мѣрѣ никогда не дозволитъ строгому уму обольщать себя увѣренностію, что онъ достаточно объяснилъ то, что вовсе имъ не объяснено.

То же самое, если сравнимъ ученіе моногенистовъ съ противоположною теоріей. Въ виду разнообразія, представляемаго человѣческими группами, казалось бы, нѣтъ ничего проще какъ сдѣлать изъ этихъ группъ столько же различныхъ видовъ, и каждому изъ нихъ приписать отдѣльное происхожденіе. Рѣшить задачу нашу такимъ образомъ весьма соблазнительно; рѣшеніе это такъ просто и, повидимому, отвѣчаетъ на все; но стоитъ лишь немного вникнуть въ дѣло, и послѣдствія, вытекающія изъ этого рѣшенія, тотчасъ же убѣдятъ насъ въ его неточности. Въ самомъ дѣлѣ, рѣшеніе это повело бы насъ къ заключенію, что законы, которымъ подчиненъ человѣческій организмъ, во многихъ и притомъ самыхъ важныхъ пунктахъ не согласны съ законами, которые управляютъ прочими живыми организмами.

Напротивъ, если мы будемъ смотрѣть на эти группы какъ на происходящія отъ одного первоначальнаго типа, то различіе въ этихъ группахъ покажется намъ съ перваго взгляда въ высшей степени труднымъ для объясненія; но стоитъ только сравнить ихъ съ растеніями и животными, чтобъ убѣдиться, что фактъ этотъ не есть единственный въ своемъ родѣ, что онъ встрѣчается еще и въ двухъ остальныхъ органическихъ царствахъ, гдѣ принятъ всѣми, и наконецъ, что законы простой физіологіи объясняютъ безъ большихъ затрудненій, по крайней мѣрѣ, его общій характеръ. Эти самые законы согласуются во всѣхъ другихъ пунктахъ съ ученіемъ моногенистовъ, въ той же мѣрѣ, въ какой противорѣчатъ теоріи полигенистовъ. Въ виду такого результата, кажется, нельзя колебаться.

Полигенисты очень хорошо поняли, какъ опасно для ихъ теоріи приложеніе естественныхъ наукъ къ изученію человѣка. Поэтому многіе изъ нихъ еще заранѣе объявили себя несогласными съ какими бы то ни было заключеніями, которыя могли бы произойдти изъ этого приложенія. Они выставили человѣка существомъ исключительнымъ, во всѣхъ отношеніяхъ стоящимъ внѣ общихъ законовъ. Другіе, понимая несостоятельность подобнаго утвержденія, постарались скрыть противорѣчіе, существующее между этими законами и полигенизмомъ. Эти-то полигенисты самые серіозные изъ нашихъ противниковъ. Какъ и мы, они говорятъ во имя науки и провозглашаютъ множественность родовъ человѣческихъ. На сколько ихъ доводы неосновательны -- вотъ что хотимъ доказать мы теперь; но прежде всего, чтобы споръ былъ серіозный, чтобъ онъ не превратился въ одно словопреніе, мы должны припомнить главныя физіологическія правила и наиболѣе существенные факты, которые могутъ имѣть здѣсь свое приложеніе; мы должны также бросить взглядъ на естественную исторію самихъ животныхъ и растеній.

Такимъ образомъ мы подойдемъ къ человѣку хотя косвеннымъ путемъ, но тѣмъ не менѣе единственно-вѣрнымъ, и тѣ изъ нашихъ читателей, которые захотятъ послѣдовать за нами, согласятся, что единство рода человѣческаго есть не только ученіе Филантропическое, внушаемое самымъ благороднымъ чувствомъ, возвышенное философское понятіе, догматъ, уже потому заслуживающій уваженія, что онъ связанъ съ религіозными вѣрованіями большей части человѣчества, но что единство человѣческаго рода есть великая истина науки.

1. ИМПЕРІИ И ЦАРСТВО ПРИРОДЫ.-- ЦАРСТВО ЧЕЛОВѢЧЕСКОЕ.

Что такое человѣкъ? Этого вопроса, на который отвѣчали уже столько разъ и такъ различно, мы можемъ коснуться здѣсь только съ точки зрѣнія естественной исторіи. Мы поступимъ точно такъ же, какъ поступаетъ всякій натуралистъ, который хочетъ самъ изучить одно или нѣсколько вмѣстѣ взятыхъ существъ, или познакомить съ ними другихъ. Въ подобномъ случаѣ, онъ прежде всего долженъ опредѣлить къ какой первоначальной группѣ принадлежитъ предметъ его изслѣдованія, и тогда только онъ можетъ перейдти къ болѣе-опредѣленнымъ подробностямъ и окончательно назначить мѣсто для разсматриваемаго имъ минерала, растенія или животнаго. Такимъ образомъ вопросъ: что такое человѣкъ? приводится къ слѣдующему: какое мѣсто занимаетъ человѣкъ въ естественной классификаціи существъ? Какъ повидимому ни простъ этотъ вопросъ, однако онъ произвелъ разногласіе между людьми равныхъ достоинствъ. Чтобъ оправдать принятое нами рѣшеніе, мы должны припомнить, какія именно тѣ первоначальныя группы, между которыми раздѣляется вся природа.

Со временъ Аристотеля до нашего времени, всѣ натуралисты различаютъ въ природѣ два разряда тѣлъ: одни состоящія изъ частей косныхъ и не имѣющихъ между собою другой связи кромѣ механическаго сцѣпленія и молекулярныхъ силъ; другія же составленныя изъ частей дѣятельныхъ, изъ коихъ каждая способствуетъ какимъ-нибудь особымъ дѣйствіемъ къ сохраненію цѣлаго, а потому и зависитъ болѣе или менѣе отъ другихъ частей и вмѣстѣ съ ними составляетъ то, что мы называемъ недѣлимымъ (individu). Вслѣдствіе этого, всѣ натуралисты, въ той или другой формѣ, признали основное различіе между тѣлами органическими и неорганическими. Въ этомъ конечно и мы послѣдуемъ ихъ примѣру. Принимая наименованіе, предложенное впервые Далласомъ, мы означимъ словами имперія природы каждый изъ этихъ великихъ разрядовъ, и такимъ образомъ въ природѣ будемъ различать имперію органическую и имперію неорганическую {До сихъ поръ въ подобномъ случаѣ я всегда употреблялъ выраженія: міръ органическій и міръ неорганическій. Какъ и большая часть моихъ современниковъ, я забылъ, что Палласъ далъ уже названія этимъ двумъ мірамъ, составляющимъ вселенную. Г. Изидоръ Жоффруа Сентъ-Илеръ первый напоминаетъ намъ объ этомъ въ замѣчательномъ своемъ сочиненіи, которое издается имъ въ настоящее время: Histoire naturelie gegrale des regnes orneaniques.}. Въ каждой изъ нихъ мы встрѣчаемъ тѣла и существа, отличающіяся отъ другихъ тѣлъ и существъ общими сходственными свойствами, а потому мы и раздѣлимъ еще имперіи природы на царства, чтобъ удержать такимъ образомъ для этихъ новыхъ разрядовъ названія, освященныя авторитетомъ Линнея и всеобщимъ признаніемъ. На какихъ же фактахъ основано введеніе этого раздѣленія въ науку? Въ чемъ именно состоитъ разница и связь между царствами природы?

Заявимъ прежде всего то, что тѣла небесныя группируются особо. Какъ бы мы ни назвали эти тѣла: звѣздами, солнцами, планетами, кометами или спутниками планетъ, они въ глазахъ нашихъ все-таки остаются крошечными частицами великаго цѣлаго, котораго никакія вычисленія, никакое пылкое воображеніе не въ состояніи измѣрить. Между этими миріадами свѣтилъ небесныхъ существуютъ-нѣкоторыя отношенія, и отношенія несравненно болѣе сложныя чѣмъ прежде полагалось съ точностію. Если въ нашей крошечной солнечной системѣ спутники обращаются вокругъ своихъ планетъ, а планеты вокругъ солнца, то и солнце также увлекается въ пространство по направленію къ созвѣздію Геркулеса со скоростію, которую наука надѣется въ скоромъ времени опредѣлить съ точностію. Безъ сомнѣнія, оно обращается вокругъ какого-либо центра, положеніе котораго узнаютъ будущія поколѣнія. Въ небѣ нашемъ, два солнца, составляющія одну и ту же двойную звѣзду, вращаются одно вокругъ другаго, и можетъ-быть весь нашъ видимый міръ, со всѣми солнцами нашего неба, притягивается къ какому-нибудь неизвѣстному центру, скрытому въ пучинахъ безконечнаго. Будучи опредѣлены математическими законами, орбиты всѣхъ этихъ міровъ представляютъ тѣмъ не менѣе нѣкоторыя неправильности. Вслѣдствіе самой силы, движущей ихъ, небесныя свѣтила воздѣйствуютъ одно на другое, и вычисленіе уклоненій ихъ отъ своего пути показало астрономамъ, что даже будучи отдалены между собою на милліоны перстъ, свѣтила эти тѣмъ не менѣе, въ извѣстныхъ предѣлахъ, зависятъ другъ отъ друга.

