Распе Рудольф Эрих - Вечера барона Мюнхгаузена

Эрих Распэ

Вечера барона Мюнхгаузена

Вечер первый

Сегодня, дорогие друзья, я расскажу вам о небольшом приключении на острове Цейлон, куда я, еще будучи юношей, сопровождал своего дядю.

Дядя был другом местного губернатора, устроившего нам великолепный прием. И вот однажды я вместе с братом губернатора отправился на охоту. Невыносимый зной утомил меня, и я несколько отстал от своего спутника. Идя по берегу большого озера, я вдруг услышал какой-то шорох, обернулся и... окаменел.

Огромный лев -- в этом не было никакого сомнения -- решил позавтракать моей ничтожной особой. При мне было лишь ружье, заряженное дробью и бессильное против льва. Я попытался все же его испугать и выстрелил. Это еще больше раздразнило льва, и он кинулся на меня. Что оставалось делать! Слыша рычание льва чуть ли не над собою, я бросился на землю -- и вовремя: лев пролетел через меня.

Но это еще не все. Лежа на земле, я услышал необычайно странные звуки и осторожно приподнял голову. Что же оказалось? Можете ли вы представить себе мою радость, когда я увидел, что голова льва застряла в пасти крокодила, по-видимому, высунувшегося из озера и подстерегавшего меня с другой стороны. Перелетая через меня, лев и угодил ему прямо в глотку. От возни обоих друг с другом и стоял тот страшный шум, о котором я упоминал.

Тогда я вскочил, схватился за свой охотничий нож и одним сильным ударом отсек голову льву. Бездыханное тело упало к моим ногам. Ни секунды не медля, я прикладом вбил голову льва в пасть крокодила, благодаря чему чудовище, конечно, задохлось. Над этими двумя трупами и нашел меня прибежавший мой спутник. Поздравив меня с победой, он помог мне измерить длину крокодила: оказалось около шести саженей. Сейчас шкура этого крокодила выставлена в городском музее Амстердама, служитель которого, к сожалению, любит приврать...

Так, например, по слухам, дошедшим до меня, этот смотритель уверяет посетителей, будто лев проскочил сквозь все туловище крокодила и вышел через задний проход. Он рассказывает, что, едва показалась сзади голова льва, я отрубил ее вместе с хвостом крокодила. Как мало нужно уважать истину, чтобы передавать подобные бредни. Благодаря вот таким наглым выдумкам может пасть подозрение и на меня, никогда не отступающего от правды при изложении фактов. Со стороны смотрителя музея такое поведение крайне бестактно и бесцеремонно!

Да и зачем прибавлять что-либо от себя, когда действительность, подстерегающая нас на каждом шагу, сама по себе чрезвычайно интересна?

Если уж хотите, друзья мои, еще более интересным может показаться такой случай, приключившийся со мною во время поездки по России. Я направлялся в Санкт-Петербург. Была зима, и я, купив лошадь и сани, преспокойно держал свой путь. Вдруг, проезжая лесом, я заметил вдали огромного волка, несомненно, желавшего меня догнать. Голодный и страшный вид его не обещал мне никакой надежды на спасение.

Долго раздумывать не приходилось. Я быстро юркнул на дно саней, предоставив свою несчастную лошадь ее судьбе. Как и следовало ожидать, разъяренный зверь, не обратив внимания на распластавшегося внизу человека, перескочил через меня и впился в заднюю часть лошади, которую начал пожирать с бешеным аппетитом.

Тихонько приподняв голову и заметив, что пасть волка вошла в тело лошади, я схватил кнут и стал нещадно колотить кнутовищем по зверю. Испугавшись этого неожиданного нападения с тыла, волк, естественно, рванулся вперед, отчего труп лошади упал на землю, а в упряжке оказался сам волк. Немилосердно подхлестывая зверя, не давая ему, так сказать, опомниться, я быстро домчался до Петербурга, к немалому, конечно, изумлению простодушных жителей северной столицы.

Вообще же в этой чудесной лесистой стране мне довелось испытать немало забавных, а порою и поучительных приключений. Когда я вспоминаю их, у меня является бодрость и желание их повторить. Помню, например, как однажды утром я заметил из окна своей спальни, что обширный соседний пруд сплошь покрыт дикими утками. Я схватил ружье и с такой быстротой спустился вниз, что налетел лбом на дверной косяк, отчего искры посыпались у меня из глаз. Присутствие духа и умение использовать опыт прошлого -- вот истинная доблесть как настоящего воина, так и подлинного охотника!

Приблизившись к пруду и подняв ружье, я убедился, что от удара пострадал не только мой лоб: кремень соскочил с курка, и высечь огонь было нечем. Но мгновенно вспомнив о свойстве человеческих глаз, я нацелил ружье в диких уток, а страшным ударом кулака снова высек искры из одного из своих глаз. Раздался выстрел, и более 50 пар уток были немедленной наградой находчивому охотнику, т.е. в данном случае -- мне.

Впрочем, надо признаться, господа, что не только находчивость, но и случай нередко бывает добрым пособником каждого охотника, в чем и мне приходилось, конечно, убеждаться. Случай сделал, к примеру, то, что я встретил однажды на лесной тропинке великолепного стройного оленя, в то время как патронташ мой был совершенно пуст, а я лакомился вишнями, которые держал в руке.

Ради шутки я насыпал в дуло пороху вместе с вишневыми косточками и выстрелил в оленя. Оглушенный олень зашатался и пустился наутек. Спустя год или, может быть, два после этого я очутился с большой компанией в том же лесу, и вдруг... можете ли себе представить, кто нам повстречался: мой олень! Я его тотчас же узнал, потому что между рогами -- в том именно месте, куда попал мой заряд, -- у него высилось чудесное вишневое дерево, сажени полторы в вышину. Одним выстрелом я уложил на месте оленя, получив одновременно и прекрасное жаркое, и чуть ли не целый вишневый сад: так обильно дерево было осыпано плодами. Добавлю, что более спелых и вкусных вишен, по общему признанию, никто из нашей компании не едал!

Выпьем еще по бокалу, дорогие мои, и разойдемся на ночлег, так как я менее всего хотел бы в нынешний вечер злоупотребить вашим вниманием, которое нередко притупляется не только от всевозможных врак, но и от изобилия совершенно подлинных историй.

Вечер второй

Да, государи мои, мужество и энергия -- вот те свойства, которые необходимы охотнику, но этого еще мало. Он должен знать все, что относится к его занятию, и уметь выбирать живые существа по их качествам, а предметы -- по их материалу.

Я умел выбирать собаку или лошадь так же хорошо, как и найти для себя ружье или порох. Все вы слышали, конечно, о любимой моей борзой, с которой я неизменно охотился в течение многих лет. Как она травила дичь, как она бегала -- на сотни верст вокруг не было подобной собаки! Но вот, наконец, от бесконечного бегания лапы у моей борзой стерлись. Что же из того? Я все-таки не оставил верной собаки и держал ее в качестве таксы. Все, кто видел, восхищались моей таксой, и в этом новом виде своем собака служила мне еще много лет.

Что же касается материала, то, как я уже выразился, сорт его играет первостепенную роль. Помню, как я добился даже от песка такого высокого качества, что сумел оказать благодаря этому величайшую услугу персидскому шаху. О случае этом вы можете прочитать в любом астрономическом учебнике Персии.

Дело было так. Покойный шах был, как известно, мечтательнейшая натура. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как ночные прогулки при луне. Когда я прибывал в Шираз, его величество брал меня обыкновенно с собою на такие прогулки, во время которых милостиво напевал мне песни знаменитого персидского поэта Гафиза.

Однажды, прогуливаясь по аллее, обсаженной благоуханными розами, его величество схватил меня за рукав.

-- Гляди! Опять на Луне появились эти отвратительные пятна!

Я хотел объяснить шаху, что это явление называется у нас частичным лунным затмением, но шах прервал меня восклицанием:

-- Какие глупости! Это пятна ржавчины, которая появляется на Луне вследствие сырой погоды. Спроси у моего придворного астронома.

Возражать было невозможно, и единственным желанием моим сделалось желание очистить Луну от этих огорчающих шаха пятен. Ночью же я разыскал прибывшего вместе со мною корабельного плотника, и мы без труда в течение нескольких часов начертили план сооружения, при помощи которого решили спустить вниз Луну.

Утром на аудиенции я доложил его величеству о своем плане.

-- Мюнхгаузен, -- воскликнул шах, обнимая меня, -- если ты действительно очистишь Луну, клянусь бородою пророка, я сделаю тебя графом персидским!

Главное, нужно было добыть тончайшего песку, способного не только счистить ржавые пятна с Луны, но и отполировать ее заново. По приказу шаха, в мое распоряжение отдано было несколько рот солдат, и шестьсот человек день и ночь работали специально над просеиванием песка. Через две недели все было готово: и сооружение для спуска Луны, и песок. И смешно было думать о том, что в Европе воображают, будто Луна скрылась из-за так называемого новолуния, между тем как в действительности это мы в Ширазе спустили ее вниз и песком счищали ржавчину, портившую блестящую ее поверхность. Ни единого пятнышка не оставили мы на Луне.

Как-нибудь при случае, друзья мои, не забудьте мне напомнить, чтобы я показал вам ордена, полученные мною в Персии за эту маленькую услугу шаху.

Лучшее качество, как и высшая порода, это моя слабость, или, если хотите, моя сила. Какой-нибудь гвоздь у меня, и тот должен быть крепким, первосортным. Кстати, такой именно гвоздь, завалявшийся у меня в кармане, доставил мне однажды не что иное, как драгоценнейший мех великолепной чернобурой лисы.

Я встретил ее в одной из дремучих чащ русского леса. Шкура этого животного слишком ценна, чтобы портить ее пулями или даже дробью. Тут-то я и вспомнил о своем гвозде и, достав его из кармана, зарядил им ружье. Один меткий выстрел -- и превосходный хвост Рейнеке-Лиса был пригвожден к дереву без всякого вреда для его меха. Тщетны были попытки вырваться, гвоздь держал крепче капкана. Я спокойно подошел к животному, вынул свой охотничий нож и сделал надрез на морде лисицы. Затем несколькими ударами хлыста я заставил лисицу вылезть из своей шубы, так что она голая пустилась наутек. Воображаю, как ее встретила лисья семья, когда она явилась домой в таком непритязательном виде! Во всяком случае, я вернулся домой более богатым, чем эта бедняга, жертва моего отличного гвоздя.

Разумеется, изобретательный гений человека способен придавать вещам свойства, которых они и не имели. Мне пришлось как-то убедиться, что обыкновенная на вид мазь получила способность, которую необразованный ум мог бы принять за чудо. Дело в том, что один уехавший в Америку приятель прислал мне как-то в подарок несколько банок помады для волос своего изготовления. Я бороды никогда не носил и велел своему лакею поставить эти ненужные мне банки в кладовую. Он уместил их на окне, выходившем на солнечную сторону.

Спустя несколько месяцев, друзья мои, вхожу я в кладовую и вижу, что под влиянием солнечного зноя жир в банках растаял и расползся по помещению, покрыв пол чуть не по колено. Из любопытства я обмакнул в эту массу палец и помазал у себя под носом. Наутро, взглянув в зеркало, я вскрикнул от изумления: на месте, к которому я прикоснулся над губой, вырос большой и шелковистый, истинно гусарский ус.

Тогда я решил подшутить над своим цирюльником, приходившим брить меня через день. Едва он меня побрил, я вышел в другую комнату и натер подбородок подарком моего приятеля. Через несколько минут я вернулся к цирюльнику и сердито указал ему на щетину, уже выступившую на выбритых местах. Изумленный брадобрей снова повторил свою работу. Но я был неумолим: семнадцать раз, побрившись, я выходил из комнаты и тотчас же опять возвращался с бородой. У цирюльника окончательно притупились все бритвы, и от усталости он едва мог двигать руками. Никогда не забуду я этой потехи и очень сожалею, что у меня не осталось сейчас ни капли этой чудесной помады: то-то мы позабавились бы снова!

Признаться, я после описанного случая всю помаду израсходовал на своего пони. Он сделался длинношерстистым и курчавым, как пудель, и прохожие очень смеялись, когда он бегал за мною, как огромная собачонка, и только ржал, вместо того чтобы лаять. Неважно пришлось тогда лишь моему кучеру, ухаживавшему за этим пони. На руках его, на ладонях, выросли густые и длинные пряди волос, а когда он случайно прикоснулся к щеке, то и на ней выросло нечто вроде пушистого хвоста, так что кучер утешился только тем, что взял у меня расчет и стал показывать себя на ярмарках, чем и заработал впоследствии, как я слыхал, немалую толику денег.

Если бы не поздний час, я рассказал бы вам, дорогие друзья, о последующих приключениях с этим же литовским конем.

Но это от нас не уйдет, а пока я пожелаю вам спокойной ночи и самых лучших сновидений. Надеюсь, что правдивые истории, услышанные вами от меня, поспособствуют тому, чтобы сны ваши были действительно приятны.

Вечер третий

Чокаясь с вами, друзья и приятели, я вспоминаю, как далеко от этой мирной обстановки приходилось мне бывать и даже иногда перестаю удивляться недоверчивым людям, которые косо поглядывают на рассказчика, хотя и не могут сомневаться в абсолютной точности его повествований.

Можно ли сравнить окружающее меня теперь благополучие с тем далеким временем, например, когда, попав к туркам, я вынужден был сторожить султанских пчел. Ранним утром мне приходилось выгонять их на луг, где они питались соками полевых цветов, а к вечеру вновь загонять их в ульи. И вот однажды, когда начало темнеть, к ужасу своему я заметил, что в стаде моем недостает одной пчелы. Бросившись на поиски ее, я набрел на такую сцену: два медведя, повстречав мою пчелу, напали на нее и собирались, по-видимому, растерзать ее, чтобы воспользоваться ее запасом меда. При мне не было, разумеется, никакого оружия, кроме маленького серебряного топора, являющегося отличием султанских сторожей.

С перепугу, запустив моим топориком в медведей, я прицелился слишком высоко, и топорик, взлетев вверх, зацепился за краешек серповидной Луны и повис на нем. Хорошо, что я вспомнил тотчас же о турецких бобах, которые в своем росте достигают поразительной высоты. Взобравшись по стеблю такого растущего боба, я без труда достиг края Луны, но найти мой топорик среди этого лоснящегося отблеска пространства, признаюсь, мне было нелегко. Все же, в конце концов, я разыскал его в куче золотистой соломы и хотел было спуститься тем же путем вниз, когда, к ужасу своему, убедился, что стебель боба засох и для спуска уже не годился.

Выручила, как всегда, изобретательность, не покидающая меня в несчастьях. Я сплел веревку из соломы, прикрепил к рогу Луны и начал спускаться. Когда веревка кончилась, я топором отрубил верхний конец ее и привязал его к нижнему. Таким образом, то и дело обрубая и подвязывая веревку, я оказался уже в нескольких милях от земли, когда подпорченная этими махинациями веревка не выдержала, и я полетел на землю.

Удар был настолько силен, что я своим телом вырыл яму саженей десять в глубину, и, чтобы выкарабкаться из нее, мне пришлось ногтями выдолбить в земле ступени. Но все же я благополучно снял с Луны свой серебряный топорик и вернулся к своим обязанностям без всякого урона.

Гораздо больше интереса для вас, друзья мои, представит, вероятно, мое второе путешествие на Луну, во время которого мною сделано было много в высшей степени любопытных научных наблюдений. Некоторые из них я постараюсь изложить вам, так как память моя, за исключением, быть может, самых ничтожных мелочей, сохранила их в должной неприкосновенности.

Один дальний мой родственник, назначивший меня своим наследником, захотел проверить россказни Гулливера о людях необычайной величины и, зная мою точность в изысканиях и записях, наметил именно меня для выполнения этой миссии. Я лично не поклонник Гулливера, так как не люблю никаких преувеличений, но, не имея возможности отказать почтенному моему родственнику в его просьбе, я сел на корабль, отправляющийся в Южный океан.

Как это часто бывает в океане, на нас налетел страшный ураган и поднял наш корабль на чудовищную высоту над обычным уровнем воды. На этой высоте мы и оставались до тех пор, пока новый шторм не раздул наших парусов и не погнал нас вперед среди туманов и облаков небесного свода. Несясь таким образом, мы увидели вдали огромное круглое и блестящее пространство и спустя некоторое время, найдя удобную гавань, пристали к нему. Это была Луна. Под нами расстилалась территория с городами, реками, горами и пр., в которой мы без труда признали покинутую нами Землю.

Начну с обитателей Луны. Прежде всего -- они не рождаются, а вырастают на деревьях. Это очень красивые деревья, с листьями телесного цвета и с большими стручками, в которых и таится будущее человечество Луны. Когда стручки созревают, их собирают и складывают про запас. Желающий иметь детей бросает эти стручки в кипящий котел, после чего твердая оболочка раскрывается и на свет выходят маленькие живые существа. Надо вам заметить, что деревья, дающие человеческое потомство, бывают разных пород: из одних выходят адвокаты, из других -- солдаты, из третьих -- священники, из четвертых -- клоуны, и так далее. Каждый ребенок, вылупившись, тотчас же начинает упражняться в своем занятии и -- к радости того, кто бросил в котел стручок, -- вскоре достигает значительного совершенства.

Средний рост жителя Луны можно считать саженей в пять. Для еды ему необходимо тратить меньше усилий, чем нам, так как у него нет надобности в жевании: пониже груди, с левой стороны, у него имеется отверстие, открыв которое, он вкладывает пищу прямо в желудок. Затем отверстие закрывается, и до следующего месяца обитатель Луны сыт. Таким образом, прием пищи производится им только 12 раз в год. Нашим гастрономам и лакомкам я не посоветовал бы переселяться на Луну!

На Луне все имеет громадные размеры. Взамен лошадей местные жители пользуются коршунами о трех головах, причем каждое крыло этой птицы величиной превышало в несколько раз главный парус нашего корабля. Мы встретили как-то скачущее насекомое, по размерам гораздо большее, чем наша овца. Оказалось, что у них это обыкновенная блоха. Нам сообщили, что царь Луны находится в состоянии войны с царем Солнца, и показали образцы оружия, которым пользуются на войне. Это были редиски: жители Луны их мечут, как дротики, прикрываясь щитами, сделанными из шляпок грибов. Раненый редиской умирает мгновенно; когда же для редисок проходит сезон, их вполне заменяет спаржа.

Самое оригинальное, что отличает людей, населяющих Луну, от нас, это то, что голову они носят не на плечах, а под мышкою правой руки. Когда они отправляются в опасное путешествие, то, чтобы не рисковать головою, они оставляют ее дома. Вас может удивить, друзья мои, каким образом эти люди обходятся некоторое время без головы, хотя и в нашем земном быту попадаются порою люди, о которых можно подумать, что они обходятся без этого украшения. Но, в отличие от наших, жители Луны обладают способностью совещаться со своей головой на расстоянии, что считается у них даже как бы признаком хорошего тона. Когда кто-либо из власть имущих на Луне желает знать, что говорится и делается среди простого народа, то он посылает свою голову побродить в толпе, после чего она возвращается к своему владельцу с подробным докладом обо всем виденном. Отличаются от нас жители Луны также и способом своей смерти. Достигнув глубокой старости, они поднимаются ввысь и среди облаков расплываются, как дым.

Чуть не позабыл вам еще рассказать, что у обитателей Луны нет ни кишок, ни печени, ни других внутренностей: лунные люди имеют возможность пользоваться своими телами как сундуками или ящиками, отпирающимися, когда нужно; естественно, что там они и хранят свой скарб или ценные для них вещи.

Любопытно еще вот какое обстоятельство у этих людей: как головы их легко отделяются от туловища, так и глаза их очень просто отделяются от головы. По желанию их можно вынимать из орбит и даже в руках видеть ими не хуже, чем в обычном их состоянии. Испортив себе глаз или потеряв его, житель Луны покупает себе другой, почему на базарах и в магазинах идет бойкая торговля глазами. Торговцы ловко пользуются этим обстоятельством и постоянно устанавливают новую моду: то на зеленые глаза, то на серые, то на голубые.

Кстати, там же мне удалось повидать и обитателей Сириуса, которые иногда приезжают на Луну по торговым делам. Они пониже ростом и, кроме того, отличаются тем, что глаза у них помещаются под носом и лишены век. Когда они ложатся спать, то закрывают глаза кончиком высунутого языка.

Вот, пожалуй, и все наиболее поучительное, что я вынес из своего путешествия на Луну. Если бы среди вас, милые мои друзья, нашелся какой-нибудь скептик, который усомнился бы в каких-нибудь подробностях моего описания, то стоит ему повторить мое путешествие, и он без труда убедится, что память моя не изменила мне ни в чем. А теперь чокнемся еще раз и -- спокойной ночи.

Вечер четвертый

Я расскажу вам сегодня о моем литовском коне, которого я получил от графа Пржобоского в подарок. Он сделался моим боевым товарищем, и, поистине, с этим конем я должен разделить свою славу. Как вы знаете, я не принадлежу к тем людям, которые любят рассказывать чудеса о своей храбрости и о своих победах. Мне всегда чрезвычайно странной казалась манера какого-либо короля или королевы говорить о своих военных лаврах, в то время как его или ее величество никогда, конечно, и не нюхали пороху и видели своих солдат только на торжественных парадах.

Ничуть не претендуя на какие-либо особые заслуги на поле брани, я всегда честно выполнял свой долг солдата. В одной из таких экспедиций и принял деятельное участие мой литовский конь. Дело было под Очаковом, куда мы загнали турок. Во время горячей схватки с врагом я заметил, что на меня надвигается облако пыли, скрывающее новые полчища турок. Я велел своим гусарам поднять такие же облака пыли с обоих флангов, а сам бросился на врагов, обратив их в беспорядочное бегство. Разбитые наголову, они не только были загнаны в крепость, но даже были выгнаны из нее, чего мы вовсе не ожидали. Преследуя турок на своем литовском коне, я остановился среди базарной площади и с изумлением оглянулся: вокруг меня не было больше никого -- ни врагов, ни своих. Куда же они все подевались?

Раздумывая над этим, я подъехал к колодцу, чтобы напоить своего запыхавшегося коня. Он начал пить. Пил, пил, и, наконец, мне стало казаться, что этому питью не будет конца. Прошло пять минут, десять, полчаса... Но вот я оглянулся, чтобы посмотреть, не видно ли где-нибудь моих гусаров. И что же я увидел? Задняя половина моего великолепного коня была отрезана, как ножом, и все, что животное так жадно впивало в себя, било фонтаном, выливаясь через отверстие, пересекавшее туловище коня на середине. Вот чем и объясняется его неутолимая жажда!

Повернув оставшуюся половину коня обратно, я поскакал на двух передних ногах его к тем самым воротам, через которые ворвался в крепость, преследуя турок. И тогда все сделалось ясным. В пылу преследования я не заметил, как кто-то, когда я въезжал в крепость, опустил шлагбаум, перерезавший пополам моего коня. Тут же, у ворот, возле шлагбаума, и лежала недостающая задняя часть славного животного, еще вздрагивающая от боли. К счастью, наш эскадронный коновал оказался настоящим мастером в таких делах: он тотчас же собрал молодые побеги лаврового дерева и сшил им обе половинки моего коня. Разрастаясь, эти побеги переплелись с внутренностями животного и вернули ему былую крепость и силу.

Мало того, пробиваясь наружу, лавровые ветви и листья образовали над седлом нечто вроде маленькой беседки, нередко охранявшей меня в походах от действия знойного солнца. После этого не одно сражение выиграли мы еще вместе с моим благородным литовцем под сенью общих наших лавров!

К сожалению, во время моего турецкого плена (я уже упоминал об этой грустной поре, когда мне приходилось нести обязанности пчелиного пастуха) я вынужден был расстаться с моим красавцем-конем, и после заключения мира, будучи отпущен на волю, я вернулся в Россию, а оттуда на родину уже в карете.

Во время этого путешествия и приключилась история, получившая впоследствии широкую огласку, но удивительно искажаемая многими рассказчиками, почему я охотно сообщу вам сейчас, друзья мои, ту именно версию, которая наиболее соответствует действительности. Получать сведения из первоисточника -- лучшее средство для того, чтобы не сделаться жертвой различных обманщиков и хвастунишек.

В ту зиму не только в России, но и по всей Европе стояли такие холода, что даже солнце отморозило себе нос. Однажды пришлось нашей почтовой карете проезжать узкой проселочной дорогой, и, чтобы не столкнуться с другими каретами, я приказал почтальону дуть в свой рожок. Он дул долго и что было силы, но ни один звук не выходил из его сигнального рожка.

Грустные последствия этого странного обстоятельства не преминули сказаться. Очень скоро мы заметили, что нам навстречу бешено мчится другая карета, и остановить ее было поздно. Что оставалось делать? Я мгновенно выскочил из своей кареты и, обладая изрядной физической силой, поднял ее и перескочил через забор (принимая во внимание значительный наш багаж, надо признать, что это было делом нелегким). Не теряя ни мгновения, я вернулся за лошадьми, взяв одну под мышку, а другую напялив на голову, и перенес их таким же манером к карете. Вспоминаю, что лошадь под мышкой очень брыкалась, и мне пришлось засунуть ее задние ноги в карман. Встречная карета проехала, и я снова перенес нашу карету и лошадей на дорогу, после чего мы уже беспрепятственно добрались до ближайшей гостиницы и в ней заночевали.

Вот тут-то и приключилась нашумевшая история. Почтальон повесил свою шляпу и рожок на гвоздь возле печки, затем мы разделись и готовы были уже уснуть, как вдруг раздались чрезвычайно мелодичные звуки, и, к изумлению нашему, мы убедились, что они исходят... из отверстия рожка!

После короткого раздумья мы поняли, впрочем, что ничего чудесного тут нет. Когда почтальон многократно дул в свой рожок, звуки в нем замерзали (я уже упоминал о страшных холодах той зимой), чем и объяснялась тщетность его усилий в пути. Теперь же звуки эти оттаяли и изливались перед нами в тех самых мотивах, какие выдувал своими губами почтальон. Песни, услышанные нами, несомненно, делали честь его музыкальному дарованию! Тут были и "Ой вы, сени мои, сени", и "Ах, мой милый Августин", и несколько кавалерийских маршей, и многие народные песни, далеко за полночь услаждавшие нас. Вот как в точности было дело со звуками, замерзшими и оттаявшими в почтовом рожке.

Вечер пятый

Дорогие друзья охотники! Я заметил, что некоторых из вас особенно заинтересовала та часть моих повествований, где я упоминал о своем пребывании в турецком плену.

Им, я думаю, еще более любопытным покажется то обстоятельство, что турецкому султану, державшему меня в качестве сторожа при своих пчелах, пришлось принимать меня вторично, но уже совсем в иной роли -- в роли чрезвычайного посла со специальным дипломатическим поручением от венского двора!

Моя отвага; с одной стороны, и находчивость -- с другой, были особенно подчеркнуты и похвалены его величеством султаном. Щедро наделенный всеми благами со стороны падишаха, я отбыл в Каир.

Отъехав немного от Константинополя, я со своей свитой заметил очень тощего человека, с необычайной быстротой приближавшегося к нам. Вскоре мы увидели, к изумлению своему, что к каждой ноге бежавшего была прикреплена огромная гиря.

-- Куда ты спешишь так, дружище? -- окликнул я его. -- И почему у тебя на ногах гири?

-- Я скороход, -- отвечал мне тощий человек, останавливаясь. -- Часа два тому назад я вышел из Алжира, где служил у тамошнего бея. Но так как мне не хочется торопиться, то я привязал к ногам гири для задержки.

Этот молодец понравился мне, и я взял его к себе на службу. Он сел на одного из моих верблюдов, но, то и дело соскакивая с него, убегал мили на две вперед и потом опять возвращался: таково свойство привычки. Сегодня уже поздно, милые мои друзья, но в следующий раз я не премину вам рассказать о том, насколько удачен был в этом отношении мой выбор. Пью за ваше здоровье и не сомневаюсь в том, что предстоящая ночь будет для вас безмятежно спокойна.

Вечер шестой

Итак, я обещал вам, друзья мои, описать дальнейшие свои похождения в Турции.

Должен сообщить вам, что из Каира я не сразу возвратился в Константинополь, так как желал отдохнуть и в качестве частного лица побродить по знаменитому Нилу. Наняв лодку, я поплыл в Александрию, надеясь в пути полюбоваться восхитительными красотами этой реки.

Желая соблюсти инкогнито, я никому не говорил о предполагаемой прогулке по Нилу, иначе меня, разумеется, предупредили бы о том, что близится как раз срок ежегодного разлива этой великой реки. И вот на третий день путешествия мы вдруг почувствовали, что поднимаемся, поднимаемся и, наконец, потеряли из виду берега, потому что выступавшая вода залила всю страну.

Не рассчитывая на длительное пребывание на воде, мы не взяли с собой достаточно припасов и потому очень обрадовались, когда лодка наша запуталась в ветвях дерева, которые оказались покрытыми прекрасными спелыми плодами миндаля. Поднявшийся шторм потопил вскоре нашу лодку, и лишь благодаря этому чудесному миндальному дереву мы не только, уцепившись за ветви, продержались около полутора месяцев, но и вполне сытно питались все это время восхитительным на вкус миндалем. В питье, как вы сами можете догадаться, мы тоже не испытывали недостатка.

Наконец в начале седьмой недели вода начала быстро спадать, и мы, вместе с нею опускаясь вниз, нашли твердую почву, а вместе с тем и нашу лодку. Спустя несколько дней мы были уже в Александрии, откуда я со своей свитой вернулся в Константинополь к султану.

Естественно, что после необыкновенных услуг, оказанных мною повелителю правоверных, он полюбил меня еще больше и, в конце концов, ни часу уже не мог прожить без меня. Впрочем, вы слышали, наверное, об этом периоде моей дружбы с султаном, так как об этом ходит масса россказней, и любой мусульманин, приезжающий в Европу по торговым делам, считает долгом похвалиться моей близостью с турецким султаном.

Но вот о чем знают, пожалуй, далеко не все, так как происшествие это сопряжено с обстоятельствами, которые падишах волей-неволей должен был скрывать от своих подданных, особенно от мусульман, настроенных слишком фанатично, а таких, как вы знаете, немало.

Султан любил выпить. Вам известно, что закон Магомета воспрещает употребление вина, и во время официальных приемов за столом султана подают самые изысканные яства, но всякие крепкие напитки исключены. Но по окончании обеда или ужина его величество обыкновенно делал мне условный знак последовать за ним, и в тайном кабинете султана мы нередко распивали с ним бутылку-другую тончайшего вина.

Однажды турецкий монарх подмигнул мне таким образом, а затем шепнул:

-- Мюнхгаузен, сегодня мы попробуем с вами нечто необыкновенное!

Когда мы остались наедине и бутылка была раскупорена, я попробовал вино и сказал:

-- Это недурно, ваше величество, но...

-- Молчите, Мюнхгаузен, -- вскричал султан. -- Это последняя бутылка токайского, присланная мне одним венгерским вельможей! Неужели вы станете утверждать, что пробовали лучшее вино в своей жизни?

-- Ваше величество, -- спокойно отвечал я. -- Для Мюнхгаузена правда всегда была дороже всего. Не скажу ничего плохого об этом напитке, но в сравнении с тем токайским, которое я пил некогда у императора в Вене, это вино для кучеров.

-- Дорогой мой, что вы говорите! -- воскликнул падишах.

-- Для того, чтобы у вашего величества не было сомнений, готов биться об заклад, что через час я доставлю вам бутылку токайского прямо из венских императорских погребов.

Султан не на шутку взволновался.

-- Вы говорите чепуху, Мюнхгаузен!

-- Я говорю правду, ваше величество. Ставлю в залог свою голову, что через час здесь будет бутылка вина, перед которым это вино покажется отвратительной кислятиной.

-- Хорошо же! -- воскликнул падишах. -- Так шутить со мной не может позволить себе даже лучший мой друг. Или вам придется проститься с вашей головой, Мюнхгаузен, или вы сможете получить из моей кладовой столько золота и драгоценных камней, сколько будет в состоянии унести с собой самый сильный по вашему выбору человек.

Я молча поклонился, попросил бумаги и чернил и написал несколько почтительных слов Марии-Терезии, дочери покойного императора, чрезвычайно благоволившего ко мне. Пари заключено было ровно в четыре часа дня. Спустя пять минут мой скороход, отстегнув на этот раз свои гири, шагал уже по направлению к Вене с моей запиской. Мы же с султаном сели допивать начатую уже бутылку его вина -- в ожидании моего, лучшего.

Прошло 15 минут, потом 30, наконец 40, а моего скорохода все еще не было. В пять без четверти я начал тревожиться. Мне показалось даже, что султан стал поглядывать уже на звонок, чтобы вызвать палача. Я вышел в сад и заметил, что какие-то подозрительные люди следуют за мною по пятам.

Один из моих слуг узнал об этом, тотчас же взобрался на высокую лестницу и воскликнул:

-- Я вижу его! Он лежит под деревом у Белграда, а возле него бутылка. Но я его разбужу!

С этими словами он выстрелил из своего ружья в дерево, под которым спал скороход, и тот, вскочив под дождем падающих на него листьев и сучьев, схватил бутылку и пустился продолжать свой путь. Оставалось ровно полминуты до пяти часов, когда скороход предстал с бутылкой пред султаном. Мне же он передал собственноручное милостивое письмо от Марии-Терезии.

Отведав вина, падишах обнял меня и сказал:

-- Мюнхгаузен, я не скуп, но этого вина я с вами не разделю. Я оставляю его для себя, а вам предоставлю воспользоваться тем, что я проиграл.

И, позвав казначея, султан приказал выдать мне из своей сокровищницы столько драгоценностей и золота, сколько сумеет унести тот, кого я выберу для этой цели. Надо ли распространяться о том, что я выбрал своего слугу-силача. Мой богатырь, нисколько не раздумывая, сгреб все сокровища и деньги, какие он застал в султанской кладовой, и увязал их в один громадный узел, который и взвалил себе на плечи. Остальные слуги уже заранее снарядили для меня корабль, к которому и направился силач со своим узлом. А перепуганный казначей побежал к султану с докладом о том, что казна его величества осталась совершенно пуста.

Мы почти достигли уже Средиземного моря, когда вдали показались преследующие нас многочисленные суда турецкого флота. По-видимому, его величество не выдержало и решило вернуть себе так неожиданно исчезнувшие, хотя и на вполне законном основании, сокровища своей казны. Но не тут-то было. На помощь нам пришел еще доныне не использованный мой слуга, мастер по части ветров. Он встал на корме, одну ноздрю направил в сторону турок, а другую -- к главному парусу нашего корабля. Таким образом, в одно и то же время он выпустил бурю навстречу нашим преследователям и дал попутный ветер нашему судну, благодаря чему враги рассеялись в разные стороны с изломанными мачтами и растерзанными парусами. Мы же благополучно прибыли в Италию, где могли по заслугам отдохнуть после волнений и трудов.

Вот что значит уметь выбирать людей и вот что значит не теряться перед лицом любой опасности и доводить до конца начатое дело, если на твоей стороне справедливость и ничем не запятнанная честь. Рассказ о токайском вине, дорогие мои товарищи по охоте, не мог не вызвать у вас желания отведать и нынешнее мое токайское. Разрешите мне налить вам его и чокнуться с вами перед тем, как мы после этого прекрасного вечера разойдемся на отдых и на ночлег.

Вечер седьмой

Вопрос о моем происхождении, о моих предках, естественно, интересовал уже многих, друзья мои, и я считаю вполне возможным, что он интересует и некоторых из вас. С удовольствием поделюсь с вами теми данными по этому вопросу, которыми владею я сам, тем более что в дальнейшем мне придется коснуться некоторых обстоятельств, имеющих отношение к моему роду или, вернее, к преимуществам, связанным с ним.

Происхожу я непосредственно от известной вам по библейской истории связи жены Урии с царем Давидом. Его величество осчастливил жену Урии потомством из нескольких сыновей, после чего между ними произошла крупная ссора, и они расстались. Насколько я знаю, спор между ними возник по поводу того, где был сооружен Ноев ковчег, и так как ни к какому соглашению они не пришли, то разрыв был неминуем. И вот в ночь после разрыва жена Урии решила похитить у своего царственного друга сокровище, которым он пуще всего дорожил: это была праща, при помощи которой Давид убил Голиафа.

Едва жена Урии скрылась вместе с похищенной пращой, как пропажа была обнаружена, и царь послал вслед за беглянкой нескольких своих стражей. Обладая драгоценной пращой, жена Урии убила первого же из стражей, который осмелился преследовать ее, тем же способом, как сделал это Давид с Голиафом. Остальные стражи в ужасе повернули обратно.

Убегая, жена Урии не желала расстаться с младшим и любимейшим из своих сыновей и взяла его с собой. Ему она и завещала впоследствии пращу царя Давида. От этого сына и происхожу я. Чудесная праща, переходя последовательно от отца к сыну, попала, наконец, ко мне и оказала мне, как увидите, некоторые неоценимые услуги. Между прочим, прапрапрадед благодаря этой же праще в свое время сначала подверг большой опасности, а потом спас знаменитого английского поэта, которого звали, если не ошибаюсь, Шекспиром.

Было это так. В Англии царствовала тогда королева Елизавета. Постепенно она так обленилась, что не только одеваться или раздеваться, но даже принимать пищу и выполнять другие неудобосказуемые отправления показалось ей обязанностью слишком тяжелой.

Мой предок гостил в это время в Англии, где весьма подружился с этим самым Шекспиром, любившим поохотиться за дичью и, за неимением своих угодий, проделывавшим это в чужих. По дружбе он брал у моего прапрапрадедушки пращу и пользовался чудесными свойствами ее для своего браконьерства, в результате чего и попал, разумеется, в тюрьму.

Узнав о вышеупомянутых затруднениях заплывшей жиром королевы, мой предок явился к ней и предложил, что предоставит ей возможность все нежелательные для ее величества отправления выполнять при помощи заместителя, на что королева с восторгом, конечно, согласилась. В награду же за свою услугу предок мой (он-то и брал на себя тяжелую роль заместителя) попросил освобождения из тюрьмы Шекспира. Благородный рыцарь жертвовал собственным здоровьем для избавления друга!

Праща царя Давида дает возможность тому, кто владеет ею, проделывать самые необыкновенные вещи, чем немало воспользовался и я как для простых забав, так и для предприятий весьма серьезного свойства.

Для начала вам любопытно будет узнать о маленьких развлечениях, которые я позволял себе, пользуясь чудодейственными достоинствами своей пращи. Я скупил весь шелк, имевшийся в мануфактурных складах Лондона, и сделал из него колоссальной величины воздушный шар. Поднявшись на этом шаре, я ночью при помощи пращи снимал с места какой-либо густонаселенный дом и переносил его в дальний конец города, а взамен этого дома ставил другой, тоже перенесенный мною издалека. Можете себе представить изумление проснувшихся утром жильцов, которым я предоставлял возможность потом всю жизнь гадать, как это с ними случилось.

Или вспоминаю такой, тоже не лишенный юмора, случай. Ежегодно в конце сентября все врачи города собирались обычно на торжественный акт, который заканчивался товарищеским обедом. Происходило это в одном из обширнейших в городе официальных зданий, кровля которого завершалась куполом и шпилем. Взлетев на своем шаре над куполом этого здания и уцепившись пращою за шпиль, я поднял все это сооружение на невероятную высоту вместе с пирующими врачами и продержал их там более трех месяцев. Врачи, впрочем, не испытывали все это довольно продолжительное время никакого недостатка в пище, так как для ежегодного пира своего запасались обычно яствами поистине в чудовищных размерах.

Гораздо печальнее невинная шутка моя, должен сознаться, отразилась на таких почетных лицах города, как священники, гробовщики и могильщики. Дело в том, что, пока медицинская коллегия в полном составе своем висела в воздухе и доктора не могли навещать своих больных, пациенты, естественно, выздоравливали, и в городе не наблюдалось ни одного смертного случая, если не считать нескольких не достойных упоминания самоубийц. Положение гробовщиков и прочих заинтересованных лиц действительно можно было назвать отчаянным, и лишь к концу указанного трехмесячного срока им до некоторой степени пришли на помощь аптекари, начавшие самостоятельно отпускать лекарства и, таким образом, спасшие вышеназванных почтенных лиц от полного банкротства.

Впоследствии мне еще раз пришлось использовать свою пращу для поднятия большой тяжести, но уже в деле более серьезном и оставившем в истории след в виде воспоминаний обо мне, дорогих для каждого англичанина и по сие время. Происходило это во французской гавани Кале, где я заметил корабль с пленными английскими моряками, которых зорко стерегли французские матросы. Воздушного шара тогда уже при мне, к сожалению, не было, и мне пришлось для выполнения задуманного плана изготовить себе пару огромных крыльев. Ночью, когда и пленники и стража заснули, я поднялся на крыльях над кораблем, зацепил пращою, к которой приделал соответствующие крюки, за мачты корабля, вытащил его из воды и в какие-нибудь полчаса перелетел вместе с ним через канал и спустил корабль в английской гавани Дувр.

И пленные англичане, и сторожившие их французы проснулись лишь через несколько часов после этой моей операции, и предоставляю вам вообразить себе удивленные лица и тех, и других. Разумеется, пленникам и стражам пришлось тотчас же обменяться местами, со всеми последствиями, вытекавшими из этой перемены. Нужно отдать должное англичанам в том, что они, отобрав награбленное французами, не стали мстить и в свою очередь грабить неожиданно плененного врага.

Еще более серьезную услугу оказала моя праща двум английским офицерам генералу и полковнику -- во время осады Гибралтарской крепости, где я гостил в это время у моего друга генерала Эллиота, храброго защитника Гибралтара. Кстати, расскажу вам сначала о военном происшествии, участником которого мне довелось стать тотчас же по прибытии в крепость. После первых радостных излияний, обычных при встрече старых друзей, я отправился вместе с генералом Эллиотом взглянуть на наши и неприятельские позиции. Подняв свою великолепную подзорную трубу, я увидел, что осаждающие готовятся как раз выпустить в нас ядро из своей самой большой пушки. Я немедленно предложил генералу, чтобы мне доставили с батарей еще большую пушку, сам установил прицел, и в то мгновение, когда неприятель поднес фитиль к своему орудию, я приказал сделать то же и у нас.

Наблюдая все время в подзорную трубу, я увидел следующее: на полпути между обоими орудиями ядра столкнулись. Наше, как более сильное, отбросило неприятельское ядро обратно, причем удар был так мощен, что вернувшееся к врагу ядро снесло голову не только солдату, заряжавшему орудие, но и двадцати человекам, стоявшим позади него. Затем оно срезало еще и мачты у нескольких судов, но, видимо, от этого сила его ослабела, так что, перелетев на другой берег, оно лишь пробило кровлю в избушке какого-то бедняка и выбило несколько зубов у старухи, спавшей, к сожалению, с открытым ртом. Наше же ядро, оттолкнув неприятельское, в свою очередь, принесло врагу немалый урон: достаточно уже того, что, снеся все на своем пути, оно попало в ту самую ушку, которая выстрелила в нас, бросило ее на стоявший вблизи испанский корабль, где сила удара выбила дно, и корабль неприятеля немедленно пошел ко дну, увлекая за собою и тысячу испанских матросов.

Но возвращаюсь к услуге, оказанной англичанам моей пращой. Мы сидели с генералом Эллиотом за завтраком, который, правду сказать, был превосходен, когда на наш стол неожиданно упала вражеская бомба. Генерал, как это сделал бы каждый на его месте, убежал, а я схватил бомбу и, прежде чем она успела разорваться, отнес ее на пустынное место на краю крепости. Не успел я передохнуть после этого, как внимание мое привлекло какое-то движение у неприятеля. Взбежав на высокую скалу, я направил туда подзорную трубу. И что же оказалось? Английский генерал и английский полковник, с которыми лишь накануне мы прекрасно провели вечер, оказались захваченными в плен во время разведки и сейчас должны были быть повешены.

Раздумывать было некогда. Я схватил бомбу, только что принесенную мною, и при помощи своей пращи метнул ее в неприятельскую группу. Расчет мой оказался правильным: бомба убила всех присутствующих, кроме двух пленников, висевших уже высоко над землею, ибо я приурочил свое движение к моменту, когда их только вздернули. От сотрясения же почвы виселица, разумеется, упала, и повешенные оказались лежащими на земле. Они тотчас же вскочили на ноги, освободили друг друга и бросились к берегу, где без труда нашли испанскую лодку, и через несколько минут мы уже все вместе, после радостных приветствий, продолжали прерванный завтрак у гостеприимного генерала Эллиота.

Боюсь, дорогие друзья и товарищи, что немного наскучил вам сегодня рассказами о подвигах, которые совершил, в сущности, не я, а доставшаяся мне как последнему представителю рода наша наследственная праща. Как видите, славное начало ее деятельности, положенное еще при царе Давиде, имело не менее славное продолжение. А засим -- в этот поздний час позвольте пожелать вам спокойной ночи!

Вечер восьмой

Человек, жизнь которого принадлежит охоте и войне, как вы сами знаете, дорогие друзья, должен уметь с одинаковой стойкостью встречать и леденящий холод и сжигающий зной.

Никогда не забуду морозов, которые мне пришлось перенести, когда я, покинув Рим, направился в Россию. Как сейчас вижу больного и нищего старца, которого я встретил где-то в Польше, почти нагого, в то время как я дрожал от холода, будучи одет, конечно, гораздо теплее, чем он. Разумеется, я тотчас же бросил старику свою верхнюю одежду, а сам погнал возможно быстрее своего коня. Путь я совершал верхом, и, к тому же, совсем не зная дороги.

Немудрено, что вскоре я сбился с пути. Настала ночь, и, чувствуя страшную усталость, я остановился среди равнины, сплошь покрытой снегом, и привязал коня к какому-то чуть торчавшему из-под белого покрова пеньку. Сам же лег на снег и от утомления вскоре заснул. Когда я проснулся, в глаза мне ударил дневной свет. Оглянувшись, я увидел себя лежащим среди церковного двора. Вдали виднелись деревенские избушки, а конь мой куда-то исчез. Вдруг я услышал знакомое ржание где-то над собой. Взглянув вверх, я понял все: оказалось, что я лег спать у церкви, сплошь занесенной снегом, а коня привязал к шпилю колокольни, который я и принял за пенек. Теперь, когда снег растаял и я опустился вниз, лошадь моя продолжала висеть там же на уздечке, конец которой был прикреплен к шпилю. Метким выстрелом из пистолета я перешиб уздечку и, таким образом, получил обратно сверху своего коня, после чего беспрепятственно продолжал путь по оттаявшим уже дорогам.

Как ни холодно было мне во время только что описанного путешествия, но эта температура, конечно, не может идти в сравнение с той, какую приходилось мне выносить в то время, когда я вместе с капитаном Фиппсом совершил известную экспедицию к Северному полюсу. Огромные льдины окружали нас со всех сторон, и на одной из таких льдин мне пришлось сыграть как-то довольно трудную роль, о чем я сейчас вам расскажу, если хотите.

Началось с того, что я заметил на глыбе льда двух дерущихся белых медведей и решил их громадными и великолепными шкурами овладеть. Карабкаясь по ледяным выступам и ухабам, я поскользнулся и, не выпуская из рук ружья, упал, причем удар был так силен, что я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что один из белых медведей держит меня за пояс моих брюк, намереваясь, по-видимому, куда-то унести. Но, к счастью, при мне был вот этот самый складной нож, который вы видите сейчас. Достав его из кармана, я ударил медведя по лапе, отрубив ему несколько пальцев, отчего зверь, понятно, выпустил меня из зубов, ибо начал реветь от боли. Я схватил ружье и застрелил медведя, но громкий звук выстрела разбудил тысячи других спавших на льду медведей, и все это стадо хищных белых великанов направилось прямо на меня.

В одно мгновение я сообразил, что мне надо делать, и, выпотрошив убитого медведя, обрядился в его шкуру и стал поджидать приближающихся зверей.

Медведи окружили меня со всех сторон, старательно обнюхав, но, не найдя ничего подозрительного и считая меня одним из своих сородичей, оставили в покое. Но что делать дальше? Мой небольшой в сравнении с подлинными медведями рост мне не мешал, так как я мог выдавать себя за медвежонка; относительно рева и прыжков я тоже не отставал от своих новых собратьев, но, разумеется, это не могло продолжаться бесконечно.

Как очень часто бывает, на помощь пришли мои знания. Удар ножа в позвоночный столб, как я знал, убивает животное мгновенно. И именно таким образом я ударил между лопаток самого большого из медведей. Он упал мертвым, не издав ни звука. Поощренный этим, я последовательно таким же способом уложил на месте одного за другим всех медведей. Вернувшись затем на корабль и захватив с собою почти весь его экипаж, я привел матросов на место моего Самсонова побоища, где мы поснимали шкуры с медведей и перетащили на корабль, помимо шкур, еще и тысячи медвежьих окороков.

Впоследствии окороками мы наделили почти всех виднейших лордов Англии, а шкуры медведей я отослал в подарок русской императрице, дабы ее величеству и всем придворным ее было во что одеться к наступавшей в то время зиме. Кстати сказать, в ответ, вместе с благодарностью, я получил от императрицы лестное предложение разделить ее ложе и корону. Но вы знаете, что я не честолюбив, и от предложения русской царицы отказался с такою же твердостью, какую всегда проявлял в отношении других, домогавшихся моей близости и предлагавших мне свою руку, королев.

В противоположность весьма холодным путешествиям, только что описанным вам мною, считаю небезынтересным теперь же рассказать вам о самых знойных впечатлениях, какие я испытал именно тогда, когда любознательность моя понудила меня исследовать знаменитую своими извержениями гору Этну.

Не довольствуясь тем, что я несколько раз обошел кругом отверстый кратер этой горы, я решил проникнуть внутрь ее и прыгнул вниз, в воронку. Меня обдало необыкновенным жаром, и горячий пепел и раскаленные угли то и дело обжигали меня, пока я спускался все ниже и ниже. Наконец я услышал стук, грохот, шум, а вместе с тем и голоса, которые -- как это ни удивительно, господа, -- оказались принадлежащими богу Вулкану и его циклопам, в существование которых я так же мало был бы склонен верить, как и вы, если бы не увидел их собственными глазами.

Теперь у меня нет никаких сомнений в том, что так называемые извержения Этны или Везувия суть не что иное, как масса пепла, вылетающего из кузниц Вулкана (он имеет также отделение своей мастерской и под Везувием). Во время ссор со своими работниками-циклопами Вулкан швыряет в них раскаленными кусками угля, которые они отбрасывают наружу. Вот почему среди пепла эти горы извергают порою и уголь.

Когда я представился Вулкану, он оказал мне необычайно любезный прием. Заметив повреждения, причиненные мне огнем, Вулкан самолично направился к своему аптечному шкапу и принес мазь, которая не только моментально исцелила мои раны, но восстановила даже те места моей одежды, которые были прожжены огнем. Как жаль, что я забыл попросить у Вулкана рецепт этой замечательной мази!

Затем я был представлен Вулканом супруге его, известной всем вам богине Венере. Могу сообщить, что, несмотря на почтенный возраст ее, она и поныне сохранила свою примечательную красоту. Она также почтила меня знаками своего изысканнейшего внимания, что впоследствии, подарив мне много радостей, о которых я не считаю уместным распространяться подробно, к сожалению, рассорило меня с супругом.

Как бы то ни было, посещение мое Этны закончилось тем, что Вулкан, которому местные болтуны нашептали что-то о моих отношениях с Венерой, однажды утром неожиданно схватил меня под мышки, подвел к какому-то колодцу и со словами "неблагодарный смертный!" швырнул вниз головой.

Я чуть было не потерял сознание от страшной быстроты падения, когда вдруг ощутил вокруг себя массу воды. Температура ее тотчас же заставила меня позабыть о зное в жилище Вулкана. С детства великолепно плавая, я вскоре очутился на поверхности воды. Вокруг плавали ледяные горы, и на одну из них я взобрался. К счастью, еще не стемнело, когда вдали показался корабль. Я крикнул, и мне ответили на голландском языке. Взобравшись по брошенному мне канату на борт корабля, я спросил, где мы находимся. Это оказался Южный Ледовитый океан. Таким образом, несомненно, что, вылетев вниз со дна Этны, я проник в центр земли и, миновав его, очутился с противоположной стороны земного шара.

Замечаю, что горло пересохло не только у меня, а потому предлагаю вам, друзья мои, чокнуться со мной еще раз и разойтись на отдых. Если же вас интересует продолжение рассказанных сегодня приключений, то обещаю завтра же вам их досказать.

Вечер девятый

Итак, дорогие товарищи и друзья, я продолжаю свой рассказ о моих приключениях.

Раз довелось мне очутиться в Южном океане. Спустя несколько дней с нашим кораблем случилось обычное несчастье: ужасная буря сломала мачты, разорвала снасти и, самое худшее, разбила вдребезги ящик, в котором находился компас. Управлять судном не было никакой возможности, и мы быстро неслись вперед, совершенно не зная, куда направляемся. Когда шторм утих, мы почувствовали какой-то необычайный аромат и заметили, что морская вода все белеет и белеет. Наконец мы увидели вдали берег и въехали в устье реки молочного цвета. Зачерпнув ведром жидкость, мы убедились, что, действительно, под нами великолепное на вкус молоко. Едва мы приблизились к суше, как один из офицеров нашего экипажа упал в обморок. Оказалось, что остров, к которому мы пристали, есть не что иное, как колоссальный кусок сыру, а вышеупомянутый офицер, как оказалось, не переносил запаха сыра.

Жители острова -- очень изящные существа, приблизительно в полторы сажени ростом, на трех ногах и с одной рукою. Среди лба у них высится рог, служащий им оружием в борьбе. Они не тонут в молоке и бегают по поверхности своей реки так же хорошо, как и по своему сыру. Этим сыром они, главным образом, и питаются, ибо съеденное за день количество его неизменно ночью вновь вырастает.

Но остров изобилует и другой самой разнообразной пищей. Так, например, там произрастает много хлеба (без чего жители лишены были бы возможности делать бутерброды). В отличие от нашего, хлеб у них растет на колосьях в виде готовых булок. Кроме молочных рек, то и дело пересекающих остров, мы за время пребывания там нашли еще около десятка рек винных.

Остров был очень велик. Нам пришлось идти более пяти недель, чтобы достичь противоположного его конца. Зато мы были вознаграждены изумительными плодами, которые росли на том конце сырного острова на деревьях гигантских размеров. Таких божественных абрикосов и персиков я еще не едал и, конечно, никогда больше не увижу. Но что я увидел там еще более необыкновенное -- это величина птиц, которые свили себе гнезда на этих фруктовых деревьях. Я подсчитал яйца в одном из этих гнезд. Вы знаете, что я не люблю преувеличений, и потому могу вам с точностью сообщить, что в гнезде находилось 212 яиц. Каждое из них по размерам равнялось приблизительно объему семи-восьми бочек. Мы с большими усилиями разбили скорлупу одного яйца и нашли там еще неоперившегося птенца, который был раз в двадцать больше тех коршунов, которых мы знаем. За нашу проделку, впрочем, тотчас же больно поплатился капитан нашего корабля. Мать освобожденного нами птенца с громкими криками слетела вниз, ухватила когтем своей чудовищной лапы за шиворот капитана, особенно старавшегося возле яйца, унесла к морю и, выбив ему все зубы, ударом крыла сбросила вниз. Как превосходный пловец, он, в конце концов, спасся и, выкарабкавшись, присоединился к нам. Вскоре мы вернулись на корабль.

Когда мы отплыли от сырного острова, произошел случай, который показался удивительным даже для меня, многое уже повидавшего на своем веку. Чему бы я мог еще изумиться? Вспоминаю, как однажды среди океана мой верный пойнтер Трей сделал стойку, указывавшую на то, что он почуял вблизи дичь. Капитан и офицеры, которым я указал на это, рассмеялись, но я, ничуть не изумляясь данному обстоятельству и доверяясь нюху своей собаки, предложил капитану пари. Я утверждал, что мой пойнтер не может ошибаться. Даже доктор пощупал мой пульс. Но я настаивал, и пари было принято. Спустя несколько минут, когда матросы распотрошили только что пойманную в океане акулу, они нашли в желудке у нее шесть пар живых куропаток!

Или такой случай, когда мой опыт и мои знания позволили мне отнестись опять-таки без всякого удивления к явлению, изумившему многих. Когда я, прибыв по Каспийскому морю в Россию, ступил на землю, на меня тотчас же набросился огромный медведь, растопырив свои передние лапы. Я незамедлительно схватил его за эти лапы и держал так до тех пор, пока зверь не издох. Дело объяснялось очень просто. Держа медведя в таком положении, я не давал ему возможности сосать свою лапу, без чего этот зверь существовать не может. Вот почему его гибель и не удивила меня.

Многие выражали также изумление по поводу моего жилета, который вы видите перед собой. Стоит любой дичи приблизиться на расстояние выстрела ко мне, когда я в этом жилете, как одна из пуговиц отлетает и падает на то место, где находится дичь. Все объясняется опять-таки просто, если знать, что жилет я сшил себе из шкуры того самого пойнтера, о котором только что упоминал. Нужно быть совершенным невеждой, чтобы не учитывать так называемой силы привычки. Свойства моего жилета менее всего способны меня удивить.

Но вот, отплывая от сырного острова, я почувствовал крайнее изумление, быть может, впервые в своей жизни. Дело в тем, что остров, как я уже вам рассказывал, покрыт громадными деревьями. И в момент, когда мы отъезжали, все эти деревья трижды низко поклонились нам, после чего приняли снова вертикальное положение. Много раздумывая, я до сих пор не могу отыскать должного объяснения этому обстоятельству в науке.

Сейчас подадут, друзья мои, наше любимое реуенталерское вино, и, пока раскупорят его, я успею досказать вам свои впечатления о сырном острове, который не был еще описан, кажется, никем, кроме меня, хотя по территории он значительно превосходит Европу. Кстати, я чуть было не забыл упомянуть о случае, который произвел на меня впечатление почти перед самым отплытием от берегов гостеприимного сыра.

Когда мы совершали последнюю прогулку по острову, то заметили виселицу, на которой качались три трупа. Казненные повешены были за пятки. Мы спросили у жителей, за что так строго наказаны эти люди? И услыхали в ответ, что это были путешественники, которые по возвращении обманывали своих ближних, описывая им места, где они никогда не бывали, и рассказывали небылицы о странах и людях, которых они встречали.

Вы знаете мягкость моей натуры, дорогие мои, но я должен сознаться, что повешенные за пятки не вызвали никакой жалости во мне, потому что, сам всегда придерживаясь фактов, и только фактов, я неукоснительно требую этого и от других.

----------------------------------------------------------------

Источник текста: Вечера барона Мюнхгаузена / Э. Распе; Пер. и обработка Ильи Ренца. -- Москва: акц. изд-во о-во "Огонек", 1927 (типо-хромо-литогр. "Искра революции" Мосполиграф). -- 47 с.; 15 см. -- (Библиотека "Огонек" ; No 264).