Книговод

Живая сила

Герштеккер Фридрих


   

Живая сила

РОМАНЪ

Фр. Герштеккера.

Глава I.
Неожиданность.

   Въ Роденбургѣ, довольно большомъ нѣмецкомъ провинціальномъ городѣ, жило семейство фрейгера фонъ-Зольберга, потомка старинной фамиліи и настолько богатаго, что онъ могъ пользоваться совершенно независимымъ положеніемъ въ свѣтѣ. Но такъ-какъ человѣкъ рѣдко бываетъ доволенъ, то и Зольбергъ искалъ лучшаго положенія и постарался пристроиться ко двору, при которомъ и состоялъ въ званіи камергера. Это не обязывало его, впрочемъ, постоянно находиться въ толпѣ придворной знати и лишь позднимъ лѣтомъ, когда принцъ пріѣзжалъ поохотиться въ сосѣдній съ Роденбургомъ замокъ, на долю камергера фонъ-Зольберга выпадали нѣкоторыя хлопоты, поглощавшія все его время.
   Но въ ту минуту, съ которой начинается нашъ разсказъ, то есть, въ самую цвѣтущую пору весны, принцъ находился въ своей резиденціи, а камергеръ Зольбергъ въ кругу своего семейства. Завтракъ былъ сервированъ въ роскошной столовой; сквозь открытое окно ярко свѣтило солнце; цвѣты благоухали въ корзинкахъ; серебряный сервизъ блестѣлъ на столѣ,-- но вся эта богатая обстановка не согласовалась, повидимому, съ настроеніемъ хозяевъ. Всегда величавая камергерша сидѣла, облотясь на лѣвую руку и грустно поникнувъ головой; въ глазахъ ея дочери, Франциски, прекрасной восьмнадцатилѣтней дѣвушки, искрились слезы, и самъ высокомѣрный и сдержанный камергеръ казался подавленнымъ какой-то печалью и разсѣянно прикасался къ своей чашкѣ.
   Надъ диваномъ висѣлъ портретъ мальчика въ короткой курткѣ и рубашкѣ съ откинутымъ воротомъ. Опираясь одной рукой на шотландскаго пони, другою лаская ньюфаундлендскую собаку, онъ зорко и смѣло смотрѣлъ вдаль своими веселыми, добродушными глазами...
   -- Десять лѣтъ, ровно десять лѣтъ сегодня, какъ онъ, нашъ Гансъ, покинулъ родительскій домъ! произнесла фрау Зольбергъ. глядя на этотъ портретъ, и двѣ большія слезы покатились изъ ея глазъ, когда она прибавила:-- Ему было-бы сегодня тридцать лѣтъ... если-бы онъ былъ живъ!
   -- Но къ чему-же отчаяваться въ этомъ, маменька? сказала дочь, очевидно старавшаяся внушить родителямъ ту надежду, которой не было у нея самой.-- Мало-ли, кто возвращается изъ дальнихъ путешествій!
   -- Неужели онъ не написалъ-бы ни разу ли мнѣ, ни отцу? возразила ей мать, глубоко взволнованная.-- И чѣмъ жилъ-бы онъ? Тѣхъ денегъ, которыя были съ нимъ, могло достать лишь на немногіе мѣсяцы, а не на годы! Нѣтъ, нѣтъ, материнское чувство говоритъ мнѣ, что моего сына нѣтъ болѣе въ живыхъ! Никогда не увижу я болѣе его милаго лица!
   Франциска только вздохнула въ отвѣтъ, не рѣшившись болѣе утѣшать мать, а камергеръ всталъ и заходилъ быстрыми шагами по комнатѣ, стыдясь выказать свое волненіе.
   Мать плакала молча, но не могла долго выдержать душившихъ ее слезъ и проговорила:
   -- Какъ тихо и пусто у насъ теперь въ домѣ! А помнишь, Рудольфъ, какъ, бывало, нашъ Гансъ, ожидая насъ къ завтраку, начиналъ играть въ той комнатѣ свадебный маршъ изъ "Сна въ лѣтнюю ночь"? Съ тѣхъ поръ лишь-только заслышу я звуки этого марша, меня такъ и кольнетъ въ сердце.
   Едва договорила она эти слова, изъ сосѣдней комнаты раздались два сильные аккорда...
   -- Господи! воскликнула мать,-- что это?
   Аккорды зазвучали знакомой мелодіей, но черезъ минуту музыка смолкла и на порогѣ комнаты показался статный молодой человѣкъ съ загорѣлымъ лицомъ и кудрявою головой.
   -- Матушка, милая матушка! радостно воскликнулъ онъ, обнимая лишившуюся чувствъ мать.
   Въ полусознательномъ блаженствѣ лежала она въ объятіяхъ сына. Франциска бросилась также на шею брату и самъ камергеръ, озадаченный неожиданностью сцены и даже нѣсколько возмущенный, въ своемъ аристократическомъ сознаніи приличій, такимъ внезапнымъ появленіемъ безъ доклада и, повидимому, даже безъ вѣдома прислуги, поддался, однако, естественному человѣческому чувству и прижалъ къ своему сердцу сына, своего наслѣдника, котораго такъ долго считали уже погибшимъ.
   Послѣ первыхъ минутъ нѣмого восторга, наступила очередь разспросовъ, и молодой человѣкъ, осыпанный ими, могъ только воскликнутъ:
   -- По порядку, матушка, Фрэнцхэнъ! Ради Бога, не разомъ, а по порядку! У меня и такъ въ головѣ все кругомъ идетъ и я самъ еще не вѣрю себѣ, что я здѣсь, въ старомъ Роденбургѣ! Я все еще боюсь, что это сонъ, одинъ изъ тѣхъ сновъ, послѣ которыхъ меня еще болѣе мучила тоска по родинѣ!
   -- Но откуда ты? спросилъ отецъ.-- Ты такъ загорѣлъ...
   -- Прямо изъ Перу.
   -- Изъ Перу! воскликнула изумленная мать.-- Ты совершилъ такой дальній путь моремъ?
   -- Да, матушка. Далеконько оно, по англійскіе пароходы такъ удобны и ходятъ такъ быстро...
   -- А сколько было бурь въ это послѣднее время! Хорошо, что я не знала, что ты на морѣ: я умерла-бы отъ смертельной тревоги!
   -- И прекрасно, что ты не знала, потому-что безпокоиласьбы совершенно напрасно, сказалъ Гансъ улыбаясь.-- Во все время нашего переѣзда была отличнѣйшая погода.
   -- Но отчего не писалъ ты ни разу, Гансъ? замѣтила мать съ укоромъ.
   -- Видишь-ли, отвѣчалъ Гансъ, съ нѣкоторымъ смущеніемъ,-- писать оттуда дѣло немного мудреное и сотни молодыхъ людей поступаютъ точно такъ-же, какъ я. Сначала, пока еще не присталъ ни къ какому берегу, какъ-то стыдишься писать о своихъ обманутыхъ надеждахъ, а потомъ, когда и бросишь якорь, все откладываешь со дня на день, думая, что вотъ-вотъ, можно будетъ уже назначить время своего возврата на родину...
   -- Но какъ ты добрался до Перу? спросилъ отецъ.
   -- Да завтракалъ-ли ты? перебила мать.
   -- Завтракалъ въ гостинницѣ, отвѣчалъ сынъ съ улыбкою,-- но выпью съ вами охотно еще чашку кофе. Я такъ давно ждалъ счастья посидѣть вмѣстѣ съ вами за этимъ круглымъ столомъ!
   -- Но какъ ты пробрался къ намъ въ домъ? спросила Франциска, обращая вниманіе на удивленныя лица прислуги, увидавшей незнакомаго человѣка за господскимъ завтракомъ.
   -- Черезъ садъ, то-есть черезъ садовую ограду.
   -- Ты перелѣзъ черезъ стѣну! воскликнула мать.-- Ты могъ-бы поранить себя! И что могли подумать сосѣди?..
   -- До мнѣнія сосѣдей мнѣ рѣшительно не было дѣла въ ту минуту, матушка, а перелѣзъ я благополучно. Въ саду я встрѣтилъ садовника, который сначала меня не узналъ, разумѣется, и хотѣлъ схватить, а потомъ обрадовался мнѣ и провелъ въ комнаты черезъ садовую залу.
   -- Такъ ты изъ Перу? повторилъ отецъ, съ недоумѣніемъ покачивая головою, вслѣдствіе своего слишкомъ смутнаго понятія о томъ, гдѣ находится эта страна. Онъ помнилъ о ней только то, что она была когда-то открыта и завоевана Пизарромъ.-- Какъ ты попалъ туда? Чѣмъ жилъ? На какія деньги могъ доѣхать?
   Онъ окинулъ сына испытующимъ взглядомъ и продолжалъ:
   -- Немножко ты, какъ будто, огрубѣлъ... сдѣлался слишкомъ непринужденнымъ... но, впрочемъ, приличенъ.
   -- Въ началѣ было трудненько, батюшка, и пришлось таки поработать много! отвѣчалъ Гансъ съ улыбкой.
   -- Работать! воскликнула мать.-- Работать! Въ какой-нибудь канцеляріи?..
   Гансъ разсмѣялся.
   -- Не знаешь ты тамошней жизни, матушка! сказалъ онъ.-- Работать лопатой, ломомъ да киркой -- вотъ какая тамъ работа. Былъ я и кочегаромъ на пароходѣ, и работникомъ на желѣзной дорогѣ, и дрова рубилъ...
   Мать бросила на него и потомъ на прислугу взглядъ, полный отчаянія. Какъ могъ онъ, въ присутствіи людей, говорить о томъ, что работалъ поденьщикомъ, и говорить не краснѣя!
   -- Зачѣмъ ты позволяешь себѣ такія шутки, Гансъ! сказала она, когда слуга вышелъ.-- Возможно-ли при лакеяхъ...
   -- Какія шутки, матушка?
   -- На счетъ этихъ работъ!
   -- Это вовсе не шутки; по крайней мѣрѣ, не шутка, когда на рукахъ натираются мозоли.
   -- Ты былъ, въ самомъ дѣлѣ, поденьщикомъ? спросилъ въ свою очередь и отецъ.
   -- Да какже, батюшка? Всякому человѣку ѣсть хочется!
   -- Но отчего-же ты не писалъ намъ? Ты зналъ очень хорошо, что я не пожалѣю ничего, лишь-бы избавить тебя отъ такого позора...
   -- Позора, батюшка? перебилъ Гансъ медленно и съ особымъ выраженіемъ въ голосѣ.-- У насъ тамъ совсѣмъ другія понятія о позорѣ. Мы считаемъ позорнымъ тунеядствовать или жить въ долгъ. Человѣкъ же, нестыдящійся зарабатывать себѣ хлѣбъ своими руками, считается у насъ достойнымъ уваженія, будь онъ хотя просто-на просто дровосѣкъ или уличный носильщикъ. Я скажу тебѣ, батюшка, что я нашивалъ, за четверть доллара, пассажирскій багажъ отъ станціи до квартиръ...
   -- Mon Dieu! воскликнула камергерша, всплескивая руками и не находя даже нѣмецкаго слова для выраженія своихъ чувствъ.-- Гансъ, Гансъ! Неужели ты не подумалъ ю своемъ имени, о своихъ родителяхъ? Что, если кто-нибудь изъ здѣшнихъ объ этомъ узнаетъ? Ради Бога, не говори никому! О, зачѣмъ не писалъ ты намъ о деньгахъ!
   -- Не писалъ потому, что считалъ болѣе приличнымъ самому добывать себѣ средства къ жизни, чѣмъ жить на чужой счетъ! отвѣчалъ молодой человѣкъ, и красивое лице его покрылось яркимъ румянцемъ.
   -- Ты называешь это болѣе приличнымъ! возразила мать, все еще подъ вліяніемъ своего перваго изумленія, смѣшаннаго съ ужасомъ.
   -- И не я одинъ такъ думаю, продолжалъ сынъ.-- Вѣрь мнѣ, что тамъ находятся сотни потомковъ благородныхъ фамилій, которые не гнушаются никакимъ трудомъ и нисколько не вредятъ этимъ своему древнему имени. Напротивъ того, они пріобрѣтаютъ тамъ болѣе жизненной опытности въ одинъ годъ, чѣмъ здѣсь въ десять лѣтъ, и возвращаются на родину съ такимъ запасомъ здравыхъ сужденій, которыя могутъ послужить только на пользу имъ и другимъ людямъ.
   -- Ну, хорошо, Гансъ, сказалъ отецъ:-- объ этомъ мы будемъ разсуждать еще послѣ, но позволь мнѣ замѣтить тебѣ, что ты все-таки имѣешь болѣе приличный видъ, чѣмъ какой-нибудь дровосѣкъ или носильщикъ. Надо полагать, что у тебя были и другія занятія?
   -- Разумѣется, отвѣчалъ Гансъ, кончивъ между-тѣмъ завтракать и отодвигая отъ себя чашку. Онъ опустилъ при этомъ, какъ-бы невольно, руку въ карманъ, но задержалъ ее тамъ, поглядывая на мать съ нерѣшительною усмѣшкой.
   -- Что ты, Гансъ? спросила жена камергера, отъ которой неускользнулъ его жестъ.
   -- Ничего, матушка, отвѣчалъ онъ:-- я только... я... я хотѣлъ спросить тебя: ты переносишь табачный дымъ?
   -- Табачный дымъ! воскликнула г-жа фонъ-Зольбергъ съ неподдѣльнымъ ужасомъ.-- Я надѣюсь, ты не куришь, Гансъ?
   -- Только разъ въ день, матушка, отвѣчалъ онъ со смѣхомъ,-- съ утра и до вечера.
   -- Гансъ! произнесла Франциска, между-тѣмъ какъ мать ея сидѣла въ тупомъ отчаяніи,-- но вѣдь это ужасно!..
   -- Душа моя, возразилъ ей братъ,-- когда таскаешься по свѣту и чувствуешь себя вполнѣ одинокимъ, то поневолѣ ищешь какого-нибудь средства для развлеченія и выбираешь самое невиннѣйшее изъ нихъ,-- куренье.
   -- Невиннѣйшее! имъ можно заразить все сосѣдство! произнесла мать.
   -- Если сигары хороши, то нѣтъ. Впрочемъ, если это тебя такъ безпокоитъ, я здѣсь курить не буду. Выищу послѣ какой нибудь уголокъ...
   -- Но твоя комната еще не готова.
   -- Ничего, я подожду.
   Камергерша видимо боролась съ собою.
   -- Вотъ что, Гансъ, сказала она наконецъ.-- Я не хочу, чтобы ты стѣснялся въ первый-же день своего возвращенія въ домъ. Сегодня ты можешь курить и здѣсь, но только сегодня...
   -- Благодарю, сказалъ Гансъ, и обратился къ снова вошедшему слугѣ съ вопросомъ:
   -- Любезный другъ, нельзя-ли мнѣ достать огоньку?
   Лакей посмотрѣлъ на него съ крайнимъ изумленіемъ, потому что для него были совершенно новы какъ ласковый тонъ требованія, такъ и самая сигара: въ домѣ камергера никогда не просили, а только приказывали, а куренье было вещью немыслимою. Не встрѣчая, однако, никакого противорѣчащаго повелѣнія отъ своихъ господъ и повинуясь, не смотря на свое аристократическое лакейство, невольному обаянію ласки, слуга поспѣшилъ за спичками, добыть которыя въ этомъ барскомъ домѣ было дѣло не легкое.
   При обращеніи Ганса къ лакею, Франциска невольно взглянула на мать и подмѣтила на ея лицѣ изумленіе. Самъ камергеръ былъ выведенъ словами сына изъ того полуоцѣпенѣнія, въ которомъ находился впродолженіе послѣдней четверти часа.
   Какъ равномѣрно, какъ однообразно протекала до сихъ поръ его жизнь, разумѣется, за исключеніемъ того времени, которое проводилось дворомъ въ Роденбургѣ! Тогда существованіе г-на фонъ-Зольберга пріобрѣтало особую цѣль: его приглашали ежедневно къ придворному столу; онъ былъ даже, такъ сказать, душою этихъ собраній: безъ него они не могли-бы состояться. И какъ милостиво обращались тогда съ нимъ ихъ королевскія высочества, какъ ласково подшучивали надъ его особой и какъ счастливо и мирно было у него на сердцѣ въ это время, втеченіе цѣлыхъ сутокъ! Пока высокопоставленныя лица были имъ довольны, онъ не сознавалъ для себя иного міра и, какъ говорится, не чувствовалъ у себя земли подъ ногами.
   При отбытіи же двора, Роденбургъ казался камергеру вымершимъ, опустѣлымъ. Замокъ стоялъ необитаемымъ: не было театральныхъ спектаклей, вечеровъ; словомъ, камергеръ оставался безъ всякаго употребленія и чувствовалъ себя,-- такъ-какъ особеннаго вниманія на него въ Роденбургѣ не обращали,-- совершенно покинутымъ и несчастнымъ человѣкомъ.
   И вотъ, вдругъ, въ эту бездонную пустоту существованія свалилось нѣчто, имѣющее для него значеніе, хотя и несостоящее ни въ какой связи съ дворомъ. Было-отчего растеряться и съ трудомъ собирать свои мысли, тѣмъ болѣе, что вся обстановка происшествія была весьма озадачивающаго свойства. Переправа черезъ заборъ, входъ безъ доклада, развязность Ганса и даже этотъ табачный запахъ, все это складывалось вмѣстѣ во что-то несообразное; лучше сказать, самъ сынъ являлся чѣмъ-то страннымъ, такъ-какъ, за долгимъ отсутствіемъ, отецъ почти забылъ о немъ: при дворѣ о немъ не было и помину. Камергеру, дѣйствительно, потребовалось нѣсколько времени для того, чтобы его мозгъ усвоилъ все это и дозволилъ ему снова очнуться и принять участіе въ окружающей жизни.
   Камергерша, отмахнувъ отъ себя платкомъ подступившее къ ней табачное облако, сочувственно повторила, между-тѣмъ, вопросъ своего мужа:
   -- Да, Гансъ, и я желала-бы знать, что за жизнь велъ ты тамъ. Такое желаніе естественно въ матери. A propos, гдѣ же твои вещи?
   -- Мой дорожный мѣшокъ? Въ гостинницѣ, гдѣ я ночевалъ. За нимъ можно послѣ послать.
   -- А въ какой гостинницѣ?
   -- Подъ вывѣской "Золотого Льва". Это ближайшая къ желѣзной дорогѣ...
   -- "Золотого Льва"! повторилъ отецъ въ остолбенѣніи.-- Да это самый простой постоялый дворъ!
   -- Да, онъ не очень взраченъ, отвѣчалъ съ усмѣшкой Гансъ.-- Но провести тамъ одну ночь не бѣда, да -- видывали мы и хуже!
   -- Я надѣюсь однако, что ты не вписался тамъ въ книгу? боязливо спросила мать.
   -- Отчего-же нѣтъ, матушка? Я не хотѣлъ дѣлать тайны изъ своего пріѣзда.
   -- Это ужасно! воскликнула мать.-- Завтра-же тебя отмѣтятъ въ газетахъ въ числѣ новоприбывшихъ торговцевъ скотомъ и тому подобныхъ! Я не понимаю тебя, Гансъ!
   -- Ну, что сдѣлано, то уже сдѣлано, и этого не перемѣнить, сказала съ улыбкою Френцхенъ,-- и не бѣда, если роденбургцы поломаютъ себѣ голову надъ такимъ происшествіемъ. Но среди подобныхъ разговоровъ мы не даемъ Гансу разсказать намъ ни слова о его похожденіяхъ, матушка!.
   Гансъ хотѣлъ обнять сестру, по табачный дымъ помѣшалъ и гутъ. Дѣвушка громко закашлялась.
   -- Фуй, Гансъ, я задохнусь! сказала она.
   Онъ выпустилъ ее изъ своихъ рукъ.
   -- Разсказывать почти нечего, сказалъ онъ,-- хотя, конечно, въ моей жизни было много происшествій, которыя могли бы показаться вамъ любопытными. Въ нѣсколькихъ словахъ вотъ все: я отправился отсюда, какъ вамъ извѣстно, въ сѣверную Америку, со множествомъ рекомендательныхъ писемъ въ карманѣ и съ столькими-же надеждами въ сердцѣ. Тѣ и другія оказались напрасными: рекомендаціи послужили мнѣ развѣ къ тому, что я пообѣдалъ какой-нибудь лишній разъ у иного господина. Въ то время, я, разумѣется, очень сердился на весь свѣтъ, но впослѣдствіи понялъ очень хорошо, что эти люди были совершенно правы съ своей стороны: на что я могъ годиться имъ, въ самомъ дѣлѣ?
   -- Помилуй! образованный молодой человѣкъ можетъ всегда быть полезнымъ, замѣтила мать съ недовѣрчивостью.
   -- Вѣдь сынъ ея былъ снабженъ рекомендаціями отъ первѣйшихъ лицъ; подобныя письма даются не всякому!
   -- Тамъ люди слишкомъ практичны, матушка, для того чтобы принимать къ себѣ недоучекъ ради однихъ этихъ писемъ! отвѣчалъ Гансъ со смѣхомъ.
   -- Недоучекъ? повторилъ камергеръ.
   -- Тамъ принято такое выраженіе. Я прибылъ, конечно, вовсе неподготовленнымъ въ эту страну, и ни у кого не было охоты платиться за мою выучку. Я долженъ былъ принять такой расходъ на себя и я это сдѣлалъ. Со мною было 500 талеровъ,-- ты помнишь это, матушка?-- я не истратилъ изъ нихъ для себя и десятой доли; на остальное меня надулъ одинъ пріятель, ловкій мошенникъ. Тутъ только я былъ вынужденъ понять, что мнѣ остается надежда лишь на свои собственныя силы. Такихъ мѣстъ, на которыхъ я могъ бы только тереть локти о столъ, не оказывалось. Люди, платящіе деньги за работу, требуютъ тамъ, чтобы за эти деньги было дѣйствительно наработано. Я и принялся за такую работу, переходя отъ одной къ другой, смотря по требованію и по выгодѣ. Но неустанно работая такимъ образомъ цѣлыя шесть лѣтъ, я могъ только содержать себя, и но успѣлъ прикопить даже сотни долларовъ. Это участь всѣхъ рабочихъ въ Америкѣ. Чтобы пріобрѣсти что нибудь, надо взятья за спекуляціи. Я и завелъ торговлю.
   -- Ты, Гансъ? воскликнула съ изумленіемъ Франциска.-- Ты сдѣлался купцомъ?
   -- Собственно не купцомъ, потому что для этого потребовался бы капиталъ, но я скупалъ и перепродавалъ вещи, большею частью то, что привозилось частнымъ образомъ капитанами нѣмецкихъ судовъ. Благодаря такому промыслу, я собралъ черезъ нѣсколько лѣтъ не одну тысячу долларовъ. Американская война очень помогла мнѣ. Я купилъ выгодно цѣлую партію оружія, привезеннаго изъ Европы, но забракованнаго американскими пріемщиками, исправилъ, что было негоднаго и отправилъ весь грузъ въ Перу, гдѣ въ это время вспыхнула революція. Дѣло оказалось преотличнѣйшей спекуляціей; я продалъ свой товаръ тамошнему правительству и получилъ на каждое ружье отъ четырехъ до пяти долларовъ барыша! А ружей-то было шесть тысячъ! Потомъ сдѣлалъ еще пару выгодныхъ оборотовъ въ Перу и -- voila! Я съ вами! Тоска по родинѣ не покидала меня и я успокоился только тогда, когда сѣлъ на первый пароходъ, отправлявшійся изъ Панамы. Долго ли я здѣсь останусь? кто знаетъ,-- это рѣшитъ время. Мнѣ только непремѣнно хотѣлось увидѣться съ вами еще разъ и если я не съумѣю примириться съ старой Германіей и ея нѣсколько странными учрежденіями,-- ну, тогда я опять отправлюсь на югъ и снова примусь за свои похожденія.
   Родители слушали своего сына въ полномъ безмолвіи, потому что все, что онъ говорилъ, казалось имъ слишкомъ чудовищнымъ и они не находили, словъ для выраженія своихъ чувствъ. Ихъ сынъ, Гансъ фонъ-Зольбергъ, потомокъ древняго, благороднаго рода, въ должности носильщика, поденщика и, наконецъ, перепродавца какихъ-то негодныхъ ружей, проданныхъ имъ потомъ съ четырьмя или пятью долларами барыша другому государству! Мать и сестра чувствовали все неприличіе такого рода занятій, но еще болѣе былъ пораженъ отецъ, впервые видѣвшій, что близкій ему человѣкъ посягаетъ на его родословную гордость.
   Гансъ, разсказывая свою исторію, не имѣлъ въ виду предразсудковъ своихъ родителей! Онъ совершенно упустилъ ихъ изъ виду среди своей новой, свѣжей жизни.
   -- И это все тамъ... республики? спросилъ отецъ, какъ бы пробуждаясь отъ раздумья.
   -- Республики, батюшка.
   -- А ты упомянулъ, кажется, о заключеніи этого... этого торга съ какимъ-то правительствомъ?
   -- Да, съ республиканскимъ правительствомъ, батюшка.
   -- Республиканское правительство! повторилъ вполголоса камергеръ. Это звучитъ въ моихъ ушахъ такъ же, какъ монархическая анархія, законный мятежъ, добронамѣренное убійство и тому подобное. Объясни ты мнѣ, прошу тебя, Гансъ,-- я, право, этого въ толкъ взять не могу,-- что это за состояніе государства при постоянномъ безначаліи, вѣчномъ возмущеніи, безнаказанности мятежниковъ и отсутствіи наградъ вѣрноподданнымъ? Для меня рѣшительно непостижимо такое положеніе вещей, хотя, какъ кажется, люди живутъ среди его такъ же привольно, какъ сельди въ морѣ.
   Гансъ разсмѣялся.
   -- Дѣло представляется вамъ болѣе опаснымъ, чѣмъ оно есть на самомъ дѣлѣ, сказалъ онъ, -- хоть нельзя не согласиться, что они тамъ немножко злоупотребляютъ революціями. Но въ сущности, жители обходятся тамъ весьма удобно безъ правительственной опеки и, во всякомъ случаѣ, платятъ небольшіе налоги. Кто правитъ тамъ рулемъ или занимаетъ вообще какую нибудь должность, вытягиваетъ себѣ, что можетъ, и затѣмъ, баста! другой, который его замѣститъ, можетъ дѣлать то-же самое.
   -- Превосходно! сказалъ камергеръ, и такой обманъ господствуетъ въ Америкѣ!
   -- Понятія о честности тамъ совсѣмъ иныя, чѣмъ здѣсь, возразилъ сынъ, пожимая плечами.-- Разбогатѣвшій мошенникъ пользуется у нихъ почестями, раззорившійся же подвергается презрѣнію, до тѣхъ поръ, пока снова не вынырнетъ.
   -- Но вѣдь это возмутительно! воскликнулъ камергеръ.
   -- Да и здѣсь тоже, сказалъ Гансъ. Поразберите-ка, такъ и у васъ наберется много дряни между вашими сановными людьми. Дѣло только въ томъ, что здѣсь не представляется случаевъ къ такому быстрому улучшенію своего положенія, какъ въ Америкѣ. Люди же вездѣ одинаковы.
   --.Я могу тебѣ только замѣтить, что ты привезъ съ собою странные взгляды на вещи, замѣтилъ отецъ.
   -- Да, прибавила мать,-- и мнѣ кажется, что ты отвыкъ отъ здѣшнихъ нравственныхъ обычаевъ и тебѣ будетъ трудно снова привыкать къ нимъ.
   -- Я признаюсь тебѣ, матушка, что меня дѣйствительно пробираетъ дрожь при мысли объ этихъ вашихъ нравственныхъ обычаяхъ послѣ тамошней привольной, нестѣсненной жизни. Здѣсь, въ Германіи, у каждаго человѣка своя рамка дѣятельности. Это родъ шкапа съ полками; каждый лежитъ на своей и ворчитъ, если другой къ ней приблизится: и ѣстъ онъ ежедневно только ту дневную порцію, которую кладутъ ему въ ясли; я же привыкъ къ вольному пастбищу!
   -- Что у тебя за сравненія! произнесла мать съ содроганіемъ.
   Гансъ оглядывалъ, между-тѣмъ, комнату, точно ища что-нибудь.
   -- А гдѣ-же Кэтхенъ? спросилъ онъ.-- Что съ нею? Она завтракала всегда съ вами.-- Надѣюсь, она не умерла? прибавилъ онъ почти съ испуганнымъ видомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣтила мать, но вопросъ сына ей видимо не понравился.
   -- Такъ что-же?
   -- Прежде Кэтхенъ была ребенкомъ и отчасти выросла у насъ.
   -- Отчасти? переспросилъ Гансъ съ удивленіемъ.-- Кэтхенъ и Френцхенъ были словно сестры и учились вмѣстѣ...
   -- Да... конечно... продолжала г-жа фонъ-Зольбергъ,-- но вышли нѣкоторыя непріятности и... это заставило насъ разстаться съ нею.
   Гансъ взглянулъ на отца и подмѣтилъ его вздохъ. Старикъ казался, вообще, озабоченнымъ и, какъ это часто случалось съ нимъ, погруженнымъ въ самого себя. Было ясно, что родители молодого человѣка скрывали отъ него что-то. Онъ рѣшился разузнать эту тайну, но не тотчасъ, а позже, чтобы не омрачать первыхъ минутъ свиданія своею неумѣстной настойчивостью, и ограничился теперь только вопросомъ:
   -- Вѣдь Кэтхенъ была однихъ лѣтъ съ Франциской?
   -- Да, отвѣтила мать,-- между ними было всего три мѣсяца разницы.
   -- И долго еще жила она у васъ послѣ моего отъѣзда?
   -- Она выѣхала изъ нашего дома всего восемь мѣсяцевъ тому назадъ.
   -- Бѣдная! сказалъ Гансъ.-- Каково-то ей было уйти отсюда и добывать себѣ хлѣбъ въ чужихъ людяхъ!
   -- Любезный Гансъ, замѣтила ему мать съ особеннымъ выраженіемъ,-- эти люди не испытываютъ того чувства благодарности и признательности, на которое способны, напримѣръ, мы. Сверхъ того, Кэтхенъ получила такое прекрасное образованіе, что ея будущность, во всякомъ случаѣ, обезпечена.
   -- Гдѣ-же она теперь? спросилъ Гансъ.
   -- Не знаю. Кажется, она хотѣла поступить компаньонкою въ какое-то русское семейство, которое останавливалось здѣсь проѣздомъ въ Италію. Но довольно объ этомъ. Поговоримъ лучше о болѣе важномъ событіи, которое я забыла тебѣ сообщить среди радости свиданія. Франциска невѣста.
   -- Невѣста? воскликнулъ Гансъ, забывая въ эту минуту все прочее.-- За кого-же она помолвлена?
   -- За графа Гаутенъ, отвѣчала камергерша съ материнскою гордостью.-- Очень милый, образованный молодой человѣкъ; принадлежитъ къ древнему галиційскому роду. И путешествовалъ много, былъ въ Индіи на англійской службѣ...
   -- Гдѣ-же онъ теперь?
   -- Здѣсь въ Годенбургѣ. Онъ тебѣ, вѣрно, понравится, сказала Франциска.
   -- Я въ этомъ увѣренъ, дорогая сестрица! А теперь, батюшка, нельзя-ли послать за моими вещами къ знаменитому Золотому Льву?
   -- Хотя-бы ты догадался назваться тамъ какимъ-нибудь Мейеромъ или Миллеромъ! проговорила со вздохомъ г-жа фонъ-Зольбергъ.-- Но, нечего дѣлать!
   -- Знаешь, Гансъ, сказала своему брату Франциска, когда повела его черезъ нѣсколько минутъ въ приготовленную для него комнату,-- я рада тебѣ, очень, очень рада, но матушка совершенно права.
   -- Въ чемъ, моя милая?
   -- Въ томъ, что намъ придется во многомъ тебя переучить, прежде, чѣмъ ты будешь годиться для здѣшняго общества!
   

II.
ДРУГОЕ ВОЗВРАЩЕНІЕ.

   Въ тотъ-же самый день, около полудня, въ домѣ столяра Гендорфа былъ накрытъ столъ въ большой горницѣ. Было воскресенье, жена и дочь хозяина только-что возвратились изъ церкви; онѣ убрали свои молитвенники и платья и сѣли молча къ окошку. Лица ихъ были блѣдны, глаза заплаканы.
   Самъ столяръ, сѣдой старикъ, ходилъ изъ угла въ уголъ и не обратилъ вниманія на робкое привѣтствіе дочери и жены. Онъ былъ погруженъ въ мрачную думу и только поглядывалъ изрѣдка на старые шварцвальдскіе часы, стрѣлка которыхъ приближалась къ двѣнадцати.
   Въ комнатѣ находились еще дѣвочка лѣтъ четырнадцати, стоявшая у стола и смущенно поглядывавшая на отца и мать, и толстый, круглолицый шестилѣтній мальчикъ, сынъ покойной дочери стариковъ. Онъ игралъ двумя сломанными деревянными солдатиками и спрашивалъ время отъ времени:
   -- Скоро-ли будемъ завтракать, бабушка?
   -- Въ которомъ часу приходитъ поѣздъ? спросилъ внезапно старикъ хриплымъ голосомъ, оста на вливаясь передъ часами и какъ-будто избѣгая взгляда на жену.
   -- Въ 11 часовъ 46 минутъ, тихо отвѣтила она.-- Вѣрно, запоздали... Пора-бы уже быть...
   Слова наступила тишина, прерываемая только вопросами маленькаго Макса:
   -- А скоро-ли завтракать?
   -- Подожди, скоро дядя пріѣдетъ, отвѣчала ему бабушка.
   На дворѣ раздался стукъ отворявшейся калитки. Въ комнатѣ все точно окаменѣло: старикъ стоялъ, скрестивъ руки на груди и устремивъ глаза на дверь; жена его сидѣла неподвижно, судорожно сжимая себѣ пальцы, дочь не сводила взгляда съ отца.
   Кто-то подходилъ къ двери тяжелыми медленными шагами.
   Никто въ комнатѣ не шелохнулся, только мать тяжело и порывисто дышала. Замокъ шевельнулся, дверная половинка отворялась мало-по-малу, дюймъ за дюймомъ, и на порогѣ показалась блѣдная, худая фигура въ грубой сѣрой суконной одеждѣ, вперившая мрачный взглядъ на открывшуюся передъ нею картину.
   Никто не пошелъ на встрѣчу новопришедшему, никто не привѣтствовалъ его послѣ многолѣтней разлуки. Мать только шевельнула руками, попыталась протянуть ихъ, но не встала, -- стопудовая тяжесть сковывала ея члены.
   Младшая сестра поглядывала искоса на гостя; старшая, Маргарита, сидѣла неподвижно, и только крупныя слезы струились у нея по щекамъ.
   Отецъ стоялъ, какъ изваянный изъ камня. Ни одинъ мускулъ въ его лицѣ не дрогнулъ; глаза, какъ прикованные, не отводились отъ лица сына.
   Такъ-же безмолвно стоялъ и сынъ. Что было въ его взглядѣ: стыдъ? робость? страданіе? насмѣшка или вызовъ?.. Но онъ не выдержалъ долго и, кинувшись къ матери, упалъ передъ нею на колѣни и, не вымолвивъ ни слова, судорожно обнялъ ее.
   -- Сынъ мой! Бѣдный, погибшій сынъ! проговорила она шопотомъ, склоняясь къ нему со слезами. Маленькому Максу сдѣлалось страшно; онъ пробрался къ Маргаритѣ и ухватился за ея юбку, не сводя пристальнаго взгляда съ стоявшаго на колѣняхъ пришельца.
   -- Изъ исправительнаго дома! пробормоталъ наконецъ старикъ глухимъ голосомъ.-- Воротился изъ путешествія! Что, много повидалъ?
   Сынъ не отвѣчалъ ничего и только плотнѣе прижался къ матери.
   -- Прячься, прячься! продолжалъ отецъ.-- Тебѣ не остается болѣе ничего, какъ прятать свое лицо отъ людей и отъ Бога!
   Сынъ поднялся тогда на поги и выпрямился во весь свой ростъ.
   -- Такъ вы всѣ считаете меня способнымъ на подобное преступленіе? Вы всѣ вѣрите въ мою виновность?
   Отецъ и мать не отвѣтили, но Маргарита подошла къ брату, склонила свою голову къ нему на грудь и сказала:
   -- Нѣтъ, Карлъ, я никогда не считала тебя преступникомъ. Я была еще очень мала, когда все это случилось, но и позже, выслушивая насмѣшки другихъ дѣвочекъ, которыя дразнили меня тѣмъ, что мой братъ убилъ человѣка и попалъ въ арестанты, я плакала и молчала, но въ душѣ-то я была увѣрена, что ты не совершалъ преступленія!
   -- И я не вѣрю этому болѣе! воскликнула мать.-- Но могу вѣрить, смотря на твое честное лицо, слушая твои рѣчи! Пусть свѣтъ осуждаетъ тебя, мать не можетъ этого сдѣлать!
   -- Да, матушка, я невиненъ, спокойно произнесъ Карлъ.
   -- Ты смѣешь утверждать это? крикнулъ отецъ, возвышая голосъ какъ-будто для того, чтобы заглушить сомнѣнія, возникавшія въ его собственной душѣ.-- Ты смѣешь, послѣ того, какъ тебя осудили -- не судьи при закрытыхъ дверяхъ, а люди нашего же сословія, честные, лучшіе люди, не питавшіе къ тебѣ никакой злобы,-- присяжные, взвѣшивавшіе каждое свидѣтельство, каждый слѣдъ преступленія...
   -- Да, отецъ, твердо произнесъ Карлъ, упорно смотря ему въ глаза,-- клянусь твоей головою, клянусь всѣмъ, что мнѣ свято, я столько-же неповиненъ въ этомъ дѣлѣ, какъ Маргарита или ты самъ!
   -- Сынъ мой, жалобно простонала мать.
   Старый столяръ смотрѣлъ съ изумленіемъ на сына. Рѣчь его не казалась наглой ложью обманщика... Но что-же значили всѣ тяжкія свидѣтельства противъ него, что значилъ судъ? Не приговариваютъ-же безвиннаго человѣка къ шестилѣтнему заключенію и вѣчному лишенію чести, если есть хоть тѣнь сомнѣнія въ его виновности?.. Нѣтъ, оправданіе невозможно, рѣшилъ онъ и мрачно покачалъ головой.
   -- Я осуждалъ своихъ судей за то, что они не захотѣли повѣрить моимъ словамъ, тихо проговорилъ Карлъ,-- но теперь, вижу, что я былъ несправедливъ къ нимъ, потому-что и родной отецъ отворачиваетъ свое лицо отъ сына!
   -- Видитъ Богъ, что я долго боролся, возразилъ старикъ взволнованнымъ голосомъ.-- Я отвергалъ самыя явныя доказательства... Но могъ ли я, наконецъ, не повѣрить безпристрастію присяжныхъ, людей честныхъ, незапятнанныхъ и избранныхъ изъ нашей-же среды?.. Только твоя молодость и прежнее безукоризненное поведеніе спасли тебя отъ еще болѣе жестокаго наказанія! Шесть лѣтъ въ арестантскомъ домѣ было уже не карою, а помилованіемъ...
   -- Трое изъ присяжныхъ допускали, однако, возможность...
   -- Да. но и они находили неправдоподобнымъ твой разсказъ о томъ, что часы ты купилъ у еврея, а свою палку, ту, которою было совершено преступленіе, продалъ какому-то неяззѣстному, котораго никто по видалъ, ни прежде, ни послѣ!
   -- И все это правда, сказалъ Карлъ.
   -- А этотъ евреи продавалъ свои часы и гораздо позже того времени!
   -- Такъ показывали свидѣтели, но развѣ этотъ еврей не могъ имѣть при себѣ и многихъ часовъ для продажи?
   -- А деньги, которыя нашлись при тебѣ?
   -- Онѣ были честно заработаны, да и не составляли пятидесятой доли того, что могло быть у этого евреи.
   -- Говорили, что ты могъ спрятать остальное въ лѣсу...
   -- А часы удержалъ бы при себѣ?
   -- Это обстоятельство было единственнымъ въ твою пользу и твой защитникъ старался имъ воспользоваться. О, сколько разъ перечитывать я его рѣчь въ газетахъ! я вытвердилъ ее наизусть и повторялъ даже во снѣ. Но доказательства твоего адвоката не имѣли силы. Въ пылу страшнаго дѣла, ты могъ также позабыть о часахъ, какъ и о палкѣ, которую оставилъ при тѣлѣ.
   -- Я, отецъ? проговорилъ сынъ невыразимо страдальческимъ голосомъ.
   -- Убійца, въ смущеніи поправился старикъ.
   -- Карлъ, сказала мать со слезами, разскажи намъ все, разскажи такъ, какъ ты сталъ бы говорить передъ твоимъ ея инымъ судіею; сними бремя съ душъ нашихъ, и отецъ повѣритъ тебѣ!
   Карлъ глубоко вздохнулъ; силы его оставляли, онъ искалъ глазами стулъ, на который опустился какъ-то машинально. Потомъ, послѣ небольшой паузы, онъ сказалъ:
   -- Да, матушка, я все это разсказалъ передъ судомъ -- правдиво и обстоятельно! Но вы еще разъ должны это услышать... Все такъ отчетливо и живо встаетъ предо мною. какъ-будто это страшное происшествіе случилось только вчера. Ты, батюшка, вѣроятно, помнишь изъ допроса, что я ночевалъ съ евреемъ въ плохомъ деревенскомъ трактирѣ.
   -- Тамъ, въ Силезіи, много широкихъ пустынныхъ пространствъ и сообщеніе, особенно въ дурную погоду, довольно затруднительно. Что у несчастнаго съ собою было много денегъ -- я не зналъ, да и какое мнѣ было до этого дѣло! Вечеръ мы провели вмѣстѣ; онъ былъ чудакъ съ большимъ запасомъ презабавныхъ разсказовъ; я также передавалъ кое-что изъ своей рабочей жизни -- и мы за стаканомъ пива превесело провели время до глубокой полночи.
   -- На слѣдующее утро мнѣ хотѣлось выбраться пораньше: я былъ уже на возвратномъ пути, прибавилъ онъ дрожащимъ голосомъ,-- и надѣялся вскорѣ прижатъ васъ къ своей груди, потому-то и спѣшилъ такъ: нужно было вовремя поспѣть на станцію желѣзной дороги. Еврей, котораго звали Моисеемъ, вызвался, не смотря на спѣшность дѣлъ, проводить меня до ближайшей деревни: у него тамъ дѣла, да и дорога лежитъ черезъ лѣсъ -- все-таки вдвоемъ безопаснѣй; мѣстность, какъ видно, была ему хорошо знакома.
   -- Послѣ быстрой двухчасовой ходьбы мы добрались до деревни; пришлось еще довольно много пройти до послѣдняго большого дома, гдѣ Моисей сначала располагалъ остаться. Дорогою онъ очень усердно похваливалъ мнѣ свои часы; я нуждался въ часахъ, а цѣна, которую онъ просилъ, была сходная. Я былъ при деньгахъ -- такъ-какъ работалъ прилежно, а жилъ довольно экономно; такимъ образомъ мы сошлись. Но подозрѣвалъ я тогда всей опасности этой покупки!... Далѣе я ужъ одинъ продолжалъ свой путь. Ничего особеннаго не случилось во время путешествія по скверной дорогѣ; въ слѣдующей деревнѣ нужно было пообѣдать и отдохнуть.
   Здѣсь снова, разстилался лѣсъ, состоявшій изъ березъ, сосенъ, ольхъ, да изрѣдка попадавшихся дубковъ. Никто почти не встрѣчался на дорогѣ: какіе-то евреи съ телѣгой и нарою тощихъ лошаденокъ, да. верховой, проскакавшій мимо, обогнали меня. Путешествіе не могло-быть особенно быстрымъ, такъ-какъ частенько приходилось обходить огромныя тинистыя лужи; наконецъ показался лѣсъ. Тутъ встрѣтился мнѣ другой пѣшеходъ, повидимому, только-что вышедшій изъ лѣсу, что, впрочемъ, не могло удивить меня, такъ-какъ я самъ нѣсколько разъ перескакивалъ рвы и пробирался въ кустахъ, отыскивая болѣе сухую и твердую почву. Незнакомецъ былъ моихъ лѣтъ или, пожалуй, на годъ -- на два старше, и одѣтъ погородски. Дорога видимо была, ему не по силамъ. Онъ завязъ въ одной изъ лужъ и при моемъ приближеніи, когда я съ нимъ поздоровался, сказалъ: "Ахъ, товарищъ, вы сдѣлали-бы мнѣ большое одолженіе, если-бы продали вашу палку: тутъ безъ палки совсѣмъ завязнешь -- такая проклятая дорога!" Палка, дѣйствительно, была хороша: прямая, суковатая, только-что купленная мною въ послѣднемъ городкѣ за одинъ талеръ и десять грошей,-- правда, нѣсколько тяжеловата для ходьбы, съ толстымъ желѣзнымъ наконечникомъ. Я таки подумалъ тогда, что палка и мнѣ самому понадобится въ дорогѣ; но онъ предлагалъ такую высокую цѣну (около половины той, что я далъ за часы), что, наконецъ, уговорилъ меня.
   -- Послѣ этого мы разстались: онъ пошелъ въ одну сторону, я -- въ другую, и, такъ-какъ дорога была очень извилиста, то мы скоро потеряли другъ друга изъ виду. Къ полудню достигъ я небольшого хуторка (право, не помню его названія), который состоялъ изъ двухъ домовъ съ трактиромъ между ними; тутъ я немного закусилъ и хорошенько отдохнулъ около часу.
   -- Твой защитникъ и это выставилъ въ твою пользу, замѣтилъ ему отецъ.
   -- Я это знаю, возразилъ сынъ, іи государственный прокуроръ утверждалъ, что силы могли оставить того, кто совершилъ подобное преступленіе, и ему естественно могъ понадобиться отдыхъ.
   -- Закусивши, я пошелъ далѣе; но дорога становилась такъ плоха, что можно было двигаться лишь съ большимъ трудомъ, и то весьма медленно. Пострѣчавшіеся дровосѣки посовѣтовали взять вправо и идти ближайшей тропинкой, ведущей черезъ лѣсокъ, которую нетрудно найти, подойдя къ маленькому деревянному мостику на сваяхъ, оттуда будто-бы шла самая торная тропинка до ближайшей деревни, хотя и въ сторонѣ отъ большой дороги. Я скоро нашелъ ее, но и такъ-же скоро потерялъ изъ виду,-- вѣроятно, сбился на мокрой почвѣ; однимъ словомъ -- цопалъ на другую тропинку, но все-таки старался держаться того-же направленія. Наконецъ, я увидѣлъ другую деревню и поспѣшилъ туда.
   -- Знаю, сказалъ отецъ, ты показалъ, что заблудился....
   -- Да., батюшка, вѣдь такъ и на самомъ дѣлѣ было!
   -- Дорога осталась далеко въ сторонѣ, но я искалъ тропинки, ведущей около домовъ. Только-что я вошелъ въ деревню (становилось уже темно), какъ повстрѣчался со мною жандармъ, верхомъ на лошади; онъ задержалъ меня и приказалъ слѣдовать за собою....
   -- Остальное вы знаете, прибавилъ Карлъ боязливо; меня обвинили въ разбоѣ и убійствѣ; цѣлый годъ тянулось слѣдствіе... Что я тогда вытерпѣлъ -- и передать-то вамъ невозможно. Потомъ наступилъ судъ. Несмотря въ все то, что я приводилъ въ свою защиту, меня осудили; и теперь, высидѣвъ опредѣленный срокъ, я снова выпущенъ на свѣтъ божій... Жалкій, заклейменный, каторжникъ....
   Онъ замолкъ, закрывъ лицо руками; все стихло -- никто не пошевелился и не проронилъ слова; даже дѣти затаили дыханіе: это, должно-быть, братъ и дядя, о которомъ разсказывала Маргарита, -- блѣдный, съ ввалившимися глазами и впалыми щеками.
   -- Кто-же, по твоему мнѣнію, совершилъ это убійство, промолвилъ наконецъ отецъ, если ты, дѣйствительно, невинно вынесъ всю эту каторгу?
   Сынъ дико оглянулся кругомъ:
   -- Тотъ, кто купилъ у меня палку!-- Иначе быть не можетъ -- такъ-какъ именно моя палка лежала возлѣ разбитаго черепа несчастнаго еврея, то никто другой, кромѣ этого незнакомца, не могъ нанести этого рокового удара!
   -- А его такъ и не нашли?
   -- Нѣтъ... глухо простоналъ Карлъ; они вѣдь ни въ чемъ не повѣрили мнѣ и едва-ли даже разыскивали его... Откуда онъ пришелъ, куда онъ ушелъ -- почемъ я знаю!-- Иногда мнѣ казалось, что это, должно-быть, тотъ самый верховой, который передъ тѣмъ проскакалъ мимо меня; но я не всмотрѣлся въ его лицо, чтобы утверждать это подъ присягой.
   -- А каковъ онъ былъ на видъ?
   -- Не знаю! сказалъ со вздохомъ несчастный. Отъ меня и тогда судъ потребовалъ подробнаго описанія его личности; но я не могъ этого сдѣлать. Я знаю, я твердо убѣжденъ, что тотчасъ узналъ-бы его -- до того ясно запечатлѣлись его черты въ моей памяти; но я не могу припомнить -- какіе именно были у него волосы, глаза, какъ и во что онъ былъ одѣтъ. Никогда не имѣя привычки замѣчать подробности чьей-бы то ни было наружности, я и на этотъ разъ не замѣтилъ ихъ.
   -- Но вѣдь если-бъ ты могъ его узнать, ты былъ-бы въ состояніи сказать -- каковъ онъ на видъ, произнесъ угрюмо старикъ.
   -- Нѣтъ, отецъ!.. знаю только, что онъ былъ одѣтъ погородски, лучше меня. Мнѣ показалось еще тогда удивительнымъ, что онъ въ тонкихъ вычищенныхъ сапогахъ шагалъ по грязной дорогѣ. Незнакомцы вообще мало обращаютъ вниманія другъ на друга,-- къ тому-же мы шли по разнымъ направленіямъ: онъ на востокъ, я -- на западъ. Какой-же интересъ могъ представлять для меня человѣкъ, съ которымъ я встрѣтился случайно -- и, можетъ-быть, единственный разъ въ жизни!
   Старикъ медленно кивалъ головою. Все, что говорилъ сынъ, казалось ему весьма возможнымъ. Правда, у него кромѣ часовъ нашли и небольшую сумму денегъ, но собственно главною уликою противъ него была палка., очень хорошо замѣченная въ трактирѣ, гдѣ онъ ночевалъ съ евреемъ, но какъ-же быть!! Повстрѣчайся онъ съ этимъ незнакомцемъ и даже узнай онъ его -- могъ-ли-бы онъ, спустя столько лѣтъ, присягнуть противъ него? Допустивши и это, какимъ образомъ доказалъ-бы онъ, что преступленіе совершено имъ, этимъ незнакомцемъ? Вѣдь онъ самъ этого достовѣрно не знаетъ!
   Дѣти боязливо слушали разсказъ -- они не поняли и половины, однако чувствовали, что дѣло идетъ о чемъ-то тяжеломъ и страшномъ, потому и не осмѣливались прерывать разсказа; только теперь, когда разговоръ прерванъ, замѣтилъ Максъ, что онъ порядочно проголодался -- ужь черезчуръ нынче запоздали обѣдомъ,-- да и кто, за исключеніемъ, быть можетъ, дѣтей, могъ еще думать о немъ!
   -- Мы еще нескоро будемъ обѣдать, Грета? пробормоталъ Максъ, дергая тетку за передникъ.
   -- Ребенокъ правъ, сказалъ отецъ, услышавъ его слова;-- прикажи подавать на столъ: люди не должны такъ долго дожидаться!
   Молодая дѣвушка вышла исполнить приказаніе, и только теперь въ первый разъ взоръ Карла остановился на дѣтяхъ.
   -- А. это маленькая Варвара! сказалъ онъ, съ глазами полными слезъ, глядя на дѣвочку.-- Господи! я еще носилъ ее на рукахъ; а маленькаго мальчугана я и вовсе не знаю.
   -- Это дитя твоей умершей сестры, Лизбеты; два года тому назадъ мы его взяли къ себѣ.
   -- Подойди ко мнѣ, Максъ! дай-же руку твоему дядѣ!
   -- Нѣтъ! закричалъ мальчикъ,-- я боюсь тебя!... и спряталъ свое пухло-розовое личико въ передникъ бабушки.
   -- А ты, Варя, такъ-же не узнаешь меня?
   Маленькая дѣвочка боязливо попятилась, держа, руки назадъ.
   Карлъ глубоко вздохнулъ, и, опустивши глаза, тихо, едва слышно, сказалъ: "О, какъ это больно, какъ это больно!"
   -- Варвара, подойди-же къ нему! сказала умоляющимъ голосомъ мать.
   -- Нѣтъ, не хочу! закричала съ досадой дѣвочка.
   -- А почему-же, голубчикъ?
   -- Подмастерья говорили сегодня утромъ, что онъ былъ въ смирительномъ домѣ.
   -- Варвара!... ради Бога!...
   Въ это время вошла Гретхенъ съ супомъ; она была блѣдна, какъ полотно.
   -- Придутъ люди? монотонно спросилъ отецъ.
   -- Нѣтъ, я... я должна отнести имъ кушанья въ мастерскую.
   -- Въ мастерскую!? вспыхнулъ отецъ,-- это зачѣмъ!
   Карлъ бросился на стулъ, стоявшій у стола, и опустилъ голову на руки. Столяръ закусилъ нижнюю губу, на языкѣ вертѣлось суровое слово, но онъ подавилъ его.-- Хорошо, сказалъ онъ помолчавъ немного и едва переводя духъ,-- хорошо, отнеси имъ кушанья сегодня, а завтра... Онъ подошелъ къ сыну, который все еще неподвижно оставался на своемъ мѣстѣ; только конвульсивное подергиваніе всего тѣла показывало присутствіе жизни.
   -- Карлъ! сказалъ отецъ не очень громко.
   Молодой человѣкъ не шевелился.
   -- Карлъ!
   Карлъ боязливо приподнялъ голову. Старикъ раскрылъ ему свои объятія.
   -- Отецъ! воскликнулъ Карлъ и вскочилъ.
   -- Сынъ мой, дитя мое!
   Крѣпко, крѣпко обнялись они и словно замерли въ этомъ объятіи.
   

ГЛАВА III.
Семейство подполковника.

   Подлѣ стараго городского базара, въ одной изъ старинныхъ, кривыхъ улицъ, извѣстной подъ названіемъ Бринкъ, находилась придворная аптека; это было двухъ-этажное, съ виду невзрачное зданіе; нижній этажъ былъ занятъ самимъ хозяиномъ, а верхній отдавался внаймы разнымъ постояльцамъ. Рядомъ стоялъ домъ, принадлежавшій тому-же хозяину; въ немъ помѣщались -- лабораторія и аптекарскій магазинъ.
   Хотя Роденбургъ и не былъ постоянною резиденціею двора, но это, однако, не мѣшало на вывѣскахъ мастерскихъ красоваться пышнымъ титуламъ "придворныхъ" обойщиковъ, "придворныхъ" слесарей, "придворныхъ" мясниковъ, а разночинцамъ, виннымъ торговцамъ, мелкимъ торгашамъ и не вѣсть-богъ кому выставлять внизу національнаго герба, попросту вырѣзаннаго въ деревѣ и размалеваннаго всевозможными красками, пресловутую надпись, гласившую: "придворный поставщикъ"!
   Въ первомъ этажѣ придворной аптеки жилъ подполковникъ Клингенбрухъ съ семействомъ -- женою и двумя взрослыми дочерьми -- Генріеттою и Флорою. Генріеттѣ было около 19, младшей сестрѣ -- 17 лѣтъ; обѣ были очень хорошенькія дѣвушки: Генріетта -- съ роскошными темно-каштановыми волосами и голубыми глазами, что придавало ей особенную прелесть; Флора -- съ премиленькою кудрявою головкою и темными глазками. Обѣ молодыя дѣвушки съ полною вѣрою глядѣли въ будущее: ихъ путь былъ усѣянъ розами, а не терновникомъ! Родители ихъ имѣли однако очень небольшія средства и семейство перебивалось почти исключительно на ограниченное жалованье отца; а прожить, не роняя себя, съ двумя взрослыми дочерьми, при неумѣренности расходовъ, дѣло далеко не шуточное! Къ счастію, можно было пополнять дефицитъ, благодаря щедрости одной простоватой тетушки (къ сожалѣнію, далеко не аристократической фамиліи), овдовѣвшей г-жи Мейзебродъ. Тетушка помогала дѣвицамъ, по крайней мѣрѣ, снабжала ихъ карманными деньгами; она уже открыто объявила, что сдѣлаетъ Генріетту и Флору своими наслѣдницами.
   Генріетта и Флора сидѣли въ комнатѣ -- каждая у окна за пяльцами и, повидимому, занимались вышиваньемъ, какъ говорятъ, предназначавшимся для тетушки, день рожденія которой скоро долженъ былъ наступить. Правда, онѣ больше обращали вниманія на противоположную сторону улицы, чѣмъ на свою работу, отчего, надо полагать, послѣдняя подвигалась несовсѣмъ быстро.
   Прямо противъ ихъ оконъ, немного вправо, стоялъ отдѣльно, по другую сторону улицы, оригинальный домъ съ балкономъ; съ главнаго фасада верхній этажъ былъ не шире двухъ футовъ и представлялъ изъ себя балконъ или довольно большое окно. Домъ этотъ прилегалъ къ Бринку, составляя своимъ немного закругленнымъ острымъ угломъ родъ треугольника; а справа и слѣва, гдѣ фасадъ былъ около двѣнадцати футовъ, шли наискось двѣ узкія улицы; задняя же часть дома была въ шесть разъ шире передней.
   Внизу, съ подобнымъ-же угловымъ окномъ, любимымъ мѣстопребываніемъ гостей, находилось кафе, одно изъ лучшихъ въ городѣ; его особенно усердно посѣщало офицерство, прозвавшее его попросту "угловымъ окномъ", такъ-какъ именно у этого окна обыкновенно помѣщались посѣтители. Отъ него и домъ получилъ свое названіе. Хотя "угловое окно" было очень хорошо видно изъ оконъ противоположныхъ домовъ, но блескъ его стеколъ лишалъ возможности замѣчать, что происходило внутри. Только узкій фасадъ, собственно одно угловое окно, былъ открытъ для взора сосѣдей и представлялъ весьма интересный видъ, особенно когда собиралось много офицеровъ и кафе пестрѣло всевозможными мундирами.
   Наверху, во второмъ этажѣ, какъ-разъ надъ кафе, жилъ нотаріусъ Пистеръ, уроженецъ этого города, пробывшій, однако, большую часть своей жизни въ чужихъ краяхъ; только нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ возвратился сюда, но успѣлъ уже пріобрѣсти громкую извѣстность по своей спеціальности и не только въ родномъ Роденбургѣ, но даже въ большихъ городахъ. Пистеръ считался однимъ изъ самыхъ способныхъ и знающихъ адвокатовъ въ Германіи. Впрочемъ, это былъ человѣкъ очень скрытный, неохотно соприкасавшійся съ внѣшнимъ міромъ -- онъ почти никогда не появлялся въ гостинныхъ или въ клубѣ. Его угловое окно было постоянно задернуто тонкою, но не прозрачною гардиною, такъ-что его можно было видѣть только тогда, когда онъ самъ считалъ нужнымъ высовывать свою голову.
   Обѣ молодыя дѣвицы Клингенбрухъ вышивали: невдалекѣ отъ нихъ, облокотившись въ креслѣ, читала романъ ихъ мать.
   -- Вонъ онъ опять! сказала Флора, бросивъ украдкой взглядъ на угловой домъ.-- ему, видно, не угодно ныньче отходить отъ окна! Терпѣть я его не могу. Гетти: даже смотрѣть туда не хочется!
   -- Какой ты ребенокъ, сказала Гетти, взглянувъ, однако, сама на угловой домъ, -- что намъ за дѣло до этого непріятнаго старика! Не показывай только вида, что ты его замѣчаешь, и, повѣрь, ему самому надоѣстъ.
   -- Самому надоѣстъ! повторила Флора.-- Онъ, какъ паукъ въ своихъ сѣтяхъ, сидитъ весь день скорчившись въ комнатѣ: богъ-вѣсть, что онъ тамъ дѣлаетъ! Лишь изрѣдка отдергиваетъ занавѣску и вытаращиваетъ пару своихъ отвратительныхъ глазъ, какъ-будто въ одинъ мигъ хочетъ разнюхать, что дѣлается у сосѣдей.
   -- Однако, если-бъ это меня стѣсняло, я бы опустила стору, замѣтила Гетти.
   -- Но тогда намъ самимъ невозможно будетъ смотрѣть, а между-тѣмъ иногда...
   Вдругъ она остановилась. Генріетта посмотрѣла на сестру -- та покраснѣла до ушей и слегка нагнулась къ окну. Тамъ внизу, мимо кофейни, проходилъ красивый молодой человѣкъ.въ короткомъ черномъ бархатномъ пиджакѣ, съ длинными кудрявыми волосами и съ черною пуховою шляпою на головѣ. Съ виду это былъ артистъ -- вѣроятно, художникъ. Проходя мимо, онъ почтительно поклонился. На этотъ поклонъ отвѣтила и Генріетта, такъ-какъ трудно было рѣшить, къ кому изъ двухъ сестеръ онъ относился, -- вѣроятно къ обѣимъ вмѣстѣ. Впрочемъ молодыя дѣвушки не сказали ни слова объ этомъ молодомъ человѣкѣ: быть можетъ онѣ стѣснялись присутствіемъ матери, которая вдругъ прервала молчаніе:
   -- Въ самомъ дѣлѣ, это очень непріятная личность и, по мнѣ, крайне несносная, но чтожъ дѣлать!...
   Взоры обѣихъ сестеръ встрѣтились: очевидно, онѣ думали въ эту минуту совсѣмъ о другомъ и уже позабыли, о чемъ только-что шла рѣчь. Легкая, сдержанная улыбка мелькнула на хорошенькихъ губкахъ.
   Наконецъ Генріетта спросила:
   -- Ты о комъ говоришь, мама?
   -- О комъ я говорю? удивилась мать, оставляя книгу, -- вѣдь вы только-что говорили о старикѣ, который живетъ напротивъ и изъ-за гардинъ подглядываетъ за сосѣдями!
   -- Ахъ, да! конечно! подхватила Флора, краснѣя все болѣе и болѣе.-- Онъ адвокатъ, не такъ-ли?
   -- Ну-да; и нашъ докторъ Поттеръ недавно выразилъ мнѣніе, что онъ даже очень свѣдущій юристъ, хотя съ нѣкоторыми странностями; такъ, на примѣръ, онъ держитъ одну только старую кухарку да маленькаго горбатаго человѣчка, который вѣчно бѣгаетъ съ громадною кипою синихъ бумагъ подъ мышкою.-- Кому это ты кланяешься, Гетти?
   -- А это поручикъ фонъ-Вефенъ, отвѣчала дочь, поворачивая голову;-- я съ нимъ два раза танцовала на послѣднемъ офицерскомъ балу, -- онъ сейчасъ проѣхалъ верхомъ.
   -- Красавецъ, замѣтила мать, -- только ни гроша за душою!
   -- Красота -- дѣло хорошее, да одною ею мудрено прожить, сшутила Генріетта; -- впрочемъ у него превеселый характеръ,-- онъ любитъ разсказывать...
   -- И такъ пошло, перебила Флора.
   -- Чтожъ, бываютъ и болѣе пошлые люди, рѣзко отвѣтила сестра, слегка задѣтая замѣчаніемъ Флоры. Вообще этотъ разговоръ, казалось, былъ ей не по душѣ и она постаралась его замять.
   -- Эта пѣвица опять принялась за свои пѣсни; удивительно сильный голосъ! сказала она.
   -- Да, она оретъ такъ, что на базарѣ слышно, да еще открываетъ окно, замѣтила Флора.
   -- Богъ мой, да вѣдь актрисамъ только и нужно, чтобы ихъ слушали, протянула подполковница, пожавъ плечами.
   -- Напрасно сосѣди позволяютъ ей такъ безцеремонно терзать ихъ слухъ, замѣтила младшая.
   -- Но вѣдь она поетъ восхитительно!
   -- Терпѣть не могу этой наглой женщины! сорвалось у Флоры, -- нужно быть ужь очень безстыдной, чтобы заставлять себя слушать.
   -- Скажи-ка, мама, перебила Генріетта, -- кто живетъ въ томъ угловомъ домѣ, что по ту сторону переулка, вправо, немного наискось?
   -- Отсюда слишкомъ далеко, чтобы можно было хорошо разглядѣть; каждое утро тамъ появляется странная фигура -- въ ярко-красномъ халатѣ и съ головой въ папильоткахъ. Это, должно быть, ужь пожилой господинъ.
   Мать было снова взялась за книгу, чтобы продолжать свое чтеніе...
   -- Это, я думаю, здѣшній директоръ театра, сказала она; -- онъ, вѣроятно, удивительный чудакъ: докторъ недавно разсказывалъ про него...
   -- А пониже -- пѣвицы, налѣво отъ кафе?
   -- Почемъ я знаю, мой другъ! Во-первыхъ, мы здѣсь не такъ давно, да и, кромѣ того, какое намъ дѣло до другихъ: въ большомъ городѣ не интересуются знать, кто живетъ въ одномъ и томъ-же домѣ, не говоря уже о живущихъ по другую сторону улицы... Да, что это я хотѣла сказать?... Вы уже цѣлую недѣлю не были у своей тетки, а вамъ извѣстно, какъ на это смотритъ вашъ отецъ.
   -- Но, мама, что намъ тамъ дѣлать! сказала Генріетта, надувъ свои хорошенькія губки:-- это такая капризная старуха, и мы сидимъ у нея, точно на скамьѣ подсудимыхъ, -- выслушивай всѣ ея обвиненія и замѣчанія: каждый бантикъ, каждая ленточка возбуждаетъ ея удивленіе и упреки въ кокетствѣ, какъ-будто мы обязаны наряжаться, какъ чучела.
   -- Милое дитя! протянула мать, дѣлая удареніе на каждомъ словѣ,-- ты не понимаешь, какъ это важно; конечно, сестра твоего отца не безъ странностей...
   -- Ты, однако, держишь себя очень далеко, мама! вспыхнула Флора.
   -- Потому-что... потому-что мы мало имѣемъ общаго другъ съ другомъ, отвѣтила мать съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.
   -- Но вѣдь и мы также!
   -- Но вы многимъ обязаны ей, продолжала мать, -- а впослѣдствіи будете еще болѣе обязаны, если захотите держать себя, какъ слѣдуетъ. Вѣдь, кажется, можно перенести небольшую непріятность, стоитъ только быть снисходительнымъ къ ея причудамъ.
   -- Небольшую непріятность, мама!
   -- Теперь еще вамъ легко перенести ее, возразила подполковница.; -- но когда вы станете постарше, вамъ будетъ труднѣе принудить себя.
   -- Скажи-ка, мама, что за человѣкъ былъ этотъ старикъ -- Мейзебродъ? Мейзебродъ -- какая противная фамилія! Тетка никогда не вспоминаетъ о немъ и отецъ тоже, кажется, мало имъ интересуется.
   Мать пожала плечами.
   -- Вѣроятно, это былъ бракъ не изъ счастливыхъ, сказала она: -- Мейзебродъ былъ очень богатъ, но страдалъ какой-то болѣзнью и былъ страшно причудливъ; съ теткой, кажется, онъ неособенно хорошо обращался.
   -- А сколько лѣтъ теткѣ! спросила Флора, а Генріетта пристально посмотрѣла на мать, какъ-будто сама тоже желала задать этотъ вопросъ.
   -- Ахъ, она вовсе не такъ стара, сказала мать, можетъ быть сама подумавъ въ душѣ противное -- и притомъ такъ бодра, что можетъ еще долго прожить! Ей, вѣрно, ужь шестой десятокъ.
   -- О, конечно, она еще очень молода! искренно сказала Флора, а Генріетта не могла удержаться отъ улыбки.
   -- Ну, положимъ, ужь и не такъ-то молода, сказала она,-- мы все-таки моложе! Но что до обѣщаннаго наслѣдства, мама, то, между нами будь сказано, это еще долгая пѣсня: мы можемъ состарѣться и посѣдѣть, а тамъ, быть можетъ, еще что-нибудь скрывается...
   -- Скрывается! спросила мать.-- Что ты этимъ хочешь сказать?
   -- Да недавно я читали романъ, серьезно сказала молодая дѣвушка, кивнувъ головой, -- гдѣ разсказывается, какъ одинъ племянникъ, надѣясь получить наслѣдство, ухаживалъ за старикомъ до самой его смерти, и какъ этотъ бѣдный молодой человѣкъ выносилъ при этомъ всевозможныя непріятности, а когда дядя приказалъ долго жить, то оказалось, что онъ ничего не оставилъ; даже серебряная посуда была поддѣльная, а большой желѣзный шкапъ вмѣсто денегъ былъ наполненъ пустыми бутылками.
   -- Но, Генріетта, сказала мать съ упрекомъ, -- неужели ты ожидаешь чего-либо подобнаго отъ своей родной тетки?
   -- Да вѣдь и то, мама, былъ родной дядя...
   -- Но это романъ, дитя мое, это выдумка, а не дѣйствительный фактъ.
   -- Кто знаетъ! отвѣчала молодая дѣвушка, пожавъ плечами:-- Въ дѣйствительной жизни бываютъ вещи гораздо необыкновеннѣе тѣхъ, на которыя способна человѣческая фантазія.
   -- Да и что за выгода притворяться-то, выиграетъ она чтоли отъ этого притворства? Ничуть не бывало. Нельзя-же считать выигрышемъ, что вы иногда посѣтите ее, къ тому-же у насъ она бываетъ очень рѣдко; она всегда такъ любезна, такъ добра къ вамъ...
   -- Когда мы бываемъ у нея, сказала Флора,-- она только и дѣлаетъ, что съ остервенѣніемъ ругаетъ мужчинъ, разбирая ихъ, что называется, по косточкамъ. Что она отъ этого выигрываетъ!
   -- Да, у нея, конечно, было много горя, сказала мать, вздыхая,-- вѣдь рѣдко можно найти такого добраго мужа, какъ вашъ отецъ.
   -- Но по словамъ тетушки, сердитымъ голосомъ сказала Флора,-- всѣ мужчины чудовища, которыя коварно завлекаютъ бѣдныхъ дѣвушекъ, а потомъ, какъ-только онѣ выйдутъ замужъ, замучиваютъ ихъ до смерти; но вѣдь папа не замучилъ-же тебя, и тетку-то, какъ видно, не очень морилъ г. Мейзебродъ: онъ въ могилѣ, а она все еще жива; да она, мнѣ кажется, и не изъ слабенькихъ: не позволитъ съ собою дурно обращаться!
   -- Флора! укоризненно замѣтила ей мать, -- вѣдь она твоя тетка!-- Затѣмъ она прибавила спокойнѣе:-- я увѣрена, что вы настолько благоразумны, что извините старушкѣ нѣкоторую оригинальность взгляда. Во всякомъ случаѣ, она желаетъ вамъ добра, и если вы захотите послѣдовать моему совѣту, то не пренебрегайте своими обязанностями къ ней и выказывайте ей уваженіе и любовь. Какъ-бы было кстати, если-бъ вы до обѣда посѣтили ее: погода такъ хороша, а до обѣда остается не менѣе часу.
   -- Ахъ, да, Гетти, пойдемъ! сказала Флора, которая, посмотрѣвъ въ окно, опять увидѣла молодого человѣка въ бархатномъ пиджакѣ.-- Дѣйствительно, воздухъ такъ свѣжъ; да и кромѣ того намъ нужно прикупить нѣсколько аршинъ ленты.
   -- Что-жъ, я ничего не имѣю противъ этого, сказала Генріетта, вставая съ своего мѣста.-- Мы опять отдѣлаемся на цѣлую недѣлю.
   -- Фи, стыдись, Гетти! вскричала мать.
   -- Вѣдь не назовешь-же ты это удовольствіемъ? сдѣлала гримаску нѣжная племянница,-- Если я хожу къ ней, то единственно изъ любви къ тебѣ и папа.
   -- Намъ нельзя, Гетти, надѣть нашихъ новыхъ шляпокъ, а то тетка снова прочтетъ намъ длиннѣйшую проповѣдь.
   -- Вотъ еще чего недоставало! изъ-за ея капризовъ мы должны выходить на улицу пугалами; вѣдь мы должны прилично одѣваться!
   -- Тетка всегда говоритъ, шутила Флора,-- что молодыя дѣвицы въ ея время были совершенно иныя; правда-ли это, мама?
   -- Въ какомъ отношеніи иныя, дитя мое?
   -- Что онѣ не такъ любили наряжаться и что моды не доходили до такого безобразія, какъ теперь... А видѣла-ли ты, Гетти, послѣдній нумеръ нашего журнала; въ немъ есть картинка старыхъ модъ... Воображаю, хороша была-бы тетушка въ подобномъ костюмѣ... ха, ха, ха!..
   -- Каждый долженъ одѣваться прилично и сообразно своему званію, сказала съ достоинствомъ мать;-- тетка въ этомъ случаѣ впадаетъ, конечно, въ крайность, но все-таки она искренно желаетъ вамъ добра.
   -- Опять этотъ старикъ у окна! сказала Генріетта, только что окончившая свой туалетъ передъ зеркаломъ, поставленнымъ въ простѣнкѣ между окнами, и случайно бросившая взглядъ на улицу;-- ей Богу, мама, у него въ рукахъ бинокль; это ужь дѣйствительно невыносимо; онъ опять наблюдаетъ за сосѣдями,-- теперь онъ всматривается вонъ въ тотъ домъ!
   -- Ахъ, ради Бога не показывайте вида, что обращаете на него вниманіе! сказала мать.-- Каждый домъ, каждая квартира имѣетъ свои неудобства, а это сосѣдство -- право -- такой вздоръ, на который рѣшительно не стоитъ обращать вниманія.
   -- Ну, прощайте, мама!
   -- Прощайте, дѣти! да не опаздывайте къ обѣду.
   -- Нѣтъ, конечно мы не опоздаемъ... А! вотъ и папа! добрый день, папа!
   -- Добрый дель, дѣтки! добрый день! заговорилъ подполковникъ.-- Куда-жъ вы отправляетесь,-- на прогулку?
   -- Мы намѣрены посѣтить тетку.
   -- А, это хорошо, дѣти, очень хорошо! сказалъ довольный отецъ, съ видимымъ желаніемъ потереть себѣ руки, но каска въ одной, а кипа бумагъ въ другой помѣшали ему исполнить это задушевное желаніе.-- Но, прибавилъ онъ вдругъ, -- вы не застанете ея: я недавно встрѣтилъ ее на улицѣ.
   -- Что-жъ за бѣда, папа? вѣдь все равно она узнаетъ, что мы у нея были.
   И обѣ молодыя дѣвушки быстро сбѣжали съ лѣстницы.
   Небольшая толстенькая фигура подполковника весьма некрасиво сидѣла въ мундирѣ; панталоны постоянно лѣзли вверхъ на его короткихъ ножкахъ, что нерѣдко доставляло большое удовольствіе уличнымъ мальчишкамъ. Вообще внѣшность его была вовсе не воинственная. Подполковникъ уже не состоялъ на дѣйствительной службѣ, но былъ причисленъ къ военному министерству, гдѣ хотя пользовались его немаловажными знаніями, но вообще далеко не церемонились съ нимъ.
   -- Сегодня ты воротился черезчуръ рано, сказала ему жена, безъ дальнѣйшихъ привѣтствій;-- что за причина? вѣдь обыкновенно бюро закрывается въ 12 часовъ.
   -- Нынче у насъ большой праздникъ судомоекъ, добродушно шутилъ маленькій подполковникъ, кивнувъ своей женѣ привѣтливо головою и кладя свою каску на ближайшій стулъ, а бумаги на комодъ.-- Нынче у меня свободно все послѣ обѣда, мое сокровище,-- это свѣтлыя минуты въ жизни бюро.
   -- Вотъ какъ! сказала супруга подполковника, не отвѣчая на привѣтствіе своего мужа;-- однако-жъ, когда дома идетъ уборка, ты всегда строишь такія рожи, какъ-будто для тебя это самое большое несчастіе.
   -- Да, милое дитя, шутилъ ея супругъ, однако немного боязливо, въ противоположность рѣзкому тону своей прекрасной половины, такъ-какъ упрекъ былъ справедливъ и не допускалъ дальнѣйшихъ отнѣкиваній; -- дома совсѣмъ другое дѣло; домъ -- это мѣсто для отдыха, куда я могу свободно удалиться, если что-нибудь опечалитъ меня внѣ его.
   -- И ты называешь это безпокойствомъ, когда заботятся о порядкѣ въ этомъ-же самомъ домѣ!
   -- Что объ этомъ говорить! осторожно замѣтилъ подполковникъ, такъ-какъ это была такая статья, гдѣ онъ всегда терпѣлъ пораженія и ретировался.-- Ты плохо меня поняла, душенька!
   -- Я знаю тебя, продолжала ворчать жена, -- какъ только дѣло коснется хозяйства, у тебя сейчасъ-же портится расположеніе духа.
   -- Я ужъ давно не говорю объ этомъ ни слова; мнѣ достаточно только взглянуть на тебя, чтобы догадаться, въ чемъ дѣло.
   -- Но если нынче у тебя неслужебный день, гдѣ-жъ ты былъ такъ долго!
   -- Прекрасная погода, душенька,-- я прогуливался и зашелъ на нѣсколько минутъ къ Бауману, чтобы почитать газету.
   Подполковница глубоко вздохнула.
   -- Опять въ портерной! сказала она;-- ужь какъ просила я тебя не посѣщать подобныхъ мѣстъ!
   -- Но, милая, это очень приличное мѣсто -- тамъ бываютъ всѣ офицеры.
   -- Это понятно -- имъ нравятся молодыя безстыдныя созданія; сказала почтенная дама съ очевиднымъ раздраженіемъ,-- а тебѣ, какъ человѣку пожилому, мнѣ кажется, тамъ совсѣмъ не мѣсто.
   Маленькій толстенькій подполковникъ Клингенбрухъ обладалъ необыкновеннымъ добродушіемъ; въ его осанкѣ ровно ничего не было благородно-воинственнаго, и онъ скорѣе походилъ на булочника или мясника, чѣмъ на Марса. Онъ былъ чуждъ всякаго аристократизма, не смотря на постоянныя старанія дорогой супруги исправлять и сглаживать грубость и шероховатость его манеръ.
   -- Но, мой другъ, сказалъ онъ успокоивающимъ тономъ,-- ты ужь слишкомъ близко принимаешь все это къ сердцу; я вѣдь очень рѣдко туда хожу.-- Знаешь-ли ты, кто поселился вблизи насъ? Помнишь, какъ мы ломали голову -- кто-бы это могъ быть, когда черезъ маленькую улицу вносили вонъ въ тотъ домъ новую, прекрасную мебель?
   -- Да, ну кто-же это? спросила подполковница, позабывъ, къ величайшему удовольствію супруга, предыдущій разговоръ.
   -- Г. фонъ-Шаллеръ, квартировавшій прежде за Вальдгоферской заставой. Онъ мой старый товарищъ, хотя, правда, мы съ нимъ никогда близко не сходились. Онъ даже служилъ со мною въ одномъ полку; онъ оставилъ впослѣдствіи военную службу. Это былъ лихой парень. Потомъ онъ воротился въ Берлинъ.
   -- Женатъ онъ?
   -- Конечно, у него даже взрослая дочь; это было-бы хорошее знакомство для Гетти и Флоры.
   -- А теперь онъ на должности?
   -- Я этого еще не успѣлъ узнать, мое сокровище! онъ выходилъ отъ Бау... да отъ Баумана, въ то время, какъ я туда входилъ и мы обмѣнялись только короткимъ поклономъ.
   -- Квартира напротивъ роскошно отдѣлана, сказала жена подполковника,-- вчера были открыты окна, когда тамъ убирали; это, должно быть, богатые люди.
   -- Гм... пробормоталъ подполковникъ, думая о своей прекрасной комнатѣ или пріемной, какъ обыкновенно называла ее жена, и въ которую его едва-ли пускали болѣе двухъ разъ въ годъ, а между-тѣмъ одна мебель этой комнаты стоила почти столько-же, сколько все остальное убранство въ домѣ.-- Наружность обманчива; онъ прежде нуждался; но, по всей вѣроятности, его жена женщина богатая. Насколько можно судить по его внѣшней обстановкѣ, легко предположить, что онъ человѣкъ съ состояніемъ. d>   -- Такъ и онъ также посѣщаетъ портерную?
   -- Да, я уже сказалъ тебѣ, что тамъ можно встрѣтить отборное общество.
   -- Отборное! въ самомъ дѣлѣ я должна тебѣ повѣрить, сказала его жена съ особеннымъ удареніемъ.-- Но вотъ что собственно я хотѣла сказать тебѣ, Генрихъ! мы теперь одни, и я желала-бы обратиться къ тебѣ съ вопросомъ и спросить у тебя совѣта.
   -- У меня!.. конечно, моя милая! оправился нѣсколько натянуто подполковникъ, такъ-какъ совѣты у него спрашивались только въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ долженъ былъ давать деньги на непредвидѣнные расходы. Впрочемъ, въ данное время онъ радъ былъ всякому разговору, только-бы не о портерной, о которой онъ самъ было такъ некстати напомнилъ.
   -- Дѣти, продолжала его супруга, -- только-что говорили о твоей сестрѣ, и одно изъ ихъ замѣчаній о ней сильно меня обезпокоило, хотя оно до сихъ поръ не приходило мнѣ въ голову.
   -- Замѣчаніе, мое сокровище?..
   -- Скѣжи мнѣ, Генрихъ, начала подполковница послѣ небольшой паузы, -- хорошо-ли тебѣ извѣстно состояніе твоей сестры?
   -- Мнѣ! состояніе моей сестры? что ты подразумѣваешь подъ этимъ, мое сокровище?
   -- Что я подразумѣваю? Знаешь-ли ты достовѣрно, что она дѣйствительно имѣетъ большое состояніе (прямо наступала подполковница, какъ истый полковникъ)? Намъ надо хорошенько поговорить объ этомъ.
   -- Но почему ты задаешь этотъ вопросъ?
   -- Очень просто. Она твоя сестра, хотя поступаетъ и не посестрински -- покрайней мѣрѣ она къ дѣтямъ хороша, и я сама желала-бы, чтобы они оказывали ей должное вниманіе; притомъ она обѣщала впослѣдствіи не забыть о нихъ; однако увѣренъ-ли ты, что она имѣетъ средства?
   -- Средства! спросилъ подполковникъ, который никакъ по могъ взять въ толкъ, къ чему ведетъ весь этотъ допросъ.
   -- Ты и нынче, какъ всегда, какъ-будто обухомъ пришибленный, сказала его нѣжная супруга; -- все это отъ усерднаго употребленія пива.-- Понимаешь-ли ты: имѣетъ-ли она дѣйствительно средства, чтобы нашихъ дочерей...
   -- Но, моя милая, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, перебилъ ее удивленный подполковникъ: -- Мейзебродъ велъ большія дѣла и былъ очень дѣльный купецъ; притомъ, все въ порядкѣ и Сибилла владѣетъ доходомъ, втрое большимъ, чѣмъ она можетъ издержать; она, конечно, составила себѣ счастье замужествомъ, хотя противъ воли семейства. Не можетъ быть, чтобъ дѣти серьезно сомнѣвались въ ея состояніи.
   -- Нѣтъ, Боже сохрани! спохватилась его жена;-- это было только вскользь брошенное Флорой замѣчаніе; оно относилось собственно къ роману, но навело меня на эту мысль.-- Но что-жъ она дѣлаетъ съ деньгами, если у нея ихъ втрое больше, чѣмъ она издерживаетъ?
   -- Она очень благотворительная женщина, замѣтилъ мужъ, которому очень хорошо былъ извѣстенъ образъ мыслей жены относительно его сестры -- ему всегда приходилось играть роль посредника;-- она въ настоящее время особенно интересуется миссіею въ Африку.
   -- Да, поддакнула его жена,-- длинный проныра въ бѣломъ галстукѣ положительно обиваетъ у ней пороги; ужь это я знаю, этотъ народъ никогда не суетъ своего носа туда, гдѣ нечѣмъ поживиться; да и кто поручится, что она не оставитъ своихъ денегъ скорѣе готтентотамъ, чѣмъ нашимъ дочерямъ!
   -- Милая моя! тебѣ-бы не годилось высказывать подобное подозрѣніе, возразилъ ей мужъ.-- Конечно, у нея есть свои небольшія слабости...
   -- Небольшія слабости! перебила жена, вошедшая въ свою колею.-- Не сердись на меня; теперь мы на единѣ: я должна тебѣ, какъ жена, сообщить свое мнѣніе. Не смотря на то, что она твоя родная сестра, все-таки она...
   -- Вероника!..
   -- Старая здоровенная вѣдьма, какую только видѣлъ когда-нибудь свѣтъ! продолжала она, не слушая его и не давая перебить себя.-- И всѣхъ-то она разбираетъ по косточкамъ: спроси самъ дѣтей, если мнѣ не вѣришь;-- къ тому-жъ она такъ горда и надменна, что ея и рукою не достанешь! Да изъ-за чего, скажи пожалуйста, она деретъ такъ носъ? Развѣ только изъ-за денегъ!.. и это самое послѣднее, чѣмъ можетъ человѣкъ кичиться! Даже и на насъ г-жа Мейзебродъ смотритъ свысока.
   -- Ну, и на насъ, Вероника?!..
   -- Да. и на насъ! дѣтямъ она вѣчно проповѣдуетъ о простотѣ и неразъ давала имъ понять, что такому семейству, какъ наше, съ такими ограниченными средствами, не годится думать о роскошной жизни.
   -- Гм... да! сказалъ подполковникъ, который съ трудомъ подавилъ тихій вздохъ, не осмѣлившись однако сказать что-либо въ защиту сестры.-- Вѣдь мы и не живемъ роскошно, хотя, быть можетъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ...
   -- Вотъ про это-то я и говорю, вскричала жена -- ей до этого нѣтъ никакого дѣла.
   -- Но вѣдь она любитъ нашихъ дѣтокъ!
   -- Любитъ? она никого не любитъ, кромѣ себя,-- она ненавидитъ всѣхъ людей, за исключеніемъ, быть можетъ, готтентотовъ, и они, вѣрно, ей платятъ взаимностію. Я не думаю, чтобы она была дружна съ кѣмъ-нибудь въ городѣ.
   -- Однако, ты всегда съ ней такъ ласкова, когда вы видитесь, что впрочемъ случается довольно рѣдко.
   -- Потому-что я не имѣю желанія попусту сердить ее, сказала жена.-- Я знаю, что я это дѣлаю для дѣтей; мнѣ хотѣлось только сказать, что она ведетъ фальшивую игру.
   -- Пустяки, Вероника! сказалъ подполковникъ, качая головой и шагая, съ заложенными назадъ руками, по комнатѣ.-- Какъ могло это тебѣ придти на умъ? она сама говорила мнѣ, что дѣлала духовное завѣщаніе, въ которомъ назначила наслѣдницами нашихъ дочерей, а въ другія руки отказываетъ лишь ничтожныя суммы.
   -- Кому-же она еще откажетъ? Кто можетъ быть къ ной ближе, чѣмъ дѣти ея единственнаго родного брата? Или, быть можетъ, она отказываетъ ихъ готтентотамъ? А какъ онѣ велики?
   -- Почемъ я знаю! возразилъ супругъ,-- кромѣ нея и нотаріуса, составлявшаго духовное завѣщаніе, это никому неизвѣстно.
   -- Кто-жъ это? поспѣшно спросила подполковница.
   -- Нотаріусъ Пистеръ.
   -- Пистеръ? Отвратительное имя!-- А гдѣ онъ живетъ?
   -- А вонъ его окно! отвѣтилъ супругъ, указывая на улицу,-- тамъ вверху, какъ-разъ надъ кофейной!
   -- Это тотъ ужасный человѣкъ, которому, кажется, дѣлать болѣе нечего, какъ только заглядывать по цѣлымъ днямъ въ сосѣднія окна! Дѣти страшно на него злы.
   -- Если-бъ онѣ сами такъ часто не заглядывали къ нему, пошутилъ подполковникъ, желая сдѣлать разговоръ менѣе серьезнымъ,-- откуда бы онѣ это знали?
   -- Ужь не воображаешь ли ты, что онѣ глазѣютъ на Пистера, сказала обиженно жена,-- этого еще недоставало! Однако, какъ ты думаешь, Генрихъ,-- можетъ быть, отъ этого человѣка...
   -- Отъ какого человѣка, душа моя?
   -- Отъ этого Пистера -- такъ, кажется, его зовутъ,-- можно, пожалуй, узнать кое-что объ этомъ завѣщаніи?
   Подполковникъ покачалъ отрицательно головой:
   -- Это, Вероника, служебная тайна; онъ далъ присягу.
   -- Хоть бы приблизительно узнать?..
   -- Онъ не имѣетъ права дѣлать намековъ даже приблизительно: за это онъ подвергается строгой отвѣтственности.
   -- Да, что я тебѣ хотѣлъ сказать? гдѣ-жъ наши дѣвочки? что-жъ обѣдъ, я, право, начинаю чувствовать голодъ, а столъ еще не накрытъ.
   Жена подполковника позвонила; вошла служанка -- она-же и кухарка -- и ей приказали накрывать.
   Правда, все уже было приготовлено; но вѣдь "барыня" не можетъ двинуть рукой; да и къ чему бы существовали тогда горничныя! Горничная была обязана бросать свою работу, тогда какъ барышни прохлаждались на открытомъ воздухѣ. Вонъ онѣ, эти барышни, съ шумомъ бѣгутъ по лѣстницѣ, на дорогѣ столкнули аптекарскаго ученика, который долго еще будетъ въ недоумѣніи смотрѣть имъ въ слѣдъ изъ-за своихъ растрепанныхъ волосъ. Смѣясь и хихикая пробѣжали онѣ черезъ переднюю,-- казалось, имъ было очень весело. Первое слово, съ которымъ онѣ буквально ворвалисъ въ комнату, было: "Ея не было дома!" Ея -- то-есть, тетки.
   -- Конечно, вы оставили ей свои карточки, дѣти?
   -- Безъ сомнѣнія, мама!.. А знаете ли вы, кто вчера ночью вернулся изъ своего дальняго путешествія?
   -- Анна! стаканъ холодной воды!
   Горничная оставила накрывать столъ и поспѣшила исполнить приказаніе.
   -- Не пей, душа моя, такъ жадно! сказала мать.-- Кто жъ это?
   -- Молодой Зольбергъ; онъ, должно быть, совсѣмъ сдѣлался чернымъ!
   -- Да, да, подхватила Флора.-- говорятъ, онъ женился на негритянкѣ и привезъ трехъ черныхъ ребятишекъ.
   -- Ахъ, батюшки, сказала подполковница.
   -- И мнѣ воды! приказала Флора.
   Горничная принуждена была снова отправиться за водою.
   -- И онъ пріѣхалъ тайно, разсказывала Генріетта,-- его родные ничего не знали о его пріѣздѣ; перелѣзши черезъ садовую рѣшотку, онъ неожиданно вошелъ въ домъ.
   -- А ночь онъ провелъ въ извощичьемъ трактирѣ "Золотого Льва", пояснила Флора.
   -- И ѣхалъ-то онъ въ третьемъ классѣ, такъ-какъ у него не было ни гроша, смѣясь продолжала Генріетта -- чисто блудный сынъ! Зольберги, вѣроятно, нынче заколютъ тельца.
   -- Все это до крайности поразительно! сказала мать, всплеснувъ отъ удивленія руками.-- Откуда-жъ вы все это знаете, дѣти?
   -- Мы встрѣтили на улицѣ Берту Нольтке и проводили ее немного -- она все это узнала.-- Вотъ, воображаю, была сцена въ домѣ?.. Франциска въ особенности будетъ рада!
   -- Онъ былъ всегда негодяй! вставила мать свое замѣчаніе.-- Что-то они станутъ дѣлать съ нимъ?
   -- Богъ вѣсть! А сколько ему лѣтъ, мама?
   -- Да!.. дай припомнить, дитя мое! Когда онъ убѣжалъ, ему было ровно двадцать лѣтъ; это именно случилось въ тотъ самый день, какъ умеръ ребенокъ -- твой покойный братъ! Этого дня я никогда не забуду... прибавила она съ тяжелымъ вздохомъ.-- Вчера этому минуло какъ-разъ десять лѣтъ. Да, прошло много времени!
   -- И онъ такъ долго шатался по свѣту? спросила Флора.
   -- Да, дѣти! замѣтилъ отецъ,-- но теперь оставьте этого бродягу и идите къ столу: вы и такъ нынче заставили себя ждать.
   Между тѣмъ какъ барышни, побросавши свои шляпки и шали на стулъ, наслаждались сообщеніемъ городскихъ сплетень, горничная накрыла на столъ и принесла кушанья; семья усѣлась за очень умѣренный обѣдъ; въ самомъ дѣлѣ, онъ состоялъ изъ одного куска мяса на четверыхъ, небольшого количества зелени и стакана простого пива для отца.
   Боже мой! наружный блескъ долженъ быть выставленъ на показъ свѣту; а на чемъ-же можно было сберечь, какъ не на ѣдѣ или бѣльѣ!-- вѣдь этого никто не видитъ: семейство къ столу никого не приглашало.
   

ГЛАВА IV.
УГЛОВОЙ ДОМЪ.

   У самаго поворота, почти противъ аптеки, стоялъ тотъ хорошенькій угловой домикъ, о которомъ было упомянуто въ прошлой главѣ; впрочемъ его едва-ли можно называть угловымъ; онъ стоялъ одиноко и образуя тупой уголъ, выходилъ на двѣ улицы. Даже своей задней стороной онъ не прикасался ни къ какому сосѣднему дому, а выходилъ въ маленькій переулочекъ, слывущій подъ названіемъ переулка "Духовъ." Такимъ образомъ, онъ стоялъ одиноко, совершенно отчужденнымъ отъ всѣхъ другихъ домовъ.
   Прямо противъ тупого угла, обращеннаго къ западу, шла очень маленькая узенькая улица не шире шести шаговъ, называемая Валомъ Розъ; правый ея конецъ составлялъ дворъ аптечнаго дома, лѣвый же замыкался также красивымъ двухъэтажнымъ домомъ. Влѣво отъ дома шла главная улица, которую отсюда можно было очень хорошо разглядѣть.
   Улицы, которыми граничилъ угловой домъ, назывались одна Медвѣжьей, а другая Мельничной; онѣ были также очень не широки, такъ-что изъ углового дома, можно было совершенно ясно разсматривать противолежащія строенія и даже засматривать въ ихъ окна.
   Этотъ странно построенный старый домъ, съ своими высѣченными изъ камня украшеніями, выглядѣлъ какой-то древней сторожевой башней. Кстати еще съ нимъ была связана мрачная легенда прошлаго столѣтія. Разыгравшаяся въ этомъ домѣ кровавая трагедія навела ужасъ на жителей Родепбурга, и даже много лѣтъ спустя каждый изъ нихъ проходилъ мимо этого дома съ суевѣрнымъ страхомъ. Но прошли десятилѣтія, суевѣрный страхъ исчезъ, кровавое событіе почти забылось, и самый разсказъ о немъ сохранился въ памяти развѣ только роденбургскихъ старожиловъ, и-то несовсѣмъ ясно. Да еще отчасти напоминало о немъ названіе переулочка ("Духовъ"), проходящаго сзади страннаго дома.
   Думаютъ даже, что одно время, вскорѣ послѣ кроваваго событія, странный домъ былъ необитаемъ, но теперь никто уже не боялся жить въ немъ. Въ нижнемъ этажѣ пріютилось элегантное кафе, которое своими зеркальными стеклами въ окнахъ, блестящими газовыми бри, желѣзными столами съ мраморными досками и, главное, роскошнымъ буфетомъ могло удовлетворить самому изысканному вкусу нашего времени; оно грозило сдѣлаться опаснымъ конкурентомъ для сосѣднихъ кафе, такъ-же, какъ и оно, открытыхъ преимущественно для публики изъ высшихъ слоевъ общества.
   Новое кафе не носило еще никакого особеннаго имени, когда получило отъ публики названіе "Углового окна". Названіе пришлось ему кстати; весь передній фасадъ или иначе тупой уголъ, отдѣланный зеркальными стеклами, дѣйствительно, образовалъ собою одно цѣльное окно, подпертое чугунными столбами; и теперь если въ Роденбургѣ употреблялось выраженіе "Угловое окно", всякій зналъ, что дѣло шло о домѣ и о какомъ-именно домѣ.
   Отдѣланный въ новомъ вкусѣ низъ рѣзко отличался отъ верха, имѣвшаго каменныя украшенія на стѣнахъ и металлическихъ драконовъ на жолобахъ крышъ; общій видъ ихъ производилъ странное впечатлѣніе контраста новаго съ древнимъ, что въ особенности бросалось въ глаза путешественникамъ, никогда не пропускающимъ безъ вниманія подобныхъ диковинъ.
   Второй этажъ занималъ нотаріусъ, имѣвшій на своихъ дверяхъ съ Медвѣжьей улицы простую фарфоровую вывѣску съ надписью "Пистеръ, нотаріусъ и адвокатъ".
   Даже имени не было выставлено; не было никакого намека, докторъ-ли онъ или имѣетъ какой-нибудь другой титулъ. Пистеръ и больше ничего, но все-таки уже давнымъ-давно всѣмъ было извѣстно въ Роденбургѣ, что этотъ неизвѣстный Пистеръ былъ отличный адвокатъ, который не проигралъ ни одного процесса и, обладая быстрымъ соображеніемъ, разрѣшалъ съ чрезвычайной легкостью самыя запутанныя и трудныя дѣла. Вся причина его успѣха лежитъ, конечно, въ томъ, что онъ брался не за всякое дѣло и отказывался, несмотря на блестящія выгоды, отъ такого дѣла, которое ко его убѣжденію не имѣло никакихъ шансовъ на выигрышъ. Всякое дѣло, за которое онъ брался, онъ непремѣнно кончалъ; поэтому, несмотря даже на то, что онъ жилъ вдали отъ шумной жизни, въ его нотаріальной и адвокатской конторѣ всегда было много работы.
   Въ одной изъ болѣе просторныхъ комнатъ, выходившихъ на Медвѣжью улицу, находилась контора или, вѣрнѣе сказать, канцелярія, такъ-какъ въ ней помѣщались шесть несчастныхъ молодыхъ людей, которыхъ Богъ не наградилъ ничѣмъ кромѣ хорошаго почерка и которые, лишенные свѣта и заваленные работой, за малое вознагражденіе круглый годъ должны были переписывать мертвенно-сухія бумаги. Самъ-же нотаріусъ выбралъ себѣ угловое окно и прилежащую къ нему большую комнату; въ нихъ онъ устроилъ свой пріемный кабинетъ и занимался здѣсь вдвоемъ съ своимъ помощникомъ, маленькимъ, горбатымъ человѣчкомъ.
   Хозяйство его вела старая кухарка, а взятая имъ изъ состраданія, еще посѣщающая школу сирота лѣтъ 13 или 14 должна была, въ свободное отъ занятій время, поддерживать чистоту и порядокъ въ его квартирѣ. Спала она съ кухаркой въ комнаткѣ, выходящей на Медвѣжью улицу.
   Пистеръ сидѣлъ за своимъ рабочимъ столомъ; передъ нимъ лежали только-что распечатанныя письма; два изъ нихъ привлекли его особенное вниманіе. Онъ бралъ то одно, то другое и перечитывалъ каждое по нѣскольку разъ. Наконецъ, онъ всталъ и подошелъ по привычкѣ въ углубленіе углового окна, изъ котораго, на этотъ разъ занятый совершенно другими мыслями, онъ разсѣянно бросалъ взоры на представлявшіеся его глазамъ знакомые предметы.
   Его кабинетъ въ сущности былъ очень простою комнатою, убранною сообразно роду занятій, съ высокими полками для дѣлъ, съ небольшой юридической библіотекой по стѣнамъ и очень простой, крытой лакомъ мебелью, между которою, впрочемъ, находились назначаемыя собственно для кліентовъ два удобныхъ кресла. Но за-то изъ углового окна былъ прелестный видъ во всѣ стороны. Окно было съ зеленой драпировкой, теперь откинутой; но стоило ее спустить, и тогда за ней являлась маленькая, совершенно отдѣльная комната.
   Въ то самое время, когда нотаріусъ перечитывалъ полученныя письма, открылась дверь и въ кабинетъ вошелъ его помощникъ, горбатый человѣчекъ, называемый по-просту Муксомъ.
   Муксъ былъ странное созданіе; трудно было прочитать на его физіономіи, какія мысли занимаютъ его въ данную минуту; можно было всматриваться въ нее нѣсколько часовъ сряду и все-таки ничего не угадать. Лицо у Мукса постоянно было въ движеніи и подчасъ складывалось въ такія мелкія складки, что его маленькую фигурку, не выше четырехъ футовъ ростомъ, съ неправильно приподнятыми плечами и непропорціально длинными руками, можно было принять за человѣка лѣтъ за сорокъ; но вдругъ появлялось на немъ чисто дѣтское выраженіе, какъ-будто онъ только-что вышелъ изъ отроческаго возраста.
   Только одни ясные темные глаза, очерченные, дѣйствительно, прелестными бровями, свѣтились постоянно умомъ и наблюдательностью.
   -- Ну, сказалъ нотаріусъ своему помощнику, -- какъ дѣла? Узналъ ты что-нибудь?
   Муксъ моргнулъ бровями, то-есть приподнялъ ихъ немного выше обыкновеннаго ихъ положенія.
   -- Немного, г. нотаріусъ, сказалъ онъ:-- господинъ, пріѣхавшій изъ Америки, во всякомъ случаѣ помнитъ человѣка, по фамиліи Роберга; онъ зналъ его въ Цинцинати, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, но, что съ нимъ сталось потомъ, онъ не знаетъ. Тамъ слишкомъ часто мѣняются люди и стоитъ лишь кому-нибудь вступить на бортъ парохода, его уже можно считать потеряннымъ изъ виду, такъ-какъ контроль само собою немыслимъ.
   -- О женѣ онъ ничего не знаетъ?
   -- Нѣтъ; не знаетъ даже, былъ-ли женатъ Робергъ или нѣтъ. Вообще это какой-то странный чудакъ и прибавляетъ въ свой разговоръ такое множество англійскихъ словъ, что не зная, хотя немного, поанглійски, не было-бы возможности понять, что онъ говоритъ.
   -- А ты развѣ понимаешь поанглійски, Муксъ? спросилъ его съ нѣкоторымъ удивленіемъ нотаріусъ.
   -- Немного, отвѣчалъ горбатый, покраснѣвъ при этомъ, точно дѣвушка.
   -- Гм., когда-же ты успѣлъ выучиться?
   -- Я занимаюсь и теперь по вечерамъ.
   Нотаріусъ не отвѣчалъ ничего; его мысли обратились уже на другіе предметы.
   -- Да, сказалъ онъ, говоря -- скорѣй, съ самимъ собою, чѣмъ съ Муксомъ,-- въ такомъ случаѣ я не могу подать никакого утѣшенія бѣдной женщинѣ. Что можетъ она сдѣлать, что можетъ сдѣлать для нея кто-нибудь? Твой американецъ правъ, Муксъ: кто тамъ захочетъ скрываться, тому сдѣлать это очень нетрудно. Ничѣмъ нельзя помочь; и теперь на свѣтѣ однимъ бѣднымъ обманутымъ существомъ стало больше. Больше ничего не случилось, Муксъ?
   -- Да! Вчера пріѣхалъ изъ Америки или изъ Африки, Богъ знаетъ, откуда, молодой баронъ Зольбергъ, о безумныхъ похожденіяхъ котораго вы когда-то мнѣ разсказывали, и своимъ пріѣздомъ очень поразилъ своихъ родителей.
   -- Гансъ Зольбергъ? сказалъ пораженный нотаріусъ.-- Гдѣ шлялся такъ долго этотъ малый, чортъ возьми? Но что съ тобой, Муксъ, ты такъ блѣденъ! Здоровъ-ли ты?
   -- Ничего, г. нотаріусъ, сказалъ спокойно горбатый:-- за нѣсколько минутъ мнѣ было не по себѣ; теперь все прошло.
   -- Завтракалъ ты что-нибудь?
   -- Да, я завтракалъ.
   -- Гмъ, Гансъ Зольбергъ, продолжалъ задумчиво Пистеръ,-- произведетъ перемѣны въ жизни своей семьи, и мнѣ хотѣлось-бы знать, что изъ него вышло. Вообще, онъ былъ неглупый, шустрый мальчикъ. Ты знаешь это семейство, Муксъ?
   Насколько маленькій горбунъ былъ блѣденъ, настолько измѣнилось обратно теперь его лицо: онъ покраснѣлъ, но сказалъ совершенно спокойно:
   -- Я никогда не былъ тамъ въ домѣ.
   Пистеръ не показалъ виду, что онъ это замѣтилъ, и какъ-будто переходя на другой предметъ, спроси.ть своего помощника:
   -- Кстати, Муксъ, справлялся ты у швеи о моихъ рубашкахъ?
   -- Да, г. нотаріусъ.
   -- Ну какъ идутъ ея дѣла?
   Человѣчекъ покачалъ головою.
   -- Неособенно хорошо. У нея были совсѣмъ красные глаза. И немудрено: выглянувъ ночью изъ окна, я увидалъ наверху, въ ея комнатѣ свѣтъ. Она, должно быть, проработала всю ночь на пролетъ.
   -- Ветошники! ворчалъ про себя нотаріусъ.-- Ты ее, конечно, не торопилъ?
   -- И не думалъ; она и сама спѣшитъ.
   Пистеръ подошелъ къ окну и сталъ задумчиво смотрѣть на улицу.
   -- Г-жа Мейзебродъ не присылала за мной еще сегодня? спросилъ онъ наконецъ.
   -- Нѣтъ, г. нотаріусъ.
   По улицѣ приближались двѣ дѣвицы фонъ-Клингенбрухъ, метя тротуаръ шлейфами своихъ шелковыхъ платьевъ.
   -- Хорошо, Муксъ, пора ужь обѣдать, ты можешь идти.
   И онъ, не оборачивая болѣе головы, сталъ пристально разсматривать двухъ молодыхъ дѣвицъ.
   Раньше, чѣмъ дойдти до своего дома, онѣ снова встрѣтились съ молодымъ человѣкомъ въ черномъ бархатномъ сюртукѣ. Пистеръ зналъ его очень хорошо: это былъ молодой художникъ Ф. Хейдевальдъ, неособенно талантливый и при томъ совершенный бѣднякъ. Онъ очень почтительно поклонился дѣвицамъ. Пятый разъ уже продѣлывалъ онъ то-же самое въ это утро, слѣдя за ними всюду и подчасъ съ опасностью, быстро перебѣгая узенькія боковыя улицы для того, чтобы снова попасться имъ на встрѣчу.
   Молодыя дѣвицы взошли въ домъ, художникъ же въ бархатномъ сюртукѣ тотчасъ повернулъ назадъ и, вынувъ свою записную книжку, пошелъ очень медленно, будто-бы желая что-нибудь записать или просмотрѣть.-- Вдругъ онъ остановился и обведя кругомъ глазами, какъ будто высматривалъ, не наблюдаетъ-ли кто за нимъ, нагнулся и поднялъ что-то лежавшее около него на землѣ. У нотаріуса были еще очень здоровые глаза. Не упалъ-ли у него карандашъ? Нѣтъ, то, что онъ поднялъ, скорѣе было похоже на сложенный лоскутокъ бумаги; не одна-ли изъ молодыхъ дѣвицъ... но объ этомъ неловко было даже и подумать.
   Молодой живописецъ не посмотрѣлъ на поднятое, и сунувъ его въ жилетный карманъ, тихими шагами отправился по улицѣ опять въ ту сторону, съ которой онъ пришелъ.
   Пистеръ открылъ окно и почти невольно сталъ глядѣть ему вслѣдъ, какъ вдругъ услышалъ откашливанье слѣва. Онъ повернулъ голову въ эту сторону и увидалъ въ угловомъ домѣ, черезъ Медвѣжью улицу, во второмъ этажѣ, директора театра Зюсмейера, выглядывавшаго изъ окна въ своемъ малиновомъ шелковомъ халатѣ и такой-же фескѣ съ синей кистью, и выпускавшаго изъ длиннаго турецкаго чубука струи дыма на свѣжій утренній воздухъ.
   Во всякомъ случаѣ онъ, должно, быть замѣтилъ нотаріуса, потому что какъ только послѣдній обернулъ голову въ его сторону, онъ ему милостиво поклонился, и величественно вынувъ изо рта висящій почти до нижняго этажа чубукъ, обернулъ къ нему его своимъ янтарнымъ мундштукомъ, какъ-бы говоря: "живи жалкій смертный, ты еще пользуешься моей милостью".
   Пистеръ тихо и незамѣтно покачалъ головою, ворча про себя:
   -- Право странно, сколько сумасшедшихъ бѣгаютъ по землѣ и ихъ нельзя ни остановить, ни запереть. Этотъ парень рѣшительно сумасшедшій, но онъ еще никого не укусилъ, не бросился еще ни на кого на улицѣ, и поэтому власть не можетъ къ нему придраться. Странное вещество этотъ мозгъ, и вмѣстѣ чудное созданіе природы, не подлежащее контролю никакого врача; навѣрно есть неизлечимыя сумасшествія какъ въ общественной, такъ и въ семейной жизни.
   Директоръ въ противоположномъ окнѣ всталъ, и осторожно втягивая въ комнату свой эластичный чубукъ, этимъ движеніемъ показалъ себя на нѣсколько мгновеній во весь ростъ.
   -- Будь я проклятъ, вскричалъ Пистеръ въ пол-голоса, -- если у него, за кушакомъ его халата, не заткнутъ персидскій кинжалъ. Нѣкоторые чудаки носятъ на халатѣ ордена,-- положимъ это нелѣпо, но носить при халатѣ кинжалъ, по моему, ужь совсѣмъ безумно.
   Въ эту минуту постучали въ дверь; обернувшись, нотаріусъ увидѣлъ одного изъ своихъ писцовъ.
   -- Г. нотаріусъ, сказалъ онъ,-- аптекарь, г. Землейнъ желаетъ поговорить съ вами нѣсколько минутъ.
   -- Просите его.
   Писецъ ушелъ и черезъ нѣсколько минутъ снова сильно постучали въ дверь.
   -- Войдите.
   -- Добраго утра, г. Пистеръ, шепеляво сказалъ входившій Землейнъ,-- маленькое широкоплечее существо, державшее въ рукѣ свою утреннюю шапочку, которая служила прикрытіемъ для его головы въ то время, какъ оно переходило черезъ улицу;-- есть у васъ минутка свободнаго времени?
   -- Для васъ всегда найдется, любезный сосѣдъ: чѣмъ могу я быть вамъ полезнымъ?
   -- Гмъ... бормоталъ Землейнъ, -- я хотѣлъ-бы посовѣтоваться кой о чемъ съ вами, но это такая щекотливая исторія...
   -- Щекотливая исторія? засмѣялся нотаріусъ, указывая между тѣмъ на стулъ,-- какъ такъ любезный сосѣдъ? Но садитесь, прошу васъ.
   -- Да вотъ видите, отвѣчалъ Землейнъ, слѣдуя приглашенію, -- знаете вы моего сосѣда, тамъ черезъ улицу, -- No 16, отсюда наискосокъ -- г-на Шаллера, недавно сюда переѣхавшаго.
   -- Я знаю его только по наружности.
   -- Какъ вы его находите?
   -- Я же вамъ сказалъ, что знаю его только по внѣшности.
   -- Хмъ -- да, такъ вы и этого пожалуй не знаете.
   -- Но съ какою цѣлью вы спрашиваете меня о немъ? Хочетъ онъ у васъ занять денегъ?
   -- Денегъ? у меня? Нѣтъ! засмѣялся придворный аптекарь, продолжая вертѣть свою утреннюю шапочку.-- Но вотъ видите что: мой зять, аптекарь Роутеръ въ Берлинѣ, женатый на сестрѣ моей жены, прислалъ мнѣ счетъ на имя г. барона, по которому я долженъ или получить деньги или представить его ко взысканію, а это для меня очень непріятно.-- Г. баронъ также мой покупатель, и я не знаю, какъ мнѣ тутъ поступить.
   -- Развѣ въ его домѣ часто хвораютъ?
   -- Ну, нѣтъ, сказалъ Землейнъ, причемъ онъ какъ будто пробовалъ разорвать на двое свою шапочку;-- кромѣ коробочки слабительныхъ пилюль, положимъ, еще ничего не требовалось изъ лекарствъ, по четыре дюжины сельтерской, дюжина горькой желудочной воды, мятныя лепешки и иногда жженый миндаль. Слишкомъ многаго это не составляетъ, но дѣло въ покупателѣ на будущее время. У моего-же зятя выставлено по счету 181 талеръ, 22 гроша и 7 пфенниговъ, все большею частію за такую-же мелочь -- ну, теперь я и не знаю, какъ начать это дѣло.
   -- 181 талеръ, конечно, порядочная сумма; но спрашивали-ли вы уже г. Шаллера, признаетъ-ли онъ счетъ и отказывается-ли онъ или нѣтъ, отъ платежа.
   -- Боже упаси, нѣтъ еще.
   -- Ну вотъ видите, въ хлопотахъ переѣзда онъ, можетъ бытъ, просто забылъ объ этомъ дѣлѣ.
   -- Хмъ, смущенно улыбнулся Землейнъ,-- мнѣ это не кажется особенно вѣроятнымъ: за г-номъ дворяниномъ накопилась уже порядочная сумма, причемъ я нѣсколько разъ напоминалъ объ уплатѣ. Мое домашнее военное министерство тоже того мнѣнія, что я долженъ предварительно спросить его объ этомъ деликатнымъ манеромъ.
   -- Ну, это само собою разумѣется, сказалъ нотаріусъ, -- это вещь самая обыкновенная и естественная. Откажется онъ отъ платежа или назначитъ срокъ его и не устоитъ, ну, тогда, во всякомъ случаѣ, вамъ нужно будетъ запастись довѣренностью вашего зятя и преслѣдовать барона путемъ закона, если вы не пожелаете его дольше миловать.
   -- Все это очень хорошо, пробормоталъ про себя аптекарь,-- очень хорошо, если-бы я могъ побывать тамъ. Но это сомнительно, я вообще не люблю требовать уплаты отъ кого-бы то ни было. Только къ моимъ жильцамъ, въ случаѣ неакуратной уплаты, приступаю я къ горлу.
   -- Что, много у васъ хлопотъ съ вашими жильцами? спросилъ нотаріусъ.-- Наверху, подъ крышей, живутъ, вѣроятно, бѣдняки.
   -- Ну, съ тѣми еще и такъ и сякъ, сказалъ Землейнъ: -- сапожника, правда, иногда нужно поприжать для того, чтобы онъ отдалъ слѣдуемыя деньги, но маленькая швея Петерсъ платитъ минута въ минуту. Каждое первое число утромъ въ восемь часовъ звонитъ она въ колокольчикъ и приноситъ плату за свою квартиру. Жилецъ второго этажа, старый комерціи совѣтникъ, платитъ акуратно. Про подполковника я ничего не могу сказать -- еще не знаю, такъ какъ онъ вновѣ; но до него тутъ жила дворянская семья, съ которой нельзя было никакъ получить денегъ. Но чѣмъ-же тутъ поможешь? И такъ мнѣ придется испытать непріятность потребовать уплаты отъ г. фонъ-Шаллера.
   -- Если я потребую за васъ, сказалъ улыбаясь нотаріусъ,-- будетъ еще хуже.
   -- Вы опять правы, подымаясь со стула согласился Землейнъ,-- ну, нѣтъ худа безъ добра, любезный сосѣдъ, переговорю еще разикъ съ моей дражайшей половиной -- ха, ха, ха! и порѣшимъ, пожалуй, на этомъ. Однако у васъ отсюда превосходный видъ, прибавилъ онъ, войдя въ угловое окно и бросая взглядъ на окружающее пространство.-- Изъ этого окна вы можете видѣть кофейники на столахъ и все свое сосѣдство, а пожалуй, и хорошенькихъ дѣвочекъ на верху, замѣтилъ онъ, скося немного глаза въ сторону нотаріуса, послѣ чего онъ снова взглянулъ по направленію къ Клингенбрухамъ. Тамъ у открытаго окна стояла Генріетта, занятая теперь цвѣточными горшками.
   -- Премилый ребенокъ, замѣтилъ придворный аптекарь, -- и очень порядочные люди, очень почтенное семейство, а малютка, по моему, прелакомый кусочекъ. Цвѣтъ лица, глаза, волосы -- посмотрите, посмотрите, какъ красиво и граціозно привязываетъ она палку.
   Пистеръ взглянулъ на верхъ и замѣтилъ, что Генріетта привязываетъ палку широкой красной лентой, какъ извѣстно, не употребляемой въ цвѣточномъ хозяйствѣ.
   -- Да, миленькая дѣвочка, кивнулъ онъ,-- но...
   -- Современенъ будетъ славная партія, прибавилъ Землейнъ и, поднявъ глаза вверхъ, толкнулъ нотаріуса локтемъ.
   -- Вы думаете? сухо сказалъ Пистеръ.
   -- Когда умретъ старуха Мейзебродъ, шепталъ Землейнъ, -- скупая, какъ деньги, г. нотаріусъ, увѣряю васъ, обѣ дѣвочки, пожалуй, получатъ отъ нея въ наслѣдство все ея состояніе;-- полковница разсказывала объ этомъ моей женѣ.
   -- Это, конечно, было-бы счастіемъ для нихъ, но на сколько я знаю эту особу, она еще въ лучшихъ годахъ и, пожалуй, можетъ пережить молодыхъ.
   Землейнъ осторожно осмотрѣлся какъ-бы боясь подслушиванья и, придвинувшись къ нотаріусу, прошепталъ: -- Этого не можетъ случиться.
   -- Не можетъ? отвѣтилъ нотаріусъ съ удивленіемъ.-- А почему-же?
   -- Потому что она принимаетъ опіумъ, увѣрялъ аптекарь, -- и выпиваетъ каждую недѣлю двѣ порядочныя бутылки горькой воды.
   -- Опіумъ? качая головой сказалъ нотаріусъ.-- Вздоръ, она не можетъ его достать безъ докторскаго рецепта.
   Землейнъ подернулъ бровями.
   -- Разъ стоитъ доктору что-нибудь прописать, и тогда она можетъ доставать это лекарство безъ затрудненія; но вотъ что скажу я вамъ, г. нотаріусъ, кто разъ начнетъ акуратно принимать опіумъ, тотъ не.долго протянетъ и, пожалуй, скоро изъ простыхъ наши рыбки сдѣлаются рыбками золотыми. Но, однако, мнѣ пора отправиться домой, сказалъ онъ, развертывая свою шапочку, свернутую имъ во время разговора въ комокъ не больше куринаго яйца, -- пора обсудить въ моемъ министерствѣ домашнихъ дѣлъ вопросъ о счетѣ; но вотъ что хотѣлъ я вамъ еще сказать, любезный сосѣдъ. Вы, конечно, знаете столяра Гандорфа.
   -- Конечно, отвѣчалъ Пистеръ.-- Онъ работаетъ и на меня: это честный и достойный довѣрія человѣкъ.
   -- Вы знаете, что у него есть сынъ въ смирительномъ домѣ?
   -- Да, конечно, это и есть причина его постоянной грусти, и вотъ почему онъ никогда не улыбается.
   -- Сынъ его высидѣлъ срокъ и вернулся домой.
   -- Милосердый Боже, воображаю, какой тяжелый день пережила семья. Не имѣя дѣтей, часто сожалѣютъ объ этомъ, а имѣя ихъ, приходится выносить ужасныя заботы и страшное горе.
   -- Еще совсѣмъ молодымъ человѣкомъ онъ убилъ и ограбилъ жида.
   -- Да я знаю; онъ не сознался въ этомъ преступленіи, но его все-таки осудили.
   -- Что за неволя была ему сознаваться, сказалъ Землейпъ,-- когда онъ зналъ, что за это угодитъ на висѣлицу. Такіе честные родители и такой злодѣй сынъ! Это то же пріятное пріобрѣтеніе для Роденбурга: въ послѣднемъ мѣсяцѣ у насъ и безъ того было три воровства.
   -- Я не думаю, чтобы можно было опасаться повторенія преступленія со стороны Гандорфа.
   -- Кто знаетъ, сказалъ Землейнъ, выразительно подымая брови.-- Если-бъ я былъ выборнымъ, я-бы, во всякомъ случаѣ, предложилъ продержать его, по крайней мѣрѣ, хотя года два подъ полицейскимъ надзоромъ.
   -- Это опасное средство, сказалъ нотаріусъ,-- и можетъ быть употреблено лишь съ дѣйствительно-испорченнымъ человѣкомъ. Но если у кого сохранилась хотя искра самолюбія, того этимъ надзоромъ вы можете довести до отчаянія. Сперва надо высмотрѣть, какъ онъ себя поведетъ.
   -- Мнѣ жаль бѣдныхъ стариковъ, сказалъ Землейнъ, -- это такіе работящіе и честные люди и должны столько переносить по милости своего единственнаго сына. Старикъ всѣ года былъ какъ ошеломленный. Мнѣ только интересно знать, останется-ли малый здѣсь или нѣтъ; конечно, здѣсь никто его не найметъ... однако, мнѣ право пора домой! Нѣтъ, какъ время-то летитъ, вонъ бьетъ уже два часа. Не осудите, любезный сосѣдъ, пріятнаго апетита!..
   И съ этими словами придворный аптекарь исчезъ въ дверь.
   Пистеръ подошелъ къ окну и смотрѣлъ ему вслѣдъ, какъ онъ пробирался черезъ улицу, какъ вдругъ его вниманіе было снова привлечено сердитымъ восклицаніемъ его сосѣда слѣва. Взглянувъ туда, онъ увидалъ въ окнѣ фигуру директора все еще въ красномъ халатѣ и съ феской, съѣхавшей на затылокъ, держащаго въ правой рукѣ чубукъ, а лѣвой размахивающаго вынутымъ изъ ноженъ персидскимъ кинжаломъ, и услышалъ, какъ, вскрикнувъ: "умри-же, измѣнникъ!" онъ бросился въ глубь комнаты и исчезъ у него изъ виду.
   Пистеръ не обращалъ больше на него никакого вниманія. "Рѣшительно сумасшедшій", пробормоталъ онъ про себя и задумчиво сталъ ходить по своей комнатѣ.
   

ГЛАВА V.
У ДИРЕКТОРА.

   Вдоль по рынку шелъ Гансъ Зольбергъ; на его лицѣ отражалось удовольствіе при видѣ старыхъ знакомыхъ улицъ, служившихъ мѣстомъ забавъ и игръ его дѣтства.
   Вотъ стоитъ старая школа съ ея высокими, темными воротами, изукрашенными каменной рѣзьбой, вотъ и узкій дворъ, казавшійся ему въ былое время и шире и больше; вотъ и старый колодезь, изъ котораго накачивали воду толстымъ желѣзнымъ коромысломъ, вотъ мутныя оправленныя свинцомъ стекла оконъ школы, переливающіяся всѣми цвѣтами радуги.
   Очень мало измѣнился Роденбургъ за послѣднія десять лѣтъ, не смотря на то, что былъ включенъ въ сѣть желѣзныхъ дорогъ. Но еще очень мало желѣзныхъ путей сходилось въ немъ и онъ еще лежалъ внѣ всесвѣтной торговой дороги, почему мало посѣщался иностранцами, которые одни лишь могутъ внести новую болѣе дѣятельную жизнь. Онъ жилъ прежней своей жизнію; его обитатели были довольны ею и не стремились къ лучшей, такъ-какъ они и не подозрѣвали о ея существованіи.
   На узкихъ улицахъ зачастую, загораживая на половину дня проѣздъ -- нагружался или разгружался тяжелый фургонъ перевозящій товары. Надъ узкимъ тротуаромъ висѣли, подчасъ, на высотѣ человѣческаго роста, громадные желѣзные крючья, употребляемые при вытаскиваніи тяжестей изъ подваловъ и кладовыхъ, и неосторожно зазѣвавшійся прохожій сплошь и рядомъ ударялся объ нихъ головою. Экипажей едва было съ полдюжины во всемъ городѣ выступающіе на каждомъ почти домѣ, украшенные рѣзьбою и иногда вызолоченные, фронтоны придавали всему городку какой-то особенный мѣстный колоритъ. Каждый встрѣчный предметъ вызывалъ въ Гансѣ новыя и новыя подробности старой жизни и онъ предался вполнѣ своимъ воспоминаніямъ.
   Сперва, страннымъ казалось ему, что всѣ встрѣчавшіеся ему по дорогѣ люди говорили по нѣмецки. Тамъ, за океаномъ, говорили лишь по испански, на пароходѣ онъ не слышалъ другого языка, кромѣ англійскаго, а короткій переѣздъ по желѣзной дорогѣ промелькнулъ какъ во снѣ, и вдругъ онъ очутился среди прежней, дорогой ему нѣмецкой жизни.
   Онъ дѣйствительно ходилъ какъ въ полуснѣ, онъ не видалъ ничего кромѣ непосредственно окружающаго, и стоялъ четверть часа около двухъ старыхъ бабъ, ругавшихся самыми отборными словами на мѣстномъ нарѣчіи, такъ долго имъ не слышанномъ; разъ онъ даже рознялъ двухъ дерущихся на улицѣ мальчишекъ.
   Заворачивая въ одну изъ маленькихъ боковыхъ улицъ, онъ встрѣтился съ офицеромъ, и оба они случайно взглянули другъ на друга, причемъ офицеръ сталъ внимательно въ него вглядываться. Гансъ, не обратившій на него особеннаго вниманія, прошелъ мимо, а офицеръ остановился и сталъ смотрѣть ему вслѣдъ.
   -- Гансъ! раздался сзади его голосъ, Гансъ быстро обернулъ голову.
   -- Ты-ли это, вскричалъ капитанъ, все еще съ удивленіемъ глядѣвшій на него.-- Гансъ Зольбергъ?
   -- Дюрбекъ, клянусь Богомъ -- Бернгардъ, вскричалъ Гансъ, и бросился къ капитану, съ любовью разсматривая его удивленное лицо.-- Милый, дорогой, старый другъ... какъ живешь... что подѣлываешь?
   -- Гансъ -- но ты-ли это въ самомъ дѣлѣ? воскликнулъ капитанъ Дюрбекъ, все еще пораженный удивленіемъ.-- Откуда ты, скажи?
   И молодые люди отъ души пожали другъ другу руки.
   -- Прямо изъ Перу, Бернгардъ, но какъ ты поживаешь, что у тебя въ виду? прибавилъ Гансъ, беря подъ руку своего друга.-- Пойдемъ, я тебя провожу; я теперь бродилъ по разнымъ улицамъ и предавался воспоминаніямъ о быломъ;
   -- Я шелъ въ эту сторону по дѣлу, сказалъ капитанъ, пожимая руку друга, -- но мое дѣло можно и отложить. Теперь пойдемъ вмѣстѣ, побываемъ снова на мѣстахъ нашихъ шумныхъ игръ и поболтаемъ о томъ, что происходило уже давно. Но ты мнѣ долженъ разсказать, какимъ счастливымъ случаемъ вернулся ты домой; ты не повѣришь, Гансъ, какъ радъ я видѣть тебя снова здѣсь, между пали.
   Молодые люди стали бродить по улицамъ города и Гансъ разсказалъ о томъ, гдѣ и какъ прожилъ онъ далеко на чужбинѣ, безъ всякой посторонней помощи заработывая себѣ средства для существованія.
   -- Но какъ-же живется тебѣ-то самому, Бернгардъ? спросилъ наконецъ Зольбергъ, уже разсказавъ своему школьному товарищу главныя черты своей безпокойной и тревожно прожитой жизни.
   -- Хорошо, очень хорошо, Гансъ, отвѣчалъ Бернгардъ,-- не смотря на-то, что ты видишь меня еще только капитаномъ. Но наши повышенія невыразимо медленны и надо дожить до сѣдыхъ волосъ, чтобы дослужиться до полковника. Въ этомъ-то и заключается непріятная сторона нашей жизни; но въ другихъ отношеніяхъ, я теперь счастливѣйшій человѣкъ на всей землѣ, такъ-какъ я....
   -- Влюбленъ! захохоталъ Гансъ,-- отгадалъ я?
   -- Прямо въ глазъ, -- невѣста моя ангелъ!
   -- Это само собою разумѣется, согласился Гансъ;-- я еще до сихъ поръ не встрѣчалъ ни одной невѣсты, которая не была-бы для своего жениха ангеломъ. но какъ-же ее зовутъ? Знаю я ее?
   -- Давно-ли ты воротился?
   -- Лишь третьяго дня.
   -- Ну тогда ты не можешь ее знать и, можетъ-быть, будешь противъ моего выбора, прибавилъ онъ уже тише.
   -- Я? удивился Гансъ.-- Почему-же это?
   -- Она не изъ дворянскаго рода....
   -- Слишкомъ уже много чести древнимъ дворянскимъ родомъ, вскричалъ молодой человѣкъ.-- Нѣкоторые изъ нихъ уже такъ стары, что ихъ нужно сперва окончательно перереставрировать? Какъ ее зовутъ?
   -- Она первая пѣвица нашего театра.
   -- Чортъ возьми! Честная дѣвушка?
   -- Честная, работящая дѣвушка, подтвердилъ Дюрбекъ, -- которой стоило многихъ усилій и тяжелой борьбы изучить свое искуство, а теперь моя любовь разрушила и послѣднія ея тревоги. Я тебѣ не могу выразить, на сколько я счастливъ, Гансъ.
   Гансъ дружелюбно пожалъ ему руку и молодые люди дальше пошли молча, занятые каждый своими думами. Наконецъ Гансъ спросилъ:
   -- День вашей свадьбы уже назначенъ?
   -- Еще пока невозможно его назначить, отвѣчалъ Дюрбекъ,-- но я надѣюсь вскорѣ устранить препятствія. При всѣхъ театрахъ обыкновенно уничтожается въ случаѣ замужества контрактъ, заключенный пѣвицею. Констанція-же, не имѣя тогда въ виду выйдти замужъ такъ скоро, заключила контрактъ на два года на очень невыгодныхъ для себя условіяхъ, такъ-что въ случаѣ замужества она должна заплатить значительную неустойку. Но ждать полтора года я не въ состояніи!
   -- Твое терпѣніе выдержало-бы хорошую пробу въ такой срокъ, засмѣялся Гансъ.-- Но нельзя-ли уладить дѣло? Не можетъ-ли пригодиться тутъ мой отецъ?
   -- Едва-ли, сказалъ капитанъ, качая головою; -- на него едва-ли я могу надѣяться: старикъ такъ предубѣжденъ противъ неровныхъ браковъ аристократическихъ фамилій, что уже дѣлалъ мнѣ строгія замѣчанія на этотъ счетъ, увѣряя, что я совершу преступленіе противъ своего родового имени. Послѣ этого могу-ли я рѣшиться просить его помощи въ этомъ дѣлѣ?
   -- Ну, это пустяки, сказалъ Гансъ.-- А въ самомъ театрѣ, отъ кого зависитъ рѣшеніе этого вопроса?
   -- Отъ здѣшняго директора.
   -- А ты уже говорилъ съ нимъ объ этомъ?
   -- По правдѣ сказать, я шелъ къ нему, когда встрѣтился съ тобой.
   -- Пойдемъ вмѣстѣ! быстро сказалъ Гансъ.-- Мы попробуемъ и посмотримъ, въ какомъ положеніи дѣло. Гдѣ онъ живетъ?
   -- Здѣсь противъ насъ, на поворотѣ, No 29; говорятъ, что это преоригинальный и странный чудакъ; нѣкоторые утверждаютъ даже, что онъ полоумный, присутствующій лишь въ театрѣ и имъ однимъ дышащій и не признающій ничего другого, кромѣ міра, состоящаго изъ сбитой изъ досокъ тверди, намалеванныхъ на полотнѣ воздуха, облаковъ, деревьевъ и городовъ. Въ городѣ разсказываются про него самыя безумныя исторіи -- конечно немного преувеличенныя -- но вообще, какъ говорятъ, онъ честный человѣкъ.
   -- Это главное, остальное найдется. Пойдемъ, я хочу быть твоимъ спутникомъ и увидимъ, не обработаемъ-ли мы дѣло.
   -- Твоя сестра тоже недавно обручилась, сказалъ Дюрбекъ послѣ короткого молчанія, во время котораго они повернули по направленію къ жилищу директора.
   -- Да, сказалъ Гансъ;-- знаешь ты моего будущаго зятя?
   -- Да -- мы видѣлись нѣсколько разъ.
   -- Какъ онъ тебѣ нравится? Что это за человѣкъ?
   -- Развѣ ты его еще не знаешь?
   -- Я съ нимъ, конечно, познакомился, но хотѣлъ-бы знать твое мнѣніе о немъ.
   -- О, онъ должно-быть изъ очень хорошей фамиліи и имѣетъ въ себѣ что-то особенно благородное, что-то аристократическое во всей своей фигурѣ, что въ особенности и нравится твоимъ родителямъ.
   -- Ну это еще не достоинство -- дальше!
   -- Чего-же больше? я, милый Гансъ, еще слишкомъ мало съ нимъ сходился и притомъ всегда въ присутствіи твоей сестры; а ты вѣдь знаешь, что жениху и невѣстѣ всегда стѣснительно присутствіе посторонняго лица... но вотъ мы и пришли. Взойти-ли намъ въ самомъ дѣлѣ?
   -- Ты трусишь?
   -- Если говорить правду -- да. Я неохотно прошу о чемъ-нибудь; но здѣсь, гдѣ все дѣло вертится лишь на извѣстной суммѣ, иначе сказать на неустойкѣ просить еще тяжеле.
   -- Но развѣ она такъ велика?
   -- Да, мнѣ было-бы довольно трудно выплатить ее сразу. Она заключается въ 2,000 талеровъ.
   -- Чортъ возьми, судя по цѣнѣ, у твоей невѣсты долженъ-быть соловьиный голосокъ.
   -- Это такъ и есть, возбужденно воскликнулъ Дюрбекъ.-- Ты только послушай ее! Ея пѣніе доставляетъ мнѣ дѣйствительное блаженство, и волей -- неволей вызываетъ слезы на мои глаза.
   -- Ну, братъ, подобныхъ нѣжностей я не знавалъ за тобою. Но здѣсь у дверей намъ стоять не приходится, товарищъ. И такъ смѣлѣй, я иду на приступъ -- и съ этими словами онъ потянулъ за колокольчикъ, но самъ испугался произведеннаго имъ дѣйствія: казалось, какъ-будто въ домѣ зазвонило множество колокольчиковъ, на столько былъ великъ шумъ въ нижнемъ этажѣ. Оба молодые человѣка съ удивленіемъ взглянули другъ на другъ. Въ это время дверь отворилась сама, помощію особой пружины и они вошли въ небольшое помѣщеніе, замѣчательное по своимъ обоямъ. Оно было сверху до низу оклеено театральными афишами и притомъ только лишь съ тѣми пьесами, въ которыхъ участвовалъ самъ директоръ, изображавшій благородныхъ героевъ и бравшій себѣ вообще лучшія роли. При этомъ онъ не полѣнился подчеркнуть свое имя на каждой афишѣ краснымъ карандашомъ, такъ что стоило только бросить бѣглый вглядъ вокругъ, чтобы познакомиться со всѣмъ обширнымъ репертуаромъ ролей г. директора.
   Друзьямъ не было однако дано много времени на разсматриваніе; по лѣстницѣ спустился очень бѣдно одѣтый субъектъ, въ изношенномъ черномъ фракѣ, навѣрно принадлежавшемъ раньше человѣку выше его ростомъ, и можетъ быть самому директору,-- фракъ этотъ былъ ему впору лишь на плечахъ. Точно также и брюки, надѣтые на немъ, были подобраны снизу, такъ какъ были слишкомъ длинны. Онъ спросилъ посѣтителей, что имъ угодно и замѣтно удивился появленію офицера, другого-же онъ принялъ не больше какъ за перваго любовника, пришедшаго просить мѣста при театрѣ.
   -- Мы желаемъ видѣть г. директора по одному частному дѣлу, сказалъ Гансъ.-- Дома онъ?
   -- Да, дома-то онъ дома, но онъ -- проходитъ роль.
   -- И не любитъ, когда его тревожатъ?
   -- Не...
   -- Ну, такъ выберемъ болѣе удобную минуту, сказалъ вполголоса Дюрбекъ своему другу;-- я-бы не хотѣлъ застать его въ дурномъ расположеніи духа.
   -- Да онъ постоянно проходитъ роли, сказалъ человѣкъ во фракѣ, должно быть слышавшій эти слова.
   -- Въ такомъ случаѣ, любезный другъ, вмѣшался Гансъ,-- прошу васъ отнести г. директору мою карточку и сказать ему, что мы отвлечемъ его не надолго.-- Есть у тебя съ собой твоя карточка Дюрбекъ?
   -- Довольно и одной твоей.
   -- Ну, такъ пожалуйте въ первый этажъ, въ пріемную, сказалъ услужливый субъектъ, бывшій, какъ оказалось впослѣдствіи, лакеемъ при театрѣ;-- вы не долго будете ждать; г. директоръ находятся еще выше.-- Затѣмъ онъ, кивнувъ головою, пригласилъ молодыхъ людей слѣдовать за нимъ по узкой лѣстницѣ,-- по которой онъ пошелъ впередъ, указывая имъ дорогу.
   Весь домъ былъ узокъ, съ фасадомъ лишь въ три окна, но за то былъ очень длиненъ по Медвѣжьей улицѣ, которая, не идя прямо, съуживала его, такъ что онъ былъ построенъ не прямоугольникомъ, а острымъ угломъ. Маленькая угловая комната, оказавшаяся пріемной,-- одна изъ чистыхъ комнатъ директора,-- была украшена манголіей и плющемъ. Обои-же всѣ были скрыты висящими одна возлѣ другой большими картинами, писанными масляными красками, изображавшими не кого другого, какъ почтенную особу самого директора, и притомъ четыре раза во весь ростъ,-- въ его главныхъ роляхъ. На одной былъ онъ изображенъ Ричардомъ, на другой королемъ Лиромъ; тутъ висѣлъ онъ изображенный пастушкомъ, сыномъ природы, далѣе Карломъ Моромъ, кромѣ большихъ портретовъ, здѣсь было много небольшихъ, также красками, фотографій, литографій, рѣзанныхъ на стали, эскизовъ, рисованныхъ карандашами -- вездѣ директоръ въ разныхъ костюмахъ и невѣроятныхъ положеніяхъ; отъ этого обилія портретовъ могла закружиться голова при одной уже мысли, что все это множество разнообразныхъ лицъ принадлежало одному и тому-же человѣку.
   Обоимъ пріятелямъ было довольно времени не спѣша разсмотрѣть всѣ эти картины. Трудно сказать, преднамѣренно-ли держалъ ихъ такъ долго директоръ въ преддверіи "своего генія", по прошло добрыхъ четвергъ часа, пока снова не показался театральный служитель и не попросилъ ихъ подняться еще выше.
   -- Господинъ директоръ, пояснилъ онъ,-- еще въ халатѣ, какъ всегда при ученіи ролей, а въ эту комнату входятъ лишь въ черномъ фракѣ.
   Бернгардъ, улыбнувшись, взглянулъ на своего друга и указалъ на сѣрый длинный сюртукъ своего пріятеля, но слуга ничего не отвѣтилъ и по узкой, почти винтообразной, кверху съуживающейся лѣстницѣ привелъ ихъ наконецъ туда, гдѣ они могли увидѣть г. директора.
   Но еще и здѣсь пришлось имъ ожидать: театральный служитель удержалъ ихъ жестомъ руки, такъ какъ директоръ именно теперь проходилъ самое главное мѣсто роли и, говоря громко и съ пафосомъ, давалъ возможность разобрать каждое произносимое имъ слово.
   
   "О снимите его снова съ моей головы,
   "Давитъ онъ голову мнѣ -- прочь возьмите его,
   "И какъ горячіе солнца лучи
   "Голову жгутъ мнѣ, такъ выжигаетъ онъ силу
   "Мышленія изъ ума моего. Лихорадочный жаръ
   "Зажегъ мою кровь -- простите, это не вынесу я.
   
   -- Изъ Тассо, прошепталъ тихонько Дюрбекъ, между тѣмъ какъ слуга, отлично знавшій пьесу, сильно постучался три раза въ дверь.
   Въ одно мгновеніе все стихло за дверью, потомъ раздалось басомъ повелительное "войдите", произнесенное совсѣмъ инымъ голосомъ, чѣмъ какой слышался раньше; дверь тотчасъ-же была открыта слугой и молодые люди получили приглашеніе войти.
   Гансу стоило большого труда сохранить обыкновенное свое выраженіе лица, такъ какъ вернувшись только-что на родину, онъ даже и въ мечтахъ своихъ о ней не могъ себѣ представить существованіе личности, подобной той, которая въ настоящую минуту стояла передъ пинъ. Директоръ Зюсмейеръ принадлежалъ къ одному изъ тѣхъ страннаго рода существъ,-- типу настоящихъ комедіантовъ, стремленія которыхъ не касаются искуства, но лишь исполненія, и которыя притомъ на столько самонадѣянны и самообольщенія своими достоинствами, что считаютъ весь остальной міръ не болѣе, какъ необходимымъ дополненіемъ центра -- театра, и созданнымъ болѣе для того чтобы присутствовать въ качествѣ зрителя.
   Непосѣщающіе театра составляютъ необразованную его часть и не берутся въ разсчетъ; по ихъ мнѣнію, даже неизвѣстно, для чего они созданы и существуютъ. Но и между посѣщающими театръ дѣлается тонкое различіе и они раздѣляются тоже на образованныхъ и необразованныхъ. Это раздѣленіе зависитъ совершенно отъ аплодисментовъ.
   Директоръ Зюсмейеръ стоялъ выше всѣхъ; онъ былъ распорядителемъ одной "школы искуствъ" (такъ со временемъ, по его мнѣнію, должны называться театры), ею только и жилъ, и игралъ свои роли растительно, разсчитывая, что его прилежаніе будетъ оцѣнено наконецъ всѣми.
   Въ томъ видѣ, въ которомъ онъ былъ теперь, онъ показался-бы смѣшнымъ и страннымъ всякому попавшему сюда прямо изъ дѣйствительной практической жизни.
   Онъ былъ по обыкновенію въ красномъ шелковомъ халатѣ, сшитомъ изъ штофа, употребляемаго на занавѣси и мебель, казавшемся эфектнѣе издали, чѣмъ вблизи; на ноги были одѣты турецкія туфли съ загнутыми вверхъ носками, въ рукахъ у него была истрепанная писанная роль, но самое чудесное и необыкновенное -- была его голова.
   Каждый вечеръ регулярно завертывалъ онъ свои волосы, самымъ тщательнымъ образомъ, въ безчисленное множество папильотокъ, въ которыхъ они и оставались до тѣхъ поръ, пока передъ спектаклемъ не приходилъ парикмахеръ и не превращалъ директора въ Адонису, какъ выражался парикмахеръ. Во время своихъ занятій директоръ совершенно забывалъ о папильоткахъ, и уже конечно настолько привыкъ къ нимъ, что теперь вовсе не чувствовалъ ихъ, углубленный въ изучаемую имъ роль Тасса; вѣнокъ, который должна была надѣть ему на голову принцесса Елеонора д`Есте, онъ надѣлъ себѣ самъ, но не на локоны, а на папильотки.
   И вотъ, съ красноватымъ, одутлымъ лицомъ, съ синеватымъ носомъ, съ ролью въ рукахъ и лавровымъ вѣнкомъ на головѣ стоялъ онъ, въ ожиданіи посѣтителей.
   Видъ его былъ на столько комиченъ, что даже Гансъ, обладающій сильною волею, не сразу могъ подыскать, съ чего бы начать разговоръ.
   -- Чѣмъ могу служить вамъ, господа, сказалъ директоръ, еще невышедшій изъ роли и стоявшій передъ ними все еще въ позѣ Тасса, съ одной ногой выставленной впередъ, такъ что изъ подъ халата была видна одна его красная туфля.-- Пихлеръ... обратился онъ къ слугѣ, указавъ ему на дверь рукою, въ которой онъ держалъ роль.
   Пихлеръ безслѣдно скрылся и Дюрбекъ, сознававшій, что слово принадлежитъ ему и знавшій уже ранѣе объ эксцентричности хозяина, сказалъ:
   -- Мы должны сперва извиниться предъ вами, г. директоръ, что помѣшали вамъ въ вашихъ, можно сказать, высокихъ упражненіяхъ. Я пришелъ къ вамъ съ просьбой, а баронъ Зольбергъ, мой другъ, захотѣлъ мнѣ сопутствовать, чтобы познакомиться съ вами.
   Директоръ едва наклонилъ голову въ сторону представленнаго ему лица, нисколько не измѣняя при этомъ остального положенія своего тѣла.
   -- Я не знаю, знакомъ-ли я вамъ?
   -- "Кто хочетъ сказать, какіе сошлись народы, по именамъ ихъ называетъ", продекламировалъ директоръ.
   -- Капитанъ Дюрбекъ, отрекомендовался офицеръ; -- вы навѣрное уже слышали мое имя.
   Увѣнчанное чело директора омрачилось. Онъ тихо наклонилъ голову и произнесъ:
   -- Вы женихъ Констанціи Блендгеймъ?
   -- Цѣль моего посѣщенія, отвѣчалъ Дюрбекъ, -- убѣдительно просить васъ снисходительнѣе отнестись къ одному условію, выраженному въ контрактѣ, заключенномъ этой дѣвицей. Семейныя обстоятельства требуютъ того, чтобы свадьба состоялась въ скорѣйшемъ времени.
   -- Что-же вамъ мѣшаетъ, сказалъ директоръ важно, исполнить ваше желаніе на этой даже недѣлѣ? Я вовсе не намѣренъ мѣшать вашему счастью, зная, какую жемчужину вы пріобрѣтаете.
   -- Вы очень любезны, г. директоръ, съ смущеніемъ отвѣчалъ Дюрбекъ, такъ какъ онъ не зналъ, въ какомъ смыслѣ понимать ему его слова, -- но одно непріятно въ этомъ дѣлѣ, что моя семья не желаетъ... вы понимаете, что было-бы неловко и противно обычаямъ нашего круга, если-бы моя жена осталась на сценѣ.
   -- А... такъ вотъ въ чемъ дѣло... сказалъ директоръ, поднявъ свои брови чуть не до папильотокъ, -- устарѣлые предразсудки такъ называемаго высшаго свѣта противъ искуства. и его представителей. Вы считаете неприличнымъ появленіе ея на подмосткахъ сцены, изображающей міръ,-- единственной школы нынѣшняго порочнаго человѣчества. Неприлично появляться передъ публикой... Какъ будто полезнѣе будетъ, если ея божественный голосъ станетъ раздаваться въ тихой комнатѣ, недоступный для чужого слуха.
   -- Но, добрѣйшій г. директоръ...
   -- О я очень хорошо понимаю, воскликнулъ онъ, приходя въ экстазъ и поднимая руку съ ролью,-- для одной изъ даровитѣйшихъ жрицъ Мельпомены считаютъ недостойнымъ служить своему искуству, для котораго она призвана свыше, и въ то же время войдти въ древнюю родомъ семью:-- это называютъ публичнымъ скандаломъ, и вы хотите, чтобы я ради такого нелѣпаго предразсудка уничтожилъ контрактъ... Никогда!
   -- Но если это пламенное желаніе г-жи Блендгеймъ?
   -- Это невѣроятно, сказалъ директоръ, снова опуская брови, но за то сводя ихъ такъ близко, что они образовали прямую черту надъ его носомъ,-- это было-бы неестественно, а все, что неестественно -- невозможно.
   -- Но если она сама будетъ васъ просить объ этомъ?
   -- А жертвы, которыя я принесъ, а обязательство взятое мною на себя передъ публикой? трагически сказалъ директоръ.-- Это было-бы самоубійствомъ. "Каинъ -- гдѣ твой братъ Авель"? спросили-бы меня, если-бы я собственною своею рукою спряталъ подъ спудъ такой свѣтильникъ; извините за сравненіе, но это слова священнаго писанія.
   -- Да развѣ этому нельзя найдти причину и оправданіе? отвѣчалъ Дюрбекъ.-- Но, почтеннѣйшій, вы только-что цитировали мнѣ изъ библіи, а настоящій смыслъ христіанской религіи не допускаетъ идти наперекоръ счастію молодой дѣвушки.
   -- Счастье, приподнявъ брови, сказалъ директоръ,-- что такое счастье? Счастье -- это голосъ, какимъ обладаетъ г-жа Блендгеймъ, такъ какъ въ ея горлѣ заключается цѣлый капиталъ и если она имъ не воспользуется, она оттолкнетъ отъ себя свое счастіе.
   -- Но, уважаемый г. директоръ, сказалъ Дюрбекъ, которому уже становился тяжелымъ этотъ разговоръ, такъ какъ онъ видѣлъ, что изъ него ничего не выйдетъ,-- мы удалились отъ цѣли моего посѣщенія и говоримъ не о томъ, о чемъ хотѣлось-бы мнѣ съ вами поговорить, именно о контрактѣ. Я считаю лишнимъ высказывать вамъ, насколько я желаю совершенія нашего брака съ этой дѣвицей и какъ тяжела была-бы для насъ обоихъ долгая отсрочка.
   Директоръ снова поднялъ свои брови, причемъ вѣнокъ на его головѣ принялъ очень странное положеніе.
   -- Мой вопросъ поэтому прямо касается лишь однихъ васъ, г. директоръ, настойчиво продолжалъ Дюрбекъ:-- не будете-ли вы имѣть возможность въ будущемъ мѣсяцѣ, когда уже наступитъ глухая пора для театра, освободить дѣвицу Блендгеймъ отъ обязательствъ взятыхъ ею на себя.
   Директоръ Зюсмейеръ патетически поднялъ руку.-- "Для всѣхъ найдется просторъ на землѣ, зачѣмъ-же преслѣдуешь ты мою паству", проговорилъ онъ.-- да развѣ я могу дойдти до того, чтобы изъ за одной лишь любезности къ дамѣ уничтожить контрактъ, сознательно ею принятый, и притомъ такой контрактъ, который мнѣ приноситъ однѣ выгоды? Вотъ еслибъ вамъ было угодно, чтобы я уничтожилъ условіе съ первымъ любовникомъ или субреткой, срокъ которымъ еще два года, для васъ я бы сдѣлалъ это съ величайшимъ удовольствіемъ.
   -- Въ такомъ случаѣ извините, что попустому безпокоили васъ, теряя терпѣніе сказалъ Дюрбекъ и взялъ подъ руку своего друга.
   -- Не горячитесь, молодой человѣкъ, сказалъ директоръ, поднимая руку и брови.-- Вамъ неизвѣстно, какія мученія выпадаютъ на долю директора храма искуствъ, вы не знаете, какъ трудно отыскать нынче и удержать талантливыя и притомъ молодыя силы. Да кромѣ того придворные театры сманиваютъ своимъ огромнымъ жалованьемъ все наше лучшее, если оно только не связано съ нами покрѣпче, такъ-какъ эти господа покидаютъ насъ очень часто, оставляя насъ съ одними нашими контрактами въ рукахъ.
   -- Что же станете вы дѣлать, прервалъ Гансъ, начинавшій уже сердиться на эксцентричнаго директора, -- если г-жа Блендгеймъ просто на просто покинетъ театръ?
   -- За это мнѣ отвѣтитъ ея женихъ, важно отвѣтилъ директоръ.
   -- Или охрипнетъ, продолжалъ Зольбергъ,-- и будетъ цѣлый годъ стоять на афишѣ отмѣченная больной и, не спѣвъ ни одной нотки, будетъ получать только свое жалованье.
   Директору, какъ видно, не былъ пріятенъ разговоръ, принявшій такой оборотъ. Онъ наступилъ на пружинку, бывшую близь него, которую замѣтилъ Гансъ, когда директоръ снялъ съ нея свою ногу; за тѣлъ внизу раздался звонъ маленькаго колокольчика. Протянувъ руку, въ которой онъ все еще держалъ роль, директоръ глухимъ театральнымъ голосомъ задекламировалъ снова изъ Тасса:
   
   Считаешь меня ты слабымъ навѣрно ребенкомъ,
   Что случай этотъ пустой меня привести могъ-бы въ разстройство.
   
   -- Впрочемъ, прибавилъ онъ уже своимъ обычнымъ тономъ и грубостью,-- у насъ здѣсь еще существуетъ и полиція, и театральный докторъ, штрафы и вычеты, для того, чтобы приводить въ нормальное состояніе умы театральныхъ дамъ, преднамѣренне приносящихъ убытокъ театру. И, вдругъ снова начала онъ въ экстазѣ:
   
   Отдайте договоръ безъ дальнихъ разсужденій,
   Отдайте мнѣ его и болѣе ни слона!
   Я не какой-нибудь изнѣженный мечтатель,
   Свернувшій голову и стонущій о томъ,
   Что поступилъ по христіански; прочь отсюда,
   Мнѣ нужны не слова,-- мнѣ нуженъ договоръ.
   
   При послѣднихъ словахъ онъ принялъ не на шутку угрожающую позу, но прежде чѣмъ молодые люди успѣли ему отвѣтить хотя одно слово, подъ нимъ неожиданно, правильнымъ четыреугольникомъ, раздался полъ и сталъ опускаться вмѣстѣ съ нимъ.
   Въ первую минуту Зольбергъ испугался и хотѣлъ подать помощь, но вся фигура въ красномъ халатѣ опускалась очень быстро и лишь нѣсколько мгновеній виднѣлась голова въ лавровомъ вѣнкѣ и въ папильоткахъ, но наконецъ исчезла и она, и въ тотъ-же моментъ люкъ герметически закрылся.
   -- Ей-богу, вскричалъ Гансъ, придя въ себя,-- ха, ха, ха, Дюрбекъ, вѣдь это ужь черезъ-чуръ божественно.-- Онъ изъ небожителей, право!
   -- Онъ сумасшедшій, сказалъ капитанъ, вовсе нерасположенный въ эту минуту видѣть комическую сторону дѣла;-- онъ совершенно сумасшедшій и съ подобнымъ господиномъ, конечно, ничего не подѣлаешь. Что теперь начать? Я боюсь, что ты его еще болѣе разсердилъ твоими угрозами.
   -- Скряга крѣпко держится за контрактъ, покачавъ головою сказалъ Гансъ,-- вѣдь онъ нарочно выслалъ слугу, чтобы тотъ въ рѣшительную минуту привелъ въ дѣйствіе механизмъ. Но идея дѣйствительно прекрасна: проваливается, какъ духъ Гамлета.
   -- Пойдемъ отсюда, сказалъ Дюрбекъ,-- мнѣ непріятно оставаться между этихъ стѣнъ; это не искуство, -- это ломанье комедіи, и чѣмъ скорѣе вырву я Констанцію изъ этого омута, тѣмъ лучше... Пойдемъ, повторилъ онъ и, взявъ подъ руку своего друга, вышелъ съ нимъ изъ дома.
   

VI.
КОНСТАНЦІЯ.

   У поворота, прямо противъ придворной аптеки во второмъ этажѣ жилъ чиновникъ Обрихтеръ съ своей семьей, состоявшей изъ его жены чиновницы, трехъ еще недоросшихъ чиновничьихъ дочекъ отъ шести до двѣнадцати лѣтъ и подрастающаго чиновника, ходившаго еще въ штанишкахъ застегивавшихся сзади, такъ какъ ему шелъ еще только четвертый годъ.
   Чиновникъ получалъ, конечно, самое ограниченное содержаніе, что не мѣшало однако ему нанять весь очень чистенькій и просторный этажъ. Отдѣливъ часть помѣщенія себѣ и предназначивъ другую для жильцовъ, Обрихтеръ разсчитывалъ извлечь этимъ способомъ нѣкоторую выгоду. Онъ рисковалъ, конечно, ибо жильцы могли и не сыскаться, но до сихъ поръ все еще шло довольно счастливо, а въ этотъ годъ и въ особенности, такъ-какъ жилицей его была первая пѣвица городского театра.
   Молодая дѣвушка была совершенно одинока и, желая жить въ семьѣ, очень хорошо платила и за квартиру, и за столъ. Семьѣ открылся новый, до сихъ поръ еще неизвѣстный заработокъ. Обѣ стороны были очень довольны одна другой. Жена чиновника была образецъ хозяйки, до чрезвычайности опрятна, постоянно вѣжлива и услужлива. Констанція Блендгеймъ обходилась съ хозяевами дружелюбно и деликатно, и скоро привыкла къ хозяевамъ, хотя и приходилось ей жить въ несовсѣмъ подходящемъ къ ней семейномъ кружкѣ.
   Отдавая пѣвицѣ двѣ очень веселенькія комнаты, г-жа Обрихтеръ принуждена была стѣснить себя, но взамѣнъ этого неудобства, она платой получаемой отъ жилицы оплачивала домохозяину почти за всю квартиру; сверхъ того она брала съ жилицы хорошую плату за столъ, и эти выгоды были настолько велики, что жена чиновника не обращала вниманія на небольшія стѣсненія. Того-же самаго нельзя сказать о г. Обрихтерѣ.
   Въ душѣ онъ былъ добрѣйшій человѣкъ; но встрѣчая постоянныя неудачи по службѣ и выговоры начальства, къ которому онъ не смѣлъ относиться иначе какъ самымъ почтительнѣйшимъ образомъ, Обрихтеръ за всѣ эти непріятности вознаграждалъ себя дома. Здѣсь онъ не ходилъ согнувши спину и опустивъ голову, здѣсь онъ разыгрывалъ роль домашняго тирана -- въ миніатюрѣ конечно. Впрочемъ свое господство онъ не выказывалъ грубымъ обращеніемъ съ своей маленькой добренькой женой, но онъ считалъ себя непогрѣшимымъ главою семьи, воля котораго должна быть для нея закономъ; онъ считалъ себя кормильцемъ семьи и полагалъ, что только онъ одинъ и работаетъ для пріобрѣтенія средствъ къ безбѣдному существованію. Въ дѣйствительности-же жена его въ одинъ часъ дѣлала больше, чѣмъ онъ въ цѣлый день въ своей канцеляріи, гдѣ чиновники часто мѣшали одинъ другому и зѣвая дожидались конца занятій, освобождавшаго ихъ отъ "комнаты пытокъ", какъ они шутя выражались.
   Г. Обрихтеръ получалъ всего двѣсти талеровъ въ годъ за свою службу; изъ этого небольшого жалованья онъ долженъ былъ одѣвать и кормить себя и свою семью. Поэтому, до переѣзда къ нимъ въ домъ Констанціи, семья довольствовалась весьма скромнымъ обѣдомъ и говядина появлялась у нея на столѣ лишь по воскресеньямъ. Съ переѣздомъ жилицы дѣла пошли лучше; за свою щедрую плату, г-жа Блендгеймъ требовала хотя простой, но питательной пищи, и любила съѣсть кусокъ мяса по возвращеніи изъ театра. Съ этого времени самъ чиновникъ имѣлъ ежедневно мясную пищу, такъ-какъ молодая пѣвица ѣла мало и далеко не съѣдала ежедневной порціи мяса, которая бралась для нея изъ лавки мясника. Обрихтеръ однакожъ не удовольствовался однимъ улучшеніемъ своего обѣда. Ссылаясь на то, что ихъ доходы увеличились, онъ ежедневно бралъ у своей жены нѣсколько копѣекъ хозяйственныхъ денегъ, доказывая, что ему необходимо выпить кружку пива, чтобы освѣжиться послѣ работы въ спертой атмосферѣ канцеляріи.
   Кроткая женщина переносила терпѣливо всякія требованія своего супруга и всякія невзгоды; она жила лишь для своихъ дѣтей -- сама-же, привычная съ дѣтства ко всякаго рода лишеніямъ, требовала собственно для себя только самаго необходимаго, даже гораздо менѣе, чѣмъ необходимаго. Въ самомъ распредѣленіи комнатъ въ квартирѣ, въ сущности довольно просторной, выразились ея добросердечіе и заботливость о мужѣ. По его мнѣнію, ему была необходима отдѣльная рабочая комната, въ которой онъ впрочемъ никогда не работалъ, а также отдѣльная спальня; г-жа Обрихтеръ не сдѣлала никакого возраженія на это требованіе и устроила свою спальню въ одной комнатѣ съ дѣтьми. Правда, оставалась еще свободная комната, но какъ-же могъ чиновникъ обойтись и безъ "чистой комнаты": на случай если соберутся гости, что случалось едва-ли болѣе двухъ разъ въ году, необходимо было имѣть приличное помѣщеніе. Вслѣдствіе такихъ мудрыхъ соображеній г. Обрихтера, его жена и дѣти должны были дышать нездоровымъ спертымъ воздухомъ крошечной комнатки, въ которой помѣщалась ихъ общая кровать.
   Чистой комнатой, прилегающей къ комнатамъ Констанціи и выходящей окнами на улицу, отчасти пользовалась и г-жа Блендгеймъ. Въ ней она принимала посѣщавшихъ ее мужчинъ, и добрая чиновница каждый разъ радовалась, что еще одинъ человѣкъ со вкусомъ увидалъ ея хорошую мебель. Она имѣла маленькую слабость гордиться этой мебелью, принесенной ею въ приданое и обходилась съ нею весьма рачительно.
   Въ этой-то чистой комнатѣ Констанція Блендгеймъ принимала своего жениха; хозяйка, постоянно озабоченная своими многосложными занятіями по хозяйству, появлялась въ чистой комнатѣ урывками, но всегда находила случай перекинуться нѣсколькими словами съ женихомъ своей милой жилицы. Г-жа Обрихтеръ всегда была одѣта въ поношенное, но всегда чистое ситцевое платье. И сколько длинныхъ ночей простаивала она надъ корытомъ, чтобы держать въ чистотѣ платья и бѣлье своихъ дѣтей и свое; этихъ заботъ ея не зналъ никто, ибо она сама о нихъ никому не разсказывала, и старалась скрыть ихъ даже отъ мужа.
   Мужъ ея, правда, подчасъ удивлялся чистотѣ бѣлья. Но такъ-какъ его никогда не затрудняли требованіями денегъ на этотъ предметъ, то этотъ вопросъ и не интересовалъ его на столько, чтобы онъ сталъ изъ-за него ломать голову и допытываться причины; но во всякомъ случаѣ онъ былъ очень доволенъ и гордился своимъ бѣльемъ.
   Констанція сегодня послѣ обѣда до самаго вечера была занята разучиваніемъ большой роли, въ которой на дняхъ должна была появиться передъ публикой. Однакожъ она не совсѣмъ внимательно занималась своимъ дѣломъ и часто прислушивалась, не идетъ-ли Бернгардъ, обѣщавшій сегодня-же вечеромъ сообщить о результатахъ своего разговора съ директоромъ. Ее безпокоило, что Бернгардъ не идетъ такъ долго и она сочла это дурнынъ предзнаменованіемъ: если бы получился благопріятный отвѣтъ, Бернгардъ, конечно, не теряя минуты, поспѣшилъ-бы къ ней, чтобы вмѣстѣ порадоваться счастливому окончанію дѣла.
   Пробило пять часовъ, но Дюрбека все еще не было. Пришелъ изъ должности самъ Обрихтеръ, по обыкновенію опоздавшій домой. Передъ нимъ поставили кофе и сахарницу. Послѣобѣденное кофе пилъ онъ одинъ: "Я слишкомъ много плачу прямыхъ налоговъ -- и не намѣренъ на свою шею навязывать еще косвенные", говорилъ онъ и лишалъ жену и дѣтей любимаго ими напитка. Въ то время какъ онъ прихлебывалъ свой кофе, кто-то постучался въ дверь.
   -- Войдите, сказалъ Обрихтеръ.
   -- Я не помѣшаю, замѣтилъ входя капитанъ Дюрбекъ.
   -- Прошу покорно, г. капитанъ, отвѣтилъ чиновникъ, вытирая себѣ губы синимъ бумажнымъ платкомъ и вставая со стула, такъ-какъ онъ относился съ большимъ уваженіемъ къ офицерамъ,-- пожалуста взойдите.
   -- Г-жа Блендгеймъ дома, какъ мнѣ кажется?
   -- Она поетъ какъ соловей, замѣтилъ Обрихтеръ.-- Не угодно-ли вамъ чашечку кофе?
   -- Отъ души благодарю, я только-что пилъ, сказалъ капитанъ -- (онъ не хотѣлъ въ другой разъ подвергнуться пыткѣ пить весьма невкусный, почти цикорный кофе, которымъ одинъ разъ его поподчивалъ Обрихтеръ) -- къ тому-же я пришелъ не надолго, чтобы сказать нѣсколько словъ г-жѣ Блендгеймъ.
   Обрихтеръ улыбнулся: отъ хорошо зналъ, что значатъ эти нѣсколько словъ.
   -- Не угодно-ли вамъ пройдти къ ней, дорогу вы, кажется, хорошо знаете.
   -- Не подождать-ли здѣсь нѣсколько минутъ, пока г-жа Блендгеймъ окончитъ свое пѣніе? Она такъ прелестно поетъ, что мнѣ не хотѣлось-бы помѣшать ей.
   Чиновникъ очень вѣжливо пододвинулъ цъ нему стулъ и, занятый мыслію, что онъ потеряетъ очень выгодную статью дохода, если молодая дѣвушка выйдетъ замужъ, сказалъ, указывая въ ту сторону, откуда неслись звуки:
   -- Для здѣшняго театра потеря будетъ дѣйствительно тяжелая, если фрейленъ покинетъ его. Къ счастью, кажется, это не можетъ случиться раньше какъ....
   -- Ничего еще неизвѣстно, любезнѣйшій, отвѣчалъ уклончиво Дюрбекъ, прислушиваясь къ пѣнію своей милой и вовсе не желая дѣлать Обрихтера своимъ повѣреннымъ.
   Обрихтеръ снова принялся за кофе.
   -- Не угодно-ли вамъ хотя полчашечки? Здѣсь еще довольно, прибавилъ онъ, поднимая крышку кофейника, -- моя жена всегда варитъ большую порцію...
   -- Повторяю вамъ, я уже пилъ кофе, отвѣчалъ капитанъ.-- Я пью его всегда въ одинъ и тотъ-же часъ, гораздо раньше, но и вы, кажется, слѣдуете этому правилу. Сколько я знаю, вы всегда пьете его въ этотъ часъ.
   -- Да, вотъ изволите видѣть, отвѣчалъ чиновникъ, внезапно попавшій на своего любимаго конька, такъ-какъ дѣло шло о его собственной персонѣ,-- я все дѣлаю по заведеннымъ правиламъ, по часамъ. Утромъ, лѣтомъ въ шесть, а зимою въ семь часовъ, я встаю и комната къ этому времени должна уже быть немного протоплена; затѣмъ пью свой кофе и выкуриваю трубку, которую набиваетъ моя старшая дочь Лина; затѣмъ прочитываю газету и выпиваю стаканъ воды, затѣмъ брѣюсь и одѣваюсь не спѣша, и ровно въ девять часовъ иду на службу. Правда, мы обязаны быть тамъ къ девяти часамъ, но такъ рано никто не приходить. Съ ударомъ 12 часовъ кончается присутствіе. Тогда я дѣлаю маленькую прогулку и каждый разъ по одной и той-же дорогѣ,-- ровно 2600 шаговъ, я нѣсколько разъ считалъ,-- и въ половинѣ перваго, въ часъ нашего, обѣда, сижу уже за этимъ столомъ. Въ часъ мы кончаемъ обѣдъ; послѣ обѣда я всегда выпиваю стаканъ холодной воды, такъ-какъ убѣдился, что это для меня необыкновенно....
   -- Кажется, г-жа Блендгеймъ уже кончаетъ свою игру, прервалъ его Дюрбекъ, не слышавшій ни одного слова изъ всей болтовни Обрихтера -- что за дѣло было ему до правилъ жизни того или другого чиновника.-- Вы меня извините, почтеннѣйшій...
   -- Сдѣлайте одолженіе, сказалъ чиновникъ, сопровождая свои слова жестомъ руки, означавшимъ все, что хотите: онъ уже привыкъ, что его всегда прерывали на самой серединѣ его разглагольствій о правильномъ образѣ жизни, и Дюрбекъ поспѣшилъ къ своей невѣстѣ, давъ ей о себѣ знать тремя ударами въ дверь чистой комнаты.
   -- Бернгардъ, весело проговорила Констанція, отворяя дверь,-- какъ я рада твоему приходу, съ какимъ нетерпѣніемъ я ждала тебя.
   -- Ты блѣдна сегодня, душа моя, сказалъ капитанъ озабоченно, поцѣловавъ ее и взявъ за голову чтобы взглянуть ей въ лицо,-- не больна-ли ты?
   -- Физически нѣтъ, Бернгардъ, сказала молодая прелестная дѣвушка, ласкаясь къ нему и кладя ему на плечо свою голову;-- а въ эту минуту, когда ты снова со иной, и душевно совершенно здорова; но когда я бываю одна, на меня нападаетъ иногда непонятный страхъ, -- меня гнететъ какое-то тягостное чувство; я не ногу объяснить тебѣ словами, что именно я чувствую, но часто мнѣ сдавливаетъ дыханіе и кровь останавливается въ моихъ жилахъ.
   -- Но кчему-же этотъ страхъ, Констанція? успокоивалъ ее Дюрбекъ.-- Развѣ не побѣждены уже главныя трудности, и чтоже еще можетъ тебя пугать и озабочивать? Твой контрактъ?
   -- Я сама не знаю что; можетъ быть всѣ эти помѣхи, неизвѣстность будущаго... нѣтъ, даже и не это; вѣрнѣе -- это какое-то неопредѣленное предчувствіе несчастія, которое намъ угрожаетъ. Однакожъ, поразмысливъ хорошенько, я вижу, что безпокоюсь совершенно напрасно.
   -- Все это сны, мое сокровище, улыбаясь сказалъ Дюрбекъ,-- волненіе крови -- не больше; ты слишкомъ мало дѣлаешь движенія, и притомъ я подозрѣваю, что твой столъ дуренъ, что твои хозяева кормятъ тебя слишкомъ непитательной пищей. А вѣдь ты сильно устаешь, играя, ты волнуешься на сценѣ -- тебѣ необходима самая питательная пища..
   -- Нѣтъ! мои хозяева дѣлаютъ все, что могутъ, Бернгардъ, отвѣчала добродушно Констанція.-- Нѣтъ, это вовсе не отъ пищи; когда ты со мной, мнѣ становится легко и пріятно, а гнетущаго чувства не остается и слѣда.
   -- Сердце мое, жизнь моя, говорилъ молодой человѣкъ, прижимая ее крѣпко къ себѣ;-- забудь всѣ эти тяжелые сны и не тревожься ини больше. Я получилъ сегодня милое письмо отъ моей добрѣйшей матери; она приглашаетъ тебя въ свое имѣніе на вакаціонное-время въ томъ случаѣ, если наша свадьба еще не состоится.
   -- Добрая матушка...
   -- Я принесъ письмо съ собою; прочти его сегодня, когда будешь одна: я надѣюсь, что чтеніе его принесетъ тебѣ не менѣе удовольствія, какъ мнѣ.
   -- Благодарю тебя, Бернгардъ; я не знаю, какъ и благодарить твою безцѣнную мать зато, что она радушно открываетъ свои объятія бѣдной сиротѣ.
   -- Мой другъ, брось свои грустныя мысли, развеселись: я съ тобою, станемъ-же весело смотрѣть въ будущее!
   -- Ты правъ, Бернгардъ, отвѣтила дѣвушка, и улыбка пробѣжала по ея еще блѣдному лицу; -- ты конечно имѣешь право упрекнуть меня въ неблагодарности, но вѣдь всѣ мои заботы и опасенія происходятъ отъ любви моей къ тебѣ -- о себѣ я вовсе не думаю.
   -- Милая Констанція, моя чудная прелестная дѣвочка, -- какъ хотѣлось-бы мнѣ снова; увидѣть ямочки на твоихъ розовыхъ щечкахъ, сказалъ онъ, лаская ее и подводя въ мягкому удобному креслу.-- Сядь здѣсь, мой ангелъ, и я разскажу тебѣ о моемъ сегодняшнемъ визитѣ въ твоему директору.
   -- Ты былъ у него! вскричала Констанція.-- Ну что онъ сказалъ? Онъ конечно отказалъ -- я тебя еще раньше просила не дѣлать этой напрасной попытки. Онъ очень скупъ и его нельзя убѣдить никакими резонами.
   -- Признаюсь тебѣ, мой другъ, улыбнулся Дюрбекъ,-- такого смѣшного чудака я еще не встрѣчалъ. Представь, онъ училъ роль Тасса, имѣя лавровый вѣнокъ на головѣ, которая притомъ была въ папильоткахъ. Однакожъ для роли Тасса онъ слишкомъ уже старъ.
   Констанція улыбнулась.
   -- Этого еще мало: Гансъ Зольбергъ разсердилъ его, онъ наговорилъ намъ разнаго вздора, и провалился съ помощію настоящаго опускного люка, въ нижній этажъ.
   -- То-ли еще онъ дѣлаетъ, засмѣялась Констанція и съ ея лица окончательно исчезло выраженіе печали.-- У него въ квартирѣ есть машина, производящая настоящій громъ и молнію. Если къ нему слишкомъ пристаютъ, требуя прибавки жалованья или какой-нибудь роли, онъ исчезаетъ при раскатахъ грома и блескѣ молніи.
   -- Но это почти невѣроятно...
   -- Впрочемъ, ему запретили употреблять въ дѣло эту машину, замѣтила съ улыбкой Констанція.-- Недавно приходилъ къ нему сборщикъ податей; нашъ чудакъ-директоръ такъ напугалъ чиновника своей молніей и громами, причемъ самъ внезапно исчезъ, что бѣдняга спрыгнулъ съ лѣстницы и, выйдя на улицу, сталъ кричать, что въ домѣ пожаръ. Съ того времени нашему чудаку запретили производить громъ и молнію, чѣмъ онъ не разъ пугалъ сосѣдей и они жаловались на него полиціи.
   -- Но скажи мнѣ, мое сокровище, какъ-же этотъ сумасшедшій остается до сихъ поръ директоромъ театра?
   -- Ты вѣдь знаешь, что говоритъ Полоній въ Гамлетѣ, сказала Констанція.-- Метода есть въ его сумасшествій и онъ, живущій лишь однимъ театромъ, при управленіи имъ, если и не руководствуется разумомъ, то, во всякомъ случаѣ, слѣдуетъ слѣпо лишь своему инстинкту. Онъ, конечно, совершенно негоденъ для дѣйствительной жизни, если только дѣло не касается денегъ, но для театра онъ еще сносенъ. Игра его натянута до неестественности, онъ на себя беретъ множество ролей, для которыхъ онъ или слишкомъ старъ или слишкомъ молодъ. Но при всемъ томъ въ его игрѣ есть неподдѣльный жаръ и воодушевленіе, подкупающія зрителей, и здѣшняя публика уже настолько къ нему привыкла, что ей даже нравится его игра.
   -- Но его освистали-бы во всякомъ другомъ театрѣ.
   -- Это очень возможно, даже вѣроятно; онъ, кажется, сознаетъ это и самъ, или въ этомъ случаѣ опять-таки руководствуется инстинктомъ, но только онъ не разъ отказывался отъ выгодныхъ предложеній играть на другой сценѣ.
   -- Въ этомъ случаѣ онъ поступилъ разумно, но я рѣшительно отвергаю въ немъ всякое присутствіе разума.
   -- Чего-же ты требуешь, Бернгардъ, сказала Констанція,-- развѣ на свѣтѣ мало людей, которые знать ничего не хотятъ, кромѣ своего конька. Говорятъ-ли они, пишутъ-ли, вездѣ у нихъ на первомъ планѣ ихъ любимый конекъ. Есть люди, умъ которыхъ наполненъ одними нотами, въ то время какъ другіе вѣчно заняты цифрами и одними цифрами. Нашъ-же директоръ ничего не знаетъ и не хочетъ знать за исключеніемъ театра. Недавно въ фойе говорили о смерти одного знаменитаго художника; директоръ, нѣсколько разъ уже слышавшій его имя, спросилъ: "а гдѣ онъ былъ ангажированъ?" Чудакъ не можетъ себѣ представить, что кромѣ театра людей могутъ интересовать другіе интересы, другія призванія. Но что онъ отвѣтилъ тебѣ?
   -- Онъ отвѣчалъ разный вздоръ, сказалъ Дюрбекъ, -- цитировалъ Тасса и Шекспира и затѣмъ внезапно провалился. Гансъ Зольбергъ, посѣтившій его вмѣстѣ со мной, долго не могъ придти въ себя и хохоталъ чуть не цѣлый часъ.
   -- Хорошій человѣкъ этотъ Гансъ Зольбергъ? спросила Констанція.
   -- Премилый, превосходный, воскликнулъ Дюрбекъ:-- онъ держитъ себя и говоритъ такъ естественно и настолько задушевно, что можно-бы подумать, что онъ никогда не жилъ въ нашемъ натянутомъ и испорченномъ обществѣ.
   -- Онъ, кажется, долго жилъ въ Америкѣ?
   -- Да. Я его неожиданно встрѣтилъ сегодня на улицѣ; я еще не зналъ тогда, что онъ вернулся на родину.
   -- Знакомъ ты съ семьей Зольберга?
   -- Прежде я бывалъ у нихъ довольно часто, сказалъ Дюрбекъ уклончиво.
   -- Послѣ-же твоего обрученія со мной они стали тебя избѣгать, сказала Констанція тихимъ взволнованнымъ голосомъ.-- Какъ много жертвъ долженъ ты приносить, Бернгардъ, за то, что полюбилъ пеня.
   -- И такіе пустяки ты называешь жертвой! Неужели ты можешь думать, что меня огорчитъ, если та или другая надутая чванствомъ семья отшатнется отъ меня, вскричалъ молодой офицеръ и глаза его заблестѣли.-- Но если-бы мнѣ дѣйствительно пришлось приносить жертвы, то какая-же жертва не легка, если я пріобрѣтаю твою любовь, Констанція? Гансъ Зольбергъ -- мой другъ и человѣкъ, стоящій выше всякихъ глупыхъ предразсудковъ, которыми заражены старый камергеръ и его жена, въ высшей степени надутая барыня.
   -- А дочка? Я недавно встрѣтила ее и вѣжливо ей поклонилась, но она сочла лишнимъ отвѣтить на мой поклонъ.
   -- Можетъ быть, она тебя не узнала!
   -- Сомнѣваюсь, отвѣтила Констанція;-- но оставимъ этотъ разговоръ, Бернгардъ; не думай также, что подобные пустяки могутъ меня огорчить или уменьшить мое счастіе. Ты мой, Бернгардъ, я люблю тебя, знаю, что любима тобою, и если мы счастливы, то какое намъ дѣло до свѣта, до остального общества.
   -- Моя милая, дорогая Констанція, воскликнулъ Дюрбекъ, цѣлуя ее въ лобъ,-- я счастливъ и горжусь тобою. Будь увѣрена, когда ты станешь моей женой, никто не посмѣетъ относиться къ тебѣ съ пренебреженіемъ. Пока ты только моя невѣста, многіе мои знакомые изъ высшаго круга сторонятся отъ тебя, зная, что часто женихъ или невѣста отказываются отъ необдуманнаго обѣщанія. Но послѣ свадьбы ты вступишь въ ихъ кругъ какъ равная имъ по рожденію, и посмотри, какъ радушно будутъ вездѣ принимать тебя.
   -- Оставь эту тему, улыбаясь сказала дѣвушка,-- объ этомъ я меньше всего забочусь. Скажи лучше, на что ты рѣшился, такъ-какъ на директора я больше не разсчитываю.
   -- Я также потерялъ надежду поладить съ нимъ, мое сокровище; трудно говорить о дѣлѣ съ человѣкомъ, который такъ странно отдѣлывается отъ непріятнаго ему посѣтителя. Но пока дѣло еще не потеряно. У меня есть въ виду одинъ планъ и о немъ я намѣренъ поговорить съ толковымъ адвокатомъ. Я не знаю, имѣлъ-ли твой директоръ законное право связывать тебя подобнымъ условіемъ. Если онъ былъ въ правѣ, тогда остается только заплатить ему неустойку. Правда, не легко мнѣ будетъ сразу выплатить всю сумму, но я не раззорюсь отъ этого. Теперь скажу тебѣ о моемъ окончательномъ рѣшеніи: въ концѣ будущаго мѣсяца исполнится серебряная свадьба моихъ родителей,-- этотъ торжественный день мы отпразднуемъ нашей свадьбой.
   -- Мой милый Бернгардъ!
   -- Однакожъ, мнѣ пора идти. Уже смеркается, и мнѣ вовсе не хочется давать тему для сплетенъ твоимъ милымъ сосѣдямъ, которые, кажется, прилипли къ окну.
   -- Вонъ тѣ двѣ молодыя дамы, сказала съ улыбкою Констанція,-- кажется вывихнули себѣ шеи, чтобы только не выпускать изъ виду окно, у котораго мы сидимъ:
   -- Это дѣвицы Клингенбрухъ, сказалъ Дюрбекъ,-- говорятъ онѣ живутъ лишь одними сплетнями и скандалами. Спокойной ночи, душа моя, не горюй, мой ангелъ, скоро настанетъ счастливая для насъ минута. Спи спокойно, моя жизнь!
   Обнявъ ее крѣпко еще разъ, Дюрбекъ простился съ нею и ушелъ счастливый, что никто изъ постороннихъ не помѣшалъ сегодня ихъ свиданію.
   

VII.
ВЪ ПИВНОЙ ЛАВОЧКѢ.

   На другое утро, около двѣнадцати часовъ, Дюрбекъ въ глубокой задумчивости медленно шелъ по тротуару; вдругъ его кто-то окликнулъ и онъ почувствовалъ у себя на плечѣ чью-то руку.
   -- Эй, Бернгардъ, смѣясь сказалъ Зольбергъ,-- ты толкаешь и сбиваешь съ ногъ людей и ничего не замѣчаешь! Куда ты идешь?
   Поднявъ голову, Дюрбекъ увидѣлъ своего друга подъ руку съ будущимъ его зятемъ, графомъ Раутеномъ.
   -- Какъ поживаешь, Гансъ? сказалъ Дюрбекъ ласково, въ то же время принужденно кланяясь графу, отвѣтившему ему такимъ-же принужденнымъ поклономъ.-- Мнѣ кажется, ты сегодня въ отличномъ расположеніи духа.
   -- Это совершенно вѣрно, засмѣялся молодой человѣкъ;-- но господа, развѣ вы незнакомы другъ съ другомъ? Бернгардъ, это мой будущій зять, графъ Фаутенъ -- капитанъ фонъ-Дюрбекъ, дорогой старый другъ моего дѣтства.
   -- Я уже имѣлъ честь познакомиться съ г. Дюрбекомъ, сказалъ улыбаясь Раутенъ: -- мы нѣсколько разъ уже встрѣчались въ разныхъ домахъ, также и въ домѣ твоего отца, Гансъ.
   -- Помнится, я имѣлъ удовольствіе сыграть съ г. графомъ партію въ вистъ, сказалъ Дюрбекъ.
   -- Ахъ да, у Шаллера, кажется.
   -- Именно такъ, но куда ты намѣревался идти, Гансъ?
   -- Сказать по правдѣ, до сихъ поръ у меня не было опредѣленной цѣли; мы просто гуляли, болтая о разныхъ разностяхъ. Мы еще почти не знаемъ одинъ другого, а между тѣмъ скоро должны породниться. Теперь собственно, я чувствую желаніе выпить стаканъ пива. Нѣтъ-ли въ этихъ краяхъ порядочной кофейной или пивной?
   -- Есть, самая лучшая, тутъ же рядомъ, сказалъ Дюрбекъ,-- у Баумана въ такъ называемомъ "Цикорномъ ресторанѣ".
   -- Престранное имя! засмѣялся Гансъ.
   -- Мы назвали это кафе цикорнымъ потому, что тамъ подается невообразимо дурной кофе, за то пиво здѣсь превосходное и въ это время маленькая комната всегда полна офицерами.
   -- Превосходно, воскликнулъ Гансъ, -- какъ нельзя болѣе кстати,-- я такъ давно не былъ въ настоящей пивной; пойдемъ, Леопольдъ; надѣюсь, и ты пойдешь съ нами?
   -- Я долженъ тебѣ сказать откровенно, что я неохотно пью пиво, я его не люблю, да притомъ утромъ оно мнѣ вредно.
   -- Тамъ можно достать также рюмку отличнаго хереса или портвейна, сказалъ капитанъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я не отказываюсь идти, согласился графъ, все еще какъ будто колеблясь.-- Но мы тамъ навѣрно насквозь пропитаемся запахомъ табачнаго дыма.
   -- Ага, засмѣялся Гансъ,-- ты боишься мамаши и Франциски, которыя станутъ журить тебя, когда мы прійдемъ къ обѣду домой, но успокойся, дорогой весь этотъ запахъ исчезнетъ, да наконецъ пора имъ понемножку привыкать къ табачному запаху. Чортъ возьми, я вовсе не намѣренъ стѣсняться ради нѣжныхъ нервовъ моей, хотя очень милой и доброй, матери, и лишать, себя удовольствія выкурить сигару, когда мнѣ хочется, и ты сдѣлалъ-бы очень хорошо, Леопольдъ, если-бъ съ самаго начала не баловалъ свою жену въ этомъ отношеніи. Можетъ случиться, что къ тебѣ придетъ другъ, который куритъ такъ-же охотно, какъ и я; если въ твоемъ домѣ будетъ наложенъ запретъ на куреніе, то, конечно, этотъ другъ въ другой разъ не придетъ къ тебѣ.
   -- И ты думаешь, что мнѣ слѣдуетъ завести у себя курительную комнату?
   -- Непремѣнно, она составляетъ принадлежность каждаго хозяйства, но если я когда нибудь вздумаю жениться, я выговорю себѣ въ контрактѣ право курить вездѣ, гдѣ мнѣ вздумается: я вовсе не намѣренъ стѣсняться въ своей квартирѣ.
   -- Знаешь что я тебѣ скажу, Гансъ, засмѣялся графъ:-- до тѣхъ поръ ты, можетъ быть, еще измѣнишь свой взглядъ; можетъ даже случиться, что ты. будешь совершенно подъ башмакомъ у своей жены.
   -- Возможно, хотя очень сомнительно; однако, гдѣ-жъ твой цикорный ресторанъ, Бернгардъ?
   -- Вотъ онъ, прямо предъ нами; видишь надъ самой дверью написано "Бауманъ". Мы хотѣли, чтобы на вывѣскѣ былъ изображенъ цикорій, и предлагали даже сдѣлать ее на нашъ счетъ, но Бауманъ не согласился: ему не нравится названіе "цикорный", и притомъ онъ увѣряетъ, что его кофе -- лучшій въ городѣ. Но, вотъ мы и пришли.
   И Дюрбекъ, отворивъ дверь, пошелъ впередъ. Онъ привелъ своихъ товарищей въ довольно чистую комнату, въ которой клубами ходилъ дымъ; расположившееся здѣсь общество состояло, повидимому, изъ чиновниковъ и мѣщанъ.
   -- Здѣсь? вопросительно сказалъ графъ Раутенъ и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на капитана.
   -- Мы должны пройдти черезъ эту комнату; наша напротивъ.
   -- Мнѣ кажется, намъ было-бы удобнѣе въ "Угловомъ окнѣ".
   -- Увидите, что вамъ понравится и здѣсь, засмѣялся Дюрбекъ, отъ взгляда котораго не ускользнуло, что графъ чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко.
   Пробираясь между столами, они скоро дошли до маленькой, но очень уютной комнатки, гдѣ, не образуя отдѣльныхъ замкнутыхъ кружковъ, сбирались выпить стаканъ пива офицеры здѣшняго гарнизона и ихъ друзья, по большей части молодые дворяне. Случалось, конечно, что и посторонній заходилъ иногда въ эту комнату, но какъ никто изъ остальныхъ гостей не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія, то онъ не долго оставался здѣсь.
   Дюрбекъ встрѣтилъ тутъ многихъ знакомыхъ и представилъ имъ двухъ своихъ друзей, для которыхъ тотчасъ-же очистили мѣсто за большимъ круглымъ столомъ. Разговоръ, прерванный приходомъ новыхъ гостей, снова оживился. Раздѣляя почти одни и тѣ-же убѣжденія и стремленія, имѣя почти одинаковые житейскіе интересы, эти господа, конечно не затруднялись темами для своихъ разговоровъ.
   Баварское пиво, поданное Дюрбеку и Зольбергу, было дѣйствительно отличное; Раутенъ велѣлъ подать себѣ рюмку хересу и тоже остался доволенъ виномъ. Разговоръ обратился на превосходнаго арабскаго жеребца, котораго одинъ изъ высшихъ офицеровъ купилъ за очень дорогую цѣну. Нѣкоторые находили, что 200 луидоровъ заплаченныя за лошадь -- цѣна баснословно дешевая, другіе-же, находя въ лошади разные пороки, утверждали, что продавецъ обманулъ покупателя, который вскорѣ не замедлитъ убѣдиться въ этомъ и самъ.
   Окна комнаты были заставлены синими проволочными ширмами, такъ-что можно было все видѣть, что происходило на улицѣ; въ то-же время съ улицы нельзя было видѣть, что дѣлалось въ комнатѣ.
   Двое молодыхъ офицеровъ вдругъ вскочили со своихъ мѣстъ и стали смотрѣть въ окна. Наискосокъ мимо ресторана проходили двѣ молоденькія, очень красивыя дамочки, которыя, казалось, знали, что за ними наблюдаютъ, потому-что онѣ пересмѣивались и хихикали между собою и бросали осторожные и быстрые взгляды по направленію къ окнамъ съ синими ширмами.
   -- Славныя дѣвочки, проговорилъ одинъ лейтенантъ, -- прелестныя, честное слово, и ростъ...
   -- Кто такія? спросилъ другой и взглянулъ въ окно, но было уже поздно: дѣвицы завернули за уголъ.
   -- Двѣ дѣвицы Клингенбрухъ...
   -- Да, хорошенькія дѣвочки, но страшныя кокетки.
   -- Этого я не зналъ, сказалъ капитанъ Вефенъ, картавя.
   -- Ха, ха, ха, засмѣялся лейтенантъ, -- Вефенъ скоро натретъ себѣ ноги, бѣгая за ними; онъ мечтаетъ даже нынче...
   -- Вздоръ, сказалъ Вефенъ,-- стану я мечтать. Будь вы на моемъ мѣстѣ, я увѣренъ, вы дѣлали-бы то-же самое...
   -- На твоемъ мѣстѣ...
   -- Гмъ, улыбнулся Вефенъ, -- я слишкомъ скроменъ, чтобы разсказывать вамъ то, чего вы не должны знать.
   -- О, мы знаемъ, ты мастеръ разсказывать. Посвяти-же насъ въ свои тайны.
   -- Я еще ничего не разсказывалъ, не намѣренъ и сегодня говорить, сказалъ фонъ-Вефенъ таинственно.
   -- Когда онѣ получатъ наслѣдство, перебилъ молодой капитанъ,-- тогда пожалуй стоило-бы за ними пріударить, но... Онъ вдругъ замолчалъ; въ открытой двери показался низенькій подполковникъ фонъ-Клингенбрухъ и весело оглядѣлъ всѣхъ присутствующихъ.
   -- Здравствуйте, господа! Всѣ, кажется, въ сборѣ.
   -- Здравствуйте, здравствуйте, полковникъ, раздалось со всѣхъ сторонъ и сидѣвшіе за большимъ столомъ сдвинулись еще тѣснѣе, чтобы дать мѣсто подполковнику, котораго всѣ они любили.
   Маленькій подполковникъ дѣйствительно былъ любимъ своими сослуживцами, и когда онъ бывалъ въ духѣ, что случалось нерѣдко, тогда въ пивной было весело, хохоту и шуткамъ не было конца. Показались-ли бы смѣшными подчасъ двусмысленныя остроты подполковника его женѣ -- это другой вопросъ.
   Гансъ, представленный подполковнику Дюрбекомъ, сошелся съ нимъ очень скоро. Клингенбрухъ зналъ его еще ребенкомъ и отъ души радовался встрѣчѣ съ нимъ.
   Съ графомъ Раутеномъ подполковникъ познакомился также безъ особыхъ церемоній, и разговоръ скоро сдѣлался общимъ.
   За другимъ столомъ сидѣла довольно характерная небольшая группа; она состояла изъ нашего стараго знакомаго чиновника Обрихтера, одѣтаго сегодня въ длинный коричневый сюртукъ, его зятя, кассира палаты Боллига, совершенно высохшаго человѣчка, голова котораго едва виднѣлась изъ-за его высокаго чернаго галстуха; третій изъ этой компаніи рѣзко отличался отъ двухъ своихъ товарищей, по крайней мѣрѣ по внѣшнему виду. Мистеръ Хуммель, какъ онъ самъ называлъ себя, приходился племянникомъ кассиру и только-что вернулся изъ Америки; онъ пріѣхалъ въ Роденбургъ, чтобы повидаться съ своими родными. Онъ совершенно случайно попалъ въ эту комнату, такъ-какъ въ другихъ не было свободныхъ стульевъ; не будь этого, оба чиновника ни за что не рѣшились-бы войти въ офицерскую комнату. Но мистеръ Хуммель былъ свободный гражданинъ Америки и увѣрялъ своего дядюшку, къ величайшему его отчаянію, что онъ знать не хочетъ всѣхъ этихъ бароновъ и графовъ и не намѣренъ стѣснять себя въ ихъ присутствіи.
   Мистеръ Хуммель одинъ поддерживалъ разговоръ за своимъ столомъ, и Гансъ, сидѣвшій къ нему ближе другихъ и знававшій многихъ подобныхъ ему нѣмцевъ въ Америкѣ, очень забавлялся, прислушиваясь къ испорченному нѣмецкому нарѣчію нѣмецкаго американца, приводившаго своихъ родныхъ этикъ языкомъ еще въ большее изумленіе. Хуммель былъ небольшого роста, но крѣпко сложенъ; его мускулистыя загорѣлыя руки показывали, что было время, когда онъ работалъ безъ отдыха. Лицо его было гладко выбрито, не было даже бакенбардъ, и только подъ подбородкомъ стояла щеткой черная коротко остриженная борода, придававшая, вмѣстѣ съ немного выступающей нижней губой, его лицу нѣсколько дерзкое выраженіе. Весь его корпусъ ни минуты не оставался въ покоѣ, что очень рѣзко бросалось въ глаза при сравненіи съ самодовольнымъ спокойствіемъ Обрихтера и молчаливымъ изумленіемъ, съ которымъ смотрѣлъ на него дядя-кассиръ. Послѣдній дѣйствительно гордился своимъ племянникомъ, пріѣхавшимъ изъ-за моря настоящимъ американцемъ. И какъ хорошо онъ разсказывалъ о своихъ многочисленныхъ приключеніяхъ, испытанныхъ имъ въ Америкѣ; онъ былъ даже въ Калифорніи и носилъ въ своемъ жилетномъ карманѣ самородокъ калифорнскаго золота въ горошину величиною.
   Оба пожилые чиновника, считавшіе Америку какой-то сказочной страной, съ важностью прислушивались къ разговору родственника, перемѣшанному иностранными непонятными имъ словами. Онъ только шесть лѣтъ пробылъ въ Америкѣ, но совсѣмъ почти забылъ нѣмецкій языкъ. Выраженій "да" или "нѣтъ" онъ совсѣмъ не употреблялъ, замѣнивъ ихъ американскими "jes" и "no", что пріятно звучало для чиновничьихъ ушей, такъ-какъ эти выраженія они понимали; но зато они приходили въ отчаяніе, когда родственникъ разражался какой-нибудь совершенно непонятной для нихъ американской фразой.
   -- Well {Хорошо.},-- отвѣчалъ мистеръ Хуммель на вопросъ Обрихтера: дѣйствительно-ли такъ злы и дики индѣйцы, какъ о нихъ говорятъ, такъ-какъ тѣ, которыхъ ему удавалось видѣть въ здѣшнихъ мѣстахъ, были конечно уже немного приручены и цивилизованы.-- Well, мистеръ, это according {Смотря по тому.}, гдѣ и какъ вы съ ними столкнетесь; иногда эти дикари довольно treatable {Обходительны.}, но иногда они очень злы.
   -- Что? воскликнулъ чиновникъ, пораженный въ высшей степени удивленіемъ, и Гансъ, полу-обратившйся въ ихъ сторону, долженъ былъ отвернуться, чтобы скрыть свою улыбку.
   -- Да между ними, продолжалъ американецъ, -- есть и злые и добрые, какъ about {Вездѣ.}, какъ и у насъ.
   -- Это удивительно, право удивительно, увѣрялъ кассиръ, неперестававшій все время качать головою, -- ничего подобнаго я не слыхивалъ. Но я еще хотѣлъ спросить тебя, Филиппъ,-- неужели, вы переѣхали море нигдѣ не останавливаясь?
   -- Of course {Конечно. }. Какъ-же иначе.
   -- И ѣхали днемъ и даже ночью? выпытывалъ кассиръ, сообразившій, что тамъ по ночамъ не освѣщалась фонарями дорога.
   Американецъ засмѣялся.
   -- По вашему Uncle {Дядя.} Тобій, сказалъ онъ, на ночь мы должны были приставать въ почтовой станціи, такъ, что-ли?
   -- И капитанъ ведетъ корабль безостановочно!
   -- Yes, to be sure {Да, непремѣнно.}.
   -- Они и кушанье стряпаютъ себѣ дорогой, сказалъ поучительно кассиръ своему родственнику,-- право все это очень удивительно.
   -- И золото вы искали въ Калифорніи? спросилъ Обрихтеръ, имѣвшій очень смутныя понятія о добычѣ золота, и представлявшій себѣ этотъ процессъ чѣмъ-то въ родѣ отыскиванія на улицѣ потеряннаго кѣмъ-нибудь пятиалтыннаго.
   -- Yes, отвѣчалъ мистеръ Хуммель, -- и притомъ добываніе золота -- работа очень тяжелая.
   -- Да, подтвердилъ кассиръ,-- золото вѣдь и тяжелѣе всѣхъ металловъ.
   -- Ну, засмѣялся Хуммель, -- не въ этомъ состояла наша trouble {Забота.} то, золото, что мы находили въ чистомъ видѣ, было далеко не такъ тяжело, но таскать на своихъ плечахъ грубую тяжелую одежду, постоянно рыть землю и выбрасывать ее spade {Заступомъ.},-- чортъ побери, не особенно пріятно; я скоро бросилъ это занятіе и открылъ store {Магазинъ.}.
   -- Что такое сказали вы, мистеръ Хуммель, спросилъ Обрихтеръ, -- что вы открыли?
   -- Store, магазинъ, гдѣ я продавалъ groceries {Бакалейные товары.} и тому подобное.
   Обрихтеръ покачалъ головою: теперь онъ не понималъ, что значитъ groceries, но выказать своего невѣжества ему не хотѣлось.
   -- А что любезный зять, показывалъ онъ вамъ кусочки золота? спросилъ кассиръ.-- Покажи-ка ихъ, Филиппъ,-- это вѣдь настоящее золото, которое находятъ тамъ на землѣ и подъ землею; вотъ если-бы и здѣсь открыть такое мѣстечко, можно-бы было разбогатѣть. Право странно, что милосердный Создатель разсыпалъ золото только тамъ, гдѣ живутъ лишь дикари да хищные звѣри. Точно онъ назначилъ ихъ охранителями этихъ сокровищъ.
   Мистеръ Хуммель вынулъ изъ своего жилетнаго кармана нѣсколько зеренъ золота, и вслѣдъ за этимъ выплюнулъ изо-рта темную коричневую жидкость. Онъ любилъ жевать табакъ, и жевалъ его чуть не цѣлый день.
   Мистеръ Хуммель держалъ въ рукѣ крупнѣйшія зерна своего золота, и, желая обратить на себя вниманіе офицеровъ, держалъ ихъ такъ, чтобы ихъ можно было видѣть съ другого стола; съ этой-же цѣлью онъ объяснялъ очень громкимъ голосомъ ихъ цѣну, но его старанія пропали даромъ. Никто не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія, и онъ долженъ былъ снова спрятать свое богатство въ карманъ, послѣ того какъ его дядя и чиновникъ налюбовались имъ вволю.
   Часы пробили половину перваго; оба чиновника схватились за шляпы, наступило время ихъ обѣда; Обрихтеръ съ отчаянною рѣшимостью взялся за правый карманъ своего жилета, какъ-бы намѣреваясь заплатить за всѣхъ,-- покрайней мѣрѣ такъ показалось мистеру Хуммелю, хотя подобная мысль никогда не могла придти въ голову чиновнику, платившему постоянно только за свой стаканъ.
   -- Stop! {Остановитесь.} сказалъ американецъ и взялъ его за руку, причемъ Обрихтеръ очень охотно позволилъ себя удержать,-- that's my business {Это мое дѣло.}. Мальчикъ, сколько съ насъ слѣдуетъ? спросилъ онъ слугу (за другимъ столомъ прислуживала молоденькая, хорошенькая дѣвушка), и подалъ озадаченному мальчику двойного орла, монету въ двадцать долларовъ.
   Мальчикъ улыбнулся въ недоумѣніи; онъ отъ роду не видалъ подобной монеты.
   -- Мы не принимаемъ такихъ денегъ.
   -- Не берете? засмѣялся Хуммель,-- ну а бумажные лоскутки принимаете, а?
   -- Банковые билеты, конечно, принимаемъ.
   -- Хорошо. How much is the domage {Какъ великъ убытокъ.}?
   -- Какъ вы сказали? спросилъ озадаченный слуга.
   -- Что за все?
   -- Вы за все желаете заплатить?
   -- Разумѣется.
   -- Шесть стакановъ пива, всего 12 зильберъ-грошей.
   -- Это сущіе пустяки, сказалъ мистеръ Хуммель, бросая на столъ бумажку въ одинъ прусскій талеръ.-- А у васъ здѣсь, въ нѣметчинѣ, зятюшка, все чертовски дешево. За эти деньги въ Калифорніи я-бы не получилъ и рюмки водки. Остальное оставь себѣ, мальчикъ, громко сказалъ онъ, видя, что слуга хочетъ ему дать сдачи.
   -- Но, любезный мистеръ Хуммель, вѣдь вамъ слѣдуетъ получить 18 грошей, съ отчаяннымъ видомъ сказалъ Обрихтеръ: никогда ему не приводилось видѣть, чтобы трактирному слугѣ такъ щедро давали за услугу.
   -- Знаю, и отдаю мальчику за то, что онъ услуживалъ намъ, сказалъ равнодушно мистеръ Хуммель. При этихъ словахъ даже и кассиръ въ недоумѣніи потеръ руками -- ему была непонятна такая расточительность, хотя здѣсь, въ ресторанѣ, онъ не рѣшился сдѣлать на счетъ этого какого-нибудь замѣчанія.
   Мистеръ Хуммель поднялся со стула и недовольный тѣмъ, что всѣ его попытки обратить на себя вниманіе офицеровъ, какъ на человѣка, пріѣхавшаго изъ Америки, не удались, сталъ застегивать свой сюртукъ. Въ то-же время онъ окинулъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ, изъ которыхъ нѣкоторые уже собирались уходить, и въ числѣ ихъ подполковникъ, которому давно уже было пора возвратиться домой, во избѣжаніе выговора грозной супруги.
   Всѣ эти господа были совершенно незнакомы Хуммелю и онъ уже собирался уходить, какъ вдругъ замѣтилъ графа Раутена. Лицо Раутена показалось ему знакомымъ. Какъ истый американецъ, онъ не долго размышлялъ и обратился къ графу съ такимъ привѣтствіемъ:
   -- Hon do you do, sir {Какъ ваше, здоровье, сэръ.}. Мы кажется знакомы.
   -- Вы со мной говорите? спросилъ графъ съ удивленіемъ.
   -- Yes, beg your pardon, {Да, прошу извинить.} сказалъ мистеръ Хуммель, нѣсколько озадаченный надменнымъ видомъ графа,-- ваше лицо мнѣ кажется очень знакомымъ. Не были-ли вы въ Америкѣ?
   -- Къ сожалѣнію, спокойно отвѣчалъ графъ Раутенъ,-- я не имѣлъ счастія быть въ Америкѣ. Вы, можетъ быть, были въ Индіи?
   -- No {Нѣтъ.}, сказалъ пораженный мистеръ Хуммель,-- тамъ мнѣ не удалось быть. Но вы такъ похожи на одного извѣстнаго мнѣ джентльмена...
   -- На кого-же это? сказалъ графъ, взявъ въ руку рюмку съ хересомъ и ставъ неспѣша пить вино, между тѣмъ какъ разговоръ за большимъ столомъ смолкъ и всѣ офицеры съ улыбкой стали разсматривать неуклюжаго нѣмца, побывавшаго въ Америкѣ.
   -- I'll be damned {Будь я проклятъ.}, сказалъ смущенный Хуммель,-- я никакъ не могу вспомнить его имени.
   -- Мое имя графъ Раутенъ. Вы знаете меня?
   -- Графъ Раутенъ? Не слыхалъ. Выходитъ, я лаялъ не подъ тѣмъ деревомъ, -- прошу извиненія. Мое-же имя...
   -- Я вовсе не любопытенъ, сказалъ молодой графъ такъ презрительно сухо, что Гансъ едва удержался отъ смѣха. Мистеръ Хуммель до того растерялся, что, сдѣлавъ неловкій поклонъ и ни слова не говоря, надѣлъ шляпу и вышелъ въ дверь, преслѣдуемый улыбками всего общества. Его родственники съ трудомъ настигли его уже у самаго выхода.
   -- Отлично ты его отдѣлалъ, Раутенъ, засмѣялся Гансъ, когда они были уже за дверью.-- Я знаю многихъ подобныхъ нѣмцевъ, болтавшихся даромъ въ Соединенныхъ Штатахъ и нажившихъ нѣсколько талеровъ, хотя они больше сидѣли въ кабакахъ, чѣмъ работали. Возвратясь на родину, они хотятъ разыгрывать роль американцевъ; по большей части они сущая дрянь. Впрочемъ, можетъ быть, я и ошибаюсь на счетъ этого господина.
   -- Препротивная личность, сказалъ равнодушно графъ, -- жуетъ табакъ какъ матросъ, тьфу, -- съ меня довольно одного запаха этой жвачки.
   -- Отъ этого господина ты отдѣлался на долго, сказалъ Гансъ,-- едва-ли онъ заговорятъ съ тобою въ другой разъ. Ну что-же? Идемте господа?
   Всѣ трое пошли по одной дорогѣ, ведя оживленный разговоръ. Графъ Раутенъ спросилъ Ганса, всѣ-ли американцы изъ нѣмцевъ похожи на этого несноснаго господина, котораго они встрѣтили въ кафе; въ отвѣтъ на это, Гансъ яркими красками обрисовалъ привлекательный типъ настоящаго американца изъ нѣмцевъ. Занятый разговоромъ, Гансъ и не замѣтилъ, что на встрѣчу ему шелъ по тротуару горбатый человѣчекъ -- (то былъ Муксъ) -- который скромно прижался къ стѣнѣ, чтобы дать ему дорогу. Гансъ такъ сильно толкнулъ его, что чуть не сбилъ съ ногъ. Замѣтивъ свою неловкость, онъ быстро подскочилъ къ Муксу и поддержалъ его.
   -- О тысячу разъ прошу у васъ прощенія. Не ушибъ-ли я васъ? Ей-богу, это нечаянно, говорилъ Гансъ, пожимая руку горбатаго.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ничего, благодарю васъ, отвѣчалъ смущенно Муксъ, весь красный,-- вы не ушибли меня.
   И маленькій человѣчекъ, вырвавшись изъ рукъ Ганса, поспѣшно пошелъ по улицѣ.
   -- Ты чуть не убилъ этого горбуна, засмѣялся Раутенъ.
   -- Бѣднякъ, сказалъ Гансъ,-- онъ слишкомъ неловокъ. Я охотно-бы вознаградилъ его деньгами за свою неловкость, но онъ выглядитъ такъ прилично...
   -- Этого только не доставало, сказалъ графъ,-- ты передъ нимъ извинился -- чего-же болѣе: онъ самъ виноватъ, зачѣмъ не сошелъ съ тротуара, улица широка.
   Гансъ ничего не отвѣтилъ; разговоръ прервался, тѣмъ болѣе, что Дюрбекъ вскорѣ завернулъ въ одну изъ улицъ и пошелъ въ другую сторону. Муксъ, дойдя до угла, остановился; лицо его изъ краснаго сдѣлалось блѣднымъ, какъ воскъ; онъ долго смотрѣлъ въ слѣдъ молодымъ людямъ. Наконецъ, они скрылись изъ его глазъ, онъ отвернулся и двѣ крупныхъ слезы покатились по его щекамъ.
   

ГЛАВА VIII.
ВИЗИТЪ.

   Семейство Зольберговъ только-что встало отъ обѣда, подали кофе, и Гансъ, пользуясь прелестнымъ теплымъ апрѣльскимъ днемъ, вышелъ на открытую террасу, чтобы тамъ выкурить сигару. На всѣ просьбы и предложенія своей матери и отца попытаться бросить куреніе, такъ-какъ это вовсе не изящно, онъ отвѣчалъ молчаливыми усмѣшками.-- Самъ его высочество, убѣждали его,-- не терпитъ, чтобы курили въ его присутствіи и не переноситъ даже запаху табаку.
   -- Такъ пускай-же онъ не куритъ, съ наивностію простака замѣчалъ Гансъ.-- Но я не понимаю, матушка, какое отношеніе ко мнѣ имѣютъ его вкусы и привычки, и почему ради ихъ я долженъ стѣснять себя.
   -- Но его высочество...
   -- Можетъ быть, очень хорошій человѣкъ; но какое мнѣ дѣло до этого?
   -- Тебя могутъ потребовать ко двору.
   -- Во-первыхъ, матушка, меня не могутъ потребовать, сказалъ Гансъ,-- такъ-какъ я не имѣю чести состоять ни въ какой должности при дворѣ; притомъ я вовсе не намѣренъ представляться ко двору.
   Подобнымъ образомъ обыкновенно кончались, всѣ разговоры о куреніи, не производя на Ганса желаемаго дѣйствія. Онъ не позволялъ себя стѣснять въ своихъ привычкахъ, и сидѣлъ теперь на терассѣ, выпуская струйки голубого дыма, попивая свой кофе, и перелистывая различные журналы и газеты. Графъ Раутенъ подъ руку съ Франциской прогуливался около терассы по усыпанной пескомъ площадкѣ.
   Родители по обыкновенію удалились для небольшого послѣобѣденнаго отдыха. Когда прошло обычное время, на терассу вышла хозяйка съ покраснѣвшей лѣвой щекой, а за нею выплылъ и самъ глава семейства.
   -- Ахъ сынъ мой, сказала г-жа Зольбергъ, обращаясь къ Гансу, -- я забыла сообщить тебѣ за обѣдомъ, что въ четвергъ мы приглашены къ Шаллерамъ на thé dansant.
   -- Надѣюсь, меня нѣтъ въ числѣ приглашенныхъ? воскликнулъ Гансъ, смотря на нее съ испугомъ.
   -- Ты -- прежде всѣхъ, сказала мать, -- и мнѣ кажется, что этотъ вечеръ устраивается именно для того, чтобы познакомить и ввести тебя въ наше общество.
   -- Но любезная матушка, сказать тебѣ правду, я вовсе не имѣю желанія заводить здѣсь новыя и обширныя знакомства, по крайней мѣрѣ въ первое время. Меня восхищала мысль, что первые мѣсяцы по возвращеніи въ Германію, я буду проводить въ своемъ домашнемъ тихомъ кружкѣ -- и что-же? моимъ мечтамъ, какъ я вижу, не суждено осуществиться. Съ Франциской я почти не говорю ни слова, она теперь думаетъ только о своемъ женихѣ -- любовники вообще, какъ всѣмъ извѣстно, пренесносный народъ -- и стоитъ мнѣ еще только начать посѣщать общество, тогда -- конецъ нашей тихой жизни, и свѣтская жизнь со всѣми ея удовольствіями и непріятностями, для которой я теперь вовсе не гожусь, поглотитъ и затретъ насъ.
   -- Ты-бы могъ употреблять болѣе приличныя выраженія, сказала мать, -- ты сталъ очень грубъ во время твоего отсутствія...
   -- Вы разговариваете о Шаллерахъ, перебилъ камергеръ и посмотрѣлъ черезъ очки на своего сына.
   -- Да, конечно, отвѣчала мать; -- но, кажется, Гансъ вовсе не хочетъ...
   -- Не желаю, право не желаю, папа!
   -- Но этого нельзя, сказалъ отецъ повелительнымъ тономъ;-- мы очень много обязаны Шаллерамъ, такъ-какъ черезъ нихъ мы познакомились съ графомъ Раутеномъ. Они съ нами чрезвычайно любезны и выказали намъ столько дружбы, что отказываясь отъ этого приглашенія, мы ихъ можемъ обидѣть. А что твое отсутствіе будетъ равносильно отказу отъ приглашенія,-- понятно само собою. Поэтому тебѣ необходимо какъ можно скорѣе сдѣлать имъ визитъ, который, впрочемъ, тебѣ слѣдовало сдѣлать уже давно.
   Гансъ отъ души, вздохнулъ.
   -- Ну начинается, сказалъ онъ задумчиво: -- не успѣлъ я вступить на родную землю, какъ уже слышу,-- что прилично, и что неприлично; что необходимо и заповѣдно. Я боюсь, папа, что вашими скучными формальностями вы меня скоро снова прогоните за-границу.
   -- Однакожъ, милый Гансъ, сказалъ камергеръ, которому убѣжденія сына были совершенно чужды, такъ-какъ онъ съ молокомъ матери всосалъ въ себя уваженіе во всякаго рода формальностямъ,-- если-бы мы стали пренебрегать всѣми принятыми приличіями и не выказывали должнаго уваженія къ людямъ, что сталось-бы съ Германіей и вообще съ человѣческимъ обществомъ. Оно превратилось-бы въ грубую толпу; люди бросались-бы другъ на друга, какъ дикіе звѣри, опрокидывая и топча все, что имъ мѣшаетъ и стоитъ на дорогѣ. Это невозможно, mon cher, такія дикія отношенія допускаются, можетъ быть, въ какой-нибудь республикѣ и существуютъ у каннибаловъ, но въ цивилизованной и управляемой строгими законами странѣ они не могутъ быть допущены.
   -- Дорогой батюшка, сказалъ Гансъ, -- я не понимаю, какое отношеніе къ свѣтскимъ формальностямъ имѣютъ цивилизація и законы. Отношенія между людьми слагаются очень просто: нравится мнѣ человѣкъ,-- я стараюсь видѣться съ нимъ какъ можно чаще; не нравится -- я избѣгаю его, но при встрѣчѣ стараюсь быть съ нимъ вѣжливымъ. Увѣряю тебя, папа, если-бъ люди относились другъ къ другу просто, между ними всегда были-бы дружескія и честныя отношенія. Общественное лицемѣріе совсѣмъ исчезло-бы при подобныхъ отношеніяхъ.
   -- Общественнаго лицемѣрія вовсе и не существуетъ, сынъ мой, сказала г-жа Зольбергъ рѣзко.-- Ты произнесъ тираду, очень эфектную для театральной сцены, но совершенно несправедливую.
   -- Но, добрѣйшая матушка, добродушно засмѣялся Гансъ, -- вспомните, кто пріѣзжалъ къ намъ вчера утромъ? Статсъ-дама, старуха фонъ-Панкенштейнъ -- не такъ-ли? Ну а кто не сказался дома -- по случаю сильной зубной боли -- и все-таки весь день былъ совершенно здоровъ и веселъ?
   -- Но вѣдь старая статсъ-дама чрезвычайно скучна, отвѣчала почтенная барыня, очень недовольная, что Гансъ привелъ именно этотъ, еще совершенно свѣжій, примѣръ; -- и ты знаешь, что за день до этого у меня дѣйствительно жестоко болѣли зубы.
   -- Да матушка...
   -- Знаешь также, что я была... очень занята въ то время, когда доложили о пріѣздѣ старухи...
   -- Ты раскладывала пасьянсъ.
   -- Ты сталъ просто невыносимъ, Гансъ, и такъ одичалъ въ твоей Америкѣ, что теперь понадобятся, можетъ быть, цѣлые года, чтобы снова сдѣлать изъ тебя что-нибудь путное. Прошу-же тебя вести себя прилично у Шаллеровъ. Ради бога, не скомпрометируй насъ чѣмъ-нибудь, иначе ты сильно огорчишь насъ съ отцомъ и сдѣлаешь непріятность, какъ Францискѣ, такъ и графу Раутену. Шаллеры, право, очень милые люди, можетъ быть нѣсколько эксцентричные въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, но зато добрые и готовые для насъ на всевозможныя услуги. Неужели-же ты такъ мало насъ любишь, что въ состояніи отказать намъ даже въ такихъ пустякахъ?
   -- Милая, добрая матушка, ты меня окончательно побѣдила. Увидишь, какъ я буду любезенъ съ Шаллерами и еще сегодня вечеромъ сдѣлаю имъ визитъ.
   -- По настоящему, утромъ было-бы лучше...
   -- Мнѣ говорили, что здѣсь визиты чаще всего дѣлаются передъ вечернимъ спектаклемъ, сказалъ Гансъ, -- и я нахожу такое обыкновеніе, въ сущности очень практичнымъ, такъ-какъ представляется уважительная причина не оставаться въ гостяхъ слишкомъ долго. Кстати, что даютъ сегодня вечеромъ въ театрѣ?
   -- Роберта Дьявола, отвѣчала мать, -- но я не знаю еще, пойду-ли я.
   -- Но, матушка, воскликнулъ Гансъ, -- говорятъ, что г-жа Блендгеймъ поетъ восхитительно!
   -- У нея сносный голосъ, да, сказала сдержанно г-жа Зольбергъ, -- но непріятная и грубая игра: она слишкомъ страстна...
   -- Кстати, спросилъ Гансъ послѣ небольшого молчанія,-- отчего это не бываетъ у насъ капитанъ Дюрбекъ? Имѣете вы что-нибудь противъ него? Я два раза просилъ его посѣтить меня, и онъ оба раза отказался; "мы позже поговоримъ объ этомъ", сказалъ онъ, слѣдовательно что-нибудь да случилось...
   -- Онъ не рѣшается ходить къ намъ въ домъ, съ достоинствомъ отвѣтила г-жа Зольбергъ,-- изъ весьма понятнаго чувства приличія. Если онъ настолько забылъ свое положеніе въ свѣтѣ, что обручился съ актрисой, то, конечно, въ ея кругѣ и долженъ онъ искать себѣ друзей. Я-бы совѣтовала и тебѣ, Гансъ, не посѣщать его...
   -- Дюрбекъ такой милый, простой и добрый человѣкъ...
   -- Это очень можетъ быть, но...
   -- Но вы вѣдь его ничѣмъ не оскорбили?
   -- Оскорбили? Боже сохрани! Когда онъ прислалъ намъ приглашеніе на свое обрученіе, мы просто не отвѣчали на него.
   -- Но, Боже мой, вѣдь это можно сдѣлать и по забывчивости! вскричалъ Гансъ.-- Получая бывало отъ своихъ друзей приглашенія на ихъ помолвку, я очень часто не отвѣчалъ имъ, но все-таки душевно радовался ихъ счастью.
   -- Ты одичалъ, отвѣчала мать,-- и кажется забылъ всѣ общественныя приличія. Но капитанъ Дюрбекъ знаетъ ихъ очень хорошо. Онъ понялъ, что не отвѣчая ему на приглашеніе, мы тѣмъ самымъ даемъ знать ему, что не хотимъ продолжать знакомства съ нимъ. Поэтому онъ очень умно сдѣлалъ, раздумавъ представлять намъ свою невѣсту.
   -- Матушка, возразилъ Таксъ, -- я однакожъ очень хорошо помню, что было время, когда знаменитые музыканты, а въ особенности пѣвцы и пѣвицы приглашались въ высшіе круги общества, даже во двору.
   Старый камергеръ, занятый послѣдніе четверть часа чтеніемъ офиціальной газеты -- онъ читалъ только офиціальное -- прервалъ чтеніе и сказалъ, смотря черезъ очки на сына:
   -- Это, милый мой, совсѣмъ другое дѣло! Подобнымъ артисткамъ и артистамъ дѣйствительно дѣлаютъ честь, приглашая ихъ иногда въ высшее общество, но это приглашеніе вытекаетъ вовсе не изъ дружественныхъ къ нимъ отношеній: ихъ приглашаютъ единственно затѣмъ, чтобы они, для удовольствія гостей, выказали свое искуство, за что и получаютъ приличное вознагражденіе. Но мы вовсе не желаемъ получать приглашенія на ихъ помолвки или на какія-нибудь другія домашнія празднества...
   -- Однакожъ, перебилъ Гансъ,-- искуство теперь уважается гораздо болѣе, чѣмъ прежде, и развѣ въ послѣднее время не случалось, что артистки выходили замужъ даже за принцевъ?
   -- Судить объ этомъ не мое дѣло, шевельнувъ бровями отвѣтилъ камергеръ,-- но конечно, если-бъ эти принцы удостоили меня выслушать мое мнѣніе, я-бы высказалъ его откровенно и назвалъ-бы такой бракъ прямымъ нарушеніемъ свѣтскихъ обычаевъ.
   -- Дюрбекъ вполнѣ честный и благородный человѣкъ.
   -- Въ этомъ я нисколько не сомнѣваюсь, очень люблю его, и знаю, что и у самого короля онъ на хорошемъ счету, но...
   -- Но?...
   -- Но если-бы мы продолжали съ нимъ наши дружественныя отношенія, то это могло-бы привести къ тяжелымъ подчасъ положеніямъ для насъ обоихъ. Если-бы я со своей стороны сдѣлалъ нѣкоторыя уступки, то не сдѣлаетъ ихъ тотъ кругъ общества, въ которомъ я занимаю видное положеніе и ужь вовсе не желаю съ нимъ расходиться. Я ничего не имѣю противъ людей мѣщанскаго происхожденія; я уважаю даже ремесленника, но только тогда, когда онъ держится своей сфера и не лѣзетъ выше, но все-таки я не желаю весги съ нимъ знакомства. Твой будущій зять въ этомъ отношеніи держится тъкъ-же убѣжденій, какъ и я. Графъ Раутенъ можетъ служить образцомъ порядочнаго человѣка; онъ обладаетъ такимъ тонкимъ тактомъ, что даже я часто удивляюсь, глядя на него. Какую роль въ нашемъ организмѣ играетъ кровь, такую-же первостепенную роль въ нашей жизни занимаетъ тактъ, современемъ если можно употребить подобное вульгарное выраженіе -- переходящій въ инстинктъ, вслѣдствіе котораго мы тотчасъ-же чувствуемъ, что прилично и что нѣтъ. Ты, конечно, отвыкъ отъ всѣхъ тонкостей свѣтскаго поведенія во время твоей безпорядочной дикой жизни. Это шестое чувство -- тактъ, я смѣло причисляю его къ нимъ,-- тебѣ можетъ не предстояло еще случая выработать и развить...
   Гансъ молчалъ и, улыбаясь, выпускалъ кольца дыма въ воздухъ.
   -- Но я все-таки убѣжденъ, что тебѣ удастся пріобрѣсти необходимый тактъ и умѣнье держать себя въ обществѣ, продолжалъ отецъ.-- Въ твоихъ жилахъ течетъ наша кровь, а твоя мать, могу тебя увѣрить въ этомъ, женщина развившая въ себѣ въ высшей степени эти способности. Въ затруднительныхъ случаяхъ прибѣгай къ ея помощи, поступай по ея совѣтамъ, и вѣрь, что она всегда выведетъ тебя на истинный путь.
   -- Однакожъ, батюшка, сказалъ Гансъ, посмотрѣвъ на часы, которому уже надоѣлъ этотъ разговоръ о тактѣ и приличіяхъ,-- если дѣлать сегодня визитъ Шаллерамъ, то я думаю, уже давно пора, иначе я могу придти не во время.
   -- Ты кажется правъ, сказалъ отецъ,-- но развѣ ты хочешь идти одинъ? Ты еще не былъ имъ ни представленъ, ни введенъ къ нимъ въ домъ?
   -- Но развѣ я не могу этого сдѣлать самъ, папа? Увѣряю тебя, уже много разъ въ жизни приходилось мнѣ самому представляться, безъ всякой посторонней рекомендаціи.
   -- Да, да, сынъ мой, улыбнулся камергеръ, -- но это тамъ у васъ въ республикѣ, или между индѣйцами и дикими допускается такой способъ представленія, но здѣсь у насъ, къ счастію, другіе нравы.
   -- Леопольдъ, конечно, не откажется пойдти съ нимъ, сказала г-жа Зольбергъ;-- мнѣ помнится, онъ говорилъ, что долженъ сегодня зайдти къ Шаллерамъ.
   -- Долженъ! засмѣялся Гансъ;-- вотъ настоящее выраженіе вашихъ свѣтскихъ отношеній: я долженъ сдѣлать визитъ, я долженъ пригласить того или другого, я долженъ принять то или другое приглашеніе.-- Caramba, я теряю голову, лишь только подумаю, что и я долженъ подчиниться этимъ формальностямъ.
   -- Что за странное слово ты выговорилъ? испужино спросила его мать.
   -- Которое, матушка?
   -- Твое восклицаніе.
   -- А! Caramba -- это у меня сорвалось съ языка по старой привычкѣ.
   -- И это вѣрно проклятіе? спросила мать, и на ея лицѣ выразился испугъ.
   -- Нѣтъ, матушка, улыбаясь успокоивалъ ее сынъ,-- я, правда, научился тамъ курить, но не клясться, такъ-какъ, по моему, это прескверная привычка. Caramba,-- самое невинное слово, употребляемое въ Испаніи въ разговорѣ даже дамами высшаго общества; это просто выраженіе удивленія или радости.
   -- Милое мое дитя, сказала мать,-- въ южныхъ странахъ твои дамы высшаго общества даже курятъ, какъ ты намъ разсказывалъ объ этомъ самъ: насколько-же считается это приличнымъ у насъ, мнѣ тебѣ, конечно, нечего и объяснять.-- Но я успокоиваюсь, такъ-какъ ты говоришь, что ненавидишь привычку клясться; но совѣтую тебѣ не брать себѣ за образецъ испанскихъ дамъ, въ противномъ случаѣ пѣняй на себя самъ.
   -- Не позвать-ли намъ Раутена? спросилъ камергеръ.
   -- Я думаю, что онъ и Франциска не поблагодарятъ насъ, если мы заставимъ его сдѣлать сегодня утомительный визитъ.
   -- Для него не можетъ быть утомителенъ визитъ, Гансъ, увѣряла мать нѣсколько сердито, такъ-какъ она увидала, что всѣ ея мудрыя замѣчанія были сказаны ею на вѣтеръ, -- онъ слишкомъ хорошо знаетъ приличія. Кажется, поднялся восточный вѣтеръ, а Франциска ничего на себя не надѣла изъ верхняго платья,-- надо чтобы она или вернулась въ комнаты или набросила на себя что-нибудь. Франциска!
   -- Мама?
   -- Не поднимитесь-ли вы на верхъ?
   Молодые люди вошли на терассу; графъ Раутенъ, почти не выслушавъ, для чего просили его сопровождать Ганса, тотчасъ-же согласился, какъ предсказала г-жа Зольбергъ, и молодые люди черезъ нѣсколько минутъ отправились въ путь.
   -- Я не могу выразить тебѣ, Леопольдъ, горячо заговорилъ Гансъ, послѣ того какъ они нѣсколько времени шли молча по городу, -- что за странное чувство возбуждается во мнѣ, когда я вижу, что послѣ моего долгаго отсутствія, во время котораго, я объѣхалъ чуть не полміра, и видѣлъ страну, гдѣ развитіе идетъ исполинскими шагами, гдѣ города возникаютъ какъ-бы волшебствомъ,-- когда я вижу, что у насъ все идетъ по старому, ни въ чемъ нѣтъ никакой перемѣны,-- тѣ-же люди живутъ на тѣхъ-же насиженныхъ мѣстахъ. Посмотри на этого точильщика,-- онъ, конечно, уже не узнаетъ меня, но я за-то помню его отлично, потому-что частенько въ былое время приносилъ я ему точить мой ножикъ, и мальчишкой еще простаивалъ по нѣскольку часовъ, смотря на его работу и удивляясь, какъ это изъ мокраго камня вылетали искры. Взгляни наискось,-- тамъ сидитъ булочница, на томъ-же самомъ мѣстѣ, какъ и десять лѣтъ тому назадъ, и выставляетъ на улицу булки, а ребятишки становятся на цыпочки и стараются достать ихъ -- все какъ было тогда, остается теперь. Всѣ они жили тогда, живутъ и теперь изо дня въ день безъ всякихъ перемѣнъ, имѣя передъ своими глазами тѣ-же дома, тѣ-же крыши и окна, мимо нихъ проходятъ ежедневно одни и тѣ-же люди... Ты не испытывалъ подобнаго чувства по возвращеніи твоемъ изъ Индіи, Леопольдъ?
   -- Можетъ быть, отвѣчалъ графъ, -- но я не придавалъ ему такого значенія, какъ ты, и не старался его объяснять себѣ. То, что замѣчаешь ты здѣсь,-- ты встрѣтишь во всякомъ маленькомъ континентальномъ городишкѣ, вся жизнь котораго сосредочивается на небольшомъ числѣ его обитателей; въ приморскихъ городахъ жизнь иная; тамъ движеніе и суета.
   -- Смотри сюда, Леопольдъ, продолжалъ Гансъ, предаваясь совершенно своимъ воспоминаніямъ,-- вотъ на этомъ самомъ углу было мѣсто нашихъ постоянныхъ зимнихъ игръ въ снѣжки; дальше тамъ идетъ дорога въ школу, а на этомъ углу мы сходились съ гимназистами и учениками реальнаго училища. Какія битвы происходили между нами! Взрослые, которымъ не встрѣчалось особой крайности идти по этой улицѣ, избѣгали проходить здѣсь около обѣденнаго времени, потому что мы всѣ были ужасные сорванцы и никому не давали пощады.
   -- Я не испыталъ школьной жизни, прервалъ его графъ Раутенъ, улыбаясь:-- я получилъ воспитаніе дома, въ деревнѣ, подъ руководствомъ учителя, весьма скучной и сухой личности; у меня даже не было товарищей по играмъ.
   -- Бѣдный другъ, сказалъ Гансъ, -- невесело ты прожилъ твое дѣтство, а оно, какъ ты знаешь, невозвратимо! Между-тѣмъ, по большей части, это самая счастливая пора нашей жизни. Воспоминанія дѣтства мнѣ не менѣе дороги, какъ и воспоминанія о тѣхъ чудныхъ странахъ, которыя мнѣ привелось увидѣть.
   -- Ну, а теперь брось свою сигару, сказалъ графъ, -- мы уже пришли...
   -- Здѣсь развѣ живутъ Шаллеры?
   -- Да, въ первомъ этажѣ.
   Они вошли въ дверь подъѣзда, поднялись по лѣстницѣ и позвонили у двери квартиры Шаллера.
   -- Господа дома?
   -- Пожалуйте. Какъ прикажете о васъ доложить?
   -- Графъ Раутенъ и баронъ Зольбергъ.
   -- Пожалуйте. Лакей отворилъ дверь въ большую угловую комнату, служившую пріемной, которая была гораздо обширнѣе, чѣмъ это могло казаться съ улицы. Она была роскошно убрана. Въ эту минуту въ ней находились три дамы и офицеръ, маленькій толстенькій господинъ -- однимъ словомъ подполковникъ Клингенбрухъ съ своей семьей; они только-что успѣли придти сюда и разсматривали картины, висѣвшія на стѣнѣ.
   -- Милѣйшій графъ, воскликнулъ подполковникъ и пошелъ ему на встрѣчу, протягивая руку,-- очень радъ снова встрѣтиться съ вами! Ну вы какъ поживаете, любезный Зольбергъ?
   -- Я очень счастливъ, встрѣтившись съ вами! сказалъ Раутенъ, обращаясь къ дамамъ.-- Позвольте мнѣ вамъ представить, при этомъ случаѣ, моего друга и будущаго зятя Ганса фонъ-Зольберга, недавно вернувшагося изъ кругосвѣтнаго путешествія. Семейство уважаемаго подполковника фонъ-Клингенбруха, любезный Гансъ.
   Гансъ поклонился дамамъ, а подполковнику протянулъ руку, толстое веселое лицо котораго понравилось ему съ перваго разу.
   -- Я имѣлъ уже удовольствіе встрѣчаться съ вами, сказалъ онъ,-- мы видѣлись въ....
   -- Да, да, да, перебилъ его подполковникъ, боявшійся, чтобы въ присутствіи жены не было произнесено имя злополучной кофейни,-- я уже имѣлъ честь... очень радъ увидѣть васъ снова. Устроились-ли вы у насъ окончательно?
   Гансъ не могъ отвѣчать, такъ-какъ въ это время открылись обѣ половинки среднихъ дверей и г. и г-жа Шаллеры, въ сопровожденіи своей дочери, разодѣтые и съ любезной улыбкой, вошли въ залъ.
   -- Какой-же для меня сегодня праздникъ! воскликнулъ Шаллеръ, направляясь большими шагами къ подполковнику и беря его за обѣ руки.-- Мой почтительнѣйшій поклонъ данамъ.... любезный графъ Раутенъ, какъ я радъ васъ видѣть....
   -- Гансъ Зольбергъ, любезный баронъ, пожелавшій имѣть честь быть вамъ представленнымъ...
   -- Мой любезнѣйшій г. Зольбергъ, я очень радъ видѣть васъ, всемірнаго путешественника, плѣнникомъ въ моемъ домѣ! Но что-же дамы -- Розамунда... Жена, вотъ молодой Зольбергъ -- Катинька, душа моя -- взгляни, передъ тобой стоитъ кровный перуанецъ. Какъ я доволенъ, продолжалъ онъ, обращаясь уже въ семейству подполковника,-- что мы живемъ теперь съ вами почти рядомъ, и что вы и ваши прелестныя дочери наши ближайшіе сосѣди; я надѣюсь, что мы будемъ примѣрными сосѣдями, какъ и должно быть старымъ друзьямъ и....
   -- Прошу покорно сѣсть, сказала Розамунда, жена г. Шаллера, которая, не смотря на свои сорокъ лѣтъ, одѣвалась, какъ молоденькая дѣвушка, и въ особенности была занята своими двумя спускавшимися на плечи локонами.-- Mesdames -- прошу васъ... подполковникъ... г. Зольбергъ... любезный графъ...
   Подполковникъ былъ цѣлое утро на ногахъ и дѣйствительно неиного усталъ; онъ охотно послѣдовалъ приглашенію и тотчасъ-же опустился въ вышитое кресло, стоявшее къ нему ближе другихъ, но въ тотъ-же мигъ вскочилъ какъ-бы ужаленный змѣей -- стулъ его заигралъ маршъ изъ Фауста; Гансъ случайно взглянулъ на подполковника въ ту минуту, когда тотъ опускался въ кресло: страхъ и скачекъ его были на столько уморительны, что Гансъ не могъ удержаться и расхохотался; громче всѣхъ смѣялись Генріетта и Флора, дочери подполковника, самъ-же подполковникъ все еще былъ въ недоумѣніи и внимательно и недовѣрчиво разсматривалъ странное кресло.
   -- Клингенбрухъ, да садись же! смѣясь сказалъ ему Шаллеръ.-- Чего ты боишься?
   -- Сѣсть на шарманку? съ удивленіемъ сказалъ подполковникъ. Да я только по нечаянности, не зная, сѣлъ на нее.
   -- Ха, ха, ха, смѣялся Шаллеръ;-- ты восхитителенъ, Клингенбрухъ,-- все тотъ-же... по старому... Но что-же вы не садитесь, господа -- прошу васъ, обратился онъ ко всѣмъ остальнымъ.
   На самомъ дѣлѣ каждый дѣйствительно боялся сѣсть на мягкіе стулья, подозрѣвая, что въ каждомъ изъ нихъ скрывается что-нибудь подобное, но г-жа Шаллеръ, догадавшись, въ чемъ дѣло, разрѣшила ихъ сомнѣнія.
   -- Прошу васъ, mesdames, садитесь, сказала она своимъ сладкимъ голосомъ, -- это у насъ единственный играющій стулъ; моему мужу пришла въ голову несчастная идея порадовать меня подобной неожиданностью въ мои имянины. Всѣ остальныя кресла самыя обыкновенныя -- садитесь-же пожалуйста.
   Дамы рѣшились, наконецъ, уступить просьбамъ, и усѣлись, все-таки недовѣрчиво оглядываясь; даже самъ Гансъ невольно осторожно подавилъ рукою подушку ближняго кресла. Но г-жа Шаллеръ сказала правду: остальныя кресла были безъ музыки.
   Молодыя дѣвицы усѣлись очень близко одна возлѣ другой и скоро завели оживленную болтовню о предстоящемъ вечерѣ у Шаллера, которымъ и въ этотъ разъ заканчивался зимній сезонъ, такъ-какъ погода, несмотря на апрѣль, стояла превосходная. Самъ-же Шаллеръ съ необыкновенной любезностью и оживленіемъ переходилъ отъ одного гостя къ другому, дѣлалъ то тутъ, то тамъ тонкое замѣчаніе, разсказалъ шепотомъ подполковнику анекдотъ, причемъ послѣдній вопросительно взглянулъ на свою жену и вслѣдъ затѣмъ разразился судорожнымъ смѣхомъ. Вдругъ хозяинъ, какъ-бы испугавшись чего-то, вскричалъ:
   -- Но, господа, вы не курите! Катенька, ты истинная дочь своего отца, затѣмъ-же ты невнимательна въ его гостямъ?
   -- Но, любезный баронъ, сказалъ Раутенъ,-- здѣсь въ залѣ, въ присутствіи дамъ...
   -- Нѣтъ никакого различія, милѣйшій графъ! сказалъ фонъ-Таллеръ весело.-- Моя жена потому и сохранила свою свѣжесть, что хорошо мною прокопчена.
   -- Теодоръ! воскликнула возмущенная почтенная дама,-- ты, право,-- самый грубый человѣкъ? Что подумаютъ о тебѣ дамы?
   -- Мой дружочекъ, развѣ это не самое лестное, что я могъ-бы сказать о тебѣ? отвѣтилъ Шаллеръ, очень довольный собою.-- Взглянувъ на тебя, очень немногіе въ состояніи будутъ отгадать, сколько тебѣ въ дѣйствительности лѣтъ.
   -- Что тебѣ до моихъ лѣтъ, сказала обиженно г-жа Шаллеръ,-- ты опять невыносимъ сегодня, Теодоръ, и это всегда случается съ тобой въ то время, когда у насъ гости. Вы его извините, mesdames; онъ не всегда такой, онъ бываетъ иногда довольно сносенъ.
   Между тѣмъ Катенька, исполняя желаніе своего отца, возвратилась съ прехорошенькимъ ящичкомъ изъ розоваго дерева, въ которомъ были небольшія дверцы. Она обратилась въ графу.
   -- Благодарю васъ, сударыня, сказалъ онъ,-- я не курю....
   -- Неужели? Но, можетъ быть, подполковникъ куритъ?
   Клингенбрухъ бросилъ смущенный взглядъ на жену. Но въ это время она была занята интереснымъ разговоромъ съ г-жею Шаллеръ о цѣнѣ масла и яицъ, и поэтому, къ его счастію, не обратила на него вниманія, почему онъ и рискнулъ отпоретъ дверцы ящика, но тотчасъ-же ихъ захлопнулъ, точно онѣ обожгли его: не успѣлъ онъ отпереть ихъ немного, какъ снова раздались звуки, похожіе на паденіе воды въ металлическій сосудъ.
   Изъ ящика неслись звуки "Вѣнка дѣвы", а Катенька изъ за ящика насмѣшливо смотрѣла на сконфуженнаго подполковника. Къ большему еще для него несчастію, вниманіе подполковницы обратилось на него. Въ отчаяніи, онъ стремительно, подъ звуки музыки, вынулъ изъ ящика сигару; Гансъ не замедлилъ послѣдовать его примѣру.
   Между-тѣмъ разговоръ продолжался вяло, какъ это всегда бываетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда хозяева не ждали прихода гостей и вынуждены занимать ихъ; гости, съ своей стороны, сидятъ какъ на угольяхъ, думая все время о томъ, какъ-бы уйдти поскорѣе и болтая о всякомъ вздорѣ съ одной только цѣлью убить время.
   Пользуясь небольшими перерывами разговора, Гансъ занимался изученіемъ двухъ новыхъ незнакомыхъ ему семействъ, но, конечно, на первый разъ долженъ былъ довольствоваться только мнѣніемъ, составленнымъ на основаніи перваго внѣшняго впечатлѣнія.
   Болѣе всѣхъ другихъ интересовалъ его самъ хозяинъ, высокій, тонкій, но при этомъ необыкновенно гибкій человѣкъ, руки и ноги котораго, равно какъ и языкъ, были постоянно въ движеніи. Аристократическаго не было въ немъ ничего, или онъ не выказывалъ своего аристократизма въ эту минуту, но онъ казался съ виду свѣтскимъ человѣкомъ. Его небольшіе подвижные свѣтло-сѣрые глаза блестѣли еще изъ подъ лысѣющаго лба и, казалось, не выпускали изъ виду ни одного изъ гостей. У него была привычка моргать лѣвымъ глазомъ, при чемъ онъ окидывалъ взглядомъ все общество, такъ-что нельзя было опредѣлить навѣрное, кому онъ подмигнулъ, что заставляло каждаго изъ разговаривающихъ подозрѣвать, что миганіе относится именно къ нему.
   Жена его была эстетическая гусыня, въ чемъ Гансъ убѣдился съ первыхъ-же ея словъ. Во время минутнаго съ нимъ разговора, она успѣла въ восторгъ упомянуть имена почти всѣхъ музыкальныхъ классиковъ и съ восхищеніемъ говорила о послѣднемъ концертѣ классической музыки; разговаривая, она играла своими локонами и ниткой коралловъ, надѣтой на шеѣ, чтобы показать свою еще красивую бѣлую руку.
   Что касается дѣвицъ, то это были три прелестныя созданія, болтавшія между собою съ такимъ невиннымъ видомъ, какъ будто ихъ не занимало ничто постороннее, кромѣ сюжета ихъ разговора; но за то какимъ оживленіемъ блестѣли ихъ глазки, бѣгавшіе во всѣ стороны, и Гансъ никакъ не могъ избавиться отъ мысли, что разговоръ ка сается прямо его особы; и въ самомъ дѣлѣ онѣ говорили о немъ.
   Менѣе всѣхъ понравилась ему подполковница; она сидѣла неподвижно, какъ-бы не обращая ни на кого вниманія, но взгляды, бросаемые ею на своего мужа, весело курящаго сигару, говорили ясно о ея господствѣ въ семьѣ. Гансъ улыбался, воображая себѣ фигуру маленькаго подполковника, выслушивающаго домашнюю проповѣдь.
   Но вдругъ Флора Клингенбрухъ громко вскрикнула; разговоръ прервался и всѣ обратили свое вниманіе на нее; въ это время изъ-подъ дивана раздались звуки музыки; они, какъ оказалось потомъ, исходили изъ скамейки для ногъ.
   -- Ахъ, Боже мой, какъ я испугалась! сказала Флора, подбирая платье и смотря подъ диванъ;-- я совершенно нечаянно дотронулась до чего-то ногой.
   Скамейка продолжала наигрывать и самъ Шаллеръ не могъ удержаться отъ громкаго смѣха, глядя на лица своихъ изумленныхъ гостей.
   Но гостямъ было уже время удалиться. Большіе бронзовые часы, стоявшіе на письменномъ столѣ, пробили шесть, наступало уже время отправляться въ театръ. Не успѣли часы пробить шесть разъ, какъ изъ нихъ также раздалась пѣсня: "О ты прелестная вечерняя звѣзда".
   -- "Ни конь, ни всадникъ", наигрывала скамья.
   -- "Всегда встрѣчаю радостно тебя", отвѣчали часы.
   Можно было сойдти съ ума при этомъ обиліи музыкальныхъ звуковъ.
   Началось обычное прощанье, пожиманіе рукъ, сопровождаемое просьбой посѣтить снова и т. д.
   Гансъ и Леопольдъ проводили Клингенбруховъ до ихъ дома и получили отъ нихъ приглашеніе бывать у нихъ какъ можно чаще.
   -- Леопольдъ, сказалъ Гансъ, все еще улыбавшійся при воспоминаніи о музыкальной мебели Шаллеровъ,-- не можешь-ли ты сказать мнѣ, что за люди эти Шаллеры? Я ихъ не совсѣмъ понялъ, но мнѣ кажется, что въ нихъ очень мало аристократичности.
   -- Ты правъ, отвѣчалъ графъ, -- они предобрые, любезные люди, которымъ я довольно иного обязанъ. Конечно, они нѣсколько эксцентричны, но, Боже мой; у кого изъ насъ нѣтъ своихъ слабостей и своего конька; они никому не мѣшаютъ своими странностями, поэтому мнѣ кажется, можно и не обращать вниманія на ихъ эксцентричности.
   -- Да, конечно, отвѣчалъ Гансъ, -- но согласись самъ, что подобная идея уставить коинату музыкальными ящиками -- чистѣйшее сумазбродство. Видѣлъ-ли ты, какъ усѣлся на кресло маленькій подполковникъ и какъ быстро вскочилъ онъ, страшно перепуганный. Неправда-ли, въ ту минуту онъ былъ въ высшей степени комиченъ?
   -- Какъ нравится тебѣ Катенька? спросилъ Раутенъ, немного помолчавъ.
   -- По первому короткому визиту трудно составить опредѣленное о ней понятіе, но вообще она производитъ довольно благопріятное впечатлѣніе, въ особенности въ сравненіи съ дѣвицами Клингенбрухъ.
   -- Она очень милая дѣвушка, очень недурно рисуетъ масляными красками и отлично играетъ на фортепьяно.
   -- Ну, конечно, въ этомъ домѣ нельзя не быть музыкантомъ! смѣялся Гансъ.-- На какомъ-же инструментѣ играетъ самъ папаша?
   -- Ты смѣешься, а послушалъ-бы ты его игру на віолончели.
   -- А почтенная мамаша?
   -- Поетъ, со вздохомъ отвѣчалъ Раутенъ,-- это ея слабость -- въ сущности же она прекраснѣйшая женщина.
   -- Я слышалъ отъ одного господина, хорошенько не помню отъ кого, интересную гипотезу, сказалъ Гансъ, пройдя въ молчаніи нѣсколько шаговъ,-- что двадцать пять процентовъ живущихъ на свѣтѣ людей имѣютъ свой пунктъ помѣшательства и, вслѣдствіе малѣйшаго, подчасъ непонятнаго и невидимаго повода, окончательно сходятъ съ ума. Конечно, это немного смѣлая гипотеза, но подчасъ мнѣ кажется, что авторъ ея отчасти правъ.
   -- Шаллеры, мнѣ кажется, оправдываютъ эту гипотезу, сказалъ Раутенъ.
   -- Я еще не хочу выражать окончательнаго своего мнѣнія о нихъ, но, можетъ быть, ты и правъ. Вотъ если-бы тебѣ удалось видѣть директора здѣшняго театра, что живетъ наискось противъ нихъ, ты бы навѣрное сказалъ, что онъ диковина изъ диковинъ.
   -- Я очень охотно посѣщаю иногда театръ, чтобы провести гдѣ-нибудь вечеръ, сказалъ Раутенъ,-- но я очень остороженъ и избѣгаю сходиться съ антрепренерами, актерами и прочими.
   -- Не слишкомъ-ли ты разборчивъ, Леопольдъ?
   -- Можетъ быть, но до сихъ поръ я строго держался этого правила.
   Разговоръ на этомъ и кончился, такъ-какъ они подошли къ своему дому и Франциска, стоя у окна, привѣтливо кивала имъ головою.
   

ГЛАВА IX.
ТЕТУШКА МЕЙЗЕБРОДЪ.

   Воротясь домой, дѣвицы фонъ-Клингенбрухъ нашли у себя пригласительную записку отъ тетушки. Въ письмѣ дѣлался намекъ на какой-то подарокъ.
   Подарокъ отъ тетушки!-- Такое благополучіе рѣдко выпадало на долю племянницъ, поэтому слѣдовало поспѣшить на приглашеніе, хотя-бы изъ одного только любопытства.
   Жила тетушка не далеко, на бульварѣ, возлѣ самаго парка, стало быть на такомъ мѣстѣ, которое посѣщалось избранною публикой; но это не мѣшало тетушкѣ довольствоваться только хорошимъ внутреннимъ убранствомъ комнатъ; если кто-нибудь замѣчалъ ей, что было-бы не худо подкрасить и снаружи обветшалыя стѣны, она отвѣчала, что рѣдко видитъ свой домъ съ улицы, но что если онъ производитъ на гуляющихъ непріятное впечатлѣніе, то она не препятствуетъ имъ подновить его на свой счотъ. Конечно, никто не думалъ воспользоваться этимъ любезнымъ предложеніемъ.
   Тетушка сидѣла у себя за вязаньемъ шерстяной юбки, назначаемой для отсылки въ одну изъ языческихъ миссій. Это было ея обычнымъ и единственнымъ занятіемъ среди дня. По вечерамъ она читала священныя книги. Ей не приходило въ голову, что теплая одежда, разсылаемая ею по отдаленныхъ миссіонерскимъ конторамъ, могла-бы пригодиться и поближе, хотя-бы въ своемъ городѣ для спасенія многихъ нуждающихся отъ холода вовремя суровой зимы. Она надѣялась этой благочестивой работой заслужить себѣ награду въ будущей жизни; для бѣдныхъ-же, окружавшихъ ее на родинѣ, существовали дома призрѣнія, слѣдовательно о нихъ заботилось цѣлое общество; если-же находились гордецы, нежелавшіе просить пріюта въ этихъ домахъ, то они должны были сами о себѣ заботиться,-- не убиваться-же изъ-за нихъ такой благочестивой дамѣ!
   Тетушка постоянно сидѣла въ старомъ кожанномъ креслѣ, на которомъ ни за что не хотѣла перемѣнить покрышку, не смотря даже на предложеніе племянницъ изготовить ей для покрышки канвовую вышивку. Это старинное кресло рѣзко выдавалось своимъ скареднымъ видомъ въ комнатѣ, загроможденной всевозможными вышитыми ковриками, подушками, скамейками и тому подобнымъ. Но тетушка и слышать не хотѣла о перемѣнѣ покрышки на своемъ креслѣ или о замѣнѣ его другимъ, болѣе удобнымъ.
   Съ виду тетушка была здоровая, статная женщина съ серьезнымъ, суровымъ лицомъ, карими, недурными глазами, но какою-то мрачною рѣшимостью въ выраженіи губъ, заросшихъ довольно густымъ пушкомъ. Густыя брови, которыя сдвигались очень часто, также не способствовали смягченію ея физіономіи.
   Не особенно радостная жизнь выпала на долю этой женщинѣ. Родомъ она была изъ знатной, но бѣдной фамиліи, въ которой при отсутствіи многихъ необходимѣйшихъ внутреннихъ удобствъ, старались пустить пыль въ глаза красивой внѣшностью, чопорностью и великосвѣтскими сплетнями. Въ этой непривлекательной обстановкѣ она провела свою молодость; за ней ухаживали, говорили ей комплименты, но далѣе ухаживанья и комплиментовъ знакомые ей мужчины не шли. Пришло время, полюбила и она молодого человѣка, но не изъ своего высшаго круга, а изъ средняго сословія; онъ также полюбилъ ее и хотѣлъ на ней жениться. Но родители ея не согласились на такой неравный бракъ и, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, ея возлюбленный женился на дочери богатаго булочника. А потомъ, съ каждымъ годомъ, стала увеличиваться въ домѣ нужда, и родители, откинувъ, наконецъ, въ сторону свою дворянскую гордость, сами уговорили дочь выдти за купца,-- очень пожилого, но зато очень богатаго.
   Вышла она замужъ, но жизнь ея нисколько не улучшилась. Мужъ обращался съ нею дурно, попрекалъ ей ея бѣдностью, насмѣхался надъ "благородными нищими". Это была грубая натура, -- человѣкъ, проложившій самъ себѣ дорогу терпѣливымъ трудомъ и вышедшій въ капиталисты изъ простого работника. Жена была, однако, тоже неподатливаго характера; она не выносила молча мужниныхъ попрековъ и скоро домъ сдѣлался сценою ежедневной брани и ссоръ. Но купецъ скоро умеръ и при томъ такъ внезапно, что по городу заходили даже слухи о насильственной смерти. Эти слухи однакожъ ничѣмъ не подтвердились. Вдова наслѣдовала послѣ него большое состояніе, но состарилась, не измѣнивъ своего ожесточеннаго взгляда на міръ. Въ особенности ненавидѣла она мужчинъ, дѣлая исключеніе лишь для духовныхъ лицъ, но и съ тѣми обращалась далеко не привѣтливо. Повидимому, и самая религія была для нея только дѣловымъ предметомъ, не больше.
   Постоянными ея собесѣдниками были лишь толстая, старая собака, едва передвигавшая ноги отъ жира и ворчавшая на всѣхъ, даже на духовныхъ,-- и большой сѣрый котъ, постоянно лежавшій на колѣняхъ старухи, въ то время, какъ она сидѣла за своимъ благочестивымъ вязаньемъ.
   Съ этими двумя друзьями была она въ своей комнатѣ и въ то время, когда вслѣдъ за легкимъ стукомъ въ дверь и приглашеніемъ войти, сопровождавшимся ворчаньемъ собаки, въ комнату впрыгнули обѣ дѣвицы Клингенбрухъ, съ веселымъ возгласомъ: "Добраго вечера, тетушка!" На это привѣтствіе толстый Жоли не замедлилъ отвѣтить отчаяннымъ лаемъ.
   -- Можно-ли такъ пугать бѣдное животное? произнесла тетушка, опуская свое вязанье на кота, а другою рукою снимая очки.-- Ворвались, точно бѣшеныя!
   -- Ахъ, тетушка, не сердитесь, сказала Флора, цѣлуя старуху.-- За нами бѣжалъ какой-то горбунъ...
   -- Онъ здѣсь уже, въ домѣ! подтвердила Генріетта.-- Какъ-бы чего не укралъ!
   -- Вѣчно вздоръ мелетъ! перебила съ неудовольствіемъ тетка.-- Это просто писецъ отъ моего стряпчаго. Онъ вѣрно несетъ мнѣ бумаги.
   Въ эту минуту, кто-то дѣйствительно постучался, тетушка закричала снова: "войдите!" стряхнула съ колѣнъ кота и пошла къ двери, которая отворилась на этотъ разъ медленно и на порогѣ ея показался Муксъ.
   -- Отъ г. нотаріуса Пистера! произнесъ онъ, вручая старухѣ пакетъ.
   -- Очень хорошо; благодарю!
   Она взяла бумаги и Муксъ тотчасъ-же исчезъ.
   -- Я такъ перепугалась! начала снова Флора.
   -- Не дурачься, пожалуйста! перебила тетка, запирая пакетъ въ бюро и садясь на свое прежнее мѣсто.-- Чего бояться такого маленькаго человѣчка? Если-бы большой, я не сказала-бы ничего; но отъ тѣхъ-то, небось, не бѣгаете!
   -- Ахъ, тетя! воскликнула Генріетта.
   -- Ну, ладно, садитесь. Я хотѣла васъ видѣть затѣмъ, чтобы... Но, Господи милостивый! Какъ вы разодѣты! На придворный балъ что-ли сбираетесь? Не страмъ вамъ по улицамъ ходить въ такомъ нарядѣ?
   -- Но, тетушка, возразила Флора въ смущеніи,-- мы дѣлали сегодня визиты... Нельзя-же одѣваться такъ, чтобы другимъ въ глаза кинулось...
   -- А это не кидается, по твоему? На головѣ цѣлый возъ? Право, хватило-бы на день коровѣ, если-бы только всю эту паклю можно было въ пищу употреблять божіему творенію!.. Да еще сколько тутъ бантовъ, цвѣтовъ, всякихъ тряпокъ! Миссіонеры вонъ пишутъ, что язычники разукрашаютъ себѣ такъ свои башки.
   -- Тетушка, сказала Генріетта, что-жъ дѣлать, если теперь такая мода... всѣ такъ носятъ...
   -- Знаю, знаю, перебила старуха, качая головой.-- Только я думаю, что никто не будетъ на васъ пальцемъ указывать, если вы и поскромнѣе одѣнетесь. Да откуда вашему бѣдному отцу добывать деньги на всю эту роскошь, мода на которую мѣняется вдобавокъ каждую недѣлю? Да и грѣютъ-ли, хоть немного, напримѣръ, эти шелковыя мантильки? Навѣшиваются онѣ на плечи просто такъ, ради одной дури, и стыдно порядочной женщинѣ одѣваться точно фиглярка! Пора вамъ взяться за умъ, сударыни, и если ваша матушка не умѣетъ растолковать вамъ, какъ слѣдуетъ одѣваться порядочной женщинѣ -- она, впрочемъ, сама гоняется по городу шутовской куклой,-- такъ я научу васъ... Гетти, сними-ка, тамъ съ комода, эти платочки!
   У Гетти подкосились ноги. Входя въ комнату, она замѣтила пару новыхъ клѣтчатыхъ платковъ, но предполагала, что они назначаются для прислуги или въ крайнемъ случаѣ, можетъ быть, для самой тетушки. Но оказывается, что они имѣютъ другое назначеніе! О, ужасъ! пройти по улицѣ въ такомъ платкѣ, который стоитъ всего какой-нибудь талеръ двадцать грошей! Эти мысли не помѣшали, однако, Генріеттѣ съ пріятной улыбкой, съ возможной скоростью исполнить приказаніе тетки.
   -- Вотъ они, тетичка!
   -- Что, недурная вещица? сказала старуха, развертывая одинъ изъ платковъ и поворачивая его къ свѣту.-- Прочные, очень полезные...
   -- Да, конечно, прехорошенькіе платочки! произнесла растерявшаяся Флора.-- Мягкіе такіе... дома носить отлично...
   -- А на улицѣ нельзя, сударыня? крикнула тетка, бросая на племянницу грозный взглядъ.-- На улицѣ намъ надо что-нибудь получше! Шелкъ, бархатъ, тюль, бахромочки, да подвѣсочки! Такъ, что-ли?
   -- Тетушка, Флора хотѣла не то сказать! воскликнула умоляющимъ голосомъ Генріэта.
   -- А что-же? продолжала тетка сурово.-- До того, какъ вы дома ходите, мнѣ дѣла нѣтъ, но я хочу, чтобы вы появлялись у меня не какъ расфранченныя актрисы, а какъ порядочныя молодыя дѣвушки, которыя навѣщаютъ также порядочную женщину, свою родственницу. Въ этихъ дурацкихъ шляпкахъ ко мнѣ болѣе не являйтесь! Вы думаете, я старая ворчунья? Нѣтъ, спросите моего Жоли и Мура,-- бранюсь-ли я когда съ ними? И съ старою моею Рези живемъ мы также мирно. Выводятъ меня изъ себя только ваши побрякушки... Но, надѣюсь, что вы меня послушаетесь и всѣмъ этимъ глупостямъ положите конецъ. Мы болѣе и говорить объ этомъ не станемъ. Садитесь и разсказывайте мнѣ, что въ свѣтѣ дѣлается.
   -- Сейчасъ, тетичка! воскликнула Флора, кидаясь къ комоду, чтобы положить на него свою шляпу. Но ея быстрое движеніе показалось подозрительнымъ Жоли, который выпрыгнулъ изъ своей корзинки и вцѣпился зубами въ фалбары, украшавшія платье молодой дѣвушки.
   -- Боже мой! эта противная собака изорвала мнѣ весь подолъ! закричала Флора чуть не со слезами.-- Новенькое платье!
   -- Зачѣмъ носишь такія паутины? сказала тетка презрительно.-- И потомъ, къ чему такъ бросаться? Жоли привыкъ здѣсь къ степенному обращенію; немудрено, что онъ возмущается, видя безпорядокъ. Вотъ тебѣ иголка съ ниткой; зашей, что тамъ разорвалось.
   -- Я попрошу лучше пару булавочекъ, тетушка. Дома портниха, хорошенько зашьетъ.
   -- Ты и этого-то сама сдѣлать не умѣешь?
   Генріэта поспѣшила отклонить разговоръ, грозившій снова перейти въ непріятныя нравоученія, разсказомъ о томъ, что онѣ были у Шаллеровъ и видѣли тамъ молодого Зольберга, пропадавшаго такъ долго "невѣсть гдѣ", въ Америкѣ, а также и графа Раутена.
   Тетушка слушала молча, потомъ спросила:,
   -- Что за человѣкъ этотъ Зольбергъ?
   -- Ахъ, прехорошенькій! отвѣчала Флора.-- Темные, кудрявые волоса...
   -- Опять вздоръ! перебила тетка.-- Я тебя не о его рожѣ опрашиваю, а хочу знать, каковъ онъ въ обращеніи: не походитъ-ли на свою любезную матушку, которая такъ задираетъ косъ, точно жалѣетъ, зачѣмъ онъ у нея не среди лба выросъ!
   -- Нѣтъ, тетичка, я этого не замѣтила. Напротивъ, хотя онъ очень приличенъ, но у него нѣтъ ничего такого, знаете, аристократическаго... Онъ даже немножко слишкомъ непринужденно расхохотался, когда папа сѣлъ на стулъ съ музыкой и перепугался.
   -- Стулъ съ музыкой?.. Это еще что?
   -- Ну, такой стулъ, въ родѣ табакерки съ музыкой. Когда сядешь на него, онъ и заиграетъ.
   -- И у Шаллеровъ такіе сумазбродные стулья? Не можетъ быть!
   -- Отчего-же, нѣтъ, тетя? У нихъ и скамеечки въ этомъ родѣ, и сигарные ящики, и чего, чего нѣтъ! Но, вообще, прелесть, какъ меблировано, а Катенька такая милочка...
   -- А старая корга окончательно съ-ума спятила.
   -- Кто это? г-жа фонъ-Шаллеръ?
   -- Она самая. Видѣла я ее вчера: идетъ, какъ мачта увѣшанная; туда-же шиньонъ, цвѣты... Лучше-бы о смерти думала!.. А это еще что за молокососъ подъ моимъ окномъ все прохаживается? Этотъ поручикъ? Конечно, не для меня онъ совершаетъ свою прогулку... Знаете вы этого молодчика?
   -- Какого, тетушка? спросила Генріэта, протягивая головку, однако съ нѣкоторою осторожностью. Очень могло быть, что совѣсть ея и была чиста, но все-же зачѣмъ подвергаться опасности получить какой-нибудь поклонъ на глазахъ строгой родственницы?-- Я никого не вижу, тетичка! продолжала она.
   -- Не видишь этого поручика? Кажется, немудрено запримѣтить, если торчитъ прямо тутъ, съ своими тонкими ногами и шпаженкой!.. Да съ чего-же ты покраснѣла?
   -- Милая тетя, право не могу разсмотрѣть его хорошенько.... Можетъ быть, мы гдѣ-нибудь на балу и встрѣчались, но всѣ эти офицеры такъ похожи другъ на друга...
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Ну, я не хочу разспрашивать тебя болѣе, но только предостерегаю!
   Флора глубоко вздохнула, зная уже напередъ, какая рѣчь поведется.
   -- Всѣ они одинаковы, продолжала тетка, -- всѣ, безъ исключенія, и если-бы иная невѣста знала, что ее ждетъ, то она лучше бросилась-бы въ воду, чѣмъ согласилась идти въ церковь подъ вѣнецъ!
   -- Но развѣ нѣтъ счастливыхъ супружествъ? осмѣлилась возразить Генріэта.-- Посмотрите хотя на папа и мама... Мама, конечно, не назоветъ себя несчастной...
   -- Потому-что твой папа колпакъ! рѣшительно перебила тетушка.-- Ему юбку-бы носить, а не штаны съ красными лампасами!.. Что-же въ другихъ семьяхъ происходитъ, того вы не вѣдаете; все тамъ шито и крыто, но тѣмъ тяжелѣе, можетъ быть! Нѣтъ, будь у меня дочери, я скорѣе имъ шею свернула-бы своими собственными, материнскими руками, чѣмъ отдала-бы ихъ въ рабство человѣку, который, хотя медленно, но также вѣрно замучилъ-бы ихъ до смерти! Недавно разговаривала я объ этомъ съ моимъ нотаріусомъ. Вотъ человѣкъ разсудительный...
   -- Онъ женатъ, тетушка?
   -- Нѣтъ, глупая дѣвчонка, не женатъ, иначе и онъ обратился-бы въ свирѣпое животное. Знаете-ли, что онъ говорилъ мнѣ? У одного его шесть разводныхъ дѣлъ на рукахъ. У одного его! А сколько еще адвокатовъ и стряпчихъ въ нашемъ городѣ! Сколько также домашнихъ страшныхъ ссоръ не доходитъ до судовъ!
   -- Но всегда-ли мужчины виноваты?.. сказала Генріэта.
   -- Всегда! утвердительно отвѣчала старуха.-- Но я надѣюсь, вамъ терпѣть не придется; я, по крайней мѣрѣ, сдѣлаю все, зависящее отъ меня...
   -- Въ будущій четвергъ у Шаллеровъ thé dansant, заговорила Флора.-- Насъ приглашали.
   -- Могли-бы вы придумать что-нибудь умнѣе, чѣмъ бѣситься на этихъ вечерахъ! возразила тетушка.-- Только лишній поводъ къ расходамъ. Съ тѣмъ, съ другимъ познакомитесь, надо и къ себѣ позвать, а откуда денежки-то брать? Доходы у васъ не прибавляются. Не уменъ вашъ батюшка!..
   -- Шаллеръ ему другъ молодости! попробовала защитить отца Генріетта.
   -- Я не понимаю хорошенько этого выраженія. Должно быть, вмѣстѣ кутили, когда были молоды, а теперь вздумалось баловаться и въ старости. Но вы уже собираетесь?
   -- Пора, тетичка. Темно становится; позже неловко будетъ идти.
   -- Что правда, то правда. Платки-то возьмите, а еще лучше накиньте; такъ и тащить не придется.
   -- Жарко, тетичка! Они пригодятся намъ въ прохладные вечера...
   -- Ну, ладно. А этотъ офицеръ все шатается. Гетти, Гетти!
   -- Тетичка, чѣмъ-же я виновата, если иной, отъ бездѣлья, весь день по улицѣ ходитъ?
   -- Конечно, не виновата, если ты, тутъ дѣйствительно ни при чемъ. Ну, прощайте! И въ самомъ дѣлѣ, становится уже темно.
   -- Когда-же вы къ намъ, тетушка?
   -- Не знаю, дѣти. Правду сказать, мало меня и тянетъ къ вамъ. Впрочемъ, буду по сосѣдству на дняхъ, можетъ быть и зайду.
   Молодыя дѣвушки скромно вышли изъ комнаты, сопровождаемыя новымъ отчаяннымъ лаемъ Жоли; но лишь только онѣ стали спускаться съ лѣстницы, Флора не выдержала до конца своей смиренной роли.
   -- Нѣтъ! сказала она, хотя все еще невольно смягчая свой голосъ,-- нѣтъ, если это не самая противная старая вѣдьма во всемъ городѣ, то я соглашаюсь дѣйствительно остаться на вѣкъ въ дѣвушкахъ и сидѣть, подобно ей, такимъ-же пугаломъ въ своей клѣткѣ, съ старой вонючей собакой и отвратительнымъ сѣрымъ котомъ!
   -- А платка я ни за что носить не буду! сказала, въ свою очередь, Генріэта.-- Что это, право? людей смѣшить?
   -- И цвѣтовъ съ шляпокъ не снимемъ! добавила Флора.-- Съ ума она сошла! И съ чего это ей такъ нравится стѣснять насъ во всемъ? Самой-то, развѣ легче оттого, что чудовищемъ смотритъ? Что она этимъ выигрываетъ?
   -- Ну, да вѣдь это не долго! замѣтила Генріэта.-- При жизни она можетъ нами командовать, а потомъ...
   -- Пошли ей Богъ мирную кончину! заключила Флора и съ этимъ благочестивымъ пожеланіемъ сестры вышли на улицу.
   -- Лишь-бы только этотъ Вёфенъ не прямо пустился за нами! прошептала Генріэта.-- Старая вѣдьма навѣрное подсматриваетъ изъ окошка. Бѣда, если увидитъ!
   -- Ахъ, стоитъ обращать на нее вниманіе! нетерпѣливо воскликнула Флора.-- Право, эта опека мнѣ уже до крайности надоѣла. Мужчины, видите-ли, обращаются съ женщинами, какъ съ рабами. А она-то какъ обращается съ нами?
   -- Идетъ! идетъ! прошептала Генріэта съ испугомъ! Ну, если она видитъ!
   -- Да полно тебѣ бояться! что мы, монахини что-ли, въ самомъ дѣлѣ?
   -- Черезъ паркъ пойдемъ?
   -- Разумѣется. Ты поговори съ нимъ, а я посторожу. Мой Гейдевальдъ пренедогадливый. Могъ-бы замѣтить, кажется, что мы вышли изъ дому, а ему извѣстно, что мы всегда возвращаемся черезъ паркъ!
   Но Флора фонъ-Клингенбрухъ напрасно обвиняла своего воздыхателя. Онъ не замедлилъ показаться также на поворотѣ аллеи, и обѣ влюбленныя парочки, нѣжно бесѣдуя другъ съ другомъ, пошли такъ медленно, что мама Клингенбрухъ нашла себя вынужденной сдѣлать легкое замѣчаніе своимъ дочерямъ за ихъ запоздалое возвращеніе.
   Находчивыя дочки отклонили, впрочемъ, и этотъ легкій выговоръ, показавъ матери подарокъ тетушки, причемъ не замедлили выразить, не стѣсняясь, что не намѣрены "скандалиться" показываніемъ себя на улицѣ въ такихъ уродскихъ платкахъ. Почтенная мать, въ душѣ вполнѣ имъ сочувствовавшая, попыталась, однако, ихъ успокоить благоразумными увѣщаніями: "дѣлая имъ этотъ подарокъ, тетушка руководилась добрыми намѣреніями; находясь въ нѣкоторой зависимости отъ нея, не приходится оскорблять ее своимъ невниманіемъ... Притомъ не вѣкъ-же это будетъ продолжаться"!..
   Но Генріэта долго не умолкала, осыпая тетушку бранью заурядъ съ ея "противнѣйшимъ псомъ", и даже Флора, это милое, тихое созданье, горячилась такъ, что слезы выступали у нея на глазахъ. Главною причиною ихъ было разорванное платье, сейчасъ-же по возвращеніи отосланное въ швеѣ, съ строжайшимъ наказомъ: починить его непремѣнно въ этотъ-же самый вечеръ.
   

Глава X.
РАЗНЫЕ ВИЗИТЫ.

   На слѣдующее утро, въ рестораціи Баумана засѣдали обыкновенные гости, въ томъ числѣ и американецъ съ своимъ зятемъ. Когда мистеръ Хуммель, расплатившись, выходилъ изъ залы, къ нему подошелъ капитанъ фонъ-Дюрбекъ.
   -- Извините меня, если я, хотя и не имѣю чести быть знакомымъ съ вами, предложу вамъ вопросъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ американцу;-- Меня зовутъ -- капитанъ фонъ-Дюрбекъ.
   -- Пріятно познакомиться, г. капитанъ! отвѣчалъ Хуммель, сильно встряхивая ему руку.-- Что прикажете?
   -- Я слышалъ, что вы долго проживали въ Америкѣ?
   -- Yes {Да.}, сказалъ американецъ, пуская густую струю табачнаго дыма.-- Долгонько я тамъ потаскался по разнымъ мѣстамъ.
   -- И хорошо знаете страну?
   -- Какъ свой карманъ.
   -- Видите-ли, въ чемъ дѣло, началъ капитанъ, идя вмѣстѣ съ американцемъ и его зятемъ медленнымъ шагомъ по улицѣ:-- одинъ изъ моихъ товарищей, офицеровъ, недоволенъ здѣсь своимъ положеніемъ и желалъ-бы переселиться въ Америку. Всѣ мы противъ этого переселенія, но онъ стоитъ на своемъ и слушать не хочетъ никакихъ возраженій. Поэтому мнѣ хотѣлось-бы разузнать отъ васъ, по крайней мѣрѣ, куда ему тамъ обратиться, и какъ вы полагаете, можетъ онъ разсчитывать тамъ на успѣхъ?
   -- Well {Хорошо.}, сказалъ мистеръ Хуммель,-- если вы спрашиваете моего мнѣнія, я полагаю, вы желаете также знать сущую правду.
   -- Ее-то мнѣ и нужно.
   -- Of course! {Разумѣется!} Въ такомъ случаѣ, присовѣтуйте ему сидѣть здѣсь, въ Германіи, и оставить Америку въ покоѣ.
   -- Но почему-же? Простите, если я настаиваю, но я принимаю большое участіе въ этомъ молодомъ человѣкѣ, да и самъ не вижу ничего хорошаго въ переселеніи его на чужбину.
   -- И не ошибаетесь. Здѣшніе молодые офицеры, знатные и незнатные -- это все равно, тамъ вовсе не пригодны. У этихъ господъ heaps {Куча.} странныхъ идей въ головѣ; болѣе всего мечтаютъ они объ охотѣ. Что-же, если не повезетъ, буденъ пропитывать себя охотою въ этомъ чудномъ, роскошномъ краѣ, говорятъ они, а какъ залѣзутъ въ настоящія наши swamps {Болота, поросшія кустарникомъ.}, гдѣ теперь только и водится еще дичь, да завязнутъ тамъ по уши въ грязи, такъ и начнутъ тосковать по родинѣ и ругать Америку, на чемъ свѣтъ стоитъ.
   -- Мой товарищъ вовсе не страстный охотникъ.
   -- The same thing! {Все равно!} Тамъ, чтобы было чѣмъ жить, надо работать.
   -- Онъ готовъ на это.
   -- Of course, пока здѣсь сидитъ. Они всѣ одинаковы, эти господчики. Только тамъ нѣтъ такой работы, о которой они тутъ, на досугѣ, мечтаютъ. Впрочемъ, есть средство дознаться, дѣйствительно-ли онъ намѣренъ трудиться въ Америкѣ какъ слѣдуетъ, чтобы не пропасть тамъ съ голода.
   -- Какже это?
   -- А вотъ какъ, это easy enough {Довольно легко.}: пусть-ка онъ наймется здѣсь на мѣсяцъ къ какому-нибудь крестьянину настоящимъ работникомъ. Онъ можетъ уѣхать куда-нибудь подальше, гдѣ его никто не знаетъ... хотя работа и не страмитъ...
   -- Конечно, но, знаете, здѣсь все-же мѣшаютъ предразсудки; томъ-же, ничто не помѣшаетъ ему трудиться.
   -- Yes {Да.}, старая исторія, all about alike {Всѣ одинаковы.}. Пока у этихъ господъ есть хотя центъ въ карманѣ, они отлыниваютъ отъ работы, а тамъ, когда уже совсѣмъ жутко придется, накидываются на всякое занятіе, только чувствуютъ себя куда какъ не хорошо и пишутъ домой прежалостныя письма... это затѣмъ, чтобы денежки присылали.
   -- Но нельзя-ли его какъ-нибудь тамъ заранѣе пристроить?
   -- No! {Нѣтъ.} рѣшительно отрѣзалъ мистеръ Хуммель.-- Тамъ ихъ тысячи бѣгаютъ, этихъ джентльменовъ, которые обучались здѣсь разнымъ вещамъ, непригоднымъ въ нашей country {Странѣ.} рѣшительно ни къ чему. Имъ слѣдуетъ сперва немножко пообточиться для дѣла. Руки отъ нихъ требуются, вотъ что; головъ ихъ никому не надо, не такого онѣ сорта, чтобы годились для спекуляцій; если-же иной молодецъ и сунется во что-нибудь подобное, то врѣжется такъ, что и самъ будетъ не радъ.
   Въ эту минуту, мимо разговаривавшихъ прошло нѣсколько военныхъ и между ними одинъ штатскій, -- графъ Раутенъ. Дюрбекъ, занятый своими мыслями, пропустилъ ихъ безъ вниманія, только разсѣянно отвѣтивъ на ихъ поклонъ, но Хуммель остановился и посмотрѣлъ имъ вслѣдъ.
   -- I'll be damned {Будь я проклятъ.}, воскликнулъ онъ,-- если не встрѣчалъ уже прежде этого джентльмена! Если не его, то его двойника.
   -- Котораго это? спросилъ капитанъ, оборачиваясь.
   -- Вотъ, того, что идетъ справа... Впрочемъ, I don't care {Мнѣ дѣла нѣтъ.}, чортъ съ нимъ! Пусть надувается; мы не хуже его, а можетъ, еще и почище!
   -- Такъ вы полагаете, что онъ побоится работы? началъ опятъ капитанъ, возвращаясь къ прежнему предмету разговора, который занималъ всѣ его мысли.
   -- Этотъ-то? произнесъ Хуммель, указывая пальцемъ себѣ черезъ плечо.-- Да я готовъ проглотить цѣликомъ, съ лезвеемъ и топорищемъ, тотъ топоръ, который былъ когда-нибудь въ рукахъ у этого господчика!
   -- Я говорю о моемъ товарищѣ.
   -- Ахъ! beg your pardon! {Прошу прощенія!} въ эту минуту я думалъ совсѣмъ о другомъ. Что-же, можетъ быть, нужда заставитъ,.такъ и примется, но все-же не съ охоткой! Людямъ трудно разставаться съ своими привычками...
   -- А на счетъ мѣста нельзя и надѣяться?
   -- Ну, какимъ-нибудь слугой, разнощикомъ газетъ еще можно пристроиться, но вѣдь такая перспектива не лестна для г. поручика! Къ тому-же, могу васъ увѣрить, подобныхъ франтиковъ тамъ гибель, всѣмъ имъ плохо и всѣ они плохи.
   -- Все, что вы говорите, подтверждается моими собственными убѣжденіями, сказалъ Дюрбекъ, прощаясь съ своимъ собесѣдникомъ.-- Благодарю васъ!
   -- О, nonsense! {Что за вздоръ!} отвѣчалъ Хуммель, снова крѣпко потряхивая ему руку.-- Я всегда радъ служить вамъ!
   -- Мое почтеніе, г. капитанъ! произнесъ кассиръ палаты казначейства, до сихъ поръ молча и съ удивленіемъ слушавшій разговоръ. Въ то самое время, когда капитанъ приступилъ съ своими разспросами къ американцу, изъ дома съ угловымъ окномъ вышелъ маленькій горбатый писецъ; онъ перешелъ черезъ улицу въ аптеку, но не остановился ни въ ней, ни въ слѣдующихъ этажахъ, а пробрался прямо въ чердачное помѣщеніе, раздѣленное на три квартирки. Въ средней, самой обширной изъ нихъ, жилъ съ своимъ семействомъ башмачникъ; вправо отъ него старый холостякъ, лакей, а влѣво, -- молодая, одинокая дѣвушка, швея, работавшая на дому. Она брала преимущественно бѣлошвейную работу, и такъ-какъ работала удивительно быстро и хорошо, то заказовъ у нея всегда было вдоволь и ей часто приходилось трудитися даже и по ночамъ. Къ несчастью, бѣлошвейная работа оплачивается такъ дурно, что изъ заработковъ можно удовлетворять лишь самыя крайне-необходимыя потребности; но у бѣдняжки швеи было слишкомъ мало потребностей, по крайней мѣрѣ, она ограничила ихъ до послѣдней возможности, и она кое-какъ перебивалась своимъ честнымъ трудомъ, подобно тысячѣ другихъ бѣдныхъ дѣвушекъ.
   Муксъ остановился налѣво и постучалъ въ маленькую дверь, на которой была приклеена полоска бумаги съ надписью: "Катарина Петерсъ, швея".
   -- Войдите! отвѣчалъ свѣжій голосокъ.
   Жилище Катарины состояло изъ узенькой, низкой каморки съ слуховымъ окномъ, и другого, еще меньшаго, чуланчика, служившаго дѣвушкѣ спальней. Но это тѣсное помѣщеніе было даже красиво, благодаря своей чистотѣ и порядку. Вымытый полъ-такъ и блестѣлъ; на окнѣ висѣли коротенькія, но гладкія, точно сейчасъ изъ-подъ утюга, занавѣски; на простенькомъ комодѣ, столѣ и стульяхъ не было ни пылинки. Находились, если хотите, даже и предметы роскоши въ этой комнаткѣ: на стѣнѣ висѣли старые шварцвальдскіе ласы, а на окошкѣ стояла пара горшковъ съ фіалками и подснѣжниками..
   У этого окна сидѣла сама Катарина Петерсъ, въ темномъ холстинковомъ платьицѣ, синемъ передничкѣ и бѣлой косынкѣ; густые каштановые. волосы тяжелой косой лежали у нея на затылкѣ. Она усердно работала и едва приподняла голову, отвѣчая на привѣтствіе Мукса, но улыбнулась весело, говоря:
   -- Все готово, г. Муксъ; присядьте на минутку; мнѣ осталось пришить всего только три пуговицы.
   -- Богъ помочь! сказалъ Муксъ своимъ нѣжнымъ мелодическимъ голосомъ.-- Я пришелъ не затѣмъ, чтобы васъ торопить; но теперь двѣнадцать часовъ, у насъ время свободное, я и зашелъ заглянуть, какъ идетъ у васъ ваша работа, -- не готово-ли?
   -- Мнѣ помѣшали, а то я давно уже пришила-бы и пуговки. Все будетъ кончено къ сроку, какъ я обѣщала.
   -- Какъ вы успѣли сшить всю эту кучу въ такое короткое время! произнесъ Муксъ, разсматривая груду готовыхъ уже, сложенныхъ рубашекъ.
   -- Я привыкла къ этой работѣ, г. Муксъ.
   -- А сколько часовъ въ сутки вы спали все это время?
   -- Мнѣ сна нужно немного. Часа три, четыре, и я опять свѣжа на цѣлый день.
   -- Но глаза ваши? Знаете-ли, вѣки у васъ что-то очень покраснѣли и припухли въ послѣднее время.
   -- Это отъ простуды, возразила молодая дѣвушка, силясь улыбнуться.-- Я была слишкомъ неосторожна, поздно вечеромъ работала у открытаго окна; за-то у меня теперь насморкъ!.. Но, вотъ, пришита и послѣдняя пуговка. Все готово.
   Она артистически сложила доконченную рубашку и прибавила ее къ остальнымъ.
   -- Впрочемъ, не нести-же вамъ самимъ, продолжала она.-- Я тотчасъ доставлю.
   -- Но если вы не стыдитесь ходить съ такимъ узломъ по улицѣ, неужели-же я постыжусь? возразилъ маленькій человѣчекъ.-- Нѣтъ, любезная фрейленъ, я затѣмъ и пришелъ, чтобы взять бѣлье, если оно у васъ готово; я принесъ вамъ и деньги за работу. Г. нотаріусъ не любитъ оставаться въ долгу.
   -- Я очень благодарна ему! отвѣчала Катарина.-- Отъ иныхъ заказчиковъ бываетъ очень трудно получать деньги. Они не думаютъ о томъ, что наша сестра живетъ изо-дня въ день!
   -- Неужели находятся такіе господа, что затягиваютъ и вашъ ничтожный заработокъ? спросилъ Муксъ съ изумленіемъ.
   -- Еще какъ! отвѣтила швея со-вздохомъ.-- Богатые люди не понимаютъ, до чего могутъ быть дороги бѣдняку какіе-нибудь пятнадцать или двадцать грошей. Еще и разсердятся, иной разъ, если имъ станешь докучать такою бездѣлицей! Для насъ-то оно не бездѣлица.
   -- Да, сытый голоднаго не разумѣетъ, замѣтилъ Муксъ,-- и происходитъ это часто не отъ злобы, а просто отъ нежеланія задать себѣ трудъ вникнуть въ чужія нужды.
   -- Что это? сказала вдругъ Катарина, завернувъ рубашки въ большой листъ бумаги и взглядывая на столъ.-- Г. нотаріусъ ошибся: тутъ лишній талеръ, мнѣ за работу столько не приходится!
   -- Нѣтъ, не таковъ онъ, чтобы ошибиться въ счетѣ, любезная фрейленъ, но онъ сказалъ мнѣ, что вы назначаете ужь слишкомъ дешевую цѣну за работу и прибавилъ талеръ.
   -- Я не знаю, брать"ли..
   -- Берите, если хотите послушать моего совѣта, но только не напоминайте ему ни слова объ этихъ деньгахъ. Онъ этого не любитъ.
   -- Онъ и прошлый разъ прислалъ мнѣ лишнее.
   -- Вовсе не лишнее, а только болѣе, чѣмъ вы спросили,-- собственно говоря, все еще слишкомъ мало!
   -- Боже мой, сказала Катарина,-- если-бы я вздумала спрашивать за работу болѣе, чѣмъ другія швеи, то и не достала бы ничего. Насъ, бѣдныхъ дѣвушекъ, слишкомъ много и мы сбиваемъ цѣну другъ у друга.
   Муксъ взялъ пакетъ и повидимому хотѣлъ спросить еще что-то: въ комнатѣ не было и признаковъ какой-нибудь закуски... но онъ удержался, зная, что малѣйшій намекъ на домашнюю жизнь дѣвушки сильно волновалъ ее и вся кровь приливала ей къ лицу.
   -- Прощайте, любезная фрейленъ!
   -- До свиданія, г. Муксъ! Поблагодарите отъ меня г. нотаріуса!
   Муксъ спустился съ лѣстницы, но дойдя до перваго этажа, замѣтилъ, что шнурокъ на его пакетѣ грозилъ развязаться. Чтобы укрѣпить его хорошенько, Муксъ уперся колѣномъ въ дверь, но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ разслышать чьи-нибудь шаги или хотя малѣйшій шорохъ за.этою дверью, она вдругъ отворилась передъ нимъ настежъ и онъ едва не упалъ въ объятія младшей дѣвицы фонъ-Клингенбрухъ.
   -- Ахъ! воскликнула молодая особа, впрочемъ не слишкомъ громкимъ голосомъ.-- Что вы за человѣкъ? Что вамъ надобно?
   -- Рѣшительно ничего, фрейленъ, отвѣчалъ Муксъ, успѣвшій придти въ равновѣсіе, но все еще озадаченный нечаянностью.-- Я хотѣлъ только поправить свой пакетъ, и прислонился къ вашей двери, а она такъ неожиданно отворилась...
   -- Дуракъ! проговорила Флора вполголоса, но такъ, что Муксъ могъ разслышать. Онъ не возразилъ ничего, сознавая, что было-бы дѣйствительно умнѣе прислониться къ периламъ лѣстницы, чѣмъ къ чужой двери. Скоро ему объяснилось отчасти, почему дверь отворилась такъ тихо, что не было слышно ни чьихъ шаговъ за нею, и почему милостивая фрейленъ изволила разгнѣваться до такой степени, увидавъ передъ собою незнакомую личность: на встрѣчу Муксу вбѣжалъ по лѣстницѣ молодой человѣкъ, въ изящномъ черномъ бархатномъ пальто.
   Въ сѣняхъ своего дома Муксъ встрѣтился съ аптекаремъ Землейномъ, который вмѣстѣ съ старымъ столяромъ Гандорфомъ направлялся въ нотаріусу Пистеру.
   -- Дома вашъ хозяинъ? спросилъ аптекарь у Мукса, спѣшившаго обогнать гостей своего хозяина.
   -- Дома, сейчасъ доложу ему о васъ! отвѣчалъ горбунъ, взбѣгая по лѣстницѣ и, черезъ минуту, воротился съ отвѣтомъ: пожалуйте!
   Нотаріусъ Пистеръ прохаживался по комнатѣ, когда къ нему вошли гости.
   -- Какъ поживаете; сосѣдъ? спросилъ онъ аптекаря.
   -- Преотлично, иной разъ лучше, чѣмъ того стоимъ! отвѣтилъ съ хохотомъ маленькій человѣчекъ.-- Но я къ вамъ на этотъ разъ по дѣлу! Представляю, -- столярный мастеръ Гандорфъ, честнѣйшій, превосходнѣйшій человѣкъ въ Роденбургѣ. У него случилось несчастіе, и онъ хочетъ посовѣтоваться съ вами.
   -- Очень радъ, очень радъ служить, отвѣчалъ старый нотаріусъ, стараясь освободить руку, которую аптекарь все еще не выпускалъ изъ своихъ, что производило на Пистера непріятное впечатлѣніе.
   -- У насъ былъ съ вами и разговорецъ недавно по этому самому дѣлу, продолжалъ Землейнъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ, -- но, по моему, я былъ тогда неправъ. Я познакомился теперь съ молодымъ человѣкомъ и перемѣнилъ о немъ свое мнѣніе; какъ ни проста исторія, однако; она, вмѣстѣ съ тѣмъ, по моему, и очень запутана, такъ-что самъ чортъ ее не разберетъ, и хотя я умѣю различать черное отъ бѣлаго, но я долженъ признаться вамъ, сосѣдъ, что, по моему, не моего ума это дѣло!
   -- Въ чемъ-же дѣло? спросилъ нотаріусъ, желавшій узнать поскорѣе, чего отъ него требуютъ.-- Нельзя-ли въ короткихъ словахъ?.. Предисловія вѣдь ни къ чему не ведутъ.
   -- Я полагаю, будетъ лучше, если самъ мастеръ Гандорфъ изложить передъ вами положеніе дѣла, сказалъ Землейнъ.
   -- Я самъ такъ полагаю, отвѣтилъ нотаріусъ.
   -- Г. нотаріусъ, началъ старикъ столяръ, страшно блѣднѣя,-- тяжело человѣку, честно прожившему свой вѣкъ, говорить о позорѣ своего собственнаго семейства, но, дѣлать нечего Выслушайте меня,-- моя рѣчь будетъ не долга, только прошу васъ, вѣрьте, что я говорю передъ вами правду, какъ передъ самимъ Богомъ!
   И старикъ началъ свой разсказъ. Взволнованнымъ голосомъ, но ясно и коротко передалъ онъ о томъ, какъ Карлъ отправился въ путь и добрался, наконецъ, до Силезіи. Онъ описалъ его какъ добраго, славнаго молодого человѣка, шаловливаго и иногда непокорнаго въ дѣтствѣ, но готоваго скорѣе перенести самое строгое наказаніе, нежели рѣшиться на ложь. Потокъ онъ дошелъ и до извѣстнаго несчастнаго дня и разсказалъ все, какъ было, со словъ Карла...
   Пистеръ слушалъ его внимательно. Пристально вглядываясь въ лицо старика во все время его рѣчи, онъ былъ убѣжденъ въ искренности его словъ.
   -- Положимъ все такъ, какъ вы разсказываете, сказалъ онъ, когда старикъ окончилъ свой печальный разсказъ, -- но я не понимаю одного: зачѣмъ нуженъ вамъ мой совѣтъ? Вашъ сынъ былъ уже приговоренъ и вынесъ назначенное ему наказаніе; вторично его не можетъ привлечь къ отвѣтственности никакой законъ въ мірѣ. Я допускаю, что вашъ сынъ невиненъ и осужденъ по ошибочнымъ уликамъ, но теперь ужь ничего не подѣлаешь!
   -- Вы правы, г. нотаріусъ, трудно что нибудь подѣлать, отвѣчалъ столяръ, блѣднѣя притомъ, если возможно, еще болѣе;-- но что я выношу теперь, того вы не знаете, и не дай вамъ Богъ узнать! Малый мой воротился убитый душою и тѣломъ. Онъ уже понесъ свое наказаніе и все кончено, говорите вы; да, все кончено съ земнымъ правосудіемъ, -- если только можно употребить тутъ это слово! Но кончено-ли оно вообще? Здѣсь, на своей родинѣ, онъ заклейменъ навѣки. Виновный или нѣтъ, но онъ сидѣлъ въ рабочемъ домѣ. Мои подмастерья не хотятъ ѣсть съ нимъ за однихъ столомъ; трое изъ нихъ уже отошли отъ меня... Если онъ показывается на улицѣ, мальчишки бѣгутъ за нимъ и дразнятъ его бранными словами... А когда я только намекнулъ у насъ, въ цехѣ, что хочу записать и его, всѣ мои товарищи поднялись на меня и объявили, что, въ такомъ случаѣ, они выпишутся.
   -- Что станешь дѣлать съ предразсудками! промолвилъ нотаріусъ.-- Они ослѣпляютъ самыхъ лучшихъ людей, а въ такомъ дѣлѣ, которое несовершенно ясно, нечего и думать ихъ пересилить!
   -- Я хочу доказать невинность моего сына! возразилъ столяръ.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Я не богатъ, г. нотаріусъ; всего на все у меня отложено, добытыхъ кровью и потомъ, сотни двѣ талеровъ на черный день. Этотъ черный день наступилъ и я жертвую на него своими деньгами.
   -- Но чего вы надѣетесь достигнуть?
   -- Объ этомъ-то я и пришелъ съ вами посовѣтоваться, г. нотаріусъ. Мой сынъ боленъ теперь; онъ не вынесъ страшнаго потрясенія первой встрѣчи съ своимъ семействомъ и того позора, которымъ клеймятъ его всѣ, съ кѣмъ онъ встрѣчается; но когда, съ божіею помощью, онъ оправится, я хотѣлъ бы послать его снова въ Силезію, на то самое мѣсто...
   -- Къ чему-же это послужитъ теперь?
   -- Онъ говоритъ, продолжалъ столяръ, и холодный потъ выступилъ у него при этомъ на лбу, -- онъ говоритъ, что узнаетъ человѣка, которому онъ продалъ свою палку. Если Карлъ проживетъ тамъ нѣсколько времени и будетъ развѣдывать въ окрестностяхъ, можно надѣяться, что онъ повстрѣчаетъ его: дѣло давно покончено и тотъ человѣкъ живетъ себѣ, безъ сомнѣнія, беззаботно...
   -- Можно и полицію тамошнюю на ноги поставить, прибавилъ Землейнъ.
   Нотаріусъ покачалъ головой.
   -- Во-первыхъ, сказалъ онъ,-- десять вѣроятій противъ одного, что убійство совершено какимъ нибудь бродягой, который поспѣшилъ тогда-же оставить опасное для него сосѣдство. Но допустимъ такой необыкновенный случай, что вашъ сынъ дѣйствительно встрѣтитъ тамъ этого человѣка. Чѣмъ онъ докажетъ его преступленіе? Палка была-бы уликой; но кто видѣлъ ее у него въ рукахъ? Только вашъ сынъ. Преступникъ, получивъ ее отъ вашего сына, оставался въ лѣсу до совершенія убійства, и бросилъ эту палку возлѣ трупа съ намѣреніемъ, конечно, потому-что она могла служить самымъ сильнымъ доказательствомъ противъ обвиняемаго. Пойдемъ дальше. Co-времени совершенія преступленія прошло уже семь лѣтъ; изъ имущества убитаго у убійцы, разумѣется, не осталось уже ничего, а если что и осталось, ктоже въ состояніи распознать теперь и доказать? Самому вашему сыну это невозможно. Ѣхать-же ему только въ той надеждѣ, что преступникъ самъ добровольно, покается, -- это кажется мнѣ нелѣпостью. Такимъ образомъ, любезный другъ, по моему мнѣнію, поѣздка вашего сына не поведетъ ни къ чему, развѣ только надѣлаетъ ему-же новыхъ хлопотъ, какъ заявляющему подозрѣніе на лицъ невинныхъ. Если онъ, наконецъ, встрѣтитъ и признаетъ этого человѣка, и укажетъ на него суду какъ на вѣроятнаго убійцу еврея, то судъ не можетъ принять этого во-вниманіе: ему нужны болѣе вѣроятные факты, чѣмъ утвержденіе вашего сына, признаннаго уже по этому дѣлу виновнымъ.
   -- Что-же мнѣ дѣлать, въ такомъ случаѣ? отвѣтилъ съ отчаяніемъ старикъ.-- Не когу-же я видѣть равнодушно этого общаго презрѣнія къ моему невинному сыну...
   -- Любезнѣйшій Гандорфъ, ласково возразилъ нотаріусъ,-- это такое несчастіе, которому ничѣмъ нельзя пособить. Всѣ мы заблуждаемся...
   -- А что, если-бы молодому человѣку переселиться въ Америку? произнесъ вдругъ аптекарь Землейнъ.
   -- Совѣтъ не совсѣмъ дуренъ, отвѣчалъ нотаріусъ, медленно покачивая головой.-- Здѣсь бѣднягу знаютъ всѣ и будь онъ разчестнѣйшимъ малымъ,.ему земля подъ ногами подрыта. Если уже существуетъ такой предразсудокъ, намъ съ вами его не искоренить и, -- будемъ говорить безпристрастно, -- онъ имѣетъ свое основаніе въ человѣческой природѣ. Съ понятіемъ о заключеніи въ рабочемъ домѣ соединяется непремѣнно представленіе о безчестіи, а такое преступленіе, какъ убійство съ цѣлью грабежа, не можетъ находить въ массахъ никакого сочувственнаго отголоска; трудно, поэтому, заставить эти массы измѣнить свое мнѣніе, основанное на приговорѣ суда, положимъ и введеннаго въ заблужденіе. Люди, вообще, склонны болѣе вѣрить дурному, чѣмъ хорошему. Поэтому, я нахожу совѣтъ г. Землейна дѣльнымъ; дайте своему сыну тѣ деньги, которыя онъ истратилъ-бы безполезно въ Силезіи, и пусть онѣ послужатъ ему на переѣздъ въ Америку!
   Старикъ Гандорфъ слушалъ молча, поникнувъ своей сѣдой головою. Тяжело было ему лишаться своей послѣдней надежды и обрекать сына на изгнаніе, какъ дѣйствительнаго преступника; но аптекарь старался ободрить его и успѣлъ, наконецъ, убѣдить въ необходимости и пользѣ такой мѣры. Они распрощались съ нотаріусомъ, причемъ Гандорфъ снова горячо поблагодарилъ его за то вниманіе, съ которымъ онъ выслушалъ его родительскія сѣтованія.
   Муксъ, сидѣвшій за своею конторкой, видѣлъ, какъ Землейнъ и Гандорфъ вышли изъ дома. Прослѣдивъ за ними глазами, онъ увидалъ также, что Клингенбрухъ, то-есть, самъ подполковникъ, его жена и Генріетта, въ сопровожденіи графа Раутена, котораго они, вѣроятно, повстрѣчали дорогой, остановились у своего крыльца, прощаясь съ своимъ спутникомъ, такъ-что совершенно загородили дорогу аптекарю, который долженъ былъ бочкомъ пройти въ свою аптеку. Въ эту самую минуту, наружная дверь отворилась и изъ нея показалось знакомое Муксу черное бархатное пальто,-- то самое, которое было вѣроятной причиной непріятнаго происшествія съ нимъ на лѣстницѣ. Муксъ усмѣхнулся, при видѣ озадаченной физіономіи франта, видимо желавшаго какъ нибудь ускользнуть, но сдѣлать это было теперь ужь невозможно и онъ покорился неизбѣжному: вышелъ изъ двери, раскланялся, и удалился быстрыми шагами но улицѣ. Одна Генріетта отвѣтила на его поклонъ,-- другіе его не знали,-- и смотрѣла ему вслѣдъ до тѣхъ поръ, пока ея родители прощались съ графомъ Раутеномъ.
   

ГЛАВА XI.
Thè dansant.

   Наступилъ тотъ знаменательный вечеръ, когда у Шаллеровъ должно было собраться множество гостей. Въ икъ квартирѣ уже съ утра происходила такая суматоха, что можно было подумать, что хозяева не гостей ожидаютъ, а собираются совсѣмъ выѣзжать съ квартиры.
   Изъ залы вытаскивали всю мебель и замѣняли ее болѣе легкими стульями. Одна комната приспособлялась для картъ и куренья; другая -- для дамской уборной; Катенька вздумала было пригласить жившую тутъ-же въ домѣ швею, для исполненія должности камеръ-юнгферы, во та вѣжливо отказалась отъ такого приглашенія.
   Г. фонъ-Шаллеръ дѣйствовалъ повсюду самолично и, надо отдать ему справедливость, былъ мастеромъ своего дѣла. Все ладилось у него подъ руками и онъ не забывалъ ничего, начиная отъ гостиной до кухни, отъ игорной комнаты до буфета, отъ столовой до эстрады для музыкантовъ, которую плотники сооружали подъ его собственнымъ руководствомъ.
   До трехъ часовъ пополудни включительно, помогала ему и г-жа фонъ-Шаллеръ; она надзирала за изготовленіемъ пуддинговъ къ вечернему столу и разсылала людей къ Клингенбрухамъ и другимъ за нехватавшимъ серебромъ, рюмками и тарелками. Но все это совершалось ею не съ молчаливою расторопностью настоящей хорошей хозяйки, а съ той суетливостью и шумомъ, которые только сбиваютъ съ толку прислугу, такъ-что Шаллеръ сердечно обрадовался, когда, наконецъ, баронесса объявила, что ей пора заняться туалетомъ, и заперлась на замокъ въ своей уборной.
   Принимать гостей дѣло нелегкое: въ послѣднее время, стали даже читаться особыя лекціи по этому предмету. Въ сущности же подобныя собранія, какъ вечеръ у Шаллеровъ, составляютъ продуктъ извращенныхъ общественныхъ отношеній.
   Для чего устраиваются они? Внѣшнимъ образомъ,-- для того, чтобы ввести въ свѣтъ дочерей; въ сущности же, для пріисканія имъ хорошихъ партій, при чемъ должны помогать и приглашаемые, которые обязаны давать балы въ свою очередь: вы доставляете имъ случай пріобрѣсть выгодное знакомство; они должны вамъ отплатить тѣмъ-же у себя на дому. Къ довершенію всего, большинство гостей страшно скучаетъ на этихъ балахъ и вечерахъ, и благодаритъ Господа, когда они кончаются; хозяева мучатся до пота, издерживаютъ много денегъ, иногда даже послѣ такого бала остаются сами безъ гроша,-- что сопровождается, разумѣется домашними ссорами и несогласіями,
   Г. фон-Шаллеръ не тревожилъ себя подобными разсужденіями. Мысленно проводивъ жену къ чорту, послѣ ея исчезновенія съ поля дѣятельности, онъ принялся съ новымъ рвеніемъ за окончаніе необходимыхъ приготовленій къ предстоявшему вечеру. Шаллеры поселились всего съ годъ въ Роденбургѣ, но баронъ успѣлъ ужо сдѣлаться любимцемъ общества и даже втереться въ самый аристократическій кругъ. Какъ уже было сказано выше, дворъ пріѣзжалъ въ Роденбургъ лишь на самое короткое время; дворянство не имѣло, поэтому, никакихъ развлеченій. Съ среднимъ сословіемъ оно не сближалось, по принципу; недостаточность же собственныхъ средствъ мѣшала ему устроить свой отдѣльный кругъ, который могъ-бы самостоятельно пользоваться разными удовольствіями. Большею частью, это были все потомки обѣднѣвшихъ знатныхъ фамилій, которыхъ правительство снабжало, по возможности, мѣстами, съ цѣлью облегчить немного личную кассу правда. Недостатокъ средствъ не дозволилъ этому дворянству поддержать даже существованіе учрежденнаго имъ въ Роденбургѣ "благороднаго клуба". Понятно поэтому, что появленіе каждаго новаго лица, достойнаго быть принятымъ въ высшее общество и обѣщавшаго его оживить, принималось съ радостью роденбургскою знатью. Шаллеръ же выполнялъ всѣ требуемыя условія и признавался всѣми, сверхъ того, самымъ пріятнѣйшимъ собесѣдникомъ и товарищемъ. У него былъ всегда наготовѣ неистощимѣйшій запасъ анекдотовъ для мужчинъ и для дамъ постарше, которыя обзывали его "такимъ негодяемъ", но слушали очень охотно его скоромненькіе разсказы. Съ молоденькими же дамами онъ былъ истиннымъ кладеземъ любезности и умѣлъ говорить самую отчаянную лесть такъ, что нельзя было хорошенько разобрать, шутитъ онъ или выражается серьезно.
   Вообще, это былъ человѣкъ, испытавшій многое въ жизни и обладавшій яснымъ умомъ, хотя и небольшою ученостью. Въ его обращеніи было что-то поверхностное, что, впрочемъ, довольно удачно скрывалось отъ неопытныхъ глазъ, и, въ то-же время, что-то дѣтски-простодушное, доходившее иногда до рѣзвости, уподоблявшей его жеребенку, выпущенному въ первый разъ на травку, подъ теплое солнышко. Онъ сдерживалъ, впрочемъ, подобные порывы свои въ присутствіи супруги, ненавидѣвшей такія "мужицкія выходки", какъ она ихъ называла, но другіе важные господа, не смотря на свою чинность, бывали рады похохотать отъ души съ весельчакомъ, позволявшимъ имъ отдохнуть отъ надоѣвшихъ имъ до смерти вытянутыхъ физіономій.
   Приближалась уже минута съѣзда гостей. Катенька давно окончила свой туалетъ. Она была дѣйствительно милая и простая дѣвушки, рѣшительно непоходившая на своихъ родителей. Она была необыкновенно тиха и сдержана для своихъ лѣтъ, и даже, какъ будто, грустна: въ иныя минуты, когда она думала, что за нею никто не слѣдитъ, она глубоко вздыхала и лицо ея принимало выраженіе сердечной тоски. Что могло быть причиною горя молодой дѣвушки? Несчастная любовь? Въ Роденбургѣ однакожъ ничего не было извѣстно о сердечной привязанности фрейленъ фон-Шаллеръ, такъ-что если она таила въ своемъ сердцѣ подобное жало, то оно могло быть занесеннымъ ею развѣ только извнѣ.
   Нарядъ Катеньки гармонировалъ съ ея характеромъ: бѣлое кисейное платье, сшитое изящно и усѣянное мелкими розами, розовый кушакъ и одна роза въ волосахъ, вотъ и все; но тонкая, стройная фигура молодой дѣвушки съ ясными, хотя задумчивыми глазами, являлась зрителю чѣмъ-то величественнымъ среди простоты этого туалета, впрочемъ, только величественнымъ, но не симпатическимъ. Можно было удивляться ей, восторгаться ею, но она не притягивала къ себѣ, и, казалось, нисколько о томъ не заботилась.
   -- Мама еще не готова? спросила она у отца, приколачивавшаго послѣдній гвоздь въ драпировкѣ надъ дверью.
   -- Готова? Богъ съ тобою! Развѣ ты не знаешь, что она никогда не бываетъ готова до самой послѣдней минуты, да и тутъ, надо еще вызывать, да вызывать ее изъ уборной! Но неужели, въ самомъ дѣлѣ, такъ поздно? Пора и мнѣ пріодѣться!
   Онъ исчезъ, предоставивъ Катенькѣ сдѣлать послѣднія распоряженія, то есть спрыснуть комнаты одеколономъ, велѣть зажечь свѣчи и оглянуть еще разъ, все-ли было въ порядкѣ. Едва успѣла она, окончить осмотръ, какъ къ подъѣзду дома подкатился уже первый экипажъ. Шаллеръ занимался, впрочемъ, своимъ туалетомъ не такъ долго, какъ его жена: Катенька успѣла принять не болѣе двухъ или трехъ гостей, какъ онъ очутился снова возлѣ нея и началъ привѣтствовать входившихъ любезной улыбкой.
   Первымъ прибылъ, какъ всегда, Гофратъ Мерценъ съ супругою и дочерью. Гофратъ имѣлъ въѣздъ ко двору и былъ въ большой милости у принца, вслѣдствіе чего, роденбургская знать принимала его съ большимъ почетомъ. За этимъ семействомъ, стали быстро прибывать и другіе гости, но хотя зала была уже до половины наполнена посѣтителями, сама хозяйка все еще по показывалась. Наконецъ, послѣ многократныхъ, не совсѣмъ ласковыхъ приглашеній барона появилась и она, въ пышномъ малиновомъ шелковомъ платьѣ съ исполинскимъ шлейфомъ и коротенькимъ вырѣзнымъ лифомъ. Длинные локоны, украшенные кораллами и морскими травами довершали нарядъ этой Венеры, выходящей изъ волнъ. Начались взаимныя рекомендаціи и Гансу досталось, при этомъ, потерпѣть болѣе чѣмъ другимъ, потому-что онъ не зналъ почти никого. И какое было дѣло ему до всѣхъ этихъ незнакомыхъ именъ, которыя жужжались ему въ уши, часто не долетали даже до его слуха, или же черезъ минуту совершенно изглаживались изъ его памяти! Но дѣлать было нечего, надо было выносить неизбѣжное.
   Прибытіе капитана Дюрбека отвело душу Гансу; съ нимъ онъ могъ потолковать по пріятельски и могъ надѣяться услышать разумное слово. Между-тѣмъ разносили чай и фонъ-Шаллеръ продолжалъ работать въ потѣ лица, представляя другъ другу послѣднихъ запоздавшихъ гостей. Вдругъ, онъ поворотилъ снова къ Гансу, стоявшему у окна съ капитаномъ.
   -- Любезный Зольбергъ, произнесъ онъ, -- позвольте представить вамъ здѣшняго перваго корифея изящныхъ искуствъ, г. гофрата фон-Мерцена!-- любезный гофратъ, г. Гансъ фон-Зольбергъ, полу-перуанецъ. Если не ошибаюсь, онъ даже татуированъ и провозглашенъ кацикомъ одного тамошняго племени.
   -- Весьма пріятно! проговорилъ гофратъ, облеченный, само собой разумѣется, въ бѣлый жилетъ, бѣлый галстухъ и черный фракъ, въ петличкѣ котораго болтались два ордена. Шляпу свою онъ не выпускалъ изъ рукъ, держа ее такъ, какъ будто собиралъ подаяніе (прочіе мужчины давно отложили въ сторону свои шляпы).-- Я очень счастливъ, имѣя честь лично познакомиться...
   -- Вы слишкомъ добры, г. гофратъ!..
   -- Г. фон-Мерценъ, вставилъ фон-Шаллеръ,-- наше роденбургское свѣтило. Человѣкъ, въ высшей степени...
   -- О, почтеннѣйшій г. фон-Шаллеръ! перебилъ будто-бы въ стыдливомъ смущеніи гофратъ, причемъ лицо его приняло окончательно глупое выраженіе,-- я не заслуживаю такихъ слишкомъ лестныхъ отзывовъ! Если его королевскому высочеству было угодно меня почтить...
   -- Ладно, ладно, возразилъ фон-Шаллеръ,-- ваша скромность превосходитъ даже ваши заслуги, по весь городъ составилъ уже о нихъ свое мнѣніе.
   Г. фон-Мерцепъ улыбнулся значительно и самодовольно, и хотѣлъ что-то сказать, но Шаллеръ увлекъ его далѣе, для представленія еще двумъ или тремъ гостямъ.
   -- И этотъ господинъ считается здѣсь почетнымъ лицомъ! сказалъ Гансъ.-- Имѣетъ титулъ и ордена... Такая каррикатура! чѣмъ онъ собственно занимается?
   -- Преимущественно литературою, изъ любви къ искуству. Пишетъ прологи, стихи на разные случаи, составляетъ дивертисименты для семейныхъ праздниковъ, все это ради служенія музамъ, потому-что у него свое порядочное состояніе. Его очень любятъ за его таланты; для меня, онъ невыносимъ. По всей вѣроятности, онъ даже и спитъ въ бѣлыхъ лайковыхъ перчаткахъ. Иначе, по крайней мѣрѣ, я его не видалъ.
   -- И шляпы тоже никогда изъ рукъ не выпускаетъ?
   -- Должно быть. Ты танцуешь?
   -- Въ случаѣ надобности, да; но страстью къ танцамъ не одержимъ.
   -- Сегодня здѣсь много хорошенькихъ дѣвушекъ.
   -- Да, я даже не думалъ, чтобы ихъ могло столько набраться въ Роденбургѣ.
   -- Какъ тебѣ кажется фрейленъ Шаллеръ?
   -- Очень хороша и проста, но необыкновенно серьезна.
   -- У нея оригинальный характеръ, сказалъ Дюрбекъ.-- Душа глубокая и, какъ мнѣ кажется, благородная. Мнѣ случалось разговаривать съ этой дѣвушкой подолгу и меня поражала всегда простота и здравость ея сужденій; и какая притомъ сила чувства! А замѣть, -- мать глупое, потѣшное существо; объ отцѣ я не составилъ себѣ еще опредѣленнаго мнѣнія.
   -- Но какъ серьезна она! Не то, что дѣвицы Клингенбрухъ.
   -- О, тѣ совсѣмъ другое дѣло! сказалъ Дюрбекъ, улыбаясь.-- Въ особенности Флора: ея ротикъ не смыкается никогда даже на пять минутъ. Кстати, я пойду, поговорю съ старикомъ подполковникомъ; это хорошій человѣкъ.
   -- Онъ мнѣ тоже очень понравился, замѣтилъ Гансъ,-- но про жену его не могу сказать того-же.
   Дюрбекъ отправился на другой конецъ залы, но едва Гансъ углубился въ свои одинокія наблюденія, Шаллеръ тронулъ его снова за руку.
   -- Если захотите покурить, сказалъ онъ ему, подмигивая,-- то для курящихъ у меня тутъ устроенъ особнячкомъ покойникъ, въ которомъ можно затянуться, да и кружку, другую пивца пропустить.
   -- Отлично! воскликнулъ Гансъ.
   -- Совершенно улизнуть отсюда нельзя, продолжалъ хозяинъ.-- Мы, такъ сказать, должны исполнить свою обязанность относительно дамъ; вамъ въ особенности, какъ предмету общаго благоговѣнія, нельзя удаляться со сцены; но знаете, въ промежуткахъ...
   -- Очень благодаренъ вамъ, баронъ, отвѣчалъ Гансъ.-- Я долженъ вамъ создаться, что поотвыкъ отъ натянутаго общества.
   -- О, я не желаю, чтобы мои гости себя стѣсняли! Каждый здѣсь -- самъ хозяинъ. Объ одномъ только буду просить васъ, любезный Зольбергъ... только объ одномъ!
   Онъ оглядѣлся съ нѣкоторымъ безпокойствомъ и продолжалъ:
   -- Будьте снисходительны...
   -- Къ чему, любезный баронъ?
   -- Моя бѣдная жена! произнесъ Шаллеръ, наклоняя слегка впередъ свою длинную фигуру.
   -- Ваша супруга?.. повторилъ съ изумленіемъ Гансъ.
   Шаллеръ не отвѣтилъ ему прямо, но значительно провелъ пальцемъ по лбу.
   -- Я васъ не понимаю, баронъ.
   -- Любезный другъ, продолжалъ Шаллеръ довѣрчивымъ голосомъ -- мы здѣсь свои... я говорю съ вами какъ съ близкимъ человѣкомъ... Вы меня понимаете, я увѣренъ... она, т. е. моя жена... какъ бы сказать?.. немножко оригинальна, странна... ну, я не нахожу лучшаго слова: какъ-бы тронута... Но ока смирна и никому не вредитъ, любезнѣйшій другъ! На все это можно даже не обращать и вниманія, и если я говорю вамъ, то лишь для того, чтобы васъ предупредить: не взвѣшивайте слишкомъ ея слова. Что-же дѣлать! пара гаечекъ развинтилась, вотъ и все... Но, приготовленія начинаются! Нашъ гофратъ, умнѣйшій человѣкъ, припасъ сюрпризецъ...
   -- Я думалъ, будутъ танцы?
   -- Потомъ; сначала надо проглотить пріемъ эстетики! Но если не втерпежъ станетъ, вы знаете, у насъ есть уголокъ. Извините, я васъ на минуту оставлю.
   Оставшись снова одинъ, Гансъ сталъ наблюдать за фон-Мерценомъ. Все не выпуская изъ рукъ своего цилиндра, онъ собственноручно тащилъ на середину комнаты маленькій столикъ. Уставивъ его, онъ отправился за парой подсвѣчниковъ съ зажженными свѣчами и мотомъ шепнулъ что-то лакею. Тотъ исчезъ и вернулся черезъ минуту съ большимъ стаканомъ воды, и поставилъ его, по указанію гофрата, между подсвѣчниками.
   Гости повидимому, уже знали родъ предстоявшаго имъ удовольствія, потому-что пожилыя дамы усаживались съ благосклонною улыбкою на ближайшія кресла; молодыя-же съ досадой перебирали ножками. Надежда ихъ на открытіе вечера прямо танцами рушилась! Вдобавокъ, нѣкоторыя изъ нихъ знали по опыту, что гофрату стоило только открыть ротъ, чтобы не умолкать впродолженіе полувечера, а сколько черезъ это терялось драгоцѣннаго времени!
   Гофратъ старался, между тѣмъ, вытащить изъ кармана своего фрака довольно объемистую книгу, но съ шляпою въ рукахъ, это было дѣломъ не легкимъ. Онъ рѣшился, наконецъ, хотя съ видимымъ отчаяніемъ, разстаться съ своимъ драгоцѣннымъ цилиндромъ и поставилъ его подъ стулъ. Нельзя было тоже держать долго въ томленіи слушателей!
   Все это чрезвычайно забавляло Ганса, и онъ съ большимъ любопытствомъ ожидалъ начала чтенія, какъ вдругъ къ нему подошла сама баронесса.
   -- Что это вы такъ уединились, любезный г. Зольбергъ? сказала она, кокетливо прижимая свой вѣеръ къ правой щекѣ.-- Зачѣмъ удаляетесь вы отъ молодежи и лишаете ее своего драгоцѣннаго общества?
   -- Любезная баронесса... началъ Гансъ, припоминая слова барона и потому не зная хорошенько, какъ надо говорить съ странной хозяйкой дома.
   -- Прошу васъ, впрочемъ, не стѣсняться и считать себя здѣсь какъ дома! продолжала г-жа фонъ-Шаллеръ.-- Я надѣюсь, что вамъ у насъ понравится и что вы сойдетесь и съ моимъ мужемъ, только прошу васъ, будьте немножко снисходительны...
   -- Снисходителенъ?
   -- Ахъ, вздохнула баронеса, кидая взглядъ назадъ, черезъ свое обнаженное плечо,-- онъ такъ добръ и даже такъ пріятенъ въ обществѣ, но...
   -- Но?..
   -- Но, видите-ли, у него, -- она нагнулась при этомъ ближе къ молодому человѣку и прижимая вѣеръ къ губамъ, проговорила съ умоляющимъ видомъ -- у него бываютъ иногда такія... какъ бы сказать... ну, сумазбродствованія, чтобы употребить самое мягкое слово! знаете-ли, вотъ тутъ...
   Она многозначительно дотронулась вѣеромъ до своего лба.
   -- Тутъ у него не совсѣмъ ладно. Пока, оно неопасно, конечно, но я такъ боюсь, чтобы не развилось...
   -- Но, баронесса, возразилъ Гансъ, едва удерживаясь отъ смѣха при такой взаимной рекомендаціи супруговъ, -- я не замѣчалъ ничего подобнаго и считаю барона, напротивъ того, весьма здравомыслящимъ и притомъ остроумнымъ человѣкомъ.
   -- Это въ немъ очень обманчиво, такъ обманчиво, что я даже сама удивляюсь. Впрочемъ, какъ я вамъ говорю, онъ отличнѣйшій человѣкъ и съ нимъ надо только умѣть обращаться. Добромъ съ нимъ все подѣлаешь; вы сами увидите, что любовью да кротостью я веду его, какъ овцу на веревочкѣ...
   -- Кажется, г. гофратъ намѣревается начать, перебилъ Гансъ.-- Какъ вы думаете, долго протянется его чтеніе? прибавилъ онъ изъ предосторожности.
   -- Ахъ, онъ читаетъ божественно! воскликнула баронесса, закатывая глаза къ потолку.-- Сколько души! Какіе оттѣнки! это перлъ между людьми! Какъ слышно, его высочество намѣревается даже пожаловать ему дворянское достоинство!
   -- Въ самомъ дѣлѣ? А славно звучитъ: гофратъ фон-Мерценъ!
   -- Ахъ, онъ заслуживаетъ еще болѣе! воскликнула восторженно баронесса.-- Онъ заслуживаетъ лавроваго вѣнка! это натура поэтическая, мягкосердная, мечтательная, можетъ быть, только слишкомъ меланхолическая. Увѣряю васъ, что когда слушаешь его, такъ и хочется зарыдать!
   -- Пріятная перспектива! сказалъ про себя Гансъ; отъ отвѣта баронессѣ судьба его избавила, потому-что гофратъ въ эту минуту началъ свое чтеніе. Г-жа фон-Шаллеръ сдѣлала своему собесѣднику знакъ быть внимательнымъ, а сама тихо скользнула на свое мѣсто.
   Говоря: гофратъ началъ, мы разумѣемъ сигналъ, поданный имъ своимъ слушателямъ и заключавшійся въ томъ, что онъ громко продышался, -- сигналъ подобный звонку президента, водворяющему молчаніе между присутствующими. Потомъ гофратъ высморкался въ батистовый вышитый платокъ, протеръ имъ-же свои очки, передвинулъ немного подсвѣчники, выпилъ глотокъ воды, обтеръ послѣ этого ротъ, заглянулъ подъ стулъ, съ цѣлью удостовѣриться, тамъ-ли цилиндръ и только послѣ всѣхъ этихъ приготовительныхъ дѣйствій, гробовымъ голосомъ началъ читать главу изъ Рейтерова "Ut myn Stromid", написаннаго на отвратительнѣйшемъ нижнегерманскомъ нарѣчіи.
   Гансъ не вѣрилъ сначала своимъ глазамъ; но нѣтъ, слушатели сидѣли смирно, какъ овцы, и допускали надъ собою безпрекословно такое общественное закланіе.
   Прошло, такимъ образомъ, съ четверть часа. Гансъ начиналъ уже чувствовать, что у него пробѣгаетъ какая-то дрожь по спинѣ, когда замѣтилъ, что Шаллеръ дѣлаетъ ему знаки. Осторожно, на ципочкахъ пробрался онъ въ его сторону и, къ великой своей радости, услышалъ отъ него утѣшительное приглашеніе:
   -- Махнемъ-ка въ курительный вагонъ!
   -- Какъ я вамъ благодаренъ, что вамъ пришла эта счастливая идея! сказалъ Гансъ, придя въ маленькую комнату, гдѣ на столѣ стояли ящики съ сигарами и бутылки пива.
   -- Довольны, я полагаю? отвѣтилъ баронъ со смѣхомъ.-- Это мое убѣжище. Я спасаюсь сюда, когда меня тамъ уже слишкомъ донимаютъ. Садитесь, любезный Зольбергъ, и угощайтесь. Гофратъ теперь заведенъ и не скоро еще остановится. Я пойду, спасу еще нѣсколькихъ несчастныхъ отъ погибели.
   Онъ вышелъ и воротился скоро опять въ сопровожденіи Дюрбека, своего домашняго врача, Поттера, и еще двухъ гостей. Вскорѣ устроилась веселая партія виста, но Гансъ отказался играть; ему хотѣлось заглянуть еще въ залу, чтобы полюбоваться, съ начала до конца, ни истое нѣмецкое собраніе.
   

XII.
Продолженіе предъидущей.

   Возвратясь въ залу, Гансъ нашелъ все въ прежнемъ положеніи; гофратъ читалъ, хотя съ него лился потъ и онъ безпрестанно утиралъ себѣ платкомъ лобъ. Докончивъ Штромида, онъ не далъ слушателямъ даже вздохнуть и, какъ выразилась-бы баронесса, осѣдлалъ своего собственнаго Пегаса. Содержаніе стиховъ заключалось въ разсужденіяхъ о смерти, причемъ, съ поразительной точностью описывались всѣ в идоизмѣненія, которымъ подвергается трупъ.
   Слушатели были объяты такимъ ужасомъ, что даже не замѣчали спавшаго между ними безмятежнымъ сномъ подполковника Клингенбруха; одинъ Гансъ, пробиравшійся къ графу Раутену, обратилъ вниманіе на несвоевременный сонъ подполковника и на то еще обстоятельство, что подъ стуломъ слегка всхрапывавшаго старика стояла вышитая скамеечка, весьма похожая на извѣстную "съ музыкой". Въ припадкѣ ребяческой шаловливости, Гансъ вытянулъ осторожно свою ногу, придавилъ скамейку и, вслѣдъ затѣмъ удалился такъ быстро и ловко, что былъ уже въ пяти или шести шагахъ отъ подполковника, когда гробовые звуки гофрата прервались болѣе веселыми изъ рыбацкаго хора Фелеллы:
   
   "Друзья! лакъ радостно сіяетъ..."
   
   Гофратъ читалъ въ это время:
   
   "Мнѣ дикій ужасъ сердце жметъ:
   "Видъ отвратительный открылся...
   
   Тралра-рара! Тралра-рара! заливалась скамейка.
   
   "Червь жадный это тѣло жретъ,
   "Въ которое недавно я влюбился!
   
   Тралра-рара! бумъ-бумъ! тралра! бумъ-бумъ!
   Молодежь, тоскливо выжидавшая конца ужасныхъ стиховъ гофрата, не могла выдержать при такомъ неожиданномъ перерывѣ и разразилась громкимъ хохотомъ. Комичность увеличивалась еще тѣмъ, что несчастный Клингенбрухъ, проснувшись отъ толчка сосѣда своего, Вефена, озирался съ испугомъ кругомъ, видя отовсюду устремленные на себя взоры, и сразу не понимая, почему именно у него подъ стуломъ продолжало раздаваться: тралалала! бумъ-бумъ! Гофратъ же стоялъ, между своими подсвѣчниками, подобно разгнѣванному богу на алтарѣ.
   Шаллеръ, привлеченный звукомъ хохота въ залу изъ своего кабинета, сообразилъ вмигъ, въ чемъ было дѣло, кинулся къ Клингенбруху и вынесъ изъ комнаты злополучную скамейку; звуки: тралра-бумъ-бумъ! замерли, такимъ образомъ, въ отдаленіи. Баронесса стремительно подлетѣла къ Мерцену, умоляя его не обращать вниманія на такой "несчастный случай" и продолжать чтеніе своихъ прекрасныхъ стиховъ. Гофратъ былъ и не прочь отъ этого, но нельзя уже было сладить съ "общественнымъ движеніемъ". Всѣ встали съ своихъ мѣстъ, разговаривали, смѣялись и попытки баронессы водворить прежнее спокойствіе оказались совершенію тщетными: поэту не осталось болѣе ничего, какъ сложить свою рукопись, вынуть свой цилиндръ изъ подъ стула, вооружиться имъ и сойти съ арены публичной дѣятельности въ частную жизнь.
   -- Ну, достанется теперь Клингенбруху отъ его супруги! сказалъ Шаллеръ Гансу, возвращаясь снова въ залу.-- Вонъ, она уже читаетъ ему воскресное поученіе! А между-тѣмъ, чѣмъ виноватъ бѣдняга? Нечаянно ногою задѣлъ.
   -- По всей вѣроятности, отвѣчалъ Гансъ, нежелавшій еще выдать себя.-- Но куда-же дѣвались всѣ дамы?
   Шаллеръ вздохнулъ, посмотрѣлъ на верхъ, запустилъ указательный палецъ лѣвой руки себѣ за галстухъ и провелъ имъ вкругъ шеи.
   -- Музыкою займутся, сказалъ онъ.-- Безъ этого нельзя.
   -- А танцы?
   -- Сперва пѣніе. Вы музыкантъ?
   -- Очень плохой, но охотно слушаю хорошую музыку.
   -- Такъ пойдемъ-же опять въ курительное отдѣленіе!
   -- Что-же это значитъ? спросилъ Гансъ, смѣясь.-- Или вы ждете мало хорошаго?
   -- Жена поетъ! произнесъ баронъ съ такимъ комическимъ видомъ, что Гансъ невольно расхохотался. Онъ не послѣдовалъ, однако, за Шаллеромъ, желая прослушать хотя начало концерта.
   Ему пришлось ждать недолго. Баронесса стояла уже у рояля; молодой человѣкъ, офицеръ, сѣлъ чтобы акомпанировать ей. Пѣвица отбросила назадъ свои локоны и зала огласилась пронзительными звуками дѣйствительно громаднаго голоса, -- онъ хваталъ даже иногда нотами двумя, тремя выше, чѣмъ слѣдовало.
   По окончаніи сантиментальнаго романса, спѣтаго баронессой, всѣ дамы окружили ее и старались наперерывъ осыпать ее искренними похвалами. Гансъ взглянулъ при этомъ на Катеньку, стоявшую въ сторонѣ, и замѣтилъ, что ей было больно видѣть эту лесть послѣ подобнаго жалкаго исполненія. Потомъ стали пѣть другія дамы, и Гансъ, продолжая свои наблюденія, подмѣтилъ также, какъ подполковница Клингенбрухъ толкала впередъ свою дочь Генріетту, заставляя и ее спѣть что-нибудь.
   Одна, изъ дѣвицъ, фрейленъ фон-Нольтке, спѣла очень искусно и съ большой задушевностью "Лѣсного царя" Шуберта; у Генріетты оказался также очень пріятный голосокъ. Наконецъ, уступая общимъ просьбамъ, сѣла за рояль и Катенька. Она сама акомпанировала себѣ и ея чудный контральтовый голосъ произвелъ такое впечатлѣніе на Ганса, что на глазахъ его даже выступили слезы.
   Послѣ пѣнія начались давно желанные танцы. Музыка, скрытая за занавѣсью, грянула маршъ изъ Тангейзера, какъ сигналъ къ начатію танцевъ. Гансъ подошелъ къ Катенькѣ, все еще стоявшей возлѣ рояля, и произнесъ обычную формулу приглашенія. Ему показалось, что въ ту минуту, когда онъ говорилъ, Катенька посмотрѣла не прямо на него, а немного лѣвѣе, какъ-бы навстрѣчу другому молодому человѣку, приближавшемуся съ той-же цѣлью къ ней. Гансъ взглянулъ мелькомъ по тому-же направленію и увидѣлъ доктора Поттера, который, однако, въ туже минуту пошелъ въ другую сторону. Катенька отвѣчала, между тѣмъ, на приглашеніе Ганса милой улыбкою, которая очень красила ее, и немедленно приняла его руку.
   Гансъ снова взглянулъ мимоходомъ на доктора и ему почудилось, что на лицѣ Поттера явилось какое-то мучительное выраженіе. Но все это были впечатлѣнія мгновенныя, потому-что не было и времени для продолжительныхъ наблюденій: пары спѣшили уже въ залу. Всюду раздавался веселый говоръ и смѣхъ, какъ реакція послѣ томительнаго кошмара, произведеннаго стихами гофрата. Общее передвиженіе спасло и бѣднаго подполковника, которому супруга все еще читала шопотомъ мораль за его непростительно-безтактное поведеніе въ обществѣ, сопровождая свои слова самыми молніеносными взглядами. Спѣшившія закусить сначала, передъ танцами, пары разрознили ихъ, и обрадовавшійся подполковникъ поспѣшилъ предложить свою руку почтенной г-жѣ Нольтке, которую довелъ только до слѣдующей комнаты и тамъ бросилъ на произволъ судьбы. Гансъ усадилъ, междт тѣмъ, свою даму за одинъ изъ маленькихъ столиковъ, разставленныхъ въ залѣ, и успѣлъ заставить ее разговориться: онъ замѣтилъ, что Дюрбекъ былъ правъ, называя ее очень своеобразной дѣвушкой. Ей было всего восемнадцать лѣтъ, но она держала себя совершенно иначе, чѣмъ ея сверстницы. Одинъ молодой офицеръ, сидѣвшій за тѣмъ-же столикомъ, за которымъ сидѣли она и Гансъ, попытался было сказать ей нѣсколько пошленькихъ комплиментовъ; она такъ обрѣзала его сразу, что онъ совершенно смутился и обратилъ свою рѣчь уже не къ ней, а къ другой своей сосѣдкѣ.
   Поттеръ сидѣлъ далѣе, за противоположнымъ столомъ, но все поглядывалъ на Катеньку и Ганса и разсѣянно отвѣчалъ своей дамѣ, г-жѣ фонъ-Клингенбрухъ. но какъ ни наблюдалъ Гансъ, онъ не могъ замѣтить въ Катенькѣ никакой солидарности съ этой разсѣянностью доктора. Она не посмотрѣла ни разу въ его сторону и продолжала разговаривать съ Гансомъ совершенно весело и развязно.
   Ужинъ продолжался, впрочемъ, не долго. Молодежь горѣла желаніемъ поразмять ноги и когда музыка, игравшая все время подъ сурдиной,-- какъ и слѣдовало музыкѣ, игравшей во-время ужина,-- перешла въ веселый галопъ, жаждавшія танцевъ пары не могли болѣе противостоять искушенію. Болѣе положительные люди увидали съ отчаяніемъ, что имъ не докончить своего ужина въ мирѣ. Столы быстро выносились; вставшій съ своего стула для того, чтобы отправиться за новой провизіей, не находилъ уже и слѣдовъ его при своемъ возвращеніи; однимъ словомъ, въ залѣ наступила полная революція и любители закуски и тишины были вынуждены искать спасенія въ буфетной.
   Черезъ десять минутъ все было въ полномъ движеніи. Поручикъ Вефенъ дирижировалъ танцами и одушевленныя пары летали изъ конца въ конецъ залы, повинуясь его командѣ. Среди этого моря веселыхъ, блестѣвшихъ радостью лицъ, возвышалась только одна мрачная физіономія; она принадлежала гофрату Мерцену. Съ ѣдкою, презрительною улыбкою стоялъ онъ, въ фатальной позѣ, у окна, поглядывая съ высоты своего величія на глупое человѣчество, неспособное находить наслажденіе въ истинно эстетическихъ удовольствіяхъ.
   -- Нѣтъ болѣе въ мірѣ сочувствія къ прекрасному! шепталъ онъ.-- Нѣтъ ничего у этихъ людей ни въ сердцѣ, ни въ головѣ: все перешло въ одни ноги. Грустно за человѣка!
   И онъ пошелъ утолить свою грусть въ буфетѣ.
   Гансъ танцовалъ съ Катенькой; она продолжала охотно свой разговоръ съ нимъ и часто даже удивляла его своими отвѣтами, но ему какъ-то сдавалось, что она танцевъ не любитъ. На вопросъ ого, ена прямо сказала, что дѣйствительно не любитъ.
   -- Танцы нисколько меня не развлекаютъ, сказала она,-- и я рѣшительно не понимаю, какъ могутъ другіе увлекаться ими до страсти.
   -- Но въ оживленномъ обществѣ, въ кругу веселыхъ, счастливыхъ людей, возбуждаешься и самъ невольно....
   -- Да. произнесла она тихо и въ голосѣ ея какъ будто прозвучала болѣзненная пота, -- въ кругу счастливыхъ людей...
   Гансу защемило сердце; онъ чуть было не спросилъ: развѣ вы несчастливы, Катенька? Но онъ остановился во-время: какое право имѣлъ онъ, совершенно чужой здѣсь въ домѣ, задавать этой дѣвушкѣ подобные вопросы?
   Танецъ кончился; другіе ангажировали Катеньку. Гансъ уступилъ имъ мѣсто, но продолжалъ наблюдать за нею: она начинала его занимать. Не смотря, однако, на все свое вниманіе, онъ не могъ подмѣтить ничего особеннаго: Катенька казалась одинаковою со всѣми, и даже танцуя съ Поттеромъ, не измѣнилась нисколько, развѣ-что стала немного молчаливѣе и ограничивалась, хотя привѣтливыми, но самыми короткими отвѣтами на его рѣчи.
   -- Какъ тебѣ нравится Катенька? спросилъ Ганса графъ Раутенъ.
   -- Очень! выразительно произнесъ Гансъ.-- Дюрбекъ вполнѣ правъ: это своеобразная дѣвушка.
   -- Ты съ дѣтства друженъ съ Дюрбекомъ?
   -- Да. Онъ отличнѣйшій человѣкъ!
   Раутенъ промолчалъ на это замѣчаніе и стоялъ, спустя голову внизъ. Гансъ подождалъ нѣсколько минутъ, потомъ посмотрѣлъ на него и спросилъ:
   -- Между вами произошло что-нибудь?
   -- Ничего, возразилъ графъ, качая отрицательно головой.-- И чему быть-то?
   -- Я не знаю, но мнѣ показалось, что его присутствіе тебѣ непріятно. Можетъ быть, я и ошибаюсь, но, по крайней мѣрѣ, я вынесъ такое впечатлѣніе въ послѣдній разъ, когда вы встрѣтились.
   -- Любезный другъ, возразилъ Раутенъ, -- на свѣтѣ существуютъ, какъ ты самъ знаешь, симпатіи и антипатіи. Это чувство невольное, часто совершенно безпричинное, но котораго нельзя побѣдить. Ну, сознаюсь, одну изъ такихъ антипатій я чувствую къ капитану, хотя мы съ нимъ никогда не сказали другъ другу непривѣтливаго слова и хотя наши дороги такъ параллельны, что не сталкивались никогда, да и не столкнутся, судя по всѣмъ людскимъ соображеніямъ, если-бъ даже имъ пришлось бѣжать и вокругъ всего земнаго шара!
   -- Ты, однако, несправедливъ къ капитану, хотя и безсознательно...
   -- Я утѣшаюсь тѣмъ, что и онъ платитъ мнѣ той-же монетою. Чувство, о которомъ я говорю, почти всегда бываетъ взаимно.
   -- Онъ никогда не говоритъ о тебѣ дурно.
   -- Я тоже никогда, да и не за что порицать его. Онъ держитъ себя въ высшей степени прилично и по джентльменски.
   -- Въ такомъ случаѣ, твое предубѣжденіе удивительно и не оправдывается ничѣмъ.
   -- Любезный другъ, сказалъ Раутенъ, -- кто-же властенъ въ своихъ чувствахъ? Возьмемъ въ примѣръ любовь. Какъ часто она бываетъ незаслуженна! Какъ часто выборъ мужчины или дѣвушки заставляетъ дивиться тому, что онъ палъ именно на это лицо, а не на сотню другихъ! И является эта любовь иной разъ вдругъ, такъ-что мы сознаемъ ее лишь въ то время, когда уже нѣтъ возможности вырвать ее изъ своего сердца.
   -- Въ этомъ ты правъ, замѣтилъ Гансъ,-- и я самъ, напримѣръ, не понимаю, почему я до сихъ поръ не влюбился. Случаевъ къ тому было вдоволь.
   -- Видишь-ли, мое мнѣніе подтверждается, сказалъ, съ улыбкою, Раутенъ.-- Ты не встрѣтилъ еще родного твоей душѣ существа, но лишь только оно появится передъ тобой, въ тебѣ возгорится страшное пламя!
   -- Очень можетъ быть, подтвердилъ Гансъ,-- будемъ ждать у моря погоды. Кстати, неужели такая милая, развитая и талантливая дѣвушка, какъ фрейленъ Шаллеръ, не нашла еще себѣ жениха? Или, можетъ быть, она уже помолвлена?
   -- Нѣтъ; но, хотя Шаллеры живутъ всего только годъ въ Роденбургѣ, ей представлялось уже много выгодныхъ партій, но она отстраняла отъ себя всѣхъ своихъ поклонниковъ съ такою страшной холодностью, что никто не рѣшился на формальное предложеніе. Это до крайности бѣситъ ея родителей.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, удивительно! Но что-же мы стоимъ въ дверяхъ? Войдемъ въ кабинетъ.
   -- Пройдемъ черезъ него разъ, другой, сказалъ Раутенъ,-- но долго оставаться въ этомъ табачномъ дыму невозможно.
   Въ курительномъ вагонѣ дѣйствительно страшно дымили, а также играли, и не только въ вистъ, но и въ банкъ, впрочемъ умѣренный. Раутенъ поставилъ карты двѣ; выигралъ, проигралъ, и воротился опять въ залу: ему не хотѣлось оставлять на долго свою невѣсту, къ току-же онъ, дѣйствительно, съ трудомъ переносилъ густую табачную атмосферу.
   -- Раутену не до картъ сегодня! замѣтилъ, смѣясь, одинъ старичекъ,-- а то, обыкновенно, его не приходится упрашивать, да и играетъ онъ дьявольски счастливо...
   Но игроки были слишкомъ заняты своими картами и обращали вниманіе только на никъ, поэтому никто не отвѣтилъ на это замѣчаніе.
   Гансъ воротился также въ залу и танцовалъ до упаду; всѣ дамы, за исключеніемъ Катеньки, то и дѣло выбирали его въ котильонѣ.
   Послѣднюю кадриль Катенька танцовала съ докторомъ Поттеромъ и отъ Ганса не укрылось, что физіономія молодого доктора сіяла блаженствомъ. Но на лицѣ Катеньки, по прежнему, не было примѣтно ничего особеннаго. По окончаніи вечера, она простилась съ Гансомъ очень привѣтливо. Онъ хотѣлъ было сказать ей также что-нибудь, но не могъ, -- хотя не имѣлъ привычки затрудняться отвѣтомъ. Гансъ ограничился тѣмъ, что молча пожалъ протянутую ему руку и вышелъ изъ дома съ цѣлымъ вихремъ смутныхъ мыслей въ головѣ.
   

XIII.
На слѣдующее утро.

   По заведенному обычаю, Гансъ намѣревался сдѣлать на другой день, вмѣстѣ съ Раугеномъ, послѣбальные визиты, цѣль которыхъ состоитъ въ томъ, чтобы освѣдомиться у дамъ, танцовавшихъ наканунѣ, какъ онѣ почивали, а главное, какъ нашли вчерашній вечеръ, на что впередъ предвидится стереотипный отвѣтъ: восхитительно!
   Раутенъ казался не въ духѣ.
   -- Что съ тобою, Леопольдъ, спросилъ его Гансъ, когда онъ вошелъ въ его комнату.-- Ты такой мрачный, какимъ я тебя никогда еще не видѣлъ.
   -- Ничего особеннаго, отвѣчалъ графъ,-- я получилъ не совсѣмъ пріятныя вѣсти изъ имѣнія.
   -- Случилось что-нибудь?
   -- Управляющій свалился съ лошади и нѣсколько времени -- какъ нарочно теперь, весною!-- не будетъ въ состояніи чѣмъ-либо заняться, а помощникъ его, совершенный юноша, не понимаетъ дѣла толкомъ и путаетъ.
   -- Чѣмъ-же помочь?..
   -- Помочь можно-бы, отвѣчалъ графъ, нахмуривъ брови,-- если-бы твоя матушка не настаивала такъ упорно на томъ, чтобы свадьба ея дочери совершилась именно въ число ея собственнаго бракосочетанія.
   -- Ну, знаешь, это такая простительная слабость...
   -- Да я и не говорилъ ничего противъ нея, пока не случалось ничего особеннаго. Я жертвовалъ въ этомъ случаѣ даже весьма понятнымъ своимъ нетерпѣніемъ, но теперь дѣла требуютъ моего безотлагательнаго присутствія; поѣздка-же въ имѣніе и обратно, до свадьбы, потребуетъ слишкомъ долгаго времени и я едва-ли успѣю вернуться къ назначенному дню.
   -- Говорилъ ты съ матушкою?
   -- Да, сегодня-же утромъ. Это прекраснѣйшая женщина, но до того упрямая въ своемъ сантиментальничаньи, что ничего съ ней не подѣлаешь. Я ей говорю дѣло, а она мнѣ о предзнаменованіяхъ, предчувствіяхъ и тому подобномъ толкуетъ. Отецъ гораздо податливѣе, потому-что понимаетъ, какое зло можетъ произойти, если предоставить такое значительное имѣніе, въ это время года, въ неопытныя руки. Матушка же твоя думаетъ, кажется, что рожь выростетъ, хоть сѣй ее весною, хоть нѣтъ, и отъ всякого немного оживленнаго разговора чувствуетъ себя крайне разстроенною. Разумѣется, мы не договорились ни до чего.
   -- Хочешь, я попытаюсь ее убѣдить?
   -- Ты сдѣлаешь мнѣ этимъ величайшее одолженіе! Но карета ждетъ насъ; отбудемъ сперва нашу барщину!
   Они отправились изъ одного дома въ другой и вездѣ находили гостей. У Клингенбруховъ сидѣла цѣлая дюжина поручиковъ; Шаллеръ приглашалъ ихъ на свои вечера всѣхъ заурядъ, боясь, что танцоровъ не хватитъ.
   Послѣдній визитъ Ганса и Раутена назначался семейству барона. Они не хотѣли тревожить хозяевъ слишкомъ рано, понимая, что не шутка приводить все въ обычное положеніе послѣ "восхитительныхъ" вечеровъ.
   Когда они подъѣхали къ дому Шаллеровъ, изъ подъѣзда вышелъ докторъ Поттеръ. Онъ казался очень серьезнымъ, не взглянулъ даже на карету и пошелъ вдоль по улицѣ.
   -- Ты знаешь доктора? спросилъ Гансъ у своего спутника, входя съ нимъ въ сѣни.
   -- Еще-бы! отвѣчалъ Раутенъ.-- Поттеръ домашнимъ врачомъ у Клингенбруховъ и Шаллеровъ. Очень порядочный человѣкъ и славный медикъ, только голъ, какъ соколъ. Какъ говорятъ, онъ употребилъ все свое маленькое состояніе на свое образованіе, да и теперь еще корпитъ цѣлыя ночи за книгами.
   -- Онъ не женатъ?
   -- Куда ему! Было-бы чѣмъ себя прокормить. Но зачѣмъ ты меня спрашиваешь?
   -- Такъ, на умъ пришло. Онъ былъ вчера также на вечерѣ, отвѣчалъ Гансъ, прерывая разговоръ.
   Когда молодые люди вошли, Шаллеръ принялъ ихъ съ своими обыкновенными шуточками.
   -- Свѣжи, годитесь въ дѣло и сегодня, господа, сказалъ онъ.-- На васъ, Раутенъ, я въ особенности дивился вчера!
   -- Почему-же, любезный баронъ?
   -- Помолвленъ и порхаетъ, какъ ни въ чемъ не бывало, отъ одной дамы къ другой, точно вѣтреный мотылекъ съ одного цвѣтка на другой! О, повѣса!
   -- Развѣ лучше изображать изъ себя томнаго вздыхателя и не сводить глазъ съ своей нареченной, внушая такимъ видомъ тоску всему обществу? возразилъ графъ, смѣясь. Его обычное веселое расположеніе духа къ нему воротилось.
   -- О, нѣтъ! Но вы знаете, нынѣшніе молодые люди стали какъ-то слишкомъ солидны или, лучше сказать, пресыщенны. Ихъ къ танцамъ и не вызовешь. Вчера было здѣсь трое или четверо такихъ, которые просидѣли весь вечеръ въ курительной комнатѣ. Я-бы ихъ повѣсилъ! Хорошо еще, что я догадался пригласить цѣлый взводъ юныхъ офицериковъ; а то, право, не достало-бы кавалеровъ въ танцахъ! А что, были вы у Клингенбруховъ?
   -- Мы сейчасъ оттуда.
   -- Подполковникъ быль великолѣпенъ съ своею скамейкой! расхохотался Шаллеръ.
   -- Онъ неповиненъ, сказалъ Гансъ.-- Пустилъ въ ходъ инструментъ -- я.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Ха, ха, ха! Превосходно! Такъ мы вамъ обязаны прекращеніемъ чтенія?
   -- Но, скажите на милость, баронъ, зачѣмъ приглашаете вы этого людоѣда -- гофрата? спросилъ Раутенъ.
   -- Нельзя, любезный графъ, нельзя, отвѣчалъ Шаллеръ.-- Искуство царствуетъ въ свѣтѣ. Если люди порядкомъ не поскучали среди какого-нибудь эстетическаго препровожденія времени, вечеръ считается незаконно устроеннымъ, неприличнымъ. Классицизмъ насъ одолѣваетъ. Вы посмотрите: дается музыкальный вечеръ, на которомъ тянутъ скучнѣйшія симфоніи и лишь изрѣдка взрывъ мѣдныхъ трубъ будитъ слушателей. Всѣ Бога благодарятъ, когда вечеръ кончается; но во время вечера всѣ выказываютъ величайшее восхищеніе. То-же самое на чтеніяхъ: скука непроходимая у каждаго на сердцѣ, а нельзя-же не слушать: сочтутъ за человѣка непросвѣщеннаго. Гофратъ исправляетъ роль палача въ городѣ, но его всѣ приглашаютъ. Моя жена выдрала-бы себѣ послѣдніе локоны, если-бы нашъ вечеръ не былъ украшенъ присутствіемъ гофрата. Что дѣлать, господа! нѣтъ розы безъ шиповъ; гофратъ приглашается нами въ качествѣ именно шиповъ. Но вотъ и дамы! Супруга моя покончила, какъ видно, съ своимъ туалетомъ.
   Онъ былъ правъ; баронесса успѣла даже, хотя было еще утро, нацѣпить на свои жидкіе локоны вѣнокъ изъ незабудокъ.
   -- О, какъ это любезно съ вашей стороны, сказала она граціозно,-- какъ это любезно посѣтить насъ такъ рано, можно сказать, съ разсвѣтомъ дня! (Слѣдуетъ замѣтить, что пробило ужо половина перваго и ремесленникъ считалъ время послѣобѣденнымъ). Но что-же вы стоите?.. Графъ, Зольбергъ, прошу васъ, садитесь... Я полагаю вы чувствуете усталость послѣ вчерашняго!
   -- Но вы, баронесса, цвѣтете, какъ роза! возразилъ Раутенъ.
   -- Льстецъ! сказала развалина, стыдливо отворачивая голову.
   Гансъ разговаривалъ, между тѣмъ, съ Катенькой и любовался ея стройной фигурой въ простенькомъ домашнемъ платьѣ и ея роскошной каштановой косою, просто свитой на затылкѣ. Ему приходилось сознаться, что онъ уже давно не встрѣчалъ подобной красивой дѣвушки. Онъ невольно задержалъ ея руку въ своей долѣе, чѣмъ то слѣдовало по правиламъ общежитія, и лишь почувствовавъ, что она хочетъ ее освободить, съ испугомъ разжалъ свои пальцы.
   Всѣ сѣли; Гансъ посмотрѣлъ, при этомъ, съ недовѣріемъ на свой стулъ. Баронъ, замѣтивъ его недовѣріе, громко расхохотался.
   -- Не бойтесь, сказалъ онъ, -- злодѣй стоитъ дальше, тамъ, въ углу!
   -- И я давно-бы уже бросила его въ печку! произнесла баронесса.-- Но у этого ужаснаго человѣка, моего муженька, такія сумазбродныя идеи...
   -- Эта идея, однакожъ, была одною изъ самыхъ лучшихъ посѣтившихъ меня въ моей жизни! перебилъ съ хохотомъ Шаллеръ.-- Скажите сами, какое самое чинное общество устоитъ, если стулъ заиграетъ свой маршъ? Да и вчера, развѣ скамейка насъ не избавила?..
   -- Ты несносенъ! воскликнула баронесса.-- Лучше и не говорить о такой безтактности этого добряка подполковника.
   Шаллеръ взглянулъ лукаво на Ганса, но тотъ не слышалъ словъ баронессы, до того былъ онъ погруженъ въ свой разговоръ съ Катенькой.
   -- Былъ у васъ кто-нибудь съ визитомъ сегодня? спросилъ ее Гансъ.
   -- Должно быть; видите,-- множество визитныхъ карточекъ. Но я была занята и не выходила; папа принималъ всѣхъ.
   -- Мы встрѣтили у васъ на крыльцѣ доктора Поттера, продолжалъ Гансъ, наблюдая за молодой дѣвушкой. Но она отвѣчала совершенно ровнымъ и спокойнымъ голосомъ:
   -- Можетъ быть; я никого не видала. Что-же дѣлать! послѣ такой суетни, надо много времени, чтобы все снова привести въ порядокъ.
   Для Ганса стало очевидно, что эта дѣвушка совершенна равнодушна къ Поттеру. Между тѣмъ, Раутенъ всталъ, -- подобные визиты не должны быть слишкомъ продолжительными,-- и молодые люди стали прощаться.
   -- Кстати, Зольбергъ, сказалъ баронъ,-- вы охотникъ?
   -- Отвыкъ немного, отвѣчалъ Гансъ.-- Въ Перу нечего стрѣлять, по крайней мѣрѣ, въ окрестностяхъ Лимы.
   -- Не хотите-ли завтра со мною на утокъ? Теперь большой перелетъ.
   -- У меня даже и ружья нѣтъ.
   -- Я ссужу васъ великолѣпной игольчаткой! Но намъ придется переночевать въ полѣ; засядемъ вечеромъ и потомъ утромъ начнемъ охоту; можетъ быть, мнѣ дадутъ знать и о тетеревахъ.
   -- Было-бы не дурно!
   -- Значитъ, рѣшенное дѣло! Заѣзжайте за мною завтра, въ четыре часа по полудни; все необходимое для нашей охоты будетъ уже готово. А вы, Раутенъ, съ нами?
   -- Нѣтъ, благодарю, отвѣчалъ графъ со смѣхомъ.-- Я страстный охотникъ, но только при условіи комфорта; тетеревиный-же токъ меня вовсе не прельщаетъ. Встать во второмъ часу ночи, карабкаться въ темнотѣ на высокую, мокрую гору, услаждая себя только надеждою на возможность сшибить одну изъ этихъ глупыхъ птицъ съ ея вѣтки... Удивительно, какъ пріятно! Если-бы мнѣ, на охотѣ, и попадались иногда тетерева, я всегда предоставлялъ-бы ихъ моему егерю.
   -- Не настоящій-же вы охотникъ послѣ этого! вскричалъ Шаллеръ.-- Если-бъ вы были имъ, вы не пугались-бы маленькихъ неудобствъ! Но мы-то съ вами ѣдемъ, Зольбергъ, не такъ-ли?
   -- Въ такую погоду, однако! замѣтила баронесса.
   -- Что погода, ничего! Къ тому-же, вѣтеръ перемѣнился; завтра будетъ ясно.
   Поворотясь, въ эту минуту, къ Катенькѣ, Гансъ примѣтилъ на себѣ ея упорный, серьезный взглядъ, но она тотчасъ-же спокойно отворотилась и, при прощаньи, обошлась съ Гансомъ такъ-же привѣтливо, какъ и прежде.
   Въ то время, какъ Гансъ Зольбергъ и графъ Раутенъ, покончивъ свои визиты, ѣхали домой, веселые и повидимому совершенно беззаботные, въ домѣ старика Гандорфа, у окна, сидѣлъ его больной сынъ и задумчиво смотрѣлъ на улицу сквозь кисейную занавѣску.
   Онъ казался еще очень слабымъ. Нѣкогда сильнаго, здороваго человѣка сразила не одна горячка, но и страшныя, мучительныя, не дававшія покою, мысли. Его темные, густые, слегка вьющіеся волоса висѣли прядями въ его блѣдномъ лбу, глаза смотрѣли изъ глубокихъ, темно-окаймленныхъ впадинъ, и самая рука, которою онъ подпиралъ свою голову, казалась такою бѣлою и прозрачною, что будто никогда не была знакома съ тяжелой работою.
   Карлъ всталъ въ первый разъ съ постели въ этотъ день и захотѣлъ подышать воздухомъ другой комнаты; но ненастная погода не была способна разогнать его печальныя мысли. Правда, слезъ болѣе не было въ его глазахъ, но не было и улыбки на губахъ. Въ сердцѣ его стихла буря, подобная той, которая крутила теперь запоздалыя снѣжинки въ воздухѣ и била дождемъ объ оконныя стекла, но послѣдствія этой бури остались въ его душѣ, подобно тому, какъ они остаются на полѣ, побитомъ градомъ и усѣянномъ помертвѣлыми колосьями. Да, такъ были убиты его молодость, его будущность, и если онъ балъ благодаренъ своему врачу, то за его заботу и усердіе, но никакъ не за свое исцѣленіе. Не покойнѣе-ли было-бы ему въ могилѣ?
   -- Какъ ты себя чувствуешь, Карлъ? сказала ему сестра, обвивая своей рукой его шею.
   -- Милая моя! отвѣчалъ онъ, не поднимая головы и только прижимаясь къ ея рукѣ.-- Какъ мнѣ благодарить тебя?
   -- Не говори такъ, Карлъ! Развѣ ты не ухаживалъ-бы за иною, если-бы я заболѣла?
   -- И ты не считаешь меня преступникомъ?
   -- Родители также не считаютъ тебя такимъ, Карлъ!
   -- Мать, можетъ быть, но отецъ иногда смотритъ на меня, съ сомнѣніемъ и страхомъ...
   -- Ты ошибаешься, Карлъ? воскликнула Маргарита.-- Твое недовѣріе къ людямъ простирается слишкомъ далеко и дѣлаетъ тебя несправедливымъ. Нашъ докторъ также очень расположенъ къ тебѣ.
   -- Да, это правда, прошепталъ Карлъ.-- Онъ не далъ мнѣ еще ни разу почувствовать, что я сидѣлъ въ исправительномъ домѣ...
   -- Карлъ! сказала умоляющимъ голосомъ сестра.
   -- Что-же мнѣ дѣлать? отвѣчалъ онъ.-- Съ тѣхъ поръ, какъ отецъ переговорилъ съ нотаріусомъ и я лишился послѣдней надежды доказать свою невинность, я утратилъ всякую любовь къ жизни. Мнѣ уйти некуда! Въ самыхъ пустынныхъ дебряхъ Америки, мнѣ все будетъ чудиться, что, вотъ, встрѣчу я человѣка, которому извѣстенъ мой позоръ. Я никогда не найду въ себѣ смѣлости смотрѣть другимъ прямо въ глаза, садиться съ честными людями за одинъ столъ...
   -- Карлъ, Карлъ, ты мучишь и себя, и меня! простонала молодая дѣвушка.-- Совѣсть твоя чиста, а если мы не боимся лика Божія, то можемъ глядѣть и въ будущность съ спокойствіемъ и радостію!
   -- Спокойствіе! радость! проговорилъ онъ тихо, покачивая головой.-- Нѣтъ, Гретхенъ, для меня уже не можетъ быть ни спокойствія, ни радости. Меня Богъ оставилъ: онъ отстранилъ свою руку отъ меня; иначе онъ не попустилъ-бы мнѣ вынести весь этотъ ужасъ. Но я не хочу болѣе жаловаться, не хочу болѣе мучить тебя, моя милая! Лишь только я буду въ силахъ, я уйду отсюда. Не хочу я, чтобы люди указывали на этотъ домъ пальцами, говоря: тутъ живетъ убійца... тутъ живетъ каторжникъ...
   -- Что ты обѣщалъ мнѣ, Карлъ? сказала она опять умоляющимъ голосомъ.
   Онъ закрылъ лицо руками и какъ-бы овладѣвъ собою, спросилъ:
   -- Гдѣ-же отецъ?
   -- Ушелъ на работу.
   -- А мать?
   -- Занята въ кухнѣ. Мнѣ слѣдовало-бы помогать ей, но я не утерпѣла: захотѣлось на тебя посмотрѣть. Да и докторъ долженъ скоро придти; развѣ его задержитъ эта страшная погода. Вѣтеръ такъ и завываетъ, точно трубы съ крышъ сорвать хочетъ.
   -- Да, сказалъ больной, глядя на улицу,-- а какъ-бы мнѣ хотѣлось, Гретхенъ, чтобы этотъ снѣгъ и дождь билъ мнѣ въ лицо!
   -- Что ты, Карлъ, зачѣмъ? Ты могъ-бы до смерти простудиться.
   -- Да, но подумай, Гретхенъ, что я уже цѣлыя семь лѣтъ ни одной капли дождя не чувствовалъ на своемъ лицѣ.
   Маргарита отвернулась, чтобы скрыть выступавшія у нея слезы. Въ эту минуту раздался звонокъ и, вслѣдъ за тѣмъ, въ комнату вошелъ докторъ Поттеръ.
   Докторъ былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати осьми или девяти. Онъ пріѣхалъ въ Роденбургъ не болѣе какъ за три года передъ тѣмъ, но успѣлъ уже пріобрѣсть себѣ хорошую практику. Въ обществѣ его любили и охотно принимали къ себѣ, но онъ избѣгалъ приглашеній, ограничиваясь болѣе одними медицинскими визитами. Зато больные не могли на него жаловаться: онъ посвящалъ имъ свое время съ полнымъ самоотверженіемъ. Постоянно тихій и задумчивый, онъ не сближался ни съ кѣмъ и ходили даже слухи, что онъ намѣревается вовсе уѣхать изъ Роденбурга,-- хотя, повидимому, не было къ тому ни малѣйшаго повода. Для врача труднѣе всего прокладывать себѣ дорогу въ незнакомомъ городѣ, между тѣмъ, какъ однажды пріобрѣтя практику, онъ можетъ уже считать свое положеніе обезпеченнымъ.
   Поттеръ нашелъ больного въ лучшемъ состояніи, чѣмъ наканунѣ, но подтвердилъ ему строгое предписаніе -- не волноваться. Судя по покраснѣвшимъ глазамъ Маргариты, онъ угадывалъ, что больной велъ снова запрещенный разговоръ. Карлъ обѣщалъ быть послушнѣе и только спросилъ у доктора, скоро-ли ему можно будетъ отправиться въ путь. Тамъ, среди чужихъ, ему будетъ, можетъ быть, не такъ тяжело...
   -- Вашъ отъѣздъ зависитъ отъ васъ самихъ, то-есть, отъ того, какъ вы будете себя вести, отвѣчалъ Поттеръ.-- Думайте только о предстоящей поѣздкѣ; читайте все то, что относится къ странамъ, которыя вы намѣреваетесь посѣтить. Это и научитъ васъ, и развлечетъ. Недѣли черезъ четыре вы, можетъ быть, и будете въ состояніи поѣхать. А тамъ, на морѣ, вы совершенно поправитесь... О, какъ я желалъ-бы сопутствовать вамъ! произнесъ онъ вдругъ съ едва подавленнымъ вздохомъ и поспѣшилъ прибавить:
   -- Мнѣ всегда такъ хотѣлось полюбоваться на синее, безконечное море.
   -- Да, я самъ думаю, что поправлюсь тамъ, проговорилъ Карлъ.-- Но я ни за что не поѣду на нѣмецкомъ кораблѣ! быстро прибавилъ онъ.
   -- Я уже сказалъ вамъ, Гандорфъ, ласково возразилъ докторъ,-- что я дамъ вамъ письмо къ одному знакомому мнѣ врачу въ Бордо. Тамъ вы найдете случай отправиться. Будьте покойны на этотъ счетъ.
   -- И тамъ вовсе нѣтъ нѣмцевъ?
   -- Есть, конечно, но вы можете прожить цѣлый годъ, не встрѣтивъ ни одного роденбургца, и десять лѣтъ, прежде чѣмъ попадете на знакомаго.
   Молодой человѣкъ поникъ головою, онъ чувствовалъ себя еще очень слабымъ. Поттеръ ушелъ, давъ нѣсколько наставленій Маргаритѣ относительно ухода за больнымъ, и Карлъ остался одинъ въ своей комнатѣ. О, если-бы умереть? шепталъ онъ, но вскорѣ впалъ въ слабый, тревожный сонъ.
   

ГЛАВА XIV.
ПЕЧАЛЬНОЕ ИЗВѢСТІЕ.

   Вечеромъ того-же дня, семейство Клингенбрухъ сидѣло у себя дома. День былъ у подполковника свободный и онъ проводилъ его между своими. Но свои были не всѣ на лицо: не доставало Генріетты. Старикъ не обратилъ сначала вниманія на ея отсутствіе, полагая, что она въ кухнѣ, но наконецъ спросилъ у жены:
   -- Гдѣ-же Гетти, Вероника?
   -- Она побѣжала къ теткѣ, отвѣтила та,-- перчатку тамъ свою позабыла, но ей давно-бы уже пора воротиться. Никогда она такъ долго тамъ не засиживалась. Или она хотѣла еще куда-нибудь зайти, Флора? Кстати, отчего ты съ нею не пошла?
   Флора немного покраснѣла при вопросѣ матери, но такъ-какъ она низко нагнула свою головку надъ шитьемъ, то никто и не замѣтилъ ея румянца. Отвѣтила она голосомъ очень спокойнымъ, только все не поднимая глазъ отъ работы.
   -- Но, мама, неужели я нужна въ провожатыя Гетти на эти десять шаговъ? Она постарше меня... Она хотѣла еще зайти и къ портнихѣ. Вѣрно она у нея.
   Это послѣднее замѣчаніе успокоило мать, но время проходило, а Гетти все не являлась и г-жа фон-Клингенбрухъ начала серьезно тревожиться. Она позвонила служанку и когда та просунула въ дверь свою толстую голову, сказала ей:
   -- Сходи къ этой швейкѣ... какъ ее тамъ?
   -- Мамзель Петерсъ.
   -- Ну, да. Посмотри, тамъ-ли барышня.
   -- Нужно что-нибудь?
   -- Дѣлай только то, что тебѣ говорятъ. Узнай, тамъ-ли барышня и приди тотчасъ съ отвѣтомъ.
   -- Извѣстно, сидѣть тамъ не останусь, проворчала угрюмая горничная, скрываясь за дверью.
   Черезъ нѣсколько минутъ голова ея снова высунулась съ крикомъ: нѣту барышни! и спряталась окончательно.
   -- Это удивительно, однако! проговорила мать, смотря съ недоумѣніемъ на Флору.-- Она никогда еще не пропадала такъ долго у тетки!
   -- Тетушка вѣрно читаетъ ей проповѣдь, отвѣчала Флора, разбирая шерсти и сличая ихъ съ узоромъ.-- Я рада, что на сегодня избавилась отъ нихъ.
   Подполковникъ взглянулъ на нее черезъ свои очки.
   -- Знаешь-ли, милая, началъ онъ, -- тетка ваша права во многихъ отношеніяхъ...
   -- Ну, если ты намѣреваешься ее защищать, то лучше и не вести разговора, перебила его жена, вступая въ обыкновенный бой.-- Молодымъ дѣвушкамъ, полагаю, не легко слушать только нотаціи да нотаціи; да что и до насъ касается, то вѣдь въ концѣ концовъ выходитъ, что мы нашихъ дѣтей воспитывать не умѣемъ и должны поучаться тому у твоей сестрицы.
   -- Что-же, душа моя, возразилъ подполковникъ, который безъ того былъ встревоженъ и вовсе не желалъ заводить сцены съ супругою, -- я сознаюсь, что распустилъ дѣтокъ немного болѣе, чѣмъ слѣдуетъ, и если сестра исправляетъ этотъ недостатокъ, то только возстановляетъ равновѣсіе. Къ тому-же ты знаешь, что она очень любитъ своихъ племянницъ и давала уже не разъ доказательства этой любви.
   -- Любитъ! проворчала жена, неохотно покидавшая однажды поднятое оружіе, -- любитъ! Это еще неизвѣстно. По крайней мѣрѣ мнѣ не видно твоихъ доказательствъ. А пока ихъ нѣтъ, позволь мнѣ оставаться при своемъ мнѣніи. Во всякомъ случаѣ нельзя винить дочекъ за то, что у нихъ терпѣнья не хватаетъ иной разъ. Мы, женщины, не святыя...
   -- Это безспорно! готовъ былъ сказать подполковникъ, но удержался, потому-что тогда, по всей вѣроятности, разразилась-бы буря. Подполковница, кстати, также замолчала и, придвинувъ къ себѣ ближе лампу, снова погрузилась въ чтеніе романа; Флора усердно выводила стожки по канвѣ, а самъ подполковникъ занялся разборомъ статьи о новыхъ орудіяхъ, спеціально рекомендованной ему его начальникомъ и приводившей Клнигенбруха въ немалое замѣшательство, относительно ожидаемаго отъ него критическаго приговора, такъ-какъ онъ подозрѣвалъ, что статья написана самимъ начальникомъ. Всѣ какъ-будто забыли на минуту о Гетти. А гдѣ-же была она въ это время?
   Аптека, то-есть, придворная аптека, какъ ее слѣдовало теперь называть, помѣщалась въ одномъ изъ самыхъ старинныхъ роденбургскихъ домовъ; въ силу-же того, что въ прежнія времена земля не имѣла большой цѣнности, всѣ подобные древніе дома были окружены большими или меньшими садами. Нѣкоторые новѣйшіе владѣльцы изъ прогрессистовъ извлекали выгоды изъ этихъ участковъ, но Землейнъ предпочелъ оставить при своемъ домѣ садъ, такъ-какъ самъ былъ большимъ охотникомъ до цвѣтовъ и всякихъ растеній. Отъ своего сада онъ отгородилъ небольшія пространства для жильцовъ перваго и второго этажей, чтобы доставить и имъ удовольствіе попивать иногда кофе на чистомъ воздухѣ, -- хотя такое выраженіе не совсѣмъ шло къ пространству, изъ котораго не было видно ничего, кромѣ окоймлявшихъ его высокихъ каменныхъ стѣнъ, что уподобляло его какой-то. трубѣ, но какъ-будто съ противоположнымъ назначеніемъ, потому-что въ обыкновенныхъ трубахъ дымъ стремится кверху, а здѣсь, напротивъ того, онъ осѣдалъ внизъ, вслѣдствіе чего счастливые обладатели садиковъ могли спокойно глотать свой кофе лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда благосклонный вѣтеръ загонялъ дымъ въ другую сторону.
   По вечерамъ, въ раннюю весну, да вдобавокъ еще послѣ такой страшно-ненастной погоды, которая господствовала цѣлый день въ Роденбургѣ, никому не приходило, конечно, на мысль сидѣть "на свѣжемъ воздухѣ", и, однакожъ, въ садикѣ подполковника, погруженномъ въ слякоть и мракъ, раздавались чьи-то сдержанные голоса.
   -- Генріетта, жизнь моя! шепталъ мужской голосъ,-- какъ я счастливъ, что могу наконецъ говорить съ тобой безъ свидѣтелей, держать тебя въ своихъ объятіяхъ, прижимать къ сердцу...
   -- О, Юліусъ! отвѣчалъ такимъ-же шопотомъ женскій голосокъ,-- я тоже такъ счастлива! Но мнѣ все страшно... Что, если кто нибудь застанетъ васъ?..
   -- Полно! кто можетъ зайти сюда теперь, душа моя? Не бойся, не порти этихъ короткихъ минутъ блаженства совершенно напраснымъ страхомъ!
   Горячій поцѣлуй заключилъ эту убѣдительную рѣчь, и счастливцы, стоя обнявшись,-- сѣсть было не на чѣмъ,-- не видали какъ пролетали минуты.
   Собственно говоря, это свиданіе въ саду было первымъ и единственнымъ въ своемъ родѣ, и устроилось оно подъ предлогомъ необходимости переговорить о томъ, что именно дѣлать: то есть, ждать-ли смерти тетки, или-же поручику Вефену явиться не позже завтрашняго утра къ родителямъ своей избранницы и смѣло объявить себя претендентомъ на ея руку? Таковы были, по крайней мѣрѣ, искреннія намѣренія Генріетты, молодой, неопытной еще въ практической жизни, дѣвушки. Но поручику Вефену слѣдовало лучше понимать дѣло. Могъ-ли онъ, бѣдный офицеръ, жениться на бѣдной-же дѣвушкѣ? Какимъ образомъ, съ чьего позволенія и съ чьей помощью? И онъ понималъ очень хорошо всѣ препятствія, предстоявшія ему на этомъ пути, но развѣ можно было сказать что-нибудь подобное Генріеттѣ,-- въ особенности сегодня, когда можно было провести время гораздо пріятнѣе? Вслѣдствіе этого, бесѣда молодыхъ людей не коснулась ни наслѣдства, ни офицерскаго жалованья,-- послѣднее было такъ ничтожно, что не стоило тратить о немъ словъ. То-ли дѣло сладкія рѣчи и поцѣлуи! Они превращали намокшую древесную бесѣдку безъ скамьи въ земной рай для влюбленныхъ.
   Но на сосѣдней городской башнѣ начали бить часы. Генріетта стала прислушиваться, насчитала восемь и вскрикнула отъ испуга.
   -- Господи!.. это не можетъ быть!.. Неужели, въ самомъ дѣлѣ, восемь?
   -- Я пришелъ сюда въ началѣ восьмого; неужели время пролетѣло такъ скоро? восклицалъ, въ свою очередь, поручикъ.
   -- Что скажетъ маменька! Прощай, Юліусъ! Надо поскорѣе домой!
   -- О, зачѣмъ время летитъ такъ быстро, продолжалъ жаловаться юный сынъ Марса.-- Когда-же мы увидимся снова, моя дорогая?
   Она не могла тотчасъ отвѣтить, потому-что онъ залѣпилъ ея ротъ поцѣлуемъ.
   -- Я боюсь приходить, Юліусъ! Кто-нибудь узнаетъ о нашихъ свиданіяхъ!
   -- Пустяки! Я-то съумѣю всегда незамѣтно пробраться, а тебѣ не трудно найти предлогъ выдти изъ дома.
   -- Ну, прощай! произнесла Генріетта, цѣлуя его еще разъ и порываясь изъ его объятій.
   -- Жду тебя завтра вечеромъ! прошепталъ онъ.-- Жду непремѣнно!
   Съ послѣднимъ: прощай! Генріетта выпорхнула изъ его рукъ, пронеслась стрѣлой до выхода изъ сада, счастливо добѣжала до лѣстницы и черезъ мгновеніе, правда немного запыхавшись, очутилась у своей двери.
   -- Помилуй, Гетти! воскликнула подполковница, прежде чѣмъ она успѣла переступить черезъ порогъ,-- что это значитъ? Гдѣ ты шатаешься до поздней ночи?
   -- Я была у тетушки, отвѣчала молодая дѣвица самымъ развязнымъ голосомъ.-- Гдѣ-же мнѣ быть?
   -- Такъ долго? Обыкновенно, ты норовишь, какъ-бы поскорѣе оттуда уйдти. А сегодня такъ засидѣлась. Дѣвушкѣ опасно ходить одной въ такой темный вечеръ.
   -- Но, милая мама, всего нѣсколько шаговъ, я еще заходила къ швеѣ, сейчасъ отъ нея.
   -- Ну, что тетка? спросилъ подполковникъ, желая скорѣе замять ссору.
   -- Такъ себѣ, ничего, отвѣчала Генріетта.-- Только что-то особенно молчалива была. Заставила меня, впрочемъ, разсказывать обо всемъ, что было у Шаллеровъ, кто именно былъ, въ чемъ одѣты, что подавали.
   -- Совершенно на нее похоже, замѣтила фонъ-Клингенбрухъ.
   -- Но она не злилась, мама; все молчала, только головой мной разъ покачивала.
   -- И зачѣмъ-же ей злиться, душа моя? сказалъ отецъ.-- Неужели вы думаете, что она желаетъ, чтобы вы вовсе не веселились? Будьте къ ней справедливѣе; она добрая женщина и если только можетъ доставить вамъ удовольствіе, то всегда доставляетъ.
   Молодыя дѣвушки переглянулись. Онѣ вспомнили о платкахъ, полученныхъ въ подарокъ отъ тетки, и о томъ, что Генріетта пошла къ ней въ сумерки именно подъ тѣмъ предлогомъ, что не смѣетъ показаться ей иначе, какъ въ старой шляпкѣ, которую днемъ-то и надѣвать уже совѣстно. Но онѣ не сказали ничего, не желая сердить отца; къ тому-же, наступало время ужинать и разговоръ принялъ другое направленіе.
   Семья просидѣла, вмѣстѣ до половины одинадцатаго; подполковница раскладывала пасьянсъ, супругъ ея сидѣлъ въ углу дивана молча, какъ будто задумавшись; Генріетта и Флора, работая, болтали о разныхъ вещахъ. Наконецъ, подполковникъ сталъ дремать и слегка всхрапывать; супруга бросила на лего сердитый взглядъ,-- такъ случалось, по заведенному порядку, каждый вечеръ,-- и видя притомъ, что пасьянсъ опять не выходитъ, оттолкнула отъ себя карты и двинула громко стуломъ. Подполковникъ проснулся на стукъ и, озираясь съ удивленнымъ видомъ, спросилъ:
   -- Не пора-ли и спать, душенька? Я начинаю что-то чувствовать себя утомленнымъ.
   -- Начинаешь? повторила супруга.-- Начало у тебя очень ясно выходитъ. Ты храпѣлъ, какъ медвѣдь.
   -- Я, сокровище мое?
   -- А можетъ быть и не ты, а дворовая собака, возразила нѣжная жена.-- Ты неисправимъ: Счастье еще, что у тебя подъ ногами музыки не было. Ну, спокойной ночи! Пора спать, дѣти!
   Всѣ встали. Проходя съ лампою мимо шляпы, положенной Генріеттой на столъ. Флора взяла ее въ руки, покачала головой и сказала:
   -- На что похожа твоя шляпа, Гетти! Даже фасона не разберешь!
   -- Что такое? возразила Гетти (хорошо было, что она стояла въ тѣни). Вѣрно ее вѣтромъ помяло.
   -- Она совершенно раздавлена!
   -- Такъ вѣрно эта противная тетушкина собака улеглась на мою бѣдную шляпу! Прошлый разъ она то-же сдѣлала и тетушка отъ души хохотала надъ этимъ.
   -- Должно быть, въ самомъ дѣлѣ, собака! произнесла съ злою усмѣшкою Флора.-- Вѣтеръ не можетъ такъ исковеркать.
   Всѣ разошлись по своимъ комнатамъ. Одна служанка только копошилась еще въ кухнѣ, перемывая посуду и жуя свой скудный ужинъ. Она получала его отдѣльно, такъ-же какъ свою полштучку масла на недѣлю и по два кусочка сахара на день. Прошло съ четверть часа въ тишинѣ; но едва пробило на ратушной башнѣ одинадцать, на лѣстницѣ, которая вела къ Клингенбрухамъ, раздались чьи-то тяжелые шаги и остановились они у дверей подполковника. Затѣмъ раздался звонокъ, и такой громкій, что Генріетта и Флора, спавшія въ одной комнатѣ, поднялись въ испугѣ на своихъ постеляхъ.
   Кто могъ-бы это быть? Зачѣмъ? И какимъ образомъ удалось этому человѣку пробраться въ домъ, когда подъѣздъ запирался, каждый день, акуратно въ десять часовъ, однимъ изъ аптекарскихъ учениковъ? Во всякомъ случаѣ, посѣтитель вѣрно ошибся этажемъ? Но нѣтъ раздался второй звонокъ, еще оглушительнѣе перваго, такой, что самъ подполковникъ, разбуженный женою еще при первомъ звонкѣ, выскочилъ, на этотъ разъ, изъ постели безъ дальнѣйшаго понужденія.
   -- О, Господи, сказалъ онъ,-- если кому-нибудь нужно въ аптеку, то зачѣмъ-же у насъ-то колокольчики обрывать!
   -- Что ты за вздоръ мелешь! нетерпѣливо возразила супруга.-- Какъ-же можно попасть теперь къ намъ на лѣстницу, какъ не черезъ аптеку? Это кто-нибудь къ намъ.
   -- Телеграмма развѣ? продолжалъ подполковникъ, напяливая на себя необходимѣйшія принадлежности одежды, такъ-какъ, разумѣется, ему одному, а не кому другому, можно было идти отворять дверь подобному нежданному, ночному посѣтителю.-- Телеграмма? Откуда только? Не понимаю!
   Но посѣтитель былъ одержимъ большимъ нетерпѣніемъ, какъ оказывалось. Онъ дернулъ еще разъ за колокольчикъ съ такою силою, что было чудомъ, какъ могла уцѣлѣть проволока, и вывелъ изъ себя даже самого подполковника, который, отворивъ дверь спальни, закричалъ сердито: Идутъ! идутъ! и прибавилъ, ворча: Не колдунъ-же я!-- Ужь не объявлена-ли война, почему потребовалось наипоспѣшнѣйшимъ образомъ вызвать подполковника фонъ-Клингенбруха въ военное министерство? А если не это, такъ что-же?
   Подполковникъ кончилъ, между-тѣмъ, одѣваться, но безъ оружія ему также не годилось идти: если это были мошенники, употреблявшіе хитрость, для того, чтобы заставить отворить себѣ дверь, они должны были увидать его, по крайней мѣрѣ, въ офицерскомъ вооруженіи! И съ обнаженною шпагою въ правой рукѣ, со свѣчей въ лѣвой, твердо и смѣло промаршировалъ онъ черезъ переднюю къ наружной двери...
   -- Кто тамъ?
   -- Я, г. подполковникъ, отворяйте скорѣе!
   -- Я? кто я? Вѣдь теперь полночь!
   -- Я, Рези отъ г-жи Мейзебродъ. Отворяйте, ради Христа, у насъ несчастіе случилось!
   -- Рези?.. проговорилъ подполковникъ въ недоумѣніи.-- Отъ сестры?.. случилось несчастіе?..
   Онъ сунулъ шпагу подъ лѣвую мышку, чтобы имѣть ее, на всякій случай, на готовѣ, снялъ цѣпь и отомкнулъ дверь.
   -- Господи Боже! воскликнула старая служанка, завидя передъ собой Клингенбруха,-- Господи Боже! Вы не пугайтесь, г. подполковникъ... моя добрая барыня померла!
   -- Померла?.. повторилъ старикъ, смотря на Рези вытаращенными глазами и точно не понимая смысла ея рѣчи.
   Они простояли такъ другъ передъ другомъ нѣсколько минутъ молча, наконецъ подполковникъ воскликнулъ задыхающимся голосомъ:
   -- Что ты болтаешь, Рези? Къ чему ты явилась сюда среди ночи? Что съ сестрою?
   -- Нѣтъ ея въ живыхъ! простонала старуха.-- О, Господи Боже! пришлось-же мнѣ дожить до такого несчастія! И разомъ-то это случилось... Вдругъ, и духъ вонъ... О, горюшко-горе!
   -- Да быть-же не можетъ! воскликнулъ подполковникъ внѣ себя, дѣйствительно не вѣря тому, что слышалъ. Дочь моя провела у нея вечеръ...
   -- На минуточку забѣгала къ намъ ваша барышня въ сумерки, это правда, но тотчасъ-же ушла, продолжала старая Рези.-- На это-ли осердилась голубушка покойница, или уже, и то сказать, все-то послѣ обѣда она была страсть какъ тиха, и даже со мною ни разу не побранилась... Да мнѣ-то и не въ доменъ... а тутъ вдругъ...
   -- Кто-же это тамъ? произнесла, въ эту минуту, подполковница, выставляя изъ дверей свою голову въ большомъ ночномъ бѣломъ чепцѣ. Слыша говоръ, она не могла воздержать болѣе своего любопытства и выскочила изъ постели.-- Кто тамъ и что такое случилось?
   -- Это Рези, Вероника, отвѣчалъ ей мужъ, оцѣпенѣлый еще отъ неожиданности и испуга.-- Подумай, Сибилла внезапно скончалась!
   -- Святъ, святъ, святъ, Господь Богъ Саваофъ! воскликнула подполковница и выскочила, какъ была, въ ночномъ одѣяніи, на лѣстницу.-- Умерла Мейзебродша? проговорила она, наступая на старуху служанку.
   -- Горюшко мое горе! повторила со стономъ бѣдная Рези.-- Умерла... и такъ разомъ, такъ скорешенько, ну, вотъ какъ рукой повернуть, либо кофе сварить!
   -- Но отчего-же?.. Какъ это такъ? продолжалъ подполковникъ, все еще неприходившій въ себя, болѣе отъ изумленія, впрочемъ, потому-что особеннаго горя и онъ, повидимому, не испытывалъ.-- Войдите, однако, въ комнату, Рези, а то мы весь домъ всполошимъ.
   Подполковницы, между-тѣмъ, уже не было. Она кинулась въ спальню дочерей, чтобы сообщить имъ о важномъ событіи. Дѣвушки, заслышавъ шумъ, сидѣли въ своихъ постеляхъ, не успѣвъ рѣшить вопроса, одѣваться-ли имъ и идти узнать, что случилось, или спокойно обождать конца происшествію. Но раздался стукъ у ихъ дверей и вопросъ:
   -- Вы не спите, дѣти?
   -- Нѣтъ, мама. Ради самого Господа, что тамъ такое случилось?
   -- Отворите-ка дверь и впустите меня.
   Флора выскочила босыми ножками на полъ, до того нетерпѣніе одолѣвало ее, отодвинула дверную задвижку и потомъ снова юркнула подъ свое одѣяло. Подполковница заперла за собою дверь на замокъ и потомъ, вытянувшись впередъ всѣмъ туловищемъ и наклонивъ голову, произнесла шопотомъ:
   -- Тетка приказала долго жить!
   -- Тетка? воскликнули обѣ молодыя дѣвушки въ одинъ голосъ.
   -- Тише что вы! Весь домъ разбудите. Рези здѣсь. Только-что скончалась... Но чего вы повскакали? что вы намѣрены дѣлать?
   Что намѣревались дѣлать молодыя особы, этого онѣ еще сами не знали; одно было только ясно имъ,-- это необходимость услышать изъ устъ самой Рези всѣ подробности происшествія, и потому онѣ стали наскоро набрасывать на себѣ необходимѣйшую одежду.
   -- Но ты пробыла у нея цѣлый вечеръ, Гетти! сказала Флора, среди поспѣшнаго одѣванья.-- Что-же, занемогла она при тебѣ? Ты ни слова о томъ не говорила.
   -- Напротивъ, она была здоровехонька, когда я ушла и котъ сидѣлъ у нея, по обыкновенію, на колѣняхъ. Провожать -- она меня не провожала, но вѣдь она и никогда намъ подобной чести не оказывала.
   -- И долго ты у нея оставалась?
   -- Право, не знаю... но гораздо болѣе часа, мнѣ кажется.
   -- Удивительно! Знаешь, мнѣ скорѣе чудилось, что она никогда не умретъ.
   -- Мнѣ тоже, проговорила Генріетта, у которой мысли такъ и роились въ головѣ.
   Старая Рези разсказала уже давно все событіе въ главныхъ чертахъ, но съ прибытіемъ молодыхъ дѣвушекъ, ей пришлось повторить все съизнова и съ мельчайшими подробностями, такъ что, наконецъ, дѣло обрисовалось вѣрно и точно слѣдующимъ образомъ:
   Втеченіе всего дня, Рези не замѣчала въ своей барынѣ ничего особеннаго, развѣ только то, что она была тише и молчаливѣе обыкновеннаго. Къ ночи она поужинала, какъ всегда, почитала съ часокъ свою библію, потомъ подогрѣла себѣ сама воды на спиртовой лампѣ, какъ дѣлывала это также всегда, для стакана грога, который выпивала ежедневно передъ сномъ. Она пріучила себя къ этому напитку и увѣряла, что безъ псго никакъ не уснетъ. Наконецъ, она легла въ постель и позвонила, за тѣмъ, чтобы Рези вошла и убрала лампу, да поставила-бы къ кровати стаканъ свѣжей воды. Едва Рези успѣла исполнить приказаніе, фрау Мейзебродъ проговорила: О, Господи Боже! и вытянулась на своей постели. "Худо вамъ, фрау"? спросила ее Рези, но не получивъ отвѣта, подумала, что барыня хочетъ спать, и потому не стала болѣе разспрашивать ее и вышла изъ комнаты. Однако, странный голосъ фрау Мейзебродъ не выходилъ у нея изъ головы. Это былъ вовсе не ея обычный тонъ и звучалъ какъ-то необыкновенно. Сначала, Рези не осмѣливалась войдти снова къ ней въ спальню, но наконецъ, мысль о томъ, что барыня, могла взаправду занемочь, одержала верхъ. Рези взяла свѣчу, отворила потихоньку дверь и подкралась къ постели. Фрау Мейзебродъ не шевелилась. Рези нагнулась къ ней, но не разслышала и дыханія! Тогда ей стало страшно. Она схватила свою барыню за руку... и чуть не уронила подсвѣчника на полъ: барыня была мертвая! Не потерявъ еще совершенно присутствія духа, Рези сдѣлала самое умнѣйшее, что могла сдѣлать: она заперла квартиру и побѣжала прямо за докторомъ. Поттеръ послѣдовалъ за ней тотчасъ-же, но дѣлать было уже нечего. По его мнѣнію, у старухи произошелъ ударъ въ сердцѣ. Докторъ отправилъ Рези тотчасъ за Клингенбрухомъ, а самъ остался пока при покойницѣ.
   -- Надо вамъ поторопиться одѣться, г. подполковникъ! добавила Рези.-- Страшно, ахъ, какъ страшно смотрѣть на бѣдную барыню: лежитъ это она холодная и вытянувшись на своей постелькѣ...
   При словѣ Рези "одѣться", подполковникъ оглянулъ нижнюю половину своей особы и нѣсколько смутился. Рези была права, ему надо было докончить свой туалетъ: въ попыхахъ, онъ напялилъ на себя только мундиръ, не позаботясь объ остальномъ. Онъ поспѣшилъ въ свою спальню, чтобы привести все въ исправность, находя, что докторъ Поттеръ поступилъ очень разумно, приславъ Рези за нимъ.
   Г-жа фонъ-Клингенбрухъ смотрѣла на дѣло нѣсколько иначе.
   -- Дура эта Рези! сказала она, послѣдовавъ въ спальню за мужемъ.-- Какъ можно было оставлять его тамъ одного! Развѣ нельзя было запереть квартиру?.. Торопись, сдѣлай милость! Подумай, что и бумаги, и цѣнныя вещи, все это тамъ открыто и чужой человѣкъ одинъ одинешенекъ въ квартирѣ!
   -- Но, душечка, возразилъ подполковникъ, быстро натягивая брюки,-- докторъ Поттеръ честный малый! Неужели ты думаешь, что онъ серебряныя ложки стянетъ?
   -- Чужая душа потемки! возразила ему супруга,-- и лишняя осторожность никогда не мѣшаетъ. Тебѣ непремѣнно слѣдуетъ идти туда! Это твой долгъ, твоя прямая обязанность, какъ брата покойницы и отца твоихъ дѣтей!
   -- Да развѣ я не иду, милочка? но надо-же мнѣ прежде надѣть эти... эти про... прокля... проклятые сапоги! Чтобъ этого сапожника чортъ побралъ! Этакое мученье каждый разъ! Ну. а гдѣ теперь мой носовой платокъ запропастился?
   Прошло еще нѣсколько времени прежде чѣмъ подполковникъ собралъ все ему нужное и окончательно снарядился въ путь. Генріетта и Флора продолжали, между-тѣмъ, осаждать старую Рези вопросами и разспросами. Выпытавъ отъ нея все, что только могли, онѣ стали еще умолять отца, чтобы онъ прислалъ имъ утромъ поранѣе -- какъ можно ранѣе!-- вѣсточку обо всемъ, а еще лучше, пришелъ-бы самъ къ завтраку.
   Подполковникъ обѣщалъ исполнить ихъ просьбу и отправился, -- воротился онъ, правда, еще съ дороги за ключомъ отъ подъѣзда, и за своими очками,-- но наконецъ все въ домѣ стихло и мать осталась одна съ своими дочерями.
   -- Грустное происшествіе! произнесла она, беря снова свѣчу, чтобы идти въ свою комнату, -- во всемъ семействѣ не было, впрочемъ, проронено и слезинки,-- очень грустное происшествіе!
   Флора посмотрѣла на свою мать съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
   -- Такъ неожиданно! произнесла Генріетта.-- Помнишь мама, мы недавно еще говорили, что тетушка переживетъ всѣхъ насъ, до того она казалась здоровой и крѣпкой. А тутъ, вдругъ... Просто страхъ беретъ, когда подумаешь, что можно умереть такъ внезапно!
   -- Ну, царствіе ей небесное! сказала подполковница, вздыхая.-- Она никогда не была слишкомъ любезна со мной, но я прощаю ей отъ всего сердца! Никакой злобы къ ней не питаю! Да и не слѣдуетъ питать -- будетъ тогда не по христіански. Пора, однако, вамъ и въ постель, дѣти... Кстати, что я хотѣла тебѣ сказать еще, Генріетта... вамъ надо пойти завтра пораньше, заказать себѣ траурныя платья; такъ не забудьте тутъ-же купить почтовой бумаги съ черными каемками, такихъ-же конвертовъ и чернаго сургуча.
   -- Хорошо, мама, отвѣчала Флора,-- только знаешь, мы уже купимъ также кстати себѣ маленькія шляпки, такія, что сзади поля отогнуты... Онѣ прелесть какъ хороши...
   -- Тамъ, какъ знаете, сказала мать,-- но теперь поздно, ложитесь спать. Завтра переговоримъ обо всемъ хорошенько; можетъ бытъ и я пойду покупать съ вами.
   -- Спокойной ночи, мама!
   -- Спокойной ночи, дѣти!
   Подполковница удалилась, однако, дѣвицы не думали засыпать. До сна-ли имъ было въ эту минуту!
   -- Слушай, Гетти, начала Флора, лишь только онѣ потушили свѣчу,-- купимъ также приборы изъ каменнаго угля. Вѣдь надобно-же что-нибудь и для наряда имѣть!
   -- А наши черные кораллы? возразила Гетти.-- Они еще очень хороши.
   -- Надоѣли уже! Да и нѣтъ у насъ къ нимъ ни серегъ, ни браслетовъ, Ахъ, кабы поскорѣе утро! Такъ хочется за покупками идти!
   -- А какъ ты думаешь, что лучше для шляпокъ: страусовыя перья или чорные цвѣты? Я траурныхъ цвѣтовъ не люблю.
   -- Отчего-же? возразила ей сестра.-- Луиза фонъ-Гербернъ носила цвѣты, когда была въ траурѣ. И что за прелесть были эти цвѣты! Бархатные съ стеклярусомъ и бусами. Просто чудо!
   -- Ну, посмотримъ тамъ въ магазинахъ; что понравится, то и возьмемъ.
   -- Наступило непродолжительное молчаніе; потомъ Флора сказала:
   -- А бѣдному папѣ придется просидѣть цѣлую ночь съ покойницей. Мнѣ отъ одной такой мысли дѣлается страшно!
   -- Да вѣдь Поттеръ-же съ нимъ; одного не оставитъ.
   -- Поскорѣе узнать-бы о завѣщаніи! сказала опять Флора.-- По настоящему, слѣдовало-бы тотчасъ-же объявлять о немъ наслѣдникамъ.
   -- Узнаемъ завтра поутру. Мнѣ самой такъ нетерпится...
   -- А что, если завѣщанія нѣтъ?
   -- Что ты! Вѣдь отецъ говорилъ столько разъ! Да если-бы и не было? Мы ближайшіе родственники.
   -- А набѣгутъ разные Мейзеброды?
   -- Такъ чтоже? Тетушка владѣтельница всего состоянія; оно и должно пойдти въ ея родню.
   -- Пора, однако, и заснуть, Гетти.
   -- Заснуть! Мудрено. У меня столько мыслей въ головѣ...
   -- А у меня-то? Но все-же надо постараться поспать до утра. Прощай, Гетти!
   -- Прощай, Флора! Слушай: если проснешься завтра раньше меня, разбуди меня тотчасъ-же!
   -- Хорошо, но и ты меня тоже!
   Тихо стало въ маленькой спальнѣ. Скоро на городскихъ часахъ пробило два. Прошло еще нѣсколько времени; вдругъ раздался шопотъ Флоры:
   -- Гетти, ты спишь?
   -- Нѣтъ, куда спать! А что?
   -- Гетти, душечка, мнѣ такъ весело, что я просто плясать готова!
   -- Полно дурачиться!
   Флора хихикнула и завернулась въ одѣяло. Въ спальнѣ воцарилась, наконецъ, полная тишина.
   

ГЛАВА XV.
СТАРИКЪ КЛАУСЪ.

   Баронъ фон-Шаллеръ не ошибся, предсказавъ на утро хорошую погоду. Вѣтеръ перемѣнился и разогналъ облака, такъ-что стало совершенно ясно и Гансу захотѣлось еще заглянуть въ садъ до своего отправленія на охоту.
   Онъ засталъ въ немъ стараго садовника Клауса, котораго зналъ съ самого своего младенчества и могъ назвать товарищемъ своихъ дѣтскихъ игръ. Сколько разъ возилъ его этотъ Клаусъ на спинѣ, бѣгалъ съ нимъ, придумывалъ ему разныя увеселенія! Клаусъ былъ дорогъ Гансу, какъ памятникъ прежнихъ веселыхъ, беззаботныхъ дней, какъ существенная часть прежняго; молодой человѣкъ не могъ даже представить себѣ своего родного дома безъ Клауса.
   -- Хорошо-ли выходятъ тѣ сѣмяна, что я привезъ съ собой, Клаусъ? спросилъ онъ у садовника.
   -- Превосходно! отвѣчалъ старикъ.-- За всходами я слѣжу старательно и исполняю всѣ ваши наставленія.
   -- За то вы послѣ порадуетесь, глядя на нихъ, сказалъ Гансъ. Это рѣдкія здѣсь растенія.
   -- О, г. Гансъ, возразилъ Клаусъ,-- кто порадуется, кромѣ меня? И господа, и гости, что къ нимъ пріѣзжаютъ, любятъ только одно крупное, да пестрое! Иной разъ, изъ кожи вонъ лѣзешь, воспитываешь какое-нибудь рѣдкостное растеньице, выростишь его, принесешь въ комнаты,-- а тебѣ на другой день говорятъ: Клаусъ, убери этотъ горшокъ... даже названіе-то цвѣтку не скажутъ, а просто: горшокъ!.. онъ только мѣшаетъ. Ну, и понесешь его въ теплицу назадъ.
   -- За это нечего сердиться, Клаусъ, отвѣчалъ Гансъ.-- Люди вообще любятъ болѣе то, что въ глаза бросается; отъ этого нечего приходить въ отчаяніе. Все-таки отрадно утѣшаться плодами своихъ трудовъ.
   -- И какъ еще я утѣшаюсь, г. Гансъ, какъ утѣшаюсь! Недавно зашелъ ко мнѣ въ теплицу вашъ батюшка съ какимъ-то ученымъ гостемъ. Тотъ всѣ цвѣточки полатыни наизусть называлъ. Очень ученый господинъ былъ! Такъ онъ даже изумлялся, видя у насъ столько рѣдкихъ растеній, расхвалилъ меня и сказалъ г. барону, что я отлично знаю свое дѣло. Г. баронъ былъ очень доволенъ и, уходя, сунулъ мнѣ въ руку два новенькихъ талера. Я готовъ былъ отдать одинъ изъ нихъ тому господину; только не шло, слишкомъ ужь нарядно былъ одѣтъ.
   Гансъ засмѣялся.
   -- Вы сами вполнѣ заслужили ихъ, Клаусъ, сказалъ онъ.-- Вы всегда намъ вѣрно служили.
   -- Да, началъ старый садовникъ задумчиво, -- привыкъ я къ вашему дому, г. Гансъ! Часто вспоминаю прежнее времячко, какъ бывало всѣ вы, дѣти, вкругъ меня собираетесь, со стола лакомства мнѣ приносите, то и се разсказываете. Золотое, золотое то время было! Потомъ все измѣнилось... Ушли вы... Ушла... Кэтхенъ... Теперь вотъ и барышня скоро уйдетъ. Правду сказать, она для меня все равно, что уже и нѣтъ ея... Рѣдко въ садъ заходитъ... Кромѣ: здравствуйте, Клаусъ! я отъ нея во весь этотъ годъ врядъ-ли еще слово слыхалъ...
   Гансъ молчалъ, а старикъ продолжалъ, какъ-бы спохватившись:
   -- Конечно, она теперь уже взрослая дѣвица, такая ученая; не слушать-же ей, по прежнему, побасенки стараго Клауса!.. И всему конецъ бываетъ. Вотъ, лѣтомъ, старые господа всегда куда-нибудь уѣзжаютъ, и въ то время, когда мой садъ въ полномъ цвѣту, только-бы на него и любоваться, хожу я въ немъ по дорожкамъ одинъ-одинешенекъ... Скучно, точно отшельникъ въ своемъ скиту... Ну, ничего не подѣлаешь, надо переносить, что Богъ посылаетъ!
   -- А отчего уѣхала Кэтхенъ? спросилъ вдругъ Гансъ, который все время не прерывалъ старика и стоялъ погруженный въ свои мысли.
   -- Гмъ! промычалъ Клаусъ, начиная усерднѣе прежняго работать лопатой.
   -- Случилось что-нибудь, Клаусъ? продолжалъ Гансъ, дѣлаясь внимательнѣе.
   -- Не знаю, проворчалъ старикъ,-- я никогда не мѣшался въ господскія дѣла; даже о своихъ собственныхъ мало забочусь!
   -- Клаусъ, я спрашиваю васъ не изъ пустого любопытства -- вы это знаете. Я всегда любилъ Кэтхенъ, какъ родную сестру, и мнѣ было очень больно не видѣть ее больше въ нашемъ домѣ.
   Клаусъ продолжалъ работать съ особой торопливостью: казалось, онъ хотѣлъ перекопать въ этотъ день весь садъ. Въ душѣ его, очевидно, происходила борьба: не хотѣлось ему говорить и, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не былъ увѣренъ, слѣдуетъ-ли ему утаивать отъ своего молодого господина подробности дѣла, которое его интересовало не изъ пустого любопытства.
   -- Съ которыхъ поръ уѣхала Кэтхенъ? спросилъ Гансъ, понимая, что ему надо повести атаку иначе.
   -- Уѣхала? повторилъ Клаусъ.-- То есть, вы хотите сказать, домъ этотъ покинула? Это я могу опредѣлить вамъ довольно точно. Завтра будетъ ровно восемь мѣсяцевъ тому, какъ она, вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ, прощалась со мною; я еще букетъ приготовлялъ для вашей матушки. Кэтхенъ попросила у меня розу, и я далъ ей самую красивую, которую только могъ найти.
   -- Премилое было дитя! сказалъ Гансъ.
   -- Дитя? повторилъ Клаусъ съ изумленіемъ;-- была когда-то, а теперь красавица дѣвушка.
   -- Маленькая-то Кэтхенъ?
   -- Маленькая! Ростомъ съ вашу сестрицу, можетъ быть, даже чуточку еще повыше, и именно потому что она была такая красавица... Но все это не мое дѣло! прервалъ себя старикъ, принимаясь съ новымъ усердіемъ за лопату.-- Моего мнѣнія не спрашивали... И куда соваться старому Клаусу! Знай онъ свой садъ, да теплицы, вотъ и все!
   Гансъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Было ясно, что въ домѣ произошло что-то такое, о чемъ старику не хотѣлось говорить, и Гансъ вспомнилъ при этомъ, что и мать его поспѣшила также замять рѣчь, когда онъ вздумалъ разспрашивать ее о Кэтхенъ. Но зачѣмъ-же скрывали эту тайну отъ Ганса? Развѣ онъ не принадлежалъ также къ семьѣ?
   -- Утѣшительно хотя то, что она на хорошемъ мѣстѣ, проговорилъ онъ:-- свѣтъ посмотритъ, а тамъ, воротясь изъ Италіи, вѣрно побываетъ снова у насъ...
   Старый садовникъ поднялъ голову, выпрямился, посмотрѣлъ во всѣ глаза на Ганса и произнесъ съ удивленіемъ:
   -- Изъ Италіи?..
   -- Ну, да, вѣдь она поѣхала туда компаньонкою при какомъ-то семействѣ?
   -- Кэтхенъ-то?
   -- Конечно.
   -- Кто это вамъ сказалъ?
   -- Если не ошибаюсь, сама матушка... или же отецъ... а можетъ быть и графъ Раутенъ. Право, не помню хорошенько.
   -- Ему и говорить! произнесъ сердито старикъ.-- Если кто былъ причиною ея ухода изъ дома, такъ онъ одинъ!
   -- Графъ Раутенъ, Клаусъ? Что вы?
   -- О, онъ не выгналъ-бы ее, это вѣрно, продолжалъ старикъ,-- но другіе нашли это не лишнимъ... Въ Италію поѣхала!.. Вотъ-на!.. Бѣдняжка искалываетъ себѣ пальцы иглою до крови, да глаза портитъ при дрянненькой лампѣ, чтобы хлѣбъ себѣ насущный добыть честнымъ образомъ...
   -- Кэтхенъ? воскликнулъ Гансъ въ величайшемъ изумленіи.
   -- Ну, конечно, воскликнулъ Клаусъ въ свою очередь,-- намъ не слѣдуетъ совать носъ туда, куда насъ не спрашиваютъ, даже и пословица такая есть, но я также не понимаю, зачѣмъ мнѣ скрывать то, что я знаю! Мнѣ никто рта не зашилъ и не вижу я бѣды въ томъ, если вамъ станетъ извѣстно, что бѣдняжка мучитъ себя работой, чтобы выработать какихъ-нибудь десять копѣекъ въ день, подобно многимъ другимъ бѣднымъ существамъ, которыя не хотятъ сворачивать съ хорошей дороги!
   -- Такъ она не въ Италіи!
   -- Здѣсь она, въ городѣ, живетъ на чердакѣ и шьетъ на людей... Могла-бы и уроки давать, но напугана уже она, боится связываться... И когда я, иной разъ, въ воскресенье, пойду ее навѣстить, сердце у меня поворачивается, когда я вижу, какъ она бѣдно живетъ, и какъ умѣетъ оставаться спокойною и довольною при этомъ. Вы думаете, она жалуется? Никогда! Меня даже старалась увѣрить, что ей удивительно какъ хорошо; ну, да стараго воробья не надуешь!
   -- Но что-же случилось? воскликнулъ Гансъ.-- Что нибудь да было... не могли же мой отецъ и мать оттолкнуть ее такъ, безъ причины!
   -- Ч то нибудь было, конечно, отвѣчалъ Клаусъ, мрачно насупивъ брови,-- но ничего такого, за что Кэтхенъ должна была-бы отвѣчать... Я теперь мало толкую съ прислугой; это все модницы, горничная ходитъ по воскресеньямъ въ шляпѣ съ перьями, а кухарка напяливаетъ себѣ перчатки и зонтикъ распускаетъ, чтобы своей рожи кострюлечкой не испортить, но при старой Доротеѣ я хаживалъ на кухню и слыхалъ... конечно, не знаю навѣрное, сущую-ли правду тамъ говорили: Доротея любила языку волю давать, но все же, когда прислуга говоритъ о какомъ-нибудь дѣлѣ, значитъ, что-нибудь да есть: съ вѣтру не выдумаютъ! Такъ вотъ, тогда поговаривали, что нынѣшній женишокъ вашей сестрицы,-- женихомъ онъ въ тѣ поры еще не былъ, но захаживалъ сюда частенько,-- поговаривали, что онъ за Кэтхенъ болѣе ухаживаетъ, чѣмъ то нравится нашей старой барынѣ. Онъ-то ничего не добился, но вышло все-таки худо: Кэтхенъ ходила два дня съ заплаканными глазами, а потомъ сама объявила барынѣ, что графъ негодяй и что его слѣдуетъ остерегаться, иначе Френцхенъ... Прошу извиненія! я хотѣлъ сказать, фрейленъ Франциска... будетъ несчастлива съ нимъ во всю жизнь. Тутъ барыня и разразилась. Она вспылила, а Кэтхенъ объявила, что болѣе не останется въ домѣ. Френцхенъ... Фрейленъ Франциска не знала сказала ничего и не хотѣла отпускать Кэтхенъ, но потомъ, -- не знаю уже, насказали-ли ей чего,-- только и она повернула въ ту сторону... Больно было видѣть мнѣ это!.. Нотправилась тогда Кэтхенъ изъ дома, какъ служанка, которой отказали отъ мѣста... Вещи всѣ свои хорошенькія, что ей прежде надавили, здѣсь оставила. Матушка ваша, конечно, не требовала этого и даже настаивала, чтобы Кэтхенъ взяла, но та ни за что не согласилась; откуда тутъ и упрямство взялось! Такъ уложили все въ сундукъ и отнесли на чердакъ... я самъ выносилъ.
   -- Гдѣ-же теперь живетъ Кэтхенъ, Клаусъ?
   -- Гм... не знаю уже, хорошо-ли будетъ, если я укажу вамъ ея квартиру.
   -- Отчего же не хорошо, Клаусъ? Почему-же не повидать мнѣ той дѣвушки, которую я ребенкомъ нашивалъ на рукахъ?
   -- Ребенкомъ! повторилъ Клаусъ, покачивая головой.-- Вы все о прежнемъ думаете. Впрочемъ, можетъ быть оно и справедливо будетъ, если вы навѣстите бѣдняжку. Ока увидитъ по крайней мѣрѣ, что не всѣ еще ее позабыли, а то, изъ всего дома, одинъ я ее навѣщаю.
   -- Гдѣ-же она живетъ?
   -- Въ томъ домѣ, гдѣ придворная аптека, на Бринкѣ... Въ верхнемъ этажѣ, подъ самою крышей.
   -- Въ томъ самомъ домѣ, гдѣ Клингенбрухи?
   -- Въ томъ самомъ.
   -- Боже мой, я бывалъ уже въ немъ и не подозрѣвалъ, что Кэтхенъ живетъ тутъ-же! Сегодня-же пойду къ ней.
   -- А знаете, какъ звать-то ее?
   -- Кэтхенъ... Какъ-же иначе? Ахъ, да... Фамилію надо... Я до сихъ поръ и не думалъ объ этомъ! Ее звали у насъ просто Кэтхенъ, да Кэтхенъ.
   -- Такъ вы увидите на ея дверяхъ лоскуточекъ бумаги съ надписью: Катерина Петерсъ, швея. Тутъ и постучите.
   -- Катерина Петерсъ!... какъ странно звучитъ это! проговорилъ Гансъ.-- Точно она замужъ вышла... Въ первый разъ узнаю я ея фамилію; прежде и въ голову не приходило о ной спрашивать. Я даже и не знаю хорошенько, какъ попала къ намъ Кэтхенъ; я былъ въ то время въ пансіонѣ; придя, однажды, домой, я нашелъ ее у насъ и пошло все такъ хорошо, весело... Какъ попала она въ нашъ домъ, Клаусъ?
   -- Короткая, но грустная исторія! сказалъ Клаусъ.-- Какъ-то разъ ваша матушка поѣхала гулять; лошади испугались чего-то, понесли и чуть было не опрокинули экипажа у Іоганскихъ воротъ, но какой-то молодой человѣкъ смѣло бросился къ нимъ и успѣлъ заворотить ихъ въ кусты, такъ-что онѣ остановились и барыня могла выскочить цѣла и невредима изъ коляски. Но самому-то спасителю ея не посчастливилось: нога оказалась у него переломленной, и въ такомъ видѣ отнесли его домой. Жена его, уже больная, умерла съ испуга; самъ онъ прожилъ еще кое-какъ три года, а тамъ горе-ли, болѣзнь-ли, только тоже Богу душу отдалъ... Пока могъ, все къ намъ ходилъ, картины рисовалъ; г. баронъ ему много заказывалъ. Почти каждый день у насъ бывалъ...
   -- Помню, помню! воскликнулъ Гансъ.-- Онъ приносилъ съ собой всегда такой высокій мольбертъ, къ которому намъ, дѣтямъ, не позволялось подходить! Онъ приводилъ иной разъ и Кэтхенъ, не правда-ли? Она была тогда еще такимъ маленькимъ, толстенькимъ созданьицемъ...
   -- Да, сказалъ Клаусъ,-- но умеръ этотъ живописецъ и осталась она круглою сиротою.
   -- И родители мои приняли ее? радостно спросилъ Гансъ.
   -- Да, отвѣтилъ старикъ,-- они приняли участіе въ ребенкѣ, потому что только благодаря мужеству его отца, спокойствіе и счастіе вашей семьи не разстроилось...
   -- А теперь?... проговорилъ уже тихо Гансъ.
   -- Ну, теперь... много лѣтъ уже прошло послѣ этого событія. Время все сглаживаетъ... Съ ребенкомъ, однако, хорошо поступили: дали ему такое воспитаніе, что изъ него вышла славная, дѣльная дѣвушка. Она обучена, трудится теперь честно;-- въ будущемъ что Богъ дастъ!
   Гансъ призадумался. Разсказъ старика его тронулъ и многое, на что онъ, юношею, обращалъ мало вниманія, представилось ему теперь въ другомъ свѣтѣ. Родители его, принявъ Кэтхенъ въ домъ, исполнили не болѣе какъ свою обязанность; что дѣвушка не должна была, или не могла-бы оставаться у нихъ до конца дней своихъ, это также было понятно; но отпустить молодое, совершенно неопытное существо въ свѣтъ безъ всякой поддержки, безъ всякаго надзора и съ единственною надеждою на свой заработокъ, это было какъ-то не такъ...
   И разстались они, вѣроятно, непривѣтливо, иначе Кэтхенъ не отказалась-бы взять съ собою вещи, разъ уже ей подаренныя... Эта черта, вообще, не понравилась Гансу въ Кэтхенъ: что-бы ни произошло, все же дѣвушка была обязана многимъ своимъ воспитателямъ и должна была-бы разстаться съ ними безъ выраженія непріязни. Неудивительно, что мать Ганса сердится теперь на нее... Но къ чему сказала она, что Кэтхенъ уѣхала въ Италію? Или она сама въ томъ увѣрена?.. Можетъ быть, дѣло было устроено сначала и потомъ разошлось, уже безъ вѣдома г-жи фон-Зольбергъ; Кэтхенъ болѣе въ домъ не являлась, какъ то подтверждалъ самъ Клаусъ... Многое казалось Гансу непонятнымъ; старый садовникъ основывался, можетъ быть, на однихъ кухонныхъ сплетняхъ... Разспросить мать! Но она такъ быстро прервала тогда разговоръ...
   Съ этими мыслями воротился Гансъ въ домъ, но засталъ тамъ одну Френцхенъ, окруженную толпой швей и модистокъ, придававшихъ такъ называемой "рабочей комнатѣ" видъ пчелинаго улья. Гансъ прошелъ къ себѣ, бросился на свой перуанскій гамакъ, закурилъ сигару и погрузился въ тысячу мыслей. Свадьба сестры, графъ Раутенъ, Катенька, фон-Шаллеръ,-- все это проносилось у него въ головѣ и скоро онъ почти позабылъ о Кэтхенъ.
   -- Удивительно! сказалъ, наконецъ, Гансъ про себя, усмѣхаясь,-- удивительно, что здѣсь ведется за жизнь! Тамъ, въ Перу, какое спокойствіе! Бывали у меня, конечно, разные планы и замыслы, но касались они только моей головы, да кошелька, а нисколько не затрогивали сердца и расположенія духа! Здѣсь-же, не успѣлъ я еще оглядѣться, и уже, чортъ знаетъ, что за смятеніе! Впрочемъ, что-же? пусть себѣ творится, я буду только посматривать, да выжидать. Жизнь складывается сама собою, а тамъ, гдѣ мы сами захотимъ смастерить что-нибудь получше и заторопимся, тамъ-то именно и сочиняемъ величайшія глупости... Ну, esperamos! прибавилъ онъ съ усмѣшкою,-- время заставляетъ дозрѣвать и кислыя яблоки, мнѣ-же некуда спѣшить; обождемъ!
   Дверь отворилась въ эту минуту и на порогѣ ея показалась г-жа фон-Зольбергъ.
   -- Гансъ! воскликнула она, дѣлая шагъ назадъ и раскрывая дверь настежь,-- какъ ты здѣсь не задохнешься? Можетъ-ли человѣкъ переносить подобную атмосферу?
   -- Можетъ, какъ видишь, мама, очень можетъ! сказалъ Гансъ, выпрыгивая изъ своего гамака.-- Мнѣ очень удобно въ этой атмосферѣ, точно морской рыбѣ въ соленой водѣ или сардинкѣ въ маслѣ!
   -- Ты совершенно испортился! Право, не слѣдуетъ отпускать отъ себя дѣтей далѣе, какъ на два шага; иначе они возвращаются домой никуда уже негодными!
   -- Скоро мы будемъ обѣдать, мама? Ты знаешь, я обѣщалъ заѣхать за Шаллеромъ въ четыре часа.
   -- Скоро, столъ уже накрытъ. Кстати, какъ тебѣ нравятся Шаллеры?
   -- Я мало еще знаю ихъ, мама...
   -- Однакожъ?.. Ты говорилъ недавно, что можно судить вѣрно о людяхъ и съ перваго взгляда.
   -- Въ такомъ случаѣ, сказалъ Гансъ, смѣясь,-- по первому взгляду, г-жа фон-Шаллеръ мнѣ вовсе не нравится. Если она еще не совершенно помѣшана, то имѣетъ къ тому наклонность.
   -- Гансъ!
   -- Да какъ-же, мама? Посмотри на ея туалетъ.-- Женщина, которой за сорокъ лѣтъ, никогда не должна одѣваться дѣвочкой. Провести она никого не можетъ: старое лицо выдаетъ ее; одѣвайся-же она сообразно своимъ лѣтамъ, и такая женщина можетъ быть еще очень красивою, я готовъ въ этомъ согласиться. Вся эта пестрота, яркіе цвѣта и разныя побрякушки доказываютъ только дурной вкусъ или весьма глупое стремленіе нравиться, рѣшительно недостигающее, притомъ, своей цѣли. Г-жа фон-Шаллеръ поступаетъ еще хуже; съ своими сантиментальными локонами и вѣночками она обращаетъ себя въ совершенную каррикатуру, надъ которою рѣшительно всѣ въ городѣ смѣются.
   -- Небольшія слабости... кто имъ не подверженъ! сказала въ отвѣтъ г-жа фон-Зольбергъ, покачивая головой.-- Если она этимъ дѣлаетъ кому-нибудь зло, такъ только себѣ одной. Но зато Катенька премилое созданіе!
   -- Это правда, подтвердилъ Гансъ,-- но и ее я разобрать хорошенько не могъ.
   -- Какъ такъ?
   -- Въ ней что-такое замкнутое... можно сказать холодное, даже отталкивающее иной разъ; въ другія-же минуты, личико ея просвѣтляется самымъ привлекательнымъ выраженіемъ...
   -- И какая талантливая дѣвушка!
   -- Я знаю: у нея великолѣпный голосъ, да говорятъ, она и рисуетъ прекрасно.
   -- И играетъ на фортепіано такъ, что могла-бы концерты давать!
   -- Какъ жаль, что она такъ скупа на всѣ эти таланты!
   -- Не выставлять-же ей себя публично?
   -- Нѣтъ, не лучше-бы пѣть каждый разъ вмѣсто матери. Однако, что-же на счетъ обѣда, мама?
   -- Сейчасъ подаютъ. Ты поддерживай знакомство съ Шаллерами, Гансъ. Это была-бы прекрасная тебѣ невѣста.
   -- Но, мама! воскликнулъ молодой человѣкъ, вспыхнувъ, однако, немного,-- что это тебѣ вдругъ вздумалось?
   -- Вдругъ? Я давно уже о томъ думаю, потому-что Катенька именно такая невѣстка, какую я желаю имѣть. Ею можно гордиться.
   -- Не въ этомъ счастье!
   -- Разумѣется, не въ одномъ этомъ, но частью и въ томъ.
   -- А ты осуждала такъ Дюрбека за его выборъ?
   -- Какое сравненіе, Гансъ! Актриса изъ мѣщанскаго сословія!
   -- Мамаша, сказалъ Гансъ, -- ты не должна сердиться на меня за то, что я на чужбинѣ нѣсколько измѣнилъ свои взгляды на такъ называемое "мѣщанское" сословіе. Ты знаешь, что все мое благосостояніе пріобрѣтено мною, лишь благодаря этому, вами не уважаемому, классу.
   -- Прекрасно, но здѣсь ты вступилъ на прежнюю почву.
   -- Только одною еще ногою, мама, и притомъ осторожно, чтобы испытать напередъ, тверда-ли она, и удобна-ли эта почва! Окажется не совсѣмъ удобною, я отдерну ногу назадъ и прыгну снова на прежнія, знакомыя мнѣ дорожки.
   -- Надѣюсь, что этого не придется; я буду сама твоимъ вожатымъ...
   -- Видишь-ли, мама, сказалъ Гансъ съ нѣсколько смущенною улыбкою, -- не знаю, удобно-ли мнѣ совершенно уступать тебѣ руль моей жизненной ладьи! Ты попадешь, пожалуй, въ водовороты и теченія, тебѣ неизвѣстныя, и противъ которыхъ будетъ трудно бороться. Впрочемъ, весело прибавилъ онъ,-- до сихъ поръ мы беззаботно плывемъ по вѣтру и имѣемъ впереди себя много времени для спокойнаго выжиданія событій. Но вотъ и обѣденный звонокъ! Кстати, куда дѣлся Раутенъ? Я его сегодня вовсе не видалъ.
   -- Онъ въ саду, вѣроятно.
   -- Кажется нѣтъ. Ты замѣчаешь, какой онъ сталъ разсѣянный, безпокойный? Отвѣчаетъ совершенно не впопадъ. Дѣла въ имѣніи тревожатъ его такъ сильно.
   -- И онъ все торопитъ насъ со свадьбой, сказала мать.-- А мнѣ не хочется измѣнять нашего рѣшенія! Моею всегдашнею задушевною мыслію было обвѣнчать дочь въ завѣтный день моей свадьбы. И что значитъ какая-нибудь двухнедѣльная отсрочка!
   -- Для сельскаго хозяйства много значитъ, и я думаю, не лучше-ли тебѣ согласиться...
   -- Не раздражай меня, Гансъ! воскликнула г-жа фон-Зольбергъ.-- Мои нервы уже такъ разстроены, что одного слова объ ~ этомъ дѣлѣ достаточно для возбужденія у меня сильнѣйшей головной боли. Что это, право? Раутенъ зналъ напередъ о моемъ желаніи и нисколько не противорѣчилъ ему. И съ приданымъ невозможно такъ скоро справиться! Нѣтъ, прошу тебя, ни слова болѣе! Я полагаю, что воля матери священна въ такихъ случаяхъ. Мнѣ и безъ того нелегко разставаться съ моимъ ребенкомъ. Идемъ обѣдать, Гансъ, и если ты меня любишь, не возобновляй этого разговора.
   

XVI.
ОЧЕНЬ НЕПРІЯТНО.

   Гансъ не былъ страстнымъ охотникомъ, ни даже особенно искуснымъ стрѣлкомъ, но предстоящая поѣздка занимала его, какъ странствіе въ глубь настоящаго германскаго лѣса и какъ воспоминаніе о юношескихъ дняхъ, въ которые, бывало, отецъ бралъ его съ собой на охоту или самъ онъ, Гансъ, гонялся за зайцами въ каникулярное время.
   Съ этими мыслями пришелъ онъ къ Шаллерамъ, еще за полчаса до назначеннаго времени, такъ-что не засталъ самого барона дома; по словамъ баронессы, мужъ ея долженъ былъ тотчасъ-же воротиться; онъ ушелъ только потому, что неожиданно получилъ непріятное извѣстіе по одному дѣлу и желалъ уладить это дѣло поскорѣе, до своего отъѣзда на охоту.
   Катенька была тутъ-же въ комнатѣ; привѣтливая, какъ всегда, она видимо была чѣмъ-то разстроена. Она часто поглядывала на дверь, изъ которой, впрочемъ, не замедлилъ показаться, черезъ нѣсколько минутъ, и самъ Шаллеръ.
   -- Ахъ, любезнѣйшій Зольбергъ... какъ вы акуратны... это очень хорошо съ вашей стороны... но такая проклятая исторія... право, но знаю, не придется ли отложить нашу поѣздку... Но пойдемте ко мнѣ въ кабинетъ... кстати ружье свое посмотрите.
   -- Случилось что нибудь? спросилъ Гансъ.
   -- Случилось? нѣтъ... Ахъ, да, a propos, сегодня ночью умерла скоропостижно старая Мейзебродъ, сестра нашего подполковника.
   -- Возможно-ли! воскликнула баронесса, всплескивая руками.-- Ну, можно поздравить Клингенбруховъ! Она была страшно богата и на себя почти ничего не тратила!
   -- За то тратила на миссіонеровъ, проворчалъ Шаллеръ.-- Впрочемъ, что намъ за дѣло до старой вѣдьмы! Пойдемте, Зольбергъ, если не поѣдемъ сегодня, надо условиться на счетъ другого дня.
   -- Дѣла васъ какія-нибудь задерживаютъ? спросилъ Гансъ, послѣдовавъ за нимъ въ кабинетъ.
   -- Сквернѣйшая исторія! воскликнулъ баронъ разсерженнымъ тономъ.-- Представьте себѣ, что не далѣе какъ за четверь часа тому назадъ, я получилъ увѣдомленіе, что сегодня срокъ одному векселю, по которому я состою поручителемъ, а настоящій должникъ заплатить не въ состояніи! Можете себѣ представить, до какой степени мнѣ это непріятно! Деньги не потерянныя, я въ этомъ увѣренъ, потому-что должникъ человѣкъ не бѣдный, на время только поразстроился, но откуда взять денегъ сейчасъ? Мой банкиръ въ Берлинѣ...
   -- Отчего вы не потребуете отъ него телеграммой?
   -- Не совсѣмъ ловко теперь, потому-что у насъ идутъ съ нимъ окончательные разсчеты... Письмо я ему послалъ, по пока получится оно, пока вышлютъ деньги... Досадно! Надо попытаться добыть здѣсь въ городѣ. Мнѣ далеко не все равно, если вексель будетъ протестованъ!
   -- А велика сумма?
   -- Тысяча талеровъ; оно не богъ знаетъ что, но не всегда-же имѣешь въ карманѣ подобный излишекъ. Вотъ почему, любезный Зольбергъ, я попрошу васъ извинить меня, если мы отложимъ нашу охоту; очень досадно мнѣ, но при такихъ обстоятельствахъ...
   -- Одна эта причина заставляетъ васъ отказаться отъ удовольствія?
   -- Одна она, достать денегъ здѣсь дѣло не легкое...
   -- Можетъ быть, и не очень трудное! Есть у васъ перо и бумага?
   -- Что вы хотите дѣлать?
   -- Написать вамъ чекъ на моего банкира. Для расплаты этого будетъ достаточно, и ваше дѣло устроится.
   -- Но я не могу согласиться на это, мой любезнѣйшій Зольбергъ! воскликнулъ баронъ.-- Между друзьями надо соблюдать большую щекотливость относительно денежныхъ дѣлъ! Это именно дѣла, ихъ и надо съ дѣловыми людьми обдѣлывать!
   -- Но не лишать-же намъ себя обѣщаннаго удовольствія изъ-за пары талеровъ, любезный баронъ. Могу я взять эту бумагу?
   -- О, какую вамъ угодно! воскликнулъ Шаллеръ.-- Правду сказать, вы оказываете мнѣ услугу непомѣрную, дорогой мой Зольбергъ! Только и стыдно мнѣ... точно я нарочно заговорилъ передъ вами....
   -- Вздоръ какой! перебилъ Гансъ, надписывая чекъ и не замѣчая, что дверь отворилась въ это время и на порогѣ ея показалась Катенька.-- Вамъ все равно какою монетой?
   -- Все равно, отвѣчалъ баронъ, повидимому очень недовольный появленіемъ дочери.
   -- Въ такомъ случаѣ, вотъ вамъ чекъ, сказалъ Гансъ, вставая со стула.-- Ахъ, фрейленъ! воскликнулъ онъ, увидя Катеньку, и почти испугался, замѣтивъ ея смертельную блѣдность. И какими странно-строгими глазами смотрѣла она на своего отца! Шаллеръ, должно быть, не замѣчалъ этого взгляда: онъ рылся въ охотничьихъ принадлежностяхъ, разложеннныхъ на столѣ.
   -- Папа?...
   -- Что, душенька?
   -- Не угодно-ли вамъ и гостю кофе?
   -- Да, да, конечно! Только нельзя-ли сюда? Мы заняты, ангелъ мой, надо приладить всѣ вещи... Да пошли служанку за экипажемъ сейчасъ-же, чтобы не терять времени, остается всего около получаса...
   -- Ты ѣдешь на охоту, папа?
   И она старалась уловить взглядъ отца при этомъ вопросѣ. Но онъ уже снова отвернулся и только проговорилъ:
   -- Да, моя милая, да... Не забудь-же объ экипажѣ.
   Катенька но сказала болѣе ни слова и вышла. Черезъ минуту принесли кофе и доложили о нанятомъ экипажѣ. Шаллеръ сходилъ еще во внутреннія комнаты съ полученнымъ чекомъ, воротился въ кабинетъ и тотчасъ-же отправился съ Гансомъ къ вокзалу желѣзной дороги.
   У Клингенбруховъ происходила, между-тѣмъ, хлопотливая дѣятельность. Послѣ смерти такой близкой родственницы нельзя было, разумѣется, показываться иначе, какъ въ глубочайшемъ траурѣ; поэтому обѣ молодыя дѣвицы отправились еще спозаранку по лавкамъ. Мать представляла имъ на видъ, что слѣдовало-бы сдѣлать послѣдній визитъ теткѣ, то есть проститься съ нею на ея смертномъ одрѣ, но обѣ молодыя особы заявили единогласно, что онѣ не въ силахъ перенести такого испытанія, такъ-какъ на мертвецовъ смотрѣть не могутъ; трупъ останется у нихъ въ памяти и будетъ потомъ чудиться имъ по ночамъ. Дѣло тѣмъ и кончилось, такъ-какъ и сама подполковница не горѣла особымъ желаніемъ взглянуть еще разъ на свою покойную родственницу.
   Генріетта и Флора провели самое пріятное утро. Имъ нельзя было пересмѣиваться и перешептываться между собою на улицѣ, какъ онѣ любили это дѣлать, -- оно было-бы неприлично при настоящихъ обстоятельствахъ, -- но имъ можно было ходить по всѣмъ лавкамъ, пересматривать все, выбирать, что понравится, и покупать, а этого съ ними уже давно не бывало! Собственно смерть тетки была совсѣмъ позабыта; существовала лишь забота о томъ, чтобы выразить о ней свою печаль черными одѣяніями. Впрочемъ, въ такихъ чувствахъ не было ничего необыкновеннаго: дѣло обыденное, встрѣчаемое на каждомъ шагу!
   Смыслъ обычая, по которому семейство, понесшее потерю, одѣвается въ черное, основанъ на томъ, чтобы устранить отъ утратившаго всякое помышленіе о нарядѣ, о внѣшности, и дозволить ему не развлекать своихъ мыслей суетными предметами. Но промышленность взяла дѣло въ свои руки и мы дошли теперь до того, что иная барыня рада случаю погулять нѣкоторое время въ траурѣ, который даетъ ей возможность выказать свою красоту въ новомъ, часто очень привлекательномъ свѣтѣ. Цвѣтъ лица такъ выигрываетъ, иной разъ, отъ чернаго!
   Такая особа, находясь въ траурѣ, поражаетъ самою безукоризненною чернотой одѣянія, но разсмотрите ее поближе и вы увидите, что этотъ траурный костюмъ изукрашенъ стеклярусомъ, блестящими черными брошками, браслетами и цѣпочками; на головномъ уборѣ развѣваются перья, -- дорогія, очень дорогія, можетъ быть, и перемѣшанныя съ бусами, но что-же въ томъ? Они черныя!
   Неужели это трауръ? Неужели уваженіе къ памяти покойнаго выражается напутываніемъ на себя разныхъ разностей, -- были-бы онѣ только одного, извѣстнаго цвѣта?
   Не разумнѣе-ли англійскій и американскій обычай, по которому замокъ дверей того дома, который посѣщенъ смертью, опутывается чернымъ крепомъ, для поданія знака посѣтителю,-- можетъ быть, и незнающему еще о несчастій, -- не вступать въ домъ съ веселостью, здѣсь неумѣстною и которая можетъ смутить его самого? Все остальное фальшиво и служитъ слишкомъ часто только поводомъ къ видоизмѣненію туалета.
   Итакъ, дѣвицы фон-Клингенбрухъ провели утро весьма пріятно. Флора даже слишкомъ увлекалась удовольствіемъ при выборѣ разныхъ траурныхъ принадлежностей, и ея болѣе осмотрительная сестра должна была часто останавливать ее взглядомъ, напоминая о неприличіи шутливости въ подобныя скорбныя минуты. Наконецъ, забравъ, конечно, далеко еще не все,-- гдѣ-же кончить въ одно утро!-- онѣ воротились домой, въ сопровожденіи комиссіонера, нагруженнаго выбранными вещами.
   Въ такъ называемомъ "угловомъ окнѣ" сидѣло нѣсколько молодыхъ офицеровъ. Они курили свои сигары, попивали кофе или ликеръ и пересуживали проходящихъ. Въ окнѣ, какъ намъ уже извѣстно, была вставлена проволочная сѣтка, такъ-что сидѣвшимъ въ комнатѣ видно было все, между-тѣмъ какъ ихъ самихъ нельзя было разглядѣть съ улицы.
   Домъ выходилъ здѣсь тупымъ угломъ, образуя родъ выступавшаго стекляннаго балкона, съ котораго можно было обозрѣвать улицу въ оба конца. Этотъ уголокъ былъ уставленъ небольшими, удобными, мягкими стульями и, надобно сознаться, въ цѣломъ городѣ не было болѣе уютнаго, ловкаго мѣста для наблюденій, въ особенности въ худую погоду.
   -- Что новаго, Дюрбекъ? спросили офицеры, здороваясь съ капитаномъ, который въ эту минуту входилъ въ комнату.
   -- Деревья начинаютъ зеленѣть.
   -- Ну, это каждый годъ повторяется. А мы отсюда за уличными новостями наблюдаемъ; здѣсь отличнѣйшая обсерваторія!
   -- Посмотрите-ка, вонъ стоитъ "по моему" придворный аптекарь Землейнъ! сказалъ одинъ офицеръ.-- Какой довольный видъ у него!
   -- Еще-бы! благодаря внезапной перемѣнѣ погоды, явились простудныя болѣзни.
   -- Чудакъ этотъ аптекарь, замѣтилъ Дюрбекъ,-- но честнѣйшій, достойный уваженія человѣкъ.
   -- Никто не споритъ объ этомъ... Но кто эти хорошенькія дѣвушки?
   -- Это дочери подполковника Клингенбрухъ. Трауръ, какъ видно, закупали...
   -- Трауръ? какой трауръ?
   -- Тетка ихъ, Мейзебродъ, умерла.
   -- Умерла? Такъ онѣ богатыя наслѣдницы? Лафа Вефену! Онъ сильно пріудариваетъ за одной изъ нихъ.
   -- А это кто проѣхалъ съ Шаллеромъ?
   -- Молодой Зольбергъ. Вотъ, говорятъ, навезъ денегъ-то съ собой, господа!
   -- Хорошій женихъ, значитъ, тѣмъ болѣе, что и у отца денегъ куры не клюютъ.
   -- Да, за дочерью даетъ пятьдесятъ тысячъ талеровъ.
   -- Не можетъ быть!
   -- Онъ самъ при мнѣ и многихъ другихъ говорилъ объ этомъ.
   -- Раутенъ и самъ богатъ.
   -- Славный малый притомъ. Въ немъ что-то такое рыцарское.
   -- Чертовски счастливъ въ картахъ. Когда банкъ закладываетъ, лучше и не понтируй.
   -- Онъ хладнокровенъ, въ этомъ вся и разгадка. Никогда не раздражается, изъ себя не выходитъ. Признаюсь, я даже не видалъ, чтобы онъ когда нибудь отъ души засмѣялся. Вѣрно неприличнымъ находитъ.
   -- Знаете, мнѣ это въ немъ и не нравится. Иной разъ, сидимъ мы всѣ, шутимъ, а онъ молчитъ и не усмѣхнется, только своими большими голубыми глазами съ одного на другого поводитъ. Но онъ отличнѣйшій ѣздокъ и стрѣляетъ такъ, что у насъ не найдетъ себѣ равнаго.
   -- Оттого-то онъ такъ и невозмутимъ... Но мнѣ уже пора, господа!
   -- Свиданіе назначено?
   -- Да... съ почтеннымъ дядюшкой, котораго я обѣщалъ провести въ музей, а потомъ въ театръ... Нечего сказать, весело!
   -- Желаемъ удовольствія! закричали товарищи уходившему и также взялись за фуражки. Время, проводимое ими обыкновенно въ кофейнѣ прошло, и скоро Дюрбекъ остался одинъ у углового окошка. Онъ, вообще, не принималъ участія въ послѣднемъ разговорѣ и только прислушивался къ замѣчаніямъ другихъ. Задумчиво просидѣлъ онъ еще нѣсколько времени у окна, потомъ всталъ, застегнулъ нѣсколько крѣпче свою портупею и вышелъ также на улицу.
   Генріетта и Флора, воротясь, между-тѣмъ, домой съ радостнымъ стремленіемъ показать свои пріобрѣтенія родителямъ, нашли ихъ вовсе не въ удобномъ къ тому расположеніи духа.
   -- Видишь теперь, видишь? кричала подполковница въ ту самую минуту, когда дѣвушки входили въ комнату,-- не говорила-ли я тебѣ этого всегда? Меня нисколько не удивитъ, если она оставила все, до послѣдней крохи, этимъ обществамъ! Какое ей дѣло до родственниковъ!
   -- Но, Вероника, возражалъ подполковникъ,-- ее еще не схоронили, а ты уже осуждаешь ее съ такимъ ожесточеніемъ... и не имѣя пока вовсе къ тому основанія!
   -- Что случилось, мама? воскликнула Флора съ испугомъ, и даже Генріетта взглянула тревожно на родителей.-- Вскрыли завѣщаніе?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ отецъ, тряся головою,-- такъ скоро такія дѣла не дѣлаются, да и неприлично до похоронъ.
   -- Такъ что-же?
   -- Миссіонеры наложили запрещеніе на имущество! съ азартомъ воскликнула подполковница.
   -- Можетъ-ли быть!.. вскрикнули обѣ дѣвушки въ одинъ голосъ.
   -- Ахъ, да нѣтъ-же! возразилъ подполковникъ.-- Не своди ты мнѣ хотя дѣтей-то съ ума, Вероника! Миссіонерское общество имѣетъ, въ настоящую минуту, столько-же правъ на наслѣдство. сколько тутъ, подъ нами, аптекарь Землейнъ! Оно подало только представленіе о томъ, чтобы къ имуществу покойной былъ назначенъ кураторъ. Это дѣлается въ видахъ предупрежденія расхищенія и о томъ самомъ могъ-бы представить... ну, хотя-бы ночной сторожъ!
   -- Да, но сторожу не пришло-бы этого въ голову, потому-что ему и горя мало до всего наслѣдства, перебила подполковница, никакъ несоглашавшаяся признать себя побѣжденной.-- Эти-же люди знаютъ очень хорошо, о чемъ заботятся! Если-бы Мейзебродша не подала имъ вѣрныхъ надеждъ, они и не подумали-бы безпокоиться! Ты меня уже не учи разбирать человѣка, а твою сестрицу... царствіе ей небесное... я сразу насквозь поняла!
   -- Однако, часто несправедливо судила о ней, замѣтилъ подполковникъ со вздохомъ.-- и придется тебѣ скоро въ томъ у ея могилы покаяться!
   -- Давай Богъ! Давай Богъ! возразили супруга, рѣшительно уже невзвѣшивавшая своихъ словъ.
   -- Такъ ничего еще неизвѣстно, папа! спросила Генріетта.
   -- Ничего, дѣти, ничего; успокойтесь.
   -- А когда-же вскроютъ завѣщаніе? освѣдомилась, въ свою очередь, Флора.
   -- Дѣти, сказалъ подполковникъ и его добродушное лицо исказилось глубокою скорбью,-- дѣти, что это за разговоръ? Приличенъ-ли онъ, когда ваша тетка лежитъ еще несхороненная?.. Лучше-бы вы подумали сходить съ нею проститься въ послѣдній разъ!
   -- О, папа, мы такъ боимся мертвыхъ!
   -- Желаю, чтобы судьба никогда не принудила васъ подходить къ нимъ! строго произнесъ старикъ и вышелъ въ свою комнату, чтобы остаться наединѣ.
   Мать и дочери просидѣли минуты съ двѣ молча, подъ вліяніемъ словъ главы семейства, и невольно сознавая, что имъ слѣдовало-бы подержаться, хотя для него. Но впечатлѣніе было непродолжительное, тѣмъ болѣе, что пакеты съ покупками лежали на столѣ и между собою что-же было церемониться?
   -- Посмотри, мама, сказала Флора, первая нарушая молчаніе и развертывая бумагу, -- хороша, эта матерія?
   -- Мнѣ очень нравится! добавила Генріетта, забывая въ эту минуту все, кромѣ нарядовъ.-- Серьги мы взяли тѣ, которыя побольше; другія были также очень хороши, но слишкомъ малы и потому къ брошкѣ не подходили.
   -- А брошка сверкаетъ, точно брилліанты! воскликнула Флора.
   -- Купили и кружевныя косынки? спросила мать.
   -- Да, кажется, ничего не забыли, но кое-что придется назадъ отослать. Съ тѣмъ и брали, чтобы все перемѣнить, если не понравится.
   -- Сколько-же стоитъ все?
   -- Запишутъ на книгу, нѣсколько отрывисто замѣтила Флора.-- Послѣ сведемъ всѣ счеты.
   Предметъ былъ дѣйствительно таковъ, что не стоило имъ особенно заниматься; покупки-же лежали на столѣ и призывали все вниманіе на себя. Надо было примѣрять, сравнивать, откладывать въ сторону для обмѣна. Потомъ слѣдовало обсудить важный вопросъ о портнихѣ. "Та, на верху", какъ называла ее Флора, слишкомъ важничаетъ и не хочетъ ходить шить на домъ. Такая глупая! Самой ѣсть нечего, а тоже носъ задираетъ! Очень жаль, что нельзя вовсе обойтись безъ нея: ея платья сидятъ такъ хорошо! Надо будетъ послать къ ней, чтобы она хотя-бы скроила.
   Во время этихъ разговоровъ уже совершенно стемнѣло и Генріетта стала выказывать какое-то особенное безпокойство. Наконецъ, она встала съ мѣста, говоря:
   -- Мама, я схожу къ портнихѣ. Надо-же съ нею переговорить.
   -- Сходи, отвѣчала мать.-- Чѣмъ скорѣе все устроите, тѣмъ лучше.
   Генріетта уже сдѣлала шагъ къ дверямъ, какъ вдругъ горничная, накрывавшая столъ, сказала:
   -- Ея дома нѣтъ, фрейленъ. Я встрѣтила ее сейчасъ, когда ходила за водой. Она всегда по вечерамъ свою работу относитъ.
   -- Приличнѣе было-бы дѣлать это днемъ! замѣтила подполковница, между-тѣмъ какъ Генріетта закусила себѣ губу отъ досады на неумѣстное вмѣшательство служанки.
   -- Мама! сказала она вдругъ, послѣ минутнаго раздумья, -- мнѣ кажется, что лучше взять маленькія сережки. По крайней мѣрѣ, мнѣ хотѣлось-бы показать тебѣ ихъ...
   -- Хорошо, Гетти, сходи за ними завтра. Купецъ охотно перемѣнитъ, это вѣрно!
   -- Ахъ, я лучше тотчасъ-же сбѣгаю! возразила Генріетта.-- Это тутъ, рядышкомъ...
   -- Къ чему-же такъ торопиться, Гетти? Не уйдетъ.
   -- Ахъ, мама, тамъ всего были три пары! Могутъ раскупить...
   -- Что ты, Гетти! перебила Флора.-- Цѣлый ящикъ такихъ серегъ! Развѣ ты не видала, все по полудюжинѣ на одной бумажкѣ?
   -- Я вовсе не о тѣхъ говорю! съ сердцемъ отвѣтила Генріетта.-- Ты увидишь, мама, какія хорошенькія... Я вмигъ ворочусь.
   -- Возьми хотя Ганну съ собой, моя милая! Нельзя-же тебѣ одной въ этотъ туманъ, темноту... Ганна, ты проводишь барышню!..
   -- Мама, да что я за маленькая, отвѣчала Гетти чуть не со слезами.-- Неужели я не могу сдѣлать десяти шаговъ безъ провожатаго?.. Да я успѣю воротиться прежде, чѣмъ Ганна соберется идти...
   И она быстро надѣла свою шляпку и сдѣлала шагъ къ двери, но видно, ея надеждамъ не суждено было осуществиться, потому-что въ эту самую минуту раздался звонокъ. Ганна пошла отворятъ дверь и въ передней раздался знакомый голосъ:
   -- Господа дома?
   -- Боже! графъ Раутенъ! воскликнула испуганнымъ голосомъ Флора, отстакивая отъ двери, у которой подслушивала.-- А какой здѣсь безпорядокъ!
   -- Веди его скорѣе въ парадную!
   -- Но тамъ темнехонько, мама!
   Вслѣдъ за этимъ взволнованнымъ шопотомъ, послѣдовала одна изъ тѣхъ сценъ, которыя обыкновенно происходитъ въ домахъ, обладающихъ одною спеціальною комнатою для пріема гостей. Именно вслѣдствіе такого исключительнаго назначенія, она почти никогда не бываетъ готова при внезапно являющейся въ ней необходимости въ неположенное время. Начались торопливыя предложенія: Зажечь тамъ свѣчи? Но это протянется долго. Принятъ здѣсь? Но здѣсь такой безпорядокъ! Въ кабинетѣ? Это было-бы лучше, если-бы отецъ догадался выйдти. И куда это онъ запропастился? Чтобы ему показаться!
   А пока шла эта суетня, графъ стоялъ въ передней, полуосвѣщенной тусклою лампой, и посмѣивался про себя, очень хорошо понимая, что за суматоху надѣлало его появленіе. Онъ готовъ былъ уже уйдти, но подумалъ, что это еще болѣе смутитъ несчастныхъ хозяевъ.
   Подполковникъ, рѣшительно неподозрѣвавшій смятенія, происходившаго у него въ квартирѣ, сидѣлъ въ это время преспокойно у себя, покуривая трубочку и почитывая мѣстную офиціальную газету. Какую противоположность съ его безмятежнымъ состояніемъ представлялъ ураганъ, бушевавшій въ душѣ его старшей дочери! При первомъ извѣстіи о появленіи графа, эта молодая особа сорвала съ себя шляпку и измяла-бы ее въ комокъ, если-бы это была не "новая". Крѣпко стиснувъ свои маленькіе бѣлые зубки, стояла она, готовая выцарапать глаза всякому, кто только къ ней подвернулся-бы въ эту минуту... охотнѣе всего самому графу Раутену!
   Положеніе дѣлалось до крайности натянутымъ; надо было выйдти изъ него, во что-бы то ни стало, и подполковница сдѣлала рѣшительный шагъ. Шепнувъ Флорѣ: -- Убери тряпки! она высунулась изъ двери для принятія посѣтителя.
   -- Ахъ, любезный графъ, какъ это мило съ вашей стороны...
   -- Сударыня, простите меня, если я не во время... Мнѣ будетъ очень непріятно, если я васъ обезпокоилъ и...
   -- Помилуйте! можете-ли вы такъ думать! Но неужели вы не хотите взойти? Что это? Прошу васъ... Ганна, позови-же барина!.. Мы по домашнему, графъ; вы найдете у насъ небольшой безпорядокъ.
   -- Я надѣюсь, что...
   -- Дѣти разсматривали тутъ свои покупки... Но что-же вы не войдете?
   Подполковникъ вылетѣлъ изъ своей комнаты въ переднюю, подобно ядру:
   -- Графъ! прошу... что-же вы тутъ стоите?.. какъ здоровье?
   -- Любезный подполковникъ, сказалъ графъ, входя, наконецъ, въ комнату, которую Генріетта и Флора успѣли привести кое-какъ въ порядокъ,-- я только-что узналъ о постигшемъ васъ несчастіи и не хотѣлъ откладывать ни минуты для выраженія вамъ моего соболѣзнованія.
   Онъ пожалъ старику руку съ большимъ участіемъ.
   -- Да, графъ, это для меня тяжелый ударъ. И такъ неожиданно! Сестра казалась всегда такою здоровой...
   -- Да, графъ! сказала въ свою очередь подполковница, перебивая мужа и произнося слова тихимъ, какъ-бы подавленнымъ скорбью голосомъ.-- Тяжелый ударъ!.. И такъ неожиданно! Ночью, представьте... Мы думали, телеграмма.
   -- Она спокойно умерла, по крайней мѣрѣ? спросилъ графъ.
   -- Ударъ сдѣлался, еще слезливѣе произнесла подполковница.-- Дѣти мои были внѣ себя отъ горя...
   -- Я воображаю себѣ! Внезапное несчастіе всегда ужаснѣе... Но, вотъ и любезныя фрейленъ! Честь имѣю заявить вамъ свое почтеніе! Мы только-что говорили о страшномъ горѣ, посѣтившемъ ваше семейство.
   -- Да, графъ, сказала Флора, -- насъ такъ поразило...
   -- Не слѣдуетъ, однако, слишкомъ предаваться своей горести, наставительно продолжалъ графъ.-- 'Время излечиваетъ, впрочемъ, всякія раны...
   Генріетта и Флора собственно не знали хорошенько, какія состроить физіономіи при такомъ увѣщаніи, но, по счастію, общественное благоприличіе представляетъ удобныя готовыя формы для всякаго положенія въ жизни; притомъ-же, графъ Раутенъ обладалъ слишкомъ большимъ тактомъ для того, чтобы развивать долго одну, тяжелую для всѣхъ, тему; онъ ловко перевелъ разговоръ на другіе предметы.
   Впродолженіи этого самого визита, въ нижнемъ этажѣ дома происходила совершенно иная сцена.
   Аптекарь Землейнъ, провѣрявшій свои счетныя книги, былъ прерванъ въ этомъ занятіи появленіемъ своего ученика, толстощекаго мальчишки съ весьма коротко обстриженными и торчащими волосами. Этотъ юноша просунулъ свою голову въ дверь и прошепталъ:
   -- Г. придворный аптекарь! Къ намъ кто-то во дворъ забрался!
   -- Кто?.. Что? спросилъ аптекарь, погруженный въ свои счеты и недослышавшій половины донесенія.
   -- Кто-то забрался во дворъ, повторилъ ученикъ,-- и вѣрно затѣмъ, чтобы опять накрасть солодковаго корня!
   Для уразумѣнія такого обвиненія слѣдуетъ замѣтить, что не задолго передъ тѣмъ, изъ аптекарскаго склада пропало большое количество упомянутаго корня и виновникъ преступленія остался неоткрытымъ.
   -- Вотъ что! произнесъ аптекарь, дѣлаясь внимательнѣе.-- Прекрасно, по моему! Гдѣ-же ты именно его видѣлъ?
   -- Я стоялъ у колодца, но не натаскалъ еще воды...
   -- Какъ всегда, замечтался.
   -- И вдругъ, какая-то черная фигура промелькнула между домомъ и садомъ, по тому ходу, что идетъ къ подвалу, а тамъ вѣдь и лежитъ корень...
   -- Между домомъ и садомъ?
   -- Да, я это ясно запримѣтилъ. Тотчасъ и прибѣжалъ вамъ сказать.
   -- Прекрасно, по моему! повторилъ аптекарь.-- Гдѣ дворникъ?
   -- Пластыря намазываетъ въ аптекѣ.
   -- Вели ему запереть ворота; подъѣздъ уже запертъ; да пошли ко мнѣ скорѣе провизора, а самъ оставайся, на случай, въ аптекѣ.
   Распоряженія Землейна были вполнѣ практичны; если воръ дѣйствительно находился во дворѣ, то ему было отрѣзано всякое отступленіе. Сдѣлавъ эти предварительныя распоряженія, аптекарь вооружился большою стальною пластырною мазилкою, у которой была, разумѣется, совершенно тупая оконечность, но издали и въ темнотѣ, это оружіе имѣло грозный видъ, представляясь чѣмъ-то въ родѣ кинжала. Провизоръ, молодой, здоровенный человѣкъ, да еще съ тяжеловѣсною толчеею отъ ступы въ рукахъ, могъ оказать дѣйствительную помощь своему начальнику въ случаѣ нужды.
   Собственно дворъ аптекарскаго дома былъ не великъ: большая часть его занималась садомъ. Проходъ, о которомъ говорилъ ученикъ, шелъ вправо отъ сада, къ пустымъ конюшнямъ и подваламъ, занятымъ частью аптекарскими припасами Землейна. Изъ этого склада, пропадало уже не разъ кое-что, но аптекарь приписывалъ это домашнему воровству, отъ котораго трудно уберечься. Теперь-же оказывалось противное и онъ былъ очень радъ поймать злоумышленника.
   Однакожъ, по прибытіи на мѣсто, онъ увидалъ, что въ проходѣ никого не было и наружные замки у подваловъ были цѣлы. Слѣдовало предположить, что злодѣй, заслышавъ шумъ, кинулся искать спасенія въ садъ, хотя и трудно было скрыться въ немъ въ подобное время года.
   Предположеніе оказалось вѣрнымъ: во второмъ отдѣленіи сада, принадлежавшемъ подполковнику, двигалась какая-то тѣнь.
   -- Стой или я выстрѣлю! воскликнулъ аптекарь, протягивая впередъ свою пластырную мазилку.
   -- Г. Землейнъ! отвѣчалъ "нѣкто" шопотомъ, но безъ выраженія страха въ голосѣ,-- пожалуйте сюда на минуту!
   -- Пожаловать къ вамъ? сказалъ аптекарь съ недовѣрчивостью.-- А кто вы такой, позвольте спросить?
   -- Прошу васъ, подойдите! продолжалъ незнакомецъ.
   -- Да вы, по моему, за осла меня считаете! воскликнулъ аптекарь.-- Подойти! Выходите сами или я позову полицейскихъ!
   -- Сдѣлайте одолженіе, не производите скандала, отвѣчалъ пойманный.-- Я не воръ, я извѣстный вамъ человѣкъ... Я все объясню вамъ, только отошлите вашихъ людей...
   "Не воръ? подумалъ про себя аптекарь, страхъ котораго мало по малу прошелъ.-- Ужь не любовная-ли интрижка? Надо разузнать, во всякомъ случаѣ, потому-что такихъ курмахерствъ мнѣ въ домѣ терпѣть не приходится... А что это такъ, удивительнаго лѣтъ ничего. Въ домѣ куча молодыхъ дѣвушекъ. Но которая-же изъ нихъ? О дѣвицахъ Клингенбрухъ не можетъ быть и-рѣчи... Горничная какая нибудь, вѣроятно...
   И не выпуская своей мазилки изъ рукъ, да кивнувъ при томъ провизору, чтобы онъ держался, на всякій случай, поближе, Землейнъ смѣло двинулся къ незнакомцу, укрывшемуся подъ сводъ древесной бесѣдки.
   -- Ну-съ, съ кѣмъ имѣю честь разговаривать? сказалъ онъ стоявшему передъ нимъ темному облику.
   -- Любезнѣйшій г. придворный аптекарь, произнесъ неизвѣстный,-- вѣрьте мнѣ, что ваше имущество не подвергается ни малѣйшей опасности... Отошлите вашихъ людей... Увѣряю васъ...
   -- Прекрасно, перебилъ Землейнъ,-- но, по моему, мнѣ всеже слѣдуетъ знать, съ кѣмъ я тутъ разговариваю. Разглядѣть вашего лица въ темнотѣ я не могу.
   -- Я офицеръ...
   -- Можетъ быть такъ, можетъ быть и нѣтъ. Называйте себя по фамиліи или, чортъ возьми, я надѣлаю шуму! Офицеръ! По моему, всякому немудрено назваться въ темнотѣ офицеромъ...
   -- Но, любезнѣйшій Землейнъ...
   -- Не хотите? Тѣмъ хуже для васъ. Миллеръ, подите-ка сюда поближе...
   -- Прошу васъ, Землейнъ... Вы знаете меня, я Вефенъ... поручикъ фон-Вефенъ.
   -- Ну, вотъ это другое дѣло. Очень пріятно познакомиться съ вами ближе, г. поручикъ...
   -- Отошлите-же вашихъ людей!
   -- Теперь могу. Миллеръ, вы можете идти обратно въ аптеку; и ученика не выпускайте оттуда. Іоганнъ можетъ также снова отворить ворота и идти работать; пластырь, я думаю, и такъ совсѣмъ простылъ... А теперь, когда воздухъ поочистился, г. поручикъ, вы, по моему, все-таки должны объяснить мнѣ, почему и зачѣмъ вы здѣсь; то-есть, кого вы тутъ поджидали. Я, по моему, въ домѣ своемъ хозяинъ и хочу знать, кто у меня тутъ заводитъ...
   -- Послушайте, любезный Землейнъ, возразилъ поручикъ,-- вы требуете отъ меня нескромности...
   -- Называйте себѣ какъ хотите, любезный г. поручикъ, но я долженъ знать все! Чортъ побери, у меня самого, но моему, есть дочь и если-бы...
   -- Успокойтесь, почтеннѣйшій г. Землейнъ, я не имѣю вовсе чести знать вашей дочери.
   -- Очень радъ этому, но если не она, такъ кто-же?
   -- Я не смѣю компрометировать...
   -- Нисколько не скомпрометируете, по моему. Я даю вамъ мое честное слово, что никто ничего отъ меня не услышитъ; но самъ я долженъ знать.
   -- Вы даете мнѣ слово?
   -- Я уже далъ его.
   -- Въ такомъ случаѣ... я довѣряю вамъ... это та хорошенькая швея, что живетъ наверху.
   -- Вотъ какъ!.. Ну, по моему, завтра-же ей выѣзжать изъ моего дома.
   -- Но, любезнѣйшій Землейнъ, я даю вамъ и съ своей стороны честное слово, что тутъ нѣтъ ничего такого... Это честнѣйшая дѣвушка...
   -- Покорно благодарю! Бѣгаетъ на свиданіе въ садъ съ офицерами!
   -- Это никогда болѣе не случится, г. Землейнъ! Прошу васъ, не говорите ей ничего...
   -- Ну, г. поручикъ, это уже, но моему, мое собственное дѣло, говорить или не говорить! Я одинъ могу знать, какъ мнѣ слѣдуетъ поступать, и какъ нѣтъ. Васъ я болѣе не задерживаю; путь открытъ; добраго вечера!
   -- Добраго вечера! отвѣчалъ молодой человѣкъ, въ эту минуту сильно желавшій удавить Землейна.-- Прощайте!-- Онъ закутался въ свою шинель по уши и вышелъ быстрыми піагами на улицу.
   -- Такъ это наша швейка! проговорилъ въ задумчивости Землейнъ, оставшись одинъ.-- Кто-бы это могъ подумать... такая святая на видъ! Вотъ, поди, вѣрь... Нѣтъ, по моему, послѣ этого нельзя довѣрять никому, никому... Все дрянь, дрянь и дрянь!.. Однако... мнѣ все невѣроятно... Надо бы изслѣдовать хорошенько... Что-же, вечеръ не холодный, посижу здѣсь на лавочкѣ въ уголку, авось и увижу что-нибудь.
   Нѣсколько времени было совершенно тихо на дворѣ, никто не показывался. Такъ прошло съ полчаса, можетъ быть и менѣе, но минуты кажутся такими длинными во время ожиданія,-- вдругъ дверь дома отворилась и изъ нея скользнула какая-то тѣнь.
   -- А, вотъ и красавица! сказалъ про себя Землейнъ.-- Ну такъ придется-же тебѣ завтра съѣзжать съ квартиры.
   Тѣнь остановилась на минуту у колодца. Вѣрно слушала, все ли покойно. Аптекарь сидѣлъ неподвижно, точно готовясь снимать съ себя фотографію. Наконецъ, тѣнь перешла черезъ дворъ, къ садовой калиткѣ, и снова остановилась, не болѣе какъ въ пяти шагахъ отъ Землейна. Онъ кашлянулъ тихонько; тѣнь такъ и окаменѣла на мѣстѣ. Тогда онъ поднялся и быстро подскочилъ къ ней... Она вскрикнула:
   -- Ахъ, г. Землейнъ, какъ вы меня испугали!
   -- Фрейленъ Клингенбрухъ!.. Скажите на милость! А я думалъ себѣ: кто это такъ поздно прогуливается?..
   -- Погода такая чудесная!
   -- Великолѣпная! Я тоже присѣлъ тутъ, на скамеечкѣ... Въ комнатахъ такъ душно, по моему...
   -- Ужасно! Я, просто, не могла сидѣть и сошла за стаканомъ свѣжей воды изъ колодца...
   -- Гмъ... И вы сами за водицей ходите?
   -- Иногда, чтобы дохнуть свѣжимъ воздухомъ. Однако, пора домой! Покойной ночи, г. аптекарь!
   -- Покойной ночи, сударыня!
   Генріетта направилась къ колодцу, зачерпнула воды въ стаканъ, который принесла съ собою на всякій случай, и порхнула вверхъ по лѣстницѣ. Землейнъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, запустя руки въ карманы брюкъ и легонько посвистывая.
   -- Вотъ тебѣ и разъ, вотъ тебѣ и разъ! проворчалъ онъ наконецъ.-- По моему, дѣло уясняется, уясняется... Подумаешь, чего только въ жизни не увидишь. Швея, что вверху живетъ!.. Славно!.. Негодяй ты, по моему, вотъ что!
   И не прибавивъ болѣе ни слова, придворный аптекарь воротился въ свою аптеку.
   

ГЛАВА XVII.
ЗАВѢЩАНІЕ.

   Прошло съ недѣлю послѣ описанныхъ нами происшествій. Гансъ давно уже воротился съ охоты, привезя съ собою въ добычу двухъ утокъ и одного глухаря. Болѣе знаменательнаго ничего съ нимъ не случилось и онъ проводилъ безцѣльно дни за днями, пока, наконецъ, однажды, побродивъ по городу и не зная, куда дѣвать свое утро, озарился вдругъ мыслью:-- отчего бы не зайти къ Кэтхенъ?
   Это было тѣмъ болѣе удобно, что онъ находился въ эту минуту какъ разъ у того дома, въ которомъ она жила.
   -- Она меня, можетъ быть, и не узнаетъ, думалъ онъ.-- Десять лѣтъ -- цѣлый вѣкъ! Но, какъ-бы тамъ ни было, а поздороваться съ нею по пріѣздѣ мнѣ надобно!
   Съ этими мыслями, онъ быстро взбѣжалъ по лѣстницѣ, чуть было не разбивъ себѣ голову о низкую притолку въ верхнемъ этажѣ, и, благодаря указаніямъ Клауса, отыскалъ скоро въ сѣняхъ, не смотря на господствовавшую въ нихъ темноту, билетикъ съ надписью: "Катарина Петерсъ, швея".
   Онъ постучалъ въ дверь.-- Войдите! отвѣчалъ молодой голосокъ. Гансъ переступилъ черезъ порогъ и остановился почти съ испугомъ: онъ никакъ не думалъ найти такую тѣсноту и бѣдность въ жилищѣ Кэтхенъ, хотя и зналъ, что не встрѣтитъ тамъ особенныхъ удобствъ и довольства.
   Дѣвушка, прилежно работавшая у окна, привстала, тоже съ испугомъ. Появленіе молодого человѣка было для нея странностью. Она поуспокоилась, впрочемъ, думая, что неожиданный посѣтитель просто дверью ошибся.
   Она стояла, не выпуская работы изъ рукъ и ожидая, что онъ заговоритъ. Но онъ стоялъ также безмолвно, глядя пристально на нее и заставляя ее краснѣть подъ его взглядами.
   -- И это та Кэтхенъ... тотъ ребенокъ, котораго я, бывало, носилъ на рукахъ? думалъ онъ.
   -- Что вамъ угодно? проговорила она наконецъ, прерывая тяжелое для нея безмолвіе.
   Гансъ отвѣтилъ не сразу. На губахъ его промелькнула грустная улыбка.
   -- Вы не узнаете меня, Кэтхенъ? сказалъ онъ черезъ минуту тихимъ, задушевнымъ голосомъ. Прежде онъ ей говорилъ "ты", но это слово не шло теперь у него съ языка. "
   Кэтхенъ взглянула на него съ тревогой, поблѣднѣла на мгновеніе и потомъ вся вспыхнула слова, говоря:
   -- Г. фон-Зольбергъ?..
   -- Вы называли меня прежде Гансомъ, Кэтхенъ!
   -- Да, прежде, прошептала она.-- Я слышала о вашемъ возвращеніи и очень благодарна вамъ за то, что вы меня не совсѣмъ позабыли.
   -- Развѣ это возможно, Кэтхенъ? Но я не узналъ-бы васъ; такая перемѣна! Вы были ребенкомъ, когда я уѣхалъ...
   -- Съ тѣхъ поръ прошло столько лѣтъ! застѣнчиво произнесла она.-- Но что-же вы не присядете? Я такъ рада, что вы воротились благополучно изъ вашихъ дальнихъ и опасныхъ путешествій...
   Она хотѣла придвинуть ему стулъ; онъ предупредилъ ее.
   -- И въ этомъ все ваше привѣтствіе, Кэтхенъ? сказалъ онъ съ той-же сердечностью.-- Вы мнѣ и руки не протянете?.. Я недавно только узналъ, что вы здѣсь; думалъ, что вы все въ Италіи съ этимъ семействомъ...
   -- Въ Италіи? повторила она, тихонько покачивая головой и подавая, однако, руку товарищу своихъ дѣтскихъ игръ. Онъ не выпустилъ ее изъ своей и ласково поглаживая другою, началъ говорить съ тѣмъ-же сердечнымъ участіемъ:
   -- Кэтхенъ, я не могу выразить вамъ, до какой степени мнѣ было больно не найти васъ болѣе въ нашемъ домѣ... Я не знаю, что случилось, быстро прибавилъ онъ, замѣчая болѣзненное выраженіе на ея лицѣ, -- знаю только, что вы ни въ чемъ неповинны. Достаточно взглянуть на васъ, чтобы убѣдиться въ этомъ... Мы вѣдь друзья съ вами, Кэхтенъ, по прежнему друзья, не такъ-ли?
   -- Г. фон-Зольбергъ... произнесла дѣвушка, стараясь освободить свою руку, но онъ не выпустилъ ее и продолжалъ тихо:
   -- Г. фон-Зольбергъ! Какъ это звучитъ странно и неестественно! Но я чувствую, вмѣстѣ съ тѣмъ, что не имѣю права на другое, болѣе дружеское имя. Знайте только, Кэтхенъ, что я чуждъ тѣмъ непріятнымъ недоразумѣніямъ въ отношеніи васъ, которыя произошли у насъ въ домѣ; вы для меня все та-же маленькая сестренка и когда я вижу насъ здѣсь,-- онъ оглянулъ съ скорбью бѣдную комнатку,-- сердце у меня болитъ такъ, что я вамъ этого и разсказать не могу!
   При этихъ словахъ, онъ выпустилъ ея руку.
   -- Оставимъ это, г. фон-Зольбергъ, отвѣчала Кэтхенъ почти шопотомъ.-- Я слишкомъ обязана вашимъ родителямъ... такъ обязана, что никогда этого не забуду, и это чувство подавляетъ во мнѣ всѣ прочія. Что произошло между мной и вашими родными? Ничего такого, въ чемъ-бы я могла упрекнуть себя. Недоразумѣніе, вы сказали,-- дѣйствительно недоразумѣніе, вотъ и все. Но случилось это къ моему-же счастію, можетъ быть, потому-что я понимаю теперь очень хорошо, что случай занесъ меня въ такую сферу, въ которой я не могла-бы, во всякомъ случаѣ, оставаться на вѣки. Рано или поздно, мнѣ пришлось-бы выйдти оттуда, а позже, съ лѣтами, такой переворотъ въ моей жизни былъ-бы для меня, можетъ быть, болѣе тяжкимъ. Въ молодости все сносится несравненно легче; благодаря-же вашимъ родителямъ, которые обучали меня многому, я въ состояніи заработывать себѣ хлѣбъ...
   -- Но, Кэтхенъ, возразилъ Гансъ, все еще не освобождаясь отъ томительнаго чувства при видѣ этой жалкой каморки и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не зная, какъ лучше выразить свою мысль, чтобы не оскорбить бѣдной дѣвушки, -- какъ много вы должны теперь работать... а вѣдь вы не къ тому привыкли!
   -- А за что-же мнѣ имѣть преимущество передъ другими, мнѣ подобными людьми? строго произнесла Кэтхенъ.-- Да, мнѣ приходится работать, г. фон-Зольбергъ, но если-бы вы знали, что чувствуется, когда живешь своею работой, не одолжаясь никому въ мірѣ, вы не стали-бы сожалѣть меня!
   -- Знаю я это чувство, Кэтхенъ, знаю! воскликнулъ тронутый Гансъ,-- и вполнѣ понимаю, на сколько оно поддерживаетъ благородную душу! Но, продолжалъ онъ тише,-- тѣмъ не менѣе мнѣ больно, что вамъ приходится выносить многое... Позвольте мнѣ спросить у васъ, Кэтхенъ,-- только не сердитесь за такой вопросъ, помните, что съ вами говоритъ братъ,-- скажите мнѣ, нѣтъ-ли средства облегчить вашу трудовую жизнь, не лишая ее ея достоинства? Будьте со много довѣрчивы и если вы сохранили ко мнѣ хоть слѣдъ прежней сестринской любви, скажите мнѣ открыто и смѣло: не могу-ли я чѣмъ-нибудь пособить вамъ и не позволитъ-ли вамъ ваша гордость принять что-нибудь отъ меня?
   Кэтхенъ снова вся вспыхнула и какъ будто хотѣла рѣзко отвѣтить, но удержалась, при взглядѣ на привѣтливые, честные глаза Ганса, и только проговорила тихонько:
   -- Я вѣрю вашимъ добрымъ намѣреніямъ, г. фон-Зольбергъ, и если я когда-нибудь буду вынуждена просить помощи, то обращусь къ вамъ скорѣе, чѣмъ къ кому бы то ни было. Но я не въ такомъ положеніи. Вы ошибаетесь, думая, что меня осаждаютъ какія нибудь заботы, или что я терплю уже настоящую нужду. Даже, прибавила она съ улыбкою, правда, нѣсколько принужденною,-- я скоро буду въ состояніи купить себѣ швейную машину, а кто позволяетъ себѣ такія издержки, тотъ уже, конечно, не въ крайности!
   -- Позволите вы мнѣ купить вамъ швейную машину, Кэтхенъ? произнесъ Гансъ просящимъ тономъ.-- Достаньте мнѣ радость...
   Дѣвушка покачала головой.
   -- Нѣтъ, сказала она,-- это не годится и я не посмѣла-бы принять... Но у меня другая просьба къ вамъ...
   -- Какая, Кэтхенъ? вскричалъ Гансъ.-- Говорите скорѣе! Вы не знаете, какимъ счастьемъ вы меня дарите, позволяя мнѣ услужить вамъ!
   -- Но не истолкуйте моихъ словъ въ дурную сторону, продолжала дѣвушка.-- Я нескончаемо рада, что мнѣ удалось васъ снова увидѣть; но не потому только, что это свиданіе напомнило мнѣ о прежнемъ, дорогомъ времени; нѣтъ, вашъ приходъ сюда доказываетъ мнѣ, что вы помните ребенка, нѣкогда принятаго въ вашъ домъ. Но на этомъ все и должно докончиться, и просьба моя къ вамъ заключается именно въ томъ, чтобы вы никогда болѣе не посѣщали этой каморки, г. баронъ.
   -- Кэтхэнъ! воскликнулъ Гансъ съ дѣйствительнымъ ужасомъ.
   -- У меня нѣтъ ничего, кромѣ моего добраго имени, продолжала Кэтхэнъ,-- а я имѣла уже случай удостовѣриться въ томъ, что люди склонны тотчасъ-же вѣрить всему дурному о своихъ ближнихъ. Прошу васъ, поэтому, г. фон-Зольбергъ...
   -- Кэтхэнъ, грустно произнесъ Гансъ, -- исполненіе такой просьбы тяжеле для меня всякой другой, но я сознаю, что вы правы. Можетъ быть, мнѣ было-бы лучше и вовсе не приходить, но, право, я не думалъ о злѣ...
   -- Вѣрю этому, вѣрю! быстро перебила дѣвушка, -- и отъ глубины души благодарю васъ за это посѣщеніе!
   -- Хорошо, и вотъ вамъ моя рука, Кэтхенъ. Конечно, я прощаюсь съ вами не навсегда,-- такая мысль была-бы уже слишкомъ горькою для меня; но я обѣщаю вамъ, что не приду къ вамъ,-- иначе какъ развѣ съ дамами. Такую оговорку вы должны допустить.
   -- Съ дамами, г. баронъ?
   -- Я разумѣю, не одинъ и не съ какимъ-нибудь другимъ мужчиною; это такъ, условіе только, Кэтхенъ, чтобы вполнѣ и безъ всякихъ увертокъ исполнить ваше желаніе. Довольны-ли вы?
   -- Совершенно, г. фон-Зольбергъ.
   -- А теперь, прощайте, моя милая, добрая Кэтхенъ, и будьте твердо увѣрены, что воспоминаніе о нашей юности, о тѣхъ дняхъ и годахъ, которые мы провели вмѣстѣ, принадлежитъ къ самымъ лучшимъ въ моей жинзи... Оно было даже однимъ изъ сильнѣйшихъ побужденій къ моему возврату на родину. Я думалъ, что найду здѣсь все по прежнему,-- и ошибся. Все переиначилось, но не стало лучшимъ, и правы тѣ люди, которые утверждаютъ, что человѣкъ болѣетъ только одинъ разъ тоскою по родинѣ. Вторично этого уже съ нимъ не случается. Если меня опять занесетъ на берега Тихаго океана, я уже не буду стремиться вновь въ любезное отечество!
   -- Но у васъ здѣсь родные...
   -- Да, и все-же... Прощайте, Кэтхенъ, только дайте мнѣ, въ свою очередь, одно обѣщаніе... это моя просьба къ вамъ: обѣщайте мнѣ, что если вамъ, когда-либо, понадобится людская помощь, то вы обратитесь довѣрчиво ко мнѣ,-- какъ къ брату. Согласны вы на это?
   -- Да, г. баронъ, сказала растроганная Кэтхенъ, подавая ему руку,-- даю вамъ это обѣщаніе.
   -- Спасибо, это меня нѣсколько успокоиваетъ... Прощайте, милая сестра; до другой встрѣчи!
   Онъ пожалъ ей отъ души руку и вышелъ поспѣшно на темную лѣстницу.
   Внизу, у Клингеибруховъ, все обстояло далеко не такъ спокойно, какъ въ каморкѣ бѣдной швеи.
   Въ этотъ самый день должно было произойти вскрытіе завѣщанія покойной Мейзебродъ, въ присутствіи родственниковъ и всѣхъ, считавшихъ себя заинтересованными въ дѣлѣ наслѣдства. Подполковникъ отправился, по этому поводу, въ квартиру покойной; дамы-же оставались дома, но въ такомъ напряженномъ состояніи и нетерпѣливомъ ожиданіи, какое только можно себѣ представить, и лихорадочно прислушивались къ звонку, негодуя безконечно на то, что глава семейства запаздываетъ своимъ возвращеніемъ.
   Какъ мать, такъ и дочери были въ глубокомъ траурѣ; ихъ новыя черныя платья были готовы еще ко дню похоронъ, въ который онѣ прослѣдовали за гробомъ фрау Мейзебродъ въ большой каретѣ со стеклами: должны-же были видѣть всѣ, какъ онѣ оплакиваютъ смерть своей близкой родственницы! И какъ милы были новенькія шляпки! Какъ хорошо шло, вообще, черное къ восхитительному цвѣту лица молодыхъ дѣвицъ!.. Но что-же это отецъ не возвращается? Или, можетъ быть, отложили вскрытіе завѣщанія? Но это невѣроятно... Если-бы онѣ могли видѣть, что подполковникъ сидитъ въ это время, просто-на-просто, у Баумана за кружкою пива, то вѣрно сильно разозлились-бы, не смотря на свой трауръ. Но дѣло было въ томъ: хотя вѣсти, которыя отецъ семейства несъ домой, были недурны съ одной стороны, но онѣ заключали въ себѣ нѣкоторую закорючку, такъ-что Клингенбруху хотѣлось сначала привести въ порядокъ свои мысли,-- онъ надѣялся по крайней мѣрѣ, успѣть въ этомъ, -- для того, чтобы, по возможности, смягчить своимъ домашнимъ горькое извѣстіе.
   Но какъ ни думалъ бѣдный подполковникъ, ничего онъ не надумалъ, и потому, глубоко вздохнувъ, всталъ съ мѣста, заплатилъ свой маленькій счетъ и направился медленными шагами къ дому.
   -- Идетъ папа! воскликнула Флора, уже разъ пятьдесятъ подбѣгавшая къ окошку для возвѣщенія о прибытіи отца.-- но какъ онъ тихо идетъ! точно у него свинецъ къ ногамъ привязанъ!
   -- Господи! это нехорошій признакъ! произнесла Генріетта, блѣднѣя, какъ смерть.
   -- Что я говорила? со злостію, кивая головой, прибавила подполковница.-- Меня нисколько не удивитъ...
   -- Но, милая мама, это невозможно... это немыслимо...
   -- Все возможно, дочь моя! рѣшительно произнесла подполковница, -- а въ отношеніи вашей тетки, -- Господи упокой ея душу!-- такъ и куда какъ возможно! Впрочемъ, мы тотчасъ все узнаемъ. Неужели отецъ еще не взошелъ на лѣстницу? Этотъ человѣкъ можетъ хоть кого привести въ отчаяніе!
   -- Онъ на подъѣздѣ уже, мама, только разговариваетъ съ аптекаремъ, сказала Флора.
   -- Съ Землейномъ? быстро переспросила Генріетта.
   -- Да. Но вотъ онъ идетъ. Мама, сердце у меня такъ сильно бьется!
   Флора заперла окно, а Генріетта бросилась въ переднюю, къ двери, чтобы впустить отца, но его все еще не было на лѣстницѣ. Мать была права: онъ могъ доводить людей до отчаянія. Генріетта стояла въ дверяхъ и слышала только, что кто-то сходитъ сверху,-- изъ самаго верхняго этажа. Шаги приближались къ послѣднему повороту и вотъ...
   -- Г. фон-Зольбергъ? воскликнула Генріетта съ дѣйствительнымъ изумленіемъ,-- вы къ намъ?
   -- Очень радъ случаю заявить вамъ свое почтеніе, фрейленъ, отвѣчалъ Гансъ, чувствовавшій себя рѣшительно нерасположеннымъ завязать теперь пустой разговоръ,-- но заходить къ вамъ я сегодня не располагалъ. У меня было дѣло тутъ наверху... Вы понесли такую утрату, началъ онъ,-- черное платье Генріетты напомнило ему о траурѣ Клингенбруховъ.
   -- Ахъ, да! вздохнула молодая особа.-- Но вотъ и папа! Мы такъ ждали его!
   -- Такъ я не буду васъ задерживать. Добраго утра, любезный подполковникъ!
   -- Здравствуйте, г. фон-Зольбергъ! Какъ вы поживаете! Были у насъ?
   -- Нѣтъ, тутъ по дѣламъ, наверху... И съ новымъ поклономъ Генріеттѣ, Гансъ пожалъ руку старику и быстро побѣжалъ внизъ по лѣстницѣ, уже свѣтлой съ этого этажа.
   Генріетта посмотрѣла ему вслѣдъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ.
   У кого это онъ могъ быть? Не въ третьемъ этажѣ, потому-что она слышала его шаги выше. Но приходъ отца не далъ ей времени углубиться въ эти мысли.
   -- Уже ждали-же мы тебя, ждали, папа!
   -- Что дѣлать, дружокъ, сказалъ подполковникъ, -- у меня сегодня страхъ какъ болитъ поясница; насилу могу двигаться... Мать дома?
   -- Какже, папа, какже. А. вскрыли завѣщаніе?
   -- Разумѣется... Ну, пойдемъ-же въ комнаты.
   Онъ вздохнулъ при этомъ, зная, что идетъ въ огонь.
   -- Гдѣ ты пропадалъ, Генрихъ, скажи, сдѣлай милость? закричала ему жена, едва завидѣвъ его.-- Ну, какъ дѣла?
   -- Душа моя, отвѣчалъ подполковникъ, кладя на комодъ свою форменную фуражку, отстегивая портупею и ставя шпагу въ уголъ,-- офиціальныя власти не любятъ торопиться... во всемъ соблюдается свой извѣстный порядокъ... да сверхъ того, этотъ предсѣдатель или, какъ его тамъ, директоръ миссіонерскаго общества заставилъ насъ прождать себя добрыхъ полчаса.
   -- Этотъ-то зачѣмъ тамъ понадобился? И еще ждать его цѣлый часъ! Вотъ ужь я не потерпѣла-бы этого!
   -- Душечка, развѣ на то могла быть моя воля? Что власти рѣшатъ, тому и покоряйся.
   -- Такъ какъ-же порѣшено-то, въ концѣ-концовъ? Говори-же! Изъ тебя надо каждое слово клещами вытягивать... Просто, можно съума сойти! Что сказано въ завѣщаніи? Сколько она оставила?
   -- Вотъ что, милая, сказалъ подполковникъ со вздохомъ,-- состояніе-то вовсе не такое большое, какъ предполагали иные...
   -- Что я говорила? воскликнула г-жа фон-Клингенбрухъ и глаза ея засверкали зловѣщимъ блескомъ.-- Вы только вѣрить мнѣ не хотѣли!
   -- Но и не мало оно, продолжалъ мужъ.-- Всего, не считая серебра, будетъ до восьмидесяти тысячъ талеровъ.
   -- Восемьдесятъ тысячъ? вскрикнула подполковница.-- Да я столько и не ждала! И, кромѣ насъ, нѣтъ наслѣдниковъ?
   -- Какъ не быть, душа моя, много ихъ, возразилъ подполковникъ съ новымъ вздохомъ,-- и, какъ оказывается, миссіонерское общество умѣло къ ней подластиться.
   -- О, чтобъ этихъ ханжей!.. Что-же, имъ она и пичкаетъ свои деньги?
   -- Я самъ того мнѣнія, что она могла-бы употребить ихъ получше... Но вотъ записочка, на которой я отмѣтилъ все, какъ тамъ читали.
   -- Данай сюда! закричала съ нетерпѣніемъ подполковница, стараясь вырвать у него лоскутокъ бумаги.
   -- Ты не разберешь, мое сокровище, потому-что я ставилъ только цифры. Во-первыхъ, трое родственниковъ ея мужа, находящіеся еще въ живыхъ, получаютъ двадцать тысячъ талеровъ.
   -- Двадцать тысячъ? Да это уже четвертая часть!
   -- Все-же, это справедливо съ ея стороны, вѣдь она сама все получила отъ...
   -- Ну, ладно, ладно. Далѣе?
   -- Десять тысячъ миссіонерскому обществу.
   -- Отвратительно!
   -- Пять тысячъ на здѣшнюю старушечью богадѣльню, такъ-называемый "Женскій Пріютъ".
   -- И безъ того уже такое богатое заведеніе!
   -- Три тысячи, равно какъ мебель и все бѣлье, старой Терезѣ, съ условіемъ, чтобы она имѣла попеченіе о собакѣ и кошкѣ до ихъ смерти.
   -- Все бѣлье! проговорила подполковница, всплеснувъ руками, между-тѣмъ какъ дочери ея прислушивались съ томительнымъ чувствомъ къ словамъ отца.
   -- Шесть тысячъ талеровъ еще на разныя мелкія раздачи...
   -- Да тутъ уже и всѣ восемьдесятъ тысячъ!
   -- Нѣтъ, душа, только еще сорокъ четыре. Потомъ мнѣ шесть тысячъ талеровъ, или, лучше сказать, только проценты съ нихъ, потому-что я капиталомъ располагать не могу и онъ переходитъ, послѣ моей смерти, тому-же миссіонерскому обществу.
   -- А дѣтямъ-же что? Неужели старая... Прости, Господи, мое согрѣшеніе!.. Неужели эта старуха... царствіе ей небесное!.. не подумала вовсе о дѣтяхъ?
   -- Какже, какже, душа моя; Генріеттѣ и Флорѣ каждой по пятнадцати тысячъ.
   Молодыя особы, наконецъ, перевели духъ свободно.
   -- Но, продолжалъ подполковникъ, -- до своего пятидесятилѣтняго возраста, онѣ будутъ получать тоже только проценты... Лишь въ пятьдесятъ лѣтъ получатъ онѣ капиталъ, потому-что, какъ выражено въ завѣщаніи, въ такомъ возрастѣ бракъ уже невѣроятенъ...
   -- Не много-же это придется! замѣтила подполковница.
   -- Да вотъ еще что... непріятное тутъ условіе, продолжалъ ея мужъ, смущенно поглядывая на дочерей, -- проценты будутъ выдаваться лишь до тѣхъ поръ, пока онѣ... пока онѣ останутся въ дѣвушкахъ.
   -- Что? вскрикнули разомъ мать и дочери.
   -- Если только которая-нибудь изъ нихъ, не исполняя желанія завѣщательницы, вздумаетъ вступить въ бракъ... она лишается всего и ея часть поступаетъ въ пользу того-же миссіонерскаго общества.
   -- Но это невозможно! Этого себѣ представить нельзя! прошипѣла подполковница, между-тѣмъ какъ смертная блѣдность покрыла лица дѣвушекъ.-- Кто можетъ у нихъ отнять то, что имъ однажды оставлено въ наслѣдство?
   -- Послѣ плтидесятилѣтняго ихъ возраста никто не отниметъ, но до тѣхъ поръ, капиталъ будетъ находиться въ рукахъ опекуна, отвѣчалъ, вздыхая, подполковникъ.-- Завѣщаніе гласитъ такъ, и хотя я самъ нахожу подобное условіе очень тяжкимъ, но, что дѣлать, въ завѣщаніи нельзя перемѣнить и буквы.
   -- Ну, ну, что-же я говорила? возопила подполковница, въ порывѣ дико-клокочущей и уже ничѣмъ неудержимой злобы.-- Была я права или нѣтъ?.. И вотъ ради чего эта старая вѣдьма мучила и терзала до-нельзя дѣтей!
   -- Но, Вероника!
   -- Чего тутъ, Вероника!.. Твоя сестрица ханжей -- скаредомъ была во всю жизнь, такою еще и изъ могилы выглядываетъ!
   -- Прошу тебя... хоть передъ дѣтьми!..
   -- Чего тутъ, передъ дѣтьми! Передъ дѣтьми-то она и согрѣшила, самымъ постыднымъ и безполезнымъ образомъ согрѣшила! Если сама мужа въ гробъ вогнала, такъ и всѣхъ другихъ мужчинъ ей надо дурными выставить, и своимъ роднымъ племянницамъ запретить замужъ выдти?
   -- Вовсе не запрещаетъ она этого и запретить не можетъ!
   -- А съ чѣмъ прикажешь имъ выдти? Съ твоими стами-двумя дохода въ годъ, которые и тебѣ самому необходимы? А въ случаѣ твоей смерти еще лучше! Сиди я ни съ чѣмъ! Ахъ, эта змѣя подколодная! Посмотрите, какъ высчитала и разсчитала все, а какъ ласкова-то бывала, когда сюда приходила... Кошка лукавая!
   -- Умерла уже она, Вероника, и въ могилѣ лежитъ!
   -- А серебро, скажи мнѣ, кому достается? У нея цѣлые шкапы полнехоньки имъ.
   -- Это все отказано духовникамъ ея прихода.
   -- Что дѣло, то дѣло! язвительно произнесла подполковница.-- Старая лицем ѣрка! Думаетъ заслужить себѣ этимъ мѣсто на небѣ... Не ошибается-ли только, не ошибается-ли!.. А дѣтей хочетъ силою оставить въ старыхъ дѣвкахъ... Нѣтъ, это гнусность, это вопіющее дѣло!
   Истощивъ весь свой запасъ ругательствъ, подполковница кинулась на диванъ и закрыла лицо платкомъ.
   Молодыя дѣвушки давно также расплакались-бы, но бѣдствіе было такое неожиданное, такое странное, что онѣ не могли еще вполнѣ уяснить его себѣ и только смотрѣли во всѣ глаза на отца, ожидая возвѣщенія о еще какомъ-нибудь злостномъ поступкѣ тетушки-чужеѣдки. Самому подполковнику было далеко не но себѣ. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ ругательными отзывами о его покойной сестрѣ; сознавалъ въ то-же время все свое безсиліе передъ расходившеюся супругой и былъ, въ свою очередь, также не мало разочарованъ распоряженіями покойницы. Нехорошо поступила она съ своими родными. Но и то сказать, какъ поступали они съ нею? Начать съ того, что она была, просто-напросто, принесена въ жертву богатому старику, потому-что, такимъ путемъ, семейство избавлялось отъ всякихъ заботъ о ней, да сверхъ того надѣялось поправить и свои неблестящія обстоятельства. За что-же ей было питать благодарность къ своимъ роднымъ? Вся жизнь ея была надломлена, принесена въ жертву другимъ людямъ... Духовенство хорошо поняло состояніе этой уязвленной души и поспѣшило имъ воспользоваться.
   Пока подполковникъ предавался этимъ размышленіямъ въ своемъ кабинетѣ, дочери его, какъ-бы очнувшись съ удаленіемъ отца, горько зарыдали.
   Въ это достопамятное утро, Муксъ, маленькій писецъ нотаріуса Пистера, бѣгалъ съ разными порученіями по городу. Возвращаясь домой, весь погруженный въ свои мысли, онъ былъ внезапно выведенъ изъ своей задумчивости чьимъ-то громкимъ окликомъ:
   -- Эй, сэръ!.. Постойте!
   Услышавъ прямо за собою этотъ голосъ, Муксъ невольно оборотился и увидалъ, что какой-то господинъ подзывалъ именно его, а не кого другого.
   -- Слушайте, сказалъ ему незнакомецъ, -- вѣдь это вы приходили въ мой lodging {Квартиру.} и разспрашивали о комъ-то изъ моихъ знакомыхъ?
   -- Ахъ! воскликнулъ Муксъ, узнавая говорившаго по его манерѣ уснащать рѣчь англійскими словами,-- вы живете у казначея Фоллига?
   -- Of course {Именно.}, только какъ было имя? я запамятовалъ.
   -- Не Штромейеръ-ли? Мнѣ приходилось о немъ справляться.
   -- No. Никакихъ Штромейеровъ нѣтъ между моими acquaintances {Знакомыми.}.
   -- Бушъ?.. Нѣтъ? Позвольте, это должно быть онъ: Робергъ?
   -- J'll be damn'd {Будь я проклятъ.}, если это не то самое! воскликнулъ американецъ.-- Ребергъ, такъ, такъ, Ребергъ!
   -- Не вспомнили-ли вы также, куда онъ дѣвался? спросилъ Муксъ, которому пришли на память всѣ подробности дѣла.
   -- Куда дѣвался? Онъ здѣсь въ городѣ.
   -- Здѣсь, въ Роденбургѣ?
   -- То be sure {Именно такъ, вѣрно.}. Я его встрѣтилъ за пять минутъ передъ этимъ. Ровно за пять, ни одной минутою болѣе. Я уже разъ заговаривалъ съ нимъ, но онъ назвался тогда другимъ именемъ.
   -- Какимъ-же?
   -- Я позабылъ; гдѣ упомнить всѣ эти ваши имена! Но пойдемте въ эту сторону, быть можетъ, мы его и нагонимъ.
   Поиски оказались, однако, напрасными и Муксъ рѣшился воротиться домой, взявъ съ американца слово, что онъ не пропуститъ случая узнать, подъ какимъ именемъ живетъ Ребергъ въ Роденбургѣ, и доставитъ это свѣденіе въ контору нотаріуса Пистера.
   -- Постараюсь непремѣнно, подтвердилъ мистеръ Хуммель, -- тѣмъ болѣе, что у меня рѣшительно никакого другого дѣла нѣтъ за душою.
   И, пожавъ руку Муксу, онъ сплюнулъ табачную струю почти прямо ему черезъ плечо, заложилъ снова руки въ карманы и отправился вдоль по улицѣ.
   

ГЛАВА XVIII.
НОТАРІУСЪ ПИСТЕРЪ.

   Нотаріусъ Пистеръ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ, у углового окна, и читалъ со вниманіемъ разложенныя передъ нимъ письма, по временамъ только поглядывая на улицу. Онъ, впрочемъ, мало интересовался тѣмъ, что происходило на улицѣ; все вниманіе его было занято письмами, и до такой степени, что онъ даже не разслышалъ, какъ кто-то постучался къ нему въ дверь. Только вторичный, болѣе сильный стукъ заставилъ его очнуться.
   -- Кто тамъ? Войдите! произнесъ онъ не слишкомъ привѣтливо.
   Дверь отворилась и на порогѣ показалась молодая дѣвушка, хорошенькая головка которой была убрана одними роскошными каштановыми косами.
   -- Я вамъ помѣшала, г. нотаріусъ?
   Лицо Пистера прояснилось при взглядѣ на посѣтительницу.
   -- Фрейленъ Петерсъ! произнесъ онъ.-- Нѣтъ, дитя мое, вы мнѣ не мѣшаете. Войдите-же, войдите! Съ чѣмъ вы ко мнѣ?
   -- Съ деньгами, г. нотаріусъ! И много денегъ принесла я въ этотъ разъ, такъ-какъ расходовъ было у меня мало, а работала я прилежно.
   -- Это я знаю, дитя мое, замѣтилъ съ упрекомъ нотаріусъ.-- Какъ-бы я поздно спать ни ложился, у васъ на верху все еще горитъ огонекъ. Не слѣдовало-бы валъ такъ утруждать себя работой.
   -- Но меня такъ радуетъ, что благодаря работѣ я существую на свои собственныя средства! мягко возразила дѣвушка.-- Къ тому-же, лишь только я заведу швейную машину, мнѣ не придется уже много утруждать себя: на работу потребуется меньше времени и въ день я буду успѣвать дѣлать то, что дѣлаю теперь въ два.
   -- Ну, сколько-же вы опять прикопили? Покажите-ка.
   -- Вотъ, г. нотаріусъ, сказала Кэтхенъ, вынимая изъ кармана кошелекъ, сшитый изъ лоскуточка шерстяной матеріи,-- вотъ, во-первыхъ, цѣлая пятиталерная ассигнація, потомъ еще четыре серебряныхъ талера и еще талеръ мелочью: стало быть, всего десять талеровъ, а за квартиру и отопленіе, и за все прочее у меня также уплачено: и никому не должна я и пфениса.
   -- Это несравненно болѣе, чѣмъ могутъ сказать о себѣ многіе. Но сколько-же вамъ пришлось и поработать!
   -- Не все заработано мною, сказала Кэтхенъ, краснѣя.-- Вы, напримѣръ, присылали мнѣ всегда болѣе, чѣмъ я просила за работу...
   -- Я? спросилъ съ удивленіемъ Пистеръ.
   -- Да, конечно. Это большая доброта съ вашей стороны, но все-же это меня стѣсняетъ и я попросила-бы васъ... но дѣлайте этого.
   -- Но я, право, не понимаю васъ!
   -- Да какъ-же? въ позапрошлый разъ, вы прислали лишнихъ двадцать зильбергрошей, а въ прошлый, когда я назначила за рубашки пять талеровъ пятнадцать грошей,-- и этэ была хорошая цѣна, потому-что нигдѣ болѣе не дадутъ,-- вы заплатили мнѣ цѣлымъ талеромъ болѣе.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Пистеръ.
   -- Да, и я очень просила г. Мукса отнести его вамъ обратно, но онъ сказалъ, что вы непремѣнно хотѣли заплатить столько, и огорчитесь, если я пришлю вамъ назадъ.
   -- Гмъ... Впрочемъ, лишняго не можетъ быть: вы дѣлаете-же, въ вашей работѣ, стежковъ тысячи двѣ болѣе, чѣмъ другія швеи! Но сколько теперь у меня всего вашихъ денегъ?
   -- Все еще не довольно, тихо сказала Кэтхенъ.-- Должно быть, семьдесятъ два талера.
   -- Мы это тотчасъ повѣримъ.
   -- Ахъ, я дѣлаю вамъ столько хлопотъ, г. нотаріусъ! Но съ тѣхъ поръ, какъ этотъ злой человѣкъ забрался ко мнѣ въ мое отсутствіе и унесъ мои первые, такъ тяжко добытые шасть талеровъ, я боюсь держать деньги у себя: пожалуй, опять украдутъ!
   -- Никакихъ хлопотъ вы мнѣ не дѣлаете! Это все пустяки. Другіе дѣлаютъ хлопоты, вы никогда. Позвольте-же... съ сегодняшними ровно семьдесятъ-три талера.
   -- Семдеслтъ-три? Не можетъ быть, г. нотаріусъ! Я все записываю у себя и не могла-бы никакъ ошибиться на цѣлый талеръ. Посмотрите... вѣрно у васъ погрѣшность въ счетѣ.
   Пистеръ покачалъ головой.
   -- У меня все вѣрно. Муксъ переписывалъ, я самъ считалъ... Съ процентами будетъ еще и поболѣе: семьдесятъ четыре съ излишкомъ, почти семьдесятъ пять.
   -- Не понимаю!
   -- А теперь, вотъ что, дитя мое, сказалъ нотаріусъ, добродушно кивая головою,-- откладывать покупку машины не зачѣмъ. Вы уже умѣете обращаться съ нею?
   -- О, совершенно!
   -- Такъ сегодня-же у васъ будетъ машина. Я выберу вамъ отличную.
   -- Сегодня? Но тогда мнѣ придется въ долгъ войти... Да въ магазинѣ мнѣ, пожалуй, и не повѣрятъ... Я и не рѣшусь просить.
   -- Вы объ этомъ не заботьтесь. Мнѣ-то повѣрятъ, мнѣ вы и будете по-маленьку выплачивать; по крайней мѣрѣ, вамъ не придется работать по ночамъ.
   -- Какъ мнѣ благодарить васъ!
   -- Благодарить? Что за пустяки! Себѣ одной вы всѣмъ обязаны. Такъ не удивитесь-же, если къ вамъ принесутъ машину. Вы ничего не платите, даже на водку носильщикамъ не давайте... я уже все устрою, а то съ васъ лишнее сдерутъ.
   -- Добрый г. нотаріусъ!
   -- Ладно, дитя мое, ладно! А теперь, ступайте; мнѣ дѣйствительно надо призаняться, пока Муксъ не воротится. Долго онъ что-то пропадаетъ!
   Кэтхенъ ушла, еще разъ задушевно поблагодаривъ нотаріуса. Черезъ четверть часа послѣ ея ухода, явился и Муксъ. Онъ молча повѣсилъ свою шляпу на гвоздикъ,-- здороваться съ хозяиномъ ему не приходилось, они въ тотъ день уже видѣлись,-- и усѣлся за свою конторку, не обративъ вниманія на пристальный взглядъ, съ которымъ встрѣтилъ его Пистеръ при входѣ.
   -- Все исполнилъ? сказалъ, послѣ нѣкотораго времени, нотаріусъ.
   -- Все, г. Пистеръ.
   -- Счетъ вѣренъ?
   -- Да.
   -- И документы ты передалъ?
   -- Такъ точно.
   -- Письма сдалъ?
   -- Да. На одно пришлось наклеить двойную марку.
   Пистеръ снова какъ будто погрузился въ свои занятія, но вдругъ взглянулъ на Мукса въ упоръ и произнесъ:
   -- Кстати, Муксъ, что я хотѣлъ у тебя спросить: сколько денегъ относилъ ты, на дняхъ, швеѣ Петерсъ?
   -- Да сколько вы дали, г. нотаріусъ... Развѣ что вышло невѣрно?
   -- Невѣрно, коротко сказалъ Пистеръ.
   -- Не понимаю... пролепеталъ Муксъ, краснѣя какъ ракъ,-- должно быть вѣрно... я ей самой передалъ...
   -- И все-же вышло невѣрно, повторилъ Пистеръ, не спуская глазъ съ своего писца.-- Вышло болѣе, чѣмъ слѣдовало.
   -- Болѣе?
   -- Да, и случилась такая исторія не въ первый разъ, а во второй. Да еще и въ кассѣ оказалось однимъ талеромъ болѣе, чѣмъ эта дѣвушка вложила.
   -- Этого я не могу себѣ объяснить... пробормоталъ Муксъ.
   -- Но я могу, возразилъ Пистеръ.-- Это ты изъ собственнаго кармана прибавилъ. Что это значитъ, Муксъ?
   Муксъ молчалъ, только его лицо окончательно пылало. Наконецъ, онъ проговорилъ тихонько:
   -- Она не приняла-бы отъ меня этого въ подарокъ, а между-тѣмъ, она такъ бѣдна, живетъ въ такой крайности... Я засталъ ее однажды за обѣдомъ... онъ состоялъ всего изъ чашки кофе безъ сахара и куска чернаго хлѣба...
   -- Неужели? сказалъ Пистеръ.
   -- А такая она славная дѣвушка и всегда всѣмъ довольна, никогда не жалуется...
   -- Хорошо, такъ ты розыгралъ роль благотворителя?
   -- Благотворителя... моею-то парою талеровъ, г. нотаріусъ?
   -- Зачѣмъ-же ты не далъ ей болѣе?..
   -- Еще пару талеровъ, г. нотаріусъ?..
   Старикъ какъ-то особенно усмѣхнулся, но не сказалъ ничего болѣе, и Муксъ, который былъ радъ перевести разговоръ на другой предметъ, поспѣшилъ разсказать ему о своей встрѣчѣ съ американцемъ. Пистеръ слушалъ внимательно.
   -- Такъ вы не нагнали эту личность? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, г. нотаріусъ; въ адресной городской книгѣ я также ничего не розыскалъ, а я вотъ что думаю: не написать-ли въ Гамбургъ?
   -- Пожалуй... Да спроси-ка у этой дамы, нѣтъ-ли у нея фотографической карточки этого господина. Это чрезвычайно облегчило-бы наши поиски и намъ не пришлось-бы дѣйствовать на угадъ.
   -- Слушаю, г. нотаріусъ.
   Черезъ минуту, кто-то снова постучался и на обыкновенный возгласъ Пистера: -- Войдите!-- въ комнату вошелъ капитанъ Дюрбекъ.
   -- Г. нотаріусъ, началъ онъ послѣ привѣтливаго поклона,-- я къ вамъ за совѣтомъ. Неправда-ли, что всякій театральный контрактъ нарушается въ случаѣ брака?
   -- Закона на это нѣтъ, сколько мнѣ извѣстно, по крайней мѣрѣ, сказалъ Пистеръ, -- но такъ-какъ это принято всѣми театральными дирекціями, то уже почти равносильно законному праву.
   -- Но видите-ли, продолжалъ Дюрбекъ,-- моя невѣста, дѣвица Блендгеймъ, имѣла неосторожность допустить въ своемъ контрактѣ такого рода оговорку, что она никогда не воспользуется тѣмъ правомъ, о которомъ мы говоримъ, и въ случаѣ, если-бы даже она вышла замужъ, будетъ считать свой контрактъ дѣйствительнымъ, или-же заплатитъ неустойку въ двѣ тысячи талеровъ. Да вдобавокъ, директоръ еще выговорилъ себѣ право отказаться, если захочетъ, отъ полученія неустойки.
   -- Гмъ... непріятное дѣло, промолвилъ нотаріусъ.-- А вы не хотите, конечно, чтобы ваша невѣста, впослѣдствіи и супруга, продолжала являться на сценѣ?
   -- Разумѣется, самое мое положеніе не позволяетъ мнѣ этого, къ тому-же, знаете, эти фельетонисты... они рѣдко расположены отдавать должное порядочной женщинѣ. Мнѣ пришлось-бы, пожалуй, входить въ самыя непріятныя столкновенія...
   -- Безъ сомнѣнія, замѣтилъ нотаріусъ,-- но и двѣ тысячи талеровъ отдавать не совсѣмъ пріятно. Впрочемъ, и то сказать, я не знаю, какъ можетъ настаивать мой любезный, хотя и нѣсколько восторженный сосѣдъ, директоръ труппы, Зюсмейеръ, на какомъ основаніи онъ станетъ требовать неустойку. По гражданскимъ законамъ, жена обязана слѣдовать всюду за мужемъ; чтоже онъ можетъ сдѣлать, если вы захотите тотчасъ послѣ вѣнца уѣхать отсюда? Лучше всего, переговорить-бы вамъ съ нимъ. Я увѣренъ, что онъ радъ будетъ сойтись съ вами на какихъ-нибудь условіяхъ.
   -- Я былъ у него уже разъ и болѣе не пойду.
   -- Хотите, я схожу за васъ? сказалъ Пистеръ, улыбаясь.-- Къ тому-же мнѣ хочется посмотрѣть на этого звѣря въ его собственной берлогѣ.
   -- Вы сдѣлаете мнѣ огромное одолженіе!
   -- Вы готовы дать ему какое-нибудь отступное?
   -- Я готовъ заплатить даже и всю сумму, если нельзя иначе поладить съ нимъ.
   -- Ну, я полагаю, можно будетъ заплатить ему не болѣе половины. Вы согласны?
   -- Если только можно покончить такимъ путемъ миролюбиво, то съ радостью.
   -- Такъ по рукамъ, положитесь на меня.
   -- Скажите, что это за хорошенькая дѣвушка, которая поливаетъ цвѣты у себя на окнѣ, тамъ, подъ крышею? спросилъ Дюрбекъ по окончаніи разговора, случайно взглянувъ въ окно.
   -- Это добрая, честная дѣвушка, живущая своими трудами; она иголкою заработываетъ себѣ хлѣбъ.
   -- Тяжелъ такой хлѣбъ! Но лицо ея такъ знакомо мнѣ, а между-тѣмъ, не могу вспомнить... Какъ ее зовутъ?
   -- Петерсъ... Катарина Петерсъ. Вы знакомы съ Зольбергами?
   -- Да... бывалъ прежде у нихъ...
   -- Такъ вы видали ее тамъ. Она сирота, воспитывалась въ ихъ домѣ.
   -- Это она!.. И она болѣе не живетъ въ ихъ семействѣ?
   -- Нѣтъ, сухо отвѣчалъ Пистеръ.
   -- Впрочемъ, я вѣдь слышалъ объ этомъ! проговорилъ угрюмо Дюрбекъ.-- Кстати, любезный Пистеръ, вы знаете графа Раутена?
   -- Въ лицо, да.
   -- Какого вы о немъ мнѣнія?
   Нотаріусъ пожалъ плечами.
   -- Это очень важный господинъ, сказалъ онъ, -- введенъ здѣсь въ лучшій кругъ и, какъ я слышалъ, даже женится скоро на единственной дочери богатаго Зольберга.
   -- Откуда онъ родомъ?
   Пистеръ снова пожалъ плечами.
   -- По всей вѣроятности, г. фон-Зольбергъ собралъ объ этомъ справки, прежде чѣмъ рѣшился выдать за него свою дочь, сказалъ онъ.
   Дюрбекъ замолчалъ и снова взглянулъ въ окно.
   -- Эта дѣвушка хорошо шьетъ? спросилъ онъ.
   -- Она искусна и не въ одномъ шитьѣ, г. капитанъ. Она получила образованіе, весьма превосходящее ея настоящее положеніе, и тѣмъ достойнѣе ея рѣшимость добывать себѣ хлѣбъ трудами рукъ своихъ.
   -- У моей невѣсты теперь столько шитья, продолжалъ Дюрбекъ,-- и я знаю, что она нуждается въ хорошей швеѣ.
   -- Но эта дѣвушка работаетъ только у себя на дому.
   -- Во всякомъ случаѣ, я скажу о ней моей невѣстѣ, сказалъ капитанъ.-- А теперь прощайте, г. нотаріусъ!
   Онъ привѣтливо раскланялся съ старикомъ и вышелъ. Но и Пистеръ остался недолго въ своей комнатѣ; онъ рѣшилъ не откладывать своего визита къ Зюсмейеру.
   Когда онъ позвонилъ у его подъѣзда, ему отворила старая ключница директора.
   -- Дома г. Зюсмейеръ? спросилъ Пистеръ.
   -- Дома. Какъ о васъ доложить?
   -- Нотаріусъ Пистеръ, по дѣлу.
   -- Г. Зюсмейеръ играетъ сегодня въ театрѣ. Впрочемъ, войдите сами. Онъ теперь въ третьемъ этажѣ, а мнѣ лишній разъ подниматься по лѣстницѣ трудно: стары ноги стали. Первая дверь направо.
   Ключница впустила Пистера безъ доклада, благодаря его почтенной наружности; если-же это не понравилось-бы ея хозяину, онъ могъ просто отослать его назадъ. У него была своя манера выпроваживать людей. Нотаріусъ поднялся по узенькой лѣстницѣ, нашелъ дверь и громко постучалъ въ нее.
   -- Кто тамъ? раздался громовый голосъ.
   Принявъ это за приглашеніе войти, Пистеръ отворилъ дверь и очутился лицомъ къ лицу съ рыцаремъ въ полномъ вооруженіи, готовымъ, какъ казалось, вонзить ему свой мечъ прямо въ сердце.
   Пистеръ не былъ трусомъ, но невольно отскочилъ назадъ при такомъ неожиданномъ зрѣлищѣ. Зюсмейеръ представлялъ собою, дѣйствительно, весьма внушительную фигуру. Изображая графа Веттера фон-Штраля, онъ былъ закованъ въ блестящіе доспѣхи, стальные съ мѣдной насѣчкой; на головѣ у него былъ высокій шлемъ съ бѣлыми и голубыми перьями, касавшимися почти потолка невысокой комнаты. Ноги и руки у него были также въ кольчугѣ; черезъ плечо висѣлъ шарфъ, бѣлый съ голубымъ, подобно перьямъ на головѣ.
   Лица, этого витязя нельзя было разсмотрѣть, оно было закрыто опущеннымъ забраломъ, но нотаріусу не осталось никакого сомнѣнія на счетъ его личности, когда онъ грознымъ голосомъ произнесъ:
   -- Что приводитъ тебя въ эти мѣста, о, смѣлый чужестранецъ?
   -- Я имѣю, конечно, удовольствіе говорить съ г. директоромъ Зюсмейеромъ, сказалъ нотаріусъ.
   Рыцарь промедлилъ нѣкоторое время отвѣтомъ, сохраняя свою угрожающую позу, хотя, по всему вѣроятію, узналъ нотаріуса, съ которымъ имѣлъ уже прежде нѣкоторыя отношенія. Потомъ, вдругъ, онъ сунулъ себѣ мечъ подъ мышку, какъ зонтикъ, другою рукою приподнялъ забрало и произнесъ съ учтивымъ, уже новѣйшихъ временъ поклономъ:
   -- Весьма пріятно видѣть васъ, г. нотаріусъ! Извините меня: примѣрялъ доспѣхи; мы разыгрываемъ сегодня вечеромъ "Кэтхенъ фонъ-Гейльбронъ".
   -- Очень сожалѣю, что помѣшалъ вамъ...
   -- О! учтиво отклонилъ извиненіе графъ Веттеръ фон-Штраль, помахивая своими большими бѣлыми и голубыми перьями на шлемѣ.-- Но чѣмъ могу я служить вамъ?
   Пистеръ только въ эту минуту замѣтилъ, что въ комнатѣ находилось еще третье лицо, составлявшее весьма рѣзкую противоположность съ закованнымъ въ броню рыцаремъ. То былъ театральный слуга, по имени Пихлеръ, фактотумъ директора. Безъ сюртука, въ замаслянныхъ штанахъ, съ свороченнымъ на сторону галстухомъ и засучивъ рукава своей весьма заношенной рубашки, стоялъ онъ, отирая рукавомъ потъ съ лица и сомнительно всматриваясь въ костюмъ своего господина, съ цѣлью удостовѣриться, все-ли пригнано какъ слѣдуетъ и не "расползется-ли что" въ какую-нибудь рѣшительную минуту. Во всякомъ случаѣ, онъ никакъ не могъ изображать собою оруженосца, да къ тому-же, то дѣло, по которому пришелъ Пистеръ, слѣдовало лучше обсуждать безъ свидѣтелей.
   -- Мнѣ хотѣлось-бы поговорить съ вами съ глазу на глазъ, г. директоръ, сказалъ Пистеръ, взглядывая на слугу.-- Задержу я васъ, впрочемъ, недолго.
   -- Объ этомъ я самъ даже попрошу васъ, отвѣчалъ графъ Веттеръ фон-Штраль.-- Времени у меня мало: искуство призываетъ меня, а сверхъ того, проклятый жестяникъ долженъ еще непремѣнно разширить мнѣ доспѣхи на лѣвой ногѣ. Пихлеръ,-- исчезни!
   Онъ произнесъ это приказаніе съ такимъ жестомъ, какъ будто хотѣлъ окончательно стереть несчастнаго слугу съ лица земли. Пихлеръ не повиновался, однако, немедленно, но посмотрѣлъ сначала пристально на своего господина, слегка поведя головою въ лѣвую сторону. Тотъ подумалъ съ минуту, потомъ кивнулъ головою и тогда только Пихлеръ выскользнулъ за дверь, какъ змѣя. Послѣ этого Зюсмейеръ пригласилъ гостя въ сосѣдній кабинетъ, гдѣ нотаріусъ началъ свои переговоры такимъ вступленіемъ:
   -- Г. директоръ, вы знаете, что мы, стряпчіе, мало занимаемся своими собственными дѣлами, а болѣе все чужими.
   -- Весьма многіе люди поступаютъ такъ, замѣтилъ графъ Веттеръ фон-Штраль.
   -- По влеченію, да; мы-же,-- по обязанности. Такъ и сегодня: я къ вамъ по дѣлу одного лица.
   -- Какъ другъ или какъ адвокатъ?
   -- Пожалуй, какъ другъ, желающій уладить дѣло миролюбиво.
   -- Ну, въ чемъ-же это дѣло? спросилъ директоръ, упираясь обѣими руками на свой мечъ, совершенно такъ, какъ это часто изображается на старинныхъ рыцарскихъ портретахъ.
   -- Я отъ имени капитана Дюрбека... началъ Пистеръ.
   -- Га! воскликнулъ рыцарь, приподнимаясь съ своего стула и занося къ верху мечъ:
   
   Опять звучитъ передо мною ненавистное имя,
   И заставляетъ клокотать мою кровь!
   О, попадись мнѣ только злополучный,--
   И въ адъ ему дорога...
   
   -- Позвольте, г. директоръ, перебилъ нотаріусъ, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха, -- г. Дюрбекъ человѣкъ благородный во всѣхъ отношеніяхъ, и я пришелъ именно за тѣмъ, чтобы устроить между вами миролюбивую сдѣлку.
   -- Сдѣлку? На что мнѣ сдѣлку? У меня контрактъ! произнесъ презрительно директоръ.-- Не сердите меня, г. нотаріусъ!
   Сердилъ рыцаря, впрочемъ, не столько нотаріусъ, сколько его собственный тяжелый шлемъ, который онъ и рѣшился, наконецъ, снять съ своей головы, причемъ Пистеръ уже дѣйствительно чуть не расхохотался, потому-что голова графа Веттера фон-Штраля оказалась въ папильоткахъ, что составляло весьма каррикатурное добавленіе къ рыцарскимъ доспѣхамъ.
   -- Любезнѣйшій г. директоръ, произнесъ съ возможнымъ спокойствіемъ Пистеръ,-- у васъ контрактъ,-- это хорошо, но бываютъ законные случаи и къ нарушенію контрактовъ. Возьмемъ, напримѣръ, хотя ненамѣренное банкротство...
   -- Что за отношеніе между банкротствомъ и моимъ дѣломъ?
   -- Большое. Вы не можете запретить г-жѣ Блендгеймъ выдти замужъ?
   -- И не намѣреваюсь.
   -- Хорошо; но по нашимъ христіанскимъ законамъ жена должна всюду слѣдовать за мужемъ. Что-же, если супругу г-жи Блендгеймъ вздумается предпринять путешествіе послѣ свадьбы? Вы не будете въ состояніи запретить ему этого, да пожалуй еще, васъ могутъ принудить продолжать уплату жалованья его женѣ.
   -- Га! воскликнулъ снова директоръ, привскакивая со стула, причемъ его доспѣхи забренчали, и, въ то-же время, придавливая правою ногою какую-то пуговку въ полу. Нотаріусъ, знавшій уже домашнія выходки Зюсмейера, ожидалъ, что онъ прибѣгнетъ къ своему обыкновенному средству спасенія, но, вмѣсто того, почувствовалъ колебаніе своего собственнаго сѣдалища и, едва успѣвъ соскочить съ него въ сторону, увидалъ, что стулъ дѣйствительно проваливается и на мѣстѣ его остается открытая бездна.
   -- Чортъ побери, воскликнулъ нотаріусъ, испугавшись не на шутку,-- что за сумасбродства позволяете вы себѣ, сударь!
   -- Вы должны были смирно сидѣть, отвѣчалъ графъ Веттеръ фон-Штраль спокойнымъ голосомъ,-- иначе можно себѣ шею сломать.
   -- Покорнѣйше благодарю, но это выходитъ изъ границъ шутки. Я являюсь къ вамъ съ наилучшими намѣреніями, а вы производите посягательство...
   -- Но зачѣмъ толковать о несообразныхъ вещахъ? Вы хотите заставить меня отказаться отъ контракта; я-же не хочу никакихъ сдѣлокъ и мнѣ было-бы гораздо пріятнѣе...
   Онъ провелъ, при этомъ, нечаянно рукою по головѣ, задѣлъ за папильотки, бросилъ смущенный взглядъ въ зеркало, поспѣшно нахлобучилъ свой шлемъ и продолжалъ:
   -- Мнѣ было-бы пріятнѣе, если-бы наши переговоры тѣмъ и покончились.
   -- То есть, чтобы я провалился въ эту дыру? сказалъ нотаріусъ.
   -- Въ чемъ сдѣлка? спросилъ директоръ невозмутимо и, не дожидая отвѣта, принялся декламировать:
   
   Графъ Шрюсбери, горячій ты ходатай
   За ту, которая врагъ и мнѣ, и королевству,
   Но я предпочитаю тѣ совѣты,
   Которые на пользу мнѣ...
   
   -- Я не совершенно понимаю васъ, г. директоръ, возразилъ нотаріусъ,-- но полагаю, что въ моемъ предложеніи содержится и ваша польза. Капитанъ Дюрбекъ могъ-бы можетъ быть, добиться уничтоженія всего контракта, если-бы затѣялъ съ вами процессъ, -- это даже довольно вѣроятно,-- но онъ, какъ я уже выразился, человѣкъ благородный и не хочетъ наносить вамъ никакого ущерба или вреда, поэтому онъ предлагаетъ вамъ отступного тысячу талеровъ, между-тѣмъ какъ неустойка у васъ въ двѣ тысячи... Что скажете вы на это?
   Директоръ задумался, потомъ продекламировалъ шопотомъ:
   
   О, какъ вліяетъ знакъ сей на меня иначе!
   Ты, духъ земли, мнѣ ближе...
   
   -- И чистоганомъ, вы говорите?
   -- Чистоганомъ. Получите деньги въ тотъ-же самый день, когда контрактъ будетъ уничтоженъ.
   Графъ Веттеръ фон-Штраль оперся снова на свой мечъ и пристально устремилъ глаза на нотаріуса.
   -- Я знаю, произнесъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія,-- я знаю, что я могъ-бы принудить ее заплатить неустойку; но все равно я согласенъ: только вотъ что замѣчу я вамъ, г. нотаріусъ: вы не имѣете никакого понятія объ искуствѣ!
   -- Г. директоръ...
   -- Не имѣете рѣшительно никакого понятія. Вы человѣкъ, такъ сказать, обыденный, свѣдущій, можетъ быть, во всемъ, что касается до тонкостей закона, но сердца у васъ нѣтъ!
   -- Г. директоръ!..
   -- Нѣтъ сердца у васъ для всего возвышеннаго, чистаго, неосязаемаго!.. Вамъ толкуютъ о контрактѣ и вы этимъ довольствуетесь. Что-же касается до обязательствъ артистки передъ понимающею искуство публикою, до разстройства, причиняемаго ансамблю труппы ея выходомъ, до низведенія черезъ это театральной сцены на степень простой мастерской, въ которой одинъ убылой рабочій замѣняется всякимъ встрѣчнымъ другимъ,-- до всего этого вамъ нѣтъ дѣла... Вы не понимаете этого, не чувствуете!
   -- Я готовъ согласиться, что вы смотрите на предметъ съ нѣсколько иной стороны...
   -- Съ единственно-правильной! Но оставимъ это. Я получаю тысячу талеровъ и вы беретесь быть при этомъ посредникомъ?
   -- Берусь. Стало быть, дѣло покончено и дальнѣйшихъ препятствій съ вашей стороны не будетъ?
   Директоръ скрестилъ на груди свои одѣтыя бронею руки и поникъ головой. Поза выходила очень торжественная: онъ слегка отставилъ впередъ правую ногу и покачивалъ шлемомъ, причемъ перья кивали то въ ту, то въ другую сторону.
   
   Бываютъ въ жизни человѣческой минуты,
   Въ которыя судьбы рѣшается вопросъ...
   
   продекламировалъ онъ.-- Но долженъ-ли я принуждать юную служительницу искуства,-- талантъ которой можно, по малой мѣрѣ, оцѣнивать въ три тысячи талеровъ,-- принуждать къ непремѣнному употребленію ея божественнаго дара? Нѣтъ, сердце мое не такъ своекорыстно! Къ тому-же, по всей вѣроятности, слишкомъ скоро наступитъ та пора, въ которую мнѣ, поневолѣ, придется безпрестанно мѣнять репертуаръ по ея милости... О, женщины, женщины!.. Нечего дѣлать! Берите ее, она ваша!
   -- Благодарю, г. директоръ, возразилъ со смѣхомъ Пистеръ,-- но я не думаю мѣнять своей холостой жизни на брачныя узы, да къ тому-же капитанъ Дюрбекъ врядъ-ли изъявитъ свое согласіе...
   -- Смѣетесь вы надо мной? воскликнулъ директоръ, ухватываясь судорожно за свой мечъ.-- Я жертвую вамъ всѣмъ и такова ваша благодарность!
   Онъ топнулъ, при этихъ словахъ, такъ сильно ногою, что Пистеръ заподозрѣлъ новое "посягательство" на свой счетъ; но страхъ его былъ напрасенъ. Стукъ оказался только призывнымъ знакомъ для слуги, который не замедлилъ просунуть свою голову въ дверь, съ вопросомъ:
   -- Что прикажете, г. директоръ?
   Зюсмейеръ указалъ на нотаріуса своею закованной въ желѣзо рукой:
   -- Бросить это чудовище въ волчью пещеру! произнесъ онъ. Пистеръ, не теряя времени, воспользовался отворенною дверью и, слыша за собой шаги Пихлера, успокоился лишь тогда, когда очутился на улицѣ.
   

ГЛАВА XIX.
ВИЗИТЫ.

   Роденбургъ былъ, вообще, городокъ тихій и выходилъ изъ своей обычной колеи лишь съ пріѣздомъ двора, когда, по словамъ жителей, масло весьма дорожало. Большаго вліянія на городъ почти не оказывалось при этомъ событіи, потому-что сами владѣтельныя особы останавливались въ загородномъ охотничьемъ замкѣ и только свита ихъ размѣщалась по городскимъ квартирамъ. Происходили, правда, еще кой-какіе парады, да старшіе изъ служащихъ приглашались иногда "во дворецъ".
   Но въ настоящую пору года не было и этого: въ маѣ охота еще не начинается. Роденбургцы, какъ и всѣ другіе люди, любили хорошіе весенніе дни проводить за городомъ, среди зелени. Они уходили за городскія ворота и въ жиденькой рощицѣ наслаждались жиденькимъ кофе съ зачерствѣлыми пирожками. Это называлось "сельскими удовольствіями" и гуляющіе возвращались домой, хотя запыленные съ головъ до ногъ, но совершенно довольные собою.
   Дни свадьбы Дюрбека и Раутена уже приближались. Г-жа фон-Зольбергъ настояла, однако, на своемъ и дочь ея должна была соединиться узами брака съ своимъ нареченнымъ именно въ тотъ день, который былъ избранъ для нея суевѣріемъ матери. Противъ подобныхъ убѣжденій нельзя и спорить логически. Вѣра, въ какомъ-бы видѣ она ни проявлялась,-- а кто опредѣлитъ иногда границу между вѣрою и суевѣріемъ?-- есть нѣчто неосязаемое и витающее въ своемъ собственномъ мірѣ.
   Капитанъ Дюрбекъ былъ счастливъ несказанно и Гансъ, котораго онъ познакомилъ съ своею невѣстою, отъ души поздравилъ его, не питая вздорныхъ предразсудковъ своего сословія.
   -- Не могу выразить тебѣ, на сколько я сочувствую твоему счастью, Бернгардъ, говорилъ Гансъ Дюрбеку, возвращаясь съ нимъ вмѣстѣ отъ фрейленъ Блендгеймъ.-- Ты нашелъ истинную жемчужину! И я вполнѣ увѣренъ, что ты будешь счастливъ съ твоею Констанціею.
   -- Да, сказалъ капитанъ съ восторгомъ,-- это настоящая жемчужина и не худо-бы тебѣ, Гансъ, послушаться моего совѣта и поискать подобную-же и для себя!
   -- Гмъ, отвѣчалъ Гансъ,-- едва-ли это возможно. Видѣнныя мною здѣсь брачныя парочки не соблазняютъ меня промѣнять свободу на розовыя оковы. Одинъ ты еще искушаешь меня...
   -- Катенька Шаллеръ славная дѣвушка, сказалъ капитанъ, искоса поглядывая на своего друга.
   -- Это вѣрно, отвѣчалъ Гансъ,-- но я ее разобрать не могу. То она мила и привѣтлива, то холодна такъ, что совершенно отталкиваетъ. Родители-же ея... Кстати, какого ты мнѣнія о самомъ Шаллерѣ?
   Дюрбекъ пожалъ плечами.
   -- Другому я отвѣчалъ-бы уклончиво, сказалъ онъ,-- тебѣ-же скажу прямо, что онъ мнѣ не нравится.
   -- Почему именно?
   -- Трудно опредѣлить. Я собственно ничего худого о немъ не знаю, но также и ничего хорошаго. Во всякомъ случаѣ, это ловкій малый, который умѣетъ вывертываться изъ всякаго затрудненія.
   -- А часто ему встрѣчается въ этомъ надобность?
   -- Да, поговариваютъ... Но опять сбиваетъ меня, въ этомъ случаѣ, дочь. Я знаю изъ совершенно вѣрнаго источника, что за нее сватался недавно молодой, очень приличный и съ хорошимъ состояніемъ человѣкъ, но она ему отказала.
   Гансъ подумалъ было о деньгахъ, взятыхъ у него Шаллеромъ, но послѣднія слова Дюрбека отвлекли его мысли.
   -- Да, загадочная дѣвушка и вовсе не похожая на своихъ родителей, сказалъ онъ.-- А что, Бернгардъ, не зайти-ли намъ кстати, теперь къ Шаллерамъ? Я давно собирался къ нимъ.
   -- Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ Дюрбекъ.-- Лишь-бы намъ не напасть на одну баронессу! Она просто ужасъ наводитъ!
   -- И не задѣть за какую-нибудь скамейку съ музыкой! прибавилъ Галсъ, смѣясь.
   Застали они дома только одну Катеньку, которая ласково пригласила ихъ изъ парадной пріемной въ семейную комнату.
   -- Это очень любезно съ вашей стороны, сказалъ Гансъ.-- Я терпѣть не могу этихъ парадныхъ гостиныхъ. Онѣ кажутся мнѣ всегда залами перваго класса на желѣзной дорогѣ: вѣчно пусты, холодны и содержатся въ нестерпимомъ порядкѣ.
   -- Я также предпочитаю жилую комнату гостиной, сказалъ Дюрбекъ, слѣдуя за Катенькой.-- Крайній порядокъ непріятенъ: должна непремѣнно лежать какая-нибудь работа, книга, свидѣтельствующая о томъ, что здѣсь живутъ люди... Вашихъ родителей дома нѣтъ, фрейленъ?
   -- Да, папа ушелъ еще рано утромъ, но мама скоро вернется, сказала Катенька.-- Но г. фон-Дюрбекъ, прибавила она, слегка краснѣя,-- васъ, мнѣ кажется, можно поздравить, и пожелать вамъ счастья?
   -- Благодарю васъ отъ души!
   -- Не познакомите-ли вы насъ съ вашей невѣстой? Мы такіе близкіе сосѣди съ ней...
   -- О, фрейленъ, произнесъ Дюрбекъ и глаза его при этомъ заблестѣли,-- я не могу пожелать ей лучшаго знакомства, чѣмъ ваше! Если позволите, я представлю ее вамъ на дняхъ.
   Разговоръ сдѣлался общимъ и, касаясь сначала театра, перешелъ потомъ на другіе предметы, но Гансъ не могъ не замѣтить, что Катенька обращалась преимущественно къ капитану, замѣчанія-же Ганса она пропускала безъ вниманія, или отвѣчала на нихъ только вскользь. Такъ холодно не обращалась она съ нимъ еще ни разу и это бросилось въ глаза даже Дюрбеку, который замѣтилъ это Гансу впослѣдствіи.
   -- Вотъ, кажется, и папа! сказала Катенька, прислушиваясь къ раздавшемуся звонку. Дѣйствительно, въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги, дверь отворилась и на порогѣ показался баронъ. Съ веселымъ возгласомъ: -- Вотъ какъ! цѣлое общество! онъ пожалъ руки гостямъ, прибавляя: -- И прекрасно, что не въ гостиной, а по-дружески, въ семейной комнатѣ! Однако, чтоже ты за хозяйка, Катенька? Ни рюмки хересу, ни сигаръ...
   -- Но, папа, я не знала...
   -- Не знала, что мужчины курятъ и пьютъ? Какая ты простушка! Ну, ладно, исправляй скорѣе свой промахъ.
   Катенька поспѣшила вынуть изъ буфета вино и рюмки, и поставила передъ отцомъ сигарный ящикъ. Баронъ болталъ, между тѣмъ, безъ умолку, не давая никому слово вставить.
   -- А propos! воскликнулъ онъ.-- Происшествіе! Въ Роденбургѣ постоянно есть на что посмотрѣть. Доктора Поттера переѣхали.
   Гансъ смотрѣлъ въ это время на Катеньку, которая готовилась разливать вино по рюмкамъ, и едва вслушался въ слова Шаллера, замѣтивъ вдругъ смертельную блѣдность на лицѣ дѣвушки. Вино пролилось и Катенька должна была опереться на столъ, чтобы не упасть. Галсъ бросился къ ней на помощь, -- Шаллеръ и Дюрбекъ, повидимому, ничего не замѣтили,-- но она успѣла уже оправиться, покачала головой, произнесла:-- Какая я неловкая!-- и отворотилась, чтобы взять полотенце и вытереть столъ.
   -- Доктора Поттера? воскликнулъ Дюрбекъ.-- Разбили его? Это несчастіе для многихъ въ Роденбургѣ!
   -- Разбили? повторилъ со смѣхомъ Шаллеръ.-- Избави Боже! Видите-ли: лошади графа Доннеремарка понесли, кучеръ не могъ, по крайней мѣрѣ, съ ними справиться; на бѣду, именно въ эту минуту выходили ученики изъ школы, и трое или четверо дѣтей находились среди улицы. Завидя мчавшійся экипажъ, они хотѣли броситься въ сторону, но не знали, вправо-ли имъ взять, влѣво-ли, и навѣрное попали-бы подъ колеса, если-бы не проходилъ, на счастіе ихъ, докторъ Поттеръ. Вихремъ кинулся онъ къ форейторской лошади, схватилъ ее за узду... она рванулась въ сторону, увлекла за собой и подручную, а та попала одной ногой въ рогатку и порядочно себя искалечила, но не могла бѣжать дальше; тѣмъ все дѣло и покончилось.
   -- А докторъ? спросилъ Гансъ, не спуская глазъ съ Катеньки.
   -- Доктору могло-бы быть плохо! отвѣчалъ Шаллеръ, смѣясь.-- Онъ, само собой разумѣется, не могъ остановить бѣшеной лошади на всемъ скаку и она протащила его, сбросила на землю, и переднее и заднее колеса переѣхали черезъ него, но все это совершилось такъ быстро и экипажъ такъ легокъ, что Поттеру не переломило ни одной кости. Должно быть только которая-нибудь изъ лошадей задѣла его копытомъ, потому-что онъ остался на землѣ безъ чувствъ, и мы отнесли его на рукахъ въ ближайшій домъ. Минуты черезъ три или четыре онъ, однако, очнулся и въ совершенномъ здравіи, такъ-что могъ отправиться домой одинъ. Только платье на немъ оказалось порваннымъ и намъ пришлось нанять для него экипажъ, потому-что въ такомъ видѣ ему нельзя было идти по улицамъ.
   Во все продолженіе разсказа отца, Катенька стояла, отворотясь, у буфета.
   -- Но что-же вино, душечка? воскликнулъ баронъ.-- И спичекъ ты намъ не подала!
   Катенька подошла къ столу и казалась такою-же спокойною, какъ всегда, только была блѣднѣе. Глядя на нее, нельзя было подумать, что она вынесла, за нѣсколько мгновеній передъ тѣмъ, сильное душевное потрясеніе. Дѣйствительно, эта дѣвушка обладала удивительною силою воли!
   При уходѣ гостей Шаллеръ шепнулъ Гансу, отведя его въ сторону:
   -- Мы покончимъ наше дѣло надняхъ.
   -- Не къ спѣху! отвѣчалъ ему Гансъ съ улыбкой.
   Выйдя отъ Шаллеровъ, Гансъ остановилъ своего друга на подъѣздѣ и сказалъ ему:
   -- Знаешь, Бернгардъ, какое открытіе я сдѣлалъ сегодня: Катенька влюблена въ доктора Поттера.
   -- Какой вздоръ! Ты заключаешь это изъ того, что она испугалась, услыша разсказъ отца о происшествіи съ докторомъ. Но тогда и Констанція была влюблена въ того каменьщика, котораго убило недавно плитою. Она дрожала, точно въ лихорадкѣ, когда я разсказалъ ей объ этомъ случаѣ!
   -- Нѣтъ, то дѣло другое, задумчиво возразилъ Гансъ.-- Въ пользу моего предположенія говоритъ и то удивительное самообладаніе, съ которымъ она успѣла подавить въ себѣ минутное проявленіе слабости. Я думаю, ты и самъ успѣлъ замѣтить?..
   -- Нѣтъ, я былъ занятъ не тѣмъ... Но если ты и угадалъ, то подобная любовь безнадежна. Шаллеры никогда не согласятся на бракъ ея съ докторомъ: я слишкомъ хорошо знаю барона...
   -- А развѣ несогласіе родителей будетъ препятствіемъ для нея?
   -- Это другой вопросъ... но какъ жениться безъ состоянія? Я не знаю, заработываетъ-ли Поттеръ достаточно для того, чтобы прокормить жену, а впослѣдствіи и семейство. Сверхъ того, насколько я его знаю, онъ не рѣшится свататься за Катеньку, уже изъ одного страха получить отказъ...
   -- Куда-же мы теперь?
   -- Не зайти-ли къ Клингенбрухамъ?
   -- Ты слышалъ о наслѣдствѣ?
   -- Да. Злую штуку выкинула ихъ тетка!
   Они подошли въ это время къ аптекѣ. Землейнъ стоялъ на порогѣ и перекинулся съ ними нѣсколькими словами на счетъ происшествія съ Поттеромъ. Когда они вошли въ подъѣздъ, Землейнъ оборотился и увидалъ передъ собою поручика фон-Вефена, идущаго съ молодою, очень нарядною особою -- дѣвицею фон-Нольтке. Почти невольно Землейнъ сдѣлалъ шага два на улицу и взглянулъ вверхъ, на окна своего дома... Такъ, онъ угадалъ! старшая изъ дѣвицъ фон-Клингенбрухъ высунулась изъ окна и слѣдила глазами за парочкой; она не замѣтила наблюдавшаго за нею хозяина дома. Гансъ и Дюрбекъ также не заподозрѣли маленькой драмы, происходившей у нихъ на глазахъ.
   Поднимаясь по лѣстницѣ, они заслышали чей-то сердитый женскій голосъ. Гансъ попридержалъ капитана за руку и они остановились на минуту.
   -- Но, сударыня, возражалъ сердитой барынѣ другой, тоже женскій, но тихій, успокоивающій голосъ,-- я проработала и такъ до полуночи... долѣе не могла, глаза у меня очень болѣли... а сегодня опять принялась за шитье съ самаго разсвѣта, и все-же не могла окончить.
   -- Разумѣется, перебилъ первый, бранчивый голосъ, -- если вы днемъ только мужскими визитами занимаетесь, то работа у васъ не двигается! Но если я плачу деньги, то могу и требовать...
   -- Мнѣ вы еще не платили, возразила другая, и голосъ ея какъ-будто также принялъ болѣе жесткій оттѣнокъ.-- Я уже два раза просила васъ дать мнѣ хотя что-нибудь въ счетъ...
   -- У васъ достаетъ еще смѣлости!.. зашипѣлъ первый голосъ.
   Гансъ бросился вверхъ въ эту минуту, но его шаги разогнали разговаривавшихъ женщинъ. Онъ успѣлъ разсмотрѣть только стройную фигуру, скользнувшую за верхній поворотъ лѣстницы, между-тѣмъ какъ другая собесѣдница, -- никто иная, какъ Флора фон-Клингенбрухъ, -- юркнула въ свою квартиру, захлопнувъ за собою дверь.
   -- У меня что-то пропала охота идти къ Клингенбрухамъ, сказалъ Гансъ.
   -- И у меня также, отвѣчалъ Дюрбекъ, и оба они спустились назадъ по лѣстницѣ.
   

ГЛАВА XX.
Фотографія.

   Роденбургскій бульваръ составлялъ самую блестящую принадлежность города: на него было потрачено не мало труда и вкуса. Всюду, куда ни обращался глазъ, стояли красивыя группы деревьевъ, расположенныя такъ искусно, что каждая изъ нихъ составляла уже отдѣльную картину. Среди нихъ извивалась дорога, то открытая, то терявшаяся въ густой зелени, которая манила къ себѣ прохладой и тѣнью въ солнечные, жаркіе дни.
   Этотъ бульваръ опоясывалъ городъ и былъ постоянно полонъ гуляющими, въ особенности въ праздничные дни. Спѣшившіе погулять за городомъ избирали этотъ-же путь. Такъ было и въ воскресенье, слѣдовавшее за описанными нами выше событіями. Не только на главной аллеѣ, но и на примыкавшихъ къ ней боковыхъ дорожкахъ виднѣлись представители всѣхъ городскихъ сословій. Баронъ Шаллеръ съ графомъ Раутеномъ шли также здѣсь въ сопровожденіи какого-то военнаго, но лишь только онъ распростился съ ними, они поворотили въ небольшую аллейку, какъ-бы ищи уединенія.
   -- Унесло, наконецъ, этого дурня! проговорилъ Шаллеръ, схватывая своего спутника подъ руку и идя съ нимъ по узкой дорожкѣ.-- Прости Господи, что за куча подобнаго убійственнаго народа мотается по бѣлу свѣту! Битыхъ четверть часа толкуетъ человѣкъ единственно о своемъ проклятомъ рыжакѣ, и ни о чемъ другомъ! Намъ-то какое дѣло до скотины, которою его успѣли надуть.
   -- Онъ все надѣется, что кто-нибудь разубѣдитъ его въ этомъ! отвѣчалъ Раутенъ съ улыбкою.
   -- Ну, прахъ его побери совсѣмъ! перебилъ Шаллеръ, очевидно занятый другими мыслями.-- Раутенъ, я вамъ говорю, мнѣ приходится плохо, и если не будетъ помощи...
   -- Любезнѣйшій Шаллеръ, возразилъ графъ, пожимая плечами, -- вы сами знаете, что я старался всячески о скорѣйшемъ достиженіи нашей цѣли; мой собственный интересъ побуждаетъ меня къ этому болѣе, чѣмъ вы можете себѣ представить! Но что-же дѣлать? Моя достойнѣйшая, но крайне упрямая будущая теща ни за что не хочетъ отступиться отъ своей нелѣпой идеи. Что-же мнѣ остается, какъ не выжидать назначенной эпохи съ терпѣніемъ? Если-бы только я могъ разсказать вамъ о своихъ дѣлахъ во всей подробности, то вы повѣрили-бы, что меня самого поставило на горячіе уголья это нелѣпое упрямство старой барыни!
   -- Въ женщинахъ бѣсъ сидитъ! воскликнулъ Шаллеръ.-- Моя старуха тоже такая, но дѣло въ томъ, что эта отсрочка сбиваетъ мои разсчеты...
   -- Однако-же, любезнѣйшій Шаллеръ, срокъ былъ извѣстенъ вамъ съ самаго начала и вы не имѣли ничего противъ него.
   -- Да, но я не предвидѣлъ разныхъ случайностей; теперь-же точно весь адъ съ цѣпи сорвался противъ меня: что ни день, то новое, и все это кончится печальной катастрофой, если помощь не явится во-время. Если-бы можно было хотя часть...
   -- То-то и есть, что не можно, спокойно и твердо произнесъ графъ.-- Но, скажите мнѣ, справедливъ слухъ... говорятъ, что Зольбергъ посватался за вашу Катеньку?
   -- Вздоръ! отвѣчалъ Шаллеръ.-- Ему и въ голову не приходило; по крайней мѣрѣ, мнѣ ничего неизвѣстно. Дѣвчонка обходится съ нимъ такъ холодно, что, я думаю, его каждый разъ въ ея присутствіи цыганскій потъ пробираетъ. Есть у меня подозрѣніе, прошипѣлъ онъ съ стиснутыми зубами, -- и помилуй ее Богъ, если я только удостовѣрюсь, что это правда!
   -- Что такое?
   -- Нѣтъ... такъ... къ нашему дѣлу это, во всякомъ случаѣ, не относится, хотя меня лично и довольно близко касается. Но когда-же наступитъ, наконецъ, этотъ заклятый день, въ который вы сдѣлаетесь счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, Раутенъ?
   -- Двадцать шестого числа.
   -- Почти двѣ недѣли еще осталось! Просто хоть съ ума сойти! И вы навѣрное знаете, что все будетъ покончено въ тотъ-же день?
   -- Еще-бы не знать, когда я уѣзжаю въ тотъ-же самый вечеръ съ моею женою! И я не знаю, что вы такъ волнуетесь. Всего еще какихъ-нибудь десять дней, и вы внѣ опасности; такой небольшой срокъ съумѣете какъ-нибудь пережить...
   -- Раутенъ! отрѣзалъ вдругъ Шаллеръ,-- я не довѣряю вамъ.
   -- Вы просто смѣшны! разсмѣялся графъ.-- Подавалъ-ли я вамъ малѣйшій поводъ къ сомнѣнію?
   -- Нѣтъ, во все продолженіе, нашего знакомства я не имѣлъ случая сомнѣваться въ васъ, отвѣчалъ Шаллеръ.
   -- Такъ зачѣмъ-же вы меня обижаете? Повторяю вамъ, эти полторы недѣли скоро пройдутъ, а отъ разныхъ требованій въ это время вы съумѣете отвертѣться.
   -- А знаете вы, какъ давно уже мнѣ приходится отвертываться? проговорилъ баронъ.
   Онъ бросился въ ближайшую скамью и подперъ себѣ голову рукою. Раутенъ, занятый своими мыслями, сѣлъ на другой конецъ скамейки и нѣсколько времени также хранилъ молчаніе. Вдругъ, позади ихъ, на другой дорожкѣ, идущей параллельно съ тою, на которой они находились, и отдѣленной отъ нея только густымъ кустарникомъ, раздались голоса. Говорившіе не подозрѣвали близкаго сосѣдства, и Шаллеръ, начавшій прислушиваться, разобралъ явственно слѣдующія слова, произнесенныя женщиной:
   -- Это пустыя отговорки, г. Гейдевальдъ. Я три дня сряду гуляла въ паркѣ и все не имѣла счастія встрѣтить вашей почтенной особы, поэтому ваши увертки но ведутъ ни къ чему.
   -- Но, любезная фрейленъ, отвѣчалъ другой, мужской голосъ, -- вы несправедливы ко мнѣ. Я былъ въ отсутствіи и воротился только съ часъ тому назадъ.
   -- И вы смѣете говорить мнѣ такую ложь! воскликнулъ женскій голосъ.-- Развѣ вы не проходили вчера по рынку? Я стояла въ одномъ модномъ магазинѣ и меня вы не могли видѣть, конечно, но васъ-то я отлично видѣла!
   -- Милая моя Флора, вы ошиблись...
   -- Не называйте меня Флорой! сердито воскликнула дама.-- Я не хочу этого, я знаю теперь, сколько лукавства и лжи скрывается за этими ласками!
   -- Но, фрейленъ, вы обижаете меня, увѣряю васъ... Право, я...
   Голоса исчезли въ отдаленіи. Шаллеръ схватилъ Раутена за руку и шепнулъ:
   -- Пойдемте! это, кажется, голосъ фрейленъ Клингенбрухъ. Интересно посмотрѣть, кто съ нею.
   -- Ссора между влюбленными, проговорилъ Раутенъ.-- Какое намъ до нея дѣло? И вообще-то молодыя женщины меня не особенно занимаютъ.
   -- Да и меня также, но любопытно... Пойдемте! Не все-ли вамъ равно пойти гулять въ ту сторону или въ другую?
   -- Я хотѣлъ идти домой.
   -- Ну, пару шаговъ лишнихъ! Не бѣда!
   Съ этими словами Шаллеръ увлекъ за собою своего собесѣдника и поспѣлъ на перекрестокъ какъ разъ въ пору, чтобы настигнуть Флору и ея спутника. Но молодая дѣвица была не одна: старшая ея сестра слѣдовала за нею шагахъ въ десяти, исполняя роль духа-охранителя надъ влюбленными.
   Флора видимо смутилась при неожиданномъ появленіи двухъ знакомыхъ, а Генріетта прибавила шагу, чтобы догнать сестрицу, но Раутенъ и Шаллеръ обладали слишкомъ большимъ свѣтскимъ тактомъ для того, чтобы вступить въ разговоръ съ молодыми особами при такихъ обстоятельствахъ, и удовольствовались однимъ почтительнымъ поклономъ. Шаллеръ бормоталъ, уходя:
   -- Счастливѣйшій изъ смертныхъ... небесное существо... вѣчная любовь... Какъ-будто есть вѣчное! Ускользнуло у васъ изъ-подъ носу наслѣдство, и вѣчность съеживается мгновенно, какъ резиновые брюки, у которыхъ подрѣзали штрипку!.. А какъ у васъ обстоитъ съ вашею невѣстою, Раутенъ? Васъ какъ-то никогда не видать вмѣстѣ и не замѣтно между вами этихъ превыспреннихъ мечтаній. Не первая ваша любовь, вѣроятно?
   -- Да, сухо отвѣтилъ графъ.-- Впрочемъ, Франциска очень милая, славная дѣвушка и... для меня это важный пунктъ... она вовсе не склонна къ восторженности. Я увѣренъ, что мы будемъ пресчастливые супруги.
   Шаллеръ взглянулъ на него мелькомъ, но Раутенъ не замѣтилъ этого: онъ былъ совершенно погруженъ въ свои мысли.
   Прямо навстрѣчу имъ шелъ молодой человѣкъ, поразительно-блѣдный, -- вѣроятно больной или, скорѣе, выздоравливающій, вышедшій погулять, чтобы на свободѣ подышать свѣжимъ воздухомъ. Онъ принадлежалъ, повидимому, къ ремесленному сословію. Раутенъ не обратилъ на него никакого вниманія и не замѣтилъ даже, что молодой человѣкъ внезапно остановился, вперивъ въ него такой взглядъ, какъ-будто увидѣлъ передъ собой привидѣніе. Но Шаллеръ, никогда непропускавшій ничего мимо глазъ, также невольно пріостановился, задержавъ тѣмъ и Раутена.
   -- Вы знаете этого человѣка? спросилъ онъ у графа.
   -- Какъ могу я его знать?... Какой-нибудь пьяный... или, вѣрнѣе, помѣшанный, для пьянаго онъ слишкомъ блѣденъ, отвѣчалъ Раутенъ.-- Но пойдемте обратно; мнѣ пора домой; Франциска ждетъ меня ужь съ полчаса. Да не зайдете-ли и вы къ намъ?
   -- Пожалуй... времени у меня теперь вдоволь; я по неволѣ осужденъ на десять дней полнѣйшей бездѣятельности!
   Они повернули назадъ и пошли по новому направленію, но молодой человѣкъ, сначала пропустивъ ихъ мимо себя, вскорѣ снова нагналъ ихъ и тронулъ за руку Шаллера. Тотъ испугался въ первую минуту и даже Раутенъ высвободилъ отъ него свою руку, чтобы оттолкнуть незнакомца, въ случаѣ, если-бы тотъ сдѣлалъ угрожающее движеніе. Но молодой человѣкъ не имѣлъ, повидимому, никакихъ злыхъ намѣреній, да и казался такимъ разслабленнымъ, что нельзя было и заподозрить его въ желаніи напасть.
   -- Что вамъ нужно? грубо спросилъ его Шаллеръ.
   -- Позвольте побезпокоить васъ сударь, сказалъ блѣдный молодой человѣкъ,-- у меня къ вамъ просьба...
   -- Да развѣ позволяется хватать прохожихъ за руки на гуляньѣ, чтобы просить у нихъ милостыню? закричалъ Шаллеръ, смотря на него точно-бы съ верхняго этажа.
   -- Я не милостыню прошу, сударь, не милостыню. Вы скажите мнѣ только: какъ зовутъ этого господина, что идетъ рядомъ съ вами?
   -- Какъ меня зовутъ? воскликнулъ графъ съ удивленіемъ.-- Но если вамъ такъ хочется знать мое имя, то отчего вы не обращаетесь ко мнѣ самому? Имя мое -- графъ Раутенъ. Ну, чегоже вамъ угодно?
   -- Графъ Раутенъ! пробормоталъ незнакомецъ, не сводя своего упорнаго взгляда съ графа Раутена.
   -- Это еще что-то новое! произнесъ Шаллеръ сердито.-- Пойдемте, Раутенъ, это какой-то сумасшедшій.
   -- Что-же вамъ надобно? спросилъ, однако, графъ еще разъ, удерживая барона.
   -- Мнѣ?.. ничего... проговорилъ незнакомецъ въ смущеніи.-- Только сходство...
   -- Помѣшанный! рѣшилъ Шаллеръ.-- Пойдемте, графъ. Встрѣчали вы когда нибудь эту личность?
   -- Никогда! впрочемъ, я, должно быть, очень похожу на кого-то другого, потому-что здѣсь уже во второй разъ останавливаютъ меня совершенно незнакомые мнѣ люди... Полиція ваша ужь черезчуръ благодушна: она не считаетъ подобныхъ сумасшедшихъ опасными до тѣхъ поръ, пока они не вломятся въ чужой домъ, да не убьютъ двухъ, трехъ человѣкъ.
   Въ то самое время, когда описанное нами происходило на бульварѣ, нотаріусъ Пистеръ, воротясь домой, разбиралъ полученныя имъ газеты и письма. Первыя онъ отложилъ въ сторону, а вторыя сталъ распечатывать и поочередно просматривать. Изъ одного конверта выпала фотографическая карточка.
   -- Гмъ, проворчалъ Пистеръ,-- это изъ Гамбурга. Ты отнесешь это, Муксъ, къ твоему... какъ его?.. Вуммелю...
   -- Хуммелю, г. нотаріусъ.
   -- Ну, да, Хуммелю. Письмо-же длиною въ цѣлый футъ и къ тому-же англійское; я его прочитать не могу. Когда женщинамъ приходится сказать что-нибудь, что можно выразить въ двухъ словахъ, онѣ непремѣнно настрочатъ цѣлую повѣсть. Прочти это письмо и переведи изъ него главнѣйшіе пункты. Но подай-ка сюда фотографію... Что это, какое знакомое лицо! Гдѣ мое увеличительное стекло?
   Муксъ взялъ карточку, внимательно посмотрѣлъ на нее и сказалъ своимъ тихимъ, мягкимъ голосомъ:
   -- Это графъ Раутепъ!
   -- Онъ, онъ! воскликнулъ нотаріусъ, вырывая снова карточку изъ рукъ Мукса.-- Или-же это баснословное сходство!.. Теперь понятно, на кого наткнулся и твой Вуммель или Хуммель!.. Но, вотъ, кстаки, идетъ мимо капитанъ Дюрбекъ... Сбѣги внизъ и пригласи его сюда на минуту. Посмотримъ, что скажетъ онъ о такомъ сходствѣ; онъ знаетъ графа.
   Онъ отложилъ карточку въ сторону и принялся за чтеніе другого письма, пока не вошелъ капитанъ.
   -- Вы пожелали меня видѣть, г. нотаріусъ? Не случилось-ли чего? сказалъ Дюрбекъ.
   -- Ничего особеннаго, г. капитанъ! Извините, что я побезпокоилъ васъ на минуту. Я хотѣлъ только показать вамъ портретъ... Узнаете вы это лицо?
   -- Графъ Раутенъ! воскликнулъ Дюрбекъ, едва бросивъ взглядъ на карточку.-- Откуда у васъ его портретъ?
   -- Мнѣ прислали его, уклончиво отвѣтилъ нотаріусъ, -- но должно быть по ошибкѣ, вмѣсто другого... Если-же нѣтъ, то это поразительное сходство... Графъ Раутенъ былъ за моремъ?
   -- Да, въ Индіи.
   -- А въ Америкѣ?
   -- Не думаю... Позвольте, навѣрное не былъ: однажды, въ моемъ присутствіи, онъ отвѣчалъ положительнымъ отрицаніемъ на подобный вопросъ.
   Говоря это, капитанъ перевернулъ карточку и прочелъ на изнанкѣ ей адресъ фотографической фирмы: "Братья Берлингэмъ, фотографы въ Нью-Іоркѣ".
   -- Одолжите-ка мнѣ увеличительное стекло, продолжалъ онъ, вглядываясь съ большимъ вниманіемъ въ карточку.
   Онъ подошелъ къ окну и сталъ пристально вглядываться въ портретъ.
   -- Это не случайное сходство, сказалъ онъ рѣшительно,-- это самъ Раутенъ, потому-что въ увеличительное стекло видѣнъ и узенькій шрамъ на лѣвой щекѣ, точно такой-же, какъ у графа, и особенно замѣтный у него, когда онъ смѣется. Сходство двухъ родныхъ лицъ не можетъ простираться до такой степени, или-же тогда это будетъ слишкомъ удивительная, почти невѣроятная, случайность...
   -- Дѣйствительно! произнесъ нотаріусъ.-- Но тѣмъ болѣе становится вѣроятнымъ, что мнѣ прислали эту карточку по ошибкѣ...
   -- Смѣю я спросить, въ чемъ дѣло, г. нотаріусъ? Вы знаете, что я такъ друженъ съ Гансомъ фонъ-Зольбергомъ...
   -- А съ Раутеномъ?
   -- Менѣе, отвѣтилъ Дюрбекъ, запинаясь.-- Мы знаемъ, конечно, другъ друга, но не близко...
   -- Во всякомъ случаѣ, дѣло, о которомъ вы спрашиваете, не касается графа, если даже это и дѣйствительно его собственный портретъ, сказалъ Пистеръ.-- Мнѣ просто сдѣланъ одинъ запросъ; вы понимаете, однако, что я не могу тотчасъ сообщить вамъ его сущность... Но если-бы до моего свѣденія дошли какіе-нибудь факты, я не премину увѣдомить о томъ васъ, даю вамъ мое слово. Позвольте васъ спросить только: котораго числа свадьба Раутена?
   -- Двадцать шестого. А что?
   -- Такъ, снова уклончиво отвѣчалъ нотаріусъ.-- Любопытство, пустое любопытство, г. капитанъ. Въ такомъ маленькомъ гнѣздѣ, какъ Роденбургъ, нечего болѣе и дѣлать, какъ заниматься чужими дѣлами.
   Дюрбекъ замолчалъ. Ему было ясно, что Пистеръ уклонялся отъ прямого отвѣта, но онъ счелъ неприличнымъ настаивать болѣе, хотя очень желалъ-бы разузнать дѣло,-- не изъ нескромнаго любопытства, но по своей братской привязанности къ Гансу,-- и онъ вышелъ изъ конторы нотаріуса съ смутнымъ подозрѣніемъ въ душѣ. Муксъ перечиталъ, между тѣмъ, гамбургское письмо и сдѣлалъ изъ него краткую выдержку, но Пистеръ, прочитавъ, ее, сказалъ:
   -- Это чистѣйшій вздоръ, Муксъ! Какъ-бы намъ не совершить глупости! Я думаю, лучше всего, отослать этой дамѣ карточку обратно и спросить ее: Та-ли это именно?...
   -- Не лучше-ли подождать?
   -- Зачѣмъ? Если это дѣйствительно тотъ портретъ, она можетъ прислать его снова... Кто тамъ? Войдите!
   Дверь отворилась и изъ-за нея показались аптекарь Землейнъ и столярный мастеръ Гандорфъ въ сопровожденіи молодого блѣднаго человѣка.
   -- Можно къ вамъ на два слова? съ трудомъ произнесъ запыхавшійся Землейнъ.
   -- Отчего-же нѣтъ, любезный сосѣдъ! Какъ поживаете, Гандорфъ? Садитесь... сказалъ Пистеръ, взглядывая на незнакомаго молодого человѣка. Гандорфъ, замѣтившій этотъ взглядъ, отвѣтилъ подавленнымъ голосомъ:
   -- Это мой бѣдный сынъ, о которомъ я говорилъ вамъ, г. нотаріусъ.
   -- А! сказалъ нотаріусъ,-- чѣмъ-же я могу служить вамъ?
   Землейнъ взглянулъ на Мукса.
   -- Мы хотѣли-бы переговорить съ вами съ глазу на глазъ, по моему, г. нотаріусъ, сказалъ онъ.
   -- Муксъ мой тайный секретарь, возразилъ, улыбаясь, Писторъ.-- Хоть онъ и молодъ, но благоразуменъ и скроменъ.
   -- Все-же по моему... началъ Землейнъ.
   -- Ну, Муксъ, ступай пока внизъ... А васъ, господа, прошу садиться и сказать, въ чемъ ваше дѣло. Только нельзя-ли покорочв, сосѣдъ? У меня пропасть занятій.
   -- Хорошо, любезнѣйшій сосѣдъ, сказалъ Землейнъ,-- но исторія удивительная и, по моему, почти невѣроятнѣйшая!
   -- Не можете-ли вы просто передать ее въ нѣсколькихъ словахъ и предоставить уже мнѣ самому сдѣлать о ней заключеніе?
   -- Хорошо, но не лучше-ли самому Карлу начать. Какъ вы думаете, Гандорфъ?
   -- Не знаю, помнитъ-ли еще г. нотаріусъ, о чемъ я съ нимъ совѣтовался? сказалъ Гандорфъ.
   -- Сколько мнѣ кажется, вы разсказывали мнѣ о несчастіи, постигшемъ вашего сына?
   -- Да, и хотѣлъ послать его въ Силезію, но вы отсовѣтовали мнѣ это.
   -- Помню, теперь помню; дѣйствительно не совѣтовалъ, потому-что невозможно ожидать, чтобы онъ встрѣтилъ тамъ этого человѣка...
   -- А онъ встрѣтилъ его сегодня здѣсь! вскрикнулъ Землейнъ, не выдержавъ.
   -- Кого? Убійцу?.. быстро проговорилъ Пистеръ.
   Землейнъ кивнулъ значительно головою, а самъ Карлъ началъ слабымъ и едва внятнымъ отъ волненія голосомъ:
   -- Да, я такъ полагалъ, но потомъ усомнился, потому-что это почти невозможно... и однакожъ, я готовъ поклясться всѣмъ святымъ, что это то самое лицо, которое я видѣлъ передъ собою въ тотъ злополучный день!
   -- Я что-то плохо понимаю, замѣтилъ Пистеръ, качая головой.-- Разскажите мнѣ просто, какъ было дѣло и, если можете, то погромче, молодой человѣкъ, потому-что я, съ лѣтами, становлюсь глуховатъ.
   -- Я попытаюсь, сказалъ Карлъ.-- Докторъ велѣлъ мнѣ выходить на воздухъ и дѣлать движеніе, котораго я былъ лишенъ многіе годы. Я гуляю больше на уединенныхъ тропинкахъ бульвара, чтобы менѣе съ людьми встрѣчаться... Вдругъ, поворотили ко мнѣ изъ-за кустовъ два господина, очень богато одѣтые. Я невольно взглянулъ на нихъ и лицо того, который былъ ниже ростомъ,-- другой былъ необыкновенно высокъ,-- внезапно приковало къ себѣ мое вниманіе... Я сразу не сообразилъ, кто-бы это могъ быть, но вдругъ, точно ножомъ меня въ сердце ударило.... передо мною находился тотъ обликъ, который не покидалъ меня ни днемъ, ни ночью, втеченіе столькихъ лѣтъ: тотъ-же ростъ, тѣ-же бѣлокурые волоса, тѣ-же неспокойные глаза, вся та-же осанка... Я стоялъ среди дороги, едва владѣя собою и не сводя глазъ съ этого человѣка, какъ вдругъ они повернули и пошли назадъ. Тутъ меня объялъ страхъ: тотъ, о встрѣчѣ съ которымъ я такъ молилъ Бога, могъ снова уйти отъ меня, прежде чѣмъ я скажу ему слово, узнаю, кто онъ... я бросился за ними и, почти не помня, что дѣлаю, остановилъ высокаго и спросилъ: какъ зовутъ его спутника.
   -- Ну, какъ-же его звали? сказалъ нотаріусъ.
   -- Высокій господинъ разгнѣвался... думалъ, что я милостыни прошу. И другой тоже какъ будто разсердился, но сказалъ мнѣ, однако, свое имя...
   -- Какое-же?
   -- Графъ Раутенъ...
   Нотаріусъ привскочилъ съ мѣста, какъ ужаленный змѣею.
   -- Графъ Раутенъ? повторилъ онъ, глядя въ совершенномъ недоумѣніи на Карла.-- Вы не ослышались, молодой человѣкъ?
   -- Не ослышался-ли? грустно произнесъ Карлъ.-- Всѣмъ слухомъ и зрѣніемъ моимъ слѣдилъ я за нимъ, и если проживу сто лѣтъ, то и тогда не забуду этого имени.
   -- Графъ Раутенъ! повторилъ еще разъ нотаріусъ, какъ во снѣ.
   -- Оно и правдоподобно, замѣтилъ Землейнъ.-- Графъ прошелъ, передъ тѣмъ, мимо моей квартиры съ барономъ Шаллеромъ, а Шаллеръ, по моему, самый долговязый человѣкъ. Они вѣрно и гуляли вмѣстѣ.
   -- Ну, что-же вышло далѣе? спросилъ Пистеръ, смотрѣвшій съ величайшимъ оживленіемъ въ лицо Карлу.
   -- Далѣе? сказалъ тотъ печально.-- Что могъ я сдѣлать? Онъ походилъ, какъ двѣ капли воды, на того человѣка, который купилъ тогда у меня мою палку,-- но могло-ли это быть, чтобы такой знатный господинъ, графъ... Я остался на мѣстѣ, какъ ошеломленный. Между-тѣмъ они ушли... Мнѣ кажется, они сочли меня за сумасшедшаго... Что могъ я сдѣлать?
   Пистеръ медленно покачалъ головою.
   -- Конечно, произнесъ онъ, -- вы не могли ничего предпринять, и боюсь я, что нѣтъ никакой возможности сдѣлать что-бы то ни было. Во-первыхъ, всего вѣроятнѣе, что вы ошиблись, но если даже и нѣтъ, то чѣмъ доказать тождественность этого человѣка съ убійцей? Я даже не думаю, чтобы судъ принялъ теперь вашу жалобу, потому-что съ тѣхъ поръ прошло... Сколько, вы говорили, лѣтъ?
   -- Семь лѣтъ, г. нотаріусъ.
   -- Ну, вотъ видите! Конечно, для самого факта убійства время ничего не значитъ, но если уже тогда не было ни малѣйшаго подозрѣнія на дѣйствительнаго преступника, то теперь нѣтъ возможности представить какое-либо доказательство. Собственнаго-же сознанія отъ злодѣя нечего ожидать...
   -- Но не полагаете-ли вы полезнымъ, г. нотаріусъ, хотя просто заявить суду? сказалъ старый Гандорфъ, молчавшій до этого времени и только съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣвшій въ лицо нотаріусу.
   -- Къ чему? возразилъ Пистеръ.-- Для одного занесенія въ протоколъ? Гмъ... гмъ...
   Онъ всталъ, началъ ходить быстрыми шагами по комнатѣ, подошелъ къ угловому окну, посмотрѣлъ въ него съ минуту и потомъ снова началъ расхаживать взадъ и впередъ.
   -- А гдѣ произошелъ этотъ несчастный случай? сказалъ онъ вдругъ, останавливаясь передъ Карломъ.
   -- Въ лѣсу, г. нотаріусъ.
   -- Какъ называлась деревня, изъ которой вы шли?
   -- Ведешюцъ.
   -- А куда вы направлялись?-- Постойте, я запишу всѣ эти имена для памяти на бумажкѣ. Такъ Ведешюцъ въ Силезіи?
   -- Да, г. нотаріусъ. Самая бѣдная деревушка: пара хижинъ да постоялый дворъ.
   -- Это все равно... А та, куда вы шли?
   -- Я забылъ это названіе, но я держалъ путь собственно въ городокъ Отиборъ, а эта деревня была уже недалеко отъ него,
   -- Отиборъ? Есть тамъ и судебное мѣсто?
   -- Какже; тамъ меня и судили; тамъ я и сидѣлъ подъ арестомъ во время слѣдствія.
   -- Вотъ что, любезный другъ, произнесъ нотаріусъ, -- такъ-какъ мы никакъ не можемъ быть увѣрены въ томъ, что вы встрѣтили того самаго человѣка, то вы предоставьте, на нѣкоторое время, все дѣло одному мнѣ. И если хотите послушать моего совѣта, то не говорите пока никому объ этой встрѣчѣ. Или вы уже передали кому-нибудь?
   -- Только, матушкѣ и сестрѣ, сказалъ вполголоса Карлъ.
   -- Ну, совершенно довольно, для сохраненія тайны, передать ее двумъ женщинамъ! произнесъ Пистеръ.
   -- Онѣ не промолвятъ ни слова! вмѣшался въ разговоръ старый столяръ.-- Старуха моя блѣднѣетъ, какъ мертвая, при одномъ намекѣ на наше несчастіе, а Гретхенъ вовсе непохожа на другихъ дѣвушекъ: молчалива и замкнута въ себѣ такъ, что изъ нея едва слово вытянешь.
   -- Тѣмъ лучше! Но вы еще подтвердите имъ наказъ молчать, да и вы, любезный сосѣдъ...
   -- Насчетъ меня можете быть спокойны! воскликнулъ аптекарь.-- Я не промолвлюсь никому, а если моя жена не узнаетъ, то и она промолчитъ.
   -- Прекрасно! Теперь еще; палка, которою совершено преступленіе, находилась тогда въ судѣ?
   -- Да, г. нотаріусъ, тамъ, гдѣ меня судили.
   -- Ну, не могу подать вамъ надежды, но сдѣлать что-нибудь попытаюсь.
   Произнеся это, Пистеръ отошелъ снова къ своей конторкѣ и принялся за пересмотръ своихъ бумагъ, а Землейнъ, понявъ, что это было знакомъ окончанія совѣщанія, кивнулъ своимъ спутникамъ и вышелъ съ ними изъ комнаты. Пистеръ былъ такъ занятъ, что и не замѣтилъ даже ихъ прощальнаго привѣтствія. Онъ принялся писать какое-то письмо, запечаталъ его, написалъ адресъ, сунулъ конвертъ къ себѣ въ карманъ, и только тогда кликнулъ снизу Мукса черезъ слуховую трубу. Муксъ вошелъ и усѣлся, тоже безъ дальнѣйшихъ околичностей, за свою прерванную работу.
   -- Ты подожди еще съ отвѣтомъ въ Гамбургъ, Муксъ, сказалъ Пистеръ: -- я передумалъ. А теперь я выйду не надолго и если кто меня спроситъ, то скажи, что я буду назадъ черезъ часъ.
   -- Очень хорошо, г. нотаріусъ, отвѣчалъ Муксъ.
   Пистеръ быстро схватилъ свою шапку и исчезъ за дверью.
   

XXI.
РАЗЛИЧНЫЯ ИНТЕРЕСЫ.

   Прошелъ законный срокъ и завѣщаніе старухи Мейзебродъ вступило въ полную силу. Г-жа фон-Клингебрухъ обратилась-было къ нѣсколькимъ адвокатамъ, желая узнать, нельзя-ли опровергнуть ненавистное завѣщаніе, но вездѣ получила отрицательный отвѣтъ. Адвокаты видѣли ясно, что выигрышъ невозможенъ и, конечно, не желали тратить попусту время и жертвовать своей адвокатской репутаціей. Нашелся, правда, какой-то темненькій стряпчій, предложившій подполковницѣ свои услуги, но она сама не почувствовала къ нему довѣрія, тѣмъ болѣе, что онъ просилъ у нея задаточка на расходы, а подполковница была туга на денежныя выдачи. Наконецъ, она и сана убѣдилась, что благоразумнѣе всего бросить это дѣло и покориться необходимости.
   Было воскресное утро. Подполковникъ сидѣлъ въ с воей каморкѣ и читалъ воскресную газету, въ которой каждое воскресенье печаталось продолженіе переводнаго англійскаго романа. Подполковница занималась еще своимъ туалетомъ, а ея дочери сидѣли однѣ въ общей семейной комнатѣ. По выраженію ихъ лицъ, вполнѣ гармонировавшему съ ихъ мрачной одеждой, легко было заключить, что имъ очень не весело. Обѣ онѣ были поразительно блѣдны, а въ глазахъ Флоры, опустившей свою работу на колѣни и сидѣвшей съ поникнутой головой, виднѣлись даже слезы.
   -- Чудовище была наша тетушка, и ничего болѣе, съ сердцемъ сказала Флора, нарушая молчаніе.-- Мама всегда это говорила, но мы не хотѣли ей вѣрить!
   -- Досадно мнѣ теперь, что мы не догадались швырнуть ей въ лицо ея противные платчишки, когда мы обѣ были у нея вмѣстѣ въ послѣдній разъ! прибавила Генріетта, дѣлая энергическій жестъ рукою.
   -- Въ одномъ только была права тетушка! произнесла Флора послѣ новаго молчанія и мрачно, даже злобно посмотрѣла куда-то въ сторону.-- Я ей не вѣрила, а между тѣмъ, это истина, горькая истина!
   -- Что такое? также мрачно проговорила Генріетта.-- Въ чемъ она была права, эта ядовитая...
   -- Въ томъ, что она говорила про мужчинъ! воскликнула Флора съ горячностью.-- Она, вѣрно, сама испытала... О, если бы мы ей повѣрили!
   Гетти нахмурилась. Не хотѣлось ей сознаваться, что тетка могла быть права въ чемъ-нибудь, но у нея не достало духу противорѣчить сестрѣ, потому-что и ей самой приходилось подозрѣвать, что ея сердечной привязанности грозитъ большая опасность. Сколько разъ бѣгала она теперь, по вечерамъ, въ садъ подъ разными предлогами, но все понапрасну: ея "Юліусъ" не показывался и только придворный аптекарь Землейнъ постоянно торчалъ на дворѣ, и всегда раскланивался съ ней самымъ противно-любезнымъ образомъ! Зачѣмъ таскался онъ, почти каждый день, по двору въ сумерки? Это было нестерпимо! А Юліусъ все не приходилъ, да и не попадался болѣе на глаза ни въ городѣ, ни въ паркѣ. Могъ-бы хотя мимо оконъ пройти, по старому, и поклониться! Нѣтъ, если необходимость и заставляла его идти по этой улицѣ, онъ жался ближе къ домамъ, чтобы его не видѣли, а то еще лучше, недавно... И ручка Гетти невольно сжалась въ кулакъ.
   -- Лжецы, обманщики! прошептала снова Флора сквозь зубы.-- Не повѣрю я болѣе ихъ льстивымъ словамъ! Знаю я ихъ теперь! Намъ надо еще Бога благодарить, что мы пріобрѣли опытность, Гетти!
   -- За что это Бога благодарить? сказала подполковница, входя и разслышавъ послѣднія слова дочери.-- Ты какъ будто плакала, Флора?
   -- Это по тетушкѣ, мама, отвѣчала молодая дѣвица, отворачивая голову въ сторону.
   -- По те-туш-кѣ?
   -- Да, или по фрау Мейзебродъ, если тебѣ такъ болѣе нравится, капризно отвѣтила Флора. Пріобрѣтя свою независимость съ полученіемъ наслѣдства, молодыя особы уже не считали нужнымъ церемониться и Флора рѣшительно не хотѣла, чтобы съ нею обращались, какъ съ ребенкомъ. Пора было отучить отъ этого "маму", слишкомъ любившую господствовать въ домѣ.
   -- Это что? произнесла подполковница, поглядывая сперва на Флору, потомъ на Гетти съ удивленнымъ и далеко непривѣтливымъ видомъ.-- Что это такое? или вы думаете, что если вы не въ духѣ, то имѣете право срывать свое горе на мнѣ? Какъ глупа и дерзка, сударыня, ваша выходка: "Фрау Мейзебродъ, если тебѣ такъ болѣе нравится"! Скажите на милость! Всякій птенецъ къ верху носъ задираетъ! Чтобы я этого во второй разъ не видала. Слышишь?
   -- Позволь, мама, огрызнулась Флора, чувствуя, что если не удержитъ въ этотъ разъ за собою поля сраженія, то проиграетъ свое дѣло, -- сколько мнѣ кажется, я уже въ такихъ лѣтахъ, что имѣю полное право бывать иногда не въ духѣ, и не считаю себя обязанной объяснять другимъ, почему я не могу быть веселой.
   -- Въ лѣтахъ ты, да безъ разума! воскликнула раздраженная мать,-- и я тебѣ говорю еще разъ, попридержи свой языкъ, дерзкая дѣвчонка, а не то я укажу тебѣ твое мѣсто!
   -- Мама, отвѣчала почтительная дочь,-- я не позволю себя ругать. Будетъ ужь съ меня... И Генріетта держится того же мнѣнія на этотъ счетъ.
   Подполковница отъ изумленія не могла выговорить ни слова: такія рѣчи въ устахъ ея дочери были для нея новостью. Нѣсколько мгновеній стояла она недвижима, полуперегнувшись впередъ своимъ корпусомъ и выпуча глаза на дочерей. Но потомъ, какъ рѣка, прорвавшая плотину, полилась ея бурная рѣчь, уснащенная весьма неизбранными словами. Флора пыталась было преградить этотъ потокъ, но не смогла его пересилить и, махнувъ рукою, выбѣжала вмѣстѣ съ сестрою вонъ изъ комнаты.
   Подполковникъ слышалъ изъ своей каморки поднявшуюся домашнюю бурю, но былъ настолько благоразуменъ, что не вмѣшался въ нее. Напротивъ того, онъ привсталъ тихонько съ своего кресла, подкрался къ дверямъ и задвинулъ осторожно задвижку, а потомъ снова усѣлся съ спокойнымъ видомъ на мѣсто. Подъемные мосты были подняты и его цитадель была въ безопасности.
   Предосторожность оказалась не излишнею, потому-что черезъ минуту кто-то тронулъ за дверную ручку.
   -- Генрихъ! отвори! раздался голосъ подполковницы.
   -- Не могу, душенька! отвѣчалъ Клингенбрухъ, усаживаясь еще удобнѣе въ кресло, но откладывая газету въ сторону, изъ опасенія, чтобы ея шелестъ не обличилъ обмана.-- Не могу, я одѣваюсь.
   -- Ты одѣваешься безъ конца! Мнѣ надо сказать тебѣ пару словъ. Отвори же!
   -- Милая моя, не могу въ эту минуту. Подожди, я тотчасъ приду.
   -- Отвори же, говорятъ!
   -- Невозможно, сокровище мое; подожди, я приду.
   Какое слово произнесла подполковница, трудно было разобрать, но, во всякомъ случаѣ, это было очень энергичное слово. Однакожъ все-таки пришлось снять осаду, такъ-какъ крѣпость ни за что не хотѣла капитулировать и вручать своихъ ключей непріятелю. Къ тому-же, на счастіе гарнизона, къ нему подоспѣли на выручку свѣжія войска: у парадной двери раздался звонокъ и г-жа Клингенбрухъ сочла нужнымъ ретироваться, чтобъ посѣтители не застали ее въ такомъ разстроенномъ видѣ.
   -- Дома подполковникъ? спрашивалъ между тѣмъ капитанъ Дюрбекъ у отворившей ему служанки.
   -- Дома; одѣвается, кажется. Барыня что-то долго барабанила къ нему въ дверь, отвѣчала Ганна съ своимъ милымъ простодушіемъ.
   -- Такъ я, можетъ быть, помѣшаю...
   -- И, нѣтъ! Вы-то не помѣшаете? Идите!
   Распоряжаясь тамгъ образомъ, Ганна провела гостя въ "хорошую комнату", гдѣ и оставила его одного.
   Долго оставался въ ней въ одиночествѣ Дюрбекъ, потому-что ни одна изъ дѣвицъ не пожелала выйдти къ гостю, да и сама хозяйка также была не въ расположеніи принимать визиты, въ особенности не лично къ ней относящіеся. Подполковникъ-же долженъ былъ, по неволѣ, промедлить своимъ выходомъ, чтобы его впослѣдствіи не могли уличить во лжи: онъ только-что сказалъ своей грозной супругѣ, что онъ еще одѣвается. Наконецъ, послѣ вторичнаго доклада Ганны о гостѣ, почтенный подполковникъ вышелъ изъ своего убѣжища и нашелъ капитана терпѣливо сидящимъ у окна, въ созерцаніи оконъ своей Констанціи.
   -- Простите, что я заставилъ васъ ждать такъ долго, любезнѣйшій капитанъ! Но я былъ за туалетомъ...
   -- Вы меня извините, если я не во время, любезный подполковникъ; я къ вамъ, впрочемъ, только на два слова; хочу предложить вамъ одинъ вопросъ, который весьма важенъ для меня, и въ отвѣтѣ на который вы вѣрно мнѣ не откажете, такъ-какъ и вы дружны съ Зольбергами...
   -- Такъ не лучше ли намъ въ мою комнатку? кстати тамъ и покуримъ.
   -- Кажется, вы коротко знаете Раутена? спросилъ Дюрбекъ, придя въ каморку подполковника и закуривъ тамъ сигару.-- По крайней мѣрѣ мнѣ говорили, что вы бывали въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ находятся его помѣстья.
   -- Какже, отвѣчалъ подполковникъ, улыбаясь съ нѣсколько смущеннымъ видомъ,-- какже, я былъ... но, прости Господи, имѣніе такъ велико, а дороги между его различными частями такъ плохи, что сообщенія почти нѣтъ... Однимъ словомъ, я лично не бывалъ въ помѣстьяхъ графа; но фамилія Раутеновъ тамъ довольно извѣстна... какъ кажется, весьма уважаемая фамилія.
   -- Но вы ни съ кѣмъ изъ этой фамиліи не познакомились? Ничего точнаго ни объ одномъ изъ ея членовъ не знаете?
   -- Ничего не знаю, любезнѣйшій капитанъ!
   -- А съ которыхъ поръ вы знаете нашего графа?
   -- Да мѣсяцевъ шесть, семь, будетъ... Съ тѣхъ поръ, какъ онъ здѣсь.
   -- Могу я предложить вамъ, еще одинъ нескромный вопросъ, на который, впрочемъ, вы можете и не отвѣчать, если захотите: какъ нравится вамъ графъ?
   -- Какъ нравится? повторилъ подполковникъ, нѣсколько озадаченный не совсѣмъ яснымъ смысломъ вопроса,-- ну, что-же... ловкій, любезный человѣкъ, необыкновенно пріятный въ обществѣ...
   -- Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія; но дальше...
   -- Дальше... повторилъ опять подполковникъ и посмотрѣлъ на капитана съ недоумѣніемъ.-- Я не понимаю, что вы подразумѣваете...
   -- Да все его обращеніе... Я самъ затрудняюсь, какъ выразить вамъ лучше мою мысль.
   -- Онъ держитъ себя всегда очень прилично и все обхожденіе его такое благородное...
   -- Я не спорю, все это пріобрѣтается... но, вы скажите мнѣ: считаете вы его за хорошаго человѣка?
   -- Ну, любезнѣйшій капитанъ, сказалъ подполковникъ съ видимымъ замѣшательствомъ, -- это совершенно иной вопросъ и, признаться вамъ, я объ этомъ до сихъ поръ не думалъ серьезно.
   -- Но если-бы вы подумали?
   -- Съ какой цѣлью вы меня спрашиваете такъ настойчиво?
   -- Я сказалъ вамъ, любезный подполковникъ, что вы вправѣ не отвѣчать мнѣ, если не желаете, но я очень друженъ съ Гансомъ Зольбергомъ и нѣсколько обязанъ всему семейству Зольберговъ; между тѣмъ долженъ вамъ сознаться, я нахожу что-то до крайности непріятное и фальшивое во взглядѣ графа.
   -- Гмъ... если хотите, мнѣ самому сдается иной разъ, что выраженіе его лица не совсѣмъ пріятное, сказалъ подполковникъ, медленно покачивая головой,-- но нельзя-же судить о нравственныхъ качествахъ человѣка только по тому впечатлѣнію, которое онъ на насъ производитъ!
   -- Отчего-же нельзя? Мнѣ кажется, что это впечатлѣніе и всегда можетъ служить основаніемъ для нашего сужденія, потому-что наше чувство рѣдко насъ обманываетъ. Графъ Раутенъ мнѣ рѣшительно не симпатиченъ и я не могъ-бы подружиться съ нимъ.
   -- Ну, добродушно замѣтилъ подполковникъ, -- перетерпимъ какъ нибудь: вѣдь ему не долго жить съ нами! Встрѣчаемся мы съ нимъ только мимоходомъ, въ обществѣ...
   -- Живъ еще вашъ пріятель въ Галиціи? прервалъ его Дюрбекъ.
   -- Живъ; а что?
   -- Не откажетесь вы сдѣлать мнѣ личную услугу, которая нисколько не свяжетъ васъ?
   -- Да, съ величайшимъ удовольствіемъ, разумѣется! добродушно воскликнулъ Клингенбрухъ.-- Въ чемъ дѣло?
   -- Попросите вашего пріятеля, чтобы онъ сообщилъ вамъ точныя и подробныя свѣденія о семействѣ, поименованномъ въ этой запискѣ, а главное о наслѣдникѣ этого семейства, Леопольдѣ. Отвѣтъ передайте мнѣ немедленно, какъ только получите.
   -- Вы не довѣряете Раутену? сказалъ подполковникъ, пристально взглядывая на капитана.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Дюрбекъ, послѣ нѣкотораго колебанія.-- Вы понимаете, что нашъ разговоръ долженъ остаться тайной для другихъ. Я не желаю вредить графу, если все обстоитъ такъ, какъ онъ разсказываетъ, но я желалъ-бы удостовѣриться на счетъ одного пункта, а такъ-какъ мой запросъ вполнѣ честенъ и справедливъ, то я и рѣшился обратиться къ вамъ за содѣйствіемъ.
   -- И вы можете на него разсчитывать, сказалъ Клингенбрухъ, протягивая ему руку.-- Правда, я вашего подозрѣнія не раздѣляю, но ваша справка не можетъ послужить во вредъ никому; конечно, если со стороны того лица, о комъ вы спрашиваете, нѣтъ обмана. Но неужели самъ Зольбергъ не собралъ справокъ о немъ человѣкѣ, за котораго выдаетъ свою дочь?
   -- Какъ не собралъ, онъ собиралъ ихъ, но только нелично, а черезъ Шаллера, у котораго, какъ слышно, много связей въ Галиціи...
   Раздавшійся въ эту минуту новый звонокъ прервалъ разговоръ.
   -- Кто-то пришелъ, сказалъ Клингенбрухъ, прислушиваясь.-- И если не ошибаюсь, это самъ Раутенъ!
   -- Раутенъ? повторилъ Дюрбекъ съ не совсѣмъ довольною миной,-- надо-же ему было теперь придти!
   -- Если хотите, любезный капитанъ, вы можете, давъ ему пройти въ гостиную, выйдти отсюда незамѣтно, услужливо сказалъ подполковникъ.
   -- Нѣтъ, это не годится, возразилъ Дюрбекъ, послѣ минутнаго размышленія.-- Раутенъ можетъ узнать случайно, что я былъ здѣсь, и вообразитъ, что я отъ него прячусь, а я вовсе не желаю, чтобы онъ ногъ обо мнѣ думать что-нибудь подобное.
   -- Такъ пойдемте въ гостиную, чтобы не подать вида, что у насъ съ вами есть какія-то тайны.
   Дюрбекъ послѣдовалъ за хозяиномъ. Въ ту минуту, когда они вошли въ "парадную гостиную", г-жа Клингенбрухъ съ дочерьми была уже тамъ и здоровалась съ графомъ. Увидя подполковника, Раутенъ протянулъ ему руку очень привѣтливо; съ капитаномъ-же раскланялся церемонно и холодно. Дюрбекъ отвѣтилъ тѣмъ-же. Завязался общій разговоръ; Раутенъ былъ особенно веселъ и говорливъ, и смѣшилъ дѣвицъ такъ, что онѣ раза два даже громко расхохотались. Наконецъ, рѣчь коснулась фотографіи: Генріетта и Флора принесли на показъ гостямъ свои послѣднія карточки, на которыхъ онѣ поспѣшили изобразиться въ своей новой, траурной одеждѣ. Дюрбекъ, тоже внимательно разсматривавшій эти фотографіи, вдругъ обратился къ Раутену.
   -- Все-же надо въ этомъ дѣлѣ предоставить пальму первенства американцамъ, сказалъ онъ.-- Они сдѣлали удивительные успѣхи въ фотографіи. Не правда-ли, графъ?
   -- Къ сожалѣнію, я не могу высказать своего мнѣнія объ этомъ, отвѣчалъ Раутенъ довольно холодно.-- Я не бывалъ въ Америкѣ.
   -- Не бывали? повторилъ Дюрбекъ съ изумленіемъ, но не сводя пристальнаго взгляда съ Раутена.-- Это удивительно! Я видѣлъ вашу карточку съ фирмою нью-іоркской фотографія.
   Раутенъ посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ; Дюрбеку показалось, что онъ слегка поблѣднѣлъ, но это могло ему и почудиться, потому-что спокойствіе графа ни мало не измѣнилось. На губахъ его мелькнула только свойственная ему насмѣшливая улыбка, и онъ произнесъ, впрочемъ полуотворотясь отъ капитана и принимаясь снова за разсматриваніе фотографіи:
   -- Это въ самомъ дѣлѣ удивительно, тѣмъ болѣе, что я въ жизнь свою не снималъ съ себя фотографическаго портрета.
   -- И не смотря на то, ваша карточка существуетъ? сказала Флора, смѣясь.
   -- Такъ увѣряетъ г. капитанъ, отвѣчалъ Раутенъ, но съ такимъ презрительнымъ удареніемъ на словѣ "капитанъ", что Дюрбекъ весь сникнулъ.
   -- Если это только одно случайное сходство, сказалъ онъ,-- то оно тѣмъ болѣе поразительно и достойно удивленія, что даже маленькій шрамъ, находящійся у графа Раутена на лѣвой щекѣ, замѣтенъ и на этомъ портретѣ. Такое баснословное сходство неслыханно!
   -- Такъ вы не вѣрите моимъ словамъ? холодно произнесъ Раутенъ.
   -- Я желалъ-бы только показать вамъ эту карточку.
   -- Гдѣ-же вы ее видѣли?
   -- У одного пріятеля. Имя тутъ не при чемъ, отвѣчалъ Дюрбекъ небрежно, взбѣшенный презрительнымъ обхожденіемъ графа. Клингенбрухъ, видя, что дѣло заходитъ слишкомъ далеко, поспѣшилъ дать другое направленіе разговору, но капитанъ вскорѣ собрался уйти; пожавъ руку подполковнику, онъ простился съ дамами и вышелъ, обмѣнявшись самымъ холоднымъ поклономъ съ Раутеномъ.
   -- Любезнѣйшій Клингенбрухъ, сказалъ графъ, какъ только ушелъ Дюрбекъ,-- у меня къ вамъ просьба, но я не хотѣлъ передавать ее при капитанѣ фон-Дюрбекѣ... Не знаю почему, но мы какъ-то не симпатизируемъ другъ другу.
   -- Въ чемъ дѣло, графъ?
   -- У меня будетъ передъ свадьбою холостая вечеринка, и я надѣюсь, что вы не откажетесь быть у меня? Безъ васъ и пиръ будетъ не въ пиръ.
   -- Любезнѣйшій графъ, проговорилъ бѣдный подполковникъ съ замѣшательствомъ и кидая вопросительные взгляды на супругу,-- я, право, не знаю... какъ служба...
   -- Надѣюсь, служба вамъ не помѣшаетъ. Къ тому-же мы соберемся не ранѣе трехъ часовъ. Съѣздъ назначается въ Бельведерѣ,-- прелестное мѣстечко, отсюда не болѣе часа ѣзды. Я заѣду за вами вмѣстѣ съ моимъ будущимъ тестемъ. Что проведемъ время весело, за это я ручаюсь, въ особенности, если вы въ тотъ день будете въ своемъ обычномъ хорошемъ расположеніи духа.
   -- Это будетъ прощальный холостой кутежъ? произнесла г-жа Клингенбрухъ.
   -- Пожалуй, можно и такъ назвать, отвѣчалъ Раутенъ,-- но все будетъ происходить чинно. Я обѣщаю вамъ, что доставлю вашего супруга обратно не позже десяти часовъ вечера и въ совершенномъ порядкѣ.
   -- Когда-же этотъ праздникъ? спросила подполковница, и мужъ ея понялъ тотчасъ, что она даетъ свое согласіе -- пунктъ немаловажный, если принять во вниманіе событія сегодняшняго утра.
   -- День еще не назначенъ, но, во всякомъ случаѣ, въ самомъ скоромъ времени, отвѣчалъ Раутенъ.-- Такъ выдаете мнѣ слово, любезный Клингенбрухъ?
   -- Еще-бы! замѣтила подполковница и Клингенбрухъ поспѣшилъ пожать руку, протянутую ему графомъ.
   -- Идетъ! сказалъ онъ.-- Ждите меня во всякимъ случаѣ.
   Раздался новый звонокъ и въ комнату вошелъ Гансъ Зольбергъ.
   -- Извѣните, господа, что я такъ врываюсь, сказалъ онъ,-- но я ловлю дезертира. Раутенъ! Злодѣй! Сестра одѣла амазонку и ждетъ тебя цѣлый часъ, а ты, какъ вѣроломный рыцарь, болтаешь тутъ съ другими прекрасными дамами.
   -- Милѣйшій Гансъ! воскликнулъ Раутенъ,-- лишь только я заслышалъ твой голосъ, тотчасъ-же вспомнилъ о своемъ прегрѣшеніи. Что дѣлать! время здѣсь проходитъ для меня такъ незамѣтно... Очень сердится на меня Франциска? Постараюсь наверстать потерянное! Ты идешь со мною?
   -- И не думаю. Мнѣ и здѣсь хорошо, вы-же ускачете куда-нибудь далеко; поэтому, если только дамы меня отсюда не прогонятъ...
   -- Какъ можно, любезный г. Зольбергъ!
   -- Такъ я присяду здѣсь къ фрейленъ Флорѣ, посмотрю, что она вышиваетъ. Вы не повѣрите, сударыня, съ какимъ удовольствіемъ я снова смотрю на эти тонкія работы, надъ которыми трудятся нѣжные пальчики!
   -- А развѣ "тамъ" дамы не занимаются рукодѣльемъ? спросила подполковница съ самой любезной улыбкой.
   -- Въ южной Америкѣ дамы не любятъ никакихъ домашнихъ работъ.
   -- Чѣмъ-же онѣ занимаются цѣлый день?
   -- Онѣ употребляютъ очень много времени на свой туалетъ, а остальные часы посвящаютъ болтовнѣ, у себя дока или на прогулкѣ.
   -- Это ужасно! воскликнула подполковница.
   -- А это что за вещица будетъ? спросилъ Гансъ, придвигаясь ближе къ Флорѣ и смотря на ея красивые и дѣйствительно искусные пальчики.
   -- Вы не можете отгадать? засмѣялась Флора.
   -- Не могу. Практической опытности не имѣю.
   -- Развѣ ваша сестра не вышиваетъ?
   -- Нѣтъ; она совѣршенно простилась съ иголкою и занимается только музыкою и живописью. Такъ что-же это будетъ, фрейленъ?
   -- Портсигаръ.
   -- Для вашего папа?
   -- Если-бы такъ, я не вышивала-бы его при немъ.
   -- Да, я и позабылъ, что подобныя работы приготовляютъ всегда втайнѣ! Таинственность сообщаетъ имъ особую заманчивость: неожидавшій подарка въ восторгѣ, да и дарящій достаточно тѣшилъ себя мыслью о предстоящемъ сюрпризѣ. Я нахожу даже, что дающій радуется столько-же, какъ и получающій. Но не таковъ собственно долженъ-бы быть смыслъ дара.
   -- Ахъ, давать всегда пріятнѣе, чѣмъ получать! замѣтила подполковница.
   -- Въ особенности, если дѣло касается вышитыхъ подушекъ, прибавилъ вздохнувъ, подполковникъ.-- Повѣрите-ли, г. Зольбергъ, онѣ такъ набили мнѣ комнату этими произведеніями своего искуства, что на диванѣ у меня уже нѣтъ болѣе мѣста, и я долженъ довольствоваться плетеными стульями..
   -- Болѣе ни одной не получишь! произнесла г-жа Клингенбрухъ довольно рѣзко.
   -- О, душа моя! ты уже столько разъ давала мнѣ подобное обѣщаніе! возразилъ невозмутимый супругъ.-- Но ты забываешь свое слово.
   -- Ты самое неблагодарное созданіе въ мірѣ, Генрихъ!
   Пока супруги перебрасывались этими замѣчаніями, Гансъ, болтавшій въ это время съ Флорой, всталъ и, объявивъ, что ему пора домой, простился съ хозяевами.
   -- Съ кѣмъ это онъ заговорилъ на улицѣ? спросила подполковница, смотря вслѣдъ ему изъ окна.
   -- Съ этою несносной дѣвчонкой Бертой, отвѣтила Флора.
   -- Съ фрейленъ Нольтке?
   -- Ну, да. Она цѣлый день шляется по улицамъ. Я еще не видывала такой ужасцой кокетки!
   -- Что это ты такъ вдругъ измѣнила о ней мнѣніе? спросилъ отецъ.-- До сихъ поръ вы были такія большія пріятельницы... одно сердце, одна душа!
   -- Она просто лукавая кошка! возразила Флора, -- и чѣмъ дальше она станетъ себя держать отъ меня, тѣмъ для меня будетъ пріятнѣе. Ахъ! превосходно! Зольбергъ оставилъ ее одну среди улицы и самъ ушелъ... Такъ ей и надо!
   Берта фон-Нольтке взглянула въ эту минуту наверхъ и примѣтила, что за ней наблюдаетъ вся семья Клингенбруховъ. Она привѣтливо поклонилась и обѣ дѣвицы поспѣшили отвѣтить ей веселымъ киваньемъ: нельзя-же отступать отъ наружныхъ приличій!
   

XXII.
РАДОСТЬ И ГОРЕ.

   Было опять воскресенье. Въ домѣ столярнаго мастера Гандорфа господствовали съ нѣкотораго времени новые порядки: хозяинъ жилъ съ своею семьею уже отдѣльно отъ подмастерьевъ и учениковъ, и даже кушанье варилось имъ въ особыхъ котлахъ. Такая перемѣна влекла за собою лишній расходъ, но старый Гандорфъ рѣшился на него, чтобы избавить своего сына отъ лишнихъ оскорбленій. Гандорфъ былъ мало образованный ремесленникъ, но человѣкъ строгой честности и всегда справедливый. Вѣря въ полную невинность своего сына, онъ въ то-же время сознавалъ, что не можетъ требовать подобнаго-же взгляда на дѣло своего сына отъ всѣхъ своихъ знакомыхъ и рабочихъ и потому заботился только объ удаленіи поводовъ къ обидамъ бѣднаго Карла.
   Впрочемъ, покинулъ Гандорфа только одинъ старшій подмастерье, именно тотъ, который первый не хотѣлъ ѣсть за однимъ столомъ съ Карломъ и подалъ тѣмъ примѣръ и другимъ своимъ товарищамъ. Онъ былъ очень хорошій работникъ и, вообще говоря, весьма порядочный человѣкъ. Намѣреваясь заняться мастерствомъ въ сосѣднемъ городкѣ, онъ, недѣли двѣ спустя послѣ помянутой выходки, предложилъ Гретхенъ свою руку; ему казалось, что и дѣвушка чувствовала къ нему расположеніе. Можетъ быть, онъ и не ошибался на счетъ прошлаго времени, но теперь онъ выбралъ нехорошую минуту для сватовства. Когда онъ сталъ просить Гретхенъ сдѣлаться его женою, она спокойно отвѣтила, что ему лучше поискать себѣ невѣсты въ такой семьѣ, съ которою ему можно будетъ ѣсть за одинъ столомъ. Послѣ такого категорическаго отказа онъ въ тотъ-же день ушелъ изъ столярной и изъ самаго дома мастера Гандорфа.
   За то отъ искренняго сердца заботился о семействѣ бѣднаго столяра придворный аптекарь Землейнъ. Зная старика Гандорфа съ школьной скамьи, онъ вѣрилъ безусловно его разсказу о сынѣ и всячески изыскивалъ средства помочь бѣдному молодому человѣку. Завѣреніе нотаріуса Пистера въ томъ, что нечего надѣяться на возстановленіе добраго имени Карла судебнымъ порядкомъ, убѣждало его въ той мысли, что единственный путь спасенія для несчастнаго состоитъ въ переселеніи въ Америку. Разсчитывая, что знакомство съ мистеромъ Хуммелемъ будетъ полезно молодому человѣку Землейнъ постарался познакомить его съ эксцентричнымъ нѣмцемъ-американцемъ.
   Хуммель былъ самъ сыномъ столяра и потому почувствовалъ себя, какъ дома, въ семействѣ Гандорфа. Разговоръ съ Карломъ убѣдилъ его вполнѣ, что молодой человѣкъ не могъ быть убійцею. Убѣдившись въ этомъ, американецъ позволилъ себѣ выразиться о нѣмецкомъ правосудіи такимъ непочтительнымъ образомъ, что у его квартирнаго хозяина, казначея, волоса дыбомъ стали.
   -- У васъ тутъ, въ Тшерманіи, кричалъ мистеръ Хуммель,-- вездѣ несправедливость и гадость. Одна гниль, куда ни посмотришь. Бѣднаго человѣка засудить умѣютъ, а богатые мошенники рыскаютъ на свободѣ! Съ молодыхъ Гандорфомъ случилось bad luck {Несчастіе, неудача.}, вотъ и все. Умно сдѣлаетъ онъ, если отправится въ states {Штаты.}, и если захватитъ еще съ собою сотняги двѣ талеровъ, то, я ручаюсь, годика черезъ два будетъ человѣкомъ со средствами!
   И Хуммель сталъ часто посѣщать семейство Гандорфа. Одно только стѣсняло его въ ихъ уютной квартирѣ: чрезмѣрная опрятность. Хочется плюнуть по привычкѣ, да какъ-то неловко: полъ такъ чисто вымытъ и усыпанъ пескомъ. Поневолѣ приходилось выходить за дверь, но и въ самыхъ сѣняхъ чистота была примѣрная! А еще на бѣду однажды, когда разговоръ зашелъ объ американскихъ обычаямъ и Хуммель сказалъ, что въ Америкѣ всѣ жуютъ табакъ, какъ богатые, такъ и бѣдные,-- Маргарита замѣтила:
   -- Въ такомъ случаѣ, я ни за что не вышла-бы замужъ за американца! Препротивная привычка!
   Хуммель, по его словамъ, пріѣхалъ въ Германію затѣмъ, что ему захотѣлось перевезти къ себѣ, въ Америку старуху мать. Онъ владѣлъ большою фермою въ Иллинойсѣ, и на время своего отсутствія оставилъ ее на попеченіе брата. Старуха боялась сначала путешествія моремъ и жизни въ чужой сторонѣ, но наконецъ убѣдилась доводами сына и теперь задерживала его только своими сборами; но онъ не особенно жаловался на ея медленность; одна или двѣ недѣли лишнихъ не составляли для него счета, между-тѣмъ, онъ былъ радъ отдохнуть немного послѣ долголѣтняго труда и повидать снова родину и своихъ старыхъ знакомыхъ.
   Описывая Гандорфамъ систему американскаго полевого хозяйства, Хуммель предложилъ Карлу поступить сначала къ нему на ферму, на полгода или на годъ, чтобы прежде, чѣмъ онъ начнетъ свое собственное дѣло, онъ предварительно ознакомился съ Америкой. Впослѣдствіи, онъ могъ избрать себѣ самостоятельное занятіе по своему ремеслу, или-же зажить тоже фермеромъ.
   -- Впрочемъ, говорилъ Хуммель,-- у насъ въ Америкѣ, фермеру очень выгодно знать плотничье и столярное искуство, потому-что приходится дѣлать все самому, и настоящій фермеръ долженъ быть и кузнецомъ, и слесаремъ, и столяромъ, и пекаремъ, и портнымъ, и сапожникомъ.
   Такая энциклопедичность казалась весьма странной старику Гандорфу.
   Въ то воскресенье, о которомъ мы говоримъ, вся семья столяра, отобѣдавъ, сидѣла въ общей комнатѣ. Разговоръ шелъ опять объ Америкѣ. Мать не могла переносить мысли о новой разлукѣ съ сыномъ, да и самъ Карлъ сознавался, что ему вовсе не хочется уѣзжать изъ Германіи. Но что оставалось ему дѣлать?
   -- How do you do, altogether {Какъ поживаете, всѣ вмѣстѣ?}? воскликнулъ вдругъ Хуммель, появляясь на порогѣ.-- Вотъ я и воротился изъ своей поѣздки къ матушкѣ. Она почти-что окончила свои сборы, такъ что, надѣюсь, намъ можно будетъ и отплыть съ первымъ штимеромъ {Steamer -- пароходъ.}.
   -- Не хотите-ли чашечку кофе, г. Хуммель? спросила мать.
   -- Why not? please, madam... {Почему нѣтъ? прошу, сударыня.} Только, представьте себѣ, долженъ былъ я дать своей старухѣ слово, что не помру тамъ. Ха, ха, ха! Кабы можно было такой зарокъ вправду на себя наложить! Ну, будетъ, что будетъ, а вотъ какъ мы разсудили: десять лѣтъ тамъ останемся, а потомъ баста тамъ работать; тогда я буду еще только въ middling {Среднемъ.} возрастѣ; продамъ ферму и съ деньгами въ Тшерманію.
   Маргарита съ удивленіемъ смотрѣла на Хуммеля: впродолженіе своей рѣчи онъ не плюнулъ ни разу, и даже взявъ чашку, не пошелъ сначала къ дверямъ, чтобы выбросить изъ рта свою отвратительную жвачку. Онъ посасывалъ, правда, губами, по старой привычкѣ, но табаку въ ротъ не запихивалъ; Гретхенъ видѣла это и, наконецъ, не утерпѣла чтобы не спросить:
   -- Что это, г. Хуммель, вы не жуете табаку сегодня?
   -- No, miss {Нѣтъ, миссъ.}, отвѣчалъ онъ, взглядывая на нее исподлобья,-- I'm done with {Я покончилъ съ этимъ.}.
   -- Что такое? переспросила Маргарита.
   -- Я отучился, сказалъ Хуммель.
   -- Неужели? воскликнула дѣвушка съ очевиднымъ удовольствіемъ.-- Какже это такъ случилось?
   -- Да, вотъ, видите-ли... началъ Хуммель съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, -- во-первыхъ моя old woman {Старуха.}... то есть, моя матушка... раза два уже просила меня стопировать {То stop -- остановить.}, а потомъ... вы сами сказали какъ-то, что это противно, и что вы ни за что не рѣшились-бы взять такого husband {Мужъ.}, который жуетъ.
   -- Что такое? спросила Гретхенъ, сбитая съ толку такимъ множествомъ иностранныхъ словъ.-- Я не понимаю, что вы хотите сказать!
   -- Да вѣдь вы говорили-же, продолжалъ мистеръ Хуммель, краснѣя какъ ракъ,-- говорили, что chew {Жевать табакъ. } -- то есть, жеванье, противно?
   -- Говорила...
   -- И вы не вышли-бы никогда замужъ за человѣка, у котораго такая привычка...
   Наступила очередь Маргариты покраснѣть.
   -- Дѣйствительно, сказала она матери, улыбаясь съ смущеніемъ,-- я сказала это... И ваша матушка умная женщина, если запретила вамъ это, г. Хуммель!
   -- Когда-же вы ѣдете? спросила старуха Гандорфъ.
   -- Я еще не выбралъ, на которомъ штимерѣ отправиться, отвѣчалъ американецъ.-- Но вы снаряжайте, между-тѣмъ, вашего Карла... Мнѣ-же надо еще устроить одну бездѣлицу... До сихъ поръ времени все не было.
   -- Не могу-ли я служить вамъ чѣмъ-нибудь? привѣтливо сказалъ Гандорфъ.-- Вы такъ много стараетесь для насъ, что мнѣ было-бы пріятно въ свою очередь сдѣлать что-нибудь к для вашей пользы.
   -- Гмъ... засмѣялся Хуммель, смущаясь,-- I don't know {Я не знаю.}, впрочемъ, можетъ быть... Нельзя напередъ знать, кто кому пригодится. Я, собственно, пріѣхалъ сюда съ двойною цѣлью: взять мать и немножко здѣсь, въ Тшерм... въ Германіи осмотрѣться.
   -- Что-же, вы повершили и то и другое, надѣюсь?
   -- Not by a long way {Далеко еще нѣтъ!}! вскрикнулъ Хуммель.-- Второе, по крайней мѣрѣ, не сдѣлано, потому-что вы не знаете, для чего мнѣ нужно было поосмотрѣться! Для того, чтобы пріискать себѣ... жену!
   Ладно,-- слово было выпущено,-- и Хуммель, багровый какъ зарево, не глядя ни на кого, устремилъ свои взоры въ уголъ, а Гретхенъ, которую словно кипяткомъ обдало, поспѣшила скрыть отъ всѣхъ свое смущеніе тѣмъ, что быстро ухватилась за кофейникъ и проговорила:
   -- Еще чашечку, г. Хуммель? Кофе некрѣпкій... вреда вамъ не сдѣлаетъ.
   -- Thank you {Благодарю васъ. }! пробормоталъ Хуммель и двинулъ къ ней чашку.
   Отецъ посмотрѣлъ на дочь, потомъ на гостя, а матери показалось, что ее ударили ножомъ въ сердце. Что это такое? Или ей приходилось разомъ потерять двухъ дѣтей?
   У Хуммеля перехватило духъ на минуту, но онъ былъ тоже не изъ такихъ людей, чтобы проглотить опять слово, однажды выпросившееся на языкъ.
   -- Видите-ли, мистеръ Гандорфъ, сказалъ онъ послѣ нѣкотораго промежутка я прежде, чѣмъ Гретхенъ успѣла хорошенько опомниться,-- я, какъ говорится, уже изъ "ставшихъ на свои ноги" на этомъ свѣтѣ, заработываю болѣе, чѣмъ проживаю и, собственно говоря, недостаетъ мнѣ только жены, потому-что фермеръ безъ жены, все равно что кирка безъ пастора или колокольня безъ колоколовъ. Только, какъ я ни высматривалъ, все не то... можетъ быть, я немножко particular {Требователенъ.}... Американки, спору нѣтъ, славныя женщины, но лучше нѣмокъ все-же нѣтъ никого на свѣтѣ, и если только Маргарита согласится...
   Онъ поперхнулся, а Маргарита зардѣлась еще болѣе.
   -- Но, любезнѣйшій г. Хуммель! проговорилъ отецъ, почти испуганный предложеніемъ, которое такъ нежданно разразилось надъ семьею, точно молнія изъ безоблачнаго неба.
   -- Видите-ли, Маргарита, началъ Хуммель, обращаясь къ самой дѣвушкѣ,-- изъ любви къ вамъ, я оставилъ привычку жеватъ табакъ я никогда болѣе за нее не примусь; оно и дѣйствительно nasty {Неопрятно.}, какъ я теперь, въ Германіи, убѣдился. Но, сверхъ того, я малый честный, могу сказать это по совѣсти. Жить вамъ со мною будетъ недурно и матушка моя не надѣлаетъ вамъ также большихъ хлопотъ, потому-что она еще очень добра, но,-- прибавилъ онъ съ какою-то грубою нѣжностью, видя, какъ дѣвушка мѣняется въ лицѣ и глаза ея загораются лихорадочнымъ блескомъ,-- вы не думайте, что я требую отъ васъ немедленнаго отвѣта. Какъ человѣкъ прямой, я хотѣлъ только высказать вамъ мою mind {Что на душѣ.} и завѣрить васъ, что моя мать помолодѣетъ даже отъ радости, когда я приведу въ домъ для нея такую невѣстку. Вы обдумайте дѣло хорошенько... Гдѣ-же это моя шляпа?.. а г. казначейскій кассиръ Боллигъ, у котораго я живу -- (у него дьявольски длинный титулъ, но это ничего, человѣкъ онъ хорошій),-- можетъ сообщить всѣ нужныя обо мнѣ справки; онъ знаетъ отлично наше семейство. Такъ такъ-то, мистеръ Гандорфъ! худа, во всякомъ случаѣ, тутъ не произойдетъ: не поладимъ,-- что дѣлать, моя бѣда, но на счетъ Карла все останется по прежнему, онъ поѣдетъ со мною, и что я его на настоящій track {Дорогу.} выведу, въ томъ можете быть увѣрены. Завтра утромъ зайду къ вамъ за отвѣтомъ, сегодня-же у меня есть кромѣ того business {Дѣло. } въ городѣ. Good bye, Margaret {Прощайте, Маргарита!}!-- прибавилъ онъ, протягивая снова краснѣющей дѣвушкѣ руку,-- good bye, мистеръ и миссисъ Гандорфъ! Good bye Charles!
   И съ довольно неловкимъ поклономъ, не зная, какъ-бы поскорѣе выскользнуть за дверь, американецъ вышелъ изъ комнаты.
   Въ этотъ-же самый вечеръ, фрейленъ Констанція Блендгеймъ исполняла передъ публикою въ послѣдній разъ главную роль въ оперѣ "Ромео и Джульета". Она дала слово участвовать еще на другой день -- канунъ ея свадьбы,-- въ бенефисѣ хористовъ, но публика сочла нужнымъ сдѣлать ей сегодня шумную овацію. Безчисленные вѣнки и букеты летѣли на сцену; восторженнымъ вызовамъ не было конца. Всѣ сожалѣли о выходѣ со сцены талантливой артистки и потому въ этихъ заявленіяхъ не было ничего искуственнаго, подготовленнаго. Роденбургская молодежь согласилась даже устроить на слѣдующій день, послѣ, представленія серенаду и факельную процессію въ честь своей любимицы,-- событіе необычное для тихаго городка.
   И въ этотъ вечеръ, въ ту минуту, когда она садилась въ свою карету, площадь огласилась громкимъ виватомъ! Это выраженіе чувствъ публики тронуло до слезъ молодую артистку. Была для нея и капля горечи въ этихъ оваціяхъ: ей пришло на мысль, къ чему-же ей, въ цвѣтѣ силъ и таланта, покидать ту артистическую дорогу, которой она была предана всей душою. Она сознавала и чувствовала, что будетъ совершенно счастлива съ Дюрбекомъ, и не имѣла ни малѣйшаго желанія откладывать необходимую по обстоятельствамъ разлуку со сценой, но теперь, когда эта разлука стала осязательною, ея душу охватило тяжелое чувство, походившее на испытанное ею нѣкогда ощущеніе, которое овладѣло ею при разставаніи съ родительскилъ домомъ; такъ-что когда, пріѣхавъ домой, она увидала на своемъ подъѣздѣ Дюрбека, желавшаго еще разъ проститься съ нею, она не могла произнести ни слова и, только молча пожавъ ему руку, поспѣшила домой.
   Дюрбекъ былъ самъ взволнованъ; онъ понималъ очень хорошо, чего могла стоить Констанціи разлука съ сценическимъ искусствомъ, которому она была горячо предана. Чтобы успокоить себя немного, онъ прошелся нѣсколько разъ по улицѣ и потомъ снова остановился, смотря вверхъ, на окна своей невѣсты.
   -- Капитанъ! крикнулъ кто-то, трогая его за руку,-- что вы тутъ дѣлаете? Астрономическими наблюденіями занимаетесь?
   -- Ахъ, любезнѣйшій подполковникъ! воскликнулъ Дюрбекъ, удивляясь такой поздней встрѣчѣ съ маленькимъ человѣчкомъ, такъ-какъ ему было извѣстно, до какой степени подполковница не любила "шатаній по ночамъ".-- Сами-то вы какимъ образомъ на улицѣ въ подобный часъ? Обыкновенно вы такъ поздно не выходите.
   -- На то есть причины! отвѣчалъ, усмѣхаясь, подполковникъ.-- Мои дамы на вечерѣ у Нольтке; приглашена только молодежь и маменьки, въ качествѣ почетныхъ приставовъ; пожилой-же народъ, слава тебѣ, Господи! исключенъ изъ сборища и предназначается лишь для обратнаго провожанія. Вотъ почему я просидѣлъ весь вечеръ въ "угловомъ окнѣ", вернулся домой только для того, чтобы доужинать -- (кормятъ въ "окнѣ" изъ рукъ вонъ плохо),-- а теперь опять иду сыграть партію въ домино и выпить стаканъ пуншу. Пойдемте ѣа компанію!
   -- Я не совсѣмъ въ расположеніи сегодня, возразилъ капитанъ,-- и безъ того уже взволнованъ немного...
   -- Такъ придете опять въ нормальное состояніе! усмѣхнулся Клингенбрухъ, беря его подъ руку.-- Сдѣлайте мнѣ удовольствіе! Сыграемъ партію въ домино.
   -- Долго я не останусь ни въ какомъ случаѣ...
   -- Да кто-же васъ держитъ, смѣшной человѣкъ? Каждый остается въ кафе столько времени, сколько ему нужно. Въ половинѣ перваго и мнѣ слѣдуетъ быть у Нольтке.
   Дюрбеку не хотѣлось идти, но онъ согласился, не желая огорчить добраго подполковника, которому, какъ онъ зналъ, рѣдко выдавались свободные вечера. Они вошли въ ресторанъ, гдѣ находилось еще много посѣтителей. Большая часть изъ нихъ только-что воротились изъ театра. Самое "окно" было занято группой, состоявшею преимущественно изъ молодыхъ офицеровъ; нѣкоторые изъ нихъ сидѣли лицомъ къ выходной двери, другіе спиною къ ней противъ угольныхъ узкихъ зеркалъ. Въ числѣ послѣднихъ находился и Раутенъ.
   Разговоръ, естественнымъ образомъ, шелъ о необыкновенной оваціи, которою была удостоена примадонна въ этотъ вечеръ, и одинъ молодой артиллерійскій поручикъ, заподозрѣнный въ неравнодушіи ко второй пѣвицѣ, завѣрялъ, что все это было "штука подготовленная"..
   -- У каждой артистки всегда есть своя толпа поклонниковъ, говорилъ онъ,-- они и устраиваютъ всякія оваціи. Согласитесь сами, если-бы восторгъ публики былъ непосредственнымъ, то у нея прежде всего не оказалось-бы букетовъ именно въ то время, когда въ нихъ ощутилась надобность. Поклонники, конечно, запаслись ими заранѣе, стало быть, тогда, когда еще не было извѣстно, какъ въ этотъ вечеръ станетъ играть артистка. И если-бы даже она весьма плохо играла, она все-же-бы получила букеты:-- не тащить-же ихъ въ самомъ дѣлѣ домой!
   Другой офицеръ возражалъ противъ такого взгляда, доказывая, что заготовленные на этотъ вечеръ букеты должны были служить данью г-жѣ Блендгеймъ не за одно это представленіе, но за всю ея игру на роденбургской сценѣ. Сегодняшнее представленіе было заключительнымъ въ ея артистической карьерѣ; публика воспользовалась имъ для заявленія своихъ общихъ чувствъ,-- и если уже кѣмъ была заслужена такая овація, то, конечно, этою примадонной.
   Раутенъ до сихъ поръ не принималъ никакого участія въ разговорѣ. Между тѣмъ, въ комнату вошли Клингенбрухъ и Дюрбекъ, но увидавъ, что все "окно" занято, они прошли далѣе и сѣли за особымъ столомъ. Подполковникъ заказалъ тотчасъ-же два стакана пуншу. Раутенъ, посмотрѣвъ въ зеркало и увидавъ Дюрбека, сказалъ своимъ спокойнымъ, холоднымъ голосомъ:
   -- Господа! не знаю, въ чемъ дѣло; можетъ быть, благодаря моему дурному, избалованному или испорченнону вкусу, но только я не нахожу болѣе никакого удовольствія въ театрѣ. Хожу туда лишь для того, чтобы убить время, но ужь никакъ не для того чтобы, какъ выражаются иные идеалиста, "наслаждаться" искуствомъ. Искуство! что разумѣютъ теперь подъ нимъ? Комедіантство, извѣстное шарлатанство, выступающее болѣе или менѣе нагло и производящее, пожалуй, минутное впечатлѣніе на массы. Оно и разсчитывается всегда только на это минутное впечатлѣніе, но не говорите-же о дѣйствительномъ эстетическомъ наслажденіи! Я, по крайней мѣрѣ, не испытываю его.
   -- Не, любезный графъ, возразилъ ему одинъ молодой ротмистръ,-- мнѣ кажется, что вы судите слишкомъ пристрастно по одному себѣ. Мы прочіе,-- я могу представить вамъ многихъ, которые подтвердятъ мою мысль,-- испытываемъ въ театрѣ при хорошей игрѣ дѣйствительное наслажденіе. Я увѣренъ, что выражу мнѣніе весьма многихъ, если скажу, что г-жа Блендгеймъ доставила намъ сегодня вечеромъ настоящее эстетическое наслажденіе.
   -- Слушай Жоржъ, шепнулъ ротмистру его товарищъ.-- Здѣсь женихъ Блендгеймъ, капитанъ Дюрбекъ. Прекратимъ лучше этотъ разговоръ.
   Ротмистръ кивнулъ головой въ знакъ согласія, но Раутенъ началъ снова покойнымъ тономъ и нисколько не понижая голоса:
   -- Видите-ли, любезный ротмистръ, это опять дѣло вкуса. По моему, напримѣръ, въ этой Блендгеймъ есть что-то положительно непріятное, отталкивающее, и то, что нѣкоторые ея восторженные поклонники называютъ страстью и увлеченіемъ въ ея игрѣ, на мои глаза одно безстыдство и неженственныя замашки.
   Ротмистръ и прочіе офицеры старались разными знаками и шепотокъ уговорить графа замолчать, но онъ или не понималъ ничего, или просто хотѣлъ докончить свою рѣчь. По окончаніи ея водворилось неловкое молчаніе. Раутенъ спокойно прихлебнулъ изъ своего стакана. Сосѣдъ его, молодой офицеръ быстро шепнувъ ему, въ эту минуту:
   -- Графъ! Женихъ дѣвицы Блендгеймъ здѣсь и подходитъ къ намъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? произнесъ Раутенъ, но не выказывая ни малѣйшаго замѣшательства.
   Капитанъ Дюрбекъ медленно прошелъ мимо стола; очевидно съ тѣмъ только, чтобы заявить о своемъ присутствіи. "Добраго вечера, господа!" проговорилъ онъ спокойно. Можетъ быть, онъ и не разслышалъ всѣхъ словъ, а разобравъ только, что рѣчь идетъ о его невѣстѣ, счелъ приличнымъ показаться на глаза бесѣдующимъ. Но онъ былъ замѣтно блѣденъ и сумраченъ, и бросилъ далеко не привѣтливый взглядъ на Раутена, который даже не оборотился къ нему. Офицеры отвѣтили на привѣтствіе капитана съ видимымъ замѣшательствомъ, а молодой ротмистръ даже всталъ изъ-за стола и вскорѣ ушелъ вовсе изъ ресторана. Онъ понималъ, что дѣло должно кончиться плохо, и не хотѣлъ, чтобы имя его замѣшано было въ непріятную исторію. Дюрбекъ, обойдя комнату, воротился опять къ Клингенбруху, который все это время сидѣлъ, какъ на угольяхъ; отъ него не ускользнуло ни одно слово, слѣдовательно и капитанъ долженъ былъ слышать все.
   Допивъ свой стаканъ пуншу, Дюрбекъ протянулъ руку подполковнику и сказалъ:
   -- А теперь, покойной ночи, любезный Клингенбрухъ! Я исполнилъ ваше желаніе, но чувствую себя очень утомленнымъ и мнѣ хочется поскорѣе лечь въ постель.
   -- Подождите, и я съ вами! отвѣчалъ подполковникъ, тоже опоражнивая свой стаканъ и вставая. Ему также хотѣлось убраться поскорѣе прочь.
   -- Но, господа, говорилъ, между тѣмъ, Раутенъ со смѣхомъ, -- что это съ вами? Гробовое молчаніе! О чемъ шла у насъ рѣчь?
   -- О такомъ предметѣ, который лучше не возобновлять, отвѣтилъ довольно рѣзко стрѣлковый капитанъ фон-Золингъ.-- Будетъ!
   -- Ахъ, да, о театрѣ! воскликнулъ Раутенъ.-- Отчего-же не говорить, г. капитанъ? Если кто-нибудь, за мои деньги, уплоченныя въ кассу театра, обязанъ играть или пѣть передо мною втеченіе вечера, то я имѣю полное право судить о его пѣніи или игрѣ, и не понимаю, почему я долженъ хвалить то, что мнѣ не нравится?
   Дюрбекъ и Клингенбрухъ вышли въ эту минуту изъ ресторана. Стрѣлковый капитанъ, видя, что опасность миновалась, отвѣчалъ графу:
   -- Все это прекрасно, графъ, и я готовъ согласиться съ вами, что всѣ мы имѣемъ это право, которымъ пользуемся -- осторожно или нѣтъ,-- по нашему усмотрѣнію; но всѣмъ намъ извѣстно, что капитанъ Дюрбекъ женится на дѣвицѣ Блендгеймъ и намъ, любящимъ и уважающимъ его, какъ достойнаго товарища, было крайне непріятно оскорблять его чувства, осуждая, въ его присутствіи, любимую имъ невѣсту.
   -- Почему-же я могъ знать, что онъ тутъ, у меня за спиною? возразилъ Раутенъ.-- Впрочемъ, если онъ и слышалъ мои слова, въ чемъ я еще сомнѣваюсь, то принялъ ихъ хладнокровно. Да и нельзя ему обижаться: до тѣхъ поръ, пока эта Блендгеймъ,-- если и принимать въ соображеніе, что она его невѣста,-- состоитъ на сценѣ, она принадлежитъ публикѣ, а не ему.
   -- Фрейленъ Блендгеймъ весьма нравственная дѣвушка, сказалъ другой офицеръ.
   -- Вотъ какъ! засмѣялся Раутенъ.-- Развѣ не изъ васъ кто-то разсказывалъ мнѣ, что она была въ связи съ принцемъ?
   -- Прощайте, господа! сказалъ стрѣлковый капитанъ, вставая и выходя изъ комнаты. Прочіе офицеры тоже скоро послѣдовали за нимъ.
   

ГЛАВА XXIII.
ВЪ НИЖНЕМЪ УГЛОВОМЪ ОКНѢ.

   Есть старая нѣмецкая пословица: "Деньги не приносятъ благодати"! И въ ней, какъ и во всѣхъ подобныхъ изреченіяхъ, есть доля правды. Въ домѣ Клингенбруховъ, по крайней мѣрѣ, она оправдывалась на дѣлѣ, такъ-какъ согласіе исчезло изъ дома, со времени полученія наслѣдства, которое хотя и подавало наслѣдникамъ надежду на беззаботное существованіе, но въ то-же время разрушало всѣ другія надежды молодыхъ дѣвушекъ на счастливую будущность.
   До сихъ поръ неограниченно управляла домомъ мать, подполковникъ-же къ семьѣ, казалось, былъ только приставленъ, какъ плательщикъ, теперь-же, напротивъ того, это положеніе измѣнилось, потому-что дочери стали эмансипироваться: онѣ владѣли въ настоящее время собственнымъ капиталомъ -- подъ какимъ условіемъ, это все равно; этотъ капиталъ не зависѣлъ отъ воли ихъ родителей и долженъ былъ уплачиваться дѣвушкамъ отъ душеприкащика подъ ихъ собственную росписку.
   Съ возникающимъ гнѣвомъ противъ рода человѣческаго вступили онѣ такимъ образомъ на семнадцатомъ и девятнадцатомъ году въ званіе старыхъ дѣвъ, потому-что хотя еще и смутное, но тѣмъ не менѣе вѣрное чувство подсказывало имъ, что бѣдная дѣвушка еще можетъ завербовать богатаго мужа, на какого онѣ только и разсчитывали, но что каждый женихъ станетъ сторониться отъ нихъ, зная, что съ ихъ замужествомъ связана потеря наслѣдства.
   Что подполковница не подчинилась добровольно своимъ дочерямъ, это понятно; но измѣнить она ничего не могла, и ежедневныя брань и ссора въ домѣ имѣли слѣдствіемъ то, что самъ Клингенбрухъ свергнулъ иго своей жены и сталъ свободнѣе двигаться. Г-жа фон-Клингенбругъ начинала терять почву подъ своими ногами.
   Въ понедѣльникъ, 24 мая, на другой день послѣ собранія у Нольтке вся семья была въ сборѣ. Вечеринка была устроена по случаю дня рожденія Берты; какъ кажется, всѣ искренно веселились на вечерѣ, кромѣ Флоры и Генріетты, которыя, по случаю траура, не могли принять участія въ танцахъ. Тетка сердила ихъ послѣ смерти еще болѣе, чѣмъ при жизни, и было еще множество мелочей, отнявшихъ у нихъ хорошее расположеніе духа.
   -- Ну, дѣти, какъ провели вечеръ? спросилъ подполковникъ, когда онъ пришелъ домой къ обѣду изъ военнаго министерства.-- Хорошо-ли вы веселилась?
   -- Веселились! воскликнула Генріетта, закинувъ голову.-- Я пошла только для того, чтобы глупенькая Берта не дѣлала злыхъ замѣчаній. Я знаю ее насквозь!
   -- Кто былъ тамъ изъ кавалеровъ? спросилъ отецъ, который не вмѣшивался въ эту женскую зависть.
   -- Кто тамъ былъ? замѣтила также довольно небрежнымъ тономъ Флора.-- Почти никого; большая часть отказалась; только бѣдный молодой человѣкъ Гансъ фон-Зольбергъ и еще нѣсколько другихъ попали, какъ жертвы, въ ловушку.
   -- И если-бы ты видѣлъ вчера Берту, папа! вскричала Генріетта.-- Нестерпимо! Разодѣта была до скандала и декольте! Неприлично даже упоминать объ этомъ, ты можешь себѣ представить, на что она походила.
   -- Но какъ-же мать это допускаетъ? сказалъ подполковникъ.
   -- Да она сама такая, какъ дочь, ввернула Гетти.
   -- Ну, Гетти, сказала Флора,-- дѣло ужь вовсе не было такъ дурно, по крайней мѣрѣ мнѣ это не бросилось въ глаза. Я-бы на ея мѣстѣ, конечно, не показывала своей худощавой шеи. Это вѣрно.
   -- Не бросилось въ глаза? Ну, слава Богу, вскричала Генріетта,-- если иногда... Но я право не могу объ этомъ спокойно говорить.
   -- Были и офицеры? спросилъ отецъ.
   -- Конечно, колко сказала Флора,-- ими всегда командуютъ, точно они должны въ караулъ идти. Поручиковъ было въ изобиліи и что за экземпляры! Боже упаси всякаго.
   -- Фон-Вефенъ былъ тоже, замѣтила Генріетта, -- онъ, кажется, брѣетъ свой проборъ на головѣ, онъ былъ по крайней мѣрѣ въ два пальца шириною.
   -- А маленькій поручикъ Пристевицъ! смѣялась Флора,-- онъ былъ очень смѣшонъ, въ особенности когда увивался около Берты и называлъ ее царицею праздника и феей волшебнаго замка.
   -- Графъ Раутенъ былъ также приглашенъ, сказала Генріетта,-- но отказался.
   -- А вонъ онъ идетъ по ту сторону, вскричала Флора,-- съ капитаномъ фон-Дюрбекомъ. Этихъ двухъ господъ я никогда еще не видала вмѣстѣ.
   -- Кто? Раутенъ съ Дюрбекомъ? вскричалъ подполковникъ съ удивленіемъ, подходя къ окну.-- Гдѣ?
   -- Да вотъ по той сторонѣ, папа. Оба входятъ вмѣстѣ въ кафе-ресторанъ.
   -- Гмъ, дѣйствительно! пробормоталъ про себя маленькій человѣчекъ, какъ-бы удивленно.-- Но это меня радуетъ, я уже безпокоился. Однако понять этого я все-таки не могу.
   -- Что-же? Почему-же имъ и не идти вмѣстѣ, папа? спросила Гетти, которая вѣроятно слышала слова отца.-- Развѣ что случилось?
   -- О, случиться ничего не могло, сказалъ подполковникъ уклончиво:-- Раутенъ обнаружилъ или, вѣрнѣе сказать, замѣтилъ въ кафе-ресторанѣ что-то касательно театра...
   -- Про Блендгеймъ?
   -- Избави Богъ! живо вскричалъ отецъ, не имѣя достаточно твердости для продолженія этого разговора.-- Нѣтъ, это была общее замѣчаніе, которое... которое осуждало... ну и я боялся, что это будетъ непріятно Дюрбеку; онъ и безъ того не очень хорошъ съ графомъ Раутеномъ и, сказать откровенно, мнѣ самому пріятнѣе мизинецъ иного человѣка, чѣмъ весь графъ.
   -- Но папа, вскричала Флора,-- какъ ты можешь это говорить? Во всей фигурѣ графа есть что-то важное, пріятное.
   -- Да, для меня онъ уже слишкомъ важенъ, сказалъ отецъ,-- и я не знаю почему, но эта важность мнѣ кажется иногда какъ будто ненатуральной. Возьмите въ примѣръ Ганса Зольберга, который во всѣхъ отношеніяхъ равенъ съ графомъ.
   -- Но только не въ званіи, замѣтила Генріетта.
   -- Глупости, сказалъ Клингенбрухъ,-- у военныхъ званіе еще что-нибудь значитъ; имъ оно необходимо, потому-что безъ него не будетъ дисциплины, но въ гражданской службѣ или въ общественной жизни я мало смотрю на графскій титулъ; приличный баронъ или храбрый честный человѣкъ для меня равны.
   -- Да, сказала подполковница, которая вошла въ комнату и слышала послѣднія слова,-- это на тебя похоже, Генрихъ. По этому я узнаю своего супруга! Ты обращаешься одинаково какъ съ сапожникомъ, такъ и съ барономъ.
   -- Это, душа моя, зависитъ отъ того, какіе люди баронъ и сапожникъ, сказалъ подполковникъ, который не думалъ вступать въ бой съ своей дражайшей половиной.-- Но дѣти, мнѣ надо кое о чемъ поговорить съ Дюрбекомъ и такъ-какъ онъ теперь находится напротивъ, то я воспользуюсь этимъ случаемъ и поймаю его. Я сейчасъ вернусь.-- И, взявъ фуражку, подполковникъ оставилъ дамъ однѣхъ.
   На роденбургскомъ бульварѣ, одиноко и тихо, съ угрюмо сдвинутыми бровями шелъ фон-Дюрбекъ. Куда? Онъ и самъ этого не зналъ. Онъ не хотѣлъ, чтобы мѣшали его думамъ, которыя и безъ того были не радостны. Почти не обращая вниманія на встрѣчныхъ, онъ поклонился такъ разсѣянно нѣсколькимъ знакомымъ, которыхъ встрѣтилъ, что тѣ съ удивленіемъ посмотрѣли ему вслѣдъ. Подобная небрежность была не въ его характерѣ. Взглядъ его, почти во все время прогулки обращенный въ землю, случайно устремился на приближавшуюся фигуру -- это былъ Раутенъ. Съ своей постоянной небрежностью, графъ волочилъ свою трость, держа ее между двумя пальцами; встрѣтясь съ капитаномъ, онъ поклонился надменнымъ, бѣглымъ поклономъ и хотѣлъ пройти. Но глаза Дюрбека быстро и твердо устремились на него; въ половину обратясь къ Раутену и отвѣчая на его поклонъ только приложеніемъ руки къ фуражкѣ, онъ сказалъ:
   -- Графъ, я радъ, что встрѣтилъ васъ здѣсь. Я только-что изъ вашей квартиры, но къ несчастію не нашелъ васъ тамъ, -- смѣю просить васъ на пару словъ?
   -- Съ удовольствіемъ капитанъ, отвѣтилъ графъ Раутенъ, стараясь между-тѣмъ казаться важнѣе, чѣмъ онъ выглядѣлъ обыкновенно.-- Чѣмъ могу служить вамъ?
   -- Однимъ только отвѣтомъ, сказалъ Дюрбекъ сухо.-- Помните-ли вы еще, какъ вы отнеслись вчера вечеромъ въ кафе-ресторанѣ про одну изъ театральныхъ дамъ, когда я находился въ той же комнатѣ?
   -- Къ сожалѣнію, нѣтъ! сказалъ Раутенъ, улыбаясь.-- Но вы согласитесь со мною, что разговоръ о театрѣ или о томъ, что связано съ нимъ, слишкомъ ничтоженъ для того, чтобы приковывать къ себѣ наше вниманіе болѣе, чѣмъ на мгновеніе. Возобновлять подобный разговоръ еще разъ на другое утро -- это была-бы тяжелая и кромѣ того очень неблагодарная работа. А какую цѣль имѣетъ вашъ вопросъ?
   -- Скажу просто, сказалъ Дюрбекъ, отъ котораго не ускользнула насмѣшка Раутена и которому стоило теперь немалаго труда сохранить необходимое присутствіе духа, я прійду на помощь вашей памяти. Вы отнеслись не съ должнымъ достоинствомъ про госпожу Блендгеймъ, въ присутствія одного джентльмена.
   -- Капитанъ! вскричалъ графъ Раутенъ.
   -- Вы знаете, что госпожа Блендгеймъ моя невѣста...
   Раутенъ хотѣлъ вспылить, но сдержалъ себя.
   -- Я этого не знаю, сказалъ онъ спокойно.-- Развѣ вы мнѣ представляли вашу невѣсту или прислали хоть пригласительную карточку? Почему мнѣ это знать? Изъ городскихъ сплетенъ, что-ли? но кто-же этимъ занимается? Я имъ не вѣрю.
   Дюрбекъ закусилъ губы.
   -- Я спрашиваю васъ, сказалъ онъ почти хриплымъ отъ волненія голосомъ,-- когда вы произносили тѣ слова, знали-ли вы, что я находился въ комнатѣ?
   -- Капитанъ, сказалъ съ большимъ спокойствіемъ Раутенъ,-- я этого не помню. Можетъ быть, я васъ и видѣлъ или слышалъ вашъ голосъ, но могло быть и противное.
   -- Вы уклоняетесь...
   -- Нисколько, я объясню вамъ просто: если-бы я васъ и видѣлъ, то все-таки не скрылъ-бы своего мнѣнія про одну изъ театральныхъ дамъ. Къ ихъ разряду принадлежитъ и Блендгеймъ.
   -- Госпожа Блендгеймъ, если смѣю просить васъ, подсказалъ Дюрбекъ, теряя терпѣніе.
   -- Почему именно: госпожа? улыбнулся графъ.-- Подобныхъ особъ такъ не величаютъ.
   -- Подлецъ! заскрежеталъ зубами Дюрбекъ.-- По настоящему ты заслуживаешь пощечины!
   -- Этого достаточно, сказалъ графъ, улыбаясь,-- Я думаю, вы достигли теперь такъ страстно вами ожидаемаго пункта, и болѣе никакой обиды не нужно.
   -- Я пойду теперь домой, сказалъ Дюрбекъ, сожалѣя, что зашелъ слишкомъ далеко, такъ-какъ достаточно было-бы и перваго слова,-- и останусь тамъ, пока вы кого-нибудь пришлете для объясненія. Я жду вашего отвѣта немедленно.
   Съ этими словами онъ повернулся, чтобы уйти.
   Раутенъ въ раздумьи остался стоять, опершись на свою палку. Капитанъ Дюрбекъ не успѣлъ отойти на шесть или на восемь шаговъ, какъ онъ закричалъ ему вслѣдъ:
   -- Капитанъ Дюрбекъ!
   Дюрбекъ остановился, не возвращаясь назадъ и, повернувъ только голову, сказалъ:
   -- Не думаю, чтобы между нами нужны были еще излишнія слова.
   -- Однако капитанъ, сказалъ графъ, и въ его лицѣ не передернулся ни одинъ мускулъ,-- я хочу вамъ сдѣлать одно предложеніе.
   -- Предложеніе? мнѣ? вскричалъ запальчиво Дюрбекъ.-- Въ васъ трусость проглядываетъ?
   -- Вы слишкомъ мало меня возразилъ его противникъ съ спокойствіемъ,-- и поэтому я прощаю вамъ ваше подозрѣніе, къ которому не подалъ никакого повода. Мы оба твердо рѣшились сломать наши шеи, не правда-ли?
   -- Безъ сомнѣнія, сказалъ Дюрбекъ мрачно.
   -- Прекрасно, такъ поговоримте спокойно; но мы возбуждаемъ здѣсь вниманіе, произнесъ онъ,-- мы корчимъ слишкомъ серьезныя лица и проходящіе не повѣрятъ, что между нами происходитъ дружескій разговоръ, такъ пройдемте вмѣстѣ, спокойно, нѣсколько шаговъ въ послѣдній разъ въ нашей жизни. Я объясню вамъ въ короткихъ словахъ мое мнѣніе и будетъ зависѣть отъ васъ сказать: да или нѣтъ. Согласны?
   -- Не понимаю, что вы мнѣ можете еще сообщить, возразилъ Дюрбекъ;-- но пусть будетъ такъ,-- пойдемте.
   Оба господина шли рядомъ, какъ-бы занятые миролюбивой лрогулкой, и Раутенъ началъ:
   -- Вы знаете, капитанъ, въ какихъ мы находимся обстоятельствахъ: вы намѣреваетесь въ скоромъ времени жениться, я тоже, я если я не ошибаюсь, то завтрашній день назначенъ какъ для моей, такъ и для вашей свадьбы.
   -- Ваша память, кажется, исправилась, графъ, сказалъ Дюрбекъ холодно.-- Но къ чему это предисловіе?
   -- Это не предисловіе, я говорю о самомъ дѣлѣ, какъ вы сейчасъ сами съ этимъ согласитесь. Одной изъ нашихъ невѣстъ,-- которой -- это въ рукахъ судьбы, готовится обманъ, но къ чему мы имъ обѣимъ приготовимъ эту непріятность.
   -- Я васъ не понимаю, мрачно сказалъ Дюрбекъ.
   -- Я объясню вамъ это коротко. Если я паду, то, конечно моя невѣста останется вдовою до вѣнца, вашей будетъ нисколько не лучше, потому-что вы должны или бѣжать, или васъ арестуютъ, и, быть можетъ, вамъ придется просидѣть нѣсколько лѣтъ въ крѣпости. Со мною будетъ то-же самое.
   -- Можно этого избѣжать?
   -- Непремѣнно. Дѣло это еще между нами... поймите меня, прибавилъ онъ живо, когда Дюрбекъ дерзко поднялъ свою голову;-- о примиреніи не можетъ быть и рѣчи и сегодняшній день долженъ рѣшить все; мы можемъ устроить это дѣло умнѣе.
   -- Я все еще не понимаю, чего вы хотите..
   -- Ну, такъ короче. Американцы очень практичный народъ, чего нельзя отъ нихъ отнять; предпринимая что-нибудь, они дѣлаютъ это съ ловкостью и безъ отлагательства. Слыхали вы объ американскихъ дуэляхъ?
   -- А! сказалъ Дюрбекъ и пристально взглянулъ на графа.
   -- Поняли, какое я вамъ Хотѣлъ сдѣлать предложеніе? До сихъ поръ ни одна душа не знаетъ о нашей ссорѣ, и будетъ лучше, если никто объ ней не узнаетъ. Умрете, напримѣръ, вы скоропостижно, меня не могутъ притянуть къ отвѣтственности; умру я -- никакое подозрѣніе не падетъ на васъ? Даже кровь моя не пристанетъ къ рукамъ вашимъ,-- хотя это и не особенно пріятное дѣло. Тотъ, кто останется въ живыхъ, отпразднуетъ свою свадьбу съ чистой совѣстью; умершаго, понятно, схоронятъ!
   Дюрбекъ молчалъ; какое-то тоскливое чувство передернуло его сердце; хотя и съ полнымъ мужествомъ вступилъ-бы онъ со всякимъ въ борьбу на жизнь и смерть, но угрожающая неизвѣстность поколебала его на минуту -- только на одну минуту, и тѣнь снова сбѣжала съ его лица.
   -- Какое предложеніе сдѣлаете вы мнѣ?
   -- Самое простое и лучшее, возразилъ Раутенъ, -- если мы хотимъ сдѣлать дѣло совершенно благоразумно. Мы пойдемъ въ первый отель, гдѣ найдемъ кости, -- въ "Угловомъ окнѣ" напримѣръ,-- и бросимъ ихъ обоюдно одинъ только разъ. Чтобы не обратить на себя вниманія гостей, мы съиграемъ на бутылку шампанскаго. Кто получитъ большее число очковъ, тотъ побѣдитель, онъ и заплатитъ за шампанское,-- другой пуститъ пулю въ лобъ не позже полуночи.
   Дюрбекъ чувствовалъ, какъ сердце билось въ его груди, и не отвѣчая, шелъ молча подлѣ графа. Это былъ страшный исходъ, но все-таки исходъ. Раутенъ былъ правъ. Пережившій не подвергался преслѣдованію закона. А какія муки предстояли-бы Констанціи изъ-за него, если-бы онъ даже и остался въ живыхъ, но попалъ-бы въ крѣпость. Одинъ-же изъ нихъ билъ-бы во всякомъ случаѣ убитъ, такъ-какъ онъ рѣшился назначить дуэль не далѣе какъ на разстояніи носового платка. Какую разницу обѣщаетъ предложеніе графа? Въ результатѣ никакой, только побѣдитель будетъ имѣть ту выгоду, что его не обвинятъ. Кромѣ того для него было не маловажнымъ обстоятельствомъ, чтобы имя Констанціи не было упомянуто, чтобы ея честь не страдала. Если-же они поведутъ дѣло открыто, съ секундантами, то можно думать, какую молву распространятъ тогда и какія сумасбродныя вещи будутъ вымышлять люди: вѣдь каждый считаетъ своимъ правомъ поносить актрису.
   -- Хорошо, вскричалъ онъ,-- я принимаю ваше предложеніе! Оно дьявольски придумано, но вы правы: оно достигаетъ своей цѣли.-- А когда должно оно исполниться?
   -- Когда? сейчасъ! сказалъ Раутенъ.-- Мы не должны медлить, потому-что у насъ руки полны дѣлъ, которыя надо устроить еще на этомъ свѣтѣ. Не знаю, хорошо-ли я все устрою... но впрочемъ поспѣшность имѣетъ свою выгоду: не предаешься напраснымъ и мучительнымъ размышленіямъ.
   -- Ваше честное слово, что вы исполните условіе, если жребій падетъ на васъ; я съ своей стороны обязываюсь своимъ еловомъ.
   -- Разумѣется, сказалъ Раутенъ,-- мое честное слово, что дѣло окончится еще до полуночи.
   -- До полуночи! повторилъ капитанъ глухо, но они не подали рукъ другъ другу; Дюрбекъ и не требовалъ этого, онъ зналъ, что достаточно одного честнаго слова. Они молча пошли по дорогѣ, Раутенъ шелъ впередъ, Дюрбекъ безсознательно слѣдовалъ за нимъ. Такъ достигли они кафе-ресторана на Бринкѣ, и нашли тамъ мало посѣтителей, изъ коихъ большая часть были незнакомые люди; здѣсь не было ни одного офицера.
   -- Mademoiselle, крикнулъ Раутенъ, какъ только они вошли,-- прошу бутылку шампанскаго, два стакана и кости,-- мы кинемъ жребій, кому платить!
   Молодая живая дѣвушка въ кафе, очень нарядно одѣтая, потому-что ресторанъ этотъ посѣщался людьми de la haute volée, принесла довольно скоро требуемое; въ кафе случалось часто, что посѣтители играли на кофе или бутылку вина, и кости всегда лежали на буфетѣ въ кожаной чашечкѣ, выложенной краснымъ бархатомъ.
   -- Сюда, на угловое окно, душа моя, закричалъ ей графъ, когда она хотѣла поставить доску на ближайшій столъ.-- Это лучшее мѣсто, и эти два кресла стоятъ здѣсь, какъ-бы для дружеской бесѣды.-- Съ этими словами онъ откупорилъ бутылку и пробка весело хлопнула въ потолокъ.
   -- Такъ, капитанъ, продолжалъ онъ, наливая въ оба стакана,-- вино приведетъ насъ въ лучшее настроеніе. Мы не будемъ чокаться, прибавилъ онъ съ горькой улыбкой, видя, что Дюрбекъ медлитъ взять стаканъ.-- Вѣроятно, вамъ придется заплатить за шампанское, и откровенно сказать, я былъ-бы радъ, потому-что въ послѣднее время счастіе меня оставило. Придется переживать тѣ-же мученія, а кто ихъ пережилъ, тѣмъ лучше,-- и такъ: за здравіе того, что мы любимъ! съ этими словами онъ опорожнилъ свой стаканъ.
   Дюрбекъ медлилъ. Теперь, когда все было рѣшено, въ немъ проснулось какое-то тяжелое чувство, и если-бы его теперь спросили, какой вызовъ онъ изберетъ, конечно, онъ никогда не рѣшилъ-бы въ пользу этого. Но можетъ-ли онъ теперь отступить? Графъ почти догадывался, что происходило въ его душѣ, потому-что насмѣшливая улыбка дрожала на его губахъ. "Нѣтъ, это уже невозможно! Поздно"! мелькало въ умѣ Дюрбека и, схвативъ стаканъ, онъ залпомъ выпилъ его.
   -- Кто-же изъ насъ заплатитъ счетъ! вскричалъ графъ.-- Вамъ слѣдуетъ бросить первому,-- вы дрожите? сказалъ онъ ѣдко, но тихо, и взглядъ его былъ строго устремленъ на Дюрбека
   Дюрбекъ не возражалъ, но презрительная усмѣшка играла на его губахъ. Онъ взялъ твердой рукой ящичекъ, потрясъ его и костя покатились по столу: упали двѣ шестерки и двойка.
   -- Четырнадцать! вскричалъ Раутенъ.-- Это почти высшее число. Прекрасный ударъ! Я зналъ это напередъ -- столько я не брошу... и такъ къ рѣшенію!
   Онъ взялъ кости со стола и положилъ ихъ опять въ ящичекъ. Дюрбекъ все еще пристально смотрѣлъ на мраморную доску, которая въ слѣдующее мгновеніе должна была рѣшить вопросъ жизни или смерти. Раутенъ тоже потрясъ костя и бросилъ ихъ такъ, что онѣ покатились по столу... Судьба была рѣшена. Взгляды обояхъ встрѣтились.
   Никто изъ нихъ не проронилъ ни слова, число очковъ не было выговорено. Изъ посѣтителей никто не обратилъ вниманія на игру, никого не озаботило, кому изъ собесѣдниковъ придется платить за шампанское.
   Раутенъ медленно взялъ кости и пошелъ съ ними къ буфету.
   -- Ну, прекрасное дитя, смѣялся онъ,-- я угадалъ меня преслѣдуетъ мое обычное несчастіе, я долженъ заплатить за шампанское, и чѣмъ скорѣе это сдѣлается, тѣмъ лучше!
   Онъ вынулъ изъ кармана два талера и бросилъ икъ на прилавокъ. Дюрбекъ смотрѣлъ ему вслѣдъ, но едва видѣлъ его фигуру,-- точно туманъ наполнялъ пространство между ними, и очерки всѣхъ предметовъ казались радужнаго цвѣта. Раутенъ стоялъ опять передъ Дюрбекомъ и наполнялъ стаканы.
   -- Еще одинъ стаканъ, капитанъ, наше дѣло прекращено и никакой ненависти не можетъ быть между нами.
   -- Вотъ я и нахожу обоихъ васъ вмѣстѣ и даже за шампанскимъ! вскричалъ вошедшій подполковникъ.
   -- А, Клингенбрухъ, смѣясь, встрѣтилъ его Раутенъ,-- вы пришли, старый другъ, какъ-бы до призыву. Еще одинъ стаканъ, барышня,-- мы празднуемъ примиреніе и васъ только не доставало, подполковникъ. Откуда вы?
   -- Только-что изъ дому. Мы видѣли какъ оба входили въ кафе, и я хотѣлъ пожелать вамъ добраго утра.
   Дюрбекъ съ трудомъ пришелъ въ себя. Онъ чувствовалъ, что теперь именно онъ не долженъ показывать своей слабости передъ графомъ и Клингенбрухъ не долженъ замѣтить, что здѣсь произошло что-то необыкновенное; но улыбка, съ которой онъ привѣтствовалъ новопришедшаго, была принужденная; отъ маленькаго человѣчка не ушло, что Дюрбекъ находится въ необыкновенно-взволнованномъ состояніи. Вся кровь бросилась Дюрбеку въ голову, лицо его горѣло и даже глаза были налиты кровью; онъ чувствовалъ это и, приложивъ руку ко лбу, сказалъ:
   -- Я выпилъ сегодня лишнее, я не выношу по утрамъ вина, извините меня.
   Взявъ фуражку, онъ хотѣлъ уйдти.
   -- И такъ вы помните наше условіе? Неправда-ли, мой милый капитанъ? сказалъ графъ Раутенъ.
   -- Разумѣется! отвѣтилъ Дюрбекъ.-- Прощайте господа!
   -- Прощайте, любезный капитанъ, добраго утра! сказалъ Клингенбрухъ ласково, смотря съ удивленіемъ ему вслѣдъ, пока тотъ не скрылся за дверью.
   -- Что это съ Дюрбекомъ сегодня утромъ? обратился онъ къ Раутену.-- Онъ казался такимъ раздраженнымъ и взволнованнымъ, глаза его имѣли какой-то странный блескъ.
   -- Я ничего не знаю, возразилъ Раутенъ, пожимая плечами,-- но это и мнѣ бросилось въ глаза, онъ дѣлалъ даже нѣкоторыя странныя замѣчанія. Вы знакомы съ нимъ короче, подполковникъ, не раскаивается-ли онъ въ намѣреніи жениться на театральной дамѣ? По одному замѣчанію, которое онъ сдѣлалъ, я предполагаю что-то подобное.
   -- Это немыслимо, живо вскричалъ Клингенбрухъ;-- ничто не могло быть легче, какъ бросить это намѣреніе, но онъ съ замѣчательной настойчивостью и съ большимъ стараніемъ умѣлъ отстранить всякое препятствіе. Нѣтъ, я не могу этому повѣрить.
   -- Быть можетъ, онъ получилъ непріятное извѣстіе. Судя по тому, какъ я его нашелъ сегодня утромъ, онъ £казался печальнымъ, глаза его блуждали безпокойно, какъ-будто ища кого-нибудь. Онъ былъ сегодня утромъ у меня.
   -- Дюрбекъ?
   -- Да, но не засталъ меня дома, мы встрѣтились потомъ на прогулкѣ. Онъ жаловался, что не совсѣмъ здоровъ, и я предложилъ ему распить бутылку шампанскаго, что онъ и сдѣлалъ.
   -- Странно, сказалъ Клингенбрухъ, вспомнивъ волненіе Дюрбека вчера вечеромъ; его дружескія отношенія къ графу казались ему теперь непонятны, такъ-какъ онъ зналъ, что Дюрбекъ не любилъ Раутена.
   -- Возьмите вашъ стаканъ, подполковникъ, вскричалъ Раутенъ,-- да здравствуетъ весна!-- Клингенбрухъ взглянулъ на стаканъ Дюрбека; Дюрбекъ, кажется, даже и не отпилъ вина. Не желая быть невѣжливымъ противъ графа, Клингенбрухъ отвѣтилъ на его тостъ. Казалось, что Раутену нравилось вино, и Клингенбрухъ никогда не видѣлъ его болѣе разговорчивымъ. Да, онъ выказывалъ даже шаловливость съ "барышнею", съ которой обращался прежде очень скромно; окончательно опустошивъ бутылку и слыша, что подполковникъ собирается домой, Раутенъ всталъ и проводилъ Клингенбрухъ до улицы, гдѣ они и разстались.
   Клингенбрухъ вошелъ въ свой домъ. Мысль о капитанѣ Дюрбекѣ, котораго онъ любилъ и зналъ нѣсколько лѣтъ, не покидала его. Поведеніе Дюрбека съ графомъ казалось ему загадочнымъ, кромѣ того, онъ зналъ навѣрно, что капитанъ никогда не былъ хорошаго мнѣнія о Раутенѣ и можно-ли думать, что онъ сегодня утромъ вдругъ подружился съ графомъ, помня очень хорошо сцену вчерашняго вечера? И все-таки Клингенбрухъ не могъ отрицать, что онъ видѣлъ все это собственными своими глазами. Что произошло между ними, что могло произвести въ Дюрбекѣ такую перемѣну?
   Клингенбрухъ остановился въ раздумьи на своей лѣстницѣ: у кого освѣдомиться? Можетъ быть въ кафе? Но онъ не видѣлъ тамъ ни одного знакомаго. Чѣмъ болѣе онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ болѣе желалъ объясненія. Самъ Раутенъ былъ такой странный, оживленный, что вовсе не было въ его характерѣ. Неужели шампанское взволновало его? Это невозможно.
   Подполковникъ повернулся еще разъ на лѣстницѣ и пошелъ назадъ въ кафе; если никто болѣе, то по крайней-мѣрѣ буфетчица могла сказать ему, не замѣтила-ли она чего необыкновеннаго въ свиданіи Раутена и Дюрбека или, быть можетъ, не произошла-ли какая-нибудь сцена. Хотя все это и не касалось его, но онъ не могъ побѣдить-любопытства.
   Въ "угловомъ окнѣ" напротивъ, комната была почти пуста. Только два посѣтителя играли въ домино, а третій читалъ газету. Буфетчица была занята чисткою и прибираніемъ посуды. Клингенбрухъ, чтобы не сразу обратиться, съ вопросомъ, попросилъ налить себѣ рюмку ликеру и когда дѣвушка подносила ему вино, онъ ласково сказалъ:
   -- А propos, милая, не было-ли чего между двумя господами, съ которыми я разговаривалъ здѣсь...
   -- Графомъ Раутеномъ и капитаномъ Дюрбекомъ?
   -- О, вы знаете ихъ?
   -- Какъ-же не знать этихъ господъ? графъ Раутенъ посѣщаетъ насъ почти всякій день и играетъ всегда въ задней комнатѣ. Вы вѣрно знаете...
   -- Въ самомъ дѣлѣ, но вѣдь оба не имѣли до того никакой ссоры; не такъ-ли?
   -- Ссоры? Боже избави, сказала она,-- они пришли совершенно веселые, и только бросили кости, на бутылку шампанскаго, болѣе ничего.
   -- Бросали кости?
   -- Да. Это случается здѣсь очень часто.
   -- И кто проигралъ?
   -- Графъ.
   -- Графъ Раутенъ? Гмъ, сказалъ Клингенбрухъ. Онъ смутился и, выпивъ свою рюмку ликеру и заплативъ за нее, онъ тихо, задумавшись, пошелъ домой.
   

ГЛАВА XXIV.
Первое подозрѣніе.

   Наверху, у своего углового окна стоялъ нотаріусъ Пистеръ и смотрѣлъ внизъ на улицу, то-есть, его взглядъ былъ устремленъ туда, но въ сущности онъ ничего не замѣчалъ, что происходило внизу, а видѣлъ только развѣ проходящія фигуры, которыя мѣнялись, какъ китайскія тѣни, не принимая въ его глазахъ никакой опредѣленной формы.
   Внизу проходилъ мимо придворный аптекарь Землейнъ и ласково поклонился ему; Пистеръ посмотрѣлъ на него пристально, но поклонъ Землейна подѣйствовалъ на него столько-же, какъ будто онъ относился къ ближайшему кровельному жолобу.
   Рядомъ лежалъ въ окнѣ директоръ Зюсмейеръ, покуривая турецкую трубку и громко откашливаясь,-- Пистеръ повернулъ къ нему свою голову, но фактически не слыхалъ этого откашливанія, не видя и самого директора; только красный халатъ и красное лицо послѣдняго пестрѣли передъ его глазами.
   Онъ обращалъ упорное вниманіе только на свою дверь и безпрестанно поворачивалъ къ ней свою голову. Очевидно, онъ ждалъ кого-то; наконецъ вошелъ Муксъ и Пистеръ встрѣтилъ его словами:
   -- Ну что, засталъ-ли его?
   -- Нѣтъ, господинъ нотаріусъ, сказалъ Муксъ, вѣшая на назначенный гвоздь свою'шляпу;-- я былъ въ пяти различныхъ мѣстахъ, указанныхъ мнѣ кассиршей казенной палаты, предполагая возможнымъ найти его, но его нигдѣ не было: ни на почтѣ, ни въ погребкѣ, ни въ кандитерской и кромѣ того я былъ въ четырехъ различныхъ портерныхъ.
   -- Ты и санъ жаждалъ выпить?
   -- Можетъ быть и жаждалъ, возразилъ Муксъ, между тѣмъ какъ горькая усмѣшка подергивала его губы;-- вы знаете, что я не пью.
   -- Гмъ, впрочемъ иногда это-бы не мѣшало...
   -- Я просилъ господина кассира прислать его къ намъ, какъ только онъ вернется докой, продолжалъ Муксъ.-- Вы довольны этимъ?
   -- Конечно; дѣлать нечего, если его иначе не поймаешь. Муксъ, теперь дѣло-то начнется! Читалъ ты письмо изъ Силезіи?
   -- Нѣтъ, г. нотаріусъ.
   -- Прочти, вотъ оно лежитъ, но читай громко, я желалъ-бы послушать его еще разъ.
   Муксъ раскрылъ письмо.
   -- Они прислали карточку назадъ!
   -- Безъ сомнѣнія -- я этого требовалъ, но читай.
   "Милостивый государь, читалъ Муксъ,-- мы не знаемъ въ этой окрестности графа Раутена, имя это вообще здѣсь не встрѣчается. Что касается присланной карточки (возвращаемой при семъ), то личность, съ которой она снята, безъ сомнѣнія, здѣсь многимъ знакомое лицо, но забытое уже нѣсколько лѣтъ. Человѣкъ, котораго изображаетъ фотографія, есть нѣкто Куно фон-Требенъ, здѣшній уроженецъ. Онъ провелъ дикую, необузданную молодость; родители его совершенно не радѣли о немъ. Удалился онъ отсюда отъ долговъ и указываемое вами время совпадаетъ съ временемъ его пребыванія здѣсь на самомъ дѣлѣ весьма точно. Маленькое имѣніе его отца лежитъ или лежало (родители его умерли нѣсколько лѣтъ тому назадъ и имѣніе было отдано кредиторамъ, теперь-же перешло въ другія руки) недалеко отъ означенной вами деревни. Въ преступленіи молодой Гребенъ не былъ подозрѣваемъ, доноса, сколько я помню, не было,-- исключая жалобъ за долги. Я не считаю его способнымъ на преступленіе, это былъ только чрезвычайно легкомысленный молодой человѣкъ и всѣ сосѣди благодарили Бога за избавленіе отъ него.
   "Палка, которой убили еврея, слѣдуетъ при семъ, такъ-какъ вы надѣетесь напасть на слѣды преступленія. Убѣдительно прошу прислать мнѣ ее обратно, когда вы въ ней не будете нуждаться, такъ-какъ она находится при дѣлѣ.
   "Отвѣчая на ваше письмо, остаюсь съ уваженіемъ и преданностью.

Фридрихъ Бертулъ, совѣтникъ юстиціи."

   Муксъ съ удивленіенъ посмотрѣлъ на нотаріуса.
   -- Ну? спросилъ нотаріусъ.
   -- Конечно, это оправдываетъ подозрѣнія, возразилъ маленькій человѣчекъ,-- но поможетъ-ли это молодому Гандорфу? Эти показанія наводятъ на слѣдъ, но все еще они не могутъ служить доказательствомъ.
   -- Да, сказалъ Пистеръ, размышляя,-- въ этомъ ты правъ, Муксъ; это не доказательство, по крайней мѣрѣ для суда; нельзя даже основать доноса на этомъ. Но если также и все другое будетъ согласоваться, то безъ сомнѣнія эти факты будутъ имѣть вѣсъ, и я считаю моею обязанностью увѣдомить объ этомъ дѣлѣ семейство Зольберговъ, оно можетъ потомъ дѣлать, что ему угодно.
   -- Вы хотите жаловаться на графа Зольбергу?
   -- Нѣтъ, я обращу вниманіе молодого Зольберга только на то, въ какомъ, хотя еще неполномъ, подозрѣніи находится его будущій зять; онъ можетъ потомъ дѣйствовать по своему усмотрѣнію. Поди къ нимъ -- ты вѣдь знаешь, гдѣ живутъ Зольберги?
   -- Да, господинъ нотаріусъ, сказалъ Муксъ, но такимъ тихимъ голосомъ, что Пистеръ понялъ его только по наклоненію головы.
   -- Хорошо, такъ передай, что я прошу молодого барона -- Гансомъ зовутъ его, -- чтобы онъ былъ такъ добръ пришелъ сегодня ко мнѣ: у меня есть ему кое-что сообщить. Ты понялъ меня?
   -- Да, г. нотаріусъ.
   -- Ты можешь идти сейчасъ; можетъ быть, онъ дома, мы не можемъ терять времени, потому-что свадьба должна быть на дняхъ.
   Муксъ необыкновенно поблѣднѣлъ.
   -- Не лучше-ли, сказалъ онъ медленно,-- написать ему нѣсколько строкъ? Если его нѣтъ дома, то онъ вѣрнѣе получитъ наше увѣдомленіе, возвратясь домой.
   -- Я дамъ тебѣ мою карточку и напишу на ней нѣсколько словъ, это будетъ скорѣе, такъ-какъ городская почта еще только завтра утромъ перешлетъ письмо. Но что съ тобою? Ты выглядишь смущеннымъ. Развѣ что случилось?
   -- Нѣтъ, уважаемый нотаріусъ, сказалъ Муксъ, качая головою.-- Ничего, я думалъ только... впрочемъ я пойду, прибавилъ онъ рѣшительно,-- дайте мнѣ карточку, тогда мнѣ больше нечего передавать.
   -- Ну, ты прежде никогда не боялся никакой передачи, сказалъ Пистеръ, подходя къ своему бюро, и написалъ нѣсколько словъ на карточкѣ.-- Вотъ такъ, приходи скорѣе, потому-что сегодня много дѣла. А propos, когда писала жена, что она хочетъ пріѣхать?
   -- По настоящему, она хотѣла уже быть здѣсь на дняхъ, сказалъ Муксъ,-- но увѣдомоляетъ, что она захворала, и докторъ не позволяетъ ей ѣхать, но какъ скоро почувствуетъ себя лучше, немедленно...
   -- Ахъ да, теперь я припоминаю... она можетъ пріѣхать скорѣе сегодня, чѣмъ завтра. Во всякомъ случаѣ она будетъ телеграфировать, чтобы мы могли приготовить ей комнату въ отелѣ.
   Онъ пошелъ къ своимъ занятіямъ, а Муксъ взялъ шляпу, чтобы исполнить возложенное на него порученіе.
   Въ домѣ Зольберга было много хлопотъ. Въ большой залѣ работалъ обойщикъ, чтобы привести въ ней все въ порядокъ къ предстоящему торжеству. Такъ-какъ графъ Раутенъ высказалъ свое твердое намѣреніе уѣхать съ своей молодой женой сейчасъ-же послѣ вѣнчанія, то старый Зольбергъ желалъ тѣмъ болѣе блистательно отпраздновать дѣвичникъ. Къ давно назначенному дню, пригласительныя карточки были уже разосланы, и стоило только привести залу въ блестящее состояніе, такъ-какъ въ тотъ вечеръ общество должно было пользоваться и нижнимъ этажемъ. Это были громадныя комнаты, которыя могли вмѣщать сотни людей.
   Маленькое семейство и сегодня сошлось послѣ обѣда въ саду; весна была въ полной красѣ, распускались тысячи цвѣтовъ, зяблики дѣятельно вили свои гнѣзда, а ласточки летали высоко" высоко въ голубомъ пространствѣ, носясь то туда, то сюда. Все радовалось милому, чудесному времени и не мудрено, что солнечный лучъ запалъ также и въ сердца людей.
   Двѣ молодыя баронессы, дальнія родственницы Зольберговъ, пріѣхали къ нимъ въ гости, нѣсколько дней тому назадъ. Это были что называется "деревенскія барышни". Отецъ послалъ ихъ въ городъ, чтобы онѣ ознакомились немного съ городскою жизнью и участвовали на балу у его двоюроднаго брата. Это были милыя, добрыя существа, веселыя, свѣжія и счастливыя, одѣтыя въ новые, свѣжіе наряды. Молодежь веселилась отъ души, между тѣмъ какъ г. и г-жа фон-Зольбергъ, сидя на террасѣ, любовались шумнымъ и оживленнымъ кружкомъ.
   Шаловливѣе всѣхъ казался сегодня, постоянно тихій и скрытный графъ Раутенъ. Онъ вернулся, по его словамъ, за четверть часа тому назадъ съ прогулки, но не прошло пяти минутъ, какъ онъ очутился среди рѣзвыхъ, молодыхъ людей и устроилъ шумную игру, давшую поводъ молодымъ даманъ часто вскрикивать; даже самому старому барону, удалявшемуся прежде въ свой кабинетъ отъ подобнаго шума, было весело.
   Съ этой стороны, графъ Раутенъ никогда прежде себя не показывалъ; Гансу именно не нравилось, что онъ обыкновенно при самой задушевной веселости не допускалъ увлекать себя. Сегодня-же, напротивъ, онъ увлекалъ другихъ, и это дѣлало еще болѣе счастливою Франциску.
   Внутри, въ домѣ, между тѣмъ, у наружной двери позвонили, и когда слуга отворилъ ее, то на дворѣ появился маленькій, горбатый, очень блѣдный человѣкъ, потребовавшій для объясненія г. фон-Зольберга.
   -- Не могу-ли я это исполнить? спросилъ лакей..
   -- Нѣтъ, сказалъ Муксъ тихо,-- у меня есть порученіе къ молодому г. фон-Зольбергу. Онъ дома?
   -- Да, въ саду.
   -- Могу я пойти къ нему?
   -- Нѣтъ, тамъ собралось общество; войдите сюда на минуту, я позову его.-- Слуга тихо поплелся прочь. Ему не для чего было показывать особеннаго уваженія маленькому, изувѣченному человѣчку, въ довольно истертомъ сюртучкѣ,-- человѣчку, который стоялъ передъ нимъ, лакеемъ барона фон-Зольберга, со шляпою въ рукѣ.
   Муксъ остался одинъ въ пустой, обширной передней, которая была украшена богаче любой комнаты у столь-же знатныхъ родомъ, но бѣдныхъ людей. Большіе шкафы изъ краснаго дерева стояли тутъ съ зеркальными стеклами вмѣсто дверей, отражая всю фигуру посѣтителя; здѣсь были столы съ мраморными досками к съ массивными, рѣзными ножками; вѣшалки и подпорки для дождевыхъ зонтиковъ; дубовый полъ былъ гладокъ, какъ зеркало.
   И среди всего этого стояла маленькая, изуродованная, убогая фигура Мукса, держащая обѣими руками свою шляпу и прижавшая руки къ груди. Давила-ли его непривычная роскошь, которая его окружала? Едва-ли. Глазъ его скользилъ по ней невнимательно, но все сильнѣе, все буйнѣе поднималась его грудь; онъ усиленно и тяжело дышалъ и очевидно боролся противъ возникавшаго чувства, пока наконецъ не преодолѣлъ его. Онъ не выдержалъ болѣе и прижалъ обѣ руки съ маленькою шляпою къ лицу, слезы брызнули изъ его глазъ.
   Между тѣмъ въ саду шумѣлъ молодой веселый народъ, и, какъ играющіе дѣти гонялись другъ за другомъ, отдавая "въ наймы уголки"; игра эта заставляла ихъ безпрестанно мѣнять свои мѣста и перегонять другъ друга.
   Господинъ фон-Зольбергъ senior стоялъ на террасѣ и, улыбаясь, смотрѣлъ на нихъ, когда къ нему подошелъ слуга и доложилъ:
   -- Господинъ баронъ, тамъ стоитъ маленькій, горбатый человѣкъ и желаетъ говорить съ молодымъ барономъ.
   -- Теперь не время, коротко сказалъ старый господинъ.
   -- Онъ утверждаетъ, что имѣетъ порученіе.
   -- Порученіе, -- слѣдовательно, не проситъ милостыни?
   -- Не думаю, но, конечно, и это можетъ быть возможнымъ.
   Баронъ поглядѣлъ еще съ минуту на игру. Раутенъ только-что хотѣлъ обмѣняться съ одною изъ молодыхъ дамъ своимъ мѣстомъ, когда Гансъ помѣшалъ ему; было еще другое пустое мѣсто, и графъ какъ молнія направился туда. Тутъ онъ увидѣлъ подъ своими ногами черезчуръ длинный шлейфъ Франциски и, изъ боязни наступить на него, отставилъ ногу въ сторону, потерялъ равновѣсіе и упалъ на траву во всю длину своего тѣла, что, конечно, было встрѣчено веселымъ, задушевнымъ смѣхомъ. Но Раутенъ, замѣтивъ свое выгодное положеніе, съ свойственной ему ловкостью, увидѣлъ въ это самое мгновеніе одно свободное мѣсто, вскочилъ, бросился къ нему и достигъ его прежде, чѣмъ молодыя дамы успѣли оправиться отъ своего смѣха.
   -- Гансъ! закричалъ въ эту минуту баронъ фон-Зольбергъ.
   -- Что, папа?
   -- Прошу тебя, иди сюда.
   -- Сію минуту.
   Гансъ замѣтилъ, что Раутенъ при своемъ паденіи потерялъ что-то бѣлое, блестящее. Можетъ быть, это кольцо? Онъ бросился къ тому мѣсту и нашелъ въ травѣ игральную кость, которую, улыбаясь, спряталъ. Не могъ-же онъ теперь, при дамахъ, отдатьее владѣльцу, потому-что онъ, а въ особенности Франциска, прсчли-бы ему строгое наставленіе.
   -- Гансъ, тебя кто-то желаетъ видѣть.
   -- Меня, папа? вскричалъ молодой человѣкъ и прыгнулъ наверхъ черезъ немногія ступени террасы.
   -- Я не знаю кто, какой-то маленькій, горбатый человѣкъ, имѣетъ къ тебѣ порученіе.
   -- Это отъ нотаріуса Пистера, вскричалъ Гансъ,-- отъ уполномоченнаго нашего гамбургскаго дома. Тамъ не случилось-ли чего?-- Онъ бросился черезъ залу въ переднюю, куда хотѣлъ послѣдовать за нимъ и слуга, но, увидѣвъ, что и старый баронъ собирается идти туда-же, онъ почтительно остался позади него.
   Когда Гансъ вошелъ въ переднюю и бросилъ вокругъ свой взоръ, онъ съ удивленіемъ замѣтилъ маленькую, убогую, сбившуюся фигуру съ лицомъ, закрытымъ руками.
   -- Что это? сказалъ онъ съ удивленіемъ, -- что съ вами?
   Муксъ испуганно вздрогнулъ; онъ, казалось, забылъ, гдѣ находится и, бросивъ вокругъ себя взглядъ, боязливо остановилъ его на великолѣпной фигурѣ молодого дворянина.
   -- Извините, господинъ баронъ, сказалъ онъ тихимъ, дрожащимъ, какъ-бы отъ страха, голосомъ.-- Я внезапно почувствовалъ себя дурно.
   -- Хотите стаканъ воды? спросилъ Гансъ добродушно.
   -- Благодарю, уже прошло, сказалъ Муксъ мягко, -- я долженъ исполнить порученіе нотаріуса Пистера: онъ проситъ васъ, если вы можете, прійти къ нему сейчасъ, такъ-какъ онъ имѣетъ сообщить вамъ тайну.
   -- Что, она очень важна?
   Муксъ пожалъ плечами.
   -- Господинъ нотаріусъ желаетъ сообщить ее вамъ лично; я думаю, она важна.
   -- Что хочетъ отъ тебя этотъ человѣкъ? сказалъ въ эту минуту баронъ Зольбергъ-отецъ, который послѣдовалъ за сыномъ и теперь съ удивленіемъ, а также и съ недовѣріемъ замѣтилъ орошенное слезами лицо Мукса.
   Какъ только онъ произнесъ первое слово, -- большіе умные глаза Мукса устремились на него, и пока Муксъ находился въ этомъ домѣ, его взгляды будто волшебствомъ приковывались къ барону.
   -- Ничего, отецъ, сказалъ Гансъ,-- это писецъ адвоката; нотаріусъ желаетъ поговорить со мною, и я думаю, я успѣю еще сходить къ нему до обѣда.
   -- Развѣ не могъ онъ самъ прійдти къ тебѣ?
   -- Подобныя дѣла обдѣлываются лучше въ конторѣ; тамъ, по крайней мѣрѣ, можешь быть увѣренъ, что тебя не обезпокоятъ.
   -- И ти хочешь оставить теперь молодыхъ дамъ?
   -- Дѣла прежде всего, отецъ.-- Подождите минуту, я пойду сейчасъ вмѣстѣ съ вами, или пойдите лучше впередъ и скажите г. нотаріусу, что я слѣдую за вами.
   Онъ побѣжалъ наверхъ по винтовой лѣстницѣ, ведущей изъ передней въ верхній этажъ, чтобы въ своей комнатѣ вымыть руки послѣ игры въ саду.
   Муксъ, какъ прикованный, остался еще съ минуту на томъ-же мѣстѣ; старый баронъ, не интересуясь далѣе дѣломъ и не обращая вниманія на маленькаго посла, отвернулся и пошелъ опять назадъ въ садъ. Муксъ, которому человѣкъ, одѣтый въ ливрею, отворилъ уже дверь, какъ-будто желая сказать: "ну, скоро-ли?" -- оставилъ также этотъ домъ, дверь котораго сейчасъ-же закрылась за нимъ.
   Когда Гансъ пришелъ въ свою комнату и подошелъ къ умывальному столу, онъ почувствовалъ, что въ его рукѣ все еще находится найденная имъ и совершенно цабытая кость; онъ бросилъ ее на письменный столъ; она покатилась и упала на полъ. Шесть очковъ были на верхней сторонѣ.
   Гансу, впрочемъ, немного надо было времени для своего туалета: онъ только причесалъ наскоро свои густыя, русыя кудри, схватилъ перчатки и хотѣлъ уже идти, какъ вдругъ замѣтилъ упавшую кость. Онъ имѣлъ еще время поднять ее и опять бросить на письменный столъ, и поспѣшилъ къ нотаріусу, такъ-какъ до обѣда оставалось немного времени.
   Муксъ пришелъ въ свою контору раньше. Когда онъ вернулся, то доложилъ нотаріусу, не глядя на него:
   -- Г. баронъ будетъ сейчасъ здѣсь.
   Затѣмъ онъ отошелъ къ своей маленькой конторкѣ.
   Пистеръ смотрѣлъ на него съ удивленіемъ, потому-что смущенный видъ молодого человѣка не ускользнулъ отъ его вниманія.
   -- Что съ тобою, Муксъ? Ты бѣлъ, какъ сыръ, твои глаза красны, какъ у кролика, -- ты нездоровъ?
   -- Нѣтъ, г. нотаріусъ.
   -- Но что-же съ тобой? Еще недавно съ тобою было что-то подобное, и, если я не ошибаюсь, тоже имѣло связь съ Зольбергами; я не могу только теперь припомнить, что именно. Скажи, что съ тобою, Муксъ? Ты вообще кажешься мнѣ страннымъ.
   -- Страннымъ, г. нотаріусъ?
   -- Да. Ты знаешь, что я желаю тебѣ добра, ты послѣ смерти твоей матери одинокъ, и долженъ сознаться, что до сихъ поръ я всегда по возможности давалъ тебѣ свои совѣты. Если у тебя лежитъ что-нибудь на сердцѣ, Муксъ, говори, и мы посмотримъ, что намъ дѣлать!
   -- Въ другой разъ, г. нотаріусъ, сказалъ Муксъ тихо,-- вотъ уже идетъ и г. Зольбергъ.
   Онъ былъ правъ. Въ это самое время постучали въ дверь, а черезъ минуту Гансъ уже стоялъ на порогѣ.
   -- Любезный нотаріусъ, вы желали со мною говорить, вскричалъ онъ, -- не получили-ли вы извѣстія о нашемъ кораблѣ?
   -- О вашемъ кораблѣ, г. Зольбергъ?
   -- О "Клеопатрѣ"! Вы знаете вѣдь, что мы тревожимся о немъ.
   -- О "Клеопатрѣ" я ничего не слыхалъ, сказалъ Пистеръ сухо.
   -- Гмъ, проворчалъ Гансъ, -- тогда, конечно, мнѣ не слѣдовало торопиться. Я думалъ, что у васъ есть для меня добрыя вѣсти, такъ-какъ судно слабо застраховано, а оно привезетъ дорогой грузъ или, по крайней мѣрѣ, должно привезти его. Такъ что-же случилось?
   -- Имѣете-ли вы полчаса свободнаго времени, господинъ фон-Зольбергъ?
   -- Полчаса, но не болѣе.
   -- Дѣло очень важное, какъ для васъ, такъ и для вашего семейства.
   -- Ну, такъ къ дѣлу. Желаете вы говорить со мною однимъ? прибавилъ онъ, бросивъ взглядъ на Мукса.
   -- Муксъ можетъ остаться, сказалъ Пистеръ спокойно,-- онъ надежный человѣкъ и знаетъ сверхъ того все. Прошу, прочтите сперва вотъ это письмо.
   Гансъ взялъ письмо, полученное Пистеромъ изъ Силезіи. Бросивъ свой взглядъ на него, онъ сказалъ:
   -- Графъ Раутенъ? Раутенъ, сколько я знаю, никогда не былъ въ Силезіи.
   -- Прошу, читайте письмо.
   Гансъ подошелъ къ окну. Его первый взглядъ былъ, конечно, брошенъ на противоположную аптеку и на окна верхняго этажа. Но такъ какъ тамъ никого не было, то онъ опустился на близь стоящій стулъ и началъ читать со вниманіемъ письмо. Все сильнѣе и сильнѣе качалъ онъ при чтеніи головою, и когда кончилъ, то, смѣясь, замѣтилъ:
   -- Да, милѣйшій г. нотаріусъ, дѣло, изложенное въ этомъ письмѣ, можетъ имѣть особенный интересъ для васъ, но не понимаю, почему оно можетъ касаться меня. Кто этотъ господинъ? Какъ его зовутъ? Да! Фон-Требенъ. О немъ упоминается здѣсь, какъ о человѣкѣ, пропавшемъ безъ вѣсти.
   -- Карточка лежала при письмѣ...
   -- Прекрасно, но что-же мнѣ съ этимъ дѣлать? Я не знаю ни одного семейства и ни одной личности съ такимъ именемъ.
   -- Не знакома-ли вамъ эта карточка?
   -- Раутенъ, ей-богу! вскричалъ Гансъ, какъ только взглянулъ на нее, -- но странно, прибавилъ онъ, -- Раутенъ самъ говорилъ мнѣ, что не любитъ фотографію и потому его нельзя склонить, чтобы онъ снялъ здѣсь портретъ. Еще недавно моя мать просила его убѣдительно объ этомъ, она желаетъ имѣть его портретъ, но онъ не согласился.
   -- Это тотъ г. фон-Требенъ изъ Силезіи, замѣтилъ Пистеръ спокойно, -- и письмо относится къ карточкѣ.
   -- Это замѣчательное сходство между двумя различными людьми, сказалъ Гансъ, -- но откуда у васъ эта карточка?
   -- Карточка, возразилъ Пистеръ и строго посмотрѣлъ на Ганса,-- та самая, которую я получилъ отъ одной американской дамы, мужъ которой бѣжалъ съ ея капиталомъ въ Германію; теперь она желаетъ отыскать его или, по крайней мѣрѣ, найти деньги.
   -- Я спрашиваю именно про этотъ портретъ, засмѣялся Гансъ.-- Любезный нотаріусъ, вы меня совсѣмъ сбили съ толку; про что вы говорите?
   -- Я, господинъ фон-Зольбергъ, сказалъ нотаріусъ серьезно,-- говорю все про одну и ту-же личность, про ту, которую изображаетъ этотъ портретъ; черты лица измѣнить нельзя, но имя можно, и потому на свѣтѣ нѣтъ ничего ненадежнѣе, какъ имя.
   -- Но Раутенъ былъ въ Индіи, въ британской службѣ, сказалъ Гансъ, -- но никогда не былъ въ сѣверной Америкѣ; я знаю это навѣрное, потому-что мы много разъ говорили объ этомъ.
   -- Эта карточка снята въ Америкѣ.
   Гансъ перевернулъ ее и прочелъ фирму фотографіи.
   -- Конечно, это правда, кивнулъ онъ, совершенно озадаченный этой исторіей,-- я знаю случайно того-же фотографа. Фирма во всякомъ случаѣ не поддѣлана.
   -- Я думаю, что и лицо также, сказалъ Пистеръ.
   Гансъ молчалъ; взявъ портретъ въ руки, онъ вскочилъ со своего стула и прошелся нѣсколько разъ скорыми шагами взадъ и впередъ по маленькой комнатѣ. Наконецъ, онъ остановился передъ Листеромъ, смотря на него твердо, но между тѣмъ и не безъ страха, и сказалъ:
   -- Я ничего не понимаю и думаю, что здѣсь представляется замѣчательное сходство.
   -- Не хотите-ли взять увеличительное стекло и разсмотрѣть лицо подробнѣе? Вы знаете вѣдь, что у графа Раутена есть маленькій шрамъ?
   Гансъ со вниманіемъ посмотрѣлъ сквозь стекло.
   -- Тутъ не можетъ быть болѣе сомнѣнія, сказалъ онъ наконецъ, -- но я не понимаю, зачѣмъ онъ отрицаетъ, что былъ въ сѣверной Америкѣ.
   -- Такъ онъ отрицаетъ?
   -- Навѣрное.
   -- Тогда я могу, быть можетъ, дать вамъ къ этому ключъ, сказалъ Пистеръ строго,-- конечно, предполагая всегда возможность заблужденія. Это такое дѣло, продолжалъ онъ медленно, нѣсколько времени спустя, -- которое дѣйствительно я побоялся-бы сообщить коху-бы то ни было, до тѣхъ поръ, пока не имѣлъ бы въ рукахъ вѣрныхъ доказательствъ, которыхъ не имѣю до сихъ поръ, въ чемъ и долженъ вамъ признаться. Хотя я ничѣмъ не обязанъ вашему семейству, г. Зольбергъ, но все-таки сознаюсь, что меня привлекъ къ вамъ вашъ открытый нравъ, и только какъ другъ, я открою вамъ слѣдующую тайну.
   -- Вы заставляете меня переносить пытку, господинъ нотаріусъ.
   -- Вамъ недолго терпѣть ее. Такъ желаете-ли вы знать, кто прислалъ мнѣ эту карточку?
   -- Безъ сомнѣнія, я желаю.
   -- Ну, хорошо! Одна американская дана утверждаетъ, что оригиналъ этого портрета есть ея мужъ, который не только злонамѣренно бросилъ ее, но взялъ съ собою весь ея капиталъ, т. е. укралъ его.
   -- Всемогущій Богъ! вскричалъ Гансъ, -- это невозможно, это немыслимо! Такой преступникъ долженъ ходить заклейменный, я-же оставилъ графа Раутена веселымъ и рѣзвымъ, какъ дитя.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! сказалъ Пистеръ.-- И все-таки на немъ лежитъ еще одно большое обвиненіе, которое, конечно, также не можетъ быть доказано, тогда какъ мое собственное твердое убѣжденіе обвцняетъ его въ убійствѣ и разбойничествѣ.
   -- Господинъ нотаріусъ, вскричалъ Гансъ съ ужасомъ,-- эта невозможно! Когда? Гдѣ?
   -- Письмо изъ Силезіи отвѣтитъ вамъ на это. Невинно-пострадавшій человѣкъ узналъ его здѣсь. Не угодно-ли вамъ прочитать эту маленькую записку, составленную Муксомъ? Это простое показаніе молодого человѣка, который за убійство долженъ былъ выстрадать шестилѣтнее заключеніе въ смирительномъ домѣ и который неожиданно встрѣтилъ здѣсь на улицѣ только-что возвратившагося графа Раутена. Прошу, читайте.
   Гансъ бросился на стулъ и со вниманіемъ перечитывалъ коротко, но ясно составленный мемуаръ, который заключалъ въ себѣ описаніе самыхъ важныхъ событій.
   -- А графъ Раутенъ? сказалъ онъ, прочитавъ до конца и роняя бумагу на свои колѣни.
   -- Долженъ быть тѣмъ самымъ незнакомцемъ, добавилъ Пистеръ,-- которому въ то время подмастерье продалъ свою палку.
   -- Я сойду съума, вскричалъ Гансъ, -- если буду еще объ этомъ думать, но этого не можетъ быть, это невозможно, невообразимо! Но онъ долженъ отдать мнѣ отчетъ, вскричалъ онъ, вскочивъ съ своего мѣста;-- я посмотрю на него, когда брошу обвиненіе ему въ лицо, и клянусь небомъ! нельзя терять ни минуты времени.
   Въ сильномъ волненіи онъ схватилъ свою шляпу и хотѣлъ бѣжать. Пистеръ загородилъ ему дорогу.
   -- Хотите-ли вы спокойно выслушать, меня одну минуту?
   -- Спокойно? дико захохоталъ Гансъ, -- когда моя сестра невѣста разбойника, убійцы и нарушителя супружеской вѣрности?
   -- Хотите вы испортить все однимъ ударомъ, сказалъ нотаріусъ, который сохранялъ свое спокойствіе и хладнокровіе,-- или вы желаете поступить, какъ благоразумный человѣкъ?
   -- Но какъ-же иначе могу я поступить?
   -- Прежде всего выслушать меня спокойно; потомъ вы можете поступать, какъ вамъ заблагоразсудится; но ради васъ самихъ, ради вашего семейства, вы должны выслушать совѣтъ человѣка, который доказалъ вамъ сейчасъ, что желаетъ вамъ добра.
   Гансъ посмотрѣлъ ему съ минуту твердо, но и не рѣшительно, въ глаза.
   -- Такъ говорите, сказалъ онъ наконецъ,-- вы правы, я въ это мгновеніе едва владѣю собою, и не знаю, что дѣлаю. Я уступаю вамъ, вы имѣете даже право требовать этого.
   -- Главное дѣло, продолжалъ Пистеръ спокойно,-- чтобы ни подъ какимъ видомъ не допускать свадьбу вашей сестры съ графомъ, прежде чѣмъ мы совершенно ясно узнаемъ оба происшествія. Въ крайнемъ случаѣ, если не узнаемъ ничего вѣрнаго, то ничто не мѣшаетъ вамъ исполнить теперешнее ваше намѣреніе; но вѣдь оно только отчаянное и никакъ не надежное средство. Что касается разбоя съ убійствомъ, то я долженъ сознаться, что есть дѣйствительное доказательство, но безъ собственнаго сознанія убійцы теперь не можетъ быть ничего сдѣлано, а какъ мало мы имѣемъ надежды довести его до этого, объ этомъ вы сами можете судить. Иное дѣло, напротивъ, въ обвиненіи противъ супружеской невѣрности, потому-что жена послѣдовала за бѣжавшимъ въ Германію, и я ожидаю ее съ часу на часъ въ Роденбургъ.
   -- Она ѣдетъ?
   -- Она была-бы уже здѣсь, если-бы не заболѣла въ Гамбургѣ и не отложила своего путешествія, но мы знаемъ, что она выздоравливаетъ, и что сама торопится; въ этомъ вы можете быть увѣрены; она стремится не столько отыскать своего невѣрнаго мужа, сколько спасти, по крайней мѣрѣ, хоть часть своего состоянія.
   -- Вы думаете, что онъ владѣетъ имъ?
   -- Оно было въ американскихъ бумагахъ.
   -- Раутенъ только еще перваго числа, вскричалъ, живо Гансъ,-- продалъ порядочное количество подобныхъ бумагъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Пистеръ, кивнувъ головою.-- Такъ мы, быть можетъ, черезъ это нападемъ на его слѣдъ; у меня всѣ номера -- ихъ было двадцать, каждый билетъ въ тысячу долларовъ.
   -- Чего требуете вы теперь? Что долженъ я дѣлать?
   -- Пока ничего, не надо только показывать вида этому господину, что вы подозрѣваете его.
   -- Вы требуете невозможнаго.
   -- Избѣгайте его, какъ только можете. Я буду сейчасъ телеграфировать въ Гамбургъ и получу отвѣтъ, быть можетъ, еще сегодня вечеромъ, когда мы можемъ ожидать даму.
   -- А потомъ?
   -- Да я и самъ, конечно, еще не знаю, какъ намъ потомъ лучше поступить; но я думаю предоставить все времени. Есть старая, хорошая пословица: придетъ время, придетъ и совѣтъ, теперь-же главное дѣло, чтобы не подать графу необдуманнаго повода въ недовѣрію.
   -- Но это ускоритъ только катастрофу...
   -- Для васъ, да; но одинъ намекъ ему и мы не ручаемся, что онъ не исчезнетъ внезапно, безъ слѣда; и когда жена его пріѣдетъ сюда, то онъ будетъ уже, съ ея капиталомъ, за горами.
   -- Вы, можетъ быть, правы.
   -- Впрочемъ, не я одинъ, продолжалъ нотаріусъ,-- уже давно не довѣряю графу. Я говорилъ о немъ недавно съ капитаномъ Дюрбекомъ, и тотъ тоже относился о немъ очень неблагосклонно. Но онъ вѣроятно, уже не имѣетъ противъ него никакого подозрѣнія, потому-что нѣсколько часовъ тому назадъ, я видѣлъ какъ они вмѣстѣ шли по улицѣ, и потомъ вошли внизъ въ кафе.
   -- Дюрбекъ и Раутенъ? вскричалъ съ удивленіемъ Гансъ.-- Это въ самомъ дѣлѣ странно, потому-что я знаю отъ нихъ обоихъ, что они не терпятъ друга друга!
   -- Можетъ быть, случайная встрѣча, замѣтилъ Пистеръ, -- въ нашемъ общественномъ обращеніи между приличными людьми не пренебрегаютъ внѣшними формами.
   -- Но Дюрбеку я все-таки могу высказать это, вскричалъ Гансъ,-- я долженъ кому-нибудь открыть мое сердце, или я не вынесу. Великій, всемогущій Богъ, моя бѣдная сестра, мои бѣдные родители! Нотаріусъ, вы въ заблужденіи, это не можетъ быть иначе, и дама, которая сюда пріѣдетъ, подтвердитъ, что никогда не видѣла графа Раутена!
   -- Тѣмъ лучше тогда, но еще лучше, если мы до тѣхъ поръ не обнаружимъ никакого подозрѣнія.
   -- Я не въ состояніи смотрѣть ему прямо въ глаза.
   -- Мы подождемъ теперь: впрочемъ я считаю совершенно благоразумнымъ, если вы сообщите капитану фон-Дюрбеку то, о чемъ мы здѣсь съ вами говорили. Я знаю, что онъ честный человѣкъ и другъ вашъ, онъ подтвердитъ то, что я вамъ совѣтывалъ: обождать теперь до поры, до времени, когда намъ можно будетъ нанести рѣшительный ударъ.
   -- Хорошо, сказалъ Зольбергъ, -- въ такомъ случаѣ я не могу теперь идти домой обѣдать, гдѣ найду только веселыхъ людей,-- мое лицо сейчасъ выдастъ меня.
   -- Такъ напишите нѣсколько строкъ, что одно хлопотливое дѣло мѣшаетъ вамъ явиться къ обѣденному столу. Тамъ лежатъ перо и бумага; Муксъ доставитъ письмо.
   Гансъ колебался минуту, но ему не оставалось другого выбора. Онъ живо подошелъ къ пюпитру и набросалъ нѣсколько строкъ на лежавшемъ тамъ листѣ бумаги, который онъ потомъ сложилъ и отдалъ Муксу.
   -- Не будете-ли вы столь любезны, г. Муксъ, отправить эти строки въ моимъ родителямъ?
   -- Исполню вѣрно и немедленно, г. баронъ, связалъ Мувсъ тихо, не глядя на молодого человѣка.
   Онъ взялъ свою шляпу и оставилъ контору.
   Гансъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ.
   -- Это странный молодой человѣкъ, связалъ онъ.-- У насъ, когда онъ долженъ былъ исполнить ваше порученіе, я засталъ его въ нашей передней горько плачущимъ, и, какъ казалось, въ сильномъ волненіи. Что онъ тоже почему-нибудь несчастливъ?
   Пистеръ выслушалъ со вниманіемъ Зольберга.
   -- Странно, сказалъ онъ, -- несчастнымъ его нельзя назвать, хотя онъ, конечно, не принадлежитъ и въ счастливымъ смертнымъ. Онъ сирота; своего отца онъ, я думаю, совсѣмъ не зналъ. Его мать умерла за нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, и ему приходится заботиться только о себѣ. Одно тщетное стремленіе, я знаю, безъ сомнѣнія, лежитъ у него на сердцѣ., но плачущимъ я его никогда не видалъ, и почему онъ собственно вашъ домъ избралъ къ тому, чтобы выплакать свои слезы, -- это я понимаю всего менѣе. Вы не знали-ли его прежде, или, быть можетъ, ваши родители?
   Гансъ отрицательно покачалъ головою.
   -- Нѣтъ, сказалъ онъ,-- отецъ мой тоже не можетъ знать его; но подобные, убогіе люди бываютъ обыкновенно очень раздражительны и легко оскорбляются. Быть можетъ, слуга напустился на него; но если-бы я зналъ... Однако пора -- голова моя горитъ, и я раньше не успокоюсь, пока не выскажу всего Дюрбеву и не услышу его мнѣнія. Прощайте, г. нотаріусъ; у меня есть еще одна просьба, чтобы вы немедленно увѣдомили меня, какъ только соберете подробныя свѣденія; я могу положиться на васъ, не правда-ли?
   -- Безъ сомнѣнія; между-тѣмъ я все-таки внимательно буду слѣдить за поступками упомянутаго господина,-- оно лучше, вѣдь нельзя знать, что случится.
   Гансъ не слушалъ его болѣе; въ его головѣ шумѣло и бушевало; онъ вздохнулъ опять свободнѣе, когда очутился внизу на улицѣ, на свѣжемъ воздухѣ.
   Прямой дорогой пошелъ онъ въ квартиру Дюрбека, по нашелъ его дверь крѣпко запертою, и на многократный стукъ не получилъ отвѣта. Вѣроятно, тамъ никого не было дома.
   

ГЛАВА XXV.
Происшествіе.

   Какъ-бы во снѣ шелъ Дюрбекъ, выйдя изъ кафе. Онъ шелъ, не узнавая встрѣчавшихся ему на улицѣ знакомыхъ, и машинально уступалъ имъ дорогу. Блѣдный, какъ мертвецъ, миновалъ онъ бульваръ и, дойдя до маленькаго парка, тяжело опустился на небольшую скамью въ глухомъ, рѣдко посѣщаемомъ уголку; усталость не позволяла ему идти далѣе.
   Долго, молча, сидѣлъ онъ тамъ, вперивъ неподвижный взглядъ въ землю, и вдругъ разразился дикимъ хриплымъ смѣхомъ.
   -- Не сошелъ-ли я съума, заговорилъ онъ,-- и не во снѣ-ли я все это видѣлъ? Или, неужели это правда? добавилъ онъ съ ужасомъ.-- Неужели моя жизнь, любовь, счастіе, всѣ мои надежда, моя юность, все, все уже не мое, а принадлежитъ другому, и только нѣсколько часовъ, изъ милости, позволено мнѣ пользоваться всѣми этими благами?
   Онъ судорожно закрылъ лицо руками и картины ужаса я отчаянія, одна другой страшнѣе, проносились между тѣмъ въ его воображеніи; наконецъ, онъ не выдержалъ и порывисто поднялся съ своего мѣста.
   -- Бѣжать? Съ послѣднимъ вечернимъ поѣздомъ уѣхать изъ Роденбурга, уѣхать навсегда! Америка! Тамъ въ ея пустыняхъ можно жить и не быть никому извѣстнымъ. О, жизнь! Будь ты проклятъ, Раутенъ! Зачѣмъ я не убилъ его тотчасъ-же въ кофейной! Меня продержали-бы года два въ крѣпости и все остальное, самое ужасное миновало-бы меня. На костяхъ прокидать свою жизнь -- вѣдь это нелѣпо! Зачѣмъ не проигралъ я ее въ борьбѣ съ оружіемъ въ рукахъ! Но развѣ и такая дуэль законна и передъ Богомъ, и передъ людьми? А что, если онъ или кто-нибудь другой увѣдомилъ-бы полицію?
   Все это промелькнуло въ его головѣ, но послѣдняя мысль привела его въ себя. Въ немъ снова проснулся духъ мужчины.
   Рѣшительно и мрачно, нахмуривъ бровки скрестивъ на груди руки, онъ тихо заговорилъ:
   -- Я, право, должно быть, помѣшался, если подобная мысль могла придти мнѣ въ голову. Все кончено! Ничего нельзя измѣнить и ни къ чему не поведутъ всѣ разсужденія и сожалѣнія. И никто въ божьемъ мірѣ не въ силахъ измѣнить этого. Теперь уже поздно! Что дѣлать? Бѣдная Констанція! О, Боже мой, какой ужасный всему конецъ!
   Онъ долго стоялъ, погруженный въ раздумье, пока приближавшійся шумъ шаговъ гуляющихъ, ему совершенно незнакомыхъ людей, не вывелъ его изъ оцѣпенѣнія. Уже было три часа дня, и время пролетѣло такъ быстро, такъ незамѣтно для него. Ему нельзя было терять ни минуты, такъ-какъ ему принадлежало только нѣсколько часовъ.
   Быстрыми шагами поспѣшилъ онъ назадъ по направленію къ городу, и, взойдя къ себѣ въ комнату, заперся на ключъ, чтобъ окончить и привести въ порядокъ свои земныя дѣла. Кто-то нѣсколько разъ стучался къ нему въ дверь, но онъ не отвѣчалъ; онъ долженъ былъ спѣшить, -- все живущее имѣло впереди передъ собою много времени, у него-же оно было сочтено.
   Пробило шесть часовъ, когда онъ сложилъ послѣднее письмо и занялся приведеніемъ въ порядокъ своего имущества. Уже стемнѣло, когда онъ кончилъ и снова стоялъ погруженный въ тяжелыя думы.
   -- Констанція, шепталъ онъ; одна мысль о ней раздирала ему душу.-- Неужели я не могу еще разъ ее увидѣть, чтобы проститься въ послѣдній разъ и на вѣкъ? Но могъ-ли-бы я скрыть отъ нея мои муки и терзанія?
   Вдругъ онъ вспомнилъ, что сегодня былъ именно тотъ день, въ который она въ послѣдній разъ появлялась передъ публикой, въ бенефисъ одного бѣднаго хориста,-- а онъ совсѣмъ и забылъ объ этомъ.
   -- Воображаю, съ какимъ нетерпѣніемъ ждала она меня сегодня, и, навѣрное, уѣхала въ театръ опечаленная. Бѣдная Констанція!
   Но эти мысли пришли къ нему слишкомъ поздно. Онъ уже не могъ пойдти къ ней: Констанція давно въ театрѣ, можетъ быть, она уже пѣла на сценѣ, не предчувствуя, какой ударъ готовится ей я ея любви.
   Онъ снова сѣлъ къ столу, чтобы написать еще нѣсколько словъ своей возлюбленной. Все другое дѣлалъ онъ хладнокровно, но тутъ горячія слезы потекли по его щеканъ и онъ нѣсколько разъ долженъ былъ прерывать письмо, чтобы отереть отуманенные мни глаза. Наконецъ, онъ окончилъ и это письмо, самое тяжелое изъ всѣхъ дѣлъ, исполненныхъ имъ сегодня, а вмѣстѣ съ нимъ кончилъ и всѣ свой разсчеты съ жизнію. Было девять часовъ; онъ оставилъ лампу горѣть на столѣ и снялъ только форменный сюртукъ и не раздѣваясь легъ на кровать.
   На городскомъ театрѣ шелъ "Трубадуръ." Зала была полна. Въ этотъ вечеръ Констанція Блендгеймъ въ послѣдній разъ появлялась передъ публикой; на всѣхъ лицахъ замѣчалось волненіе; всѣ почитатели таланта пѣвицы хотѣли доказать ей сегодня, что ея прощаніе съ публикой не можетъ и не должно пройти тихо и незамѣтно. Еще громче, чѣмъ въ прошлый спектакль, гремѣли аплодисменты, еще изобильнѣе сыпались цвѣты, и листки, съ нарочно сочиненными но этому поводу въ честь пѣвицы стихами, бросались изъ ложъ.
   Яростные поклонники Констанціи изъ городской молодежи устроили даже въ честь ея факельное шествіе. Было рѣшено, что тотчасъ, по окончаніи спектакля, они образуютъ шпалеры по обѣимъ сторонамъ улицы, вплоть до ея дома; въ заключеніе ей будетъ дана серенада.
   Шелъ уже послѣдній актъ. Въ первой и второй галлереѣ, а также и въ ложахъ перваго яруса сидѣли почитатели таланта Констанціи, готовые аплодировать и бросать букеты и вѣнки въ ту минуту, когда она появится въ заключительной сценѣ оперы. Кое-гдѣ виднѣлись приготовленные для поднесенія артисткѣ подарки, состоящіе изъ золотыхъ вещей.
   Распорядители церемоніи дали знать всѣмъ участвовавшимъ въ процессіи и собравшимся уже на улицѣ, въ ожиданіи окончанія оперы, что послѣдняя сцена началась и что пора каждому встать на назначенное ему мѣсто, такъ-какъ было извѣстно, что Блендтеймъ, по окончаніи спектакля, уѣзжала домой почти всегда прямо со сцены и даже не снимая костюма, въ которомъ играла свою роль.
   Констанція съ сильно бьющимся сердцемъ стояла за кулисой, ожидая времени своего послѣдняго выхода. Она видѣла приготовленія къ ея пріему, радовалась сочувствію къ ней публики, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не могла выгнать изъ своей головы совершенно непонятнаго ей тягостнаго чувства. Ей давило грудь, у нея болѣзненно сжималось сердце, но не оттого, что она въ послѣдній разъ была на театральныхъ подмосткахъ, -- не прощаніе съ артистической дѣятельностью вызвало это чувство. Ей, правда, было грустно разставаться съ театромъ, такъ-какъ Констанція была истинная артистка: она не принадлежала къ числу знаменитостей,-- ихъ, къ сожалѣнію; нынче очень много,-- единственныя артистическія стремленія которыхъ ограничиваются полученіемъ огромнаго жалованья; она честно служила искусству, но все-таки грусть объ окончаніи артистической карьеры не могла-бы дѣйствовать на нее такъ сильно. Подобная давящая тоска, какую она испытывала сегодня, не мучила ее никогда и теперь она невольно думала о своемъ женихѣ, который именно сегодня, какъ-бы нарочно, не былъ у нея послѣ обѣда, какъ бывалъ каждый день.
   Онъ не только не былъ у нея передъ спектаклемъ, какъ это дѣлалось всегда, но его не было даже на постоянномъ его мѣстѣ въ театрѣ, хотя онъ обѣщалъ непремѣнно быть на ея послѣднемъ спектаклѣ. Не случилось-ли чего съ нимъ? Но что-же могло случиться?
   Въ глубокой задумчивости она прислонилась къ кулисѣ; вдругъ до ея слуха долетѣлъ разговоръ, веденный шепотомъ, за тонкимъ полотномъ сосѣдней кулисы двумя рабочими.
   -- Слышалъ ты, говорилъ одинъ,-- говорятъ, капитанъ Дюрбекъ застрѣлился?
   -- Можетъ-ли быть? отвѣтилъ другой, -- Дюрбекъ -- женихъ Блендгеймъ?
   -- Ну да; сейчасъ полицейскій оказалъ объ этомъ директору.
   Режиссеръ стоялъ въ первой кулисѣ; пришла пора выходить Констанціи,-- но она не выходила. Онъ бросился за и увидалъ ее въ третьей кулисѣ.
   -- Фрейленъ Блендгеймъ, вамъ выходить.
   Молодая дѣвушка вздрогнула, она ничего не сознавала, но все-таки поняла, что ей надо выходить. Она помнила, что ей слѣдовало выбѣжать на сцену, и она совершенно машинально побѣжала. Едва показалась она, ее снова встрѣтили оглушающими аплодисментами, криками и цѣлымъ дождемъ букетовъ и вѣнковъ. Въ эту минуту публика совсѣмъ забыла о представленіи, она видѣла только передъ собой свою любимицу, покидающую сцену и въ послѣдній разъ доставляющую ей наслажденіе своею игрой и пѣніемъ.
   Констанція остановилась. Ей казалось, что лампы окружили ее какъ-бы волшебнымъ кругомъ; вотъ онѣ завертѣлись вокругъ нея, а вмѣстѣ съ ними завертѣлась передъ ея глазами и публика; летящіе букеты и вѣнки казались ей метеорами, въ аплодисментахъ и крикахъ слышался ей свистъ бури въ листьяхъ лѣса -- она протянула руки и какъ-бы ища поддержки, безъ чувствъ склонилась на набросанные къ ея ногамъ вѣнки и букеты.
   Публика въ первыя минуты подумала, что обморокъ произошелъ отъ радостнаго волненія, вызваннаго подобной оваціей, и еще громче раздались аплодисменты, еще восторженнѣе и сильнѣе стали вызовы -- публикѣ пришлось по душѣ такое сильное, но ея мнѣнію, выраженіе благодарности. Но въ минуту самыхъ сильныхъ криковъ занавѣсъ неожиданно опустился и когда публика снова стала требовать появленія Блендгеймъ, на авансцену вышелъ режиссеръ и попросилъ публику прекратить вызовы и разойтись, такъ-какъ фрейленъ Блендгеймъ получила очень грустное извѣстіе и до сихъ поръ еще лежитъ безъ сознанія.
   Мертвая тишина воцарилась въ театрѣ. Публика поняла, что случилось что-то очень грустное и мало-по-малу театральная зала совсѣмъ опустѣла.
   Между-тѣмъ театральный докторъ хлопоталъ около безчувственной Блендгеймъ; отъ директора онъ узналъ о смерти Дюрбека и убѣдился изъ разспросовъ, что именно это извѣстіе сразило бѣдную дѣвушку. Онъ выразилъ мнѣніе, что больную, не смотря на все еще продолжавшійся обморокъ, необходимо отвезти въ каретѣ въ ея квартиру. Докторъ поѣдетъ съ нею, и захватитъ съ собою дѣвушку, находившуюся при гардеробѣ. Дома больная будетъ имѣть большія удобства и лучшій уходъ" чѣмъ въ гардеробной, мрачной пустой комнатѣ, въ которой не было даже порядочнаго дивана. Противъ ея дома находилась и аптека, что было также немалымъ удобствомъ.
   Не успѣлъ докторъ высказать своего мнѣнія, какъ оно было уже приведено въ исполненіе. Нѣсколько хористокъ на рукахъ снесли Констанцію въ карету, а дочь театральнаго инспектора вызвалась проводить больную; и еще половина публики не успѣла оставить театръ, какъ карета уже завернула за уголъ и въѣхала въ улицу, гдѣ находилась факельная процессія, ожидавшая артистку и ничего незнавшая о ея обморокѣ.
   Отъ пахнувшаго въ окна кареты свѣжаго воздуха или отъ быстрой ѣзды Констанція пришла въ себя. Она испуганно и удивленно осматривалась кругомъ, но тутъ снова въ ея умѣ промелькнула ужасная дѣйствительность и она судорожно закрыла лицо руками.
   Но что это?-- вокругъ нея блескъ факеловъ -- что это значитъ?
   "Да здравствуетъ покидающая насъ уважаемая артистка Констанція Блендгеймъ, да здравствуетъ, ура, ура!"
   Еще гремѣло громкое "ура", когда хоръ музыкантовъ, назначенный участвовать въ серенадѣ вмѣстѣ съ квартетомъ мужчинъ, заигралъ оглушающій тутъ, такъ-что жители сосѣднихъ улицъ прибѣжали второпяхъ посмотрѣть, что за катавасія тутъ происходитъ. Державшіе факелы потрясали ими въ воздухѣ и, повидимому, восторгу не было конца.
   -- Ради Христа, скажите, что все это значитъ? спросила Констанція, когда ея карета остановилась у ея дома и бывшіе тутъ пѣвцы звучными голосами запѣли мендельсоновскую пѣснь: "Отъ Бога суждено".-- Что это значитъ? На яву или во снѣ я вижу и слышу музыку, пѣніе и восторженные крики?
   -- Жители Роденбурга, сказалъ въ смущеніи докторъ,-- пожелали въ день вашего прощанія со сценой доказать вамъ свою привязанность и порадовать васъ.
   -- Меня порадовать... о Боже мой! Но докторъ, ради Бога, неужели то, что я слышала въ театрѣ...
   -- Успокойтесь, милѣйшая фрейленъ; мы уже у вашего подъѣзда, когда взойдемъ наверхъ...
   -- У подъѣзда? быстро произнесла мертвенно-блѣдная Констанція -- свѣтъ факеловъ ослѣпилъ ее настолько, что она не узнавала своей улицы -- передъ моими дверьми? Но гдѣ-же, Бога ради скажите мнѣ, гдѣ Дюрбекъ,: на этомъ самомъ мѣстѣ каждый вечеръ онъ ожидалъ меня и не уходилъ, не пожелавъ мнѣ спокойной ночи?
   -- Пойдемте наверхъ, настаивалъ врачъ; -- сегодня здѣсь слишкомъ много народу и смотрите, какъ всѣ толпятся предъ вашимъ подъѣздомъ. Мы нешутя должны поторопиться, иначе намъ не пройдти.
   Докторъ былъ правъ, такъ-какъ присутствующіе здѣсь молодые люди, ничего незнавшіе о грустной исторіи пѣвицы, стремились увидѣть ее еще разъ и тѣснились къ подъѣзду: ей и ея спутникамъ дѣйствительно стоило немалаго труда пробраться въ домъ.
   Пѣніе все еще раздавалось, когда слухъ о самоубійствѣ капитана достигъ до пѣвцовъ; имъ сообщили эту печальную вѣсть, недождавшись конца пѣсни. Но вотъ пѣвця замолкли, потухли дымившіеся въ рукахъ факелы, и всѣ участвовавшіе въ процессіи разошлись безъ шума по домамъ и все торжество разстроилось, точно смерть въ разгаръ восторговъ и ликованій посѣтила веселое общество. Нѣкоторое время еще кое-гдѣ въ отдаленіи свѣтился удалявшійся огонекъ факела, но скоро и этотъ свѣтъ померкъ и все погрузилось во мракъ; только газъ, горѣвшій въ придворной аптекѣ, бросалъ слабый свѣтъ на безмолвную толпу, все еще стоявшую на улицѣ и глядѣвшую на окна несчастной невѣсты.
   Окна противоположныхъ доновъ были, конечно, заняты любопытными уже съ той минуты, какъ показались первые факелы. Дамы изъ семейства подполковника Клингенбруха повисли на окнахъ.
   -- Что за шумъ поднимаютъ изъ-за какой-нибудь актрисы? сказала Генріетта, лежавшая на одномъ окнѣ съ матерью.-- Право, мужчины сошли съума -- устроили ей пріемъ точно королевѣ.
   -- У нея кажется много поклонниковъ, замѣтила подполковница,-- и я право не понимаю капитана.
   -- Я не могла-бы показаться на сценѣ, продолжала Генріетта,-- и въ виду всей публики бросаться на шею совершенно незнакомому мужчинѣ и клясться ему въ вѣчной любви, какъ дѣлаютъ онѣ каждый вечеръ. Вѣрно, онѣ созданы иначе, чѣмъ мы.
   -- Вотъ поэтому-то ты и не видишь на сценѣ людей изъ дѣйствительно хорошихъ фамилій, снова заговорила мать;-- на сцену поступаетъ большею частію всякій сбродъ.
   -- Ѣдетъ карета! вскрикнула Флора, лежавшая на сосѣднемъ окнѣ.-- Господи, какъ они ревутъ, я право оглохну отъ этого ужаснаго крика!
   Въ это время раздалось пѣніе и въ немъ было столько торжественности и теплоты, что даже и дамы семейства Клингенбрухъ невольно замолчали на нѣсколько мгновеній. Однакожъ ихъ молчаніе продолжалось очень недолго.
   -- Эге! изъ кареты выходитъ цѣлое общество! воскликнула Флора.-- У г-жи Блендгеймъ вѣрно сегодня гости, какъ и подобаетъ одинокой дѣвицѣ.
   -- Ты не видала, мама, кто вышелъ изъ кареты? спросила Генріетта.
   -- Нѣтъ, но я хорошо видѣла, что кого-то вели подъ руки, кажется, г-жу Блендгеймъ.
   -- Она вѣрно розыграла сцену обморока, чтобы выказать свое волненіе, замѣтила дочь; -- во всемъ у нихъ комедія, и какъ это люди допускаютъ себя обманывать такъ грубо.
   Нѣсколько времени онѣ снова прислушивались къ пѣнію.
   -- Слышишь, смѣясь сказала Флора,-- вотъ одинъ изъ пѣвцовъ замолкъ сразу.
   -- Развѣ уже конецъ? спросила мать.
   -- Да, они почему-то вдругъ перестали. Что это? они какъ будто собираются уходить.
   -- Должно быть, вмѣшалась полиція, замѣтила подполковница;-- посмотри, тамъ, кажется, полицейскіе.
   -- Это было-бы вполнѣ справедливо, завистливо замѣтила Генріетта,-- своимъ гамомъ эти пѣвцы безпокоятъ сосѣдей. Можетъ быть, кто-нибудь боленъ и долженъ волей-неволей слушать пѣніе: подобный шумъ раздражаетъ даже я здоровые нервы. Право, эти господа страшные невѣжи.
   -- Навѣрно, случилось что-нибудь, сказала подполковница, отходя въ глубину комнаты.
   -- Пошли-же Ганну узнать въ чемъ дѣло, продолжала Флора.
   Но Ганна была уже давно внизу и стояла у входныхъ дверей: ей не дозволялось входить въ комнаты, выходящія на улицу, а поглядѣть тоже хотѣлось. Но волненіе на улицѣ было такъ загадочно, что не имѣть о немъ точныхъ свѣденій показалось дамамъ семейства Клингенбрухъ чистѣйшимъ наказаніемъ. Къ тому-же въ окнахъ квартиры г-жи Блендгеймъ уже виднѣлся свѣтъ и сквозь опущенныя сторы было видно, какъ въ комнатѣ быстро мелькали тѣни двигавшихся людей. За неимѣніемъ на лицо Ганны, былъ откомандированъ самъ подполковникъ, съ непремѣннымъ условіемъ не возвращаться иначе какъ съ самыми точными извѣстіями. Все время отсутствія подполковника дамы ломали себѣ головы, стараясь догадаться, что-бы все это значило.
   Но глава семьи оставался недолго внѣ дома; ему не надо было далеко ходить, чтобы услышать печальное извѣстіе, передававшееся изъ устъ въ уста. Но онъ не могъ сразу повѣрить этому слуху, происшествіе было слишкомъ невѣроятно; однакожъ оно подтверждалось со всѣхъ сторонъ; наконецъ самый перерывъ торжества, происшедшій такъ внезапно и такимъ почти оскорбляющимъ образомъ, еще болѣе убѣждалъ, что дѣйствительно случилось большее несчастіе.
   Когда маленькій человѣчекъ вернулся, лицо его было пепельнаго цвѣта.
   -- Ну, папа, что случилось? на встрѣчу ему заговорили сразу обѣ дочери.-- Неправда-ли, полиція превратила скандалъ?
   -- Дѣти, сказалъ подполковникъ почти дрожащимъ голосомъ,-- случилось ужасное несчастіе...
   -- Несчастіе! вскрикнули всѣ три дамы разомъ.
   -- Капитанъ Дюрбекъ застрѣлился!..
   Водворилось молчаніе. Подполковница первая пришла въ себя.
   -- Ну не говорила-ли я, замѣтила она,-- что иначе не могло случиться. Онъ долженъ былъ чувствовать себя несчастнымъ въ своемъ положеніи. Ну вотъ теперь эта барынька и сѣла на мель съ своими серенадами и факельцугами -- гордыня всегда бываетъ наказана -- это старая вѣрная истина.
   -- Вероника, вскричалъ ея мужъ внѣ себя,-- какъ можешь ты говорить такія вещи.
   -- А развѣ это несправедливо?
   -- Въ тебѣ нѣтъ развѣ сожалѣнія въ несчастной?
   -- Ахъ, что за глупости: люди этого разбора чувствуютъ не такъ глубоко, какъ мы; твое доброе сердце рисуетъ тебѣ это происшествіе въ слишкомъ мрачныхъ краскахъ. Дюрбекъ, какъ человѣкъ разсудительный, съ самаго начала долженъ-бы понять, что подобный бракъ для него совершенно неподходящъ. Но зайдя слишкомъ далеко и очень хорошо понимая, что выхода изъ этого положенія нѣтъ, онъ рѣшилъ, что ему не оставалось другого выбора какъ или жениться или застрѣлиться.
   Клингенбрухъ, заложивъ руки за спину, скорыми шагами ходилъ по комнатѣ; онъ не противорѣчилъ своей женѣ, зная, что ее ни въ чемъ не убѣдишь, но за то и не слушалъ того, что она говорила. "Дюрбекъ застрѣлился, думалъ онъ, но что-же побудило его прибѣгнуть къ такому исходу; кажется нельзя придумать никакого основательнаго повода, который-бы заставилъ его рѣшиться на самоубійство. Капитанъ, располагая довольно значительнымъ состояніемъ, могъ во всякое время стать въ совершенно независимыя отъ кого-либо отношенія. Спрашивается: что-же могло побудить его къ такому отчаянному поступку?
   Подполковникъ не могъ дольше оставаться дома, онъ хотѣлъ самъ удостовѣриться, и притомъ на мѣстѣ, въ истинности происшествія, такъ-какъ, не смотря на всѣ увѣренія, онъ все еще не вполнѣ вѣрилъ. При другихъ обстоятельствахъ, противъ такого поздняго выхода его изъ дома возстала-бы его жена, но сегодня, сама слишкомъ занятая происшествіемъ, которое составитъ эпоху въ ихъ кружкѣ, она не сдѣлала никакого возраженія.
   Квартира Дюрбека была недалеко; черезъ десять минутъ подполковникъ подошелъ къ маленькому домику на бульварѣ. Это былъ небольшой домикъ, недавно купленный Дюрбекомъ, который онъ отдѣлалъ, хотя и не богато, но чрезвычайно уютно. Но Клингенбрухъ ошибся, разсчитывая войти въ домъ безпрепятственно. Передъ нимъ стояла толпа любопытныхъ, съ какимъ-то тупымъ видомъ глядѣвшая на домъ, гдѣ случилась катастрофа, но во внутрь дома не впускали никого. Высшее начальство, получивъ увѣдомленіе о происшествіи, распорядилось поставить къ дому двухъ часовыхъ до слѣдующаго утра.
   Тотчасъ-же призванъ былъ врачъ, чтобы осмотрѣть несчастнаго и рѣшить, нѣтъ-ли еще надежды на возвращеніе его къ жизни; но врачъ объявилъ, что все уже кончено. Выстрѣлъ былъ направленъ слишкомъ твердою рукою прямо въ сердце и жизнь давно уже угасла въ тѣлѣ.
   Часовые, хотя и съ подобающимъ уваженіемъ, отказали подполковнику въ пропускѣ въ домъ, говоря, что они получили строгое приказаніе отъ караульнаго офицера никого не впускать въ комнаты покойника. Они прибавляли, что друзьямъ покойнаго завтра утромъ будетъ дозволено посѣтить его. Подполковникъ долженъ былъ удовольствоваться этимъ объясненіемъ, потому-что зналъ очень хорошо, что солдаты дѣйствовали не по своему усмотрѣнію, но только исполняли данное имъ приказаніе. Но онъ не ушелъ домой, пока не узналъ ближайшихъ подробностей несчастнаго случая отъ слуги капитана.
   Бѣдняга былъ внѣ себя; слезы то и дѣло сбѣгали по его щекамъ и будь это кто-нибудь другой, а не подполковникъ, онъ едва-ли-бы сталъ разсказывать.
   -- О Боже мой, говорить онъ,-- такой добрый, хорошій господинъ, и такъ печально кончилъ -- это ужасно.
   -- Не замѣчалъ-ли ты, Мартынъ, былъ онъ скученъ или задумчивъ?
   -- Онъ-то задумчивъ или скученъ! всхлипывалъ вѣрный слуга.-- Какъ можно: цѣлыми днями въ послѣднее время онъ пѣлъ и свисталъ и только и дѣлалъ, что покупалъ да тащилъ въ домъ разныя вещи, чтобы убрать его, какъ игрушку. Вчера вечеромъ, правда, пришелъ онъ домой скучный, походилъ недолго по комнатѣ и легъ спать. Но сегодня утромъ все было опять по старому. Уже въ шесть часовъ онъ сидѣлъ на фортепьяно и игралъ и пѣлъ, какъ жаворонокъ, и я скорѣе-бы повѣрилъ, что обвалится небо, чѣмъ случится это несчастіе.
   -- Ну, а каковъ онъ былъ послѣ?
   -- Днемъ, должно быть, случилось съ нимъ что-нибудь. Въ одинадцать часовъ онъ вышелъ изъ дому, а вернулся только въ половинѣ четвертаго и былъ ужасно блѣденъ и разстроенъ. Я спросилъ его, не боленъ-ли онъ; онъ отрицательно покачалъ головою и сказалъ, что ему нужно много писать и чтобы я ему не мѣшалъ; что и могу даже идти со двора и не приходить до десяти часовъ. Это мнѣ, конечно, показалось страннымъ, но подозрѣвать что-нибудь недоброе я не могъ и пошелъ со двора, но къ восьми часамъ я былъ уже дома. Мой капитанъ заперся въ своей комнатѣ и, какъ я слышалъ изъ-за двери, ходилъ тихими шагами взадъ и впередъ. Я постучалъ въ дверь, но онъ не отвѣтилъ, и такъ-какъ я замѣтилъ, что онъ не желаетъ, чтобы ему мѣшали, я ушелъ въ свою каморку внизъ, неподалеку отъ выходной двери и прилегъ на постель. Я должно быть задремалъ; но вдругъ мнѣ показалось, что меня зоветъ капитанъ; я вскочилъ, но не услыхалъ ничего; все было тихо. Я хотѣлъ уже раздѣваться, чтобы совсѣмъ лечь въ постель, какъ внезапно въ домѣ раздался выстрѣлъ -- вѣрьте, г. подполковникъ, если я проживу еще сто лѣтъ, этого выстрѣла я не забуду никогда. Я, натянувъ сапоги, бросился къ двери капитанской спальни и сталъ стучать въ нее. Все было тихо какъ въ могилѣ; тогда разобралъ меня страхъ, и какъ я очутился внизу, а потомъ снова наверху, ничего этого я уже не помню; но я захватилъ свой старый мушкетъ и при третьемъ ударѣ замокъ сломался и дверь отворилась. Но тогда... Боже великій!-- Дальше бѣдняга не могъ говорить, слезы душили его и, не выдержавъ, онъ громко зарыдалъ.
   Клингенбрухъ узналъ достаточно. Онъ молча отвернулся, понимая, что не можетъ онъ утѣшить преданнаго слугу и задумчиво пошелъ по направленію къ своему дому. Фактъ подтверждался, но причина, заставившая несчастнаго Дюрбека, никогда нескучавшаго, всегда довольнаго, наложить на себя руки, осталась для него тайной.-- Онъ терялся въ догадкахъ.
   

ГЛАВА XXVI.
У МЕРТВАГО ТѢЛА.

   Ночь прошла спокойно; любопытнымъ надоѣло глазѣть на дома, въ которыхъ, вмѣсто счастья и радости, поселилась смерть и печаль. Уже вездѣ были потушены свѣчи, только въ спальнѣ Констанціи, гдѣ около несчастной сидѣли двѣ дѣвушки, горѣла свѣча до самаго утра. Передъ домомъ Дюрбека попрежнему стояли двое часовыхъ, смѣняясь черезъ каждые два часа, пока наконецъ въ девять часовъ утра явились чиновники для составленія протокола; они также сдѣлали необходимыя распоряженія, чтобы никакая непрошеная рука не дотронулась до оставшагося послѣ покойнаго наслѣдства.
   Клингенбруху не сидѣлось дома; онъ долженъ былъ къ десяти часамъ быть въ министерствѣ, но раньше ухода на службу ему хотѣлось попытаться увидѣть мертваго пріятеля и, можетъ быть" узнать еще что-нибудь о его судьбѣ.
   Выйдя на улицу, онъ встрѣтилъ Шаллера.
   -- Слыхали вы о несчастіи, подполковникъ?
   -- Это ужасно, отвѣтилъ Клингенбрухъ,-- я иду теперь туда, хочется посмотрѣть на бѣднаго капитана.
   -- Пойдемте вмѣстѣ, сказалъ Шаллеръ рѣшительно.-- Не знаете-ли вы, что заставило его рѣшиться на самоубійство?
   -- Я долженъ вамъ признаться откровенно, сказалъ Клингенбрухъ,-- что я еще не думалъ объ этомъ серьезно; это печальное событіе случилось такъ быстро и неожиданно, что я и до сихъ поръ хожу какъ ошеломленный.
   -- Я полагаю, его денежныя дѣла были въ порядкѣ.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія; у него порядочное состояніе, и, сколько мнѣ извѣстно, у него не было ни копѣйки долгу.
   -- Игралъ онъ въ карты?
   -- Нѣтъ, иногда садился въ вистъ по маленькой.
   -- Значитъ, тутъ замѣшался самъ чортъ, сказалъ Шаллеръ, выпуская густыми клубами изо рта дымъ своей сигары.-- Онъ всегда былъ веселъ, по крайней-мѣрѣ я никогда не видалъ его хмурымъ или не въ духѣ.
   -- Онъ былъ отличный человѣкъ и славный товарищъ, сказалъ Клингенбрухъ тихо,-- всегда внимателенъ, услужливъ, никого никогда не задиралъ, какъ дѣлаютъ многіе, и я думаю, что онъ не оставляетъ по себѣ ни одного...
   Клингенбрухъ внезапно замолчалъ и остановился, занятый своими собственными мыслями.
   -- Что вы хотѣли сказать, подполковникъ? спросилъ Шаллеръ.
   -- Да... О чемъ говорили мы сейчасъ?
   -- Ну, о Дюрбекѣ.
   -- Ахъ да -- я хотѣлъ сказать: онъ навѣрно не оставляетъ по себѣ враговъ, по-крайней-мѣрѣ ни одного такого, который имѣлъ-бы къ этому уважительный поводъ.
   Они продолжали дорогу, но Клингенбрухъ сдѣлался разсѣянъ; разъ или два онъ даже неудачно отвѣтилъ на вопросы Шаллера, что додало поводъ барону сомнительно покачать головой.
   Часовые, стоявшіе еще у дома, отдали подполковнику честь. На вопросъ Клингенбруха, можно-ли взойти, одинъ изъ нихъ отвѣтилъ, что тамъ собрались уже многіе изъ военныхъ, и что отдано приказаніе впускать офицеровъ.
   -- Хорошо, сказалъ Клингенбрухъ,-- въ такомъ случаѣ войдемте; но увѣряю васъ, любезный Шаллеръ, у меня такъ тяжело на сердцѣ, что я даже боюсь войдти.
   Молча поднялись они по лѣстницѣ; у дверей квартиры покойнаго Клингенбрухъ встрѣтилъ нѣсколькихъ своихъ товарищей, выходившихъ оттуда, которые молча и тоскливо пожали ему руку.
   Подполковникъ остановился на время у двери, какъ-бы колеблясь войти, но чрезъ нѣсколько мгновеній, онъ стоялъ уже передъ усопшихъ.
   Дюрбекъ лежалъ спокойный, какъ во снѣ, но черты его лица имѣли болѣзненное, печальное выраженіе, вмѣсто обычнаго веселаго и добраго; глаза были закрыты еще вчера вечеромъ; губа оставались полуоткрытыми. Догорѣвшая лампа стояла на столѣ, на полу у кровати лежало окровавленное бѣлье, а на стулѣ около кровати револьверъ съ пятью неразряженными еще стволами, которымъ онъ нанесъ себѣ смертельную рану.
   Слѣдователь и полицейскіе чиновники, находившіеся въ комнатѣ, пришли также еще недавно и, какъ казалось, сами но знали, что имъ здѣсь дѣлать. Клингенбрухъ не замѣчалъ окружающаго; глаза его, омоченные слезами, были устремлены на блѣдное лицо его друга. Подойдя къ нему, онъ положилъ свою руку на его холодный лобъ, и наконецъ, тихимъ, заглушаемымъ скорбью голосомъ, произнесъ:
   -- Бѣдный, бѣдный другъ, вотъ какъ пришлось намъ свидѣться! О Боже мой, зачѣмъ случилось такъ, и неужели у тебя не было никого, кому-бы ты могъ довѣриться?
   -- Грустный случай, г. подполковникъ, сказалъ одинъ изъ чиновниковъ.-- Не знаете-ли вы, есть-ли у покойнаго родственники въ нашемъ городѣ?
   -- Друзей много, но родныхъ нѣтъ. Его. родители живутъ не здѣсь, но у него есть здѣсь невѣста, на которой онъ долженъ былъ жениться на этихъ дняхъ -- и если не ошибаюсь, то кажется свадьба была назначена сегодня или завтра.
   -- Вотъ лежатъ письма, сказалъ Шаллеръ, осмотрѣвшій въ это время комнату,-- изъ нихъ навѣрно узнаемъ мы впослѣдствіи и причину его самоубійства. Одно письмо на имя Констанція Блендгеймъ, другое нотаріусу Пистеру.
   -- Они, можетъ быть, объяснятъ намъ что-нибудь, сказалъ чиновникъ и протянулъ руку къ письмамъ. Шаллеръ отдалъ ему два письма, оставивъ у себя третье.
   -- Это письмо я могу передать тотчасъ-же самъ, такъ-какъ я иду отсюда къ Зольбергамъ; оно адресовано молодому барону.
   -- Если вамъ угодно взять на себя этотъ трудъ, и прекрасно, отвѣтилъ чиновникъ,-- остальныя я доставлю немедленно по назначенію. Мюллеръ, сказалъ онъ, обращаясь къ одному изъ своихъ подчиненныхъ,-- съ этимъ письмомъ вы пойдете къ нотаріусу Пистеру и попросите его какъ можно скорѣе пожаловать сюда, я его буду здѣсь ждать; другое письмо, на имя фрейленъ Блендгеймъ, вы отдадите въ сосѣднемъ домѣ.
   -- Не лучше-ли будетъ, сказалъ Клингенбрухъ, -- письмо къ г-жѣ Блендгеймъ также отдать нотаріусу Листеру. Если она, въ теперешнемъ положеніи, совершенно неожиданно...
   -- Вы правы, г . подполковникъ.-- И такъ отдайте оба письма нотаріусу Листеру, да поторопитесь возвратиться, чтобы намъ поскорѣе окончить здѣсь наше дѣло.
   Подполковникъ снова подошелъ въ трупу и сталъ пристально вглядываться въ его лицо, какъ будто стараясь разгадать тайну, которую покойный, можетъ быть, унесъ съ собой въ могилу.
   -- Пойдемте, Клингенбрухъ, сказалъ Шаллеръ, чувствовавшій себя не въ своей тарелкѣ, но неказавшійся при этомъ особенно разстроеннымъ,-- пойдемте, здѣсь мы не можемъ ничѣмъ помочь, скорѣе можемъ помѣшать.
   Клингенбрухъ машинально повиновался, и выйдя на улицу, глубоко и тяжело вздохнулъ. Оба они молча дошли до угла. Здѣсь Шаллеръ остановился и сказалъ, подавая руку подполковнику:
   -- Я здѣсь сверну къ Зольбергамъ; пожалуйста передайте мой поклонъ вашему семейству. Очень грустная исторія, она меня глубоко огорчаетъ... У васъ дома, надѣюсь, все хорошо.
   -- Благодарю васъ. Будьте здоровы, Шаллеръ, сказалъ Клингенбрухъ и тихо пошелъ по направленію къ своему дому.
   Шаллеръ между тѣмъ направлялся къ дому Зольберговъ, гдѣ онъ разсчитывалъ получить болѣе подробныя свѣденія о происшествіи отъ Ганса Зольберга. Но онъ былъ въ то-же время занятъ также и своими дѣлами и множество самыхъ разнообразныхъ мыслей пробѣгали въ его головѣ. Онъ шагалъ впередъ, не оглядываясь и не обращая вниманія на встрѣчныхъ.
   -- Шаллеръ, куда это такъ спѣшите? сказалъ ему кто-то.
   Поднявъ голову, Шаллеръ увидѣлъ предъ собою Раутена.
   -- Добраго утра, Раутенъ!
   -- Куда вы?
   -- Къ Зольбергамъ.
   -- Откуда?
   -- Отъ Дюрбека. Слышали вы уже эту исторію?
   -- Сегодня утромъ говорили объ этомъ въ городѣ. Онъ застрѣлился?
   -- Да, но изъ-за чего? Никто не знаетъ причины.
   Графъ Раутенъ пожалъ плечами.
   -- По тѣмъ слухамъ, которые мнѣ передавали сегодня, выходитъ, что причиной его самоубійства связь, которую разорвать онъ былъ не въ силахъ. Впрочемъ, почемъ знать, что побудило его умереть? Но, конечно, безъ причины никто не пустить себѣ пулю въ лобъ.
   -- Вы никогда не были другомъ съ Дюрбекомъ?
   -- Друженъ, нѣтъ. Мы вообще встрѣчались очень рѣдко. Но зачѣмъ вы идете такъ рано къ Зольбергамъ?
   -- Отдать Гансу письмо, которое лежало на столѣ у Дюрбека.
   -- Письмо къ Гансу? Покажите-ка его мнѣ, сказалъ Раутенъ, гораздо оживленнѣе, чѣмъ онъ говорилъ до этихъ поръ.
   Шаллеръ вынулъ письмо изъ кармана и передалъ его Раутену. Нѣсколько мгновеній, какъ-бы что-то обдумывая, Раутенъ держалъ его въ рукѣ.
   -- Знаете, что я вамъ скажу, сказалъ онъ наконецъ,-- я самъ отдамъ письмо по назначенію.
   Шаллеръ быстро взглянулъ на него.
   -- Письмо передано мнѣ и я взялся его доставить самъ, сказалъ онъ,-- мнѣ было-бы очень непріятно, если-бы...
   Раутенъ спокойно опустилъ письмо въ свой карманъ.
   -- Пожалуста не безпокойтесь, вы освобождаетесь отъ всякой отвѣтственности, передавъ его мнѣ, такъ-какъ я теперь членъ Зольбергской семьи. Даю вамъ слово, что Гансъ тотчасъ-же получитъ это письмо.
   -- Но онъ, можетъ быть, скорѣе получитъ его, если я самъ передамъ ему.
   -- Если... вы кажется не подумали, что вы сперва зайдете ко мнѣ въ мою комнату.
   Шаллеръ вопросительно взглянулъ на него.
   -- У меня есть кое-что сообщить вамъ, ну а на улицѣ не совсѣмъ удобно разговаривать. Пойдемте, Шаллеръ, послѣ завтра день моей свадьбы, а вы знаете -- она спасетъ насъ обоихъ.
   -- Дай-то Богъ, сказалъ баронъ со вздохомъ, вырвавшимся изъ самой глубины его груди,-- дай Богъ, чтобы было такъ, ніы мои дѣла примутъ слишкомъ скверный оборотъ. Оселъ Дюрбекъ пускаетъ себѣ пулю въ лобъ, имѣя состояніе въ шестьдесятъ или семьдесятъ тысячъ талеровъ. Если кому-нибудь нужно стрѣляться, такъ это мнѣ, но я не порадую своей смертью мою любезную супругу. Любопытно мнѣ знать, что за радость вы мнѣ сообщите.
   Во время этого разговора они дошли до квартиры Раутена. Войдя въ комнату, графъ бросилъ свою шляпу на диванъ, пододвинулъ Шаллеру ящикъ гаванскихъ сигаръ и, взявъ въ руки маленькій очень изящный перочинный ножикъ, онъ опустился на стулъ, вынулъ изъ кармана письмо Дюрбека въ Гансу Зольбергу и не колеблясь сталъ осторожно распечатывать конвертъ.
   -- Раутенъ, да вы съума сошли? вскричалъ Шаллеръ и испуганно вскочилъ со своего стула,
   -- Почему это? сказалъ графъ, не прерывая своего занятія.
   -- Вы мнѣ обѣщали...
   -- Что Гансъ получитъ письмо... онъ его непремѣнно получитъ, но мы сперва посмотримъ, что въ немъ написано, потому-что хотя Дюрбекъ, можетъ быть, и не зналъ про меня ничего, все-таки подозрѣвалъ что-то и можетъ быть еще очень повредитъ намъ обоимъ.
   -- Тысячу чертей! вскричалъ не на шутку уже испугавшійся Шаллеръ,-- неужели это возможно?
   -- Посмотримъ, уто написано въ письмѣ, я очень буду удивленъ, если мы не найдемъ въ немъ подтвержденія моихъ словъ.
   Онъ пробѣжалъ письмо глазами и его губы сложились въ ироническую улыбку.
   -- Гансъ Зольбергъ получить свое письмо, сказалъ онъ,-- но только двѣ недѣли спустя послѣ моей свадьбы; я думаю, что и тогда еще это будетъ, пожалуй, рано.
   -- А что пишетъ Дюрбекъ?
   -- Немного. Рука нетверда, и довольно неразборчиво написано. "Любезный Гансъ! Поклонъ, который я тебѣ посылаю -- поклонъ мертвеца. Не спрашивай, что меня побудило на самоубійство. Единственный отвѣтъ на твой вопросъ, который я могу дать: я не могъ и не смѣлъ поступить иначе. Но у меня есть еще одно слово для тебя, прими его къ сердцу. Я не довѣряю Раутену. Я не могу дать тебѣ положительныхъ доказательствъ противъ него, но я не считаю его за хорошаго человѣка. Клингенбрухъ знаетъ мой взглядъ на него; поговори съ нимъ и если ты до свадьбы своей сестры не получишь положительнаго отвѣта, то проводи -- это ноя послѣдняя къ тебѣ просьба, -- ради тебя самого и твоей сестры, проводи Раутена до его имѣній. Убѣдись самъ, гдѣ и какъ онъ живетъ. Ну прощай. Мои минуты сосчитаны. Тебя обнимаетъ и цѣлуетъ тысячу разъ твой бѣдный Бернгардъ".
   -- Ну-съ, сказалъ Раутенъ, прочитавъ письмо до конца,-- развѣ я не былъ правъ?
   -- У васъ отличное чутье, отвѣтилъ Шаллеръ, все еще не успокоившись и волнуясь;-- если-бы это письмо попало въ рукк Ганса, то мы оба были-бы выведены на свѣжую воду. Но чортъ возьми, вѣдь есть свидѣтели тому, что я взялся его передать! Если-бы я тихонько, тотчасъ-же, никому не показывая, сунулъ-бы въ карманъ это проклятое письмо... но могъ-ли я предвидѣть, что въ немъ заключаются такія интересныя для насъ свѣденія... И Клингенбрухъ былъ при этомъ, прибавилъ онъ быстро: -- вотъ чертовская-то исторія!
   -- Если васъ спросятъ, отвѣчайте просто, что вы, не заставъ дома Ганса, передали письмо мнѣ, замѣтилъ спокойно Раутенъ,-- остальное мое дѣло.
   -- Ну пусть будетъ по вашему, согласенъ, успокоился баронъ,-- откровенно сказать, я не желалъ-бы впутываться въ новыя непріятности. И безъ того ихъ у меня довольно. Ну а какъ будетъ насчетъ платежа, Раутенъ?
   -- Весь церемоніалъ уже рѣшенъ до послѣдней мелочи между мною и старымъ барономъ, сказалъ Раутенъь;-- утромъ въ десять часовъ, я получаю всѣ наличныя въ руки, чтобы имѣть еще время ихъ помѣстить куда-нибудь. Я ему нарочно сказалъ, что путешествуя въ медовые мѣсяцы, непріятно таскать съ собою такую большую сумму и подвергаться вѣчно заботамъ и опасеніямъ. Въ одинадцать часовъ я у васъ. Въ два часа семейный обѣдъ. Въ три часа вѣнчаніе, а въ четыре часа и тридцать минутъ отходитъ поѣздъ желѣзной дороги, который умчитъ-насъ изъ Роденбурга...
   Шаллеръ слушалъ его молча и только одобрительно покачивалъ головой, но, какъ видно было, какая-то мысль вертѣлась у него въ головѣ, и онъ молча обдумывалъ что-то нѣсколько мгновеній.
   -- Ну а если вы, ну хоть не въ одинадцать, а даже и въ двѣнадцать часовъ не придете ко мнѣ, любезный Раутенъ,-- что тогда? сказалъ онъ наконецъ, положа локти на ручки стула, сложивъ руки и шевеля большими пальцами.
   -- Тогда вы придете на свадьбу, улыбнулся Раутенъ въ отвѣтъ, и злорадная улыбка пробѣжала по его губамъ.-- Успокоились вы теперь?
   -- Совершенно, сказалъ Шаллеръ, вставая со стула, -- я и теперь убѣжденъ, что могу вамъ вѣрить, такъ-какъ ваши собственные интересы побудятъ васъ исполнить свое обѣщаніе, а это хорошее ручательство во всякомъ дѣлѣ. Кстати, были вы у Дюрбека? или я могу яснѣе спросить: не туда-ли вы шли, когда я встрѣтился съ вами?
   -- Нѣтъ! сказалъ графъ Раутенъ, -- во-первыхъ, знакомство мое съ Дюрбекомъ было слишкомъ далекое, а во-вторыхъ, я не люблю покойниковъ; еще съ дѣтства я чувствую къ нимъ отвращеніе. Видъ его трупа испортилъ-бы мнѣ расположеніе духа на цѣлый день.
   -- Ну, я этого не могу про себя сказать; если что-нибудь другое меня не взволнуетъ, то сегодня я буду спокоенъ. Однакожъ мнѣ нужно идти. Ну, такъ послѣ-завтра настанетъ блаженная минута, только вы, ради Бога, не слѣдуйте по стопамъ капитана Дюрбека.
   -- Буду остерегаться, засмѣялся Раутенъ и простился съ своимъ пріятелемъ.
   По странному стеченію обстоятельствъ, вѣсть о смерти Дюрбека очень поздно достигла дома Зольберга. Въ самый вечеръ самоубійства капитана никто и не подозрѣвалъ о немъ въ жилищѣ барона. Цирюльникъ, пришедшій въ девять часовъ утра, принесъ эту вѣсть и былъ очень доволенъ, что хотя здѣсь онъ могъ сообщить что-нибудь новое, такъ-какъ въ прочихъ домахъ, куда онъ ужь заходилъ сегодня, печальное происшествіе коментировалось на разные лады.
   Старый баронъ принялъ это извѣстіе очень холодно. Капитанъ Дюрбекъ оставилъ тотъ кружокъ, къ которому принадлежалъ баронъ, и съ тѣхъ поръ онъ не занимался болѣе существованіемъ капитана.
   -- Какая причина побудила его къ самоубійству? былъ единственный вопросъ, который баронъ задалъ цирюльнику.
   -- Мнѣ очень жаль, что я не могу сообщить г. барону большихъ подробностей, сказалъ цирюльникъ;-- Что-же касается того, что говорятъ въ городѣ...
   -- Итакъ, больше вы ничего не знаете? спросилъ баронъ Зольбергъ невозмутимо.
   Цирюльникъ, принявшій эти слова за поощреніе къ дальнѣйшему разсказу, продолжалъ:
   -- Говорятъ, что бракъ его съ фрейленъ Блендгеймъ послужилъ къ тому главнымъ поводомъ: онъ вѣдь былъ изъ дворянъ, а она.....
   -- Что его уже похоронили?
   -- Прошу извинить, г. баронъ, вѣдь онъ еще только вчера застрѣлился, и теперь около него возится судебная власть, чтобы привести въ извѣстность его имущество.
   -- Такъ, значитъ, у него были и долги?
   -- Должно быть. Вѣдь господа офицеры вообще любятъ немножко широко пожить, хе, хе, хе!
   -- Будьте осторожнѣе, вы меня снова обрѣзали.
   -- Прошу прощенія, г. баронъ, это у васъ выскочилъ волосъ, у васъ такая жесткая борода. Благодарю васъ всепокорнѣйше, добавилъ онъ, снимая салфетку, и удалился, низко и почтительнѣйше кланяясь.
   Такъ-какъ туалетъ барона Зольберга былъ уже оконченъ, а остальные члены семьи находились еще въ своихъ комнатахъ, то онъ, въ ожиданіи звонка къ завтраку, терпѣливо читалъ газету.
   Семья сошлась въ маленькой залѣ.
   -- Кстати, Гансъ, гдѣ ты пропадалъ вчера цѣлое послѣ-обѣда? На тебя, здѣсь пеняли за это.
   -- У меня были дѣла, батюшка, сказалъ Гансъ:-- пріѣхалъ нашъ агентъ изъ Гаибурга и мнѣ надо было о многомъ съ нимъ переговорить.
   -- Мнѣ каждый разъ бываетъ странно слышать, замѣтила баронесса, -- когда Гансъ говоритъ о дѣлахъ; при этомъ онъ всегда бываетъ такъ серьезенъ.
   -- Полеводѣ будешь серьезенъ, когда приходится думать о серьезномъ дѣлѣ, когда оно, напримѣръ, касается корабельнаго груза дорогихъ товаровъ, при чемъ составляетъ очень большой разсчетъ, придетъ-ли корабль во-время или опоздаетъ.
   Семья заняла свои мѣста около стола и кофе былъ уже поданъ; около чашки старика барона лежалъ ежедневный "Роденбургскій Листокъ", который онъ взялъ и сталъ просматривать.
   -- Да, кстати, сказалъ онъ вдругъ, оставляя газету, -- вы уже слышали или нѣтъ? Вчера застрѣлился капитанъ Дюрбекъ.
   -- Дюрбекъ!? вскричалъ Гансъ, вскочивъ съ своего стула.-- Но, отецъ, вѣдь это невозможно!
   -- Объ этомъ говорилъ цирюльникъ, а онъ всегда цѣлыми сутками опережаетъ листокъ.
   -- Дюрбекъ? Капитанъ Дюрбекъ? Но вѣдь сегодня назначена его свадьба!
   -- Можетъ быть, поэтому-то онъ и застрѣлился, сказалъ баронъ Зольбергъ, потихоньку прихлебывая свой кофе; -- въ городѣ говорятъ такъ; я передаю только то, что слышалъ отъ цирюльника,-- говорятъ, что онъ застрѣлился именно изъ-за этого.
   -- Это разсказываетъ цирюльникъ! внѣ себя воскликнулъ Гансъ,-- но я слишкомъ хорошо знаю Дюрбека и знаю, что онъ считалъ часы и нетерпѣливо ждалъ той минуты, въ которую онъ соединится съ своей Констанціей. Праведное небо, что могло съ нимъ случиться? Какая ужасная причина побудила его на этотъ поступокъ?
   -- Милый сынъ мой, сказалъ очень спокойно баронъ, -- ты судишь преимущественно по внѣшности; но когда ты будешь постарше, ты узнаешь, какъ часто она бываетъ обманчива. Нельзя узнать душевное состояніе человѣка.
   -- Дюрбекъ всегда откровенно высказывалъ мнѣ все, что у него было на душѣ, отвѣтилъ горячо Гансъ.
   -- Но куда-же ты? Ты еще не кончилъ завтрака.
   -- Конечно, къ нему, отвѣчалъ Гансъ.-- Я долженъ все узнать и не успокоюсь, пока не узнаю. Но это невѣроятно!.. Вѣрно какая-нибудь городская сплетня. Дюрбекъ застрѣлился! Я скорѣе-бы повѣрилъ, что г-жа Шаллеръ поступаетъ въ монахини или что г-жа Эгерсгеймъ носитъ собственные волосы.... А повѣрить этому было бы слишкомъ безумно!
   -- Но выпей-же сперва свой кофе. Если ты не вѣришь, въ такомъ случаѣ тебѣ нѣтъ повода торопиться, сказала Франциска.
   -- Ты права, Франциска, но... И онъ грустно и какъ-бы въ глубокомъ раздумьѣ взглянулъ на сестру.-- Кромѣ того есть еще множество безотлагательныхъ мелкихъ дѣлъ, которыя я долженъ непремѣнно привести въ порядокъ сегодня-же.
   -- Что еще тамъ у тебя за дѣла? Со вчерашняго вечера ты выглядишь какъ-то странно: ты даже не простился вчера вечеромъ съ Леопольдомъ, когда онъ уходилъ, и сегодня утромъ я замѣчала уже раза два, какъ ты о чемъ-то задумывался.
   -- Дѣла, мое сердце, дѣла, отвѣчалъ разсѣянно Гансъ, выпивая стоя свою чашку кофе; затѣмъ, погруженный въ свои размышленія, онъ молча взялъ свою сигару, закурилъ ее и вышелъ изъ комнаты.
   Прошло съ полчаса послѣ его ухода, какъ доложили о подполковникѣ Клингенбрухѣ, который спрашивалъ Ганса. Получивъ въ отвѣтъ, что Гансъ ушелъ и неизвѣстно, когда будетъ назадъ, такъ-какъ у него много дѣлъ внѣ дома, подполковникъ попросилъ передать ему, чтобы онъ былъ такъ добръ, по возвращеніи своемъ тотчасъ-же пришелъ къ нему, такъ-какъ онъ имѣетъ сообщить ему нѣчто очень важное.
   Въ городѣ въ это утро только и разговору было, что о самоубійствѣ капитана Дюрбека и были перебраны всевозможныя причины этого случая, дѣлались всевозможныя предположенія и оцѣнки, такъ-какъ люди, не смотря на всю ихъ любовь въ ближнему, скорѣе скажутъ о немъ дурное и подчасъ только для того, чтобы выказаться самимъ въ лучшемъ свѣтѣ или выставить себя умнѣе, чѣмъ они -- на самомъ дѣлѣ. На мѣстѣ самоубійцы, по ихъ словамъ, они поступили-бы, конечно, иначе, -- они поступили-бы и умнѣе, и честнѣе.
   Отъ Зольберговъ Клингенбрухъ отправился прямо домой, но онъ былъ такъ взволнованъ, что рѣшился зайти сперва въ кофейню, чтобы выпить тамъ рюмку коньяку или портвейну. Онъ очень рѣдко пилъ крѣпкіе напитки и потому они укрѣпляли его.
   Въ кофейнѣ, не смотря на ранній часъ дня, подполковникъ встрѣтилъ довольно большое общество,-- преимущественно офицеровъ, чувствовавшихъ потребность передать одинъ другому свои мысли. Разговоръ, конечно, шелъ о Дюрбекѣ. Въ немъ принимала участіе даже прислужница кофейни, такъ-какъ Дюрбекъ передъ смертью заходилъ сюда, и послѣ этого его никто больше не видалъ и съ нимъ не разговаривалъ. Правда, на возвратномъ пути его домой съ нимъ встрѣтилось нѣсколько товарищей; они сообщили теперь, что ихъ нѣсколько озаботило его блѣдное лицо и разсѣянный видъ, но они не рѣшились разспрашивать его о причинѣ этого разстройства, такъ-какъ замѣтили, что онъ вовсе не желаетъ разговаривать.
   -- Ну, а каковъ онъ былъ здѣсь?
   -- Вы знаете, отвѣчала дѣвушка, -- что капитанъ вообще всегда былъ серьезенъ и сдержанъ, и если иногда шутилъ вмѣстѣ съ другими, то очень спокойно, вчера-же онъ былъ въ особенности покоенъ.
   -- Зашелъ онъ сюда одинъ или съ кѣмъ-нибудь?
   -- Нѣтъ, съ графомъ Раутеномъ.
   -- Но, кажется, они между собой не ладили?
   -- О, они были очень любезны другъ къ другу и даже выпили вмѣстѣ бутылку шампанскаго. Г. подполковникъ вошелъ сюда какъ разъ въ это время.
   -- Да, сказалъ Клингенбрухъ,-- все это правда, но и тогда уже Дюрбекъ показался мнѣ потеряннымъ и вообще какимъ-то страннымъ.
   -- Этого я не замѣчала, сказала дѣвушка, -- графъ проигралъ и заплатилъ за вино.
   -- Проигралъ? Какъ такъ? спросилъ одинъ изъ офицеровъ.
   -- Да они кидали кости, какъ многіе изъ васъ, господа, это часто дѣлаютъ.
   -- Непонятно, продолжалъ тотъ-же самый офицеръ, -- какъ могъ онъ утромъ играть въ кости на бутылку шампанскаго, потомъ пойдтя прямо домой, а вечеромъ застрѣлиться?
   -- Былъ-ли здѣсь еще кто-нибудь, когда они оба пришли сюда и играли на вино? спросилъ Клингенбрухъ.
   -- Кажется, что былъ; вѣдь чтобы совсѣмъ не было никого, случается очень рѣдко, но я не могу припомнить кто,-- вѣроятно, кто-нибудь изъ незнакомыхъ мнѣ посѣтителей, иначе я-бы запомнила.
   -- Ну, а кто бросилъ больше очковъ? спросилъ гусарскій ротмистръ.
   -- Этого я не знаю, но должно быть, что г. капитанъ, такъ-какъ графъ заплатилъ за бутылку, которую они велѣли себѣ податъ, какъ только вошли.
   -- Ну, и они были любезны между собою?
   -- О, конечно, какъ и всегда бываютъ господа между собою, сказала дѣвушка, -- не станутъ-же они ссориться, если пьютъ изъ одной бутылки. Я думаю, что тогда капитанъ и не думалъ еще объ этомъ ужасномъ поступкѣ, такъ-какъ вы знаете, г. подполковникъ, что когда капитанъ Дюрбекъ уходилъ, г. графъ закричалъ ему вслѣдъ: "Итакъ, все сдѣлается такъ, какъ мы уговорились". Кажется, они собирались куда-то ѣхать вмѣстѣ верхомъ.
   -- Да, да, я припоминаю это, сказалъ подполковникъ, кивнувъ головою и выпивая рюмку портвейна. Потомъ, заплативъ за выпитое вино, онъ вышелъ изъ кофейной и поспѣшилъ домой, такъ-какъ онъ просилъ передать Гансу, что станетъ его дожидаться у себя дома. Въ министерствѣ сегодня онъ не былъ и не намѣревался идти.
   

ГЛАВА XXVII.
Страшныя открытія.

   Черезъ часъ послѣ ухода Клингенбруха, вернулся домой и Гансъ. Онъ былъ блѣденъ и разстроенъ; онъ тотчасъ-же освѣдомился, не приходилъ-ли Шаллеръ и но оставлялъ-ли ему письма.
   -- Нѣтъ, г. баронъ, отвѣчалъ слуга,-- г. Шаллеръ здѣсь не былъ, но былъ г. подполковникъ Клингенбрухъ; онъ очень жалѣлъ, что не захватилъ васъ доха и просилъ передать вамъ, что онъ очень желаетъ съ вами поговорить о дѣлѣ спѣшномъ; онъ просилъ васъ, г. баронъ, пожаловать къ нему какъ можно скорѣе.
   -- А ничего онъ здѣсь не оставлялъ?
   -- Мнѣ, по крайней мѣрѣ, ничего не отдавалъ.
   -- Есть кто-нибудь доха?
   -- Графъ Раутенъ только-что пришелъ.
   -- Графъ... сказалъ Гансъ и въ нерѣшимости остановился у двери.-- Впрочемъ, мнѣ надо опять идти: если батюшка спроситъ обо мнѣ, скажите, что я ушелъ къ Клингенбруху и Шаллеру, но къ обѣду вѣроятно вернусь; но если я не вернусь къ обѣденному часу, то пускай обѣдаютъ безъ меня.
   Въ этими словами Гансъ стремительно повернулся и снова вышелъ на улицу. Безпокойство мучило его и онъ прямо отправился къ Шаллеру, надѣясь получить отъ него письмо Дюрбека. И зачѣмъ это Шаллеръ взялъ письмо? неужели не могъ онъ, сообразить, что Гансъ не замедлитъ посѣтить своего мертваго друга, тотчасъ по полученіи ужаснаго извѣстія.
   Шаллера не было дома. Г-жа Шаллеръ занималась еще своимъ туалетомъ, служанка была занята на кухнѣ и Катенька сама отворила Гансу дверь.
   -- Г. Зольбергъ! сказала она съ удивленіемъ,-- вы нынче у насъ очень рѣдкій гость.
   -- Если бы вы знали, фрейленъ, сколько заботъ на мою долю выпало въ послѣднее время, отвѣчалъ Гансъ,-- вы-бы навѣрное меня извинили. Дома вашъ батюшка?
   -- Нѣтъ. Но взойдите пожалуйста. Матушка сейчасъ выйдетъ; отецъ, по всей вѣроятности, скоро вернется: онъ еще не завтракалъ.
   -- Благодарю васъ и воспользуюсь вашимъ приглашеніемъ, отвѣчалъ Гансъ входя, --.значитъ вашъ батюшка рано вышелъ изъ дома?
   -- Съ ранняго утра, тотчасъ-же, какъ онъ узналъ грустную новость о капитанѣ Дюрбекѣ; вы слышали объ этомъ?
   -- Да, вздохнулъ Гансъ изъ глубины души, -- да, я слышалъ. Но Дюрбекъ оставилъ мнѣ письмо и вашъ батюшка взялъ его для передачи мнѣ.
   -- Очень можетъ быть, что батюшка теперь у васъ.
   -- Нѣтъ, я только-что изъ дому; если-бы я могъ знать, гдѣ мнѣ его встрѣтить. Ахъ, я и позабылъ, что Клингенбрухъ заходилъ ко мнѣ и сказалъ, что ему нужно со мной поговорить... не у него-ли письмо... схожу-ка я лучше къ нему.
   -- Вы уже хотите идти?
   -- Поневолѣ, милая фрейленъ, сказалъ дружески Гансъ, -- мнѣ-бы очень хотѣлось поговорить съ вами: мы такъ давно не видѣлись...
   -- Сознайтесь, что въ этомъ вы только одни виноваты, улыбнулась Катенька, но въ ту-же минуту на ея лицо набѣжало какое-то грустное выраженіе, -- вы знаете, что въ нашемъ домѣ рамъ всегда рады.
   Гансъ серьезно взглянулъ въ глаза прелестной дѣвушкѣ. Только теперь замѣтилъ онъ, какъ она блѣдна и похудѣла; она казалась совсѣмъ больной.
   -- Здоровы-ли вы? спросилъ онъ невольно.
   -- Я была больна, уклончиво отвѣчала Катенька, -- но теперь чувствую себя вполнѣ хорошо. Вотъ и отецъ, быстро сказала она, повидимому довольная, что прервется разговоръ о ея здоровьѣ.-- Это его звонокъ. Вы меня извините, я должна оставить васъ.
   Она пошла отворить входную дверь. Гансъ послѣдовалъ за нею, такъ-какъ ему хотѣлось поскорѣе прочесть письмо Дюрбека.
   -- А, Гансъ Зольбергъ, весело сказалъ Шаллеръ.-- Очень радъ видѣть васъ.
   -- Дорогой Шаллеръ, сказалъ Гансъ, пожимая ему руку.-- Вы были такъ любезны сегодня утромъ, взялись доставить мнѣ предсмертное письмо моего друга. Позвольте получить его?.
   -- Письмо? вскричалъ Шаллеръ.-- Да развѣ вы его не получили? Раутенъ1 взялъ его у меня,.чтобы отнести къ вамъ. Вы вѣрно очень рано ушли изъ дома и разошлись съ нимъ.
   -- Раутенъ! сказалъ Гансъ ошеломленный.-- Я только-что заходилъ домой, но Раутена не видѣлъ.
   -- Былъ онъ у васъ?
   -- Мнѣ сказали, что былъ.
   -- Ну, а вы не знаете, что побудило Дюрбека на такой отчаянный поступокъ?
   -- Ничего не знаю. Бѣдная его невѣста! Какъ-то перенесетъ она это ужасное извѣстіе! Когда она узнала о постигшемъ ее несчастьи?
   -- Вчера вечеромъ, во время спектакля; на сценѣ съ ней сдѣлалось дурно, такъ-что принуждены были раньше опустить занавѣсъ. Говорятъ, она опасно захворала. Въ ея квартирѣ опущены сторы и цѣлую ночь горѣлъ огонь.
   -- Письмо у Раутена, вы говорите, такъ я поспѣшу домой, но по дорогѣ мнѣ надо зайдты еще къ Клингенбруху. Итакъ, до свиданія, г. Шаллеръ.
   Въ эту минуту кто-то сильно дернулъ за звонокъ; Гансу показалось, что Катенька вздрогнула и поблѣднѣла.
   -- До свиданія, любезный Зольбергъ, сказалъ Шаллеръ, на лицѣ котораго также выразилось нѣкоторое безпокойство,-- пожалуйста заходите къ намъ почаще, да не на минуту, а посидѣть подольше.
   Снова сильно дернули звонокъ. Посѣтитель вѣрно былъ изъ нетерпѣливыхъ. Служанка поспѣшно отперла дверь.
   -- Дома? спросилъ грубый голосъ.
   -- Не знаю, отвѣчала служанка испуганно.
   -- Такъ вы не знаете? заворчалъ голосъ.-- А вотъ и самъ хозяинъ. Добраго утра, г. Шаллеръ! Послушайте, я сегодня прихожу въ послѣдній разъ, и если я...
   Гансъ понялъ, что здѣсь что-то не ладно, и поспѣшилъ уйдти какъ можно скорѣе. Но что можетъ требовать отъ Шаллера этотъ грубый человѣкъ? подумалъ Гансъ. Вѣроятно долгъ, который Шаллеръ не хочетъ или не можетъ заплатить, но развѣ дѣла Шаллера такъ плохи, что онъ по необходимости долженъ выносить подобное обращеніе? Правда, Гансъ и самъ не получилъ тысячи талеровъ, которые былъ долженъ ему Шаллеръ, хотя срокъ уже давно прошелъ. Правда, Шаллеръ даже и не напомнилъ ни разу о должныхъ деньгахъ. "Въ самомъ дѣлѣ, вѣроятно дѣла его плохи", рѣшилъ Гансъ и покачалъ головою. Перейдя быстро улицу, онъ подошелъ къ дому Землейна, и здѣсь снова натолкнулся на происшествіе, котораго сталъ невольнымъ свидѣтелемъ, потому что не желалъ уйдти, не повидавшись съ Клингенбрухомъ. Гансъ не видѣлъ никого и его не видѣли, но за то онъ слышалъ, что говорили и могъ по голосу различить, кто именно говорилъ.
   Споръ касался, вопроса о квартирѣ; дѣло шло объ отказѣ кому-то отъ квартиры, на что хозяинъ дома, Землейнъ, не соглашался; Гансъ хотѣлъ уже подняться на верхъ, какъ вдругъ услышалъ голосъ Флоры и свое собственное имя: онъ не рѣшился показаться, чтобы не сконфузить молодую дѣвушку.
   -- Но я вамъ объясняю, г. придворный аптекарь, воскликнула Флора, -- что на женщина должна выѣхать, или, въ противномъ случаѣ, мы сами выѣдемъ изъ вашего дома! Она поступила съ мама, безсовѣстно; она не хочетъ болѣе на насъ работать... Теперь спрошу я васъ, чѣмъ-же станетъ она жить, если не будетъ работать... Не думаете-ли вы, что она достанетъ средства къ жизни своими добродѣтелями... Знаемъ мы, что она за птица! Я слышала своими собственными ушами и видѣла своими глазами, что къ ней ходятъ въ гости мужчины; я сама видѣла г. Зольберга, какъ онъ уходилъ отъ нея; не о добродѣтеляхъ-же онъ съ ней. бесѣдовалъ.
   -- Сударыни, началъ быстро Землейнъ, нѣсколько разъ уже тщетно пробовавшій отвѣчать своимъ собесѣдницамъ. Но онѣ снова не дали ему высказаться; на этотъ разъ его перебила сама подполковница.
   -- Подождите, г. аптекарь, сказала она съ достоинствомъ,-- вы не правы, вамъ не слѣдуетъ подобныхъ женщинъ держать въ своемъ домѣ. Вы на свой домъ кладете этимъ пятно, и я не могу допустить, чтобы мои дочери оставались подъ одной кровлей съ такою женщиной.
   -- По моему, я ничего не имѣю противъ этого, сказалъ наконецъ аптекарь, у котораго накопилась желчь, -- я долженъ сказать вамъ, сударыни, что, jio моему, мнѣ все равно, выѣдетели вы или останетесь, потому-что на ваше мѣсто тотчасъ-же въѣдутъ новые жильцы; но если вы хотите чернить молодую честную дѣвушку, которая, по моему мнѣнію, гораздо честнѣе, чѣмъ... многіе другіе, то это можетъ взбѣсить всякаго порядочнаго человѣка. Если ее посѣтилъ Зольбергъ, то развѣ это можно считать безчестіемъ для нея; притомъ-же она воспитывалась въ домѣ Зольберговъ. Еще считаю нужнымъ замѣтить вамъ, что мнѣ ни разу не приходилось выгонять изъ саду приходившихъ къ ней офицеровъ или встрѣтить, ее на дворѣ въ темную ночь!
   -- Г. придворный аптекарь, воскликнула Флора, сердито,-- вы кажется начинаете забываться.
   -- Кто -- я? сказалъ Землейнъ совершенно спокойно.-- Да, можетъ быть, если-бы на мнѣ былъ надѣтъ бархатный сюртучокъ, и если-бы я прокрадывался по лѣстницѣ то вверхъ, то внизъ, такъ осторожно, какъ будто-бы, по моему, ступени были усѣяны гремучими шариками и я-бы боялся наступить на нихъ.
   -- Ну, а вы видѣли что-нибудь подобное здѣсь въ домѣ? спросила подполковница, бросая на своихъ дочерей полный любви, но изумленный взглядъ.
   -- Ну, по моему, видѣлъ-ли я это. наяву или во снѣ, для васъ все равно; но я вамъ говорю только, что отъ комнатки на чердакѣ, которую вы сами отдали въ наемъ фрейленъ Петерсъ, вы можете, если хотите, ей отказать, такъ-какъ эта комнатка принадлежитъ къ вашей квартирѣ и вы платите мнѣ за нее деньги, но я отдамъ ей маленькую квартиру, изъ которой перваго числа выѣхалъ сапожникъ и которую я велѣлъ заново отдѣлать; фрейленъ Петерсъ будетъ платить, по моему, не больше того, сколько платила за комнатку на чердакѣ, а если кому-нибудь это не понравится, ну тотъ можетъ, пожалуй, придти ко мнѣ и объясниться.
   И съ этими словами Землейнъ повернулся и сталъ медленно спускаться по лѣстницѣ.
   На этомъ разговоръ оборвался, такъ-какъ сама г-жа Клингенбрухъ не обладала слишкомъ сильной способностью мышленія, а дочери ея, Генріетта и Флора, были настолько озадачены словами аптекаря, что даже и не подумали отвѣчать "безстыжему" домохозяину.
   -- Съ такимъ необразованнымъ человѣкомъ невозможно говорить, воскликнула Генріетта, лишь только Землейнъ отошелъ на такое разстояніе, что не могъ уже слышать и поспѣшила вмѣстѣ съ сестрой въ свою комнату.
   -- Вотъ тебѣ разъ, г. Зольбергъ! сказалъ аптекарь, огибая послѣднюю площадку лѣстницы и встрѣчая молодого человѣка, который поднимался на первыя ступени, дѣлая видъ, что онъ только-что пришелъ.-- Вѣроятно вы къ подполковнику?
   -- Совершенно вѣрно, любезнѣйшій г. Землейнъ.-- Какъ поживаете?
   -- О, благодарю васъ, пожалуй, по моему, сносно, но хотите выслушать мой добрый совѣтъ?
   -- Я никогда не откажусь выслушать добрый совѣтъ, но къ сожалѣнію ихъ даютъ очень рѣдко.
   -- Ну, ладно, вы идете къ Клингенбрухамъ, то постарайтесь не говорить съ дамами, такъ-какъ я ихъ немножко отдѣлалъ.
   -- Отдѣлали, г.Землейнъ?
   -- Полагаю, что немножко отдѣлалъ; вышла у насъ маленькая размолвка,-- да. Но знаете, что я вамъ скажу, прибавилъ онъ, понижая голосъ,-- по моему мнѣнію, чортъ-бы побралъ всѣхъ женщинъ,-- за исключеніемъ, конечно, моей жецы -- столько за ними есть тайныхъ грѣшковъ.
   -- У всѣхъ, милѣйшій Землейнъ?
   -- Я думаю, что у всѣхъ, подтвердилъ маленькій человѣчекъ, не затрудняясь отвѣтомъ,-- но я васъ не хочу задерживать. Чортъ возьми, сегодня я сильно погорячился и, но моему, долженъ теперь выпить рюмочку желудочной; не хотити-лы и вы?
   -- Нѣтъ, отъ души благодаренъ, засмѣялся Гансъ,-- я утромъ неохотно пью водку, хотя вечеромъ постоянно выпиваю стаканъ грога.
   -- Ну, такъ прощайте, сказалъ Землейнъ.
   Гансъ, между тѣмъ, позвонилъ у дверей Клингенбруховъ. Ему отворила Ганна.
   -- Подполковникъ дома?
   -- Конечно-съ, онъ въ своей комнатѣ,-- онъ предупредилъ меня, что вы придете; пожалуйте прямо въ кабинетъ.
   -- А, любезный Зольбергъ, душевно радъ васъ видѣть! говорилъ Клингенбрухъ, пожимая руку Гансу.-- Пожалуйста войдите, вы вѣрно уже слышали объ ужасномъ несчастій?
   -- Все, любезный Клингенбрухъ, сказалъ Гансъ, пожимая ему руку.-- Я былъ уже тамъ.
   -- Получили вы письмо?
   -- Шаллеръ передалъ его Раутену, а я еще не видѣлъ графа.
   -- Раутену? вскричалъ подполковникъ быстро.-- Но зачѣмъ-же онъ ему передалъ, когда обѣщалъ самъ тотчасъ-же отнести письмо прямо къ вамъ?
   -- Не знаю, что побудило его передать Раутену, вѣрно встрѣтились на улицѣ. Бѣдный Дюрбекъ! что заставило его такъ печально кончить жизнь.
   -- Да, да, сказалъ разсѣянно Клингенбрухъ, видимо неразслушавшійй словъ Ганса, такъ-какъ въ эту минуту онъ о чемъ-то глубоко размышлялъ.-- Ну, а вы не имѣете никакого подозрѣнія? сказалъ онъ послѣ небольшой паузы.
   -- Никакого.
   -- Сообразите теперь хорошенько всѣ слухи объ этомъ происшествіи, продолжалъ Клингенбрухъ;-- въ городѣ всѣ говорятъ, что главнѣйшей причиной его самоубійства были отношенія его къ г-жѣ Блендгеймъ,-- это, конечно, нелѣпая сплетня,-- мы оба знаемъ это хорошо, знаемъ, насколько всей душой онъ жаждалъ брака своего съ нею. Кромѣ того, у Дюрбека было достаточное
   состояніе, которое позволяло ему оставить службу, если-бы это было необходимо; я знаю, что онъ и думалъ такъ сдѣлать. Онъ пользовался всегда отличнымъ здоровьемъ... Скажите-же теперь, какая причина могла заставить его такъ печально разстаться съ жизнію. Я много раздумывалъ объ этомъ, и убѣдился, что нравственное его состояніе не могло довести его до самоубійства. Если-же мы не допускаемъ этой причины, то должны допустить, что на его рѣшеніе повліяло давленіе какихъ-нибудь внѣшнихъ причинъ.
   -- Положимъ такъ, но откуда шло это вліяніе? И къ тому-же, для кого могла быть выгодна его смерть, лучше сказать, кто могъ желать его смерти?
   Маленькій подполковникъ сдѣлалъ очень серьезное лицо, стремительно всталъ, подошелъ къ двери, чтобы посмотрѣть, не подслушивалъ-ли кто и сказалъ почти шепотомъ:.
   -- Я полагаю, что капитанъ Дюрбекъ застрѣлился, какъ побѣжденный въ американской дуэли.
   -- Вы думаете? также тихо проговорилъ Гансъ.-- Ну, а кто, по вашему, былъ его противникомъ въ этой дуэли?
   -- Графъ Раутенъ, продолжая говорить шепотомъ, но рѣшительно и увѣренно отвѣчалъ Клингенбрухъ. Гансъ вскочилъ съ едва подавленнымъ крикомъ ужаса.
   -- Какія основанія имѣете вы къ этому подозрѣнію?
   -- Это я сейчасъ объясню вамъ, отвѣчалъ подполковникъ, и разсказалъ о встрѣчѣ Дюрбека съ графомъ въ кофейной третьяго дня вечеромъ; разсказалъ, что на слѣдующее утро онъ ихъ обоихъ встрѣтилъ въ кафе за бутылкой шампанскаго, которую они розыграли, причемъ Раутенъ былъ черезчуръ веселъ, платя за бутылку, Дюрбекъ-же разстроенъ, блѣденъ, молчаливъ, стаканъ съ виномъ стоялъ передъ нимъ почти нетронутый. Ссылаясь на дѣла, онъ вскорѣ ушелъ; на прощаньи Раутенъ закричалъ ему: "И такъ все устроится именно такъ, какъ мы условились"!
   Гансъ, вперивъ неподвижный взглядъ въ маленькаго человѣчка, стоялъ передъ нимъ и внимательно слушалъ его, какъ-бы боясь проронить хотя одно слово.
   -- Проигралъ! прошепталъ онъ наконецъ чуть слышно.-- Вы вѣдь такъ сказали, Клингенбрухъ? Проигралъ -- въ карты навѣрно?
   -- Нѣтъ, спокойно отвѣчалъ подполковникъ -- на костяхъ, по крайней мѣрѣ, трактирная дѣвушка говорила мнѣ, что они играли не въ карты, а въ кости.
   Гансъ медленно наклонилъ свою курчавую голову, его глава готовы были выскочить изъ орбитъ -- горесть душила его; наконецъ, бросясь на жесткій диванъ и закрывъ лицо руками, онъ зарыдалъ, какъ ребенокъ.
   -- Зольбергъ, вскричалъ подполковникъ, потрясенный и даже испуганный такимъ сильнымъ проявленіемъ скорби,-- что съ вами, скажите Бога ради? Успокойтесь-же немного.
   Гансъ не слушалъ его, но нервный припадокъ скоро прошелъ, онъ всталъ и, отирая глаза, сказалъ хриплымъ голосомъ:
   -- Простите меня, Клингенбрухъ, но бываютъ минуты въ жизни, когда мы не можемъ владѣть нашими чувствами, и они проявляются наружу помимо нашей воли.
   -- Мой дорогой Зольбергъ...
   -- Оставимъ это, припадокъ мой прошелъ и, надѣюсь, больше не повторится. Я не стыжусь, слезъ, которыя я пролилъ по моемъ другѣ -- онъ ихъ вполнѣ заслужилъ. Но теперь не время предаваться малодушнымъ сѣтованіямъ, такъ-какъ ваши слова возбудили во мнѣ ужасное подозрѣніе, и, если оно оправдается, те мы откроемъ почти невѣроятное преступленіе.
   -- Не знаю, о чемъ вы говорите, но долженъ сказать вамъ, что американскія дуэли бываютъ у насъ не рѣдко,-- я самъ знаю два примѣра -- и онѣ не считаются безчестнѣе обыкновенной дуэли.
   -- Не объ этомъ рѣчь, сказалъ Гансъ;-- но дайте мнѣ дѣйствовать, потомъ все откроется. Я долженъ хорошенько обдумать, какъ начать...
   -- Но это еще не все, любезный Зольбергъ, сказалъ подполковникъ, когда Гансъ собрался уже уходить.-- Дѣло, о которомъ я хотѣлъ передать вамъ сегодня утромъ, для васъ еще важнѣе.
   -- Важнѣе? сказалъ Гансъ, качая головою.
   -- Несомнѣнно, такъ-какъ оно очень близко касается будущаго счастія или несчастій вашей сестры.
   -- Га! вскричалъ Гансъ громко,-- Раутенъ...
   -- Слушайте, сказалъ маленькій человѣкъ, опуская руку въ карманъ и вынимая оттуда письмо.-- По просьбѣ покойнаго нашего друга Дюрбека, который, кажется, съ перваго знакомства почувствовалъ недовѣріе къ графу, я писалъ одному изъ моихъ друзей въ Галиціи, прося его хорошенько разузнать -- о жизни и имуществѣ графа. Сегодня, возвращаясь изъ квартиры дорогого покойника, я засталъ это письмо... Прочтите его.
   Гансъ почти машинально взялъ письмо и сталъ читать его.
   "Мой дорогой Клингенбрухъ! писалъ пріятель подполковника.-- Ты мнѣ доставилъ столько хлопотъ, что не будь это для тебя, я ни за что не взялся-бы за подобное порученіе. Я въ два года не исписалъ столько бумаги, сколько пришлось мнѣ исписать въ это время. Твое порученіе я исполнилъ точно и вотъ тебѣ результаты: графа Леопольда Раутена въ нашихъ мѣстахъ не существуетъ вовсе. Былъ одинъ, старшій сынъ настоящаго владѣльца имѣнія, ко онъ два года тому назадъ умеръ отъ чахотки на рукахъ отца. У графа Раутена здѣсь два имѣнія: одно очень большое, а другое маленькое, въ которомъ дѣйствительно распоряжается управляющій, но этотъ управляющій теперь здоровъ и давно не былъ боленъ. Есть еще одинъ Раутенъ изъ этой-же фамиліи: отставной полковникъ, старый холостякъ; онъ бѣднякъ, всѣ его доходы заключаются въ пенсіи за службу, и живетъ онъ гдѣ-то на сѣверѣ. Если у васъ какой-нибудь молодецъ выдаетъ себя за графа Раутена, то навѣрное это мошенникъ, поэтому будьте осторожны.
   "Мы всѣ здоровы -- всѣ тебѣ кланяются..."
   Гансъ пропустилъ слѣдующія строки и отыскалъ подпись. Письмо было подписано именемъ Курта фон-Дахау, полковника.
   -- Откуда это письмо? почти беззвучно спросилъ Гансъ.
   -- Изъ того мѣстечка, отвѣчалъ Клингенбрухъ,-- которое, по словамъ графа Раутена, есть ближайшій почтовый пунктъ къ его имѣнію.
   -- Но развѣ раньше туда но писали?
   -- Писали, но кажется черезъ Шаллера.
   -- Черезъ Шаллера, повторилъ Гансъ, но такъ, какъ будто-бы онъ говорилъ во снѣ,-- но это почти невѣроятно... возможно ли допустить подобныя небылицы: право можно сойдти съ ума...
   -- Что же вы думаете дѣлать? спросилъ его подполковникъ.
   -- Клингенбрухъ, сказалъ Гансъ, прикладывая руку ко лбу,-- если вы меня теперь спросите, что въ настоящій моментъ дѣлаетъ хивинскій ханъ, я, конечно, отвѣчу: не знаю; то-же я вамъ отвѣчу и на вашъ вопросъ. Мнѣ необходимо сперва собрата мои мысли, я долженъ поспѣшить домой и убѣдиться въ одномъ подозрѣніи, затѣмъ я переговорю съ отцомъ, или сестрой или, можетъ быть, сперва посовѣтуюсь съ нотаріусомъ Пистеромъ! Голова моя кружится, я не въ состояніи думать -- мнѣ кажется, точно всѣ нервы моей головы завязаны въ одинъ общій узелъ и затиснуты въ какой-нибудь тѣсный ящикъ.
   -- Самое лучшее, сказалъ подполковникъ,-- если-бы вы сейчасъ-же переговорили съ вашимъ отцомъ; тогда можетъ быть, дѣло само собою, безъ дальнѣйшихъ хлопотъ подошло-бы къ развязкѣ.
   -- Нѣтъ, это не годится, графъ узнаетъ обо всемъ и приметъ свои предосторожности. По моему мнѣнію, прежде нужно посовѣтоваться съ Пистеромъ. Не удерживайте меня, любезнѣйшій Клингенбрухъ, мнѣ надо поскорѣе на воздухъ, чтобы освободиться отъ тяжести, которая меня давитъ.
   -- Будьте любезны, не оставьте меня въ неизвѣстности относительно рѣшенія, какое вы примете.
   -- Конечно, конечно -- я слишкомъ много вамъ обязанъ, и не приму никакого рѣшенія, не предваривъ васъ.
   -- Только ради Бога не затѣвайте новой дуэли!-- сказалъ маленькій человѣкъ,-- довольно уже пролито крови.
   -- Ба этотъ счетъ будьте спокойны, -- отвѣтилъ улыбаясь Гансъ.-- Одно изъ двухъ: или Раутенъ невиненъ, тогда дѣло кончится ничѣмъ; или онъ такой отъявленный негодяй, что мнѣ даже и въ голову не придетъ съ нимъ стрѣляться.
   Онъ пожалъ руку подполковнику и быстро пошелъ къ себѣ домой.
   -- Что у насъ еще графъ Раутенъ? спросилъ онъ, обращала къ отцу, едва взошелъ въ комнату, гдѣ, кромѣ стараго барона, была его жена, но Франциски не было.
   -- Нѣтъ, Гансъ, отвѣчалъ старикъ,-- но ты выглядишь такимъ разстроеннымъ... что съ тобой? Не случилось-ли какой бѣды?
   -- Я только-что былъ въ квартирѣ покойнаго Дюрбека, отецъ, отвѣчалъ Гансъ;-- мой другъ оставилъ мнѣ письмо, которое Раутенъ взялся передать мнѣ. Не оставлялъ онъ вамъ письмо?
   -- Онъ ничего не говорилъ о письмѣ, и былъ также нѣсколько взволнованъ, сказалъ баронъ; -- онъ также былъ въ квартирѣ покойнаго. Тамъ было очень иного народу, и когда онъ пробирался сквозь толпу, у него украли его бумажникъ.
   -- Его бумажникъ... странно!
   -- Онъ пошелъ въ полицію, чтобы заявить о пропажѣ.
   -- Странно, сказалъ холодно Гансъ;-- навѣрное въ бумажникѣ было и мое письмо? Едва-ли ему возвратятъ его бумажникъ.
   -- Я ему сказалъ то-же самое, но онъ всё-таки разсчитываетъ на дѣятельность полиціи; въ бумажникѣ было очень мало денегъ, и не о нихъ хлопочетъ Раутенъ, но въ бумажникѣ было много нужныхъ бумагъ.
   -- Конечно, непріятно лишиться ихъ, отвѣчалъ Гансъ, и странная улыбка пробѣжала по его губамъ.
   -- Да что съ тобой, Гансъ? спросила въ свою очередь мать, до сихъ поръ нолча за нимъ наблюдавшая.-- Ты сегодня такой странный -- я тебя такимъ еще никогда не видала.
   -- На меня очень сильно подѣйствовала смерть Дюрбека, милая матушка, сказалъ спокойно Гансъ.-- Но гдѣ же Франциска?
   -- Гдѣ Франциска, отвѣчала матъ.-- Конечно, возится съ портнихами. Бѣдному ребенку еще слишкомъ много дѣла, а время такъ быстро летитъ: сегодня же все должно быть готово, такъ-какъ Раутенъ настаиваетъ, чтобы обрученіе было завтра.
   -- Предоставь мнѣ все устроить, мама, сказалъ Гансъ, -- я опытенъ въ подобныхъ дѣлахъ, и къ тому же я теперь свободенъ.
   -- А я думалъ, что у тебя такъ много "дѣлъ", сказалъ отецъ.
   -- Большая часть изъ нихъ уже окончена, батюшка; правда, сегодня мнѣ надо еще сходить ненадолго въ одно мѣсто.
   -- Ты говорилъ, кажется, что былъ у Дюрбека.
   -- Да, отецъ.
   -- Гм, непріятный случай.
   -- Непріятный только, батюшка?
   -- Ну, прискорбный, если хочешь. Куда же ты идешь теперь?
   -- Пока только въ свою комнату; черезъ нѣсколько минутъ я возвращусь.
   Гансъ вошелъ въ свою комнату; онъ остановился посерединѣ ея и приложилъ руку ко лбу. Чего именно онъ добивался? Голова его кружилась и онъ съ трудомъ могъ собрать свои мысли. Нечаянно взглядъ его упалъ на письменный столъ, на который онъ бросилъ игральную кость и теперь забылъ о ней, хотя прощаясь съ Клингенбрухомъ, онъ думалъ только о ней; она лекала на тонъ-же мѣстѣ, куда бросилъ ее Гансъ. Онъ подошелъ къ столу, взялъ въ руки кость и сталъ бросать ее. Сколько разъ ни бросалъ онъ ее, всегда выпадало шесть очковъ. Гансъ свѣсилъ ее въ рукѣ, она была довольно тяжела; не долго дужая, онъ вынулъ изъ ящика въ столѣ свой широкій, толстый американскій охотничій ножъ, и разломилъ кость на части. Холодный паръ выступилъ на его лбу; онъ увидѣлъ, что внутри та сторона, на которой снаружи находилась единица, была залита свинцомъ. Благодаря такому устройству кости, она всегда падала тяжелой стороной, и показывала шесть очковъ.
   Гансъ держалъ въ рукахъ сломанную кость и не могъ оторвать отъ нея своего взгляда... И этотъ демонъ втерся въ ихъ семью; онъ хочетъ надуть его родную сестру, забрать ея деньги и потомъ, конечно, бросить: если правда, что у него нѣтъ ни замка, ни имѣнія, онъ никогда не отважится признаться ей въ своемъ обманѣ. Если онъ рѣшился такъ подло убить Дюрбека, то на что же онъ не рѣшится! И этотъ мерзавецъ чуть не сдѣлался его зятемъ! Гансъ громко засмѣялся, когда ему пришла въ голову эта мысль. А его бѣдные родители! Франциска, бѣдная дѣвушка, которая хлопочетъ до упаду, чтобы окончить всѣ приготовленія и отдаться всецѣло своему счастію! Счастію? Да дѣйствительно, счастьемъ былъ его возвратъ въ Германію, онъ имѣетъ теперь возможность отвратить отъ своей семьи безъисходное, можетъ быть, горе.
   Но какъ уличить преступника въ его преступленіяхъ? Хотл Гансъ внутренно вѣрилъ теперь виновности Раутена, но откуда добыть въ короткое время ясныя доказательства, откуда взять ясныя улики. Не поможетъ-ли въ этомъ дѣлѣ старый Пистеръ, подумалъ Гансъ, по крайней мѣрѣ онъ дастъ практическій совѣтъ. Гансъ рѣшилъ не откладывая тотчасъ-же посѣтить нотаріуса.
   Онъ сунулъ въ карманъ расколотую кость, вышелъ изъ своей комнаты и въ передней встрѣтился съ Франциской, которая казалась очень озабоченной.
   -- Ахъ Гансъ, сказала она,-- сегодня для меня очень тяжелый день, признаюсь тебѣ, я право не знаю, гдѣ теперь мой голова.
   -- Я также не знаю, гдѣ моя голова, милая Франциска, -- вздохнулъ Гансъ, смотря на нее, сіяющую радостію отъ избытка счастія, и думая, что у него въ рукахъ находится орудіе, которое можетъ разрушить и уничтожить все ея счастье однимъ ударомъ.
   Бѣдная Франциска и въ то-же время счастливая Франциска, потому-что вѣрное сердце охраняло теперь тебя, потому-что вѣрный другъ отклонялъ предназначенную для твоей груди отравленную стрѣлу.
   -- Что съ тобой Гансъ? Ты сегодня смотришь такъ мрачно и озабоченно.
   -- Я только-что былъ у покойнаго Дюрбека, Франциска.
   -- Ахъ да, сказала молодая дѣвушка, вспомнивъ: ея голова сегодня была переполнена такимъ множествомъ разныхъ заботъ.-- Бѣдняжка Блендгеймъ! Какъ я жалѣю ее, вѣдь сегодня назначена была ея сватьба, мнѣ говорила объ этомъ моя горничная!.. Право это ужасно, и если я подумаю, что я...
   И она со страхомъ закрыла свое лицо руками, какъ-бы желая отогнать ужасные образы, возстававшіе передъ нею.
   -- Договаривай, Франциска!-- сказалъ вполголоса Гансъ, пытаясь отнять ея руки отъ лица.
   -- О нѣтъ, нѣтъ, не говори больше объ этомъ, просила она.-- Я чувствую, что со мной дѣлаются судороги при одной только мысли объ этомъ...
   -- Подумай только, что должна вытерпѣть въ эти дни бѣдная Констанція! Ты конечно очень рада дню своей сватьбы?
   -- Я радуюсь этому Гансъ, да, отъ души радуюсь, сказала сестра, снова недумавшая ни о чемъ другомъ, кромѣ предстоящаго счастія,-- но я также и боюсь этого дня, вѣроятно потому, что я должна буду, разстаться съ вами.
   -- Знаешь-ли, Френцхенъ, что въ сущности ничему нельзя радоваться.
   -- Почему-же это, Гансъ?
   -- Потому, что мы не можемъ знать, что будетъ съ нами даже черезъ часъ, между-тѣмъ наши планы захватываютъ недѣли, мѣсяцы, цѣлые годы.
   -- Но развѣ преждевременная радость не дѣлаетъ счастія болѣе продолжительнымъ?
   -- Да, если наши надежды сбываются, если-же нѣтъ, тогда разочарованіе становится еще тяжелѣе.
   -- Ахъ, Гансъ, ты злой человѣкъ, ты хочешь меня запугать и потомъ станешь смѣяться надо мною.
   -- Мнѣ теперь не до смѣха, Френцхенъ, сказалъ серьезно Гансъ, задумчиво взглянувъ на нее. Имѣлъ-ли онъ право скрывать отъ сестры тѣ открытія, которыя его мучили? Но нѣтъ! Ради ея самой онъ долженъ еще пока молчать. Еще слишкомъ мало было доказательствъ, чтобы убѣдить даже судъ, не только невѣсту обвиняемаго. Раутенъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ ловкій малый, и если слишкомъ поторопиться, то онъ будетъ имѣть время скрыться отъ суда и избѣжать угрожающей ему опасности. А этого не должно допускать. Сперва нужно обо всемъ переговорить съ нотаріусомъ и потомъ, послѣ обѣда, можно будетъ сказать все отцу.
   -- Если я тебѣ совѣтовалъ, милая Франциска, сказалъ онъ ласково, проводя рукою по ея лбу, -- не радоваться ничему заранѣе, то точно также я не хочу, чтобы ты теперь опечалилась. Вѣрь, что преданныя тебѣ сердца бодрствуютъ надъ тобою и ты всегда можешь смѣло глядѣть въ лицо своему будущему.
   -- Но что съ тобой, Гансъ? сказала съ испугомъ Франциска.-- Раутенъ тоже показался мнѣ сегодня утромъ какимъ-то страннымъ, разсѣяннымъ, вовсе не такимъ, какъ я всегда воображала себѣ жениха наканунѣ обрученія. Вы, право, оба испортите мнѣ мой прекрасный день.
   -- Я тоже сегодня въ мрачномъ настроеніи духа, Френцхенъ, сказалъ Гансъ,-- но ты его можешь приписать несчастному случаю съ Дюрбекомъ. Можетъ быть, завтра утромъ сгладятся мрачныя впечатлѣнія сегодняшняго дня.
   -- Я впередъ объявляю тебѣ, воскликнула Франциска, -- что если который-нибудь изъ васъ завтра будетъ имѣть злую или недовольную физіономію, того я тотчасъ-же выпровожу вонъ съ моего двора -- примите это къ свѣденію. Но теперь мнѣ, право, пора; я думаю, что больше четверти часа я проболтала здѣсь съ тобою, Гансъ; итакъ, если ты вернешься къ обѣду, то будь по-прежнему въ веселомъ расположеніи духа.
   И съ этими словами она порхнула въ свою комнату.
   

ГЛАВА XXVIII.
Занятія нотаріуса.

   Нотаріусъ Пистеръ стоялъ въ угловомъ окнѣ и смотрѣлъ на улицу. Муксъ работалъ у своей конторки, отвѣчая на присланныя неособенно-важныя по своему содержанію письма. Но вотъ нотаріусъ обернулся и, поглядѣвъ на него молча нѣсколько мгновеній, сказалъ ему: -- Муксъ!
   -- Что угодно, г. нотаріусъ?
   -- Недавно я началъ съ тобой разговоръ объ одномъ предметѣ, но насъ прервали на самомъ интересномъ мѣстѣ.
   -- О чемъ-же это, г. нотаріусъ? Я что-то не помню.
   -- Попросту, о томъ, въ какихъ отношеніяхъ находишься ты съ семьей Зольберговъ? Ну вотъ ты опять весь покраснѣлъ; тутъ что-нибудь да кроется, а ты знаешь, я не терплю никакихъ тайнъ въ моемъ домѣ. Я люблю дѣйствовать у себя на открытую. Что я о тебѣ хорошаго мнѣнія, Муксъ, я тебѣ это уже доказалъ не разъ втеченіи многихъ лѣтъ. Ты одинокъ въ мірѣ, и пока я живъ и ты захочешь оставаться у меня, ты никогда не будешь ни въ чекъ нуждаться; ну, а если я умру, у меня найдется что-нибудь, чтобы обезпечить тебя въ будущемъ, ты вѣдь хорошо знаешь, что я также одинокъ въ мірѣ, какъ и ты. Итакъ, поговоримъ откровенно. Я долженъ тебѣ сказать, что я давно кое-что подозрѣваю, такъ-какъ твоя мать въ послѣдніе дни своей жизни проговаривалась раза два, но не совсѣмъ ясно, а тамъ умерла и я не успѣлъ разспросить ее какъ слѣдуетъ.
   -- Г. нотаріусѣ, тихо сказалъ Муксъ, -- если вы видите здѣсь тайну, то пусть она и будетъ тайной, такъ-какъ она касается только одного меня, и если-бы я сталъ ее разсказывать, то моя болтовня, не принеся никому пользы, скорѣе могла-бы повредить кое-кому, и потому я считаю за лучшее молчать объ этомъ. Вѣрьте мнѣ только, что въ этой тайнѣ нѣтъ ничего, что бы меня безчестило. Я не знаю за собой никакой вины и смѣло могу глядѣть въ глаза каждому.
   -- Въ этомъ я убѣжденъ, Муксъ, сказалъ Пистеръ гораздо ласковѣе, чѣмъ онъ съ нимъ обыкновенно говорилъ.-- Но и я спрашиваю тебя не изъ пустого любопытства: есть важныя причины, которыя заставляютъ меня безпокоить тебя этими разспросами.
   -- Важныя причины, г. нотаріусъ?
   -- Да; видишь-ли, такъ-какъ я занимаюсь теперь дѣлами обоихъ Зольберговъ, отца и сына,-- я теперь агентъ молодого барона по нѣкоторымъ промышленнымъ предпріятіямъ -- ы доджей видѣть и понижать совершенно ясно все, что до нихъ касается. Если ты будешь молчать, я принужденъ буду поговорить со старикомъ Зольбергомъ.
   -- Г. нотаріусъ, воскликнулъ въ испугѣ Муксъ, -- ну, что вамъ будетъ за польза, если я вамъ разскажу все. Было-бы гораздо лучше, прибавилъ онъ кротко, -- если-бы я самъ никогда не зналъ ничего; открытіе этой тайны принесло мнѣ только горе сердечныя боли, но никогда не приносило никакого утѣшенія.
   -- Отъ кого узналъ ты эту тайну?
   -- Отъ моей матери, у ея смертнаго одра, сказалъ Муксъ и спряталъ свое лицо въ своихъ маленькихъ нѣжныхъ рукахъ.
   Пистеръ подошелъ къ нему и его взоръ сочувственно остаяомился на маленькомъ, сгорбленномъ созданіи; наконецъ, онъ тихо спросилъ его:
   -- Назвала она тебѣ твоего отца, Муксъ?
   Муксъ не отвѣчалъ, но сильная дрожь пробѣжала по валу его тѣлу и Пистеръ видѣлъ, какого усилія стоило ему заглушить рыданія. Онъ далъ ему нѣсколько успокоиться, и наконецъ, когда, но его мнѣнію, Муксъ уже достаточно иринюль въ себя, онъ снова ласково повторилъ вопросъ:
   -- Назвала она тебѣ твоего отца, Муксъ?
   Молодой человѣкъ не отвѣчалъ, но только быстро и сильно кивнулъ головою. Но теперь онъ уже не былъ въ состояніи удержать свои рыданія. Пистеръ между тѣмъ медленными шагами ходилъ молча по своей конторѣ до тѣхъ поръ, пока Муксъ не пересталъ рыдать. Тогда нотаріусъ снова обратился къ нему:
   -- Разскажи мнѣ все, Муксъ; не смотри на меня въ настоящую минуту, не какъ на человѣка, который тебѣ даетъ жалованье, но какъ на самаго близкаго тебѣ друга, имѣющаго въ виду твое благополучіе. Развѣ тебѣ не было-бы пріятно имѣть около себя человѣка, которому-бы ты могъ съ полнѣйшей откровенностью довѣрить свою тайну?
   -- Да, сказалъ Муксъ, помолчавъ немного, причемъ онъ поднялъ испуганный взглядъ на нотаріуса,-- вы должны все узнать, я думаю, такъ будетъ лучше, я облегчу по крайней мѣрѣ тяжесть, лежащую на моей груди... я увѣренъ въ вашей скромности, г. нотаріусъ.
   -- Въ этомъ ты можешь быть вполнѣ увѣренъ, Муксъ; я догадываюсь, старый баронъ Зольбергъ -- твой отецъ?
   -- Да, сказалъ тихо Муксъ.-- Моя мать знала его подъ другимъ именемъ и онъ хотѣлъ жениться на ней.
   -- Онъ въ то время былъ уже женатъ.
   -- Да, но моя бѣдная мать не знала этого; впослѣдствіи она узнала все. Вскорѣ, послѣ моего появленія на свѣтъ, моя мать тяжело захворала, цѣлые мѣсяцы была въ бреду, и такъ-какъ мы были очень бѣдны, пеня отдали къ одной изъ тѣхъ ужасныхъ женщинъ, которыя, подъ видомъ выкормленія грудныхъ дѣтей, убиваютъ ихъ или дѣлаютъ несчастными на всю жизнь; конечно, можетъ быть, и не съ намѣреніемъ, но все-таки главная причина гибели малютокъ кроется въ жадности къ деньгамъ и небрежности, которыми отличаются эти воспитательницы. Моя мать не могла заботиться обо мнѣ, такъ-какъ сама находилась въ полупомѣшанномъ состояніи, и я былъ заброшеннымъ, забытымъ ребенкомъ. Этому-же обстоятельству обязанъ я и своимъ горбомъ; говорятъ, что я былъ совершенно здоровый и хорошо сложенный ребенокъ -- но уронили-ли меня или случилось что-нибудь другое, я не знаю.
   -- Ну, а развѣ баронъ не заботился о твоей матери?
   -- Она была слишкомъ горда, чтобы у него просить; можетъ быть, онъ даже и не зналъ объ ея ужасной бѣдности до тѣхъ поръ, пока нашъ пасторъ не принялъ въ ней участія и не довелъ о ея нищетѣ до свѣденія барона. Получивъ это увѣдомленіе, баронъ тотчасъ-же отвѣтилъ, что онъ исполнитъ все, къ чему обязываетъ его законъ, т. е. онъ станетъ заботиться обо мнѣ до 14 лѣтъ, хотя, прибавилъ онъ, морально онъ не чувствуетъ себя къ тому обязаннымъ. Это письмо едва не убило мою мать, ко я долженъ сознаться, что баромъ сдержалъ свое слово, тихо закончилъ Муксъ.
   -- И твоя мать никогда его больше не видала?
   -- Никогда.
   -- Ну, а тебя онъ видѣлъ, знаетъ онъ тебя?
   -- Нѣтъ, сказалъ Муксъ, покачавъ головою, -- нѣсколько дней тому назадъ, когда вы посылали меня туда и я такъ боялся идти, мы въ первый разъ увидали одинъ другого. Когда я вошелъ въ его домъ и увидалъ этого человѣка, котораго и никогда не посмѣлъ-бы, да и не хотѣлъ-бы назвать отцомъ, мнѣ показалось, что мое сердце разрывается на части и я ни за что непереступлю во второй разъ порогъ этого дома.
   Муксъ поблѣднѣлъ какъ мертвецъ во время этого разговора, но его ясные выразительные глаза блестѣли, все его сгорбленное, съеженное тѣло какъ-бы выпрямилось и онъ весь находился въ такомъ сильно возбужденномъ состояніи, въ какомъ его еще никогда не видывалъ нотаріусъ.
   -- Теперь я знаю все, Муксъ, сказалъ наконецъ Пистеръ, протягивая руку маленькому человѣчку,-- благодарю тебя за довѣріе, оказанное мнѣ, и будь увѣренъ, что ты не станешь раскаиваться, что былъ со мною откровененъ, можетъ быть, еще все устроится къ лучшему.
   -- Я думаю, г. нотаріусъ, сказалъ мрачно Муксъ,-- что едвали что можетъ измѣниться въ моей судьбѣ; прекратимте лучше разговоръ обо мнѣ. Объ одномъ только я буду просить васъ -- не посылать меня больше къ Зольбергамъ...
   -- Ты не пойдешь туда больше, сказалъ ласково Пистеръ.-- Я-бы не послалъ тебя туда и въ тотъ разъ, если-бы я зналъ все, что знаю теперь... Кажется, кто-то пришелъ?
   На лѣстницѣ послышались шаги и затѣмъ одинъ изъ писцовъ отворилъ дверь и, просунувъ въ щель голову и подавая синій конвертъ, сказалъ: "телеграмма, г. нотаріусъ".
   Муксъ взялъ пакетъ и распечаталъ его.
   -- Изъ Гамбурга, г. нотаріусъ, сказалъ Муксъ,-- телеграмма писана на англійскомъ языкѣ.
   -- Отъ американки? быстро спросилъ Пистеръ.-- Что она пишетъ?
   -- Она будетъ здѣсь сегодня вечеромъ съ послѣднимъ поѣздомъ.
   -- Ну значитъ еще во-время, сказалъ Пистеръ.-- Муксъ, увѣренъ-ли ты, что отыщешь ее, если она пріѣдетъ?
   -- Я полагаю, что отыщу.
   -- Ты ее проводишь въ "Рижскій отель"; ей будетъ тамъ довольно удобно; возьмешь ты на себя эту комиссію?
   -- Съ удовольствіемъ, г. нотаріусъ.
   -- Какъ ты думаешь, подозрѣваетъ что-нибудь графъ Раутенъ?
   -- О, на этотъ счетъ мы можемъ быть вполнѣ спокойны: онъ, повидимому, вовсе не чуетъ близости какой-нибудь опасности для себя.
   -- Тѣмъ лучше. Ты позаботишься, Муксъ, чтобы все было исполнено точно; надо помнить, что этотъ баринъ жилъ здѣсь на широкую ногу и, вѣроятно, у него есть значительныя денежныя средства. Надо сознаться, онъ продувная шельма, давно уже достойная висѣлицы и много-ли недоставало, чтобы и здѣсь ему удалась его продѣлка... Взойдите!
   Дверь отворилась и на порогѣ появилась фигура придворнаго аптекаря Землейна.
   -- Есть-ли у васъ, по моему, пять минутъ времени, г. нотаріусъ? спросилъ онъ, стоя за дверью.
   -- Да взойдите-же, сосѣдъ. Для васъ найдется я болѣе пяти минуть.
   -- Я не задержу васъ, сказалъ Землейнъ.-- Вы помните, можетъ быть, объ искѣ изъ Берлина, о которомъ я вамъ говорилъ недѣль шесть тону назадъ.
   -- Объ искѣ? На кого?
   -- Ну, на нашего добраго сосѣда, на г. фон-Шаллера, который, по моему, долженъ моему зятю 181 талеръ.
   -- Ахъ да, помню! Совершенно справедливо -- ну, и вы еще не удовлетворены?
   -- Ну, нѣтъ этого не было, да добровольно, кажется, нельзя получить, сказалъ Землейнъ,-- я теперь въ этомъ убѣжденъ и поэтому хочу жаловаться.
   -- Ну, любезнѣйшій сосѣдъ, Шаллеръ едва-ли допуститъ, чтобы дѣло дошло до суда изъ-за такой ничтожной суммы. Онъ недавно давалъ вечеръ, который навѣрное стоилъ ему больше двухсотъ талеровъ.
   -- Ему? сказалъ Землейнъ и посмотрѣлъ на нотаріуса съ усмѣшкой;-- но моему, ему этотъ вечеръ обошелся чертовски дешево, г. нотаріусъ, но за то, какъ я слышалъ изъ вѣрныхъ источниковъ, онъ недешево обошелся фруктовщику, овощеннику, мяснику, кандитеру, булочнику и т. д., которымъ Шаллеръ еще не заплатилъ ни гроша за забранные товары. Даже прачкѣ онъ долженъ до 40 талеровъ, которые, Ко моему, она и не получить, такъ-какъ этотъ господинъ никому не платитъ. Всѣ его кредиторы, вѣроятно, скоро на него нагрянутъ, и я пожалуй останусь ни причемъ съ моимъ искомъ.
   -- И такъ у Шаллера много долговъ?
   -- По моему, у него самое безалаберное хозяйство. Если-бъ его не приняли здѣсь за важнаго барина, и если-бъ онъ не успѣлъ напустить пыли въ глаза нашимъ добродушнымъ бюргерамъ, его давно-бы уже упрятали въ тюрьму. Мнѣ самому онъ долженъ до сорока талеровъ. Онъ имѣетъ привычку покупать все, что вкусно, а сельтерскую воду, по моему, пьетъ чуть не бочками. Я не понимаю такихъ людей, вѣдь когда-нибудь должно-же все кончиться, ну и кажется, что для него настала послѣдняя минута. Мебельщикъ, которому онъ еще ни копѣйки не заплатилъ за всю мебель, по моему, перваго будущаго мѣсяца хочетъ все взять обратно. Ну, а тогда вы, конечно, понимаете, всѣ кредиторы накинутся на него сразу.
   -- Были вы у него когда-нибудь?
   -- Я полагаю, что былъ однажды, но во второй разъ ужь не пойду, такъ-какъ со стороны почтеннѣйшей дамы было еще большою любезностью, что она не выцарапала мнѣ глазъ. Она имѣла на то полное право, какъ она сама мнѣ намекнула.
   Пистеръ засмѣялся.
   -- И такъ вы въ самомъ дѣлѣ хотите на него жаловаться?
   -- По всей формѣ.
   -- Получили вы довѣренность отъ вашего друга изъ Берлина?
   -- Все въ порядкѣ, г. нотаріусъ.
   -- А бумаги у васъ съ собою?
   -- Нѣтъ, я долженъ еще выписать мой счетъ, но это не займетъ много времени, я успѣю все сдѣлать еще сегодня. Во всякомъ случаѣ мнѣ-бы хотѣлось, чтобы вы поскорѣе начали это дѣло.
   -- Очень хорошо, сосѣдъ, если вы непремѣнно хотите, я такъ и сдѣлаю. Развѣ Шаллеръ отказывается заплатить?
   -- О Боже сохрани, сказалъ Землейнъ,-- въ томъ-то и штука, что онъ вѣчно обѣщаетъ, любезничаетъ, вертится, по моему, и юлитъ около васъ, бранитъ себя за то, что онъ неакуратенъ, забывчивъ,-- ну а денегъ все-таки не даетъ. А слышали вы сосѣдъ, о происшествіи прошлой ночи?
   -- Съ капитаномъ Дюрбекомъ? Конечно слышалъ. Я сейчасъ былъ въ его квартирѣ.
   -- Бѣдная дѣвушка, его невѣста. Она въ неутѣшномъ горѣ. Театральный докторъ и докторъ Потеръ сидятъ у нея цѣлое утро; они боятся, что она лишилась разсудка.
   -- Это было-бы ужасно! А между-тѣмъ капитанъ Дюрбекъ, все свое состояніе за исключеніемъ незначительной части, отказалъ ей.
   -- Чортъ возьни, сказалъ Зенлейнъ.-- У него, по моему, было не маленькое состояніе. Въ такомъ случаѣ невѣренъ глупѣйшій слухъ, будто-бы онъ застрѣлился единственно потому, что не хотѣлъ жениться на фрейленъ Блендгеймъ?
   -- Чепуха! Въ подобныхъ случаяхъ люди всегда спѣшатъ своими приговорами. И такъ, г. Зенлейнъ, мнѣ нуженъ подлинный счетъ изъ Берлина и вашъ. Я самъ увижусь съ Шаллеромъ и мнѣ, можетъ быть, удастся покончить съ нимъ миролюбиво безъ понудительныхъ мѣръ.
   -- Едва-ли -- по моему. Однакожъ къ вамъ кто-то пришелъ, мнѣ пора и домой. А мамзель Петерсъ, прибавилъ онъ, увидя, что въ дверь входитъ молодая дѣвушка, жившая у него въ домѣ,-- ужь не хотите-ли и вы на кого-нибудь жаловаться?
   -- О нѣтъ, г. придворный аптекарь,-- отвѣчала вся раскраснѣвшись Кетхэнъ,-- я принесла г. нотаріусу часть моего долга. И вамъ, г. аптекарь, я много обязана, что вы приняли во мнѣ участіе въ дѣлѣ о моей квартирѣ. Почтеннѣйшія фрейленъ Клингенбрухъ за что-то разсердились на меня, между тѣмъ, я, право, ничего имъ не сдѣлала дурного.
   -- Имъ-то дурного... что вы, милое дитя мое, сказалъ Землейнъ,-- да по моему, развѣ вы можете сдѣлать кому-нибудь зло. Но оставьте эту компанію въ покоѣ; если-бы не подполковникъ -- отличнѣйшій человѣкъ, съ которымъ можно говорить -- я давно уже самъ-бы отказалъ имъ отъ квартиры; я не хочу только обидѣть подполковника. Ну еще разъ прощайте, г. нотаріусъ!
   -- Ну что-же принесли вы мнѣ, дитя мое, сказалъ Пистеръ ласково, когда ушелъ аптекарь, и Муксъ также вышелъ изъ комнаты, чтобы Еетхенъ не увидала его красныхъ глазъ.
   -- Деньги, г. нотаріусъ, съ улыбкой отвѣтила молодая дѣвушка,-- хотя и не всѣ, а только два талера: работы было мало все это время.
   -- Чего-же вы такъ торопились, дитя мое.. Я могу и подождать.
   -- Я до тѣхъ поръ не смѣю радоваться, что имѣю машину, пока не выплачу за нее всѣхъ денегъ; надѣюсь, что я буду въ состояніи скоро расквитаться съ вами до копейки.
   -- И для этого вы отказываете себѣ во всемъ?
   -- Въ чемъ-же я себѣ отказываю?.. въ излишествахъ, въ нарядахъ... къ чему они мнѣ теперь? Къ тому-же въ самой работѣ я нахожу удовольствіе. А имѣя машину и не сидя сложа руки, я могу безбѣдно, не завися ни отъ кого, прожить всю жизнь.
   -- Ну а если вы захвораете?
   -- Богъ меня избавитъ отъ этого. Но противъ болѣзни безсиленъ всякій... Я вамъ теперь должна еще цѣлыхъ четыре талера, не такъ-ли г. нотаріусъ?
   -- Да, около этого, сказалъ тронутый старикъ; онъ зналъ, что она не рисуется и говоритъ истинную правду: она хотѣла быть самостоятельной и твердо шла къ своей цѣли.
   -- Что вышло у васъ съ семьей Клингенбруха?
   -- Не знаю что, вздохнула дѣвушка,-- младшая фрейленъ повидимому имѣетъ слишкомъ раздражительный характеръ и не знаю почему давно уже искала случая чѣмъ-нибудь огорчить меня. Но я не позволю никому обижать себя, такъ-какъ сама никому не дѣлаю зла, принятую-же работу, сколько мнѣ кажется, я всегда исполняю добросовѣстно.
   -- О, въ этомъ отношеніи вы совершенно правы. Кстати, у меня есть небольшая работа для васъ, если вы, конечно, не слишкомъ заняты: моя работа не спѣшная.
   -- Для васъ у меня всегда найдется время, г. нотаріусъ; если хотите, я могу взять ее сейчасъ.
   -- Нѣтъ, дитя мое, не сегодня; я вамъ пришлю ее самъ, или попрошу Васъ зайдти и взять. Но сегодня именно я очень занятъ.
   -- И я всегда мѣшаю вамъ въ вашихъ трудныхъ занятіяхъ, сказала молодая дѣвушка,-- не сердитесь на меня, г. нотаріусъ.
   Она простилась съ нотаріусомъ и повернулась, чтобы идти, но въ дверяхъ столкнулась съ Гансомъ и отскочила съ легкимъ крикомъ.
   -- Кетхенъ! воскликнулъ Гансъ Зольбергъ радостно, протягивая ей руку,-- вотъ мы снова увидѣлись; я такъ радъ видѣть васъ, что навѣрно пришелъ-бы къ вамъ, если-бы вы не запретили мнѣ посѣщать васъ въ вашей квартирѣ.
   -- Вы знаете, почему я не желаю этого, г. Зольбергъ, скакала Кетхенъ, подавая ему руку.
   -- Я знаю это, Кетхенъ, я сознаю, что вы вполнѣ правы, и я вовсе и не думаю идти противъ вашего желанія; но я встрѣтилъ васъ здѣсь, на нейтральной землѣ, и очень радъ, что могу пожать вамъ руку. Хорошо-ли вамъ живется?
   -- Довольно хорошо, г. Зольбергъ; работы у меня не мало; многіе очень добры ко мнѣ, въ особенности г. нотаріусъ. Но мнѣ надо поскорѣе идти; своей болтовней мы мѣшаемъ г. Пистеру. Прощайте, г. Зольбергъ.
   И, освободивъ свою руку изъ руки Зольберга, она убѣжала.
   Гансъ долго стоялъ на мѣстѣ и смотрѣлъ ей вслѣдъ, хотя ее давно уже не было видно.
   -- Милое дитя, сказалъ онъ задушевнымъ голосом ъ, -- трудненько ей добывать свой хлѣбъ, хотя она и радуется, что живетъ самостоятельно.
   -- Да, г. Зольбергъ, поддакнулъ Пистеръ, -- эта дѣвушка честнѣйшее созданіе, и если-бы у меня была дочь, то я желалъ-бы, чтобы она походила на нее.
   Гансъ подошелъ къ угловому окну. Кетхенъ стрѣлой проскользнула по улицѣ въ аптеку; но на сердцѣ у нея было тяжело, очень тяжело, и когда она была уже у лѣстницы, то стала подниматься по ея ступенямъ такъ медленно и съ такимъ трудомъ, какъ будто-бы къ ея башмакамъ были прикрѣплены свинцовыя подошвы.
   -- Между прочимъ, сказалъ Пистеръ,-- вы прекрасно сдѣлали, что зашли ко мнѣ сами, я только-что хоуѣлъ послать къ вамъ гонца, чтобы просить васъ пожаловать ко мнѣ.
   -- Развѣ что-нибудь случилось? вскричалъ Гансъ, быстро оборачиваясь къ нему.
   Въ этотъ моментъ отворилась дверь и вошелъ Муксъ; конечно, увидя Ганса, онъ почувствовалъ желаніе повернуть вспять, но разсудилъ, что молодой Зольбергъ видитъ его уже не въ первый разъ и потому съ нерѣшительнымъ поклономъ, котораго Гансъ и не замѣтилъ, проскользнулъ къ своей конторкѣ.
   -- Да, г. Зольбергъ, сказалъ нотаріусъ.-- Подполковникъ Клингенбрухъ былъ незадолго до васъ у меня и сказалъ, что вы теперь знаете все. Такъ-ли это?
   -- Да, отвѣтилъ Гансъ, почти беззвучно,-- знаю еще болѣе, чѣмъ Клингенбрухъ можетъ подозрѣвать. Говорилъ онъ вамъ объ игрѣ въ кости?
   -- Конечно, говорилъ.
   -- Хорошо, такъ взгляните на эту кость, которую Раутенъ обронилъ вчера въ саду, во время веселой игры съ молодыми дамами. Онъ могъ совершенно хладнокровно и даже весело играть черезъ какой-нибудь часъ послѣ того, какъ жребій рѣшилъ участь несчастнаго Дюрбека.
   Пистеръ взялъ кость въ руки и сталъ ее внимательно разсматривать; и онъ, старикъ, видавшій много на своемъ вѣку, поблѣднѣлъ, когда ужасное подозрѣніе промелькнуло въ его мозгу.
   -- Вѣдь это фальшивая кость! воскликнулъ онъ внѣ себя.-- Не думаете-ли вы, Боже мой, что Раутенъ даже...
   -- Я въ этомъ убѣжденъ теперь; Раутенъ самый закоснѣлый злодѣй!.. Я пришелъ къ вамъ посовѣтоваться, какимъ образомъ мы можемъ уличить его.
   -- Знаетъ онъ, что кость находится у васъ?
   -- Едва-ли! Если онъ и замѣтилъ, что выронилъ ее, то навѣрно думаетъ, что она затерялась гдѣ-нибудь въ травѣ.
   -- Значитъ, онъ считаетъ себя все еще въ безопасности? Ваши родители ничего не знаютъ?
   -- Ничего; я держу все втайнѣ, зная, что его невольно могутъ предупредить объ опасности.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ все идетъ, какъ слѣдуетъ. Сейчасъ я получилъ телеграмму, что женщина, которую онъ обобралъ и бросилъ, сегодня вечеромъ будетъ здѣсь.
   -- Отлично! Ну, а потомъ?
   -- Сегодня вечеромъ ничего нельзя будетъ предпринять, такъ-какъ поѣздъ придетъ только въ четверть десятаго. Притомъ, по всей вѣроятности, бѣдная женщина будетъ утомлена, такъ-что намъ нельзя будетъ обезпокоить ее сегодня вечеромъ.
   -- Ну, а завтра утромъ?
   -- Въ вашемъ домѣ, сказалъ Пистеръ, размышляя, -- мы не можемъ нанести окончательный ударъ. Ваша сестра можетъ съ испугу опасно заболѣть; а ей и безъ того предстоятъ тяжелыя минуты. Я полагаю, что намъ лучше будетъ залучить ко мнѣ графа Раутена, или Реберга, или фон-Требена, какъ онъ тамъ называется.
   -- Пожалуй, будетъ довольно трудно сдѣлать это: не возбудятся-ли въ немъ подозрѣнія?
   -- Я все обдумалъ, и мнѣ кажется, что мой планъ до самыхъ мелочей устраняетъ затрудненія. Вы знаете, что вашъ батюшка обѣщалъ ему въ день свадьбы отсчитать пятьдесятъ тысячъ талеровъ цѣнными бумагами.
   -- Я это знаю, беззвучно отвѣтилъ Гансъ, -- и, разумѣется, изъ-за денегъ онъ сдѣлалъ предложеніе моей сестрѣ.
   -- Конечно, и нельзя сомнѣваться, что онъ въ первомъ удобномъ мѣстѣ бросилъ-бы вашу сестру, а самъ скрылся-бы куда-нибудь подальше.
   -- Сообщите-же вашъ планъ.
   -- Вы должны увѣдомить обо всемъ вашего отца за нѣсколько минутъ до рѣшительнаго момента; онъ, во всякомъ случаѣ, долженъ быть здѣсь, какъ свидѣтель. Если вашъ батюшка скажетъ Раутену, что намѣренъ передать ему капиталъ еще завтра, т. е. днемъ раньше, такъ-какъ въ день свадьбы будетъ слишкомъ много хлопотъ, то, конечно, графъ Раутенъ согласится на это съ большимъ удовольствіемъ. Уплата денегъ, конечно, должна происходить у нотаріуса... Понимаете теперь, что намъ легко поймать молодчика.
   -- О, разумѣется! воскликнулъ Гансъ въ волненіи.-- Но предположимъ, что женщина эта ошиблась, что это не ея мужъ, а вѣдь это возможно...
   -- Положимъ, что это почти невозможно, сказалъ Пистеръ,-- такъ-какъ она, увидя фотографическую карточку Раутена, посланную нами, сказала, что это именно и есть ея мужъ; указала даже да шрамъ, такъ-что ошибка почти немыслима. Кромѣ того, въ нашихъ рукахъ находится кость, письмо къ подполковнику изъ Галиціи и нѣкоторыя другія доказательства, которыя у меня будутъ подъ рукою, и если онъ все-таки съумѣетъ доказать свою невинность, то мы у него попросимъ прощенія, что посмѣли заподозрить его въ такихъ ужасныхъ преступленіяхъ; но я убѣжденъ, что на этотъ разъ мы достигнемъ цѣли. Не мѣшаетъ также найти какой-нибудь предлогъ, чтобы отмѣнить балъ, который у васъ, завтра назначенъ.
   -- Это я устрою, сказалъ Гансъ.-- У меня есть списокъ всѣхъ приглашенныхъ гостей -- и если вы мнѣ дадите человѣка, на котораго можно положиться и который съумѣетъ молчать, то я послалъ-бы письма ко всѣмъ приглашеннымъ и завтра рано утромъ, незадолго до того часа, когда здѣсь у васъ будетъ назначено свиданіе, ихъ можно будятъ разнести.
   -- Я-бы желалъ знать, что именно вы напишете?
   -- Подобно написать какъ можно короче; я-бы написалъ такъ: "Отъ имени моего отца, имѣю честь васъ увѣдомить, что сегодняшнее празднество у насъ отложено. Подробности лично. Гансъ Зольбергъ".
   -- Это, дѣйствительно, коротко, засмѣялся Пистеръ,-- и ваши приглашенные будутъ не мало удивлены этимъ посланіемъ.
   -- Еще болѣе удивятся они впослѣдствіи. Жаль, что у васъ нѣтъ небольшого ручного пресса.
   -- Во сколькихъ экземплярахъ должно быть написано письмо?
   -- Въ восьмидесяти.
   -- Ладно, въ такомъ случаѣ, Муксъ намъ это устроитъ -- неправда-ли? Онъ очень быстро пишетъ, и такой человѣкъ, которому можно вполнѣ довѣриться.
   -- Вы очень меня обяжете, сказалъ Гансъ, обращаясь къ Муксу,-- если согласитесь взять на себя этотъ трудъ; за такую скучную и трудную работу я, конечно, съ удовольствіемъ отблагодарю васъ.
   Вся кровь прилила въ голову Мукса, и, казалось, онъ хотѣлъ что-то съ горячностію отвѣтить, но моментально овладѣлъ собою и сказалъ:
   -- Мнѣ будетъ очень пріятно, г. баронъ, оказать вамъ такую незначительную услугу. Если вы мнѣ оставите списокъ, то письма будутъ готовы въ завтрему къ шести часамъ утра, но какъ мы сдѣлаемъ съ вашей подписью?
   -- Я приду сюда, быстро сказалъ Гансъ, -- я вамъ, право, очень благодаренъ, но въ которомъ часу я могу придти?
   -- Когда вамъ будетъ угодно; вы только постучитесь въ дверь, я буду васъ ожидать..
   -- Но вамъ придется проработать половину ночи?..
   -- Онъ никогда не ложится раньше часу ночи, сказалъ Пистеръ,-- онъ или читаетъ, или учится чему-нибудь въ это время: Муксъ очень прилежный малый.
   -- Прекрасно; итакъ это дѣло улажено. Но еще одно: нельзя-ли мнѣ увидѣться съ американкой и переговорить съ нею раньше, чѣмъ мы приступимъ къ развязкѣ дѣла?
   -- Она остановится въ "Рижскомъ отелѣ"; ее зовутъ Элленъ Ребергъ; но во всякомъ случаѣ она вѣрно назовется иначе, чтобы не выдать себя раньше времени. Спросите только даму изъ Америки и велите сказать, что вы пришли отъ меня. Получилили вы письмо, которое Дюрбекъ вамъ оставилъ? Шаллеръ взялся передать его вамъ.
   -- Это тоже новая мерзкая штука, замѣтилъ Гансъ, сурово сдвинувъ брови.-- Шаллеръ говоритъ, что онъ отдалъ его Раутену, а тотъ увѣряетъ, что у него въ тѣснотѣ вытащили изъ кармана бумажникъ.
   -- Въ тѣснотѣ? Въ какой тѣснотѣ?
   -- Ну, передъ квартирой Дюрбека.
   -- Тамъ стояло очень мало зѣвакъ и тѣ стояли довольно да леко отъ входа. Знаете-ли вы, что Дюрбекъ все состояніе отказалъ своей невѣстѣ?
   -- Оно очень значительно... Бѣдная дѣвушка, какъ-то она перенесла постигшее ее несчастіе... Но что еще хотѣлъ я васъ спросить, г. нотаріусъ, сказалъ припоминая Гансъ;-- да, отъ моего отца я узналъ, что Шаллеръ, по его просьбѣ, освѣдомлялся въ Галиціи о Раутенѣ и его состояніи и оттуда былъ полученъ самый успокоительный отвѣтъ...
   -- Мой милый г. Зольбергъ, графъ Раутенъ и г. фон-Шаллеръ большіе друзья.
   -- И вы полагаете, что онъ умышленно доставилъ ложныя свѣденія?
   Пистеръ пожалъ плечами.
   -- Г. фон-Шаллеръ живетъ на широкую ногу и притомъ находится повидимому въ стѣсненныхъ денежныхъ обстоятельствахъ. На дняхъ окажется, въ состояніи-ли онъ платить или нѣтъ, и, откровенно сознаться, я думаю, что онъ окажется несостоятельнымъ.
   -- Въ стѣсненнымъ обстоятельствахъ? сказалъ Гансъ.-- Чортъ возьми, это мнѣ не, совсѣмъ пріятно слышать, такъ-какъ я...
   Онъ замолчалъ и было ясно, что онъ спохватился и не желаетъ вести рѣчь о деньгахъ, занятыхъ у него Шаллеромъ.
   -- Вы его ссудили деньгами? сказалъ Пистеръ, быстро взглянувъ на Ганса.
   -- Я? Ну да; онъ былъ временно въ стѣсненномъ положеніи, какъ онъ мнѣ самъ сказалъ... впрочемъ я не сомнѣваюсь, что онъ отдастъ мнѣ долгъ.
   -- Большую сумму вы ему одолжили?
   -- Ну нѣтъ, не особенно значительную, такъ-что въ худшемъ случаѣ для меня не будетъ особенно ощутительно ее и потерять...
   -- Однако все-таки значитъ немало, кивнулъ Пистеръ;-- послѣ этого я не могу понять, почему это г. фон-Шаллеръ съ такой очаровательной, смѣлостью идетъ на встрѣчу своему раззоренію, такъ-какъ я слышалъ, онъ хочетъ черезъ восемь дней дать снова большой вечеръ, что едва-ли ему удастся, если онъ сперва не расплатится съ долгами и не удовлетворитъ своихъ кредиторовъ.
   -- Ну я ему въ этомъ случаѣ не буду помѣхой.
   -- Нѣтъ не вы, но другіе; въ моихъ рукахъ уже три иска на него, всѣ вмѣстѣ по крайней-мѣрѣ на 750 талеровъ.-- Должно быть онъ имѣетъ въ виду скоро получить деньги, иначе онъ не посмѣлъ-бы и подумать о новыхъ дорогихъ затѣяхъ.
   -- Можетъ быть и получитъ, сказалъ Гансъ и посмотрѣлъ какъ-бы вопросительно на нотаріуса.
   -- Но ради Бога вы не давайте ему денегъ, быстро сказалъ Пистеръ.-- Что ему ни дай, все пойдетъ прахомъ: такіе люди, какъ онъ, неисправимы:-- работать, они не работаютъ, а пороскошничать любятъ.
   -- Не безпокойтесь, любезный нотаріусъ, я буду остороженъ. Но теперь позвольте попросить у васъ кусочекъ бумаги, я сейчасъ напишу записку объ отмѣнѣ нашего вечера.
   Онъ взялъ бумагу и перо и, написавъ записку, вышелъ отъ нотаріуса, не замѣтивъ, что Муксъ боязливо отъ него отодвинулся.
   

ГЛАВА XXIX.
Пассажиръ.

   У Франциски собралось нѣсколько подругъ, частію для того, чтобы уговориться о завтрашнемъ днѣ, частію, чтобы помочь ей, такъ-какъ молодая дѣвушка совсѣмъ сбилась съ ногъ, съ укладкой и увязкой многочисленныхъ вещей, которыя ей слѣдовало взять съ собой въ дорогу, и съ прощальными визитами, ею теперь уже почти оконченными.
   Графъ Раутенъ на этотъ разъ былъ очень любезенъ, какъ съ дочерью, такъ и съ матерью; провожая ихъ и дѣлая съ ними самые скучные и утомительные визиты, онъ помогалъ имъ дѣлать закупки тысячи разныхъ мелочей, по большей части совершенно лишнихъ и при всемъ томъ ни разу даже не намекнулъ объ усталости и скукѣ.
   Но гдѣ-же былъ Гансъ? Вотъ уже нѣсколько дней, какъ онъ цѣлыми днями пропадаетъ изъ дому. Раутенъ увѣрялъ даже, что не можетъ припомнить, когда съ нимъ видѣлся. Такъ давно это было.
   -- Ахъ, сказала Франциска,-- онъ, бѣдняжка, страшно утомился, у него такъ много дѣла, онъ все пишетъ и безпрестанно уходитъ изъ дому, онъ совсѣмъ зарылся въ своихъ счетахъ.
   -- У насъ онъ былъ всего только одинъ разъ съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ, сказала Берта Польтке, очень серьезно занятая тщательной укладкой какихъ-то двухъ галстучковъ.-- Его такъ трудно увидѣть...
   -- Ахъ да, что я хотѣла еще спросить у тебя, Берта, прервала ее Франциска, взявъ ее подъ руку и отводя къ саложу дальнему окну,-- ты можешь говорить со мной откровенно, такъ-какъ я скоро уѣзжаю отсюда; правда-ли, что поручикъ фонБефенъ просилъ твоей руки?
   -- Да, правда, сказала Берта и глаза ея заблестѣли, -- я вовсе и не думаю дѣлать изъ этого тайну, но я слишкомъ уважаю себя, чтобы кидаться въ объятія г. поручика, который такъ ревностно ухаживалъ за Гетхенъ Клингенбрухъ, пока старуха Мейзебродъ своимъ завѣщаніемъ не уничтожила всѣ его разсчеты поправить женитьбой свои разстроенныя денежныя дѣла. Теперь онъ вдругъ отсталъ отъ Гетхенъ и сдѣлалъ это слиткомъ неделикатно и замѣтно для другихъ. Я ему отказала. Кстати, будутъ у тебя завтра Клингенбрухи?
   -- Да, непремѣнно! Нельзя-же было не пригласить ихъ
   -- Я не чувствую къ нимъ никакого расположенія, сказала Берта,-- обѣ онѣ пренепріятныя дѣвушки.
   -- По моему, Флора всегда оживлена, всегда мила...
   -- Ну ты значитъ не видала ее въ послѣднее время, сказала Берта: -- я могу тебя увѣрить, что она теперь важничаетъ и злится, она уже и теперь мнѣ кажется старой дѣвой, чѣмъ она конечно и будетъ.
   -- Но, Берта...
   -- Я не умѣю удерживаться, сказала молодая дѣвушка" -- ну чѣмъ я виновата, что не терплю этихъ дѣвчонокъ.
   -- Вы были у нихъ недавно?
   -- Да, этого визита нельзя было избѣжать, потому-что папа такъ любитъ подполковника.
   -- Что у васъ тутъ за секреты? сказала одна изъ молодыхъ дамъ, которая только-что, при помощи графа Раутена, пробовала закрыть слишкомъ туго набитый сундукъ, -- мы работаемъ такъ, что но чувствуемъ своихъ рукъ, а вы болтаете и вѣрно о пустякахъ!
   -- Вотъ идетъ Гансъ, вскричала Франциска, случайно взглянувшая въ окно,-- давно пора ему явиться въ наше общество;-- я уже готова была не на шутку разсердиться на него.
   Гансъ дѣйствительно пришелъ, но вмѣсто того, чтобы придти наверхъ въ сестрѣ, онъ прошелъ прямо въ свою комнату, гдѣ закурилъ сигару и бросился въ свою качалку.
   -- Онъ, право, сдѣлался пренесноснѣйшимъ человѣкомъ, сказала Франциска послѣ нѣсколькихъ минутъ нетерпѣливаго ожиданія.-- Куда онъ дѣвался! Меня, кажется, онъ теперь ни въ грошъ не ставитъ. Гдѣ мой братъ? спросила она горничную, вносившую въ эту минуту въ комнату цѣлый ворохъ бѣлья.
   -- Онъ только-что прошелъ въ свою комнату.
   -- Но это изъ рукъ вонъ, вскричала невѣста.-- Онъ изволитъ вѣрно курить и не хочетъ подумать о сестрѣ; ну въ такомъ случаѣ ему плохо придется отъ меня...
   И не говоря ни слова, она побѣжала въ комнату брата.
   -- Ну не стыдно-ли тебѣ, Гансъ! вчера я не видала тебя почти цѣлый день, сегодня ты снова изъ дому ушелъ чуть не съ разсвѣтомъ, а когда ты возвратился, то даже не хочешь поздороваться со иной, хотя знаешь, что послѣ-завтра я васъ оставляю навсегда.
   -- Не сердись на меня, Френцхенъ, сказалъ молодой человѣкъ, вскочивъ съ качалки. И онъ подошелъ къ сестрѣ и поцѣловалъ ее въ лобъ.-- Вчера и сегодня я былъ занятъ одной только тобой.
   -- Мной, Гансъ?
   -- Да, сердце мое, только одной тобой, и завтра вечеромъ ты узнаешь, что я сдѣлалъ.
   -- Но сегодня я рѣшительно ничего не понимаю.
   -- Тебѣ было-бы не легко понять это, улыбнулся братъ, -- завтра-же ты это поймешь и убѣдишься, что сегодня я долженъ былъ чувствовать сильное утомленіе отъ слишкомъ большой бѣготни.
   -- Пожалуйста, милый Гансъ, зайди теперь ко мнѣ. Видишьли, твое отсутствіе слишкомъ замѣтно и люди болтаютъ по этому поводу разный вздоръ.
   -- Кто тамъ у тебя, мое сокровище?
   -- Никого, кромѣ Берты фон-Нольтке, Маріи Хастингъ съ ея сестрой Кларой, Гретхенъ фон-Босвицъ и Леопольда.
   -- И Раутенъ здѣсь?
   -- Онъ увѣряетъ, что не видался съ тобою уже цѣлую вѣчность.
   -- Цѣлую вѣчность? да, совершенно вѣрно, съ вчерашняго утра, но и мнѣ почему-то кажется, что цѣлая вѣчность лежмута между вчерашнимъ и сегодняшнимъ днемъ.
   -- Что съ тобой, Гансъ? сказала сестра, взглянувъ на него со страхомъ.-- Съ недавняго времени ты сталъ такъ странно серьезенъ. Первое-же время, какъ ты вернулся изъ путешествія, ты былъ олицетворенная жизнь и веселье.
   -- Да; но, милое дитя мое, мы съ каждымъ днемъ старѣемся и становимся благоразумнѣе.
   -- Но не такъ-же быстро, Гансъ, потому-что вѣдь тутъ вся разница только въ нѣсколькихъ недѣляхъ! Лежитъ у тебя что-нибудь на сердцѣ? Можетъ быть забота какая-нибудь, Гансъ? Подѣлись со мной, и если-бы отъ меня или отъ Леопольда зависѣло избавить тебя отъ нея, то, повѣрь, что какъ я, такъ и онъ употребимъ всѣ усилія, чтобы успокоить тебя.
   -- Я вѣрю тебѣ отъ всего моего сердца, сказалъ Гансъ растроганный и привлекъ ее снова къ себѣ,-- и обѣщаю тебѣ, что завтра ты все узнаешь. Довольна ты этимъ?
   -- Да, Гансъ, вполнѣ довольна, улыбнулась Франциска,-- но все-таки ты долженъ идти теперь со мной и не корчить серьезной мины и смотрѣть весело. У меня сегодня такъ много хорошенькихъ дѣвушекъ; и хотя ты старый холостякъ, но все-же вѣрно не пожелаешь своихъ надутымъ видомъ вселить въ нихъ къ себѣ отвращеніе.
   -- Значитъ, я долженъ любезничать съ ними, -- пусть будетъ по твоему, сказалъ Гансъ съ принужденной улыбкой, подавая сестрѣ свою руку.-- Пойдемъ, Френцхенъ, дѣлать нечего.
   -- И ты хочешь идти съ сигарой во рту?
   -- Ахъ да, вздохнулъ Гансъ,-- я и забылъ, что курю; но я только-что закурилъ ее.
   Онъ положилъ сигару на свой письменный столъ.
   -- Право, великое счастіе, что Леопольдъ не куритъ! сказана молодая счастливая дѣвушка.
   Гансъ кивнулъ головою, но ничего не отвѣчалъ, и вошелъ съ сестрой въ ея комнату, гдѣ маленькое общество встрѣтило его выраженіемъ искренней дружбы.
   -- Гансъ, сказалъ Раутенъ, протягивая ему руку, -- гдѣ ты пропадалъ послѣднее время? Тебя нынче совсѣмъ не видно.
   -- Ты знаешь, что случилось...
   -- Да, съ Дюрбекомъ... Но, Боже мой, ты знаешь, что воля человѣка свободна. Дюрбекъ могъ-бы испытать лучшую участь, но онъ вѣрно не захотѣлъ этого самъ.
   -- Да, я и забылъ, вѣдь у тебя есть письмо Дюрбека ко мнѣ, которое ты взялся передать.
   -- Я только-что разсказывалъ дамамъ эту исторію; я его, конечно, положилъ въ свой бумажникъ и четверть часа спустя, съ дерзостью для меня рѣшительно непостижимой, онъ былъ вытащенъ изъ моего кармана.
   -- Это совершенно новый родъ промышленности въ мирномъ Роденбургѣ; прежде о подобномъ воровствѣ здѣсь не было слышно.
   -- Ахъ нѣтъ, г. Зольбергъ, воскликнула Берта,-- въ послѣднее время случаи подобнаго мошенничества были уже не разъ. Представьте себѣ, у моей матушки въ церкви изъ кармана ея платья вытащили портмоне.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, воскликнула Мари Хастинтъ,-- а у совѣтника Шультеса отрѣзали недавно въ театрѣ часы и цѣпочку и такъ ловко...
   -- Цивилизація съ каждымъ днемъ распространяется все болѣе, сказалъ Гансъ, -- такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ наши филистеры; Роденбургъ также стоитъ на божьемъ свѣтѣ..... Что ты намѣренъ дѣлать сегодня вечеромъ, Раутенъ?
   -- Я? ничего; я останусь съ стариками, сказалъ графъ.-- Они только-что выѣхали изъ дому; но впрочемъ должны скоро воротиться; вмѣстѣ намъ остается пробыть такъ мало времени, что необходимо проводить его въ своей семьѣ; -- полагаю, ты не имѣешь ничего возразить противъ этого?
   -- Ты примѣрный сынъ, сказалъ Гансъ, слегка кивая головой; но слова эти были сказаны такимъ особеннымъ тономъ, что Раутенъ быстро на него взглянулъ. Но Гансъ уже разговаривалъ съ фрейленъ фон-Нольтке, которая показывала ему дорогой уборъ, сегодня утромъ подаренный графомъ Раутеномъ своей невѣстѣ. Гансъ не могъ не сознаться, что это драгоцѣнное украшеніе прелестно и стоитъ очень дорого: уборъ состоялъ изъ великолѣпныхъ брилліантовъ и одного, но за то необыкновенно большого изумруда; драгоцѣнные камни были съ большимъ вкусомъ оправлены въ золото. Когда фрейленъ Нольтке открыла футляръ, то всѣ дамы бросились осматривать эту драгоцѣнность и огласили комнату восклицаніями восторга и удивленія.
   -- Развѣ этотъ уборъ не великолѣпенъ, Гансъ? сказала Франциска, кладя руки на плечи брата.
   -- Это дѣйствительно великолѣпно, и я еще не видалъ подобнаго, сказалъ Гансъ изумленный,-- хотя въ Перу мнѣ пришлось видѣть очень много драгоцѣнныхъ женскихъ украшеній. Френцхенъ, такимъ прелестнымъ подаркомъ не побрезгала-бы сама царица.
   Взоры всѣхъ были обращены на блестящія каменья и никто не обратилъ вниманія на выраженіе муки, на одинъ моментъ появившееся въ лицѣ Зольберга -- отъ Раутена онъ стоялъ отвернувшись. Но Гансъ быстро снова овладѣлъ собою, боясь преждевременно возбудить подозрѣніе въ женихѣ своей сестры.
   -- Гдѣ дѣлали этотъ уборъ, Раутенъ, спросилъ Гансъ, поворачивая голову къ графу.-- Очевидно, онъ сработанъ не нѣмецкими руками, потому-что золотыя украшенія отличаются какимъ-то фантастическимъ оригинальнымъ вкусомъ.
   -- Я его привезъ изъ Индіи, отвѣчалъ Раутенъ.-- Когда мы взяли столицу бунтовщиковъ, наши солдаты захватили несмѣтную добычу я мы, офицеры, покупали потомъ драгоцѣннѣйшія вещи за безцѣнокъ. Я не смѣю даже сказать, сколько я заплатилъ за этотъ уборъ.
   -- Неужели? но ты во всякомъ случаѣ сдѣлалъ выгодное дѣло. Этотъ уборъ, однакожъ, слишкомъ хорошъ и роскошенъ, и тебѣ вѣрно рѣдко придется носить его, Франциска!
   -- Ну что за важность, сказалъ Раутенъ,-- она имъ можетъ любоваться даже и въ то время, когда онъ не надѣтъ на ней: всѣ молодыя женщины такъ любятъ подобныя украшенія. Не правда-ли, Френцхенъ?
   -- Ахъ, Леопольдъ, сказала молодая дѣвушка,-- я право не знаю, чѣмъ мнѣ отблагодарить тебя за такой подарокъ! Онъ право слишкомъ дорогъ для меня!
   -- Но развѣ можетъ быть что-нибудь слишкомъ дорого для тебя, Франциска? Сперва этотъ уборъ носила какая-нибудь владѣтельная индѣйская княжна -- теперь носить его будешь ты и теперь онъ самъ, конечно, выиграетъ несравненно болѣе, чѣмъ выиграетъ твоя красота отъ блеска его камней.
   -- Ахъ, Френцхенъ, сказала Берта фон-Нольтке,-- какъ-бы я хотѣла ѣхать съ тобой вмѣстѣ; какъ сильно мнѣ хочется увидѣть и узнать востокъ Европы! Странно, что меня даже совсѣмъ не манить на западъ, и если-бы мнѣ предложили на выборъ осмотрѣть Парижъ или Венгрію и Галицію, я убѣждена, что я выбрала-бы второе.
   -- Но, вѣроятно, вамъ пришлось-бы потомъ раскаяться въ своемъ выборѣ, улыбнулся Раутенъ,-- такъ-какъ природа, которая одна могла-бы вознаградить васъ за прелести Парижа, въ этихъ странахъ гораздо бѣднѣе и менѣе можетъ доставить наслажденія, чѣмъ природа юга.
   -- Ну нѣтъ, я увѣрена, что мнѣ не пришлось-бы раскаяться...
   Гансъ воспользовался этимъ разговоромъ и подошелъ къ окну; онъ совершенно былъ занятъ своими мыслями и только тогда снова вернулся къ дѣйствительности, когда молодыя дамы собрались уже уходить домой. Онѣ всѣ должны были спѣшить къ обѣду домой и не было конца ихъ нѣжнымъ прощаніямъ съ Франциской.
   Молодыя женщины вообще, въ особенности въ присутствіи молодыхъ мужчинъ, имѣютъ глупѣйшую привычку цѣловаться много и долго, точно онѣ прощаются на всю жизнь, между тѣмъ какъ по всей вѣроятности, увидятся на слѣдующее утро, и даже можетъ быть, и въ тотъ-же самый вечеръ. Никто не въ состояніи объяснить настоящей причины этихъ лобызаній, такъ-какъ приписывать ихъ нѣжности женской натуры едва-ли основательно. Молодыя женщины и на этотъ разъ вполнѣ добросовѣстно выполнили нелѣпый обычай.
   Почти въ это-же время показался и экипажъ, привезшій стариковъ Зольберговъ и вскорѣ раздался обычный звонъ къ обѣду. Старый баронъ былъ сегодя необыкновенно веселъ, Раутенъ, съ своей стороны, счастливый, что скоро должны осуществиться его желанія, не имѣлъ повода къ мрачному расположенію духа, поэтому разговоръ скоро оживился и даже постоянно молчаливая баронесса приняла въ немъ дѣятельное участіе.
   Только одинъ Гансъ по прежнему былъ не въ духѣ; онъ, правда, тоже вмѣшивался въ разговоръ, но съ какой-то натяжкой, что, наконецъ, замѣтилъ старый баронъ.
   -- Слушай, Гансъ, сказалъ онъ,-- сегодня ты еще свободенъ, и можешь возиться съ своими скучными дѣлами сколько твоей душѣ угодно, я тебѣ не буду мѣшать, но на завтра я требую, чтобы ты выглядѣлъ другимъ человѣкомъ, такъ-какъ я не хочу, чтобы завтрашній день былъ испорченъ твоей хандрой. Но, Бога, ради, скажи, что съ тобою сдѣлалось?
   -- Милый папа, сказалъ Гансъ,-- не сердись на меня, но и признаюсь, что у меня сегодня голова полна сухими разсчетами, конечно, неподходящими къ этому дому радости и счастья, но я тебѣ обѣщаю, что завтра все измѣнится. Правда, еще завтра, утромъ, мрачно прибавилъ онъ,-- на мнѣ лежитъ исполненіе грустнаго долга. Выносъ тѣла Дюрбека будетъ въ 7 часовъ утра, такъ пожелалъ онъ самъ въ своемъ завѣщаніи. Но когда окончится эта печальная церемонія, тогда, будь увѣренъ, я измѣню свое грустное расположеніе духа и, глядя на меня, ты будешь только радоваться.
   -- Браво! воскликнулъ старый баронъ, поднимая свой стаканъ.-- Ты говоришь дѣло, и если исполнишь свое обѣщаніе, то я охотно забуду сердитыя физіономіи, которыя ты намъ корчилъ всѣ эти дни, -- физіономіи настолько кислыя, что могло-бы свернуться молоко.
   -- Развѣ я выглядѣлъ такъ мрачно?
   -- Да, Гансъ, ты дѣйствительно высматривалъ грустнымъ и озабоченнымъ, подтвердила мать,-- и бѣдная Френцхенъ не одинъ разъ высказывала мнѣ по этому поводу свое горе.
   -- И такъ все кончено! вскричалъ Гансъ.-- Ну, а ты Раутенъ, не пойдешь-ли со мной вмѣстѣ завтра утромъ? Я буду говорить рѣчь надъ могилой Дюрбека.
   -- Ты, Гансъ? испуганно спросила мать,-- нѣтъ, ты не долженъ дѣлать этого. Вѣдь онъ-же умеръ нечестной смертью.
   -- Ты мама, отчасти права, съ горечью сказалъ Гансъ, отворачиваясь отъ Раутена: онъ въ эту минуту не посмѣлъ взглянутъ въ лицо графа, такъ-какъ непремѣнно измѣнилъ-бы себѣ,-- но Дюрбекъ былъ честный и добрый человѣкъ и дай Богъ, чтобы мы всѣ умирали съ такой-же чистой совѣстью, какъ мой бѣдный Бернгардъ.
   -- Гансъ, стыдись говорить такіе ужасы, возразила мать, -- вѣдь онъ самоубійца.
   -- Да, отвѣчалъ Гансъ,-- но мы не знаемъ, что побудило его на такой шагъ и, можетъ быть, если-бъ мы были на его мѣстѣ, то поступили-бы точно такъ-же.
   -- Настоящій христіанинъ никогда не наложитъ на себя рукъ, смазала мать, -- такъ-какъ религія запрещаетъ человѣку самому располагать своей жизнью.
   -- Не будемъ продолжать разговоръ на эту тему, сказалъ Гансъ,-- наши мнѣнія слишкомъ расходятся въ этомъ случаѣ, и я-бы не хотѣлъ тебя огорчить или оскорбить твои чувства. И такъ, ты идешь Раутенъ? Въ семь часовъ мы должны собраться у квартиры Дюрбека.
   -- Право не знаю, Гансъ, сказалъ графъ, -- во-первыхъ я былъ очень мало знакомъ съ капитаномъ Дюрбекомъ и потомъ, я долженъ тебѣ откровенно сознаться, я не особенный охотникъ до подобныхъ демонстрацій. Я не хочу ни въ чемъ обвинять покойнаго, но также не хочу присутствовать и при оваціи въ честь его. Пожалуйста, извини меня; я предпочитаю лучше это время провести въ постели, такъ-какъ завтра у насъ очень хлопотливый день и мнѣ необходимо поберечь свои силы.
   -- Хорошо. Какъ хочешь! спокойно сказалъ Гансъ; -- для тебя вовсе необязательно присутствовать на его похоронахъ: тамъ соберутся или друзья покойника или люди, которые его уважали, и конечно, тотъ, кто явится неохотно и какъ-бы по обязанности, будетъ лишнимъ. Ну а теперь, матушка, добавилъ онъ вставая,-- я-бы хотѣлъ въ саду выпить свой кофе и выкурить сигару. Потомъ я пойду по моимъ дѣламъ, чтобы мнѣ кончить все сегодня, а завтра, батюшка, принадлежать всецѣло вамъ и семьѣ.
   Между тѣмъ совсѣмъ стемнѣло, вскорѣ пошелъ мелкій непріятный дождь, и улицы Роденбурга совсѣмъ опустѣли; только омнибусы да двое, трое извощичьихъ экипажей (во всемъ городѣ впрочемъ ихъ было только 20) тихо ѣхали по направленію къ станціи желѣзной дороги, такъ-какъ приближалось время прихода послѣдняго пассажирскаго поѣзда, да нѣсколько пѣшеходовъ подъ дождевыми зонтиками уныло пробирались по дорогѣ. Дождь былъ холодный, точно май еще разъ хотѣлъ вернуться къ апрѣльскимъ непогодамъ.
   Дебаркадеръ желѣзной дороги, довольно большое и красивое на видъ зданіе изъ желѣза и стекла, былъ въ полумракѣ, такъ-какъ только та сторона, на которой останавливались поѣзды, была освѣщена; сторожа и желѣзно-дорожные служащіе прохаживались въ этомъ освѣщенномъ пространствѣ. Въ залахъ сидѣли и ходили нѣсколько человѣкъ мѣстныхъ жителей, провожавшихъ пассажировъ, желавшихъ ѣхать съ этимъ поѣздомъ. Поѣздъ, котораго ожидали, опоздалъ: пробило четверть десятаго,-- часъ, въ который, по росписанію, поѣздъ долженъбыть въ Роденбургѣ, но все еще не былъ поданъ обычный сигналъ о томъ, что поѣздъ отошелъ съ ближайшей станціи, которая впрочемъ отстояла очень близко отъ Роденбурга.
   Наконецъ былъ поданъ сигналъ, что ожидаемый поѣздъ отошелъ отъ послѣдней станціи и слѣдовательно скоро долженъ подъѣхать къ Роденбургу. Носильщики покатили на своихъ телѣжкахъ порученныя имъ клади. Между ними чинно двигались почтовые служители съ своими запертыми на замокъ ящиками остановились приблизительно около того мѣста, гдѣ обыкновенно приходился почтовый вагонъ.
   Кромѣ этихъ людей, по должности мѣрявшихъ платформу, но ней ходилъ молодой человѣкъ въ темномъ пальто, съ дождевяіъ зонтикомъ въ рукахъ; внимательно осматривая всѣхъ встрѣчныхъ, онъ скоро замѣтилъ маленькую сгорбленную фигуру, съежившуюся отъ холода, которая терпѣливо ожидала прихода поѣзда, прислонясь къ колоннѣ.
   -- Г. Муксъ!
   Маленькій человѣчекъ, конечно слышавшій приближавшіеся шаги, но необратившій на нихъ вниманія, испугался, услышавъ свое имя, и быстро и испуганно взглянулъ на подошедшаго въ нему молодого человѣка.
   -- Вы уже на своемъ посту, сказалъ ласково Гансъ.-- Я разсудилъ, что будетъ лучше, если я составлю вамъ компанію, такъ-какъ можетъ выйдти что-нибудь неожиданное, и вамъ понадобится товарищъ. Я даже сомнѣваюсь, говоритъ-ли эта дама по нѣмецки.
   -- Я знаю по англійски, г. Зольбергъ, сказалъ тихо Муксъ.
   -- Я этого не зналъ; въ такомъ случаѣ мое присутствіе пожалуй безполезно; но я уже здѣсь, такъ будемте ее ждать вмѣстѣ. Если она не будетъ себя чувствовать слишкомъ утомленной съ дороги, то, можетъ статься, мы еще сегодня уговоримся съ нею, что намъ предпринять завтра. Но вотъ подходитъ поѣздѣ! Вотъ и звонокъ -- ну, любезный мой г. Муксъ, будьте добры, наблюдайте за первымъ и вторымъ классомъ, я же останусь здѣсь, и постараюсь ее встрѣтить. Тотъ изъ насъ, кто ее встрѣтитъ, конечно, подождетъ другого. Я думаю, такъ будетъ лучше?
   -- Разумѣется, г. Зольбергъ.
   На платформѣ раздался звонокъ и пассажиры заторопились выйдти на платформу, навьюченные дорожными мѣшками, чемоданами, зонтиками, тростями, мѣшками для ногъ и другими дорожными приспособленіями.
   Поѣздъ остановился. Пассажиры, пріѣхавшіе въ Родеибургъ, волоча за собою кладь, пошли въ буфетъ или занялись наймомъ извощика; прислуга разныхъ гостинницъ наперерывъ предлагала имъ помѣщеніе. Поѣздъ долженъ былъ стоять въ Роденбургѣ десять минутъ, однакожъ всѣ торопятся, толкаются; наскоро смазываются и осматриваются оси, телѣжки съ кладью торопливо катятся по платформѣ,-- и все это вмѣстѣ производитъ ужасный шумъ и толкотню. "Берегись"! безпрестанно раздается глухой окликъ басомъ, такъ-какъ пассажиры всегда стоятъ на дорогѣ и мѣшаютъ, подобно тому, какъ мѣшаютъ зрители билліардной игры игрокамъ. Смѣхъ и плачъ слышатся въ одно и то-же время -- здѣсь мать прощается съ сыномъ, тамъ возвратившійся изъ долгаго путешествія отецъ радостно привѣтствуется своими дѣтьми -- вездѣ жизнь, вездѣ движеніе.
   Раздался второй звонокъ. Поѣздъ опоздалъ и не можетъ ждать ни одной лишней минуты; пассажиры стремительно бѣгутъ занять свои мѣста...
   Гансъ, также какъ и Муксъ, тщательно осматривали каждаго пассажира; Гансъ тревожно отыскивалъ американку; онъ боялся, что ее что-нибудь задержало и она не пріѣхала съ этимъ поѣздомъ, между тѣмъ, завтра рѣшалась судьба его сестры. Но ожидаемой дамы не оказывалось.
   Много народу оставило станцію, ѣдущіе дальше уже усѣлись; раздался дребезжащій свистокъ оберъ-кондуктора -- въ это время изъ буфета появилась испуганная физіономія одного господина въ большихъ мѣховыхъ калошахъ, съ шубой, перекинутой черезъ лѣвую руку и недоѣденнымъ бутербродомъ въ правой рукѣ. Кондукторъ отворилъ ему дверцы перваго вагона.
   -- Да это не мое купе.
   -- Угодно вамъ ѣхать?..
   Локомотивъ далъ свистокъ, поѣздъ тронулся; господинъ въ мѣховыхъ калошахъ и съ бутербродомъ торопливо влѣзъ въ вагонъ; нало по малу, увеличивая скорость хода, поѣздъ пошелъ обычнымъ ходомъ, блестя въ темнотѣ ночи свонни красными глазами.
   Гансъ стоялъ въ отчаяніи.
   -- Что намъ дѣлать? сказалъ онъ подошедшему къ нему Муксу.-- Она не пріѣхала... Лучше всего телеграфировать ей тотчасъ-же.
   -- Но что это за женщина? спросилъ Муксъ, обращая вниманіе Ганса на какую-то, стоявшую вдалекѣ, темную фигуру, весьма бѣдно одѣтую, какъ казалось издали, и, очевидно, кого-то поджидавшую.
   -- Я видѣлъ, что эта женщина вышла изъ вагона третьяго класса, отвѣчалъ Гансъ, посмотрѣвъ въ ту сторону.-- Она въ какихъ-то лохнотьяхъ, совершенно нищая; навѣрное, это не та, которую мы ждемъ... Надо телеграфировать.
   -- Я подойду къ ней поближе, сказалъ Муксъ, несводившій глазъ съ неподвижно стоявшей особы.
   Она не поворачивала головы ни вправо, ни влѣво и стояла прислонившись въ колоннѣ.
   -- Неужели вы думаете, что это наша леди?
   -- Вѣроятно, не она, но, можетъ быть, она поручила этой женщинѣ сказать что-нибудь тому, кто будетъ ее отыскивать, а сама пошла въ ресторанъ.
   Муксъ направился къ этой женщинѣ, и она, замѣтивъ его приближеніе, устремила на него пристальный взглядъ. Къ изумленію Мукса, эта, такъ нищенски одѣтая, особа оказалась молодою, стройною, чрезвычайно красивою женщиною; ея почти нищенская одежда показывала, что эта женщина жила прежде роскошно. Ея покрытое заплатами платье было изъ тяжелой шолковой матеріи; разорванный воротничекъ изъ дорогого, настоящаго кружева; шляпа, хотя попорченная дождемъ, была моднаго фасона; руки незнакомки были бѣлы и нѣжны.
   На вопросъ Мукса, не ожидаетъ-ли она кого-нибудь, она не отвѣтила сначала ничего, потомъ потрясла головой и произнесла по-англійски:
   -- Я не понимаю нѣмецкаго языка.
   -- Неужели вы, мистриссъ Ребергъ? воскликнулъ съ изумленіемъ Муксъ, на этотъ разъ тоже по-англійски.
   -- Да, меня зовутъ Элленъ Ребергъ; отвѣчала молодая женщина.-- Вы не отъ нотаріуса-ли?
   Муксъ былъ такъ пораженъ, что не отвѣтилъ на этотъ вопросъ, а только попросилъ ее обождать, и кинулся обратно къ Зольбергу, чтобы сообщить ему о своемъ открытіи.
   -- Невозможно! воскликнулъ Гансъ.-- Такая несчастная... А, впрочемъ, отчего-же нѣтъ? мрачно прошепталъ онъ.-- Развѣ этотъ негодяй не хотѣлъ довести до такого-же положенія и мою сестру?
   -- Сударыня! кажется, я имѣю удовольствіе видѣть г-жу Ребергъ? спросилъ онъ, подходя къ незнакомкѣ.
   Завидя приближавшагося къ ней высокаго, стройнаго мужчину, молодая женщина вскинула на него быстрый, почти испуганный взглядъ, но увидавъ передъ собою совершенно незнакомую физіономію, отвѣтила только съ болѣзненной горечью:
   -- Если вы называете это удовольствіемъ, то -- да, меня зовутъ Элленъ Ребергъ.
   -- Не угодно-ли вамъ будетъ послѣдовать за иною? сказалъ Гансъ, понимая, что здѣсь, на дебаркадерѣ, было не мѣсто для дальнѣйшаго разговора.-- Для васъ все уже приготовлено; вя же, вѣрно, устали съ дороги.
   -- Онъ здѣсь? воскликнула молодая женщина, съ трудомъ сдерживая свое волненіе.
   -- Мы переговоримъ обо всемъ дорогою или въ отелѣ, отвѣчалъ Гансъ.-- Гдѣ вашъ багажный билетъ?
   -- Мой багажный билетъ! повторила она съ прежнею горькой усмѣшкой.-- Все мое имущество,-- то-есть немного бѣлья,-- здѣсь со мною, въ этомъ мѣшечкѣ.
   -- Такъ дайте его сюда и позвольте мнѣ предложить вамъ руку, сказалъ Гансъ, приглашая и Мукса послѣдовать за ними.
   У подъѣзда ждалъ уже заранѣе нанятый экипажъ. Они сѣли втроемъ и поѣхали къ "Римскому отелю". Дорогою не было произнесено ни слова, -- роденбургская мостовая и не допускала бесѣдъ, -- но когда экипажъ остановился у крыльца гостинницы и навстрѣчу ему выскочили два кельнера, поджидавшіе посѣтителей, молодая женщина проговорили въ смущенія:
   -- О, это слишкомъ парадный отель... Я не въ состояніи тутъ остановиться!
   -- Предоставьте всѣ хлопоты мнѣ, сударыня! привѣтливо возразилъ ей Гансъ.-- Имя мое -- фон-Зольбергъ. Пистеръ, писавшій вамъ, знаетъ меня хорошо. Вы моя гостья, и пока вы будете здѣсь, всѣ ваши расходы, равно какъ и ваши путевыя издержки,-- дѣло мое.
   -- Сэръ...
   -- Вы пріѣхали сюда ради своихъ интересовъ, продолжалъ Гансъ,-- но, вмѣстѣ съ тѣмъ, оказываете большую услугу и моему собственному семейству.
   -- Но самая одежда моя не позволяетъ мнѣ помѣститься въ такомъ отелѣ! произнесла молодая женщина, и все лицо ея зардѣлось при этихъ словахъ.
   -- Мы устроимъ все, перебилъ Гансъ, -- но теперь вамъ, прежде всего, нуженъ покой.-- Гдѣ нумеръ? спросилъ онъ у кельнера, поднимаясь съ пріѣзжей въ первый этажъ.
   -- Пожалуйте выше, отвѣчалъ кельнеръ на вопросъ Ганса.
   -- Во второмъ этажѣ?
   -- Въ третьемъ, если будетъ угодно... Осмѣлюсь доложить, у насъ такъ много пріѣзжихъ...
   -- Въ такомъ случаѣ, я ѣду въ другой отель, рѣшительно сказалъ Гансъ.-- Мнѣ нуженъ нумеръ въ белъ-этажѣ.
   -- Такъ позвольте, сударь, вѣжливо возразилъ кельнеръ.-- Я скажу хозяину... можетъ быть, и найдется...
   Кельнеръ не ошибся. Лишь только хозяинъ узналъ, что пріѣзжую сопровождаетъ фон-Зольбергъ, въ услугамъ ея тотчасъ-же нашелся прехорошенькій, комфортабельный нумеръ въ бель-этажѣ.
   -- А теперь, сказалъ Гансъ, введя туда молодую женщину,-- мы съ Муксомъ оставимъ васъ. Я велю подать вамъ ужинъ сюда, въ комнату. Еще одинъ вопросъ: присланная вами фотографическая карточка дѣйствительно изображаетъ того человѣка, который покинулъ васъ такимъ низкимъ образомъ?
   -- Покинулъ и ограбилъ!
   -- Не припомните-ли вы: былъ у него небольшой шрамъ на лицѣ?
   -- Да; на лѣвой щекѣ. Онъ разсказывалъ мнѣ, что этотъ знакъ остался у него послѣ битвы съ индѣйцами.
   -- Въ Америкѣ?
   -- Да; мы жили въ Чинчинати.
   -- И онъ обобралъ васъ?
   -- Да, взялъ все, что я имѣла! Произнесла мрачно молодая женщина.-- Двадцать государственныхъ облигацій по тысячѣ долларовъ каждая, все серебро, брилліантовый уборъ, очень цѣнный, по словамъ моего отца...
   -- Брилліантовый уборъ, съ большимъ изумрудомъ? быстро спросилъ Гансъ.
   -- Вы его знаете?
   -- Подлецъ! проговорилъ Гансъ.-- Существуютъ-же подобные негодяи на свѣтѣ!.. Будьте покойны, сударыня,-- эта драгоцѣнность въ надежныхъ рукахъ; надѣюсь, что и остальное будетъ вамъ возвращено. Но скажите мнѣ, въ состояніи-ли вы будете встрѣтиться завтра-же съ этимъ человѣковъ?
   -- Хоть сегодня! воскликнула Элленъ, и глаза ея заблистали.-- О, если-бы вы только знали, если-бы вы только могли вообразить себѣ, какъ дьявольски вкрался онъ въ довѣріе моего отца, какъ заставилъ меня полюбить его и какъ воровски покинулъ меня! Я теперь въ совершенной нищетѣ; моя послѣдняя болѣзнь унесла остатки моего состоянія... У меня только и есть, что на мнѣ, и если-бы не слабая надежда, поданная мнѣ письмомъ вашего нотаріуса, я не знаю, что удержало-бы меня даже наложить на себя руки!
   -- Самыя тяжелыя времена для васъ прошли теперь, я надѣюсь, сказалъ Гансъ.-- Вы, конечно, не захотите признавать болѣе мужемъ этого негодяя, котораго ждетъ здѣсь тюрьма за различныя преступленія, но все-же, можно надѣяться, вы получите хотя часть своего прежняго состоянія. А теперь, прощайте; вамъ необходимъ отдыхъ. Еще одна просьба: запишитесь здѣсь, въ отелѣ, подъ какимъ-нибудь чужимъ именемъ. Завтра, около полудня, г. Муксъ заѣдетъ за вами, чтобы проводить васъ къ нотаріусу.
   Молодая женщина взглянула печально на свою бѣдную, изорванную одежду, но не противорѣчила, и только слегка кивнула толовой. У нея не было теперь своей воли; приходилось безпрекословно исполнять все, что требовали отъ нея эти незнакомые люди.
   Гансъ и Муксъ молча отправились по домамъ. Когда Муксъ раскланялся съ своимъ спутникомъ и исчезъ въ свою дверь, Гансъ постоялъ еще нѣсколько минутъ на мѣстѣ, разглядывая сосѣдніе дома. У Шаллера все еще было ярко освѣщено; мрачны были окна несчастной Констанціи Блендгеймъ; тихо свѣтилось маленькое окошечко Кэтхенъ... Она готовилась, вѣрно, просидѣть еще много часовъ за работой...
   -- Странная смѣсь, прошепталъ Гансъ.-- Честный трудъ и спокойная совѣсть; тутъ-же, напротивъ, нищета и недовольство, прикрытыя мишурною роскошью... Невѣста въ слезахъ передъ своею разбитою будущностью; рядомъ съ нею, полупомѣшанный директоръ, облаченный, быть можетъ, въ султанскую одежду и грезящій на своемъ оттоманѣ. Далѣе, добрякъ подполковникъ съ дочерьми-кокетками и несносной женою... Наконецъ, это "окно",-- пунктъ нейтральный... И все это почти подъ одною кровлею или только раздѣленное нѣсколькими шагами!... Каждая квартира представляетъ собою особый міръ, полный горя или радости... А кто знаетъ своего сосѣда или, зная его, заботится о немъ?..
   -- Но что это! прервалъ онъ себя.-- Точно у меня не полна голова своихъ собственныхъ заботъ! Чего я тутъ раздумываю о чужихъ дѣлахъ? Впередъ! Камень катится и завтрашній день долженъ рѣшить все!
   Онъ завернулся потеплѣе въ свое пальто,-- потому-что вѣтеръ свѣжалъ, хотя дождя болѣе не было, -- и направился къ родительскому дому.
   

XXX.
Приготовленія.

   Воротясь домой, Гансъ прошелъ прямо къ себѣ, подъ предлогомъ головной боли. Онъ былъ дѣйствительно не въ такомъ настроеніи, чтобы принять участіе въ веселой бесѣдѣ своей семьи, неподозрѣвавшей той пропасти, надъ которою она стояла, не подозрѣвая опасности скатиться внизъ, отъ которой ее могла теперь спасти только рука Ганса.
   Раутенъ замѣчалъ сдержанность своего будущаго свояка и потому чувствовалъ себя какъ-то не по себѣ, хотя самъ не зналъ хорошенько, въ чемъ заключается опасность. Что означала эта перемѣна въ обращеніи Ганса? Во всякомъ случаѣ, она становилась очевидною, и именно со времени смерти Дюрбека. Прежняя откровенность и шутливость Ганса совершенно исчезли; онъ видимо уклонялся отъ разговора, былъ разсѣянъ и молчаливъ. Выла-ли причиною тому только смерть Дюрбека? По всей вѣроятности... Или-же Гансъ подозрѣвалъ настоящія причины, побудившія капитана къ самоубійству?.. Но если-бы и такъ! Доказательствъ не было; кто могъ ихъ представить?.. Вѣдь только нѣсколько дней, -- нѣсколько часовъ, можно сказать, -- и цѣль достигнута; послѣ-же...
   И губы Раутена сжимались въ презрительную улыбку, когда подобныя мысли роились въ его головѣ.
   Гансъ не легъ тотчасъ спать. Онъ долго еще ходилъ изъ угла въ уголъ по своей комнатѣ, или сидѣлъ, покуривая сигару и погрузись въ думы. Ждалъ-ли онъ подобной тревожной, полной приключеній жизни, возвращаясь на родину, которую не представлялъ себѣ иначе, какъ въ видѣ олицетвореннѣйшаго филистерскаго спокойствія! Между тѣмъ, что совершалось въ его собственной семьѣ и въ тѣхъ немногихъ семьяхъ, въ которыя ему пришлось заглянуть? Ихъ волновали разныя страсти, и ему при4 шло на мысль, что эти частныя волненія можно сравнить съ общими волненіями южно-американскихъ республикъ. Разница была только въ томъ, что тамъ все дѣлалось явно, на виду, а здѣсь прикрывалось тѣмъ глянцемъ, который зовется "хорошимъ тономъ" и служитъ для сообщенія блеска поверхности, когда внутри все гнило...
   Но теперь не время было предаваться размышленіямъ, надо было дѣйствовать, чтобы сорвать личину хотя съ одного злодѣя.
   На слѣдующее утро Гансъ поднялся съ разсвѣтомъ и къ шести часамъ былъ уже у нотаріуса, гдѣ подписалъ записки объ отмѣнѣ вечера; но онъ поручилъ Муксу не разсылать ихъ до особаго распоряженія; онъ опасался, что Раутенъ, прослышавъ объ отнѣнѣ вечера, станетъ подозрѣвать объ угрожающей ему бѣдѣ.
   Покончивъ у нотаріуса, Гансъ пошелъ въ домъ Дюрбека, чтобы проводить своего друга въ могилу. Почти всѣ офицеры мѣстныхъ войскъ были тутъ, на лицо, и капиталъ былъ схороненъ со всѣми воинскими почестями. Духовенства на похоронахъ не было, и только Гансъ и еще одинъ товарищъ покойнаго произнесли прочувствованныя рѣчи надъ прахомъ погибшаго.
   Воротясь домой послѣ этой грустной церемоніи, Гансъ рѣшилъ, что наступила пора переговорить съ отцомъ, но прежде того ему хотѣлось перемолвить нѣсколько словъ съ бѣдной Френцхенъ и онъ послалъ попросить ее сойти въ садъ. Молодая дѣвушка не заставила себя долго ждать.
   -- Это очень мило съ твоей стороны, Гансъ, сказала она, идя къ нему навстрѣчу,-- очень мило, что ты вздумалъ погудятъ со мной; завтра будетъ некогда, а сегодня мы можемъ побродить вмѣстѣ въ послѣдній разъ... Въ послѣдній разъ! Какъ это странно и непріятно звучитъ! Знаешь, когда я объ этомъ подумываю, меня даже дрожь пробираетъ.
   -- Бываютъ иногда предчувствія, которыми не слѣдуетъ пренебрегать, отвѣчалъ Гансъ, взявъ ее подъ руку и ведя за собою въ глубину сада.
   -- Что ты этимъ хочешь сказать, Гансъ? возразила Франциска съ испугомъ:-- Опять ты принялся за свои странные, темные намеки! Зачѣмъ ты меня пугаешь?
   -- Пугать я тебя вовсе не хочу, моя милая. Вообще мнѣ никогда не слѣдуетъ пугаться, а надобно встрѣчать съ твердостью и спокойствіемъ всякое испытаніе, какое намъ посылается судьбою. Но позволь мнѣ предложить тебѣ одинъ вопросъ, милая моя сестра; мы его еще ни разу не затрогивали: слишкомъ сильно любишь ты Леопольда?
   -- Что за странный вопросъ, Гансъ! сказала молодая дѣвушка со смѣхомъ.-- Завтра я дѣлаюсь его женою, а сегодня ты спрашиваешь, люблю-ли я его.
   -- Пойми меня хорошенько, душа моя, ласково возразилъ ей Гансъ.-- Очень многіе вступаютъ въ бракъ потому только, что нѣсколько нравятся другъ другу, но любви тутъ еще нѣтъ.
   -- Я не понимаю такого различія, серьезно промолвила дѣвушка.
   -- Различіе, однако, весьма большое, продолжалъ Гансъ.-- Подъ именемъ любви разумѣютъ часто одно мимолетное увлеченіе, склонность, пожалуй, нѣкоторую привязанность, но которая можетъ такъ-же легко угаснуть, какъ и возгорѣлась. Но истинная любовь пускаетъ глубокіе корни въ сердце и только крѣпимъ среди бурь и страданій... Вотъ почему я и спрашиваю тебя, Френцхенъ: дѣйствительно-ли ты любишь своего жениха, или-же тебя только обольстила его пріятная, свѣтская, даже блестящая внѣшность,-- обольстила настолько, что ты готова довѣрить ему всю свою будущность?
   -- Леопольдъ такой добрый, ласковый... проговорила Франциска.
   -- Ты не отвѣчаешь прямо на вопросъ, Френцхенъ!
   -- Отчего-же нѣтъ? Впрочемъ, если тебѣ непремѣнно хочется слышать это слово, ну, да, я его очень люблю!
   -- Ты увѣрена въ этомъ?.. сказалъ Гансъ, смотря ей прямо въ ея голубые, обращенные къ нему глаза.-- Но если-бы, напримѣръ, тебѣ привелось услышать... Не гляди на меня такъ испуганно, вѣдь я говорю только такъ, въ видѣ аллегоріи... Такъ если-бы тебѣ пришлось услышать, или даже болѣе, положительно увѣриться, что избранникъ твой человѣкъ недостойный, порочный... была-ли-бы ты въ состояніи разстаться съ мыслью о томъ, чтобы соединиться съ нимъ навѣки?
   -- Гансъ! воскликнула Франциска, освобождая свою руку и смотря брату въ лицо, блѣдная и испуганная, -- ты говоришь серьезно?
   -- Душа моя, я спрашиваю только для примѣра. Когда мы рѣшаемъ арифметическую задачу, то производимъ повѣрку, чтобы убѣдиться въ вѣрности счета; точто такъ-же слѣдовало-бы намъ поступать и съ своими чувствами, чтобы быть вполнѣ увѣренными, что мы не ошибаемся.
   -- Ты злой человѣкъ, Гансъ! До чего ты перепугалъ меня!.. Я никогда и не думала о подобныхъ вещахъ.
   -- Потому-то я и предложилъ тебѣ этотъ вопросъ, Френцхенъ. Часто до испытанія мы сами не знаемъ своихъ чувствъ.
   -- У тебя что-то особенное на умѣ, Гансъ! Скажи мнѣ, что такое? Ты меня дѣлаешь несчастною!
   -- Я хотѣлъ-бы видѣть тебя счастливою, душа моя, вотъ что! воскликнулъ глубоко тронутый Гансъ.-- Я хотѣлъ-бы отклонить отъ тебя всякое зло своею братскою рукою! Но оставимъ этотъ разговоръ, я достаточно знаю теперь, что мнѣ нужно. Будь спокойна; знай, что тебя охраняютъ вѣрныя сердца... Но у меня есть въ тебѣ просьба, Френцхенъ: нѣтъ-ли въ твоемъ гардеробѣ ненужнаго тебѣ, но еще приличнаго платья? Я прошу его у тебя для одной бѣдной, брошенной мужемъ женщины; она находится въ крайней нуждѣ... Ты сдѣлаешь доброе дѣло, Френцхенъ!
   -- Ты выбралъ самую лучшую минуту для такой просьбы, Гансъ! воскликнула Франциска, можетъ быть, довольная перемѣною разговора.-- Я только-что собиралась раздавать ной излишній гардеробъ прислугѣ... Ты можешь получить все, что желаешь.
   -- Употреблять во зло твоей доброты я не буду, душа моя, сказалъ Гансъ,-- и попрошу у тебя всего одинъ нарядъ, но полный: съ головы до ногъ.
   -- Съ удовольствіемъ! Выбирай самъ!
   -- Ну, я слишкомъ мало понимаю въ вашемъ дамскомъ туалетѣ! возразилъ Гансъ со смѣхомъ.-- Ты устрой все сама и, прошу тебя, сдѣлай это тотчасъ-же, не откладывая: чѣмъ скорѣе мы доставимъ эти вещи бѣдной женщинѣ, тѣмъ будетъ лучше.
   -- Хорошо, но, стало быть, наша прогулка должна окончиться?
   -- Что дѣлать, моя милая! Мнѣ и то некогда, надо поспѣшать въ городъ кончать кое-какія дѣла. Если ты соберешь вещи тотчасъ-же, то я могу завезти ихъ по дорогѣ.
   Френцхенъ поспѣшила исполнить желаніе брата. Доставивъ ея пакетъ къ нотаріусу Пистеру, Гансъ воротился домой, чтобы переговорить, въ послѣднюю минуту, съ отцомъ. Френцхенъ и ея мать были снова заняты тысячью своихъ мелочныхъ распоряженій къ вечеру, то-есть, только отдачею приказаній, потому-что сами онѣ, конечно, ни къ чему не прикладывали рукъ. Старикъ Зольбергъ былъ у себя на верху; подойдя къ дверямъ его комнаты, Гансъ остановился на минуту съ бьющимся сердцемъ; но къ чеку могла служить нерѣшительность? Время не допускало отсрочки и онъ вошелъ.

-----

   Супруги Шаллеры въ это утро испытывали весьма непріятное расположеніе духа. Шаллеръ сидѣлъ въ гостиной, вытянувъ во всю длину свои длиннѣйшія ноги, откинувъ голову назадъ, на спинку кресла, запустивъ обѣ руки себѣ въ карманы, и посвистывалъ, уставивъ глаза въ потолокъ. Напротивъ него сидѣла его супруга еще въ утреннемъ неглиже, въ грязномъ чепцѣ, изъ-подъ котораго выбивались сѣдоватые уже волосы, и въ туфляхъ.
   -- Да перестань-же ты съ своимъ проклятымъ посвистываньемъ хоть на минуту! воскликнула она.-- Ты всякаго доведешь до отчаянія, а у меня уже и такъ голова готова разорваться на части!
   -- Гмъ! пробурчалъ Шаллеръ, взглянувъ на нее далеко не нѣжнымъ взоромъ.-- Это было-бы сожалѣнія достойно, конечно, но, милѣйшая моя, неужели ты полагаешь, что мнѣ веселѣе твоего? А свистъ все-таки развлекаетъ.
   -- Дальше-же что мы станемъ дѣлать? спросила жена.
   -- Да, дорогая моя, отвѣчалъ Шаллеръ, вытягиваясь, по возможности, еще болѣе, такъ-что ноги его очутились уже по другую сторону столика,-- да, въ этомъ именно и вопросъ: чтоже далѣе?... И подлость-то въ томъ, что дѣло идетъ, всего-навсе, объ какомъ-нибудь одномъ несчастномъ днѣ, о какихъ-нибудь двадцати-четырехъ часахъ!
   -- А зачѣмъ-же ты выдалъ вексель, да еще срочный?
   -- Невиннѣйшая душа! произнесъ Шаллеръ, но съ такою миною и выраженіемъ въ голосѣ, какъ-будто выговаривалъ самую злую брань,-- а чѣмъ-же намъ жить-то было, да еще жить согласно твоимъ требованіямъ, голубка? Я былъ на горячихъ угольяхъ, какъ и въ настоящую минуту,-- и Попадись мнѣ такой-же оселъ, я точно также заключилъ-бы его въ свои объятія! но какъ ни глупъ народъ вообще и какъ онъ ни позволяетъ пускать себѣ пыль въ глаза во всемъ прочемъ,-- относительно кошелька, онъ хитеръ и обладаетъ даже какимъ-то инстинктивнымъ, почти судорожнымъ стремленіемъ держать его взаперти.
   -- Но я не могу понять, чтобы одинъ день могъ имѣть такое значеніе въ нашемъ положеніи! воскликнула г-жа Шаллеръ.-- Ты можешь просто объявить, что сегодня именно у тебя нѣтъ наличныхъ денегъ, -- это, вѣдь, можетъ съ каждымъ случкться, -- ну, а завтра, или тамъ послѣ-завтра, ты готовъ заплатить.
   Шаллеръ выслушалъ ее привѣтливо, не измѣняя своего положенія, и только еще глубже, если это было возможно, втиснулся въ свое кресло. Когда-же она умолкла, онъ кивнулъ ой ласково и проговорилъ:
   -- Ты слишкомъ умна, душечка, и даже удивительно, что держишься до сихъ поръ; слишкомъ умныя дѣти обыкновенно не живучи.
   -- Прошу безъ глупыхъ примѣчаній, Теодоръ! возразила она гнѣвно.-- Развѣ я не права?
   -- Конечно, права, мой ангельчикь! продолжалъ Шаллеръ съ самою любезною улыбкою.-- Ты знаешь, что ты всегда права; единственный твой, трудно исправимый, недостатокъ состоитъ только въ томъ, что ты ровно ни въ чемъ ничего не смыслишь. Если я не заплачу сегодня, да еще по векселю, да еще предъявленному, то это сдѣлается тотчасъ извѣстно вездѣ, молва облетитъ весь городъ, и ты будешь имѣть удовольствіе принимать у себя, на другой-же день, пол-Роденбурга: всякихъ башмачниковъ, портныхъ, столяровъ, кандитеровъ, булочниковъ, мясниковъ, и тамъ чортъ знаетъ еще кого, съ самимъ господиномъ придворнымъ аптекаремъ Землейномъ, "по моему", во главѣ.
   -- Я этого не понимаю! возразила баронесса.
   -- И это тебѣ вполнѣ отпускается, отвѣчалъ мужъ.-- Ума можетъ всякій добиться прилежнымъ ученіемъ, но глупость -- это даръ природы и ее ничѣмъ не выбьешь.
   -- Ты невыносимъ! Я не могу больше жить съ тобою...
   -- Что-же ты ранѣе объ этомъ не догадалась? Я самъ удивляюсь твоему долготерпѣнію. Но послушай-ка: посылала ты къ Раутену?
   -- Да, Катенька распорядилась... И я тебѣ замѣчу, что она знаетъ болѣе, чѣмъ ей слѣдовало-бы знать. У нея глаза были совсѣмъ заплаканы...
   -- Ну, перебилъ Шаллеръ,-- заплаканныхъ глазъ въ городѣ не перечтешь. Но кто-то звонитъ... Должно быть Раутенъ!
   Онъ вскочилъ со стула и самъ отворилъ дверь.
   -- Ого! сказалъ графъ, окидывая взглядовъ коинату и понимая сразу семейное настроеніе, -- что случилось? Барыня сидитъ, опустивъ крылышки, а самъ хозяинъ будто кусокъ ревеню жуетъ!
   -- И не ошиблись ни на волосъ въ оцѣнкѣ положенія, отвѣтилъ Шаллеръ съ своимъ обыкновеннымъ жесткимъ юморомъ, непокидавшимъ его даже, въ самыя трудныя минуты.-- Я, дѣйствительно, въ настоящій моментъ пережевываю ревень съ прибавкою асса-фетиды, а мою милую супругу, горлицу, можно уподобить скорѣе мокрому пуделю.
   -- Но я принесъ хорошія вѣсти, отличныя вѣсти! сказалъ графъ, ставя шляпу на столъ и опускаясь въ кресло.
   -- Дьявола принесли! возразилъ Шаллеръ, поглядывая на него недовѣрчиво.-- Но могутъ-ли ваши вѣсти помочь мнѣ?
   -- Прочитайте, сказалъ Раутецъ, вынимая изъ кармана маленькую записку и передавая ее Шаллеру.-- Это пишетъ мнѣ Френцхенъ по порученію своего отца.
   Шаллеръ принялъ записку довольно небрежно, но едва бросилъ на нее взглядъ, мгновенно перемѣнился; онъ перевернулся на одной ногѣ, потомъ шлепнулся на коверъ, перебросился на скамейку, потомъ снова вскочилъ, однимъ взмахомъ отворилъ сигарный ящикъ и тронулъ часы, топнулъ ногою по скамейкѣ, такъ-что всѣ эти предметы заиграли разомъ, каждый свое, и при этомъ адскомъ концертѣ, самъ, въ своихъ утреннихъ шароварахъ и короткой вышитой курткѣ, принялся исполнять родъ индѣйской пляски, согнувъ колѣни, откинувъ весь корпусъ назадъ и выдѣлывая самые невѣроятные скачки и кривлянья.
   -- Теодоръ! ты съ-ума сошелъ! воскликнула г-жа Шаллеръ.-- Ради Бога, остановите его, графъ!
   Но Раутенъ только потѣшался, глядя на упражненія своего долговязаго друга, и тотъ унялся лишь потому, что ему захотѣлось еще разъ перечитать письмо.
   -- Что за милая дѣвушка, ваша невѣста! сказалъ онъ усмѣхаісь.-- Какъ разумно пишетъ! Однакожъ, назначено въ половинѣ перваго, Раутенъ! О чежъ-же вы думаете? Уже пора!
   -- Нѣтъ, еще цѣлыхъ четверть часа остается, а идти отсюда недалеко, всего черезъ улицу. Я нарочно зашелъ, чтобы допросить васъ пойти со мною въ качествѣ свидѣтеля. Не откажетесь?
   -- Совершенно готовъ! Только пріодѣнусь; но на это мнѣ достаточно пяти минутъ. Вотъ радость-то! Выходитъ-же и наша звѣзда!
   -- Довольны вы, наконецъ? Надѣюсь, что теперь вы довѣряете мнѣ?
   -- Да я никогда не сомнѣвался.
   -- Шаллеръ!
   -- Клянусь честью!.. Можете-ли вы думать!.. Но нора мнѣ... Черезъ пять минутъ, я буду къ вашимъ услугамъ.
   И радуясь, можетъ быть, предлогу прервать разговоръ, Шаллеръ поспѣшилъ въ свою комнату, чтобы перемѣнить туалетъ.
   Оставшись одна съ Раутеномъ, г-жа Шаллеръ накинулась на него, горя желаніемъ узнать всѣ подробности дѣла, но графу было не до разсказовъ и, чтобы отдѣлаться отъ своей собесѣдницы, онъ рѣшился на довольно жестокое средство.
   -- Что это съ вами, однако? спросилъ онъ.-- Вы какъ-то страшно перемѣнились. Право, я почти не узнаю васъ.
   Приведенная въ себя такими словами, г-жа Шаллеръ бросила безпокойный взглядъ въ зеркало. Оно указало ей на ея неприглядное неглиже.
   -- О, Боже мой! простонала она и бросилась опрометью изъ комнаты. Она, баронесса фон-Шаллеръ, могла забыться до такой степени! Она не могла простить себѣ подобнаго промаха.
   Раутенъ остался крайне доволенъ; онъ зналъ, что ей нужно, по крайней мѣрѣ, три четверти часа на то, чтобы имѣть возможность снова показаться въ гостиную. Шаллеръ, между-тѣмъ, не замедлилъ явиться.
   -- Знаете, Раутенъ, сказалъ онъ,-- эта мысль стараго Зольберга выдать вамъ деньги еще наканунѣ сватьбы просто неоцѣненна! Мнѣ надо заплатить сегодня-же вечеромъ по векселю тысячу двѣсти талеровъ и я погибъ-бы, если-бъ не досталъ денегъ. А откуда ихъ взять!
   -- Однако, это поуменьшитъ вашъ капиталъ на порядочную сумму.
   -- Ну, знаете, я боюсь получить вскорѣ послѣ вашего отъѣзда такое письмо отъ одной молодой дамы, которое поставитъ меня въ разныя затрудненія, а я вовсе не хочу ожидать его здѣсь.
   -- Вы уѣдете?
   -- До сихъ поръ, я не могъ перемѣнить воздуха, хотя это мнѣ необходимо, потому-что средствъ къ тому у меня не хватало. Теперь дѣло иное. Не оселъ-же я буду, чтобы употребить эти тысячу двѣсти талеровъ на расплату! Подобныхъ глупостей я въ жизни не дѣлывалъ и теперь, на старости лѣтъ, не приходится мнѣ измѣнять свои привычки! Поэтому, любезный другъ, весьма вѣроятно, что я сегодня-же вечеромъ отправлюсь съ семьею погулять за городъ и встрѣчу солнечный восходъ въ горахъ. Для укладки необходимѣйшихъ вещей у меня въ распоряженіи цѣлый день, а остальная дрянь здѣсь, собственно говоря, и не принадлежитъ мнѣ. Чего тутъ сидѣть, въ самомъ дѣлѣ? Безъ васъ въ Роденбургѣ будетъ скука смертная!
   -- А Катенька? Я думалъ, одно время, что Гансъ ею интересуется.
   -- Я самъ былъ того-же мнѣнія, но кажется, у этой дурочки другая мысль въ головѣ. Хижина и сердце,-- вы знаете! Она такъ обращалась съ Гансомъ, что у него всякая охота пропала. Однакожъ, пора намъ въ путь, Раутенъ; вонъ уже и Зольберги прошли въ нотаріусу. Кстати, посмотрите, и Блендгеймъ у окна. Сегодня она въ первый разъ показывается. Какая-же она блѣдная!
   Раутенъ отвернулся.
   -- Идемъ, идемъ, сказалъ онъ.-- Вотъ бьетъ половина перваго, а старый баронъ изъ тѣхъ людей, у которыхъ все разсчитано по минутамъ...
   Что-же происходило, въ это самое утро, въ домѣ столяра Гандорфа? Общее настроеніе семьи стало какъ-будто яснѣе въ послѣднее время, но у старухи матери глаза бывали часто заплаканы, да и старикъ ходилъ сильно нахмурившись.
   Отъѣздъ Карла былъ рѣшенъ. Мистеръ Гуммель формально посватался за Гретхенъ, получилъ ея согласіе и благословеніе ея родителей, и было условлено, что тотчасъ послѣ свадьбы, молодые отправятся въ Америку. Конечно и Карлу слѣдовало ѣхать вмѣстѣ съ ними, но старуха мать не могла помириться съ мыслью лишиться разомъ обоихъ дѣтей. Карлъ тоже видимо былъ угнетенъ думою объ отъѣздѣ; грусть жены и сына ложилась тяжелымъ гнетомъ на душу старика Гандорфа.
   -- Да полно-же тебѣ хныкать-то! сказалъ онъ, въ это утро, женѣ, воротясь изъ мастерской въ комнату, чтобы немножко "вздохнуть", какъ онъ выражался.-- У меня сердце надрывается на тебя глядя, а ты знаешь, и безъ того мнѣ нелегко!
   -- Что-же дѣлать, матушка? прибавилъ Карлъ.-- я самъ уѣзжаю съ камнемъ на сердцѣ; веселъ я уже въ жизни не буду, да еще стану кручиниться и о васъ, покинутыхъ здѣсь. Но ты знаешь, что мнѣ нѣтъ другого исхода. Послѣдняя ноя надежда пропала; я полился только о томъ, чтобы отыскать того злодѣя, который погубилъ меня... нашелъ его, наконецъ... по крайней мѣрѣ, нашелъ человѣка, носящаго тѣ черты, которыя такъ болѣзненно врѣзались въ моей памяти. И что-же? Мнѣ говорятъ, что это графъ, что я не могу и подумать обвинить его, не имѣя противъ него никакихъ доказательствъ. И такъ, все потеряно для меня здѣсь, я единственное спасеніе мое въ дальнемъ изгнаніи.
   Старуха залилась еще болѣе горькими слезами. Въ эту минуту, кто-то постучался въ дверь.
   -- Войдите! закричалъ Гандорфъ.
   На порогѣ показался никто иной, какъ Муксъ, писецъ нотаріуса Пистера.
   -- Не помѣшалъ ли я? спросилъ онъ.
   -- Милости просимъ! отвѣчалъ Гандорфъ.-- Вы мѣшать не можете, потому-что наши дѣла вамъ извѣстны, и вы слишкомъ ясно доказали намъ, что принимаете въ насъ участіе. Прошу покорно, войдите!
   -- Я на одну минутку, сказалъ Муксъ.-- Г. нотаріусъ прислалъ меня за вашимъ сыномъ; онъ хочетъ сообщить ему что-то важное и проситъ его придти тотчасъ-же немедля.
   -- Меня? спросилъ Карлъ съ удивленіемъ.
   -- Да, васъ, но прошу поторопитесь; вамъ предстоитъ сдѣлать доброе дѣло. Болѣе ничего не могу сообщить вамъ; г. нотаріусъ самъ все разскажетъ.
   -- Иди-же, Карлъ! воскликнула мать, слушавшая съ напряженнымъ вниманіемъ слова Мукса, въ которыхъ ей блеснула какая-то надежда: -- Неизвѣстно, чего хочетъ отъ тебя г. нотаріусъ, но кромѣ добра, онъ тебѣ никогда ничего не желалъ.
   -- Конечно, иду, матушка! отвѣчалъ Карлъ, берясь за фуражку.-- Если-бы дѣло даже и не касалось меня, я радъ исполнить все угодное г. Пистеру.
   Онъ вышелъ, пренебрегая своею обыкновенною неохотою показываться днемъ на улицахъ, сердце у него сильно забилось, онъ какъ-бы предчувствовалъ что-то необыкновенное. Муксъ, исполнивъ свое порученіе, поспѣшилъ въ "Римскій Отель".
   Нотаріусъ Пистеръ встрѣтилъ Карла очень привѣтливо.
   -- Вы желали меня видѣть, г. нотаріусъ... началъ Карлъ.
   -- Собственно хотѣлъ показать вамъ кое-что, перебилъ его старикъ съ своею обыкновенною сухостью.-- Нельзя терять времени, во мнѣ тотчасъ соберется цѣлая компанія. Знакома вамъ эта вещь?
   Онъ указалъ ему на стоявшую въ углу, крѣпкую, заостренную, оригинальнаго вида, сучковатую палку. Взглянувъ на нее, Карлъ бросился къ ней, ухватилъ ее обѣими руками и закричалъ, прерывавшимся отъ волненія, голосомъ:
   -- Это моя палка, та самая несчастная палка, которою незнакомецъ убилъ бѣднаго еврея! О, Боже мой! Откуда вы ее взяли?
   Пистеръ отвѣтилъ не вдругъ; онъ кивнулъ сначала головою, какъ-бы показывая, что ожидалъ получить отъ Карла тотъ отвѣтъ, который только-что выслушалъ, и затѣмъ уже произнесъ:
   -- Получилъ я ее изъ суда, приговорившаго васъ въ тюремному заключенію. Я разумѣется, не писалъ, что хочу употребить эту вещь для открытія истиннаго убійцы, потому-что, узнавъ о моихъ побужденіяхъ, эти господа едва-ли-бы согласились прислать ее мнѣ: кому весело сознаться, что онъ совершилъ большую ошибку или слишкомъ поторопился! Но я просилъ прислать мнѣ эту палку, потому-что она можетъ быть мнѣ полезна для раскрытія слѣдовъ другого преступленія; и эта просьба не внушила никому подозрѣній. Палка, какъ вещественное доказательство, находилась при дѣлѣ, которое считалось уже совсѣмъ оконченнымъ, такъ-какъ преступникъ вынесъ должное наказаніе; въ этихъ соображеніяхъ, судъ не затруднился переслать ее мнѣ, съ тѣмъ условіемъ только, чтобы я доставилъ ее обратно, по минованіи надобности, для пріобщенія къ документамъ, отъ которыхъ, собственно, ее и не слѣдовало-бы отдѣлять. Такъ это та самая палка?
   -- Какъ мнѣ не знать ее! воскликнулъ Карлъ.-- Вотъ и змѣя, которая извивается вокругъ верхушки, вотъ и уродливая голова съ высунутымъ языкомъ, которая такъ смѣшила меня, потому-что напоминала мнѣ нашего прежняго подмастерья, Брейткопфа!
   -- Хорошо, г. Гандорфъ, сказалъ нотаріусъ, взглядывая на стѣнные часы,-- такъ узнайте-же, что сегодня намъ, можетъ быть, удастся привести къ полному сознанію того человѣка, котораго вы считаете убійцею.
   -- Г. нотаріусъ!.. воскликнулъ Карлъ, и не въ состояніи былъ продолжать, потому-что у него занялось дыханіе.
   -- Не могу посулить вамъ непремѣнно, что онъ сознается и въ вашемъ дѣлѣ, продолжалъ Пистеръ,-- весьма можетъ быть, что онъ и не захочетъ сознаться. Онъ уличается въ весьма многихъ преступленіяхъ и трудно сказать, как ой окончательный оборотъ приметъ наша очная ставка. Я попрошу васъ, однако, взять эту палку и обождать съ нею въ сосѣдней комнатѣ, пока я или Муксъ не позовемъ васъ сюда. Учить васъ тому, что вы должны сказать, я не хочу; да если-бы я что и присовѣтовалъ вамъ, вы, все равно, тогда позабудете. Но только, предупреждаю васъ, будьте осторожны, а то эта палка можетъ побудить васъ совершить необдуманный поступокъ. Помните, что у насъ пока нѣтъ иныхъ доказательствъ противъ этого человѣка, кромѣ его сходства съ настоящимъ убійцей, въ которомъ вы еще можете и ошибаться, такъ-какъ со времени совершенія преступленія прошло много лѣтъ... Я думаю, не оставить-ли вамъ лучше палку здѣсь, такъ только, чтобы она въ глаза не бросалась...
   Карлъ улыбнулся печально.
   -- Не опасайтесь съ моей стороны никакой неразумной выходки, я очень хорошо буду помнить, что я въ вашей собственной конторѣ! сказалъ Карлъ.-- Я буду такъ-же спокоенъ, какъ и въ настоящую минуту, но палку вы дайте мнѣ. Онъ долженъ увидать меня съ нею, и тогда обнаружится, справедливо-ли я обвиняю его, или нѣтъ.
   -- Такъ войдите въ эту комнату; я слышу, кто-то идетъ.
   Карлъ поспѣшилъ исполнить приказаніе и Пистеръ заперъ за нимъ дверь.
   Баронъ фон-Зольбергъ вышелъ, между-тѣмъ, изъ дома съ своимъ сыномъ, находясь въ весьма возбужденномъ состояніи. И не было въ этомъ ничего удивительнаго. Въ квартирѣ его шли дѣятельныя приготовленія къ вечернему торжеству; сама Френцхенъ повстрѣчалась съ отцомъ на лѣстницѣ такая веселая и счастливая... и вся эта радость, все это ликованіе должны были разрушиться въ прахъ! Гансъ открылъ отцу страшныя вещи и настоялъ на приведеніи въ исполненіе того плана, который долженъ былъ уличить злодѣя; но все это казалось такимъ невѣроятнымъ, несбыточнымъ, и бѣдный баронъ еще смутно надѣялся, что Гансъ ошибается, что тотъ человѣкъ, которому они готовились вручить счастіе своей дорогой Френцхенъ, не лицемѣръ, не мошенникъ, забравшійся къ нимъ въ домъ съ адскимъ замысломъ!..
   Отецъ и сынъ шли молча, погрузись въ свои думы, и лишь у подъѣзда дома, гдѣ жилъ Пистеръ, старикъ Зольбергъ прервалъ тягостное молчаніе.
   -- Гансъ, сказалъ онъ,-- я напрасно не взялъ съ собою денегъ. Что, если Раутенъ оправдается, какъ я и надѣюсь? Невѣроятно, чтобы человѣкъ... такой человѣкъ... былъ преступенъ до подобной степени! Подумай, что и Шаллеръ знаетъ его хорошо...
   -- Батюшка, отвѣчалъ взволнованный Гансъ,-- я не рѣшился-бы на такое страшное обвиненіе, не имѣя въ рукахъ положительныхъ доказательствъ. Я просилъ тебя пойти вмѣстѣ со мною лишь для того, чтобы ты убѣдился во всемъ собственными глазами. Если-же окажется, что Раутенъ невиненъ, ты увидишь, что я первый попрошу у него прощенія и во всемъ сознаюсь ему. И если онъ человѣкъ благородный, то онъ самъ пойметъ, что мы не могли поступить иначе, когда противъ него явились такія тяжкія обвиненія; доказавъ блистательно свою невинность и устранивъ всѣ поводы къ нареканіямъ за его прошлую жизнь, онъ сдѣлается намъ вдвое милѣе.
   Старый баронъ не отвѣтилъ ничего, но слова сына успокоили его въ томъ отношеніи, что оставили ему лучъ надежды на благопріятное разрѣшеніе дѣла. Между-тѣмъ, на улицѣ показались Раутенъ и Шаллеръ. Завидя ихъ, Зольбергъ быстро вошелъ въ подъѣздъ.
   -- Задержи ихъ на минуту, Гансъ! сказалъ онъ сыну.-- Я не въ состояніи теперь заговорить съ ними привѣтливо или хотя равнодушно; я пойду поскорѣе наверхъ, посовѣтуюсь еще съ Пистеромъ и соберусь съ силами. Дѣло неизбѣжно, я вижу, и ты можешь быть, увѣренъ, что я съумѣю держать себя.
   Гансъ послѣдовалъ-бы охотно за отцомъ, потому-что ему самому тяжело было притворяться въ эту минуту, но необходимость заставила его надѣть маску, несвойственную его честной, прямодушной натурѣ.
   -- Здорово, Гансъ! сказалъ, подходя къ нему, Раутенъ.-- Отецъ здѣсь?
   -- Здѣсь. Здравствуйте, Шаллеръ. Не зайдете-ли вы къ нотаріусу? Намъ нужна пара свидѣтелей, но мы васъ долго не задержимъ.
   -- Съ удовольствіемъ, любезнѣйшій Зольбергъ! отвѣчалъ Шаллеръ, крѣпко пожимая протянутую ему руку.-- Раутенъ уже пригласилъ меня сюда съ этою цѣлью.
   -- И прекрасно; но намъ нечего особенно торопиться наверхъ; отецъ толкуетъ тамъ съ нотаріусомъ, они приведутъ все въ порядокъ и мы придемъ на готовое. Какъ-же вы поживаете, Шаллеръ? Все по старому?
   -- По старому, дорогой Зольбергъ, по старому, я всегда тотъ-же! Есть кое-какія непріятныя дѣлишки,-- платежи не поступаютъ въ срокъ и тому подобное; но дуракъ тотъ, кто горюетъ изъ-за такихъ пустяковъ; я, по крайней мѣрѣ, не таковъ!
   -- А жена ваша? Дочь?
   -- О, жена моя отлично исполняетъ свою роль! Вопреки законамъ природы, она съ годами все молодѣетъ. Вы только представьте себѣ, что она хочетъ непремѣнно задать въ скоромъ времени вечеръ, потому-что еще не совершенно наплясалась въ настоящій сезонъ!
   -- А сегодня развѣ случая къ тому не будетъ? сказалъ Гансъ, продолжая разговоръ, чтобы задержать своихъ собесѣдниковъ.
   -- Это у васъ? возразилъ ВІаллеръ.-- Нѣтъ, вы, я вижу, дѣла не понимаете. Въ чужомъ домѣ, кто возьметъ танцовать старуху? У себя-же въ домѣ, танцоры, въ нѣкоторомъ родѣ, ея крѣпостные; й. правду сказать, она жестоко эксплуатируетъ ихъ!
   Въ эту минуту, изъ-за угла показался Муксъ съ какою-то дамою. Завидя у подъѣзда знакомыхъ людей, онъ быстро отворилъ дверь и пропустилъ свою спутницу впередъ. Эта особа была въ довольно нарядномъ платьѣ и въ шляпкѣ съ маленькимъ чернымъ вуалемъ, закрывавшимъ ей лицо.
   -- Гансъ! видѣлъ ты эту даму? воскликнулъ Раутенъ, когда она исчезла въ подъѣздѣ.
   -- Даму? Кажется, прошла какая-то. А что?
   -- Удивительно! сказалъ Раутенъ.-- Я чуть было не принялъ ее за Френцхенъ. Не только ея платье, но и платокъ...
   -- Однако, намъ пора, перебилъ Гансъ.-- Три четверти перваго.
   Онъ вошелъ въ подъѣздъ; Раутенъ и Шаллеръ послѣдовали за нимъ, весьма довольные близкимъ наступленіемъ окончанія дѣла.
   

ГЛАВА XXXI.
ВЪ ВЕРХНЕМЪ УГЛОВОМЪ ОКНѢ.

   Нотаріусъ Пистеръ порядочно испугался при входѣ старика Зольберга. Онъ ожидалъ прежде всѣхъ Элленъ Ребергъ, а между тѣмъ, ее предупредили другіе! Весь планъ могъ разстроиться. Во баронъ не далъ ему времени долго думать объ этомъ: подойдя къ нему и выпрямившись, какъ на парадномъ смотру, онъ выговорилъ:
   -- Г. нотаріусъ, вамъ извѣстно то несчастное подозрѣніе, которое приводитъ меня сюда?
   -- Я знаю все, г. баронъ, отвѣчалъ Пистеръ,-- я долженъ былъ знать все, чтобы начать это дѣло, на которое не рѣшилсябы, имѣя только одни подозрѣнія. Я знаю даже болѣе, чѣмъ вы ожидаете, а именно то, что г. Фонъ-Шаллеръ, закадычный другъ графа Раутена и познакомившій его съ вами, если не ошибаюсь, просто на просто мошенникъ и низкій пройдоха.
   -- Шаллеръ! не можетъ быть! простоналъ баронъ.
   -- Черезъ полчаса все разъяснится и оба молодца попадутся въ одну западню.
   -- Но неужели вы предполагаете, что они дѣйствовали заодно противъ меня?
   -- Не только предполагаю, но вполнѣ въ этомъ увѣренъ. Впрочемъ, что разговаривать! Удостовѣреніе не замедлитъ явиться. Вашъ сынъ придетъ скоро?
   -- Онъ стоитъ внизу съ Раутеномъ.
   -- Вотъ тебѣ разъ! воскликнулъ Пистеръ.-- Какже она пройдетъ?
   -- Кто она?
   -- Это еще сюрпризъ, почтеннѣйшій баронъ! Точно на елкѣ, съ тою разницею только, что тамъ обыкновенно одинъ многихъ одариваетъ, а тутъ многіе все для одного подготовляютъ. Чтоже это она не является?... Но, извѣстное дѣло, дамскій туалетъ!..
   Въ эту самую минуту въ передней послышались легкіе шаги, дверь отворилась и въ комнату вошла молодая женщина въ сопровожденіи Мукса.
   -- Слава Богу! воскликнулъ Пистеръ.-- Времени терять нечего: прошу васъ, сударыня, за эту занавѣсь: тамъ есть покойное кресло; я только попрошу васъ не выдавать своего присутствія. Когда нужно будетъ, мы васъ попросимъ выйти изъ вашей засады.
   Молодая женщина смотрѣла на него во всѣ глаза, но не двигалась съ мѣста. Муксъ объяснилъ Пистеру, что она не говоритъ ни слова по-нѣмецки.
   -- Вотъ несчастіе! воскликнулъ нотаріусъ.-- Она не пойметъ, стало быть, ни слова изъ разговора!
   -- Я уже сообщилъ ей, что слѣдовало, сказалъ Муксъ.-- Она знаетъ, о чемъ будетъ идти рѣчь; что потребуется еще, я ей объясню.
   Съ этими словами онъ обратился къ Элленъ, передалъ ей въ короткихъ словахъ, чего отъ нея желали, исчезъ вмѣстѣ съ нею за зеленою занавѣсью, отдѣлявшею оконное углубленіе отъ конторы, а потомъ вышелъ снова и усѣлся за свою конторку. Тотчасъ вслѣдъ затѣмъ дверь снова отворилась и показался сперва Шаллеръ, а за нимъ вошли Раутенъ и Гансъ.
   -- Любезнѣйшій нотаріусъ! закричалъ Шаллеръ, направляясь прямо къ Пистеру и потрясая обѣими своими руками его правую руку, -- мы съ вами цѣлый вѣкъ не видались! Пріятно видѣть васъ такимъ свѣжимъ и здоровымъ!
   -- Благодарю васъ, сухо отвѣчалъ Пистеръ, но Шаллеръ, примѣтивъ барона Зольберга, обратился уже къ нему: -- Опередили насъ, любезный баронъ? Вы молодецъ, хоть кого изъ молодыхъ загоняете! Сегодня вечеркомъ буду имѣть честь привезти къ вамъ всю свою семейку! Счастливецъ Раутенъ, наконецъ, дождался своего счастливаго дня...
   -- Любезнѣйшій г. Шаллеръ, отвѣтилъ баронъ, -- дай Богъ намъ всѣмъ встрѣтиться сегодня вечеромъ такими веселыми, какими бываютъ въ радостные дни люди честные и счастливые, и тогда вы дѣйствительно убѣдитесь, что старикъ Зольбергъ, не смотря на свои года, еще не прочь даже и поплясать!
   -- Вотъ какъ! возразилъ Шаллеръ, -- въ такомъ случаѣ и мы пустимся въ плясъ! Ха, ха, ха!
   Смѣхъ Шаллера, однакожъ, пришелся какъ-то не кстати; никто не вторилъ ему и самъ старикъ Зольбергъ встрѣтилъ его съ серьезной физіономіей. Между тѣмъ Пистеръ, шепнувъ пару словъ Муксу, произнесъ своимъ негромкимъ, но весьма звучнымъ голосомъ:
   -- Господа! Не угодно-ли вамъ присѣсть, такъ-какъ я полагаю, въ видахъ общаго интереса, что чѣмъ скорѣе мы покончимъ съ нашимъ дѣломъ, тѣмъ будетъ лучше. Г. графъ, прошу васъ на это кресло, противъ г. барона. Г. фон-Шаллеръ, не угодно-ли сюда... Муксъ, актъ у тебя готовъ?
   -- Готовъ, г. нотаріусъ.
   -- Хорошо. Всѣмъ присутствующимъ, я полагаю, извѣстна цѣль ихъ собранія здѣсь?
   -- Полагаю такъ, сказалъ Шаллеръ.
   -- Прекрасно. Однакожъ, я позволю себѣ предварительно предложить графу Раутену слѣдующій особый, прямой запросъ, состоитъ-ли его воля въ томъ, чтобы принять сегодня сумму приданаго и затѣмъ завтра вступить въ бракъ съ баронессою Францискою фон-Зольбергъ?
   -- Если того требуетъ форма, отвѣтилъ Раутенъ съ улыбкою,-- то я охотно отвѣчаю на такой, хотя, казалось-бы, и лишній вопросъ: да!
   Нотаріусъ замолчалъ и посмотрѣлъ пристально на Раутена, стараясь пересилить невольное волненіе, которое овладѣло имъ, не смотря на все его наружное спокойствіе.
   -- Хорошо, сказалъ онъ,-- а г. баронъ фон-Зольбергъ тоже заявляетъ свое желаніе, выдать сегодня пятьдесятъ тысячъ талеровъ, назначаемыя имъ въ приданое своей дочери, своему будущему зятю, графу фон-Раутену?
   -- Совершенно такъ, глухо проговорилъ баронъ.
   -- Неужели необходимы всѣ эти формальности? сказалъ Раутенъ съ усмѣшкою.-- Мнѣ кажется, что мы совершаемъ частную сдѣлку, требующую, можетъ быть, засвидѣтельствованія нотаріуса -- и только; вы-же, г. нотаріусъ, предлагаете намъ вопросы, съ которыми обращаются только въ судѣ.
   -- Вы не ошиблись, графъ, замѣтилъ Пистеръ, -- обыкновенно отъ нотаріуса требуется одно засвидѣтельствованіе акта. Но въ настоящемъ случаѣ являются побочныя причины, о которыхъ вы сейчасъ узнаете, почему необходимо предварительно подтвердить, при свидѣтеляхъ, намѣренія обѣихъ сторонъ и затѣмъ попросить васъ, графъ, устранить претензію, поднимаемую однимъ постороннимъ лицомъ противъ вашего брака.
   -- Претензію?.. Постороннимъ лицомъ? повторилъ графъ, взглядывая съ удивленіемъ на нотаріуса. Суровый, ледяной видъ будущаго тестя бросился ему въ глаза.-- Что могло все это значить?
   -- Поводомъ къ моимъ запросамъ послужила, можетъ быть, совершенно ложная претензія на васъ; но въ важныхъ дѣлахъ, нельзя пренебрегать и тѣмъ, что кажется пустяками, продолжалъ Пистеръ, -- и потому я осмѣлюсь предложить вамъ, графъ, -- разумѣется, дѣйствуя именемъ г. барона Зольберга, -- разрѣшить слѣдующій вопросъ: были-ли вы въ Соединенныхъ Штатахъ?
   Раутенъ пристально посмотрѣлъ на нотаріуса, какъ-бы желая прочитать на его лицѣ, и отвѣтилъ отрывисто, почти грубо:
   -- Нѣтъ!
   -- Не были? переспросилъ Пистеръ.-- Въ такомъ случаѣ остается необъяснимымъ, какимъ образомъ вы могли снять съ себя въ Нью-Іоркѣ фотографическій портретъ. Не ваша-ли это карточка?
   И онъ передалъ Раутену карточку, заранѣе выложенную на бюро.
   Едва бросивъ взглядъ на нее, Раутенъ почувствовалъ, что вся кровь прилила ему къ сердцу. Съ какой цѣлый задавали ему эти допросы? Откуда явилась карточка?
   Онъ стремительно вскочилъ съ мѣста (взглядъ стараго барона пронизывалъ его насквозь), но не выдалъ себя никакимъ движеніемъ и отвѣчалъ, смѣясь:
   -- Въ самомъ дѣлѣ, удивительное сходство! Не зналъ я, что у меня есть двойникъ... счастье еще, что онъ живетъ далеко отсюда, а то, пожалуй, мнѣ пришлось-бы иногда расплачиваться за его грѣхи. Но кто доставилъ вамъ этотъ портретъ?
   -- Я только-что хотѣлъ позволить себѣ сообщить это вамъ; графъ, отвѣчалъ Пистеръ.-- Карточка прислана мнѣ одною дамою, которую мужъ покинулъ самымъ недостойнымъ образомъ. Она надѣялась напасть на его слѣдъ съ помощью этого портрета.
   Раутенъ окинулъ взоромъ комнату въ то время, какъ говорилъ нотаріусъ, и замѣтилъ, что Гансъ стоитъ, опершись о ручку двери, и не сводитъ съ него глазъ.
   Тутъ только впервые блеснула ему мысль, что онъ, если не выданъ вполнѣ, то, по крайней мѣрѣ, заподозрѣнъ и находится въ положеніи обвиненнаго. Но чего-же бояться! Кто могъ уличить его, если только онъ самъ сохранитъ свое хладнокровіе и не выдастъ себя?
   -- Г. Пистеръ, произнесъ онъ, быстро овладѣвая собою, -- я долженъ попросить васъ перейти скорѣе къ дѣлу. Все, о чемъ вы изволили говорить до сихъ поръ, правду сказать, сюда вовсе не относится. Что намъ за дѣло до женщины, которая отыскиваетъ своего сбѣжавшаго мужа? Что намъ, наконецъ, и до этой фотографіи, за исключеніемъ развѣ моего отдѣльнаго интереса по случаю необыкновеннаго сходства оригинала со мною! Я принесъ требуемую закономъ очистительную присягу, что я холостъ, такъ-какъ добыть настоящіе письменные документы объ этомъ изъ Индіи невозможно, вы это сами понимаете. Чего-же вы хотите еще?-- Показать вамъ другое изображеніе, отвѣчалъ Пистеръ, отдергивая занавѣсь и выводя изъ-за нея молодую женщину.
   -- Узнаете вы эту особу, г. Максъ Ребергъ? произнесъ онъ тлухимъ, почти беззвучнымъ голосомъ, и Раутенъ увидалъ передъ собою свою жену. Его охватилъ ужасъ.
   -- Максъ! сказала она, устремивъ на него пристальный взоръ своихъ глубоко-впавшихъ глазъ, -- Максъ! при какихъ странныхъ обстоятельствахъ мнѣ приходятся снова встрѣтить тебя? Лжецъ, измѣнникъ, убійца моего счастья и грабитель моего имущества, наконецъ-то пришло время получить и тебѣ возмездіе за твои преступленія!
   Раутенъ не могъ произнести ни слова въ первую минуту, старый баронъ съ отчаяніемъ замѣтилъ перемѣну на его лицѣ... Онъ видѣлъ теперь, что подозрѣніе начинаетъ оправдываться:-- клятвопреступникъ стоялъ теперь передъ своимъ судьею!
   Послѣ Раутена, наиболѣе неловко было, конечно, Шаллеру. Все происходившее здѣсь казалось ему какимъ-то театральнымъ представленіемъ, котораго онъ былъ подневольнымъ зрителемъ,-- или-же, не участвовалъ-ли и онъ въ немъ, какъ актеръ? Онъ сидѣлъ безсознательно въ той позиціи, какую часто принималъ дома, -- ухватя правое колѣно обѣими руками и покачиваясь взадъ и впередъ, -- и поглядывалъ, въ какомъ-то одуреніи, то на незнакомую женщину, то на Раутена, то на Ганса, на барона, на нотаріуса... Серьезно дѣйствовали эти люди, или разыгрывали они какой-то нелѣпый фарсъ, съ единственною цѣлью надъ нимъ потѣшиться?..
   Раутенъ опомнился прежде своего друга. Онъ выпрямился и, не отвѣчая молодой женщинѣ, даже не удостаивая ее взглядомъ, произнесъ холодно:
   -- Г. нотаріусъ Пистеръ! Что за комедія разыгрывается теперь въ вашей конторѣ? Что нужно отъ меня этой незнакомой мнѣ особѣ и почему сами вы называете меня чужимъ именемъ? Или я попалъ къ сумасшедшимъ?.. Любезнѣйшій баронъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Зольбергу,-- я полагаю, что намъ лучше повременить съ окончаніемъ нашего дѣла. Я, по крайней мѣрѣ, отказываюсь оставаться здѣсь при подобной нелѣпой обстановкѣ, и зайду лучше къ вамъ на домъ, до прибытія вашихъ гостей.
   При этихъ словахъ онъ взялъ свою шляпу и быстро направился въ двери. Но подлѣ нея стоялъ Гансъ, который, заслоняя ее собою, не сдвинулся съ мѣста, и проговорилъ:
   -- Подожди, Раутенъ, мнѣ тоже надо сказать тебѣ пару словъ.
   -- Не пускайте его! закричала въ то-же время Элленъ.-- Онъ обокралъ меня и если онъ вырвется теперь на свободу, никто не отыщетъ его!
   -- Успокойтесь, сударыня, шепнулъ ей Муксъ,-- въ его квартирѣ полицейскіе.
   Раутенъ гордо выпрямился и съ металлическою рѣзкостью въ толосѣ сказалъ:
   -- Что значитъ все это? Неужели записка моей невѣсты приглашала меня сюда только для того, чтобы предо мной была розыграна недостойная комедія. Я требую объясненія!
   -- Мы и собрались для объясненія! отвѣчалъ съ ледяною холодностью Гансъ.-- Ты прекрасно говоришь по-англійски, Раутенъ; отвѣть-же этой дамѣ, которая обвиняетъ тебя въ томъ, что ты женился на ней въ Нью-Іоркѣ и потомъ предательски обокралъ и бросилъ ее.
   -- Г. фон-Зольбергъ! воскликнулъ Раутенъ.
   -- Тебѣ не трудно опровергнуть подобное обвиненіе? спросилъ Гансъ, небрежно.-- Сдѣлай-же это. Ты можешь понять, что бракъ твой съ моею сестрою никакъ не можетъ состояться, прежде чѣмъ ты очистишь себя въ этомъ отношеніи.
   -- Хорошо. Чего-же требуетъ эта госпожа?
   -- Не тебя собственно, но ея банковыхъ билетовъ и брилліантовъ, которые, по ея словамъ, тобою похищены. Прошу васъ, миледи, продолжалъ онъ, обращаясь къ Элленъ на англійскомъ языкѣ, -- изложите вашу претензію; отецъ мой, я и помощникъ г. нотаріуса понимаемъ по-англійски. Не знаю, какъ вы, г. Шаллеръ?
   -- Ну, я-то... я-то плохъ, возразилъ Шаллеръ съ принужденнымъ смѣхомъ и внутренно желая какъ-нибудь улизнуть отсюда. Ни словечка не смыслю, любезный баронъ! По французски,-- еще съ грѣхомъ пополамъ.
   -- Джентльмены! сказала молодая женщина, выпрямляя свой стройный станъ и откидывая назадъ свою красивую голову съ темными локонами и сверкавшими гнѣвомъ глазами,-- этотъ человѣкъ, -- и она указала рукою на стоявшаго противъ нея въ презрительной позѣ Раутена,-- этотъ человѣкъ вкрался къ намъ въ семью подъ именемъ Макса Реберга и съумѣлъ овладѣть моимъ сердцемъ. Я не могла подозрѣвать тогда, что онъ просто ловкій мошенникъ, проникающій въ домъ съ цѣлью обобрать все, что попадется ему подъ руку! И онъ поступилъ хуже, чѣмъ воръ, довольствующійся одними деньгами и драгоцѣнными вещами; онъ похитилъ честь и счастіе нашей семьи... Вотъ почему я преслѣдовала его, клятвопреступника я предателя, не давая себѣ отдыха, терпя нужду и горе; я твердо рѣшилась не останавливаться до тѣхъ поръ, пока маѣ не удастся настигнуть его и предать въ руки правосудія!
   -- Ты знаешь эту даму, Раутенъ? спросилъ Гансъ, тихимъ, почти шутливымъ голосомъ.
   -- Нѣтъ, мрачно отвѣчалъ графъ.-- По моему мнѣнію, это какая-нибудь несчастная, убѣжавшая изъ дома умалишенныхъ. Я никогда не былъ въ Нью-Іоркѣ и вообще въ Соединенныхъ Штатахъ.
   -- Лжетъ онъ! воскликнула Элленъ, снова указывая на него и гордо поднимая свою голову.-- Низкій обманщикъ, трусъ и негодяй!
   -- Гансъ, сказалъ Раутенъ, грозно нахмуривъ брови,-- это, наконецъ превышаетъ уже всякое человѣческое терпѣніе. Я убѣжденъ, что эта женщина изъ числа несчастныхъ, одержимыхъ какою-нибудь маніей, и потому не могу оскорбляться ея словами; но всѣ ваши пріемы, этотъ дикій допросъ, которому меня подвергаютъ здѣсь, въ конторѣ нотаріуса, эта судейская обстановка,-- все это слишкомъ оскорбительно для меня, и я не намѣренъ терпѣть долѣе. Что означаетъ вся эта продѣлка? Неужели для васъ было достаточно одного обвиненія какой-то безумной, чтобы вы могли счесть меня женатымъ и низкимъ обманщикомъ въ отношеніи васъ? Есть у этой женщины какія-нибудь доказательства? Привезла она съ собою документы или что-нибудь подобное,-- записку моей руки что-ли?
   -- Хорошо, отложимъ на нѣкоторое время рѣшеніе этого спора, отвѣтилъ Гансъ по-нѣмецки.-- Позволь мнѣ спросить тебя, уже лично отъ меня, объ одной бездѣлицѣ. Помнишь-ли ты, что, въ тотъ самый день когда Дюрбекъ застрѣлился, мы гуляли по саду съ нѣсколькими молодыми дамами?
   -- Помню; что-же изъ этого?
   -- Ты пришелъ къ намъ прямо изъ ресторана, находящагося въ здѣшнемъ домѣ, подъ нами, и въ которомъ ты только-что роспилъ бутылку шампанскаго съ Дюрбекомъ... послѣ того какъ онъ проигралъ тебѣ въ кости свою жизнь.
   -- Кто это сказалъ тебѣ? мрачно проговорилъ Раутенъ.
   -- Кто сказалъ,-- все равно! холодно продолжалъ Гансъ.-- Дѣло въ томъ, что когда мы, играя, бѣгали въ саду, та споткнулся, и у тебя выпала изъ кармана эта бездѣлушка... Знакома тебѣ эта кость, Раутенъ?
   -- Что мнѣ до нея? небрежно возразилъ графъ.
   -- Я только-что сказалъ тебѣ, что видѣлъ, какъ она выпала изъ твоего кармана, отвѣчалъ Гансъ.-- Сначала я не обратилъ на нее особеннаго вниманія и спряталъ ее лишь съ тѣмъ, чтобы передать тебѣ послѣ, при случаѣ, но потомъ, внимательно разсмотрѣвъ ее, я убѣдился, что эта кость не простая. Посмотри самъ: съ одной стороны въ нее вдѣлана свинцовая плитка, такъ что, -- это очень забавно, -- какъ ни брось эту кость, всегда выпадетъ шесть очковъ!
   -- Я припоминаю теперь! сказалъ Раутенъ съ прежнимъ хладнокровіемъ.-- Какая-то кость валялась у подъѣзда и я поднялъ ее, а потомъ забылъ, что положилъ ее въ свой карманъ.
   -- Противъ подобной кости немудрено было проиграть бѣдному Дюрбеку! продолжалъ Гансъ также спокойно, но слегка дрогнувшимъ тономъ.
   -- Гансъ! воскликнулъ Раутенъ, вскакивая бъ мѣста, и глаза его засверкали, все тѣло затрепетало.
   Видно было, что онъ удерживался съ трудомъ. Шаллеръ счелъ нужнымъ вступиться, наконецъ, въ дѣло, то есть, правильнѣе говоря, обезпечить себѣ отступленіе. Онъ понималъ хорошо, что все пошло прахомъ, что Раутену уже не получить обѣщанныхъ пятидесяти тысячъ талеровъ; къ тому-же исторія могла розиграться еще хуже, если-бы начались, одно за другимъ, разныя изобличенія, частью задѣвающія и его самого. Чѣмъ скорѣе онъ впутается изъ этой каши, тѣмъ будетъ лучше, да и дома-то у него еще оставалось дѣла вдоволь. Сообразивъ все это, онъ поднялся съ своего мѣста и обратился къ Гансу съ слѣдующей рѣчью:
   -- Любезнѣйшій Зольбергъ, вы намекаете на такія вещи, отъ которыхъ можетъ подняться дыбомъ волосъ на головѣ, если только эти ужасы окажутся имѣющими какое-нибудь основаніе. Но, какъ-бы тамъ ни было, вы поймете, конечно, что подобный разговоръ крайне тягостенъ для лица посторонняго, совсѣмъ непричастнаго. Я вообще не могу уяснить себѣ, почему я.... по всей вѣроятности, только случайно... былъ приглашенъ на этотъ "семейный совѣтъ", которому гораздо пристойнѣе происходитъ съ глазу на глазъ, чѣмъ при лишнихъ свидѣтеляхъ. Поэтому "покорнѣйше попрошу доводить мнѣ раскланяться и...
   -- Сдѣлайте одолженіе, Шаллеръ, останьтесь, перебилъ его Раутенъ.-- По всему видно, что здѣсь противъ меня составленъ заговоръ, и мнѣ желательно поэтому имѣть хотя одного безпристрастнаго свидѣтеля.
   -- И я, съ своей стороны, попрошу васъ повременить еще немного, г. фон-Шаллеръ, сказалъ Гансъ.-- У насъ есть еще въ запасѣ одно очень оригинальное дѣло, которое, вѣроятно, васъ не надо заинтересуетъ. Сверхъ того, мнѣ хочется также спросить вашего мнѣнія объ одномъ маленькомъ обстоятельствѣ...
   -- Добрѣйшій мой Зольбергъ, возразилъ Шаллеръ, рѣшаясь попытаться найти спасеніе въ своей обычной шутливости,-- вы не обидитесь, если скажу вамъ, что я сомнѣваюсь въ возможности заинтересовать меня теперь чѣмъ-бы то ни было! Но если уже обѣ стороны желаютъ моего пребыванія здѣсь -- я останусь, съ тою оговоркою, впрочемъ, что у меня крайне спѣшныя дѣла и мнѣ необходимо быть дома въ половинѣ второго!
   -- Мы васъ долго не задержимъ, г. фон-Шаллеръ, холодно отвѣчалъ Гансъ.-- Прежде всего, позвольте мнѣ спросить васъ: изъ какого источника почерпнуты вами свѣденія о графѣ Раутенѣ и его помѣстьяхъ въ Галиціи? Можетъ быть, вамъ любопытно будетъ прочитать одно письмо изъ тамошнихъ мѣстъ, въ которомъ говорится, что въ Галиціи дѣйствительно находятся имѣнія графовъ Раутеновъ, но въ этомъ графскомъ семействѣ не существуетъ никакого Леопольда. Г. нотаріусъ, не угодно-ли вамъ вручить письмо, о которомъ я упоминаю, г. фон-Шаллеру?
   -- Фу, ты пропасть! воскликнулъ Шаллеръ, шаря у себя по карманамъ,-- какъ нарочно, очки забылъ!
   -- Но если графъ Раутенъ, находящійся здѣсь, неизвѣстенъ въ Галиціи, то Силезія -- ему далеко не чужда, сказалъ нотаріусъ въ свою очередь.-- Не припомните-ли вы тамъ, графъ, одного Куно фон-Требена, который убилъ прохожаго въ лѣсу, ограбилъ его и бѣжалъ... Не знаете-ли вы также того человѣка, который понесъ заслуженное вами наказаніе и просидѣлъ нѣсколько лѣтъ въ исправительномъ домѣ?...
   Старикъ нотаріусъ началъ свою рѣчь спокойно и хладнокровно, но при видѣ преступника, хотя поблѣднѣвшаго, какъ мертвецъ, но посматривавшаго на него съ презрительною усмѣшкою, почувствовалъ приливъ желчи. Онъ возвысилъ свой голосъ почти до крика, при послѣднихъ словахъ рванулъ дверь и вывелъ изъ сосѣдней комнаты Карла Гандорфа.
   -- Еще сюрпризецъ, чортъ побери! пробормоталъ Шаллеръ, узнавая въ блѣдномъ молодомъ человѣкѣ того самаго незнакомца, который попался ему съ Раутеномъ на прогулкѣ.
   Карлъ не видалъ передъ собою никого, кромѣ Раутена; онъ медленно подошелъ къ нему и протянулъ ему свою палку.
   Раутенъ смотрѣлъ на него съ изумленіемъ, дѣйствительно не припоминая этой физіономіи. Но имя Куно фон-Требена, произнесенное Пистеромъ, буравило ему мозгъ. Или весь адъ разомъ ополчился противъ него?
   -- Узнаешь-ли ты эту палку, убійца? заговорилъ Карлъ тихимъ голосомъ, но слова его прозвучали въ ухѣ Раутена, какъ звукъ трубы. До сихъ поръ онъ владѣлъ собою, по крайней мѣрѣ, на столько, чтобы казаться наружно спокойнымъ, но ударъ за ударомъ разбилъ наконецъ и его невозмутимое присутствіе духа.
   -- Прочь! закричалъ онъ.-- Чего вамъ нужно отъ меня? Я ничего не знаю о старомъ евреѣ!...
   Слово сорвалось съ его языка, хотя никто не называлъ его жертвы....
   -- Вы думаете, что овладѣли мною? продолжалъ онъ съ яростью.-- Нѣтъ еще! И смерть тому, кто вздумаетъ загородить мнѣ дорогу!..
   Выхвативъ, при этихъ словахъ, изъ-за пазухи припрятанный ножъ, онъ бросился къ двери, отъ которой Гансъ отошелъ впродолженіе предъидущаго разговора, и выпрыгнулъ на лѣстницу прежде, чѣмъ кто-нибудь успѣлъ его задержать. Но ему не удалось уйти далеко: лѣстница была занята внизу полицейскими, призванными Муксомъ по распоряженію Пистера. Завидя четырехъ здоровыхъ молодцевъ, преграждавшихъ ему путь, Раутенъ сообразилъ мигомъ, что ножъ не послужитъ ему ни къ чему въ неравной борьбѣ, и, бросившись въ первую подавшуюся боковую дверь, вбѣжалъ въ кухню.
   -- Іисусе Христе! Пресвятая Богородица! Прелестной Іосифъ! завопила старая служанка, увидавъ передъ собою страшно-блѣднаго человѣка съ ножемъ въ рукѣ.
   Однакожъ ей самой нечего было бояться: Раутенъ едва-ли примѣтилъ ее. Спастись! вотъ что было его единственною мыслью. Послѣ сдѣланныхъ открытій ему нельзя было оставаться въ Роденбургѣ, гдѣ ему пришлось-бы имѣть дѣло съ судомъ. Ему слѣдовало немедленно исчезнуть изъ этого города, но для этого надо было добраться домой, захватить тамъ портфель съ нужнѣйшими бумагами, и потомъ достигнуть густого лѣса, начинавшагося у самого Роденбурга... Тогда еще можно было разсчитывать на спасеніе!
   Стиснувъ зубы, Раутенъ осмотрѣлся кругомъ. Но въ кухнѣ не было другой двери, кромѣ той, въ которую онъ вошелъ. Оставалось выскочить въ окно, выходившее во дворъ. Однимъ прыжкомъ очутился онъ на кухонномъ столѣ; до земли было не болѣе восемнадцати футовъ. Онъ перевѣсился черезъ подоконникъ, бросилъ свой ножъ впередъ и затѣмъ началъ спускаться.... Черезъ мгновеніе со двора раздался пронзительный вопль.
   Полицейскіе между тѣмъ вбѣжали въ кухню, и при крикѣ кухарки: "Онъ выпрыгнулъ изъ окна"!.. двое изъ нихъ кинулись внизъ по лѣстницѣ, чтобы перехватить дорогу бѣглецу. Но ворота оказались запертыми и на дворѣ уже ни кого не было. Кудаже онъ пропалъ?
   -- О, Господи! закричала вновь кухарка, высунувшаяся изъ окна, чтобы измѣрить высоту, съ которой не побоялся спрыгнуть этотъ бѣшеный человѣкъ,-- о Господи Боже! Смотрите, вотъ онъ виситъ!.. Виситъ, говорю вамъ!
   Полицейскіе собрались всѣ на дворѣ, а Гансъ бросившійся тоже вслѣдъ за Раутеномъ, подбѣжалъ къ окну, изъ котораго смотрѣла кухарка.
   -- Помогите! слышался голосъ Раутена.-- Помогите! Я не могу выдержать болѣе... Помогите!
   -- Что за дьяволъ! воскликнулъ Гансъ.-- Какимъ образомъ виситъ онъ на голой стѣнѣ?
   -- Боже милостивый! закричала кухарка, понявъ въ чемъ дѣло,-- онъ нарвался на большой мясной крюкъ!
   -- Помогите! помогите! простоналъ Раутенъ еще разъ, дѣлая усиліе приподняться, но опускаясь вновь и трепеща весь отъ адской боли.
   -- Нѣтъ-ли внизу переносной лѣстницы? закричалъ Гансъ полицейскимъ.
   -- Лѣстница не поможетъ, возразилъ нотаріусъ, подоспѣвшій тоже сюда.-- Одинъ человѣкъ, стоя на лѣстницѣ, не въ силахъ будетъ снять его съ крюка.
   -- Такъ дайте верёвку! Давайте мнѣ скорѣе веревку! воскликнулъ Гансъ.-- Мы его поднимемъ обратно въ окно. Всѣ наверхъ! Но, ради Создателя, скорѣе веревку!
   -- У меня есть веревка, на которой я развѣшиваю бѣлье, проговорила старуху.-- Вотъ она.
   Гансъ выхватилъ веревку изъ ея рукъ, сложилъ ее вдвое, перегнулся черезъ подоконникъ и сталъ закидывать ее петлей на Раутена, между-тѣмъ какъ Пистеръ придерживалъ его самого.
   Полицейскіе собрались тоже въ кухнѣ, готовясь помочь Гансу, когда онъ станетъ поднимать несчастнаго. Послѣ неимовѣрныхъ усилій, Гансу удалось обвить Раутена веревкою, и тогда, соединенными усиліями всѣхъ шести человѣкъ, мало-по-малу, его дотащили вровень съ окномъ. Гансъ ухватилъ его, наконецъ, за воротъ сюртука и, черезъ нѣсколько минутъ, раненый лежалъ уже на каменномъ полу кухни. Онъ былъ безъ чувствъ.
   -- Надо позвать поскорѣе доктора! сказалъ Гансъ.-- Смотрите, онъ исходитъ кровью!
   -- Еще лучше добыть носилки; ихъ здѣсь много у рынка, возразилъ одинъ изъ полицейскихъ.-- Отнесемъ его на нихъ прямо въ больницу; во-первыхъ, онъ оттуда не уйдетъ, а во-вторыхъ, нигдѣ не найдетъ такого ухода, какъ тамъ.
   -- Хорошо, согласился Гансъ,-- но поторопитесь, а я, если съумѣю, постараюсь пока перевязать ему рану.
   Рана оказалась страшною, но, по счастію, носильщики не заставили себя долго ждать, а вмѣстѣ съ ними, явился и случайно проходившій по улицѣ военный врачъ, который, сдѣлавъ паціенту первую необходимую перевязку, взялся тоже проводить его до больницы.
   -- Что это значитъ, однако? спросилъ онъ, дорогою, у полицейскаго.-- Графа Раутена несутъ въ больницу, а не къ его будущему тестю, напримѣръ? И какъ могъ онъ очутиться на этомъ крюкѣ?
   Но любознательность медика не была удовлетворена. Спрошенный, твердо знавшій полицейское правило не болтать о дѣлахъ съ посторонними, пожалъ только плечами и сказалъ:
   -- Къ сожалѣнію, я не могу дать вамъ никакихъ объясненій, г. докторъ. Мнѣ только приказано наблюсти за переноскою раненаго. Если желаете знать что-нибудь, справьтесь у нотаріуса Пистера.
   Старый баронъ фон-Зольбергъ все это время оставался въ конторѣ нотаріуса и сидѣлъ неподвижно, не принимая никакого участія въ господствующей вокругъ него суматохѣ. Съ возраставшимъ оцѣпенѣніемъ прислушивался онъ къ обвиненію за обвиненіемъ, которыя сыпались на преступника, и не сомнѣвался болѣе въ ужасной истинѣ. Онъ думалъ о своей бѣдной Френцхенъ. Не слѣдовало-ли благодарить Бога за то, что ей удалось спастись отъ своей несчастной судьбы и, какъ уже именно можно было сказать: въ самую послѣднюю минуту?
   Муксъ былъ озабоченъ успокоеніемъ Элленъ. Онъ уговаривалъ ее воротиться въ отель, куда обѣщалъ доставить ей вечеромъ всѣ свѣденія о судьбѣ Раутена и о томъ имуществѣ, которое могло найтись у него, для того, чтобы она могла заявить на него свою претензію. Молодая женщина послушалась, наконецъ, и вышла изъ дома въ сопровожденіи Мукса; видя какое-то необыкновенное смятеніе и слыша общіе крики, она не поняла, однако, ничего, по своему незнанію нѣмецкаго языка, и удалилась прежде, чѣмъ вынесли Раутена.
   Шаллеръ весьма благополучно воспользовался тѣмъ моментомъ, когда всѣ бросились въ кухню и, конечно, забыли о немъ. Онъ мигомъ спустился съ лѣстницы, отворилъ дверь подъѣзда и перешелъ черезъ улицу къ себѣ въ домъ.
   Воротясь въ контору и заставъ отца сидящаго неподвижно и погруженнаго въ глубокую думу, Гансъ перепугался и поспѣшилъ къ нему.
   -- Батюшка, любезный батюшка, не печалься такъ! воскликнулъ онъ, обнимая старика.-- Френцхенъ осталась съ нами и мы отклонили отъ нея великое несчастіе.
   -- Да, возблагодаримъ Бога за это! отвѣчалъ баронъ.-- Не думай, что эта ужасная сцена подѣйствовала на меня слишкомъ сильно. Она потрясла меня, конечно, но не повалила... главное, мы можемъ всѣмъ смотрѣть смѣло въ глаза.
   -- Это безъ всякаго сомнѣнія, батюшка.
   -- Но, скажи мнѣ еще одно, сынъ мой... началъ старикъ, взглядывая на Ганса тревожно и даже со страхомъ,-- отвѣть на одинъ вопросъ... но только безъ всякой утайки.
   -- Изволь; ты знаешь, я не люблю экивоковъ.
   -- Хорошо, такъ, скажи-же мнѣ: этотъ подлецъ... на нѣмецкомъ языкѣ нѣтъ собственно настоящаго имени для такого злодѣя, и всякое ругательное названіе еще слишкомъ лестно для него... такъ этотъ Раутенъ, или какъ тамъ его... дѣйствительно изъ дворянъ?
   Радостная улыбка скользнула по губамъ Ганса. Онъ не на шутку опасался, что сдѣланныя открытія произведутъ слишкомъ глубокое впечатлѣніе на старика; но вопросъ барона доказывалъ, что подобный страхъ былъ совершенно излишнимъ. Баронъ парилъ еще всецѣло среди своихъ предразсудковъ, а это ясно доказывало, что ударъ не слишкомъ сильно поразилъ его сердце или голову.
   -- Видите-ли, батюшка, началъ Гансъ чуть не съ усмѣшкою,-- графъ-то онъ не графъ, хотя и присвоилъ себѣ такой титулъ, но все-же баронъ... кажется, его настоящая фамилія баронъ фон-Требенъ.
   -- Это ужасно, ужасно! повторилъ старикъ.-- Несчастные его родители! Что съ ними станется, когда они узнаютъ...
   -- Но, батюшка, возразилъ Гансъ,-- неужели ты думаешь, что родители изъ мѣщанъ не ощутили-бы также глубоко подобнаго горя?
   -- Большая разница! сказалъ утвердительно старый камергеръ, кивая головою.-- Мѣщанамъ приходится отвѣчать лишь за свое личное имя, за свою личную честь, а въ нашемъ сословія это чувство восходитъ до перваго предка. Вотъ почему оно и ужасно!..
   -- Не пойти-ли намъ теперь лучше домой, батюшка, тихо сказалъ Гансъ,-- и приготовить мать.и сестру къ тяжелому извѣстію, прежде чѣмъ кто-нибудь другой успѣетъ передать имъ все и, конечно, съ меньшими предосторожностями?
   -- Правда твоя, надо это сдѣлать, отвѣчалъ баронъ, -- но нервы мои слишкомъ разстроены сегодня... Поди ты впередъ и начни... Однако, ты не сказать мнѣ еще: поймали этого злодѣя?
   -- Какже, батюшка, но онъ сильно поранилъ себя, прыгнувъ изъ окна, такъ-что его отправили въ больницу надъ полицейскимъ надзоромъ.
   -- Графа Раутена?.. воскликнулъ съ испугомъ баронъ.
   -- Куно фон-Требена, холодно отвѣчалъ Гансъ.
   -- А Шаллеръ?
   -- Не знаю, куда онъ дѣвался... А видишь-ли, батюшка, вѣдь это также баронъ!
   -- Бѣдное его семейство!.. проговорилъ старикъ, и самого Ганса кольнуло въ сердце при мысли о Катенькѣ, дѣйствительно достойной сожалѣнія.
   -- А нашъ вечеръ? спохватился камергеръ.-- Гости съѣдутся... какъ быть?
   -- Они получили уже записки, извѣщающія ихъ объ отмѣнѣ вечера.
   -- А говоръ-то, который поднимется...
   -- Онъ обратится болѣе на преступника, чѣмъ на насъ.
   -- А приготовленія-то всѣ наши...
   -- Если хочешь ловко выпутаться изъ этого дѣла, батюшка, то, мой совѣтъ -- позови завтра всѣхъ отпраздновать счастливое избавленіе твоей дочери отъ грозившей ей бѣды. Сдѣланныя приготовленія пойдутъ тогда въ дѣло... до завтра ничего не успѣетъ испортиться... а ты тѣмъ самымъ положишь конецъ всѣмъ пересудамъ въ городѣ.
   -- Можетъ быть, ты и правъ, Гансъ, сказалъ баронъ.-- Переговори объ этомъ съ своею матерью, только не тотчасъ, а когда дашь ей время поуспокоиться и обсудить все.
   -- Но прежде всего, батюшка, воскликнулъ Гансъ, -- намъ слѣдуетъ поблагодарить г. нотаріуса Пистера за его помощь въ нашемъ дѣлѣ; безъ него наша бѣдная, Френцхенъ была-бы похищена отъ насъ, а нашъ домъ покрылся бы стыдомъ и позоромъ!
   Пистеръ, отправившій тѣмъ временемъ Карла Гандорфа домой, стоялъ за своею конторкою и посмѣивался про себя, видя, какой странный оборотъ приняла печаль стараго барона Зольберга. При словахъ Ганса онъ замѣтилъ привѣтливо:
   -- Любезнѣйшій г. фон-Зольбергъ, я исполнилъ, только свою обязанность, и притомъ, понуждаемый къ тому разными кліентами...
   -- Да, но исполнили ее превосходно! возразилъ Гансъ, крѣпко пожимая ему руку.-- А это заслуживаетъ отъ васъ благодарности. О вашъ маленькій г. Муксъ также славно велъ себя и оказалъ намъ много услугъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ возвратившемуся писцу.-- Не знаю, право, какъ мы отблагодаримъ васъ обоихъ за это!
   Онъ подалъ руку Муксу. Баронъ подошелъ къ Пистеру.
   -- Г. нотаріусъ, произнесъ онъ, пожимая ему руку, -- мы вамъ много обязаны.
   Онъ оборотился къ Гансу и увидалъ, что тотъ все еще держитъ Мукса за руку. Барону было извѣстно лишь то, что произошло здѣсь, на его глазахъ, но онъ не хотѣлъ отстать отъ сына и потому счелъ неизбѣжныхъ протянуть руку и маленькому писцу. Муксъ принялъ ее робко, съ пугливымъ взглядомъ на нотаріуса, и затѣмъ, пожавъ ее, тотчасъ-же вышелъ изъ комнаты.
   -- Что будетъ съ Раутеномъ? спросилъ Гансъ.
   Пистеръ пожалъ плечами.
   -- Неизвѣстно еще, вынесетъ-ли онъ свою рану, сказалъ онъ, -- а также, что найдетъ полиція при обыскѣ у него. Во всякомъ случаѣ, вы будете получать подробныя свѣденія о ходѣ всего дѣла...
   -- Пойдемъ, Гансъ! сказалъ баронъ и вышелъ изъ дома, опираясь на руку сына.
   

ГЛАВА XXXII.
Ближайшія послѣдствія.

   Шаллеръ стрѣлою перелетѣлъ черезъ улицу и очутился въ своей квартирѣ.
   -- Представь себѣ, Теодоръ, у Зольберговъ вечеръ отказанъ! сказала ему супруга при его появленіи.
   -- Удивительно! отвѣчалъ онъ, глядя на нее.-- Скоро распорядились! А знаешь что, душа моя, укладывай-ка, что у тебя понужнѣе, да въ особенности не забудь серебра и своихъ брилліантовъ, и отошли все, какъ только возможно скорѣе, въ видѣ багажа на желѣзную дорогу.
   -- Ты помѣшался? возразила нѣжная супруга, поглядывая на него, однако, съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, потому-что въ лицѣ его выражалось безпокойство.
   -- Нѣтъ, я еще не помѣшался, отвѣчалъ Шаллеръ,-- но чувствую, что это можетъ случиться; говорю это на томъ основаніи, что надо нести дань дьяволу, а горячей смолы не имѣется!
   -- Что случилось? воскликнула г-жа Шаллеръ, отлично понимая фигуральный образъ выраженія своего супруга.
   -- Случилось то, моя радость, что Раутенъ не женится на Францискѣ, его-же самого взяла полиція; Зольбергъ, конечно, денегъ не выдалъ. Будетъ съ тебя такой новости?
   -- Не говорила-ли я тебѣ, батюшка, что Раутенъ человѣкъ подозрительный, нехорошій? произнесла Катенька, появившаяся въ дверяхъ и слышавшая разговоръ родителей.-- И ты самъ зналъ это, продолжала она болѣе тихимъ, но почти угрожающимъ голосомъ,-- зналъ, только не хотѣлъ слушать меня...
   -- Чего зналъ? Что за глупая болтовня? воскликнулъ Шаллеръ, быстро оборачиваясь къ дочери.-- Соберите-ка лучше свои тряпки и торопитесь; я самъ буду ждать васъ на ближайшей станціи, въ Осгеймѣ.
   -- Помилуй! гдѣ-же намъ, однѣмъ женщинамъ, управиться здѣсь со всѣмъ? воскликнула г-жа Шаллеръ въ испугѣ.
   -- Ничего, матушка, я помогу тебѣ, спокойно произнесла Катенька,-- но не требуйте отъ меня, чтобы я послѣдовала за вами. Я останусь здѣсь.
   -- Съ ума ты сошла! закричалъ Шаллеръ, собиравшійся уже выдти, но круто повернувшійся назадъ при словахъ дочери.-- Ты остаешься здѣсь! Гдѣ-же это? Въ этой квартирѣ? Можешь ты платить за нее?
   -- Я не останусь въ здѣшнемъ городѣ, отвѣчала молодая дѣвушка, вся поблѣднѣвъ, но съ твердою рѣшимостью въ голосѣ.-- Мы тутъ слишкомъ извѣстны... Я переѣду въ ближайшій большой городъ.
   -- И что будетъ подѣлывать тамъ многоуважаемая фрейленъ? спросилъ Шаллеръ, кипя отъ гнѣва, но съ насмѣшливой, утонченной вѣжливостью.-- Будете жить пансіономъ отъ батюшки?
   -- Да проститъ тебѣ Богъ, отецъ мой, тѣ средства, на которыя мы жили эти послѣдніе годы, маскируя нищету свою наружною роскошью! отвѣчала Катенька.-- Жить буду я своею работой, подобно той честной, хорошей дѣвушкѣ, которая занимаетъ каморку на чердакѣ у аптекаря. Я уже говорила съ нею и она подала мнѣ нѣсколько добрыхъ, чистосердечныхъ совѣтовъ, непохожихъ на тотъ миражъ и обманъ, среди которыхъ я жила долгіе годы...
   -- Но, Катенька, я надѣюсь, ты говоришь это не серьезно? воскликнула мать съ испугомъ.
   -- Нечего и разбирать подобнаго вздора! рѣшилъ Шаллеръ, угрюмо поглядывая на дочь.-- Пусть себѣ болтаетъ... Мало-ли что глупой дѣвчонкѣ забредетъ въ голову!.. Я-же совѣтую вамъ обѣимъ лучше дѣломъ заняться, да притомъ не теряя времени... а то, знайте это, ваши труды могутъ и даромъ пропасть!
   И онъ захлопнулъ за собою дверь комнаты.
   Г-жа фон-Шаллеръ тоже отправилась къ себѣ и горячо принялась за дѣло. Она уже привыкла къ внезапнымъ выѣздамъ изъ тѣхъ городовъ, гдѣ они прежде жили. Отдавъ горничной строгій приказъ не принимать никого подъ предлогомъ, что господъ нѣтъ дома, она принялась опустошать ящики комодовъ и вязать узлы.
   Катенька плакала въ своей комнатѣ, но эти долго сдерживаемыя слезы только облегчили ее, а не были признакомъ ея нерѣшимости. Нѣтъ, она болѣе чѣмъ когда нибудь была убѣждена въ необходимости разстаться съ своей семьей и эта перемѣна теперь уже нисколько не пугала ее.
   Она хотѣла начать новую жизнь, вступить въ новый міръ одинокою. Да! Но развѣ не была она и до сихъ поръ всегда одинокою, отчужденною отъ другихъ въ этомъ большомъ, необъятномъ мірѣ? Многіе старались сблизиться съ нею: но могла-ли она, слишкомъ хорошо знавшая, на какія средства жили ея родители,-- могла ли она, простая и честная натура, пользоваться ложнымъ блескомъ отцовскаго положенія и обманывать тѣхъ, которые обращались къ ней съ наибольшей довѣрчивостью? Нѣтъ, не хотѣла она пользоваться этимъ легкимъ средствомъ пристроить себя и вотъ почему, при каждомъ намекѣ на сватовство, даже при малѣйшемъ сближеніи, которое могло-бы привести къ браку, юна встрѣчала молодыхъ людей такъ жестко и холодно, что они, предвидя вѣрный отказъ, не рѣшались сдѣлать ей предложенія.
   И какихъ только сценъ не приходилось ей выдерживать за это съ отцомъ! До какихъ грубыхъ выходокъ противъ дочери не доходилъ въ этихъ случаяхъ всегда учтивый и ласковый Шаллеръ! Но она переносила все, сдержанная и тихая, сохраняя только въ душѣ своей сознаніе своего горя.
   Теперь все должно было измѣниться и мысль о самостоятельности наполняла спокойствіемъ сердце молодой дѣвушки.
   Она стала укладывать свое бѣлье и разбирать бумаги, и была уже съ полчаса занята этимъ дѣломъ, какъ вдругъ дверь ея пріоткрылась и изъ нея высунулась толстая голова служанки.
   -- Барышня! докторъ пришелъ.
   -- Но вѣдь матушка сказала тебѣ, не принимать никого!
   -- Да, гостей... но развѣ доктору можно отказать? А мама ваша не одѣта; такъ сойдите уже вы!
   Катенька глубоко вздохнула. Именно сегодня она дала-бы богъ знаетъ что, лишь бы не говорить съ Поттеромъ. Но дѣлать было нечего; вѣжливость, приличіе требовали, чтобы она вышла къ нему и она, воспитанная въ строгомъ соблюденіи свѣтскихъ приличій, не рѣшилась и на этотъ разъ отступить отъ нихъ.
   -- Сейчасъ, отвѣчала она служанкѣ.-- Ты провела г. доктора въ залу?
   -- Разумѣется. Въ другихъ комнатахъ дымъ коромысломъ. Господи! Что за суматоха у насъ. Вы взаправду уѣзжаете?
   -- Да, отвѣчала Катенька спокойно, спѣша выдти, чтобы прекратить дальнѣйшіе разспросы служанки. Докторъ Поттеръ стоялъ, съ шляпой въ рукѣ, посреди залы.
   -- Любезная фрейленъ, сказалъ онъ едва слышнымъ, тревожнымъ голосомъ, когда молодая дѣвушка показалась на порогѣ,-- я радуюсь, что могу видѣть, по крайней мѣрѣ васъ, передъ моимъ отъѣздомъ изъ Роденбурга...
   -- Вы уѣзжаете? спросила Катенька съ удивленіемъ.-- Мнѣ казалось, что ваша практика такъ распространилась здѣсь въ послѣднее время...
   -- Это правда, подтвердилъ Поттеръ,-- но мнѣ предлагаютъ очень хорошее мѣсто въ моемъ родномъ городѣ, Боннѣ, котороо совершенно обезпечитъ меня...
   -- Тогда другое дѣло, тихо сказала Катенька -- и никто не можетъ укорять васъ за вашъ отъѣздъ, хотя, конечно, весь Роденбургъ о васъ очень пожалѣетъ!
   -- Здѣсь такъ много хорошихъ врачей, уклончиво отвѣчалъ Поттеръ.-- Но мнѣ не хотѣлось уѣхать, не простившись съ вами и не поблагодаривъ васъ и вашихъ родителей за тѣ пріятные часы, которые проводилъ я въ вашемъ домѣ.
   -- Отецъ и мать моя очень заняты въ эту минуту, сказала Катенька въ смущеніи.-- Они сами собираются въ дорогу.
   -- Да, я видѣлъ уже чемоданы въ прихожей... Куда же вы ѣдете?
   -- Мои родители? Вѣроятно, въ Берлинъ.
   -- Ваши родители? спросилъ Поттеръ съ изумленіемъ.-- Развѣ вы имъ не сопутствуете?
   Катенька затруднилась отвѣтомъ. Она понимала, что дѣла ея отца не могли остаться тайной для города; три раза уже приходилось бѣдной дѣвушкѣ уѣзжать такимъ жалкимъ, позорнымъ образомъ изъ разныхъ городовъ и странъ, и тяжело было думать ей, что Поттеръ сочтетъ и ее соучастницею родительскихъ продѣлокъ. Но что онъ былъ для нея? Только чужой... Не приходилось ей выдавать передъ нимъ своихъ родителей... но лгать она тоже не могла.,
   -- Нѣтъ, тихо проговорила она въ отвѣтъ на его вопросъ, -- я поѣду къ одной старой родственницѣ и останусь у нея.
   Докторъ молчалъ, онъ былъ сильно взволнованъ. Онъ зналъ молодую дѣвушку и ей характеръ. Не разъ видалъ онъ, какъ она измѣнялась въ лицѣ при хвастливыхъ рѣчахъ своего отца, и все казалось ему теперь яснымъ, хотя онъ не могъ догадаться о всей рѣшимости Катеньки: не къ родственицѣ собиралась она, а одна одинешенька выходила на жизненную дорогу съ жаждою труда и свободы! Поттеръ зналъ, что Шаллеры были по уши въ долгахъ, и ему пришло теперь на мысль, что бѣдная дѣвушка подъ покровительствомъ подобныхъ родителей должна была сильно страдать и ничего нѣтъ удивительнаго, если ей пришло желаніе оставить этихъ родителей и попытаться иначе и лучше устроить свою жизнь въ домѣ какой-то родственицы.
   Онъ робко поднялъ глаза на Катеньку, но она стояла передъ нимъ такою-же гордою, какъ всегда, можетъ быть, даже болѣе гордой, потому-что ее поддерживало чувство сознанія своей независимости.
   -- Фрейленъ, началъ Поттеръ взволнованнымъ голосомъ,-- не могу выразить вамъ, на сколько мнѣ больно разстаться съ... съ здѣшними мѣстами. Я провелъ въ Роденбургѣ такіе счастливые, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, и тяжелые дни, а сердце едва-ли не болѣе привязывается къ перенесеннымъ страданіямъ, чѣмъ къ радостямъ...
   -- При вашей склонности къ работѣ, вы скоро привыкните къ своему новому положенію, тихо проговорила Катенька,-- и забудете Роденбургъ...
   -- Первое, да... но, второе... нѣтъ, фрейленъ, будьте увѣрены... и если-бы я...
   Онъ снова остановился. Ему хотѣлось передать ей, намекнуть, по крайней мѣрѣ, что она одна была тѣмъ, что составляло его радость и горе во все время жизни его въ этомъ городѣ; но у него опять недостало духу. Лучше было прервать разговоръ, тяжелый для обоихъ!
   -- Я не хочу задерживать васъ болѣе, робко проговорилъ онъ, не осмѣливаясь поднять на нее глазъ.-- Прошу васъ, передайте мой прощальный привѣтъ вашимъ родителямъ, а вы...-- тутъ голосъ его почти пересѣкся отъ волненія,-- вы... сохраните обо мнѣ хорошее воспоминаніе!
   -- Прощайте, прошептала почти беззвучно молодая дѣвушка. Она протянула ему руку; ни одинъ мускулъ на ея лицѣ не пошевельнулся при этомъ, но двѣ крупныя слезы, которыхъ она была не въ силахъ удержать, скатились по ея блѣднымъ щекагь. Она отвернулась, чтобы скрыть эти слезы и хотѣла выдти изъ залы, но Поттеръ не выпустилъ ея руки. Неожиданное, нѣмое признаніе ея горя развязало ему языкъ, заставило растаять тотъ ледъ, который, казалось Поттеру, отдѣляетъ отъ него сердце его возлюбленной.
   -- Катенька! воскликнулъ онъ,-- среди вашего блеска и роскоши я не осмѣливался признаться, что вся моя душа принадлежитъ вамъ, мой слабый языкъ не въ силахъ выразить, на сколько вы мнѣ дороги! Но теперь вы одни; собственною рукою разорвали вы свою связь съ родителями, и я не могу не высказаться передъ вами, чтобъ горько и заслуженно не упрекать себя потомъ всю жизнь! Я люблю васъ, Катенька, люблю васъ всею душою, всею силою вѣрнаго и честнаго сердца... Будьте моею женою! Мы поѣдемъ отсюда въ Боннъ, гдѣ висъ не будетъ мучить никакое воспоминаніе о прошедшемъ... Если вы довѣряетесь мнѣ, то посмотрите мнѣ въ глаза, Катенька!...
   Нѣжно, почти жалобно прозвучали его послѣднія слова. Сердце молодой дѣвушки усиленно билось въ ея груди. Этотъ человѣкъ, державшій себя въ сторонѣ вовремя ея мнимаго блеска и благополучія, высказался теперь, узнавъ о ея бѣдствіи... Да развѣ и не всегда казался онъ ей образцомъ честнаго и благороднаго человѣка?
   Но она колебалась... Могла-ли она осмѣлиться принять его руку, если онъ не зналъ всего о ней и ея родителяхъ?..
   -- Г. докторъ, сказала она растроганнымъ голосомъ, но не оборачиваясь къ молодому -- человѣку, благодарю васъ отъ души за ваши привѣтливыя слова; они будутъ мнѣ утѣшеніемъ въ предстоящей мнѣ жизни, но...
   -- Никакихъ: но, Катенька! Никакихъ!
   -- Но обстоятельства такъ измѣнились въ нашемъ домѣ, что я не могу принять вашего предложенія. Я бѣдна; у меня нѣтъ рѣшительно ничего, кремѣ доброй воли работать и работой пріобрѣсти себѣ самостоятельность... Все, что видите вы здѣсь, не наше, а чужое. Отецъ мой, продолжала она едва слышно,-- весь въ долгахъ и, какъ я опасаюсь, едва-ли онъ будетъ въ состояніи удовлетворить своихъ кредиторовъ... Богатая баронесса фон-Шаллеръ отдала-бы вамъ съ радостью свою руку, но бѣдная Катенька...
   Она не успѣла договорить. Съ радостнымъ крикомъ онъ заключилъ ее въ свои объятія.
   -- Взгляни на меня! воскликнулъ онъ со слезами счастія на глазахъ;-- взгляни на меня, возлюбленная моя, и скажи заслуживаю-ли я твое недовѣріе?
   Молодая дѣвушка задрожала всѣмъ тѣломъ и не могла выговорить ни слова. Наконецъ, она повернулась къ нему и проговорила тихо:
   -- Я не ошиблась въ тебѣ; ты добръ и благороденъ. Ты молчалъ, когда меня окружалъ блескъ, хотя и фальшивый, но всѣ думали, что онъ настоящій, теперь, когда горе обрушилось на меня, ты протянулъ мнѣ спасительную руку. Я согласна быть твоею, твоею навсегда, станемъ-же вмѣстѣ работать и вѣрь, что я употреблю всѣ усилія, чтобы сдѣлать тебя счастливымъ!
   Въ это самое время, когда молодой докторъ и Катенька нашли свое счастіе среди горя, Гансу приходилось совершить тяжелую задачу: увѣдомить сестру и мать о Раутенѣ. Мужество почти измѣнило ему, когда онъ вошелъ въ свой домъ и увидалъ повсюду праздничныя приготовленія, общую веселую суетливость, говоръ и бѣготпю. И ему приходилось разрушить все это однимъ своимъ словомъ.
   -- Бѣдная моя Френцхенъ! прошепталъ онъ, -- а впрочемъ, не вѣрнѣе-ли сказать: счастливая Френцхенъ?
   Первая встрѣтилась ему мать.
   -- Какъ тебѣ нравится убранство комнатъ, Гансъ? спросила она.-- Жаль, что мало цвѣтокъ; однакожъ, и съ тѣмъ, что мы успѣли набрать, мы распорядились, кажется, не дурно. Старый Клаусъ, хотя и любитъ поворчать, но мастеръ своего дѣла.
   -- Знаешь, матушка, отвѣчалъ грустно молодой человѣкъ,-- смотря на эти затѣи, я не могу отвязаться отъ мысли, чтѣ здѣсь скорѣе пахнетъ похоронами, чѣмъ свадьбой.
   -- Гансъ, ради самого Бога! воскликнула мать съ испугомъ, -- что за ужасныя мысли у тебя въ головѣ! Какъ не совѣстно тебѣ!.. Но гдѣ же отецъ?
   -- Онъ пошелъ прогуляться или, лучше сказать, послалъ меня сюда впередъ, чтобы сообщить тебѣ кое-что.
   -- Сообщить? повторила г-жа фон-Зольбергъ, смотря на сына, который казался ей какъ-то особенно разстроеннымъ и мало похожимъ на того Ганса, котораго она привыкла видѣть, когда онъ бесѣдовалъ съ нею.
   -- Гостей не будетъ вечеромъ, матушка; я послалъ всѣмъ отказъ.
   -- Гансъ! развѣ что случилось? закричала мать, всплеснувъ руками.-- Ты говоришь, "что отказалъ всѣмъ гостямъ... Да гдѣ же отецъ? Говори.... я вся дрожу...
   -- Успокойтесь, матушка, отецъ совершенно здоровъ, отвѣчалъ Гансъ.-- Онъ будетъ здѣсь черезъ полчаса, но...
   -- А, вотъ и братецъ! воскликнула Франциска, входя въ комнату въ эту минуту.-- Но гдѣ же отецъ и Леопольдъ? Хлопотъ бездна, и намъ однѣмъ не справиться...
   -- Представь себѣ, брякнула мать, -- Гансъ отказалъ всѣмъ гостямъ.
   -- Это на него похоже! возразила со смѣхомъ Франциска.-- Но, Гансъ, продолжала она съ испугомъ, -- на кого ты похожъ? Блѣдный разстроенный... Что случилось?.. Говори... что-нибудь ужасное?... О, мнѣ страшно смотрѣть на тебя!
   -- И однакожъ я являюсь вѣстникомъ благополучія Френцхенъ! нѣжно произнесъ Гансъ.-- Я долженъ сообщить тебѣ, что ты спасена, хоть была на волосъ отъ опасности, потому, что завтра же увлекъ-бы тебя на гибель этотъ демонъ въ образѣ человѣческомъ...
   -- Леопольдъ! вскрикнула Франциска.-- Заклинаю тебя всѣмъ, что для тебя свято, Гансъ, говори, что съ нимъ?...
   -- Графъ Раутенъ?.. проговорила мать.
   -- Этотъ графъ Раутенъ, отвѣчалъ съ горечью Гансъ,-- просто подлый мошенникъ и убійца, вкравшійся къ намъ подъ чужимъ именемъ...
   Онъ не успѣлъ еще договорить, какъ Франциска упала безъ чувствъ къ нему на руки.
   Оставя ее на попеченіи матери и горничныхъ, Гансъ объявилъ изумленной прислугѣ, что праздникъ отлагается на завтра. Это привело въ особенное ожесточеніе повара, торжественно объявившаго, что послѣ подобныхъ странныхъ распоряженій ему лучше пойти въ дровосѣки, чѣмъ оставаться поваромъ и видѣть, какъ его работу выкидываютъ за окошко.
   Когда Гансъ черезъ нѣсколько минутъ пошелъ провѣдать сестру, онъ еще на дорогѣ встрѣтилъ горничную, посланную Франциской за нимъ. Завидя брата, молодая дѣвушка протянула къ нему руки, какъ-бы прося защиты, но, хотя блѣдная и въ словахъ, она казалась спокойнѣе, чѣмъ онъ ожидалъ.
   Сѣвъ возлѣ ея кровати и ласково держа ея руку въ своей, Гансъ не хотѣлъ касаться предмета, который могъ снова взволновать бѣдную дѣвушку, но она сама напомнила о немъ.
   -- Разскажи мнѣ, Гансъ, все, сказала ола, -- слышишь-ли, все. Не утаивай ни малѣйшей подробности. Самый ужасный ударъ уже перенесенъ мною и меня могутъ болѣе всего терзать теперь лишь сомнѣніе и неизвѣстность.
   -- Хорошо, сказалъ Гансъ,-- я самъ думаю, что лучше разсказать тебѣ все, если ты чувствуешь въ себѣ достаточно силы, чтобы выслушать страшный разсказъ. Твой собственный здравый разсудокъ подскажетъ тебѣ, на сколько ты должна считать себя счастливой, что избѣжала грозившей тебѣ страшной опасности.
   И онъ въ короткихъ словахъ, но со всѣми нужными подробностями, передалъ ей о возникшихъ противъ Раутена подозрѣніяхъ, впослѣдствіи подкрѣпленныхъ вѣскими доказательствами, добытыми усердіемъ и ловкостью Пистера. Судьба несчастной жены злодѣя заставила содрогнуться Франциску.
   -- И изъ-за такого человѣка выгнали вы бѣдную Кэтхенъ изъ дома! сказалъ Гансъ съ горечью, обращаясь къ матери.-- Не была-ли права бѣдняжка, предостерегая васъ отъ этого человѣка?
   -- О, Боже мой! произнесла мать, вздыхая, -- но кто-же могъ повѣрить ей въ то время. Однакожъ, дѣло еще можно поправить, прибавила она быстро, -- Кэтхенъ должна снова вернуться къ намъ. Тебѣ-же нужно разсѣяніе, Френцхенъ, и ея общество можетъ принести тебѣ пользу;
   -- И ты думаешь, матушка, что она такъ и согласится вернуться въ домъ, изъ котораго ее выгнали! сказалъ Гансъ.-- Нѣтъ, теперь уже поздно... или, лучше сказать, есть только одно средство вознаградить ее или, вѣрнѣе, загладить передъ нею вину...
   -- Какое-же это средство, Гансъ?
   -- Оставимъ этотъ разговоръ до времени, матушка, отвѣчалъ Гансъ, -- и займемся пока тѣмъ, что нужно сдѣлать сегодня. Я очень радъ, что Френцхенъ такъ разумна и покойна. Не плачь, моя милая. Этотъ негодяй не заслуживаетъ ни одной слезы честной дѣвушки. За одну его подлость съ бѣднымъ Дюрбекомъ онъ заслуживаетъ самаго безпощаднаго наказанія... Но мнѣ пора, у меня еще много дѣла сегодня; если я не поспѣю домой къ обѣду -- не ждите меня.
   

ГЛАВА XXXIII.
Кэтхенъ.

   За городомъ, но примыкая къ нему, находился тотъ госпиталь, въ который былъ перенесенъ арестантъ, страдавшій невыразимо отъ своей раны. Докторъ сомнительно покачивалъ головою.
   При обыскѣ въ чемоданѣ преступника, называвшаго себя графомъ Раутеномъ, нашли тринадцать билетовъ американскаго банка, принадлежавшихъ его женѣ, что подтверждалось объявленіемъ въ газетахъ, напечатаннымъ ею вскорѣ послѣ того, какъ онъ бросилъ ее. Семь остальныхъ билетовъ были уже имъ истрачены. Точно также не осталось мѣста сомнѣнію, что уборъ, подаренный Раутеномъ или, вѣрнѣе, фон-Требеномъ Францискѣ, былъ украденъ имъ у своей жены.
   Остальныя обвиненія не могли подтвердиться такими-же полновѣсными доказательствами; тѣмъ менѣе можно было получить отъ него сознаніе, потому-что онъ лежалъ въ полубезсознательномъ состояніи и не могъ отвѣчать ни на какіе вопросы. Когда Гансъ зашелъ освѣдомиться о немъ, то засталъ его уже въ бреду. Страшны были грезы, посѣтившія этого человѣка!
   -- Прочь эту палку! бормоталъ онъ.-- Графы не носятъ такихъ палокъ... онѣ годятся только ремесленникамъ... И еврея я не знаю... Прочь!.. Онъ живъ... онъ не умеръ... открываетъ глаза... проситъ пощады... А!
   Страшнымъ, пронзительнымъ крикомъ огласилъ онъ небольшую госпитальную комнату, и Гансъ вышелъ изъ нея съ невольнымъ чувствомъ ужаса.
   Зайдя потомъ къ Пистеру, Гансъ засталъ въ его конторѣ одного Мукса, который видимо смутился при ласковомъ привѣтствіи Ганса и исчезъ такъ быстро изъ комнаты, заявивъ только, что г. нотаріусъ сейчасъ придетъ, что Гансъ даже покачалъ съ удивленіемъ головою.
   Пистеръ, дѣйствительно, не замедлилъ явиться и скоро порѣшилъ съ Гансомъ всѣ нужныя дѣла, касавшіяся преимущественно американскаго консульства. Зная медлительность и излишнюю формальность мѣстныхъ нѣмецкихъ судовъ, Гансъ считалъ необходимымъ просить консульство, чтобы оно оказало свое покровительство м-съ Ребергъ, устранивъ отъ нея лишнія затрудненія при полученіи обратно ея имущества. Онъ разсказалъ нотаріусу о положеніи, въ которомъ нашелъ больного, и узналъ отъ него, въ свою очередь, что мѣстный прокурорскій надзоръ уже занялся дѣломъ Раутена и обращался къ Пистеру за нужными справками. Но пока можно было только ограничиться собраніемъ данныхъ изъ разныхъ мѣстъ преступной дѣятельности этого человѣка; допросъ-же его по необходимости былъ отложенъ до того времени, когда больной нѣсколько поправится.
   Покончивъ съ дѣловымъ разговоромъ и походя по комнатѣ съ видомъ человѣка, борящагося съ какимъ-то рѣшеніемъ, Гансъ остановился передъ нотаріусомъ и сказалъ:
   -- Теперь еще одна просьба къ вамъ, любезный г. нотаріусъ, но напередъ разрѣшите мнѣ одинъ вопросъ... Что за странный человѣчекъ у васъ въ конторѣ?
   -- Въ моей конторѣ?
   -- Да, я говорю о г. Муксѣ... и имя-то у него презабавное...
   -- Чѣмъ-же онъ страненъ?
   -- Видите-ли, я внимательно наблюдалъ за нимъ и замѣтилъ, что онъ обращается со всѣми очень свободно, со мною же и съ моимъ отцомъ онъ какъ-то особенно застѣнчивъ, даже какъ-будто боится насъ, а между тѣмъ оба мы никогда не сказали ему дурного слова, не обидѣли его ни однимъ взглядомъ.
   -- Вы дѣйствительно подмѣтили это, г. баронъ? задумчиво спросилъ Пистеръ.
   -- Да, и особенно бросается это въ глаза въ обращеніи его съ моимъ отцомъ. Въ послѣдній разъ, когда мы были здѣсь, Муксъ почти не сводилъ глазъ съ него, а потомъ, когда отецъ мой протянулъ ему руку, онъ весь задрожалъ и даже слезы выступили у него на глазахъ; и сегодня онъ почти убѣжалъ отъ меня. Мнѣ очень больно, если я его оскорбилъ чѣмъ-нибудь, но, говорю по совѣсти, я ничего подобнаго за собою не помню.
   Нотаріусъ помолчалъ съ минуту.
   -- Странно покажется вамъ, г. фон-Зольбергъ, сказалъ онъ, наконецъ, -- но у меня въ конторкѣ уже лежитъ письменный отвѣтъ на предложенный вами вопросъ.
   -- Можетъ-ли быть! воскликнулъ удивленный Гансъ.
   -- Однако, это правда, продолжала нотаріусъ.-- Однакожъ я все еще не рѣшаюсь передать его вамъ, не зная, имѣю-ли право довѣрять третьему лицу порученную мнѣ тайну.
   -- Тайну? Какая можетъ существовать тайна между мною и вашимъ маленькимъ писцомъ? Прежде, до моего отъѣзда въ Америку, я его даже не видѣлъ.
   -- Есть она, произнесъ Пистеръ, медленно покачивая головою, -- и много подобныхъ тайнъ на бѣломъ свѣтѣ, какъ въ высшихъ, такъ и въ низшихъ слояхъ общества... Снаружи все тихо и гладко, а внутри бѣдствіе и позоръ, слезы и разбитыя сердца!
   -- И подобная тайна существуетъ между мною и Муксомъ? воскликнулъ Гансъ.-- Вы подстрекаете-до крайности мое любопытство!
   -- Тутъ не мѣсто простому любопытству, г. баронъ, серьезно произнесъ нотаріусъ.-- Открывая эту тайну, я даю вамъ доказательство моего къ вамъ довѣрія... Отцу вашему я не открылъ-бы никогда этой завѣсы, потому-что не хочу подвергать униженію моего бѣднаго, несчастнаго страдальца, которому, хотя и безвинному, пришлось претерпѣть многое. Прочитайте эту записку, но дайте мнѣ напередъ слово, что не выдадите Мукса вашему отцу.
   -- Разумѣется! воскликнулъ Гансъ и пробѣжалъ глазами исписанный листъ.
   -- Можетъ-ли быть!... проговорилъ онъ съ изумленіемъ.-- Муксъ!... Неужели все это правда?
   -- Истинная правда.
   -- А отецъ мой ничего не знаетъ о судьбѣ этого молодого человѣка?
   -- Трудно отвѣчать положительно на этотъ вопросъ. Во всякомъ случаѣ, въ лицо онъ Мукса не знаетъ; но, присылая послѣднюю плату его матери, онъ объявилъ ей рѣшительно, что болѣе ничего давать не намѣренъ, и судъ, конечно, не можетъ принудить его къ тому: баронъ сдѣлалъ все, предписываемое закономъ въ подобномъ случаѣ и, пожалуй, даже болѣе, чѣмъ отъ него требуетъ законъ, слѣдовательно, не можетъ быть и рѣчи о какомъ-нибудь принужденіи. Впрочемъ, вашего батюшку болѣе и не безпокоили. Мать Мукса сначала часто хворала, и принуждена была отдать ребенка на руки чужой кормилицѣ; тамъ за нимъ былъ плохой уходъ, онъ крѣпко ушибся и на вѣкъ остался горбатымъ. Позже, мать взяла его снова въ себѣ, но горе и нужда ее доканали: она умерла тридцати-шести лѣтъ отъ роду. Муксъ, за неимѣніемъ средствъ, оставилъ школу и служилъ у меня уже три года писцомъ, когда умерла его мать.
   Бросивъ на столъ записку, которую нотаріусъ снова сложилъ и спряталъ въ конторку, Гансъ торопливо заходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Наконецъ, остановись передъ Пистеромъ, онъ произнесъ болѣе спокойнымъ, но все еще взволнованнымъ голосомъ:
   -- Знаете-ли, любезнѣйшій г. нотаріусъ, что, живя снова на родинѣ, среди "высшихъ классовъ", какъ вы ихъ милостиво называете, я встрѣчаю весьма мало хорошаго, но зато груду мелкихъ и неблаговидныхъ дѣлишекъ.
   -- Любезный баронъ...
   -- Можетъ быть, мнѣ не посчастливилось съ самого начала: напавъ уже на такую струю, продолжалъ Гансъ,-- я готовъ согласиться съ этимъ. Мнѣ извѣстно, что и въ "высшемъ сословіи" найдется не мало честныхъ людей; къ нимъ, по совѣсти, я причисляю и своего отца; но несчастный предразсудокъ, по которому большинство этихъ господъ убѣждены въ томъ, что они вылѣплены изъ лучшей глины, господствуетъ надъ ними во всей своей первобытной формѣ. Поступокъ, на который очень строго смотрятъ мѣщане -- считается у дворянъ только за "благородное увлеченіе", позволяющее имъ не стѣсняться излишнею совѣстливостью. Я начинаю чувствовать, что вовсе не гожусь для такой сферы. Удивительнѣе всего то, что чувство чести развито у этихъ господъ до такой степени, что какое-нибудь ругательство опозориваетъ человѣка на всю его жизнь, если онъ кровью не смоетъ съ себя подобной обиды, между тѣмъ , нарушеніе клятвы,-- то-есть, той-же присяги, только данной не передъ судомъ, -- принадлежитъ къ числу самыхъ обыденныхъ явленій, заслуживающихъ полнаго извиненія.
   -- Любезный баронъ, сказалъ Пистеръ, пожимая плечами,-- этотъ вопросъ принадлежитъ къ числу самыхъ избитыхъ, что, однакожъ, не мѣшаетъ ему оставаться на точкѣ замерзанія, и едва-ли скоро онъ подвинется къ своему разрѣшенію. Что его разрѣшатъ въ настоящемъ смыслѣ,-- я полагаю сомнѣваться нечего, но разрѣшится онъ не такъ скоро, какъ мы желаемъ. Новая генерація, нарождающаяся теперь, какъ я надѣюсь, будетъ рѣшительнѣе моего и вашего поколѣнія!... Не показывайте вида, что вамъ извѣстна тайна, сказалъ онъ поспѣшно,-- Муксъ идетъ; мы докончимъ потомъ нашъ разговоръ.
   -- Не показывать вида? воскликнулъ Гансъ въ ту самую минуту, какъ Муксъ входилъ въ комнату съ пачкою писемъ въ рукѣ.-- Нѣтъ, г. нотаріусъ, между нами не должно болѣе существовать никакихъ тайнъ!
   Муксъ положилъ письма на конторку и хотѣлъ удалиться, но Гансъ бросился впередъ, протягивая ему руку.
   -- Муксъ! воскликнулъ онъ, подавленнымъ отъ волненія голосомъ,-- братъ мой, Муксъ! дай мнѣ руку и будемъ друзьями!
   -- Г. баронъ... проговорилъ Муксъ, отступая и блѣднѣя, какъ мертвецъ.
   -- Баронъ? продолжалъ растроганный Гансъ.-- Для тебя я другъ и братъ. Называй же меня братомъ! Г. Пистеръ разсказалъ мнѣ все, за что я его сердечно благодарю, и мы съ тобою, съ этой минуты, на "ты". О такъ-какъ я въ жизни не сдѣлалъ тебѣ ничего худого, Муксъ, ты не можешь отказать мнѣ въ моей просьбѣ!
   Муксъ стоялъ передъ нимъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Онъ недоумѣвалъ -- сердиться-ли ему на нотаріуса за то, что онъ выдалъ его тайну, радоваться-ли тому, что его встрѣчалъ подобный дружескій, братскій привѣтъ? Онъ смотрѣлъ въ смущеніи и со страхомъ на Ганса, но скоро улыбка прояснила его черты и онъ отвѣчалъ своимъ мягкимъ, мелодическимъ голосомъ:
   -- Благодарю тебя, братъ Гансъ, благодарю тебя сердечно; твои привѣтливыя слова внушили мнѣ снова желаніе жить. Я былъ такимъ одинокимъ и покинутымъ въ мірѣ!
   -- Бѣдный брать!
   -- Но и покончимъ на этомъ, тихо продолжалъ Муксъ.-- Если г. нотаріусъ передалъ тебѣ все, то ты знаешь и о расположеніи твоего отца ко мнѣ...
   -- Но онъ не знаетъ тебя!
   -- Неужели ты думаешь, что моя личность привлечетъ его болѣе въ мою пользу? съ горечью возразилъ Муксъ.-- Нѣтъ! Я буду чувствовать себя себя несчастнымъ и униженнымъ, если онъ узнаетъ мою тайну. Прошу тебя, не упоминай ему ни словомъ обо мнѣ или о моемъ существованіи. Ты видишь, я теперь достаточно счастливъ; я нашелъ брата, который не стыдится меня, и считаю себя теперь богатымъ, несмѣтно богатымъ!
   -- Бѣдный мой, добрый Муксъ, я сдѣлаю все, что ты хочешь; ужь, конечно, не я стану огорчать тебя. Впослѣдствіи, можетъ быть, мы устроимъ это дѣло какъ-нибудь иначе, а до тѣхъ поръ, пусть будетъ по-твоему!
   -- А какая просьба была у васъ до меня, г. фон-Зольбергъ? спросилъ нотаріусъ, слѣдившій съ участіемъ за разговоромъ братьевъ.
   -- Какъ вы, такъ и братъ Муксъ можете оказать мнѣ большую услугу и помощь, сказалъ Гансъ.-- Видите-ли, я только-что подучилъ изъ Лимы письмо и мнѣ, можетъ быть, скоро придется воротиться въ Перу и побывать въ Соединенныхъ Штатахъ. Очень можетъ быть, что я не останусь тамъ совсѣмъ, но во всякомъ случаѣ года два или три мнѣ придется пробыть въ Америкѣ... Но прежде, чѣмъ я пущусь теперь въ путь, мнѣ-бы хотѣлось окончить здѣсь важное дѣло, -- проще сказать, жениться.
   -- И я могу помочь вамъ въ такомъ дѣлѣ? сказалъ нотаріусъ съ усмѣшкой.
   -- Да, отвѣчалъ Гансъ.-- Выслушайте меня. Однимъ изъ главныхъ поводовъ къ моему возврату на родину было желаніе Выбрать себѣ невѣсту. Перуанскія дамы очень красивы -- въ этомъ нѣтъ спора, но онѣ мнѣ не по вкусу. Весьма естественно, что я сталъ приглядываться здѣсь, сперва въ нашемъ собственномъ кругу, къ подходящимъ мнѣ подругамъ жизни,-- но узрѣлъ весьма мало утѣшительнаго. Очень можетъ быть, что мой злой, а не то добрый геній наталкивалъ меня на такихъ женщинъ, которыя мнѣ не нравились; наконецъ я встрѣтилъ то, чего искалъ... Я звалъ ее и прежде, когда она была крошечной дѣвочкой, я всегда ласкалъ милаго ребенка и она любила меня... Однимъ словомъ, Кэтхенъ... ту Кэтхенъ, которая живетъ напротивъ васъ... Кэтхенъ -- швея.
   -- Кэтхенъ? воскликнулъ съ изумленіемъ Муксъ, а нотаріусъ покачалъ головою.
   -- Любезнѣйшій г. фон-Зольбергъ, сказалъ онъ, -- вы поступаете прекрасно, не питая никакихъ сословныхъ предразсудковъ, и лучшей жены вамъ не найти, можетъ быть, въ цѣломъ мірѣ, но...
   -- Но?...
   -- Во время вашего долгаго отсутствія вы, можетъ быть, забыли характеръ своего отца и не такъ хорошо знаете его, какъ и... Онъ до-нельзя пропитанъ сословною гордостью.
   -- И имѣетъ на то самыя основательныя причины, возразилъ съ горькою усмѣшкою Гансъ.-- Самозванецъ графъ Раутенъ и фон-Шаллеръ тоже люди его круга. И какъ вы думаете, которая-нибудь изъ фрейленъ Клингенбрухъ, напримѣръ, или фрейленъ фон-Нольтке, или какъ ихъ всѣхъ тамъ, способна быть, не говорю хорошей, но даже сносной матерью?
   -- Названныя вами особы, можетъ быть, и неспособны, но весьма вѣроятно, что въ ихъ-же кругу могутъ найдтись многія добрыя, славныя дѣвушки.
   -- Вѣрю, но гдѣ ихъ найти? Да и къ чему заниматься ихъ отыскиваніемъ, если подлѣ меня находится все, что мнѣ надо, въ лицѣ моей Кэтхенъ! Мы выросли вмѣстѣ, играли вмѣстѣ дѣтьми. Сверхъ того я знаю, что Кэтхенъ расположена ко мнѣ.
   -- А что скажутъ въ городѣ?
   Гансъ расхохотался.
   -- Любезнѣйшій нотаріусъ, сказалъ онъ, -- городу дана теперь такая баснословно-обильная пища къ пересудамъ и мое семейство подвергается при этомъ такому сильному перебору, что немного болѣе, немного менѣе, право, уже ничего не значитъ. Да притомъ, прибавилъ онъ съ ѣдкою усмѣшкою,-- неужели вы думаете, что такой пустякъ могъ-бы удержать меня, если я самъ твердо рѣшился? Чего только ни говорили о моемъ бѣдномъ Дюрбекѣ, павшемъ жертвою общественныхъ предразсудковъ! Пусть себѣ толкуютъ обо мнѣ, что хотятъ, я буду счастливъ -- съ меня этого и довольно.
   -- Вы уже говорили съ самою фрейленъ Петерсъ? спросилъ нотаріусъ.
   -- Съ Кэтхенъ? Нѣтъ. И штука-то именно въ томъ, что я не могу съ нею видѣться. Въ первое и единственное мое свиданіе съ нею я долженъ былъ дать ей слово, что не приду болѣе къ ней въ квартиру и, конечно, я долженъ сдержать свое слово. Имѣлъ-бы я право пойти къ ней не одинъ, а съ Френцхенъ, но могу-ли я тревожить сестру теперь, когда она переживаетъ свое горе? Вотъ почему я нахожу одно прибѣжище въ васъ, г. нотаріусъ!
   -- Не хотите-ли вы заслать меня сватомъ? сказалъ, улыбаясь, Пистеръ.-- Не совсѣмъ ловко выйдетъ.
   -- Нѣтъ, я самъ долженъ переговоритъ съ нею, но я не вижу другого средства, какъ только попросить васъ пригласить ее сюда подъ какимъ-нибудь предлогомъ и дать мнѣ возможность сказать ей пару словъ наединѣ.
   -- Гмъ! усмѣхнулся нотаріусъ, -- стало быть, нѣжное свиданіе среди пыльныхъ документовъ и чернилицъ. Вѣроятно, ни одному роденбургскому нотаріусу не дѣлали такихъ предложеній, какое вы мнѣ дѣлаете.
   -- Я позову ее! воскликнулъ Муксъ, срывая свою маленькую шляпу съ гвоздя.-- Я знаю, чѣмъ ее заманить сюда! И какъ она будетъ счастлива, бѣдная Кэтхенъ!
   -- Добрый, маленькій Муксъ! сказалъ Гансъ, глядя ему вслѣдъ изъ окна,-- если-бы я только могъ сдѣлать что-нибудь, что могло-бы хотя нѣсколько вознаградить его за все горе, которое онъ вытерпѣлъ!
   -- Если вы этого желаете, то это сдѣлать не трудно, привѣтливо произнесъ нотаріусъ.
   -- Что-же именно? Скажите, прошу васъ.
   -- У Мукса одна мечта -- учиться, но у него нѣтъ на это средствъ, хотя познаній приготовительныхъ достаточно. Онъ не ищетъ никакихъ развлеченій, никакого отдохновенія и проводить всѣ свои вечера за книгами.
   -- Чему-же именно онъ хочетъ учиться?
   -- Юриспруденціи. И я не сомнѣваюсь ни на минуту, что, при его прилежаніи и большихъ природныхъ способностяхъ, изъ него выйдетъ отличнѣйшій адвокатъ.
   -- И вы полагаете, что это составитъ его счастіе?
   -- Онъ будетъ блаженствовать, потому-что это дастъ ему возможность достигнуть самостоятельнаго положенія въ свѣтѣ; я знаю, что у него нѣтъ другого стремленія, другого честолюбія.
   -- Ладно, сказалъ Гансъ съ веселой усмѣшкой,-- если у моего братца Мукса такія отчаянно-скромныя желанія, то да будутъ они удовлетворены! Мы переговоримъ объ этомъ еще разъ, черезъ нѣсколько времени, любезный г. нотаріусъ, и устроимъ дѣло до моего отъѣзда изъ Роденбурга. Но вотъ уже и Муксъ съ Кэтхенъ! Мнѣ кажется, что будетъ лучше, если я на время скроюсь...
   -- Станьте сюда, въ угловое окно, за занавѣску... Такъ... моя старая занавѣсь начинаетъ пріобрѣтать своего рода историческую знаменитость... Но вотъ и они!
   Муксъ показался въ дверяхъ, говоря:
   -- Г. нотаріусъ, къ вамъ пришла фрейленъ Петерсъ!
   -- Здравствуйте, дитя мое!
   -- Вы желали видѣть меня, г. нотаріусъ?
   -- Да; скажите мнѣ, много у васъ работы? Я-бы могъ сегодня-же предложить вамъ одинъ спѣшный заказъ.
   -- Сегодня я очень занята; мнѣ надо кончить одно платье къ балу въ домѣ Зольберговъ...
   -- Этотъ балъ отмѣненъ, мое дитя. Развѣ вы ничего не слыхали?
   -- Нѣтъ, я сегодня де вставала изъ-за машины. Кстати, скажу вамъ мою радость: полученными за эту работу деньгами я окончательно расквитаюсь съ своимъ долгомъ за машину... Но что-же случилось у Зольберговъ?.. Я надѣюсь, въ ихъ семействѣ не произошло никакого несчастія?
   -- Графъ Раутенъ арестованъ; какъ воръ и убійца.
   -- Ахъ! воскликнула Кэтхенъ и глаза ея заблистали. Я ожидала этого, потому-что онъ злой, дурной человѣкъ; но они не хотѣли мнѣ вѣрить, прибавила она тише и съ глубокимъ вздохомъ.
   -- Такъ вы знали Раутена? спросилъ нотаріусъ.
   -- Вы знаете, кажется, что я жила у Зольберговъ и видала его тамъ нѣсколько разъ, отвѣчала молодая дѣвушка, но разговоръ о Раутенѣ видимо былъ ей непріятенъ и она поспѣшила прервать его.-- Однако, зачѣмъ-же вы желали видѣть меня, г. нотаріусъ? Мнѣ надо скорѣе домой, я все-же должна докончить свою работу, хотя она и не понадобится, на сегодня; я люблю держаться своего слова.
   -- Это хорошо, милое дитя мое, сказалъ нотаріусъ въ большомъ смущеніи, потому-что онъ не успѣлъ еще придумать никакого предлога для оправданія своего приглашеіня.-- Я звалъ васъ... у меня есть работа...
   -- Какая-же, г. нотаріусъ?
   -- Гмъ... проворчалъ старикъ, и лукавая усмѣшка озарила его лицо.-- Мнѣ надо заказать вамъ одну вещь, -- отгадайте-ка какую? Бьюсь объ закладъ, что не угадаете.
   -- Право, не могу придумать ничего такого необыкновеннаго, что могло-бы понадобиться вамъ въ эту минуту, сказала Кэтхенъ, смѣясь.
   -- Не то чтобы необыкновенное, но только старые холостяки, какъ я, рѣдко заказываютъ подобныя прелести...
   -- Любопытно узнать!
   -- Узнайте-же: мнѣ нужно подвѣнечное платье!
   -- Подвѣнечное платье! повторила дѣвушка съ удивленіемъ и съ веселой усмѣшкою.-- Для кого-же это?.
   -- Для тебя, Кэтхенъ! воскликнулъ Гансъ, который не могъ выдержать долѣе и выбѣжалъ изъ своей засады.-- Для тебя, моя милая, если ты хотя на половину любишь меня такъ, какъ я тебя люблю, и не забыла нашей дѣтской привязанности!
   -- Г. фон-Зольбергъ! воскликнула Кэтхенъ въ смятеніи и вся вспыхивая.-- О, какъ вы меня испугали!
   Муксъ и Пистеръ исчезли незамѣтно изъ комнаты. Кэтхенъ не обратила на это вниманія; голова у нея кружилась такъ, что она съ трудомъ стояла на ногахъ.
   -- Кэтхенъ! произнесъ Раисъ, обнимая ее рукою,-- взгляни мнѣ въ глаза, взгляни твердо и прямо, и скажи мнѣ, согласна-ли ты раздѣлить со мною труды, радости и горе жизни?
   -- Г. фон-Зольбергъ, проговорила Кэтхенъ, сквозь слезы,-- это жестоко съ вашей стороны... Подобная шутка...
   -- Шутка, когда сердце мое готово разорваться отъ блаженства! Посмотри на меня хорошенько и рѣши, шучу-ли я? Слушай: я долженъ скоро уѣхать изъ Германіи въ Америку, гдѣ я провелъ лучшіе годы своей жизни, гдѣ я трудился независимо, самъ зарабатывая свой хлѣбъ. Я не хочу возвращаться туда одинъ: ты, къ которой во время дѣтства я чувствовалъ дружбу и братскую привязанность,-- ты должна сопутствовать мнѣ, какъ милая жена. Согласна ты на это, Кэтхенъ? Любишь-ли ты меня на столько, чтобы слѣдовать за мною повсюду?
   Кэтхенъ робко осмотрѣлась кругомъ. Куда-же дѣвались Муксъ и нотаріусъ? Она была одна съ Гансомъ, и сердце у нея снижалось такъ, что слова не сходили съ ея языка.
   -- Сердишься ты на меня, Кэтхенъ? продолжалъ Гансък не выпуская ее изъ своихъ объятій.-- Ты недовольна, что я замамилъ тебя сюда? Но, что-же мнѣ было дѣлать, моя милая? Я далъ тебѣ слово не приходить болѣе въ твою каморку, а гдѣ-же мнѣ было переговорить съ тобой?...
   -- О, негодный Муксъ! проговорила Кэтхенъ чуть слышно и краснѣя какъ маковъ цвѣтъ.
   -- Онъ желалъ намъ обоимъ добра, Кэтхенъ! Но что-же душа моя? Согласна ты быть моей? Скажи да, и, смѣю надѣяться, ты не станешь раскаиваться въ своемъ рѣшеніи.
   -- Послушайте, Зольбергъ, проговорила со вздохомъ бѣдная дѣвушка,-- какъ могу я принять ваше честное предложеніе... Вы знаете, что ваши родители оттолкнули меня... Если я теперь войду въ вашъ домъ, я внесу въ него раздоръ и ненависть!
   -- Не бойся этого, моя милая Кэтхенъ, возразилъ Гансъ.-- Отвѣчай мнѣ только, любишь-ли ты меня?
   Кэтхенъ не могла долѣе выдержать. Твердо и спокойно взглянула она въ лицо Гансу; на рѣсницахъ ея повисли слезинки и, нагнувъ голову къ груди его, она проговорила едва слышнымъ голосомъ:
   -- О, люблю, отъ всего сердца люблю!
   -- Кэтхенъ, моя милая, дорогая Кэтхенъ! воскликнулъ Гансъ, прижимая ее къ своему сердцу.-- Бѣдная, сколько ночей провела ты за тяжелымъ трудомъ, оплачиваемымъ копейками, прибавилъ юнъ, смѣясь сквозь слезы.-- Ты имѣешь право отдохнуть и потомъ приняться за болѣе благодарный трудъ. Но заказъ нашего стараго друга Пистера ты должна исполнить: сшей сама свое подвѣнечное платье! Однакожъ позовемъ Мукса и добраго нотаріуса. Пусть они будутъ свидѣтелями нашего счастья.
   Старикъ Пистеръ и Муксъ отъ души порадовались счастью Ганса и Кэтхенѣ. Гансъ объявилъ, что такъ-какъ ихъ семьѣ нечего жалѣть о потерѣ Раутена, напротивъ, слѣдуетъ радоваться, что Френцхенъ избѣжала грозившей ей ужасной участи, то онъ постарается уговорить своихъ родителей отпраздновать завтра-же, вмѣсто одной неудавшейся свадьбы, другую, т. е. его свадьбу съ Кэтхенъ.
   -- Какъ, завтра-же? оказала молодая дѣвушка въ смущеніи.-- Да развѣ это возможно?
   -- Ты развѣ забыла, что моя матушка вбила себѣ въ голову, что ея дѣти должны вѣнчаться именно въ тотъ самый день, въ который она сама надѣла чепчикъ! отвѣчалъ Гансъ со смѣхомъ.-- Въ этихъ соображеніяхъ сватьба Френцхенъ была назначена на завтра, но какъ она не состоится, то чтобы не дѣлать лишнихъ расходовъ и исполнить желаніе матери мы празднуемъ сватьбу мою съ Кэтхенъ.
   -- Г. Зольбергъ! проговорила Кэтхенъ, забывшись.
   -- Г. нотаріусъ! воскликнулъ Гансъ,-- прошу васъ внеста въ протоколъ, что моя невѣста обзываетъ меня "вы" и "господинъ", за что я ее наказываю!
   И прежде чѣмъ покраснѣвшая дѣвушка успѣла воспротивиться, онъ схватилъ ее за голову и крѣпко поцѣловалъ.
   -- Помни-же это, сказалъ онъ,-- а впрочемъ, я не прочь чтобы ты снова провинилась.
   -- Вамъ никакъ нельзя обвѣнчаться завтра-же, г., баронъ, замѣтилъ Пистеръ.-- Въ такое короткое время невозможно исполнить всѣхъ требуемыхъ закономъ формальностей.
   -- Но можно обручиться и пригласить весь городъ на это празднество! возразилъ Гансъ.
   -- Завтра.... и въ домѣ.... твоихъ родителей? произнесла, Кэтхенъ съ волненіемъ.
   -- За это первое "ты", ты должна тоже получить поцѣлуй! воскликнулъ Гансъ съ сіяющими отъ радости. глазами.-- Да не стѣсняйся такъ, душа моя! Г. нотаріусъ расположенъ къ намъ, какъ родной отецъ, а съ Муксомъ я тоже на "ты".
   -- Съ г. Муксомъ? спросила Кэтхенъ съ удивленімъ.
   -- Да, отвѣчалъ Гансъ, улыбаясь и протягивая руку Муксу,-- но это длинная исторія, которую мы тебѣ разскажемъ послѣ. Такъ рѣшено, Кэтхенъ: я приду за тобою завтра и представлю тебя здѣшнему обществу какъ свою невѣсту...
   -- Право не знаю, Гансъ! оказала Кэтхенъ съ волненіемъ.-- Какъ-то посмотрятъ на эту поспѣшность твои родители, которые, вѣроятно, ничего не знаютъ. Къ тому-же я шила многимъ изъ дамъ платья именно къ вечеру въ вашемъ домѣ... Конечно меня смущаетъ не то, что омѣ обойдутся со мной высокомѣрно... мнѣніемъ такихъ барынь я не дорожу. Увѣрена, что и тебя мало безпокоитъ этотъ вопросъ... Но пренебреженіе ко мнѣ можетъ сильно уязвить гордость твоихъ родителей я между вами, пожалуй, установятся натянутыя отношенія...
   -- Кэтхенъ права, замѣтилъ нотаріусу.-- Дѣйствительно, могутъ возникнуть недоразумѣнія между вами, г. баронъ, и вашими родителями. Невѣста ваша тоже будетъ поставлена въ затруднительное положеніе.
   -- А что скажешь ты, Муксъ? обратился Гансъ къ своему брату.
   -- Не знаю, право, отвѣчалъ Муксъ,-- но по здѣшнимъ сословнымъ понятіямъ, ты подвергнешься строгому осужденію.
   -- Ты нашелъ настоящее слово, Муксъ, отвѣчалъ Гансъ:-- по сословнымъ понятіямъ, признающимъ, что тяжелая работа можетъ позорить человѣка. Шаллеровъ приглашали всюду, хотя каждый въ городѣ зналъ, что они обманывали бѣдныхъ ремесленниковъ, не платя имъ ни гроша за ихъ честный трудъ и заставляли ихъ терпѣть нужду, а моя Кэтхенъ, покинутая всѣми, и честно, геройски зарабатывавшая себѣ кусокъ хлѣба, по ихъ нелѣпымъ понятіямъ, недостойна явиться въ ихъ обществѣ и вступить въ мой родительскій домъ, какъ моя невѣста! Нѣтъ! ни передъ кѣмъ не должна ты потуплять своихъ глазъ, моя милая честная дѣвушка! Неужели, ты думаешь, что я стану стыдиться что ты, какъ простая швея, зарабатывала свой насущный хлѣбъ? Развѣ я самъ не былъ дровосѣкомъ и поденщикомъ? И развѣ этотъ тяжелый трудъ сдѣлалъ меня хуже, чѣмъ я былъ? Нѣтъ благодаря ему, я сохранилъ спокойную, чистую совѣсть, я пріобрѣлъ самостоятельность и независимость; я чувствую себя сво. бодкынъ человѣкомъ и ни передъ кѣмъ не опущу своихъ глазъ!.. Неужели ты побоишься показаться передъ этимъ народомъ, когда будешь опираться на мою руку?
   -- Нѣтъ, Гансъ, не побоюсь! воскликнула Кэтхенъ, съ энергіей, гордо подымая свою голову.-- Ты правъ; я была глупымъ ребенкомъ, когда сомнѣвалась и опасалась, но теперь я чувствую въ себѣ силы доказать, что я достойна твоего выбора, что ты не ошибся во мнѣ, предлагая раздѣлить твой трудъ, твои радости и горе. Смѣло отдаю тебѣ свою руку и постараюсь сдѣлать тебя счастливымъ.-- А теперь, прощай! У меня есть работа и я должна ее кончить сегодня, какъ обѣщала. Не такъ-ли?
   -- Такъ, сказалъ Гансъ, цѣлуя ее въ лобъ, -- конечно, ты должна исполнить свое слово. Кончай свою работу, но возьми себѣ какую-нибудь помощницу, чтобы поскорѣе отдѣлаться.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она, улыбаясь, -- я должна еще кое-что г. нотаріусу за машину и сегодняшнею работою выплачу окончательно свой долгъ.
   -- Но, Кэтхенъ...
   -- Но, Гансъ, не отнимай у меня радости постоянно вспоминать что эту машину я пріобрѣла своимъ собственнымъ трудомъ, что она стоила мнѣ многихъ безсонныхъ ночей и лишеній. Она должна быть моей дѣйствительной собственностью и если-бы кто-нибудь выплатилъ теперь за меня послѣдній талеръ, оставшійся, какъ долгъ на мнѣ за машину, то это было-бы мнѣ вѣчнымъ упрекомъ. Къ тому-же эта съ такимъ трудомъ доставшаяся машина будетъ постоянно напоминать мнѣ, что есть множество бѣдныхъ дѣвушекъ, мечтающихъ о машинѣ, какъ нѣкогда мечтала я и что я должна дѣлать все возможное, чтобы облегчить ихъ участь.
   -- Пусть будетъ по твоему, моя милая! отвѣчалъ Гансъ.-- До завтра!
   

ГЛАВА XXXIV.
Графъ Раутенъ.

   Что за смятеніе поднялось въ Роденбургѣ, когда по городу разнеслось молніей извѣстіе о невѣроятныхъ событіяхъ, случившихся въ домѣ Зольберговъ! Отмѣна вечера, о которомъ такъ много говорили чуть не за мѣсяцъ, сразу всѣхъ ошеломила. Что случилось? спрашивали другъ у друга. Мало-по-малу разнесся слухъ, сначала неопредѣленный и смутный, но потомъ болѣе обстоятельный, что графъ Раутенъ принялъ чужое имя, что-онъ отъявленный мошенникъ, желавшій только воспользоваться приданымъ Франциски и потомъ бросить свою ограбленную жену на произволъ судьбы въ какомъ-нибудь маленькомъ городишкѣ. Затѣмъ узнали, что пріѣхала его жена, которую онъ тоже обобралъ; что капитанъ Дюрбекъ погибъ по его милости, что Раутенъ убилъ кого-то, отравилъ цѣлое семейство... и такъ далѣе, и такъ далѣе... разсказъ съ каждою передачею изъ устъ въ уста, украшался какимъ-нибудь новымъ маленькихъ прибавленіемъ.
   И вдругъ, во время этой кутерьмы и пересудовъ, всѣ прежніе приглашенные получили новыя приглашенія на вечеръ въ Зольберганъ, -- всѣ, кромѣ Шаллеровъ... Но гдѣ былъ самъ Шаллеръ?
   Еще вечеромъ, когда никто не думалъ о немъ, потому-что головы всѣхъ были заняты другихъ, онъ отослалъ нѣсколько чемодановъ и ящиковъ съ почтовымъ поѣздомъ желѣзной дороги, адресовавъ ихъ на имя своего пріятеля, а вслѣдъ затѣмъ исчезъ и самъ. Куда? никто не зналъ этого, но въ Роденбургѣ онъ болѣе не показывался и кредиторы его могли обратиться только къ его женѣ, но какъ изъ этого обращенія не могло выйти никакого толку, то имъ пришлось удовольствоваться остававшеюся въ домѣ мебелью, которая впрочемъ никогда не принадлежала Шаллеру.
   Гансу было-бы трудно убѣдить отца и мать дать предполагаемый вечеръ, если-бъ въ этомъ не помогла ему Френцхенъ. Сначала и она была противъ его предложенія, но когда онъ со всѣмъ возможнымъ краснорѣчіемъ представилъ ей, что, уединяясь, она непремѣнно прослыветъ за безутѣшную, покинутую невѣсту, и большинство ея подругъ будетъ торжествовать, видя ея униженіе, тогда гордость дѣвушки взяла верхъ и она рѣшилась показаться передъ обществомъ веселою, какъ обыкновенно. Она рѣшилась показать имъ, что она не теряла жениха, а только избѣгла опасности соединиться съ женатымъ уже человѣкомъ и быть покинутою имъ въ свою очередь. Она могла жалѣть его, но жалѣть, какъ жалѣетъ великодушный человѣкъ другого, надъ которымъ уже занесена рука правосудія.
   Но былъ-ли онъ дѣйствительно во власти правосудія? нѣтъ, онъ былъ уже внѣ кары человѣческихъ законовъ. Доктора признавали его рану смертельною и вопросы, съ которыми, обратился было къ нему слѣдователь, остались безъ отвѣта.
   Карлъ Гандорфъ воротился отъ нотаріуса въ страшномъ волненіи. Онъ нашелъ, наконецъ, дѣйствительнаго убійцу, заставившаго его претерпѣть незаслуженное наказаніе, но могъ-ли онъ убѣдить своихъ согражданъ въ своей невинности, если настоящій преступникъ не объявлялъ о своей винѣ? Карлъ попытался проникнуть въ больницу, питая надежду исторгнуть признаніе изъ устъ раненаго, но, какъ и слѣдовало ожидать, Карлъ даже не былъ допущенъ къ нему. Всѣ просьбы не повели ни къ чему и Карлъ уже хотѣлъ бѣжать къ Пистеру, чтобы при его посредствѣ добиться позволенія, но, на его счастіе, членъ суда, приходившій для допроса Раутена, поднимался, въ эту минуту, по лѣстницѣ вмѣстѣ съ своимъ помощникомъ. Онъ узналъ Гандорфа; ему были извѣстны черезъ Пистера подозрѣнія, заявленныя Карломъ противъ Раутена, и хотя почтенному судьѣ казалась невозможною такая непростительная ошибка нѣмецкаго правосудія, благодаря которой невинный просидѣлъ нѣсколько лѣтъ въ заключеніи, однакожъ, онъ допускалъ, что могла быть нѣкоторая правда въ словахъ Карла Гандорфа. Могло быть и такъ, что Гандорфъ и Раутенъ дѣйствовали сообща, и что теперешній доносъ прежняго соучастника могъ заставить высказаться и другого преступника.
   Всѣ эти мысли проскользнули съ быстротою молніи въ унѣ почтеннаго асессора и онъ остановилъ блѣднаго молодого человѣка вопросомъ:
   -- Вы откуда?
   -- Я хотѣлъ переговорить съ больнымъ, отвѣчалъ Карлъ дрожащимъ голосомъ.-- Онъ одинъ въ мірѣ можетъ возвратить мнѣ мое доброе имя, но меня не пустили...
   Членъ суда посмотрѣлъ на него съ минуту молча и испытующимъ взглядовъ и потомъ, проговоривъ:-- "Такъ пойдемте!" пошелъ вверхъ по лѣстницѣ, пряно къ комнатѣ больного. На порогѣ его встрѣтилъ врачъ.
   -- Я полагаю, что теперь лучше оставить больного въ покоѣ, г. асессоръ, сказалъ врачъ.-- Съ-нимъ только-что былъ сильный припадокъ...
   -- Но онъ въ памяти?
   -- Теперь совершенно.
   -- Такъ я предложу ему только одинъ вопросъ и мнѣ будетъ очень пріятно, если вы, г. докторъ, будете при этомъ присутствовать.
   -- Я даже потребую своего присутствія, отвѣчалъ врачъ;-- и не могу допустить излишняго возбужденія больного, и объявляю вамъ рѣшительно, что даю вамъ только десять минутъ для разговора. За остальное берите уже отвѣтственность на себя!
   Членъ суда внутренно недовольный тѣмъ, что какой-то лекарь осмѣливается давать ему предписанія, отвѣтилъ только кивкомъ головы и вошелъ въ палату въ сопровожденіи Карла Гандорфа. Больной лежалъ на спинѣ; глаза его были закрыты, лицо искажено мученіемъ. Заслыша шорохъ отворявшейся двери, онъ поворотилъ голову къ ней и насмѣшдиво улыбнулся, увидя асессора, но при взглядѣ на Карла, глаза его широко раскрылись, а брови страшно нахмурились.
   -- Чего нужно этому? прошепталъ онъ сквозь стиснутые зубы.-- Или они всѣ хотятъ придти?.. Мѣста не хватитъ здѣсь!.. Прочь! все кончено и я не хочу никого видѣть!
   -- Узнаете вы этого человѣка? сказалъ членъ суда, устремляя на него свои маленькіе, полунахмуренные глаза.
   -- Запомнить безхарактерное, обыденное лицо послѣ семи или восьмилѣтняго промежутка? ѣдко усмѣхнулся Раутенъ.-- Слишкомъ многаго требуете. Но я знаю палку, которою я убилъ еврея... И это еще не все... спустя недѣлю, я убилъ мельника въ томъ-же лѣсу... онъ возвращался домой съ полнымъ кошелькомъ... Не напали-же на мой слѣдъ ваши судейскія ищейки, хотя я расхаживалъ у нихъ подъ носомъ еще долгое время послѣ убійствъ!.. И это еще не все... Тамъ, въ Америкѣ, лежатъ три трупа въ лѣсу...
   Онъ вдругъ содрогнулся.
   -- Дьяволы!.. Меня сжетъ внутри... Прочь! Чего надо этой блѣдной фигурѣ въ длинной бѣлой одеждѣ?.. Помогите! Она идетъ... запускаетъ свою холодную руку въ мою раму... Помогите!
   Обезсиленный, онъ упалъ на свое изголовье.
   -- Господа, сказалъ докторъ, -- я настоятельно прошу васъ уйти.
   -- Но вы слышали, что онъ говорилъ? воскликнулъ Карлъ.-- О Боже! О Господи Боже!
   -- Слышалъ, отвѣчалъ докторъ,-- и эти господа тоже. Но уходите; болѣе вы ничего не достигнете въ эту минуту. Если-же больному будетъ лучше сегодня вечеромъ или завтра утромъ, я дамъ вамъ знать, г. асессоръ!
   Членъ суда кивнулъ головой и вышелъ, въ сопровожденіи Карла, въ сосѣднюю комнату, гдѣ не замедлилъ составить протоколъ о признаніяхъ Раутена.
   И Гансъ Зольбергъ провелъ цѣлый день въ хлопотахъ. Прежде всего, онъ позаботился объ окончаніи дѣлъ Элленъ Ребергъ; онъ также передалъ ей драгоцѣнный уборъ, подаренный Раутеномъ Францискѣ. Кромѣ того, Гансу пришлось совершить многое и для себя, и только, къ вечеру, устроивъ все, онъ могъ провести часъ другой съ своимъ отцомъ. Франциска и старая баронесса не выходили изъ своихъ комнатъ, и старый баронъ сидѣлъ за чайнымъ столомъ, вдвоемъ съ своимъ сыномъ. Онъ былъ молчаливъ и задумчивъ. Слухи объ исчезновеніи Шаллера достигли и до него, и затронули его очень болѣзненно; впрочемъ, ему было тяжко не столько удостовѣреніе въ подлости Шаллера, сколько сознаніе упадка благороднаго сословія, дававшаго новое оружіе противъ себя въ руки мѣщанству.
   -- Вымираетъ достоинство древнихъ родовъ, сынъ мой! произнесъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія.-- Приближаются вообще тѣ времена, въ которыя всѣ капиталы и помѣстья перейдутъ въ руки жидовъ и спекулянтовъ, а наши обнищавшія древнія аристократическія фамиліи разсѣются всѣми вѣтрами, подобно тому, какъ разсѣяно нынѣ племя Израиля.
   -- Кто-же виноватъ, батюшка?
   -- Не знаю, не могу сообразить, Гансъ, но фактъ существуетъ. Только слѣпой этого не видитъ.. Возьми наши древніе рыцарскіе роды, нашихъ владѣтельныхъ графовъ и бароновъ. Было время, когда они пользовались безграничною властью, верховнымъ судомъ и расправой, крестьянскою барщиною... Они были настоящими владѣтелями въ своихъ помѣстьяхъ, но дуновеніемъ новыхъ временъ снесены всѣ эти привиллегіи! Барщина давно уничтожена, право суда отобрано правительствомъ; крестьянинъ получилъ даже право охотиться на своихъ двухъ-трехъ десятинахъ земли! Однимъ словомъ, ихъ владѣтельный рыцарь превратился просто въ болѣе зажиточнаго поселянина, а такъ-какъ ему все-таки нельзя приравняться къ дѣйствительнымъ крестьянамъ, -- потому-что званіе обязываетъ его поддерживать домъ на приличной ногѣ,-- то и началось постепенное раззореніе барскихъ имѣній. Возьми, напримѣръ, хотя Гогенэкгаусъ, состоящій изъ двухъ старинныхъ рыцарскихъ помѣстьевъ, которыя оба принадлежали моему старому пріятелю, графу Носси. Лѣтъ десять тому назадъ, вскорѣ послѣ твоего отъѣзда, Носси былъ вынужденъ продать одно изъ нихъ, нижній Гогенэкгаусъ, для уплаты долговъ своихъ сыновей. Верхній Гогенэкгаусъ онъ оставилъ за собою, и управлялъ имъ по старинному... по-барски. Нижній Гогенэкгаусъ былъ купленъ евреемъ, Леви Райнеромъ, который завелъ въ немъ свои порядки: великолѣпный господскій домъ обратилъ въ фабрику, а самъ поселился рядомъ, въ домикѣ управляющаго. Пировъ онъ не давалъ, -- натурально, и его никуда не приглашали,-- и стало рыцарское родовое наслѣдіе похожимъ на какой-то улей!.. Что-же вышло изъ всего этого?
   -- Да, что вышло? спросилъ Гансъ.
   -- А то вышло, сынъ мой, что четыре недѣли тому назадъ, жидъ Леви заключилъ съ графомъ купчую и на верхній Гогенэкгаусъ. Графъ совсѣмъ раззорился, а Райнеръ разбогатѣлъ на удивленіе! И такихъ примѣровъ тысячи; свѣтъ рушится и, хотя медленно, но постоянно подвигается къ первобытному хаосу!
   -- Но скажи мнѣ, батюшка, возразилъ Гансъ, -- какая-же причина, что твое высшее сословіе сидитъ сложа руки и не предпринимаетъ ничего для своего спасенія? Что мѣшаетъ ему понятъ требованія нашего времени; что мѣшаетъ ему соперничать съ мѣщанствомъ въ дѣятельности?
   Старый баронъ покачалъ головою.
   -- Это невозможно, сынъ мой, проговорилъ онъ спокойно.-- Лишь только начнется это соперничество, высшее сословіе не будетъ уже высшимъ сословіемъ!
   -- Да, въ феодальномъ смыслѣ, сказалъ Гансъ, улыбаясь,-- но оно можетъ оставить за собой первенство, какъ интеллигентная сила страны. Что мѣшаетъ ему отличаться высокимъ развитіемъ, преданностью народному дѣлу и честнымъ служеніемъ отечеству. Взгляни на могущественные Сѣверо-Американскіе Штаты: тамъ...
   -- Знаю, знаю, перебилъ баронъ, дѣлая знакъ рукою, -- знаю, что ты хочешь сказать; но лучше объ этомъ не говорить. Зачѣмъ намъ заморскіе обычаи, намъ и свои хороши.
   -- А между-тѣмъ, батюшка, сколько ты встрѣтишь честныхъ, порядочныхъ людей въ томъ кругу, который ты зовешь нисшимъ! сказалъ Гансъ, послѣ непродолжительнаго молчанія.-- Сравни, напримѣръ, г-жу фон-Шаллеръ или подполковницу Клингенбрухъ, съ нашею милою Кэтхенъ, которой, къ сожалѣнію, нѣтъ уже въ нашемъ домѣ... не она-ли первая разгадала этого фон-Требена, назвавшагося графомъ Раутеномъ?.. Она, бѣдняжка, пострадала за свою проницательность...
   -- Я тутъ вы въ чемъ не виноватъ, Гансъ! быстро перебилъ баромъ.-- Даю тебѣ честное слово, мнѣ было весьма тяжело, когда бѣдная дѣвушка ушла изъ нашего дома, но твоя мать сказала мнѣ, что Кэтхенъ сама не захотѣла оставаться; согласись, не могъ-же я просить ее измѣнить ея рѣшеніе.
   -- Тебѣ было тяжело?
   -- Да, Гансъ; я привыкъ считать Кэтхенъ своею дочерью и вспоминаю о ней до сихъ поръ... Но кто могъ подозрѣвать, что къ намъ вкрался самъ дьяволъ... О, чѣмъ я заслужилъ такое несчастіе, чѣмъ я его заслужилъ!
   -- Батюшка, сказалъ Гансъ тихимъ голосомъ, но смотря твердо въ глаза старику,-- бываютъ случаи, которые намъ трудно уяснить себѣ своимъ разсудкомъ, но ты спрашиваешь: чѣмъ ты заслужилъ горе? Другимъ мудрено отвѣчать на такой вопросъ... человѣкъ долженъ самъ заглянуть себѣ въ душу. Сдѣлай это... Не отвѣчай мнѣ, быстро прибавилъ онъ,-- дай отвѣтъ самому себѣ... Но мы свернули совершенно въ сторону, продолжалъ онъ, видя, что отецъ сильно измѣнился въ лицѣ, -- я хотѣлъ поговорить съ тобою о другомъ предметѣ. Весьма вѣроятно, что мнѣ придется воротиться въ Перу еще въ этомъ году....
   -- Ты уѣзжаешь?-- съ испугомъ воскликнулъ баронъ.
   -- Не навсегда, батюшка, отвѣчалъ Гансъ.-- Надѣюсь, что мы еще снова увидимся. Но, до отъѣзда, мнѣ хочется устроить одно дѣльцо, которое отчасти должно успокоить тебя, потому-что будетъ ручательствомъ за болѣе порядочную жизнь съ моей стороны.
   -- Что такое?
   -- Я хочу жениться, батюшка.
   -- Вступить въ бракъ? воскликнулъ съ изумленіемъ баронъ.
   -- Да,-- если тебѣ лучше нравится такое выраженіе.
   -- Съ кѣмъ-же? Я рѣшительно не ногу представить, на какое семейство могъ пастъ твой выборъ.
   -- Ни на какое, хладнокровно произнесъ Гансъ.-- Я женюсь на совершенно одинокой, бѣдной, но славной дѣвушкѣ.
   -- Гансъ! закричалъ баронъ въ испугѣ.
   -- Что-же? ѣдко возразилъ молодой человѣкъ,-- тебѣ было-бы пріятнѣе, если-бъ я женился, напримѣръ, на Катенькѣ Шаллеръ, дѣвушкѣ весьма достойной, я это знаю, но пріобрѣлъ-бы себѣ тестя мота и подлеца?
   Старикъ тяжело вздохнулъ.
   -- Или на какой-нибудь вѣтреной фрейленъ Клингенбрухъ, которая обратила-бы мой домъ въ адъ...
   -- Но развѣ нѣтъ еще другихъ, Гансъ?
   -- Ну, вотъ, именно между этими "другими" я и сдѣлалъ выборъ, которымъ, я надѣюсь, ты останешься доволенъ.
   -- Кто-же она, Гансъ? Могу я узнать?
   -- Пока еще нѣтъ! воскликнулъ Гансъ.-- Но слушай: матушка рѣшила непремѣнно, чтобы ея дѣти женились или выходили замужъ не иначе, какъ въ день ея собственной сватьбы. Я не могу вполнѣ точно послѣдовать ея желанію, времени слишкомъ мало, но мы все-же можемъ отпраздновать завтра мое обрученье.
   -- И я не буду знать, кого ты мнѣ прочишь въ дочери?
   -- На сегодня это еще тайна, отвѣчалъ Гансъ, улыбаясь,-- но будь увѣренъ, что мой выборъ хорошъ и, судя по нашимъ послѣднимъ опытамъ, я полагаю, что могу предложить тебѣ невѣстку и изъ мѣщанскаго сословія.
   -- Гансъ! воскликнулъ опять пораженный баронъ.
   -- Сверхъ того, продолжалъ молодой человѣкъ,-- мнѣ было-бы невозможно повезти съ собою въ тѣ далекія страды какую-нибудь высокомѣрную нѣмецкую барыню... Что за общество могла-бы она встрѣтить тамъ? Смѣсь метисовъ и креоловъ... вообще, народъ, по ея мнѣнію, дикій, неразвитой; общество слишкомъ далекое отъ того идеала, какой она себѣ составила. Нѣтъ, батюшка, вѣрь мнѣ, я зналъ, кого выбрать, чтобы составить свое счастье; убѣжденъ, что и ты одобришь мой выборъ.
   Баронъ глубоко вздохнулъ, но послѣднія происшествія уже нѣсколько сломили его прежнюю гордость; онъ не возражалъ болѣе сыну, къ тому:же вполнѣ независимому, самостоятельному... и только, оставшись одинъ, грустно продолжалъ раздумывать, на свою старую тему объ упадкѣ стараго рыцарскаго величія, попираемаго самими потомками родовитыхъ домовъ...
   На слѣдующее утро въ домѣ Зольберговъ начались приготовленія къ празднику, но далеко не такія веселыя и оживленныя, какъ наканунѣ. Сегодня, наоборотъ, одинъ только Гансъ не испытывалъ никакого непріятнаго ощущенія: сознаніе того, что Франциска избѣгла ужасной опасности, въ связи съ мыслью о своемъ собственномъ счастіи, дѣлало его совершенно равнодушнымъ ко всему остальному. До городскихъ толковъ ему не было рѣшительно никакого дѣла. Онъ шелъ своимъ путемъ и на мнѣнія роденбургскихъ жителей могъ не обращать никакого вниманія.
   На слѣдующій день, рано утромъ разнеслась по городу вѣсть о смерти того, котораго всѣ называли еще "графомъ Раутеномъ". Онъ скончался въ страшныхъ мученіяхъ, ему чудились призраки его жертвъ. Обоими признаніями о совершенныхъ имъ преступленіяхъ онъ навелъ ужасъ на сторожей. Гансъ засталъ его уже мертвымъ...
   Вѣсть объ этой смерти долетѣла быстро и до семейства Зольберговъ. Подобныя новости не остаются долго втайнѣ. Но Франциска скорѣе ободрилась, чѣмъ пала духомъ, когда узнала, что ея бывшій женихъ умеръ. Теперь она была вполнѣ свободна: человѣка, который хотѣлъ такъ нагло обмануть ее и оскорбить, болѣе не существовало и она уже не чувствовала къ нему ни любви, ни ненависти.
   Среди дня Гансъ рѣшился навѣстить Кэтхенъ. Ему такъ хотѣлось видѣть ее: можетъ быть, она нуждалась въ чемъ-нибудь,-- какже было ему о томъ не освѣдомиться!
   Съ сильно бьющимся сердцемъ вошелъ Гансъ на лѣстницу, но лишь поровнялся съ бель-этажемъ, ему попался навстрѣчу Клингенбрухъ, который, ухвативъ его за обѣ руки, заговорилъ привѣтливо:
   -- Вотъ это любезно съ вашей стороны, дорогой Зольбергъ, что вы вздумали васъ навѣстить! Мы такъ много говорили о васъ, принимали такое участіе въ вашемъ несчастіи...
   Гансъ очутился въ затруднительномъ положеніи. Онъ вовсе не помышлялъ о посѣщеніи Клнигенбруховъ въ эту, минуту и вообще старался избѣгать ихъ, на сколько могъ, при всемъ своемъ расположеніи въ подполковнику, потому-что очень недолюбливалъ его жену и дочекъ. Но отказаться войдти было крайне неловко и онъ послѣдовалъ приглашенію, зная напередъ, что ему придется выслушивать одну и ту-же вереницу новѣйшихъ городскихъ толковъ и сплетенъ.
   -- Г. фон-Зольбергъ! воскликнула ему навстрѣчу г-жа фон-Клингенбрухъ,-- наконецъ-то удостоиваемся мы чести вашего посѣщенія! Право, мы готовы были подумать, что вы опять уѣхали въ Перу, если-бы не видали, иной разъ, какъ вы проходите мимо насъ!
   -- Любезная г-жа фон-Клингенбрухъ, у меня было столько хлопотъ въ послѣднее время... Фрейленъ, радуюсь, видя васъ обѣихъ въ добромъ здоровьи!
   -- Да, да, продолжала подполковница,-- какже, до насъ дошли слухи! Но можно-ли было представить себѣ, что такой человѣкъ, какъ этотъ графъ Раутенъ...
   -- Оставимъ это, перебилъ Гансъ, -- несчастіе уже прошло, самъ виновникъ его достойно наказанъ своею смертію.
   -- По дѣломъ, сказалъ подполковникъ, -- такъ и надо мошеннику; но что вы скажете о нашемъ сосѣдѣ, Шаллерѣ? Взгляните на его квартиру; имущество уже описано.
   -- Бѣдная фрейленъ Катенька! произнесъ Гансъ.
   -- Фрейленъ Катенька, подхватила Флора, закидывая свою голову, -- предпочла сдѣлаться г-жею Поттеръ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? воскликнулъ Гансъ.-- Радуюсь за нее отъ всей души!
   -- Что-же ей оставалось дѣлать? замѣтила Флора.
   -- Если я не ошибаюсь, продолжалъ Гансъ,-- она давно уже имѣла тайное расположеніе къ доктору. Я, по крайней мѣрѣ, подмѣтилъ...
   -- Удивляюсь! проговорила Генріетта, державшая себя на этотъ разъ весьма какъ-то сдержанно, въ особенности въ отношеніи Ганса, точно-бы онъ обидѣлъ ее чѣмъ-нибудь.-- По моему мнѣнію, это просто "бракъ по разсудку" и фрейленъ Шаллеръ поступила, конечно, очень благоразумно.
   -- Шаллеръ-то сбѣжалъ, сказалъ подполковникъ, вполнѣ понявшій смыслъ замѣчанія дочери.-- Супруга же его здѣсь, и начала съ обмороковъ, но теперь преисправно ругается съ безстыдными людьми, наложившими запрещеніе на ея имущество.
   -- Дочь при ней еще?
   -- Нѣтъ, она уѣхала къ одной родственницѣ, у которой пробудетъ до своей сватьбы, то-есть, еще недѣли двѣ.
   -- Вы будете у насъ вечеромъ, я надѣюсь? спросилъ Гансъ, перемѣняя непріятный разговоръ и обращаясь къ дамамъ.-- Приглашенія разосланы немножко поздно, но вы, конечно, извините насъ за это, принимая во вниманіе чрезвычайныя обстоятельства; къ тому-же, туалеты ваши были, вѣроятно, готовы уже къ вчерашнему вечеру.
   -- Нѣтъ, вы ужь извините насъ, г. фон-Зольбергъ, произнесла съ достоинствомъ подполковница, -- но у васъ настоящій балъ, а мы еще въ траурѣ по нашей покойной родственницѣ.
   -- Но вѣдь ваши дѣвицы могутъ и не танцовать?
   -- Черныя платья будутъ слишкомъ бросаться въ глаза среди нарядныхъ туалетовъ, г. баронъ, а у Генріетты и безъ того есть поводъ къ извиненію...
   Гансъ не понялъ послѣдней фразы, но, не особенно интересуясь ея смысломъ, ограничился простымъ поклономъ передъ молодою дѣвицей, что она приняла, повидимому, за новое оскорбленіе, потому-что закинула назадъ голову и посмотрѣла на мать, какъ-бы говоря: "каковъ невѣжа"! Гансъ и на это не обратилъ должнаго вниманія; ему хотѣлось поскорѣе уйдти къ Кэтхенъ.
   -- Но вы будете, конечно, любезнѣйшій подполковникъ? спросилъ онъ Клинтенбруха.-- Отецъ разсчитываетъ на васъ непремѣнно, чтобы составить вамъ партію въ вистъ.
   -- Не знаю, не знаю, дорогой Зольбергъ, отвѣчалъ старикъ, поглядывая на свою жену, физіономія которой оставалась, однако, безъ всякаго выраженія.-- Если удастся... постараюсь...
   -- Что-же васъ можетъ задержать? возразилъ Гансъ, не замѣчая насмѣшливой улыбки, мелькнувшей, при его вопросѣ, на губахъ подполковницы.-- Приходите! Вы насъ очень обрадуете, а вы понимаете, что у насъ въ домѣ мало радости со вчерашняго дня. Но теперь, я надѣюсь, снова пойдетъ все хорошо? продолжалъ онъ съ веселомъ взглядомъ.-- И у меня есть своя тайна, сударыня, только не печальная, и вашъ мужъ принесетъ вамъ разгадку ея, если посѣтитъ насъ сегодня.
   -- Тайна? повторила озадаченная подполковница.
   -- Сегодня она откроется! отвѣчалъ Гансъ, улыбаясь и отвѣшивая всѣмъ общій поклонъ. Потомъ онъ пожалъ еще разъ дружески руку подполковнику и ушелъ, прося, чтобы не безпокоились его провожать, но какъ ни быстро заперъ онъ за собою дверь изъ передней на лѣстницу, Флора успѣла подскочить къ ней и увидать, въ маленькое оконцо, что г. фон-Зольбергъ... именно, какъ она того ожидала!.. пошелъ не внизъ, а кинулся со всѣхъ ногъ наверхъ. Къ кому-же, какъ не къ этой швеѣ, мамзель Питерсъ!
   -- Однако! воскликнула она, возвращаясь въ гостиную,-- это уже слишкомъ! Онъ не стыдится бѣгать къ этой дѣвчонкѣ среди бѣлаго дня и еще нимъ дѣлаетъ визитъ передъ этихъ! Какъ тебѣ кажется это, Генріетта?
   -- Онъ нарочно совершаетъ разныя неучтивости! отвѣчала Генріетта.-- Не говоритъ со мною ни слова, потому-что я, вѣроятно, и не годилась для его высокороднаго дома! Только теперь-то не изъ чего уже мнѣ кланяться его почтенной роднѣ... Будетъ съ меня!
   -- А къ мѣщанкѣ считаетъ позволительныхъ бѣгать! прибавила Флора.
   -- Дѣти, замѣтилъ добродушно подполковникъ,-- зачѣмъ вы всегда подозрѣваете только худое? Развѣ онъ не можетъ пойти къ ней, какъ и вы ходили, для того, чтобы сдѣлать какой-нибудь заказъ?
   -- Очень прилично! возразила Флора.-- Мнѣ кажется, вмѣсто него могла-бы пойти камермэдхенъ..
   -- Въ подобныхъ дѣлахъ мужчины всегда другъ друга поддерживаютъ, рѣшила подполковница, значительно кивая головой.
   -- Но, душа моя!
   -- Молчи ужь лучше; ты таковскій-же, какъ и всѣ, хотя и представляешься чистѣйшей невинностью. Но хотѣлось-бы мнѣ знать, что это за тайна у него?
   -- Его помолвка! Я увѣрена въ этомъ! закричала Флора.-- Вѣдь онъ говорилъ, что событіе радостное.
   -- Если онъ полагаетъ, что это насъ интересуетъ, то очень ошибается, рѣзко замѣтила Генріетта.
   -- И какъ кстати теперь это! поддакнула Флора.-- Нареченнаго зятя только-что въ острогъ посадили...
   -- Я нахожу вообще сегодняшнее собраніе у нихъ до крайности неприличнымъ, прибавила мать,-- неприличнымъ и весьма безтактнымъ. Уже по одному этому моимъ дочерямъ не приходится принимать въ немъ участіе!
   -- Интересно мнѣ, однако, долго-ли онъ у нея просидитъ? сказала Флора и побѣжала опять въ переднюю.
   Подполковникъ располагалъ было сдѣлать замѣчаніе своей женѣ, но счелъ лучшимъ воздержаться отъ подобной попытки, взялъ, фуражку и ушелъ изъ дома.
   

ГЛАВА XXXV.
Заключеніе

   Кэтхенъ почти испугалась при появленіи Ганса. Она все еще не могла привыкнуть къ мысли, что должна сегодня неожиданно явиться въ домѣ его родителей. Но Гансъ зналъ ихъ хорошо, также какъ и свою сестру. "Хорошій тонъ" и "что скажутъ" побуждали ихъ иногда на несправедливые поступки, но вообще они были люди добрые и съ ними многое можно сдѣлать, дѣйствуя рѣшительно -- на это и разсчитывалъ Гансъ. Онъ условился съ Кэтхенъ о томъ времени, въ которое долженъ былъ за ней зайти, попросилъ ее быть непремѣнно готовою къ этому часу, и ушелъ, оставя въ ея рукахъ свой первый подарокъ,-- скромный, какъ и весь тотъ нарядъ, въ которомъ она должна была предстать въ этотъ вечеръ передъ его родителями, -- именно, только одну нитку, впрочемъ, превосходныхъ коралловъ, которые чрезвычайно понравилась Кэтхенъ.
   Какъ мы уже замѣтили, настроеніе въ домѣ Зольберговъ было далеко не праздничное и сегодняшній вечеръ былъ затѣянъ "с цѣлію, чтобы имъ произвести демонстрацію противъ общаго мнѣнія, что семейство барона чувствуетъ себя униженнымъ продѣлкой Раутена. Гансъ умѣлъ затронуть самолюбіе своихъ родителей, и старикъ баронъ, проникнутый гордою мыслью не уронить себя передъ злорадною толпою, принялся съ крайнимъ усердіемъ за осуществленіе идеи своего сына.
   Одно только мучило старика: намекъ Ганса на его обрученіе. Онъ напрасно ломалъ себѣ голову, желая угадать имя невѣсты, и раза два порывался переговорить о томъ съ женою, но боялся привести ее въ раздраженіе, и порѣшилъ, наконецъ, тѣмъ, что Гансъ, разъ затѣявъ дѣло, непремѣнно доведетъ его до конца. Притомъ какую-же власть имѣли надъ нимъ родители? Онъ былъ совершенно независимъ отъ нихъ, даже по имуществу, а относительно общественнаго мнѣнія, къ несчастію, было слишкомъ извѣстно, что онъ имъ нисколько не дорожилъ.
   Наступила минута пріема гостей. Экипажъ за экипажемъ подъѣзжали къ ярко-освѣщенному дому Зольберговъ, и изъ нихъ выпархивали дамы въ легкихъ бальныхъ нарядахъ, съ цвѣтами на головѣ. Никто не отказался отъ приглашенія, потому-что общее любопытство были напряжено до-нельзя: всѣмъ хотѣлось увидать, какъ будутъ держать себя радушные хозяева послѣ скандальнаго событія, затронувшаго ихъ семью.
   Гости ожидали, что они встрѣтятъ разстроенныя лица хозяевъ, но ихъ ожиданія не сбылись; баронъ и его жена были, какъ обыкновенно, привѣтливы. Что тамъ происходило у нихъ на сердцѣ -- этого никто не могъ видѣть, но каждый встрѣчалъ съ ихъ стороны предупредительную веселость, и даже шутки.
   Нѣкоторые изъ гостей, однакожъ, были настолько безтактны, что выражали хозяину свое сожалѣніе, по поводу печальнаго происшествія, но онъ быстро отклонялъ подобныя рѣчи.
   -- Похожи-ли мы на горюющихъ? говорилъ онъ, улыбаясь.-- Напротивъ, я благодарю Бога за избавленіе отъ опасности. Я готовъ веселиться сегодня отъ души и буду очень благодаренъ своимъ гостямъ, если они послѣдуютъ моему примѣру.
   Только Франциска была нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго, трудно было бѣдной дѣвушкѣ казаться спокойною, но и она достаточно владѣла собою, и лишь при встрѣчѣ съ чьимъ-нибудь сострадательнымъ взглядомъ вспыхивала на время и глаза ея искрились еще болѣе.
   Гансъ выжидалъ, пока всѣ соберутся. Первыя минуты, вовремя появленія гостей и ихъ представленія хозяевамъ, бываютъ всегда натянуты и скучны. Мужчины стоятъ небольшими кучками, съ шляпами въ рукахъ, какъ будто зайдя только на минуту и собираясь снова уйти, и перекидываются кой-какими фразами; дамы сидятъ, распустивъ шлейфы такъ, что доступъ къ нимъ на десять шаговъ невозможенъ.
   Гансъ воспользовался удобною минутой, чтобы выйти изъ залы. Внизу, у подъѣзда, его ждала уже отцовская карета, и черезъ нѣсколько мгновеній онъ былъ въ комнаткѣ Кэтхенъ.
   Она стояла уже совсѣмъ готовая, въ бѣломъ платьѣ съ одною пунсовою камеліею въ волосахъ и коралловымъ ожерельемъ вокругъ шеи, но какъ хороша была она въ этомъ неизысканномъ нарядѣ!
   -- Ѣдемъ, душа моя! воскликнулъ молодой человѣкъ, напечатлѣвая почти робкій поцѣлуй на ея губахъ,-- ѣдемъ! И сегодня ты проведешь послѣднюю ночь въ своей каморкѣ; я уже переговорилъ съ аптекаремъ Землейномъ и онъ завтра-же приметъ тебя къ себѣ...
   -- Страшно мнѣ, Гансъ!
   -- Со мною-то, кэтхенъ?
   Онъ схватилъ ее за руку и повелъ внизъ по лѣстницѣ. Въ ту самую минуту, какъ они поворачивали на площадку второго этажа, дверь Клингенбруховъ отворилась и изъ нея вышелъ подполковникъ, отпущенный женою на вечеръ: любопытство узнать тайну Ганса пересилило ея недоброжелательство вообще къ семьѣ Зольберговъ. Флора, провожавшая отца, замѣтила бѣлое платье въ тѣни поворота и осталась въ дверяхъ, желая узнать, кто-бы это могъ идти сверху въ подобномъ нарядѣ?
   -- А, подполковникъ, очень кстати! закричалъ Гансъ.-- Вы можете доѣхать съ нами, у меня здѣсь карета!
   -- Очень благодаренъ вамъ, баронъ, отвѣчалъ Клингенбрухъ, тоже нѣсколько удивленный появленіемъ неизвѣстной дамы въ бальномъ нарядѣ.
   -- И вамъ первому представлю я мою невѣсту! продолжалъ Гансъ.-- Ахъ, фрейленъ Флора, и ѣы здѣсь! Такъ нечего, долѣе хранить тайну... Любезный подполковникъ и фрейленъ, это моя невѣста, фрейленъ Катарина Петерсъ. Ты-же знаешь этихъ господъ, Кэтхенъ: г. подполковникъ фри-Клингенбрухъ и его дочь.
   -- Очень пріятно! вскрикнула Флора, захлопывая дверь такъ, что окна въ передней задребезжали.
   Подполковникъ смутился немножко при такой невѣжливости дочери, но произнесъ добродушно:
   -- Если я дѣйствительно первый, кому вы рекомендуете свою милую невѣсту, то желаю, чтобы всѣ поздравили васъ такъ-же искренно и пожелали вамъ счастья, какъ я! Господь да благословитъ васъ обоихъ и гдѣ-бы вамъ ни привелось быть, знайте, что сердце стараго Клингенбруха всегда съ вами!
   -- Вѣрю! сказалъ Гансъ, тронутый простыми словами старика и отъ души пожимая ему руку.-- Но поспѣшимъ! Мое отсутствіе вѣрно уже замѣчено. Вы, мой дорогой подполковникъ, будьте дружкою у невѣсты!
   Кэтхенъ нѣсколько поблѣднѣла, входя въ знакомыя комнаты но гости едва обратили на нее вниманіе. Они видѣли, что молодой Зольбергъ ввелъ какую-то даму, но приняли ее за кого-нибудь изъ приглашенныхъ. Пріѣздъ вмѣстѣ съ нею Клингенбруха тоже не объяснялъ ничего. Многіе изъ присутствовавшихъ конечно знали Кэтхенъ, но кто въ эту минуту могъ думать о бѣдной дѣвушкѣ, когда-то жившей въ этомъ семействѣ, а потомъ отосланной прочь? Поэтому никто изъ гостей не узналъ Кэтхенъ.
   Первый узналъ ее старый баронъ. Онъ сперва не повѣрилъ своимъ глазамъ: грезилось ему это или было на яву? думалъ онъ. Но Гансъ не замедлилъ удостовѣрить его, что появленіе Кэтхенъ -- не греза, а дѣйствительность.
   -- Батюшка! воскликнулъ онъ, бросаясь къ нему и обнимая его,-- благослови насъ! Узнаешь ты свою Кэтхенъ?
   -- Кэтхенъ! произнесъ старикъ; на половину протягивая къ ней руки,-- ты-ли это, дитя мое?
   -- Дорогой, милый батюшка! воскликнула дѣвушка, забывая все окружающее при звукѣ голоса человѣка, который ее всегда отечески любилъ; съ радостными рыданіями она бросилась на грудь старику, который прижалъ ее къ своему сердцу, осыпая поцѣлуями ея голову.
   -- Матушка! закричалъ, между-тѣмъ, Гансъ,-- привожу тебѣ обратно твою дочь, нашу милую Кэтхенъ, мою будущую дорогую жену. Полюби ее болѣе прежняго, матушка, потому-что она создала счастіе твоего сына!
   -- Гансъ! проговорила-было испуганная баронесса, останавливаясь на полдорогѣ, но Франциска помогла дѣлу. Несчастіе расположило ее къ ласкѣ и то, что удалило ее отъ подруги, теперь, получивъ страшное подтвержденіе, послужило залогомъ новой дружеской связи между ними. Она быстро подошла къ своей будущей сестрѣ и обняла ее, а торжествующій Гансъ, поднявъ руку, подалъ знакъ музыкантамъ, которые грянули оглушительный тушъ.
   -- Господа! провозгласилъ онъ, выводя раскраснѣвшуюся Кэтхенъ на середину залы,-- не горе, а радость и веселье царствуютъ въ нашемъ домѣ! Удаленная отъ насъ происками того-же низкаго человѣка, который вкрался къ намъ подъ чужимъ именемъ, Кэтхенъ возвращается къ намъ снова, но моей невѣстой.
   Музыканты грянули новый тушъ, но на этотъ разъ уже безъ всякаго приглашенія. Гости обступили невѣсту, принося ей поздравленія, и хотя многія дамы, межетъ быть, сочли себя чуть не оскорбленными, но въ дружескихъ привѣтствіяхъ не было недостатка; и когда музыка перешла въ веселый галопъ и Гансъ помчался въ первой парѣ съ своею невѣстой, вся натянутость и принужденіе мигомъ исчезли, и веселыя пары закружились роемъ по залѣ.
   -- Ты опять загрустилъ, батюшка, сказалъ Гансъ, подходя къ барону, который стоялъ въ углубленіи окна и слѣдилъ глазами за Кэтхенъ и Франциской, ходившими подъ руку по залѣ.
   -- Нѣтъ, Гансъ, мнѣ не грустно, но, признаюсь тебѣ, я испытываю тяжелое чувство.
   -- Сегодня-то?
   -- Да, именно сегодня, потому-что этотъ вечеръ подтверждаетъ мое прежнее раздумье. Пропадаетъ наше рыцарство, Гансъ! Проходятъ окончательно старыя времена, такъ называемыя демократическія идеи распространяются все болѣе и болѣе, и мѣсто почета и званія заступаетъ металлъ!..
   -- Золото причисляется, вѣдь къ разряду "благородныхъ" металловъ, батюшка, сказалъ шутливымъ тономъ Гансъ.
   -- Въ этомъ-то я и вижу наше паденіе, возразилъ старый баронъ.-- Жалкій кусокъ бумаги стоитъ теперь болѣе, чѣмъ груда золота, поэтому слово "благородный" непримѣнимо теперь къ металлу. Деньги спорятъ съ породою за господство и, надо сознаться, вытѣсняютъ ее.
   -- Я тоже не поклонникъ капитала, батюшка, но сознаю, что въ наше время человѣчество идетъ впередъ: капиталъ не нынче занялъ первое мѣсто, но, посмотри, теперь уже и трудъ начинаетъ пользоваться нѣкоторымъ уваженіемъ -- человѣкъ безъ труда становится нынче чужимъ на пиру жизни.
   -- Ты не можешь быть въ этомъ судьею, Гансъ, потому-что ты принадлежишь уже всецѣло въ новому направленію, что доказывается и твоимъ неравнымъ бракомъ.
   -- Неравнымъ? повторилъ Гансъ, покачивая толовою.-- Нѣтъ, я называю неравнымъ только тотъ бракъ, который несчастливъ, который производить несогласія между мужемъ и женой.
   -- Ну, я разумѣю подъ этимъ другое, и ты не первый изъ нашихъ, который рѣшился на неравный бракъ.
   -- И неужели ты сердишься на меня за то, что я выбралъ Кэтхенъ?
   Баронъ помолчалъ съ минуту.
   -- Нѣтъ, Гансъ, сказалъ онъ,-- мнѣ, конечно, было-бы пріятнѣе, если-бы ты взялъ себѣ жену изъ одного съ нами круга, но если выборъ твой палъ именно на Кэтхенъ, то сердиться я не могу. Я все не могъ примириться съ тою мыслью, что мы ее отъ себя прогнали. Да и не ты одинъ вступаешь въ неравный бракъ, какъ я говорю. Сколько примѣровъ тому только въ одномъ здѣшнемъ городѣ! Бѣдный Дюрбекъ хотѣлъ жениться на актрисѣ; фрейленъ Шаллеръ выходить за Поттера; фрейленъ Генріетта фон-Клингенбрухъ помолвлена за богатаго банкира Мейера...
   -- Фрейленъ фон-Клингенбрухъ? воскликнулъ Гансъ.-- Давно-ли это?
   -- Вчера вечеромъ прислали отъ нихъ пригласительные билеты на сватьбу... Я забылъ тебѣ сообщить: не до того было.
   -- Понимаю теперь, отчего Генріетта показывала видъ, что я чѣмъ-то оскорбилъ ее сегодня поутру! сказалъ Гансъ со смѣхомъ.-- Я не поздравилъ ее съ помолвкой, о которой самъ ничего не зналъ. Значитъ, она отказывается отъ наслѣдства и предоставляетъ свою часть миссіонерскому обществу?
   -- Говорятъ, что само общество устроило подъ рукою эту сватьбу, отвѣчалъ баронъ.-- По всей вѣроятности, оно позаботится подсунуть богатаго женишка и младшей сестрицѣ.
   -- Давай Богъ счастья! произнесъ Гансъ, отправляясь снова принять участіе въ танцахъ.
   Раутенъ былъ мертвъ и преданъ землѣ, но предсмертныя его показанія вызвали разслѣдованіе. Судебная власть пыталась открыть, не было-ли у него сообщниковъ. Изъ разслѣдованія оказывалось, что фон-Требенъ и графъ Раутенъ были, дѣйствительно, однимъ и тѣмъ-же лицомъ; подтвердилось и убійство мельника, о чемъ дѣло было прекращено въ свое время неоткрытіемъ виновника убійства. Судъ потребовалъ для пересмотра дѣло осужденнаго за семь лѣтъ тому назадъ Карла Гандорфа. Но могли пройти еще мѣсяцы, а, можетъ быть, и цѣлые годы, прежде чѣмъ прокурорскій надзоръ могъ удостовѣриться въ правотѣ Карла, хотя народный голосъ уже провозглашалъ его пострадавшихъ невинно. Всѣ его сожалѣли, всѣ говорили о необходимости нравственнаго вознагражденія этому человѣку, но какимъ образомъ было возстановить его честь? Если-бы судъ и произнесъ оправдательный приговоръ, о немъ прочитали-бы въ газетахъ, потолковали-бы нѣсколько дней и затѣмъ все снова было-бы забыто.
   Придворный аптекарь Землейнъ, по своей пріязни къ Гандорфамъ, принялъ дѣло Карла близко къ сердцу и подстроилъ слѣдующую сцену. Однажды, когда все семейство столяра сидѣло вмѣстѣ и старикъ, грустный, убитый, тщетно старался еще разъ уговорить своего сына не уѣзжать въ Америку, кто-то сильно постучалъ въ дверь.
   -- Walk in {Войдите.}! закричалъ Гуммель, присутствовавшій также на сенейномъ собраніи.
   Дверь отворилась и на порогѣ ея показался старшій хозяйскій подмастерье, какъ былъ на работѣ, въ синемъ передникѣ и съ засученными рукавами; за нимъ виднѣлись пять остальныхъ подмастерьевъ и наконецъ, въ глубинѣ картины, еще два ученика, изъ которыхъ одинъ утиралъ себѣ безпрестанно носъ рукою, за неимѣніемъ платка, -- повторяя безсознательно это движеніе отъ неяснаго пониманія того, что происходило.
   -- Зачѣмъ вы? спросилъ старикъ Гандорфъ, привставая со стула.
   Спутное чувство говорило ему, что готовится что-то необыкновенное, а въ послѣднее время онъ привыкъ ожидать одно только худое. Старшій подмастерье, съ своею ермолкою въ мозолистой рукѣ, выступилъ впередъ и отвѣтилъ:
   -- Не за лихомъ пришли мы, хозяинъ и хозяюшка! Намъ надо только сказать вамъ кое-что, о чекъ мы съ товарищами согласились.
   -- Что такое, Вольтерсъ? спросилъ Гандорфъ, смотря ему прямо въ глаза.
   Вольтерсъ не смутился отъ этого взгляда и началъ:
   -- Намъ извѣстны здѣшнія домашнія дѣла. Хозяинъ старенекъ и хотѣлъ-бы на покой, а сынъ, Карлъ, хочетъ ѣхать въ Америку! потому-что его лишили здѣсь честнаго имени...
   -- Вольтерсъ! перебилъ старикъ, но подмастерье продолжалъ, не смущаясь:
   -- Но мы узнали теперь, что онъ былъ осужденъ напрасно, хотя и высидѣлъ срокъ въ рабочемъ домѣ. Судьи-то, можетъ быть, и не очень охотно сознаются теперь, что ошиблись и заставили потерпѣть невиннаго! Но мы, хозяинъ, мы люди честные, справедливые, хотя только бѣдные работники; насъ между нашими знаютъ. Вотъ, мы и пришли попросить Карла не уѣзжать, а принять на себя мастерскую. Мы будемъ работать на него вѣрно и честно, буденъ почитать его какъ добраго, хорошаго хозяина, и если кто-нибудь осмѣлится его словомъ задѣть, то мы переломаемъ ему всѣ кости!
   -- Вольтерсъ! закричалъ старикъ, заливаясь слезами и схватывая руку подмастерья, поднятую вверхъ въ видѣ угрозы.-- Вольтерсъ это не шутка?
   -- Какая шутка! Мы согласились... Не правда-ли, ребята?
   -- Такъ, такъ! подхватили всѣ рабочіе и ученики.
   -- Если только Карлъ не станетъ питать злобы на насъ за то, что мы чуждались его до сихъ поръ, прибавилъ одинъ изъ подмастерьевъ.-- Но вы сами знаете, хозяинъ, честный ремесленникъ любитъ водиться съ честными людьми; мы-же не могли, знать, что онъ невиноватъ.
   Карлъ стоялъ передъ ними растроганный, закрывъ лицо руками, сквозь которыя струились слезы. Да и не было ни одной пары сухихъ глазъ въ комнатѣ.
   -- Питать злобу на васъ? проговорилъ онъ, наконецъ.-- Но развѣ я самъ поступилъ-бы иначе, чѣмъ вы, въ подобномъ случаѣ? И если я могу снова работать вмѣстѣ съ честными людьми и не сидѣть одному, отвергнутымъ, то, конечно, я не уѣду отсюда, не покину отца на старости лѣтъ! Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю, добрые люди, за ваши привѣтливыя слова и обѣщаю вамъ быть вѣрнымъ товарищемъ!
   Во всемъ городѣ не было, конечно, болѣе счастливыхъ людей -- не исключая даже Ганса и Кэтхенъ,-- чѣмъ семья Гандорфа въ этотъ день. Но всѣхъ шумнѣе выражалъ свое удовольствіе м-ръ Гуммель. Въ этомъ порывѣ подмастерьевъ, по его словамъ, онъ увидѣлъ нѣчто похожее на тѣ подвиги, которые совершаются тамъ, за моремъ, въ Соединенныхъ Штатахъ. Онъ клялся, что всѣ работники Гандорфа заслуживаютъ чести быть американцами и, хотя они похищали у него Карла, но, не смотря на такую для него обиду, онъ считаетъ своимъ долгомъ угостить ихъ всѣхъ на свой счетъ.
   Среди этой радостной суматохи, появился и аптекарь Зенлейнъ.
   -- Все уладилось, по моему, значитъ, прошепталъ онъ самодовольно, отворяя дверь.
   -- Hip! hip! hurrah! закричалъ Гуммель, завидя его, и подмастерья, благодарные аптекарю за то, что онъ научилъ ихъ какъ привести въ исполненіе ихъ добрую мысль примириться съ Карломъ, подхватили такъ усердно возгласъ американца, что прохожіе на улицѣ остановились въ недоумѣніи.
   -- У! какое развеселье! сказалъ аптекарь.-- Справляете проводы въ Америку?
   -- Карлъ остается, г. аптекарь! закричала мать.-- Все уладилось, счастливо уладилось!
   -- Такъ, по моему, прочь все старое горе! воскликнулъ старикъ въ отвѣтъ.-- А что я всегда говорилъ, Гандорфъ? Чистота все-же выходитъ наружу, а беззаконіе свертываетъ себѣ шею! Вотъ тебѣ моя рука, старый пріятель, и да будетъ у тебя въ домѣ отнынѣ миръ и спокойствіе!
   Намъ остается разсказать немногое. Зольберги старались загладить ласкою свою вину передъ Кэтхенъ, что сдѣлало снова счастливымъ и веселымъ стараго Клауса. Черезъ двѣ недѣли Гансъ и Кэтхенъ, уже счастливые супруги, отправились путешествовать по Италіи, но передъ своимъ отъѣздомъ Гансъ оставилъ нотаріусу Пистеру всѣ средства для обезпеченія Мукса и доставленія ему возможности учиться. Черезъ нѣсколько лѣтъ Муксъ сдѣлался адвокатомъ, товарищемъ Пистера по конторѣ и заслужилъ почетную извѣстность въ городѣ.
   Гансъ еще разъ возвращался въ Европу на время для свиданія съ своими стариками, но окончательно поселился въ Соединенныхъ Штатахъ, гдѣ, по его словамъ, жить было всего привольнѣе. Онъ былъ очень счастливъ съ Кэтхенъ, которая, развившись, нашла возможность приносить дѣйствительную пользу; она была отличной помощницей мужу, но работала также и самостоятельно, помня всегда, съ какимъ трудомъ досталась ей швейная машина. Съ особенною ревностію она хлопотала объ устройствѣ участи трудящихся дѣвушекъ; ея усиліями, при помощи капиталовъ ея мужа, было устроено нѣсколько ассоціацій трудящихся женщинъ. На своемъ опытѣ она узнала, какъ тяжелъ и маловознаградимъ одиночный трудъ.
   Г-жа фон-Шаллеръ уѣхала вслѣдъ за мужемъ. Куда именно! Никто не зналъ этого, но, по всей вѣроятности, въ мѣсто уже заранѣе условленное между супругами, гдѣ они могли начать снова свои продѣлки. Слышно было потомъ, что Шаллеру не посчастливилось; онъ принялся за довольно опасное ремесло: поддѣлывать векселя, и попалъ за это въ тюрьму. Куда послѣ этой катастрофы дѣлась его жена -- осталось непроницаемой тайной.

(Окончаніе.)

"Дѣло", NoNo 6--12, 1871

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов