Розанов Василий Васильевич - Впечатления мирянина. "Торжество Православия" в служении Антиохийского Патриарха

В.В. Розанов

Впечатления мирянина. "Торжество Православия" в служении Антиохийского Патриарха

Уй, как страшна "анафема", -- тоскливая, печальная... Церковь всегда благословляет, все 364 дня в году благословляет: но один день, 365-й, она проклинает. И это проклятие такое страшное.

Его произносит протодиакон: "Анафема!" -- как выковырнул ломом булыжник из мостовой. И повторяет трижды хор, причем два первые повторения -- тягучие и страшные, "с какой-то тоской в сердце", а третье повторение уже в обычных церковных тонах и как будто говорит "ничего". Иерархи же молчат. Но ведь и протодиакон и хор -- второстепенные чины богослужения. Я же уядовитил анафему, вложив ее сперва -- в первой линии -- в уста детей, отроков, мальчиков и, затем, перенося в уста иерархов церкви, старцев, стоящих тут же, лицом к лицу, в два ряда. Это пение иерархов, старое и некрасивое, всегда в богослужении производит неизгладимое впечатление. И понятно -- это главное: это глагол Церкви.

Я взял у студента "Чин службы Православия" и заглянул: "Отметающим бессмертие души -- анафема!" Как?! Это так нужно нам, старым, слабым, больным: но мы не смеем надеяться, нет веры, знания, доводов. Ничего нет, душа истрепана. Вдруг, можно сказать, "перед всем правительством" и вообще столь официально, торжественно, этим заставляющим дребезжать стекла в окнах голосом протодиакона -- Церковь проклинает каждого, кто усомнился бы... в чем?

О чем мы только шепчем нерешительно и молим Бога и Судьбу в грезах... Неужели Церковь так твердо знает, что душа не умрет? Что моя мамаша и сестра Верочка не умерли, что А.С. Суворин -- не умер и все только "перенеслись куда-то". "Перенеслись" и "исчезли" -- совсем разница: одно -- нет! птичка убита! А другое -- просто птичка улетела, и ничего страшного не содержит в себе.

"Нет, я не верю этому"... -- Анафема! -- выворачивает протодиакон.

Платон тут клевал кое-что в "Федоне", но такие длинные доводы, что даже и не поймешь скоро. И "куда птичка улетела"? Если -- "к Богу", то ведь вот Куприн и Арцыбашев говорят, что "и Бога вовсе нет"...

-- Отвергающим бытие Божие -- анафема! -- раскатывается по всему Исаакию Далматинскому.

Ах!!... Да что же это такое? Так перед всеми чиновниками, перед "зрителями", каков и я, грешный, можно сказать, перед публикой и народом, собравшимся с Невского и из департаментов, Церковь "отрекает" и "проклинает" всех, кто дерзает колебать вслух или даже лично для себя сомневаться... в чем?

Что... мне всего дороже, нужнее, за что я не усумнился бы "самую жизнь отдать", если бы эта "отдача жизни", -- жертва очень маленькая и никому не нужная, -- могла сколько-нибудь пособить. Но ничего не "пособит", -- если я и умру за эту идею, -- "существованию теперь" нашей дочки Надюши, скончавшейся почти двадцать лет назад...

-- Анафема!!

Выходит что-то странное, как будто Церковь "уже умерла" за эту идею, -- боролась, вынесла битье, и победила "за эту идею", и вынесла победу в мир, и вот теперь мне, в уголку Исаакия, шепчет, что наша Надюша -- не умерла, что моя мать -- не умерла, что друзья мои -- не умерли, и все живы, и живы вечно!!

Шепот души... моя личная тайная мечта; да и не мечта, -- куда! -- а ужас, что "невозможно" и "нет".

И протодиаконский рев (простите!), кричащий победу, -- именно победу в самом голосе: "есть", "живы", "вечны".

Что же такое и где я присутствую? Дым ладана, горящие свечи, колонны, простор, великолепие. Все-таки я учил учебнички, и, мне кажется, -- я опять в Парфеноне, около которого Платон "клевал" о бессмертии души, но далеко не так твердо, как этот демонский протодиакон... Да и один ли Парфенон: встает "первый на земле" Египет, начала которого никто не видел и не знает и который первый из людей "выдумал Бога", и сегодняшняя "анафема" "сомневающимся в бытии Божием" защищает уже не одного Платона и Парфенон, но защищает и этот Египет, с его пирамидами, загадками и вечностью... на все "наше легкомыслие", которое мутит около вечных оснований всемирной цивилизации, -- не христианской только и даже не только европейской, а как она росла из Египта через Грецию, Сирию, Афины и Рим к нам.

Я отдал "Чин" студенту и, посмотрев, шепнул с улыбкой: "Слышали -- отвергающим бессмертие души: т.е. всем университетам, ибо кто же из научившихся в университете, и все профессора их, не отвергают бессмертия души?"

Он улыбнулся и кивнул головой. А я додумал:

-- Какая пустельга все это. Ну, что такое "наши университеты" против одного вот этого богослужения 2 марта у Исаакия: где мне шепнули в уголок души обещание, чтовсе живы и никогда не умрем? Кто же из профессоров это знает и кто выговорит с уверенностью? У них, бедных, тоже дети умирают, и они, бедные, сами себе не смеют сказать утешения. Церковь же говорит не себе и не шепотом про себя. Всему человечеству, на всю планету она гремит победные истины, которые одна держит в руках и не выронила, держит от пирамид и от Платона до нас: и не только их защищает, эту драгоценную мечту всякого, это счастье души всякого, это утешение в скорби каждому: но поднимает дреколья и хочет бить каждого, кто посягнул бы на утешения рода человеческого.

Да, "дреколья": ибо протодиаконский голос именно как "дреколье".

Одна -- осмелилась!

Одна -- знает!

Одна верит!

Одна устояла против волн суеты, легкомыслия и не "заигрывала с Вольтером".

Была серьезна.

Была трагична.

Не помутила.

Не улыбнулась.

И не уронила фиал с вином от Самого Христа, Сына Божия.

И сердце мечтало: анафема! анафема!

Впервые опубликовано: Богословский Вестник. 1913. Март. No 3. С. 641-644.