Что же нужно было, чтобы дать всѣмъ этимъ движеніямъ опредѣленное направленіе, установить ихъ взаимную зависимость? Достаточно было одной силы притяженія, чтобы превозмочь косность вещества, и привести въ движеніе всю эту чудную систему міровъ, разсѣянную въ безпредѣльности. Сходные по своей натурѣ, управляемые одною и тою же неизмѣнною силой, а потому и представляющіе намъ одинаковаго рода явленія, міры эти очевидно составляютъ изъ себя группу, совершенно отличную отъ той, которую образуютъ другія тѣла, простыя матеріялы нашего земнаго шара. Потому-то нѣкоторые натуралисты, и въ особенности знаменитый Декандоль, составили изъ нихъ совершенно отдѣльное царство -- царство звѣздное. И мы примемъ это раздѣленіе, считая его совершенно основательнымъ.

Перейдемъ теперь отъ сферъ небесныхъ къ поверхности нашего земнаго шара. Здѣсь также мы встрѣтимъ силу притяженія, но уже подъ именемъ силы тяжести; и здѣсь также эта сила есть причина всеобщаго движенія. Всѣ тѣла, какъ неорганическія, такъ и живыя, подчинены этому движенію. Будучи частями цѣлаго, они повинуются тому закону, той силѣ, которая управляетъ цѣлымъ. Представимъ себѣ однакоже, что было бы съ нашимъ шаромъ, еслибъ онъ получилъ свое образованіе ітри дѣйствіи одной силы тяжести. Допустимъ, что вещество могло бы еще находиться въ тѣхъ трехъ состояніяхъ, въ которыхъ оно является намъ теперь: твердые элементы составили бы плотное и однородное ядро математически-опредѣленной Формы, а вокругъ него, по тѣмъ же неизмѣннымъ законамъ, расположились бы слой жидкій и слой воздухообразный. Эта Форма земнаго шара должна была бы сохраниться въ продолженіи цѣлой вѣчности. Единственнымъ измѣняющимся явленіемъ была бы здѣсь неправильность воздушныхъ и морскихъ приливовъ и отливовъ, производимыхъ притяженіемъ солнца и луны на поверхности безбрежнаго океана, въ атмосферѣ, незнакомой съ вѣтрами и бурями.

Чтобы возбудить другія явленія, нужно было что-нибудь еще кромѣ силы тяжести или притяженія, нужны были силы физико-химическія. Вслѣдствіе этихъ-то силъ, тревожныя реакціи и могущественныя движенія взрыли и взбугрили твердое ядро нашей планеты. Эти-то силы, при содѣйствіи силы тяжести, произвели твердую землю съ ея горами, долинами, плоскими возвышенностями и низменными равнинами; ограничили бассейны океановъ и озеръ, породили множество теченій, которыя, будто рѣки, заключенныя въ водяныхъ берегахъ, бороздятъ самые обширные океаны, и эти другія теченія, извѣстныя подъ именемъ вѣтровъ, которыя возмущаютъ атмосферу; установили это очередное испареніе и сжатіе водъ, производящія источники и рѣки, однимъ словомъ дали начало этому множеству всѣмъ извѣстныхъ явленій, на которыя достаточно, только указать.

Здѣсь нельзя не остановиться и не предложить себѣ вопроса, невольно приходящаго на умъ всякому мыслящему человѣку. Если единственная сила притяженія достаточна, чтобъ управлять всѣми мірами, то вѣроятно ли, чтобы десятки силъ были необходимы для того, чтобы привести въ движеніе элементы малѣйшаго изъ этихъ міровъ? Это предположе-^ ніе противорѣчивъ разсудку нашему, и мы надѣемся, что съ успѣхами науки противорѣчіе это исчезнетъ. Человѣкъ, пораженный видимою несходностію нѣкоторыхъ явленій, сначала могъ сблизить между собою только. наиболѣе сходныя изъ нихъ, и такимъ образомъ составить извѣстное число группъ и каждую изъ нихъ приписать отдѣльной причинѣ. Черезъ это, по мѣрѣ того какъ онъ открывалъ какое-нибудь новое явленіе, ясно отличавшееся отъ другихъ, уже извѣстныхъ ему, онъ все болѣе и болѣе умножалъ число силъ физико-химическихъ; но мы ежедневно убѣждаемся, что ученіе это могло имѣть лишь временное значеніе. Мало-помалу открываются промежуточные факты, и сближаются такія явленія, которыя прежде считались самыми отдаленными. Одною и тою же силой производятъ явленія, которыя до нашего времени считались совершенно разнородными. Въ рукахъ нашихъ искусныхъ физиковъ одна и та же причина пораждаетъ, въ одно и то же время, теплородъ, электрическій токъ, химическія соединенія и движеніе. Дошли уже до того, что такъ-сказать преобразуютъ одну силу въ другую, и убѣи. даются, что это преобразованіе совершается по законамъ столь же твердымъ, какъ замѣщеніе одного химическаго эквивалента другимъ; потому многіе уже не колеблются Признавать между всѣми этими силами болѣе или менѣе тѣсныя аналогіи. Даже есть такіе ученые, и притомъ принадлежащіе къ числу замѣчательнѣйшихъ, которые считаютъ ихъ частнымъ проявленіемъ одной и той же силы, болѣе общей, и многое даетъ право думать, что они не ошибаются.

Сила тяжести и силы физико-химическія -- лучше сказать сила физико-химическая -- опредѣляютъ собою всѣ явленія, представляемыя извѣстными земными тѣлами, которыя мы называемъ неорганическими. Со временъ Линнея, совокупность всѣхъ этихъ тѣлъ именуется: царствомъ ископаемымъ, или минеральнымъ. Это-то царство и составляетъ второй отдѣлъ имперіи неорганической.

Легко можно себѣ представить, что было бы съ нашимъ шаромъ, предоставленнымъ дѣйствію одной силы тяжести и силъ физико-химическихъ. Небо осталось бы почти такимъ же, каково оно теперь. Море также не измѣнило бы своихъ границъ, и въ пучинахъ его, какъ и на поверхности земли, царствовало бы совершенное безплодіе: не было бы водорослей и другихъ морскихъ растеній, точно такъ же какъ не было бы лѣсовъ и луговъ. Подвижные матеріалы почвы, безъ всякой защиты подверженные дѣйствію атмосферическихъ силъ, не могли бы оставаться на склонахъ горъ, и голые утесы, такіе, какіе мы въ настоящее время встрѣчаемъ выше предѣловъ растительности, возвышались бы почти вездѣ надъ пустынными наносами. Ни одна птица, ни одно насѣкомое не нарушало бы этого мертваго безмолвія, котораго можетъ-быть мы не встрѣтимъ ни на одной точкѣ настоящаго земнаго шара, и только шумъ мертвыхъ тѣлъ, колеблемыхъ и приводимыхъ въ движеніе физическими силами, прерывалъ бы тишину безжизненности, простертую по всей землѣ. Чтобы преобразовать эту грустную картину, оживить и украсить поверхность нашего шара, нужно было нѣчто болѣе чѣмъ двѣ силы, названныя выше; нужна была новая сила, которая произвела бы новыя явленія; это нѣчто, эта сила -- жизнь.

Неоднократно, въ моихъ прежнихъ сочиненіяхъ, объяснялъ я смыслъ, который я придаю этому слову, и однакожь будетъ не лишнимъ еще разъ повторить это здѣсь. По моему мнѣнію, жизнь вовсе не есть, какъ объясняетъ ее Ванъ-Гельмонтъ, нѣчто въ родѣ верховнаго архея, властителя тѣла, имѣющаго свою собственную индивидуальность, и изъ френическаго центра своего сѣдалища управляющаго множествомъ второстепенныхъ археевъ, помѣщающихся въ разныхъ частяхъ тѣла и ежеминутно выходящихъ изъ повиновенія своему главѣ. Точно также, въ глазахъ моихъ, жизнь-имѣетъ не болѣе аналогіи съ жизненнымъ началомъ (principe vital) Бартеса, или лучше его учениковъ, другою сущностію, довольно темною, не имѣющею, опредѣленнаго мѣстопребыванія, но непрестанно пекущеюся о ввѣренномъ ей тѣлѣ и часто причиняющею болѣе зла чѣмъ добра, изъ желанія исправить какой-нибудь небольшой вредъ. Нѣтъ, жизнь есть просто неизвѣстная причина всѣхъ особенныхъ явленій, свойственныхъ живымъ существамъ, подобно тому какъ электричество для физики есть неизвѣстная причина явленій, представляемыхъ наэлектризованными тѣлами, подобно тому какъ теплородъ есть столь же неизвѣстная причина явленій, происходящихъ въ нагрѣтыхъ тѣлахъ, и наконецъ подобно тому какъ сила физико-химическая вообще, какое бы мы ни дали ей названіе, составляетъ неизвѣстную причину явленій, свойственныхъ тѣламъ неорганическимъ. Жизнь не есть также сила до такой степени особенная, чтобы по своему характеру она противополагалась силамъ упомянутымъ выше. Безъ сомнѣнія, при многихъ обстоятельствахъ, она измѣняетъ и уравновѣшиваетъ ихъ дѣйствіе; но и самыя силы Физическія, при одновременномъ дѣйствіи, часто имѣютъ вліяніе одна на другую. Теплота измѣняетъ дѣйствіе электричества, и обѣ силы вмѣстѣ часто превозмогаютъ тяжесть, то-есть притяженіе, эту всеобщую силу, которую мы встрѣчаемъ какъ въ неорганическихъ тѣлахъ и живыхъ существахъ, такъ въ солнцахъ и мірахъ. Идея жизни, понятая такимъ образомъ, не заключаетъ въ себѣ ничего противнаго самому строгому естествоиспытательному уму. Это просто сила, которая присоединяется къ другимъ силамъ прежде признаннымъ и всѣми принятымъ, и которая, какъ и эти послѣднія силы, заявляетъ себя въ своихъ дѣйствіяхъ. Этою-то силой отличаются тѣла органическія отъ неорганическихъ, существа живыя отъ тѣлъ грубыхъ. Организація, а вмѣстѣ съ тѣмъ слѣдовательно и индивидуализація извѣстнаго количества вещества, вотъ два громадныя явленія, которыя жизнь вводитъ на поверхность земнаго шара.

Жизнь, организація, представляющая собою результатъ, а не причину жизни, глубоко отдѣляю существа живыя отъ тѣлъ неорганическихъ. Между тѣми и другими цѣлая пропасть. Но значитъ ли это, что они не имѣютъ рѣшительно ничего общаго между собой, что раздѣляющая ихъ пропасть -- бездонна? Нѣтъ, не такова наша мысль. Живыя существа, какъ растенія, такъ и животныя, столько же какъ и тѣла неорганическія, подчинены вліянію тяжести, теплоты, электричества. Силы химическаго сродства дѣйствуютъ въ нихъ такъ же, какъ онѣ дѣйствуютъ въ лабораторіяхъ. Различія между имперіями неорганическою и органическою состоятъ слѣдовательно не въ томъ, что послѣдняя не подчиняется тѣмъ же силамъ, какъ первая, но только въ томъ, что къ дѣйствію этихъ силъ присоединяется еще новая сила, обнаруживающаяся совершенно особеннымъ образомъ и способная слѣдовательно произвести особенныя явленія, а также и измѣнить въ нѣкоторой мѣрѣ результаты дѣйствія другихъ силъ. Въ приборахъ нашихъ, въ нашихъ тигляхъ, силы физико-химическія обнаруживаются изолированно, и явленіями простыми. Въ существѣ органическомъ, эти же самыя силы дѣйствуютъ подъ господствомъ жизни, и въ виду совокупнаго результата. Вслѣдствіе этого, производимыя ими явленія всегда будутъ болѣе или менѣе сложны, но чрезъ то все-таки не измѣнятъ своей природы. Вотъ почему весьма часто можно, на основаніи тѣлъ неорганическихъ, выводить заключенія о существахъ живыхъ; вотъ почему механикъ, химикъ, физикъ, могутъ бросать яркій свѣтъ на общее дѣйствіе нашихъ органовъ, но при непремѣнномъ условіи никогда не забывать о жизни, между тѣмъ какъ они слишкомъ часто бываютъ склонны забывать о ней; вотъ почему физіологія, наука о существахъ живыхъ, не можетъ обойдтись безъ помощи другихъ наукъ, имѣющихъ цѣлію изученіе природы неорганической.

На сколько жизнь и организація отдѣляютъ существа живыя отъ тѣлъ неорганическихъ, на столько же онѣ сближаютъ существа живыя между собой. Этотъ послѣдній фактъ важно заявить не менѣе перваго; но нужно ли доказывать его? Всѣ существа органическія имѣютъ начало и конецъ, всѣ они раждаются, растутъ и умираютъ; ни одно изъ нихъ, въ минуту своего появленія на свѣтъ, не походитъ на то, чѣмъ будетъ въ послѣдствіи, то-есть всѣ подвергаются превращеніямъ, всѣмъ имъ необходимо питаніе, и самое питаніе въ сущности одинаково для всѣхъ. Эти общія явленія, происходящія подъ властію одной и той же силы, сходственныя въ сущности по своимъ процессамъ и тождественныя я по цѣли устанавливаютъ между всѣми живыми существами отношенія самыя тѣсныя; вотъ почему въ физіологіи такъ часто дозволяется на основаніи растеній дѣлать заключенія о животныхъ, и на основаніи животныхъ -- о растеніяхъ.

Имперія органическая заключаетъ въ себѣ, какъ извѣстно, двѣ группы, два царства, весьма различныя одно отъ другаго и всѣми принятыя. Первое царство, растительное, заключаетъ въ себѣ существа почти всѣ крѣпкія почвѣ, не имѣющія другихъ движеній, кромѣ тѣхъ, которыя происходятъ отъ ихъ организаціи или отъ дѣйствій извнѣ, не имѣющія никакого сознанія ни о себѣ, ни объ окружающемъ ихъ. Только организація и слѣдствія, которыя она влечетъ за собою, отличаютъ растенія отъ тѣлъ неорганическихъ. Въ нихъ только одна жизнь присоединилась- къ силамъ Физико-химическимъ.

Но не то происходитъ въ другой группѣ имперіи органической. Здѣсь обнаруживаются явленія совершенно-новыя. Животное чувствуетъ, то-есть воспринимаетъ впечатлѣнія,, источникъ которыхъ заключается въ немъ самомъ или которыя приходятъ извнѣ; оно движется всею своею цѣлостію или частями, независимо отъ всякаго дѣйствія, произведеннаго силами Физико-химическими или происходящаго отъ игры ихъ организаціи; оно пользуется движеніемъ сознательнымъ, произвольнымъ, или лучше сказать автономическимъ, какъ назвалъ его г. Изидоръ Жофруа Сентъ-Илеръ {Αὐτονόμος -- управляющій собою по своимъ собственнымъ законамъ.}, и слѣдовательно обладаетъ волею, опредѣляющею это движеніе. Въ этихъ двухъ пунктахъ невозможенъ никакой споръ, и мы отослали бы къ Лафонтену всякаго, кто вздумалъ бы воскресить странную теорію животныхъ машинъ. Несмотря на авторитетъ Декарта, достаточно для опроверженія этой теоріи единодушія натуралистовъ. Всѣ они, начиная отъ Аристотеля, признали отличительными признаками животнаго царства чувствительность и способность произвольно перемѣщаться. Многіе изъ нихъ приписываютъ животнымъ способности даже болѣе возвышенныя, и мнѣ кажется невозможнымъ не раздѣлять ихъ мнѣнія, даже теперь, когда мы, вѣроятно, достигли предѣла этого міра низшихъ животныхъ, почти неизвѣстныхъ нашимъ предшественникамъ. Всякій, кто сдѣлаетъ достаточно наблюденій надъ кольчатыми (annélides), слизнями (mollusques) и даже животно-растеніями (zoophytes), кто подвергнетъ ихъ тѣмъ легкимъ опытамъ, которые я неоднократно повторялъ, тотъ безъ сомнѣнія долженъ будетъ согласиться, что хотя эти существа и далеко не такъ развиты какъ млекопитающія и птицы, но тѣмъ не менѣе до извѣстной степени обладаютъ сознаніемъ собственнаго индивидуума, чувствомъ внѣшняго міра, ихъ окружающаго, постигаютъ существующія между ними отношенія, и наконецъ сообразно съ этими отношеніями измѣняютъ свою волю и свои движенія. Но постигать какія-либо отношенія и на основаніи ихъ управлять своими дѣйствіями, не значитъ ли смыслить? Легко было бы привести здѣсь много и другихъ явленій подобнаго же рода, чуждыхъ растеніямъ и свойственныхъ описываемому нами царству; но здѣсь не мѣсто касаться великаго вопроса о смыслѣ животныхъ; достаточно напомнить, что даже у самыхъ деградированныхъ, пока только они по величинѣ своей и по своей природѣ доступны наблюденію, мы всегда находили слѣды тѣхъ основныхъ способностей, совокупность которыхъ составляетъ самый смыслъ человѣческій.

Эти основныя способности весьма различны, и по всей справедливости носятъ различныя названія; но слѣдуетъ ли изъ этого, что въ каждомъ животномъ каждая изъ этихъ способностей связана съ особою причиной? Трудно было бы податься на такую мысль. Теперь, когда мы должны коснуться одного изъ этихъ малыхъ міровъ, называемаго нами недѣлимымъ, умъ нашъ, еще болѣе чѣмъ когда мы говорили о силахъ физико-химическихъ, чувствуетъ потребность отнести къ одной и той же причинѣ всѣ эти сознательныя дѣйствія животныхъ, опирающіяся одно на другое и стремящіяся къ одной и той же цѣли. Но какая же именно эта причина, и какъ назвать ее? Многіе пытались отвѣчать на эти вопросы. Много уже было писано о душѣ животныхъ и много сдѣлано попытокъ къ объясненію ея природы и способа дѣйствія. Мы не будемъ такъ отважны; тамъ, гдѣ у насъ нѣтъ опытовъ и наблюденій, мы всегда считаемъ долгомъ остановиться. Достаточно было показать, что если растенія отдѣлены отъ животныхъ, то это потому, что у этихъ послѣднихъ обнаруживаются такія явленія, которыхъ мы не встрѣчали ни въ растеніяхъ, ни въ предыдущихъ группахъ, что въ нихъ есть нѣчто существенно характеристическое.

