Книговод

У окна

Андреев Леонид Николаевич


   

Леонид Андреев
У окна

   Андрей Николаевич снял с подоконника горшок с засохшей геранью и стал смотреть на улицу. Всю ночь и утро сеял частый осенний дождь, и деревянные домики, насквозь промокшие, стояли серыми и печальными. Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то, разметавшись в разные стороны, тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. Наискосок, в потемневшем кривом домике отвязалась ставня и с тупым упорством захлопывала половинку окна, таща за собой мокрую веревку, и снова со стуком ударялась о гнилые бревна. И остававшаяся открытой другая половинка, со стоявшей на ней бутылкой желтого масла и сапожной колодкой, смотрела на улицу хмуро и недовольно, как человек с больным и подвязанным глазом.
   За дощатой перегородкой, отделявшей комнатку Андрея Николаевича от хозяйского помещения, послышался голос, глухо и неторопливо бурчавший:
   -- Дело вот в чем -- две копейки потерял.
   -- Да брось ты их, Федор Иванович,-- умолял женский голос.
   -- Не могу.
   Под тяжелыми шагами заскрипели половицы, и стукнула упавшая табуретка. Хозяин Андрея Николаевича, пекарь, когда бывал пьян, постоянно терял что-нибудь и не успокаивался, пока не находил. Чаще всего он терял какие-то две копейки, и Андрей Николаевич сомневался, были ли они когда-нибудь в действительности. Жена давала ему свои две копейки, говоря, что это потерянные, но Федор Иванович не верил, и приходилось перерывать всю комнату.
   Вздохнув при мысли о глупости человеческой, Андрей Николаевич снова обратился к улице. Прямо против окна, на противоположной стороне, высился красивый барский дом. Деревянная вычурная резьба покрывала будто кружевом весь фасад, начинаясь от высокого темно-красного фундамента и доходя до конька железной крыши со стоящим на ней таким же вычурным шпилем. Даже в эту погоду, когда кругом все стояло безжизненным и грустным, зеркальные стекла дома сияли, и тропические растения, отчетливо видные, казались молодыми, свежими и радостными, точно для них никогда не умирала весна и сами они обладали тайной вечнозеленой жизни. Андрей Николаевич любил смотреть на этот дом и воображал, как живут там. Смеющиеся красивые люди неслышно скользят по паркетным полам, тонут ногой в пушистых коврах и свободно раскидываются на мягкой мебели, принимающей форму тела. За зелеными цветами не видно улицы с ее грязью, и все там красиво, уютно и чисто.
   В пять или шесть часов приезжает обыкновенно со службы сам владелец богатого дома, красивый, высокий брюнет, с энергичным выражением лица и белыми зубами, делающими его улыбку яркой и самоуверенно-веселой. С ним часто приезжает какой-нибудь гость. Быстрыми и твердыми шагами всходят они на каменные ступени крыльца и, смеясь, скрываются за дубовой дверью, а толстый и сердитый кучер делает крутой поворот и въезжает на мощеный двор, в отдаленном конце которого видны капитальные службы и за ними высокие деревья старого сада. И Андрей Николаевич представляет себе, как теперь встречает их молодая хозяйка, как они садятся за стол, украшенный зеленеющим хрусталем и всем, чего Андрей Николаевич никогда не видал, едят и смеются. Однажды он встретил обладателя белых зубов, когда тот ехал по улице, разбрасывая резиновыми шипами мелкий щебень. Андрей Николаевич поклонился, и он весело и любезно ответил, но лицо его не выразило ни малейшего удивления по поводу того, что ему кланяется какой-то желтоватый и худой господин в фуражке с бархатным околышем и кокардой, и он не задумался о причине этого. Но причины не знал и сам Андрей Николаевич.
   -- Вот в чем дело,-- говорил за перегородкой хозяин, раздумчиво и вразумительно,-- это не те две копейки. Те две копейки щербатые.
   -- Господи, да когда же ты приберешь меня?
   Андрей Николаевич сидел у окна, смотрел и слушал. Он хотел бы, чтобы вечно был праздник и он мог смотреть, как живут другие, и не испытывать того страха, который идет вместе с жизнью. Время застывало для него в эти минуты, и его зияющая, прозрачная бездна оставалась недвижимой. Так могли пронестись года, и ни одного чувства, ни одной мысли не прибавилось бы в омертвевшей душе.
   Вот распахнулись ворота богатого дома, выехал кучер и остановился у крыльца, расправляя па руках вожжи. "Это барыня сейчас поедет",-- подумал Андрей Николаевич. В дверях показалась молодая, нарядно одетая женщина и с нею сын, семилетний пузырь, с лицом таким же смуглым, как у отца, и с выражением сурового спокойствия и достоинства. Заложив руки в карманы длинного драпового пальто, маленький человечек благосклонно смотрел на вороного жеребца, горячо и нетерпеливо перебиравшего тонкими ногами, и с тем же видом величавого покоя и всеобъемлющей снисходительности, не вынимая рук из карманов, позволил горничной поднять себя и посадить в пролетку. Этого мальчика Андрей Николаевич назвал про себя "вашим превосходительством" и искренно недоумевал, неужели такие дети, как он, с врожденными погонами на плечах, родятся тем же простым способом, как и другие дети? И, когда обе женщины рассмеялись на маленького генерала, с задумчивым удивлением посмотревшего на их непонятную веселость, худенький чиновник, притаившийся у своего окна, невольно и с почтением улыбнулся. Лошадь рванула с места и ровной, крупной рысью понесла подпрыгивающий экипаж. Спрятав под передник красные руки, горничная повертелась на крыльце, сделала гримасу и скрылась за дверью. Снова опустела и затихла мокрая улица, и только отвязавшаяся ставня хлопала с таким безнадежным видом, точно просила, чтобы кто-нибудь вышел и привязал ее. Но покривившийся домик точно вымер. Раз только за его окном мелькнуло бледное женское лицо, но и оно не было похоже на лицо живого человека.
   Андрей Николаевич никогда не завидовал этим людям и не хотел бы иметь столько денег, как они. Давно уже, целых шесть лет, он следил за красивым домом и так сжился с ним, что сгори он -- он не знал бы, что ему делать. Он изучил все привычки его обитателей, и, когда в прошлом году, весной, пришли плотники и маляры и стали работать, Андрей Николаевич все свое свободное время проводил у окна и сильно тревожился. Ему казалось, что неуклюжие маляры, тонкими голосками поющие какие-то глупые песенки, обязательно испортят дом. И хотя он вовсе не был испорчен и еще ярче засиял, обмытый и помолодевший, Андрею Николаевичу было жаль старого дома, в котором он знал всякую трещину. Там, где откос крыши сходился со стенами, в треугольничке находилось место, которое он особенно любил за его уютность, и ему сделалось особенно тяжело, когда плотники оторвали старую резьбу, и уютный уголок, обнаженный, сверкающий белым тесом от свежих ран, выступил на свет, и вся улица могла смотреть на него. И только раз или два Андрею Николаевичу приходила мысль о том, что и он мог бы быть человеком, который умеет зарабатывать много денег, и у него тогда был бы дом с сияющими стеклами и красивая жена. И от этого предположения ему становилось страшно. Теперь он тихо сидел в своей комнате, и стены и потолок, до которого легко достать рукой, обнимали его и защищали от жизни и людей. Никто не придет к нему, и не заговорит с ним, и не будет требовать от него ответа. Никто не знает и не думает о нем, и он так спокоен, как будто он лежит на илистом дне глубокого моря, и тяжелая, темно-зеленая масса воды отделяет его от поверхности с ее бурями. И вдруг бы у него богатство и власть, и он точно стоит на широкой равнине, на виду у всех. Все смотрят на него, говорят о нем и трогают его. Он должен говорить с людьми, которые непрестанно приходят к нему, и сам он ходит в дома с высокими потолками и множеством окон, несущих яркий, белый свет. И, ничем не защищенный, стоит он посередине, словно на площади, по которой он так не любил ходить. Он обязан думать о деньгах, о том. чтобы oни не пропали и их было больше, о жене, о фабрике и о множестве странных вещей. У него есть подчиненные, и необходимо давать приказания, a если они не послушаются и станут спорить, то кричать и топать ногами. Надо быть страшным для других и сильным, очень сильным, ? и при этой мысли Андрей Николаевич чувствует, что все тело его, руки, ноги становятся мягкими, точно из них вынуты все мускулы и кости. Это чувство является у него всякий раз, когда ему приходится делать что-нибудь свое, непривычное и неприказанное.
   В своей канцелярии он чувствует себя хорошо. Стол его, все один и тот же за пятнадцать лет, -- крытый клеенкой стол притиснут в самый угол, и, когда проходит советник, он не видит Андрея Николаевича за другими чиновниками. Все же в эти минуты ему жутко, и лишь после того, как советник пройдет и согнутые спины распрямятся, словно колосья ржи после промчавшегося ветра, Андрей Николаевич сознает себя в полной безопасности. И только помощник секретаря, который берет у него переписанные бумаги и дает новые, знает, что существует на свете очень исполнительный и скромный чиновник, пишущий "д" с большим росчерком и "р", похожее на скрипичный знак, и что зовут его Андреем Николаевичем, товарищи дразнят его "Сусли-Мысли", а фамилия известна одному казначею. В свою очередь, чиновник этот знает, что он будет делать завтра и всю жизнь, и ничто новое и страшное не встретится на пути. Пять лет тому назад его назначили старшим чиновником -- и что это за страшные были дни!
   Надвинулась туча, и в комнатке Андрея Николаевича потемнело. Он смотрел в окно, как ветер пригибает к крыше ракиту, бессильную в своем трепетном сопротивлении, и старался думать о том, переломится ли дерево, или нет, и чувствуются ли ветер этот и туча в богатом доме. Но размышления шли вяло, и картина жизни в богатом доме оставалась тусклой. В созданной Андреем Николаевичем крепости, где он отсиживался от жизни, есть слабое место, и только он один знает ту потаенную калиточку, откуда, откуда неожиданно появляются неприятели. Он безопасен от вторжения людей, но до сих пор он ничего не мог поделать с мыслями. И они приходят, раздвигают стены, снимают потолок и бросают Андрея Николаевича под хмурое небо, на середину той бесконечной, открытой отовсюду площади, где он является как бы центром мироздания и где ему так нехорошо и жутко. Вот сейчас, когда он только что обрадовался неслышному движению времени, незаметно подкрались враги, и он уже не в силах бороться с ними. Стен уже нет, и нет его комнаты. Он опять стоит перед советником, чувствует, как обмякли его ноги и руки, и, словно привороженный, смотрит на сияющий облик его лысины. Так медленно проползает секунда, две. Подошвы совсем прилипли к полу, и сдвинуть Андрея Николаевича не могла бы дюжина лошадей.
   -- Ну, что еще? -- замечает советник, уже отдавший вce необходимые приказания.
   Голос его гремит, как труба на страшном суде, и ноги Андрея Николаевича сейчас же сдвигаются, но не идут к двери, где спасение, а танцуют на одном месте. Язык, однако, еще не отклеился, и оторвать его можно только щипцами.
   -- Н-ну?? протянула труба.
   -- А... если Агапов к двум часам не перепишет?
   -- Да... -- задумался начальник.-- Ну, дайте тогда на дом. Что еще? Ясно?
   -- Ясно,-- отвечает Андрей Николаевич в тон вопросу, резко и отрывисто. Он плохо понимает, что ему говорят, потому что новый и страшный вопрос возникает в его мозгу.
   -- Так... чего вам еще? -- рычит труба.
   -- А... если у него есть другая спешная работа?
   Это была правда. У Агапова могла быть другая спешная работа, и советник об этом не подумал. Снова, с неудовольствием оторвавшись от бумаги, он обратил на Андрея Николаевича нетерпеливый взгляд и ничего не мог придумать.
   -- Ну, дайте кому-нибудь еще.
   -- А если...
   -- Что-с? -- рванул советник. Глаза его стали огромные и круглые, как кегельные шары.
   Андрей Николаевич обомлел от страха.
   -- Нет, нет, не то,-- скороговоркой проговорил он и из невольного подражания закричал на начальника так же громко, как и тот на него,-- похоже было на разговор людей, разделенных широким оврагом.-- Я вам говорю, если мы на сегодняшнюю почту опоздаем, тогда что?
   Остальное представляется Андрею Николаевичу в виде одного звука: ф-фа! Через неделю советник говорил секретарю:
   -- Откуда вы достали этого господина, который по горло заряжен всякими "если"? Все, что он предполагает, может случиться, хотя мне это и в голову не приходило. Но ведь и дом этот может провалиться! -- вдруг рассердился он.-- Ведь может?
   -- Казенной постройки,-- пошутил секретарь и серьезно добавил:-- Никак не полагал: он такой исполнительный...
   -- Дерзкий еще такой, кричит. Уберите его на старое место.
   И Андрея Николаевича убрали, а у него целую еще неделю руки и ноги были мягкими, как у дешевой куклы, набитой отрубями.
   На улице послышались гнусавые и резкие звуки гармоники. По противоположной стороне шли четверо пьяных, одетых в длиннополые сюртуки, высокие узкие сапоги и картузы, у которых поля были острые, как ножи. Все четверо были молоды и шли с совершенно серьезными и даже печальными лицами. Один, высоко держа гармонику, наигрывал однообразный трескучий мотив, от которого в глазах желтело. Когда уличные ребятишки, подражая взрослым, играли в пьяных и, вместо гармоник, держали в руках чурки, они изображали этот мотив так:
   -- Ган-на-нидар, ган-на-нидар -- ган-на-нидар, най-на.
   Против красивого дома на мостовой было единственное сравнительно сухое место на всей улице, и один из пьяных выделился вперед и стал плясать, пристукивая каблуками и изгибаясь всем телом. Лицо его, молодое, дерзкое, с небольшими светлыми усиками, осталось таким же серьезным и печальным, как будто давным-давно ему наскучило быть пьяным и плясать на грязной мостовой под этот трескучий, невеселый мотив. Остальные смотрели на него так же равнодушно и вяло, не выражая ни одобрения, ни порицания, и чем-то беспросветно-тоскливым веяло от этого странного веселья под хмурым осенним небом среди серых покосившихся домишек.
   "Ванька Гусаренок! -- подумал Андрей Николаевич.-- Пляшет -- значит, будет сегодня жену бить".
   Когда пьяные прошли, уныло-задорные звуки гармоники стихли, из покосившегося домика с хлопающей ставней вышла женщина, жена Гусаренка, и остановилась на крылечке, глядя вслед за прошедшими. На ней была красная ситцевая блуза, запачканная сажей и лоснившаяся на том месте, где округло выступала молодая, почти девическая грудь. Ветер трепал грязное платье и обвивал его вокруг ног, обрисовывая их контуры, и вся она, с босых маленьких ножек до гордо повернутой головки, походила на античную статую, жестокой волей судьбы брошенную в грязь провинциального захолустья. Правильное, красивое лицо с крутым подбородком было бледно, и синие круги увеличивали и без того большие черные глаза. В них странно сочетались гнев и боязнь, тоска и презрение. Долго еще стояла на крылечке Наташа и так пристально смотрела вслед мужу, идущему из одного кабака в другой, точно всей своей силой воли хотела вернуть его обратно. Рука, которой она держалась за косяк двери, замерла; волосы от ветра шевелились на голове, а давно отвязавшаяся ставня упорно продолжала хлопать, с каждым разом повторяя: нет, нет, нет.
   "Вот баба-то! -- ужаснулся Андрей Николаевич. когда Наташа ушла, не бросив взгляда на окно, за которым он прятался.-- И слава богу, что я на ней не женился".
   Андрей Николаевич даже рассмеялся от удовольствия, но оно было непродолжительным. Еще не разгладились морщинки, образовавшиеся от смеха, как в потаенную калиточку ворвались враги. Образ Наташи, еще не сошедший с сетчатки его глаза, вырос перед ним яркий и живой, а рядом выступила другая картинка, без всякого предупреждения, внезапно. Стены раздвинулись и исчезли, на него пахнуло полем и запахом скошенного сена. Над черным краем земли неподвижно висел багрово-красный диск луны, и все кругом было так загадочно, тихо и странно.
   "Господи,-- сказал Андрей Николаевич с мольбой,-- разве мало того, что это было когда-то, нужно еще, чтобы оно постоянно являлось. Мне совсем этого не нужно, я не хочу этого".
   Желтыми от табаку пальцами он оторвал кусок толстой папиросной бумаги, похожей на оберточную, достал из жестянки щепотку мелкого табаку и свернул папироску, склеивая концы бумаги языком. За перегородкой, задыхаясь и сопя, храпел Федор Иванович. Обессиленный водкой и поисками двух копеек, он заснул и проснется только вечером, когда стемнеет. Воздух изнутри с силой поднимался к горлу спящего, бурлил, ища себе выхода, и с легким шипением выходил наружу, отравляя комнату запахом перегорелой водки. Проснувшись, Федор Иванович будет долго и мучительно кашлять выворачивающим все внутренности кашлем, выпьет квасу и потом водки, и снова начнутся мучения его жены. Так бывало каждый праздник. Андрею Николаевичу стало досадно на этого толстого, рыхлого человека, который всю неделю томится от жара у раскаленной печи, а в праздник задыхается от водки.
   Он обратился к улице. Из-за разорванных туч выглянуло на миг солнце и скупым, желтым светом озарило мокрую печальную улицу. Только противоположный дом стоял все таким же гордым и веселым, и окна его сияли. Но Андрей Николаевич не видел его. Он видел то, что было когда-то и что так упорно продолжало являться назло всем стенам и запорам.
   Наташа никогда не была веселой, даже и в то время, когда она была еще девушкой, красивой и свободной, и любви ее добивались многие. При первой встрече с ней Андрей Николаевич испытал неприятное чувство стеснения и робости. Он с тревогой следил за ее резкими, неожиданными движениями, и ему казалось, что сейчас Наташа скажет или сделает что-нибудь такое, отчего всем присутствующим на вечеринке станет совестно. Вместе с другими девушками она пела песни, но не старалась кричать вместе с ними как можно выше и громче, а шла в одиночку с своим низким и несколько грубоватым контральто и как будто пела для одной себя. Когда Гусаренок, также бывший на этой вечеринке и, по обыкновению, несколько пьяный, игриво обнял ее за талию, она грубо оттолкнула его и, покраснев, сказала что-то, отчего его светлые усики запрыгали и глаза стали жесткими и вызывающими. С дерзким смехом, не оборачиваясь, он показал пальцем на Андрея Николаевича,-- Наташа молча повернула голову, и ее черные глаза устремились на него, не то спрашивая, не то приказывая сделать что-то, сейчас, немедленно. И он хотел отвести от них свои глаза и не мог, и испытывал то же состояние безволия, порабощения, как и в ту минуту, когда он глядел, не отрываясь, на блестящую лысину начальника. Лица Наташи видно не было, и только ее глаза, страшно большие и страшно черные, сверкали перед ним, как черные алмазы. И, все продолжая смотреть на него, Наташа поднялась с места, быстрой, уверенной походкой прошла комнату и села с ним рядом так просто и свободно, точно он звал ее, и заговорила, как старая знакомая.
   -- Мы вам попомним это, Наталья Антоновна,-- сказал, проходя, Гусаренок.
   На Андрея Николаевича он не взглянул, но в его вздрагивающих усиках чувствовалась угроза.
   -- Счастливо оставаться, век не расставаться,-- проговорил Гусаренок, не получая от Наташи ответа, и вышел, залихватски заломив картуз.
   Через секунду под окнами послышалась гармоника и высокий приятный тенор:
   
