Книговод

Под осенними звездами

Гамсун Кнут


   

Подъ осенними зѣздами.

Разсказъ Кнута Гамсуна.

Перев. съ норвежскаго Р. Тираспольской.

I.

   Какъ зеркало гладкое было море вчера, такое же оно и сегодня.
   На островѣ настоящее "индѣйское лѣто" и тепло,-- о, такъ мягко и тепло -- хотя совсѣмъ нѣтъ солнца.
   Уже много, много лѣтъ я не былъ въ такомъ мирномъ уголкѣ, лѣтъ 20, можетъ и 30, а можетъ быть и въ прошлой еще жизни. Но когда-то, думается мнѣ, я все же вкушалъ этотъ миръ, судя по тому, какъ я иду здѣсь, напѣвая, и приходя въ восторгъ, и интересуясь каждымъ камнемъ, каждой былинкой, и ими, мнѣ кажется, интересуются также мной: мы знакомы. Мое сердце трепещетъ отъ неземной радости, когда я прохожу по заглохшей тропинкѣ черезъ лѣсъ, и мнѣ вспоминается уединенное мѣстечко на восточномъ берегу Каспійскаго моря, гдѣ я былъ однажды. Тамъ было, какъ здѣсь, и море лежало такое же спокойное, тяжелое, желѣзно-сѣраго цвѣта! вотъ какъ теперь. Я шелъ тамъ черезъ лѣсъ, я былъ умиленъ до слезъ, я былъ очарованъ и я все время твердилъ: о, Царь небесный, благодарю тебя, что я попалъ сюда еще разъ!
   Какъ будто я былъ тамъ когда-то раньше.
   Да, конечно, я приходилъ туда однажды въ другія времена и изъ другой страны, но гдѣ лѣсъ и тропинка были тѣже. Я былъ лѣснымъ цвѣткомъ, быть можетъ, или червякомъ, который сидитъ на акаціи и чувствуетъ тамъ себя какъ дома.
   А теперь я тутъ... Или не былъ-ли я птицей, совершившей длинный путь? или зернышкомъ въ любомъ фруктѣ, посланномъ персидскимъ купцомъ...
   Но вотъ я далеко отъ городского шума, давки, отъ газетъ и людей. Я убѣжалъ отъ всего этого, меня опять манило къ себѣ одиночество и деревня, въ которой я родился. Ты увидишь, все пойдетъ хорошо, думалъ я, и у меня рождались самыя свѣтлыя надежды. Ахъ, я и раньше совершалъ такія бѣгства, но снова возвращался въ городъ. А затѣмъ снова убѣгалъ.
   Теперь же у меня твердое намѣреніе пріобрѣсти миръ, какой бы то ни было цѣной. Пока я поселился здѣсь, въ избѣ, и старая Гунхильда моя хозяйка.
   Въ хвойномъ лѣсу кругомъ стоитъ рябина со спѣлыми корраловыми ягодами, тяжелые пучки ихъ падаютъ и ударяются о землю. Онѣ сами себя пожинаютъ и снова сами засѣваются и ежегодно ихъ расточается неимовѣрное количество. На одномъ только деревѣ я сосчиталъ болѣе 300 пучковъ.
   Кругомъ по холмамъ стоятъ какъ бы одеревенѣлые цвѣты, имъ не хочется умирать, хотя ихъ время прошло.
   Но и для старой Гунхильды время также прошло, а смотрите, развѣ она умираетъ. Она ведетъ себя такъ, будто смерть ея вовсе не касается. Когда рыбаки располагаются на взморьѣ и грязнятъ тамъ, смазывая дегтемъ свои верши или крася лодки, къ нимъ идетъ старая Гунхильда съ потухшими глазами, но со смекалкой купца.
   -- Что стоить сегодня макрель?-- спрашиваетъ она.
   -- Тоже, что и вчера,-- отвѣчаютъ ей.
   -- Въ такомъ случаѣ сами можете ее ѣсть.
   Гунхильда идетъ домой.
   О, рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильда не изъ тѣхъ, которыя только дѣлаютъ видъ, что онѣ проходятъ своею дорогой; бывало, она не оглядываясь, доходила до своей избы. "Ей ты"! кричатъ они ей въ догонку: "ты получишь 7 макрелей за полдюжины, такъ какъ ты старая женщина".
   И Гунхильда покупаетъ рыбу...
   На протянутыхъ веревкахъ висятъ красныя юбки, синія рубахи и нижнее бѣлье чудовищной толщины; все это напряли и наткали оставшіяся еще на островѣ въ живыхъ старыя женщины. Но тутъ же рядомъ сохнутъ и тонкія женскія рубашки безъ рукавовъ, въ которыхъ можно посинѣть отъ холода, и тонкія шерстяныя кофты, которыя можно вытянуть въ струну. Откуда здѣсь это уродливое явленье? А это дочери, молодыя дѣвушки нашего времени, нажили себѣ въ городѣ. Благодаря осторожной и рѣдкой стиркѣ, рубашки сохраняются ровно мѣсяцъ. Но онѣ превосходно чувствуютъ себя въ нихъ и тогда, когда онѣ продыравливаются.
   Но сапоги старой Гунхильды, напротивъ того, не представляютъ ровно никакого уродства. Отъ времени до времени она обращается съ ними къ одному изъ своихъ ровесниковъ и единомышленниковъ изъ рыбаковъ и получаетъ отъ него передки и подошвы, такъ жирно смазанные мазью, что они становятся непромокаемыми ни для какой воды.
   Я вижу, какъ варятъ эту мазь на берегу; тамъ коровье сало, деготь и смола.
   Вчера бродя по взморью и разсматривая, прибитое волной дерево, раковинки и камни, я напалъ на кусокъ зеркальнаго стекла. А оно какъ сюда попало?-- я не понимаю, оно здѣсь представляется ошибкой и ложью. Вѣдь не могъ же завезти его сюда рыбакъ, положить и уѣхать. Я оставилъ его тамъ, гдѣ оно лежало; это было простое, толстое обыкновенное стекло, можетъ быть, отъ окна трамвая. Было время, когда стекло было бутылочнаго зеленаго цвѣта и было большою рѣдкостью -- да будутъ благословенны времена, когда кое что было рѣдкостью!
   Вотъ начинаетъ подниматься дымокъ изъ рыбачьихъ хижинъ на южномъ концѣ острова. Уже вечеръ и они поставили варить себѣ кашу. А когда она съѣдалась, порядочные люди шли спать, чтобы завтра встать на разсвѣтѣ. И только неразумная молодежь, коротая время, бродитъ изъ избы въ избу: она не понимаетъ своего собственнаго блага.
   

II.

   Сегодня утромъ сюда причалилъ одинъ человѣкъ; онъ пріѣхалъ, чтобы покрасить дома. Но такъ какъ старая Гунхильда такая древняя старуха и страдаетъ ревматизмомъ, она заставила его сперва нарубить на нѣсколько дней дровъ для печки. Я часто предлагалъ ей самъ нарубить дровъ, но ей кажется, что у меня слишкомъ изящное платье, и она никакъ не хотѣла дать мнѣ своего топора.
   Незнакомый маляръ небольшого роста, толстый человѣкъ съ рыжими волосами и безъ бороды; въ то время, какъ онъ рубитъ дерево, я стою и украдкой поглядываю на него въ окно, чтобы видѣть, какъ онъ работаетъ. Когда я слышу, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я крадусь вонъ изъ дома и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ дѣлаетъ промахъ, онъ ведетъ себя терпѣливо, пока снова не наладитъ дѣла; но если онъ ударитъ себя по кости, онъ сердится и ругается: "чертъ, чертова сила!" послѣ чего быстро оглядывается кругомъ себя и начинаетъ напѣвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.
   Ахъ, да вѣдь я знаю этого маляра; но какой же къ черту, онъ маляръ! Это Гриндхузенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по постройкѣ дороги въ Шкрэ.
   Я подошелъ къ нему, назвалъ ему себя и заговорилъ съ нимъ.
   Много, много лѣтъ тому назадъ Гриндхузенъ и я работали вмѣстѣ -- это было въ дни нашей ранней молодости. Въ самой ужасной обуви мы беззаботно танцовали на дорогѣ и съѣли бы все на свѣтѣ, имѣй мы только деньги. А когда онѣ бывали у насъ лишнія, мы шатались цѣлую ночь подъ воскресенье по баламъ для служанокъ; насъ осаждали наши товарищи по работѣ, а хозяйка продавала намъ кофе такъ, будто она богатѣла отъ этого. Затѣмъ мы бодро и охотно работали всю недѣлю и ждали только субботы. А Гриндхузенъ, о, онъ былъ настоящимъ рыжимъ волкомъ по части дѣвушекъ.
   Помнитъ ли онъ время въ Шкрэ?
   Онъ смотритъ на меня, приглядывается и ведетъ себя сдержанно; это отнимаетъ у меня нѣкоторое время, прежде чѣмъ мнѣ удается пріобщить его къ моимъ воспоминаньямъ.
   Да, конечно, онъ помнитъ Шкрэ.
   А помнитъ онъ Андерса Фила и Спираль? Помнитъ онъ Петру?
   Это которая изъ нихъ?
   Петра? Та, что была его возлюбленной...
   Да, да, онъ ее помнить. Онъ въ концѣ концовъ остался съ ней.
   И Гриндхузенъ снова принимается рубить.
   Итакъ онъ съ ней остался?
   -- Ну да, ну да. Да и могло ли быть иначе? А что, бишь, я хотѣлъ сказать. Да, ты конечно сталъ молодцомъ хоть куда, насколько я понимаю.
   -- Почему это? Одежда? А развѣ у тебя нѣтъ праздничной одежды?
   -- А сколько ты за нее заплатилъ?
   -- Этого не помню, но не много, не могу сказать точно.
   Гриндхузенъ смотритъ на меня ошеломленный и начинаетъ хохотать.
   -- Ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за одежду?-- Затѣмъ онъ сдѣлался серьезнымъ, покачалъ головой и сказалъ:-- Да, ты конечно не помнишь, но такъ бываетъ только тогда, когда есть хорошія средства.
   Но вотъ выходитъ изъ избы старая Гунхильда и видя, что мы тратимъ время за болтовней около чурбана, отдаетъ Гриндхузену приказанье начать красить.
   -- Такъ вотъ что, ты теперь сдѣлался маляромъ,-- сказалъ я.
   Гриндхузенъ ничего на это не отвѣтилъ, и я понялъ, что я сказалъ глупость при постороннемъ свидѣтелѣ.
   

III.

   Онъ мажетъ и малюетъ и черезъ нѣсколько часовъ маленькая избушка стоитъ нарядная, съ красной стѣной, выходящей на сѣверную сторону, къ морю. Во время послѣобѣденнаго отдыха я пошелъ къ Гриндхузену съ рюмочкой. Лежа на лугу мы болтали, курили...
   -- Маляръ? Какой я маляръ,-- говоритъ онъ,-- но когда кто спрашиваетъ меня, могу ли я выкрасить стѣну въ избѣ, я говорю,-- могу. И если меня спрашиваютъ, могу ли я и то, и другое, я говорю -- и то и другое могу. А водка твоя отмѣнно хороша.
   Его жена и двое дѣтей жили въ разстояніи одной мили, и онъ бывалъ дома каждую субботу; двѣ его дочери уже взрослыя, одна замужемъ и Гриндхузенъ сталъ уже дѣдомъ. Когда онъ покраситъ избу Гунхильды два раза, онъ пойдетъ въ пасторскую усадьбу рыть колодезь; всегда случаются кое какія подѣлки то тутъ, то тамъ по поселкамъ. А когда наступитъ зима и морозъ скуетъ землю, онъ идетъ въ лѣсъ рубить дрова, или ложится и ждетъ, пока не навернется та или другая работа. У него семья невелика и всегда найдутся какія-нибудь средства прожить, какъ сегодня, такъ и завтра.
   -- Будь я теперь настоящимъ человѣкомъ, мнѣ бы очень хотѣлось купить себѣ инструменты для каменныхъ работъ,-- сказалъ Гриндхузенъ.
   -- А ты тоже и каменьщикъ?
   -- Какой я каменьщикъ! а вотъ когда колодезь будетъ вырытъ, тогда стану каменьщикомъ -- это просто...
   Я брожу вдоль и поперекъ по острову и раздумываю о томъ, о семъ. Миръ! миръ! божественно прекраснымъ миромъ вѣетъ на меня отъ каждаго дерева въ лѣсу. Теперь въ немъ осталось уже немного маленькихъ птичекъ, и лишь вороны молча перелетаютъ съ дерева на дерево и усаживаются то тамъ, то сямъ. Да пучки рябины падаютъ внизъ тяжелымъ паденьемъ и погребаютъ себя во мху.
   А Гриндхузенъ, можетъ быть, и правъ, что всегда найдутся средства прожить и завтра, какъ сегодня. Вотъ уже больше двухъ недѣль, что я не читаю газетъ, и я живъ тѣмъ не менѣе, я процвѣтаю, я дѣлаю большіе успѣхи въ пріобрѣтеньи внутренняго мира, пою, встряхиваюсь, стою съ непокрытой головой и смотрю по вечерамъ на звѣздное небо.
   Въ послѣдніе 8 лѣтъ я сидѣлъ по кофейнямъ и возвращалъ слугѣ вилку, если она не была чиста; здѣсь, у Гунхильды я не возвращаю никакой вилки. Посмотри на Гриндхузена, говорю я самому себѣ, когда онъ зажигаетъ трубку, онъ используетъ спичку до конца и не обжигаетъ своихъ загрубѣлыхъ пальцевъ. Разъ мнѣ бросилось въ глаза, что по рукѣ его ползала муха, и онъ оставилъ ее ползать, а можетъ быть, и не почувствовалъ ее. Такъ долженъ мужчина относиться къ мухамъ...
   Вечеромъ Гриндхузенъ взялъ лодку и уѣхалъ, а я бродилъ кругомъ по берегу, слегка напѣвая, бросалъ камни въ море, а дерево вытаскивалъ на сушу. На небѣ были звѣзды и луна.
   Черезъ нѣсколько часовъ вернулся Гриндхузенъ и привезъ хорошій наборъ инструментовъ. Онъ ѣздилъ, чтобъ украсть ихъ, подумалъ я. Мы взяли на плечи каждый по связкѣ и спрятали инструменты въ лѣсу.
   Затѣмъ настала ночь и мы пошли каждый во свояси.
   На слѣдующій день послѣ обѣда домъ былъ совершенно выкрашенъ, но чтобы отработать время до 6 часовъ вечера, Гриндхузенъ пошелъ рубить оставшіеся дрова, а я взялъ лодку у Гунхильды и поѣхалъ ловить рыбу, чтобы не быть дома, когда онъ будетъ уходить. Рыба не ловится, а я зябну и часто посматриваю на часы. Ну, теперь онъ, навѣрно, уже ушелъ, думаю я, и гребу обратно около 7-ми часовъ. Гриндхузенъ шелъ какъ разъ въ то время по берегу и прокричалъ мнѣ оттуда: "до свиданія".
   И вдругъ по мнѣ пробѣжалъ теплый лучъ, будто позвали меня въ пору моей юности, въ Шкрэ, цѣлую прожитую человѣческую жизнь тому назадъ.
   Я направилъ лодку къ нему и крикнулъ:
   -- Развѣ ты можешь рыть колодезь одинъ?
   -- Нѣтъ, я возьму съ собой человѣка.
   -- Возьми меня, -- сказалъ я.-- Подожди здѣсь, я только расплачусь.
   Когда я доѣхалъ до половины, Гриндхузенъ закричалъ:
   -- Нѣтъ, для меня будетъ поздно. Да и ты вѣдь не серьезно, навѣрно.
   -- Да подожди нѣсколько минутъ, я только поднимусь ненадолго.
   И Гриндхузенъ сѣлъ на берегу. Онъ помнитъ, что въ бутылкѣ у меня осталось немного отмѣнно хорошей водки.
   

IV.

   Мы пришли въ пасторскую усадьбу въ субботу. Гриндхузенъ послѣ долгихъ колебаній взялъ меня, наконецъ, съ собой, какъ своего помощника. Я купилъ провіанта и рабочее платье и былъ уже на мѣстѣ въ блузѣ и въ сапогахъ съ голенищами. Я былъ свободенъ и неизвѣстенъ, я учился ходить длинными, размѣренными шагами, видъ же пролетарія у меня былъ и раньше какъ по лицу, такъ и по рукамъ. Мы должны были жить въ пасторской усадьбѣ; нашу ѣду мы могли варить въ прачешной.
   И вотъ мы начали рыть.
   Я дѣлалъ свое дѣло и Гриндхузенъ былъ мною доволенъ,
   -- Ты увидишь, ты въ работѣ будешь какъ настоящій ломовикъ,-- сказалъ онъ.
   Немного погодя вышелъ пасторъ, мы поклонились. Онъ былъ пожилой к кроткій человѣкъ, который говорилъ благоразумныя проповѣди; вокругъ глазъ у него вѣеромъ расходились морщинки, оставшіяся будто отъ безчисленныхъ добродушныхъ улыбокъ. Онъ попросилъ у насъ извиненія, но эти куры такія скверныя, каждый божій годъ заходятъ въ садъ, и потому не можемъ ли мы сдѣлать чего добудь съ садовой стѣной въ одномъ только мѣстѣ.
   Гриндхузенъ отвѣтилъ:-- да, да, конечно, мы это уже какъ-нибудь устроимъ.
   Мы поднялись наверхъ и исправили обвалившуюся стѣну.
   Въ то время, какъ мы этимъ занимались, вышла молодая дама и посмотрѣла на насъ. Мы опять поклонились, и мнѣ она показалась прелестной. Пришелъ также мальчикъ подростокъ и забросалъ насъ своими вопросами. Они, конечно, были братъ и сестра. И какъ легко работалось въ то время, когда молодые люди стояли и смотрѣли на насъ. Пришелъ вечеръ. Гриндхузенъ пошелъ себѣ домой, а я остался. Спалъ я ночью на сѣновалѣ.
   Завтра было воскресенье. Я не осмѣлился надѣть моего городского платья, такъ какъ оно выглядывало слишкомъ элегантно и потому я надѣлъ мое вчерашнее, предварительно хорошо его вычистивъ, и въ немъ бродилъ въ теплое, воскресное утро по пасторскому двору. Я болталъ съ работниками и шутилъ также съ нѣкоторыми изъ служанокъ, а когда началъ звонить церковный колоколъ, я послалъ попросить для меня молитвенникъ и пасторскій сынъ вынесъ мнѣ его. У одного изъ старшихъ работниковъ я занялъ его куртку; она была довольно велика, но когда я поддѣлъ рубаху и фуфайку, она пришлась мнѣ совсѣмъ впору. Послѣ этого я пошелъ въ церковь.
   Мой внутренній покой, который я выработалъ во время пребыванія моего на островѣ, былъ, оказывается, недостаточно еще выработанъ, потому-что когда загудѣлъ органъ, я потерялъ самообладаніе и готовъ былъ разрыдаться. Держись! вѣдь это ни что иное, какъ неврастенія, сказалъ я самому себѣ. Я удобно усѣлся въ сторонѣ и такъ глубоко спряталъ мое умиленіе, какъ только было возможно. Но я былъ радъ все-же, когда церковная служба окончилась.
   Когда я сварилъ свое мясо и пообѣдалъ, меня пригласили въ кухню пить кофе. Въ то время какъ я тамъ сидѣлъ, вошла вчерашняя молодая фрекенъ. Я всталъ и поклонился, она отвѣтила. Она была такъ мила, потому что была молода и у нея были прехорошенькія ручки. Когда мнѣ нужно было уходить, я забылся и сказалъ:
   -- Тысячу благодарностей за вашу любезность, прекрасная дама!
   Она посмотрѣла на меня съ изумленіемъ, повела бровями и мало по малу стала багрово-красной. Затѣмъ она повернулась и вышла изъ кухни. Она была такъ молода.
   Ну, хорошо же я сдѣлалъ!
   Съ удрученнымъ сердцемъ побрелъ я въ лѣсъ и спрятался тамъ.
   И зачѣмъ я такъ глупо сунулъ носъ, куда не слѣдуетъ. Ахъ, я глупецъ и банальный болтунъ!
   Пасторскій домъ находился на верху невысокаго холма, на самой вершинѣ котораго тянулась равнина, поросшая лѣсомъ и мѣстами расчищенная подъ пашню. Вдругъ мнѣ пришла въ голову мысль, что колодезь нужно вырыть на верху и въ домъ провести воду. Я прикинулъ на глазомѣръ высоту холма и убѣдился, что уклонъ достаточно великъ.
   По дорогѣ домой я вымѣрялъ шагами приблизительно разстояніе -- оно было 250 футовъ.
   А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Лишь бы не сдѣлать снова какой ошибки, быть приличнымъ, не говорить оскорбленій и поступать соотвѣтственно своему положенію!
   

V.

   Въ понедѣльникъ утромъ вернулся Гриндхузенъ и мы принялись рыть колодезь. Снова къ намъ вышелъ старый пасторъ и спросилъ, не можемъ ли мы врыть для него столбъ по дорогѣ въ церковь. Ему необходимъ этотъ столбъ, раньше тутъ стоялъ уже одинъ, да его свалилъ вѣтеръ, а онъ ему нуженъ, чтобы наклеивать на немъ объявленія и справки.
   Мы врыли новый столбъ и сдѣлали это съ усердіемъ, такъ, чтобъ онъ стоялъ прямо, какъ свѣча, а на верху вмѣсто крыши устроили цинковый колпакъ. Въ то время, какъ я работалъ надъ колпакомъ, я уговорилъ Гриндхузена покрасить столбъ въ красный цвѣтъ; у него осталось немного красной краски отъ избы Гунхильды. Когда пасторъ заявилъ, что ему хотѣлось бы имѣть некрашенный столбъ, а Гриндхузенъ ему поддакивалъ,-- я замѣтилъ, что бѣлыя объявленія будутъ гораздо лучше выдѣляться на красномъ фонѣ. Тогда пасторъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовались безчисленныя морщинки, и сказалъ, "да, ты въ этомъ правъ".
   Какъ ни мало это было, но все же этой улыбки я этого незначительное разговора было достаточно, чтобы я почувствовалъ внутри себя гордость и радость. Юная фрекенъ подошла къ намъ и обратилась съ нѣсколькими словами къ Гриндхузену, даже пошутила съ нимъ: что это, молъ, за краснаго кардинала вы тутъ посадили. А мнѣ она ничего не сказала и даже не взглянула на меня, когда я ей поклонился.
   За обѣдомъ для меня было тяжелое время. Не потому, что кушанье было недостаточно вкусно, нѣтъ, но Гриндхузенъ ѣлъ супъ такъ отвратительно и ротъ его такъ и блестѣлъ отъ сала. Какъ же онъ будетъ ѣсть кашу, думалъ я истерически.
   Когда Гриндхузенъ, намѣреваясь поспать послѣ обѣда, растянулся на лавкѣ, съ покрытымъ все также саломъ ртомъ, я прямо ему крикнулъ:
   -- Человѣкъ ты божій, вытри ты хоть ротъ-то!
   Онъ посмотрѣлъ на меня, вытеръ ротъ рукою и посмотрѣлъ на нее; ротъ?-- сказалъ онъ.
   Я долженъ бы былъ обратить это въ шутку: ха-ха-ха, молъ, Гриндхузенъ, я подшутилъ надъ тобой. Но я былъ такъ недоволенъ самимъ собой и потому сейчасъ же ушелъ изъ прачешной.
   А я все же заставлю юную фрекенъ отвѣчать на мои поклоны, думаю я; очень скоро она пойметъ, что я человѣкъ со знаніями. И тутъ у меня выработался полный планъ постройки колодца и водопровода. Но такъ какъ мнѣ не хватало ватерпаса, чтобы точно измѣрять уклонъ холма, я началъ работать надъ этимъ аппаратомъ. Вывернуться изъ затрудненія мнѣ удалось, взявъ деревянную трубку, куда я вмазалъ два обыкновенныхъ стекла отъ лампы, послѣ чего наполнилъ все водой.
   Въ пасторской усадьбѣ съ каждымъ днемъ выискивались все новыя и новыя подѣлки; то нужно было исправить ступеньки лѣстницы, то осмотрѣть фундаментъ, а тамъ привести въ порядокъ мостъ, который ведетъ на сѣновалъ, куда придется свозить зерно.
   Пасторъ старался держать все въ образцовомъ порядкѣ, а намъ было безразлично что работать, такъ какъ мы нанялись поденно. Но чѣмъ дальше, тѣмъ все больше и больше надоѣдало мнѣ общество моего товарища. Уже то обстоятельство, что онъ клалъ хлѣбъ за пазуху и рѣзалъ его грязнымъ складнымъ ножемъ, который онъ кромѣ того постоянно облизывалъ, доставляло мнѣ большое мученье. А то, что онъ въ продолженіе цѣлой недѣли отъ воскресенья и до воскресенья не умывался; а блестящая капля подъ носомъ, висѣвшая у него постоянно и до восхода солнца и послѣ его заката, а нѣкоторые изъ его ногтей, а его грязныя уши!
   Ахъ да. я выскочка, научившійся по кофейнямъ быть изящнымъ. Такъ какъ я не могъ удержаться, чтобъ не дѣлать замѣчаній моему товарищу на счетъ его нечистоплотности, то между нами вырастало все большее недовольстео и я боялся, чтобы въ одинъ прекрасный день намъ не пришлось съ нимъ разстаться. Мы разговаривали другъ съ другомъ только о самомъ необходимомъ.
   Колодезь оставался почти нетронутымъ.
   Пришло воскресенье и Гриндхузенъ пошелъ домой. Мой аппаратъ былъ уже готовъ, и вотъ послѣ обѣда я взобрался на крышу главнаго зданія, взявъ его съ собой. Я сразу увидѣлъ, что ватерпасъ встрѣчается съ холмомъ на много метровъ ниже его вершины. Прекрасно. Значитъ, если уровень воды въ колодцѣ будетъ на цѣлый метръ ниже поверхности земли, то и тогда давленіе будетъ больше, чѣмъ, нужно. Когда я лежалъ на крышѣ и нивелировалъ, меня тамъ засталъ сынъ пастора. Его зовутъ Гарольдомъ Мельтцеромъ. А что это я тутъ дѣлаю на верху? Вымѣриваю холмъ? а зачѣмъ это? Зачѣмъ долженъ я знать высоту? А ему можно нивелировать? Позже я отыскалъ веревку длиною въ десять метровъ и измѣрилъ холмъ съ верху до низу; Гаральдъ мнѣ помогалъ. Когда мы пришли внизъ, въ усадьбу, я пошелъ къ пастору и разсказалъ ему о моемъ планѣ.
   

VI.

   Пасторъ слушалъ меня терпѣливо и не отказалъ мнѣ сразу.
   -- Ты такъ полагаешь?-- сказалъ онъ и улыбнулся.-- Да, можетъ быть. Но вѣдь это дорого обойдется. Да и зачѣмъ, впрочемъ, станемъ мы его дѣлать? Всего-то 70 шаговъ до колодца, который мы начали рыть, и служанкамъ всего 70 шаговъ сдѣлать по всякой дорогѣ и зимой, и лѣтомъ. Да такъ-то оно такъ, но вѣдь черезчуръ дорого будетъ стоить.
   -- Не считая колодца, который вы все равно должны рыть, водопроводъ съ трубами и работой, не обойдется дороже 2-хъ, 3-хъ сотенъ кронъ,-- сказалъ я.
   Пасторъ подошелъ ко мнѣ.
   -- Не больше?
   -- Нѣтъ.
   Прежде чѣмъ отвѣтить ему, я каждый разъ немного пережидалъ, будто бы я былъ такимъ сообразительнымъ отъ природы, будто я родился такимъ, а на самомъ дѣлѣ я давно уже все обдумалъ.
   -- Это будетъ большимъ облегченіемъ,-- сказалъ пасторъ, послѣ раздумыванья.-- Да и бочка съ водой, которая стоитъ въ кухнѣ, тоже грязнитъ вѣдь. А вся эта вода, которую нужно внести въ спальни! А впрочемъ, спальни отъ этого ничего не выиграютъ, вѣдь онѣ всѣ во второмъ этажѣ.
   -- Такъ мы проведемъ воду и во второй этажъ.
   -- Ну, мы и это сдѣлаемъ? въ самый во второй этажъ? а развѣ давленія достаточно для этого?
   Тутъ я подождалъ съ отвѣтомъ нѣсколько подольше, и сдѣлалъ видъ, что обдумать это мнѣ трудно.
   -- Я думаю, я могу гарантировать, что вода пойдетъ выше крыши дома.
   -- Ну, что ты говоришь!-- перебилъ пасторъ.-- Пойдемъ, покажи намъ, гдѣ ты собираешься рыть колодезь.
   Мы отправились на вершину холма, пасторъ, Гаральдъ и я. Я предложилъ пастору пронивелировать моимъ аппаратомъ и доказалъ ему, что давленіе будетъ больше, чѣмъ достаточно.
   -- Я поговорю съ твоимъ товарищемъ,-- сказалъ онъ.
   Тогда, подкапываясь подъ Гриндхузена, я отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, онъ въ этомъ ровно ничего не смыслитъ.
   Пасторъ посмотрѣлъ на меня.
   -- Ты такъ думаешь?-- сказалъ онъ.
   Мы снова спустились съ холма. Пасторъ разговаривалъ будто бы самъ съ собой.
   -- Да, ты правъ; это постоянное ношеніе воды въ домъ зимой. Да и лѣтомъ также. Хорошо, я поговорю съ моими.-- И пасторъ вошелъ въ домъ.
   Минутъ десять спустя меня позвали на главный подъѣздъ, гдѣ собралась вся пасторская семья.
   -- Это ты хочешь устроить у насъ водопроводъ?-- спросила дружелюбно фру.
   Я медленно, съ видомъ разумнаго человѣка снялъ передъ ней шапку, а пасторъ отвѣтилъ за меня, что я тотъ самый и есть.
   Фрекенъ бросила на меня любопытный взглядъ начала сейчасъ же болтать съ Гаральдомъ. А фру продолжала меня разспрашивать, дѣйствительно ли водопроводъ будетъ, такой же, какъ и въ городѣ, что какъ отвернешь кранъ, такъ и потечетъ вода? И даже во второмъ этажѣ? двѣсти, триста кронъ? Подумайте-ка, ты это сдѣлаешь?
   -- Ну, если ты это говоришь, пойдемъ еще разъ на холмъ и посмотримъ всѣ вмѣстѣ.
   И снова мы поднялись на холмъ, я установилъ аппаратъ и пригласилъ всѣхъ посмотрѣть.
   -- Какъ это замѣчательно!-- сказала фру.
   Фрекенъ ни слова не сказала.
   Пасторъ спросилъ:
   -- А есть-ли тутъ вода?
   Я отвѣчалъ съ большимъ благоразуміемъ, что утверждать это трудно, но что признаки тутъ хорошіе.
   -- Какіе признаки?-- спросила фру.
   -- Качество луговъ здѣсь, на верху. Кромѣ того, тутъ растутъ и ива, и ольха. А ива любитъ сырость.
   Пасторъ кивнула головой и сказалъ:
   -- Этотъ молодецъ знаетъ свое дѣло, Марія.
   На возвратномъ пути фру стала на ту шаткую точку зрѣнія, что будь у нея водопроводъ, она могла бы имѣть одною служанкой меньше. Чтобы не промолчать, я замѣтилъ:
   -- И въ особенности это можетъ быть лѣтомъ; такъ какъ поливать садъ можно кишкой, которая проложится черезъ окно погреба.
   -- Нѣтъ, ты послушай только!-- перебила она.
   Однако я не посмѣлъ предложить водопроводъ въ хлѣвъ, хотя и имѣлъ все время въ виду, что при двойной величинѣ колодца и если провести отъ главной трубы рукавъ въ сторону, то можно будетъ облегчить коровницу настолько же, какъ и кухарку. Но это должно было чуть не вдвое увеличить расходы и потому было неблагоразумно развертывать передъ ними такой широкій планъ.
   Теперь, когда дѣло обстояло уже такъ, мнѣ приходилось лишь ожидать возвращенія Гриндхузена. Пасторъ сказалъ, что онъ хочетъ еще все обдумать за ночь.
   

VII.

   Итакъ я долженъ былъ подготовить моего товарища, что колодезь мы будемъ рыть на верху, на холмѣ. Чтобы не возбудить въ немъ къ себѣ недовѣрія, я свалилъ всю вину на пастора; я сказалъ, что придумалъ это онъ, а я его только поддержалъ. Гриндхузенъ остался доволенъ, такъ какъ сразу сообразилъ, что у насъ будетъ теперь больше работы; кромѣ колодца мы должны были рыть также и канавы для трубъ.
   Къ моему счастью случилось такъ, что пасторъ въ понедѣльникъ утромъ обратился къ Гриндхузену со слѣдующими полушутливыми словами:
   -- Твой товарищъ и я, мы рѣшили вырыть колодезь на верху, на холмѣ и провести внизъ водопроводъ; что ты думаешь о такомъ сумасбродствѣ?
   Что жъ, Гриндхузену кажется, что это очень хорошая мысль. Но когда мы затѣмъ разсуждали объ этомъ втроемъ и назначали мѣсто для колодца, у Гриндхузена закралось-таки подозрѣніе, что планъ былъ гораздо больше моимъ, чѣмъ я хотѣлъ то показать; онъ находилъ, что канавы для трубъ должны быть куда глубже изъ-за морозовъ.
   -- Метръ 30 ст. высоты,-- перебилъ я.
   -- И это-таки дорогая будетъ штука.
   -- Твой товарищъ думаетъ 200--300 кронъ за все, отвѣтилъ пасторъ.
   Гриндхузенъ ровно ничего не смыслилъ въ счетѣ и могъ только сказать:
   -- Что-же 200--300 кронъ тоже вѣдь деньги.
   Я сказалъ:
   -- Зато пастору придется заплатить меньше вознагражденья, когда онъ будетъ уѣзжать.
   Пасторъ изумился:
   -- Вознагражденіе? Но я не собираюсь уѣзжать отсюда,-- сказалъ онъ.
   -- Тогда, будемъ надѣяться, пастору предстоитъ много радостей отъ водопровода за его долгую жизнь здѣсь.
   Пасторъ посмотрѣлъ на меня и спросилъ:
   -- Какъ тебя зовутъ?
   -- Кнутъ Педерсенъ.
   -- Откуда ты?
   -- Изъ сѣверной Норвегіи.
   Я понялъ, почему мнѣ предложили эти вопросы, и рѣшилъ никогда больше не прибѣгать къ такому романическому языку.
   А между тѣмъ вопросъ о колодцѣ и водопроводѣ былъ рѣшенъ, и мы сразу приступили къ работѣ...
   И тутъ настало много очень веселыхъ дней. Сперва, такъ какъ я былъ заинтересованъ въ томъ, есть ли вода тамъ, гдѣ мы рыли, я нѣсколько ночей спалъ очень скверно, но когда эта тревога прошла, осталась одна простая, несложная работа. Воды здѣсь было достаточно и нѣкоторое время, спустя мы должны были вычерпывать ее каждой утро ведрами; въ глинистомъ, рыхломъ грунтѣ колодца мы страшно пачкались.
   Мы рыли недѣлю, послѣ чего начали взрывать камень для стѣнъ; къ этой послѣдней работѣ мы оба привыкли еще въ Шкрэ. Затѣмъ мы рыли еще недѣлю и были уже достаточно глубоко. Почва, была теперь настолько рыхлая, что мы должны были немедленно выкладывать колодезь камнемъ, чтобы не дать глинистой стѣнѣ обвалиться и погрести насъ. И такъ-то вотъ мы рыли, рвали, выкладывали стѣны и одна недѣля смѣняла другую. Колодезь былъ большой, работа шла удачно и пасторъ былъ нами доволенъ.
   Между Гриндхузеномъ и мной отношенія снова улучшились, когда онъ убѣдился, что мнѣ не нужно больше хорошаго вознагражденія поденщика, хотя я и былъ въ этой работѣ главаремъ; у него опять явилась охота мнѣ чѣмъ-нибудь угодить и онъ началъ держать себя чище за обѣдомъ. Лучше, чѣмъ теперь, мнѣ не можетъ быть и никогда, ничто не заставитъ меня снова вернуться въ городъ.
   По вечерамъ я бродилъ въ лѣсу, или на кладбищѣ, читалъ надписи на могилахъ и думалъ о томъ, о семъ и между прочимъ искалъ ноготь отъ мертвеца. У меня есть выдумка, маленькая забавная затѣя и для нея то онъ мнѣ нуженъ.
   Я нашелъ какъ-то хорошій кусокъ березоваго корня и хочу вырѣзать изъ него небольшую курительную трубку формы сжатой въ кулакъ руки. Большой палецъ будетъ служить клапаномъ и я хочу вставить туда ноготь, чтобы сдѣлать его болѣе похожимъ на живой. На безымянный палецъ хотѣлъ бы надѣть небольшое золотое кольцо.
   Занятая такими пустяками моя голова была здорова и спокойна. У меня не было больше въ жизни ничего спѣшнаго и благодаря моимъ мечтаньямъ я ни въ чемъ не опаздывалъ.
   Вечера были моими собственными. А, можетъ быть, также и то, что я хотѣлъ пробудить въ себѣ нѣкоторое чувство къ святости церкви и страхъ передъ мертвыми: съ давнихъ, давнихъ поръ еще я помню это глубокое, мистическое, полное содержанія чувство и мнѣ хотѣлось бы вернуть хоть частицу его.
   Когда я найду ноготь, мнѣ, можетъ быть, крикнутъ изъ могилы: онъ мой! Тогда я уроню его, пораженный ужасомъ, и удеру.
   -- Ухъ, какъ страшно гудитъ церковный колоколъ! говоритъ между прочимъ Гриндхузенъ.
   -- Ты боишься?
   -- Нѣтъ, не то что боюсь, но внутри у меня пробѣгаетъ ночью дрожь, когда я подумаю, что лежу такъ близко отъ покойниковъ.
   Счастливый Гриндхузенъ!
   Однажды Гаральдъ научилъ меня сажать шишки и небольшіе. кусты. Въ этомъ искусствѣ у меня раньше не было никакихъ познаній; въ мое школьное время этому еще не учили. но какъ только я научился, я сталъ прилежно насаждать по воскресеньямъ. Въ свою очередь и я училъ Гаральда той или другой новинкѣ для его возраста, и мы были съ нимъ хорошими друзьями.
   

VIII.

   И все бы теперь было хорошо, если бы только не юная фрекенъ; я влюбляюсь въ нее съ каждымъ днемъ все больше и больше. Елишеба, Елизавета -- такъ ее зовутъ. Она, конечно, не красавица, но у нея красненькій ротикъ и голубой взоръ молоденькой дѣвушки -- это дѣлаетъ ее красивой. Елишеба, Елизавета, ты теперь какъ разъ на ранней зарѣ твоей молодости и глаза твои отражаютъ міръ. Когда ты говорила какъ-то вечеромъ съ юнымъ Эрикомъ изъ сосѣдней усадьбы, въ твоихъ глазахъ свѣтились и зрѣлость, и слабость... О Гриндхузенѣ больше нечего говорить. Онъ былъ волкомъ насчетъ дѣвушекъ въ молодые года и ухаживаетъ за ними по старой привычкѣ еще и теперь, но онъ сталъ совсѣмъ ручнымъ и спокойнымъ, какъ того можно было ожидать: таковъ законъ природы.
   Однако не всѣ слѣдуютъ этому закону и приручаются, какой же ихъ ожидаетъ конецъ? А теперь, впрочемъ, дѣло идетъ о маленькой Елизаветѣ, хотя она вовсе не маленькая, она ростомъ съ свою мать и отъ нея она унаслѣдовала высокую грудь...
   Послѣ перваго воскресенья меня не приглашали больше пить кофе въ кухню, а я такъ этого желалъ и все возможное для этого дѣлалъ. Я до сихъ поръ былъ полонъ стыда. Но вотъ, наконецъ, пришла среди недѣли одна изъ служанокъ и заявила, чтобъ я не уходилъ въ лѣсъ каждое воскресенье послѣ обѣда, но приходилъ въ кухню пить кофе. Такова была воля фру.
   Хорошо.
   Не надѣть ли мнѣ мое городское платье? Пожалуй, не мѣшаетъ, чтобы молодая дѣвушка узнала до нѣкоторой степени, что я по собственному своему влеченью бросилъ городскую жизнь и принялъ наружность рабочаго, но что по существу я техническій талантъ, который въ состояніи провести водопроводъ. Но когда я его надѣлъ, я самъ почувствовалъ, что мнѣ куда больше идетъ рабочее платье; я снялъ его и запряталъ въ свой мѣшокъ. Да и правду сказать, въ кухнѣ встрѣтила.меня не фрекенъ, а фру. Она долго со мной разговаривала и подложила небольшую бѣлую салфетку подъ мою чашку.
   -- Искусство съ яйцами, слишкомъ дорогое для насъ искусство,-- сказала она и добродушно улыбнулась.-- Теперь мальчикъ изводитъ уже по полдюжины яицъ.
   Искусство это состояло въ томъ, что я научилъ Гаральда заложить горлышко графина очищеннымъ, свареннымъ въ крутую яйцомъ, чтобы разрѣдить воздухъ въ графинѣ. И это было почти единственное, что я зналъ во всей физикѣ.
   -- Но опытъ съ палкой, которая отъ удара ломается посрединѣ, не разрывая бумаги, особенно поучителенъ,-- продолжала фру.-- Я въ этомъ мало понимаю, ну а когда будетъ готовъ колодезь?
   -- Колодезь уже готовъ. Завтра мы начнемъ рыть канавы.
   -- Сколько времени это продлится?
   -- Съ недѣлю, а тамъ можетъ придти человѣкъ прокладывать трубы.
   -- Подумайте!
   Я поблагодарилъ и вышелъ. У фру была привычка, сохранившаяся у нея навѣрно еще съ давнихъ поръ: отъ времени до времени она посматривала искоса на того или другого, хотя въ ней не было и капли лукавства.
   Одинъ за другимъ начали желтѣть листья въ лѣсу, и въ воздухѣ и отъ земли запахло осенью. Только грибы были еще въ полномъ расцвѣтѣ; они выползали отовсюду и стояли мясистые и сочные на своихъ толстыхъ корешкахъ. То тамъ, то тутъ среди нихъ показывалъ свою крапленую шапочку мухоморъ, красуясь своимъ краснымъ цвѣтомъ. Удивительный грибъ! Онъ родится на томъ же лугу, что и съѣдобные, питается той же землей и по тому же произволу беретъ у неба солнце и влагу, онъ мясистый и сочный и пригоденъ для ѣды, но только онъ полонъ отвратительнымъ мускариномъ. Я намѣревался какъ-то придумать чудесную сагу о мухоморѣ и посмотрѣть, не вычиталъ ли я ее гдѣ въ книгѣ.
   Мнѣ всегда было интересно наблюдать, какъ боролись цвѣты и насѣкомые, чтобы не погибнуть. Едва начинало пригрѣвать ихъ солнышко, они возвращались къ жизни и предавались въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ былой радости; большія, сильныя мухи были настолько же бодры, какъ и лѣтомъ. Здѣсь есть особый родъ земляныхъ блохъ, которыхъ я нигдѣ не видѣлъ раньше, онѣ желтыя и маленькія, не больше точки въ петитѣ, но онѣ дѣлаютъ прыжки во много тысячъ разъ больше, чѣмъ сами онѣ. Какія несоразмѣрно большія силы имѣютъ эти творенья въ сравненіи съ ихъ величиной. Здѣсь ползаетъ маленькій паучокъ, у котораго задняя часть выглядитъ, какъ свѣтло-желтая жемчужинка. Эта жемчужинка такъ тяжела, что насѣкомое должно лазить по стебельку съ перевернутой спинкой. Если встрѣчаются препятствія, черезъ которыя онъ не можетъ перетащить жемчужинку, онъ падаетъ прямо внизъ и начинаетъ съ новаго стебелька. Такой жемчужный паучокъ и не паучокъ вовсе, да и баста. Если я помогаю ему листикомъ встать на ноги, онъ ползетъ по нему нѣкоторое время, но быстро соображаетъ, что тутъ что-то не ладно и заднимъ ходомъ уходитъ отъ этой полузападни.
   Я слышу, меня зовутъ въ лѣсу. Это Гаральдъ; мы устроили съ нимъ воскресную школу. Онъ прочелъ мнѣ лекцію о Понтапиданѣ и теперь будетъ меня выслушивать.
   Меня трогаетъ слушать Законъ Божій, разсказываемый такъ, какъ я самъ его разсказывалъ въ моемъ дѣтствѣ.
   

IX.

   Колодезь былъ готовъ; канавы вырыты и пришелъ человѣкъ класть трубы. Онъ выбралъ себѣ помощникомъ Гриндхузена, а я долженъ былъ приготовить мѣста для трубы изъ погреба черезъ оба этажа въ домѣ.
   Когда я рылъ канаву въ погребѣ, пришла туда однажды фру. Я ей крикнулъ, чтобъ она была осторожна, но она отнеслась къ этому довольно спокойно. Вѣдь это же не канава, спрашивала она и указывала пальцемъ. Вѣдь это же не канава? Наконецъ, она оступилась и соскользнула ко мнѣ въ канаву. Мы стояли тамъ. У насъ не было свѣтло, а для нея, которая пришла съ дневнаго свѣта, было и совсѣмъ темно. Она почувствовала канаву и сказала:
   -- А теперь могу я выйти обратно?
   Я ее поднялъ. Это было пустое дѣло. У нея была такая миніатюрная фигурка, не смотря на то, что она была матерью взрослой дочери.
   -- Ну, могу сказать!-- замѣтила она и отряхнула землю со своея юбки.-- То было прохладное путешествіе. Ты мнѣ долженъ кое въ чемъ помочь какъ-нибудь во второмъ этажѣ. Ты можешь? Но мы сдѣлаемъ это, когда мой мужъ уѣдетъ въ Аннексетъ, а то онъ не любитъ перемѣнъ. Когда отработаетесь вы здѣсь въ усадьбѣ?
   Я сказалъ, что черезъ недѣлю или около того.
   -- А куда вы отсюда пойдете?
   -- Въ сосѣднюю усадьбу. Гриндхузенъ подрядилъ насъ рыть тамъ картофель.
   Послѣ того я поднялся въ кухню, чтобы пропилить напильникомъ дыру въ полу. Не обошлось безъ того, чтобы фрекенъ Елизавета не нашла въ кухнѣ дѣло какъ разъ въ то время, какъ я этимъ занимался. Хотя я и былъ ей противенъ, она преодолѣла себя, сказала мнѣ нѣсколько словъ и постояла немного, чтобы посмотрѣть на работу.
   -- Подумай, Олина, у тебя будетъ кранъ, который стоитъ только отвернуть,-- сказала она служанкѣ. Но Олина, которая была стара, отнюдь не выглядѣла очарованной.
   --Да это одна насмѣшка, чтобы гнать воду прямо сюда въ кухпю,-- сказала она. Цѣлыхъ 20 лѣтъ носила она воду, которая была нужна. А что она теперь будетъ дѣлать?
   -- Отдыхать, -- сказалъ я.
   -- Отдыхать? Люди сотворены, чтобы работать.
   -- Шить себѣ приданое,-- сказала фрекенъ, улыбаясь.
   Это было сказано чисто по ребячески, но я былъ благодаренъ ей, что она вмѣшалась въ нашу болтовню и пробыла нѣкоторое время въ кухнѣ.
   И Боже, какимъ я сдѣлался расторопнымъ, находчивымъ на слова, я сталъ какъ мальчикъ! Я помню это до сихъ поръ. Но вдругъ будто фрекенъ Елизаветѣ пришло въ голову, что ей не идетъ дольше оставаться у насъ и она насъ покинула. Въ этотъ вечеръ, какъ много разъ и прежде, я пошелъ по кладбище; но когда я увидѣлъ, что фрекенъ была тамъ раньше меня, я повернулся и ушолъ въ лѣсъ. И я думалъ послѣ этого: теперь она, конечно, будетъ тронута моей скромностью и скажетъ: "бѣдный, а вѣдь у него есть и хорошія черты"! И не достаетъ только, чтобъ она пошла вслѣдъ за мной въ лѣсъ. Тогда я, изумленный, вскочу съ моего камня и поклонюсь. А она придетъ немного въ замѣшательство и скажетъ:-- Я только такъ тутъ проходила мимо -- такой чудесный вечеръ -- а что ты тутъ дѣлаешь?-- Я просто сижу тутъ, отвѣчаю я и смотрю вдаль моими невинными глазами. Когда она услышитъ, что я просто сижу тутъ поздно вечеромъ, она пойметъ, что я глубокая натура и мечтатель, и заинтересуется мной. Она была на кладбищѣ также и на слѣдующій вечеръ и вдругъ тщеславная мысль пронеслась у меня въ головѣ: это она для меня ходитъ. Но когда я присмотрѣлся къ ней поближе, я увидѣлъ, что она была зянята могилой. Итакъ она сюда ходила не для меня. Я побрелъ опять къ большому муравейнику въ лѣсу и наблюдалъ тамъ за насѣкомыми, пока возможно было видѣть; позднѣе я сидѣлъ и прислушивался, какъ падали сосновыя шишки и пучки рябины. Я напѣвалъ, шепталъ и думалъ; отъ времени до времени я долженъ былъ подниматься и ходить, такъ было холодно. Часы шли, настала ночь, а я былъ такъ влюбленъ! Я шелъ съ непокрытой головой, и совершенно погрузился въ созерцаніе звѣздъ.
   -- Какъ поздно теперь?-- могъ только спросилъ Гриндхузенъ, когда я вошелъ на сѣновалъ.
   -- Одиннадцать часовъ,-- отвѣтилъ я. Но было уже 2 или 3 часа утра.
   -- Ты думаешь, что только теперь пора ложиться? Ухъ, чертова сила! будить людей, когда они такъ крѣпко спятъ!
   И Гриндухзенъ повернулся на другой бокъ и заснулъ сейчасъ же опять.
   Ахъ, но какимъ же дуракомъ становится полусостарившійся человѣкъ, когда онъ влюбляется! И не я-ли долженъ былъ явить примѣръ того, что можно найти миръ и покой?
   

X.

   Пришелъ человѣкъ, который спрашиваетъ обратно свои инструменты. Какъ, значитъ Гриндхузенъ ихъ не укралъ?
   О, какъ все это скучно и посредственно у Гриндхузена, ни въ чемъ-то у него, нѣтъ широкаго размаха и ничего особеннаго.
   Я сказалъ:
   -- Ты только и дѣлаешь, Гриндхузенъ, что ѣшь, спишь и работаешь. Вонъ пришелъ человѣкъ за инструментами. Ты, значитъ, только занялъ ихъ, бѣдняга!
   -- Ты болванъ,-- сказалъ Гриндхузенъ обиженно.
   Но я и въ этотъ разъ укротилъ его, какъ много разъ раньше, обративъ все въ шутку.
   -- Что же мы теперь будемъ дѣлать?-- сказалъ онъ.
   -- Бьюсь объ закладъ, что ты это знаешь,-- отвѣтилъ я.
   -- Я -- то знаю?
   -- Да, если только я тебя вѣрно понимаю.
   И Гриндхузенъ опять сдѣлался кроткимъ.
   Но во время послѣобѣденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я снова разсердилъ его, предложивъ ему вымыть голову.
   -- Удивительное дѣло, что такой пожилой малый, какъ ты, можетъ быть такимъ дуракомъ,-- сказалъ онъ.
   И Богъ его знаетъ, не былъ-ли Гриндхузенъ правъ? У него били цѣлы всѣ его рыжіе волосы, несмотря на то, что онъ былъ уже дѣдомъ.
   Что это, кто-то начинаетъ подшучивать на сѣновалѣ?
   Кто это вдругъ былъ тутъ, привелъ въ порядокъ и сдѣлалъ такъ уютно? У Гриндхузена и у меня, у каждаго было свое мѣсто для спанья: я купилъ себѣ два одѣяла, между тѣмъ какъ онъ ложился каждый разъ гдѣ попало на сѣно, совсѣмъ не раздѣваясь, какъ стоялъ и ходилъ. Теперь мѣсто было покрыто моими двумя одѣялами, такъ что походило на постель. Я ничего противъ этого не имѣлъ; это, вѣроятно, одна изъ служанокъ хотѣла научить меня порядку. Но это не имѣло для меня значенія.
   Теперь я долженъ бы былъ пропилить дыру въ полу во второмъ этажѣ, но фру попросила меня подождать до завтра; пасторъ уѣзжаетъ въ Аннексетъ и такимъ образомъ я не буду отвлекать его отъ дѣла. Но когда наступило утро, работу пришлось опять отложить, такъ какъ фрекенъ Елизавета собралась идти въ лавки, чтобы сдѣлать большія покупки, и я долженъ былъ ее сопровождать, чтобы ихъ нести.
   -- Хорошо,-- сказалъ я,-- я приду вслѣдъ за вами.
   Странная дѣвушка! рѣшила-ли она, чтобы я шелъ съ ней во чтобы то ни стало? Она сказала:
   -- А развѣ ты найдешь дорогу одинъ?
   -- Конечно, я бывалъ тамъ раньше. Мы тамъ покупали себѣ ѣду.
   Такъ какъ я не могъ итти черезъ все мѣстечко въ моемъ запачканномъ глиной рабочемъ платьѣ, я надѣлъ мои городскіе штаны, но оставилъ блузу, и такъ я пошелъ за нею вслѣдъ.
   Итти было съ полмили; послѣднюю четверть пути я видѣлъ фрекенъ Елизавету то тутъ, то тамъ впереди меня, но я старался держаться отъ нея не слишкомъ близко. Одинъ разъ она обернулась, я весь съежился и пошелъ по опушкѣ лѣса.
   Фрекенъ осталась въ торговомъ мѣстечкѣ у своей подруги, а я пришелъ съ покупками къ обѣду домой. Меня пригласили въ кухню обѣдать. Домъ будто весь вымеръ. Гаральда не было, служанки катали бѣлье и только Олина убирала въ кухнѣ.
   Послѣ обѣда я сразу пошелъ во второй этажъ пилить полъ.
   -- Поди-ка сюда, помоги мнѣ тутъ,-- сказала фру и пошла впередъ меня.
   Мы прошли черезъ кабинетъ пастора и вошли въ спальню.
   -- Я хочу переставить мою постель,-- сказала фру.-- Зимой она слишкомъ близко стоитъ къ печкѣ, очень жарко.
   Мы переставили постель къ окну.
   -- Не находишь-ли ты, что тутъ лучше, свѣжѣе?-- спросила она.
   Я случайно взглянулъ на нее, а она по своему посмотрѣла на меня искоса. Ахъ, во мнѣ заговорили плоть и кровь -- я обезумѣлъ, и я услыхалъ, что она говоритъ:
   -- Ты съума сошелъ! Послушай, любезный... дверь...
   И я услышалъ затѣмъ, какъ нѣсколько разъ она прошептала мое имя...
   Пока я пилилъ дыру и приводилъ все въ порядокъ, фру все время находилась тутъ. Ей такъ хотѣлось поговорить, заявила она, и она и плакала и смѣялась въ одно и тоже время.
   Я сказалъ:
   -- А не хотите-ли вы перевѣсить картину, которая висѣла надъ вашей постелью?
   -- Конечно, это идея,-- отвѣтила фру.
   И мы снова вошли туда...
   

XI.

   Наконецъ, водопроводъ былъ оконченъ, краны привинчены и вода бѣжала въ раковины съ большой силой. Гриндхузенъ добылъ необходимые инструменты въ новомъ мѣстѣ, такъ что мы могли кое гдѣ починить стѣны, а когда черезъ нѣсколько дней, мы зарыли канавы, наша работа въ пасторской усадьбѣ была кончена. Пасторъ былъ нами доволенъ и предложилъ намъ вывѣсить на красномъ столбѣ объявленіе, что мы были мастера по водопроводнымъ работамъ. Но такъ какъ это было поздней осенью и земля могла не нынче -- завтра замерзнуть, то намъ это было безполезно. Но мы все же просили его вспомнить о насъ къ веснѣ.
   Теперь мы перебрались въ сосѣднюю усадьбу копать картофель, но уходя, мы должны были обѣщать при первой возможности заглянуть въ пастырскій домъ.
   На новомъ мѣстѣ было много людей; мы раздѣлились тамъ на кучки и намъ было хорошо и весело. Но работы едва-ли было больше, чѣмъ на недѣлю, а тамъ мы снова должны были остаться безъ дѣла.
   Однажды вечеромъ пришелъ къ намъ пасторъ и предложилъ мнѣ мѣсто работника въ пасторской усадьбѣ. Предложеніе было хорошее и я нѣкоторое время подумалъ о немъ, но кончилось тѣмъ, что отказался отъ этого мѣста. Я скорѣе хотѣлъ странствовать и быть свободнымъ, имѣть случайныя, попадавшіяся мнѣ подъ руку, работы, спать снаружи и оставаться самимъ собой, безъ всякихъ униженій. Здѣсь, среди копающихъ картофель я встрѣтилъ человѣка, съ которымъ я хочу сойтись, когда мы разстанемся съ Гриндхузеномъ. Этотъ новый человѣкъ мой единомышленникъ и потому, что я слышу о немъ и вижу, я понимаю, что онъ хорошій работникъ; его имя Ларсъ Фалькбергетъ, но онъ почему то называетъ себя Фалькенбергомъ.
   Молодой Эрикъ былъ у насъ старшимъ и распорядителемъ на уборкѣ картофеля, который онъ также отвозилъ.
   Онъ былъ красивый 20 лѣтній молодой человѣкъ, очень взрослый и сдержанный для своего возраста и держался, какъ хозяйскій сынъ. Между нимъ и фрекенъ Елизаветой изъ пасторской усадьбы, конечно, что-то было, такъ какъ она разъ приходила сюда въ Акеръ и проболтала съ нимъ добрый часъ. Передъ уходомъ она обратилась и ко мнѣ и сказала, что Олина уже освоилась теперь съ водопроводомъ.
   -- А вы сами?-- спросилъ я.
   Изъ вѣжливости она и на это что-то отвѣтила, но я видѣлъ, что ей не хотѣлось заводить со мною разговора.
   Она была такъ красиво одѣта; на ней была новая свѣтлая накидка, которая такъ шла къ ея голубымъ глазамъ.
   Черезъ день послѣ того съ Эрикомъ случилось несчастье: его понесла лошадь, волочила по лугамъ и нивамъ и наконецъ ударила о заборъ. Онъ былъ сильно избитъ и харкалъ кровью, даже спустя нѣсколько часовъ послѣ того, какъ пришелъ въ себя, онъ все еще харкалъ кровью. Теперь Фалькенбергъ былъ назначенъ возчикомъ.
   Я лицемѣрно выражалъ участіе и былъ мраченъ и молчаливъ, какъ всѣ другіе, но я не чувствовалъ никакого огорченья. Никакихъ видовъ на фрекенъ Елизавету я, конечно, не имѣлъ, но онъ, который стоялъ между мною и ею, теперь былъ убранъ съ дороги.
   Вечеромъ я пошелъ на кладбище и сѣлъ тамъ. Хотя бы пришла фрекенъ Елизавета! думалъ я. Прошло съ четверть часа и она пришла. Желая схитрить, я быстро вскочилъ и сдѣлалъ видъ, что хочу уйти, но почувствовалъ себя безсильнымъ и сдался. Я не могъ больше хитрить, почувствовалъ неувѣренность, когда она очутилась около меня близко, я началъ что-то говорить:
   -- Эрикъ -- подумайте-ка -- съ нимъ вышло вчера такъ глупо.
   -- Я это знаю,-- отвѣтила она.
   -- Онъ искалѣченъ.
   -- Ну да, ну да, онъ искалѣченъ. Но почему ты говоришь со гмной о немъ?
   -- Я думалъ... Нѣтъ я не знаю. Но онъ конечно поправится, когда это пройдетъ. А тамъ все снова будетъ хорошо.
   -- Ну да, ну да...
   Пауза.
   Чувствовалось, что она была мною недовольна, вдругъ она улыбнулась и сказала.
   -- Ты чудакъ. Почему ходишь ты всегда этой дорогой и сидишь тутъ по вечерамъ?
   -- Это у меня обратилось въ привычку. Я провожу здѣсь время передъ сномъ.
   -- А тебѣ не страшно?
   Ея шутка ободрила меня, я почувствовалъ почву подъ ногами и отвѣтилъ:
   -- Я какъ разъ хочу опять научиться бояться.
   -- Бояться? А ты читалъ сказки? Гдѣ ты ихъ читалъ?
   -- Я этого не знаю. Когда-нибудь мнѣ, вѣрно, попалась книга.
   Пауза.
   -- Почему не хочешь ты быть у насъ работникомъ?
   -- Я не гожусь для этого. Теперь я сошелся съ новымъ человѣкамъ, мы уйдемъ отсюда.
   -- Куда-же вы уйдете?
   -- Не знаю. На востокъ, или на западъ. Мы странники.
   Пауза.
   -- Жаль,-- сказала она.-- Я думала, ты не сдѣлаешь этого... Ну, а какже чувствуетъ себя Эрикъ? Я для этого вѣдь и пришла сюда.
   -- Онъ боленъ, съ нимъ очень плохо, но...
   -- Думаетъ докторъ, что онъ выздоровѣетъ?
   -- Да, онъ въ этомъ увѣренъ. Я другого не слыхалъ отъ него.
   -- Доброй ночи!
   -- Тотъ, кто теперь молодъ и богатъ, красивъ, знаменитъ и ученъ...
   Она ушла.
   Когда я уходилъ съ кладбища, я нашелъ нужный мнѣ ноготь съ большого пальца и спряталъ его. Я подождалъ немного, посмотрѣлъ туда, сюда, послушалъ -- все было тихо. Никто не крикнулъ: онъ мой!
   