Изъ всего предыдущаго слѣдуетъ, что натуралисты, при своемъ первоначальномъ раздѣленіи природы на имперіи и царства, не приняли за основаніе ни химическаго состава тѣлъ, ни частичнаго ихъ состоянія, ибо царство ископаемыхъ обнимаетъ собою всѣ извѣстныя тѣла простыя, и всѣ ихъ неорганическія соединенія, и заключаетъ въ себѣ какъ тѣла твердыя, такъ и жидкія и воздухообразныя. Нѣтъ, натуралисты сознательно или безотчетно обратились къ тому, въ чемъ тѣла и существа имѣютъ между собою наиболѣе общаго, наиболѣе абсолютнаго въ своей природѣ и въ своихъ отношеніяхъ къ цѣлому творенію. Переходя отъ простаго къ сложному, возвышаясь отъ тѣлъ неорганическихъ до животныхъ, въ каждой имперіи, въ каждомъ царствѣ, мы видимъ цѣлую совокупность фактовъ, цѣлый рядъ явленій, совершенно чуждыхъ низшимъ группамъ, но повторяющихся въ высшихъ. Въ этомъ-то очевидно заключается главнымъ образомъ характеръ великихъ первоначальныхъ раздѣленій. Результатъ этотъ, независимо отъ всѣхъ тѣхъ гипотезъ, которыми руководствовались умы, достигшіе его, ежедневно подтверждается наблюденіемъ и опытомъ. Вотъ почему время оставило его неприкосновеннымъ, и вотъ почему современной наукѣ со всѣми ея новыми пособіями остается въ сущности только подтвердить его {Три царства: ископаемыхъ, растеній и животныхъ, приняты почти повсюдно натуралистами. Царство звѣздное принимается менѣе повсюдно. Царство человѣческое, составляющее существенный предметъ статьи нашей, прежде имѣло и теперь еще имѣетъ многихъ приверженцевъ. Независимо отъ этихъ пяти группъ, болѣе или менѣе повсемѣстно принятыхъ, нѣкоторые натуралисты предлагали еще и другія раздѣленія того же рода, основываясь на весьма-различныхъ соображеніяхъ; но большая часть этихъ новыхъ системъ оставалась принятою только самими авторами, да и тѣ не рѣдко въ послѣдствіи отказывались отъ нихъ. Во второмъ томѣ уже однажды приведеннаго нами сочиненія г. Изидора Жоффруа Сентъ-Илера помѣщенъ превосходный историческій очеркъ этой части науки и самый тщательный разборъ большей части вопросовъ, ею поднимаемыхъ.}.

Теперь мы можемъ приступить къ задачѣ, которая вызвала все вышесказанное; теперь, когда мы уже знаемъ, что такое ископаемое, растеніе и животное, и какими признаками различаются царства, мы можемъ спросить себя: имѣетъ ли въ дѣйствительности человѣкъ мѣсто въ одномъ изъ трехъ царствъ намъ извѣстныхъ, или проще сказать, въ послѣднемъ изъ нихъ? Человѣкъ есть ли животное? и если есть, то какое онъ долженъ занимать мѣсто въ нашихъ зоологическихъ кадрахъ? Отвѣты на этотъ двойной вопросъ были многочисленны и очень разнообразны: "Въ этихъ отвѣтахъ, говоритъ г. Изидоръ Жоффруа, видимъ мы полную таблицу противорѣчій человѣческаго ума; ни одна клѣтка этой таблицы не осталась пуста." И это строгое сужденіе вполнѣ справедливо. Изъ человѣка дѣлали поперемѣнно: отдѣльное царство, вѣтвь царства животнаго, классъ, разрядъ, подразрядъ, семейство, подсемейство, родъ, и наконецъ просто видъ рода, въ которомъ его прицѣпили къ обезьянѣ. Я не стану разбирать всѣ эти мнѣнія, въ числѣ которыхъ есть до такой степени странныя. Достаточно, если я докажу справедливость того изъ нихъ, которое давно уже принято мною, и которое съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе признаю единственно вѣрнымъ {Я ясно выразилъ свое мнѣніе относительно существованія отдѣльнаго царства, составляемаго однимъ родомъ человѣческимъ, въ замѣткѣ моей, помѣщенной въ началѣ одного изъ моихъ трудовъ, напечатанныхъ въ Revue de deux Mondes 1854 года (Souvenirs d'un naturaliste). Еще въ 1838 году я объяснялъ этотъ взглядъ въ публичномъ курсѣ моемъ, читанномъ въ Тулузѣ.}. Въ моихъ глазахъ, человѣкъ на столько же отличается отъ животнаго, на сколько животное отличается отъ растенія; онъ одинъ долженъ составить отдѣльное царство, царство человѣческое, и это царство имѣетъ столь же рѣзкую характеристику и въ той же степени важную, какъ и прочія первоначальныя группы, исчисленныя нами выше.

Для того чтобъ оправдать это мнѣніе, намъ нужно доказать, что въ человѣкѣ существуетъ совокупность такихъ фактовъ или явленій, которые совершенно чужды животному. Гдѣ найдемъ мы эти факты? Ужь не въ организаціи ли его, въ его сложеніи или въ дѣйствіяхъ его орудій? Сравнительныя анатомія и физіологія давно отвѣчали на это отрицательно. Первая изъ нихъ нашла даже въ низшихъ типахъ главные органы человѣка, а въ млекопитающихъ и въ особенности въ обезьянахъ, она даже доказала полную тождественность анатомическаго строенія, кость въ кость, мускулъ въ мускулъ, сосудъ въ сосудъ, нервъ въ нервъ. Кое-какія варіаціи въ объемѣ, размѣрахъ, или расположеніи, соотвѣтственно наружнымъ формамъ, вотъ почти единственныя различія между ними. По мѣрѣ того какъ способы изслѣдованія стали многочисленнѣе и могущественнѣе, сближеніе стало тѣснѣе. Микрографія показала между элементами животнаго организма и организма человѣческаго сходство столь же поразительное, какъ и усмотрѣнное анатоміей; химія привела къ тому же результату. Какъ и легко было предвидѣть, органы почти тождественные исполняютъ почти одни и тѣ же дѣйствія и одинаковымъ образомъ. Убѣдившись въ этихъ общихъ фактахъ, физіологія воспользовалась ими для себя, и вотъ почему съ каждымъ днемъ физіологи бросаютъ новый свѣтъ на естественную исторію человѣка опытами, производимыми ими надъ собаками, кроликами и даже лягушками.

Нѣкоторые натуралисты, и въ числѣ ихъ люди весьма замѣчательные, приняли и старались оправдать научными соображеніями мнѣніе, столь поэтически выраженное Овидіемъ. Вертикальный станъ на двухъ ногахъ и os sublime считались ими за наружные признаки, характеризующіе человѣческое царство. Но трудно согласиться съ ними въ этомъ Г. Изидоръ Жоффруа сдѣлалъ на это возраженіе, ускользнувшее по какому-то странному недосмотру отъ вниманія всѣхъ его предшественниковъ; онъ замѣтилъ, что многія птицы держатся въ обыкновенномъ своемъ положеніи совершенно прямо. Пингвины и даже наши домашнія утки обладаютъ этою особенностію. Не въ этомъ впрочемъ состоитъ главнѣйшее возраженіе противъ упомянутаго мнѣнія. Относительно стана, между человѣкомъ и животнымъ все различіе заключается только въ степени. Если станъ у большей части млекопитающихъ -- горизонтальный, за то у человѣкообразныхъ обезьянъ онъ естественно наклонный. Обезьяны часто, и совершенно произвольно, принимаютъ осанку, напоминающую человѣка. Съ этой точки зрѣнія они являются животными дѣйствительно переходными. Итакъ у человѣка сдѣланъ только шагъ впередъ въ направленіи уже ясно обозначившемся; мы видимъ шагъ впередъ, прогрессъ, но не видимъ еще ничего существенно новаго.