   Она, моя милая,
   Сердце мое вынула,
   Сердце мое вынула,
   В окно с сором кинула...
   
   -- Он вас побьет, вы берегитесь,-- сказала Наташа.
   -- Не смеет, я чиновник,-- возразил Андрей Николаевич и действительно нисколько не боялся, на него точно просветление какое нашло. Он не только отвечал на вопросы Наташи, но говорил и сам и даже спрашивал ее, и не удивлялся, что говорит так складно и хорошо, как будто всю жизнь только этим делом и занимался. И, думая и говоря, он в то же время с особенной отчетливостью видел все окружающее, и грязный пол, усыпанный шелухой от подсолнухов, и хихикающих девушек, и небольшую прихотливую морщинку на низком лбу Наташи.
   Но, как только Наташа отошла от него, им овладело чувство величайшего страха, что она снова подойдет и снова заговорит. И Гусаренка он стал бояться и долго находился в нерешительности, что ему делать: идти ли домой, чтобы спастись от Наташи, или остаться здесь, пока Гусаренка не заберут в участок, о чем известно будет по свисткам.
   Весь следующий день Андрей Николаевич томился страхом, что придет Наташа, и ноги его несколько раз обмякали при воспоминании о том, как он, Андрей Николаевич, был отчаянно смел вчера. Но, когда за перегородкой у хозяйки он услыхал низкий голос Наташи, он, подхваченный неведомой силой, сорвался с места и развязно вошел в комнату. Так во время сражения впереди батальона бежит молоденький солдатик, размахивает руками и кричит "ура!"... Подумаешь, что это самый храбрый из всех, а у него холодный пот льет по бледному лицу и сердце разрывается от ужаса. Но, едва Андрею Николаевичу мотнулись в глаза два черных алмаза, страх тотчас пропал, и стало легко и спокойно.
   Промчалось невидных два месяца, и вышло так, что Наташа и Андрей Николаевич любят друг друга. Это видно было из того, что он целовал Наташу и в щеки и в эти черные страшные глаза, щекотавшие губы своими ресницами. При этом Наташа подтверждала существование любви, говоря:
   -- Не нужно целовать в глаза -- примета нехорошая.
   -- Какая же такая примета? -- смеялся Андрей Николаевич и чувствовал, насколько он, человек образованный, прошедший два класса реального училища, выше этой темной девушки, верящей во всякие приметы.
   -- Такая. Разлюбите меня, вот что.
   Раз есть возможность разлюбить -- значит, любовь существует. Но откуда же она взялась? И куда она девалась на то время, когда Андрей Николаевич не видел Наташу? Тогда девушка эта казалась ему совершенно чуждой и далекой от него, и в поцелуи ее так же трудно верить, как если бы он стал думать о поцелуях той богатой барыни, что живет напротив. В самом слове "Наташа" звучало для него что-то странное, чужое, точно он до сих нор не слыхал этого имени и не встречал подобного сочетания звуков. Наташа... Он ничего не знал о Наташе и о ее прошлой жизни, о которой она не любила говорить.
   -- Жила, как и люди живут,-- говорила она.-- Вы лучше о себе расскажите. Эта просьба всегда затрудняла Андрея Николаевича, потому что рассказывать было не о чем. Ему тридцать четыре года, а в памяти от этих лет нет ничего, так, серенький туман какой-то, да та особенная жуть, которая охватывает человека в тумане, когда перед самыми глазами стоит серая, непроницаемая стена. Был у него отец, маленький рыженький чиновник в больших калошах и с огромным свертком бумаг под мышкой; была мать, худая, длинная и рано умершая вместе со вторым ребенком. Потом, с шестнадцати лет, Андрей Николаевич стал также чиновником и ходил вместе с отцом на службу, и под мышкой у него был также большой сверток бумаг, а на ногах старые отцовские калоши. Отец умер от холеры, и он стал ходить на службу один. В молодости он очень любил играть на бильярде, играл на гитаре и ухаживал за барышнями. Пытался он тогда переменить свою участь, бросить казенную службу, но как-то все не удавалось. Раз уже ему обещали хорошее место, да пришел кто-то другой и cел на это место, так он ни при чем и остался. Да, может быть, это и к лучшему было, потому что тот, похититель, и года не просидел на своем месте, а он до сих пор -- ничего, служит.
   -- И только? -- спрашивала с недоверием Наташа.
   -- И только. Чего же еще?
   -- А я не так думала. Я думала, у нас другая жизнь, не так, как у нас. Книжки читаете и все говорите так тихо, благородно, и все о хорошем, чувствительном.
   -- Читал я и книжки, да что в них толку? Все выдумка одна.
   -- А божественное?
   -- Кто же теперь читает божественное? Купцы одни, как нахапают побольше, так божественное и читают. А у нас и без того грехов мало.
   -- И не скучно вам так-то, все одному да одному?
   -- Чего же скучать? Сыт, одет, обут, у начальства на хорошем счету. Секретарь прямо говорит: примерный вы, говорит, чиновник, Андрей Николаевич. Кто губернатору доклады переписывает -- я небось!
   -- Да вам же скучно без людей?
   -- Да что в них, в людях? Свара одна да неприятности. Не так скажешь, не так сядешь. Один-то я сам себе господин, а с ними надо... А то пьянство, картеж, да еще начальству донесут, а я люблю, чтобы все было тихо, скромно. То же ведь не кто-нибудь я, а коллежский регистратор -- вон какая птица, тебе и не выговорить. Другие вон и благодарность принимают, а я не могу. Еще попадешься грешным делом.
   Но Наташа не удовлетворялась. Она хотела знать, как живут у них, у чиновников, жены, дочери и дети. Пьют ли мужья водку, а если пьют, то что делают пьяные и не бьют ли жен, и что делают последние, когда мужья бывают на службе. И по мере того, как Андрей Николаевич рассказывал, лицо Наташи застывало, и только прихотливая морщинка на низком лбу двигалась с выражением упорной мысли и тяжелого недоумения.
   -- Прощайте, -- тихо говорила Наташа и уходила. А он, поцеловав ее холодную, неподвижную щеку, думал: "Чего ей надо? Только тоску на людей нагоняет".
   Раз летом они долго сидели в хозяйственном саду и потом вышли на берег. Солнце зашло в облаках, и только узкая багрово-красная полоска горела на горизонте, обещая назавтра ветер. Вода была неподвижна, и им сверху казалось, что они смотрят не в реку, а в небо. На том берегу на много верст тянулись бакши, и соломенный шалаш сторожа чуть белел на земле, казавшейся черной от контраста с светлым небом. Недалеко от шалаша горел костер, и пламя его поднималось вверх прямым и тонким лезвием, как от восковой свечи. Со стороны садов пахло лежалыми яблоками и свежескошенным сеном. На улице ударил в колотушку сторож, вышедший на ночное дежурство, и галки, облепившие высокие ракиты, зашумели листьями и подняли долгий, несмолкающий крик. И снова настала тишина.
   -- В каком ухе звенит? -- спросила Наташа и наклонила голову, боясь потерять этот тоненький, звенящий голосок.
   -- В левом,-- невнимательно ответил Андрей Николаевич и не угадал. Но он и не старался об этом,-- тихий вечер расположил его к такой же тихой грусти и размышлениям о жизни. Следя прищуренными глазами за костром, он ощупью достал портсигар и закурил, и дым легкими колечками поднимался и таял в воздухе, полном прозрачной мглы. Не торопясь, прерывая себя долгими минутами молчания, Андрей Николаевич стал говорить о том, какая это и странная и ужасная вещь жизнь, в которой так много всего неожиданного и непонятного. Живут люди и умирают и не знают нынче о том, что завтра умрут. Шел чиновник в погребок за пивом, а на него сзади карета наехала и задавила, и вместо пива к ожидавшим приятелям принесли еще не остывший труп. Получил чиновник награду, пошла его жена бога благодарить, а в церкви деньги у нее и вытащили. И куда ни сунься, все люди грубые, шумные, смелые, так и прут вперед и все побольше захватить хотят. Жестокосердные, неумолимые, они идут напролом со свистом и гоготом и топчут других, слабых людей. Писк один несется от растоптанных, да никто и слышать его не желает. Туда им и дорога!
   В голосе Андрея Николаевича звучал ужас, и весь он казался таким маленьким и придавленным. Спина согнулась, выставив острые лопатки, тонкие, худые пальцы, не знающие грубого труда, бессильно лежали на коленях. Точно все груды бумаг, переписанных на своем веку и им и его отцом, легли на него и давили своей многопудовой тяжестью.
   -- Так вот всю жизнь и проживешь,-- сказал он после долгой паузы, продолжая какую-то свою мысль.
   -- Вы бы... ушли куда-нибудь.
   -- Куда идти-то?
   Наташа помолчала и вдруг обхватила руками шею Андрея Николаевича и прижала его голову к своей груди.
   -- Голубчик ты мой!
   Первый раз говорила она Андрею Николаевичу "ты". При порывистом движении Наташи фуражка с бархатным околышем свалилась с головы и теперь катилась вниз, подскакивая на неровностях обрыва. Твердая рука Наташи крепко прижимала голову Андрея Николаевича к упругой груди, и ему было тепло и ничего не страшно, только до боли жаль себя. Он хотел сказать что-нибудь сильное, хорошее и такое жалостливое, чтобы Наташа заплакала, но таких слов не находилось на его языке, и он молчал. Согнутой шее становилось больно от неудобного положения, и Андрей Николаевич попытался высвободить свою голову, но твердая рука только сильнее прижала ее к горячей груди. Вдыхая запах молодого, здорового тела, он скосил глаза и из-под руки Наташи увидел очистившееся и потемневшее небо со слабо мерцавшими звездами. Немного ниже, там, где черный край земли сливался со смутно-черным небом, неподвижно висел красный диск луны, казавшийся близким и страшным. Безмолвный, угрюмый, он не издавал лучей и висел над землей, как исполинская угроза каким-то близким, но неведомым бедствием. В немом ужасе застыли река, и болтливый тростник, и черная даль. Костер на том берегу давно уже потух, и ни один звук не нарушал грозной тишины.
   Наташа вздрогнула и выпустила голову Андрея Николаевича.
   -- Ну, пойдем.
   Охваченный свежим воздухом, он поднялся и, сделав шаг к Наташе, приготовился сказать ей то важное и значительное, для чего у него не находилось слов.
   -- Наташа...-- начал он нерешительно, приподняв брови и выпятив губы.
   Гладко прилизанная голова его была на этот раз всклокочена, и редкие желтые волосики стояли, как у дикобраза.
   -- Ну?
   -- Наташа...-- повторил он, забыв, что хотел сказать.-- Наташа, дело вот в чем...
   -- Две копейки потеряли? Какой вы смешной! -- И Наташа рассмеялась. Смеялась она неприятно, каким-то чужим и неестественным голосом.
   Андрей Николаевич обиделся и молча достал фуражку, а дорогой домой выговаривал Наташе за ее смех и упрекал за неуменье держаться в приличном обществе.
   Андрей Николаевич сидел у окна и настойчиво смотрел на улицу, но она была так же безлюдна и хмура, и в покосившемся домике продолжала ударять о стену отвязавшаяся ставня, точно загоняя гвозди в чей-то свежий гроб. "Привязать не может!"-подумал Андрей Николаевич с гневом на Наташу и, взглянув на часы, убедился, что ему время обедать и даже прошло уже лишних пять минут. После обеда он лег отдохнуть, но сон долго не приходил, и вообще праздник был испорчен. А за перегородкой, точно назло, храпел Федор Иванович, и воздух бурлил в его горле и с шипением выходил наружу.
   После вечера на берегу, на другой же день, начался разлад и был так же мало понятен, как и начало любви. У Андрея Николаевича давно уже явилась неприятная догадка и к этому времени перешла в уверенность: Наташа хочет выйти замуж и именно за чиновника. Она женщина неграмотная, говорит: "теперича", "поемши"; она по ремеслу папиросница, и часто, когда она делает папиросы на дому, ей приходится терпеть наглые любезности и заигрывания. И вот она ищет мужа с положением, образованного, который мог бы быть ей покровителем и защитником, а таких на сей улице только один и есть -- он, Андрей Николаевич Николаев. Как женщина умная и хитрая, она скрывает свои планы и делает вид, что любит бескорыстно. А так как до сих пор эта тактика ни к чему не привела и Андрей Николаевич оставался тверд, как гранит, Наташа начала прибегать к другому средству, которым опытного человека, в молодости ухаживавшего за барышнями, никак не проведешь: делает вид, что ни на грош не любит Андрея Николаевича, и нарочно расхваливает Гусаренка за его силу и молодечество. А этого Гусаренка на днях вели в участок; рубашка его была разорвана сверху донизу, и по белому, как мел, лицу текла красная струйка крови. Сзади бежали и улюлюкали мальчишки, а один из городовых, такой же бледный, как и Гусаренок, методически ударял его кулаком, и белая голова откачивалась. И такого-то она может полюбить!
   Для Андрея Николаевича начались страшные терзания и появились вопросы, от которых он обмякал по нескольку раз в день. Когда он смотрел на Наташу и прикасался к ней, ему хотелось жениться, и эта женитьба казалась легкой, но в остальное время мысль о браке нагоняла страх. Он был человеком, который заболевает от перемены квартиры, а тут являлось столько нового, что он мог умереть. Идти к священнику, искать шаферов, которые могут не явиться, и тогда за ними надо ехать, а с извозчиком торговаться; потом идти или ехать в церковь, которая может быть заперта, а сторож потерял ключ, и народ смеется. А там нужно искать новую квартиру и переходить в нее, и все пойдет по-новому. И обо всем необходимо думать, заботиться, говорить. А если дети пойдут? И притом, не дай бог, двоешки, и все девочки, которым нужно приданое. А если новая квартира будет сырая и угарная? И Андрей Николаевич отчаянным жестом ворошил волосы и готов был завтра же сказать Наташе все, если бы не боязнь, что она убьет себя или пожалуется дикарю Гусаренку, и тот изувечит Андрея Николаевича или просто посмотрит на него так, что хуже всякого увечья. Люди, которые женятся, начали казаться Андрею Николаевичу героями, и он с уважением смотрел на Федора Ивановича и хозяйку, которые сумели жениться и остались живы. Раз даже он написал Наташе:

"Милостивая государыня,
Наталья Антониевна!

   Сим письмом от 22 августа текущего года имею честь поставить вас, милостивая государыня, в известность о том, что по слабости здоровья, изможденного трудами и бдением на пользу престола и отечества, будучи чиновником тринадцатого класса и похоронив родителей, папеньку Николая Андреевича и маменьку Дарью Прохоровну, во блаженном успении вечный покой..."
   