XII.

   Фалькенбергь и я, мы двинулись въ путь. Былъ вечеръ, прохладная погода и далекое небо, гдѣ горѣли звѣзды. Я убѣдилъ моего товарища пройти черезъ кладбище. Мнѣ по глупости захотѣлось посмотрѣть, есть-ли свѣтъ въ маленькомъ окнѣ въ пасторскомъ домѣ. О тотъ, кто теперь молодъ и богатъ и...
   Мы шли нѣсколько часовъ. У насъ не было съ собой тяжелой ноши, къ тому же мы, два странника, были еще на вы другъ съ другомъ и потому намъ было о чемъ болтать. Мы прошли первое торговое мѣстечко и подходили къ новому; въ свѣтлый вечеръ мы ясно видѣли колокольню аннексетской церкви.
   По старой привычкѣ мнѣ и здѣсь захотѣлось побывать на кладбищѣ и я сказалъ:
   -- А что еслибы мы здѣсь поискали себѣ ночлегъ?
   -- Что-жъ, мы это отлично можемъ сдѣлать. Сѣно есть на каждомъ сѣновалѣ, а если насъ съ сѣновала прогонятъ, въ лѣсу можно устроиться еще уютнѣе.
   И Фалькенбергъ продолжалъ руководить нашимъ странствованіемъ, Это былъ человѣкъ тридцати съ небольшимъ лѣтъ, высокій и хорошо сложенный, но слегка сутуловатый; его длинные усы спускались внизъ. Онъ говорилъ ни коротко, ни длинно; былъ рѣшительный и расторопный и кромѣ того пѣлъ пѣсни чудеснымъ голосомъ. Вообще, онъ былъ совершенно не похожъ на Гриндхузена. Когда онъ говорилъ, онъ смѣшивалъ нѣкоторыя норвежскія нарѣчія и шведскія слова, такъ что нельзя было понять, откуда онъ былъ.
   Мы пришли къ одному двору, гдѣ лаяли собаки и люди не ложились еще спать. Фалькенбергъ попросилъ кого нибудь выйти, съ кѣмъ бы можно было переговорить. Къ намъ вышелъ молодой мальчикъ.
   -- Нѣтъ-ли у нихъ для насъ работы?
   -- Нѣтъ.
   -- Но заборы вдоль дороги такъ плохи, не могли-ли бы мы съ ними что нибудь сдѣлать?
   -- Теперь, осенью хозяину самому нечего дѣлать.
   -- А не можемъ-ли мы переночевать тутъ?
   -- Къ сожалѣнью...
   -- На сѣновалѣ?
   -- Нѣтъ, тамъ спятъ служанки.
   -- Живодеръ!-- проворчалъ Фалькенбергъ, когда мы немного отошли.
   Мы пошли наискось черезъ небольшой лѣсокъ, понемногу выискивая себѣ мѣсто для ночлега.
   -- А что еслибы намъ вернуться къ служанкамъ на сѣновалъ? Онѣ, можетъ быть, и не прогнали бы насъ?
   Фалькенбергъ подумалъ объ этомъ.
   -- Нѣтъ, собаки залаютъ,-- сказалъ онъ.
   Мы шли по пашнѣ, гдѣ паслись двѣ лошади. У одной былъ привязанъ колокольчикъ.
   -- О, да это важный господинъ, какъ видно: лошадей оставляетъ ходить снаружи, а служанокъ заставляетъ спать на сѣновалѣ,-- сказалъ Фалькенбергъ.-- Вотъ мы и воспользуемся его лошадьми, да и прокатимся немного.
   Онъ поймалъ лошадь съ колокольчикомъ, напихалъ въ него моху и травы и вскочилъ на нее. Такъ какъ моя была болѣе боязлива, то мнѣ стоило нѣкотораго труда ее поймать.
   Мы проѣхали по пастбищу и выѣхали на дорогу. У каждаго изъ насъ было одно изъ моихъ одѣялъ, на которыхъ мы сидѣли, но ни у одного не было узды.
   Все шло хорошо, необыкновенно хорошо; мы проѣхали добрую милю и были уже въ другомъ поселкѣ. Вдругъ мы услыхали, что кто то шелъ по дорогѣ.
   -- Ну, теперь мы должны скакать во весь опоръ,-- сказалъ мнѣ Фалькенбергъ.
   Однако длинному Фалькенбергу долго скакать не пришлось. Сперва онъ крѣпко держался за ремень колокольчика, потомъ нагнулся впередъ и схватился за шею лошади, а затѣмъ я увидѣлъ его ноги торчкомъ къ небу;-- онъ свалился.
   Намъ не угрожало, къ счастью, никакой опасности.
   На дорогѣ были 2 мальчика, которые шли и мечтали.
   Послѣ еще получасовой ѣзды, когда мы оба были изранены и разбиты, мы слѣзли съ лошади и прогнали ихъ домой. Теперь мы снова пошли пѣшкомъ.
   Такъ-такъ! такъ-такъ! послышалось издали. Мнѣ знакомъ этотъ звукъ -- это дикіе гуси. Въ дѣтствѣ, когда они пролетали мимо, насъ учили сложить руки и стоять спокойно, чтобы ихъ не испугать -- теперь я сдѣлалъ тоже, хотя мнѣ нечего было бояться. Мною овладѣло мягкое мистическое настроеніе, я задерживалъ дыханье и пристально всматривался. Вотъ они летятъ, оставляя на небѣ послѣ себя волнистый путь.
   Такъ такъ! слышится надъ нашими головами и великолѣпный трехъ-уголникъ скользитъ дальше подъ звѣздами...
   Наконецъ мы нашли себѣ сѣновалъ въ тихой усадьбѣ и проспали тамъ много часовъ. Мы такъ крѣпко спали, что народъ въ усадьбѣ засталъ насъ тамъ утромъ спящими.
   Фалькенбергъ сейчасъ же предложилъ хозяину плату за ночлегъ.
   -- Мы пришли вчера поздно вечеромъ, и не хотѣли никого будить,-- объявилъ онъ,-- но мы не бродяги.
   Хозяинъ не хотѣлъ никакой платы, да еще предложилъ намъ напиться кофею въ кухнѣ. Но у него не было никакой для насъ работы; осеннія работы теперь всѣ кончены и ему и его работнику и самимъ нечего дѣлать, кромѣ какъ присматривать за заборами.
   

XIII.

   Мы скитались уже 3 дня и не находили ровно никакой работы; а такъ какъ за ѣду и питье намъ приходилось, тѣмъ не менѣе, платить, то мы дѣлались съ каждымъ днемъ все бѣднѣе.
   -- Что у тебя впереди, и что у меня впереди? Такъ мы дальше жить не можемъ,-- сказалъ Фалькенбергъ и намекнулъ, что мы должны будемъ начать помаленьку воровать.
   Мы пообдумали это нѣкоторое время и рѣшили еще подождать. Насчетъ ѣды намъ нечего было безпокоиться; мы могли всегда стащить 1--2 курицы, дѣйствительно же вамъ могли помочь только деньги, ихъ-то намъ и надо было достать. Такъ или иначе, а мы ихъ добудемъ,-- мы вѣдь не ангелы.
   -- Я не ангелъ небесный,-- сказалъ Фалькенбергъ.-- Вонъ я сижу здѣсь въ самой моей лучшей одеждѣ, а для другого она служила бы будничной. Я стираю ее въ ручьѣ и жду, пока не высохнетъ; рвется она -- я ее штопаю, а новую покупаю, когда иной разъ удается заработать немного лишнихъ денегъ. И иначе никакъ съ этимъ не выходитъ,
   -- Да, но молодой Эрикъ говорилъ, что ты очень пьешь?
   -- Молокососъ ты этакій! Ну, конечно, пью. Слишкомъ скучно только ѣсть... Вотъ, попадись намъ теперь усадьба, въ которой есть фортепіано,-- сказалъ Фалькенбергъ.
   Я подумалъ: въ усадьбѣ, гдѣ есть фортепіано, надо предполагать извѣстное благосостояніе, тамъ мы, значитъ, и начнемъ красть. Послѣ обѣда какъ разъ мы пришли въ такую усадьбу. Фалькенбергъ заранѣе надѣлъ мое городское платье, а также отдалъ внѣ нести свой мѣшокъ, а самъ шелъ бариномъ. Не долго думая, онъ вошелъ въ главный подъѣздъ усадьбы; послѣ непродолжительнаго отсутствія онъ возвратился и сказалъ:
   -- Ну да, конечно, онъ будетъ настраивать фортепіано.
   -- Что такое онъ будетъ?
   -- Молчи, -- сказалъ Фалькенбергъ.-- Я это я раньше дѣлалъ, только никогда этимъ не чванился.
   Когда онъ вытащилъ изъ своего мѣшка ключъ, я понялъ, что тутъ было дѣло серьезное. Въ то время какъ онъ будетъ настраивать, мнѣ было приказано оставаться вблизи усадьбы.
   И вотъ, коротая время, я бродилъ кругомъ. Когда я временами заходилъ съ южной стороны дома, я слышалъ, какъ Фалькенбергъ работалъ надъ фортепіано и упражнялъ на немъ свою силу. Напасть на настоящій тонъ онъ не могъ, но у него былъ хорошій слухъ, и потому, если онъ слишкомъ натягивалъ струну, онъ отпускалъ ее затѣмъ какъ разъ настолько, какъ было раньше. И такъ инструментъ не дѣлался хуже, чѣмъ былъ.
   Я вступилъ въ разговоръ съ однимъ изъ работниковъ въ усадьбѣ, молодымъ малымъ. Онъ получаетъ жалованья 200 кронъ въ годъ -- да, и содержаніе также, сказалъ онъ. Встаетъ въ половинѣ седьмого утра, задаетъ кормъ лошадямъ, а въ страдную пору въ половинѣ шестого, работаетъ цѣлый день до восьми часовъ вечера. И онъ здоровъ и доволенъ тихой жизнью въ своемъ маленькомъ міркѣ. Я помню рядъ его красивыхъ зубовъ и милую улыбку, когда онъ говорилъ о своей милой. Онъ подарилъ ей серебряное кольцо съ золотымъ сердечкомъ.
   -- Что же она сказала, получивъ его?
   -- Она очень удивилась, можешь себѣ представить.
   -- А ты что ей сказалъ?
   -- Я то?-- не знаю, я сказалъ: на здоровье. Она должна была бы также получить матерію на платье, но...
   -- Она молода?
   -- Да, конечно. Она говоритъ какъ варганъ, такая она еще молодая.
   -- А гдѣ она живетъ?
   -- Я не хочу этого сказать, потому что тогда весь поселокъ узнаетъ объ этомъ.
   И я стоялъ передъ нимъ, какъ Александръ, ни въ чемъ на свѣтѣ не сомнѣвающійся и слегка презирающій его жалкую жизнь. Разставаясь, я ему отдалъ одно изъ моихъ шерстяныхъ одѣялъ, такъ какъ было слишкомъ тяжело носить оба; онъ сейчасъ же заявилъ, что его получить его дѣвушка, такъ какъ она должна имѣть теплое одѣяло.
   А Александръ сказалъ:-- не будь я самимъ собою, я хотѣлъ бы быть тобой...
   Когда Фалькенбергъ окончилъ работу и вышелъ наружу, у него были такія изящныя манеры и онъ говорилъ съ такимъ датскимъ акцентомъ, что я едва его понималъ. Его сопровождала дочь хозяина усадьбы.
   -- Теперь мы направимъ наши стопы въ сосѣднюю усадьбу,-- сказалъ онъ,-- тамъ навѣрно также есть фортепіано, которое требуетъ поправки. Да, до свиданія, до свиданья, фрекенъ. Шесть кровъ, малый!-- прошепталъ онъ,-- да въ сосѣдней усадьбѣ шесть, итого 12.
   И мы пошли, причемъ я несъ оба мѣшка.
   

XIV.

   Фалькенбергъ разсчиталъ вѣрно; въ сосѣдней усадьбѣ отставать не хотѣли: фортепіано нужно настроить.
   Дочь хозяина даже была въ отъѣздѣ, но работу можно сдѣлать и въ ея отсутствіи, чтобы сдѣлать ей небольшой сюрпризъ. Она жаловалась, что на такомъ разстроенномъ фортепіано невозможно играть.
   И вотъ я снова былъ предоставленъ самому себѣ, въ то время какъ Фалькенбергъ былъ въ комнатахъ. Когда стемнѣло, ему зажгли огонь, и онъ продолжалъ настраивать. Ужиналъ онъ въ комнатахъ; послѣ ужина вышелъ ко мнѣ и потребовалъ трубку.
   -- Какую трубку?
   -- Ты болванъ! Кулакъ!
   Я съ нѣкоторой неохотой отдалъ ему мою, искусно сдѣланную трубку, она какъ разъ только что была готова, съ ногтемъ, золотымъ кольцомъ и длиннымъ чубукомъ.
   -- Смотри, чтобъ ногтю не стало слишкомъ жарко,-- прошепталъ я,-- онъ тогда пожалуй покоробится.
   Фалькенбергь зажегъ трубку и, наслаждаясь ею, вошелъ въ домъ. Но онъ также заботился и обо мнѣ и потребовалъ для меня ужинъ и кофе въ кухнѣ.
   Спать я отправился на сѣновалъ.
   Я, проснулся ночію отъ того, что Фалькенбергъ стоялъ на сѣновалѣ и звалъ меня. Была полная луна и ясная погода, такъ что я хорошо видѣлъ лицо моего товарища.
   -- Что это?
   -- Вотъ тебѣ твоя трубка.
   -- Трубка?
   -- Да. Вотъ ей Богу, не хочу ее больше, посмотрика на нее, ноготь то выпадаетъ.
   Счастливый Фалькенбергъ.
   Когда мы утромъ собирались уходить дальше, вернулась дочь хозяина дома; мы слышали, какъ она барабанила на фортепіано вальсъ; вскорѣ послѣ этого она вышла къ намъ и сказала:
   -- Да, теперь совсѣмъ другое дѣло. Большое вамъ спасибо.
   -- Фрекенъ довольна?-- спросилъ настройщикъ.
   -- О да, совсѣмъ теперь другой въ немъ тонъ.
   -- А куда посовѣтуетъ мнѣ пойти фрекенъ теперь.
   -- Въ Эвребэ, къ Фалькенбергу.
   -- Къ кому?
   -- Къ Фалькенбергу. Идите все по прямой дорогѣ. Пройдя верстъ около 4-хъ, вы увидите на право столбъ. Тогда вы должны подняться въ гору.
   Тутъ Фалькенбергъ усѣлся на лѣстницѣ и началъ разспрашивать фрекенъ и такъ и этакъ про Фалькенберга изъ Эвребэ. Вотъ уже не думалъ онъ никакъ встрѣтить здѣсь своихъ родственниковъ, будто онъ домой вернулся.
   -- Благодарю покорно, фрекенъ. Вы мнѣ оказали этимъ большую услугу.
   Затѣмъ мы пошли, причемъ я несъ мѣшки.
   Войдя въ лѣсъ, мы присѣли обсудить дѣло. Будетъ ли это разумно, если Фалькенбергъ, простой настройщикъ фортепіано, пойдетъ къ капитану изъ Эвребе и назовется его родственникомъ? Изъ насъ двоихъ я былъ трусливѣе и дѣлалъ также и Фалькенберга неувѣреннымъ. Хотя оно могло бы быть очень забавно! а нѣтъ ли у него какихъ нибудь бумагъ съ его именемъ? Аттестата? Да. Но, чортъ побери, тамъ сказано только, что я способный работникъ.
   Намъ пришло въ голову, что мы можемъ поддѣлать немного аттестатъ; а то лучше всего написать совсѣмъ новый. Тамъ могло стоять о "божьей милостью настройщикъ, по имени Леопольдъ", вмѣсто Ларса. Мы имѣли полную свободу дѣйствія.
   -- Можешь ты взяться написать аттестатъ?-- спросилъ онъ.
   -- Да, могу.
   Но тутъ я началъ колобродить съ моей жалкой, но гибкой фантазіей и испортилъ все дѣло. Стоитъ ли дѣлать его настройщикомъ, я хотѣлъ его сдѣлать механикомъ, геніемъ, разрѣшающимъ трудныя задачи, у него есть фабрика.
   -- Фабрикантъ не нуждается въ аттестатѣ,-- перебилъ меня Фалькенбергъ, и не хотѣлъ больше меня слушать. Нѣтъ, конечно, изъ этого ровно ничего не выйдетъ.
   Угрюмые и удрученные зашагали мы дальше и пришли къ столбу.
   -- Вѣдь ты же не пойдешь въ гору?-- сказалъ онъ.
   -- Иди ты,-- отвѣтилъ Фалькенбергъ запальчиво.-- Вотъ тебѣ твои лоскутья.
   Но когда мы миновали столбъ, Фалькенбергъ все же умѣрилъ шаги и проворчалъ:
   -- А все таки досадно, если изъ этого ничего не выйдетъ. Такая хорошая оказія.
   -- Мнѣ кажется, ты бы долженъ былъ пойти на верхъ и откланяться. Вѣдь нѣтъ ничего невозможнаго, что ты дѣйствительно состоишь съ ними въ родствѣ.,
   -- Жаль, что я не разузналъ, нѣтъ ли у него племянника въ Америкѣ.
   -- А ты можешь на всякій случай говорить по англійски?
   -- Молчи ты,-- сказалъ Фалькенбергъ,-- держи языкъ за зубами. Я не понимаю только, чего ты куражишься.
   Онъ былъ нервно настроенъ и золъ и зашагалъ отъ меня прочь. Но вдругъ онъ остановился и сказалъ:
   -- Я таки это сдѣлаю. Одолжи мнѣ опять твою трубку. Зажигать я ее не буду.
   Мы начали подниматься на холмъ. Фалькенбергъ сталъ подъ меня поддѣлываться, тыкалъ то туда, то сюда трубкой и высказывалъ свое мнѣніе о мѣстоположеніи усадьбы. Мнѣ было немного досадно, что онъ держалъ себя такъ высокомѣрно, и что я несъ оба мѣшка, я сказалъ:
   -- Ты что же таки настройщикъ?
   -- Я думаю, я доказалъ, что могу настраивать фортепіано,-- отвѣтилъ онъ коротко.--И я дѣйствительно могу.
   -- Но предположи, что фру въ этомъ кое что смыслить? И что послѣ того же попробуетъ фортепіано?
   Фалькенбергъ ничего не отвѣчалъ, я видѣлъ, какъ онъ раздумывалъ. Онъ сгорбливался мало по малу и наконецъ потащился впередъ.
   -- Оно, пожалуй это, дѣйствительно, не разумно. Возьми твою трубку обратно,-- сказалъ онъ.-- Мы поднимемся на верхъ и просто на просто попросимъ какой нибудь работы.
   

XV.

   Случилось такъ, что сейчасъ же, какъ мы пришли въ усадьбу мы оказались полезными: нужно было поставить новый шесть для флага и для этого не хватало людей; мы взялись за это и поставили его съ блескомъ. Окна были при этомъ полны женскими лицами.
   -- Капитанъ дома?
   -- Нѣтъ.
   -- А фру?
   Вышла фру. Это была блондинка высокаго роста и привѣтливая, какъ молодой жеребенокъ; она такъ мило отвѣтила на наши поклоны.
   -- Нѣтъ ли у нея какой нибудь для насъ работы?
   -- Я не знаю, но не думаю. Моего мужа нѣтъ дома.
   На меня произвело впечатлѣнье, что ей больно было сказать нѣтъ, и я уже взялся было за шапку, чтобы ее не затруднять. Но Фалькенбергъ, должно быть, показался ей страннымъ, такъ какъ былъ порядочно одѣтъ и имѣлъ видъ носильщика; она посмотрѣла на него съ любопытствомъ и спросила:
   -- А какой работы?
   -- Всякаго рода работы во дворѣ,-- отвѣтилъ Фалькенбергъ.-- Мы можемъ взяться за каменныя работы, или строить заборы, рыть канавы.
   -- Теперь уже прошло время для такихъ работъ,-- сказалъ одинъ изъ людей, ставившихъ столбъ для флага.
   -- Да это вѣрно,-- сказала также фру.-- Я не знаю -- теперь обѣденное время. Не хотите ли зайти въ домъ и поѣсть? Чѣмъ богаты.
   -- Спасибо за угощенье,-- отвѣтилъ Фалькенбергъ.
   Меня страшно покоробилъ его отвѣтъ; онъ осрамилъ насъ обоихъ такъ какъ былъ ужъ очень простой. Теперь пришла моя очередь.
   -- Mille brâces madame, vous etee trop aimable!-- сказалъ я на благородномъ языкѣ и снялъ шапку.
   Она обернулась ко мнѣ и бросила на меня взглядъ. Ея изумленье было просто комично.
   Насъ посадили въ кухнѣ и дали намъ превосходный обѣдъ. Фру пошла въ комнаты. Когда мы поѣли и собрались уходить, къ намъ опять вышла фру; къ Фалькенбергу вернулась его смѣлость, онъ рѣшилъ использовать ея любезность, и спросилъ, не нужно ли ей настроить фортепіано.
   -- А вы и это также можете?-- спросила она и широко открыла глаза.
   -- Могу. Я только что настраивалъ въ сосѣднихъ усадьбахъ.
   -- У меня рояль. Мнѣ не совсѣмъ бы хотѣлось...
   -- Фру можетъ быть спокойна.
   -- Есть ли у васъ какой нибудь?..
   -- Нѣтъ, у меня нѣтъ никакого аттестата. У меня не была нужды просить его. Но фру можетъ сама послушать.
   -- Да, да, конечно, идите пожалуйста.
   Она пошла впередъ, а онъ за ней. Когда они проходили въ дверь, я заглянулъ въ комнату; тамъ висѣло много картинъ.
   Служанки расхаживали рѣзво взадъ и впередъ по кухнѣ и исподтишка разглядывали меня, чужого человѣка; одна изъ нихъ была очень красива, и я былъ такъ радъ, что какъ разъ сегодня побрился.
   Минутъ десять спустя, Фалькенбергъ началъ настраивать. Фру снова вошла въ кухню и сказала:
   -- Ну а вы, что говорите по-французски. Это больше того, что я могу.
   И слава Богу, значить, это кончится ничѣмъ. Такъ какъ и съ моей стороны познанія не шли дальше, какъ "ищите женщину" и "государство это я".
   -- Вашъ товарищъ показалъ мнѣ свой аттестатъ,-- сказала фру.-- вы, какъ видно, способный народъ. Я не знаю -- я могла бы телеграфировать моему мужу и узнать, нѣтъ ли у насъ какой-нибудь для васъ работы.
   Я, было, хотѣлъ ее поблагодарить, но не нашелъ словъ и началъ запинаться.
   -- Неврастенія.
   Потомъ я пошелъ бродить по двору и кругомъ по полямъ. Вездѣ виднѣлось благосостояніе, поля стояли убранныя; проволоки съ картофельной ботвой сняты, тогда какъ въ другихъ мѣстахъ ихъ оставляли до снѣга. Я не видѣлъ никакой для насъ работы. Тутъ, повидимому, жили богатые люди.
   Когда насталъ вечеръ, а Фалькенбергъ все еще настраивалъ рояль, я взялъ съ собой кое-какой ѣды и ушелъ подальше отъ усадьбы, чтобы не попасть въ кухню на ужинъ. На небѣ были луна и звѣзды, но мнѣ больше нравилось ощупью бродить въ лѣсу, тамъ гдѣ было погуще и гдѣ меня окружалъ мракъ. Тамъ мнѣ было больше по себѣ. И въ воздухѣ и на землѣ было такъ тихо, тихо. Наступали холода, поля заиндѣвѣли; слышался то тамъ, то тутъ рѣзкій трескъ въ соломѣ; пищала маленькая мышь, перелетала съ одной верхушки дерева на другую ворона и снова все смолкало. Видѣлъ ли ты въ своей жизни такіе свѣтлые волосы? Нѣтъ. Чудное созданіе съ головы до ногъ, что за прелестный и зрѣлый ротикъ, а въ волосахъ ея струится золото. О, тотъ, могъ бы достать сейчасъ изъ своего мѣшка діадему и преподнести ей! Мнѣ нужно бы найти розовую чешуйку и сдѣлать изъ нея ноготь; тогда я далъ бы ей трубку для ея мужа, да я это сдѣлаю...
   Фалькенбергъ встрѣтилъ меня во дворѣ усадьбы и прошепталъ наскоро:
   -- Она получила отвѣтъ отъ мужа, мы можемъ рубить въ лѣсу деревья. Ты къ этому привыченъ?
   -- Да.
   -- Такъ поди въ кухню. Она тебя спрашиваетъ.
   Я вошелъ и фру сказала:
   -- Гдѣ же это вы были? Идите, пожалуйста, ужинать. Вы уже ужинали? Гдѣ?
   -- У насъ ѣда въ мѣшкахъ.
   -- Это. вовсе не было нужно. Вы и чаю также не хотите? Также нѣтъ? Я получила отвѣтъ отъ мужа. Вы можете рубить деревья? Ну и хорошо. Посмотрите сюда: нужны два дровосѣка. Петръ покажетъ намѣченныя деревья...
   Боже, она стояла рядомъ со мной и водила пальцемъ въ телеграммѣ. Ея дыханье благоухало, какъ у молодой дѣвушки.
   

XVI.

   Въ лѣсу. Петръ -- одинъ изъ работниковъ -- указалъ намъ сюда дорогу. Когда мы говорили съ Фалькенбергомъ, видно было, что онъ вовсе не былъ такъ благодаренъ фру за то, что она доставила намъ работу. Совсѣмъ не за что быть ей благодарными, сказалъ онъ; теперь дорогое время на рабочія руки. Впрочемъ, дровосѣкомъ Фалькенбергъ былъ очень посредственнымъ, у меня же былъ опытъ, пріобрѣтенный въ другихъ странахъ, и въ случаѣ нужды я могъ быть руководителемъ. Съ этимъ Фалькенбергъ согласился.
   И вотъ началъ я.
   При существующемъ устройствѣ обыкновенныхъ лѣсныхъ пилъ, люди должны пилить, лежа на боку. По этой причинѣ количество работы за день не велико, а кромѣ того въ лѣсу остается много скверно спиленныхъ пней. Съ помощью прибора съ конической передачей, который можно привинчивать къ стволу дерева почти у корня, можно было бы пилить обыкновеннымъ образомъ, но такъ, чтобы пила, когда рѣжете, лежала горизонтально. Я началъ вычерчивать части такой машины. Самой большой головоломной работы мнѣ стоило небольшое давленіе, необходимое для пилы. Тутъ была бы пригодна пружина, которую можно заводить, какъ въ часахъ; но давленіе можно получить также при помощи гири. Съ гирей было бы легче справиться, но въ этомъ случаѣ давленіе было бы всегда одинаковое, а по мѣрѣ того, какъ пила углубляется и идетъ туже и туже, тоже давленіе мѣшало бы. Стальная пружина наоборотъ, по мѣрѣ углубленія пилы будетъ ослабѣвать и такимъ образомъ давленіе будетъ всегда подходящее. Я остановился на пружинѣ. Ты увидишь, что ты можешь сдѣлать такой приборъ, и это будетъ самой большой честью твоей жизни.
   Одинъ день проходилъ, какъ другой, мы рубили девятивершковыя деревья снимали съ нихъ вѣтви и кору. Содержаніе было хорошее и обильное; мы брали съ собой въ лѣсъ сухую ѣду и кофе, а горячую пищу получали вечеромъ, когда возвращались домой. Мы хорошенько мылись и одѣвались, чтобы видъ у насъ былъ лучше, чѣмъ у работниковъ, и садились въ кухнѣ, гдѣ горѣла большая лампа, и были три служанки. Фалькенбергъ сошелся съ Эммой.
   Отъ времени до времени изъ комнатъ къ намъ долетали благозвучныя волны рояля; по временамъ къ намъ заходила фру, дѣвически молодая со своей благодатной привѣтливостью.-- Какъ же. сегодня шли дѣла въ лѣсу? скажетъ она бывало; видѣли ли вы медвѣдя? Но однажды вечеромъ она поблагодарила Фалькенберга, что онъ хорошо настроилъ рояль. Ну -- правда? и обвѣтренное лицо Фалькенберга сдѣлалось красивымъ отъ радости, и я почувствовалъ себя гордымъ за него, когда онъ скромно возразилъ: да, мнѣ и самому показалось, что стало немного лучше.
   Или упражненіе сдѣлало его болѣе ловкимъ, или же фру была ему благодарна уже за то, что онъ не испортилъ ея рояля.
   Фалькенбергъ переодѣвался каждый вечеръ въ мое городское платье и никакими судьбами не могъ я взять его обратно, чтобы носить самому, потому что тогда всякій бы подумалъ, что я его занялъ у моего товарища.
   -- Ты можешь оставить у себя мое платье, если отдашь мнѣ Эмму,-- сказалъ я шутя.
   -- Ну, что же бери Эмму,-- отвѣтилъ Фалькенбергъ.
   И мнѣ стало ясно, что между Фалькенбергомъ и Эммой произошло охлажденье. Ахъ, Фалькенбергъ, влюбился также и онъ, какъ и я. Настоящіе-то мы мальчишки.
   -- Ты думаешь, она придетъ къ намъ вечеромъ опять?-- бывало, скажетъ Фалькенбергъ въ лѣсу.
   А я, бывало, отвѣчу:-- я только и могу радоваться, пока капитана нѣтъ.
   -- Да, отвѣчалъ Фалькенбергъ.-- Но слышишь ты, если я только узнаю, что онъ не хорошъ съ ней, тогда держи ухо востро!
   Однажды вечеромъ случилось, что Фалькенбергъ запѣлъ пѣсню А я все время гордился имъ. Вышла фру и сказала, что онъ долженъ повторить свою пѣсню и спѣть еще что-нибудь. Вся кухня была полна его красивымъ голосомъ и фру сказала, будто упавъ съ неба: нѣтъ, ничего подобнаго я еще не слыхала!
   Съ этихъ поръ родилось у меня чувство зависти.
   -- Вы учились пѣть?-- спросила фру.-- Вы знаете ноты?
   -- Да, конечно,-- отвѣтилъ Фалькенбергъ,-- я былъ въ одномъ обществѣ.
   Но вѣдь онъ долженъ бы былъ отвѣтить, что, къ сожалѣнію, онъ ничему не учился, подумалъ я.
   -- Пѣли-ли вы кому раньше когда-нибудь? Слышалъ-ли васъ кто-нибудь?
   -- Да, между прочимъ я пѣлъ на танцевальныхъ вечерахъ, а также на свадьбѣ.
   -- Но слышалъ ли васъ кто-нибудь, понимающій въ этомъ?
   -- Не знаю, право. Да, я думаю.
   -- О, спойте еще что-нибудь!
   И Фалькенбергъ пѣлъ.
   Это приведетъ къ тому, что въ одинъ прекрасный вечеръ онъ пойдетъ прямо въ комнаты, и фру будетъ ему аккомпанировать, подумалъ я. Я сказалъ:
   -- Извините, капитанъ не скоро еще пріѣдетъ?
   -- Да скоро,-- отвѣтила фру вопросительно.-- Зачѣмъ это?
   -- А изъ-за работы.
   -- Развѣ вы уже все срубили, что отмѣчено?
   -- Нѣтъ, еще не все, но... Нѣтъ далеко не все, но...
   -- А-а!-- сказала фру, и у нея промелькнула мысль.-- Я не знаю -- это можетъ быть деньги, такъ...
   Я нашелся и сказалъ:
   -- Да, благодарю васъ.
   Фалькенбергъ ничего не сказалъ.
   -- Вы только скажите мнѣ, любезные. Извольте!-- сказала она и протянула мнѣ бумажку, которую я такъ желалъ.-- А вамъ?
   -- Мнѣ не надо. Спасибо,-- сказалъ Фалькенбергъ.
   Боже, сколько я снова потерялъ, какъ я низко палъ. А Фалькенбергь, этотъ безстыдный субъектъ!-- онъ былъ настолько богатъ, что ему не требовалось, никакого аванса! Въ, этотъ вечеръ я долженъ бы былъ сорвать съ него платье и обнажить его! Чего, конечно, не случилось однако.
   