Не въ умственныхъ ли способностяхъ, человѣка найдемъ мы главную характеристику человѣческаго царства? Разумѣется, у меня и въ мысли не можетъ быть отождествленіе умственнаго развитія человѣка съ скуднымъ смысломъ животныхъ, даже наиболѣе одаренныхъ. Между ними и человѣкомъ разстояніе такъ велико, что многіе могли даже найдти полное несходство, но теперь уже нельзя думать такимъ образомъ. Животное имѣетъ свою долю смысла, и если его основныя умственныя способности далеко не такъ развиты какъ у насъ, тѣмъ не менѣе въ основѣ онѣ однѣ и тѣ же. Животное ощущаетъ, хочетъ, помнитъ, соображаетъ, и точность и вѣрность его соображеній поразительны; въ то же время ошибки, которыя оно дѣлаетъ, доказываютъ, что эти соображенія вовсе не составляютъ слѣдствія силы слѣпой и роковой. При всемъ томъ, въ каждой изъ группъ этихъ животныхъ, мы замѣчаемъ весьма значительныя неравенства. Если взять даже однихъ позвоночныхъ животныхъ, то мы увидимъ, что птицы, несравненно совершеннѣйшія чѣмъ рыбы и пресмыкающіяся, во многомъ уступаютъ нѣкоторымъ млекопитающимъ. Не было бы ничего страннаго находить еще иное животное, которое стояло бы выше млекопитающихъ по смыслу. Было бы только отношеніе большаго къ меньшему; но не было бы явленія радикально новаго.

Все, что мы говорили объ умственныхъ способностяхъ вообще, относится и къ высшему способу ихъ обнаруженія -- языку. Правда, одинъ человѣкъ обладаетъ словомъ, то-есть членораздѣльнымъ голосомъ, но два класса животныхъ имѣютъ также голосъ. У нихъ, какъ и у насъ, есть способность производить звуки, передающія впечатлѣнія и представленія, и понимаемыя не только существами имъ подобными, но и самимъ человѣкомъ. Охотникъ весьма скоро научается такъ-называемому языку птицъ и млекопитающихъ. Даже безъ большой опытности онъ отличаетъ звуки, выражающіе гнѣвъ, нѣжность, удовольствіе, боль, испугъ, тревогу. Безъ сомнѣнія, это языкъ совершенно элементарный; можно сказать, что онъ весь состоитъ изъ однихъ междуметій. Такъ, но все же онъ вполнѣ удовлетворяетъ потребностямъ существъ, его употребляющихъ, и ихъ взаимнымъ отношеніямъ. Въ сущности отличается ли онъ отъ языка человѣческаго, какъ по механизму, его производящему, такъ и по цѣли своей и результатамъ? Нѣтъ. Слѣдовательно и въ этомъ случаѣ въ человѣкѣ мы видимъ только прогрессъ, и прогрессъ громадный, но существенно-новаго нѣтъ ничего {Выражаясь такимъ образомъ, я думаю, мнѣ нечего бояться, чтобы во мнѣніяхъ моихъ нашли тождество съ мнѣніями, высказанными въ послѣднее время нѣкоторыми американскими натуралистами и антропологами, преимущественно г. Агасисомъ. Этотъ ученый натуралистъ до такой степени уподобилъ крики животныхъ человѣческимъ нарѣчіямъ, что утверждалъ даже, что легко было бы рычанія медвѣдей различныхъ породъ производить одно отъ другаго совершенно такъ же, какъ лингвисты производятъ греческій языкъ отъ санскритскаго. Едва ли нужно опровергать это мнѣніе, съ которымъ и безъ того врядъ ли кто-либо можетъ согласиться. Человѣкъ, одинъ обладая словомъ, одинъ можетъ обладать въ собственномъ смыслѣ и языкомъ.}.

Наконецъ то, что мы называемъ способностями сердца, способностями, зависящими столько же отъ инстинкта, сколько отъ смысла, обнаруживается у всѣхъ животныхъ совершенно такъ же, какъ и у человѣка. Животное любитъ и ненавидитъ. Извѣстно до какой степени у нѣкоторыхъ породъ простирается привязанность къ дѣтямъ; извѣстно также на сколько между другими существуетъ инстинктивное отвращеніе, переходящее при каждомъ удобномъ случаѣ въ ожесточенныя и смертельныя побоища; извѣстно, наконецъ, какимъ образомъ воспитаніе развиваетъ эти зачатки и открываетъ намъ въ нашихъ домашнихъ животныхъ индивидуальныя различія, совершенно сходныя съ тѣми, которыя поражаютъ насъ въ людяхъ. Каждый изъ насъ знавалъ собакъ признательныхъ, ласковыхъ и даже можно сказать любящихъ; каждый также встрѣчалъ собакъ ворчливыхъ, злыхъ, завистливыхъ. Можетъ-быть по характеру-то именно человѣкъ и животное болѣе всего сближаются между собою.

Гдѣ же мы найдемъ это что-то такое, совершенно чуждое животному и исключительно свойственное человѣку, такое слѣдовательно, что оправдывало бы отдѣленіе его въ особое царство? Чтобы разрѣшить это затрудненіе поступимъ какъ натуралисты: дадимъ себѣ полный отчетъ въ свойствахъ существа, которое намъ нужно опредѣлить. До сихъ поръ мы имѣли въ виду только одни органическія и умственныя свойства, но не обращали еще вниманія на свойства нравственныя. Здѣсь тотчасъ же являются два такіе основные факта, о которыхъ еще ничто не могло дать намъ понятіе въ прочихъ царствахъ.

Во всякомъ обществѣ, гдѣ только существуетъ языкъ, достаточно совершенный для выраженія понятій общихъ и отвлеченныхъ, мы встрѣтимъ слова, долженствующія выражать понятія о добродѣтели и порокѣ, человѣкѣ добромъ и негодяѣ. Тамъ же, гдѣ языкъ еще не на столько развитъ, мы встрѣчаемъ вѣрованія и обычаи, доказывающіе ясно, что хотя эти понятія и не имѣютъ выраженій въ народномъ словарѣ, но тѣмъ не менѣе существуютъ. У народовъ самыхъ дикихъ, у племенъ, занимающихъ самое послѣднее мѣсто, въ ряду человѣчества, нѣкоторыя дѣйствія общественныя или частныя заставятъ насъ признать, что вездѣ человѣкъ, сверхъ физическаго блага и зла, видитъ нѣчто болѣе возвышенное; у народовъ передовыхъ, цѣлыя учрежденія стоятъ на этомъ основаніи. Понятіе о нравственномъ добрѣ и злѣ встрѣчается такимъ образомъ во всѣхъ группахъ человѣческихъ, но ничто не можетъ заставить насъ предполагать, что оно существуетъ и у животныхъ. Понятіе это составляетъ слѣдовательно первый признакъ человѣческаго царства. Чтобъ избѣгнуть слова: совѣсть, принимаемаго часто въ смыслѣ слишкомъ тѣсномъ и ограниченномъ, я употреблю слово нравственность чтобъ означить эту отличительную способность человѣка понимать добро и зло, подобно тому какъ словомъ чувствительность названа способность воспринимать впечатлѣнія.

Есть, еще нѣкоторыя другія понятія, находящіяся обыкновенно въ связи одно съ другимъ и встрѣчаемыя даже въ самыхъ ограниченныхъ человѣческихъ обществахъ. Вездѣ вѣрятъ въ другой высшій міръ, въ нѣкоторыя таинственныя высшія существа, которыхъ нужно бояться или почитать, вѣрятъ въ будущую жизнь, которая ожидаетъ часть нашего существа по разрушеніи тѣла. Другими словами, понятія о Божествѣ и будущей жизни такъ же распространены повсемѣстно, какъ и понятія о добрѣ и злѣ. Какъ ни смутны они у нѣкоторыхъ народовъ, тѣмъ не менѣе вездѣ они составляютъ начало извѣстнаго рода знаменательныхъ Фактовъ. Съ ними неразрывно связано множество обычаевъ и обрядовъ, описываемыхъ путешественниками и представляющихъ собою, у племенъ самыхъ варварскихъ, скромные эквиваленты величественныхъ проявленій такого же свойства у народовъ образованныхъ. Никогда ни у какихъ животныхъ не замѣчалось что-нибудь подобное или даже аналогическое. Слѣдовательно, въ этихъ общихъ понятіяхъ, встрѣчаемыхъ у человѣка, мы видимъ второй отличительный признакъ человѣческаго царства, и словомъ религіозность назовемъ мы способность, или совокупность способностей, производящихъ эти понятія.

Но вотъ вопросъ: составляютъ ли въ дѣйствительности нравственность и религіозность признаки на столько общіе, чтобъ они принадлежали всѣмъ человѣческимъ группамъ безъ исключенія, какъ мы допустили это? Фактъ этотъ былъ многими отвергаемъ. Многіе, опираясь на разказахъ нѣкоторыхъ путешественниковъ, утверждали, что есть племена и даже цѣлые народы, лишенные того или другаго изъ этихъ признаковъ. Что касается до нравственности, то на отсутствіе этого признака мало указывалось. Необходимость нравственныхъ связей во всякомъ человѣческомъ общежитіи, въ какой бы то ни было степени, такъ очевидна, что самое существованіе обществъ уже доказываетъ этотъ общій Фактъ. Здѣсь впрочемъ затрудненія были вообще скоро устранены, вслѣдствіе болѣе точныхъ свѣдѣній, лишь благодаря весьма простымъ наблюденіямъ. Такъ напримѣръ, нарѣчія народовъ Австраліи не содержатъ въ себѣ словъ, которыми переводились бы слова: честность, правосудіе, грѣхъ, преступленіе, но заключать изъ этого, что племенамъ, говорящимъ этими нарѣчіями, чужды понятія, выражаемыя вышеприведенными словами, было бы большою ошибкой. Дѣйствія ихъ доказываютъ противное. Въ этомъ видна только бѣдность ихъ языка, которая обнаруживается столько же въ отношеніи къ предметамъ физическимъ, сколько же въ отношеніи къ понятіямъ нравственнымъ. На тѣхъ самыхъ нарѣчіяхъ не существуетъ также словъ, выражающихъ родовыя понятія, какъ напримѣръ: дерево, птица, рыба, а изъ этого безъ сомнѣнія никто не заключитъ, чтобъ Австралійцы смѣшивали всѣ эти предметы.

