Франс Анатоль - Комм Атребат

Анатоль Франс

Клио

Перевод с французского И. А. Аксенова

"Земля и фабрика"

Москва --1930 -- Ленинград

Souz l'invocation de Clio

Комм Атребат

Атребаты населяли туманную область, тянувшуюся вдоль побережья, где билось вечно волнующееся море, и где пески от порывов морского ветра вздымались, подобно валам океана. Племена их обитали на изменчивых берегах широкой реки, в засеках, образованных сваленными деревьями, среди озер, в глубине дубовых и березовых лесов. Они выводили коней с большими головами, короткими шеями, широкой грудью, крепким задом и сухими ногами, из которых получались прекрасные запряжки. На лесных опушках они откармливали огромных свиней, таких же диких, как вепри. Они травили догами хищных зверей, головы которых прибивали к стенам своих деревянных домов. Эти звери, равно как морские и речные рыбы, составляли их пищу. Они жарили их и приправляли солью, уксусом и тмином. Они пили вино и, за своими львиными трапезами, напивались, сидя у круглых столов. Среди них были женщины, знавшие свойства трав, и они собирали шалфей, вербену и целебное растение, именуемое селагинелла, которое водится по сырым впадинам скал. Они готовили яд из сока тиса. Атребаты имели также священников и плотов, которым было ведомо то, чего не знают другие люди.

Эти обитатели лесов, болот и побережий были высокого роста, не стригли своих белокурых волос, а свои крупные белые тела покрывали шерстяными плащами, имевшими цвет виноградной листвы, очервленной осенью. Они подчинялись вождям, стоявшим во главе племен.

Атребаты знали, что римляне явились воевать с народами Галлии, и что целые народности были уже проданы в рабство со всем добром по праву войны. Им очень скоро становилось известно, что делалось на берегах Роны и Луары. Слова и знаки летят, как птицы. И то, что на восходе солнца было сказано в карнаутском Генабуме, на океанских песках было слышно в первую стражу ночи. Но участь собратий не беспокоила их, или, вернее, завидуя своим собратьям, они радовались тем страданиям, которые Цезарь им причинял. Римлян они не ненавидели, потому что не знали их, и не боялись их потому, что казалось невозможным для войска проникнуть сквозь леса и болота, окружавшие их обиталища. У них не было городов, хотя они и называли городом Неметоцену, обширную площадь, обнесенную частоколом, служившую убежищем для воинов, женщин и стад на случай нападения. Мы сейчас говорили, что на всем протяжении своей земли они располагали еще многими подобными же убежищами, -- эти также назывались городами.

На случай сопротивления римлянам они не полагались на эти засеки, так как знали, что римляне искусны в овладении городами, защищенными каменными стенами и деревянными башнями. Они больше верили в то, что на всей их земле не имелось ни единой дороги. Но римские солдаты сами делали дороги, по которым проходили. Они копали землю с силой и скоростью, непостижимой для галлов, живших в глубине лесов и у которых железо было реже золота. Но, однажды, атребаты узнали, не без глубокого изумления, что длинная римская дорога со своей прекрасной мостовой и погонными камнями расставленными от мили до мили, приближалась к их зарослям и трясинам. Тогда они вступили в союз с народами леса, называвшегося Глубоким, и противоставили Цезарю целое объединение многочисленных племен. Атребатские вожди кликнули боевой клич, повязали золотые с кораллами перевязи, надели шлемы, украшенные оленьими, буйволовыми или лосиными рогами и, обнажили свои палаши, которые не стоили римского меча. Они были побеждены и, будучи людьми мужественными, дали разбить себя дважды.

Был среди них очень богатый вождь, по имени Комм. В его сундуках было спрятано много ожерелий, запястий и колец. Там же хранил он и человечьи головы, вымоченные в кедровом масле. Это были головы неприятельских вождей, убитых им самим или отцом его отца. Комм наслаждался жизнью, как наслаждается ею сильный, свободный и могущественный человек.

В сопровождении своих доспехов, коней, телег, бретонских догов, толпы воинов и своих жен, он, как хотел, перемещался по всей площади своих неограниченных владений, в лесу, вдоль реки и делал привал в одном из лесных убежищ, в тех дикарских скотных дворах, которых у него было множество. Там, спокойно, окруженный толпою верных -- он охотился за дикими зверями, ловил рыбу, выращивал лошадей и вспоминал свои боевые приключения. Он шел дальше, когда только хотел. Это был человек порывистый, хитрый, умный, умевший отлично действовать и говорить. Когда атребаты кликнули боевой клич, он не надел шлема с зубровыми рогами, но спокойно отсиживался в одном из своих деревянных домов, полном золота, воинов, коней, женщин, диких свиней и копченой рыбы. После разгрома своих соотечественников, он отправился к Цезарю и предоставил к услугам римлян свой ум и авторитет. Ему был оказан благоприятный прием. Здраво рассудив, что этот искусный и могущественный галл сумеет замирить страну и держать ее в повиновении римлянам, Цезарь предоставил ему обширные полномочия и объявил его царем атребатов. Так вождь Комм стал Коммиус Рекс. Он стал носить порфиру и чеканить монеты, на которых изображался профиль его головы, увенчанной той острозубчатой диадемой, которая была присвоена эллинским царям, а равно и царям варварским, обязанным своим царствованием дружбе римского народа.

Атребаты не стали его ненавидеть. Его осторожное и своекорыстное поведение не повредило ему во мнении народа, который относился к родине и обязанностям гражданина не по правилам греков и латинян, народа, который был дик, неславолюбив, чужд какой бы то ни было общественной жизни, уважал хитрость, уступал силе и восхищался царской властью, как великолепной новинкой. К тому же, у большой части этих галлов, бедных рыбаков туманного побережья, грубых лесных звероловов, имелось еще большее основание не судить дурно о поведении и успехах вождя Комма: не подозревая даже, что они -- атребаты и что вообще существуют атребаты, они мало заботились о царе атребатов. Так что Комм ничуть не потерял народного расположения, и если дружба римлян и подвергла его опасности, опасность эта явилась не со стороны его подданных.

