Федоров-Давыдов Александр Александрович - Детство Ван-Дейка

Александр Федоров-Давыдов.
Детство Ван-Дейка

І.

Живописец Франц Ван-Дейк вернулся как-то вечером домой крайне не в духе, с трудом таща большую корзину.

Ужин был уже готов, -- но живописец не садился за стол, а взволнованно ходил по комнате из угла в угол.

-- Что такое случилось?.. -- тихо спросила его фру Ван-Дейк, еще молодая женщина.

-- Что? -- озлобленно переспросил жену Франц, -- а то, что скоро нам всем с голоду пропадать придется!.. Всю работу, какую я сегодня носил, -- у меня не взяли... Не понравилась, -- предложили принести еще что-нибудь. Ну, у меня целая полка других вещей, да какой толк?... Все равно, и это забракуют тоже... Да, стар становлюсь, вижу плохо, -- краски путаю!.. Плохая надежда на меня... Надеяться только на Антониуса можно. Да ведь ему еще только 9 лет!.. Долго ждать, пока он заменит меня в работе... А где он?..

-- Да, верно, у себя в комнате малюет... -- тихо отвечала молодая женщина.

-- Ну, и по-прежнему все стирает или прячет так, что и не сыщешь? -- насмешливо спросил Франц.

Молодая женщина вздохнула.

-- Да... Он совестится... Он слишком скромен и застенчив, Франц, -- и за это, право, его слишком упрекать нельзя...

-- Что он -- девчонка что ли!.. -- раздраженно сказал живописец. -- Как же я могу судить о его успехах? Да и еще годен ли он на эту работу? Как я, видно, ошибся... Не к живописи, видно, было у меня призванье... Лучше бы мне было быть бондарем или башмачником?..

-- Ты раздражен и возводишь на себя несправедливость, -- еще тише и грустно сказала фру Ван-Дейк. -- Ты так любишь все красивое, картины, статуи... Ты так хорошо понимаешь толк в живописи и только клевещешь на себя. И у Антония эта страсть к живописи от тебя!..

-- Ну, да, -- проворчал более спокойно Франц, утешенный словами жены, -- будет, вроде меня, неудачник, -- вот тогда я тебе и припомню твои слова...

II.

В это самое время в небольшой, чистенькой комнате, в одно большое окно, в мезонине, -- сидел маленький, худенький, с замечательно красивым, нежным и изящным лицом мальчик и старательно вырисовывал складки покрывала вокруг готового уже лика Мадонны.

Лицо мальчика пылало ярким румянцем, глаза блестели и руки дрожали от волнения, потому что он чувствовал, что эта работа удалась ему, как никогда.

-- Нет, -- эту картину я не уничтожу; мне жаль ее... -- шептал он. -- Я повешу ее вон в том темном уголке, где ее никто не будет видеть, а сам я буду любоваться ею по ночам...

Заскрипели ступеньки на лестнице, и Антоний быстро спрятал картину в темный угол, а сам смущенно и суетливо стал убирать кисти и краски.

В комнату вошел Франц и решительно приблизился к сыну.

-- Ну, покажи, что ты тут малюешь?..

-- Я... ничего... -- прошептал Антоний, робко опуская глаза.

-- Что у тебя за глупая манера, -- резко сказал Франц, -- вечно прятаться, таиться в скромничать... Что это такое, -- я ничего не вижу, что ты пачкаешь. Или уж так хорошо выходит, -- насмешливо добавил он, -- что, действительно, показать нельзя?.. А?..

Мальчик упорно молчал.

-- Ведь я же не могу судить о тебе, как о будущем живописце, потому только, как ты размалевываешь фон за меня на картинах, на стекле!.. Покажи мне свою пачкатню, и я сразу скажу тебе, -- стоит тебе заниматься этим делом, или бросить теперь уже, пока еще не поздно заняться каким-нибудь другим ремеслом?!.

Мальчик умоляюще сложил руки перед отцом.

-- О, нет, батюшка!.. Только не теперь, -- сказал он жалобным голосом, -- я покажу тебе... но потом... Пока у меня все еще не ладится дело!..

-- Ты глуп и упрям, Антоний, -- холодно я резко сказал Франц, быстро повернулся к нему спиной и вышел из комнаты...

Антоний глубоко дышал; по побледневшим щекам его тихо катились горькие слезы...

III.

Как-то утром Франц кликнул сына в мастерскую и сказал ему:

-- Уложи-ка вон эти вазы и картины на стекло в корзину и снеси их господину Ван-Бранду, в магазин, и попроси дать ответ поскорее!..

Антоний быстро, умело уложил расписанные его отцом вазы и стекла для окон, завязал картину в красную скатерть и отправился в путь-дорогу.

Они жили в предместьи Литверпеки, и Антонио пришлось проходить большим пустырем, сплошь заросшим густой, сочной травой. Здесь паслось нисколько коров и быков. Толпа ребятишек, играя, дразнила быка и помирала со смеху, когда бык направлял голову в ее сторону, свирепо сверкая глазами...

Антонио остановился и загляделся на эту сцену. Как вдруг раздраженный бык бешено заревел, поднял хвост, наклонил голову и бросился на толпу ребятишек... Те с криками кинулись врассыпную, но один из них, самый маленький, бросился в сторону Антония, и за ним-то вдогонку и устремился разъяренный бык.

Антонио быстро опустил картину на землю, а сам схватил мальчугана и отскочил в сторону... В это мгновение красная скатерть привлекла внимание быка, и он набросился на нее, наклонив голову...

Раздался звон и треск разбитой посуды, -- и сердце Антонио словно оборвалось и замерло... Он понял, какая участь постигла его корзину, которую он так бережно нес из дому...

Между тем, бык, покончив с корзиной и ненавистной красной скатертью, совершенно успокоился и, казалось, даже позабыл о тех, которые довели его до такого исступления...

IV.

Далеко за полдень вернулся Антонио домой, страшно взволнованный, бледный и перепуганный. Отец был занят работой и не обратил внимания на страшный вид мальчика, а только отрывисто спросил его:

-- Ну, что? Когда можно придти за ответом?

-- Через... неделю!.. -- пробормотал Антонио и поспешил по лесенке к себе в комнатку. Там он бросился на кровать ничком, уткнулся лицом в подушку и дал волю слезам...

В таком положении его застала мать. Она встревожилась, обняла мальчика и стала расспрашивать его, в чем было дело. Антонио, захлебываясь от слез и весь дрожа от переживаемого волнения, рассказал ей о своем приключении и снова заплакал горше прежнего...

Что было теперь делать, как сказать об этом отцу, который так надеялся на эту свою работу, -- они ума приложить не могли. Наконец, Антонио сказал робко:

-- Мама! Достань мне только самые вазы и четыре стекла... А уж распишет их мне художник, который живет на нашей улице, и к которому я иногда забегаю в мастерскую...

-- Это-то не трудно сделать, -- грустно сказала фру Ван-Дейк, -- но как же твой художник подделается под работу отца?!.

-- Все равно, мама, только приготовь эти вещи!.. -- спокойно и уверенно сказал Антонио, вытирая слезы.

-- Хорошо, мой милый мальчик, будь спокоен, -- эти-то вещи я тебе достану!..

Странное дело, что Ван-Бранд не давал ответа по поводу доставленного ему товара. Франц Ван-Дейк не мало дивился этому обстоятельству и уже два раза посылал Антониуса к нему -- разузнать, что за причина такого молчания. Но каждый раз Аитониус приносил один и тот же ответ, что на днях все выяснится. Идти переговорить лично Франц Ван-Дейк не хотел ни за что, глубоко оскорбленный неудачей прошлого раза. Да и жена его убедительно просила не ходить туда, чтобы не расстраиваться понапрасну лишний раз.

Между тем, Антониус пропадал целыми днями, то запершись у себя в комнатке, то таинственно уходя куда-то...

Наконец, Франц Ван-Дейк не вытерпел и решил сходить сам к Ван-Бранду.

Бедный Антонио, услышав это, весь вспыхнул, как огонь, и низко опустил голову.

Ван-Бранд торговал на большой площади, где у него было большое помещение, все заставленное мебелью и увешанное картинами, рамами и кронштейнами, на которых красовались расписанные красками вазы.

Всего мог ожидать Франц Ван-Дейк, -- но не такого приема, как в этот раз. Еще издали, завидя его, Ван-Бранд закивал ему головой и все лицо его расплылось от довольной улыбки.

-- Добро пожаловать!.. -- сказал он входившему живописцу. -- Вот вы какой народ: пока вас не разбранишь, да не забракуешь вашей работы, -- с вами сладу нет, и вы работаете из рук вон плохо... А за то после этого вы можете показать, на что вы способны... Вот за последнюю работу -- благодарю!.. Искусно сделана!.. И так пришлась она по вкусу наших покупщиков, -- что у меня все расхватили в три-четыре дня...

Сердце Франца замерло от счастья, и он жадно слушал этого торгаша, всегда скупого на слова, а теперь болтавшего с особенными наслаждением.

-- Да что -- и верить не хочу, -- продолжал, между тем, Ван-Бранд, -- вчера меня кто посетил ради вашей работы, -- сам наш полу-король -- Пиетро Рубенс, и забрал все, что еще оставалось у меня... Долго рассматривал он вашу Мадонну на стекле, а потоми я слышал, -- вслух сказал:

-- Вот мастерская рука будет!..

Франц во все глаза посмотрел на говорившего.

-- Про какую Мадонну вы говорите? -- переспросил он его. -- Ничего подобного там не было!.. Цветы и два пейзажа!.. Вы спутали что-нибудь!..

-- Ну, вот еще, -- разве я не знаю вашего Антониуса?.. Ну-ка, любезнейший, получайте-ка деньги, да только теперь живо принимайтесь за работу. Сделайте-ка десять оконных стекол, -- что-нибудь из рыцарской жизни... Ну, чего же вы оторопели?.. На-те деньги!..

Машинально взял Франц Ван-Дейк положенный перед ним на прилавок сверток с деньгами и задумчиво повернулся к выходу.

-- Послушайте!.. -- окликнул его Ван-Бранд, -- вы не выдумайте сами пролезть к маэстро Рубенсу... Это будет нечестно!.. Он спрашивал, где вы живете, кто вы такой... Да я не дурак, -- сказал ему, что вы живете не здесь!..

Франц молча кивнул головой и вышел на улицу...

VI.

Вернувшись домой, Франц Ван-Дейк сейчас же позвал к себе Антониуса и начал его расспрашивать обо всей этой истории. При первом же вопросе, бедный мальчик смутился, покраснел и совершенно неожиданно закрыл лицо руками и горько заплакал...

-- Да в чем же, наконец, дело, черт возьми!.. -- с досадой вскрикнул Франц, ударив кулаком по столу.

И тогда мальчик рассказал отцу, -- какое несчастие постигло ту злополучную корзину, в которой он нес вазы и расписные стекла.

-- Я не смел признаться тебе, батюшка, в этом, -- говорил Антониус прерывающимся от слез голосом, -- но мама купила вазы и стекла, -- а я... я их расписал, как умел!..

-- Ты?.. -- вскрикнул Франц, вне себя от изумления. -- И ты не лжешь?..

-- Нет, батюшка!.. -- гордо ответил мальчик.

Вместо всяких слов Франц бросился к нему и порывисто обнял его...

-- Хорошо!.. Какое счастье!.. Господи Боже мой!.. Да знаешь ли ты, что ты не только превзошел меня, но сразу обратил на себя внимание лучших художников?..

Мальчик решительно ничего понять не мог, что такое произошло с отцом. Он думал, что именно теперь ему и достанется от отца, а дело принимало неожиданно совершенно другой оборот...

Прибежала фру Ван-Дейк, и когда она услышала от мужа, в чем дело, -- она заплакала от счастья, и радости ее конца и краю не было...

VII.

Год спустя после этого происшествия, Франц Ван-Дейк отдал сына в учение, в мастерскую Генриха Ван-Бален, где он пробыл около девяти лет, с первых дней обращая на себя всеобщее внимание, благодаря своим редким способностям...

В то время знаменитый художник Пиетро Рубенс, слышавший о нем, по своим личным делам жил большей частью за границей и не мог принять участия в художественном образовании Ван-Дейка. А Антониус все время только и мечтал о том, чтобы пройти школу под наблюдением своего любимого Рубенса.

Наконец, мечта его сбылась. Двадцати лет от роду он удостоился чести быть принятым в число очень немногих, с большой осторожностью избираемых, учеников гениального Рубенса.

Рубенс относился к своим ученикам крайне строго и придирчиво, и лучшим признаком благоволения его к ученику и признания в нем таланта бывало -- разрешение Рубенса помогать ему в его работах. Этой чести Ван-Дейк не достиг в течение почти пяти лет, пока, наконец, простая случайность не дала ему возможности сразу снискать полное расположение и доверие своего учителя...

VIII.

Как-то раз, в отсутствие Рубенса, толпа молодёжи, его учеников, между которыми был и Ван-Дейк, зашла в его мастерскую. Это была огромная светлая комната, выходившая окнами на лучшую, самую модную улицу города. Вся она была заставлена роскошными статуями, вазами, мольбертами, на которых -- начатые работы Рубенса. Ученики его бывали здесь, копируя его работу, изучая в его богатейшей картинной галерее произведения лучших художников всего мира...

Любимый слуга Рубенса, старик Рюи, всегда хранил это святилище своего господина, как зеницу своего ока, и с ужасом встречал каждое новое нашествие молодых художников в мастерскую Рубенса...

Однажды молодые люди уронили великолепную статую Венеры, которая разбилась вдребезги. После этого случая старик Рюи особенно недружелюбно встречал этих посетителей, всячески отказываясь впустить их в мастерскую в отсутствие хозяина.

Как-то раз группа молодежи, с Ван-Дейком во главе, опять явилась к старику Рюи, требуя, чтобы он их впустил в мастерскую...

Долго Рюи отнекивался и ворчал на "озорников", как он, не стесняясь называл молодых художников. Наконец, Ван-Дейк уговорил его.

-- Эх, сударь, -- сказал ему старый Рюи, -- вас--то я весьма уважаю и люблю. Вы, точно, посещаете мастерскую за делом, а ваши приятели, -- не тем будь помянуты, -- сущие головорезы, и им только и надо, чтобы подебоширить... Ради вас только, молодой господин, -- я пущу их в мастерскую. Только вы уж, ради Бога, последите за ними, чтобы все было в целости и сохранности!..

Рюи ушел, совершенно спокойный за то, что все будет благополучно...

Первое время, ученики Рубенса вели себя сдержанно и скромно, внимательно рассматривая работы своего учителя. Ван-Дейк готовился снимать копию с одной из картин его и устраивался в стороне ото всех.

Между тем, молодежь развеселилась. Нашли где-то мячик и стали перебрасывать им, ловя наперерыв один перед другим. Возня в мастерской поднялась невообразимая.

-- Господа!.. -- пытался Ван-Дейк остановить расходившихся товарищей. -- Перестаньте... Разве здесь место дурачествам!..

Но его не слушали и продолжали возню с мячиком...

Наконец, мячик упал на пол и покатился в угол. Вся толпа учеников бросилась, толкая друг друга, поднимать его, -- и в этой суматохе уронили мольберт, с стоявшим на нем полотном.

Все сразу притихли и бросились поднимать полотно. Но когда картина была поставлена на место, -- крик ужаса вырвался у всех невольно, как у одного человека: картина была прорвана в одном месте и смазана -- в другом...

-- Боже мой!.. Какой ужас!..

-- Ну, и достанется же нам теперь!..

-- Да, с маэстро шутки плохи... Придется нам убираться от него -- по-добру, по-здорову... Эх, горе какое!..

-- Что вы, наделали, господа!.. -- в волнении произнеси Ван-Дейк. -- Ведь я говорил же вам, просил вас не дурачиться, -- вот и добились своего!..

-- Вот что, господа, -- предложили кто-то, -- уйдемте-ка отсюда потихоньку, будто мы ничего и не знаем!..

-- Фу, как это гадко!.. -- воскликнул с досадой Ван-Дейк, -- вы хотите свалить свою вину на ни в чем неповинного бедного Рюи!.. Стыдитесь, господа!..

-- Э, да вот что сделаемте, -- сказал другой ученик, -- подмалюем картину, и дело с концом.

-- Легко сказать: подмалюем под Рубенса!.. А кто на это способен?..

-- Кто?.. Да Ван-Дейк!.. -- уверенно сказал тот же ученик...

Все молча вскинули глазами на смущенного Ван-Дейка.

-- Я никогда не осмелюсь дотронуться кистью к работе маэстро, -- тихо сказал он, с глубоким вздохом...

Но ему не дали договорить. Все наперерыв стали умолять его выручить их из беды. Долго Ван-Дейк отказывался всячески, -- но, наконец, пришлось уступить товарищам, тем более, что и бедного Рюи ему было крайне жаль...

Задыхаясь от волнения, дрожащей рукой взялся Ван-Дейк за кисть, приступая к страшной, ответственной работе. Главная трудность состояла в исправлении совершенно стертой руки Марии Магдалины.

-- Это преступление!.. Неслыханная дерзость, -- бормотал он, прилагая все силы, все умение к своей работе...

Около трех часов, не разгибаясь, работал Ван-Дейк над испорченной картиной, и когда он окончил, -- на него жаль было взглянуть, -- до того измученный и усталый вид был у него в эту минуту...

IX.

На другой день ученики собрались в мастерскую Рубенса, смущенные и взволнованные. Они еще не были вполне уверены, что их проделка пройдет незамеченной и без должного возмездия.

Рубенс встретил их, как всегда, ласково и приветливо. Он ничего еще не знал, потому что сам не заглядывал в свою мастерскую со вчерашнего дня.

-- Милости прошу, господа, -- сказал он, -- я очень рад вам, тем более, что сегодня я хотел вам показать свою новую работу, почти оконченную, -- это "Мария Магдалина у креста".

Он не заметил того смущения, которое овладело всеми при этих словах, быстро подошел к картине и откинул полотно, завешивавшее ее...

Толпа учеников замерла перед картиной, на которую сам Рубенс любовался с гордым самодовольством. Но вдруг на лице его изобразилось недоумение; он сделал шаг к мольберту, наклонился к полотну и стал пристально всматриваться в свою работу.

-- Странно!.. -- вырвалось у него. -- Ничего не понимаю!..

Он снова стал рассматривать руку Магдалины и, наконец, уверенно произнес:

-- Нет, я не ошибаюсь... Это -- не моя работа!.. Но чья же!.. Послушайте, господа, -- наверно, кто-нибудь из вас прикасался к моей работе?..

Все подавленно молчали. Кто-то тяжело вздохнул...

-- Ага!.. Я угадал!.. Господа, сознайтесь, кто сделал это... Мне нужно знать это, потому что... потому что рука исполнена великолепно, как даже я... не мог бы передать, -- каюсь в этом... Что-то удивительно живое сквозит в ней... Кто это работал из вас, господа!..

Вздох облегчения пронесся в мастерской, и в ту же минуту все хором воскликнули:

-- Это -- Ван-Дейк!..

С широкой улыбкой на лице, Рубенс протянул руки к Ван-Дейку.

-- Милый мой! -- с чувством произнес он. -- Я не ошибся в тебе!.. Поздравляю, поздравляю тебя!.. Ты превосходишь меня... И тебе нечему учиться у меня!.. Ах, как ты меня порадовал, милый друг мой!..

Ван-Дейк после этого уехал в Италию для усовершенствования в искусстве и для изучения лучших итальянских художников.

Расставаясь с Рубенсом, в знак своей глубокой признательности, он подарил ему три картины, которые очень высоко ценил Рубенс.

Много работал Ван-Дейк в Италии, однако, вернулся оттуда на родину, сильно огорченный; многие не хотели признавать его колоссального таланта и относились холодно к его работам.

На родине слава Ван-Дейка быстро распространилась повсюду и проникла и за границу. Заказы, один за другим, поступали к нему, и он едва успевал удовлетворять всем требованиям. Несмотря на это, Ван-Дейк нуждался всю жизнь. Он жил слишком открыто и много помогал неудачникам-художникам.

Ван-Дейк умер в 1641 году, когда ему едва минуло сорок два года. Усиленная деятельность и нервность рано свели в могилу этого выдающегося человека.

-----------------------------------------------

Детские годы знаменитых людей. Томик IV. С портретами и рисунками. Бесплатное приложение к журналу "Путеводный Огонек" за 1910 год. М.: Типо-Литография "Печатник", 1910.