Гораздо болѣе настаивали на отсутствіе религіозности. Если вѣрить множеству путешественниковъ и антропологовъ, то способность эта не существуетъ не только у нѣкоторыхъ отдѣльныхъ народцевъ, но даже и у многочисленныхъ племенъ, разсѣянныхъ на обширномъ пространствѣ! Ежедневно факты доказываютъ намъ, съ какимъ часто легкомысліемъ дѣлались такія важныя заключенія. Европейцу, даже и тогда, когда онъ самъ находится между дикими народами и болѣе или менѣе въ совершенствѣ знакомъ съ ихъ языкомъ, чрезвычайно трудно получить свѣдѣнія объ ихъ вѣрованіяхъ, которыя касаются того, что есть самаго сокровеннаго и задушевнаго въ человѣкѣ. Не выходя изъ предѣловъ Франціи, можно составить себѣ понятіе о трудностяхъ такого рода изслѣдованій, если попробовать выспросить у крестьянина Баска.или Бретонца его мнѣніе о привидѣніяхъ и шабашѣ. Въ этомъ случаѣ я часто испытывалъ неудачу съ людьми, съ которыми жилъ въ самыхъ короткихъ отношеніяхъ. Легко представить себѣ затрудненія, которыя долженъ встрѣтить путешественникъ, появляющійся посреди дикихъ племенъ какимъ-то высшимъ существомъ и часто даже опаснымъ врагомъ, или миссіонеръ, который каждымъ словомъ своимъ опровергаетъ и разрушаетъ то, что для его собесѣдниковъ съ дѣтства было предметомъ боязни и поклоненія. Самое рвеніе религіозное, воодушевляющее миссіонеровъ, часто вредитъ точности свѣдѣній, которыя они передаютъ намъ. Они слишкомъ пренебрегаютъ или презираютъ вѣрованія, не освященныя ихъ собственною вѣрой, и не разспрашиваютъ серіозно о нихъ; этимъ-то объясняются странныя противорѣчія и явныя неточности, встрѣчаемыя слишкомъ часто въ разказахъ самыхъ благочестивыхъ и ревностныхъ проповѣдниковъ разныхъ христіанскихъ вѣроисповѣданій. Къ счастію, есть и такіе миссіонеры, которые съ тѣми добрыми качествами умѣютъ соединить еще истинное желаніе узнать и потомъ передать другимъ нравственную исторію народонаселеніи, ими просвѣщаемыхъ, и результаты ихъ изслѣдованій съ каждымъ днемъ исправляютъ понятія наши объ этихъ народонаселеніяхъ.

Два племени въ особенности подвергались всевозможнымъ обвиненіямъ, и еще самымъ легкимъ было обвиненіе въ отсутствіи всякой религіозности. Племена эти Готтентоты и Австралійцы. Въ послѣдствіи я возвращусь къ послѣднимъ; теперь же скажу о нихъ только то, что всѣ эти будто бы безбожныя населенія имѣютъ нѣкоторую элементарную миѳологію. Что касается до Готтентотовъ и Кафровъ, которыхъ уподобляютъ имъ въ этомъ, то говорили, и теперь еще повторяютъ въ нѣкоторыхъ сочиненіяхъ, что у нихъ понятіе о Богѣ и будущей жизни рѣшительно не существуетъ. Говорящіе такимъ образомъ совершенно забываютъ свѣдѣнія, собранныя въ различныя эпохи объ этихъ племенахъ и явно доказывающія противное. Напомнимъ хотя новѣйшія изъ нихъ; напримѣръ Кэмпбелъ во время перваго своего путешествія {Въ 1812 году.} даже у Бошисменовъ открылъ то, что онъ называетъ смутнымъ понятіемъ о высшемъ существѣ; во время же втораго своего путешествія {Въ 1820 году.} получилъ, хотя и не безъ труда, отъ Макуна, начальника малаларинскихъ. Бошисменовъ, точныя подробности о Гохѣ, мужескомъ богѣ, стоящемъ выше людей, и о Ко, женскомъ, стоящемъ ниже. Хотя отвѣтъ этого же Макуна, очевидно внушенный ему отвращеніемъ отъ подобнаго рода бесѣдъ, и доказываетъ намъ повидимому, что самъ онъ не вѣрилъ въ будущую жизнь; однакожь извѣстно, что его соотечественники хоронятъ мертвыхъ съ ихъ луками и стрѣлами, чтобъ они могли охотиться по смерти, и что, по ихъ мнѣнію, рай есть мѣсто, гдѣ они найдутъ дичь въ изобиліи. У собственно Готтентотовъ нашли вѣрованіе въ доброе и злое начала, оба олицетворенныя и носящія особенныя названія, собрали преданія о происхожденіи человѣка, и много разъ даже замѣчали вѣру въ будущую жизнь, ясно доказываемую молитвами, къ великимъ людямъ, боязнію духовъ умершихъ и т. п. Значитъ, защищать опровергаемое нами мнѣніе совершенно невозможно, и еслибы какой-нибудь авторъ, опираясь на странныя показанія какого-нибудь путешественника или миссіонера, сталъ опровергать существованіе религіозности у племенъ южной Африки, то достаточно было бы отвѣчать ему столь ясными словами самаго отважнаго изъ новѣйшихъ изслѣдователей этихъ странъ, доктора Ливингстона: "Какъ ни низко развитіе этихъ народовъ, но нѣтъ никакой надобности говорить имъ о существованіи Бога и о будущей жизни: эти обѣ истины повсемѣстно признаны въ Африкѣ." Послѣ этого путешественникъ входитъ въ нѣкоторыя подробности объ этихъ понятіяхъ, и прибавляетъ: "отсутствіе идоловъ, общественнаго богослуженія и всякаго рода жертвоприношеній у Кафровъ и Бичуановъ заставитъ на первый разъ подумать, чтц эти племена исповѣдуютъ атеизмъ самый безусловный." {Нѣсколько далѣе Ливингстонъ прибавляетъ: "Чѣмъ болѣе приближаемся къ сѣверу, тѣмъ болѣе развитыя религіозныя идеи встрѣчаемъ у туземцевъ."}

Изъ этого видно, что Ливингстонъ, обнаруживъ заблужденіе, объясняетъ его, и объясненіе это могло бы, вѣроятно, быть приложено къ нѣкоторымъ подобнымъ случаямъ, находимымъ у племенъ Южной Америки. Здѣсь также увѣреніямъ, часто противорѣчивымъ, нѣкоторыхъ путешественниковъ можно противопоставить свидѣтельство того, кто болѣе всѣхъ занимался изученіемъ американскаго человѣка, и подъ этимъ самымъ заглавіемъ издалъ трудъ, по справедливости сдѣлавшійся классическимъ. "Хотя нѣкоторые авторы, говоритъ А. д'Орбиньи, и отвергали су ичалыхъ породъ, мы приходимъ къ тому воззрѣнію, что онѣ суть произведеніе трехъ дѣятелей. Дѣятели эти -- вопервыхъ, собственная природа растенія или животнаго; отъ нея зависятъ признаки, свойственные первоначальному виду; вовторыхъ, состояніе, въ которое породы приведены прирученіемъ, то-есть вліяніемъ среды, условія которой намѣренно или ненамѣренно опредѣляетъ человѣкъ; втретьихъ, вліяніе, оказываемое новою средой, въ которой поставляются эти домашнія породы, по освобожденіи своемъ отъ власти человѣка. Глубочайшею причиной всѣхъ видоизмѣненій оказывается всегда среда. Это заключеніе, вытекающее изъ всего, доселѣ нами разсмотрѣннаго, еще съ большею очевидностію будетъ открываться въ продолженіи нашихъ изслѣдованій.