На четвертый год войны, в конце лета, Цезарь снарядил флот для высадки у британцев. Стараясь подготовить себе сочувствие на Великом острове, он решил отправить Комма послом к кельтам, жившим по Темзе, дабы предложить им дружбу римского парода. Комм, обладавший изобретательным умом и ловким языком, был как бы предназначен для такого посольства и по своему характеру и по своему происхождению, ставившему его в прямое родство с британцами, так как атребатские племена держались тогда по обоим берегам реки Темзы,

Комм был горд дружбой Цезаря, но не спешил с выполнением посольства, опасности которого он предвидел. Чтобы побудить его к действию, пришлось даровать ему большие преимущества. Цезарь снял подати, платимые галльскими городами, с Неметоцены, становившейся уже крупным населенным пунктом и столицей, настолько быстро повышалась римлянами ценность завоеванных земель. Он вернул Неметоцене ее права и ее законы, то- есть немного смягчил суровый режим завоеванной страны. Сверх того он пожаловал Комма царем морэнов, проживавших вдоль океана, рядом с атребатами.

Комм поднял паруса вместе с Кайем Волузением Квадратом, префектом конницы, посланным Цезарем на разведку Великого острова. Но когда корабль причалил к песчаной отмели у подножия белых скал, усеянных птицами, римлянин наотрез отказался сойти на берег, опасаясь непредвиденных опасностей и неминучей смерти. Комм вышел на землю со своими приближенными и своими конями и вступил в разговор с британскими вождями, вышедшими ему навстречу. Он произнес им речь, в которой советовал предпочесть плодотворную дружбу римлян их беспощадному гневу. Но эти вожди, ведшие свой род от Гю Могущественного и его дружинников, были горды и вспыльчивы. Они нетерпеливо слушали такие речи. Гнев запылал на их лицах, размалеванных цветным мелом. Они поклялись защищать свой остров от римлян.

-- Пусть только попробуют здесь высадиться, -- кричали вожди, -- и они исчезнут, как исчезает на песке прибрежном снег под дыханием южного ветра.

Считая предложения Цезаря оскорблением, они уже вытаскивали из перевязей свои палаши и собирались предать смерти вестника позора.

Стоя, склонившись на щит, в положении умоляющего, Комм взывал к ним во имя братства, на что имел право: они были детьми одних и тех же отцов.

Вот почему британцы не убили его. В цепях они отвели его в одно большое село, недалеко от берега. Пересекая площадь, простиравшуюся среди соломенных изб, он заметил высокие и плоские камни, поставленные на землю торчком на неровных расстояниях, но покрытые знаками, которые он счел священными, так как понять смысл их было нелегко. Перед хижинами вождей торчали шесты с кабаньими мордами, оленьими рогами и лохматыми головами белокурых людей. Комм был отведен в хижину, где не было ничего, кроме очага, еще покрытого пеплом, постели из сухих листьев и подобия некоего бога, вырезанного в липовом чурбаке. Привязанный к столбу, подпиравшему соломенную крышу, атребат размышлял о своей горькой участи и старался припомнить либо какое-нибудь могущественное колдовское слово, либо какую-нибудь ловкую хитрость, которая должна была избавить его от гнева британских вождей.

И, чтобы скрасить свое горе, он слагал, по образу предков, песню, полную угроз и жалоб, сплошь изукрашенную образами родных гор и лесов, память о которых вызывал в сердце своем.

Женщины с младенцами у грудей приходили посмотреть на него из любопытства и задавали ему вопросы о его стране, племени, жизненных приключениях. Он отвечал им с кротостью. Но душа его была печально и смущена жестокой тревогой.

Цезарь, задержанный до конца лета на побережье морэнов, однажды ночью на третьей страже, подняв паруса, явился в виду острова в четвертом часу дня. Британцы ждали его на берегу. Но ни их стрелы, из твердого дерева, ни их вооруженные косами колесницы, ни их длинношерстные кони, привыкшие плавать между скал океана, ни лица их, покрытые устрашающими рисунками, не смогли остановить римлян. Орел, окруженный легионерами, вышел на сушу варварского острова. Британцы обратились в бегство под градом камней и свинца, извергаемых машинами, которые островитянам казались чудовищами. Пораженные ужасом, они бежали, как стадо ланей перед рогатиной охотника.

Достигнув к вечеру большого села, прилегавшего к побережью, вожди уселись на камни, лежавшие кругом площади, и открыли совет. Обсуждение продолжалось всю ночь, а когда рассвет забрезжил на горизонте, они под пенье жаворонка, звеневшее в сером небе, направились в хижину, где Комм Атребат был прикован тридцать дней назад. Благодаря римлянам они смотрели на него с почтением, развязали его, предложили ему напиток из перебродившего сока воробьиной вишни, вернули ему вооружение, коней, спутников и, обратившись к нему с льстивыми словами, умоляли его сопровождать их в римский лагерь и выпросить им прощение у Цезаря Могучего.

-- Ты убедишь его быть нашим другом, -- сказали они ему, -- так как ты мудр, слова твои ловки и проникают, как стрелы. Из всех предков, память которых нам сохранили былины, нет ни одного, превосходящего тебя житейскою мудростью.

Комм Атребат с радостью слушал такие речи. Но скрыл удовольствие, которое он испытывал, и, скривив губы в горькой усмешке, сказал британским, вождям, указывая пальцем на опавшие березовые листья, кружившиеся по ветру:

-- Мысли спесивых людей носятся, как эти листья, и непрерывно перевертываются на все стороны. Вчера они считали меня безрассудным и говорили, что я наелся эринской травы, от которой чумеет скот. Сегодня они считают, что мудрость предков живет во мне. Я же в любой день одинаково добрый советник, потому что слова мои зависят не от солнца и не от луны, а единственно от собственного моего разумения. Надо бы мне, в наказание за ваше зло, предоставить вас гневу Цезаря, который велит отрубить вам руки и выколоть глаза, чтобы, выпрашивая в милостыню хлеб и пиво по знаменитым селам, вы разнесли бы по всему британскому острову доказательство его силы и суда. Все же я забуду нанесенную мне вами обиду, памятуя, что мы братья, что британцы и атребаты --плоды одного дерева. Я буду действовать ко благу братьев моих, пьющих воду из Темзы. Ту дружбу Цезаря, которую я принес им на их остров, я теперь верну, когда они ее утратили из-за своего безумства. Цезарь, который любит вождя Комма и поставил его царем над атребатами и морэнами, носящими ожерелья из раковин, полюбит вождей британских, расписанных яркими красками, и утвердит их в их богатствах и власти, за то, что они друзья вождя Комма, который пьет воду Соммы.

И еще сказал Комм Атребат:

-- Узнайте от меня то, что вам скажет Цезарь, когда вы склонитесь на ваши щиты у подножья его судилища, и то, что вам следует хитроумно ответить. Он вам скажет. -- "Даю вам мир. Выдайте мне в заложники благородных детей". А вы ему отвечайте: "Мы выдадим тебе наших благородных детей. И некоторых из них доставим даже сегодня. Но благородные дети по большей части находятся в отдаленных местах нашего острова, и понадобиться несколько дней, чтобы их привести."

Вожди подивились тонкости разума Комма Атребита. Один из них молвил ему:

-- Комм, ты одарен великим разумом, и мне кажется, сердце твое полно дружбы к твоим британским братьям, пьющим воду из Темзы. Будь только Цезарь человеком -- у нас хватило бы храбрости воевать с ним, но мы убедились, что он бог, потому что его корабли и боевые машины -- живые существа, одаренные разумом. Пойдем и станем просить его, чтобы он простил нас за то, что мы с ним сражались, и сохранил бы нам нашу власть и наши богатства.

С этими словами вожди Туманного острова вскочили на коней и поехали к тому океанскому берегу, который заняли римляне, к бухте, где они поставили на якоря свои либурны, и к отмели, на которую вытянули свои галеры. Комм ехал с ними. Когда они завидели римский лагерь, обнесенный рвами и частоколом, пересеченный широкими и прямыми улицами и весь покрытый флагами, над которыми возвышались золотые орлы и венчики значков, они остановились в изумлении и стали спрашивать себя, каким искусством сумели римляне в одни сутки построить город, больше и прекраснее всех городов Туманного острова.

-- Что это? -- воскликнул один из них.

-- Это Рим, -- ответил Атребат. Римляне всюду носят с собой Рим.

Когда их ввели в лагерь, они явились к подножию трибунала, где сидел проконсул, окруженный ликторами со связками. В порфире своей он казался бледным, но глаза были орлиные.

Комм Атребат принял умоляющий вид и стал просить Цезаря простить британских вождей.

-- Сражаясь с тобой, -- сказал он, -- эти вожди действовали не по воле сердца своего, которое всегда великодушно, если оно ими руководит. Когда они двинули на твоих солдат боевые колесницы, -- они повиновались, а не повелевали, они уступали воле бедных и ничтожных людей из племени, которые, собравшись в большом числе, противились тебе, будучи слишком неразумными, чтобы понять твою силу. Ты знаешь, что бедные во всем хуже богатых. Не откажи в дружбе вот этим людям, у которых большие владения и которые способны платить дань.

Цезарь даровал прощение, которого просили вожди, и сказал им.

-- Дайте мне в залог сыновей ваших государей.

Старейший из вождей ответил:

-- Мы выдадим тебе наших благородных детей. И приведем нескольких сегодня же. Но благородные дети по большей части находятся в отдаленных местах нашего острова, и понадобится несколько дней, чтобы их доставить сюда.

Цезарь наклонил голову в знак согласия. Так, благодаря совету Атребата, вожди выдали только очень малое количество мальчиков, и не самых знатных.

Комм остался в лагере. Ночью он не мог заснуть, перелез через скалы и взглянул на море. Волна разбивалась о камни. Зловещий вой морского ветра смешивался с ревом валов. Рыжая луна в своем недвижном беге сквозь тучи бросала на океан колеблющиеся отблески. Атребат, своим взглядом дикаря, пронизывая и тьму и туман, увидел застигнутые бурей корабли, которые трепал морской ветер. Одни из них, потерявшие паруса и способность управляться, неслись туда, куда гнали их волны, белая пена которых сверкала на их бортах, другие выбирались в открытое море. Их паруса задевали за волны, как крыло птицы-рыбалки. Это были корабли, перевозившие конницу Цезаря, и теперь буря разгоняла их. Радостно вдыхая морской воздух, галл еще некоторое время шел вдоль обрыва скалы, и взгляд его скоро обнаружил береговую излучину, в которой римские галеры, так сильно перепугавшие британцев, были вытащены на песок. Он увидел, как волна мало помалу подходила к ним, дошла, подняла, стукнула друг о друга и разбила, а глубокосидящие либурны, стоявшие там же на якоре, мотались на привязи по воле дикого ветра, сносившего их паруса и оснастку, подобно соломинкам. Он различал беспорядочные движения легионеров, в смятение прибежавших на отмель. Их крики достигли его слуха сквозь шум бури. Тогда он возвел глаза к божественной луне, которую почитают атребаты, обитатели берегов и глубоких лесов. Она была здесь, на этом бурном британском небе, и казалось щитом. Он знал, что никто, как эта медная луна, во всей своей полноте, навела такой большой прилив и развела бурю, которая теперь истребляет римский флот. И на бледной скале, среди царственной точи, перед яростным морем, Комму Атребату открылась тайная сила, непобедимее силы римской.

Узнав о бедствии, постигшем флот, британцы с великой радостью поняли, что Цезарь не повелевает ни океаном, ни луной, покровительницей пустынных отмелей и глубоких лесов, и что римские галеры вовсе не непобедимые драконы, потому что волна их разбила и выкинула с проломанными боками на прибрежный песок. К ним вернулись надежда уничтожить римлян, и они задумали перебить их в возможно большем числе стрелой и мечом, а прочих сбросить в море. Поэтому они ежедневно выказывали свое усердие в лагере у Цезаря. Они приносили легионерам копченое мясо и лосиную кожу. Они делали дружелюбные лица, расточали медоточивые речи и с восхищением щупали твердые предплечья центурионов.

Чтобы казаться еще более покорными, вожди представили заложников, но это были сыновья врагов, которым они мстили, или дети, лишенные красоты, рожденные не в семьях, ведших свой род от богов. А когда они решили, что малорослые, чернявые пришельцы с полным доверием положились на их дружбу, они собрали воинов со всех сел, что были на Темзе, и ринулись с неистовым криком на ворота лагеря. Британцы, не зная искусства овладения укрепленной позицией, не смогли преодолеть ограды, и много вождей с лицами, разрисованными цветным мелом, пало у подножия башен. Британцам лишний раз пришлось убедиться, что римляне обладают нечеловеческой силой. Поэтому на следующий день они явились просить прощения у Цезаря и заверять его в своей дружбе.

Цезарь принял их с неподвижным лицом, но в ту же ночь велел погрузить свои легионы в наспех починенные либурны и направил корабль к побережью морэнов. Не надеясь больше на прибытие своей конницы, рассеянной бурей, он на этот раз отказался от покорения Туманного острова.

Комм Атребат вместе с армией прибыл на побережье морэнов. Он вошел на корабль, перевозивший проконсула.

Цезарь, интересуясь обычаями варваров, спросил у него, не считают ли себя галлы потомками Плутона, и не по причине ли такого происхождения они ведут счет времени по ночам, а не по дням? Атребат не сумел дать ему настоящего объяснения этого обыкновения. Но он сказал ему, что, по его мнению, при зарождении мира ночь предшествовала дню.

-- Считаю, -- прибавил он, -- что лупа древнее солнца. Она очень могучий бог, и друг галлов.

-- Божественность луны, -- ответил Цезарь, -- признается римлянами и греками, но не думай, Коммий, будто это светило, равно сияющее над Италией и над прочим миром, особо благоприятствует галлам.

-- Берегись, Юлий, -- ответил Атребат, -- и взвесь свои слова. Та луна, которую ты видишь здесь пробегающей в облаках, не та луна, которая светит в Риме на ваши мраморные храмы. Она ясна и велика, но из Италии ее все-таки не увидать. Расстояние не позволит.

III

Зима явилась и покрыла Галлию сумраком, льдом и снегом. В камышовых хижинах сердца воинов сжимались при воспоминании о вождях и слугах, перебитых Цезарем или проданных со публичного торга. Иногда к дверям хижины являлся человек просить подаяния и показывал руки, обрубленные ликтором. И воины возмущались в сердце своем. Они обменивались друг с другом гневными словами. В глубине лесов и в скалистых пещерах происходили ночные собрания.

В ту пору царь Комм со своими приближенными охотился на земле атребатской. Ежедневно гонец в полосатом плаще и красных штанах являлся к нему по неведомой тропинке и, замедлив возле него ход своего коня, шептал ему:

-- Комм, не хочешь ли ты стать свободным человеком в свободной стране? Комм, долго ли ты будешь еще терпеть римское рабство?

И вестник исчезал по узкой тропе, где опавшие листья заглушали топот его коня.

Комм, царь атребатов, пребывал другом римлян. Но мало помалу он убедился, что следовало бы и атребатам и морэнам быть свободными, раз он у них царем. С неудовольствием смотрел он, как римляне, осев в Неметоцене, заседали в трибуналах, где чинили суд и расправу, а землемеры, приехавшие из Италии, разбивали дороги через священные леса. Наконец и римляне стали вызывать в нем меньшее удивление с тех пор, как он увидал, что либурны их разбивались о британские скалы, а легионеры плакали ночью на берегу. Он продолжал править во имя Цезаря. Но своим приближенным в смутных выражениях поговаривал о близких войнах.

Час пробил года через три, -- в Генабуме пролилась римская кровь. Вожди-заговорщики собрали воинов в Арвернских горах. Комм не любил этих вождей, напротив, он их ненавидел: одних потому, что они были богаче его людьми, конями и землями, других -- за золото и рубины, имевшиеся у них в изобилии, а некоторых за то, что они похвалялись перед ним большею храбростью и лучшим родом. Тем не менее он принял их вестников, которым вручил по дубовому листу и почке орешника в знак любви. Он вступил в переписку с вождями, враждебными Цезарю, посредством древесных ветвей, вырезанных и связанных между собой так, что они имели определенный смысл для галлов, понимавших язык листвы.

Бранного клича он не кликал. Но он ходил по атребатским селам, и, навещая воинов по хижинам, говорил им:

-- Раньше всего родились на свет три вещи: человек, свобода, свет.

Он убедился, что стоит ему кликнуть бранный клик, как пять тысяч морэнских и четыре тысячи атребатских воинов опояшут по его призыву бронзовые пояса. И радостно размышляя о том, что огонь тлеет в лесу под золою, он тайно пробрался к тревирам, с целью склонить их на общее галльское дело.

И вот, когда он ехал со своими приближенными вдоль реки Мозель, вестник, покрытый полосатым плащом, вручил ему ясеневую ветку, связанную вересковым стеблем, давая попять, что римляне подозревают о его намерениях, я призывая его быть осторожным. Таково была значение вереска, соединенного с ясенем. Но он продолжал свой путь и проник в землю тревирскую. Тит Лабиен, наместник Цезаря, стоял там с десятью легионами. Предупрежденный о том, что царь Коммий явился тайно посетить тревирских вождей, он заподозрил в этом намерение отвлечь их от дружбы с Римом. Направив следить за ним соглядатаев, он получил от них сведения, укрепившие его в сложившемся мнении. Тогда он решил отделаться от этого человека. Он был римлянин, сын божественного Города, примерного для всего света, и вооруженной рукой разносил римский мир во все концы вселенной. Он был хорошим генералом, искушенным в математике и в механике. Во время мирных досугов на своей вилле в Кампании, под теревинфами, он вел беседы с должностными лицами о законах, нравах и обычаях народов. Он славил древнюю доблесть и свободу. Он читал книги греческих историков и философов. Это был ум, исполненный благородства и изящества. А так как Комм Атребат был варваром, чуждым римской республике, ему казалось нужным и благим делом велеть убить этого человека.

Узнав о месте, где тот находился, он послал ему префекта своей конницы Кая Волузения Квадрата, который знал Атребата, так как в свое время оба они были отправлены на совместную разведку беретов острова Британии, перед походом Цезаря, и где Волузений не посмел сойти на берег. Итак, согласно поручению Лабиена, заместителя Цезаря, Волузений отобрал нескольких центурионов и повел их с собой в село, где, как ему было известно, находился Комм. Он мог положиться на них. Центурион был выслужившимся легионером, носившим в качестве знака своей должности дубинку из виноградной лозы, которой он бил своих подчиненных. Начальство делало из него все, что угодно. После землекопа он был первым орудием завоевания. Волузений сказал своим центурионам:

-- Ко мне приблизится человек. Дайте ему подойти. Я подам ему руку. В этот миг вы поразите его сзади и убейте.

Отдав это распоряжение, Волузений отбыл со своей свитой. На дороге, в лощине под селом, он встретил Комма с приближенными. Царь атребатов зная, что стал у римлян на подозрении, заворотил коня. Но префект конницы назвал его по имени, заверил в своей дружбе и протянул ему руку.

Успокоенный этими знаками благосклонности, Атребат приблизился. В то время как он был готов пожать протянутую ему руку, один из сотников ударил его мечом по голове и, всего окровавленного, свалил с коня. Царские приближенные кинулись тогда на римский отрядик, рассеяли его, подняли Комма и отнесли его в ближнюю деревню, пока Волузений, полагавший свое дело сделанным, во весь опор мчался со своими всадниками в лагерь.

