В. О. - Карл Фохт о Франко-Прусской войне

КАРЛЪ ФОХТЪ О ФРАНКО-ПРУССКОЙ ВОЙНѢ.

(Carl Vogt's politische Briefe an Friedrich Kolb. Biel. 1870.)

Необыкновенными, почти мифическими побѣдами надъ Франціей, Германія, конечно, обязана стратегической ловкости Мольтке и дипломатической изворотливости Бисмарка.

Мы далеки отъ еретическихъ сомнѣній въ величіи этихъ двухъ, авторитетовъ нашего времени; но какъ бы то ни было, Германія обязана своей славой и еще болѣе -- пятимилліардной спекуляціей не одному Мольтке и Бисмарку. Рядомъ съ ними въ операціяхъ франко-прусской войны участвовалъ и другой весьма сильный и вліятельный агентъ, оставившій глубокіе слѣды своего вліянія. Этотъ агентъ -- , нѣмецкая періодическая печать въ роли политической руководительницы общественнаго мнѣнія Германіи. Одновременно съ опустошеніемъ" внесеннымъ въ предѣлы Франціи арміей Мольтке, жидовствующая нѣмецкая пресса начала производить съ неменѣе блестящимъ успѣхомъ свои набѣги на бѣдные умы филистеровъ. Покидая Берлинъ, Бисмаркъ зналъ слишкомъ хорошо, кому ввѣрялъ надзоръ надъ общественнымъ мнѣніемъ, чтобы ждать съ этой стороны какой-нибудь опасности. Онъ не ошибся: печать отслужила ему вѣрой и правдой. Она взбудоражила самые темные инстинкты массы и изъ кроткаго, ручного звѣря Михеля сдѣлала самое кровожадное животное, и если одна половина трофеевъ добыта мечомъ, то другая -- перомъ.

Германія, за весьма небольшими исключеніями, во все продолженіе войны бродила какъ въ чаду. Нѣмцы изъ обыкновенныхъ филистеровъ вообразили себя представителями новой ары въ жизни человѣчества, и едва-ли во всей Германіи теперь найдется хоть одинъ цѣловальникъ, который бы не считать себя избраннымъ сосудомъ будущей цивилизаціи Европы. Для этого одуряющаго, патріотически-солдатскаго одушевленія, пресса пустила въ ходъ воинственный призывъ къ племенной враждѣ, и пресловутый "Wacht am Rhein", и всевозможные патріотическіе бубны и литавры. Вытравивъ изъ общества всѣ остатки здраваго смысла и справедливости, пресса могла сказать, что окончила свое дѣло на-славу. Успѣхъ, вѣроятно, превзошелъ ожиданія Бисмарка, потому что нѣмцы не только не поморщились отъ присоединенія Эльзаса и Лотарингіи, но и ощутили даже какую-то неестественную, патологическую радость. Ни одинъ трезвый голосъ не могъ пробиться въ зачумленныя головы нѣмцевъ, ни одно разумное слова не находило себѣ отголоска, какъ-будто Германія никогда и не жила мною жизнію, чѣмъ та, къ которой вызвала ее Пруссія. Даже нѣмецкая философія и та, съ своими абстрактными идеалами и трансцендентальностью, пустилась маршировать по командѣ Бисмарка. Новѣйшіе нѣмецкіе философы въ этомъ случаѣ ни 4ѣмъ не отличаются впрочемъ отъ своихъ предковъ, которые всегда обладали особеннымъ умѣньемъ примирить непримиримое, доказывать невозможное, философствовать тамъ, гдѣ все просто и ясно. Сегодня они требуютъ свободы религіозныхъ убѣжденій; завтра они убѣждаютъ васъ съ невозмутимымъ философскимъ мужествомъ снять шапку предъ вопіющимъ насиліемъ; сегодня они возводятъ въ верховный принципъ критику чистаго разума, а завтра ош подчиняютъ ее санкціи чувства. Гегель развилъ принципъ справедливости и онъ же уничтожилъ ее своей знаменитой формулой. Шопенгауеръ являлся вѣстникомъ свободы, сопутствуемой бичомъ. Наконецъ Штраусъ, либеральнѣйшій изъ современныхъ философовъ, въ письмѣ къ Ренану преклонился съ преданностью прусскаго капрала предъ реакціей, внесенной въ Германію франко-прусской войной. Все, что хотите, вы найдете въ этой неисчерпаемой нѣмецкой философіи, за исключеніемъ одного: здраваго анализа видимыхъ явленій. Политическая тупость и соціальный индифферентизмъ совершенно заѣли умъ нѣмецкихъ философовъ. Поэтому съ ними случаются самые забавные курьезы. Когда жизнь какъ-нибудь вытащитъ ихъ изъ темной конуры, въ которой они отвыкли отъ свѣта, мрачный осенній день кажется имъ ослѣпительно-сіяющимъ, въ которомъ они ничего не видятъ. Только нѣмецкая философія могла подсказать Штраусу то, чего нѣтъ, и скрыла то, что рѣжетъ здоровый глазъ; только этой философіи можетъ мерещиться въ гнусной франко-прусской бойнѣ ореолъ германскихъ добродѣтелей, имѣющихъ счастливить человѣчество.

Когда эти философы не идутъ далѣе абстрактовъ, пусть ихъ тѣшатся, до нихъ нѣтъ дѣла здоровому человѣку, но когда, выползая на божій свѣтъ, они принимаются рукоплескать грубымъ инстинктамъ толпы, когда своимъ авторитетомъ они освящаютъ дикое насиліе и думаютъ заключить интересы всего міра въ рамки своего Vaterland'а. тогда полезно для этихъ философовъ и спасительно для нѣмецкаго общественнаго духа облить ихъ холодной логикой здраваго смысла, полезно умѣрить торжествующій патріотизмъ филистеровъ и показать имъ ту пропасть, которую они роютъ себѣ и Европѣ при крикахъ безумной радости.

Съ этою цѣлію Карлъ Фохтъ и предпринялъ свои политически письма, на которыя мы намѣрены обратить вниманіе нашихъ читателей, когда они появились въ печати, война еще свирѣпствовала и конца ей не предвидѣлось. Въ это время взывать къ здравому смыслу нѣмцевъ не было никакой возможности; К. Фохтъ это чувствовалъ, и потому писалъ только для той ничтожной части нѣмецкой публики, которую не успѣла одурачить жидовствующая пресса Германіи. Быть можетъ, пишетъ онъ въ своемъ первомъ письмѣ, полезно обмѣняться взглядами и придти къ взаимному соглашенію тѣмъ немногимъ лицамъ, которыя не увлечены всеобщимъ потокомъ. Нельы ждать, конечно, отсюда особенно важныхъ результатовъ; наши совѣты останутся единичными и, среди бури, свирѣпствующей на Западѣ, могутъ вызвать одинъ лишь возгласъ: въ "Лютценъ!", какъ нѣкогда французская офиціозная пресса на все отвѣчала: "въ Ламбеесу или Кайенну!" Но теперь, когда общественная жизнь Германіи, возмущенная войною, начинаетъ входить въ свое обычное русло, для трезвыхъ ея умовъ настала пора дѣйствовать. "Vae Tictoribus!" -- отнынѣ долженъ сдѣлаться девизомъ ихъ дѣятельности. Миръ заключенъ и его, конечно, не воротишь. Но если этимъ людямъ удастся довести общественное мнѣніе Германіи до сознанія своей несправедливости, если они заставятъ ее самое измѣрять всю ужасающую глубину пропасти, въ которую ввергаетъ она себя, то ихъ задача будетъ выполнена до конца. Тогда, быть можетъ, нѣмцы пожелаютъ великодушной мести В. Гюго, какъ милости.

Франко-прусская война, по мнѣнію Карла Фохта, явилась неизбѣжнымъ послѣдствіемъ Садовой; для него несомнѣнно также, что въ возбужденіи ея одинаково виноваты и Франція и Пруссія. Искуство Бисмарка въ томъ и состояло главнымъ образомъ, чтобы скрыть отъ вниманія Европы свои махинаціи, и онъ совершенно успѣлъ въ этомъ. Искуство его взвалить починъ этого отвратительнаго факта на спину Наполеона III привлекло ему сочувствіе и симпатію въ началѣ войны всей неофиціальной Европы. До Седана Карлъ Фохтъ стоилъ также на сторонѣ нѣмцевъ, но дальнѣйшее участіе Пруссіи въ войнѣ онъ считалъ уже величайшимъ преступленіемъ противъ европейской цивилизаціи. Главнымъ предметомъ писемъ Фохта служитъ отторженіе отъ Франціи Эльзаса и Лотарингіи, противъ котораго онъ вооружается всею силою своей аргументаціи. Рядомъ строго-логическихъ доводокъ убѣждаетъ Фохтъ нѣмцевъ, что это отторженіе не имѣетъ въ свою пользу ни одного сколько-нибудь разумнаго основанія и не можетъ быть оправдано ни принципомъ справедливости, ни даже принципомъ пользы; напротивъ, оно готовитъ Германіи безчисленныя бѣдствія, которыя скоро обрушатся на ея собственную голову. Чѣмъ руководились нѣмцы, отрѣзывая отъ Франція Эльзасъ -- трудно понять. Въ началѣ войны они мечтали осуществить свою поговорку: "So weit die deutsche Zunge klingt". Но вѣдь нѣмецкая рѣчь, говоритъ Фохть, звучитъ "среди фламандцевъ, голландцевъ, аллемановъ (включая и нѣмецкую Швейцарію); нѣмцы населяютъ остзейскія провинціи и нѣмецкую Австрію, а съ помощію нѣмецкихъ колоній въ Венгріи, Ванатѣ и Седмиградіи мы благополучно дойдемъ и до турецкой границы". Очевидно, нѣмецкая рѣчь не выдерживаетъ самой патріотической критики. Вскорѣ нѣмцы ухватились за такъ-называемыя естественныя границы; они построили цѣлую теорію, въ силу которой предѣлы Германіи раздвигались за Рейнъ до гребня Вогезовъ. Разумѣется, не было ничего легче, какъ противупоетавить этой теоріи другую, прямо ей противуположную и столь-же справедливую. "Рѣки, говорили французы,-- раздѣляютъ два народа; между-тѣмъ, какъ горы и плоскія возвышенности соединяютъ. Нѣмцы, напротивъ, утверждали, что рѣки соединяютъ, горы-же и водные бассейны раздѣляютъ". Спрашивается, кто правъ: французы или нѣмцы? Не правы тѣ и другіе. "Сравнивая этнографическую карту съ физической, мы замѣтимъ, говоритъ Фохть,-- что онѣ совпадаютъ лишь въ самыхъ рѣдкихъ случаяхъ и~что народы, животныя и растенія, судя по тому, какъ распредѣлены они въ настоящее время, не останавливались въ своемъ движеніи ни предъ рѣками, ни предъ горами. Иногда народъ располагался зигзагообразно по сбѣимъ сторонамъ водныхъ бассейновъ и даже высочайшихъ горъ (такихъ, наприм., какъ Альпы); въ одномъ случаѣ онъ избиралъ границей рѣку, въ другомъ -- горы; иногда-же поперечныя долины, по которымъ протекаютъ большія рѣки, засѣлялись такимъ образомъ, что у потока рѣки жилъ одинъ народъ, по среднему ея теченію -- другой, а у устьевъ -- третій. По Дунаю разселились, напримѣръ: нѣмцы, венгры, славяне, румыны; по Ронѣ: нѣмцы, французы, провансальцы. Гасконцы занимаютъ всю область Пиринеевъ со всѣми рѣчными источниками. Но есть-ли рѣка, которая отъ истока до устьевъ принадлежала-бы имъ исключительно? Фрейбургъ, главный городъ кантона того-же имени, состоитъ изъ верхняго города, населеннаго французами, и нижняго -- нѣмцами. Теорія рѣчныхъ долинъ неизбѣжно ведетъ къ теоріи Наполеона I: теорія водораздѣловъ оказывается неудовлетворительной, лишь только приложишь ее къ сѣверной или южной части Вогезовъ, а примявъ за естественныя границы горы и долины, придется уступить чехамъ Богемію, а славянамъ Одеръ и Вислу". Изъ этого видно, что теорія естественныхъ границъ, сочиненная нѣмцами,-- орудіе обоюдоострое и если въ одномъ случаѣ она сулитъ барыши, то въ другомъ она требуетъ весьма чувствительнаго дисконта, говоря иначе, она расширяетъ задалъ Германіи настолько-же, насколько съуживаетъ ея востокъ.

"Но вотъ, продолжаетъ Фохть,-- очередь доходитъ до историческихъ основаній: всѣ нѣмецкіе профессора исторіи, одаренные даромъ слова, пускаютъ въ ходъ свои перья, чтобы доказать, что Эльзасъ область нѣмецкая, что онъ входилъ прежде въ составъ Германіи и отрѣзанъ отъ нея самымъ безсовѣстнымъ образомъ. Это правда; но если говорить объ исторической справедливости, то нужно прежде всего приложить ее къ самимъ себѣ. Франція отняла у насъ землю на Западѣ, мы захватили цѣлую область на Востокѣ; мы, несмотря на торжественно заключенный договоръ, включили Шлезвигъ въ Сѣверо-Германскій Союзъ, вопреки своему слову и волѣ населенія, ежегодно протестующаго въ лицѣ своихъ депутатовъ -- и мы-же смѣемъ заикаться объ исторической справедливости. Я могу оправдать насиліе, когда оно является необходимостью, но если оно, надѣвая лице, мѣрную маску, трубитъ міру, что оно нравственно, я отворачиваюсь отъ него съ омерзѣніемъ. Я противъ присоединенія Эльзаса, потому что въ пользу его нѣтъ ни одной разумной причины, потому что я не признаю права завоеванія, т. е. грабежа, потому, наконецъ, что оно противорѣчитъ всѣмъ доводамъ благоразумія и предусмотрительности. Я не раздѣляю мнѣнія французовъ. Для меня ихъ територія нисколько не священна и я не понимаю, какимъ образомъ честь французской Націи можетъ быть связана съ обладаніемъ Эльзаса и почему потеря этой области должна низвести Францію на степень второстепенной державы. Все это ничто иное, какъ либеральная софистика, и Бисмаркъ правъ въ своихъ разсчетахъ, утверждая, что французы, съ отдѣленіемъ Эльзаса, потеряютъ не болѣе того, сколько они пріобрѣли отъ присоединенія Савойи и Ниццы. Но если это такъ, то я не могу понять -- какъ-бы ни трубила въ мои уши нѣмецкая пресса, -- что отторженіе Эльзаса обезсилитъ Францію настолько, чтобы поставить ее въ невозможность нарушить въ будущемъ миръ. Намъ говорятъ также, что отторженіе обезопаситъ нѣмецкую границу, но развѣ присоединенный Эльзасъ не войдетъ въ составъ нѣмецкаго отечества и не будетъ нуждаться въ защитѣ; развѣ у насъ будутъ двѣ границы: одна полунѣмецкая на Вогезахъ, другая нѣмецкая на Рейнѣ?

"Я не допускаю присоединенія, потому что оно противно волѣ народа. На это отвѣчаютъ смѣхомъ, я это знаю. Въ десять лѣтъ, говорятъ, эльзасцы будутъ добрыми нѣмцами, какъ теперь они добрые французы. Но кто-же открылъ въ этомъ населеніи хоть какіе-нибудь слѣды политической симпатіи къ Германіи! Съ этой цѣлью производились даже особыя изслѣдованія; еще осенью 1866 года я видѣлъ у себя въ домѣ лицъ, которыя собирались посѣтить Эльзасъ съ очевиднымъ намѣреніемъ развѣдать господствовавшее тамъ настроеніе. Несмотря на многолѣтнее знакомство съ этою страною и ея жителями, эти лица не вѣрили мнѣ и считали немыслимымъ найти среди населенія, которое крѣпко держалось нѣмецкихъ обычаевъ и языка, безусловную политическую преданность Франціи. Тѣмъ не менѣе, это такъ; армія и временное правительство достаточно имѣли случаевъ убѣдиться въ томъ. Луи-Наполеонъ старался, по крайней мѣрѣ, по виду подчиниться требованіямъ своего времени и не третировать народъ, какъ стадо животныхъ, съ которымъ прусскіе маіоры, въ родѣ Бисмарка, никогда не думали церемониться; они и тутъ апелируютъ лишь къ грубой силѣ, захватывающей стойло вмѣстѣ со стадомъ. Что наполеоновскія голосованія въ Савойѣ были лишь комедіей, -- этого никто не знаетъ лучше меня, такъ-какъ, будучи въ Женевѣ, я могъ вблизи наблюдать за всѣмъ ея ходомъ я постановкой, но эта комедія была, во всякомъ случаѣ, теоретическимъ признаніемъ правъ народа. Мнѣ непонятно, какъ люди, попирающіе это право въ Эльзасѣ, могутъ требовать его, переходя на правый берегъ Рейна? Говорятъ, что часть, отторгнутая отъ государства, не имѣетъ права подачи голоса, въ доказательство чего приводятъ такъ-называемое выдѣленіе Сѣверо-Американскихъ Штатовъ. Но развѣ эти случаи сходны? Моя рука не имѣетъ права отдѣлиться отъ туловища, но еще меньшее имѣетъ право третье лицо отрубить мою руку вопреки ея волѣ (еслибъ она имѣла таковую)".

Но и независимо отъ нарушенія правъ народа, Фогтъ считаетъ присоединеніе Эльзаса въ высшей степени неблагоразумнымъ актомъ въ политическомъ отношеніи. Германія создаетъ себѣ въ эльзасцахъ непримиримыхъ враговъ, постоянный надзоръ за которыми неизбѣжно ослабитъ ея силы. Безпрестанные заговоры, энергическія возстанія могутъ потрясти до основанія весь Германскій Союзъ. "Франція, съ своей стороны, не упуститъ ни одного случая, чтобы принять участіе въ коалиціи, какая только будетъ составлена противъ Пруссіи. Эльзасцы, эмигрирующіе въ другія страны, превратятся въ политическихъ агентовъ, изъ которыхъ каждый поставить себѣ задачей возбуждать противъ насъ войну". Предположимъ, что Франція побѣдила и ея армія вошла въ Берлинъ, въ ожиданіи заключенія въ Кенигсбергѣ мира, по которому французы отнимаютъ у Германіи лѣвый берегъ, вопреки волѣ какъ мѣстнаго, такъ и остального нѣмецкаго населенія. Положимъ, что мы уплатили контрибуцію разбойничьихъ размѣровъ и что, наконецъ, побѣдоносныя полчища покинули наши поля, "упоенныя радостью и нагруженныя добычей", какъ греки послѣ троянскаго похода. Мы лежимъ, поверженные въ прахъ, въ крайнемъ изнеможеніи; наше благосостояніе разстроено на многіе года: что-же затѣмъ? Я говорю, недостоинъ уваженія тотъ изъ жителей прирейнскихъ областей, который не обнаружитъ стремленія возвратиться снова въ предѣлы Германіи; презрѣнно правительство, которое откажется отъ попытокъ достигнуть, во что-бы то ни стало, присоединенія отторгнутыхъ областей я не захочетъ удовлетворить желанію народа жить подъ одной кровлей съ прежними своими соотечественниками. Когда народъ и правительство поставлены въ такое положеніе, они обязаны всѣми силами бороться съ тѣми, кто посягнулъ на чужую страну, противъ воли ея населенія.

Присоединеніе Эльзаса можетъ дать плоды сладкіе для прусскаго правительства, но горькіе для народа. "По моему мнѣнію, говоритъ Фохтъ,-- за апаратомъ Бисмарка и Мольтке скрывается лишь желаніе увѣковѣчить въ Германіи желѣзный вѣкъ милитаризма, и держать ее въ ежовыхъ рукавицахъ прусской военной диктатуры. Я упоминалъ нѣсколько разъ въ предыдущихъ письмахъ, что Бисмаркъ при всѣхъ договорахъ тщательно приберегалъ какое-либо яблоко будущаго раздора: въ пражскомъ мирѣ -- Шлезвигъ, въ сѣверо-германскомъ союзномъ договорѣ -- Люксембургъ, въ трактатахъ 1866 г. (Separatveiträgen) -- линія Майна. Все это крючки, за которые можетъ цѣпляться милитаризмъ и трехлѣтняя обязательная служба. Это пугало необходимо для того, чтобы вынуждать у народа и его представителей согласіе на ежегодно возрастающіе военные бюджеты. Всякій такой нерѣшенный вопросъ, всякое мнимо-угрожающее положеніе даютъ право сказать: "мы должны вооружиться съ ногъ до головы, потому что насъ окружаютъ враги, недоброжелатели" воинственные сосѣди". Странно слышать, когда намъ начинаютъ трезвонить, что прусская военная администрація создана на случай защиты и непригодна для нападеній, имѣющихъ цѣлью територіальный захватъ; война 1866 г., когда войско выступало въ походъ, достаточно, говорятъ, подтверждаетъ это. Подобнаго рода увѣренія доказываютъ лишь" что удары розогъ, служащихъ слѣпой приманкой для національно-либеральныхъ птицъ, можно сдѣлать нечувствительными. Нѣтъ! всеобщая военная повинность, въ рукахъ одного лица, рѣшающаго вопросъ о мирѣ я войнѣ, организованная въ систему, сплетенная тысячью нитями съ воспитаніемъ народа, служитъ страшнымъ орудіемъ завоевательныхъ цѣлей; она можетъ быть лишена этого характера только въ такомъ случаѣ, если право войны и мира будетъ предоставлено не одному лицу, но всему народу и его представителямъ".

"Еслибъ я былъ прусско-нѣмецкимъ министромъ, подобно графу Бисмарку, я сказалъ-бы себѣ: "это превосходнѣйшая правительственная машина, какую только можно было придумать. Начиная съ азбуки, люди привыкаютъ все связывать трехлѣтней службой солдата, впродолженіе которой неразвитому человѣку внушается повиновеніе и онъ не забудетъ этого во всю свою жизнь. Трехлѣтнюю обязательную службу необходимо, во чтобы ни стало, удержать и распространить на всю Германію; она располагаетъ мозгъ къ уступчивости въ пользу требованій высшей государственной мудрости. Но есть странные люди" которые не хотятъ этого понять и которые находятъ поддержку въ. народѣ, потому что они апелируютъ къ денежной сумѣ. Въ виду этого создадимъ нѣсколько пунктовъ -- они во всякое время найдутся въ видѣ темныхъ тучъ на политическомъ горизонтѣ, изъ которыхъ въ извѣстное время можетъ разразиться буря -- постараемся облечь мирный договоръ въ такую форму, чтобы въ немъ заключались задатки не только вѣроятной, но и математически-вѣрной войны. Ничто не способствуетъ такъ этой цѣли, какъ отторженіе французской области. Лишь только обсужденіе коснется военнаго бюджета и срока, обязательной службы, я могу лично, или при посредствѣ какого-нибудь Беннигсена или Михеля пугнуть цѣлою массою опасностей, грозящихъ намъ со стороны Франціи и повелѣвающихъ и въ мирное время удерживать во всей строгости военное положеніе."

Съ своей точки зрѣнія Бисмаркъ совершенно правъ: присоединеніе чужой области будетъ постоянно доставлять тотъ горючій матеріалъ, который поддержитъ равномѣрный ходъ его военной или (что все равно) правительственной машины.

Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что отторгнутыя части французской територій войдутъ de jure или de facto въ составъ Пруссія. О политической самостоятельности Эльзаса не можетъ быть, конечно, и рѣчи; она будетъ безконечно ниже той, которую сохранили нѣмецкія государства. "Смѣшно, говоритъ Фохтъ,-- слышать, когда говорятъ, что Эльзасъ будетъ присоединенъ не къ Пруссіи, но къ союзу. Это равносильно: blanc Bonnet и bonnet blanc". Мнѣ живо припоминается цѣлый рядъ карикатуръ изъ "Kladderadatscha", изображающихъ союзнаго канцлера (Бисмарка) и прусскаго министра, (того-же Бисмарка), вступающихъ между собою въ переговоры и обмѣнивающихся письмами по поводу Лауэнбурга. Кто назначаетъ чиновниковъ? Глава союза. Отъ имени кого издаются законы? Отъ имени главы союза. Кто глава союза? Прусскій король. Кто управляетъ дѣлами союза? Союзный канцлеръ. Кто такой союзный канцлеръ? Прусскій министрѣпрезидентъ:" Очевидно, стало быть, что Эльзасъ немного выиграетъ, войдетъ-ли онъ въ составъ Союза или Пруссіи. Въ послѣднемъ случаѣ, положеніе его становится даже нѣсколько сноснѣе, потому что онъ будетъ пользоваться правомъ посылать своихъ депутатовъ въ прусскія палаты; между тѣмъ какъ находясь de jure въ подчиненіи Союза, онъ все-таки de facto останется подъ властью Пруссіи, но безъ права представительства въ ея парламентѣ.

Изъ всѣхъ гибельныхъ послѣдствій настоящей войны едва-ли не самаго худшаго послѣдствія для Европы надо ожидать со стороны чисто-механическаго и милитарнаго объединенія Германіи подъ мечомъ прусской диктатуры. Достаточно одного бѣглаго взгляда на новую конституцію Германскаго Союза, чтобы представить себѣ въ настоящемъ свѣтѣ характеръ и цѣль этого объединенія. Состоящіе на жалованьи нѣмецкіе публицисты и философы въ родѣ Штрауса могутъ радоваться, что наконецъ-то сбылось, да еще съ буквальной точностью, пламенное желаніе Фихте, разумнѣйшаго патріота и величайшаго мыслителя ХІХ вѣка. Но если публицисты называютъ результаты, достигнутые нынѣ Германіей, единствомъ, то пусть они успокоятся. Фихте проповѣдывалъ рознь. Онъ не желалъ такого единства и, вѣроятно, заклеймилъ-бы. своимъ презрѣніемъ всякаго, кто вздумалъ-бы освящать его именемъ это проявленіе грубой силы со стороны однихъ и политическаго тупоумія со стороны другихъ. Перечисляя практическіе пути къ объединенію, Фихте указалъ на Пруссію, какъ на такую державу, которая могла-бы своей иниціативой оказать великую услугу Германіи. Но это указаніе является у него частной, болѣе или менѣе случайной програмой объединенія. Вмѣстѣ съ тѣмъ Фихте требовалъ какъ отъ Пруссіи, такъ и отъ всѣхъ мелкихъ, германскихъ государствъ полнаго отреченія отъ своей политической обособленности. Германія... это единая и нераздѣльная семья тевтонскихъ народовъ, глава которой обязанъ воспитывать ея членовъ къ свободѣ и полномъ самоуправленіи. Наслѣдственность власти не должна имѣть мѣста въ объединенной Германій, потому что способность управлять не Можетъ передаваться по наслѣдству, а съ другой стороны правитель долженъ довести націю до той степени политическаго развитія, чтобы она могла управляться сама собою. Такимъ образомъ програма объединенія, предложенная Фихте, заключала въ себѣ идею безпрерывнаго развитія нравственныхъ силъ Германіи, полной политической свободы, и авторитетъ власти былъ не болѣе, какъ временнымъ орудіемъ этого прогрессивнаго движеніи. Вотъ какого объединенія требовалъ Фихте. Но Германія, преобразованная по идеѣ Фихте, должна еще обезопасить свою политическую свободу отъ посягательствъ рабской Европы и потому должна выполнить вторую, столь-же существенную задачу объединенія: принудить своимъ авторитетомъ Европу къ неограниченному развитію свободы. Такомъ былъ патріотизмъ Фихте. Великую миссію освобожденія народовъ, онъ возложилъ на свою родину Германію, т. е. онъ указывалъ ей на ту великую роль въ исторія человѣчества, которая принадлежитъ въ ваше время только Американской республикѣ. Что-же можетъ быть общаго между казарменнымъ планомъ Бисмарка и планомъ такого мыслителя, какъ Фихте?

Новая конституція Германскаго Союза ставитъ Европу въ постоянное оборонительное положеніе и закрѣпляетъ въ ея сознаніи необходимость войны. Пока южныя нѣмецкія государства пользовались правомъ выражать свое мнѣніе въ вопросѣ о войнѣ, пока они могли самостоятельно оцѣнивать ея причины, для Европы существовала извѣстная гарантія, что Германія не приметъ участія въ несправедливой войнѣ и что всякая возможная въ будущемъ война будетъ носить скорѣе національный, чѣмъ династическій характеръ. Но лишь только право объявлять войну перейдетъ къ прусскому королю съ его историческими традиціями, Европа не можетъ питать этой увѣренности. Какъ извѣстно, она отнеслась уже съ замѣтнымъ безпокойствомъ къ объединенію Германіи. Но причиною тому было не столько само объединеніе, сколько совершенно побочное обстоятельство прусской гегемоніи. По своей исторіи и современной организаціи Пруссія -- завоевательное государство по преимуществу. Она пускаетъ въ ходъ всѣ средства для расширенія своей територіи и не разъ доказала, что идеалъ Великаго Фрица -- офиціальный идеалъ Пруссіи. "Что право завоеванія, говоритъ Фохтъ,-- вовсе не право -- эта мысль въ Пруссія никому и во снѣ не явилась, за исключеніемъ развѣ такихъ "мечтателей", какъ Якоби? Система грабежа, за которую справедливо упрекали Францію, была примѣнена къ Даніи, Австріи и Германіи и въ этихъ случаяхъ ее находили превосходной, потому что она давала большія пріобрѣтенія. Расширеніе прусскихъ предѣловъ совершается то на счетъ "мелкихъ государствъ, неспособныхъ къ самостоятельному существованію", то вслѣдствіе необходимости органически связать разрозненныя нѣмецкія области, то изъ побужденій обезопасить свою собственную територію удобной въ стратегическомъ отношеніи границей, то, наконецъ, въ видахъ упроченія своей гегемоніи, имѣющей, однако, цѣлью побудить Германію къ развитію своего прогресса и цивилизаціи. Въ конечномъ результатѣ всегда являлись, однако, завоеваніе и оторженіе чужой области; Никогда не замѣчалось со стороны Пруссіи ни малѣйшаго стремленія сообразоваться съ волей народа. Уже теперь, когда завоеваніе еще неутверждено мирнымъ договоромъ, графъ Бисмаркъ Болэнъ объявилъ жителямъ Страсбурга, что ихъ городъ былъ и останется нѣмецкимъ -- и случись завтра рожденіе короля, они должны-бы были развѣсить флаги и возликовать офиціальной радостью."

"Лишь только военная сила и право объявлять войну, говоритъ форъ,-- перейдетъ въ руки одной Пруссіи, гарантіи европейскаго мира не существуетъ. Вмѣсто мирнаго развитія народныхъ силъ наступить то напряженное состояніе умовъ, то тревожное ожиданіе будущаго, которымъ угощали насъ втеченіи 20 лѣтъ Наполеониды".

Основныя черты германской конституціи сводятся къ слѣдующему: "Неограниченное управленіе арміей и флотомъ и право объявлять войну и заключать миръ находятся въ рукахъ прусскаго короля; утвержденіе милитаризма и трехъ-лѣтней обязательной службы; рейхстагъ и отдѣльные сеймы лишаются права обсуждать или сокращать военный бюджетъ; они могутъ лишь увеличивать его по предложенію союзнаго правительства. Затѣмъ единство уголовнаго кодекса, военнаго и гражданскаго -- наказаніе должно существовать, дисциплину необходимо распространить одинаково какъ на южную, такъ и на сѣверную Германію; единство тарифа, почтъ, телеграфовъ и дипломатическаго представительства при иностранныхъ дворахъ. Все остальное -- рыночный товаръ, на который еще не заключены торги. Сюда входятъ пошлины на пиво, кокарды, знамена и прочія вещи; графъ Бисмаркъ выкажетъ здѣсь все свое великодушіе и благородство, но деньги и солдатъ онъ, во что-бы то ни стало, оставитъ себѣ.

"По, спросятъ, что-же оставлено на долю народа? Эту войну велъ народъ, нѣмецкая армія, -- вооруженный народъ; единства Германіи желалъ также народъ. Развѣ онъ лишенъ права голоса? Да, такъ слѣдуетъ думать. Когда въ обществѣ заговорили о томъ, что програма объединенія, выработанная правительствомъ, должна быть представлена на обсужденіе палатъ, противъ этого явились серьезныя опасенія. Намъ ненужны, говорили, эксперименты доктринеровъ. Только упрямые люди могутъ желать законодательнаго собранія для составленія германской конституціи. Пожалуй, такое собраніе могло-бы, horribile dictu, принять основы франкфуртской конституціи -- это драгоцѣнное завѣщаніе великаго времени, за обладаніе которымъ народы цѣлыя столѣтія будутъ бороться, прежде чѣмъ пріобрѣтутъ его. Итакъ, ненужно мечтателей, ядеалоговъ, доктринеровъ и болтуновъ, требующихъ не только единства, но и свободы и пребывающихъ въ наивномъ убѣжденіи, что одно не можетъ мѣшать другому. Армія, говорится во всякой конституціи, обязана только повиноваться, но такъ-какъ нѣмецкая армія -- нѣмецкій народъ, то существенное качество его также повиновеніе. Кто станетъ оспаривать эту логику?

"Итакъ, начало новой эры нѣмецкаго союзнаго или, лучше сказать, единаго государства (такъ-какъ самостоятельность отдѣльныхъ государствъ ограниченнѣе даже той, которая предоставлена во многихъ монархіяхъ провинціямъ) положено безъ участія народа и, конечно, развитіе этой эры будетъ совершаться въ духѣ первоначальнаго ея образованія. Теорія ограниченности смысла подданныхъ даетъ широкое основаніе для утвержденія этого союзнаго государства, въ которомъ охраненіе statu quo сдѣлается первою обязанностью гражданина, а пассивная покорность властямъ его величайшей славой.

"Независимо отъ этихъ частныхъ послѣдствій войны, вносящихъ разлагающія начала въ общественный бытъ Германіи, ей угрожаетъ еще много другихъ болѣе общихъ золъ. Нравственная деморализація, преобладаніе піетизма, ограниченіе свободы неизбѣжно слѣдуетъ за всякой войной. "То, говоритъ Фохтъ,-- что созидаетъ трудолюбивый духъ народа десятки лѣтъ и цѣлыя столѣтія, уничтожаетъ она въ одинъ день, возвращая народы и властителей, правителей и управляемыхъ къ мрачной эпохѣ прежняго варварства. Война въ самомъ дѣлѣ лучшее средство къ развитію суевѣрія и безпрекословнаго подчиненія воображаемой силѣ судьбы, которая держитъ въ своихъ рукахъ смерть и жизнь, побѣду и пораженіе и но произволу распредѣляетъ судьбу между людьми". Человѣкъ никогда не относятся къ истинной причинѣ зла, которое онъ причиняетъ себѣ и другимъ; онъ приписываетъ его невѣдомой силѣ. "Невыносимо, говоритъ Фохтъ,-- видѣть, какъ принялись въ настоящее время обѣ стороны, духовенство и міряне, католическіе и протестантскіе, французскіе и нѣмецкіе органы печати осаждать небо пѣснопѣніями, мессами, молитвами, проповѣдями и обѣтами. Въ Пруссіи это піетическое увлеченіе, по всей вѣроятности, надолго сохранится, ибо, говоритъ Фохтъ,-- зачѣмъ оставлять систему, которая принесла столь богатые плоды..."

Вотъ то положеніе, въ которомъ находится только-что объединенная Германія. Плоды начинающейся реакціи и умственнаго отупѣнія еще впереди, но цвѣтки уже распускаются. Бисмаркъ удостаиваетъ своимъ заботливымъ вниманіемъ іезуитовъ католической Германіи, что, конечно, отзовется прежде всего на школахъ и вообще на педагогическихъ пріемахъ воспитанія. Протестантское духовенство также не отстаетъ въ этомъ отношеніи отъ своихъ католическихъ братій, и военная выправка прусскаго солдата съ клерикальной дисциплиной воспитанія составляютъ тотъ основный фонъ, на которомъ вырисовывается идеалъ нѣмецкаго филистера.

В. О.

"Дѣло", No 3, 1871