Сдѣлаемъ теперь изъ вышесказаннаго первое примѣненіе къ исторіи человѣка. Мы видѣли, что ученые, очень мало согласные между собой въ прочихъ отношеніяхъ, возводятъ самыя различныя породы нашихъ домашнихъ животныхъ, даже породы голубя и собаки, къ одному видовому типу. Между основаніями, которыя побуждали ихъ къ этому, постоянно встрѣчалось мамъ слѣдующее: между самыми отдаленными формами существуютъ непрерывно постепенные разряды, которые тѣсно связываютъ эти формы и не позволяютъ отдѣлять ихъ. Но спрашивается: существуетъ ли хоть одинъ видъ животныхъ, гдѣ бы породы представляли этотъ признакъ такъ рѣшительно, какъ въ человѣкѣ? Рѣшительно -- ни одинъ. Вотъ истина, которой нельзя отвергнуть, въ которой скоро убѣдится всякій, кто займется сколько-нибудь подробнымъ изученіемъ человѣческихъ породъ. Вели ограничиться только крупными признаками, если сравнить только двѣ самыя отдаленныя крайности, человѣка чернаго и бѣлаго, и притомъ не выходя изъ предѣловъ Африки, и тогда легко доказать этотъ фактъ. Мы нынѣ уже знаемъ, и съ каждымъ днемъ все болѣе удостовѣряемся, что всѣ негры далеки отъ совершеннаго сходства съ племенами Гвинейскаго залива, которыя такъ долго признавались за представителей цѣлой породы. Стоитъ только переступить полосу Невольничьяго берега, какъ уже встрѣчаемъ людей съ шерстистыми волосами, съ черною кожей, но съ типомъ начинающимъ удаляться отъ типа Гвинейцевъ. Тутъ даже черты становятся иногда совершенно европейскими. Черты благородныхъ Ашантіевъ, Бодвичъ сравниваетъ именно съ типомъ греческимъ. У молодыхъ дагомейскихъ князей, которыхъ мы видѣли въ Европѣ, были еще нѣсколько толсты и оттопырены губы, но высотою и развитіемъ лба, формою носа, они не уступали никакому Европейцу самой чистой породы. На западѣ -- въ Конго, и на востокѣ -- по всему берегу Мозамбикскому, мы находимъ племена, которыя своими чертами приближаются къ нашимъ европейскимъ населеніямъ до такой степени, что только свойство волосъ и цвѣтъ лица не позволяютъ ошибиться. Этотъ послѣдній признакъ становится слабѣе по берегамъ рѣки Ззмбезе. Въ срединѣ центральной Африки, Ливингстонъ нашелъ населенія, у которыхъ цвѣтъ лица колеблется между смуглотемнымъ и оливковымъ (зеленовато-желтымъ). Тотъ же путешественникъ прибавляетъ: "Хотя у, этихъ людей губы толстыя и носъ-приплюснутый, но негритянская физіономія встрѣчается между ними только у тѣхъ, кто находится въ самомъ уничиженномъ состояніи." Дальше къ югу, пойдутъ смѣшанныя населенія, которыя составляютъ переходъ отъ негра (все такъ же незамѣтно-постепенный) или къ Готтентотамъ, въ направленіи къ Капской землѣ, или къ бѣлымъ -- въ землѣ Кафровъ. А переѣхавъ узкій проливъ Мозамбикскій, увидимъ переходъ того же негрскаго типа къ полинезійскому и малайскому.

Вотъ нѣкоторые изъ фактовъ, которые представляетъ южная Африка, то-есть та страна, гдѣ негрское племя, заключенное между двумя океанами, предоставленное самому себѣ, на сколько это возможно, подверженное довольно постояннымъ вліяніямъ, находится въ состояніи наиболѣе неподвижномъ и видоизмѣнилось, должно полагать, всего менѣе. Но поднимемся къ сѣверу, извилистою линіей, начиная почти отъ устьевъ Сенегала до озера Чадъ, а отъ этого озера доходя до точки на Зангвебарскомъ берегу, пересѣкаемой экваторомъ: факты здѣсь уже гораздо поразительнѣе. Породы Судана представляютъ намъ безконечное разнообразіе. Черты иногда приближаются почти совершенно къ нашимъ, какъ напримѣръ, въ племени Гауса; цвѣтъ переходитъ отъ совершенно-чернаго къ черноватому, къ мѣдному (краснобурому), къ смуглому, къ цвѣту кофе съ жидкимъ молокомъ; волосы изъ шерстистыхъ становятся курчавыми, или просто завитыми, даже гладкими. Наконецъ, постепенно переходя отъ оттѣнковъ къ оттѣнкамъ, доходимъ отъ негра до Араба или до Берберійца, но такъ что положительно невозможно съ точностію опредѣлить, гдѣ кончается одинъ типъ, и гдѣ начинается другой. Въ Абиссиніи, смѣшеніе признаковъ таково, что негра отличаютъ уже не волоса и не цвѣтъ кожи, а скорѣе выпуклость пятокъ {Я заимствую это свѣдѣніе отъ нашего знаменитаго путешественника. г. Даббади. Въ самомъ дѣлѣ, пятка у негровъ выдается больше чѣмъ это обыкновенно бываетъ у бѣлаго; но по скелетамъ, имѣющимся въ Музеѣ, можно увѣриться, что этотъ признакъ общъ у негровъ съ Гузуанами.}. Но и этотъ послѣдній признакъ исключительно ли свойственъ негру? Нѣтъ; мы встрѣчаемъ его и въ другихъ породахъ, которыя тоже находятся въ Африкѣ, но принадлежатъ тѣмъ не менѣе къ числу наиболѣе рѣзко отмѣченныхъ, именно въ породахъ босьесменской и готтентотской.

факты, представляемые Африкою, повторяются вездѣ. Самая большая трудность въ антропологіи состоитъ не въ томъ, чтобъ отыскать населенія посредствующія, которыя представляли бы смѣшеніе признаковъ, но напротивъ скорѣе въ томъ, чтобъ опредѣлить какія группы можно было бы признать за чистыя породы. Тому, кто изучаетъ виды, обыкновенно ничего подобнаго не представляется, а кто старается различить породы одного и того же вида, тотъ напротивъ ежеминутно испытываетъ такое затрудненіе. Зоотехникъ на каждомъ шагу встрѣчается съ группами, часто многочисленными, въ которыхъ смѣшеніе признаковъ доходитъ до такой степени, что не знаешь, къ какой породѣ отвести эти группы. Это самое именно и бываетъ съ антропологомъ, когда онъ, оставляя крупные отдѣлы, желаетъ войдти въ подробное отличеніе человѣческихъ породъ. Итакъ, одно уже это смѣшевіе, перекрещиваніе признаковъ, между человѣческими группами, могло бы уполномочить насъ на то, чтобъ эти группы признать за породы, происшедшія отъ одного вида. Но читатель теперь еще не можетъ обнять всю важность этого великаго факта. Фактъ этотъ можетъ быть оцѣненъ по достоинству только тогда, когда будутъ изучены законы скрещиванія и различія, существующія между ублюдкомъ (hybridité) и помѣсью (métissage). Итакъ, не придавая покамѣстъ этому факту особеннаго значенія, скажемъ только, что изъ него можно извлечь нѣкоторую догадку, благопріятную ученію о единствѣ рода человѣческаго, основываясь на томъ, что такъ поступаютъ естествоиспытатели, когда дѣло идетъ о растеніи или животномъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 8, 1861

ществованіе всякой религіи у Американцевъ, но очевидно для насъ, что всѣ племена, даже самыя дикія, имѣли хотя какую-нибудь." Слова эти оправдываются съ каждымъ днемъ; даже посреди вѣковыхъ лѣсовъ рѣки Амазонки, у племенъ, ужасные нравы которыхъ возмущаютъ насъ, понятіе о высшемъ мірѣ и высшихъ существахъ, равно какъ и понятіе о безсмертіи одной части нашего существа, оказывается болѣе и болѣе, по мѣрѣ того какъ мы проникаемъ въ тайну этихъ пустынь {Подробности объ этомъ можно найдти въ особенности въ сочиненіи г. Фердинанда Дениса: Histoire abregee du Bresil, въ которомъ авторъ собралъ всевозможныя свѣдѣнія о народахъ этихъ странъ.}. Что касается до азіятскихъ народовъ, то у нихъ всегда находили религіозныя наклонности. Здѣсь мы вездѣ встрѣчаемъ по крайней мѣрѣ шамана съ его волшебнымъ бубномъ; это суевѣріе, но не атеизмъ, въ которомъ упрекали азіятекихъ варваровъ. Мореплаватели видѣли идоловъ у всѣхъ островитянъ Полинезіи. Идея религіозная встрѣчается слѣдовательно на всемъ земномъ шарѣ, у всѣхъ человѣческихъ существъ; и если она иногда дурно опредѣляется, тѣмъ не менѣе она существуетъ. Самая эта неопредѣленность можетъ оставлять нѣкоторыя сомнѣнія лишь относительно какой-нибудь малой группы, всегда составляющей вѣтвь какого-нибудь племени болѣе многочисленнаго, въ которомъ существованіе религіозности несомнѣнно. Какъ же тутъ эти сомнѣнія, происходящія единственно отъ нашего незнанія, класть на вѣсы съ общимъ Фактомъ, столь великимъ, столь поразительнымъ?