Царь Комм не был мертв. Его тайно отнесли в страну атребатов, где он исцелился от своей страшной раны.

Как только он встал на ноги, он поклялся так:

-- Клянусь, что встречаться с римлянином лицом к лицу буду только для того, чтобы его убить.

Вскоре он узнал, что Цезарь понес крупное поражение у подножья горы Герговийской, и что сорок шесть центурионов его войска легли под городскими стенами. Затем его уведомили, что союзники, которыми предводил Вер цингеторике, были осаждены в Мандубской Алезии, знаменитой крепости Галлии, основанной Геркулесом Тирским. Тогда он отправился со своими морэнскими и атребатскими воинами на границу эдуев, где собиралось войско, которому надлежало выручить галлов в Алезии. Сосчитали это войско, и оказалось, что оно состоит из двух сот сорока тысяч пехотинцев и восьми тысяч всадников. Предводительство над ними было вручено Вирдумару и Эпоредориксу -- эдуям, Вергазилавну -- арвернцу и Комму Атребату.

После долгах дней трудного похода Комм с вождями и солдатами добрался до гористой страны эдуев. С одной из высот, окружавших плоскогорье Алезии, он увидал римский лагерь и землю, сплошь перекопанную кругом этими чернявыми человечками, которые воевали киркой и лопатой больше, чем копьем и мечом. В этом он усмотрел дурное предзнаменование, зная, что галлы для войны против канав и машин были менее подготовлены, чем для боя грудь с грудью противника. Сам он хоть и знал не одну из военных хитростей, но мало смыслил в искусстве латинских инженеров. После трех больших сражений, в которых римские укрепления даже не были задеты, Комма, как былинку бурей, унес страшнейший разгром галлов. В свалке он различал алый плащ, Цезаря и предчувствовал уже свое поражение. Теперь он бежал по дорогам злой, проклиная римлян, но удовлетворенный мыслью о несчастии, постигшем и других вождей, которым он раньше завидовал.

Комм прожил целый год, скрываясь по атребатским лесам. Там он был в полной безопасности, потому что галлы ненавидели римлян я, подчиняясь им, питали большое уважение ко всем, кто им не повиновался. Окруженный своими приближенными, он жил на реках и в лесной чаще жизнью, не особенно отличавшейся от той, какую он вел, будучи вождем новых племен. Он занимался охотой и рыбной ловлей, обдумывал хитрые планы и пил перебродившие напитки, которые, доводя его до утраты понимания здешних вещей, сообщали ему познание вещей божественных. Но душа его изменилась, он страдал оттого, что больше не чувствовал себя свободным. Все вожди племен или были убиты в боях, или умерли код розгами, или были связаны ликторами и отвезены в римские тюрьмы. К ним у него не было прежней острой зависти, и теперь всю свою ненависть он приберегал для римлян. Золотой обруч, некогда полученный им в качестве друга римского народа и сената от диктатора, он привязал теперь к хвосту своего коня. Своим собакам он давал имена Цезаря, Кая и Юлия. Завидев борова, он звал его Волузением и бросал в него камнем. Он слагал песни в подражание тем, которые слыхал в своей молодости, и в сильных образах выражал ими любовь к свободе.

Случилось однажды так, что, охотясь за птицами, один и далеко оторвавшись от своих приближенных, он пересек высокое, поросшее вереском плоскогорье, которое господствует над Неметоценой, и с изумлением увидел, что хижины и частоколы его города снесены, а в кольце стен возвышаются портики, храмы и дома чудесной архитектуры, которые внушали ему отвращение и страх, вызываемый колдовством, так как он не думал, что эти жилища могли бытъ возведены в столь малый срок естественными средствами.

Он забыл об охоте на птиц в вереске и, лежа на красной земле, долго рассматривал странный город. Любопытство, сильнее страха, не давало закрыться его глазам. И до самого вечера он созерцал это зрелище. Тогда в сердце его вошло непреодолимое желание проникнуть в город. Под камнем в вереске он спрятал свои золотые ожерелья, браслеты, пояса, усаженные драгоценными камнями, и охотничье оружие; скрыв под плащем только нож, он спустился по лесному откосу. Проходя сырой чащей, он набрал грибов, чтобы принять вид бедняка, идущего продавать на базаре свою добычу. И на третьей страже он вошел в город через 'Золотые ворота. Они охранялись легионерами, которые пускали крестьян, приносивших съестные припасы. Таким образом царь атребатов, принявший вид бедняка, смог легко проникнуть на улицу Юлия. Она шла среди вилл и вела к храму Дианы, белый фронтон которого возвышался украшенный пурпурными, синими и золотыми орнаментами. При сером освещении рассвета Комм увидал изображения, написанные на стенах домов. То были воздушные образы танцовщиц и отдельные части какой-то повести, ему не ведомой: юную девственницу приносили в жертву героям, безумная мать поражала кинжалом своих грудных младенцев, козлоногий человек насторожил удивленно свои заостренные уши, обнажив спавшую деву, которая казалась одновременно и мальчиком и женщиной. Во дворах были другие картины, которые учили любить способами, неизвестными народам Галлии. Хотя он страстно любил вино и женщин, тем не менее он ничего не понимал в авзонийском сладострастии, так как не имел ясного представления о разнообразии форм тела и не мучился желанием красоты. Явившись в этот город, некогда принадлежавши ему, удовлетворить свою ненависть и насытить свой гнев, он питал в сердце своем только чувство ярости и отвращения. Он считал омерзительным искусство латинян и таинственные ухищрения живописцев. И во всех сценах, изображенных под портиками, он мало что различал, потому что глаза его знали хорошо только листья деревьев да тучи темного неба.

Со своими груздями в складке плаща он проходил по улицам, устланным широкими плитами. Под воротами, над которыми был водружен фалл, озаренный маленьким светильником, он увидал женщин, которые были одеты в прозрачные туники и подстерегали прохожих. Он приблизился в намерении учинить какое-нибудь насилие. Явилась старуха и злобно зашамкала:

-- Иди своей дорогой! Это тебе не дом для мужиков, от которых воняет сыром. Пошел к своим коровам, волопас.

Комм ответил ей, что у него пятьдесят жен, самых красивых атребатских женщин, и сундуки, до верха полные золота. Прелестницы расхохотались, а старуха заорала.

-- Проваливай, пьяница!

И даже старуха казалась центурионом, вооруженным виноградной лозой, -- настолько сияло в Империи величие римского народа.

Комм кулаком размозжил ей челюсть и спокойно удалился, в то время как узкий коридор дома наполнился пронзительными криками и жалобными завываниями. Он оставил влево от себя храм Дианы Арденской и между двойным рядом портиков пересек Форум. Узнав на мраморном подножии римскую богиню, голова которой была покрыта шлемом, а рука простерта, повелевая народами, он, с целью оскорбить ее, сделал перед ней наиболее гнусное из естественных отправлений.

Он прошел уже всю отстроенную часть города. Перед ним расстилался едва еще намеченный, но уже огромный каменный круг амфитеатра. Он вздохнул:

-- О, род чудовищ!

И он пошел дальше среди разрушенных и попранных ногами обломков галльских хижин, соломенные крыши которых тянулись некогда, как строй неподвижного войска, а сейчас стали даже не развалинами, а навозом, лежащим на земле. И он подумал:

"Вот что осталось от стольких людских поколений! Вот что они сделали с жилищами, где вожди атребатов вешали свои доспехи".

Солнце поднялось, над ступенями амфитеатра, а галл, полный неутолимой и пытливой ненависти, обходил огромную стройку, наполненную кирпичом и камнями. Он насыщал взор своих голубых глаз этими прочными памятниками завоевания и потрясал в свежем утреннем воздухе своей рыжей гривой. Полагая себя в одиночестве, он бормотал ругательства, но на некотором расстоянии от стройки он заметил у подножия пригорка, осененного дубами, человека, сидящего на мшистом камне, накинув плащ на склоненную голову. На нем не было знаков достоинства, но на пальце у него было кольцо всадника, и атребат достаточно привык к римскому лагерю, чтобы узнать военного трибуна. Этот солдат писал на навощенных дощечках и казался целиком поглощенным своими внутренними мыслями. Он долго сидел неподвижно, потом поднял голову, в размышлении прижав к губам острие стиля [Тонкая палочка; один конец ее был острый -- для царапания букв На залитой воском дощечке; другой -- широкий, плоский -для заглаживания написанного. (Прим. ред.)], затем, вновь опустив глаза, снова начал писать. Комм увидал его в лицо и заметил, что он был молод, с благородным и нежным выражением лица.

Тогда атребатский вождь припомнил свою клятву. Под плащом он нащупал свой нож, с ловкостью дикаря скользнул за спину римлянина и всадил ему свой клинок между лопатками. Клинок был римский. Трибун громко вздохнул и распростерся. Струйка крови потекла с края его губ. Восковые дощечки остались на его тунике у самых колен. Комм взял их и жадно принялся рассматривать знаки, начертанные на них, думая, что это знаки магические, знание которых даст ему великую власть. Это были буквы, которых он не смог прочесть. Они были заимствованы из греческой азбуки, которую молодые начетчики Италии применяли тогда предпочтительно перед латинской. Буквы эти по большей части были заглажены плоским концом стиля. Те, какие остались, образовывали стихи, сложенные на латинском языке по греческим размерам, и местами имели вполне понятный смысл.

Фебее, на ее синицу

Варию милее ты, чем зеница ока,

Варию, что бродит под дождливым небом Галлии

Пела пара их в золоченой клетке

О, Фебея, дай осторожным пальцем

Воду и пшено той добыче нежной.

На гнезде сидит, она мать отныне,

Мать боязлива

О, не знай берегов океана в тучах

Ты, Фебея

белых ног и бедер

В ритме кротала:

И ни злато Креза, ни Аталлов пурпур,

Руки лишь твои, твоя грудь

Слабый шум доносился от пробудившегося города. Атребат бежал сквозь останки галльских хижин, где еще оставалось несколько покорившихся, угаженных и диких варваров; потом, через пролом стены, он вырвался в поле.

Когда наконец, мечом легионера, розгами ликтора и льстивыми речами Цезаря замирили всю Галлию, квестор Марк Антоний стал на зимних квартирах в атребатской Неметоцене. Он был сыном Юлии, сестры Цезаря. Обязанности его заключались в выплате жалования войскам и в распределении, согласно положенным правилам, добычи, которая оказалась огромной, так как завоеватели нашли груды золотых слитков и карбункулов под камнями святилищ, в дуплах дубов, под спокойной озерной поверхностью и набрали множество золотой утвари в хижинах истребленных вождей и народов.

Марк Антоний привез с собой большое количество писарей и землемеров, которые производили раздел движимости и земель и развели бы множество бесполезной переписки, но Цезарь предписал им простые и быстрые способы работы. Азиатские купцы, колонисты, рабочие и законники толпами валили в Неметоцену, а атребаты, покинувшие было свои город, возвращались и него поодиночке, любопытные, изумленные, полные восхищения. Теперь галлы по большей части гордились тем, что носили тогу и говорили на языке великодушных потомков Рема. Обрив свои длинные усы, они стали похожими на римлян. Те из них, кто еще сохранил кое-какой достаток, просили римского архитектора построить им дом с внутренним портиком, женскими комнатами и фонтаном, украшенным раковинами. Они приказывали расписывать свои столовые изображениями Геркулеса, Меркурия, муз и ужинали, облокотись на ложа.

Комм, хотя сам был знаменит и был сыном знаменитого отца, растерял большинство своих приверженцев. Тем не менее, он отказался подчиниться и вел бродячую, воинственную жизнь в обществе нескольких человек, связанных с ним страстной волей к свободе, ненавистью к римлянам или привычкой к грабежу и насилию. Они следовали за ним по девственным лесам, по трясинам, вплоть до плавучих островов, образовавшихся в широких речных устьях. Все они были ему преданы, но говорили с ним без всякого уважения, как разговаривают люди с равными, потому что они и на самом деле были равны ему смелостью, неизменной крайностью страданий, нищеты и разорения. Они, жили на густых деревьях или в расщелинах скал. Они разыскивали пещеры на дне глубоких долин, вырытые могучими водами потоков в рыхлых породах. Когда им не попадалась дичь для охоты, они питались тутовой ягодой или ежевикой. Они не могли проникать в города, охраняемые от них римлянами или страхом перед римлянами. Их неохотно принимали и в большинстве деревень. Комм тем не менее находил приют и шалашах, разбросанных по вечно исхлестанным ветром пескам вдоль сонных протоков устья реки Соммы. Обитатели этих дюн питались рыбой. Нищие, разрозненные, затерянные в синем репейнике своей бесплодной почвы, они не изведали римской силы. Они принимали его и его спутников в своих подземных домах, крытых камышем и камнями, прибитыми морем. Они внимательно слушали его, не слыхав никогда человека, который говорил бы лучше. Он говорил им:

-- Знайте тех, кто является другом атребатов и морэнов, живущих на морском побережье и в глубоком лесу.

Луна, лес и море -- друзья морэнов и атребатов. И ни море, ни лес, ни луна не любят чернявых человечков, приведенных Цезарем.

А море сказало мне: "Комм, я прячу твои венетские корабли в пустынной излучине своих берегов".

Лес мне сказал: "Комм, я дам верное убежище тебе, знаменитому вождю, и верным твоим спутникам".

Луна мне сказала: "Комм, ты видел, как у острова британцев я разбивала римские корабли. Я повелеваю ветрами и тучами, и я не дам света моего возницам тех телег, которые доставляют припасы для римлян Неме- тоцены, так что ночью ты сможешь их захватить".

Так говорили мне море, лес и луна. И я говорю вам: бросьте здесь свои лодки да сети и идите за мной. Все вы станете боевыми вождями и людьми знаменитыми. Мы дадим прекрасные и добычливые бои. Мы добудем себе в изобилии еды, сокровищ и женщин. Вот каким образом:

"Всю страну атребатов и морэнов я знаю на память так, что нет во всей этой стране ни реки, ни озера, ни скалы, мест которых я не знал бы отлично. И все дороги, все тропки, с их точной длиной и истинным направлением, находятся у меня в уме так же, как и на земле наших предков. И надо быть моему уму великим и царственным, чтобы так держать в себе всю атребатскую землю. Но знайте, что он содержит в себе еще много других стран: британских, галльских, германских. Вот почему, будь мне дано предводительство народами, я победил бы Цезаря и прогнал бы римлян с этой земли. И вот почему мы вместе сможем хватать гонцов Марка Антония и обозы с продовольствием, назначенным для города, который они украли у меня. Ловить их нам будет легко, потому что я; знаю, по какой дороге им ехать, а их солдаты до нас не доберутся, потому что им не известны пути, по которым мы пойдем. Да если б они и сумели итти по нашим следам, мы убежим от них в моих венетских кораблях, которые отнесут нас на остров британцев".

Такими речами Комм внушал большое доверие своим хозяевам с туманного берега. Он окончательно привлек их к себе, подарив им несколько кусков золота и железа, остатки сокровищ, которыми некогда он владел. Они сказали ему:

-- Мы последуем за тобой всюду, куда тебе заблагорассудится нас повести.

По неведомым тропам провел он их к краю римской дороги. Когда он замечал около жилища богатого человека коней, пасущихся на мокром лугу, он дарил их своим товарищам.

Так он собрал конный, отряд, к которому стали присоединяться некоторые атребаты, желавшие воевать, чтобы набрать богатства, и некоторые дезертиры из римского лагеря. Этих вождь Комм не принимал, чтобы не изменять клятве, данной им в том, что он не будет видеть римлян в лицо. Он приказывал сметливому человеку снять с них допрос и отсылал их прочь. Порою все население деревни, стар и млад, просило его взять их в его дружину. Этих людей дочиста обобрали фискалы Марка Антония, взимая с них кроме дани, наложенной Цезарем, еще дань неположенную, и взыскивали с вождей пени за воображаемые проступки. В действительности податные чиновники, наполнив казенные сундуки, заботились и о собственном обогащении за счет этих варваров, которых они считали глупыми и которых они всегда могли отдать палачу, чтобы унять докучливые жалобы. Комм отбирал самых сильных людей. Всех прочих, несмотря на слезы я их страх умереть от голода или от римлян, он отсылал обратно. Он не хотел набирать большого войска, потому что не хотел затевать большой войны, как Верцингеторикс.

Со своим небольшим отрядом он в течение нескольких дней захватил несколько обозов с мукой и гуртов скота, убивал даже под самыми стенами Неметоцены одиночных легионеров и перепугал римское население города.

-- Эти галлы, -- говорили трибуны и центурионы, -- жестокие варвары, оскорбители богов, враги рода человеческого. Нарушая присягу верности, они оскорбляют величие Рима и мира. Они заслуживают примерной казни. Мы обязаны перед человечеством покарать этих преступников.

Жалобы колонистов, крики солдат дошли до самого трибунала квестора. Марк Антоний сперва оставил их без внимания. В закрытых и хорошо натопленных палатах, окруженный лицедеями и прелестницами, он занимался представлением подвигов Геркулеса, на которого походил чертами лица, короткой кудрявой бородой и силой своих членов. Облачась в львиную шкуру, взяв в руки палицу, рослый сын Юлии избивал поддельных чудовищ и пронзал стрелами своего лука механизм, изображавший гидру. Затем, внезапно сменив львиные останки на платье Омфалы, он одновременно менял и род своего неистовства.

Тем временем с обозами было неспокойно: дозоры солдат захватывались врасплох, выбивались из сил, обращались в бегство, а раз утром нашли центуриона Фузия с распоротой грудью повещенным на дерево у самых Золотых ворот.

В римском лагере знали, что весь этот разбой учинял Коммиус, некогда царь благодаря дружбе Рима, ныне же предводитель шайки грабителей. Марк Антоний велел действовать решительно, дабы обеспечить безопасность солдат и колонистов. И предвидя, что хитрого галла взять будет не просто, предложил претору немедленно дать устрашающий пример. Сообразуясь с намерениями своего начальника, претор велел поставить перед судилищем двух атребатов, богаче которых не было в Неметоцене.

Одного звали Вергал, а другого Амбров. Оба они были знатного происхождения, и оба они первыми из всех атребатов вступили в дружбу с Цезарем. Плохо награжденные за свою поспешную покорность, лишенные всего своего почета и большей части своего имения, непрестанно притесняемые грубыми центурионами и жадными судейскими чиновниками, они осмелились глухо высказать какие-то жалобы. Подражая римлянам, они носили тогу и жили в Неметоцене, простодушные и тщеславные, в унижении и гордости. Претор допросил их, приговорил к казни, положенной отцеубийцам, и в тот же день отдал ликторам. Они умерли, сильно сомневаясь в латинском правосудии.

Таким путем квестор, быстро проявив твердость, укрепил бодрость колонистов, возносивших ему свои хваления. Городские судьи Неметоцены, благословляя его отеческую бдительность и благочестив, вынесли декрет о постановке ему бронзовой статуи. После чего несколько латинских купцов, которые отважились выйти за город, были захвачены и перебиты конницей Комма.

Префектом конницы, размещенной в Неметоцене атребатской, был Кай Волузений Квадрат, тот самый, который завлек некогда царя Коммия в западню и сказал сотникам своего конвоя: "Когда я, в знак дружбы, подам ему руку, бейте его сзади". Кая Волузения Квадрата уважали в войсках за повиновение военному долгу, твердость и храбрость. Он был щедро награжден и пользовался почетом, связанным с военными заслугами. Марк Антоний наметил его для преследования Комма.

Волузений усердно выполнял доверенное ему поручение. Он устраивал Комму засады, и, держа постоянную связь с его грабителями, все время тревожил их. Тем временем Атребат, знавший много военных хитростей, изнурял римскую конницу быстротой своих передвижений и захватывал одиночных солдат, Пленников своих он убивал из религиозного чувства, надеясь привлечь богов на свою сторону. Но боги скрывают свои намерения так же, как и лицо. И именно, по совершении одного из помянутых богоугодных дел, Комм очутился в наибольшей опасности. Бродя в то время по области морэнов, он только что ночью зарезал на камне в лесу двух молодых и красивых пленников, когда при выходе из лесу он со своими сподвижниками оказался настигнутым конницей Волузения, лучше вооруженной и более искусной в маневрировании. Она окружила Комма и убила у него много людей и коней. Впрочем, ему удалось пробиться вместо с наиболее ловкими и самыми смелыми атребатами. Они бежали, летя во весь опор к отмелям, где хмурый океан катит валуны по пескам. Стоило им повернуть голову, чтобы увидеть за собой дальний блеск римских шлемов.

Вождь Комм крепко надеялся убежать от этой погони. Кони их были быстрей и менее нагружены, чем вражеские. Он рассчитывал скоро добраться до кораблей, ожидавших его в ближайшем заливе, погрузиться со своими друзьями и уплыть к острову британцев.

Так думал вождь, и атребаты ехали молча. Порой неровная местность или купы деревьев скрывали от них всадников Волузения. Потом оба отряда вновь обнаруживали друг друга на огромной и серой равнине, но были все еще разделены обширным и все растущим пространством земли. Светлые медные шлемы растянулись, и Комм видел за собой только невысокое облако пыли, двигавшееся у горизонта. Уже галлы радостно чуяли в воздухе испарение морской соли. Но с приближением к берегу пыльный подъем замедлил ход галльских коней, и Волузений стал выигрывать пространство.

Варвары, у которых был чуткий слух, уже слышали, как доносятся к ним слабые, едва различимые и страшные латинские крики, когда с вершины песчаного бугра, за изогнутыми ветром ивами, они увидели мачты кораблей, собранных в излучине пустынного берега.

Они выразили свою радость продолжительным криком. А вождь Комм поздравлял себя с предусмотрительностью и удачей. Но едва начав спускаться к берегу, они стали на полугоре, видя с отчаянием, что прекрасные венетские корабли, широкие в боках, очень высокие на корме и носу, сидят на сухом песке, бесполезные на долгие часы, пока дремлет вдалеке отступившее море. При виде этого они так и остались, неподвижные, бессмысленные, потупившись на своих запаренных коней, которые, едва держась на усталых ногах, клонили головы от берегового ветра, бившего по глазам вихрами их длинных грив.

Среди оторопи и молчания раздался крик вождя Комма:

-- На суда, всадники! Ветер попутный! На суда!

Они слушались, не понимая.

И, дойдя до кораблей, Комм велел распустить паруса. Они были сделаны из звериных шкур, раскрашенных яркими красками. Как только их подняли, они надулись от свежевшего ветра.

Галлы спрашивали себя, к чему эта затея, и не думает ли вождь, что эти крепкие дубовые корабли станут рассекать береговой песок, подобно воде морской. Одни думали бежать дальше, другие -- умирать, убивая римлян.

Тем временем Волузений, во главе своих всадников, преодолевал возвышенность, идущую по границе этого берега из песка и валунов. Он увидел, как из глубины затона высятся мачты венетских кораблей. Учтя, что паруса их распущены и надуты попутным ветром, он остановил свой отряд, осыпал похабными проклятиями голову Коммиуса, пожалел своих запаленных коней и, поворотив прочь, велел своим людям возвращаться в лагерь.

"Чего ради, -- думал, он, -- гнаться еще за этим разбойником? Коммиус сел на корабль. Он плывет, и, при таком ветре, он уже за пределами полета дротика".

Вскоре Комм и его атребаты достигли густых лесов и плавучих островов, которые они наполнили раскатами громкого смеха.

Комм держался еще шесть месяцев. Однажды Волузений настиг его и двадцать галльских всадников на открытом месте. Префекта сопровождало приблизительно то же число людей и коней. Он приказал атаковать. Атребат, потому ли, что боялся не выдержать удара, потому ли, что затевал хитрость, подал знак к бегству, ринулся со всех ног своего коня по безграничной равнине и долго скакал, преследуемый по пятам Волузением. Потом он вдруг довернул коня и бешено накинулся со своими галлами на префекта конницы, которому пробил бедро копьем. Римляне, увидав своего главного начальника поверженным, в смятении разбежались. Затем, под влиянием воинского воспитания, заставлявшего их преодолевать естественное чувство страха, они вернулись подобрать Волузения в то самое время, как Комм радостно осыпал его самыми крепкими ругательствами. Галлы не смогли устоять против небольшого римского отряда, собравшегося с духом и сплоченного, который напал на них, перебил и взял в плен большее число их. Коммиус спасся почти один благодаря скорости своего коня.

А Волузения почти замертво принесли в римский лагерь. Искусством ли лекарей, силой ли собственной натуры он, однако, оправился от своего ранения.

После этого дела Коммиус сразу лишился всего -- и верных своих бойцов, и собственной ненависти. Довольный своей местью, отныне удовлетворенный и успокоенный, он послал гонца к Марку Антонию. Допущенный в трибунал квестора, вестник этот сказал так:

-- Марк Антоний, царь Коммиус обещает придти в место, ему указанное, исполнить то, что прикажешь, и выдать заложников. Он просит только избавить его от позора явиться перед кем-нибудь из римлян.

Марк Антоний был великодушен:

-- Понимаю, -- сказал он, -- что Коммиусу было бы неприятно свидание с нашими начальниками. Освобождаю его от встречи с кем-либо из нас. Дарую ему прощение и принимаю его заложников.

Что было потом с Коммом Атребатом, неизвестно: его дальнейшая жизнь следов не оставила.