XVII.

   Время шло.
   -- Если она придетъ опять вечеромъ, я спою "Маковый цвѣтъ",-- казалъ Фалькенбергъ въ лѣсу.-- Я было про него забылъ.
   -- Ты не забылъ ли также и Эмму?-- спросилъ я.
   -- Эмму? Скажу я тебѣ одну вещь, что ты остался точь въ точь такимъ, какимъ былъ раньше.
   -- Развѣ?
   -- Да, внутри такой же. Ты бы могъ спокойно имѣть дѣло съ Эммой прямо на глазахъ у фру. А я этого не. могу.
   -- Ты лжешь,-- отвѣтилъ я полный негодованья.-- Никогда не замѣтишь ты за мной никакой любовной интрижки, пока я тутъ на мѣстѣ.
   -- Да, вотъ и у меня также нѣтъ желанья къ кому-нибудь пойти ночью послѣ того. Какъ ты думаешь, придетъ она вечеромъ? Я забылъ "Маковый цвѣтъ". Послушай-ка.
   И Фалькенбергъ запѣлъ про Маковый цвѣтъ.
   -- Ты чувствуешь себя такимъ счастливцемъ, что умѣешь пѣть,-- сказалъ я,-- но никому изъ насъ все же она не достанется.
   -- Она не достанется? Нѣтъ, слышали вы такую обезьяну?
   -- Но если бы я былъ молодъ, богатъ и красивъ, она таки досталась бы мнѣ,-- сказалъ я.
   -- Да, вотъ какъ. Ну, въ такомъ случаѣ она и мнѣ бы досталась
   -- А теперь это капитанъ. То былъ ты. А до былъ я. Но она сама и цѣлый свѣтъ. И выходить то, что мы оба должны придержать наши мерзкіе языки, говоря о ней,-- сказалъ онъ въ ярости на самого себя за свою мальчишескую болтовню.-- Развѣ это похоже на что-нибудь, чтобы два старыхъ дровосѣка такъ пустословили?
   Мы оба поблѣднѣли и похудѣли, и на печальномъ лицѣ Фалькенберга появилось много морщинъ; мы оба потеряли аппетитъ. Чтобы скрыть наше состояніе другъ отъ друга, я ходилъ, насвистывая веселые танцы, въ то время какъ Фалькенбергъ каждый разъ послѣ обѣда хвастался, что слишкомъ много ѣлъ, и потому ему тяжело и неудобно.
   -- Вы однако мало ѣдите,-- скажетъ бывало фру, когда мы принесемъ обратно слишкомъ много нашей провизіи.-- Ну, какіе это дровосѣки!
   -- Это Фалькенбергъ,-- говорилъ я.
   -- Хе, нѣтъ это онъ,-- говорилъ Фалькенбергъ, -- онъ совсѣмъ отказался отъ ѣды.
   Иногда, если фру просила отъ насъ какой-нибудь услуги, небольшого одолженія, мы наперерывъ старались это исполнить; подъ конецъ мы сами отъ себя носили въ кухню воду и наполняли ящикъ дровами.
   И вотъ однажды Фалькенбергъ одурачилъ меня, сказавъ, что я долженъ принести изъ лѣсу орѣховую трость выбивать ковры, которую фру просила вырѣзать для нея именно меня я никого другого.
   А Фалькенбергъ между тѣмъ продолжалъ пѣть по вечерамъ.
   Тогда у меня явился планъ возбудить у фру ревность.
   Ай, ай, милый человѣкъ, съ ума ты сошелъ, или одурѣлъ: да фру и вниманья не обратитъ на всѣ эти попытки!
   Такъ нѣтъ же, я хочу таки возбудить ея ревность.
   Изъ трехъ служанокъ одна только Эмма была пригодна для эксперимента, и я началъ балагурить съ Эммой.
   -- Эмма, я знаю, что кто-то по тебѣ вздыхаетъ.
   -- Откуда ты это знаешь.
   -- Отъ звѣздъ.
   -- Я предпочла бы узнать это отъ кого-нибудь здѣсь на землѣ.
   -- Да, да, а это также изъ первыхъ рукъ.
   -- Это онъ самъ о себѣ говоритъ,-- сказалъ Фалькенбергъ изъ страха, что его вмѣшаютъ.
   -- Ну, конечно, я говорю о самомъ себѣ. Paratum cor meum...
   Но Эмма была мало любезна, и разговоръ со мной ее не интересовалъ, хотя я и лучше говорилъ, чѣмъ Фалькенбергъ.
   Какъ, даже у Эммы я не могу имѣть успѣха? И я сталъ гордъ и молчаливъ до послѣдней степени и пошелъ моей собственной дорогой; я чертилъ мою машину и дѣлалъ небольшія модели.
   А когда по вечерамъ Фалькенбергъ пѣлъ, а фру его слушала, я искалъ пристанища въ людской, у работниковъ и держался около нихъ. Это было куда достойнѣе. Но тамъ было одно препятствіе: Петръ лежалъ больной и не могъ выносить шума топора или молотка, и когда мнѣ приходилось колотить что-нибудь тяжелое, я долженъ былъ уходить каждый разъ въ сѣни.
   Но по временамъ у меня все же закрадывалась мысль, что фру можетъ быть жалѣетъ таки, что я былъ потерянъ теперь для кухни. Такъ это было въ моихъ глазахъ. Однажды вечеромъ, во время нашей ѣды она сказала мнѣ.
   -- Я слышу, работники говорятъ, что вы заняты машиной?
   -- Это новый видъ пилы, съ которой онъ дурачится,-- сказалъ Фалькенбергъ,-- но она будетъ слишкомъ тяжела.
   На это я ничего не отвѣтилъ, я сталъ хитрить, предпочиталъ страдать. Не такова ли судьба всѣхъ изобрѣтателей быть неоцѣненными? Подожди немного, твое время еще впереди. Временами же я готовъ былъ лопнуть отъ желанья разсказать служанкамъ, что я собственно былъ сыномъ порядочныхъ родителей, но что любовь привела меня на путь заблужденій и вотъ я началъ искать утѣшенія въ бутылкѣ. Ахъ, ахъ, молъ, человѣкъ-то предполагаетъ, а Богъ располагаетъ... Но это когда-нибудь могло дойти до фру.
   -- Я думаю мнѣ тоже лучше приходить по вечерамъ въ людскую,-- сказалъ Фалъкенбергь.
   И я хорошо понялъ, почему Фалькенбергъ хотѣлъ теперь приходить въ людскую; его не просили больше пѣть такъ часто, какъ прежде, по какой бы причинѣ-то ни было.
   

XVIII.

   Пріѣхалъ капитанъ.
   Къ намъ въ лѣсъ пришелъ однажды большого роста, бородатый господинъ и сказалъ:
   -- Я капитанъ Фалькенбергъ. Ну, какъ идутъ дѣла, молодцы.
   Мы почтительно поклонились и отвѣтили, что все идетъ хорошо, спасибо.
   Мы говорили нѣкоторое время о томъ, что мы уже сдѣлали, и что намъ еще оставалось; капитанъ похвалилъ насъ, что у насъ оставались короткіе и ровно опиленные пни. Потомъ онъ сосчиталъ, сколько мы успѣвали въ день, и сказалъ, что такъ обыкновенно всѣ успѣваютъ.
   -- Капитанъ забылъ высчитать воскресные дни,-- сказалъ я.
   -- Вы правы,-- отвѣтилъ онъ;-- въ такомъ случаѣ оно будетъ нѣсколько больше обыкновеннаго. Что нибудь сломано? Пилы цѣлы?
   -- Да.
   -- Никто себя не поранилъ?
   -- Нѣтъ.
   Пауза.
   -- По настоящему вы не должны бы были имѣть у меня содержаніе,-- сказалъ онъ,-- но разъ вы такъ предпочитаете, то при разсчетѣ мы за него высчитаемъ.
   -- Мы будемъ довольны разсчетомъ капитана.
   -- Да, конечно,-- сказалъ даже и Фалькенбергъ.
   Капитанъ прошелъ немного кругомъ по лѣсу и возвратился назадъ.
   -- Лучшей для васъ погоды и желать нельзя,-- сказалъ онъ.-- Совсѣмъ не нужно отгребать снѣгъ.
   -- Да, снѣга совсѣмъ нѣтъ. Но можно бы пожелать, чтобъ было морознѣе.
   -- Зачѣмъ? Вы развѣ слишкомъ горячіе?
   ~ Да это. А главное, пила гораздо лучше идетъ въ промерзшемъ деревѣ.
   -- А вы давно привычны къ этой работѣ?
   -- Да.
   -- Это вы поете?
   -- Нѣтъ, къ сожалѣнью; это онъ.
   -- А, такъ это вы пѣвецъ? Мы однофамильцы.
   -- Да, нѣкоторымъ образомъ, -- отвѣтилъ Фалькенбергъ немного смущенный.-- Я называюсь Ларсомъ Фалькенбергомъ, какъ сказано въ моемъ аттестатѣ.
   -- Откуда вы?
   -- Изъ Дронтгеймскаго округа.
   Капитанъ пошелъ домой. Онъ былъ привѣтливъ, говорилъ коротко и опредѣленно. Ни одной улыбки, ни одной шутки. У него были доброе, нѣсколько обыкновенное лицо.
   Съ этихъ поръ Фалькенбергъ пѣлъ только въ людской, или снаружи; пѣніе въ кухнѣ прекратилось благодаря капитану. Фалькенбергъ хандрилъ и говорилъ мрачно, что чортъ возьми, какая, тоска вся эта жизнь; хоть возьми да повѣсься въ одинъ прекрасный день. Однако его отчаяніе продолжалось недолго. Въ одно изъ воскресеній онъ пошелъ въ усадьбѣ, гдѣ настраивалъ фортепіано и попросилъ дать ему аттестаты.
   Вернувшись, онъ показалъ мнѣ бумаги и сказалъ:
   -- Онѣ могутъ въ нуждѣ пригодится.
   -- Такъ ты уже не повѣсишься теперь?
   -- У тебя на это больше причины, чѣмъ у меня, -- отвѣтилъ Фалькенбергъ. Но и я тоже не былъ удрученъ по прежнему. Когда до капитана дошелъ слухъ о моей машинѣ, онъ пожелалъ узнать о ней сейчасъ же подробнѣе. При первомъ же взглядѣ на мои чертежи, онъ увидѣлъ, что они несовершенны, такъ какъ я чертилъ на маленькихъ клочкахъ бумаги, не имѣя даже циркуля; онъ одолжилъ мнѣ большую готовальню и научилъ меня строительнымъ разсчетамъ. Капитанъ также боялся, что моя пила будетъ слишкомъ не поворотлива.
   -- Но все же продолжайте надъ ней работать, и дѣлайте все въ опредѣленномъ масштабѣ.
   А между тѣмъ я понялъ, что хорошо сдѣланная модель даетъ болѣе полное представленіе о машинѣ, и когда мои чертежи были готовы, я задался мыслью вырѣзать модель изъ дерева. Такъ какъ у меня не было токарнаго ставка, то я долженъ былъ выточить руками два вала, нѣсколько колесъ и винтовъ. Я былъ такъ погруженъ въ эту работу, что въ воскресенье прозѣвалъ звонокъ къ обѣду. Пришелъ капитанъ и позвалъ меня:-- Пора обѣдать!-- Увядавши что я дѣлаю, онъ предложилъ, что поѣдетъ завтра днемъ къ кузнецу и закажетъ ему все, что мнѣ нужно.-- Дайте мнѣ только мѣрки,-- сказалъ онъ.-- Не нужны ли вамъ также инструменты? Хорошо. Пилу? Нѣсколько буравовъ. Винты. Тонкій буравчикъ? Больше ничего?
   Онъ все записалъ. Онъ былъ безподобенъ.
   Въ этотъ вечеръ, послѣ ужина, когда я собирался пойти въ людскую, меня позвала фру. Она стояла во дворѣ, въ тѣня отъ кухоннаго окна, но затѣмъ прошла впередъ.
   -- Мой мужъ замѣтилъ, что вы слишкомъ легко одѣты, -- сказала она.-- Я не знаю право... возьмите вотъ это.
   И она свалила мнѣ на руки цѣлый костюмъ.
   Я благодарилъ, бормоталъ, заикался. Я и самъ могъ бы купить себѣ костюмъ скоро, торопиться некуда, мнѣ ничего не нужно...
   -- Я хорошо знаю, что вы сами можете купить, но... У вашего товарища такое хорошее платье, а вы... Да, непремѣнно возьмите...
   И она сейчасъ же убѣжала въ комнаты, будто молодая дѣвушка, которая испугалась, что была слишкомъ любезна. Я долженъ былъ прокричать ей вслѣдъ мое послѣднее спасибо. Когда черезъ день вечеромъ пришелъ капитанъ съ моимъ валомъ и колесами, я воспользовался случаемъ, чтобы поблагодарить его за костюмъ.
   -- Ну, вотъ какъ,-- отвѣтилъ онъ. Это моя жена находила... Впору-ли онъ вамъ?
   -- Да, впору.
   -- Ну и хорошо. Да, да, это моя жена, которая... Да, вотъ колеса. А вотъ инструменты. Спокойной ночи!
   Они оба, разумѣется, одинаково склонны оказывать благодѣянія. Но когда они это сдѣлаютъ, они сваливаютъ вину другъ на друга. Да, это вѣроятно, такое супружество, которое только грезится здѣсь на землѣ мечтателямъ.
   

XIX.

   Лѣсъ стоитъ обнаженный, безъ листвы и молчаливый безъ птичьихъ звуковъ. Лишь однѣ вороны около 5 часовъ утра покричать, покричатъ и разсѣются затѣмъ по полямъ. Мы ихъ видимъ, когда идемъ съ Фалькенбергомъ въ лѣсъ; это выводки нынѣшняго года, не научившіеся еще бояться свѣта: они прыгаютъ по тропинкамъ совсѣмъ у нашихъ ногъ.
   Потомъ мы встрѣчаемъ зяблика, лѣсного воробья. Онъ прогулялся по лѣсу и возвращается теперь къ людямъ, среди которыхъ онъ любилъ бывать и знакомиться съ ними всесторонне. Маленькій, чудный зябликъ! По настоящему это перелетная птица, но родители научили его зимовать на сѣверѣ; а теперь и онъ въ свою очередь учитъ дѣтей, что зимовать только и идетъ на сѣверѣ. Но у него кочевая кровь, онъ продолжаетъ оставаться странникомъ. Въ одинъ прекрасный день онъ собирается со всѣми своими и всѣ вмѣстѣ летятъ на много церковныхъ приходовъ дальше, совсѣмъ къ другимъ людямъ, съ которыми онъ также хочетъ познакомиться; тогда осиновая роща стоить пустая, и можетъ пройти цѣлая недѣля, прежде чѣмъ новая стая этихъ крылатыхъ существъ не прилетитъ въ осиновую рощу...
   Боже мой, сколько разъ смотрѣлъ я на зябликовъ и забавлялся ими.
   Фалькенбергъ какъ то разсказалъ, что онъ теперь исправился. За зиму онъ хочетъ отложить сто кронъ изъ того, что получитъ за настройку и рубку, и поладить снова съ Эммой.-- И я прикончу со вздохами по дамамъ высшаго круга и возвращусь къ себѣ равнымъ, сказалъ онъ.
   И онъ былъ правъ.
   Въ субботу вечеромъ мы закончили работу раньше обыкновеннаго, такъ какъ собрались идти въ лавку; намъ нужны были рубашки, табакъ и вино.
   Когда я стоялъ въ мелочной лавкѣ, мнѣ попался на глаза маленькій рабочій ящичекъ, выложенный чешуйками, одинъ изъ тѣхъ ящичковъ, которые въ старое время моряки покупали въ портовыхъ городахъ и привозили оттуда своимъ возлюбленнымъ. Нѣмцы привозятъ ихъ и теперь массами. Я купилъ ящичекъ, чтобы изъ одной изъ чешуекъ сдѣлать ноготь для моей трубки.-- Зачѣмъ понадобился тебѣ ящичекъ?-- спросилъ Фалькенбергъ;-- это для Эммы. У него проснулась ревность и чтобы не отстать онъ купилъ для нея шелковый платокъ.
   По дорогѣ домой мы пили вино и болтали. Фалькенбергъ все продолжалъ ревновать. Тогда я выбралъ нужную мнѣ чешуйку, вынулъ ее и отдалъ ему ящичекъ; послѣ этого мы стали снова друзьями.
   Становилось совсѣмъ темно, луны не было. Вдругъ мы услыхали музыку въ одномъ домѣ на холмѣ; мы сообразили, что тамъ танцы такъ какъ огонь мелькалъ, какъ маячный. Мы пойдемъ теперь туда, сказалъ Фалькенбергъ.
   Мы были оба въ хорошемъ настроеніи.
   Когда мы подошли къ дому, мы натолкнулись на нѣсколькихъ парней и дѣвушекъ, которые прохлаждались, стоя снаружи.
   -- Нѣтъ, посмотри-ка и Эмма тутъ!-- вскрикнулъ Фалькенбергъ добродушно; онъ вовсе не пришелъ въ негодованіе отъ того, что Эмма пришла сюда безъ него.-- Эмма, поди-ка сюда, у меня есть кое-что для тебя.
   Онъ воображалъ, что было достаточно добраго слова, но Эмма отъ него отвернулась и вошла въ комнату. Когда Фалькенбергъ двинулся было за ней, ему загородили дорогу и ему стало ясно, что ему ничего съ этимъ не подѣлать.
   -- Но вѣдь Эмма же тамъ. Попроси ее выйти.
   Она не вышла. Эмма теперь съ сапожникомъ Маркомъ.
   Фалькенбергъ былъ пораженъ. Такъ онъ долго былъ холоденъ съ Эммой, что она бросила его. Когда онъ продолжалъ стоять, точно свалившись съ неба, нѣкоторыя изъ дѣвушекъ начали его высмѣивать: онъ не получилъ денегъ на масло и обѣднѣлъ, бѣдняга! {Норвежская пословица. Перев.}
   Фалькенбергъ въ присутствіи всѣхъ подносилъ ко рту бутылку и пилъ, затѣмъ, вытеревъ ее рукой, передавалъ ее сосѣду. Отношеніе къ намъ улучшилось, мы были славные малые, въ карманахъ у насъ были бутылки, которыя мы пускали по рукамъ; къ тому же мы были чужими и вносили нѣкоторое разнообразіе. Фалькенбергъ разсказывалъ много забавнаго про сапожника Марка, котораго онъ постоянно называлъ Лукой.
   Танцы въ комнатѣ шли своимъ чередомъ, но ни одна изъ дѣвушекъ отъ насъ не уходила.-- Бьюсь объ закладъ, что Эммѣ тоже хочется выйти къ намъ, сказалъ хвастливо Фалькенбергъ. Елена, Раннаугъ и Сара, когда выпивали, благодарили, по обычаю, за руку, но другія, болѣе образованныя, говорили просто: Спасибо за угощенье! За Еленой началъ ухаживать Фалькенбергъ, онъ бралъ ее за талію и заявилъ наконецъ, что хочетъ придти къ ней ночью. Когда они начали отъ насъ уходить все дальше и дальше, ихъ никто изъ оставшихся не останавливалъ. Всѣ мы раздѣлились попарно и пошли каждый своей дорогой въ лѣсъ. Мнѣ досталась Сара.
   Когда мы возвратились изъ лѣсу, Раннаугъ все еще стояла около дома и прохлаждалась. Ну, что за дѣвка, неужели она простояла тутъ все время. Я взялъ ее за руку и поговорилъ съ ней немного, она только хихикала и ничего не отвѣчала. Когда мы пошли съ ней къ лѣсу, мы слышали въ темнотѣ, какъ Сара кричала намъ въ догонку: Раннаугъ, возвратись, пойдемъ лучше домой! Но Раннаугъ ничего не отвѣчала, она была такая неразговорчивая, съ молочной кожей, большая и тихая.
   

XX.

   Выпалъ первый снѣгъ, который тутъ же и растаялъ; но до зимы все же было уже не далеко. Близилась также къ концу и наша работа у капитана, дѣла оставалось пожалуй не больше, чѣмъ на 2 недѣли. А что предпримемъ мы потомъ? Или желѣзнодорожныя работы въ горахъ, или можетъ быть, случится въ той или другой усадьбѣ рубить деревья. Но Фалькенбергъ былъ скорѣе за желѣзнодорожныя работы.
   Но моя машина не могла быть готова въ такое короткое время. У насъ у каждаго были свои заботы; кромѣ машины мнѣ оставалось еще пристроить ноготь къ трубкѣ; и для всего этого вечерняго времени мнѣ было мало. Фалькенбергу же нужно было придти къ соглашенію съ Эммой. А это было такъ трудно и подвигалось такъ медленно,-- она оставалась съ сапожникомъ Маркомъ, хорошо же; и Фалькенбергъ въ отместку ей въ минуту такого настроенія подарилъ Еленѣ шелковый платокъ и ящичекъ съ чешуйками.
   Фалькенбергъ попалъ въ затруднительное положеніе и сказалъ:
   -- Со всѣхъ сторонъ, только и есть, что досада, безсмыслица и чертовщина.
   -- Ну, неужели?
   -- Да, это на меня похоже, если хочешь знать. Въ горахъ ее со мной не будетъ.
   -- Такъ, значитъ, ее таки удерживаетъ Маркъ сапожникъ?
   Фалькенбергъ мрачно промолчалъ.
   -- Да и пѣть мнѣ больше не приходится,-- сказалъ онъ немного погодя.
   И у насъ зашелъ разговоръ о капитанѣ и его женѣ. У Фалькенберга было дурное предчувствіе, что между ними не все ладно.
   У, пустомеля!
   Я сказалъ:
   -- Извини, ты въ этомъ ровно ничего не смыслишь.
   -- Вотъ какъ,-- отвѣтилъ онъ горячо, и горячась все больше и больше онъ сказалъ:-- ты, можетъ быть, видѣлъ, что они не спускаютъ глазъ другъ съ друга и радуются другъ на друга? А я никогда не слыхалъ, чтобъ они сказали другъ другу слово.
   Идіотъ, болтунъ.
   -- Я не понимаю, какъ ты сегодня пилишь,-- хныкалъ я.-- Посмотри, что за разрѣзъ у тебя выходить.
   -- У меня выходить?-- я думаю, мы оба въ этомъ участвуемъ.
   -- Хорошо, значить лѣсъ слишкомъ талый, возьмемся лучше за топоры.
   Мы долго рубили, каждый самъ по себѣ, оба рѣзкіе и сердитые. И что онъ только осмѣлился на нихъ налгать, что они никогда не говорятъ другъ съ другомъ ни слова? Но, Боже мой, вѣдь онъ таки правъ. У Фалькенберга есть чутье, онъ знаетъ людей.
   -- Но съ нами они, во всякомъ случаѣ, хорошо другъ о другѣ отзываются,-- сказалъ я.
   Фалькенбергъ только рубилъ.
   А я продолжалъ объ этомъ думать.
   -- Да, ты, можетъ быть, и правъ, что это не такое супружество, о которомъ греэятъ мечтатели, но...
   Но для Фалькенберга это были пустыя слова, онъ ничего въ нихъ не понялъ.
   Послѣ обѣда, во время отдыха я возобновилъ съ нимъ бесѣду.
   -- А ты сказалъ, что если онъ не хорошъ съ ней, то пусть держитъ ухо востро.
   -- Да, я это сказалъ. Но... Развѣ я сказалъ, что онъ съ ней не хорошъ?-- спросилъ Фалькенбергъ раздраженно. Но они устали другъ отъ друга, это такъ. Если одинъ входить, выходить другой. Если онъ о чемъ нибудь говорить въ кухнѣ, она стоить, какъ мертвая, со скучающими глазами и не слушаетъ его.
   Мы долго затѣмъ рубили и думали каждый.
   -- Я, пожалуй, буду принужденъ поколотить его, -- сказалъ Фалькенбергъ.
   -- Кого это?
   -- Луку.
   Я окончилъ свою трубку и послалъ ее съ Эммой капитану. Ноготь выглядѣлъ совсѣмъ какъ настоящій, а съ новыми инструментами, которые у меня теперь были, я могъ вырѣзать его какъ разъ по пальцу и укрѣпить снизу такъ, что два маленькихъ мѣдныхъ гвоздика были незамѣтны. Я былъ доволенъ своей работой.
   Вечеромъ, во время ужина пришелъ капитанъ въ кухню съ трубкой и поблагодарилъ меня за нее; одновременно я убѣдился въ справедливости догадки Фалькенберга; фру вошла въ кухню только послѣ того, какъ оттуда вышелъ капитанъ.
   Капитанъ хвалилъ меня за трубку, спрашивалъ, какъ прикрѣпился ноготь, называлъ меня художникомъ и мастеромъ. При этомъ была вся кухня; и то, что капитанъ называлъ меня мастеромъ, такъ что она это слышала, имѣло большее значенье. Въ эту минуту, думается, я могъ бы имѣть успѣхъ и у Эммы.
   Въ эту ночь произошло нѣчто, что научило меня страху.
   Ко мнѣ на чердакъ вошелъ женскій трупъ и, протягивая впередъ лѣвую руку, указалъ мнѣ на большой палецъ, на которомъ ногтя не было; я покачалъ головой, что, молъ, у меня правда былъ когда то ноготь, но что я бросилъ его и замѣнилъ его чешуйкой. Но трупъ все продолжалъ стоять, а я лежалъ и стылъ отъ страха. Мнѣ удалось наконецъ проговорить, что я къ сожалѣнью ничего съ этимъ не могу больше подѣлать и что онъ можетъ итти себѣ съ Богомъ. Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ... Тогда трупъ направился прямо ко мнѣ, я протянулъ впередъ два кулака и испустилъ холодящій душу крикъ; одновременно я прижалъ Фалькенберга прямо къ стѣнѣ.
   -- Что это такое?-- вскрикнулъ Фалькенбергъ. Во имя Христа!
   Я проснулся весь мокрый отъ пота и открылъ глаза. Лежа съ открытыми глазами, я видѣлъ, какъ медленно исчезалъ трупъ въ темнотѣ комнаты.
   -- Это трупъ,-- простоналъ я.-- Ему нуженъ его ноготь.
   Фалькенбергъ быстро вскочилъ на постели, также совершенно проснувшись.
   -- Я его вижу,-- сказалъ онъ.
   -- И ты также? Видишь ты палецъ? Ухъ!
   -- Ну, не хотѣлъ бы я быть въ твоей шкурѣ ни за что на свѣтѣ.
   -- Пусти меня лечь къ стѣнѣ! попросилъ я.
   -- А гдѣ же я тогда лягу?
   -- Тебѣ не опасно, ты можешь лечь и впереди.
   -- Чтобъ она пришла и схватила меня перваго? Нѣтъ, спасибо. Послѣ этого Фалькенбергъ снова легъ и закрылъ лицо одѣяломъ. Одну минуту я было думалъ сойти внизъ и лечь у Петра; онъ уже поправляется и конечно не заразитъ меня. Но я не имѣлъ храбрости спуститься съ лѣстницы.
   Я пережилъ плохую ночь.
   Утромъ я вездѣ искалъ ноготь и нашелъ его между опилками и стружками на полу. Я взялъ и зарылъ его по дорогѣ въ лѣсъ.
   -- Оно выходить такъ, что ты долженъ снести ноготь туда, гдѣ ты его взялъ,-- сказалъ Фалькенбергъ.
   -- До того мѣста много миль, это было бы настоящее путешествіе.
   -- Спрашивается, не заклинаетъ ли она тебя? Она не желаетъ, можетъ быть, чтобы палецъ былъ тамъ, а ноготь тутъ...
   Но я сдѣлался уже снова храбрымъ, дневной свѣтъ дѣлалъ меня смѣльчакомъ, я смѣялся надъ суевѣріемъ Фалькенберга и сказалъ, что его точка зрѣнія лишена научности.
   

XXI.

   Однажды вечеромъ въ усадьбу пріѣхали чужіе люди и такъ какъ Петръ былъ боленъ, а другой работникъ былъ еще мальчикъ, то я долженъ былъ взять лошадей. Изъ повозки вышла дама.-- Капитанъ, конечно, дома? спросила она. При стукѣ экипажа въ окнахъ показались лица, зажглись лампы на подъѣздѣ и въ комнатахъ, вышла фру и вскрикнула: -- Это ты, Елизавета? я тебя такъ ждала. Добро пожаловать.
   Это была фрекенъ Елизавета изъ пастырской усадьбы.
   -- Онъ тутъ?-- спросила она въ изумленьи.
   -- Кто?
   Это она спрашивала обо мнѣ. Она меня узнала.
   Обѣ молодыя дамы пришли спустя день къ намъ въ лѣсъ. Я сперва боялся, что слухъ о нашей ѣздѣ на чужихъ лошадяхъ дошелъ до пастырской усадьбы, но, не услыхавъ о томъ ни слова, я успокоился.
   -- А съ водопроводомъ дѣло идетъ хорошо, -- сказала фрекенъ Елизавета.
   -- Пріятно слышать.
   -- Съ водопроводомъ?-- спросила фру.
   -- Да, онъ дѣлалъ у насъ водопроводъ. Въ кухню и оба этажа. Мы отвертываемъ только кранъ. Ты бы и у себя должна была это устроить.
   Я отвѣтилъ, что, конечно, сдѣлать это можно.
   -- Почему же не сказали вы этого моему мужу?
   -- Нѣтъ, я ему говорилъ объ этомъ. Онъ собирался посовѣтоваться съ фру.
   Мучительная пауза. Даже о такихъ вещахъ, которыя близко касались фру, онъ ни разу не говорилъ съ ней. Я сказалъ, чтобы что нибудь сказать:
   -- Во всякомъ случаѣ теперь уже поздно и зима застала бы насъ раньше окончанія работы. А весной дѣло другое.
   Фру будто бы вернулась откуда то издалека.
   -- Впрочемъ я теперь вспоминаю, что разъ какъ то онъ говорилъ объ этомъ,-- сказала она.-- Что мы совѣтовались. Но было уже поздно. Послушай, Елизавета, развѣ не интересно видѣть такую рубку деревьевъ?
   Иногда мы употребляли веревку, чтобы направить дерево при его паденіи, и вотъ Фалькенбергъ укрѣпилъ эту веревку высоко на деревѣ, которое стояло и шаталось.
   -- Для чего вы это дѣлаете?
   -- Чтобы дерево падало по правильному направленію, началъ я объяснять.
   Но фру не хотѣла больше слушать моихъ разговоровъ, она повторила свой вопросъ, обращаясь прямо къ Фалькенбергу:
   -- Развѣ въ этомъ случаѣ не всѣ направленія одинаково правильны?
   Тогда Фалькенбергъ долженъ былъ сказать:
   -- О, нѣтъ, мы должны направлять дерево, чтобы оно, падая не сломало слишкомъ много молодыхъ деревьевъ.
   -- Ты слышала?-- сказала фру своей подругѣ,-- ты слышала его голосъ? Это онъ поетъ.
   Какъ я горевалъ, что говорилъ такъ много и не замѣтилъ ея желанья! Я покажу ей, что я понялъ ея выговоръ.
   А впрочемъ развѣ не во фрекенъ Елизавету былъ я влюбленъ, а развѣ не была она по прежнему причудлива и также красива, нѣтъ въ тысячу разъ красивѣе той, другой. И я рѣшилъ поступить работникомъ къ ея отцу... Теперь я принялъ за правило, каждый разъ, что фру говорила со мной, посмотрѣть сперва на Фалькенберга, потомъ на нее и подождать съ отвѣтомъ, будто я боялся, что то былъ не мой чередъ. Мнѣ показалось, что ей становилось немного не по себѣ отъ того, что я такъ дѣлалъ, и она разъ сказала со смущенной улыбкой:-- Это я васъ спрашиваю, любезный.
   Эта улыбка и эти слова... Мое сердце затрепетало отъ радости, я началъ рубить со всей, пріобрѣтенной мною силой, дѣлалъ глубокіе удары и работа шла легко, какъ игра. И что говорилось около, я только слышалъ урывками.
   -- Я имъ спою сегодня вечеромъ,-- сказалъ Фалькенбергъ, когда мы оставались одни.
   Пришелъ вечеръ.
   Я стоялъ во дворѣ и съ минуту разговаривалъ съ капитаномъ. У насъ оставалось работы въ лѣсу на 3--4 дня.
   -- А куда же вы затѣмъ пойдете?
   -- На постройку желѣзной дороги.
   -- Вы, можетъ быть, будете нужны здѣсь,-- сказалъ капитанъ;-- я хочу провести дорогу къ шоссе, эта слишкомъ крута. Подите сюда, я вамъ покажу.
   Онъ повелъ меня на южную сторону главнаго зданія и началъ показывать, хотя было уже нѣсколько темно.
   -- А когда дорога будетъ готова, найдется не то, такъ другое, а тамъ уже ясно и весна придетъ,-- сказалъ онъ.-- И можно начать водопроводъ. А впрочемъ воть и Петръ боленъ; и больше такъ продолжаться не можетъ, мнѣ необходимъ помощникъ дворника.
   Вдругъ мы услыхали, что Фалькенбергъ запѣлъ. Въ комнатѣ былъ свѣтъ, Фалькенбергъ былъ тамъ и ему аккомпанировали на роялѣ. До насъ долетѣла оттуда благозвучная волна необыкновеннаго голоса и я задрожалъ противъ моей воли.
   Капитанъ изумился и посмотрѣлъ на окно.
   -- Ну,-- сказалъ онъ вдругъ,-- оно конечно, и съ дорогой лучше подождать до весны. На сколько времени, говорите вы, у васъ работы въ лѣсу?
   -- Дня на 3, на 4.
   -- Хорошо, значитъ 3, 4 дня, и на томъ мы въ этомъ году покончимъ.
   Вотъ такъ удивительно быстрое рѣшенье! подумалъ я.
   Я сказалъ:
   -- Но строить дорогу весной нѣтъ никакого основанія, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ зимой даже лучше. Будемъ взрывать камень, засыпать рвы мусоромъ.
   -- Да, это я хорошо знаю, но... Но я долженъ пойти въ комнаты и послушать пѣніе.
   Капитанъ пошелъ.
   Я подумалъ: это онъ дѣлаетъ, разумѣется, изъ вѣжливости, онъ хочетъ выразить сочувствіе тому, что Фалькенбергъ позванъ въ комнаты. Но въ дѣйствительности онъ съ большей охотой разговаривалъ бы со мной.
   Какое это было съ моей стороны самомнѣніе и какъ я ошибался!
   

XXII.

   Болѣе крупныя части моей пилы были готовы, я могъ собрать ее и испробовать. У моста, ведущаго на сѣновалъ, остался пень отъ сваленной вѣтромъ осины; я укрѣпилъ мой аппаратъ къ этому пню и сразу убѣдился, что пила могла пилить. Ага, теперь помалкивайте только вы, мелюзга, моя задача рѣшена. Для самой пилы я купилъ чудовищной величины пружину, вдоль всей спинки которой я сдѣлалъ зубья; эти зубья во время пилки цѣплялись за небольшое зубчатое колесо, которое было мною употреблено для предупрежденья тренія и которое приводилось въ движенье помощью другой пружины. Самую пружину я вначалѣ сдѣлалъ изъ широкой планшетки отъ корсета, которую взялъ у Эммы, но она при пробѣ оказалась слишкомъ слабой, тогда я сдѣлалъ новую пружину изъ пластины пилы, у которой я сперва срѣзалъ зубья, всего въ 6 миллим. шириною. Но эта новая пружина оказалась слишкомъ сильной. Тогда лучше всего мнѣ вывернуться изъ затрудненья -- было заводить пружину только на половину, а когда она развертывалась, снова ее заводить.
   Я къ сожалѣнію не достаточно былъ знакомъ съ теоріей, и все время долженъ былъ провѣрять себя на опытѣ, а это задерживало мою работу. Такимъ образомъ я долженъ былъ забраковать всю коническую передачу, которая, оказалось, работала слишкомъ тяжело и передѣлать мои аппаратъ по болѣе простой системѣ.
   Было воскресенье, когда я принесъ мою машину къ осиновому пню, новыя, бѣлыя, деревянныя части ея и блестящая пила сверкали на солнцѣ. Въ окнахъ скоро появились лица, капитанъ вышелъ наружу, На мой поклонъ онъ не отвѣтилъ, но шелъ прямо впередъ, пристально смотря на мою машину.
   -- Какъ же это выходитъ?
   Я привелъ пилу въ движенье.
   -- Смотрите-ка, я думаю, и правда!
   Вышли также фру и фрекенъ Елизавета, вышли всѣ служанки и вышелъ Фалькенбергъ. А я пустилъ въ ходъ пилу. Ну, каково? теперь только помалкивайте всѣ вы, мелюзга!
   Капитанъ сказалъ:
   -- Не много-ли будетъ отнимать времени прикрѣпленіе этого аппарата къ каждому дереву?
   -- Но за то часть времени будетъ выигрываться гораздо болѣе легкой пилкой. Здѣсь совсѣмъ не придется отдыхать.
   -- Почему нѣтъ?
   -- Потому что давленіе въ бокъ достигается пружиной. А именно это-то давленіе и утомляетъ людей наибольше.
   -- А остальное время?
   -- Я намѣренъ выбросить весь винтъ, а на его мѣсто сдѣлать зажимъ, который можно насадить съ одного маха. У зажима будетъ рядъ зазубринъ и его можно будетъ приладить къ дереву всякой толщины.
   Я показалъ ему чертежъ этого зажима, который у меня не было времени изготовить.
   Капитанъ самъ привелъ въ движенье пилу и послѣ того зналъ, какой это требуетъ силы. Онъ сказалъ:
   -- Но вопросъ, не будетъ-ли слишкомъ тяжело работать пилой, которая слишкомъ вдвое шире обыкновенной.
   -- Конечно, -- сказалъ Фалькенбергъ,-- это можно себѣ представить.
   Всѣ посмотрѣли сперва на Фалькенберга, а затѣмъ на меня.
   Теперь была моя очередь говорить.
   -- Одинъ человѣкъ, можетъ двигать нагруженный вагонъ на колесахъ, -- отвѣтилъ я.-- А здѣсь два человѣка будутъ толкать туда и обратно пилу, которая скользить на 2-хъ катающихся катушкахъ, которыя въ свою очередь бѣгаютъ на двухъ стальныхъ прутьяхъ, смазываемыхъ масломъ. Работать такою пилой будетъ значительно легче, чѣмъ старой, а въ нуждѣ ею можетъ пилить даже одинъ человѣкъ.
   -- Я это считаю почти невозможнымъ.
   -- Посмотримъ.
   Фрекенъ Елизавета спросила полушутя:
   -- Но скажите теперь мнѣ, ровно ничего въ этомъ не понимающей, почему не лучше перепиливать дерево такъ, какъ это дѣлалось въ старое время.
   -- Онъ хочетъ уничтожить необходимость надавливанья въ бокъ для того, кто пилитъ,-- объяснилъ капитанъ.-- И совершенно правильно, что этой пилой можно сдѣлать горизонтальный разрѣзъ и съ тѣмъ же родомъ давленія, которое необходимо для пилы, рѣжущей вертикально. Представьте себѣ: вы нажимаете внизъ, а отдаетъ въ бокъ. Скажите мнѣ,-- обратился онъ ко мнѣ,-- вы не думаете, что нажимая на концы пилы, можно сдѣлать выпуклый разрѣзъ?
   -- Во первыхъ этому препятствуютъ эти двѣ катушки, на которыхъ лежитъ пила.
   -- Да онѣ нѣсколько помогаютъ. Ну, а во вторыхъ?
   -- А во вторыхъ этимъ аппаратомъ невозможно сдѣлать выпуклый разрѣзъ, если бы даже этого хотѣть. Пила имѣетъ спинку въ формѣ буквы Т, что дѣлаетъ ее практически несгибаемой.
   Я думаю, капитанъ дѣлалъ мнѣ многія возраженія противъ собственнаго убѣжденія. Со своими познаніями онъ могъ отвѣтить на все лучше, чѣмъ я. Но за то были другія вещи, которыя просмотрѣлъ капитанъ, но которыя доставляли мнѣ заботы. Машина, которую нужно возить по лѣсу, не должна была быть нѣжной конструкціи, такъ напр. я боялся, что стальные прутья, получивъ толчки, или могли сломаться, или такъ согнуться, что катушки не будутъ по нимъ скользить. Тутъ слѣдовало обойтись безъ стальныхъ прутьевъ и приладить катушки подъ спинкой пилы.
   Такимъ образомъ моя машина была еще далеко не готова...
   Капитанъ пришелъ къ Фалькенбергу и сказалъ:
   -- Вы, конечно, ничего не имѣете противъ того, чтобы везти завтра нашихъ дамъ въ далекій путь: Петръ все еще очень боленъ.
   -- Нѣтъ, вотъ крестъ, что я ничего не имѣю противъ.
   -- Это уѣзжаетъ назадъ, къ себѣ въ усадьбу, фрекенъ,-- сказалъ капитанъ, уходя.-- Вы должны выѣхать въ шесть часовъ.
   Фалькенбергъ былъ радъ и доволенъ этимъ предложеньемъ и спрашивалъ меня, шутя, не завидую-ли я ему. Но я въ дѣйствительности ничуть не завидовалъ. Мнѣ, можетъ быть, на минуту было больно, что моему товарищу отдаютъ предпочтеніе, но мнѣ куда больше хотѣлось быть наединѣ съ самимъ собой въ лѣсу, среди тишины, чѣмъ сидѣть на козлахъ и мерзнуть.
   Фалькенбергъ былъ въ прекрасномъ настроеніи и сказалъ:
   -- Ты совсѣмъ позеленѣлъ отъ зависти, ты долженъ бы былъ что нибудь принять противъ этого,-- немного американскаго масла.
   Все время до обѣда онъ возился съ приготовленіями къ путешествію, мылъ экипажъ, смазывалъ колеса, пересматривалъ упряжь. А я ему помогалъ.
   -- Ты, конечно, не умѣешь править парой,-- сказалъ я ему, чтобы его позлить.-- Но я научу тебя самому необходимому завтра утромъ, передъ отъѣздомъ.
   -- Мнѣ кажется, грѣшно болѣть только изъ за того, чтобъ сберечь на 10 ере американскаго масла,-- отвѣтилъ онъ.
   Но между нами ничего не было, кромѣ шутокъ и веселости.
   Вечеромъ пришелъ ко мнѣ капитанъ и сказалъ:
   -- Мнѣ хотѣлось поберечь васъ для себя и послать съ дамами вашего товарища, но фрекенъ Елизавета потребовала васъ.
   -- Меня?
   -- Такъ какъ вы старые знакомые.
   -- Ну, мой товарищъ также не опасный человѣкъ.
   -- Вы имѣете что нибудь противъ поѣздки?
   -- Нѣтъ.
   -- Хорошо, тогда поѣдете вы.
   У меня сейчасъ же мелькнула мысль:-- Ага, теперь дамы предпочитаютъ уже меня, потому что я изобрѣтатель и владѣлецъ пилы, а когда я хорошенько начищусь, у меня и видъ хорошій, превосходный видъ.
   Фалькенбергу же капитанъ объяснилъ, будто для того, чтобъ поубавить моего тщеславія: фрекенъ Елизавета должна была привезти меня въ усадьбу, чтобы отецъ могъ еще разъ предложить мнѣ остаться у нихъ работникомъ. Таковъ былъ между нею и ея отцомъ уговоръ.
   Я думалъ и думалъ объ этомъ объясненьи.
   -- Но если ты останешься въ пасторской усадьбѣ, то ничего не выйдетъ изъ нашихъ желѣзнодорожныхъ работъ,-- сказалъ Фалькенбергъ.
   Я отвѣтилъ:
   -- Я не останусь.
   

XXIII.

   Я выѣхалъ раннимъ утромъ съ двумя дамами въ закрытомъ экипажѣ.
   Въ началѣ было очень холодно; мое шерстяное одѣяло очень мнѣ пригодилось и я поперемѣнно его надѣвалъ, то на колѣни, то на плечи, какъ шаль.
   Я ѣхалъ дорогой, по которой мы шли съ Фалькенбергомъ и одно за другимъ вспоминалъ пройденныя мѣста: тутъ и тутъ Фалькенбергъ настраивалъ фортепіано, тутъ мы слышали кривъ дикихъ гусей...
   Взошло солнце, стало тепло, часы проходили; на одномъ перекресткѣ дамы постучали въ окно и сказали, что пора обѣдать.
   По солнцу я видѣлъ, что дамамъ слишкомъ рано обѣдать, но для меня это было подходяще, такъ какъ мы обѣдали съ Фалькенбергомъ въ 12 часовъ. Поэтому я ѣхалъ дальше.
   -- Не можете-ли вы остановиться? закричали дамы.
   -- Вѣдь вы обѣдаете въ 8 часа... Я думалъ...
   -- Но мы голодны.
   Я отъѣхалъ съ экипажемъ въ сторону, выпрягъ лошадей, далъ имъ корму и принесъ воды. Такъ эти чудные люди устроили себѣ обѣденное время въ мой часъ?
   -- Пожалуйста!-- закричали мнѣ.
   Такъ какъ я не могъ присоединиться къ другимъ за этимъ обѣдомъ, то я остался около лошадей.
   -- Ну что же?-- сказала фру.
   -- Будьте любезны, дайте мнѣ что нибудь,-- сказалъ я.
   Онѣ давали мнѣ обѣдъ и все думали, что мнѣ не достаточно; я вытащилъ свою бутылку пива и отъ нихъ получилъ свою долю въ изобиліи; это былъ праздникъ на сельской дорогѣ, небольшая сказка моей жизни... А на фру я совсѣмъ не рѣшался смотрѣть, чтобы ей не приходилось чувствовать себя стѣсненной.
   Онѣ разговаривали, шутили другъ съ другомъ и изъ любезности вмѣшивали въ свой разговоръ и меня. Фрекенъ Елизавета сказала:
   -- Еслибъ вы знали, какъ мнѣ кажется пріятно ѣсть на воздухѣ. А вамъ какъ?
   Тутъ она не сказала мнѣ ты, какъ дѣлала это раньше.
   -- Для него это вовсе не ново,-- сказала фру.-- Онъ каждый день ѣстъ въ лѣсу.
   О, этотъ голосъ, глаза, женственно-нѣжное движенье руки, которая поднесла стаканъ прямо ко мнѣ... Я могъ бы также кое что сказать, поразсказать имъ то -- другое про обширный Божій свѣтъ и повеселить ихъ, я могъ бы поправить дамъ, когда онѣ болтали и показывали свое незнаніе въ томъ, что касается ѣзды на верблюдахъ или сбора винограда...
   Я поторопился поѣсть и удалиться. Я взялъ ведро и пошелъ за водой для лошадей, хотя это было не нужно; я сѣлъ у ручья.
   Немного погодя меня позвала фру.
   -- Идите теперь къ лошадямъ. А мы пойдемъ посмотрѣть, не найдемъ-ли мы листьевъ хмеля, или чего нибудь другого.
   Но когда я вернулся къ экипажу, онѣ признали, что листья съ хмелемъ уже упали, что рябины тутъ не было и также никакихъ пестрыхъ листьевъ.
   -- Въ лѣсу ничего не найти,-- сказала фрекенъ. И она обратилась прямо ко мнѣ съ вопросомъ:-- Скажите мнѣ, вѣдь здѣсь у васъ нѣтъ кладбища, на которомъ вы могли бы бродить?
   -- Нѣтъ.
   -- А вы можете безъ него обойтись?
   И она разсказала затѣмъ фру, что я удивительный человѣкъ, который ходить по ночамъ по кладбищу и имѣетъ сношенія съ мертвецами. Тамъ-то я и изобрѣлъ мои машины.
   Чтобы сказать что-нибудь, я спросилъ ее про молодого Эрика.
   -- Его понесла лошадь, харкаетъ онъ кровью?..
   Онъ поправляется,-- отвѣтила коротко фрекенъ.-- Скоро-ли мы уже поѣдемъ, Ловизэ?
   -- Да, почему бы и нѣтъ?
   И вотъ мы поѣхали дальше.
   Часы шли, солнце садилось, становилось опять холодно, былъ сырой воздухъ; позднѣе подулъ вѣтеръ и съ неба началъ падать не то снѣгъ, не то дождь. Мы проѣхали анксетскую церковь, нѣсколько сельскихъ торговель и одну усадьбу за другой.
   Вдругъ постучали въ окно экипажа.
   -- Это тутъ вы скакали на чужихъ лошадяхъ, ночью?-- спросила фрекенъ и засмѣялась -- Повѣрьте, мы и про это слыхали.
   Обѣ дамы очень надъ этимъ потѣшались.
   Я нашелся отвѣтить на это:
   -- И все же вашъ отецъ хочетъ взять меня работникомъ, неправда-ли?
   -- Ну да.
   -- Разъ мы заговорили объ этомъ, фрекенъ, откуда зналъ вашъ отецъ, что я работаю у капитана Фалькенберга? Вы сами вѣдь удивились, когда меня увидали?
   Она быстро отвѣтила, посмотрѣвъ на фру:
   -- Я писала объ этомъ домой.
   Фру опустила внизъ глаза.
   На меня произвело впечатлѣніе, что молодая дѣвушка выдумывала, но она замѣчательно отвѣтила и тѣмъ заставила меня замолчать. Не было ничего невѣроятнаго въ томъ, что она въ письмѣ къ родителямъ написала что нибудь въ родѣ того: а знаете кого я встрѣтила? Того, кто дѣлалъ у насъ въ усадьбѣ водопроводъ, онъ теперь рубитъ деревья у капитана.
   Но когда мы пріѣхали въ пастырскую усадьбу, новый работникъ былъ уже нанятъ и былъ на мѣстѣ уже 3 недѣли. Онъ взялъ у насъ лошадей.
   И вотъ снова я думалъ и думалъ: зачѣмъ же именно меня выбрали кучеромъ. Вѣроятно, чтобы вознаградить меня нѣсколько за то, что Фалькенберга приглашали пѣть въ комнаты. Но развѣ не понимаютъ эти люди, что я человѣкъ, который могъ въ короткое время привести въ исполненье свое изобрѣтенье и ни въ какомъ случаѣ не нуждаюсь больше въ ихъ благодѣяньяхъ! Я расхаживалъ кислый, рѣзкій, досадуя на самого себя, въ кухнѣ, получилъ благословеніе Олины за водопроводъ, убиралъ своихъ лошадей.
   Въ сумеркахъ я пошелъ со своимъ одѣяломъ на сѣновалъ...
   Я проснулся отъ того, что кто то по мнѣ шарилъ.
   -- Ты не долженъ былъ ложиться здѣсь, ты же понимаешь это, ты совсѣмъ замерзнешь,-- сказала жена пастора.-- Иди, я тебѣ покажу.
   Мы немного объ этомъ поговорили, я не хотѣлъ перебираться и ее уговаривалъ присѣсть. Она была колпакъ, нѣтъ, дитя природы.
   Въ ея душѣ еще звучалъ чарующій вальсъ...
   

XXIV.

   На утро съ настроеніемъ было получше, я охладился, образумился и предался на волю Божью. Понимай я только свою пользу и не брось я этого мѣста, я могъ бы остаться тутъ работникомъ и стать первымъ между всѣми себѣ подобными. И зарыться поглубже въ эту спокойную сельскую жизнь.
   Фру Фалькенбергъ стояла во дворѣ усадьбы. Свѣтлая она была подобно колоннѣ, свободно стоящей на большой площади, и была безъ шляпы.
   Я привѣтствовалъ ее съ добрымъ утромъ.
   -- Съ добрымъ утромъ,-- отвѣтила она и зашагала прямо ко мнѣ.
   Она совсѣмъ спокойно спросила:-- я хотѣла видѣть, куда вы дѣвались вчера вечеромъ, но меня не пустили. Ну, разумѣется, меня пустили, но... Вы, конечно, не на сѣновалѣ спали?
   Я слышалъ послѣднія слова, какъ во снѣ, и не могъ ничего отвѣтить.
   -- Почему вы не отвѣчаете?
   -- Да, спалъ ли я на сѣновалѣ? Да.
   -- Вы это сдѣлали? Развѣ это можно?
   -- Да.
   -- Вотъ что! Да, да! Мы поѣдемъ домой днемъ.
   Она обернулась и пошла прочь съ лицомъ, которое все такъ и запылало.
   Пришелъ Гарольдъ и попросилъ меня сдѣлать ему змѣй.
   -- Да, я тебѣ сдѣлаю его,-- отвѣтилъ я, полный смущенья,-- громадный змѣй, который улетитъ въ облака. Я непремѣнно это сдѣлаю.
   Мы работали часа два, Гарольдъ и я; онъ былъ такой милый я такой невинный въ своемъ рвеніи, тогда какъ я думалъ о чемъ угодно, кромѣ змѣя. Мы привязали хвостъ во много метровъ длины, клеили и вязали снуркомъ; два раза приходила на это посмотрѣть фрекенъ Елизавета. Быть можетъ, она была такая же милая и живая, какъ и прежде, но меня больше не интересовало, что такое она была, и я о ней не думалъ.
   Пришелъ посланный сказать, чтобъ я запрягалъ. Я долженъ бы былъ сейчасъ же исполнить это приказанье, потому что дорога была длинная, и тѣмъ не менѣе я послалъ Гарольда попросить на полчаса отсрочки. И мы продолжали работать, пока змѣй былъ готовъ. Завтра когда клей высохнетъ, Гарольдъ можетъ пустить змѣй и слѣдить за нимъ глазами и чувствовать въ своей душѣ незнакомое волненіе, то что происходило со мной теперь.
   Запряжено.
   Вышла фру, ее провожала вся пасторская семья. Пасторъ и его жена оба меня узнали, отвѣтили на мой поклонъ и сказали нѣсколько словъ; но ничего не было сказано о томъ, чтобъ я оставался у нихъ работникомъ. Голубоглазая жена пастора, узнавъ меня, посмотрѣла на меня своими взглядами искоса.
   Фрекенъ Елизавета принесла провизію и укутала свою подругу.
   -- Ты дѣйствительно не хочешь имѣть ничего больше на себѣ? спросила она въ послѣдній разъ.
   -- Нѣтъ, спасибо, этого совершенно достаточно. До свиданья, до свиданья.
   -- Будьте такимъ же хорошимъ кучеромъ, какъ вчера,-- сказала фрекенъ и поклонилась также и мнѣ.
   День былъ холодный и сырой, и я сразу увидѣлъ, что фру не достаточно защищена отъ холода своимъ одѣяломъ.
   Мы ѣхали часъ за часомъ; лошади, которыя понимали, что возвращаются домой, бѣжали рысью безъ понуканья, а такъ какъ у меня не было рукавицъ, то мои руки совершенно одеревенѣли. Около одной хижинки, лежащей немного въ сторонѣ отъ дороги, фру постучала въ окно, что пора обѣдать. Она вышла изъ экипажа и была блѣдная отъ холода.
   -- Мы пойдемъ въ избушку и поѣдимъ тамъ,-- сказала она.-- Приходите, когда будете готовы, и захватите корзину.
   А пока она бродила по холму.
   Вѣроятно, по случаю холода она хочетъ обѣдать въ незнакомой избушкѣ, подумалъ я, потому что вѣдь не боится же она меня... Я привязалъ лошадей и далъ имъ кормъ; такъ какъ было похоже, что войдетъ дождь, я накрылъ ихъ брезентомъ, похлопалъ ихъ и пошелъ съ корзиной въ избу.
   Старая женщина, тамъ живущая, была дома; она сказала:-- пожалуйте, входите -- и затѣмъ сварила для насъ кофе. Фру разобрала корзину и сказала, не глядя на меня,
   -- Вамъ и сегодня дать ѣсть, конечно?
   -- Да, покорно благодарю.
   Мы ѣли молча. Я сидѣлъ на небольшой скамейкѣ, у дверей; Фру сидѣла у стола, почти все время смотрѣла въ окно и ничего не ѣла. Отъ времени до времени она переговаривалась съ женщиной, по временамъ бросала взглядъ на мою тарелку, не была-ли она пуста. Маленькая избушка такъ мала, отъ меня и до окна не больше двухъ шаговъ, такъ что въ концѣ концовъ мы все же сидѣли рядомъ.
   Когда былъ налитъ кофе, у меня не было на скамейкѣ мѣста для чашки, я сидѣлъ и держалъ ее въ рукахъ. Тогда фру спокойно всѣмъ лицомъ обернулась ко мнѣ и сказала съ потупленными глазами:
   -- Тутъ есть мѣсто.
   Я слышалъ, какъ громкостучало мое сердце, я что-то пробормоталъ:
   -- Спасибо, все идетъ превосходно... Я хотѣлъ бы лучше...
   Нѣтъ сомнѣнья, она безпокоится, она боится, что я что-то скажу, что-то сдѣлаю; она опять сидѣла, отвернувшись, но я видѣлъ какъ грудь ея тяжело поднималась. Будь же спокойна, думалъ я, ни одно слово не вырвется изъ моего жалкаго рта!
   Я долженъ былъ отнести на столъ пустыя тарелку и чашку, но боялся испугать ее, когда подойду. Я немного постучалъ чашкой, чтобы обратить ея вниманье, принесъ посуду и поблагодарилъ.
   Она попробовала заговорить тономъ хозяйки:
   -- Развѣ не хотите еще? Я не понимаю...
   -- Нѣтъ, большое спасибо... Долженъ ли я укладывать?.Но я пожалуй не смогу.
   И я невольно посмотрѣлъ на мои руки; онѣ страшно распухли въ теплой комнатѣ и сдѣлались безформенными и неповоротливыми, я, конечно, не смогъ бы ими ничего уложить. Она замѣтила, о чемъ я думаю, сперва посмотрѣла на мои руки, потомъ на полъ и сказала, пытаясь улыбнуться.
   -- Развѣ у васъ нѣтъ рукавицъ?
   -- Нѣтъ, онѣ мнѣ не нужны.
   Я пошелъ обратно на свое мѣсто и ожидалъ, пока она уложитъ, чтобы взять корзину съ собой. Вдругъ она повернулась ко мнѣ лицомъ и опросила, по прежнему не глядя на меня:
   -- Откуда вы?
   -- Изъ сѣверной Норвегіи.
   Пауза.
   Я осмѣлился и ее также спросить:
   -- А фру тамъ бывала?
   -- Да, въ дѣтствѣ.
   И въ то же время она посмотрѣла на свои часы, будто чтобы не дать мнѣ возможности спросить больше, а также чтобы напомнить мнѣ о времени.
   Я сейчасъ же всталъ и пошелъ къ лошадямъ.
   Начало нѣсколько смеркаться, небо было темное и оттуда падали хлопья мокраго снѣга. Я потихоньку стащилъ мое одѣяло съ козелъ и спряталъ его въ повозкѣ, подъ сидѣньемъ; сдѣлавъ это я напоилъ лошадей и запрегъ ихъ. Немного погодя спустилась съ холма фру, а я пошелъ ей на встрѣчу, чтобы захватить корзину.
   -- Вы куда?
   -- За корзиной.
   -- Спасибо, это не нужно. Тамъ нечего брать съ собой.
   Мы пошли къ экипажу, она вошла, а я хотѣлъ помочь ей немного завернуться. Я отыскалъ мое подъ сидѣньемъ одѣяло хорошенько подвернулъ края, чтобы она не могла его узнать.
   -- О, какъ это кстати,-- сказала фру.-- Гдѣ же оно лежало?
   -- Здѣсь
   -- Я могла бы получить много одѣялъ въ пасторской усадьбѣ, но бѣдные люди никогда не захотѣли бы взять ихъ обратно... Спасибо, я и сама могу... Нѣтъ, спасибо, я сама... Собирайтесь вы сами.
   Я закрылъ дверцу экипажа и вскочилъ на козлы.
   Если она теперь постучитъ въ окно, это будетъ изъ-за одѣяла, я не остановлюсь тогда,-- подумалъ я.
   Проходилъ часъ за часомъ, становилось темно, какъ въ мѣшкѣ, шелъ снѣгъ и дождь все сильнѣе и сильнѣе, и дорога становилась грязнѣе и грязнѣе. Иногда я вскакивалъ съ козелъ и бѣжалъ за экипажемъ, чтобы согрѣться, съ моего платья бѣжали ручьи.
   Мы приближались къ дому.
   Лишь бы не было слишкомъ свѣтло, чтобы она не могла узнать одѣяла,-- думалъ я.
   Но, къ сожалѣнію, было полное освѣщенье; фру ожидали.
   Въ бѣдѣ я остановилъ лошадей, немного не доѣзжая до подъѣзда, и открылъ дверцу экипажа.
   -- Зачѣмъ это? Нѣтъ, что это такое?
   -- Я думалъ, вы будете такъ любезны и выйдете здѣсь. Тамъ грязно... Колеса...
   Она подумала вѣрно, что я хочу ее заманить за чѣмъ-нибудь, Богъ ее знаетъ, она сказала.
   -- Ахъ, Господи Боже, поѣзжайте же!
   Лошади еще взяли и остановились какъ разъ на самомъ свѣту.
   Пришла Эмма и помогла ей выйти. Фру отдала ей одѣяла, которыя она, пока сидѣла въ экипажѣ, собрала всѣ вмѣстѣ.
   -- Спасибо за ѣзду!-- сказала она мнѣ.-- Боже, какъ съ васъ течетъ!
   

XXV.

   Меня ожидала необыкновенная новость: Фалькенбергъ остался работникомъ у капитана.
   Это обстоятельство нарушило нашъ уговоръ и дѣлало меня одинокимъ. Я этого никакъ не могу понять. Но я могъ подумать объ этомъ завтра.
   Было 2 часа ночи, а я все еще не спалъ, дрожалъ отъ холода и думалъ. Все время я никакъ не могъ согрѣться, но затѣмъ у меня начался наконецъ жаръ, я лежалъ въ сильной лихорадкѣ.
   ...Какъ она вчера боялась, она не рѣшалась обѣдать со мной въ пути и не посмотрѣла на меня открыто ни разу во всю дорогу...
   Когда въ ясную минуту я сообразилъ, что могу своимъ безпокойствомъ разбудить Фалькенберга, а можетъ быть и проговориться въ бреду, я стиснулъ зубы и вскочилъ. Я снова натянулъ на себя мокрое платье, ощупью спустился съ лѣстницы и побѣжалъ вскачь по полю. Спустя нѣкоторое время мое платье начало меня согрѣвать, я направлялся къ лѣсу, къ мѣсту нашей работы, и съ моего лица текли потъ и дождь. Только бы мнѣ найти теперь пилу, я прогналъ бы работой лихорадку изъ моего тѣла; это мое старое, испытанное средство. Я не нашелъ пилы, но зато нашелъ свой топоръ тамъ, гдѣ положилъ его въ субботу вечеромъ; я началъ рубить. Было такъ темно, что я почти ничего не видѣлъ, но я ощупывалъ то тамъ, то сямъ руками, гдѣ было надрублено, и срубилъ такимъ образомъ много деревьевъ. Съ меня лилъ потъ. Когда я достаточно усталъ, я положилъ топоръ на старое мѣсто, начинало разсвѣтать и я побѣжалъ домой.
   -- Гдѣ ты это былъ?-- спросилъ Фалькенбергъ.
   Я не хотѣлъ, чтобъ онъ зналъ о моей вчерашней простудѣ, о которой онъ могъ, пожалуй, разболтать въ кухнѣ, я пробормоталъ что-то, что я и самъ вѣрно не зналъ, гдѣ я былъ.
   -- Ты вѣрно былъ у Рэннадъ,-- сказалъ онъ.
   Я отвѣтилъ:-- да, я былъ у Рэннадъ, разъ ты это угадалъ.
   -- Это не трудно было угадать,-- сказалъ онъ.-- Но что касается меня, я больше ни къ кому не пойду.
   -- А ты-таки поладилъ съ Эммой?
   -- Да, оно будто бы къ тому идетъ. Право, очень досадно, что ты не можешь остаться здѣсь. Тогда ты могъ бы сойтись съ одной изъ остальныхъ.
   И онъ продолжалъ это развивать; что мнѣ удалось бы, пожалуй, сойтись съ кѣмъ мнѣ угодно изъ остальныхъ служанокъ, но что капитанъ больше во мнѣ не нуждался. Я не долженъ даже завтра итти въ лѣсъ.
   Я слышалъ слова Фалькенберга будто издалека, сквозь надвигавшійся на меня, какъ море, сонъ.
   На утро моя лихорадка прошла, я чувствовалъ себя немного уставшимъ, но тѣмъ не менѣе намѣревался пойти въ лѣсъ.
   -- Тебѣ не нужно больше надѣвать платье, въ которомъ ты ходишь въ лѣсъ,-- сказалъ Фалькенбергъ.-- Вѣдь я же говорилъ тебѣ это.
   Да, да, правда. Но я все-таки надѣлъ это платье, потому что вчерашнее было совсѣмъ сырое. Фалькенбергъ чувствовалъ себя нѣсколько смущеннымъ предо мной, такъ какъ мы разставались по его винѣ, но онъ полагалъ, что я останусь работникомъ въ пасторской усадьбѣ.
   -- Итакъ, ты не пойдешь со мной въ горы?-- спросилъ я.
   -- Гм. Нѣтъ, не пойду туда... Ахъ, нѣтъ, ты вѣдь понимаешь, я усталъ отъ постояннаго шатанья. И мнѣ нигдѣ не будетъ лучше, чѣмъ здѣсь.
   Я прикинулся, что это вовсе не такъ плохо для меня, я заинтересовался вдругъ Петромъ, что, молъ, бѣдный человѣкъ, для него это куда хуже, ему откажутъ и онъ останется бездомнымъ.
   -- Бездомнымъ!-- воскликнулъ Фалькенбергъ.-- Когда онъ пролежитъ какъ разъ то число недѣль, которое онъ можетъ болѣть по закону, онъ поѣдетъ обратно домой. Онъ сынъ земледѣльца.
   Затѣмъ Фалькенбергъ прямо заявилъ, что онъ будетъ чувствовать себя получеловѣкомъ съ тѣхъ поръ, какъ мы разстанемся. He замѣшайся тутъ Эмма, онъ бросилъ бы капитана.
   -- Смотри сюда,-- сказалъ онъ,-- это ты можешь взять.
   -- Что это такое?
   -- Это аттестаты. Мнѣ они теперь не нужны больше, а тебѣ въ крайности могутъ пригодиться. Если тебѣ случится какъ-нибудь разъ настроить фортепіано.
   И онъ протянулъ мнѣ обѣ бумаги и ключъ.
   Но такъ какъ я не обладалъ такимъ хорошимъ слухомъ, какъ Фалькенбергъ, то эти вещи мнѣ были безполезны, и сказалъ, что я скорѣе могу настроить точильный камень, чѣмъ фортепіано.
   Тогда Фалькенбергъ принялся хохотать и почувствовалъ нѣкоторое облегченье: я показался ему безконечно забавнымъ. Фалькенбергъ ушелъ. Теперь у меня было время полѣниться, и потому я прилегъ одѣтымъ на постель и отдыхалъ и думалъ. Ну вотъ, нашей работѣ конецъ, мы все равно должны были отсюда уйти, не могъ же я ожидать, что останусь тутъ цѣлую вѣчность. Единственное, что было внѣ всякихъ нашихъ разсчетовъ, это что Фалькенбергъ останется. О, если бы я получилъ его мѣсто, я работалъ бы за двоихъ. Не могу ли я дать Фалькенбергу отступного? Говоря откровенно, мнѣ казалось, я замѣтилъ у капитана недовольство, что работникъ въ его усадьбѣ носитъ его собственное имя. Но я, значитъ, ошибался.
   Я все мечталъ и мечталъ. Но я же былъ хорошимъ работникомъ, насколько я знаю, и никогда я не укралъ ни одной минуты у капитана для своего изобрѣтенья.
   Я снова заснулъ и проснулся оттого, что раздались шаги на лѣстницѣ. Когда я пришелъ въ себя, въ дверяхъ стоялъ капитанъ.
   -- Нѣтъ, лежите себѣ,-- сказалъ онъ привѣтливо и хотѣлъ было уйти.-- Ну, разъ я васъ разбудилъ, мы, можетъ быть, разсчитаемся.
   -- Да, спасибо. Какъ капитану угодно.
   -- Долженъ вамъ сказать, что мы оба, и я и вашъ товарищъ, предполагали, что вы найметесь въ пасторской усадьбѣ, и потому... А теперь хорошее время прошло, въ лѣсу работать больше невозможно, да и деревьевъ, впрочемъ, осталось немного. Что, бишь, я хотѣлъ сказать: я сговорился съ вашимъ товарищемъ, я не знаю, только?..
   -- Я, разумѣется, буду доволенъ той-же платой.
   -- Вашъ товарищъ и я, мы согласны, что вамъ нужно нѣсколько увеличить поденную плату.
   Ужъ, конечно, это не Фалькенбергъ замолвилъ за меня слово, это пришло въ голову самому капитану.
   -- А я согласился съ нимъ дѣлить поровну,-- сказалъ я.
   -- Но вы же были руководителемъ. Естественно, вы должны имѣть 60-ю ере больше въ день.
   Когда я увидѣлъ, что мой отказъ не былъ уваженъ, я предоставилъ ему считать, какъ ему угодно, и получилъ мои деньги. Я замѣтилъ, что денегъ было больше, чѣмъ я ожидалъ.
   Капитанъ возразилъ:
   -- Я радъ. И я съ удовольстві емъ даю вамъ это свидѣтельство за хорошую работу.
   Онъ протянулъ мнѣ бумагу.
   Онъ былъ справедливый и порядочный человѣкъ. Если онъ не упомянулъ о водопроводѣ на весну, у него, конечно, были на то свои причины и я не хотѣлъ ему надоѣдать.
   Онъ спросилъ:
   -- Итакъ, вы теперь пойдете работать на желѣзную дорогу?
   -- Нѣтъ, я этого навѣрное не знаю.
   -- Ну да, ну да. Спасибо за совмѣстную жизнь.
   И онъ пошелъ къ дверямъ.
   А я, несчастный, не могъ дольше вытерпѣть и спросилъ:
   -- У капитана, можетъ быть, случится какая-нибудь для меня работа, позже къ веснѣ?
   -- Не знаю, мы это увидимъ. Я... Смотря потому. Если вы будете въ этихъ краяхъ, то... А что вы думаете сдѣлать съ вашей машиной?
   -- Если я смѣю попросить, оставить ее постоять тутъ.
   -- Само собой разумѣется.
   Когда капитанъ ушелъ, я сѣлъ на постель. Ну вотъ и конецъ: да, да, да будетъ Господь со всѣми нами!.. 9 часовъ, она встала, она ходитъ тамъ, въ домѣ, который я вижу изъ окна. Лишь бы мнѣ скорѣе уйти отсюда.
   Я отыскалъ свой мѣшокъ и уложилъ его, натянулъ мою сырую фуфайку на себя подъ блузу и былъ готовъ. Но затѣмъ я опять присѣлъ.
   Пришла Эмма и сказала:
   -- Иди, пожалуйста, ѣсть.
   Къ моему ужасу она держала на рукѣ мое одѣяло.
   -- Мнѣ поручила спросить у тебя фру, не твое-ли это одѣяло?
   -- Мое?-- нѣтъ. Мое у меня здѣсь въ мѣшкѣ.
   Эмма ушла съ одѣяломъ.
   Я, разумѣется, не могъ его признать. Чертъ бы побралъ одѣяло! Можетъ быть, пойти мнѣ внизъ и поѣсть? Кстати я могъ бы проститься и поблагодарить. И оно не было бы такъ странно. Пришла опять Эмма съ одѣяломъ и положила его красиво сложенное на скамью.
   -- Если ты сейчасъ же не придешь, кофе простынетъ,-- сказала она.
   -- Зачѣмъ ты кладешь тутъ одѣяло?
   -- Фру сказала, чтобъ я положила его тутъ.
   -- Ну такъ оно вѣрно Фалькенберга,-- пробормоталъ я.
   Эмма спросила:
   -- Ты уходишь теперь?
   -- Да. Что же, если ты не хочешь меня знать.
   -- Ну, ты!-- сказала Эмма съ презрительнымъ кивкомъ.
   Я пошелъ вслѣдъ за Эммой въ кухню; въ то время, какъ я сидѣлъ за столомъ, я видѣлъ капитана, направлявшагося въ лѣсъ. Я порадовался тому, что онъ ушелъ, теперь, можетъ быть, выйдетъ фру. Я поѣлъ и всталъ со стула. Мнѣ нужно уходить безъ дальнихъ разговоровъ? Ну, конечно. Я простился со служанками и каждой изъ нихъ что-нибудь сказалъ.
   Я бы долженъ былъ проститься также съ фру, но... Фру въ комнатѣ, я пойду.
   Эмма пошла, пробыла тамъ минуту и вернулась.
   -- У фру болитъ голова, она лежитъ на диванѣ. Но она кланяется.
   -- Добро пожаловать опять!-- сказали всѣ служанки, когда я уходилъ. Я взялъ свой мѣшокъ подъ мышку и покинулъ усадьбу. Но вдругъ я вспомнилъ о топорѣ, который Фалькенбергъ, пожалуй, будетъ искать и не найдетъ. Тогда я вернулся, постучалъ въ окно и сказалъ про топоръ. Въ то время, какъ я спускался по дорогѣ, я обертывался раза 2 и смотрѣлъ на окна гостиной. Затѣмъ и домъ скрылся изъ виду.
   

XXVI.

   Я кружилъ около Эвребе цѣлый день, заглядывалъ въ различныя усадьбы и спрашивалъ работы, блуждая какъ изгнанникъ, безъ всякаго плана. Была холодная и сырая погода и меня согрѣвало лишь мое хожденіе безъ передышки.
   Къ вечеру я пробрался на старое мѣсто, гдѣ я работалъ въ капитанскомъ лѣсу. Я не слыхалъ никакихъ ударовъ топора, Фалькенбергъ пошелъ уже домой. Я нашелъ деревья, срубленныя мною ночью и расхохотался надъ безобразными пнями, оставленными мною въ лѣсу. Фалькенбергъ, конечно, видѣлъ это опустошеніе и раздумывалъ, кто могъ быть виновникомъ. Добрякъ Фалькенбергъ, пожалуй, подумалъ, что это духъ и потому ушелъ домой еще засвѣтло. Ха-ха-ха.
   Но мое веселье было конечно не отъ добра, причиной была ночная лихорадка и слабость послѣ того, и потому очень скоро я снова сдѣлался печальнымъ. Здѣсь, на этомъ мѣстѣ, она какъ-то разъ стояла со своей подругой, онѣ пришли къ намъ въ лѣсъ и болтали съ нами...
   Когда хорошенько стемнѣло, я началъ подходить къ усадьбѣ. Я, пожалуй, могъ бы переночевать на чердакѣ и эту ночь, завтра, когда пройдетъ ея головная боль, она, можетъ быть, выйдетъ изъ дому. Я подошелъ уже такъ близко, что видѣлъ свѣтъ, но повернулъ назадъ. Можетъ быть, еще слишкомъ рано.
   Прошло нѣкоторое время, мнѣ показалось часа 2, я ходилъ и сидѣлъ, ходилъ и сидѣлъ и опять приближался къ усадьбѣ. Я отлично могъ бы пойти на чердакъ и тамъ переночевать, ничтожный Фалькенбергъ и пикнуть бы не смѣлъ! Теперь я знаю, что я долженъ сдѣлать, я пойду спрячу мой мѣшокъ въ лѣсу, прежде чѣмъ идти на верхъ, будто бы я пришелъ назадъ за вещицей, которую забылъ.
   Я пошелъ обратно въ лѣсъ.
   И когда я уже спряталъ мѣшокъ, я понялъ, что дѣло было вовсе не въ Фалькенбергѣ, не въ чердакѣ и не въ постели. Я оселъ и дуракъ, и хлопочу вовсе не о мѣстѣ для ночлега, но мнѣ нужно видѣть одного единственнаго человѣка, а затѣмъ покинуть усадьбу и весь поселокъ. Сударь мой, сказалъ я самому себѣ, не ты-ли это хотѣлъ найти безмятежную жизнь здоровыхъ людей, чтобы вернуть себѣ покой?
   Я вытащилъ мѣшокъ оттуда, гдѣ онъ хранился, вскинулъ его на плечи и направился къ усадьбѣ въ третій разъ. Я обогнулъ людскую и зашелъ съ южной стороны главнаго зданія. Въ гостиной былъ свѣтъ.
   Несмотря на то, что было уже темно, я снялъ со спины мѣшокъ, чтобы не походить на нищаго, взялъ его подъ мышку, какъ свертокъ и осторожно приближался къ зданію. Когда я подошелъ достаточно близко, я остановился. Я стоялъ, гордый и сильный, у окна гостиной, снялъ съ головы шапку и продолжалъ стоять. Внутри не было никого видно, никакой тѣни. Въ столовой было темно, ужинъ уже кончился. Значитъ, время уже позднее, подумалъ я.
   Вдругъ лампа въ гостиной погасла и весь домъ выглядѣлъ теперь, какъ вымершій. Я подбждалъ немного, вотъ блеснулъ свѣтъ во второмъ этажѣ. Это въ ея комнатѣ, подумалъ я. Онъ горѣлъ съ полчаса и погасъ. Теперь она легла. Спокойной ночи.
   Спокойной ночи навсегда.
   О, конечно, я не вернусь сюда весной. Этого бы только не хватало.
   Когда я спустился къ шоссе, я вскинулъ опять мѣшокъ на плечи и пустился въ путь...
   Утромъ я пошелъ дальше. Я ночевалъ на сѣновалѣ и сильно прозябъ, такъ какъ со мной не было одѣяла и кромѣ того мнѣ пришлось уйти оттуда въ самое холодное время, когда едва начиналъ брезжиться свѣтъ, чтобы не нашли меня люди. Я шелъ и шелъ. Лѣсъ шелъ вперемежку то хвойный, то березовый; когда я увидѣлъ нѣсколько кустовъ красиваго, стройнаго можжевельника, я вырѣзалъ себѣ палку и сѣлъ на опушкѣ лѣса, чтобъ остругать ее. Въ лѣсу еще оставались кое-гдѣ желтые листья; но береза стояла сплошь усѣянная сережками, на которыхъ висѣли дождевыя капли. Отъ времени до времени съ полдюжины птичекъ набрасывались на такую березу и клевали сережки, послѣ чего онѣ находили камень или жесткій стволъ дерева и очищали смолу со своихъ носиковъ. Тѣснясь одна къ другой, онѣ преслѣдовали другъ друга, гнали другъ друга, несмотря на милліоны сережекъ, которыя онѣ могли клевать. А преслѣдуемая только всего и дѣлала, что удирала. Маленькая птичка летѣла навстрѣчу большой, желая принудить послѣднюю улетѣть; даже самъ большой дроздъ и не думалъ сопротивляться воробью, но бросался лишь въ сторону. Вѣроятно, слишкомъ быстрый полетъ нападающихъ дѣлать ихъ опасными, думалъ я.
   Мое непріятное чувство отъ холода и безпріютности, бывшее утромъ, начало мало по малу проходить, меня развлекало наблюдать разныя разности, встрѣчавшіяся мнѣ по пути, и я обо всемъ понемногу раздумывалъ. Больше всего меня забавляли птицы. А впрочемъ и мысль, что у меня карманъ полонъ денегъ, также меня очень оживляла.
   Вчера утромъ Фалькенбергъ сказалъ мнѣ случайно, гдѣ находился домъ Петра и я направился туда. Найти какую-нибудь работу въ небольшомъ дворѣ я не разсчитывалъ, но такъ какъ я былъ богатъ, то не мысль о работѣ приходила мнѣ прежде всего въ голову. Петръ, конечно, при первомъ случаѣ вернется домой и, можетъ быть, мнѣ кое-что поразскажетъ. Я устроился такъ, чтобъ придти въ домъ Петра къ вечеру. Я передалъ тамъ поклонъ отъ сына, сказалъ, что ему теперь гораздо лучше и что онъ скоро придетъ домой и спросилъ наконецъ, не могу-ли я у нихъ переночевать.
   

XXVII.

   Я пробылъ тутъ два дня; Петръ вернулся домой, но ничего не могъ мнѣ разсказать.
   -- Все ли благополучно въ Эвребе?
   -- Да, я ничего другого не слыхалъ.
   -- Всѣхъ ли ты видѣлъ, когда уходилъ? Капитана, жену?
   -- Да.
   -- Никто не былъ боленъ?
   -- Нѣтъ, а кто же это могъ быть?
   -- Фалькенбергъ,-- сказалъ я.-- Онъ жаловался, что обжегъ себѣ руку?
   -- Ну, вѣроятно это уже прошло.
   Въ этомъ домѣ не было уютно, несмотря на видимое благосостояніе. Самъ хозяинъ былъ первымъ замѣстителемъ депутата стартинга и началъ читать по вечерамъ газету. Это чтеніе удручало весь домъ, и дочери до смерти отъ него скучали. Когда вернулся домой Петръ, вся семья принялась считать, получилъ ли онъ полное свое жалованье и пролежалъ ли у капитана больной все дозволенное время, время, которое полагается по закону, сказалъ замѣститель депутата стартинга. Вчера, когда я нечаянно разбилъ оконное стекло, натолкнувшись на него, объ этомъ уже шушукались и посматривали на меня недружелюбно, хотя стекло почти ничего не стоило; тогда я пошелъ вчера къ торговцу и купилъ новое стекло, которое я вставилъ какъ слѣдуетъ съ замазкой. Послѣ этого замѣститель депутата стартинга сказалъ:-- Ты бы не долженъ былъ такъ много безпокоиться изъ за стекла. Но я не только изъ за стекла пошелъ къ торговцу, я кромѣ того купилъ нѣсколько бутылокъ вина, чтобы показать, что для меня не играетъ роли стоимость 2-хъ оконныхъ стеколъ; я также купилъ швейную машину, которую собирался, уходя, подарить дѣвушкамъ. Вечеромъ мы могли пить вино, завтра было воскресенье и всѣ могли спать. Въ понедѣльникъ же утромъ я собирался отправиться дальше.
   Но такъ, какъ я предполагалъ, не случилось. Двѣ дѣвушки были на чердакѣ и шарили въ моемъ мѣшкѣ; швейная машина и нѣсколько бутылокъ вина вскружили имъ голову, онѣ кое что объ этомъ задумали и пришли съ намеками.
   Отнесись къ этому спокойно, подумалъ я, и подожди, пока придетъ твое время!
   Вечеромъ я сидѣлъ со всѣми домашними въ комнатѣ и болталъ. Мы только что поужинали и хозяинъ надѣлъ очки, собираясь взяться за газету. Вдругъ кто-то кашлянулъ во дворѣ.-- Тамъ кто-то пришелъ, сказалъ я.-- Дѣвушки переглянулись и вышли. Немного погодя онѣ открыли дверь и пригласили войти двухъ молодыхъ людей, которые и вошли.-- Садитесь,-- сказала хозяйка.
   Въ ту же минуту у меня мелькнула мысль, что эти два парня были подосланы къ моему вину, и что они были женихами дѣвушекъ. О, подающіе большія надежды отпрыски, въ 18, 19 лѣтъ и уже такія ловкія! Но въ такомъ случаѣ вина просто на просто не будетъ, ни намека.
   Говорилось о погодѣ, что лучшаго нечего теперь отъ нея ожидать такой поздней осенью; но что, къ сожалѣнію осенняя уборка должна пріостановиться благодаря дождливому времени. Въ разговорахъ не было никакого оживленія; одна изъ дѣвушекъ замѣтила, что я очень тихъ, почему это?
   -- Вѣрно потому, что я долженъ итти,-- отвѣтилъ я.-- Въ понедѣльникъ утромъ я буду уже въ двухъ миляхъ отсюда.
   -- Итакъ, мы можетъ быть выпьемъ на прощанье вечеромъ?
   Нѣкоторые хихикнули при этомъ вопросѣ, что, молъ, это какъ разъ мнѣ подходитъ, такъ какъ я скуплюсь и откладываю съ моими винами. Но я этихъ дѣвушекъ не зналъ и не интересовался ими, а то я конечно былъ бы другимъ.
   -- Это что же, выпивка на прощанье?-- сказалъ я.-- Я купилъ 3 бутылки вина, которыя мнѣ понадобятся въ одномъ мѣстѣ.
   -- Ты понесешь съ собой вино 2 мили? спросила дѣвушка, заливаясь смѣхомъ.-- По дорогѣ вѣдь есть много торговцевъ?
   -- Фрекенъ забываетъ, что завтра воскресенье и всѣ лавки закрыты,-- отвѣтилъ я.
   Смѣхъ замолкъ, но отношеніе ко мнѣ не улучшилось, послѣ того, какъ я на чисто сказалъ, что я думаю. Я обернулся къ хозяйкѣ и спросилъ обиженный, сколько я долженъ.
   -- Но это вѣдь не къ спѣху. Развѣ не хватитъ времени на это завтра.
   -- Нѣтъ, это къ спѣху. Я пробылъ здѣсь 2-е сутокъ. Подумайте, сколько это стоитъ.
   Она долго думала, наконецъ вышла вонъ и позвала мужа, они должны это обсудить.
   Такъ какъ они не возвращались очень долго, я пошелъ на чердакъ, уложилъ свой мѣшокъ и вынесъ его въ сѣни. Я могъ бы сдѣлать еще болѣе обиженный видъ и уйти вечеромъ. Кстати, это хорошій случай съ ними раздѣлаться.
   Когда я вернулся въ комнату, Петръ сказалъ:
   -- Ты вѣдь не думаешь конечно уйти, на ночь глядя?
   -- Да, это какъ разъ я и думаю.
   -- Я не думалъ, что ты будешь такъ глупъ, чтобы обращать вниманіе на болтовню дѣвченокъ.
   -- Господи Боже мой, да пускай себѣ старикъ уходитъ!-- сказали сестры.
   Наконецъ пришелъ замѣститель депутата стартинга и его жена. Они упрямо и осторожно молчали.
   -- Ну, такъ что же я долженъ?
   -- Гм... Разсчитай это самъ.
   Все гнѣздо было полно сволочи. Меня здѣсь страшно тяготило и я бросилъ женщинѣ первую попавшуюся подъ руку бумажку.
   -- Этого достаточно?
   -- Гм... Да оно пожалуй, это кое-что, но...
   -- Да око бы и довольно пожалуй было, но...
   -- А сколько она получила?
   -- 5 кронъ.
   -- Ну это, пожалуй, маловато,-- и я полѣзъ еще за деньгами.
   -- Нѣтъ, мать, то было 10 кронъ,-- сказалъ Петръ.-- И этого слишкомъ много. Ты должна сдать сдачу.
   Старуха открыла руку, посмотрѣла на бумажку и сдѣлала удивленный видъ.
   -- Нѣтъ, ей-ей, я и не думала, что это 10 кронъ. Я не посмотрѣла на нее поближе. Ну, спасибо тебѣ большое.
   Чувствуя себя очень неловко, замѣститель депутата стартинга заговорилъ съ двумя парнями о томъ, что онъ прочелъ въ газетахъ: большое несчастье, молотилкою раздробило руку. Дѣвушки дѣлали видъ, что онѣ меня не видятъ, но въ дѣйствительности сидѣли, какъ двѣ кошки съ короткими шеями и вытаращенными глазами. Здѣсь нечего больше ждать.-- Прощайте всѣ.
   Женщина вышла за мной въ сѣни и начала, поддѣлываясь, говорить:
   -- А ты бы, право, хорошо сдѣлалъ, еслибы одолжилъ намъ бутылку вина, а то такъ неловко, разъ что тутъ сидятъ эти два парня,
   -- Прощайте! сказалъ я только и самъ отстранился. У меня былъ мѣшокъ на спинѣ и въ рукахъ машина, было тяжело нести это по грязной дорогѣ; но я все же шелъ съ легкимъ сердцемъ. Досадная исторія, въ которую я тамъ попалъ! и я могу допустить, что я показалъ себя нѣсколько непорядочнымъ. Непорядочнымъ? Ни въ какомъ случаѣ. Я устроилъ изъ самого себя комитетъ и привелъ въ свою защиту, что чертовскія дѣвченки хотѣли устроить пиръ для своихъ любезныхъ съ моимъ виномъ. Да, пусть такъ. Но не была ли моя обида въ сущности только проявленіемъ моего мужскаго темперамента? Если бы вмѣсто двухъ парней были приглашены двѣ незнакомыя дѣвушки, не полилось бы развѣ тогда вино? И она сказала -- старикъ. И не была ли она права? Я вѣрно состарился, если не выношу, что бы мнѣ предпочли пахаря...
   Но моя обида понемногу разсѣялась во время труднаго пути и я насилу шелъ, съ моей потѣшной ношей -- бутылками и швейной машиной. Погода была мягкая и туманная; я не видѣлъ свѣта въ дворахъ, прежде чѣмъ не подходилъ къ нимъ совсѣмъ близко; тогда мнѣ на встрѣчу выбѣгали собаки и мѣшали пробраться на сѣновалъ. Становилось все позже и позже, я усталъ, былъ грустенъ и печалился насчетъ будущаго.
   Развѣ не разсорилъ я кучи денегъ въ полномъ смыслѣ безполезно.
   Теперь я хотѣлъ продать машину и обратить ее снова въ деньги.
   Наконецъ то я пришелъ къ избѣ, гдѣ не было собакъ. Въ окнѣ еще свѣтился огонь. Я безъ разговоровъ отправился туда и попросилъ ночлегъ.
   

XXVIII.

   Тамъ сидѣла у стола небольшая дѣвочка въ конфирмаціонномъ возрастѣ и шила, кромѣ нея въ комнатѣ никого не было. Когда я попросилъ дать мнѣ ночлегъ, она отвѣтила съ возможной довѣрчивостью, что она спроситъ, послѣ чего пошла въ небольшую комнату рядомъ. Я крикнулъ ей вслѣдъ, что мнѣ нужно только позволенье посидѣть у печки до разсвѣта.
   Дѣвушка скоро вернулась съ матерью, которая поправляла и застегивала свое платье. Добрый вечеръ. У нихъ не такъ-то, чтобы онѣ могли помѣстить меня, какъ слѣдуетъ; но въ коморкѣ онѣ съ удовольствіемъ мнѣ дадутъ мѣсто.
   -- А гдѣ же тогда онѣ сами лягутъ?
   О, теперь скоро уже день. Да и дѣвочка должна посидѣть еще и пошить немного.
   -- Что она шьетъ? Платье?
   -- Нѣтъ, только юбку. Она надѣнетъ ее завтра въ церковь и ни за что не хочетъ позволить матери ей помочь.
   Тогда я выставилъ мою машину и пошутилъ, что для такой, какъ эта, и маленькая и большая юбка все пустяки. Вотъ я ей покажу сейчасъ.
   -- Не портной ли я?
   -- Нѣтъ. Но я продаю машину.
   Я вынулъ руководство и прочелъ что мы должны дѣлать, дѣвушка слушала съ любознательностью, она почти ребенокъ, ея тоненькіе пальчики стали синими отъ матеріи, которая пачкала. Эти синіе пальчики выглядятъ такими бѣдненькими, и я вытаскиваю поэтому вино и наливаю самъ всѣмъ. Потомъ мы опять шьемъ, я сижу съ руководствомъ, а дѣвочка вертитъ машину. Ей кажется, что все идетъ прекрасно, и ея глаза блестѣли.
   -- Сколько ей лѣтъ?
   -- Шестнадцать лѣтъ, въ прошломъ году корфирмировалась.
   -- Какъ ее зовутъ?
   -- Ольгой.
   Мать стоитъ и смотритъ на насъ, и у нея является желанье также повертѣть, но каждый разъ, какъ она хочетъ подойти, Ольга говорить:-- Берегись мама, чтобы не испортить.
   Когда мы наматывали на шпульку и мать на минуту взяла въ руки челнокъ, Ольга снова испугалась, что она можетъ испортить.
   Женщина поставила кофейникъ и начала варить кофе, въ комнатѣ было тепло и угарно, одинокіе люди беззаботны и довѣрчивы, Ольго смѣется, когда мнѣ удастся сказать что-нибудь смѣшное про машину. Я замѣтилъ себѣ, что ни одна изъ нихъ не спросила, сколько стоить машина, несмотря на то, что она продавалась: она была далеко не по ихъ средствамъ.
   Видѣть же машину работающей было очень утѣшительно.
   Ольга могла бы также имѣть подобную машину, потому что она хорошо съ ней справляется.
   Мать отвѣтила, что она должна съ этимъ повременить, пока не послужить нѣкоторое время.
   Развѣ она должна идти служить?
   Да, она на это надѣется. У нея еще двѣ дочери, также служатъ. Все идетъ, какъ должно быть, слава Богу. Завтра утромъ Ольга встрѣтитъ ихъ въ церкви.
   На одной стѣнѣ висѣло небольшое зеркало съ треснутымъ стекломъ, на другой было, пришпилено нѣсколько грошевыхъ картинъ, изображающихъ солдатъ на лошадяхъ и королевскую чету въ большемъ великолѣпіи. Между ними одна старая и истрепанная изображала императрицу Евгенію, я видѣлъ, что она не только что куплена, и спросилъ, лакъ она сюда попала?
   Не помнятъ. Вѣроятно хозяинъ какъ-нибудь ее досталъ.
   Здѣсь въ поселкѣ?
   Не было-ли это, пожалуй, въ Херсэтѣ, гдѣ онъ служилъ въ своей молодости. Этому, можетъ, лѣтъ 30.
   У меня зародился нѣкоторый планъ и я сказалъ:
   -- Картина стоитъ много кронъ.
   Тогда женщина подумала, что я надъ ней подсмѣиваюсь. Но я разсмотрѣлъ картину и твердо заявилъ, что эта картина не дешевая.
   Женщина вообще не глупа и сказала только: вотъ что, думала-ли я это? Она виситъ тутъ съ тѣхъ поръ, какъ выстроена изба. Впрочемъ, она принадлежитъ Ольгѣ, она называла ее своею еще въ дѣтствѣ.
   Я изобразилъ изъ себя человѣка таинственнаго и знатока, попросилъ ознакомить меня относительно вещи подробно.
   -- А гдѣ-же находится Херсэтъ?
   -- Херсэтъ находится въ сосѣднемъ поселкѣ. Отсюда будетъ мили двѣ. Тамъ живетъ ленсманъ.
   Кофе былъ готовъ и мы съ Ольгой отдыхали. Теперь намъ оставалось только пришить крючки. Я попросилъ показать мнѣ лифъ, который она надѣнетъ съ юбкой, и оказалось, что это былъ не какой-нибудь обыкновенный лифъ, а вязаный платокъ. Но она получила отъ одной изъ своихъ сестеръ поношенную жакетку, ее она надѣнетъ сверху и все закроетъ.
   Ольга теперь такъ быстро растетъ, что было бы безсмысленно тратиться на настоящій лифъ раньше какъ черезъ три года, услышалъ я.
   Ольга пришивала крючки, теперь скоро все готово. Она выглядѣла сонной, что сразу бросалось въ глаза, я съ присвоеннымъ авторитетомъ приказалъ ей итти спать. Женщина чувствовала себя вынужденой еще сидѣть и составлять мнѣ кампанію, хотя я и просилъ ее пойти на покой.
   -- Ты по справедливости заслуживаешь благодарности, незнакомецъ, за твою помощь,-- сказала мать.
   А Ольга подошла и поблагодарила меня, пожавъ мнѣ руку. Я воспользовался этимъ временемъ и втолкнулъ ее въ коморку.
   -- Идите и вы также,-- сказалъ я матери.-- Я все равно не буду больше болтать съ вами, такъ какъ усталъ.
   Когда она увидѣла, что я располагаюсь у печки и кладу подъ голову мой мѣшокъ, она покачала смѣясь головой и ушла къ себѣ.
   

XXIX.

   Мнѣ было такъ хорошо и весело здѣсь, было утро.
   Солнце свѣтило въ окно, а Ольга и мать такъ напомадили и гладко причесали свои волосы, что одна радость, да и только. Послѣ завтрака" который я съ ними раздѣлилъ и получилъ громадное количество кофе, Ольга нарядилась въ новую юбку, въ вязаный платокъ и жакетку. О, замѣчательная жакетка, кругомъ былъ изъ ластика кантъ и изъ него же въ два ряда пуговицы. На воротникѣ и рукавахъ были украшенія изъ шнурка, но маленькая Ольга была слишкомъ для нея мала, она не была ей годна ни подъ какимъ видомъ, такъ какъ Ольга была худа, какъ маленькій теленокъ.
   -- Не ушить-ли намъ немного жакетку въ бокахъ?-- сказалъ я. Времени у насъ на это хватитъ.
   Но мать съ дочерью переглянулись, что, молъ, сегодня воскресенье и нельзя употреблять ни ножа, ни иглы. Я хорошо понялъ, что онѣ думали, потому что и самъ я думалъ такъ въ моемъ дѣтствѣ. Тутъ я попробовалъ прибѣгнуть къ моему вольнодумству: съ машинкой, которая шьетъ сама, а это совсѣмъ другое дѣло, все равно, что ни въ чемъ неповинный экипажъ, который катится себѣ по дорогѣ въ воскресенье.
   Но нѣтъ, этого онѣ не поняли. Жакетка между прочимъ была сдѣлана на ростъ. Года черезъ два она какъ разъ будетъ въ пору.
   Я подумалъ о чемъ нибудь такомъ, чтобы я могъ вложить Ольгѣ въ руку, когда она пойдетъ, но у меня ничего такого не было и потому я далъ ей только крону. Она поблагодарила, показала монету матери и прошептала съ заискрившимися глазами, что отдастъ ее у церкви сестрѣ. А мать, почти настолько же растроганная, сказала, что, конечно, она можетъ это сдѣлать.
   Ольга пошла въ церковь въ своей широкой жакеткѣ; она семенила ногами, ставя ихъ то внутрь, то наружу. Боже, какъ она была мила и забавна.
   -- А что, Херсэтъ большая усадьба?
   -- Да, большая.
   Я нѣкоторое время посидѣлъ, помигалъ сонными глазами, поpaзобрался въ этимологіи: Херсэтъ могло означать Херресэде (господское мѣсто), или имъ владѣлъ когда то Херсэ {Исправникъ въ старой Норвегіи}. А дочь его самая гордая дѣва во всемъ округѣ и даже самъ Ярлъ {Ярлъ -- человѣкъ высшаго ранга.} приходилъ просить ея руки. Годъ спустя она родила ему сына, который сдѣлался королемъ... Однимъ словомъ, я надумалъ итти въ Херсэтъ. Такъ какъ было совершенно все равно куда итти, то я хотѣлъ пойти туда. Можетъ быть, посчастливится не въ томъ, такъ въ другомъ; во всякомъ случаѣ тамъ были незнакомые люди. Послѣ рѣшенія идти въ Херсэтъ у меня явилась цѣль.
   Такъ какъ я одурѣлъ и осовѣлъ отъ безсонницы, то попросилъ позволенья у женщины прилечь на ея постель. Чудесный синій крестовикъ медленно путешествовалъ по стѣнѣ, а я лежалъ и слѣдилъ за нимъ глазами, пока не уснулъ.
   Я проспалъ часа 2 и проснулся отдохнувшимъ, бодрымъ и свѣжимъ. Женщина варила обѣдъ. Я уложилъ мой мѣшокъ, заплатилъ женщинѣ за свое пребыванье и подъ конецъ сказалъ, что хочу помѣняться съ Ольгой -- картину за машину.
   Женщина мнѣ опять ne повѣрила.
   Да уже это все равно, лишь бы она была довольна, а я буду. Картина имѣетъ свою стоимость и я знаю, что дѣлаю.
   Я снялъ картину со стѣны, сдулъ съ нея пыль и осторожно свернулъ; на деревянной стѣнѣ остался послѣ нея свѣтлый четыре-угольникъ. Затѣмъ я простился.
   Женщина вышла вслѣдъ за мной: не могу-ли я подождать, пока вернется Ольга, чтобъ она могла меня сама поблагодарить? О милая, еслибъ я это могъ!
   Но у меня не было времени. Поклонись ей отъ меня и если будетъ какое сомнѣнье, пусть посмотритъ въ руководствѣ. Женщина долго стояла и смотрѣла мнѣ вслѣдъ. Я шелъ не спѣша по дорогѣ и насвистывалъ, довольный моимъ поступкомъ. Теперь мнѣ оставалось нести только мѣшокъ, я чувствовалъ себя отдохнувшимъ, свѣтило солнце и дорога нѣсколько просохла. Я началъ пѣть отъ удовольствія отъ своеги поступка.
   Неврастенія...
   Я попалъ въ Херсэтъ на слѣдующій день. Такъ какъ въ этихъ мѣстахъ все выглядѣло слишкомъ величественно и красиво, то я подумалъ было пройти мимо, но поговоривъ немного съ однимъ изъ работниковъ изъ усадьбы, я рѣшилъ предстать предъ исправникомъ. Я работалъ у богатыхъ людей раньше, вотъ напр. у капитана изъ Эвребе...
   Исправникъ былъ небольшаго роста, широкоплечій господинъ, съ длинной, бѣлой бородой и темными бровями. Онъ говорилъ сердитымъ тономъ, но у него были добродушные глаза; позднѣе оказалось, что онъ былъ веселый господинъ, который порою отъ всего сердца шутилъ и смѣялся. Но иной разъ онъ напускалъ на себя важность, благодаря своему положенію и благосостоянію, и имѣлъ благородную амбицію.
   -- Нѣтъ, у меня нѣтъ никакой работы. Вы откуда идете?
   Я назвалъ нѣсколько мѣстъ на своемъ пути.;
   -- У васъ вѣрно нѣтъ теперь денегъ, и вы идете и попрошайничаете?
   -- Нѣтъ, я не прошу, у меня есть деньги.
   -- Такъ можете себѣ идти.дальше. Нѣтъ, у меня нѣтъ для васъ работы: осенняя уборка уже прошла. Можете вырубать колья для забора?
   -- Могу,
   -- Да, вотъ что! Ни я не нуждаюсь больше въ деревянныхъ заборахъ, такъ какъ у меня проволочные. Вы. можетъ быть, немного каменьщикъ тоже?
   -- Да.
   -- Жаль, у меня какъ разъ всю осень работали каменьщики, вы могли бы къ нимъ присоединиться.
   Онъ стоялъ и ударялъ своей палкой по землѣ.
   -- Почему надумали вы придти ко мнѣ?
   -- Всѣ говорили, что мнѣ стоитъ только пойти къ исправнику и я достану работу.
   -- Вотъ какъ? Да, у меня всегда всякій народъ, теперь вотъ были каменьщики осенью. А вы можете... Потому что этого ни одна живая душа не можетъ, ха-ха-ха. Вы сказали, что были у капитана Фалькенберга изъ Эвребе.
   -- Да.
   -- Что вы тамъ дѣлали?
   -- Рубилъ деревья.
   -- Я его не знаю, онъ вѣдь далеко отсюда живетъ, но я о немъ слышалъ. У васъ есть отъ него свидѣтельство?
   Я передалъ ему аттестатъ.
   -- Идите и оставайтесь,-- сказалъ исправникъ безъ дальнѣйшихъ разговоровъ.
   Онъ повелъ меня кругомъ дома въ кухню.
   -- Дайте этому человѣку порядочный обѣдъ, онъ прошелъ длинный путь,-- сказалъ онъ.
   Я сидѣлъ въ большой свѣтлой кухнѣ и ѣлъ такъ хошоро, какъ давно не ѣлъ. Я какъ разъ только что кончилъ обѣдъ, когда въ кухню снова вошелъ исправникъ.
   -- Послушайте вы,-- сказалъ онъ.
   Я быстро всталъ и стоялъ какъ свѣча, и ему, казалось, эта небольшая вѣжливость пришлась по вкусу.
   -- Нѣтъ, продолжайте ѣсть, кончайте. Вы уже кончили? Я думалъ о... Идите за мной.
   Исправникъ повелъ меня.
   -- Что, если бы вы нѣкоторое время рубили въ лѣсу дрова, что вы объ этомъ думаете?.. У меня два работника, но одинъ мнѣ нуженъ какъ понятой, и потому вы будете ходить въ лѣсъ съ другимъ. Вы видите, у меня дровъ достаточно, но они могутъ себѣ лежать, такого рода вещи никогда не бываютъ излишни. Вы сказали, что у васъ есть деньги, покажите мнѣ.
   Я показалъ ему мои бумажки.
   -- Хорошо. Видите ли, я начальство и долженъ имѣетъ свѣдѣнія о своихъ людяхъ. Но само собой разумѣется, у васъ ничего нѣтъ на совѣсти, разъ вы пришли къ исправнику, ха-ха-ха. Итакъ, какъ сказано, сегодня вы можете отдыхать, а завтра утромъ итти рубить дрова.
   Я началъ приводить себя въ порядокъ къ завтрашнему дню, пересмотрѣлъ мою одежду, отточилъ пилу и топоръ. Мнѣ не хватало рукавицъ, но было еще и не время для нихъ, ни въ чемъ другомъ я не нуждался.
   Исправникъ много разъ приходилъ ко мнѣ и болталъ о томъ, о семъ, его вѣрно занимала эта болтовня, такъ какъ я былъ незнакомый странникъ.
   -- Поди сюда, Маргарита!-- позвалъ онъ свою жену, которая проходила по двору.-- Здѣсь новый человѣкъ, я посылаю его въ лѣсъ рубить дрова.
   

XXX.

   Мы не получили никакихъ распоряженій и приступили къ дѣлу по собственному соображенью, мы начали рубить деревья съ сухими верхушками и исправникъ вечеромъ сказалъ, что это было правильно. Впрочемъ, завтра онъ намъ самъ все покажетъ. Я сразу сообразилъ, что работа въ лѣсу не можетъ продлиться до Рождества. Такъ какъ погода стояла съ заморозками по ночамъ, не выпадало снѣга и путь былъ хорошій, мы рубили каждый день массу дровъ и не встрѣчали никакихъ препятствій, которыя задерживали бы нашу работу. Самому исправнику казалось, что мы рубили, какъ настоящіе сумасшедшіе, хе-хе-хе. У старичка намъ работалось легко, онъ часто приходилъ къ намъ въ лѣсъ и былъ въ хорошемъ настроеніи, а такъ какъ я не отвѣчалъ на его шутки, онъ вѣрно находилъ, что я скучный, но стойкій парень. Скоро онъ началъ посылать меня въ почтовую контору съ почтой и за почтой.
   Въ усадьбѣ не было дѣтей, а также и молодыхъ людей, кромѣ служанокъ и одного работника, такъ что время по вечерамъ тянулось медленно. Чтобы развлечься, я досталъ олова и кислоты и вылудилъ для кухни нѣсколько старыхъ котловъ. Но эта работа продолжалась недолго. Такъ то вотъ пришелъ вечеръ, въ который я написалъ слѣдующее письмо:
   "Еслибы я только могъ быть тамъ, гдѣ вы, я работамъ бы за двоихъ!"
   Спустя день я долженъ былъ идти на почту для исправника, тогда я взялъ мое письмо и послалъ его. Я очень безпокоился, что письмо имѣло нѣсколько простой видъ; я получилъ бумагу отъ исправника и напечатанное его имя на конвертѣ долженъ былъ заклеймить цѣлымъ рядомъ марокъ. Богъ знаетъ, что она теперь скажетъ, когда его получитъ! Въ письмѣ не стояло ни имени, ни мѣста, откуда оно было.
   И такъ мы работали съ малымъ въ лѣсу, болтали про разныя мелочи, охотно и съ оживленьемъ.
   Время шло, я съ сожалѣньемъ видѣлъ, что приходилъ конецъ работѣ, но имѣлъ небольшую надежду, что исправникъ найдетъ, можетъ быть, для меня что нибудь другое, когда кончится работа въ лѣсу. Это бы меня очень устроило. Мнѣ не хотѣлось опять пускаться въ путь до Рождества.
   И вотъ я опять однажды стоялъ на почтѣ и получилъ письмо.
   Я никакъ не могъ понять, что оно ко мнѣ, и нерѣшительно вертѣлъ и перевертывалъ его; но почтовый чиновникъ, знавшій меня уже, прочелъ еще разъ адресъ на письмѣ и сказалъ, что тамъ стоить мое имя и къ тому же адресъ исправника. Вдругъ у меня промелькнула мысль и я схватилъ письмо. Да, это мое, я забылъ... да, это правда...
   Въ моихъ ушахъ начали звонить колокола, я поспѣшилъ на дорогу, вскрылъ письмо и прочелъ:
   "Не пишите мнѣ".
   Безъ имени, безъ обозначенья мѣста, но такъ ясно и прелестно.
   Первое слово было подчеркнуто.
   Я не знаю, какъ я добрался до дому. Я помню, что я садился на тумбу и читалъ письмо и засовывалъ его въ карманъ, послѣ чего я шелъ до новой тумбы и продѣлывалъ то же самое. Не пишите.
   Но можетъ быть, я могъ придти и поговорить съ ней? Эта маленькая и красивая бумажка и торопливыя, изящныя буквы!
   Ея руки держали это письмо, на него смотрѣли ея глаза, его касалось ея дыханье. А въ концѣ была черта, она могла предвѣщать цѣлый міръ.
   Я пришелъ домой, передалъ почту и пошелъ въ лѣсъ. Я все время мечталъ и былъ непонятенъ для моего товарища, который видѣлъ, какъ разъ за разомъ я читалъ письмо и снова и снова пряталъ его между моими деньгами.
   Какъ это было догадливо съ ея стороны, что она меня нашла.
   Она вѣроятно поднесла конвертъ къ свѣту и прочла подъ марками имя исправника, затѣмъ она на минуту поникла своею прелестной головкой, сверкнула глазами и подумала: онъ работаетъ теперь у исправника, въ Херсэтѣ...
   Когда мы вечеромъ вернулись домой, къ намъ пришелъ исправникъ и, разговаривая о томъ, о семъ, спросилъ:
   -- Вы сказали, что работали у капитана Фалькенберга изъ Эвребе?
   -- Да.
   -- Онъ изобрѣлъ машину, какъ я вижу.
   -- Машину?
   -- Лѣсную пилу. Это стоитъ въ газетахъ.
   Я изумился. Вѣдь не мою же пилу онъ изобрѣлъ?
   -- Это, должно быть, ошибка, сказалъ я; потому что пилу изобрѣлъ капитанъ.
   -- Не капитанъ?
   -- Нѣтъ, не капитанъ. Но пила у него стоитъ.
   И я все разсказалъ исправнику. Онъ пошелъ за газетой и мы прочли слѣдующее: "Новое изобрѣтенье... Прислано нашимъ сотрудникомъ... Конструкція пилы, которая можетъ имѣть большое значеніе, для лѣсовладѣльцевъ... Машина дѣйствуетъ слѣдующимъ образомъ"...
   -- Но вѣдь вы не скажете же, что это ваше изобрѣтенье?
   -- Да мое.
   -- И капитанъ хочетъ его украсть? Нѣтъ, вотъ такъ забавная исторія, чрезвычайно забавная исторія. Надѣйтесь на меня. Видѣлъ ли кто, когда вы работали надъ изобрѣтеньемъ?
   -- Да всѣ люди у капитана.
   -- Да это, помилуй меня Богъ, наихудшее, что мнѣ приходилось слышать, украсть ваше изобрѣтенье! А деньги-то, вѣдь это пахнетъ милліономъ!
   Я долженъ былъ признаться, что не понимаю капитана.
   -- Но зато я его понимаю. Вѣдь не даромъ же я исправникъ. Нѣтъ, я давно уже подозрѣвалъ этого человѣка, что онъ, чертъ, не такъ богатъ, какъ представляется. Теперь я пошлю ему небольшое письмо отъ себя, совсѣмъ коротенькое письмо, что вы объ этомъ думаете? Ха-ха-ха. Надѣйтесь на меня.
   Но я вдругъ сдѣлался нерѣшительнымъ. Исправникъ былъ слишкомъ горячъ, могло случиться, что за капитаномъ не было никакой вины, и что газетчикъ былъ неисправенъ. Я попросилъ исправника дать мнѣ написать самому.
   -- И пойти въ дѣлежъ съ капитаномъ? Никогда. Вы передадите все въ мои руки. А кромѣ того, напиши вы сами, вы не сможете такъ хорошо выразиться, какъ я.
   Но пока что, я выхитрилъ, что первое письмо, я самъ напишу, а потомъ уже онъ вмѣшается. Бумагу я снова получилъ отъ исправника.
   Вечеромъ написать не удалось: сегодня выпалъ такой полный волненій день и у меня внутри до сихъ поръ было безпокойно. Я мечталъ и думалъ; благодаря фру я не хотѣлъ писать прямо капитану и доставить, можетъ быть, тѣмъ самымъ ей непріятность, но моему товарищу Фалькенбергу я напротивъ того пошлю нѣсколько словъ, чтобъ онъ имѣлъ глазъ за машиной.
   Ночью меня снова посѣтилъ трупъ, эта печальная, одѣтая въ рубашку женщина, которая никакъ не хотѣла оставить меня въ покоѣ изъ за своего ногтя. Я былъ въ такомъ томительномъ душевномъ состояніи вчера, и вотъ ночью она почтила меня посѣщеніемъ. Оледенѣвъ отъ страха, я видѣлъ, какъ она проскользнула въ комнату, остановилась посрединѣ и вытянула руки впередъ. У другой стѣны, прямо напротивъ лежалъ въ своей постели мой товарищъ по работѣ и мнѣ доставляло необыкновенное облегченье слышать, что и онъ. также стонетъ и безпокоится, итакъ мы были оба въ опасности. Я покачалъ головой, что я, молъ, похоронилъ ноготь въ мирномъ мѣстѣ и больше ничего не могъ сдѣлать. Но трупъ продолжалъ стоять. Сперва я попросилъ у нея извиненья; но вдругъ я почувствовалъ внутри злобу, я разсердился и заявилъ, что не желаю больше пустословить съ ней. Я только занялъ ея ноготь наспѣхъ, но съ мѣсяцъ тому назадъ я сдѣлалъ свое дѣло и похоронилъ его...
   Тогда она заскользила бокомъ впередъ къ моей подушкѣ и попробовала подойти ко мнѣ съ боку. Я вскочилъ и испустилъ крикъ.
   -- Что такое?-- спросилъ мальчикъ съ другой постели.
   Я протеръ глаза и отвѣтилъ, что видѣлъ сонъ.
   -- А кто это тутъ былъ?-- спросилъ мальчикъ.
   -- Не знаю. А развѣ былъ кто?
   -- Я видѣлъ, какъ кто-то вышелъ...
   

XXXI.

   Прошло дня два, и я сѣлъ писать обдуманно и спокойно къ Фалькенбергу. У меня сохраняется въ Эвребе конструкція пилы, писалъ я, она, можетъ быть, будетъ имѣть нѣкоторое значеніе для лѣсовладѣльцевъ когда-нибудь, и я намѣренъ при первомъ случаѣ придти и взять ее. Будь добръ, имѣй за ней глазъ, чтобы съ ней чего не случилось.
   Такъ мягко писалъ я. Это было самое достойное. Когда Фалькенбергъ, само собой разумѣется, разскажетъ въ кухнѣ про письмо, а можетъ быть и покажетъ, то его сочтутъ учтивымъ. Но въ немъ вовсе не были только однѣ любезности, я поставилъ на немъ опредѣленную дату, чтобы придать ему серьезность: въ понедѣльникъ 11-го декабря я собираюсь придти и взять машину.
   Я думалъ: этотъ срокъ ясный и опредѣленный; если машины тамъ въ этотъ понедѣльникъ не будетъ, значитъ, тамъ должно это случиться. Я самъ снесъ письмо на почту и опять выклеилъ конвертъ цѣлымъ рядомъ марокъ...
   Мое чудное опьяненье все еще продолжалось; я получилъ самое прелестное письмо въ мірѣ, я носилъ его здѣсь въ карманѣ, на груди, оно было ко мнѣ. Не пишите. Нѣтъ, конечно, но я могъ придти. А позади всего была черта.
   Въ подчеркиваньи слова, конечно, не было чего-нибудь нехорошаго: не было ли это сдѣлано только затѣмъ, чтобы усилить нѣсколько обыкновенное запрещенье? Дамы такія мастерицы подчеркивать всевозможныя слова и употреблять, гдѣ ни попало, черты. Но не она, нѣтъ не она!
   Черезъ нѣсколько дней работа у исправника должна была закончиться, это было какъ разъ кстати, все было высчитано. 11-го я буду въ Эвребе. Это, пожалуй, будетъ минута въ минуту. Если дѣйствительно у капитана были планы насчетъ моей машины, то надо дѣйствовать быстро. Дать ли чужому человѣку украсть трудомъ добытые милліоны? Развѣ я не мучился изъ за нихъ? Я начиналъ почти жалѣть о моемъ мягкомъ письмѣ къ Фалькенбергу, оно должно было быть значительно рѣзче, теперь онъ, пожалуй, подумаетъ, что я вовсе не строгій человѣкъ. Ты увидишь, онъ еще вздумаетъ показывать противъ тебя, что вовсе не ты изобрѣлъ машину. Ого, мой добрѣйшій другъ Фалькенбергъ, этого бы только не хватало! Прежде всего ты потеряешь вѣчное блаженство; а если это ничего не значитъ, такъ я заявлю о фальшивой присягѣ моему другу и благожелателю исправнику. И знаешь ты, къ чему это поведетъ?
   -- Разумѣется, вы должны туда пойти,-- сказалъ исправникъ, когда я съ нимъ говорилъ.-- И приходите обратно ко мнѣ съ машиной. Вы должны соблюдать ваши интересы: здѣсь, пожалуй, пахнетъ большой суммой.
   Черезъ день почта принесла сообщенье, которое сразу измѣнило положеніе: капитанъ Фалькенбергъ писалъ отъ себя въ газетѣ, что вышло недоразумѣніе, благодаря которому конструкцію новой лѣсной пилы приписали ему. Но тутъ былъ человѣкъ, который нѣкоторое время работалъ у него въ усадьбѣ, ему-то и принадлежитъ изобрѣтенье. О самой машинѣ онъ мнѣнія высказать не хочетъ. Капитанъ Фалькенбергъ.
   Исправникъ и я, мы переглянулись.
   -- Что вы теперь объ этомъ думаете?-- сказалъ онъ.
   -- Что во всякомъ случаѣ капитанъ не виновенъ.
   -- Такъ. А знаете, что я думаю?
   Пауза. Исправникъ есть исправникъ съ головы до ногъ и провидитъ интриги.
   -- Онъ не невиновенъ,-- сказалъ онъ.
   -- Неужели дѣйствительно такъ?
   -- Я къ этому уже привыкъ. Теперь онъ поджимаетъ лапки: ваше письмо дало ему предостереженіе. Ха-ха-ха.
   Я долженъ былъ признаться исправнику, что я не обращался къ самому капитану, но что я послалъ небольшое письмецо къ работнику въ Эвребе и что это письмо не могло еще до него дойти, такъ какъ было опущено только вчера вечеромъ.
   Тогда исправникъ онѣмѣлъ и не пробовалъ больше провидѣть интриги. Но, казалось, съ этого момента у него закралось сомнѣнье въ цѣнности изобрѣтенья.
   -- Очень возможно, что машина ерунда,-- сказалъ онъ, но добавилъ добродушно:-- я имѣю въ виду, что, можетъ быть, ее нужно исправить, улучшить. Вы же видите, какъ постоянно приходится измѣнять военныя судна и летательныя машины. Вы твердо рѣшили уйти?
   -- Да.
   И я уже ничего больше не слыхалъ о томъ, чтобы возвратиться и взять съ собой машину, но исправникъ далъ мнѣ хорошій аттестатъ. Онъ бы охотно держалъ меня дольше, стояло тамъ, но работа была прервана, такъ какъ въ другомъ мѣстѣ мнѣ нужно было соблюдать мои частные интересы...
   Когда я утромъ долженъ былъ уходить, во дворѣ стояла небольшая дѣвочка и ожидала меня. Это была Ольга. Ну, что за ребенокъ, вѣдь она должна была встать съ полуночи, чтобы быть здѣсь такъ рано. Она стояла въ своей синей юбкѣ и своей жакеткѣ.
   -- Это ты, Ольга? Зачѣмъ ты здѣсь?
   Она пришла ко мнѣ.
   Какъ же она узнала, что я здѣсь?
   Она меня выслѣдила. Правда ли, что она должна получить машину? Но это было такъ неожиданно...
   -- Ну да, машина ея, я съ ней помѣнялся на картину. Шьетъ она хорошо?
   -- Да, шьетъ хорошо.
   Мы немного поговорили, я хотѣлъ проводить ее раньше, чѣмъ выйдетъ исправникъ и начнетъ разспрашивать меня.
   -- Ну, или теперь домой, дитя. У тебя длинный путь впереди.-- Ольга подала мнѣ свою руку, которая потонула въ моей и оставалась въ ней, сколько я хотѣлъ. Она поблагодарила меня и весело зашагала обратно, ставя пальцы ногъ, какъ попало, то внутрь, то наружу.
   

XXXII.

   Я почти у цѣли.
   Въ воскресенье вечеромъ я остановился въ избѣ работника, вблизи Эвребе, чтобы придти въ усадьбу ужо рано утромъ въ понедѣльникъ. Въ 9 часовъ всѣ уже встанутъ, и я, конечно, буду такъ счастливъ, что встрѣчу того, кого хочу. Я былъ въ крайне нервномъ состояніи и представлялъ себѣ много нехорошаго; я написалъ вѣжливое письмо къ Фалькенбергу и ничуть не ругался, но капитанъ все же могъ быть ошеломленъ проклятой датой, срокомъ, который я назначилъ. Если бы я не посылалъ никакого письма.
   Приближаясь къ усадьбѣ, я ниже и ниже опускалъ голову и дѣлался меньше, хотя я не совершилъ никакого преступленья.
   Я свернулъ съ дороги и сдѣлалъ полукругъ, чтобы придти сперва къ надворнымъ постройкамъ. Тамъ я встрѣтилъ Фалькенберга.
   Онъ мылъ экипажъ. Мы другъ другу поклонились, мы попрежнему товарищи.
   --Что онъ ѣдетъ куда нибудь.
   -- Нѣтъ, онъ какъ разъ только вчера вечеромъ вернулся. Возилъ на желѣзную дорогу.
   -- А кто же уѣхалъ?
   -- Фру.
   -- Вотъ какъ. Куда же фру уѣхала?
   -- Въ городъ. Сюда пріѣзжалъ незнакомый человѣкъ и написалъ въ газетахъ о твоей машинѣ,-- сказалъ Фалькенбергъ.
   -- А капитанъ также уѣхалъ?
   -- Нѣтъ, капитанъ дома. Онъ сморщилъ носъ, когда получилось твое письмо.
   Мы пошли съ Фалькенбергомъ на наше старое мѣсто, на чердакъ.
   У меня еще остались двѣ бутылки вина въ мѣшкѣ, которыя я вытащилъ и началъ угощать. О, эти бутылки, которыя я такъ осторожно носилъ миля за милей, взадъ и впередъ, теперь онѣ пригодились. Безъ нихъ Фалькенбергъ не сказалъ бы такъ много.
   -- Почему же капитанъ сморщился отъ моего письма. Онъ его увидѣлъ?
   -- Началось съ того, -- сказалъ Фалькенбергъ,-- что фру стояла въ кухнѣ, когда я пришелъ съ почтой. Что это за письмо съ столькими марками?-- сказала она.-- Я открылъ письмо и увидѣлъ, что оно было отъ тебя и что ты 11-го придешь.
   -- Что она тогда сказала?
   -- Она ничего больше не сказала. Онъ придетъ въ 11?-- спросила она еще разъ.-- Да придетъ,-- отвѣтилъ я.
   -- А два дня спустя ты получилъ приказанье отвезти ее на желѣзную дорогу?
   -- Да, дѣйствительно, это было дня два спустя. Тогда я подумалъ, разъ фру знаетъ о письмѣ, конечно, и капитанъ о немъ знаетъ. Знаешь ты, что онъ сказалъ, когда я къ нему пришелъ?
   Я на это ничего не отвѣтилъ, но думалъ надумалъ. Тутъ, можетъ быть, что-нибудь кроется. Не сбѣжала ли она отъ меня? Но я съума сошелъ: жена капитана изъ Эвребе сбѣжитъ изъ за одного изъ своихъ работниковъ! Но все вмѣстѣ представлялось мнѣ такимъ удивительнымъ. У меня была надежда получить позволенье говорить съ ней, когда мнѣ запрещено было писать.
   Фалькенбергъ продолжалъ быть смущеннымъ.
   -- Итакъ, я показалъ капитану письмо, хотя ты этого и не сказалъ. Я не долженъ былъ этого дѣлать?
   -- Нѣтъ, это все равно. Что онъ тогда сказалъ?
   -- Да, присмотри за машиной непремѣнно,-- сказалъ онъ и сморщился немного.-- Чтобы кто не пришелъ и не забралъ ее, -- сказалъ онъ.
   -- Капитанъ, значитъ, сердитъ на меня теперь?
   -- Ну, нѣтъ. Нѣтъ, этому я никогда не вѣрю. Съ тѣхъ поръ я ничего объ этомъ не слыхалъ.
   Ну, Богъ съ нимъ, съ капитаномъ. Когда Фалькенбергъ выпилъ немного вина, я у него спросилъ, знаетъ ли онъ адресъ фру въ городѣ. Нѣтъ, но можетъ быть Эмма знаетъ. Мы зазвали Эмму, дали ей вина, болтали о томъ о семъ, подошли къ дѣлу и очень тонко наконецъ ее спросили. Нѣтъ, Эмма адреса не знала. Но фру поѣхала за рождественскими покупками, она вмѣстѣ съ фрекенъ Елизаветой изъ пасторской усадьбы, такъ что тамъ, конечно, знали адресъ. А впрочемъ, что я стану съ нимъ дѣлать?
   Я пріобрѣлъ старую брошку и думалъ ее спросить, не купитъ-ли она ее у меня.
   -- Дай посмотрѣть.
   Я былъ такъ счастливъ, что могъ показать Эммѣ брошку: это была старинная, прелестная вещица, я купилъ ее у одной изъ служанокъ въ Херсэтѣ.
   -- Этого фру не захочетъ,-- сказала Эмма.-- Да и я ее не захотѣла бы.
   -- О, навѣрно да, если бы и меня получила впридачу, Эмма,-- сказалъ я, заставивъ себя пошутить.
   Эмма ушла. Я снова началъ выпытывать Фалькенберга.
   Но у него было хорошее чутье и онъ временами понималъ людей.
   -- Поетъ-ли онъ еще для фру?
   -- О, нѣтъ.-- Фалькенбергъ жалѣлъ, что онъ поступилъ сюда въ работники: тутъ, кажется ему, все больше, да больше печалей и слезъ.
   -- Печалей и слезъ? Развѣ капитанъ съ женой не хорошіе друзья?
   -- Ну да, святой крестъ, они хорошіе друзья. Какъ разъ, какъ раньше. Въ послѣднюю субботу она проплакала цѣлый день.
   -- Кто бы подумалъ, что это такъ идетъ, они такъ вѣжливы, искрени, казались, другъ съ другомъ, -- сказалъ я и поджидалъ его отвѣта.
   -- Но они такъ томятся, -- сказалъ Фалькенбергъ по вальдерски {Вальдерсъ -- округъ Норвегіи.}.-- Она сильно похудѣла; съ тѣхъ самыхъ поръ, что ты ушелъ, она и начала худѣть.
   Я просидѣлъ часа два на чердакѣ и изъ моего окна все время посматривалъ на главное зданіе, но капитанъ не показывался. Почему же онъ не выходятъ! Дальше ждать безнадежно, и мнѣ придется уйти, не извинясь передъ капитаномъ. У меня нашлось достаточно основаній, которыя я могъ ему привести: я могъ сослаться на первую статью въ газетахъ, что благодаря ей у меня появилась манія грандіоза, и въ этомъ была бы кое какая правда. Теперь же мнѣ оставалось только связать мою машину, накрыть ее насколько возможно мѣшкомъ и пуститься въ путь.
   Эмма была въ кухнѣ и стащила для меня немного ѣды.
   Теперь у меня впереди было опять длинное путешествіе, сначала я долженъ былъ попасть въ пасторскую усадьбу, которая лежала почти на моемъ пути, а затѣмъ на желѣзную дорогу. Выпалъ небольшой снѣгъ, что начало дѣлать ходьбу трудной, кромѣ того я не могъ итти, какъ хотѣлъ, но долженъ былъ напрягать всѣ свои силы; дамы поѣхали въ городъ только за рождественскими покупками и кромѣ того онѣ на много уже меня опередили.
   На слѣдующій день послѣ обѣда я пришелъ въ пастырскую усадьбу. Я разсчиталъ, что мнѣ лучше всего поговорить съ самой фру.
   -- Я здѣсь мимоходомъ въ городъ,-- сказалъ я ей.-- Я несу съ собой машину, не позволите ли вы мнѣ оставить здѣсь самыя тяжелыя деревянныя части?
   -- Ты идешь въ городъ?--спросила фру.-- Но ты же, конечно, переночуешь тутъ?
   -- Нѣтъ, спасибо. Я долженъ быть завтра въ городѣ.
   Фру задумалась и сказала:
   -- Елизавета въ городѣ. Ты могъ бы захватить для нея свертокъ: она кое что забыла.
   "Вотъ адресъ", подумалъ я.
   -- Но я должна это сперва приготовить.
   -- Но фрекенъ Елизавета можетъ уѣхать, раньше чѣмъ я пріѣду.
   -- Нѣтъ, она вмѣстѣ съ фру Фалькенберъ, онѣ пробудутъ тамъ недѣлю.
   То было радостное извѣстіе, чудесное извѣстіе. Теперь у меня былъ и адресъ, и время.
   Фру стояла и поглядывала на меня искоса, она сказала:
   -- Значитъ, ты переночуешь? Потому что я должна таки кое что приготовить.
   Мнѣ дали комнату въ главномъ знаніи, такъ какъ на сѣновалѣ было слишкомъ холодно. Вечеромъ, когда всѣ улеглись и въ домѣ все стихло, ко мнѣ пришла фру со сверткомъ и сказала:
   -- Извини, что я пришла теперь. Но ты, вѣрно, завтра такъ рано уйдешь, что я еще не встану...
   

ХХХIII.

   И вотъ я снова очутился въ городскомъ шумѣ и толкотнѣ среди его людей и газетъ, и такъ какъ много мѣсяцевъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я тутъ не былъ, то въ сущности я не былъ противъ. До обѣда я собирался съ силами, переодѣлся въ другое платье и устремился затѣмъ къ фрекенъ Елизаветѣ. Она жила у своихъ родственниковъ. Буду ли я такъ счастливъ, что встрѣчу тамъ другую? Я волновался, какъ мальчикъ. Я совершенно отвыкъ отъ перчатокъ, по этому я снялъ ихъ. Но поднимаясь по лѣстницѣ, я увидѣлъ, что мои руки не подходятъ къ платью, и я снова натянулъ перчатки. Потомъ я позвонилъ.
   -- Фрекенъ Елизавета?
   -- Да, подождите, пожалуйста, немного.
   Вышла фрекенъ Елизавета.-- Здравствуйте? Вы меня спрашивали?.. Нѣтъ, вы ли это?
   -- У меня къ ней свертокъ, отъ ея матери. Вотъ, пожалуйста.
   Она прорвала дырку въ бумагѣ и посмотрѣла.-- Нѣтъ, мама неподражаема! Бинокль. Да мы уже были въ театрѣ. А я васъ сразу и не узнала.
   -- Вотъ что. А вѣдь мы не такъ то давно видѣлись въ послѣдній разъ.
   -- Да, но...-- Послушайте, вамъ конечно хочется спросить про другую? Ха ха-ха.
   -- Да,-- сказалъ я.
   -- Ее здѣсь нѣтъ. Здѣсь я одна у моихъ родственниковъ. А она живетъ въ отелѣ "Викторія".
   -- Да, но у меня было дѣло также и къ вамъ,-- сказалъ я, стараясь побороть въ себѣ чувство разочарованья.
   -- Подождите немного. Мнѣ сейчасъ опять нужно въ городъ, такъ мы пойдемъ вмѣстѣ.
   Фрекенъ Елизавета надѣла верхнее платье, крикнула въ двери -- пока до свиданья -- и пошла со мной.
   Мы взяли извозчика и поѣхали въ скромную кофейную.
   Знаю ли я, что фрекенъ Елизавета находитъ очень интереснымъ ходить по кофейнымъ. Но эта вовсе не интересна.
   -- Ей больше бы хотѣлось въ другое мѣсто?
   -- Да. Въ "Грандъ".
   Я боялся, что не буду тамъ чувствовать себя спокойно, я долго отсутствовалъ и буду, пожалуй, вынужденъ раскланиваться со знакомыми. Но фрекенъ Елизавета потребовала "Грандъ".
   У нея былъ очень недолгій опытъ, но она стала чрезмѣрно увѣренная. Она мнѣ раньше нравилась куда больше.
   Мы снова сѣли на извозчика и пріѣхали въ "Грандъ". Время близилось къ вечеру. Фрекенъ усѣлась на самомъ свѣту и сама такъ вся и сіяла отъ удовольствія. Подали вино.
   -- Ахъ, но какой же вы стали изящный,-- сказала она и засмѣялась.
   -- Я не могу ходить тутъ въ блузѣ.
   -- Нѣтъ, разумѣется. Но, по совѣсти говоря, блуза... Сказать вамъ, что я думаю?
   -- Да, пожалуйста.
   -- Блуза идетъ къ вамъ больше.
   Скажите пожалуйста, чортъ бы побралъ это городское платье! Моя голова горѣла совсѣмъ отъ другихъ думъ и этотъ разговоръ ничуть меня не интересовалъ.
   -- Вы долго пробудете въ городѣ? спросилъ я.
   -- Какъ долго останется Ловизэ, покупки мы уже сдѣлали.
   Нѣтъ, къ сожалѣнію, это продлится недолго...
   Затѣмъ она снова повеселѣла и спросила смѣясь:-- Ну, что, вамъ показалось интересно у насъ въ деревнѣ?
   -- Да, то было хорошее время.
   -- Вы скоро придете опять? Ха-ха-ха.
   Она, конечно, только подшучивала надо мной. Она вѣрно хотѣла показать, что видитъ меня насквозь, что мнѣ не удалась роль, которую я игралъ въ деревнѣ. Малое дитя! Я, который могу быть учителемъ рабочаго и во многомъ спеціалистомъ, въ моей настоящей жизненной задачѣ я никогда не достигалъ самаго лучшаго, о чемъ мечталъ.
   -- Не попросить ли мнѣ папу наклеить на столбѣ къ веснѣ, что вы беретесь за всѣ работы, которыя касаются водопровода?
   Она закрыла глаза и смѣялась, она такъ хорошо смѣялась.
   Я изнемогалъ отъ напряженнаго состоянія, и страдалъ отъ ея шутливости, несмотря на все ея добродушіе. Я оглядывался по всей кофейной, чтобы овладѣть собой, то тамъ, то сямъ снимали шапку -- я отвѣчалъ, но все мнѣ представлялось такимъ далекимъ. Публика обращала на насъ вниманіе, потому что я сидѣлъ съ такой хорошенькой дамой.
   -- Значитъ, вы знаете всѣхъ этихъ людей, разъ вы съ ними кланяетесь?
   -- Да, кое кого... Весело ли вамъ въ городѣ?
   -- О, страшно. У меня два двоюродныхъ брата, а у тѣхъ много товарищей.
   -- Бѣдный молодой Эрикъ, оставшійся тамъ дома!-- сказалъ я, чтобы пошутить.
   -- Ахъ, вы, съ вашимъ молодымъ Эрикамъ. Нѣтъ, здѣсь есть одинъ, который называется Беверъ. Но я съ нимъ не въ ладахъ теперь.
   -- Ну, это уладится.
   -- Вы думаете? Хотя, впрочемъ, это довольно серьезно. Послушайте, я почти увѣрена, что онъ сюда придетъ.
   -- Значитъ, вы должны будете меня ему показать.
   -- Я думала, когда мы ѣхали, что мы съ вами будемъ тутъ сидѣть и заставимъ его ревновать.
   -- Ну что-жъ мы это устроимъ.
   -- Да, но... Для этого вы бы должны были быть чуть помоложе. Я хочу сказать...
   Я принудилъ себя разсмѣяться.-- О, мы съ этимъ еще сладимъ. Не пренебрегайте нами, старичками, древними старичками, мы еще можемъ быть внѣ всякаго сравненья. Дайте мнѣ только присѣсть около васъ на диванѣ, чтобы онъ не увидѣлъ моей лысины.
   О, какъ трудно совершить красиво и спокойно этотъ злосчастный переходъ къ старости. Начинается судорожность, вертлявость, борьба съ молодежью, зависть.
   -- Послушайте, фрекенъ,-- попросилъ я ее отъ всего сердца:-- не можете-ли вы по телефону попросить сюда фру Фалькенбергъ?
   Она подумала объ этомъ.
   -- Да, мы это сдѣлаемъ,-- сказала она милостиво.
   Мы пошли къ телефону, позвонили въ отель и вызвали фру.
   -- Это ты, Ловизе? Если бы ты только знала, съ кѣмъ я! ты можешь придти? Это хорошо. Мы въ Грандѣ. Я этого не могу сказать Ну, конечно, это мужчина, но теперь онъ сталъ господиномъ, и больше я ничего не скажу. Такъ ты придешь? Ну, вотъ, теперь ты обдумываешь? Родственники? Ну. конечно, ты можешь дѣлать, какъ хочешь, но... Да, да онъ стоитъ тутъ. Что же это за спѣшка! Хорошо! Хорошо до свиданья.
   Фрекенъ Елизавета дала отбой и коротко сказала:
   Она пойдетъ къ родственникамъ.
   Мы вернулись и опять усѣлись. Мы спросили еще вина, я пробовалъ быть веселымъ и предложилъ шампанскаго.
   -- Да, благодарю.
   Въ самомъ разгаръ фрекенъ сказала:
   -- Вотъ Беверъ. Какъ это право хорошо, что у насъ шампанское.
   Всѣ мои мысли были заняты только однимъ, и если я теперь начну показывать свое искусство и дурачиться съ фрекенъ въ интересахъ другого, я буду думать одно, а говорить другое. И это непремѣнно сорвется. Но я не былъ въ состояніи выкинуть вонъ изъ головы разговоръ по телефону: она вѣроятно догадалась, что это я ее жду.
   Но въ чемъ же мое преступленіе? Почему, ради всего святого, выпроводили меня ни за что, ни про что изъ Эвребе, а на мое мѣсто взяли Фалькенберга. Капитанъ и жена, можетъ быть, были не всегда закадычными друзьями, и мужъ почувствовалъ во мнѣ опасность и хотѣлъ спасти жену отъ такого смѣшного паденья. И вотъ теперь она полна стыда, что я былъ въ ея усадьбѣ, что я исполнялъ обязанности ея кучера, что я ѣлъ два раза съ ней ея провизію. А можетъ быть, стыдится также моей полу старости.
   -- Нѣтъ такъ не идетъ,-- сказала фрекенъ Елизавета.
   Тогда я снова наговорилъ ей много чепухи, отъ которой она начала смѣяться. Я много пилъ и становился находчивѣе, такъ что подъ конецъ фрекенъ повѣрила, кажется, что я тружусь съ ней за свой собственный счетъ. Она начала на меня посматривать.
   Такъ это правда, что я вамъ кажусь хорошенькой?
   -- Но послушайте, -- будьте любезны: я все это говорилъ фру Фалькенбергъ.
   -- Шшъ,-- сказала фрекенъ.-- Разумѣется, фру Фалькенбергъ, я все время это знала, но вамъ вовсе не нужно было объ этомъ говорить. Теперь, мнѣ кажется на него начинаетъ дѣйствовать. Давайте только продолжать и быть такими же заинтересованными.
   Итакъ, она не повѣрила, что я тружусь за мой личный счетъ. Я слишкомъ состарился, чортъ возьми.
   -- Но у фру Фалькенбергъ вы не можете имѣть успѣха,-- сказала она, начавъ снова.-- Тамъ безнадежно.
   -- Нѣтъ, у нея я могу. Но и у васъ также.
   -- Вы и теперь говорите съ фру Фалькенбергъ?
   -- Нѣтъ, теперь я говорю съ вами.
   Пауза.
   -- А знаете вы, что я была въ васъ влюблена? Правда, тамъ дома.
   -- Это становится интересно, -- сказалъ я и подвинулся на диванѣ.-- Ну, теперь мы съ Беверомъ справимся.
   -- Да, знаете, я ходила на кладбище по вечерамъ, чтобы васъ встрѣтить. Но вы, глупый человѣкъ, этого не понимали.
   -- Вы, конечно, говорите, это Беверу,-- сказалъ я.
   -- Нѣтъ, это истинная правда, что я говорю. И на поле я приходила одинъ разъ къ вамъ. Вовсе не къ вашему молодому Эрику я приходила.
   -- Подумать только, что это было ко мнѣ!-- сказалъ я и прикинулся грустнымъ.
   -- Да, вамъ это кажется страннымъ. Но вы должны помнить, что мы въ деревнѣ должны также кого-нибудь любить.
   -- И фру Фалькенбергъ говоритъ тоже?
   -- Фру Фалькенбергъ -- нѣтъ, она говоритъ, что не хочетъ никого любить, она хочетъ играть на роялѣ и что-нибудь въ этомъ же родѣ. Но я говорю о самой себѣ. Нѣтъ, знаете, что я разъ сдѣлала? Нѣтъ, нужно ли вамъ объ этомъ разсказать? Вы хотите слышать?.
   -- Съ удовольствіемъ.
   -- Да вѣдь я же дѣвочка въ сравненіи съ вами, такъ что это ничего не значитъ: это было, когда вы тамъ дома спали на сѣновалѣ, и вотъ разъ я пробралась украдкой на верхъ и постелила ваши одѣяла и устроила вамъ постель.
   -- Это вы сдѣлали!-- удивился я искренне и вышелъ изъ своей роли.
   -- Вы бы посмотрѣли, какъ я туда кралась, ха-ха-ха!
   Но молодая дѣвушка не была еще достаточно опытна, и при своемъ признаніи то и дѣло мѣнялась въ лицѣ и усиленно смѣялась.
   Я хотѣлъ ей помочь и сказалъ:
   -- Но бы все же удивительный человѣкъ. Ничего подобнаго фру Фалькенбергъ не сдѣлала-бы.
   -- Нѣтъ, но она вѣдь и старше. Или вы, можетъ быть, думаете, что мы легкомысленны?
   -- Такъ фру Фалькенбергъ говоритъ, что она не хочетъ никого любить?
   -- Да. Ухъ, нѣтъ, впрочемъ, я этого не знаю. Вѣдь фру Фалькенбергъ замужемъ, вы это знаете, и она ничего ровно не говоритъ. Поговорите немного опять со мной... Да, а одинъ разъ мы должны были пойти въ лавку вмѣстѣ, помните вы это? Я шла все медленнѣе и медленнѣе, чтобы вы могли меня догнать...
   Это было мило съ ея стороны. Ну, а теперь я хочу взамѣнъ порадовать ее.
   Я всталъ, пошелъ къ молодому Беверу и предложилъ ему выпить стаканъ шампанскаго за нашимъ столомъ. Онъ пошелъ за мной, когда онъ подошелъ, фрекенъ Елизавета вся зардѣлась.
   Итакъ, я свелъ двухъ молодыхъ людей и затѣмъ вспомнилъ, что мнѣ кое-что надо сдѣлать и что я долженъ ихъ покинуть, какъ бы мнѣ этого ни нехотѣлось, господа.-- Вы, фрекенъ Елизавета, совсѣмъ меня околдовали, но я понимаю тѣмъ не менѣе, что вы не для меня. Хотя, впрочемъ, теперь это для меня загадка.
   

XXXIV.

   Я побрелъ къ думской улицѣ и постоялъ нѣкоторое время съ извозчиками и въ то же время посматривалъ на подъѣздъ "Викторіи". Но, правда, вѣдь она вечеромъ у своихъ родственниковъ. Тогда я зашелъ въ отель и поболталъ со швейцаромъ.
   -- Да, фру дома. Комната No 12, во второмъ этажѣ.
   -- Значитъ, фру не у родственниковъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Скоро она уѣзжаетъ?
   -- Она ничего не говорила.
   Я опять вышелъ на улицу, и извозчики откинули свои фартуки и сказали свое:-- пожалуйте. Я выбралъ себѣ одного и сѣлъ въ экипажъ.
   -- Куда вамъ?
   -- Мы будемъ стоять тутъ. Я беру васъ по часамъ.
   Извозчики шли одинъ къ другому и шушукались, одинъ думалъ одно, другой другое: это онъ слѣдитъ за отелемъ, тамъ вѣроятно его жена, которая находится у комми-вояжера.
   Да, я слѣдилъ за отелемъ. Въ той, въ другой комнатѣ былъ свѣтъ и вдругъ мнѣ пришла въ голову мысль, что она можетъ стоять вверху у окна и видѣть меня.
   -- Подождите немного,-- сказалъ я извозчику и пошелъ скова въ отель.
   -- Гдѣ No 12?
   -- Во второмъ этажѣ.
   -- И окна выходятъ на думскую улицу?
   -- Да.
   -- Значитъ, то была моя сестра, она кивнула мнѣ изъ окна,-- сказалъ я, чтобы ускользнуть отъ швейцара.
   Я поднялся по лѣстницѣ и чтобы отрѣзать себѣ возможность передумать, быстро постучалъ, какъ только нашелъ номеръ. Никакого отвѣта. Я постучалъ еще разъ.
   -- Это дѣвушка?-- спросили внутри.
   Я не могъ отвѣтить да, мой голосъ выдалъ бы меня. Я посмотрѣлъ въ замочную скважину, дверь была заперта. Она, конечно, боялась, что я приду, а, можетъ быть, и видѣла меня изъ окна.
   -- Нѣтъ, это не дѣвушка,-- сказалъ я и слышалъ, какъ чуждо звучали мои слова.
   Я долго ждалъ послѣ того и прислушивался. Я слышалъ, какъ внутри шевелились, но мнѣ не открывали.
   Затѣмъ въ одной изъ комнатъ позвонили коротко, два раза, къ швейцару. Это она, подумалъ я, она зоветъ служанку, она безпокоится. Я отошелъ отъ ея дверей, чтобы ее не компрометировать, а когда пришла дѣвушка, я встрѣтилъ ее, будто бы я шелъ внизъ. Я слышалъ, какъ дѣвушка сказала: да, это служанка. Тогда дверь открылась.
   -- Нѣтъ,-- сказала опять служанка,-- тутъ былъ господинъ, который только что сошелъ внизъ.
   Я подумалъ было взять въ отелѣ комнату, но нѣтъ, это мнѣ претило, да и она не изъ тѣхъ барынь, которыя захотятъ имѣть дѣло съ комми-вояжеромъ. Когда я прошелъ мимо швейцара, я сказалъ только мимоходомъ, что фру вѣроятно легла. Затѣмъ я снова вышелъ наружу и сѣлъ на извозчика. Время шло, проходили часы, извозчикъ спросилъ меня, не зябну-ли я? Да, немного.-- Вы чего нибудь ожидаете? Да...-- Онъ далъ мнѣ свое одѣяло съ козелъ и за то, что онъ былъ такъ любезенъ, я прибавилъ ему на водку.
   Время шло, часъ проходилъ за часомъ. Извозчики не стѣснялись больше, но говорили другъ другу, что я совсѣмъ заморозилъ лошадь.
   Нѣтъ, это конечно ни къ чему не поведетъ. Я заплатилъ извозчику, пошелъ домой и написалъ слѣдующее письмо.
   "Я не долженъ былъ писать вамъ, но можно-ли мнѣ видѣть васъ? Я завтра спрошу въ отелѣ въ 5 часовъ, послѣ обѣда".
   Назначить-ли мнѣ болѣе раннее время? Но свѣтъ до обѣда такой яркій, и когда я волнуюсь, у меня дергается ротъ, я выгляжу тогда ужасно.
   Я самъ снесъ письмо въ "Викторію" и вернулся домой. Длинная ночь, о какіе это были длинные часы! Если бы я могъ спать, подкрѣпяться и быть бодрымъ, но этого я не могъ. Начало разсвѣтать и я всталъ.
   Послѣ долгаго блужданья по улицамъ, я побрелъ опять домой, легъ и заснулъ.
   Часы проходили. Когда я проснулся и пришелъ въ себя, я въ страхѣ поспѣшилъ къ телефону и спросилъ, уѣхала-ли фру.
   Нѣтъ, она не уѣхала.
   Ну, слава Богу, значитъ, она не хотѣла сбѣгать отъ меня, такъ какъ мое письмо она должна была давно получить. Нѣтъ, просто на просто я попалъ вчера въ несчастную минуту.
   Я поѣлъ и легъ, чтобы снова уснуть; когда я проснулся, было послѣобѣденное время, я поплелся опять къ телефону и позвонилъ.
   Нѣтъ, фру не уѣхала. Но она уложилась. Ее теперь нѣтъ дома. Я одѣлся и сейчасъ же поѣхалъ на думскую улицу и началъ слѣдить.
   Въ продолженіе получаса въ подъѣздъ отеля входилъ и выходилъ разный народъ, только не она. Когда было 5 часовъ я пошелъ къ. швейцару.
   -- Фру уѣхала?
   -- Уѣхала.-- Это вы телефонировали? Она въ ту же минуту вернулась и взяла свой багажъ. Но у меня есть письмо.
   Я взялъ письмо и, не открывая его, спросилъ насчетъ поѣзда.
   -- Поѣздъ уходитъ въ 4 часа 45 м.,-- сказалъ швейцаръ и посмотрѣлъ на свои часы.-- А теперь 5.
   Я пропустилъ полчаса, слѣдя за ней снаружи.
   Я сѣлъ на ступеньку лѣстницы и смотрѣлъ внизъ. Швейцаръ продолжалъ разговаривать. Онъ, конечно, отлично понималъ, что дама не была моей сестрой.
   -- Я сказалъ фру, что одинъ господинъ только что ей телефонировалъ. Но она только отвѣтила, что у нея нѣтъ времени, и что я долженъ передать вамъ письмо.
   -- Была-ли съ ней другая дама, когда она уѣзжала?
   -- Нѣтъ.
   Я всталъ и вышелъ. На улицѣ я открылъ письмо и прочелъ: "Вы не должны больше меня преслѣдовать".
   Совсѣмъ отупѣвъ, я заткнулъ его въ карманъ. Оно меня не удивило и не произвело никакого новаго впечатлѣнія. Совсѣмъ поженски: торопливыя слова по первому вдохновенію, подчеркиваніе и черта...
   Тогда я рѣшилъ пойти по адресу фрекенъ Елизаветы и позвонить; у меня оставалась эта послѣдняя надежда. Я слышалъ, какъ зазвенѣлъ внутри колокольчикъ пос лѣ того, какъ я нажалъ кнопку, и я стоялъ и слушалъ:
   -- Фрекенъ Елизавета часъ тому наводъ уѣхала...
   Затѣмъ пилось много вина, потомъ виски, потомъ масса виски. И такой кутежъ продолжался 21 день, наконецъ, предъ моимъ земнымъ сознаніемъ упалъ занавѣсъ. Въ этомъ состояніи въ одинъ прекрасный день мнѣ пришла въ голову мысль послать въ сельскую избушку зеркало въ красивой и позолоченой рамѣ. Оно предназначалось маленькой дѣвочкѣ, по имени Ольгѣ, которая была мила и забавна, совсѣмъ, какъ маленькій теленокъ.
   Да, потому что у меня продолжалась моя неврастенія.
   Въ моей комнатѣ лежитъ машина. Я ее не могу собрать, потому что самыя крупныя деревянныя части остались въ пасторской усадьбѣ въ деревнѣ. Но это не имѣетъ значенія, такъ какъ моя любовь къ ней также потухла. Господа неврастеники, мы плохіе люди, но и животными мы быть также не годимся.
   Затѣмъ насталъ день, когда жить безсознательно стало слишкомъ скучно и тогда я снова отправился на островъ.

"Современный міръ", NoNo 1--3, 1907

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов