Франко Иван Яковлевич - История моей соломорезки

Ив. Франко.

ВЪ ПОТѢ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.

ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орѣховъ.

ИСТОРІЯ МОЕЙ СОЛОМОРѢЗКИ.

(Посвящаю вѣрному другу К. Бандривскому).

Ужъ какъ мнѣ надоѣло готовить эту сѣчку на нашемъ простомъ ручномъ станкѣ, -- просто сказать не могу! Бывало, какъ приходитъ зима, такъ человѣкъ этой сѣчки боится больше, нежели лѣтомъ косьбы. Въ долгія зимнія утра стоишь, бывало, въ морозѣ, на гумнѣ, смотришь на огонь, чтобы несчастья не надѣлать, каждую минуту ножъ заправляешь и такъ давишь и тянешь, что у тебя все нутро изсохнетъ прежде, чѣмъ ты этой сѣчки хоть немножко выжмешь. А много-ли ея нужно было! Ровно столько, чтобы лошадямъ на день хватило; про коровъ да быковъ и мысли не было. И потомъ, какъ подросли мои мальчики -- снова бѣда. Наработается за день, умается, -- куда ему вечеромъ къ станку становиться. Легъ-бы и спалъ, а не ножомъ тянуть! Ужъ такъ я мучился, что, знаете, противно даже стало.

Какъ вдругъ слышу, говорятъ люди,-- появились такіе станки, что машиною рѣжутъ сѣчку: и мелко -- какъ макъ, и легко, и скоро. На этомъ станкѣ три человѣка мѣрокъ пятьдесятъ мелкой сѣчки за день нарѣжутъ! Я сразу и вѣрить не хотѣлъ. Кто-бы тамъ -- думаю, заботился о бѣдномъ мужикѣ, кто-бы думалъ о томъ, какъ горько приходится ему эта сѣчка и даже машину для него выдумывалъ! Узнаю я потомъ отъ одного, другого, третьяго -- таки правда! Говорятъ, что ужъ есть такая машина: и батюшка купилъ, и помѣщикъ. Говорятъ люди, что видѣли собственными глазами и нахвалиться не могутъ.-- А -- подумалъ я,-- слава тебѣ, Господи! Ужъ тамъ пусть будетъ, что будетъ; послѣднюю, не дай Господи, корову продамъ, а соберу деньжонокъ на эту машину! Но гдѣ ее достать? Въ нашемъ селѣ не отъ кого узнать. Батюшка съ обществомъ въ ссорѣ изъ-за того, что не хотятъ выбрать его въ совѣтъ; учитель такой, что и самъ мало знаетъ; а больше спросить не у кого. Снова разспрашиваю на ярмаркахъ у крестьянъ да все выбираю людей изъ другихъ деревень, чтобы въ нашемъ селѣ никто и не узналъ объ этомъ. Потому, видите, у насъ народъ странный такой, смѣяться станутъ. А тутъ еще -- думаю, и самъ я не видалъ, какой такой станокъ, какъ онъ работаетъ; а что, если окажется, что все пустяки, и я опростоволосюсь; засмѣютъ такъ, что и девятью водами не смоешь. Да еще меня! Меня давно ужъ люди прозвали "деревяннымъ философомъ" за то, что въ свободное время люблю что-нибудь смастерить. Какую легкую руку далъ мнѣ Господь къ мастерству: что глазами увижу, то руками сдѣлаю! Вотъ, напр., видалъ я на круподеркѣ въ городѣ жернова, которыми крупы дерутъ; присмотрѣлся хорошенько, а потомъ какъ сталъ возиться у себя дома, какъ началъ столярничать, такъ и смастерилъ себѣ такіе же жернова. И подите-ка -- какъ славно мелютъ! И какъ же, Господи, твоя воля, смѣялись надо мною сосѣди за эти жернова! Нельзя было на селѣ показаться; все спрашиваютъ: "А что, кумъ, жернова цѣлы?" Такой ужъ, скажу вамъ, странный народъ! Но, несмотря на это, теперь ходятъ ко мнѣ на моихъ жерновахъ молоть и не нахвалятся. А вотъ еще съ мельничкой, что хлѣбъ вѣетъ... Возился я съ ней чуть не мѣсяцъ. Сосѣди, бывало,-- зимой это дѣло было -- сойдутся въ моей хатѣ, усядутся, гуторятъ и смотрятъ, какъ я эти дощечки складываю, разбираю, примѣриваю, отрѣзываю, отстругиваю. Конечно, человѣкъ я не ученый, а такъ себѣ, самоучка, безъ хорошаго инструмента, безъ всего -- ну и смѣются надо мною, а то и прямо скажутъ: "Бросили-бы вы эту возню, пустую вы работу затѣяли!" А я ничего, дѣлаю свое и такую мельничку соорудилъ, какъ рука правая! И тѣ, что смѣялись, ко мнѣ же идутъ хлѣбъ вѣять. А между тѣмъ, я все-таки у нихъ "деревянный философъ!"

Я, конечно, мало обращаю вниманія на то, что надо мной смѣются,-- однако, все-таки, видите, человѣкъ не дерево: слово да насмѣшка донимаютъ таки. Смѣхъ мнѣ этотъ поперекъ горла сталъ. Такъ что я подумалъ себѣ: нѣтъ, о станкѣ никому не скажу до тѣхъ поръ, пока онъ не будетъ у меня вотъ тутъ на гумнѣ и пока самъ не испытаю, какая сила въ немъ.

Какъ-бы тамъ ни было, прошло мѣсяца два, пока я раздобылъ немного денегъ, а въ это время все развѣдываю среди разныхъ людей,-- не продается ли гдѣ такой станокъ! Вотъ однажды,-- дѣло было подъ осень,-- слышу я отъ одного еврея, что гдѣ-то въ Самборѣ есть какая-то еврейка, у которой мужъ былъ управляющимъ какихъ-то имѣній. Такъ вотъ онъ гдѣ-то раздобылъ, неизвѣстно зачѣмъ, такой станокъ. А теперь еврей умеръ, еврейка продала-бы станокъ за дешевую цѣну. Услышалъ я это и обрадовался, словно ни вѣсть чему. Сейчасъ же, въ нѣсколько дней, собрался, взялъ съ собой всѣ свои деньги, приказалъ запречь лошадей и ѣду въ Самборъ. А дома никто, даже сыновья мои, не знаютъ о моемъ намѣреніи.

Пріѣхалъ я, добрался я до этой еврейки... Такъ и такъ, говорю, купилъ-бы станокъ, если у васъ продается.

-- Охъ, -- говоритъ еврейка, -- есть, но разобранный, разбросанный...

-- Да я соберу,-- говорю я, а самъ такъ и дрожу,-- что если вдругъ не сумѣю! Вѣдь сколько живу, а не видалъ такого инструмента.

-- Ну такъ идите за мною!

Пошли мы, полѣзли на чердакъ, а тамъ хламу всякаго, не приведи Господи! Стала она рыться, вытащила какія-то деревянныя подножки, какой-то ящикъ желѣзный съ зубчатымъ валомъ, какое-то колесо, какіе-то кривые ножи и все это положила въ кучу передо мной.

Я сталъ надъ этимъ, какъ дуракъ передъ заборомъ... Но, думаю себѣ, не показаться-бы глупцомъ передъ еврейкою,-- нужно хоть видъ сдѣлать, что человѣкъ кое-что понимаетъ...

-- А гайки гдѣ?-- спросилъ я наугадъ.

-- Ой, гдѣ-то затерялись!-- сказала еврейка и снова кинулась искать. А я такъ даже вздохнулъ. Значитъ гайки нужны! Спустя минуту, еврейка на самомъ дѣлѣ подала мнѣ нѣсколько гаекъ и ключъ.

-- Ну, теперь все!-- сказала она.-- Вы, видно, знаете въ этомъ толкъ? Посмотрите сами, какая ему цѣна?

-- Небольшая, -- сказалъ я, съ видомъ знатока оглянувъ станокъ. Старинный очень, тяжело идти будетъ!

-- Ну, за то я вамъ дешево отдамъ, сказала еврейка.-- Дадите тридцать гульденовъ.

-- Слава тебѣ, Господи,-- подумалъ я себѣ.

Я полагалъ, что нужно будетъ дать пятьдесятъ, а она только тридцать проситъ. Ну, да авось еще сколько-нибудь спуститъ. И говорю еврейкѣ:-- Да что вы говорите, тридцать гульденовъ. Да и теперь новую за такія деньги достанешь!.. Я вамъ дамъ пятнадцать.

-- Ой, слишкомъ вы мало даете, хозяинъ, -- застонала еврейка.-- Дайте двадцать пять!

Наконецъ, мы сошлись на двадцати. А станокъ я уже и не берусь складывать. Самъ прямо дрожу; а что, думаю, если и дома сложить не сумѣю и такую сумму даромъ выброшу! А потомъ думаю:-- Нѣтъ, пусть будетъ, что будетъ, а я долженъ на своемъ поставить!

Забралъ я все это на возъ: мелочь сложилъ въ мѣшокъ, а подставку обложилъ соломой, накрылъ дерюжкой -- стоитъ она, растопырившись, совсѣмъ такъ, какъ еслибы человѣкъ лежалъ на возу и колѣни кверху задралъ. Сладилъ все, ѣду. Слава Тебѣ, Господи, думаю себѣ, что въ село только ночью пріѣду. Можетъ быть и до хаты доѣду, и никто меня не замѣтитъ. Ѣду я, ѣду, оставляя село за селомъ, и все дрожу, что вотъ-вотъ встрѣтится знакомый и спроситъ, что я везу. Ужъ и самъ не знаю, что это со мною стало и чего я такъ боялся. Словно краденное везу. Такъ ужъ у насъ: засмѣютъ человѣка за то, чего сами не понимаютъ.

Вотъ почему и радъ-бы иной что-либо хорошее сдѣлать, да но начнетъ, -- боится людей, словно онъ ни вѣсть какое лихое дѣло задумалъ.

Наконецъ, приблизился я къ своему селу. Смерклось. Я еще постоялъ немного за селомъ, у корчмы, чтобы совсѣмъ стемнѣло, а потомъ ѣду. Глядь, а на мою бѣду, какъ только я къ селу, а тутъ мѣсяцъ выходитъ да такой полный, круглолицый, словно-бы нигдѣ ничего не случилось. Вотъ, вы видите меня; я не такой человѣкъ, чтобы зря разсердиться; но этотъ мѣсяцъ едва не вывелъ меня изъ терпѣнія, чуть не выругалъ я его, бѣднаго, площадными словами. Правду сказать, я совсѣмъ его не ожидалъ, а тутъ вдругъ такъ свѣтло сдѣлалось, словно день наступилъ! На моемъ возу уже издали что-то виднѣется, словно вотъ сани опрокинутся, и каждый разъ, что возъ наскочитъ на камень, оно во всѣ стороны качается. А тутъ еще собаки -- въ нашемъ селѣ, что домъ, то и собака -- почуявъ, что кто-то ѣдетъ, гурьбою вылетѣли на дорогу,-- пристаютъ такъ, что землю подъ собою грызутъ, съ музыкою меня провожаютъ! Но слава Богу и за то, что ни одного человѣка ужъ нѣтъ на улицѣ, не будутъ спрашивать, что я везу...

Нѣтъ, ужъ если лихая бѣда за тебя возьмется, то и конемъ ее не объѣдешь!.. Подъѣзжаю къ церкви, смотрю, посреди дороги кто-то стоитъ, глядитъ.-- Тьфу ты, бѣсъ!-- подумалъ я.-- Проклятыя собаки разбудили сторожа, сейчасъ начнетъ спрашивать. Такъ и есть! Какъ только мы поровнялись, а онъ ко мнѣ.

-- Это вы, дяденька?

Я сейчасъ же по голосу узналъ, что это дуракъ Савка, моего сосѣда сынъ.

Ну, нашли кого на стражу поставить!

-- А, конечно, я -- говорю.

-- А откуда это вы такъ поздно ѣдете, что всѣхъ собакъ разбудили?

-- Жалко -- говорю,-- собаки и тебя разбудили.

-- Вѣрно! А мнѣ какъ разъ начало сниться, что воры церковь обкрадываютъ. Вскакиваю, а это вы! Да откуда ѣдете?

Что сказать дураку? Развѣ онъ пойметъ что-нибудь?

-- Изъ Грайгоры,-- говорю.

-- А что хорошаго везете?

-- Охъ, не спрашивай, -- говорю я, словно испугавшись. Разсердился я, что онъ стоитъ какъ столбъ и выпытываетъ у меня.

-- Да скажите! Я, ей-богу, никому не скажу!

-- Не скажешь?

-- Убей меня Богъ, не скажу!

-- Ну,-- говорю я, оглядываясь и шепотомъ -- я убилъ еврея съ деньгами и везу его домой закопать подъ домомъ.

-- Ой!-- вскрикнулъ испуганный Савка.-- А зачѣмъ?

-- На счастье, глупый Савка, чтобы дома всегда деньги водились.

Съ тѣмъ я и поѣхалъ, замѣтивъ, что мой Савка прямо горитъ отъ нетерпѣнія и любопытства. Оглянулся назадъ, а мой Савка бѣжитъ вдоль забора вслѣдъ за мною. Бѣжитъ и бѣжитъ. А до моей хаты уже недалеко; заѣхалъ я, отворилъ плетень на выгонъ, потомъ отворилъ ригу, заѣхалъ на токъ, выпрягъ лошадей, а возъ оставляю на току. Взглянулъ, а мой Савка трясется подъ плетнемъ и глазами слѣдитъ за тѣмъ, что я буду дѣлать. А я ничего, словно и не вижу его. Поставилъ лошадей, задалъ корму, да и въ хату.

Поужиналъ я, легъ спать, и ни о чемъ не думаю. На другой день проснулся я до свѣта да къ станку. И мальчика взялъ съ собою. Сейчасъ мы круть-верть, что къ чему приходится, примѣриваемъ, пробуемъ... Слава тебѣ, Господи, все у насъ какъ по маслу идетъ! Въ полчаса и сложили и попробовали -- рѣжетъ такъ, что ну! Я словно на свѣтъ народился, значитъ не даромъ деньги отдалъ! А мальчикъ такъ даже въ ладоши хлопаетъ, налюбоваться не можетъ машиною. Въ минуту мы цѣлую кучу соломы для пробы нарѣзали, возъ выкатили, и въ хату. Благодать!

Только что мы сѣли обѣдать, какъ вдругъ собака залаяла. Посмотрѣлъ въ окно -- го-го-го!... И войтъ, и понятой, и писарь, и человѣкъ пять крестьянъ съ палками. Въ хату не идутъ, а стали около одного угла моей хаты, роютъ, щупаютъ, ищутъ... Что за причина?-- думаю себѣ. Чего имъ нужно? Хочу выйти изъ хаты -- какъ вдругъ изъ-за дверей слышу голосъ десятника: нельзя! Сидите въ хатѣ!.. Что за бѣда?.. Сижу я. Обошли кругомъ хату, обпачкались по колѣни, потомъ пошли въ сарай, вокругъ клѣти, кругомъ риги. А я ума не приложу: что за несчастье? Спятили люди или, можетъ, грабежъ какой? Наконецъ, они входятъ въ хату.

-- Десятники!-- говоритъ войтъ, ни привѣтствуя, ни здороваясь -- станьте около него! Убѣжитъ,-- вы будете въ отвѣтѣ!

Я сталъ, вытаращилъ глаза, а тутъ десятники, какъ апостолы, около меня.

-- Господинъ войтъ,-- Говорю я, -- что это значитъ?

-- Гм, гы,-- покряхтѣлъ войтъ, усаживаясь на скамьѣ и колотя палочкою по землѣ. Ужъ это мое дѣло. Вы должны молчать и отвѣчать.

-- Молчать и отвѣчать?-- удивлялся я.-- Какъ же я отвѣчу, если буду молчать?

-- Гм, гм!-- покряхтѣлъ снова, войтъ.-- А скажите раньше всего, какъ васъ зовутъ?

-- Я? Развѣ вы не знаете? Развѣ я изъ другой деревни или что?

-- Отвѣчайте!.. Кто тутъ старшій въ селѣ: я или вы?

-- Въ своей хатѣ я старше всѣхъ!-- вскрикнулъ я разозлившись. Это что за разбой! Я ни передъ кѣмъ ни въ чемъ не виновенъ, а тутъ вдругъ на меня нападаютъ! Господинъ войтъ, я на васъ жалобу подамъ!..

-- Хе-хе-хе!-- смѣялся войтъ, а поглядите-ка, какъ держитъ себя!.. Ни. передъ кѣмъ ни въ чемъ невиновенъ! Ну, ну, давай Боже! сейчасъ посмотримъ. А скажи-ка мнѣ, невинный человѣкъ, куда ты дѣвалъ убитаго еврея, котораго ты вчера ночью везъ?

У меня словно повязка съ глазъ упала. Какъ засмѣюсь я, какъ зальюсь смѣхомъ! Будь я проклятъ, если я когда-нибудь со дня своего рожденія такъ хохоталъ! Еле-еле, говорю вамъ, не качался отъ смѣха.

Войтъ сталъ, словно теленокъ, упершійся въ новыя ворота. Но сейчасъ же опять озлился.

-- Кумъ, я тебѣ добромъ говорю, не смѣйся: признайся во всемъ, тогда я позабочусь, чтобы тебя высокій судъ не повѣсилъ, чтобы оставилъ тебѣ жизнь. Не отпирайся, если не хочешь дрыгать ногами на висѣлицѣ.

Я еще пуще захохоталъ, даже руками за животъ ухватился. Это вывело войта изъ терпѣнія.

-- Вяжите его!-- крикнулъ онъ десятникамъ.

-- Однако, господинъ войтъ!-- сказалъ я, придя немного въ себя,-- постойте, я вамъ во всемъ признаюсь, и даже милости вашей на судѣ просить не буду. Чѣмъ быть повѣшеннымъ за одну ногу, такъ лучше за обѣ!

-- Признаешься?

-- Ну,-- разумѣется!

-- Ну, гдѣ же этотъ убитый еврей?.. Еще не закопалъ его подъ уголъ?

-- Нѣтъ, нѣтъ!

-- Ну, такъ гдѣ же онъ?

-- Лежитъ въ ригѣ.

-- Иди, покажи намъ!

Взялъ я ключъ, идемъ. Смотрю, а около риги стража. Ну, слава тебѣ, Господи!-- и Савка тутъ!-- Тѣмъ лучше. А народу собралось полный хлѣвъ. Значитъ, все село уже обошла вѣсть, что "деревянный философъ" еврея убилъ и подъ уголъ дома закопать хотѣлъ. Я иду посреди всей этой толпы и усмѣхаюсь, а кругомъ крестьяне: ту, ту, ту!.. "смотрите, молъ, вѣшать его будутъ, а ему все нипочемъ! Сказано, "деревянный философъ!"

Подошелъ я къ дверямъ, а десятники все вокругъ меня! Отворилъ...

-- Ну, прошу, панъ войтъ, вотъ убитый еврей!

Войтъ посмотрѣлъ и вытаращилъ глаза.

-- А-а-аа! Это что?

-- То самое, что вчера ночью везъ. Станокъ для рѣзки сѣчки!

Какъ захохочетъ весь столпившійся въ сараѣ народъ, такъ, вѣрно, на небѣ слышенъ былъ этотъ хохотъ. И десятники, и понятые -- всѣ хохотали; даже войтъ улыбнулся и сталъ извиняться за эту оказію и за то, что повѣрилъ глупому Савкѣ. Смѣхъ на все село. А станокъ я въ тотъ же день попробовалъ,-- пять кулей соломы нарѣзалъ! Вотъ такъ-то я и станокъ пріобрѣлъ и надо всею деревней насмѣялся!

23 Сентября 1881 г.