Франко Иван Яковлевич - Леса и пастбища

Ив. Франко.

ВЪ ПОТѢ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.

ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орѣховъ.

Лѣса и пастбища.

РАЗСКАЗЪ БЫВШАГО ХОДОКА.

Господи Боже, сколько крику было у насъ изъ-за этихъ лѣсовъ и пастбищъ!

Какъ изворачивались помѣщики, какъ совѣщались, подкупали инженеровъ и адвокатовъ, чтобы избавиться отъ всякихъ податей. Мудрыя головы!

Они знали, что хотя цесарь и далъ крестьянамъ волю и отмѣнилъ барщину, однако, если они не дадутъ имъ лѣсовъ и пастбищъ, то крестьянину придется или погибать или притти къ нимъ съ поклономъ. А тогда опять вернется барщина, хотя и въ другомъ нарядѣ, но для крестьянина вовсе не менѣе тяжелая, чѣмъ прежняя.

И вы думаете, что барщина не вернулась у насъ?.. Придите только да посмотрите на наше село сами убѣдитесь. Правда, надсмотрщики и экономы съ нагайками не разъѣзжаютъ уже подъ окнами, на помѣщичьемъ дворѣ уже нѣтъ той дубовой колоды, на которой. бывало, каждую субботу производилось "всеобщее битье палками"; но поглядите-ка на мужиковъ, поговорите съ ними!.. Черные, какъ земля, изможденные; хаты ободранныя, старыя, перекошенныя... Заборовъ почти что и совсѣмъ нѣтъ, хоть лѣсъ кругомъ, какъ море; поля приходится обкапывать рвами и обсаживать деревьями. Скотина заморенная, мелкая, да и та у рѣдкаго хозяина есть. А спросите идущихъ съ косами и серпами: куда, добрые люди, идете? то, навѣрно вамъ отвѣтятъ: На помѣщичье поле рожь жать, или: "на помѣщичій лугъ косить". А если вы удивитесь, какъ это такъ, что они теперь идутъ къ помѣщику на работу, когда у самихъ еще ничего не сдѣлано, а тутъ солнце жжетъ, зерно осыпается -- такъ они развѣ только головами покачаютъ и печально скажутъ: "что подѣлаешь? Сами мы видимъ и сердце у насъ разрывается, но что дѣлать! Задолжали мы помѣщику, а у него такое правило, что хоть громъ греми, а раньше ему отработай, а ужъ потомъ за свое принимайся. У насъ такъ каждый годъ: у помѣщика сдѣлаемъ все во-время и хорошо и чисто, а наше собственное тѣмъ временемъ пропадаетъ въ полѣ. И хитро же это нашъ помѣщикъ придумалъ! У него лѣсъ -- а у насъ на дворѣ и щепочки нѣтъ безъ его вѣдома! У него пастбище -- а у насъ скотъ пропалъ, а остатки бродятъ, какъ скелеты. У него поле въ исправности, чистое, а наше заросло репейникомъ да бурьяномъ,-- навозу нѣтъ, нечѣмъ поле унавозить, -- скотинки рабочей нѣтъ! А что и уродится на этомъ, то такъ на полѣ и пропадетъ, потому что по условію обязаны раньше помѣщику отработать. И никогда мы не можемъ поправиться, не можемъ стать на ноги, не можемъ вырваться изъ помѣщичьихъ рукъ. А помѣщикъ прижимаетъ, прижимаетъ что есть силы! теперь онъ у насъ войтомъ; какой-то прислужникъ его -- писаремъ, и все общество должно плясать по ихъ дудкѣ. Бѣднаго не пуститъ изъ села ни на заработки, ни на службу, книжки не выдастъ. "Здѣсь сиди, нечего шляться -- дома работай!" А дома, конечно, дѣлать нечего,-- иди къ помѣщику! А помѣщикъ даетъ по десяти крейцеровъ за день въ самую горячую пору, -- и надо работать, потому что некуда дѣться! Ботъ такъ-то онъ и забралъ насъ въ руки и чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣе затягиваетъ узелъ. Скажите сами -- нужна ли еще послѣ, этого барщина? Мнѣ кажется, что прежняя барщина съ палками и экономами не была такъ тяжела, какъ нынѣшняя.

А теперь послушайте, какъ онъ устроилъ, чтобы выгнать насъ изъ нашихъ хатъ и забрать насъ въ свои руки. Я самъ былъ при этомъ,-- такъ могу вамъ сказать правду и каждое слово подтвердить присягой. Вотъ слушайте!

Началось наше несчастье со временъ переписи, -- знаете, что была въ 59-мъ году. До того времени жили мы съ помѣщикомъ въ добромъ согласіи. Онъ боялся насъ трогать, потому, тогда помѣщики еще были напуганы мазурской рѣзней. А мы его тоже, конечно, не трогали: пастбище у насъ было, лѣсомъ мы пользовались такъ же, какъ и наши отцы, и все считали, что это лѣсъ общественный -- даже лѣсничаго на общественный счетъ держали. А тутъ вдругъ -- перепись. Знайте ли, народъ темный, не знаетъ, что къ чему -- перепугался. Нашъ мужикъ все боится, чтобы податей не прибавили. Такъ и тогда: записывать будутъ не только людей, а и скотъ тоже! Ужъ это не даромъ.

Вотъ разъ въ воскресенье послѣ обѣдни выходятъ, по обыкновенію, люди изъ церкви, располагаются на площади совѣтъ держать. Тутъ и войтъ читаетъ какіе-то приказы, другіе про урожай говорятъ... Какъ вдругъ -- помѣщикъ... Такъ и такъ, господа громада, важное дѣло, перепись. Я вашъ другъ, я теперь такой же мужикъ, какъ и вы. Знаете, цесарь поровнялъ насъ всѣхъ, теперь уже нѣтъ господъ...-- Ну, говоря просто, сталъ намъ лазаря пѣть. Мы и разинули рты отъ удивленья, что въ первый разъ слышимъ отъ нашего помѣщика человѣческое слово!-- "Такъ и такъ" -- говоритъ онъ далѣе -- важное дѣло, перепись.-- Будьте такъ добры, прошу насъ къ себѣ, мнѣ нужно кое-что важное сказать: относительно того, какъ вамъ поступать нужно при переписи"... И пошелъ впередъ ко двору. А мы всѣ, сколько насъ было, лавой двинулись за нимъ. Вошли во дворъ. Онъ сталъ на крылечкѣ, оглянулъ насъ, а потомъ вызвалъ нѣсколько стариковъ къ себѣ и пошелъ съ ними въ комнату. Стоимъ мы, ожидаемъ. Возвращаются наши старики.-- "Ну, ну, что баринъ говорилъ, что за дѣло такое?.." А старикй наши головами качаютъ, и все мурлычатъ: "Такъ-то такъ, правда и есть!" А потомъ къ намъ: "Идемъ въ деревню, чего тутъ шумъ подняли на барскомъ дворѣ? Развѣ здѣсь вамъ мѣсто для сходокъ?.." Пошли мы.

-- Знаете,-- люди добрые, господа громада, -- заговорили наши старики, когда мы снова стали на площади -- завтра къ намъ должны прибыть на перепись. Вотъ баринъ нашъ, дай Господи ему здоровья, велѣлъ намъ предупредить громаду. Смотрите, говорить, за скотомъ! Они записываютъ скотъ и наложатъ на васъ съ каждой штуки по гульдену подати. А если скажете, что пасете въ лѣсу, то будете и за лѣсъ платить двойную подать: разъ за лѣсъ, а другой разъ за то, что пасете. Баринъ совѣтуетъ сдѣлать такъ: раньше всего не говорить, что мы пасемъ въ лѣсу, а потомъ запрятать часть скотины въ лѣсу на завтрашній день и при переписи показывать меньше скота, нежели у насъ есть. Такъ, говоритъ, дѣлаютъ и по другимъ селамъ. А лѣсъ, говоритъ, какъ былъ вашимъ, такъ и останется, потому что перепись не касается земель.

Судили, рядили и порѣшили послушаться помѣщика. Вотъ дураки! Если у кого было штукъ пять скота,-- онъ три въ лѣсъ, а двѣ оставляетъ, чтобъ показать; у кого десять -- онъ семь въ лѣсъ, а три оставляетъ. Цѣлый гуртъ скота со всего села загнали въ лѣсъ, въ самую чащу и спокойно ждемъ перепись. Такъ ужъ тяжело приходятся человѣку эти подати, что мы не поколебались обмануть, лишь бы выпутаться изъ бѣды!

На другой день, такъ около обѣденнаго времени, наступила перепись на селѣ. Записываютъ. Ну, мы всѣ держимся того, на чемъ порѣшили: показываемъ какъ можно меньше скота, открещиваемся отъ пастбищъ въ лѣсу и радуемся, что дѣло идетъ такъ гладко. Наконецъ, дошла перепись до помѣщика. Кое-кто изъ любопытства пошелъ за ней. Спустя немного времени, прибѣгаютъ въ село задыхающіеся, испуганные.

-- Что мы надѣлали?-- кричатъ они.-- Здѣсь что-то не такъ, что-то неладно! Не подвелъ ли насъ помѣщикъ! Онъ записалъ не только весь свой скотъ, но и нашъ, который мы спрятали въ лѣсу, и комиссія поѣхала туда!

Мы обомлѣли, услыхавъ такія слова. Сейчасъ же собрались вмѣстѣ и побѣжали въ лѣсъ. Комиссіи уже не было. Спрашиваемъ пастуховъ: были, говорятъ, господа и нашъ помѣщикъ, что-то писали, считали скотину, но насъ ни о чемъ не спрашивали. Мы въ село. Говорятъ намъ, что комиссія ужъ выѣхала со двора другой дорогой. Тронулись мы за нею. догнали уже въ другомъ селѣ. Такъ и такъ -- говоримъ -- господа считали въ лѣсу нашу скотину.

-- Какъ же она ваша, если вы сами говорили, что больше скота, у васъ нѣтъ, а въ лѣсу вы не пасете?

-- Мы такъ и говорили,-- насъ помѣщикъ научилъ.

-- Такъ чего же вамъ теперь нужно? Чтобы мы другую перепись у васъ сдѣлали, что-ли? Оставайтесь здоровы!.. Что посѣяли, то жните. Что написано, то пропало. А, впрочемъ, нѣтъ; вы можете аппеляцію подать, но на-передъ вамъ говоримъ, что анпеляція вамъ не поможетъ, а только еще и сами подъ судъ попадете за то, что обманули цесарскую комиссію.

Съ тѣмъ мы и вернулись. Пропало, -- сказали мы.-- посмотримъ, что изъ этого будетъ.

Ждемъ годъ, другой -- нѣтъ ничего. Помѣщикъ опять съ нами въ мирѣ, только, если упомянешь о переписи, то усмѣхнется и скажетъ: "Э, шутка да и только!"

Наконецъ, на третій годъ слышимъ -- какая-то комиссія ѣдетъ въ село пастбище межевать.

-- Тьфу ты, бѣсъ!-- думаемъ -- это что такое? Зачѣмъ?.. Почему?.. Пастбище испоконъ вѣковъ наше, зачѣмъ его межевать? Правда, мы въ послѣднее время одинъ кусокъ подѣлили между собою и вспахали; думаемъ себѣ: можетъ, то пріѣхали, чтобы измѣрить -- сколько мы вспахали и сколько еще осталось.

Пріѣхала комиссія. Пообѣдали, а потомъ на пастбище. Разложили карту, помѣщикъ самъ съ ними ходитъ и показываемъ: вотъ отсюда тянется и до сихъ поръ, а это они вспахали.

Подошли мы къ этой комиссіи, кланяемся издали, потомъ приступаемъ ближе, опять кланяемся, а комиссія и вниманія на насъ не обращаетъ. Потомъ войтъ набрался храбрости и говоритъ:

-- Это. извините, наше пастбище, зачѣмъ вы его мѣрите и и межуете?

-- А ты кто такой?-- спрашиваютъ господа.

-- Я войтъ.

-- Ну, и хорошо, -- отвѣтили они и продолжаютъ дѣлать свое дѣло.

Вспаханный кусокъ отмежевали отдѣльно, а остальное тоже отмѣтили вѣхами. Мы съ войтомъ ходимъ за ними и смотримъ, но, что они говорятъ, не понимаемъ, потому что лопочутъ по-нѣмецки. Потомъ окончили и садятся въ бричку. Войтъ за ними, не отстаетъ и все старается узнать, въ чемъ дѣло. Тогда одинъ господинъ встаетъ и обращается къ намъ.

-- Вы, люди добрые, видѣли, какъ комиссія мѣрила пастбище?

-- Видѣли,-- говоримъ.

-- А видѣли, какъ вѣхи вбивали?

-- И это видали.

-- И знаете, что вонъ тамъ -- показалъ онъ на вспаханный кусокъ,-- то ваше, общественное, а вотъ это помѣщичье?

-- Га, что, какъ?-- вскрикнули мы, какъ ошпаренные, и къ комиссіи: комиссіи и слѣдъ простылъ.

На другой день гонятъ паши пастухи скотину на пастбище, а тамъ помѣщичьи слуги. "Маршъ отсюда, это помѣщичье пастбище, не смѣйте и ногой ступить!" Пастухи погнали скотину въ другую сторону, въ лѣсъ, а тамъ помѣщичьи лѣсничіе и гайдуки: "Маршъ отсюда, лѣсъ помѣщичій, не смѣй за ровъ и ногою вступить! "

Пастухи, понятно, дѣти -- въ плачъ; гонятъ скотину обратно домой. Гвалтъ, крикъ начался такой, словно кто-нибудь село поджегъ со всѣхъ четырехъ сторонъ.

Что тутъ дѣлать? Бабы кричатъ: "мы съ кочергами пойдемъ и тѣмъ барскимъ слугамъ головы проломимъ!" Но люди постарше, кое-какъ успокоили ихъ и сейчасъ же выбрали нѣсколько человѣкъ, для отправки прямо во Львовъ, къ адвокату, посовѣтоваться. Выбрали и меня. Поѣхали мы, нашли адвоката, русина, заслуженнаго, говорятъ, и честнаго. Пришли къ нему, разсказываемъ: такъ было дѣло и такъ. "Что-жъ -- говоритъ,-- затѣемъ процессъ. Достаньте свидѣтелей, документы и денегъ, а, пока сидите спокойно, потому что всякое насиліе только помѣшаетъ дѣлу".

-- А какъ же, господинъ -- говоримъ мы,-- какъ намъ сидѣть спокойно, если намъ некуда скотину выгнать? Вѣдь, безъ корму скотъ погибнетъ..

-- Гм, -- говоритъ адвокатъ,-- что же я вамъ могу тутъ посовѣтовать? Вотъ какъ выиграемъ процессъ, то помѣщикъ долженъ будетъ вамъ возвратить всѣ убытки, а теперь дѣлайте, какъ знаете сами.

Съ тѣмъ мы и пошли. Начался процессъ. Сколько мы на него денегъ издержали -- одинъ Богъ вѣдаетъ. На одного адвоката да на пошлины пришлось истратить свыше семисотъ гульденовъ. Громада тянула изъ себя послѣднее, какъ ни трудно это приходилось ей, потому что лѣсъ и пастбище остались въ помѣщичьихъ рукахъ, и мы принуждены были большую половину скота немедленно продать за полцѣны, такъ какъ у насъ нечѣмъ было кормить его.

Остатокъ скота бродилъ -- и по сію пору бродитъ -- то по гусинымъ лужкамъ, то по паровому полю, то по огородамъ. Сады наши завяли, пасѣки пропали, а скотина!-- только и осталось отъ нея, что кожа да кости.

Семь лѣтъ тянулся нашъ процессъ, и это время было для насъ такимъ, какъ если-бы кто семь лѣтъ изъ насъ жилы тянулъ. Извелись мы за это время, а къ помѣщику ни-ни. Онъ къ намъ -- тоже. Ужъ въ какихъ мы только судахъ, какихъ инстанціяхъ не бывали! И въ округѣ, и въ губерніи, и въ министерствѣ и Богъ вѣдаетъ гдѣ. Въ одномъ мѣстѣ проиграемъ -- аппелируемъ; въ другомъ выиграемъ -- помѣщикъ аппелируетъ, а конца все нѣтъ и нѣтъ. Наконецъ -- слава тебѣ, Господи!-- дождались мы! Приходитъ урядникъ, приноситъ намъ резолюцію изъ самаго главнаго министерства. Такъ и такъ, чтобы покончить споръ между громадою и помѣщикомъ, назначается губернская комиссія, которая на спорномъ мѣстѣ должна все разсмотрѣть, провѣрить документы, выслушать свидѣтелей и постановить окончательную резолюцію. Поэтому обѣ стороны обязываются такого-то числа быть на спорномъ мѣстѣ со всѣми своими доказательствами. Рѣшеніе этой комиссіи будетъ безъ аппеляціи утверждено и приведено въ исполненіе. Ну, слава тебѣ, Господи! подумали мы. Теперь, вѣрно, будетъ наша правда, если комиссія должна на мѣстѣ разсудить. Тутъ каждый будетъ имѣть возможность сказать то, что знаетъ, каждаго выслушаютъ, а въ такомъ случаѣ должны же они признать, что правда на нашей сторонѣ.

Нашъ помѣщикъ, получивъ такую же резолюцію, очень присмирѣлъ и носъ повѣсилъ, но потомъ, видно, что-то надумалъ, сѣлъ въ бричку и отправился въ Львовъ. Куда онъ ѣздилъ -- неизвѣстно, но два нашихъ мужика, бывшихъ тогда въ Львовѣ, разсказывали потомъ, что видѣли, какъ онъ шлялся по городу съ нашимъ адвокатомъ. Разумѣется, разузнали объ этомъ ужо тогда, когда всему былъ конецъ! Достаточно того, что, спустя два-три дня, пріѣхалъ нашъ помѣщикъ изъ Львова немного болѣе веселый и даже радостный. Удивляемся, но не знаемъ, что это должно означать.

Навѣдались и мы къ своему адвокату. Обрадовался очень. "Выиграемъ дѣло",-- говоритъ. "Я самъ",-- говоритъ,-- предстану съ вами передъ комиссіей. Но за день передъ этимъ пріѣзжайте сюда, ко мнѣ: войтъ, уполномоченные, свидѣтели, привезите съ собою какіе у васъ есть документы -- нужно пересмотрѣть, посовѣтоваться. Знаете, какъ передъ битвой готовятся, такъ намъ нужно подготовить себя. Пріѣзжайте пораньше, я скажу каждому, что кому нужно говорить (потому, видите, дѣло запутанное), а въ полдень сядемъ и поѣдемъ въ село, чтобы въ назначенный срокъ быть на спорномъ мѣстѣ".

Послушались мы его совѣта, еще и благодаримъ. Собрались: войтъ, два уполномоченныхъ и три самыхъ старыхъ хозяина въ селѣ въ качествѣ свидѣтелей, собрали всѣ старые документы, какіе у кого были, и, за день передъ пріѣздомъ комиссіи, отправились въ полночь въ Львовъ. Рано утромъ приходимъ къ адвокату -- дома нѣтъ, куда-то вышелъ, но сейчасъ придетъ, просилъ подождать. Ждемъ мы, ждемъ -- нѣтъ адвоката. Ужъ десять, одиннадцать, двѣнадцать часовъ -- нѣтъ. Проголодались мы и пошли къ возамъ, чтобы что-нибудь перекусить. Прибѣгаемъ черезъ короткое время -- нѣтъ еще адвоката. Что за несчастье? Ужъ первый, второй, наконецъ, третій часъ -- тутъ ужъ пора намъ ѣхать домой, чтобы къ вечеру пріѣхать, а его нѣтъ. Наконецъ, такъ около четырехъ -- идетъ.

-- Ахъ, извините, -- говоритъ -- очень васъ прошу, извините, господа, но, право, не я виновенъ, что такъ опоздалъ: былъ въ судѣ, на разборѣ, защита затянулась до сихъ поръ. Но ничего, мы еще успѣемъ все сдѣлать, какъ слѣдуетъ. Прошу въ комнату!

-- А можетъ, мы-бы сейчасъ поѣхали въ село, -- сказалъ я.-- Вы-бы тамъ пересмотрѣли документы и научили насъ, что говорить.

-- Э, нечего торопиться,-- сказалъ онъ,-- успѣемъ пріѣхать, а пересмотръ документовъ не долго насъ задержитъ.

Пошли мы съ нимъ въ его кабинетъ и усѣлись. Документовъ нанесли цѣлую охапку. Началъ это онъ читать: читаетъ, читаетъ, медленно, внимательно, иногда спроситъ у насъ что-нибудь, мы отвѣчаемъ, онъ снова читаетъ, а тутъ ужъ проходитъ полчаса, часъ, наконецъ другой -- онъ ничего. Мы сидимъ какъ на иголкахъ, вертимся, потѣемъ, а онъ все насъ разспрашиваетъ, все документы читаетъ, мурлычитъ -- отвратительная минута!.. Ужъ мы сколько разъ намекали: пора-бы ѣхать. А онъ все свое: сейчасъ, сейчасъ, и опять читаетъ. Пробилъ ужъ шестой часъ, когда онъ дочиталъ. Ну, думаемъ, слава тебѣ, Господи, конецъ этому чтенію, поѣдемъ! Эге, какъ-бы не такъ! Какъ начнетъ нашъ адвокатъ толковать намъ весь процессъ отъ начала, пространно, подробно, словно мы совсѣмъ ничего и не знаемъ. Говоритъ, говоритъ, а мы чуть изъ себя не выходимъ, -- чуть не плюнули мы ему въ глаза и не пошли, да глядь -- конецъ! Потомъ сталъ насъ учить, какъ мы должны говорить передъ комиссіей, и правда, хитро научилъ! Такимъ яснымъ стало для насъ все дѣло, такъ хорошо каждый зналъ, что ему дѣлать, что любо!.. Жаль только, что когда это ученье окончилось, пробило девять часовъ. Смерклось совсѣмъ. Онъ какъ будто только теперь спохватился, а тутъ еще гремѣть начало.

-- Ай-ай, а это что такое?.. вечеръ уже?..-- сказалъ онъ, озираясь.

-- Да, вечеръ же, -- отвѣтили мы, словно осужденные на смерть.

-- Что же теперь дѣлать?.. Какъ ѣхать?..

-- Развѣ я знаю?-- отвѣтилъ я.-- Теперь тяжело ѣхать, дорога скверная и даль порядочная, лѣсами!..

-- Сами не знаемъ, что дѣлать!-- сказали наши.

-- А въ которомъ часу должна завтра пріѣхать комиссія?

-- Къ десяти утра.

-- Къ десяти? Э, пустяки -- переночуйте вы здѣсь, а завтра ранехонько встанемъ и покатимъ въ село такъ, что чертямъ тошно станетъ. Къ восьми тамъ будемъ. Вотъ идите, сейчасъ возлѣ моего дома шинокъ есть, еврей порядочный, тамъ и переночуйте, а завтра, помните, не опоздайте, я буду насъ ждать.

Что дѣлать! Рады не рады пошли мы. Еврей, какъ-будто ужъ ждалъ насъ.

-- Вы не отъ пана-ли адвоката?-- спрашиваетъ.

-- Да, да!

-- Ну, ну, идите, найду для васъ мѣсто, ночуйте на здоровье!.. А, можетъ, еще чего-нибудь нужно.

-- Да дайте по шкалику водки, лучше будетъ спаться.

Выпили мы, легли въ добрый часъ и сейчасъ же заснули, какъ убитые. Долго-ли мы такъ спали -- одинъ Богъ вѣдаетъ. Просыпаюсь -- день бѣлый. Схватываюсь, къ окну, гляжу и;у солнце -- ужъ далеко за полдень. Оглядываюсь -- всѣ наши спятъ, какъ мертвые. Господи Боже, что это такое? Сонъ-ли это или наяву? Крикнулъ я, что есть мочи -- нѣтъ, это не сонъ! Спохватились и они, тоже къ окну. Что такое?.. Полдень уже?.. Неужели мы такъ долго спали? Ой, горе наше горькое! Мечемся мы, словно пискари посоленные, кости поютъ, словно изломанныя!.. Зовемъ еврея: сколько вамъ за ночлегъ слѣдуетъ?-- Немного, всего шесть гульденовъ.-- Какъ? что? Какимъ образомъ?-- А онъ, злодѣй, видя, что намъ некогда, что мы мечемся и почти губы грыземъ отъ нетерпѣнія, сталъ себѣ въ дверяхъ и только усмѣхается, поглаживая бороду.-- Такъ у меня всѣ гости платятъ.

Нѣкоторые изъ нашихъ стали торговаться съ нимъ, но куда тамъ!-- слова не даетъ сказать. Швырнули мы ему денегъ, сколько онъ хотѣлъ, и скорѣй къ адвокату. Прибѣгаемъ -- нѣтъ дома, утромъ ждалъ-ждалъ насъ, а потомъ одинъ уѣхалъ, велѣлъ, чтобы мы какъ можно скорѣе спѣшили за нимъ. А документы наши?

-- Документы оставилъ, вотъ вамъ ваши документы!-- Вотъ такъ штука! Поѣхалъ, а документовъ не взялъ. Господи милосердный, что съ нами тогда дѣлалось -- вспомнить страшно!" Что если, думаемъ себѣ, тамъ ужъ безъ насъ дѣло разсудили и общество проиграло, что намъ скажутъ люди?.. Какая бѣда ожидаетъ насъ впереди?.. Мы словно заранѣе видѣли то, что насъ ожидало, да и не трудно ужъ было тогда видѣть!

Покатили мы домой да не прямо въ село, а на пастбище. Нѣтъ никого. Въ лѣсъ. Нѣтъ никого. А тутъ ужъ вечеръ наступаетъ. Мы къ помѣщичьему двору,-- во дворѣ пѣсни, смѣхъ, угощеніе, музыка -- помѣщикъ комиссію угощаетъ. Глядимъ мы и адвокатъ нашъ тамъ, красный, веселый, разговорчивый. Сколько въ ту минуту на него проклятій посыпалось,-- вѣрно, онъ въ своей жизни столько рюмокъ вина не выпилъ! Мы прямо одеревенѣли, не говоримъ ничего, не разспрашиваемъ -- и зачѣмъ? Сами знаемъ, что настала бѣда.

Стали мы, какъ пни на крылечкѣ, стоимъ, ждемъ, а сами не знаемъ, кого и зачѣмъ. Господа какъ-то увидали насъ, подняли хохотъ въ комнатѣ, но къ намъ не выходитъ никто. Слуги проходятъ мимо насъ и также смѣются, шутятъ, толкаютъ насъ, но къ намъ ни слова. Собаки приходятъ, обнюхиваютъ насъ, одна-другая зарычитъ, а другіе и такъ, тихонько отойдутъ. А мы ничего, стоимъ, какъ мертвые. Ужъ смерклось, въ комнатахъ зажгли огонь, мужчины и дамы стали пѣсни пѣть, на дворѣ дождь сталъ накрапывать, а мы все стоимъ на крылечкѣ съ глазами, устремленными въ свѣтлыя стекла, съ дрожью въ тѣлѣ и отчаяніемъ въ груди.

Вотъ, наконецъ, ужъ поздно ночью, отворились двери и стали одинъ за другимъ выходить господа къ своимъ бричкамъ. Раньше всѣхъ вышли господа изъ комиссіи. Проходя мимо насъ, самый толстый изъ нихъ остановился, посмотрѣлъ на насъ грозно и говоритъ:

-- Вы кто такіе?

-- Здѣшніе мы.

-- Чего вамъ нужно?

-- Что съ нашимъ процессомъ сталось?

-- Съ вашимъ процессомъ? Такъ вы только теперь приводите объ этомъ спрашивать? Пьяницы мерзкіе! Пастбища вамъ нужно?.. Лѣса?.. А сумы не хотите? Идите же домой и не смѣйте объ этомъ и думать! Прошли времена, когда васъ отъ добра во всѣ стороны распирало!..

Вся комиссія захохотала, сѣла на брички и отправилась. Послѣ комиссіи вышелъ нашъ адвокатъ, крадучись, какъ воръ, смущенный, точно пьяный.

-- Га, вы тутъ, вы тутъ?-- лепеталъ онъ.-- Ждалъ васъ, ей Богу ждалъ, чего вы не пришли?

-- А много вамъ нашъ помѣщикъ заплатилъ, чтобы вы насъ задержали въ городѣ, пока тутъ комиссія рѣшитъ такъ, какъ онъ хотѣлъ?

-- Что?!.. Какъ?!. га! клянусь честью!.. лепеталъ онъ, садясь на бричку, и покатилъ, что есть духу со двора.

-- Чтобъ ты себѣ голову сломилъ!-- пожелали мы ему вслѣдъ. Но напрасно: не сломалъ головы, собака!

Наконецъ, и помѣщикъ нашъ появился, точно выросъ, передъ нами. Стоитъ, покачиваясь у открытыхъ дверей.

-- Э-э-э,-- говоритъ онъ съ пьянымъ хохотомъ,-- господа громада, обыватели, граждане, уполномоченные! А что слышно?.. Какъ процессецъ идетъ?.. Хорошо, хорошо!.. Ну подождите-ка. буду я васъ уму-разуму учить!.. Будете плясать, такъ, какъ я того захочу!.. Я вамъ покажу себя,-- будете вы меня помнить!..

И сдержалъ слово! Такъ всѣхъ скрутилъ, что и дохнуть нельзя! Правда, общество не сразу поддалось. Подали мы аппеляцію, но аппеляцію отклонили. Тогда мы рѣшили силою защитить свое право, но еще больше напортили себѣ. Женщины, дѣти, старики -- всѣ вмѣстѣ хлынули изъ села, чтобы не дать помѣщику занять пастбища. Онъ вызвалъ войска. Мы попадали передъ войскомъ на колѣни, крича: "Разстрѣляйте насъ, а мы отъ этой земли не отступимся, она наша!" Но войско не стрѣляло и не рубило, а только, раздѣлившись на двѣ роты,-- маршъ черезъ хлѣба, и заборы въ село. Пришлось намъ вернуться. Два мѣсяца стояли солдаты въ селѣ, все что было лучшаго изъ скота -- повырѣзали и съѣли, раззорили насъ, а когда выѣхали, то помѣщикъ могъ быть спокойнымъ: общество было разбито и раззорено до-чиста и само должно было отдаться ему въ руки.

Вотъ такова-то наша доля. Будетъ ли когда-нибудь лучше, придется ли намъ хоть при смерти вздохнуть свободно, Господь вѣдаетъ. А помѣщикъ чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣе опутываетъ насъ своими сѣтями. Завелъ пять трактировъ въ селѣ, школы нѣтъ, священника выбралъ такого, который держитъ его сторону, а намъ не съ кѣмъ посовѣтоваться, работаемъ какъ волы, и даже и для дѣтей своихъ не ожидаемъ лучшей доли...

Май 1883 г.