   Но так как Наташа была неграмотна, то он письма не послал, но несколько раз перебелял его для себя и прибавлял новые пункты. По счастью, никаких объяснений не понадобилось: Наташа перехитрила самоё себя. Сперва не позволила себя целовать -- Андрей Николаевич ни гу-гу. Потом раза два не пришла на свидание. Андрею Николаевичу было обидно, но он даже и виду не показал, а держался развязно, с достоинством, и только слегка дал ей понять о неприличии ее поведения. Потом совсем перестала ходить, и однажды хозяйка принесла радостную весть, что Наташа выходит замуж за Гусаренка.
   -- Однако гуся выбрала! -- негодовала хозяйка и сочувственно смотрела на Андрея Николаевича, думая:
   "Вишь, гордец какой: нарочно веселость из себя изображает". А чиновники, глупые люди, смотрели на него в этот день с изумлением; думали, что он женится, поздравляли его и говорили:
   -- Ай да "Сусли-Мысли": какую штуку выкинул!
   А он именно не женился!
   На Красной горке была Наташина свадьба. Это был второй радостный день, когда Андрей Николаевич сидел, до обыкновению, у окна и видел, как трясется от топота пляшущих покосившийся домик, и слушал доносившийся оттуда веселый гомон и визг гармоники. Подумать только, что он мог быть центром этого буйного сборища! И с особенной радостью он услыхал, уже поздно ночью, как в покосившемся домике зазвенели разбиваемые стекла, понеслись дикие крики и визгливые женские вопли. Мимо его окна, громко топоча ногами, пробежал кто-то, и вслед за этим послышались звуки борьбы, тяжелое дыхание и падение тела.
   -- Стой, не уйдешь! -- хрипел с натугой голос, чередуясь со шлепкими ударами по чему-то мягкому и мокрому. И чуть ли голос этот не принадлежал герою торжества -- Гусаренку.
   -- Караул!
   Точно проснувшись, испуганно затрещала колотушка сторожа, и ей завторил журчащий свисток городового Баргамота. Словно эхом ответили ему вдали другие свистки.
   "Вот так первая ночь новобрачного -- в участке",-- со злорадством усмехнулся Андрей Николаевич, не торопясь, с ленивым комфортом повернулся в своей одинокой и свободной кровати на другой бок и заключил так:
   "Вы там себе деритесь, а я -- засну!"
   И это "засну", ехидное, шипящее, вырвалось из его груди, как крик победного торжества, и было последним гвоздем, который вбил он в крышку своего гроба. Улица продолжала шуметь, и Андрей Николаевич накрыл голову подушкой. Стало тихо, как в могиле.
   На следующий день Андрей Николаевич узнал причину ссоры на свадьбе Наташи: Сергей Козюля, когда напился пьян, сказал, что Наташа имела любовника -- Андрея Николаевича, который получил с нее, что нужно, и потом бросил ее. За эти слова Гусаренок побил Козюлю и других вступившихся за него, потом был побит сам и действительно ночевал в участке. Узнав все это, Андрей Николаевич обрадовался, что его, в какой бы то ни было форме, но вспомнили и что Наташа будет теперь знать, как отказываться от любящего человека ради одного женского вероломства; к этому времени совсем как-то забылось, что не Наташа, а он главным образом хотел разрыва.
   Андрей Николаевич ворочался на кровати и думал:
   "Как нехорошо это устроено, что не может человек думать о том, о чем он хочет, а приходят к нему мысли ненужные, глупые и весьма досадные. Прошло четыре года с того вечера, как я сидел с Наташей на берегу, а я об этом вечере думаю, и мне неприятно, и особенно неприятно оттого, что я вполне явственно вижу красную луну. При чем здесь эта луна? А если бы я стал думать о том, сколько "барин" получает денег в год, потом в час и минуту, мне стало бы хорошо, и я бы заснул, но я не могу".
   Но вскоре веки начали тяжелеть, и красная луна внезапно превратилась в красную рожу швейцара Егора. "В каком ухе звенит?"-- спрашивает он, наклоняясь и нагло тараща выпуклые глаза. Андрей Николаевич хотел дать ему гривенник, но деньги не находились, и это доставляло особенное удовольствие Гусаренку, который сидел тут же, заложив ногу за ногу, и играл на гармонике. "Ты, Егор, подожди, мы лучше зарежем его, как поросенка",-- сказал он и вытащил из кармана большой, блестящий и острый, как бритва, нож. Андрей Николаевич бросился бежать. Ему нужно было пробежать все комнаты правления, и этих комнат было ужасно много, и все они были пусты, так как чиновники ушли и все столы вынесли. Хотя Андрею Николаевичу бежать было легко и ноги его скользили по полу, но он задыхался. А сзади, за несколько комнат, гнался, не отставая, Гусаренок, и шаги его, ровные, тяжелые, гулко отдавались под сводами. Внезапно пол под Андреем Николаевичем провалился, и он летел, все приближаясь к своей постели, и наконец проснулся на ней. Сердце билось сильно и неровно.
   В комнатке было темно, и только неясно желтел четвероугольник окна, в которое падал свет от фонаря, стоявшего у богатого дома. На хозяйской половине также горел огонь, так как от узенькой щели в перегородке на пол ложилась светлая полоса, опоясывая кончик стоптанной туфли. Успокоившись от страшного сна, Андрей Николаевич услыхал за стеной тихий шепот и узнал голос хозяйки. В нем сквозили сострадание и боязнь, что ее услышит тот, о ком она говорила, хотя он был отделен от нее расстоянием улицы и толстыми стенами.
   -- Ах, кровопивец, ах, аспид! -- шептала хозяйка.-- Ушла бы ты от него совсем, ну его к ляду!
   Наташа ответила, и ее низкий голос, громкий и размеренный, и слабое трепетание в нем не были замечены ни хозяйкой, ни притихшим за перегородкой жильцом.
   -- Куда уйти-то?
   "Ага, нашла коса на камень! -- подумал Андрей Николаевич, вспоминая свой сон.-- Он тебе спуску не даст, не то, что я".
   -- И вправду, куда идти? -- с готовностью согласилась хозяйка.-- Вот и мой тоже. Пропасти нет на эту водку.
   Хозяйка оборвала речь, и в жутко молчащую комнату с двумя бледными женщинами как будто вползло что-то бесформенное, чудовищное и страшное и повеяло безумием и смертью. И это страшное была водка, господствующая над бедными людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.
   -- Отравлю его,-- сказала Наташа так же громко и размеренно.
   -- Что ты, что ты! -- забормотала хозяйка.-- Не для себя терпишь, а для ребенка,-- его-то куда денешь? Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в кухне постелю, а то мой опять будет колобродить. А к глазу, на вот, ты пятак приложи -- ишь ведь как изуродовал, разбойник... Постой, кажись, жилец проснулся...
   -- Это кикимора-то? -- спросила Наташа громко, точно желая, чтоб ее слышали за перегородкой.
   -- И впрямь кикимора,-- шепотом согласилась хозяйка.-- Пойду самовар ставить и тебе в чайнике заварю. Ах, разбойник, что наделал-то!
   "То Сусли-Мысли, то кикимора -- вот дурачье-то,-- рассердился Андрей Николаевич.-- Вот как пожалуюсь Федору Ивановичу, он тебе покажет кикимору. Дура полосатая!"
   Он подошел к окну и открыл половинку. В комнату ворвался теплый ветер, пахнущий сыростью и гниющими листьями, и зашелестел бумагой на столе. Слышно стало, как скрипит дерево о железную крышу и шуршит мокрая зелень. К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины в цилиндрах и дамы в широких ротондах и с белыми платками на головах. Подбирая шумящее платье, они входили на крыльцо. Массивная дверь широко распахивалась и выпускала на улицу столб белого света, зажигавшего блестки на металлических частях экипажа и упряжи. Дом стоял безмолвный и темный, но чудилось, как сквозь тяжелые ставни, закрывающие высокие окна, сияют зеркальные стекла и вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни. Несколько экипажей остались ждать господ, и кучера, раскормленные, важные, с презрением смотрели с высоты своих козел на темные покосившиеся домишки.
   Напившись чаю и четким красивым почерком переписав казенную бумагу, Андрей Николаевич начал готовиться к новому сну, для чего перестлал постель и взбил подушки. За перегородкой Федор Иванович бурчал сокрушенно и раздумчиво:
   -- Дело вот в чем: двух копеек я так-таки и не разыскал.
   -- О, господи!..
   Нужно было закрыть ставню, и Андрей Николаевич прошел на улицу. Экипажи еще стояли, и кучера грузными и сонными массами темнели на козлах. В большом доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами стихали, относимые порывом ветра. И этот же ветер приносил на крыльях свои новые звуки, явственно слышные, когда переставало скрипеть дерево. То были печальные и странные мелодические звуки, и не руками живых людей вызывались они в эту черную ночь. Легкие, как само дуновение ветра, они то нежно молили, то плакали, и умолкали с жалобным стоном, то, гневно ропчущие, поднимались к небу с угрозой и гневом. Словно чья-то страдающая душа молила о спасении и жизни и гневно роптала.
   "Противная штука!" -- рассердился Андрей Николаевич. В одном этом отношении он не разделял вкусов владельца большого дома, и, когда тот поставил на крышу арфу и ветер начал играть свои печальные песни, он никак не мог понять,-- зачем нужны эти песни человеку с белыми зубами и яркой улыбкой?
   "Ужасно противная штука! -- повторил Андрей Николаевич и, понизив голос, добавил: -- Чего только полиция смотрит".
   С чувством человека, спасающегося от погони, он с силой захлопнул за собой дверь кухни и увидел Наташу, неподвижно сидевшую на широкой лавке, в ногах у своего сынишки, который по самое горло был укутан рваной шубкой, и только его большие и черные, как и у матери, глаза с беспокойством таращились на нее. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную красную кофту белела высокая грудь, но Наташа точно не чувствовала стыда и не закрывала ее, хотя глаза ее были обращены прямо на вошедшего.
   -- Сколько лет, сколько зим! -- проговорил Андрей Николаевич, бегая глазами по комнате и совершенно размякнув, точно из него вынули все мускулы и кости.-- Как поживаете?
   Наташа молчала и смотрела на него.
   -- Я ничего, слава богу.
   Наташа молчала. Андрей Николаевич хотел передать поклон супругу, к чему его обязывало чувство вежливости, но сейчас это было неудобно. Наташа, очевидно, нуждалась в утешении, и потому он сказал:
   -- Какой у вас хорошенький мальчик. Ваня, кажется? Иван Иванович, значит. У нас тоже есть чиновник, которого зовут Иван Иванович. И вообще, знаете ли, милые ссорятся, только тешатся, а перемелется, все мука будет.
   Наташа молчала, а мальчик, смотря с недоверием на неловкую фигуру чиновника, затянул ноющим голосом:
   -- Мамка-а, боюсь.
   -- Убирайтесь вон! -- сказала Андрею Николаевичу Наташа и, когда он быстро прошмыгнул, подбирая полы халата, добавила вслед: -- Тоже лезет, кикимора!
   "Почему именно кикимора? -- размышлял Андрей Николаевич, располагаясь спать и опуская огонь в лампе. -- Этакое глупое слово,-- ничего не обозначает. И как непостоянны женщины: то милый, неоцененный, а то -- кикимора! Да, с норовом баба, недаром учит ее Гусаренок. Спокойной ночи, маркиза Прю-Фрю".
   Так развеселял он себя и иронически кривил бескровные губы. Но, лишь только мигнула в последний раз лампа и комната окунулась в густой мрак, невидимой силой раздвинуло стены, сорвало потолок и бросило Андрея Николаевича в чистое поле. Огненные, искрящиеся круги прорезывали темноту; светлые, веселые огоньки вспыхивали и плясали, и всюду, то далеко, то совсем надвигаясь на него, показывались и бледное лицо Гусаренка с красной полоской крови, и страшный диск месяца, и лицо Наташи, прежнее милое лицо. Жалость к себе и обида охватили Андрея Николаевича.
   "Как нехорошо все это устроено,-- стонал он.-- Не нужно мне Наташи, ну ее к черту, эту Наташу! Так и знайте -- к черту!"
   Энергичным жестом Андрей Николаевич надвинул на голову толстую подушку и почти сразу успокоился. И образы и звуки исчезли, и стало тихо, как в могиле.
   С улицы проникал слабый свет фонаря. Экипажи еще стояли, и сонные кучера с презрением смотрели с высоты своих козел на низкие покосившиеся домишки и лениво зевали, двигая бородами. Непривязанная ставня продолжала хлопать, и в минуту, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные звуки и роптали, и плакали и молили о жизни.
   
   8 июня 1899 г.

-----

   Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах
   Том первый
   М., "Наука", 2007
   

Другие редакции и варианты

   

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ

   В настоящем издании материалы располагаются хронологически внутри каждого тома по следующим разделам: произведения, опубликованные при жизни писателя; не опубликованные при его жизни; "Незаконченное. Наброски"; "Другие редакции и варианты"; "Комментарии".
   Основной текст устанавливается, как правило, по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведение при жизни Андреева не публиковалось, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии -- первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа. При наличии вариантов основной текст печатается с нумерацией строк.
   При просмотре источников текста регистрируются все изменения текста: наличие в нем авторской правки, а также исправления других лиц.
   В случае искажения основного текста цензурой или посторонней редактурой восстанавливается первоначальное чтение, что оговаривается в комментарии. Очевидные же описки и опечатки исправляются без оговорок.
   Незавершенные и не имеющие авторских заглавий произведения печатаются с редакционным заголовком, который заключается в угловые скобки (как правило, это несколько начальных слов произведения).
   Авторские датировки, имеющиеся в конце текста произведений, полностью воспроизводятся и помещаются в левой стороне листа с отступом от края. Даты, вписанные Андреевым в начале текста (обычно это даты начала работы) или в его середине, приводятся в подстрочных примечаниях.
   Независимо от наличия или отсутствия авторской даты в письмах письмо получает также дату редакторскую, которая всегда ставится в начале письма, после фамилии адресата и перед текстом письма. Рядом с датой указывается место отправления письма, также независимо от его наличия или отсутствия в тексте письма. Редакторская дата и указание на место отправления выделяются курсивом. Письма, посланные до 1 февраля 1918 г. из-за рубежа или за рубеж, помечаются двойной датой. Первой указывается дата по старому стилю.
   Подписи Андреева под произведением не воспроизводятся, но приводятся в "Комментариях". Под публикуемыми текстами писем, текстами предисловий и деловых бумаг подписи сохраняются.
   Письма печатаются с сохранением расположения строк в обращении, датах, подписях.
   Иноязычные слова и выражения даются в редакционном переводе в виде подстрочных примечаний под звездочкой и сопровождаются указанием в скобках, с какого языка сделан перевод: (франц.)., (нем.) и т.п.
   Тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии, но при этом сохраняются такие орфографические и лексические особенности языка эпохи, которые имеют стилистический смысл, а также языковые нормы, отражающие индивидуальное своеобразие стиля Андреева.
   Сохраняются авторские написания, если они определяются особенностями индивидуального стиля. Например: галстух, плеча (в значении "плечи"), колена (в значении "колени"), снурки (в значении "шнурки"), противуположный, пиеса (пиесса), счастие и т.п.
   Не сохраняются авторские написания, являющиеся орфографическими вариантами (при наличии нормативного написания, подтвержденного существующими авторитетными источниками): лице (в значении "лицо"), фамилиарный и т.п., а также специфические написания уменьшительных суффиксов имен собственных (Лизанка, Валичка, Маничка) и написание с прописной буквы названий дней недели, месяцев и учреждений (Июль, Суббота, Университет, Гимназия, Суд, Храм и т.п.).
   Пунктуация, как правило, везде приведена к современным нормам, а при необходимости исправлена (прежде всего это касается передачи прямой речи). В спорных случаях в подстрочных примечаниях может быть дан пунктуационный вариант.
   Не опубликованные при жизни автора произведения даются с сохранением следов авторской работы над текстом, как и самостоятельные редакции (см. ниже).
   Текст, существенно отличающийся от окончательного (основного) и образующий самостоятельную редакцию, печатается целиком. Таковым считается текст, общее число разночтений в котором составляет не менее половины от общего объема основного текста, либо (при меньшем количестве разночтений) текст с отличной от основного идейно-художественной концепцией, существенными изменениями в сюжете и т.п.
   При подготовке текста, отнесенного к редакциям, должны быть отражены все следы авторской работы над ним.
   В случаях, когда этот текст представляет собой завершенную редакцию, он воспроизводится по последнему слою правки с предшествующими вариантами под строкой. В случаях, когда правка не завершена и содержит не согласующиеся между собой разночтения, окончательный текст не реконструируется, а печатается по первоначальному варианту с указанием порядка исправлений под строкой.
   В подстрочных примечаниях редакторские пояснения даются курсивом; при цитировании большого фрагмента используется знак тильды (~), который ставится между началом и концом фрагмента.
   Слова, подчеркнутые автором, также даны курсивом, подчеркнутые дважды -- курсивом вразрядку.
   В подстрочных примечаниях используются следующие формулы:
   а) зачеркнутый и замененный вариант слова обозначается так: Было:... В случае, если вычеркнутый автором текст нарушает связное чтение, он не воспроизводится в примечании, а заключается в квадратные скобки непосредственно в тексте;
   б) если заменено несколько слов, то такая замена обозначается: Вместо:... -- было ...;
   в) если исправленное слово не вычеркнуто, то используется формула: незач. вар. (незачеркнутый вариант);
   г) если слово вписано сверху, то используется формула: ... вписано; если слово или группа слов вписана на полях или на другом листе, то: ... вписано на полях: ... вписано на л. ...; если вписанный текст зачеркнут: Далее вписано и зачеркнуто ...
   д) если вычеркнутый текст не заменен новым, используется формула: Далее было:... ; если подобный текст является незаконченным: Далее было начато:...
   е) если рядом с текстом идут авторские пометы (не являющиеся вставками), то используется формула: На л. ... (на полях) -- помета:...
   ж) если цитируемая правка принадлежит к более позднему по сравнению с основным слою, то в редакторских примечаниях используются формулы: исправлено на или позднее (после которых приводится более поздний вариант). Первое выражение обычно используется при позднейшей правке непосредственно в тексте, второе -- при вставках на полях, других листах и т.п. (например: ... -- вписано на полях позднее);
   з) если при правке нескольких грамматически связанных слов какое-либо из этих слов по упущению не изменено автором, то оно исправляется в тексте, а в подстрочном примечании дается неисправленный вариант с пометой о незавершенной правке: В рукописи:... (незаверш. правка);
   и) если произведение не закончено, используется формула: Текст обрывается.
   В конце подстрочного примечания ставится точка, если оно заканчивается редакторским пояснением (формулой) или если завершающая точка имеется (необходима по смыслу) в цитируемом тексте Андреева.
   Внутри самого текста отмечены границы листов автографа; номер листа ставится в угловых скобках перед первым словом на данном листе. В необходимых случаях (для понимания общей композиции текста, последовательности разрозненных его частей и т.п.) наряду с архивной приводится авторская нумерация листов (страниц); при этом авторская указывается после архивной, через косую черту, например: (л. 87/13). При ошибочном повторе номера листа после него ставится звездочка, например: (л. 2*).
   Редакторские добавления не дописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в угловые скобки.
   Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса в угловых скобках.
   Не разобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб.>; если не разобрано несколько слов, тут же отмечается их число, например: (2 нрзб.).
   Все явные описки, как правило, исправляются в редакции без оговорок, так же как и опечатки в основном тексте. Однако если попадается описка, которая имеет определенное значение для истории текста (например, в случае непоследовательного изменения имени какого-либо персонажа), исправленное редактором слово сопровождается примечанием с пометой: В рукописи: (после нее это исправленное слово воспроизводится). В случае если отсутствует возможность однозначной корректной интерпретации слова или группы слов, нарушающих связное чтение текста, такие слова не исправляются и сопровождаются примечанием с пометой: Так в рукописи.
   В Полном собрании сочинений Л.Н. Андреева приводятся варианты всех авторизованных источников.
   Варианты автографов и публикаций, как правило, даются раздельно, но в случае необходимости (при их незначительном количестве и т.п.) могут быть собраны в одном своде.
   Основные принципы подачи вариантов (печатных и рукописных) в данном издании таковы. Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, к которому они относятся, с обозначением номеров строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее -- разделенные косой чертой -- варианты. Последовательность, в которой помещается несколько вариантов, строго хронологическая, от самого раннего к самому позднему тексту. Варианты, относящиеся к одному тексту (связанные с правкой текста-автографа), также, по мере возможности, располагаются в хронологическом порядке (от более раннего к более позднему), при этом они обозначаются буквами а.... б.... и т.д.
   В больших по объему отрывках основного или вариантного текста неварьирующиеся части внутри отрывка опускаются и заменяются знаком тильды (~).
   Варианты, извлеченные из разных источников текста, но совпадающие между собой, приводятся один раз с указанием (в скобках) всех источников текста, где встречается данный вариант.
   В случаях, когда в результате последовательных изменений фрагмент текста дает в окончательном виде чтение, полностью совпадающее с чтением данного фрагмента в основном тексте, этот последний вариант не приводится, вместо него (в конце последнего воспроизводимого варианта) ставится знак ромба (0). При совпадении промежуточного варианта с основным текстом используется формула: как в тексте.
   Рукописные и печатные источники текста каждого тома указываются в разделе "Другие редакции и варианты" сокращенно. Они приводятся в перечне источников текста в начале комментариев к каждому произведению. Остальные сокращения раскрываются в соответствующем списке в конце тома.
   
   Справочно-библиографическая часть комментария описывает все источники текста к данному произведению. Порядок описания следующий: автографы и авторизованные тексты; прижизненные публикации (за исключением перепечаток, не имеющих авторизованного характера). При описании источников текста используется общая для всего издания и конкретная для данного тома система сокращений.
   При описании автографов указывается: характер автографа (черновой, беловой и т.п.), способ создания текста (рукопись, машинопись и т.п.), название произведения (если оно отличается от названия основного текста), датировка (предположительная датировка указывается в угловых скобках), подпись (если она имеется в рукописи). Указывается местонахождение автографа, архивный шифр и -- если в одной архивной единице содержится несколько разных автографов -- порядковые номера листов согласно архивной нумерации (имеющая иногда место нумерация листов иного происхождения не учитывается).
   После перечня источников могут следовать дополнительные сведения о них:
   1. Отсутствие автографа, которое обозначается формулой: "Автограф неизвестен".
   2. Информация о первой публикации (если она имеет отличия от основного текста, перечисленные ниже), которая обозначается формулой "Впервые:", после которой дается сокращение, использованное в перечне "Источники текста", с необходимыми дополнениями:
   а) название произведения, отличное от названия основного текста (включая подзаголовки);
   б) посвящение, отсутствующее в основном тексте;
   в) подпись при первой публикации (если это псевдоним или написание имени и фамилии отличается от обычного, например: "Л.А.").
   3. Сведения об основном тексте и сведения о внесенных в этот текст исправлениях в настоящем издании (обозначаются формулой: "Печатается по ..., со следующими исправлениями по тексту ...", после которой следует построчный список внесенных в основной текст исправлений, а также цензурных и других искажений, конъектур с указанием источников, по которым вносятся изменения).
   

У ОКНА

ЧА

   (л. 1)