Нравственность и религіозность, свойственныя всѣмъ людямъ, чужды всѣмъ животнымъ; обѣ онѣ, дѣйствуя какъ причины, даютъ н^ало второстепеннымъ явленіямъ, называемымъ нами религіозными и нравственными вѣрованіями; въ свою очередь, эти послѣднія въ жизни общественной и политической играютъ такую роль, что о важности ея было бы излишнимъ говорить. Нравственность и религіозность дѣйствуютъ слѣдовательно на человѣка совершенно такъ же, какъ дѣйствуютъ тѣ силы, свойства и основныя способности, которыя характеризуютъ различныя имперіи и царства природы. Итакъ заслуживаютъ ли эти свойства названіе признака или, аттрибута въ научномъ смыслѣ этого слова? Нѣтъ, говорятъ тѣ, которые хотятъ чтобы признакъ всегда основывался на органической особенности, которая можетъ быть выражена словомъ или представлена рисункомъ. Да, отвѣтятъ вмѣстѣ съ нами всѣ тѣ, которые, не имѣя никакого систематическаго предубѣжденія, будутъ просто руководствоваться тѣмъ методомъ, тѣми способами, какимъ слѣдуетъ большая часть натуралистовъ. Сошлюсь здѣсь только на одного изъ самыхъ замѣчательныхъ изъ нихъ,-- на того, чье имя пользуется наибольшимъ авторитетомъ, когда дѣло идетъ объ основахъ номенклатуры; сошлюсь именно на Линнея. Какъ характеризуетъ онъ растенія и животныхъ? Первыя изъ нихъ онъ опредѣляетъ словами: тѣла органическія, живущія, по не чувствующія; значитъ жизнь есть для него признакъ, аттрибутъ, а можно ли жизнь описать или представить? Перейдемъ къ животнымъ. Линней называетъ ихъ: тѣла органическія, живущія, чувствующія и двигающіяся произвольно. Здѣсь опять чувствительность и произвольность движенія дѣлаются признаками, аттрибутами, а между тѣмъ слова эти нсе-таки понятія отвлеченныя. Такимъ образомъ, если слѣдовать за Линнеемъ шагъ за шагомъ, опредѣленіе человѣка или, какъ говорятъ въ зоологіи, его характеристика будетъ слѣдующая: человѣкъ есть тѣло, или лучше сказать существо органическое, живущее, чувствующее, произвольно движущееся, одаренное нравственностью и религіозностью.

Да позволятъ мнѣ еще остановиться на этихъ соображеніяхъ, чтобы заранѣе отвѣтить на большую часть возраженій, которыя были сдѣланы противъ этого взгляда на человѣка и его естественныя отношенія къ прочимъ твореніямъ. Главное изъ нихъ, которое уже было высказано во многихъ видахъ, можетъ быть Формулировано такимъ образомъ: "нравственность и религіозность не составляютъ особенныхъ способностей; онѣ происходятъ отъ умственнаго развитія и составляютъ только слѣдствія здраваго разсужденія." Другіе же говорятъ слѣдующее: "эти способности отличаются отъ способностей умственныхъ, но, собственно говоря, вмѣстѣ онѣ составляютъ только одну способность, ибо не можетъ быть религіи безъ нравственности и нравственности безъ религіи." На всѣ эти возраженія я могъ бы отвѣчать многое, но я не хочу выйдти изъ предѣловъ той науки, которою занимаюсь. Я не хочу быть здѣсь ни метафизикомъ, ни философомъ, я хочу и долженъ остаться натуралистомъ. Поставивъ же себя на эту точку зрѣнія, я имѣю право сказать моимъ возражателямъ: "Стараясь привязать исключительные факты, представляемые изученіемъ человѣка, къ фактамъ, представляющимся у животныхъ, и къ причинамъ, ихъ производящимъ, вы поступаете какъ физики и химики, которые, не отвергая существованія живыхъ существъ и особенныхъ явленій, ими представляемыхъ, хотятъ объяснять жизнь игрою силъ Физико-химическихъ; вы поступаете какъ Декартъ, который во всѣхъ дѣйствіяхъ животныхъ видѣлъ только приложеніе законовъ механики. Я же поступаю, какъ поступилъ Линней. Когда онъ въ животномъ нашелъ два общіе основные факта, чуждые растеніямъ, то онъ назвалъ ихъ признаками, аттрибутами животнаго царства, внѣ всякихъ объясненій, всякой теоріи. Этимъ онъ далъ своему раздѣленію непровержимое основаніе, предоставляя будущему времени его права и наукѣ ея успѣхи. Я старался поступить такъ, какъ онъ; хорошо, еслибы мнѣ удалось достигнуть того же результата {Между всѣми возраженіями, дѣланными противъ моего взгляда на человѣческое царство, я долженъ упомянуть еще о томъ, которое основывается на нѣкоторыхъ фактахъ, будто бы обнаруживающихъ у животныхъ, живущихъ обществами, первоначальныя основанія нравственности. Не входя въ подробное опроверженіе этихъ фактовъ, не дозволямое мнѣ предѣлами моей статьи, достаточно сказать, что можно дать себѣ отчетъ объ этихъ кажущихся исключеніяхъ еще легче чѣмъ мы даемъ себѣ отчетъ въ ботаникѣ о движеніяхъ не-тронь-меня или діонеи-мухоловки. Кажущаяся, еще необъясненная произвольность этихъ движеній, никогда не препятствовала натуралистамъ принять характеристику животнаго царства, предложенную Линнеемъ, и также не заставила ихъ считать эти растенія за животныхъ. Во всякомъ случаѣ да будетъ позволено мнѣ сослаться на этотъ примѣръ.}.

Всякій, кто только останется вѣренъ методу, то-есть пріемамъ естественныхъ наукъ, долженъ будетъ по необходимости слѣдовать за нами до самого того пункта, котораго мы достигли. Не выходя изъ предѣловъ умозаключеній и наведеній, какъ въ отношеніи человѣка, такъ и въ отношеніи животныхъ, мы можемъ сдѣлать еще одинъ шагъ далѣе. Замѣчая, что нравственность и религіозность почти постоянно способствуютъ одна другой въ своихъ проявленіяхъ и принимая въ соображеніе тѣсныя отношенія между ними, которыя могли казаться даже отношеніемъ причины къ дѣйствію, мы полагаемъ невозможнымъ не приписать ихъ одной и той же причинѣ. Сосредоточивая наше вниманіе внутри насъ самихъ, заявляя факты самосознанія, находимые каждымъ въ самомъ себѣ, мы не можемъ также не допустить, что причина эта находится въ полной гармоніи со всѣмъ существомъ нашимъ, что она имѣетъ свою собственную индивидуальность, какъ и тѣло, дѣйствіями котораго она управляетъ. Вотъ какимъ образомъ естественныя науки, и именно зоологія, приводятъ насъ къ признанію этого начала, этого нѣчто, которое означили именемъ души человѣческой; но представить дальнѣйшее развитіе этого понятія онѣ уже не въ состояніи: далѣе мы не имѣемъ уже ни опытовъ, ни наблюденій. Предоставимъ же тому, кому слѣдуетъ по праву, изслѣдовать природу этой души, ея начало и назначеніе, и каждому Предоставимъ, изъ множества рѣшеній, предложенныхъ на эти трудные вопросы, избирать себѣ то, которое наиболѣе согласуется съ его сердцемъ и разсудкомъ.

Итакъ вотъ въ сущности выводъ нашъ: человѣкъ имѣетъ тяжесть и подверженъ силамъ Физико-химическимъ, какъ и тѣла неорганическія; онъ организованъ, какъ организованы растенія и животныя, и какъ эти послѣднія, живетъ и. движется произвольно. По своему матеріальному естеству, онъ слѣдовательно не что иное, какъ животное, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ усовершенствованное, въ другихъ же менѣе совершенное. Его умственныя способности, гораздо совершеннѣйшія и болѣе развитыя, ставятъ его на неизмѣримую высоту надъ всѣми животными, но не представляютъ еще достаточной причины для отдѣленія его отъ нихъ. Если онъ представляетъ существо особенное, если изъ него должно составить отдѣльное царство, то это только потому, что въ немъ обнаруживаются способности совершенно новаго рода. Заключеніе это истекаетъ изъ разсмотрѣнія прочихъ царствъ, разсмотрѣнія, сдѣланнаго исключительно съ научной точки зрѣнія, ни на шагъ не отступая отъ метода и пріемовъ натуралистовъ. Если я не ошибаюсь, то выводъ, къ которому привело насъ изслѣдованіе наше, независимо отъ научныхъ слѣдствій, изъ него истекающихъ, удовлетворяетъ въ то же время и самымъ благороднымъ стремленіямъ нашимъ. Человѣкъ охотно приписываетъ себѣ господство надъ міромъ, онъ любитъ считать себя законнымъ властелиномъ всего существующаго на поверхности земнаго шара. И дѣйствительно, ни одно твореніе не въ состояніи оспаривать у него этой власти, которая съ каждымъ днемъ все растетъ и распространяется. Не пріятно ли намъ видѣть, что антропологическіе признаки освящаютъ и облагораживаютъ это господство, присоединяя къ понятію права, основанному на умственномъ превосходствѣ нашемъ, еще понятіе долга, истекающее изъ нашей нравственности и религіозности?

"Русскій Вѣстникъ", No 5, 1861