Писарев Дмитрий Иванович - "Физиологические эскизы" Молешотта

Д. И. Писарев

"Физиологические эскизы" Молешотта
(Physiologisches Skizzenbuch von Jac. Moleschott. Giessen 1861)

"В наше время было бы странно думать, что дух не зависит от материи", -- этими словами начинает Молешотт свою книгу. Мы постепенно перестаем бояться природы и благоговеть перед нею; мы перестаем навязывать ей сознательные стремления и определенные цели; мы смотрим на то, что у нас перед глазами, и стараемся быть внимательными; усилия наши направлены к тому, чтобы усовершенствовать орудия познавания, и, чтобы рассмотреть предмет нашего наблюдения в разных положениях и с разных сторон, мы обуздываем деятельность теоретического мышления, которое постоянно торопится к общим выводам; мы хотим как можно больше видеть и как можно меньше догадываться. До сих пор не придумано такого микроскопа, который мог бы следить за работою мысли в мозгу живого человека; на этом основании исследователи очень благоразумно обходят до времени эти интересные отправления человеческого организма и сосредоточивают свои силы на разъяснении других процессов, более грубых и, следовательно, более осязательных. Что можно рассмотреть микроскопом и разложить химическим анализом, то рассматривается и разлагается; что недоступно непосредственному исследованию, то наблюдается через сближение отдельных фактов, подобно тому, как в алгебраических уравнениях неизвестная величина определяется по известным. Камень за камнем сносится на то место, где надо выстроить дом; наблюдения и опыты не противоречат друг другу, но часто лежат особняком, не обнаруживая между собой видимой связи и необходимого соотношения. Неизвестного еще так много, что даже не обозначены общие линии того здания, которое выстроится со временем и в которое войдут как строительные материалы все песчинки, добытые правильным трудом человеческой мысли. Ничто не построено, но многое собрано и, главное, многое разрушено.

С тех пор как живет человечество, оно невольно старалось себе объяснить, что такое человек, мир, природа и ее законы; любознательности было много, а знаний мало; поневоле приходилось добавлять фантазией; возникло великое множество миросозерцаний, более или менее поэтических, великое множество образов, более или менее величавых; от разных остатков этих миросозерцаний приходится теперь избавляться; разные изношенные образы приходится разбивать, выметая их осколки с того места, на котором предполагается строить новое здание в современном вкусе, на прочном фундаменте. Отношение между человеком и окружающею природою и даже в самом человеке отношения между различными частями и отправлениями его организма составляют решительное яблоко раздора между мыслителями и фантазерами. Последние, сильные числом, хотят допустить во что бы то ни стало присутствие таких элементов, каких в действительном мире никогда не было и не может быть, таких вещей, о которых, по выражению нашего народно-эпического языка, "ни в сказке сказать, ни пером написать". Фантазеры вооружаются самым разнообразным дрекольем, чтобы отстоять свое дело; они вносят свои невесомые тонкости во все сферы человеческих знаний и искусства; натуралисты, историки и поэты часто оказываются зараженными самым узколобым мистицизмом. Мыслителям приходится иногда тратить много времени на то, чтобы разбивать теории и фантазии и чтобы открыть глаза слишком доверчивым и совершенно беззащитным неспециалистам; лучшие из мыслителей идут другим путем, более трудным, но зато более плодотворным; они совершенно отворачиваются от области произвольных гаданий, предоставляют ее идеалистам, а сами наблюдают и изучают химический состав крови, процесс пищеварения, конструкцию волос, ногтей и прочие ничтожные мелочи; и эти ничтожные мелочи уже теперь повернули вверх дном колоссальные теории мировых мыслителей и целых народов; эти ничтожные мелочи уже теперь разбили оковы человеческой мысли. Дело разрушения сделано; дело созидания будет впереди и займет собою не одно поколение.

"Физиологические эскизы" Молешотта посвящены строгому исследованию некоторых отправлений и отдельных частей человеческого тела. Первый этюд рассматривает влияние пищи на человеческий организм, второй разбирает подробно те видоизменения, которые производит в человеке движение на чистом воздухе, четвертый в популярной форме сообщает публике микроскопические наблюдения ученых над роговою оболочкою человеческого тела. Третий очерк, о котором стоит поговорить подробно в конце статьи, существенно отличается от остальных по своему характеру и предмету; он заключает в себе характеристику Георга Форстера, написанную с замечательною глубиною критического взгляда и проникнутую самым честным сочувствием к личности благородного деятеля. Главною задачею моей настоящей статьи будет сгруппировать мысли Молешотта, выраженные в его чисто физиологических эскизах, и представить их читателям в ясном и по возможности сжатом изложении.

"Жить, -- говорит Молешотт, -- значит сохранять форму своего тела вопреки беспрерывному изменению мельчайших материальных частиц, составляющих собою тело" (стр. 2). Беспрерывное изменение материальных частиц совершается посредством тех выделений, которые сопровождают собою процессы дыхания и пищеварения; кроме того, оно происходит путем испарины, отпадения засохших частичек кожи, вырастания и обрезывания волос и ногтей. Убывающие частицы нашего тела должны замещаться новыми; новые надо выработывать из какого-нибудь материала, а материал этот мы получаем из пищи, которую принимаем в желудок, и из воздуха, который вдыхаем в легкие. Мы, по словам Либиха, похожи на ходячие печи, нуждающиеся в постоянной или по крайней мере часто повторяющейся топке. Положенное в нас топливо перегорает и, претерпевая разные изменения, переработывается в кровь. А что такое кровь? Бордё говорит, что кровь есть мясо в жидком состоянии, но Молешотт с этим не соглашается. В крови, по его словам, заключаются задатки и зародыши всего тела: мозг, нервы, кости, мясо, кожа и хрящи -- все выработывается из крови, следовательно, в крови есть такие химические составные части, которых нет в мясе и которые идут на построение других тканей нашего тела.

Значение крови становится, таким образом, чрезвычайно важным.

Химический состав крови дает нам мерку для оценки сравнительного достоинства всякой пищи; если употребляемая нами пища содержит в себе составные части крови и притом в одинаковой пропорции с кровью, то эта пища может поддерживать наше существование и сохранять наше здоровье. Тщательное исследование химического состава здоровой крови должно, таким образом, служить основанием для всяких дальнейших исследований о количестве и качестве пищи, необходимых для надлежащего восполнения убывающих частиц организма.

Молешотт посвящает рассмотрению крови целую главу своего эскиза. Из этого рассмотрения оказывается, как известно людям, знакомым с физиологиею, что кровь состоит из соединения азота, углерода, водорода, кислорода, калия, натрия, кальция, магния, железа, серы, фосфора, хлора и фтора. Если выразиться проще, можно сказать, что на 100 частей крови приходится 79 частей воды; остальные 21 часть состоят из белковины (т.е. из такого вещества, которое по своему составу и по свойствам очень похоже на яичный белок), из различных солей и из очень незначительного количества жира и сахара; на 1000 частей крови приходится около 4 частей жира, а количество сахара, заключающееся в крови, еще гораздо меньше и до сих пор еще не было определено. Красный цвет крови происходит от примеси железа; нарушение этого цвета сопровождает собою расстройство и большую или меньшую слабость всего организма; поэтому присутствие железа в крови совершенно необходимо, хотя количество так незначительно, что не может быть в точности определено. Каждая из составных частей крови потребляется организмом на построение тех или других разрушающихся или устаревших частиц. Так, например, фосфорнокислая известь (соединение фосфора, кислорода и кальция) идет на ремонт костей, фтористый кальций образует зубы, поваренная соль -- хрящи.

Для работы нашего мозга необходим фосфор и особенного рода фосфористый жир. "Как кровь не может обращаться с должною силою без притока железа, как кости не могут служить опорою для нашего тела без притока извести, так точно мозг не может думать без притока фосфора и фосфористого жира". Без фосфора нет деятельности мысли; но предполагать, чтобы у умного человека было в мозгу много фосфора, по словам Молешотта, неосновательно, потому что орган одинаково страдает от избытка какого-нибудь ингредиента, как и от недостатка. Каждый орган вытягивает из крови именно то количество материала, которое необходимо для его отправлений; он не возьмет себе лишнего, но если же случится недостаток, если в крови не найдется необходимых материалов, тогда, конечно, деятельность органа должна ослабеть и постепенно прекратиться -- (Moleschott. Lehre der Nahrungsmittel. S. 100). Очень может быть, что утомление, которое мы чувствуем после продолжительной умственной работы, происходит от того, что фосфористый жир истрачивается и что мозг не успевает вытягивать из крови необходимого количества материала; очень может быть, что напряжение мысли, усилие ума связано с усиленною деятельностью тех сосудов, которые тянут фосфор из крови в мозг. Что это утомление, эти усилия и напряжения основываются на чисто материальном процессе -- в этом смешно и сомневаться; но сущность этого процесса совершенно не разъяснена, и потому мы хорошо сделаем, если из заманчивой сферы гипотез снова спустимся на твердую почву положительных фактов.

III

Так как принимаемая нами пища должна переработаться в кровь, то она, как уже было выше замечено, должна заключать в себе все те составные части, которые были указаны в крови; вода, белковина, соли, жир и сахар непременно должны входить в нашу пищу, потому что все эти специи необходимы для образования крови; воды должно быть всего больше, потому что из нее состоят почти 4/5 всей нашей крови; действительно, опыт показывает, что самые сухие пищи содержат в себе значительный процент воды; мы пьем чай или кофе утром и вечером; за обедом мы едим суп, следовательно, во всех этих видах поглощаем воду; сверх того мы по нескольку раз в день чувствуем жажду и утоляем ее напитками, которых большая часть разбавлена водою; наконец, мы вдыхаем в себя водяные пары, носящиеся в воздухе, и таким образом еще увеличиваем количество поглощаемой воды. Словом, вода есть самая важная и необходимая составная часть нашей пищи; жажда чувствуется скорее голода и в меньшее время ведет за собою смерть; впрочем, все составные части крови непременно должны входить в нашу пищу; если будет совершенно опущен хоть один из ее ингредиентов, то произойдет расстройство организма, которое рано или поздно приведет к его разрушению.

Я обратил внимание на особенную важность воды только потому, что недостаток ее замечается всего скорее, измучивает и убивает человека в самое короткое время и, следовательно, бросается в глаза при самом поверхностном взгляде на дело. В строго научном смысле нельзя сказать, чтобы вода была важнее других составных частей крови: все они необходимы для поддержания жизни и здоровья, следовательно, все одинаково важны; замечу только, что жир может быть заменен сахаром потому, что сахар, принимая в кишечном канале разные химические изменения, превращается в жир. Пчелы приготовляют воск из цветочного сахара, а воск представляет существенное сходство с жиром, с тою только разницею, что еще менее жира содержит в себе кислорода. Наблюдения Либиха над домашними животными доказали решительно, что сахар превращается в жир; знаменитый химик взвешивал жир убитых быков и масло, доставляемое коровами, и вычислил, что эти животные не могли получить этих веществ из своей пищи в виде чистого жира. Анализ коровьего помета показал, что в нем корова выбрасывает столько же жира, сколько его находится в ее пище. Но в этой пище (в сене и картофеле) есть много таких веществ, которые в желудке превращаются в сахар; из сахара развивается молочная кислота, из молочной кислоты масляная кислота и наконец жир. Из этого превращения сахара в жир видно, что вещества, составляющие нашу пищу, более или менее подвергаются изменениям, смотря по тому, насколько эти вещества сродни составным частям нашей крови. Молочная кислота ближе сахара подходит к жиру; сахар подходит к жиру ближе крахмала. Из этого следует заключение, что крахмал не так скоро может быть превращен в жир, как сахар, и что сахар в свою очередь перейдет в жир медленнее молочной кислоты.

Но главная и важнейшая часть пищеварения заключается именно в приготовлении крови из принятой пищи, следовательно, чем скорее и легче принятая пища переработывается в кровь, тем успешнее совершается пищеварение; успешность пищеварения зависит преимущественно от свойства пищи или, точнее, от степени сродства ее с составными частями крови; удобоваримою можно назвать ту пищу, из которой легче и скорее добываются ингредиенты крови; на этом основании молочная кислота окажется удобоваримее сахара, сахар удобоваримее крахмала. Те составные части нашей пищи, которые не могут переработаться в кровь, оказываются ненужными и должны быть удалены как посторонние тела. Эти-то ненужные составные части нашей пищи составляют главное основание испражнений, к которым сверх того присоединяются желудочные и кишечные слизи и жидкости, обветшалые частицы кожи, выделения желчи, словом, такие материалы, которые входили в состав нашей крови и нашего тела и потом устарели и пришли в негодность. Чем меньше ненужных частиц содержит в себе наша пища, тем большее количество питательных веществ она отдает в кровь; таким образом, более питательною называется та пища, которая содержит в себе наибольший процент веществ, необходимых для образования крови. Не все питательные вещества, заключающиеся в нашей пище, могут быть из нее добыты во время ее пребывания в желудке и в кишечном канале. Пребывание это ограничено известным временем, и если в течение этого времени желудочные и кишечные соки не успели химически переработать пищу, если они не успели обратить ее в кровь, то пища выйдет из нашего тела, несмотря на то, что она в неразложенном состоянии заключает в себе много материалов, способных превратиться в кровь.

Мясо и молоко по своему химическому составу подходят к крови ближе печеного хлеба; печеный хлеб подходит к ней ближе сена; мясо и молоко питательнее хлеба и, сверх того, удобоваримее хлеба; это значит, что фунт мяса заключает в себе больше ингредиентов крови, чем фунт хлеба; кроме того, ингредиенты крови, заключающиеся в фунте хлеба, должны претерпеть несколько химических изменений, прежде чем они превратятся в действительную кровь, и число этих химических изменений больше, чем число изменений, которые должны претерпевать питательные вещества, заключающиеся в фунте мяса. Стало быть, не говоря уже о том, что количество питательных частиц в хлебе меньше, чем в мясе, нужно еще обратить внимание на то, что это меньшее количество труднее добыть из хлеба, чем из мяса, и что, следовательно, большее количество питательного вещества пропадает даром, т.е. пройдет через пищеварительный канал, не разложившись. При всем том, человек может жить, питаясь хлебом и водою и совершенно обходясь без мяса и молока; он будет слабее человека, питающегося мясом, но не умрет и даже будет способен работать. Если же вы будете кормить человека одним картофелем, то он через 2 недели ослабеет и сделается неспособным заработывать себе пропитание. Это происходит от того, что картофель непитателен и неудобоварим. В крови нашей заключается в 50 раз больше белковины, чем жира, а в картофеле белковины почти в 20 раз меньше, чем веществ, образующих жир. Стало быть, чтобы вытянуть из картофеля то количество белковины, которое необходимо для поддержания нормального состава крови, человек должен принять в желудок огромное количество разных посторонних и ненужных веществ. По вычислениям Молешотта оказывается, что здоровый работник должен съедать в день 20 фунтов картофеля, чтобы добывать из него необходимое количество белковины. Но органы пищеварения не могут справиться с таким огромным количеством материала; они будут завалены ненужным мусором и, может быть, совершенно остановят свою деятельность; если бы этого не случилось, тогда произошло бы другое неудобство: крахмал картофеля переработался бы в жир, и этот жир потопил бы собою остальные, более благородные части нашей крови.

"Может ли, -- восклицает Молешотт, -- ленивая картофельная кровь придавать мускулам силу для работы и сообщать мозгу животворный толчок надежды? Бедная Ирландия! Твоя бедность родит бедность! Ты не можешь остаться победительницею в борьбе с гордым соседом, которому обильные стада сообщают могущество и бодрость! Ты не можешь победить! Твоя пища может породить бессильное отчаяние, но не возбудит она воодушевления, а только воодушевление способно отразить исполина, в жилах которого течет живая сила деятельности вместе с богатою кровью. Не благодари Америку за тот подарок, который увековечивает твое несчастие! Мы можем хвалить доброе намерение Гокинса, принесшего тебе картофель, но ты не должна считать его своим благодеянием". (Учение о пище. Стр. 119).

Но почему же картофель, не способный поддерживать силы человека, служит отличною пищею для рогатого скота и для свиней? Почему сено, из которого человеческий желудок не вытянет ни одной питательной частицы, может в случае необходимости в течение многих месяцев поддерживать существование лошади? Почему человек, оставленный в луговой степи, рискует умереть с голоду, между тем как эти же самые степи кормят многочисленные стада буйволов? Ответ на все эти вопросы отыскивается в различном устройстве органов пищеварения. Эти органы у травоядных животных гораздо сложнее, чем у плотоядных, потому что растительная пища сравнительно с животною нуждается в большем количестве изменений, чтобы превратиться в кровь и, следовательно, должна дольше животной пищи пробыть в желудке и в кишках и дольше ее подвергаться действию пищеварительных соков и кислот. "Пища, -- говорит Молешотт, -- превратила дикую кошку в ручную. Из плотоядного животного с коротким пищеварительным каналом путем постепенной привычки из нее образовалось совершенно другое существо, которому длинный канал дает возможность переваривать растительную пищу, не знакомую ему в естественном состоянии". (Уч. о пище. Стр. 1). "Человек занимает средину между плотоядными и травоядными животными: зубы и челюсти, желудок и кишки, слюнные железки и жевательные мускулы его устроены так, что делают его способным принимать и переваривать смешанную пищу (ibid. 180). Вследствие этой смешанной пищи кровь его также стоит по своему химическому составу посредине между кровью чисто плотоядного и кровью чисто травоядного. Из крови выработываются ткани организма; свойствами крови обусловливаются свойства мускулов, зубов, железок, костей, мозга, особенности ума и характера. Измените пищу человека, и весь человек мало-помалу изменится. Переход от мяса к сену так резок, что человек его не вынесет, но путем постепенных изменений можно довести человека до того, что он сделается травоядным животным, точно так же, как кошка из животного плотоядного сделалась животным, способным варить растительную пищу. Такой переход потребовал бы многих поколений, но в нем нет ничего невозможного; сомнительно только, чтобы травоядный человек мог быть венцом создания и человеком в лучшем смысле этого слова. Сомнительно, чтобы усовершенствование или, вернее, усложнение пищеварительных органов не совершилось в ущерб развитию мозга.

Можно выразить смелое предположение, что разнообразие пищи, ведущее за собою разнообразие составных частей крови, служит основанием разносторонности ума и гармонического равновесия между разнородными силами и стремлениями характера. Европеец доводит разнообразие пищи до последних пределов; как гражданин мира, он не ограничивается произведениями своей родины и питается всем, что приходится ему по вкусу; как человек занимает средину между животными, так европеец занимает средину между людьми; растительная и мясная пища достигают возможно полного равновесия в репертуаре европейской кухни образованных и зажиточных классов. Поэтому в европейце нет той дикости, которая характеризует собою племена звероловов; нет и той сонливости, которою отличаются индусы, питающиеся корнями и овощами; процесс пищеварения совершается легко и скоро; отягощение и лень, порождаемые сытным обедом, продолжаются не более часа, потому что смешанная пища разлагается легко и отсылает в кровь необходимый транспорт материалов. Мозг тянет из крови столько фосфора, сколько понадобится; работа мысли идет широким махом; возникают философские системы и художественные произведения, слагаются социальные теории и практические усовершенствования, является вера в силы человечества и уважение к человеческому достоинству -- и что же? Если даже побудительный толчок к этим прекрасным движениям лежит вне свойств нашей пищи, то, конечно, этим свойствам мы обязаны теми силами, которые выполняют задуманное дело и не дают замереть благородным и высоким стремлениям. (Уч. о пище. Стр. 181).

Существеннейшая часть принимаемой нами пищи подвергается нескольким более или менее важным изменениям, прежде нежели мы решаемся взять ее в рот. Никто не ест сырого мяса или картофеля, никто не глотает целиком зерна ржи или пшеницы. Поваренное искусство, развивавшееся помимо всякой научной теории, заботится только о том, чтобы угодить более или менее утонченным требованиям вкуса, а между тем большая часть его распоряжений заслуживает полного одобрения со стороны возникающей науки о предметах пищи. Целый ряд примеров может подтвердить собою ту мысль, что человечество руководилось безошибочным инстинктом в выборе и приготовлении своих яств.

По известному неприятному ощущению жаждущий чувствует, что его организм нуждается в притоке воды; грудной ребенок кричит, когда чувствует голод, и успокоивается, когда начинает сосать грудь; в этих случаях очевидно действует природный инстинкт, а не опыт. Тот же природный инстинкт выражается в чувстве вкуса; когда мы находимся в здоровом состоянии, то нам нравится то, чего действительно требует наш организм; нам приедается одна и та же пища, потому что она вносит в нашу кровь слишком много одних ингредиентов и слишком мало других; нам никогда не надоедает хорошая говядина именно потому, что она доставляет нам в изобилии все составные части нашей крови; нам никогда не надоедает чистая ключевая вода именно потому, что этого материала всегда требует наша кровь. Словом, организм наш заявляет свои требования по мере того, как они возникают, и мы по необходимости стремимся их выполнить; мы чувствуем, что нам чего-то хочется, и чувствуем, в чем именно мы нуждаемся; для этого нам нет надобности напрягать внимание; так называемые животные потребности и влечения сказываются сами собою и говорят громче и громче до тех пор, пока вы не заткнете им рот полным удовлетворением. Духовную потребность вы можете отсрочить или даже задушить в себе, но беда вам будет, если вы вздумаете упрямиться и идти наперекор заявившей себя физической потребности. Расстройство организма, помрачение умственных способностей, общий упадок сил -- вот те последствия, которые неминуемо ведет за собою умышленная борьба с собственным телом. Тому, кто выбрал однажды мрачную дорогу аскета, трудно повернуть назад и выбраться на верный путь.

Неправильный образ жизни развивает органические ткани, отклоняющиеся от нормы; неправильно слагающийся мозг порождает дикие идеи и ведет к нелепым заключениям; эти заключения образуют миросозерцание, в котором каждый предмет представляется в своеобразных размерах и окрашивается произвольными красками; жизнь сменяется вечною галлюцинациею; образ жизни становится строже, потому что этого требуют дикие умозаключения, и все это фантастическое здание завершается явлением идиотизма или помешательства.

К счастью всего человечества, поваренное искусство никогда не шло вразрез с потребностями нашей физической природы; оно действовало ощупью и попадало в цель без промаха, потому что старалось угодить требованиям нашего вкуса, а во вкусе всегда заявлялись действительные нужды нашего организма. Приведу несколько примеров.

Мы варим картофель и поступаем в этом случае очень рационально. Превращение крахмала в сахар, долженствующее совершиться в желудке, значительно облегчается этою операциею. В сыром картофеле крахмал заключен в виде маленьких зернышек в клеточки или пузырьки; оболочка этих клеточек состоит из такой материи, которую желудочный сок разлагает с большим трудом. Действие горячей воды разрушает сцепление клеточек между собою, и крахмальные зернышки освобождаются из своих футляров; они приходят в непосредственное соприкосновение с разлагающими слизями пищеварительных органов, и превращение их в сахар и в жир значительно облегчается.

Крахмал хлебных зерен освобождается из клеточек уже тогда, когда действие мельничных жерновов превращает их в муку. Просеивание муки отделяет от нее отруби, т.е. мелкие остатки клетчатки (Zellstoff). Печение хлеба превращает значительную часть крахмала в сахар, и потому печеный хлеб не только вкуснее сырой муки, но и удобоваримее ее.

Из гороха и чечевицы приготовляется суп; этот суп или похлебка протирается сквозь сито, и шелуха гороховых и чечевичных зерен выбрасывается. Это значительно облегчает работу желудка. Шелуха этих зерен состоит из очень плотной клетчатки, которая почти вовсе не поддается разлагающему действию желудочного сока. Если бы мы стали целиком глотать горошины, как пилюли, то большая часть их прошла бы через пищеварительный канал совершенно неразложенною. Если бы мы стали жевать горох, то зерна, конечно, разложились бы в желудке и в кишках, но шелуха составила бы совершенно лишнее бремя и понапрасну засорила и распучила бы наши внутренности. Стало быть, приготовление гороховой похлебки предлагает нашему желудку питательные вещества гороха в очищенном и упрощенном виде.

Если из куска мяса хотят приготовить бульон, то это мясо кладут в холодную воду и эту воду кипятят с мясом; если же хотят получить хороший кусок вареного мяса, то мясо кладут прямо в кипяток. Это правило, известное каждой кухарке, также имеет свое разумное основание.

В сыром мясе мясные волокна окружены особенного рода соком, заключающим в себе раствор белковины, различных солей и азотистого креатина (Fleischstoff). Этот раствор от прикосновения горячей воды свертывается и твердеет; вокруг мяса образуется корка, затрудняющая действие воды на мясо; питательные вещества остаются в самом куске и не выходят в воду, и таким образом получается вареное мясо, сохраняющее весь свой вкус и всю питательность. В холодной воде, постепенно подогреваемой, распускается сок, окружающий мясные волокна; он весь выходит из мяса и переходит в воду, так что когда вода вскипит, то получится крепкий мясной навар и вываренный кусок мяса, которого волокна легко отделяются друг от друга и сравнительно с прежним составом мяса представляют мало питательности.

Жареное мясо удобоваримее, чем сырое. По исследованиям Мульдера оказалось, что жарение образует уксусную кислоту, которая облегчает собою пищеварение; маринованное мясо, т.е. мясо, вымоченное в уксусе, переваривается также легче сырого мяса. Очень жирное мясо, например свинину, обыкновенно солят, потому что соленое сало переваривается легче сырого жира. Употребление разных приправ: перца, гвоздики, лаврового листа, мускатного ореха, употребление сахара, старого сыра, вина и ликера -- основано также на требованиях нашего желудка; если пользоваться всеми этими приправами с благоразумною умеренностью, то все они могут содействовать пищеварению, ускорять в нашем теле обмен соков и передвижение частиц и, следовательно, усиливать действие нервов, воспринимающих впечатление и выработывающих мысль.

На умеренное употребление крепких напитков Молешотт смотрит очень снисходительно; попытки разных филантропов и обществ трезвости он считает не только практически бесполезными, но даже теоретически неразумными. Алкоголь, говорит он, замедляет сгорание органических тканей, так что работник, выпивающий чарку водки после своего скудного обеда, не так скоро проголодается, как его товарищ, не употребляющий крепких напитков. "Из этого следует заключение, -- продолжает он, -- что было бы жестоко отнимать у поденщика, который в поте лица заработывает себе кусок хлеба, средство подольше удерживать в своем теле скудную пищу. Пусть дадут ему обильное пропитание, тогда он будет в состоянии обходиться без водки. Пока не позаботятся о том, чтобы работа должным образом прокармливала человека, до тех пор будет казаться насмешкою наше желание устранить менее хорошее, не давая и не умея дать лучшего. Или, может быть, следует отменить употребление водки, потому что оно делает возможным злоупотребление? Тогда попробуйте сначала опровергнуть тот упрек, что вы унижаете нравственное достоинство человека, если заставляете его отказаться от наслаждения во избежание скотского разврата. Аскет, требующий строгого целомудрия, насилует человеческую природу; точно так же насилует ее врач, требующий уничтожения водки на том основании, что на свете есть пьяницы. Гёте дал новому миросозерцанию прекрасный лозунг: memento vivere! (помни, что нужно жить!). Кто проповедует уничтожение водки, тот переносит нас в средневековое католичество, которое душило лучший цвет человечности безобразным девизом: memento mori! (помни, что нужно умереть!)". (Уч. о пище. Стр. 148).

Мы видели, таким образом, что приготовление пищи в наших кухнях основано на инстинктивно понятых потребностях нашего организма.

На том же инстинктивном понимании этих потребностей основано смешение наших кушаний между собою, порядок, в котором они следуют друг за другом в обеде, и старания разнообразить репертуар обеда так, чтобы сегодня не повторялось то, что подавалось вчера. Мясо, например, подается обыкновенно с каким-нибудь соусом, и соус этот состоит из каких-нибудь овощей.

Причина объясняется очень просто. Мясо дает нашей крови необходимое количество белковины, а овощи сообщают ей те вещества, из которых образуется жир; сверх того, они содержат в себе значительное количество солей, облегчающих собою переваривание мяса. Если же приправою к мясу постоянно служит один сорт овощей, то очень понятно, что в кровь вносится постоянно та соль, которая преобладает в данном овоще; в других солях и минеральных частицах чувствуется недостаток, и этот недостаток обнаруживается в том, что нам надоедает и приедается одна и та же приправа, и мы с удовольствием принимаемся за что-нибудь новое. Например, в репе мало железа, а в шпинате его очень много; если на вашем столе в продолжение трех дней будет появляться репа, то на четвертый день вы с удовольствием увидите шпинат, именно потому, что он способен пополнить возникший в крови недостаток железа.

Мы видим, таким образом, что главное назначение принимаемой пищи состоит в том, чтобы поддерживать в нашем организме необходимое количество и нормальный химический состав крови. Очевидно, что не только качество, но и количество пищи должно быть в этом случае принято в соображение. Как бы ни была пища питательна и удобоварима, но если ее так мало, что она не покрывает расходов нашего тела, то мы постоянно будем терять больше, чем будем получать; сводить концы с концами будет невозможно, и все наши жизненные отправления будут страдать от недостаточного питания. Белковина, заключающаяся в крови, постепенно перегорает и, превращаясь в мочевину, в мочевую кислоту, в углекислоту и в воду, выбрасывается из нашего тела разными каналами и путями. Жир и вещества, служащие к его образованию, также выделяются в форме воды и углекислоты. С каждым выдыханием выходит из нашего тела известная часть пережженной белковины и пережженного жира. Каждый раз, когда мы испражняемся, с нашими испражнениями выходит желчная кислота, образовавшаяся из жира. Каждый раз, когда мы выпускаем мочу, из нашего тела выделяются разные соли и минеральные частицы. В течение 24 часов различные выделения и испражнения уменьшают вес нашего тела на 1/14 часть. Этот ущерб должен быть пополнен, если мы на завтрашний день желаем сохранить ту сумму сил, которою владели сегодня. Около четвертой части понесенного ущерба покрывается тем количеством кислорода, который мы вдыхаем в атмосферном воздухе, остальные три четверти должны быть пополнены пищею и питьем.

Таким образом, чтобы не почувствовать ослабления, мы должны в течение суток принимать такое количество питательных веществ, которого вес был немного больше 1/19 части веса всего нашего тела. Если предположить, что в нашем теле 4 пуда веса, то вы в течение суток должны принимать пищи от 8 1/2 до 9 фунтов; если вы целые сутки пробудете на одном месте в совершенном спокойствии, то количество выделений будет меньше, и меньшее количество пищи будет в состоянии поддержать вашу жизнь и вес вашего тела. Но мы едим не для того, чтобы жить, говорит Молешотт. "Наука, конечно, интересуется тем, при какой диете человек может не умереть, но человечеству важно знать то, при какой пище мужчина способен работать, а женщина -- кормить своих детей". Чем сильнее работа, тем обильнее и питательнее должна быть пища. "Когда идет дело о лошадях и о конской работе, -- говорит Мульдер, -- тогда никто не сомневается в том, что пища должна соответствовать работе. Не сено, а овес способен удовлетворять потребностям лошадиного организма, когда лошадь должна работать как следует. А при напряженной работе и овес оказывается недостаточным; тогда лошадей надо кормить бобами. Лошадям дают то, что им необходимо! А людям?" (!)

Таким образом, наибольшую практическую важность имеет в наших глазах количество пищи, необходимое человеку для того, чтобы жить полною, человеческою жизнью, чтобы работать и мыслить, чувствовать и любить, чтобы производить детей и выкармливать их, а не для того только, чтобы прозябать и предохранять свои органические ткани от окончательного разрушения. Исследования Молешотта доводят его до следующих результатов. Сумма всей пищи должна равняться 7-ми фунтам; на это количество приходится почти 5 3/4 фунтов воды. Твердых веществ требуется немного больше 1 ]/4 фунта (125 золотников); в том числе должно быть около 25 золотников белковины, около 14 золотников чистого жира, около 80 золотников веществ, способных превратиться в жир, и около 6 золотников солей и минеральных частиц.

Молешотт допускает, что отдельные личности уклоняются от этих цифр в ту или иную сторону, но он утверждает, что эти цифры могут быть смело приняты в основание расчета, когда дело идет о запасении провианта для крепости или для экипажа корабля. Жир, сахар и крахмал могут заменять друг друга в этом расчете; но белковина, которой требуется только 25 золотников в сутки, не может быть заменена никаким другим веществом. Дешевая растительная пища, богатая крахмалом, обыкновенно бедна белковиною и потому количество белковины в большей части случаев определяет собою степень питательности. Белковина всего дороже, потому что ее мало и потому что она в достаточном количестве встречается большею частью в такой пище, которая по дорогой цене своей мало доступна рабочему классу. Из предметов растительной пищи только чечевица, бобы и горох содержат в себе столько белковины, что одного фунта этой пищи почти достаточно, чтобы удовлетворить в этом отношении требования организма на целые сутки. Печеного хлеба надо съесть для достижения той же цели около трех фунтов, рису более 5 фунтов, картофеля 20 фунтов, цветной капусты 52 фунта, а груш 110 фунтов. Питаться фруктами работнику нет никакой возможности; питаться картофелем тоже мудрено. Мясо, горох или печеный хлеб одни в состоянии поддерживать силы человека, доставляя ему необходимый процент белковины, и потому, конечно, позволительно выразить желание, чтобы бобы, горох и чечевица вытеснили собою картофель, занимающий самое почетное место в пропитании неимущих классов Ирландии и Германии. Такого рода изменение могло бы повести за собою улучшение породы, укрепление народного здоровья и возвышение национального самосознания. Значение употребляемой пищи в развитии исторических событий до сих пор еще не было достаточно принято в соображение, и даже Бокль выразил насчет этого предмета одни догадки, которые ожидают еще в будущем опровержения или подтверждения.

Мы видели выше, что здоровый человек в течение 24 часов должен принять около семи фунтов пищи; эта средняя величина изменяется смотря по времени года, смотря по полу и возрасту субъекта и смотря по той степени напряжения, которой требует от него его работа. Зимою мы едим больше, чем летом, если только предположить, что деятельность наша остается одинаковою; зимою мы больше, чем летом, выдыхаем углекислоты и выделяем мочи. Расход нашего тела через это увеличивается, и сообразно с этим должен увеличиваться и приход. Каждый замечал, что аппетит уменьшается во время сильных летних жаров; в это время организм наш собственными средствами развивает меньшую степень животной теплоты, пережигает меньшее количество белковины и жира, и потому нуждается в меньшем количестве топлива. Праздность значительно уменьшает скорость обмена материи. Люди богатые, непривычные ни к физической, ни к умственной работе, обыкновенно не в меру толстеют, страдают приливами крови, жалуются на недостаток аппетита и стараются расшевелить его искусственными средствами и замысловатыми приправами. Женщины выдыхают только две трети того количества углекислоты, которое выдыхают мужчины; вследствие этого они едят обыкновенно меньше мужчин. Старики выделяют также меньше взрослых мужчин, и этим обстоятельством объясняется то уменьшение аппетита, которое обыкновенно замечается под старость. Грудной ребенок и юноша, не достигший еще полного развития сил, выделяют относительно величины своего тела больше углекислоты и мочевины, чем взрослый мужчина. Кроме того, и ребенок, и юноша растут, следовательно, приход должен превышать расход, потому что только избыток принимаемой пищи дает материалы для увеличения объема тела и для укрепления всех органических тканей. Стало быть, если бы мы стали определять количество пищи, необходимое для ребенка, сравнивая размеры его тела с размерами нашего, то мы рисковали бы заморить его голодом, и во всяком случае значительно остановили бы его рост. Во-первых, ребенок выделяет сравнительно больше взрослого, во-вторых, он растет, следовательно, по этим двум причинам нуждается в большем количестве пищи, чем нуждался бы карлик зрелого возраста и одинаковой величины с нашим субъектом. "С того дитя растет", -- говорят русские няньки, видя, что окружающие удивляются аппетиту их питомцев. Здесь, как и во многих других случаях, данные науки оправдывают народное изречение, основанное на непосредственном опыте. Если ребенок не приучен к лакомствам и если он требует себе простой пищи, то можно давать ему столько, сколько он пожелает. Неиспорченная природа не потребует лишнего и не создаст себе искусственных нужд. Животные объедаются очень редко, и нет причины думать, чтобы ребенок, не избалованный воспитанием, составил в дурную сторону исключение из общего правила.

Вопрос о сравнительной цене съестных припасов с каждым десятилетием становится существеннее и важнее. В Западной Европе, в Англии, во Франции и в Германии, при густом и постоянно возрастающем населении, пролетарии обращают на себя внимание государственных людей и ученых, социалистов и филантропов. Ведь нельзя же целым тысячам работников и работниц оставаться без куска хлеба, нельзя же им умирать голодною смертью, а между тем, нельзя же требовать, чтобы хлеб, овощи и мясо составляли общую собственность, подобно тому, как составляют общую собственность атмосферный воздух, солнечный свет и речная вода. Надо, стало быть, подумать о том, чтобы неимущие могли собственными руками зарабатывать себе здоровую пищу, которая могла бы сообщать их мышцам силу для новой работы, а их мозговым нервам живую бодрость и постоянно обновляющийся приток надежды. В 1679 году Папин предложил приготовлять пищу из костей; кости эти подвергались сильному давлению, вываривались в кипятке и превращались таким образом в клей или студень. Обстоятельства замяли проект Папина, но когда французская революция выдвинула вперед вопрос о пролетариях, комиссия знаменитых тогдашних врачей получила приказание рассмотреть это предложение, остававшееся под спудом в продолжение целого столетия. Каде де-Во, Жемберна, Пелльтье, д'Арсе и другие объявили, что кости дают превосходную пищу, что один фунт костей дает столько навару, сколько давали шесть фунтов говядины, и что суп из костей во всех отношениях лучше говяжьего бульона. Так называемый румфордовский суп, приготовленный из костей, был даже введен в госпитали и в инвалидные дома. Но больным и инвалидам от этого супа не поздоровилось, и новой комиссии поручено было снова рассмотреть дело; членами этой комиссии были между прочими Дю-Пюитрен и Мажанди; результаты нового исследования были вовсе неутешительны. Оказалось, что румфордовский суп легко подвергается гниению, что он невкусен, обременителен для желудка и вовсе не так питателен, как мясной навар. Новейшие исследования подтвердили мнение второй комиссии, и теперь можно сказать решительно, что суп из костей настолько же дороже мясного супа, насколько дурное сукно дороже хорошего. Конечно, порция костяного супа и аршин плохого сукна можно получить за меньшее количество денег, чем порцию мясного навара и аршин хорошего сукна, но если вы примете в соображение сравнительную питательность обоих супов и сравнительную прочность обеих материй, то вы увидите, что, покупая более дорогую вещь, вы сберегаете деньги, потому что обеспечиваете себя от новых трат на более долгое время и доставляете себе существенную, а не воображаемую пользу.

В новейшее время, в 1849 году, французский ученый Мильон предложил печь хлебы из непросеянной муки, говоря, что отделяющиеся отруби уносят с собою множество самых питательных частиц. Комиссия, рассматривавшая вопрос о костях, бралась подарить Франции огромное количество пропадавшей до того времени говядины. Мильон сулил Франции такую же огромную прибыль в сбережении отрубей. "Если бы, -- говорит он, -- кто-нибудь вдруг объявил, что ему удалось обогатить Францию на несколько миллионов гектолитров очень питательной пищи, не увеличивая трудов земледельца и не отнимая ни вершка у какого-нибудь другого растения; если бы этот человек стал утверждать, что эта пища в сравнении с пшеничною мукою содержит в себе больше клейковины и вдвое больше жира и что остальные ее части, за исключением 10 процентов клетчатки, легко превращаются в кровь, то можно было бы подумать, что он бредит или видит сон. А между тем эта пища действительно существует, она находится в пшенице, и ее удаляют из пшеницы с большим трудом. У пшеницы отнимают значительную часть ее азота, ее жира, ее крахмала, солей, вкусных и пряных материалов для того только, чтобы освободиться от нескольких тысячных долей клетчатки". Это красноречивое воззвание Мильона, напечатанное в "Annales de chimie et de physique" за 1849 год, встретило себе правдивое опровержение. "Хлебопашец и садовник, -- пишет Бушарда, -- люди, постоянно работающие и находящиеся в постоянном движении, могут переваривать решетный хлеб; отруби, заключающиеся в этом хлебе, находят себе полезное назначение. Но если вы дадите этот хлеб слабому старику, то отруби, не разложившись, пройдут через его кишечный канал, потому что пищеварению помешает плотность питательных частиц и тот слой клетчатки, в котором они заключены. Не экономнее ли будет в этом случае отдать отруби и мякину рогатому скоту и получить от него взамен мясо и молоко, в высшей степени полезные для людей с слабыми пищеварительными органами".

Солдаты, получающие в крепостях решетный хлеб, по словам Молешотта, часто продают свой паек и покупают себе хлеб из просеянной муки. Дело в том, что только сильный желудок способен переносить решетный хлеб, и каждый согласится с тем, что приятнее избегать расстройства, нежели лечиться от него. "Всякий, -- говорит Молешотт, -- с большим удовлетворением понесет деньги к булочнику, чем к аптекарю".

Эти два примера показывают ясно, что когда дело идет о пище, то сравнительная дешевизна съестных припасов определяется не только тою суммою денег, которая за них заплачена. Воз соломы дешевле четверти овса, но ежели вы станете кормить ваших лошадей соломою, то наверное в конце концов останетесь в убытке. Картофель дешевле мяса, но если вы станете питаться картофелем, то наверное придете к неприятным и разорительным результатам. Дешевым можно назвать то средство, которое с наименьшими издержками ведет нас к желанной цели; если же, платя ничтожную сумму, мы не достигаем предположенной цели, то мы бросаем деньги на ветер и утешаемся только тем, что бросаем их мелкими клочками. Разве картофель может быть назван дешевою пищей? Разве он исполняет назначение пищи? Если он обманывает голод, то на это есть средства еще более дешевые; стоит только покрепче затянуть себе живот, как делают то австралийские дикари, и вы этим средством на несколько часов укротите мучительное чувство голода; вы не дадите новой силы вашему организму, но этого не сделает и картофель; вся разница в том, что картофельная диета ослабит и расстроит вас мало-помалу и на медленном огне сожжет ваши силы, между тем как голод разрушит их быстро и заставит вас испытать острые мучения вместо хронической болезни. Есть ли между тем и другим чувствительная разница? -- это такой вопрос, решение которого совершенно зависит от вашего вкуса, если дело идет о вас самих; но если вы администратор или филантроп, если вы обязаны или желаете обсуживать и решать вопросы народного продовольствия, тогда будьте острожны и не рекомендуйте той или другой дешевой пищи, не справившись с тем, насколько она питательна и здорова. Гокинс, познакомивший Ирландию с картофелем, оказал ей плохую услугу; его можно оправдать только его неведением; привести же невежество в оправдание какого-нибудь современного нам деятеля было бы бессмысленно, потому что теперь физиология, диетика, гигиена возвысилась до степени науки; кто не знаком с успехами науки, тот решительно неспособен быть судьею в каком бы то ни было важном вопросе практической жизни, тот решительно неспособен быть благодетелем человечества в каком бы то ни было отношении.

Время случайных открытий миновало; усовершенствования выработываются, а не родятся сами собою. Микроскоп и химический анализ -- вот орудия современного прогресса, и при помощи этих орудий Молешотт дошел до одного простого, частичного, но существенно важного результата. Он доказал, что обработка стручковых растений (чечевицы, гороха, бобов и фасоли) должна вытеснить обработку картофеля. За первыми больше хлопот и издержек, но зато эти растения дают такую пищу, которая во всех отношениях может заменить собою мясо, недоступное по своей цене бедным работникам Западной Европы. Недостаточность картофеля как главной пищи сознается всеми сведущими людьми. С разных сторон слышатся предложения заменить его каким-нибудь заморским, еще не акклиматизированным растением. Верро хвалит корни трюфелевидного растения, прозябающего в средней Африке и известного под английским именем native bread (туземный хлеб). Боек рекомендует корни Glycine Apios, растущей в Каролине; Трекюль указывает на Apios tuberosa, находящуюся в Миссури; Мульдер говорит об обилии белковины, заключающейся в корнях Ullico tuberosus. Все эти растения в мудреными названиями надо еще приучать к европейской почве, а между тем горох, бобы и чечевица цветут на наших глазах и нуждаются только в том, чтобы мы расширили масштаб их обработки. Простой, чисто житейский совет Молешотта, основанный в то же время на тщательном анализе составных частей рекомендуемых им растений, во всяком случае должен был бы обратить на себя внимание европейских агрономов.

Если мысль Молешотта может быть осуществлена на деле, то последствия этого осуществления наверное будут иметь самое благотворное влияние на улучшение народной нравственности, на развитие народного богатства, на усиление народной деятельности и предприимчивости.

VII

После всего, что было говорено выше, трудно сомневаться в том влиянии, которое оказывает пища на темперамент, на направление и деятельность мысли, словом, на весь нравственный и интеллектуальный характер человека. Есть осязательные факты, способные убедить самого необузданного идеалиста. В кузницах департамента Тарн рабочих постоянно кормили растительною пищею; по ежегодным отчетам оказывалось, что каждый работник круглым числом проводил в году 15 дней в лазарете. В 1833 году Талабо, назначенный главным начальником этих заведений, ввел мясную пищу, и здоровье рабочих поправилось так сильно, что уже только три дня в году приходилось на болезни. При этом нужно принять в соображение то, что рабочий уходил в лазарет тогда, когда уже чувствовал себя совершенно неспособным к работе, что он несколько времени перемогался, работал через силу, старался выходиться и переломить болезнь; окажется, что 15 дней лежания в больнице равняются нескольким месяцам ненормального состояния, мрачного и раздражительного расположения духа. Здоровая пища в пять раз уменьшила число больничных дней; ясно, что она вместе с тем значительно изменила характер рабочих; кто впятеро реже бывает болен, тот по крайней мере вдвое веселее и бодрее, у того по крайней мере вдвое успешнее идет работа и вследствие этого вдвое больше родится надежд и предприятий. Ирландцы, переселяющиеся в Америку, часто представляют замечательные примеры физического и нравственного превращения. Изнуренный и органически испорченный картофельною диетою ирландец ленив по слабости, вследствие химического состава крови, и не годится у себя дома ни на какую работу. Тот же ирландец переезжает в Америку, подкрепляет свои силы сочным мясом -- и становится другим человеком; мускулы становятся тверже, работа идет успешнее; смелость, предприимчивость, веселая бодрость и самоуважение, естественные следствия здоровья и успешной деятельности, вытесняют мало-помалу прежние, неутешительные черты ирландского характера; ирландец перерождается на новой почве и становится другим человеком вследствие обильной и здоровой пищи. Различие типов в различных сословиях наверное находится в связи со свойствами принимаемой ими пищи. Насколько свойства пищи имеют влияние на особенности народного характера, это определят, вероятно, более тщательные исследования; здесь достаточно будет привести несколько общих замечаний. Племена, питающиеся звериною ловлею, отличаются большею частью физическою силою и отвагою; теми же свойствами, хотя не в такой сильной степени, одарены кочевые народы, питающиеся молоком и мясом; многие расположены искать причины этих свойств в образе жизни племен; но при этом не должно забывать, что образ жизни развивается из особенностей темперамента, что темперамент обусловливается преимущественно химическим составом крови и что кровь выработывается из принимаемой пищи.

Невозможно отрицать влияние местности и климата, но невозможно также не видеть, что эти условия действуют уже на нечто данное, на существующее тело, и что, следовательно, всего важнее вопрос: из чего составилось это тело? Вопрос о принимаемой пище равносилен этому вопросу и, следовательно, всего ближе подходит к вопросу о личном характере человека. "Пока яванцы будут питаться преимущественно рисом, а суринамские негры банановою мукою, до тех пор они будут подчинены голландцам", -- говорит Молешотт. "Без сомнения, преобладание англичан и голландцев над туземцами своих колоний зависит преимущественно от большего развития мозга; мозг зависит от химического состава крови, а кровь от пищи. Сравните, например, кротость отаитян, питающихся плодами, с дикостью новозеландцев, упивающихся кровию своих врагов". ("Физ. эск." Стр. 91).

В действии вина на организм и на мыслительные способности человека всего ярче обнаруживается наша зависимость от материи; несколько рюмок крепкого напитка изменяют человека совершенно; если он был грустен, он становится весел; если он был сосредоточен, он становится сообщителем; шутки, остроты, откровенные излияния, внезапные порывы гнева, неожиданные припадки чувствительности -- ряд слов и поступков, на которые тот же самый человек никогда бы не решился при других условиях, становится естественным в его собственных глазах и понятным для всех окружающих; все говорят: "он пьян", -- и извиняют многое, чего не извинили бы трезвому. Состояние пьяного человека резко отделяют от нормального положения; это делают потому, что напряжение сил и нервов, произведенное действием вина, продолжается очень недолго и вскоре сменяется расслаблением организма и усыплением субъекта; сверх того, это напряжение резко бросается в глаза и потому невольно кажется нам подозрительным и как будто болезненным. Но сравните между собою двух трезвых людей: один из них хладнокровен и рассудителен, спорит спокойно, возражает мягко, делает жесты умеренные и скромные; другой горяч и впечатлителен, спорит с ожесточением, кричит на вас, машет руками и во всякую минуту готов вам наговорить дерзостей, в которых через четверть часа будет просить извинения. Если бы эти два господина, А и В, поменялись между собою ролями, вы, наверное, подумали бы, что А пьян, а В болен, и потому не в меру тих и кроток. Между тем А не делал бы ничего неприличного; он только обнаруживал бы ту степень страстности, с которою вы уже совершенно освоились в В; разница между прежним А и теперешним показалась бы вам поразительною только потому, что та возникла вдруг, безо всяких переходов и промежуточных инстанций. Если вы сегодня видели десятилетнего ребенка, который приходится вам по пояс, и через четверть часа увидите, что тот же самый ребенок приходится вам по плечо, то вы скажете, что его поставили на ходули; но если вы увидите того же ребенка лет через пять, то вас даже нисколько не удивит происшедшая в нем перемена, единственно потому, что вы видели или можете предположить промежуточные инстанции. Если бы, видаясь постоянно с А, вы видели и замечали, что его спокойная природа становится постепенно живее и страстнее, и если бы, лет через пять, он сделался очень похож на В, то вы, вероятно, не стали бы объяснять действием вина эту страстность и впечатлительность. Вы только сказали бы, припоминая прошлое, что в характере вашего знакомого произошла значительная перемена; эта перемена, совершившаяся внезапно, могла бы вас озадачить и испугать; совершаясь постепенно, она вас будет радовать; вы увидите в ней признак здоровья и возрастающей силы. Слабая степень опьянения оказывается, таким образом, усилением и ускорением кровообращения, произведенным внезапно, и вследствие этого продолжающимся недолго. Укрепляющая пища, принимаемая в изобилии, произведет, при продолжительном действии на организм, те же явления, которые производит лишняя рюмка крепкого вина, с тою только разницею, что эти явления будут нормальным достоянием организма, а не результатом временного возбуждения.

Наша зависимость от вечных свойств материи, выражающаяся резко в действии вина на организм, выражается не так резко, но зато более прочным образом, в действии мясной и растительной пищи. Эту зависимость хорошо понимали поборники аскетизма; воздержание от мясной пищи было необходимо для достижения их целей; надо было ослабить мускулы и разводянить кровь, чтобы приучить человека к изнурению плоти. Все мы знаем по опыту, что воздержание от мясной пищи уменьшает половое влечение; против этого никто не спорит, как против существующего факта; а допуская это обстоятельство, можно ли долее сомневаться в зависимости всего нравственного характера от химического состава пищи. Разве могут смотреть одними глазами на разнообразные явления жизни сильный и слабый, здоровый и больной человек, в лучшем смысле этого слова, и аскет, изуродованный образом жизни и питания? Краски и звуки окружающей природы, действия и личности близких людей, движения собственной мысли и собственного чувства -- словом, все материалы, над которыми работает зиждущая деятельность нашего мозга, представятся в различном свете этим двум диаметрально противоположным типам. Там, где здоровый и сильный человек увидит только пестроту и разнообразие явлений, привлекательную игру жизни, там слабый и больной увидит тщету мира сего, суетность земной красоты, неразумное и незаконное уклонение от вечной нормы; там, где первый снисходительно улыбнется, там второй нахмурит брови; там, где первый увлечется живым порывом, там второй призовет на помощь суровые требования идеала; то, что первый поймет и оправдает инстинктом сердца, силою чувства, то осудит второй педагогическим приговором сухого рассудка, вращающегося в ограниченной сфере односторонних отвлеченностей.

"Сытый голодного не разумеет", -- говорит русская пословица, и эту пословицу в самом буквальном смысле можно приложить ко всем сферам духовной деятельности человечества. Разлад между сытыми и голодными, между людьми наслаждающимися и людьми страждущими продолжится до тех пор, пока на белом свете будут люди, нуждающиеся в необходимом, и люди, упорно отворачивающиеся от наслаждения; обеспечить материальное существование первых и победить разумными доводами упорство вторых -- эти две великие задачи, созданные уже нашею эпохою, предстоит окончательно решить отдаленному будущему. Уничтожение материальных лишений и связанных с ними физических страданий уничтожило бы большую часть общественных зол и преступлений. Каждая дикая мысль, каждое отчаянное движение души могут быть приведены в некоторую зависимость от неправильного или недостаточного питания; те же обстоятельства жизни, те же столкновения с печальною действительностью производят совершенно различное впечатление на сытого и на голодного, на здорового и на больного. "Мы рождены из материи, -- говорит Молешотт, -- растения, вытягивающие свойственные им соли из земли, связывают нас с известною почвою. Черты нашего лица и мысли нашего мозга имеют такую же географию, как и растения. Мы не можем жить без пищи и потому не можем избежать влияния материи, распространяющегося из кишечного канала через кровь во все части нашего тела при каждом куске пищи, который мы проглатываем". (Phys. Skizz. S. 93).

Связанный таким образом с почвою, на которой он живет, человек господствует над этою почвою, умея выбирать себе именно то, что ему нравится и что он признает для себя необходимым. Не ограничиваясь простым утолением голода и жажды, человек создает себе потребности, которые можно было бы назвать искусственными, если бы они не проявлялись одновременно у всех народов земного шара и если бы какой-то непосредственный инстинкт не указывал этим народам на разнообразные средства, удовлетворяющие этим потребностям. Стремление к наркотическим веществам существует у аравитян и у гренландцев, у негров и у европейцев, у индусов и у американских индейцев. Сибирские дикари пьют настой мухомора, турки курят табак и опиум, мы пьем чай, кофе, пиво, вино и курим табак, индусы жуют бетель, перуанцы коку, негры готовят вино из пальмового сока, киргизы -- из кобыльего молока: все без исключения находят возможность каким-нибудь снадобьем привести себя в возбужденное состояние. Колорит этого возбуждения изменяется, смотря по свойствам принятого вещества, смотря по силе приема и по комплекции принимающего субъекта.

Между теми галлюцинациями, которые возбуждают опиум и гашиш, и тем слабым возбуждением, которое доставляет чашка крепкого чаю -- лежит множество промежуточных оттенков. Сильное напряжение нервов, порождаемое опиумом и гашишем, ведет за собою всеобщее расслабление и страдание; крепкий чай производит только биение сердца и очень медленно расстраивает нервную систему; поэтому опиум и гашиш употребляют на Востоке люди, готовые за несколько минут жгучего наслаждения заплатить годами страданий; чай и кофе, напротив того, пьют европейцы, с величайшею осторожностью и бережливостью тратящие силы. Генрих Кениг говорит, что кофе принадлежит католикам, а чай -- протестантам. Действительно, тщательные наблюдения показали, что кофе развивает силу воображения, а чай изощряет критическую способность ума; в северной Германии преобладает чай, в южной -- кофе. Движение идей, начавшееся в XVIII столетии, совпадает с введением в Европу чая и кофе во всеобщее употребление; правители, боявшиеся этого движения, запирали кофейные дома, служившие сборным местом для людей, интересовавшихся политическими вопросами; так распорядился Карл II, но эта полицейская мера не принесла особенной пользы династии Стюартов и не остановила даже распространения чая и кофе.

Видеть в употреблении чая или кофе причину того или другого политического переворота было бы, конечно, смешно, но вот с какой стороны можно посмотреть на дело: если бы народонаселение какого-нибудь государства вместо стакана чаю выпивало утром и вечером по стакану пива, то у большей части жителей нервы сложились бы как-нибудь иначе; не было бы той впечатлительности, той подвижности, той раздражительности, которую возбуждает чай; мозговые нервы восприимчивее остальных нервов и прежде других испытывают на себе влияние наркотических веществ; очень понятно, что в мозговых нервах и выразилось бы всего сильнее действие пива или чая. Скорость и последовательность в развитии идей, влияние воспринятой идеи на поступки, словом, логика и практическая философия народа всего заметнее могут измениться от того, что один наркотический напиток будет заменен другим. Представьте же себе, что в государство это проникает какая-нибудь новая общечеловеческая идея; скоро ли она распространится, встретит ли себе горячее сочувствие, найдет ли критическое опровержение, явятся ли в отношении к этой идее фанатические адепты или благоразумные ценители -- все это такие вопросы, на которые можно отвечать приблизительно верно только в том случае, если мы будем знать главные особенности народной логики или проще, если мы будем знать свойства мозговых нервов отдельных граждан. На положение этих нервов имеют несомненное влияние употребительные наркотические напитки. Стало быть, эти же напитки имеют некоторую долю влияния на судьбу той или другой великой идеи.

"Посредством кофе, -- говорит Молешотт, -- точно так же, как посредством пароходов и электрических телеграфов, пускается в обращение ряд мыслей, возникает течение идей, проектов и предприятий, которые всех увлекают за собою". Не один историк-мистик придет в негодование при мысли о мировом значении чая или кофе; употребляя слова "дух времени, требования эпохи, настроение умов", он не думает и не гадает, что в основе всех этих высоких представлений лежат чисто материальные причины, которые еще ждут себе правильной оценки. Развитие промышленности, путей сообщения, торговли и военного дела принимаются в соображение и считаются существенными чертами в прогрессе народностей и в совершенствовании всего человечества. Когда речь заходит о выборе и приготовлении пищи, т.е. о построении нашего собственного тела, тогда мы улыбаемся или делаем гримасу, относимся к исследованию как к безвредной шутке или осуждаем его как неуместный парадокс. Наши историки говорят о тех отраслях человеческой деятельности, которые клонятся к тому, чтобы доставить нашему телу известного рода комфорт, избыток и частости жизненного наслаждения, и ничего не говорят о том, из чего слагалось это тело и как с течением времени совершенствовались и очищались эти строительные материалы. Эта странная непоследовательность извиняется, с одной стороны, молодостью естественных наук, не успевших еще занять свое место в ряду руководящих знаний истории, с другой стороны -- бедностью исторических свидетельств о пище различных народов и различных сословий. Теперь интерес к естественным наукам пробуждается, мелочи перестают считаться бесполезными и незанимательными, анализ подробностей разрушает туманные теории и звонкие фразы, и здание антропологии, над фундаментом которого работают люди, подобные Фохту и Молешотту, основывается на твердых фактах, на неопровержимых данных непосредственного опыта и точного наблюдения.

Надеюсь, что, прочитав эти страницы, наша публика согласится с тем, что исследования Молешотта о съестных припасах, представленные в популярной форме, заслуживают полного внимания всякого образованного человека и могут иметь самое благотворное влияние на деятельность молодой, формирующейся мысли, сбрасывающей оковы рутинного фразерства и подавляющего мистицизма. Веселее жить, легче дышать, когда вместо призраков и отвлеченностей видишь осязательные явления и сознаешь как свою зависимость от них, так и свое господство над ними. Я беру в руки топор и знаю, что могу этим топором срубить себе дом или отрубить себе руку; я держу в руке бутылку и знаю, что налитое вино может доставить мне умеренное наслаждение или довести до уродливых нелепостей; в каждой частице материи лежит и наслаждение, и страдание; все дело в том, чтобы знать ее свойства и уметь ими пользоваться, как мы умеем пользоваться топором и вином; чем шире и глубже становятся наши знания, тем полнее и бесследнее расплываются в ничто неуклюжие призраки Ормузда и Аримана, пугавшие доверчивое детство отдельных личностей и целых народов. Газы, соли, кислоты, щелочи соединяются и видоизменяются, дробятся и разлагаются, кружатся и движутся без цели и без остановки, проходят через наше тело, порождают новые тела -- и вот вся жизнь, и вот история. Но формы для нас дороже материала~ мы любим и ненавидим только формы сражаемся за формы и против форм и потому в истории, конечно следим за развитием и увяданием форм а не материала потому что материал вечен неизменен Это естественно но изучая формы, надо же знать и материалы хотя бы для того чтобы определить, насколько дорогие нам формы зависят от свойств материала хотя бы для того, чтобы овладеть материалом и располагать им по своему благоусмотрению Изучение материала и изучение форм, естественные науки и гуманные химия и история должны идти рука об руку и сознать в себе потребность соединения, хотя самое соединение относится также к области будущего.

Июнь

1861