У ОКНА1

   Андрей Николаевич снял с подоконника горшок с засохшею геранью и стал смотреть на улицу. Всю ночь и утро сеял частый осенний дождь, и деревянные домики, насквозь промокшие, стояли серыми и печальными. Одинокие деревья гнулись от ветра, и их почерневшие листья то льнули друг к другу, шепча и жалуясь, то разметывались в разные стороны и тоскливо трепетали и бились на тонких ветвях. В потемневшем кривом домике, который стоял наискосок2 и был виден лишь отчасти3, отвязалась ставня и с4 тупым постоянством захлопывала половину окна и снова со стуком ударялась о гнилые бревна5. И остававшаяся открытой другая6 половина окна, со стоявшей на нем бутылкой желтого масла и сапожною колодкою, смотрела на улицу хмуро и недовольно, как человек с больным и подвязанным глазом.
   За дощатой перегородкой, отделявшей комнатку Андрея Николаевича от хозяйской половины, послышался голос, глухо и неторопливо бурчавший:
   -- Дело вот в чем -- две копейки потерял.
   (л. 2) -- Да брось ты их, Федор Иванович, -- умолял женский голос.
   -- Не могу.
   Под тяжелыми шагами заскрипели половицы, и упала отодвинутая табуретка. Хозяин Андрея Николаевича, пекарь, когда бывал пьян, постоянно терял что-нибудь и не успокаивался, пока не находил. Чаще всего он терял какие-то две копейки, и Андрей Николаевич сомневался, были7 ли они в действительности. Жена давала ему свои две копейки, говоря, что это потерянные, но Федор Иванович не верил, и приходилось перерывать всю комнату8.
   Андрей Николаевич водки не пил и презирал всех пьющих, и отчасти уважал их, как и всех тех, которые умеют быть сильными и смелыми. Нужно очень много смелости, чтобы глотать эту огненную пахучую жидкость, зная, что от нее очень легко умереть и даже сгореть подобно вате, пропитанной спиртом,9 о чем Андрею Николаевичу приходилось слыхать от самих же пьяниц. А какие страшные вещи видят, вероятно, они, когда трясущимися руками обирают что-то с себя и с10 дрожью ужаса вытряхивают сапог и поспешно отскакивают в сторону, думая, что сейчас оттуда выскочит чертик. Или сколько нужно было мужества для того, чтобы смотреть людям прямо в глаза после того, как они видели пьяницу лежащим под забором и говорили о нем дурные вещи. Вздохнув при мысли о глупости человеческой, Андрей Николаевич снова обратился к улице.11
   Прямо против окна, на противоположной стороне, высился красивый барский дом. Деревянная вычурная резьба покрывала, точно12 кружевом, весь фасад, начинаясь от высокого, темно-красного фундамента и доходя до конька13 железной крыши с стоящим на ней таким же вычурным шпилем. Даже в эту погоду, когда все кругом стояло безжизненным14 и грустным, зеркальные стекла дома сияли, и тропические растения, отчетливо видные, казались молодыми, свежими и радостными, точно для них никогда не умирала весна и сами они обладали тайною вечной зеленой жизни. Андрей Николаевич любил смотреть на этот дом и воображать, (л. 3) как живут там. Смеющиеся красивые люди неслышно скользят по паркетным полам, тонут ногою в пушистых коврах и свободно раскидываются на мягкой мебели, принимающей форму тела. За зелеными цветами не видно улицы с ее грязью, и все там так красиво, уютно и чисто.
   В пять или шесть часов приезжает со службы15 сам владелец богатого дома, красивый, высокий брюнет с энергичным выражением лица и белыми зубами, делающими его улыбку яркой и самоуверенно-веселой. С ним часто приезжает какой-нибудь гость. Быстрыми и твердыми шагами всходят они на каменные ступени крыльца и16, смеясь, скрываются за широкою дверью, а толстый и сердитый кучер, сделав крутой поворот, въезжает на широкий мощеный двор, в конце которого видны капитальные службы и за ними высокие деревья старого сада. И Андрей Николаевич думает, как теперь встречает их молодая хозяйка, как они садятся за стол, украшенный зеленеющим17 хрусталем и всем, чего Андрей Николаевич никогда не видал, едят и смеются.18 Однажды19 он встретил обладателя белых зубов, когда тот ехал по улице, разбрасывая резиновыми шинами мелкий щебень. Андрей Николаевич поклонился, и он весело и любезно ответил на поклон, но20 на лице его не выразилось удивления по поводу того, что ему (л. 4) кланяется какой-то21 желтоватый22, худой господин в фуражке с бархатным околышем и кокардой, но он не задумался о причине этого. Но причины не знал и сам Андрей Николаевич.23
   -- Вот в чем дело, -- говорил за перегородкой хозяин, раздумчиво и вразумительно, -- это не те две копейки. Те две копейки щербатые.
   -- Господи, да когда же ты приберешь меня.24
   Андрей Николаевич сидел у окна, смотрел и слушал. Он хотел бы, чтобы вечно был праздник, и он мог смотреть, как живут другие, и не испытывать того страха, который идет вместе с жизнью. Время застывало для него в эти минуты, и его зияющая, прозрачная бездна оставалась недвижимой. Так могли пронестись года, и ни одного чувства, ни мысли не прибавилось бы на душе.25
   Вот распахнулись ворота богатого дома, выехал кучер и остановился у крыльца, расправляя26 на руках вожжи. "Это барыня сейчас поедет", -- подумал Андрей Николаевич. В дверях показалась молодая, нарядно одетая женщина и с нею сын -- семилетний пузырь с лицом таким же смуглым, как у отца, и с выражением сурового спокойствия и достоинства. Заложив руки в карманы длинного27 драпового пальто, маленький человечек вдумчиво смотрел, как усаживается мать, и с тем же (л. 5) видом величавого п окоя, не вынимая рук из карманов, позволил горничной поднять себя и посадить в пролетку. Обе женщины рассмеялись; а сердитый кучер, ухмыльнувшись в бороду, натянул вожжи, и лошадь крупною, ровною рысью понесла подпрыгивающий экипаж.28 Спрятав29 под передник красные руки, горничная30 повернулась на крыльце, поглядела во все стороны, сделала гримасу31 и скрылась за дверью.
   Андрей Николаевич никогда не завидовал этим людям и не хотел бы иметь столько денег, как они. Давно уже, целых шесть лет, он следил за этим домом, знал привычки жителей, видел, как возрастало их богатство и счастье, но только раз или два ему приходила мысль о том, что и он мог бы быть человеком, который умеет32 зарабатывать много денег, и у него тогда был бы дом с сияющими стеклами и красивая жена. И от этого предположения Андрею Николаевичу становилось страшно. Теперь он тихо сидел в своей комнатке, и стены и потолок, до которого можно было достать рукой, обнимали его и защищали от жизни и людей. Никто не придет к нему, и не заговорит с ним, и не будет требовать от него33 ответа. Никто не знает и не думает (л. 6) о нем, и он так спокоен, как будто он находится на дне глубокого моря и тяжелая, непроницаемая масса воды отделяет его от поверхности. И вдруг бы у него богатство и власть, и он точно стоит на широкой равнине, на виду у всех. Все смотрят на него, говорят о нем и34 трогают его. Он должен говорить с людьми, которые приходят к нему, и сам он ходит в дома с высокими потолками и множеством окон, несущих яркий, белый свет. И ничем не защищенный, стоит он посредине. Он обязан думать о деньгах, о том, чтобы они не пропали и их стало больше, о жене, о службе и о множестве страшных вещей. У него есть подчиненные, и им35 необходимо36 делать приказания. А если они не послушаются, то нужно37 кричать и топать ногами. Надо быть страшным и сильным38, очень сильным39 для других, -- при этой мысли Андрей Николаевич чувствует, что все тело его, руки, ноги становятся мягкими, точно из них вынуты все мускулы и кости. Это чувство является у него всегда, когда ему нужно делать что-нибудь свое, непривычное и неприказанное.
   В своей канцелярии, где он служит уже пятнадцать лет, он чувствует себя хорошо. Стол его, все тот же за пятнадцать лет40, крытый клеенкою стол41, притиснут в самый угол, и когда проходит (л. 7) советник, он не видит Андрея Николаевича за другими чиновниками. И только помощник секретаря, который берет у42 него переписанные бумаги и дает новые, видит43 его44. Он знает, что он будет делать завтра и всю жизнь, и ничто новое и страшное не встретится на пути. Пять лет тому назад его назначили старшим чиновником -- и что это за страшные были дни!..
   В устроенной Андреем Николаевичем крепости, где он отсиживается от жизни, есть одно слабое место, и только он один знает ту потаенную калиточку, откуда неожиданно появляются неприятели. Он безопасен от вторжения людей, но до сих пор он ничего не мог поделать с мыслями, и они приходят, раздвигают стены и потолок и бросают Андрея Николаевича на середину того чистого поля, где он виден всем и где ему так нехорошо и жутко45. И вот сейчас, когда он только что обрадовался ровному, неслышному движению времени, незаметно подкрались враги (л. 8), и он уже не46 в силах спастись от них. Стен уже нет, и нет его комнаты. Он опять стоит перед советником, чувствует, как обмякли его руки и ноги, и словно прикованный смотрит на сияющий47 блик его лысины, напоминая собою жалкую48 птичку, не могущую49 оторваться от сияющих глаз неподвижной змеи.50 Так проходит секунда, две. Подошвы совсем51 прилипли к полу, и сдвинуть Андрея Николаевича не могли бы даже лошади.
   -- Ну что еще? -- замечает его советник. Голос его гремит как труба, и ноги Андрея Николаевича сдвигаются, но не идут к двери, где спасение, а елозят на одном месте. Но язык еще не отклеился.
   -- Ну?
   -- А... если Агапов не перепишет к двум часам?
   -- Да... -- задумался начальник. -- Ну дайте тогда на дом. Что еще? Ясно?
   Андрей Николаевич плохо понимает, что ему говорят, потому что другая страшная мысль приходит ему в голову. Он52 бессознательно отвечает в тон53 вопросу:
   -- Ясно.
   -- Так... чего вам еще?
   -- А... если у него есть другая работа?
   Это была правда. У Агапова могла быть другая работа, и советник об этом не подумал. Снова с неудовольствием оторвавшись от бумаги, он обратил на Андрея Николаевича (л. 9) нетерпеливый взгляд и ничего не мог придумать.
   -- Ну дайте кому-нибудь еще.
   -- А если...
   -- Что-с? -- рванул советник54. Лысина его покраснела, и очки запрыгали на толстом носу.
   -- Нет, нет, -- скороговоркой и из невольного подражания прокричал Андрей Николаевич так громко, как будто55 начальник находился от него за версту: -- я говорю, если на сегодняшнюю почту мы опоздаем?56
   -- Ф-фа!..
   Через несколько дней советник говорил секретарю:
   -- Откуда вы достали этого болвана, который по горло напичкан всякими "если"? Все, что он предполагает, может случиться, хотя мне это и в голову не приходило. Но ведь и дом этот может провалиться! -- вдруг рассердился он. -- Ведь может?
   -- Казенной постройки, -- пошутил секретарь и серьезно добавил: -- я никак не думал, он такой исполнительный.
   -- Уберите его на старое место.
   И Андрея Николаевича убрали, а у него целую еще неделю руки и ноги были мягкими, как у тряпичной57 куклы, набитой отрубями.
   На улице послышались резкие и крикливые звуки дешевой гармоники. По противуположной стороне шли четверо пьяных, (л. 10) одетых в длиннополые сюртуки, высокие, узкие сапоги на высоких каблучках и картузы, у которых поля были острые как ножи. Все четверо были молоды и шли с совершенно серьезными и даже печальными лицами. Один, высоко держа гармонику, наигрывал однообразный, трескучий мотив, от которого в глазах желтело. Когда уличные ребятишки, подражая взрослым, играли в пьяных и один из них держал в руках чурку вместо гармоники, он изображал этот мотив так:
   -- Ган-на-нидар, ган-на-нидар -- ган-на-нидар най-на...
   Против красивого дома, на мостовой, было единственное сухое место на всей улице, и один из четверых выделился вперед и стал плясать, пристукивая каблуками. Лицо его, молодое, дерзкое, с небольшими светлыми58 усиками, осталось таким же серьезным и даже печальным, как будто он исполнял тяжелую, невеселую обязанность. И остальные смотрели на него так же равнодушно и вяло59, не выражая ни одобрения, ни порицания, и чем-то беспросветно-унылым веяло от этого веселья под хмурым осенним небом среди серых покосившихся домишек.60
   -- Ванька Гусаренок! -- подумал Андрей Николаевич. -- Пляшет61 -- значит, будет сегодня жену бить.
   Когда пьяные прошли и уныло-задорные звуки гармоники замолкли, из покосившегося домика с хлопающей ставней вышла женщина, жена Гусаренка, и остановилась на крылечке, глядя вслед прошедшим. На ней была красная ситцевая кофта, запачканная сажей и лоснившаяся62 на том месте, где округло выступала (л. 11) молодая, почти девическая грудь. Ветер трепал грязное платье и обвивал его вокруг ног, обрисовывая их контуры, и вся она, с босых маленьких ног до гордо повернутой головки, походила на белую63 античную статую, жестокою волею судьбы брошенную в мрак64 провинциального захолустья. Лицо правильное, красивое было бледно, и синие круги увеличивали и без того большие черные глаза. В них не было покоя: трепетный золотистый огонек, как пламя раздува-е(мо)го пожара, пробегал в них и тух под густыми ресницами. Непокорно, с гневом и презрением, Наташа посмотрела65 вслед мужу, идущему из одного кабака в другой, и ушла, не бросив взгляда на окно, за которым притаился Андрей Николаевич.
   -- Вот баба-то! -- ужаснулся он. -- И слава богу, что я66 не женился.
   Андрей Николаевич даже рассмеялся от удовольствия, но оно было непродолжительно. Еще не разгладились морщины, образовавшиеся от смеха, как он почувствовал вторжение врагов-мыслей. И откуда они только берутся, проклятые! Нет для них ни стен, ни преград...67
   Желтыми от табаку пальцами Андрей Николаевич оторвал кусок толстой папиросной бумаги, похожей на оберточную, достал из жестяного ящика щепотку мелкого табаку и свернул папиросу, склеивая концы бумаги языком. За перегородкой храпел, задыхаясь и отдуваясь, Федор Иванович. Ослабленный водкою (л. 12) и поисками двух копеек, он заснул и проснется только вечером, когда стемнеет.68 Воздух изнутри с силою поднимался к горлу спящего, бурлил, ища себе выхода, и с легким шипением выходил наружу, отравляя комнату69 запахом перегоревшей водки. Проснувшись, Федор Иванович будет долго и мучительно кашлять выворачивающим все внутренности кашлем, выпьет квасу и потом водки, и снова начнутся мучения его жены. Так бывало каждый праздник. Андрею Николаевичу стало досадно на этого толстого, рыхлого человека, который всю неделю томится от жара у раскаленной печки, а в праздники задыхается от водки, -- и он обратился к окну. Из-за разорванных туч выглянуло на миг солнце и осветило печальным желтым светом мокрую улицу. Только противуположный дом стоял все таким же гордым и веселым, и окна его сияли.
   Наташа всегда казалась70 хмурой7', даже и в то время, когда она была еще девушкой, красивой и свободной, и любви ее добивались многие. При первой встрече с нею Андрей Николаевич испытал неприятное чувство стеснения и робости. Он с тревого<й> следил глазами за ее быстрыми и резкими движениями, и ему казалось, что сейчас Наташа скажет или72 сделает что-нибудь такое, от чего всем присутствующим на вечеринке станет тяжело и неловко73, (л. 13) И когда она сидела молча и внимательно, по-видимому, слушала, что ей говорили другие, что-то неугомонное, беспокойное продолжало двигаться в74 ее лице. Внезапно она повернула голову, и ее черные глаза устремились на Андрея Николаевича, не то75 спрашивая76, не то приказывая сделать что-то77, сейчас, немедленно. И он хотел отвести от них свои глаза и не мог и испытывал то же состояние безволия, порабощения, как и тогда, когда он глядел, не отрываясь, на блестящую78 лысину начальника.79 Он не видел лица Наташи, и только глаза, страшно большие и страшно черные, сверкали перед ним, как черные алмазы. И все продолжая смотреть на него, Наташа поднялась с места, быстрою, уверенною походкою прошла комнату и села подле него80 так просто и свободно, точно он звал ее, и заговорила, как старая знакомая. И он не только отвечал ей, но говорил и сам, и даже спрашивал ее, и не удивлялся, что она говорит так просто и складно, -- но81 едва Наташа отошла, им овладело чувство величайшего страха, что она снова подойдет и снова82 заговорит. Весь другой день он томился этим страхом и ноги его несколько разобмякали, но когда за перегородкою, у хозяйки, он услыхал (л. 14) низкое, несколько грубоватое контральто Наташи, он, подхваченный неведомою силою, сорвался с места и развязно вошел к хозяйке. Так во время сражения впереди батальона бежит молодой солдатик, размахивает ружьем и кричит "ура", и подумаешь, что это самый храбрый из дерущихся -- а у него холодный пот бежит по бледному лицу и сердце разрывается от ужаса. Но едва Андрею Николаевичу метнулись в глаза два черные алмаза, страх тотчас же прошел и стало легко и спокойно.83
   Прошло немного времени, и вышло так, что Андрей Николаевич любит Наташу и она его. Он уже не так боялся черных глаз с тех пор, как стал целовать их, но что-то непонятное было во всем этом. Точно он не сам любил, а его заставляли любить. Он ничего почти не знал о Наташе и о ее прежней жизни, о которой она не любила говорить.
   -- Жила как и люди живут, -- говорила она. -- Вы лучше о себе расскажите.
   И он рассказывал, как вырос он, подкидыш, в богоугодном заведении, в приюте "для детей бедных мещан г: Орла", как его там били и не давали есть. Он вспомнил о некоторых шалостях своих и чужих84, от души смеялся и удийлялся (л. 15) тому, что неужели это он был тем маленьким дерзким85 мальчиком, который, озираясь, курил в печурку и прятался под лестницей от смотрителя.
   -- И больно вас били?
   -- Да еще как! Ты и от роду о таких побоях не слыхивала.
   Наташа вопросительно посмотрела на него, но ничего не сказала. Дальше была не жизнь, а (л. 15 об.) канитель какая-то. Подвертывалось счастье, хорошая служба, но люди выхватывали из-под руки и оттесняли его. И в рассказе Андрей Николаевича слышался ужас при описании людей, жестокосердых, грубых, идущих напролом и топчущих других слабых людей. Но когда Наташа жалела его, он сердился.
   -- Нечего меня жалеть, есть и понесчастнее меня.
   Наташа видела в этом гневе гордость, которой было так много у нее, но Андреем Николаевичем руководило другое чувство. Когда она смотрела на него вот этими жалостливыми глазами, блестевшими мягко и кротко, ему чудился в них упрек за какую-то совершенную им ошибку, которой поправить нельзя: Он знал, что никакой ошибки он не совершал, но чувство вины было сильным и властным. И понемногу он стал тяготиться Наташей.86
   (л. 16) Раз, летом, они долго сидели в хозяйском саду и потом вышли на берег. Солнце зашло в облаках, и только узкая багрово-красная полоска горела на горизонте, обещая на завтра ветер. Вода была неподвижна, и им сверху казалось, что они смотрят не в реку, а в небо. На том берегу тянулись на много верст бакши и соломенный шалаш сторожа чуть белел на земле, казавшейся черной от контраста с светлым небом. Недалеко от шалаша горел костер, и пламя его поднималось в<в>ерх прямым и тонким лезвием, как от горящей свечи. На улице ударил в колотушку сторож, вышедший на ночное дежурство, а галки, облепившие высокие ракиты, которыми зарос берег, зашумели ветвями и подняли долгий, несмолкающий крик.
   -- Расскажите, как вы были в солдатах, -- попросила Наташа.
   Андрей Николаевич вяло рассказал уже не в первый раз, как87 тяжело ему было маршировать с утра до ночи по раскаленному песку, стоять на дежурстве в глухом поле возле цейхгауза, когда трещит мороз и воют волки. Но этот рассказ не произвел на Наташу впечатления.
   -- Ведь у вас было ружье?
   (л. 17)-- Так что ж что ружье.88
   -- А я бы не побоялась.
   -- Да уж ты -- воительница!
   -- Еще расскажите.
   Андрей Николаевич неохотно продолжал рассказ, но постепенно воодушевился, передавая о том, как ему приходилось по неделям ходить в одной почерневшей рубашке и самому стирать ее.
   -- Так сами и стирали? -- улыбнулась Наташа. При улыбке лицо ее точно освещалось изнутри и становилось странно молодым, почти детским.
   -- Так сам и стирал. А тебе удивительно?89
   Наташа улыбнулась и вдруг обвила рукою Андрея Николаевича и припала лицом к его груди и шее. Руки у нее были сильные, крепкие, Андрею Николаевичу было неудобно и немного больно. Скривив шею, он попытался поднять рукой Наташино лицо, но оно прижималось крепче к жесткой поверхности сюртука. Андрей Николаевич ждал и думал, как все это делается у Наташи неожиданно и порывисто и никогда нельзя понять, чего она хочет и о чем думает. Когда Наташа подняла наконец лицо, оно было бледнее обыкновенного и только на одной щеке горело красное пятно. Она долго смотрела в сторону, вниз по реке, где двигалась90 лодка с нарядно одетыми барышнями и офицерами, не то студентами, и когда повернулась (л. 18) к Андрею Николаевичу, на глазах ее нависли маленькие светлые, как жемчуг, слезинки.
   -- Ну чего ты! -- с неудовольствием спросил Андрей Николаевич.
   Вместо ответа Наташа одним пальцем смахнула слезинки, и, точно сорвавшиеся с небосклона91 звездочки, они упали в траву и потухли. И снова улыбнувшись, Наташа стиснула его руками и стала целовать его рот, глаза, а он думал, что их видят теперь с лодки, и констатировал факт, что в три минуты времени Наташа улыбнулась, заплакала и снова улыбнулась. Но с лодки их не видали. Она словно замерла на неподвижной воде, и казалось, что голова закружится, если посмотреть через борт в эту бездну. Капельки воды сбегали с поднятых весел, и светлые нежные переливы мандолины соединились с густым рокотанием струн гитары. Вот к ним92 уверенно93 присоединились94 мужской голос95, за ним робко последовал женский. Они пели:
   
   Ночи безумные, ночи бессонные,
   Речи бессвязные, взоры усталые,
   Ночи последним огнем озаренные,
   Осени поздней цветы запоздалые...
   
   Над черным краем земли поднимался багрово-красный диск луны, казавшийся близким и странным. И река и черная земля молчали, как в смертный час, и все кругом казалось таким печальным (л. 19) и странным, как и96 эта песня, говорящая о бесплодных сожалениях и безумных ночах.
   ...Воспоминание о<б> этом вечере было болезненно-ярко. Андрей Николаевич закрыл глаза и увидел красную, странную луну и неподвижную, замершую лодку, и непонятная печаль надавила на сердце. А за стеною храпел Федор Иванович, и воздух бурлил в его горле и шипел, выходя наружу. На улице было все так же безлюдно и хмуро, и в покосившемся домике продолжала хлопать ставня. "Привязать не может", -- подумал Андрей Николаевич с гневом на Наташу и, посмотря на часы, увидел, что ему пора обедать. После обеда Андрей Николаевич лег отдохнуть, но сон долго не приходил, и вообще праздник был испорчен.
   После вечера на берегу, на другой же день, начался разлад и был так же мало понятен, как и начало любви. Андрею Николаевичу пришла тогда97 мысль, которая и удивила, и поразила его. До тех98 пор он не мог понять, за что любит его Наташа, но эта мысль объясняла все: Наташа хочет выйти замуж и именно за чиновника. Она женщина неграмотная, говорит "теперича", "поемши"; она99 по ремеслу папиросница, и часто ей, когда она делает папиросы на дому, приходится терпеть непрошеные любезности и заигрывания. И вот она ищет (л. 20) мужа с положением, образованного, который мог бы быть ей покровителем и защитником100, и таких на всей улице один только и есть -- он, Андрей Николаевич Николаев. Как женщина умная и хитрая, она скрывает свои планы и делает вид, что любит бескорыстно. И он также начал хитрить и выводить ее на свежую воду и убедился, что был прав: Наташа прямо сказала, что ей все равно, что замуж идти, что так, без попа, и конечно, солгала. Тут начались для Андрея Николаевича страшные терзания и появились вопросы, от которых он обмякал по нескольку раз на день. Когда он смотрел на Наташу и прикасался к ней, ему хотелось жениться, и101 женитьба казалась легкой, но в остальное время мысль о женитьбе давила его, как кошмар. Он был человеком102, который103 заболевает104 от перемены квартиры, а тут было столько нового, что он мог, умереть. Идти к попу, искать шаферов, а они могут не явиться, и за ними нужно ехать на извозчике, а с извозчиком еще торговаться105, потом венчание, потом нужно новую квартиру, и все пойдет по-новому. И обо всем нужно думать, заботиться, говорить. А если дети пойдут? А если со службы прогонят? А если новая квартира будет сырая и угарная? И Андрей Николаевич отчаянным жестом ерошил волосы, решал, что он завтра же скажет Наташе все, и с иронией спрашивал себя по поводу женитьбы: (л. 21) да разве это мыслимо? -- и смеялся. Люди, которые женятся, казались ему героями, и он с уважением смотрел на Федора Ивановича и хозяйку, которые сумели жениться и остались живы. Раз даже106 он107 написал108 к Наташе:
   "Милостивая государыня,
   Наталья109 Антониевна!
   Сим письмом от 22 августа текущего110 года извещаю вас111..."
   Но так как Наташа была безграмотная, то он письма не послал, но несколько раз перебелял его для себя и удивлялся его убедительности.
   По счастью, объяснений никаких не понадобилось. Сперва Наташа стала смотреть на него таким взглядом, от которого он корчился, как в судорогах, потом перестала смотреть на него совсем, потом рассмеялась и смеялась так долго и весело, что и он присоединился к смеху, хотя ему больше хотелось плакать -- и потом наступил конец. А чиновники, глупые люди, смотрели на него в этот день с изумлением, думали, что он женится, -- поздравляли его и говорили:
   -- Ай да Сусли-Мысли: какую штуку выкинул!
   А он именно не женился!
   Через год Наташа вышла за Гусаренка. Это был второй радостный день, когда Андрей Николаевич112 сидел у своего окна и видел, как трясется от топота пляшущих покосившийся домик, (л. 22) и слушал несущийся оттуда веселый гомон и визг гармоники.113 (л. 22об./21b) Подумать только, что он мог быть центром этого водоворота! И с особенною радостью он услыхал, уже поздно ночью, как в покосившемся домике зазвенели разбиваемые стекла, понеслись дикие крики и женские визгливые вопли114. Мимо его окна, громко топоча ногами, пробежал кто-то, потом послышались звуки борьбы, падение тела.
   -- Стой, не уйдешь, -- хрипел с натугой чей-то голос.
   -- Караул!
   Точно проснувшись115, затрещала колотушка сторожа, и ей завторили116 жу<р>чащие свистки патруля городового Баргамота. Очевидно, передрались пьяные гости117.
   "Началось!" -- подумал Андрей Николаевич, чувствуя себя особенно уютно в теплой постели. "Вы там деритесь, а я вот так!" -- ухмыльнулся он и накрыл голову толстой118 подушкой. Стало тихо, как в могиле.
   Ему нисколько не было удивительно, что Наташа вышла замуж именно за Гусаренка, отъявленного пьяницу и баламута. Наташа была страшный человек -- и Гусаренок был человек страшный. Однажды, еще в ту пору, когда119 у Андрея Николаевича существовали отношения с Наташей, но уже подходили к концу, он рассказал ей120 про драку, которую он видел в тот день на улице и в которой главным героем и победителем был Гусаренок. Он с отвращением и ужасом говорил про то, какое было бледное (л. 23об. 122) лицо у победителя и как струйки121 красной крови бежали по этому лицу122.
   -- Ванька сильный, -- задумчиво123 сказала Наташа, и в голосе ее не было отвращения.
   -- Как же, Бова-богатырь! -- с иронией ответил Андрей Николаевич и с презрением и страхом человека, боящегося124 физической боли, напал на пушкарей, этих диких и грубых скотов, находящих наслаждение в побоях, от которых ломаются кости и вылетают зубы. -- А главное -- водка, водка.
   -- Гусаренок бросит пить.
   -- Он говорил тебе это? -- Андрей Николаевич с раздражением засмеялся. -- Вот и шла бы за него замуж.
   -- И пойду, -- сказала Наташа вполне серьезно, но рассмеялась и добавила: -- он грозится, что ноги вам переломает, как со мною увидит.
   -- Я чиновник, меня он не может побить, -- ответил Андрей Николаевич спокойно, но ноги его обмякли. -- А вот тебя будет бить.
   -- Нет. Он хороший, он только воли над собою не имеет.
   -- Все-то у тебя фантазии. Ухватится за всякую дрянь -- хороший! -- передразнил Андрей Николаевич.
   И он оказался прав, Наташина же вера не оправдалась, (л. 24/23) Развинченный воспоминаниями, Андрей Николаевич ворочался на постели, и125 чем сильнее ему126 хотелось уснуть, тем дальше уходил от него сон. Но постепенно мысли стали путаться в голове, образы и картины потускнели, и наступил сон. Нижняя губа отвисла и обнажила бледные127 десны и крупные темные зубы. На висках заметно бились артерии, и брови беспокойно двигались, точно стараясь отогнать от себя что-то неприятное128. Проснулся Андрей Николаевич от страшного сновидения: за ним гнался и хотел его убить Гусаренок. Он бежал по высоким129 и пустым комнатам, которым не было конца, а сзади него гулко раздавались шаги преследующего Гусаренка, и в руке его был острый и блестящий нож...
   В комнатке было темно, и лишь легкий свет проникал в окно от фонаря, стоявшего на противуположной стороне улицы, у богатого дома. В хозяйской комнате также, по-видимому130, горел огонь, так как от131 щели, находившейся в перегородке, на пол ложилась светлая полоса. Успокоившись от страшного сна, Андрей Николаевич услышал за стеной тихий шепот и узнал голос хозяйки.132 В этом133 голосе134 сквозило страдание и боязнь, что ее услышит тот, о (л. 25) котором она говорила, хотя он135 был отделен от нее расстоянием улицы и стенами.
   -- Ах кровопивец, ах аспид, -- шептала хозяйка. -- Ушла бы ты от него совсем.
   Наташа ответила, и ее низкий голос звучал громко и размеренно136, и137 слабое трепетание не было замечено ни хозяйкою, ни Андреем Николаевичем.
   -- Куда уйти-то?
   "Ага! нашла коса на камень!" -- подумал Андрей Николаевич, вспоминая свой сон.
   -- И вправду, куда идти? -- с готовностью согласилась хозяйка. -- Вот и мой тоже. Пропасти нет на эту водку.
   Хозяйка замолкла, и как будто что-то бесформенное, темное и страшное вползло в комнату и повеяло смертью -- и это страшное была водка, господствующая над людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.
   -- Отравлю его, -- сказала Наташа так же громко и размеренно.
   -- Что ты, что ты, -- забормотала хозяйка. -- Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в кухне постелю, а то мой опять будет колобродить. А к глазу ты пятак приложи -- ишь как изуродовал, разбойник.
   Андрей Николаевич подошел к окну и открыл половинку. В комнату ворвался теплый138 ветер13', пахнущий сыростью и гниющими (л. 26) листьями, и зашелестел бумагами на столе. Слышно стало, как скрипит дерево140 о железную крышу141 и шуршит мокрая зелень. К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины и дамы, в широких ротондах и с белыми платками на головах. Подбирая шумящее платье, они всходили на крыльцо и входили в дверь, которая выпускала на миг142 столб белого света, зажигавшего блестки на металлических частях экипажа и упряжи.143 Дом стоял безмолвный и большой, и чудилось, что144 сквозь тяжелые ставни, закрывавшие высокие окна, сия<ю>т зеркальные стекла и145 вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни. Несколько экипажей остались ждать господ, и кучера, раскормленные, важные, с презрением смотрели с высоты своих козел на темные, покосившиеся домишки.
   Напившись чаю и четким красивым почерком146 переписав казенную бумагу, Андрей Николаевич начал готовиться к новому сну и улыбнулся, слушая, как бурчал Федор Иванович сокрушенно и раздумчиво:
   -- Вот в чем дело: двух копеек я так-таки и не разыскал. -- О Господи!..
   Нужно было закрыть ставню, и Андрей Николаевич прошел на улицу. Экипажи еще стояли, и кучера грузными и147 сонными массами темнели на козлах.148 (л. 27) В большом доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами стихали, относимые порывом ветра. И этот же ветер приносил на крыльях своих новые звуки, явственно слышные, когда переставало скрипеть дерево. То были печальные и странно мелодичные звуки, и не руками живых людей вызывались они в эту черную ночь. Легкие, как само дуновение ветра, они то нежно149 молили и плакали и умолкали с жалобным стоном; то, гневно ропщущие,150 поднимались к небу с угрозою и гневом. Словно чья-то душа молила о спасении и жизни и гневно роптала.
   -- Противная штука! -- рассердился Андрей Николаевич151. В одном этом отношении он не разделял вкусов владельца большого дома, и когда тот поставил на крыше арфу и ветер играл на ней свои печальные песни, он152 никак не мог понять, зачем нужны эти песни человеку с белыми зубами и яркой улыбкой.
   -- Ужасно противная штука, -- повторил Андрей Николаевич и, понизив голос, добавил: -- куда только полиция смотрит.
   Торопясь, как будто кто за ним гнался, Андрей Николаевич с силою захлопнул за собою дверь кухни и увидел Наташу, которая неподвижно сидела на лавке со сложенными на коленях руками. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную (л. 28) красную кофту153 белела высокая грудь, но Наташа не закрывала ее, хотя глаза ее были устремлены прямо на вошедшего.154
   -- Сколько лет, сколько зим, -- проговорил Андрей Николаевич: -- как поживаете?
   Наташа молчала и смотрела на него.
   -- Я ничего, слава богу, здоров.
   Наташа молчала. Андрей Николаевич хотел передать поклон супругу, как он делал это при всякой встрече, но сейчас это было неудобно. Наташа очевидно нуждалась в утешении, и потому он сказал:
   -- Знаете, вы не особенно огорчайтесь. Милые ссорятся, только тешатся, -- пошутил он.
   -- Убирайтесь, -- проговорила Наташа.
   "Эка фу-ты, ну-ты", -- думал Андрей Николаевич, укладываясь спать. "Мало, видно, учили. Ты вот там сиди, а я буду спать", -- развеселял он себя. Но как только мигнула последний раз лампа и в комнате наступил мрак, он почувствовал себя снова во власти врагов. Исчезли стены и потолок, и он находился в поле, а на него отовсюду налетали и тонущий Гусаренок с безумными глазами, и красный диск луны, и (л. 29) песня, страшная и загадочная, как и все.
   -- Пропал праздник, совсем пропал, -- шептал Андрей Николаевич и чувствовал, что ему хочется и плакать, и смеяться -- и вернуть, хоть на миг вернуть тот вечер, когда так загадочно155 стояла на небе красная луна, и звучала песня, и на плече его лежала головка Наташи.
   Порывистым жестом Андрей Николаевич накрыл голову толстой подушкой и почти сразу успокоился, точно он нашел новые стены. Всякие звуки исчезли, стало так тихо, как в могиле.
   Простучал последний экипаж. Улица заснула, и только хлопала непривязанная ставня да в минуты, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные звуки, и плакали, и роптали, и молили о жизни.
   
   18 июня 1899 г.
   
   1 Далее было (с абзаца): Было воскресенье, и чиновник Андрей Николаевич Николаев, или "Сусли-Мысли", как называли его товарищи, посвящал 4. С. 81-142.
   Дн6 -- "Дневник" Леонида Андреева [26.02.1892-20.09.1892] / Публ. H Л. Генераловой // Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994. С. 247-294.
   Дн7 -- Андреев Л.Н. Дневник. 26.09.1892-04.01.1893 (РАЛ. MS.606/E.6).
   Дн8 -- Андреев Л.Н. Дневник. 05.03.1893-09.09.1893 (РАЛ. MS.606/E.7).
   Дн9 -- Андреев Л.Н. Дневник. 27.03.1897-23.04.1901; 01.01.1903; 09.10.1907 (РГАЛИ. Ф. 3290. Сдаточная опись. Ед.хр. 8).
   Жураковский 1903а -- Жураковский Е. Реально-бытовые рассказы Леонида Андреева // Отдых. 1903. No 3. С. 109-116.
   Жураковский 1903б -- Жураковский Е. Реализм, символизм и мистификация жизни у Л. Андреева: (Реферат, читанный в Московском художественном кружке) // Жураковский Е. Симптомы литературной эволюции. Т. 1. М., 1903. С. 13-50.
   Зн -- Андреев Л.Н. Рассказы. СПб.: Издание т-ва "Знание", 1902-1907. T. 1--4.
   Иезуитова 1967 -- Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева (1892-1904): Дис.... канд. филол. наук. Л., 1976.
   Иезуитова 1976 -- Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева (1892-1906). Л., 1976.
   Иезуитова 1995 -- К 125-летию со дня рождения Леонида Николаевича Андреева: Неизвестные тексты. Перепечатки забытого. Биографические материалы / Публ. Л.А. Иезуитовой // Филологические записки. Воронеж, 1995. Вып. 5. С. 192-208.
   Измайлов 1911 -- Измайлов А. Леонид Андреев // Измайлов А. Литературный Олимп: Сб. воспоминаний о русских писателях. М., 1911. С. 235-293.
   К -- газета "Курьер" (Москва).
   Кауфман -- Кауфман А. Андреев в жизни и своих произведениях // Вестник литературы. 1920, No 9 (20). С. 2-4.
   Коган 1910 -- Коган П. Леонид Андреев // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. 3. Современники. Вып. 2. М.: Заря, 1910. С. 3-59.
   Колтоновская 1901 -- Колтоновская Е. Из жизни литературы. Рассказы Леонида Андреева // Образование. 1901. No 12. Отд. 2. С. 19-30.
   Кранихфельд 1902 -- Кранихфельд В. Журнальные заметки. Леонид Андреев и его критики // Образование. 1902. No 10. Отд. 3. С. 47-69.
   Краснов 1902 -- Краснов Пл. К. Случевский "Песни из уголка"; Л. Андреев. Рассказы // Литературные вечера: (Прилож. к журн. "Новый мир"). 1902. No 2. С. 122-127.
   ЛА5 -- Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К.Д. Муратовой. М.; Л.: АН СССР, 1960.
   ЛН72 -- Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965 (Литературное наследство. Т. 72).
   МиИ2000 -- Леонид Андреев. Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000.
   Михайловский 1901 -- Михайловский Н.К. Рассказы Леонида Андреева. Страх смерти и страх жизни // Русское богатство. 1901. No 11. Отд. 2. С. 58-74.
   Неведомский 1903 -- Неведомский М. [Миклашевский М.П.] О современном художестве. Л. Андреев // Мир Божий. 1903. No 4. Отд. 1. С. 1-42.
   HБ -- журнал "Народное благо" (Москва).
   HP -- Андреев Л.Я. Новые рассказы. СПб., 1902.
   Пр -- Андреев Л.Н: Собр. соч.: [В 13 т.]. СПб.: Просвещение, 1911-1913.
   OB -- газета "Орловский вестник".
   ПССМ -- Андреев Л.Н.-- Полн. собр. соч.: [В 8 т.]. СПб.: Изд-е т-ва А.Ф. Маркс, 1913.
   Реквием -- Реквием: Сб. памяти Леонида Андреева / Под ред. Д.Л. Андреева и В.Е. Беклемишевой; с предисл. ВЛ. Невского М.: Федерация, 1930.
   РЛ1962 -- Письма Л.Н. Андреева к A.A. Измайлову / Публ. В. Гречнева // Рус. литература. 1962. No 3. С. 193-201.
   Родионова -- Родионова Т.С. Московская газета "Курьер". М., 1999.
   СРНГ -- Словарь русских народных говоров. М.; Л., 1965-- . Вып. 1-- .
   Т11 -- РГАЛИ. Ф. 11. Оп., 4. Ед.хр. 3. + РАЛ. MS.606/ В.11; 17 (1897 -- начало осени 1898).
   1 Т1-Т8 -- рабочие тетради Л.Н.Андреева. Обоснование датировок тетрадей см. с. 693.
   Т2 -- РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 4. (Осень 1898., до 15 нояб.).
   Т3 -- РГБ. Ф. 178. Карт. 7572. Ед.хр. 1 (7 дек. 1898 -- 28 янв. 1899).
   T4 -- РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 1 (18 июня -- 16 авг. 1899).
   Т5 -- РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 2 (конец августа -- до 15 окт. 1899).
   Т6 -- РАЛ. MS.606/ А.2 (15-28 окт. 1899).
   Т7 -- РАЛ. MS.606/ A.3 (10-19 нояб. 1899).
   Т8 -- РАЛ. MS.606/ A.4 (14 нояб. 1899 -- 24 февр. 1900).
   Урусов -- Урусов Н.Д., кн. Бессильные люди в изображении Леонида Андреева: (Критический очерк). СПб.: Типогр. "Общественная польза", 1903.
   Фатов -- Фатов H.H. Молодые годы Леонида Андреева: По неизданным письмам, воспоминаниям и документам. М., Земля и фабрика, 1924.
   Чуносов 1901 -- Чуносов [Ясинский И.И.]. Невысказанное: Л. Андреев. Рассказы. СПб., 1901 // Ежемесячные сочинения. СПб., 1901. No 12. С. 377-384.
   Шулятиков 1901 -- Шулятиков В. Критические этюды. "Одинокие и таинственные люди": Рассказы Леонида Андреева // Курьер. 1901. 8 окт. (No 278). С. 3.
   S.O.S. -- Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914-1919). Письма (1917-1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918-1919) / Под ред. и со вступит. Р. Дэвиса и Б. Хеллмана. М; СПб., 1994.
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов